Молодость / Михаил Сегал //Астрель: АСТ, Москва, 2011ISBN: 978-5-17-073204-3, 978-5-271-34504-3FB2: DDD HHH, 27 May 2011, version 1.0UUID: 161770PDF: org.trivee.fb2pdf.FB2toPDF 1.0, Jan 24, 2014

Михаил Сегал

Молодость

«Молодость» – блестящий дебют в литературе талантливого ки-норежиссера и одного из самых востребованных клипмейкеров со-временной музыкальной индустрии Михаила Сегала. Кинематогра-фическая «оптика» автора превращает созданный им текст вмультимир, поражающий своей визуальностью. Яркие образы, лако-ничный и одновременно изысканный язык, нетривиальная история воснове каждого произведения – все это делает «Молодость» на-стоящим подарком для тонких ценителей современной прозы.Устраивайтесь поудобнее. Сеанс начинается прямо сейчас. Рекла-мы не будет…

Содержание

Молодость ПовестьИзбранные рассказы 1992–2009

Михаил СегалМолодость

.

Молодость Повесть

Посвящается Вадиму Шефнеру Часть первая Дедушка

Глава первая1

Первое апреля в тысячу раз лучше первого июня. Не нужно считать дни: вот одинушел, вот еще на два лето обеднело. Вроде и радостно, что каникулы, а все равно чув-ствуешь, как время бежит. То ли дело апрель, особенно в теплый год: солнце, сухо иглавное – до лета целых два месяца. Как будто еще не родился. Ничего не началось,не пропало, никуда нельзя опоздать. Тридцать первое марта, вечер, ты засыпаешь. Ве-сенние запахи залетают в форточку. Можно откинуть одеяло, но просыпаться не сто-ит. Проверено: встретить апрель лучше во сне.

Бежишь куда-то сквозь чащу. Не страшно ни капельки. Лес такой волшебный, тра-ва под ногами шуршит музыкально, и птицы разлетаются с ветвей восточными узора-ми. А сейчас внимание: охотники. Гонятся! Сказочные, смешные: в широкополыхшляпах, с ружьями, похожими на тромбоны. Надо их подразнить: все равно не дого-нят!

Язык под небо, воздуха побольше:– Хррр!Услышали кабанчика, увальни? Тогда вперед! Ой, что это? Издали послышались

хлопки, а у соседних деревьев сорвало кору. Так, да? Догнать не можете, и сразу па-лить из тромбонов?

– С днем рождения! – задыхаясь, кричит первый охотник.– Заранее не поздравляют, – ворчит второй, они бегут, перепрыгивая лужи, падая

и кувыркаясь в прошлогодних листьях. Перевязанная розовой ленточкой коробка сподарком летает из рук в руки.

– Хррр! – так вам и надо! Не можете отличить девочку от кабана, палите из ружей,дураки невежливые! Я с вами так сейчас поиграю, так поиграю, вы меня еще не знае-те! Мне только дай разыграться.

За окном тишина, и апрельский ветер уже по-настоящему апрельский: два часакак наступил новый день. Первое! Никуда не надо торопиться, ты спишь, ты еще непроснулся, не родился.

2

Папа с мамой сначала честно не будили Лику. Позавтракали, не звеня посудой,бесшумно вытащили из стаканчиков в ванной бритвы и зубные щетки. Даже на цы-почках донесли чемоданы до дверей. Но, видимо, на этом их родительская любовь за-

кончилась. Они вошли в комнату.Одеяло лежало на полу, а любимая дочка спала в позе, которую мама называла

«кандибобером» – задрав попку вверх. В этом была прямая логика и выгода: с утра,когда лучи еще не достают кровати, чтобы почувствовать тепло, нужно тянуться зад-ницей к солнцу!

– Па-ба-ба-бам! – пропел папа.– Хррр, – ответила Лика.– Почта России! – грянули папа с мамой и протянули прямо под нос подарок:

огромную коробку, перевязанную розовой ленточкой.Это был сильный ход. Что ж, пусть знают, какого человека разбудили. Лика вста-

ла, вытянулась по стойке смирно, но глаз не открыла – так жальче. Вытянула руки:мол, дарите, дарите, не задерживайте! Мама отдала ей подарок и уточнила:

– Откроешь только на день рождения!Лика кивнула и упала в кровать уже вместе с коробкой. Снова охотники погнались

за ней, листья зашуршали под тяжелыми сапогами. Родители взяли чемоданы и по-кинули помещение. Дзынь – еле слышно щелкнул замок. Щелк – дзынькнул курокружья. Осечка.

3

Лика плотоядно поглядывала на подарок, пока делала зарядку, пила чай, несколь-ко раз даже потянула за узелок. Но ленточка была завязана намертво, ничего не полу-чилось, и в связи с этим Лика решила, что у нее есть сила воли. Надела школьныйрюкзак, взяла коробку в одну руку, большую сумку – в другую и выбежала во двор.

Пустой воскресный трамвай быстро домчал ее до улицы, где жил дедушка, – самойстарой и самой зеленой в городе. Здесь еще не спилили тополя, не снесли частные до-ма и не застроили пустыри. Лика любила вырываться сюда из своего микрорайона.

– Папа! Возьмете Ангелочка на выходные?Или:– Мама! Ангелочка на недельку?Ну и наконец:– Возьмете на лето?Когда, замерев в соседней комнате, Лика слышала эти слова, она чуть не подпры-

гивала до потолка от радости! Засыпать и просыпаться рядом с бабушкой, чмокать еесонную, завтракать за фамильным столом, чмокать дедушку, чмокать обоих, такихродных, таких замечательных!

Сколько счастья может выпасть на долю одного человека! Например, сидишь, от-колупываешь яйцо, а дедушка намазывает тебе бутерброд. Нет, наоборот: ты намазы-ваешь, а дедушка отколупывает, потому что, если честно, отколупывается трудновато.Белок, едва показавшись изпод скорлупы, дымится, бабушка уже наливает чай. Де-душка ставит яйцо в старинную фарфоровую подставку, бутерброд готов.

– Возьмете Ангелочка на лето?Берите меня, берите! На всю жизнь! Знаете, как классно просыпаться в пять утра и

топать на рыбалку! Автобус с мистической надписью «до», убаюкивающий запах со-лярки, а потом – лес, река и чай из термоса. Дедушка ловит, ты спишь, потом еще разпросыпаешься, но – уже когда рассвело и солнечно. Тут можно еще чайку.

– Дождь собирается, – говорит дедушка, – пойдем к автобусу. А то как вдарит сей-час – десять баллов новыми деньгами!

Новыми деньгами – это понятно о чем. Давным-давно, когда Лика еще не роди-лась, в 1961 году тогдашний генсек Хрущев поменял все деньги на Новые, и их стало вдесять раз меньше. Например: была у дедушки зарплата тысяча рублей, а стала – сто.У бабушки – сто тридцать. Плюс – двое детей, и сами понимаете.

– Проигрыватель сыну только к восьмому классу приобрели!Был, конечно, патефон, но на нем же не покрутишь современные высококаче-

ственные пластинки. Покупали все хорошее, что выпускала «Мелодия», создавалифонотеку в надежде послушать когда-нибудь. И Лика слушала. Сказки, классику, опе-ры. Операм даже подпевала.

– Радамэээээээээс! Радамэээээс! – завывала она в унисон с египетскими дядькамииз «Аиды».

Дедушка хохотал, глядя, как внучка стоит в трусах посреди комнаты, обернувшисьпростыней. А бабушка была серьезней и говорила:

– У девочки талант. Надо ее куда-нибудь отдать.Лика не понимала, зачем куда-то «отдавать», если – «талант»? Наслаждайтесь тут!

Для вас же исполняется!Дедушка работал гримером в оперном театре. Он принес с работы кучу каких-то

волос (вроде тех, что валяются на полу в парикмахерской) и заговорщически позвалвнучку на кухню. Через некоторое время в большой комнате состоялся первый насто-ящий спектакль. Лика была более художественно завернута в простыню, на голове –парик, а на подбородке – длинная египетская борода, завитая в косичку. Бабушка вы-ключила общий свет, настольную лампочку направила на штору, завела пластинку.

Они сели с дедушкой на два стула посреди комнаты. Началось. Лика стояла зашторой и дрожала, ожидая своего выхода. Не сфальшивить бы, не отклеилась бы бо-рода, не задрожал бы голос! А какую позу принять? Величественную или задумчи-вую? Трамвай за окном прозвенел, как третий звонок, она вышла к публике. Шторатяжело упала за спиной.

– Радамээээээс! – пропела Лика. – Радамээээээээс!Не было уже ни трамваев, ни страха. Только музыка и роль! И конечно же успех!

Почти невидимые во мраке зрительного зала дедушка с бабушкой устроили настоя-щую овацию. Она накинулась на них и расцеловала. Египетская борода отвалилась, адедушка, спасаясь от поцелуев, взял внучку на руки и стал с ней танцевать. Выверен-ные, строгие движения танго в полной тишине вскружили Лике голову.

– Тебе нравится музыка? – спросил дедушка.– Какая музыка?Тоже мне, прикольчики! Не играет же ничего!Бабушка умиленно смотрела на них, а потом достала пластинку из картонного

конверта и поставила на проигрыватель. Зазвучали знакомые звуки аккордеона, за-пел Утесов:

В этот вечер, в танце карнавала,Я руки твоей коснулся вдруг,И внезапно искра пробежала

В пальцах наших встретившихся рук. Лика любила Утесова. У него был приятный старческий, похожий на дедушкин го-

лос. Когда дедушка пел, Лика долго хохотала: настолько было похоже. А потом самастановилась у пианино и пародировала Утесова – тут уже хохотали дедушка с бабуш-кой.

– Не хрипи так, – говорила бабушка, – а то голос станет не как у девочки!– Было похоже? – требовала ответа Лика.– Было!!!И потом ее правда «отдали» в драмкружок. Скукота! Некрасивая и чересчур моло-

дая (что больше всего раздражало Лику) девушка из института культуры водила с ни-ми хороводики и ставила «Репку». Спасибо! В девять лет – «Репку»! Лика «оставила»девушку после занятий и показала всех, в кого умела превращаться: египетского жре-ца, Утесова и, наконец, ее саму – руководительницу. Девушка сидела со скучным ли-цом. Как потом оказалось, «Аиду» она не знала, про Утесова слышала мельком, а напародию вообще обиделась. Молодежь! Лика решила, что теперь хочет выступать неперед всеми подряд, а только перед теми, кто в состоянии ее понять.

4

Родители позвонили из поезда на дедушкин «домашний».– Алло!– Здравствуйте, – ответила Лика хорошо поставленным взрослым голосом, – вас

приветствует туристическая компания «Индия для всех». Мы рады предложить на-шим клиентам…

– Алло! – забеспокоился папа. – Я куда попал?– Вы попали в самую расзамечательную туристическую компанию. Мы будем во-

зить вас на слонах, кормить финиками, и (сейчас внимание!) звучит народная индий-ская песня… – Лика задумалась на мгновение. – «О Ганге»!

Она слегка отодвинула трубку от лица и затянула тонким голосом:– Ай-яй-яй! Ооо! Ооо! Ооо! Кааак же я люблю Ганг! Там так много крокодилов,

слонооооооооооов и… И водыыыыыыыы!Папа с мамой с умилением слушали по «громкой связи» этот концерт. Их соседи,

двое суровых кавказских мужчин, были удивлены, но остались невозмутимыми.– Дорогое агентство, – сказала мама, – вас тоже с первым апреля! В следующий

раз наберем прямо из Индии. Как ты там? Все нормально?Конечно, нормально! Два месяца жить у дедушки! А вам было бы не нормально?

Лика домыла посуду и глотнула из стакана еще горячий чай. Дедушка ушел совсемнедавно, видимо, опаздывал в театр.

Цветастые пеналы, ручки, фломастеры она положила на письменный стол, а своидевичьи принадлежности, заколки и резинки для волос, рассовала по ящикам. Сновапозвонили.

Механический голос сообщил: «Уважаемый абонент! За вашим номером числитсязадолженность суммой сто двадцать рублей шестьдесят четыре копейки. Во избежа-ние отключения…»

Лика знала, где лежат счета. На ощупь взяла в прихожей с полочки несколько ли-сточков и подошла к окну. Щурясь на солнце, стала отрезать ножницами поля – тактребовалось при оплате в Сбербанке.

Первое апреля не перевалило еще за середину, а сколько всего хорошего ждаловпереди: сухой асфальт на улице, ветер в носу и дедушка в театре.

Сколько хорошего, но перед этим… Она знала: как ни откладывай, а одну вещь доухода сделает обязательно. Как ни радуйся солнцу, свой долг печали она помнит. Ак-куратно сложив листочки, подошла к старому, выгоревшему на солнце шкафу. Де-душка называл его «шифонер», бабушка – «шифоньер», он стоял здесь всегда и былпочти еще одним членом семьи. Шкаф имел неопределенную глубину и, по-видимому, являлся бесконечным: прячась там в детстве, Лика ни разу не добралась додальней стенки.

Потянула за ключ скрипучую дверцу, подошла ближе, стала лицом к лицу с чер-ным провалом. Тихие, покорные бабушкины платья висели ровно, одно за другим,выстроившись в ряд. Она приблизилась и вдохнула этот запах нежности, самый луч-ший, какой знала в своей жизни. Окунулась глубже, обняла платья. С самого края, по-чти у стены, почувствовала холодок металла: пальцы наткнулись на парадный бабуш-кин пиджак с медалями.

5

Оплатить счета не получилось. Лика потолкалась полчаса в Сбербанке, а потомобъявили перерыв. Просочившись сквозь старушек на улицу, она побежала вниз полестнице, мимо сквера – и вот он, оперный театр – старинный, с высоченными колон-нами, словно сказочный дворец посреди города. Здесь даже во время войны, при нем-цах, шли спектакли, и в музее театра остались отзывы немецких солдат, мол, спасибо,Чайковский очень понравился.

Она пронеслась мимо огромной тумбы с афишей «Пиковой дамы» (Премьера!Спешите!) и оказалась в «Чиполлино». Ну да, странное название для детского кафепри оперном театре. Назвали бы «Щелкунчик» или «Петя и волк», а то –«Чиполлино».

Год назад, когда умерла бабушка, дедушка сказал:– Сидеть с тобой теперь некому, будешь сама педагогом.Он отвел ее в «Чиполлино» и попросил «показать, чтонибудь» администратору ка-

фе. Лика все и показала: Утесова, вылупляющегося динозавра и даже выступающегоПутина. Путина зарубили сразу, Утесова вообще не прокомментировали, а динозаврпонравился. Было принято решение, что талант у Лики есть, и ее можно взять на ра-боту: развлекать детей. Нарядили клоуном, однако этот образ не понравился уже ейсамой.

– Мне не близок этот образ, – заявила она администраторше. Та почему-то засмея-лась, а дедушка сказал, что придумает «кое-что». Увел Лику наверх, в гримерную ма-стерскую, порылся в своих запасах, а потом усадил напротив окна и стал колдовать.

Присматривался, отходил, что-то клеил. А через полчаса, закончив работу, подвелк зеркалу.

– Нравится?Перед Ликой стоял настоящий сказочный эльф: с ушами, как положено. Впрочем,

нос был гномичий, крючком. Новое сказочное существо Эльфогном, с которым мож-

но играть, общаться, но который при этом… ты сама!– Нравится, – застенчиво сказала Лика и сразу стала придумывать, что бы такого

изобразить. Они пошли с дедушкой по запутанным коридорам обратно в кафе, встре-чая на пути работников театра.

– Здравствуйте, – говорила всем Лика.Люди удивлялись, иногда даже – пугались, а она торжествовала: это был успех!В кафе Лика окликнула администраторшу сказочным голосом:– Не подскажете, как до ближайшей лесополосы добраться?Администраторша обернулась, ахнула и узнала ее, видимо, только по дедушке, сто-

ящему за спиной.– Господи… Валерий Иванович, ну вы и волшебник!.. А этот образ тебе близок?– Ближе некуда! – ответила Лика, ударила себя в грудь и пропищала: – Мне бы в

лесочек ближайший. В городе прокормиться нет никакой возможности.Так что уже год, как Лика дружила с Эльфогномом. Странно получалось: вроде и

знаешь, что это – ты сама, а все же как-то вдвоем веселее. Он и говорит по-другому, исидит, и ходит. Бывало, прибежишь из школы, супа в себя закинешь, а через полчасауже:

– Привет, девочка!– Привет, чудище!Гримировалась Лика теперь сама. Она и раньше дедушке помогала, но за год так

здорово научилась «превращаться», что его участия уже не требовалось. Обычно оназанималась с детьми в выходные или во время спектаклей, когда взрослые слушалиоперу. И теперь уже точно знала, как вести себя с малышами. Сначала – мультики.Тут даже думать нечего. Под мультики они в себя приходят, привыкают, что родителиушли. Но только если совсем маленькие, им объяснять надо. Они же не понимают ни-чего про принца Лимона, сеньора Помидора и про кума Тыкву с его финансовыми за-труднениями. Даже элементарные погони приходится разжевывать: что происходит,когда и кого бояться.

– Ой! Посмотри, Чиполлино побежал, его сейчас догонят! Что же делать? Навер-ное, надо бежать быстрее! Класс, он побежал быстрее! Его теперь не догонят!

Потом – рисовать. Больше всего Лике нравился трехлетний Антошка. Глазки ум-ные, носик кверху. Но – не художник. Она рисовала за него, а потом показывала ре-зультат старшему брату, который приходил «забирать». Брат улыбался, хвалил Ан-тошку. Может, даже догадывался про подмену… А может, нет. Но он был хороший. Нето что другие старшие братья и папаши. За год Лике шортики эльфа стали малы, и…Ну в общем… Как сказать… В общем, иногда Лика видела, как они смотрели на нее,конкретно на ноги! Например, демонстрируется родителям Репка. Лика – Репка,остальные за жучек. Тянут-потянут, а Лика смотрит в зал и видит, как на нее пялятся.

Поэтому больше она любила устраивать театр для самих детей. Теневой! Станови-лась за ширму, включала яркий свет и изображала всяческие силуэты.

– Кто я? – спрашивала она.– Заяц! – отвечали дети.– А сейчас?– Бабка-Ёжка!– А сейчас? – надевала шляпу и брала смешное ружье, похожее на тромбон.

– Охотник!– А сейчас? – Можно еще нацепить «пятачок» и встать на четвереньки. Задума-

лись? Хррр-хррр!– Свинья, поросенок! – кричали малыши наперебой.– Ну а так? – Просто на корточки и – клубочком. Дети затихали, но ненадолго.

Всегда находился кто-нибудь догадливый:– Репка?

Глава вторая1

«Вот он сидит напротив, спиной к окну. Старый, седой, прекрасный. Опустит голо-ву – и солнце бьет поверх, на потрескавшийся пол. Поднимет – оно опять играет в еговолосах.

Подходит совсем близко, наклоняется. Вдох – и тихий, благородный запах старо-сти убаюкивает. Берет меня за подбородок, трогает, поворачивает из стороны в сторо-ну. Он совсем близко. Гладит шею. Руки крепкие, в них так спокойно.

Как глядя на взрослого человека, сложно представить, что когда-то он был ребен-ком, так рядом с ним не верится, что он был молодым мужчиной, потом средних лет,потом еще старше, еще… А я? Я тоже буду старой? Как это представить?

Он возвращается и садится на свой стул. Рисует. Смотреть не дает. Я знаю, что там,на бумаге, уже живет другой человек. Это я, но другая… Через много лет… Черезсколько?».

Лена приехала в город два года назад. Сейчас и драматическим актерам тяжело

(если не в Москве), а оперной певице и подавно. Театров по стране раз-два, и обчелся.В столицах можно всю жизнь просидеть на «скамейке запасных», там своя мафия,примы окопались серьезно. За границей пробовала – не вышло. Потратила столькоденег, поездила по прослушиваниям, а толку? И вот – позвали сюда. Петь. Нормаль-ные главные партии. Любой актер вам скажет, что можно ждать в столице год илидва, но, если эти два затягиваются на пять, он едет туда, где можно работать.

Валерий Иванович рисовал, не торопясь, останавливался. Елена сидела, задумав-шись.

– Вот сюда, Леночка, мне на ушко смотрите. Я как раз сейчас глаза рисую.– А на вас нельзя? От уха до глаз не такое большое расстояние.– Это вам так кажется. А взгляд уже не тот. Или у меня уши некрасивые?– Фантастические уши, Валерий Иванович!– Научно-фантастические, я бы сказал.Елена засмеялась. Ей нравился трезвый спокойный юмор этого старика.– Если хотите получиться по-человечески, а не «научно-фантастически», смотрите

на ухо. Оно у меня еще прекраснее, чем глаза.Ничего не оставалось, как смотреть. Большое, настоящее стариковское, с отвисшей

мочкой. Ухо поворачивалось то в фас, то в профиль: иногда Валерий Иванович погля-дывал на прикрепленную к мольберту фотографию. Он рисовал сразу с двух женщин:с Елены и со старой – на портрете. От одной брал внешность, от другой – морщины.

– А с кого вы рисуете глаза, Валерий Иванович?– Левый – с вас, правый – с Оленьки.

– А вам не тяжело?.. Извините.Старик никак не отреагировал. Не загрустил, не улыбнулся.– Мне тяжело… Но мне по-любому тяжело: что рисуй, что не рисуй. Так уж лучше

я буду рисовать.Елена села смирно, замерла и, надеясь беспримерным послушанием загладить не-

ловкость, уставилась на ухо. Оно опять стало крутиться: профиль, фас, профиль, фас.– Последний раз, – сказал Валерий Иванович, – гипсовые головы в институте ри-

совал.– Что? – не поняла Елена.– Отомрите, я же человека рисую, а не статую. Идите сюда, посмотрите.Лена медленно, стараясь не выдать своего интереса, обошла Валерия Ивановича и

взглянула на мольберт. С листа бумаги на нее пристально смотрела красивая, величе-ственная старуха лет восьмидесяти. Вернее не на нее, а слегка мимо, словно сзади кто-то стоял. Лена обернулась. Старуха смотрела на Валерия Ивановича. Он – на нее.

– Я буду такой? – спросила Елена.– Если доживу до премьеры – будете. В лучшем виде.– Я не про это. Я в старости буду такой?– Моложе и красивее. Надеюсь, у вас, Леночка, будет жизнь без войны и без… раз-

ных неприятностей.Он поставил чайник и стал готовить гримерские принадлежности.– Много придется сделать, но мы попробуем успеть до премьеры, Графиня.

2– Дурак, что ли! – закричала Лика, и дверь захлопнулась. Паша сам испугался,

убежал по коридору. Мимо зала, где сидели малыши, – на улицу. Уже месяц, как онходил в «Чиполлино» забирать младшего брата. Но, конечно, на самом деле просточтобы увидеть ее.

Первый раз это случилось, еще когда лежал снег. Нехотя, по слякоти, он дотопал сАнтошкой от трамвая до театра, и вдруг мимо него, мимо детей и родителей проне-слась ракета. Все только успели головой мотнуть – ракета влетела в двери. Потом ончасто видел этот фирменный прыжок, менялся только силуэт: сначала черное пальто,потом свитер с развевающимся шарфом, а ближе к апрелю – платье и длинные воло-сы. Он думал, что это чья-то сестра, и только потом догадался, что ракета – это и естьэльф из «Чиполлино».

Тогда Паша влюбился. До этого он только готовился, только присматривался кшлейфу ракеты, еще не знал, стоит ли? Но не влюбиться в эльфа было невозможно.Гибкое девичье тело, сумасшедшие глаза и главное – уши. С кисточками, мохнатые,озорные. Эльф прыгал, падал, шутил, кривлялся, и все это была она – ракета с длин-ными волосами. Он не успевал толком разглядеть ее настоящего лица, но влюблялсявсе больше с каждым днем. Теперь уже никто не водил Антошку в театр, кроме Паши.Ему было пятнадцать, ей… Непонятно сколько: возраст у эльфов определяется с тру-дом.

И вот сегодня он, наконец, решился сделать то, о чем давно мечтал: прошел потемному коридору за сцену, потянул ручку двери…

– Дурак, что ли! – услышал он испуганный крик. Мгновенно закрыл дверь, пробе-жал через зал, где сидели малыши, а потом – на улицу. Он видел ее! Настоящую: не

как ракету, не как эльфа. Одно мгновение: голые ноги, голая спина, руки поднятывверх и собирают волосы.

– Дурак, что ли! – и все прекратилось. Но он уже знал, какая она. Самая лучшая!Трамвай зазвенел, пронесся у щеки. Невесомый, Паша отошел к тротуару и сел на

лавку. Встал и тут же быстро пошел дальше. Вверх по улице, через мост.

3Лика ракетой вылетела из «Чиполлино» и забежала в главный вход театра. Сразу

свернула под парадную лестницу, промчалась по пролетам вверх. Сердце стучало вгорле, так что она даже не слышала репетирующего оркестра.

Испуганная, наполовину загримированная в старуху, Елена встретила ее в дверяхгримерки.

Валерий Иванович приподнялся с кушетки и накрыл ладонью таблетки, лежав-шие на столе. Смял их в горсти, сел, взял другой рукой стакан дымящегося чая. Ликакинулась к нему на шею и заплакала. Валерий Иванович развел руки, покорно прини-мая любовь и слезы внучки. Нелепо поворачивая голову, он старался отвечать поце-луям, но Лика прижалась крепко.

Елена ждала в коридоре и не хотела им мешать. Она сама чуть не плакала.Наконец Лика оторвалась от дедушкиной щеки:– Может, все-таки тебе не ходить на работу?Валерий Иванович улыбался и не отвечал.– Ну да, глупость сказала… «Скорую» хоть вызвали?– Я не вызывал, мне же плохо было. Надо у Елены спросить. Лена, вы «скорую»

вызвали?– Да, конечно, сейчас будут.– Вызвали! – радостно доложил дедушка. – Сейчас будут!Он был невыносим: шутил все время, и особенно когда речь шла о серьезных ве-

щах.А потом было, как много лет назад: радостно и уютно. Начали работать. Дедушка

всматривался в лицо Елены, как смотрят подолгу в глаза любимых. Он так на ней со-средоточился, так близко был к ее коже, что Лика немного заревновала. И от ревно-сти принялась помогать еще старательней.

– Подержи, – просил дедушка, – нет, мягче, видишь, край? Его вот так надо, а то,когда Леночка голову поднимет, все увидят линию.

– Может, хватит? – сказала Лика. – Для сцены уже вполне достаточно… Какую ещелинию…

– Я уже сейчас не вижу, Валерий Иванович, – подтвердила Елена.– Это потому что вы старушка, у вас зрение ни к черту, – и замахал перед ее лицом

ладошкой из стороны в сторону. Получилось так смешно, что все засмеялись, и в этотже момент в гримерку вошла директор театра Анна Николаевна.

– Какая вы старая, Леночка!– Спасибо, стараемся!– А это что за сказочные персонажи в служебном помещении? Вроде в «Пиковой

даме» таких чудищ нет.Эльфогном подошел к директрисе и вручил взятый из вазы цветочек. Прищурил

глазки, вытянул шею, издал пронзительный дельфиний звук.

– Точно? – не поверил дедушка. – А мы подумали, есть такой персонаж. Сделалина всякий случай.

Лика встала в позу эстрадного певца, подняла руку и пискляво, по-детски запелаарию Графини. Взрослые захохотали.

– Моя внучка – Лика, – сказал дедушка, – умница-красавица.– Что красавица – вижу.И все засмеялись еще громче.Стали пить чай. Дедушка разрекламировал Лику как суперталант: она и с малыша-

ми в «Чиполлино» занимается, и грим сама себе делает! Анна Николаевна сделаласьсерьезнее и спросила:

– Молодец. Дедушка научил?Лика застенчиво улыбнулась.– Она еще талантливая! – сказала Елена. – Лик, покажи динозаврика!– Леночка, сегодня не бенефис Лики, Анне Николаевне есть чем заняться.– Я быстро! – Лика отбежала в дальний угол гримерки, присела на корточки,

скрючилась и замерла. Анна Николаевна с недоумением ждала, а Елена прижала па-лец к губам: ждите, сейчас будет!

– Вылупляющийся динозаврик! – объявила Лика.Раздался звериный рык. Не писклявый девичий, а настоящий, глубокий, дикий.

Лика распрямилась, прижав к себе локоточки, как короткие лапки. Кисти свисаливниз, изображая когти. Пустой взгляд пресмыкающегося окинул комнату, наткнулсяна цель, и…«динозаврик» прыжками кинулся к директору театра, смешно выбрасы-вая по бокам туловища коленки. Анна Николаевна засмеялась, но Елена «зашикала»:

– Это еще не все!Динозаврик остановился прямо у лица Анны Николаевны, плотоядно порычал, а

затем, безразлично отвернувшись, стал жевать длинные листики фикуса.Взрослые зааплодировали, Лика, не переставая жевать, поклонилась.А Анна Николаевна так растрогалась, что поцеловала ее в лоб.– Вырастешь – поступай на актерский, у тебя талант.– Разве это актерство? Так, кривляется ребенок! – не согласился дедушка.– Она не кривляется, – сказала Анна Николаевна, – а входит в образ! Я прямо ис-

пугалась, думала – съест.Лика выпустила, наконец, из зубов листик фикуса и трогательно прорычала:– Нет ничего невозможного!Все захохотали. Анна Николаевна попрощалась и ушла. А дедушка сказал:– Ты почти, как я уже, все можешь. Вот помру, тебя вместо меня возьмут, кусок

хлеба будет.Лика кинулась к нему на шею, крепко обняла и стала целовать, тыкаясь в щетину

крючковатым носом.Лихо, с сиреной, в театральный двор зарулила «скорая».– Ну вот, – дедушка посмотрел на часы, – наша «скорая» – самая скорая в мире, –

и очень смешно спародировал Ленина, – архисвоевременный приезд, товарищи!– И кто после этого кривляется? – спросила Лика. – Давайте я сбегаю, скажу, что

уже не надо!– Стой, – сказала Елена, – так и побежишь?

Лика остановилась и посмотрела в зеркало.– Действительно… Заигралась.– Охота тебе гномиком бегать, такая красивая девочка! Я уже не помню, какое у те-

бя настоящее лицо.Лика приблизилась к Елене очень близко и, скорчив рожицу, сказала:– Вот такое!Вошел доктор «скорой помощи» и медсестра.– У вас больной?Старуха с изящной женской фигурой и лупоглазый ушастый эльфогном подозри-

тельно посмотрели на них из глубины комнаты.

Глава третья1

Сначала показалось, что шаги удаляются, что это не к ним. Шел пятый урок, и ужеверилось, что «не сегодня». Но вот каблуки застучали сильнее, дверь класса отвори-лась.

– Девочки от «A» до «Н» собрались и пошли со мной.Лика была на «Г». Значит – прямо сейчас. Все стали неторопливо собирать рюкза-

ки, надеясь «замкнуть процессию». Но это, как скот на убой: можно пойти хоть самымпоследним, а что изменится?

В медкабинет запускали по пять человек, остальные ждали в коридоре. Выходя-щие никак не показывали своих эмоций, а спрашивать «Ну как?» было тупо – зайди иузнаешь «как».

Они зашли, их усадили на клеенчатую кушетку. Женщина «из поликлиники» сто-яла за белой ширмой, виден был только край халата. Не вышла, не поздоровалась, неуспокоила.

– Сами пойдете или по списку?.. Воронина.Воронина как-то очень быстро встала и подошла к окну. Силуэт ее платья нарисо-

вался на ткани, и Лика вспомнила свой теневой театр в «Чиполлино». Она знала, чточем ближе к ширме, тем отчетливей видно.

– Снимаем все снизу, трусы тоже. На стул клади.Стул стоял в метре от ширмы. Взрослый человек придвинул бы его к себе, а потом

уже разделся, но робкая Воронина исполняла все буквально. Она начала раздеваться,девочки честно отвели глаза. Лика тоже смотрела вниз, на порванный линолеум,дырки в котором знала с первого класса. Солнце нежилось на полу, за окном набиралсилу апрель, и было совершенно непонятно, почему нужно сидеть здесь и делать то,чего не хочешь.

Воронина вскрикнула.– Лежи спокойно, это не больно, я только смотрю… Давай, давай. А то как сексом

заниматься, так мы с двенадцати лет уже все готовые, а как перед врачом ноги раз-двинуть, так страшно! Шире раздвигай. По-человечески!

Воронина не издала больше ни звука. Потом пошла Григорьева. Она уже все пони-мала и не заставляла на себя кричать. Сердце Лики забилось так сильно, как не стуча-ло даже вчера, когда, перепугавшись за дедушку, она неслась по театральным коридо-рам. После Григорьевой Лика встала и прошла за ширму. На докторшу смотреть нехотелось, ни к чему было запоминать ее лицо.

Потом Лика спокойно вышла, прошла мимо ожидающих своей очереди девочек ивдруг поняла, что у нее сейчас такое же выражение, как у тех, кто выходил раньше.Только тогда она не понимала, что это: то ли им плохо, то ли все равно, мол, нет заэтой дверью ничего особенного. А теперь стало ясно, что это было желание никак, со-вершенно никак не выдавать то, что у тебя на душе. Чтобы никто не смог даже близкопредположить, что ты сейчас чувствуешь. Стальной взгляд, спокойная походка и –скорее уйти подальше. Шаг за шагом прочь от этой двери. До конца урока оставалиськакие-то минуты, и Лика пошла в столовую.

2

– Прости, можно тебя на секундочку?Он караулил ее на выходе, у дверей «Чиполлино». Час, наверное, стоял, не мень-

ше. Лика и чаю попила, и по коридорам походила, казалось бы – должен уже уйти.– Меня Паша зовут!Она прошла мимо, на другую сторону трамвайныx путей.Раньше, когда он просто приходил за Антошкой, все было нормально. А потом

стал появляться чаще, наблюдал за ней, смотрел с детьми спектакли. Сегодня тожепришел. Держал младшего брата на коленях, словно прятался за ним.

– Кто я? – кричала Лика из-за экрана.– Медведь!– А сейчас?– Чиполлино!– А сейчас?– Милиционер!Она изгибалась, танцевала, и чем ближе приближалась к экрану, тем четче Паша

мог ее видеть. Тихо, невесомо сгрузил Антошку на стул и вышел в коридор. Вытащилцветы из сумки, расправил лепестки, прошел за кулисы. Он знал, что свет сейчас на-правлен на экран, и если Лика обернется, то не увидит его за слепящими лучами. Бы-ло даже немного неловко за такое подсматривание. Набрал побольше воздуха, бес-шумно перенес вес тела на правую ногу, «перекатился» за дверной проем и увидел ее.Лика стояла в одних колготках и майке спиной к нему. Дыхание у Паши перехватило,а она, как заправский йог, сделала мостик. Голова вылезла из-под ног.

– Паучок! – закричали дети.Заметила. Бежать было глупо, Паша показался полностью, встал с букетом в две-

рях. Лика спокойно вышла из позы паучка и накинула рубашку.– Дурак, что ли?И вот теперь он стоял как дурак, у театра со своим букетом и ждал. Час, наверное,

не меньше. А она прошла мимо, не принимая его молчаливых извинений, спокойно ипрезрительно. Нет, даже не презрительно. Не достоин.

Но как только завернула за угол, рванула что есть сил, и стремительно добежаладо дедушкиного дома.

Раньше, желая почувствовать живой, еще не ушедший бабушкин запах, она подхо-дила к шкафу, подолгу стояла рядом, не решалась открыть. И уж тем более никогда недоставала вещи: только трогала. Но сейчас, не думая, взяла любимую бабушкину коф-ту и закуталась в нее. Почувствовав, наконец, себя одетой, успокоилась, даже нена-долго заснула под убаюкивающий запах.

Очнувшись, позвонила в театр. Дедушки на месте не было, Елена пошла его ис-кать. Лика ждала, еще не до конца отойдя ото сна, вдыхая тепло кофты, которая сноваспасла ее. Вечерняя комната висела перед глазами, как мутная вода в аквариуме. Истранно красовался в углу цветастый родительский подарок с ленточкой.

Наконец, послышались шаги, дедушка взял трубку.– Деда, можно я к тебе приду?.. Ну просто… Помочь… Могу принести чего-нибудь.– Похолодало, – ответил дедушка, – курточку накинь.– У меня нету, дед, я так!– Возьми бабушкину кофту в шкафу, вязаную, она тебе как раз.Лика вся сжалась. Ей показалось, что дедушка видит ее.– А можно? – спросила она.– Можно, почему нельзя?Теперь уже на законных основаниях Лика застегнула кофту, но тут телефон зазво-

нил снова: «…Уважаемый абонент! За вашим номером числится задолженность сум-мой сто двадцать рублей шестьдесят четыре копейки. Во избежание отключения…»

3

Девчонки из класса подняли бы ее на смех в таком наряде: юбка, кроссовки и ба-бушкина кофта. Но среди старушек в Сбербанке она выглядела очень даже «своей».Затесалась поглубже и ждала. Очередь не двигалась, время близилось к перерыву, иЛика в который раз стала проклинать себя за лень и медлительность. Сколько разможно говорить: «Идти в сберкассу в полвторого – зря простоять». Что тут скажешь.Ты права, бабушка, глупая я. Вернее – ленивая. Лика безнадежно посмотрела на ча-сы. Без пяти. Все ясно, можно уходить.

Она вышла и дворами, через рынок, направилась к театру. Было совсем тепло, не-понятно почему дедушка сказал: «Похолодало». Может, потому что с утра набежалитучи, а может, просто ему самому стало холодно, он заболел? Испугавшись этой мы-сли, Лика ускорила шаг. Последние палатки рынка остались за спиной, перейти доро-гу – и вот он, театр.

Она вспомнила, как часто ходила здесь в детстве. Бабушка крепко держала ее заруку, а она считала полоски «зебры». Почему-то иногда их было восемнадцать, а ино-гда семнадцать. Куда пряталась время от времени одна хитрая полоска, долго не уда-валось понять. Сначала казалось, что это зависит от погоды, потом – от настроения.Лика уже знала все полоски в лицо, и каждый раз теперь не просто считала, а пыта-лась понять: какая из них с ней играет? Все разрешилось просто: проблема была впервом шаге. Если шагаешь с левой ноги, то «один» приходится действительно напервую полоску, а если с правой – почему-то на вторую. Жить стало скучнее, но счи-тать «зебру» Лика не перестала. Она словно здоровалась с ней каждый раз и наблюда-ла, как та стареет. Медленно, из зимы в лето, из дождя в снег, «зебра» бледнела, сти-ралась, и чем дальше, тем больше Лика любила ее, как человека, жизнь которого про-шла рядом. Лишь бы не покрасили… Она шла, считала полоски, а рука лежала в веч-но горячей бабушкиной руке, чувствовала колкий рукав ее кофты. И вот теперь Ликасама была одета в эту кофту, и не краешек, а вся она кололась и согревала. Это былокак-то странно. Бабушки рядом нет, а тепло есть.

Четырнадцать… Пятнадцать… Внезапно стало так грустно, как не было уже давно.Невозможно же вечно не плакать. Все говорят: «Не плачь, сейчас нельзя». Как будто

есть такие дни, когда плакать будет можно, и скоро об этом объявят… Трамвай зазве-нел где-то вдалеке… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать одна… Откуда столько?

Бабушка изо всех сил рванула ее за руку и втащила на тротуар. Лика в страхе очну-лась так же, как много раз посреди ночи, – увидев ее во сне, зная, что она мертва. От-звук звенящего трамвая стоял в ушах, Паша крепко держал Лику за рукав. Она еще непонимала, что произошло, почему он здесь, почему полосок так много? Не отпускаязапястья, Паша что-то отдал ей и бросился прочь. Лика очнулась, увидела в своих ру-ках большой букет белых цветов и так же стремительно побежала к театру. Слезы все-таки вырвались наружу и лились, пока она летела ракетой по коридорам, перепрыги-вала ступеньки и влетала в гримерку. Еще в полете Лика увидела Елену, наполовинузагримированную в Графиню.

– Тсс, – Елена приложила палец к губам. Понятно, дедушка спит. Он иногда засы-пал посреди дня. В такие моменты все дома замирали и ходили на цыпочках. Говори-ли шепотом, крышки от кастрюль старались не трогать, двери – не открывать.

Пока Лика летела, солнечные лучи высушили ее слезы. Она поменяла лапки на«мягкие» и бесшумно приземлилась у ног дедушки. Он был далеко, совсем не здесь, испал очень глубоким сном. Голова склонилась на грудь, ноги стояли ровно, туфливместе. Скромно, как аккуратный ученик, дедушка держал в руках парик Елены.

Лика отвела голову в сторону, вдохнула побольше воздуха и, повернувшись к де-душке, стала целовать его. Это тоже была ее детская, давно забытая игра: пока все хо-дили на цыпочках, она легко, нежнее нежного целовала спящего деда. От глаза к гла-зу, от морщины к морщине. Дед не реагировал, бабушка сердилась, а Лика торжество-вала: попробуйте так поцеловать, чтобы человек не проснулся!

Елена наблюдала за этим представлением и улыбалась. Лика осторожно вытащилапарик из рук деда, надела его, зашла за стул сзади. Сгорбилась, как старушка, и посту-чала по спинке.

– Телеграмма! – мягко, как бы по-украински, сказала она.Дедушка не вздрогнул, а просто повернул голову.– Не балуйся! Зачем ты так делаешь?Лика протянула букет.– Почта России!– Красивые цветы… Где это ты взяла?– Давайте я в вазу поставлю – предложила Елена и забрала букет.Лика покрутилась, показала кофту.– Я так похожа на бабушку?– Не балуйся! – он забрал парик. – Давайте работать.Лика ушла в соседнюю комнату, но вскоре вернулась в образе Графини: закутав-

шись в большой платок, сгорбившись, опираясь на дедушкину палку.– Три кааааарты!!! – пропела она звонким голосом за спиной у Елены.– О господи! – выдохнула Елена. – То гномик, то бабушка…Работали до вечера, а потом стали пить чай с печеньем. Дедушка был очень дово-

лен: Елена выглядела как настоящая Графиня из книжки Пушкина.– Вы такая красивая, – нежно сказала Лика.– Ты тоже, – ответила Елена, – когда не ходишь как пугало.А пугало было еще то: Лика так и сидела за столом в платочке «под старушку»,

«сюрпая» чай из блюдца.

– Ты же красивая девочка!Лика кивнула головой и скорчила рожицу.– Отен класывая! – изобразила она больного человека и шепотом спросила у де-

душки: «Я похожа на бабушку в этой кофте?»Дедушка опять не ответил, только погладил ее по макушке. Елена ушла в прихо-

жую, к зеркалу, чтобы еще раз посмотреть на себя «в образе». Лика подбежала, обня-ла ее.

– Вы такая красивая.Они поцеловались.– Где цветы взяла? – шепотом спросила Елена – Купила?.. Сорвала?..В дверь постучали.– Войдите!Статный, красивый, с букетом роз в комнату вошел «мужчина» Елены – военный

дядя Андрей.– Простите, мне Елену.Елена обвила его шею руками и поцеловала. Тот сначала ничего не понял, но по-

том улыбнулся.– Ленка, ты? О господи! – и поцеловал в старческое лицо. Прошел в комнату, по-

жал руку дедушке. – Валерий Иванович, добрый вечер! Вы просто настоящий худож-ник! Скоро премьера?

– Скоро. Стараемся.Елена ушла разгримировываться, а дядя Андрей сел за стол пить чай.– Потрясающе, честно говоря! Я Лену практически не узнал. Предполагаю, из зала

вообще – шикарно, не подкопаешься!– Между прочим, – встряла Лика, – сблизи тоже не подкопаешься, вы же ничего

не поняли!– Лика, как ты со взрослыми разговариваешь!– Да нет, – улыбнулся Андрей, – совершенно справедливо! Взрослое замечание… А

поклонники, я тут смотрю, уже и без меня цветы дарят?– Это Лика принесла дедушке, – сказала вернувшаяся Елена. Она была снова мо-

лода и красива. Дядя Андрей встал, они собрались уходить. Елена шепотом, на ушко,спросила Лику:

– Мальчик подарил?Лика моментально вернулась в образ пожилой дамы и выдохнула басом:– Что за вздор!Стало совсем темно, а домой идти не хотелось. Они допивали чай вдвоем, и было

здорово: есть крошащееся печенье, смотреть на деловито забирающиеся в горкуогоньки. И обниматься. Долго, без слов.

Дедушка встал, подошел к окну, потрогал цветы.– Мальчик подарил?Не услышав ответа, он обернулся. Лика снова стояла в глубине комнаты, в полу-

мраке, надев парик и сгорбившись.– Я похожа на бабушку?

4Лил дождь, прохожие попрятались в магазины и под козырьки подъездов. За ка-

кие-нибудь десять минут дороги превратились в реки, машины ехали очень осторож-

но. Ждать здесь, у театра, было бессмысленно, и, переглянувшись, Елена с Ликой рва-нули на другую сторону: одна с туфлями в руках, другая – с кроссовками. Было весе-ло, а водители сигналили: то ли ругались, то ли весело здоровались.

До дедушкиной квартиры они добрались настоящими «водяными» и по дороге вванную залили весь пол. Наскоро вытерев руки кухонным полотенцем, дрожа от хо-лода, Лика высекла спичкой огонь из коробка, зажгла колонку. Разделись и«нырнули» под душ. Стучали зубами, толкались, соперничали «за место под душем»,наконец, согрелись и обнялись. Вылезать не хотелось. Елена распустила Лике волосы,вымыла их, а потом они выключили воду, вытерлись насухо, и в комнате уже Ликарасчесала волосы Елене.

Было так уютно оттого, что дождь за окном продолжался, комната погрузилась вомрак, и никуда не надо торопиться. Обычно ведь либо кто-то подгоняет, либо – самасебя. Дел всегда много, а, если ты ничего не делаешь, получается: ленишься, ненави-деть себя начинаешь, в общем – вечная борьба. А тут… Пошел ливень, отрезал отокружающего мира, и – все, никто не виноват. Можно укутаться в плед, налить чая иполучать удовольствие.

Жалко, что такие дожди бывают редко и быстро заканчиваются. Только войдешьво вкус – бабац! В одно мгновение солнце выходит, и – все, как раньше. Куда-то надоидти, что-то делать. Даже если и не очень надо – все равно получается, что надо, пото-му что как же так: ничего не делать? Жизнь проходит!.. А так она не проходит? Еслибегать, стремиться к чему-то, суетиться, она что, увеличивается что ли или хотя быстоит на месте?

Ну ладно, сегодня, похоже, зарядило надолго. Они пили чай, шептались о всякоминтересном, а потом Лика села за фортепиано и заиграла гаммы. Елена стала распе-ваться. Лике очень нравилось, что она аккомпанирует настоящей певице. А потом по-менялись. Лика попробовала исполнить арию Графини. Может быть, получилось неочень, но Елена не улыбалась, а только старательно играла и смотрела с нежностью.Было так хорошо, дождь не заканчивался, и чай тоже не заканчивался. Проанализи-ровав все это, Лика решила, что счастье существует.

5

Уже метров за сто до больницы воздух стал уплотняться, а около ворот превратил-ся почти в стену. Каждый шаг давался с трудом, Лика шла, не поднимая глаз, глядятолько вниз, на кроссовки.

Постепенно больница брала свое: звуками и запахами. Звуком была тишина.Жизнь города здесь обрывалась, ее не пускали за стены больницы. Не пускали шум, авместе с ним – саму жизнь. Запахом была еда. То ли обед здесь никогда не прекра-щался, то ли помещения никогда не проветривали. И если на стены можно не смо-треть, а мертвую тишину перекрикивать песнями у себя в голове, то невозможно жене дышать. И так, шаг за шагом, больница побеждала: щами, картофельным пюре икотлетками.

Но в этот раз, похоже, действительно был час обеда. Одни старики сидели в столо-вой, другим несли еду нянечки. И почему-то во всех палатах были открыты двери. Ли-ка подумала, что, наверное, жутко неприятно болеть, когда все ходят и смотрят. Когдаона лежала с температурой, то натягивала одеяло на голову: хотелось закрыться отвсех и быть «в домике».

Она шла и заглядывала в двери: быстро, чтобы не смутить стариков. Они сидели,лежали, жевали, утюжили тапками такие большие теперь для них расстояния от окнадо кровати. И всех их было жалко, и казалось, что никто их не любит. И конечно же уних были родственники, но вот именно сейчас, здесь их не было, и оттого старики вы-глядели беззащитными, как дети. Только дети в больнице хоть и тоскуют, и плачут,но все же ясно по кому – по маме. А у стариков мамы нет, и их слезы совсем другие,незаметные. И сами они стараются быть незаметными. Открывайте двери, глазейтена меня – я занимаю мало места, я очень компактный, почти прозрачный.

Лика прошла мимо последней палаты, дальше был только туалет. А еще дальше уокна стояло несколько кроватей, и вначале не было понятно, что там тоже лежат лю-ди: седые головы сливались с подушками. Свет из окна слепил глаза, лиц не быловидно. Щурясь, Лика прошла сквозь лучи и увидела на одной из кроватей незнакомо-го старика. Он подозрительно смотрел на нее, словно выпроваживал. Другой загоро-дился газетой. Она развернулась, чтобы уйти, но тут газета опустилась, и за ней воз-никло спокойное, как всегда, улыбающееся лицо дедушки. Лика кинулась к нему истала целовать морщинку за морщинкой.

– Почему ты в коридоре? Давай я поговорю, тебя переведут в палату! Они не име-ют права!

– Палаты заняты, Ликочка.– Пусть кого-то другого сюда переведут.– Кого?Ну да, правильно. Чем те старушки хуже?– Да я здесь вообще молодею, – сказал дедушка, – практически как в госпитале. Я

тебе не рассказывал? Лежал вот практически так же в коридоре, только вдобавок ещес одним солдатом на кровати. И представляешь: кровать сама по себе узкая, обычная,там и одному-то не повернуться, а этот солдат стал мне две трети уступать. Как лейте-нанту. Я говорю: «Слушай, в больнице все равны! Забирай половину!» А он мне:«Есть!» – и ни с места. Видно, кто-то из офицеров напугал его на передовой.

С лучезарной улыбкой дедушка уставился на Лику. Она не могла не улыбнуться. И,словно ревнуя к тому, что внучка пришла не к нему, старик с соседней койки строгопоинтересовался:

– На каком фронте воевал?Дедушка ответил нехотя:– На Белорусском.– Брест, Минск?– Борисов.– Ранение?– Нет. От тифа чуть не помер.Подошли нянечки и увезли старика. Может, «на процедуры», может, в палату, мо-

жет, еще куда-то. Ни они не сказали, ни он не спросил. Просто подошли и увезли.Словно время пришло.

Лика удивилась:– Ты разве тифом болел?– Нет, конечно.– Ты же сказал: «От тифа чуть не помер».

– Ну, заболел бы – помер.И расплылся в улыбке, довольный своей шуткой.А потом еще час Лика ждала главного врача. Она знала, что после посещения

больного все должны идти к нему и спрашивать: «Доктор, ну как?» Так делал дедуш-ка, когда болела бабушка, так делал папа, когда болела мама. Без этого было никакнельзя. И Лика тоже пошла.

Она ждала своей очереди, сидела, ходила по коридору, рассматривала стенды.Черно-белый, молодой еще главврач широко улыбался ей с пожелтевшей, пришпи-ленной к холсту газеты. А вот он же, но уже старый и цветной стоял с коллегами нафоне больницы. Шли годы, люди заходили и выходили из кабинета, а он получалученые степени, лысел, писал статьи и набирался мудрости. Вместе с последним чело-веком в очереди закончилось знакомство Лики с его карьерой. Она зашла в кабинет,аккуратно прикрыла дверь. После коридора здесь было светло, белоснежный халатглавврача сиял в лучах заката.

Лика стала расспрашивать про дедушку, стараясь казаться осведомленной в вопро-сах медицины. Спрашивала про давление, про «общее состояние» и даже про«перспективы». Но врач словно не понимал ее. То есть про давление и«перспективы» он понимал, даже понял, о каком больном идет речь, – он не понял,почему про все это спрашивает такая маленькая девочка.

– Скажи, пожалуйста, где твои родители? Почему прислали тебя?– Они по работе уехали. Вы мне скажите все, что нужно.Врач встал, снял халат. Начал собираться.– Ничего не нужно, лечим.– А что ему можно приносить?– Все. Все, что он обычно в жизни ест. Это же сердце, а не пищевое отравление.– А что нужно, чтобы его в палату перевели?.. Я имею в виду… дополнительно?– Кто тебя так спрашивать научил? Взрослые? Дополнительно нужно, чтобы нам

дополнительный корпус, наконец, построили… Ничего не нужно… Все нормально, де-вочка, не волнуйся. Никакой угрозы особо нет, просто возраст. Бывает. Но, конечно,родителям лучше вернуться. Ты еще маленькая совсем.

Они стояли на пороге, врач словно выпроваживал ее. Лика вышла, он запер дверьна ключ.

– Я не маленькая. Я могу за ним ухаживать.– Ухаживать… Можешь. Ладно, все нормально. Инсульта, как говориться, не было,

и слава богу.

6Пятое апреля, пятнадцать градусов! День тянется, долгий и счастливый. Сядешь

на скамейку, солнце, не торопясь, тебя согреет, потом испечет. И вот сны уже какие-тоуспели присниться, а прошло… пять минут! Да даже если пять дней пройдет, это будеттолько середина апреля. А первое июня, за чертой которого настоящее, бесконечноелето, еще так далеко!

До репетиции оставалось время. Елена с Ликой сидели на широченном подокон-нике в коридоре около гримерки и сосредоточенно смотрели друг на друга.

– Хрррр, – хрюкнула Лика. Получилось в точности, как у свиньи, не отличишь.

– Хрррр, – попыталась повторить Елена.Лика помотала головой: «Нет, не то, не похоже!»– Хрррр, – ну вот, это же просто.– Хрррр, – не успокаивалась Елена, – как ты это делаешь? Куда язык надо?– Сек…хрхрр…реет!Мимо степенно прошла Анна Николаевна. «Девчонки» поздоровались. Но как

только она скрылась, Лика проникновенно квакнула.– Куаааааааа, – и это было так похоже, что если закрыть глаза и представить жабу,

то – да, точно, вот такая она, жаба.– Квааааааа, – попробовала повторить Елена.– Куааааааа, – торжествовала Лика, – сначала в образ войдите, а потом квакайте!– Квааааааа, – не унималась Елена.– Хррррррррррррр, – подвела итог Лика, они засмеялись, нежно обнялись и поце-

ловались. Все будет хорошо еще очень-очень долго. Целую жизнь – до июня, а потомвторую жизнь – до конца лета. То есть – вечность.

7

Своим фирменным кошачьим прыжком Лика влетела в комнату. Еще в полете онапоняла, что дедушка спит, и поменяла лапки на «мягкие». Бесшумно приземлилась.Валерий Иванович уснул за столом за какой-то работой, так и не выпустив из пальцевавторучки. Лика, затаив дыхание, поднырнула под его склоненную голову, нежно по-целовала в губы: совсем легко, так, чтобы он не отличил поцелуя от легкого ветерка.Потом – в щеку и в волосы. Вдохнула дыхание дедушки, его спокойствие, чистоту.Сладость этого запаха успокоила ее. Она вернулась к двери и хлопнула так, как будтотолько что вошла.

Дедушка проснулся и улыбнулся. Или наоборот. Скорее, даже улыбнулся во сне, апотом открыл глаза. Лика кинулась к нему, обвила шею руками и снова стала цело-вать: в щеки, в волосы. Валерий Иванович расставил руки и терпеливо ждал. Но Ликане останавливалась.

– Стоп-машина, – сказал дедушка, – а то мое сердце не выдержит…Она успокоилась.– Надень бабушкины тапки, холодно… И шаль накинь!Лика стала послушной-послушной, влезла ногами в теплые тапки, накинула ба-

бушкины кофточку и шаль.– Что это ты делаешь?– Да вот, не знал, что квитанции зелеными чернилами заполнять нельзя. Теперь

сижу, обвожу синими… Раньше бабушка за все платила, я и не ходил никогда в сбер-кассу.

– А не проще было новый бланк взять?– Ну… Зачем бумагу переводить?– Давай я!Лика села и старательно обвела ровные дедушкины буквы. Вдруг зазвенели орде-

на, она повернулась и увидела, что дедушка пересматривает бабушкины вещи в шка-фу. Никогда раньше он этого не делал, по крайней мере, при ней. Постоял у шкафаеще немного, вернулся к столу. Лика уступила место и осторожно уселась у него на ко-ленках.

– Лика… Бабушкины вещи выбрасывать нельзя.– А мы разве собираемся?– Сейчас не собираемся, но в принципе – нельзя. Я просто говорю. Тем более тебе

вон как все подходит. Они, конечно, не модные, но теплые. Дома ходить можно…восенне-зимний период.

Лика понимала, к чему он клонит, и держала себя в руках, но когда услышала род-ное дедушкино «в осенне-зимний», не выдержала и тихонько заплакала.

– Лика… Лика… Ангелика, – нараспев стал успокаивать ее Валерий Иванович.– Анжелика, – поправила она, – Спой мне, что бабушке пел.– А плакать не будешь?– Нет.Дедушка еще немного покачал ее и обвил руками. Каблуками стал тихонько отсту-

кивать ритм.– В этот вечер, в вихре…– В танце, – поправила Лика. Она хоть и расстроилась, но была очень вниматель-

ной девочкой.– В танце карнавала, – улыбнулся дедушка, – я руки твоей коснулся вдруг…Закачал Лику, словно танцуя с ней. Она улыбнулась.– Ну, а то – расплакалась. Взрослый человек…– … называется! – сказали они уже хором: Лика знала дедушкины присказки и по-

рой успевала его опередить. Они засмеялись и поцеловались. Посидели еще немнож-ко молча.

– Анжелика, – официально прошептал дедушка на ухо, – можно личный вопрос?– Спрашивайте.– Откуда у нас в доме свежие цветы?– Это тебе… В честь выздоровления.– А… Я так и подумал…– Что хоть вы все ко мне привязались, – нежно промурлыкала Лика, – я еще ма-

ленькая.

8Прошли эти долгие пять дней. Пятнадцатое апреля. Пятнадцать градусов.Полдня Елена пробыла у костюмеров и теперь сидела в гримерке напротив окна, в

красивом платье Графини. Валерий Иванович стоял рядом и, как всегда, пристальновсматривался в ее лицо. Потом робко трогал веки, щеки, шею. А потом начал грими-ровать быстро и деловито. Лика помогала. Она следила за каждым движением рук,каждым сгибом фаланг больших дедушкиных пальцев. Запоминала, как ложится ма-териал, как ходит кисточка. Грим превращался в лицо, Елена двигала губами и скула-ми, а новая кожа, как живая, ходила вверх-вниз, морщинилась и натягивалась.

Дедушка снова отошел к окну.– А улыбнуться?Елена подняла краешки губ.– А погрустить?Сдвинула бровки.– Вот теперь мы, наконец, одного возраста, – неожиданно сказал он, – получи-

лось…

Елена встала и посмотрела в зеркало. Лика кинулась к ней.– Что случилось?Елена заплакала и быстро промокнула салфеткой глаза, чтобы не испортить грим.

Но слезы не слушались.– Валерий Иванович! – обняла она дедушку. – Можно я вас поцелую?Дедушка сел в кресло.– Это я у вас должен о таком спрашивать…Елена поцеловала его, обняла и прижала к себе.– Я сбегаю за всеми? – спросила Лика и, не дождавшись ответа, выбежала в кори-

дор.Она старалась не думать ни о чем плохом, просто летела по коридорам, как обыч-

но, ракетой и приземлилась в кабинете Анны Николаевны.– Можно смотреть, готово, все сделали.Обратный путь занял больше времени: у Анны Николаевны болели ноги. Когда во-

шли в гримерку, Елена стояла у окна, спиной к двери. Анна Николаевна не сказала нислова, только подошла чуть ближе.

– Это не я, – прошептала Елена, – я думала, что это будет, как будто я, но – старая.А это – не я.

– А где Валерий Иванович?– Он почему-то домой ушел.Анна Николаевна еще несколько секунд посмотрела на Елену, опустилась в кресло

и сказала:– Одно лицо.– Что «одно лицо»? С кем?– Неважно, Леночка, это я так…– Мне еще горб сошьют, Анна Николаевна. Завтра, к «генеральной».Вечером дедушка молчал, что-то рисовал, несколько раз перевесил из шкафа в

шкаф свой пиджак с орденами. Ничего не поел, лег подремать и тут же глубоко уснул.

Глава четвертая1

Следующий день был очень длинный. Самый длинный в жизни Лики.Рано утром она проснулась и пролежала, почти не двигаясь, полчаса, а может, час.

Светало, но ночной холод задержался в комнате, было лень встать и закрыть форточ-ку. То ли живот болел, то ли грустно было – непонятно. В общем, это был странныйчас. Наконец она поднялась, прокралась на цыпочках мимо дедушкиной постели вдуш, а потом решила приготовить завтрак.

Трамваи уже вовсю звенели, но дедушка прожил здесь много лет и спал под этотшум «как убитый». Ровно в полвосьмого он встал безо всякого будильника. Зная чу-деса его режима, Лика подготовила все заранее, нарезала хлеб, вытащила масло изхолодильника, а без одной минуты восемь разбила два яйца на нагретую сковородку.Дедушка «вышел к завтраку» опрятно одетый и улыбающийся.

– Волнуешься? – спросила Лика.– Нет, – ответил он, и они замолчали на какое-то время, потому что – «когда я ем,

я глух и нем». Потом она налила чаю. Это был долгий завтрак.

– Какие у тебя сегодня планы? – спросил дедушка.– Сначала в школу, потом к тебе на «генеральную»!– Разве тебе не нужно в «Чиполлино?»– Да, но сегодня такой день, хочется к тебе пойти!Дедушка поцеловал Лику в голову, она прижалась к нему.– Спасибо за вкусный завтрак… Но ты не права. Твоя работа – в «Чиполлино», у

тебя же нет замены.– Нет…– Тогда иди туда. Каждый должен быть на своем месте, а не бегать «куда хочется».– Ты… Просто хочешь один с ней? Без меня?.. Работать? – поспешила добавить

Лика.– Нет, – ответил дедушка после короткой паузы, – нет.Дурацкий какой-то получался разговор. Она испугалась, что дедушка обидится, и

быстро собралась. Уже в дверях оглянулась, а он улыбнулся и помахал рукой: «Беги,беги, опоздаешь!» Она снова развернулась к двери, дедушка окликнул:

– Не холодно?– Нет вроде.– Может, бабушкину кофту наденешь?– В школу?– Ну, хорошо… Ты вообще надевай, не стесняйся. Чего ей лежать? Ей еще долго

сносу не будет.– Хорошо…– Похолодание объявили.– Тем более. Не волнуйся, я из нее не вылезу.Потом было почему-то два урока вместо шести. Все разбежались, а Лике было не-

куда идти, и она осталась на школьном стадионе. Повисела на турнике, попрыгала повкопанным в песок шинам, но цели так и не появилось, время замерло.

– Привет! – окликнул ее кто-то. Она обернулась. Паша, как всегда, поздоровалсяиздали, словно спрашивая разрешения подойти.

– Привет, – улыбнулась Лика и тут же насупила брови, вспомнив, что не собирает-ся быть с ним милой. Паша подошел и уселся на самую большую шину от грузовика.

– Лика, – сказал он, – давай сходим куда-нибудь.– Куда? – в принципе было здорово, что он подошел. Время сдвинулось с мертвой

точки.– Давай за «круг»?Они прошли мимо совсем старых домиков окраины и вскоре миновали «круг» –

последнюю остановку троллейбусов. Лика толком не знала, что там, за ней. Самойбыло как-то страшно ходить, а в компаниях, которые бегали туда курить черт знаетчто и заниматься черт знает чем, она не состояла. Молча, огородами и ямками, онивышли к реке. Пару раз Паша набирал воздух, чтобы сказать что-то, но то Лика уско-ряла шаг, то сам он, видимо, передумывал.

Первая зелень уже покрыла противоположный берег, было очень красиво и почтине холодно. Тучи опустились низко, воздух стал прозрачным и серым. Даже листва надальних деревьях казалась теплой. Лика хотела сказать об этом, но сначала не зналакак, а потом решила, что уже поздно, что, наверное, это все неважно. Они пошли пра-вее, против течения, чтобы выйти к оживленной части города. Может, километр, а

может, два они брели рядом, потом опережая друг друга, но все равно – как-то вместе.Пару раз встречались взглядами, собирались что-то сказать, но так и не сказали. Ко-гда молчишь так долго, глупо уже начинать разговаривать.

Паша попрощался у троллейбусной остановки и неуклюже пошел прочь, словно незнал, куда идти. В целом прогулка Лике понравилась.

2

Эльфогном встретил ее скучной гримасой. У него не было настроения, и, пока детисобирались, они в который раз прогулялись по коридору, порассматривали стенды обистории театра. «Евгений Онегин» – спектакль сезонов 1960–1972 годов. «Иван Суса-нин» – 1959 год… Черно-белые, расфокусированные актеры стояли на сцене в некра-сивых костюмах и пели, широко открывая рты. Может, они и хорошо пели, может, икостюмы были «ничего», но фотографии этого никак не передавали.

Лика очень хотела пойти к дедушке в гримерку, но помнила его слова: «Каждыйдолжен честно быть на своем месте»… Я-то честно, я-то на своем… А со стороны местаочень даже нечестно в такой день приковывать к себе… Может быть, на второй актуспею. И время снова потянулось, потому что ждать нужно было еще часа два.

Дети собрались, Лика включила им «Чиполлино» и села рядом. Мальчик-луковкакак угорелый забегал от своих врагов, агрессивных овощей и фруктов.

– Нужно срочно бежать! Ноги в руки и вперед! Они не догонят!Наверху сейчас уже погас свет, музыка из тишины, из ниоткуда расплывается по

залу, лучи ложатся на сцену, а там – люди в костюмах, и бросает в дрожь от всей этойсказки. Люди начинают петь. Какими-то специальными, волшебными голосами. Вжизни ведь они нормально разговаривают.

– Ой! Чиполлино упал! Ему больно! Ай-яй-яй!Дедушка с Еленой сейчас одни, наверху: выход Графини не сразу. Хочется побе-

жать, обнять его, потому что, наверное, он обиделся сегодня утром, но… нужно бытьздесь. Хотя можно же сбегать ненадолго, пожелать удачи – и обратно… Как же, уй-дешь: детей нельзя оставлять! Лика только представила, что они сидят у телевизораодни, оборачиваются, а никого нет. Раньше Паша часто приходил и торчал тут без де-ла – вот теперь бы он пригодился. Может, Антошка знает его телефон? Антошка си-дел, открыв рот, и всеми силами старался помочь Чиполлино.

– Куда это, дети, принц Лимон собрался? А ну-ка стой!Три года парню. Он и считать-то, наверное, не умеет, какой там номер телефона.Просто позвонить в гримерку? Это же просто: поднять трубку. Утром дедушка по-

чти не разговаривал, его голоса не хватало весь день. Да, просто позвонить.– Чиполлино не догонишь, Чиполлино всех быстрей!Там, наверху, за толщей старой, в три кирпича кладки звучит музыка, офицеры

играют в карты, и Графиня совсем скоро выйдет на темную сцену. Через мгновениелуч прожектора упадет на нее, и все ахнут, потому что никто еще не видел ее«полностью готовой». Никто не узнает Елену в старухе, но вот она запоет, и все ахнутеще раз.

Ты слишком долго думала. В гримерке, наверное, уже никого нет… Или… Все же

побежать, обнять дедушку, несмотря ни на что? Может, он еще не ушел. Может ведьтак быть, что он еще не ушел.

Лика тихонько приподнялась и поняла, что маленький Антошка обхватил ее ногу,невольно ища защиты от принца Лимона. Она опустилась обратно.

Не нужно никуда бежать. Потом.– Ой! Что же теперь будет! Все против него!!! И помочь некому!!! Надо что-то при-

думать! Ему сейчас так страшно одному!Чиполлино подпрыгнул, завис в воздухе, обернулся. Лицо его исказилось от ужаса.

Он перебрал в воздухе ножками и припустил что есть духу. Дети дружно выдохнули.Лика не сразу услышала звонок, так что, может быть, телефон «разрывался» уже

давно. В принципе, трубку должна была брать администраторша, но она куда-тоушла. Антошка вцепился в ногу еще сильнее, а телефон все звонил. Лика осторожновысвободилась, Антошкины ручки упали вниз. Она неслышно направилась к выходу,но снова остановилась, потому что гвардейцы принца Лимона окружили Чиполлинои вскинули ружья.

– Давайте все вместе поможем ему. Три-четыре…Дети послушно закричали, Лика нырнула в коридор. Дошла до стола администра-

тора и взяла трубку. На том конце молчали.– Алло, кафе «Чиполлино».– Лика! – раздался пронзительный крик. – Лика, беги сюда!– Куда – сюда? Кто это?Там опять замолчали.– Лика! Давай беги сюда!Она поняла, что кричит Елена.В конце коридора показалась администраторша. Лика успела схватить рюкзак и,

как была, эльфогномом, выбежала на улицу. Все звуки, кроме стука сердца, исчезли,даже пробегая мимо зрительного зала, она не слышала оркестра. И уже не летела ра-кетой, как обычно. Остановилась на третьем этаже в конце коридора, медленно до-шла до гримерки.

Сначала из-за столпившихся людей ничего не было видно. Она протиснулась, итут же Графиня кинулась к ней, обняла, поцеловала старческими губами в большиеэльфийские глаза. Дедушка сидел на стуле, рядом дымился стакан чая.

Дирижер Николай Петрович, режиссер (его Лика толком не знала) и несколько«офицеров» в старинной форме стояли у входа. Елена сильно прижала Лику к себе, истало слышно два сердца. Они глухо стучали наперебой, но Лике все же показалось,что ее – быстрее. Потом послышались торопливые шаги, вошла Анна Николаевна.

– «Скорую» вызвали?.. Давайте выйдем, товарищи. Давайте выйдем, прошу вас…Нужно позвонить родственникам Валерия Ивановича.

Лика не успела зарыдать в голос, Анна Николаевна прижала ее к себе и зашепталав эльфийское ухо:

– Не нужно, не нужно… Такая долгая жизнь, всю войну прошел, – потом сказала, –дай, пожалуйста, телефон родителей. Я сама им позвоню.

Лика вдохнула, наконец, и ответила:– Их сейчас нет.

3Для родителей этот день тоже оказался длинным. Он тянулся еще со вчерашней

ночи, когда пришлось выпить в баре с какими-то французами. Папа молчал, мама нафоне французов блистала английским, а потом наступило утро, и они пошли на пляж,

потому что договорились с местным дайвером понырять.Спросонья подводные радости не доставляли удовольствия, спать хотелось даже на

глубине, с аквалангом. Но деньги были уплачены, поэтому в целом подводная прогул-ка понравилась. Потом ели, немного спали, общались с какими-то неприятными рус-скими. День перевалил за середину, и они, наконец, занялись тем, что действительнодоставляло удовольствие: бесцельным валянием на пляже, полноценным отдыхом.

– Уеду от вас в Индию, буду валяться под пальмой, – любила говорить мама в тече-ние зимы.

Уехать совсем «от вас», то есть без папы, не получилось, но это же так, не всерьез,просто образное выражение. А про пальмы оказалось не образное. Вот и сейчас пападремал под раскидистыми листьями, а мама плескалась недалеко от берега. Остатокдня сулил тишину и спокойствие. Никаких баров, французов и прочего. Сначала –спать на пляже, потом – спать в бунгало.

Папу разбудил звонок. Он даже не понял сначала, что происходит, потому что от-вык от голоса мобильника за эти дни. Несколько раз, ведомые родительским долгом,они писали Лике эсэмэски, но звонить – не звонили, и им тоже – никто. Папа открылглаза. Не вставая, попробовал дотянуться до сумки, но та стояла слишком далеко. То-гда, нехотя, он подполз, отряхнул руки и взял трубку.

– Алло, – он еще спал и хоть говорил разборчиво, соображал с трудом. Потом слу-шал молча, разве что пару раз сказал: «Да» или «Я понимаю». Отвел трубку в сторонуи сбросил вызов.

Он сидел, глядя на океан, на купающуюся жену и старался ни о чем не думать. Вер-нее, решил, что подумает спустя пару минут, а пока представил, что ничего в жизнине изменилось и сладкий, долгожданный сон под пальмой длится, длится… Через двеминуты он вдохнул поглубже и набрал номер.

– Анна Николаевна, – сказал он, – там прервалось… Я очень благодарен за то, чтовы сообщили, я сейчас сам Лике перезвоню… Надо же этому было случиться, когдамы с женой вообще на другом конце света, в командировке… Я тут только что промялвопрос про билеты, вообще ничего нет на ближайшие две недели. Нас практическиотрезало, в буквальном смысле… Я моей сестре сейчас наберу, она все поможет. И квам у меня личная просьба: помочь от театра, я в финансовом плане, разумеется… –он говорил твердо, без показной эмоциональности, как должен говорить настоящиймужчина. Потом отложил телефон и снова посмотрел на океан. Счастливая жена ле-ниво выходила из моря, люди чирикали вдалеке, солнце пекло.

Жена тоже не заплакала сразу, только ушла и села поодаль. Потом конечно же за-рыдала. Он обнял ее и «набрал» Лику.

– Алло, зайчик… Мы все знаем… Держись… Переезжай к тете Лизе, мы сейчас по-звоним ей. Видишь ли, тут такая ситуация с билетами… С тобой мама хочет погово-рить.

Жена тихо загулила в трубку что-то очень женское, материнское, он почти не слы-шал ее. Снова взял телефон.

– Эти билеты нельзя поменять, понимаешь? Это такие билеты, которые нельзя по-менять, а других нет на ближайшее время.

4

Директор театра поднялась в свой кабинет, отдышалась и села за стол.– У нас межгород работает? – спросила она секретаршу.– Работает, Анна Николаевна, я сбегала в сберкассу, все работает.Внимательно всматриваясь во множество циферок на листочке, директриса набра-

ла номер. Сначала долго не отвечали, она просто ждала, прижав трубку к виску. По-том заспанный мужской голос ответил.

– Здравствуйте, – и снова сверилась с листочком, – Николай Валерьевич. Это васбеспокоит…

Она говорила размеренно, делая паузы, давая возможность человеку понять, чтопроизошло, но в то же время не давая ему возможность разрыдаться.

– Да… Да, конечно… – отвечал голос. А потом связь прервалась.Анна Николаевна подождала какое-то время, а потом заплакала. И тут же телефон

зазвонил вновь.– Тут прервалось что-то… – медленно подбирая слова, стал говорить голос… – Я

благодарен вам… Сейчас сам Лике перезвоню… Надо же этому было случиться, когдамы с женой вообще на другом конце света, в командировке… Вопрос про билеты… Во-обще ничего нет на ближайшие две недели. Нас практически отрезало, в буквальномсмысле… У меня к вам личная просьба помочь от театра, я в финансовом плане, разу-меется…

Анна Николаевна встала из-за стола, включила громкую связь и подошла к окну.Дождь моросил по асфальту, кончался рабочий день. Заботливые родители с детьмивыходили из «Чиполлино», вытирали им носы, поправляли одежду.

– … все расходы и благодарность вам лично, это естественно. Поймите нас, прошу,бывает так, что обстоятельства сильнее. Тем более Валерий Иванович столько лет от-дал театру, я вас очень, лично прошу…

Секретарша все слышала и смотрела на тихо плачущую Анну Николаевну. Потомподошла к столу и посмотрела на листок.

– Они в Гоа. Курорт в Индии. Мы там в прошлом году отдыхали.

5Графиня вжалась в стену рядом с дверью и не смела мешать Эльфогному. Он захо-

дил то с левой, то с правой щеки и целовал дедушку. В щеки, в губы, в глаза. Вдруг за-кричал так громко, что заложило уши, вернее – только начал кричать.

Елена бросилась к Лике, схватила в охапку и прижала к себе. Эльфогном подергал-ся и сразу затих, как будто съел свой крик. Телефон зазвонил в рюкзаке. Елена не от-пускала. Потом поняла, что Лика хочет взять трубку. Отпустила.

– Да, – ответила Лика. И надолго замолчала, стоя посреди комнаты.«…Алло, зайчик… Мы все знаем… Родная, держись. Переезжай к тете Лизе, мы ей

сейчас позвоним. Видишь ли, тут такая ситуация с билетами…»За окном трамваи сигналили машинам, машины трамваям, от низких туч стало

темно, но дождь не начинался.«…Понимаешь, это такие билеты, которые нельзя поменять, а других нет на бли-

жайшее время…»Затем голос поменялся на мамин, мама стала говорить что-то в том же духе.Лика положила оправдывающийся телефон на колени к дедушке, а сама опусти-

лась рядом на пол и тоже склонила голову. Вошла Анна Николаевна.

– С папой разговаривает, – прошептала Елена.Лика медленно встала, подошла к выходу и уткнулась носом в Анну Николаевну.– Ну что ты, девочка… Мы все сделаем сами. Валерий Иванович – старейший ра-

ботник нашего театра…С сиреной к окнам театра приехала «скорая».

6Вот таким длинным оказался этот день. Но он еще не закончился, нужно было

что-то делать, «организовывать», а плакать, видимо, нельзя, да и негде. Лечь спатьтоже сразу не получалось и как-то вообще не хотелось.

Лика разгримировалась, а через полчаса в театр приехала тетя Лиза, чтобы«забрать» ее.

– Вещи завтра свои у дедушки возьмешь, нечего туда ходить, только нервы.Они поехали в набитой битком маршрутке далеко-далеко, в «микрорайон». Люди

входили и выходили, а плакать было опять нельзя, потому что это вообще глупо –плакать в маршрутке. Доехали, вышли и потом еще минут десять топали между гряз-ных серых хрущевок, каких-то детских садов и школ. Лика никогда не любила ездитьсюда в гости, потому что ей был неприятен этот путь от остановки до квартиры. Трою-родная сестра Оля и дядя Андрей все уже знали, были подготовлены и встретили Ли-ку с понимающими лицами.

Сели ужинать. Есть не хотелось, но Лика все съела, всю эту картошку с мясом.На какое-то время в доме воцарилась тишина, Лике выделили место в Олиной

комнате. Оля села делать уроки. Здесь с этим было строго. Потом Лика услышала, какза тремя закрытыми дверьми в кухне включили телевизор. Она легла, натянула одея-ло и впервые за последние несколько часов почувствовала себя одной. Теперь можнобыло плакать или думать. Больше всего, конечно, хотелось уснуть, но не получалось,сколько ни зажмуривайся, сколько ни считай слонов. Пока ехали сюда, она мечталадойти до кровати и натянуть одеяло, словно весь ужас прекратится и найдется ка-кое-то решение. Но вот одеяло перед глазами, а ничего не изменилось, и всего лишьвосемь часов вечера, спать лягут не скоро. Вдруг она подумала о том, где сейчас де-душка? Его куда-то… Забрали? Унесли? Как это лучше сказать? Еще утром, даже днемон принадлежал себе, сам решал, куда пойти, куда сесть, а теперь его можно брать иуносить? И он не сможет сказать ничего против, даже если очень не хочет? Куда вооб-ще его могут увезти? По логике, или домой, или в морг. Значит, пока я здесь лежу пододеялом, дедушка лежит в морге? Что такое морг, Лика толком не знала: только то,что там лежат люди, перед тем как их похоронят. Знала, что если кого-то долго нетдома, то родственники «обзванивают все морги». Все? Значит их несколько. И по-том… Как они там лежат? Одетые или нет? Аккуратно или прямо на полу? Она вдругвспомнила, что когда ходила мимо больницы, то рядом видела пристройку с надпи-сью «Морг». Окна в пристройке были зарешечены, да и самой смотреть особо не хоте-лось. Если пойти туда завтра утром?.. Внутрь могут не пустить… Как не пустить? Онже мой дедушка, а не их! Это я им могу разрешить что-то делать или нет! Разве ониимеют право отбирать его?

Лика встала и подошла к окну. Было уже совсем темно. Выпустить ее точно не вы-пустят. Она прошла в кухню. Дядя Андрей смотрел телевизор.

– Не спится? Хочешь, поговорим или телевизор посмотрим?

Телевизор? Ага! Может, еще поплясать?– А где тетя Лиза?– Уехала хлопотать… по поводу дедушки. Она все сделает, все будет хорошо.– Я… просто тоже хочу.– Что ты хочешь?– Хлопотать.– Ну что ты, там взрослые нужны. Этим позвонить, этим заплатить. Ты там только

мешать будешь.Вот так все и закончится? От спальни до кухни и обратно? Помогла дедушке, моло-

дец. Успокоилась. Иди, спи под своим одеялом дальше.Она прошла в прихожую, стала обуваться. Дядя Андрей вышел следом.– Ну, что ты собралась делать? Не дури.– Я поеду. Не могу здесь.Дядя Андрей все понял и тоже обулся. Опять долго шли к остановке, потом очень

долго ждали маршрутку и очень долго ехали до центра.Свет в дедушкиной квартире горел во всех комнатах, и окна тоже были открыты.

Дедушка этого не любил, потому что можно было простудиться.– Так надо, – объяснил дядя Андрей, – пусть проветривается.Тетя Лиза увела Лику в маленькую комнату, она только успела заметить, как ка-

кие-то посторонние мужчины суетятся рядом с ванной.– Ты тут посиди пока. Собери вещи. Дедушка еще не готов.То есть скоро он выйдет из ванной и скажет: «Я готов!» Что за глупости.Прошло много времени. Лика собрала свои школьные принадлежности, одежду,

всякие мелочи.– Ты готова? Если хочешь, пойдем.Лика не хотела и не была готова, но быстро прошла в дедушкину комнату. Он ле-

жал на своем диване, и ничего страшного в этом не было. Это был тот же дедушка, онпросто лежал, как нормальный человек. Ну нормальный человек не будет, конечно,лежать на постели в обуви, а в остальном – ничего особенного.

– Подойди, если хочешь.Лика подошла ближе, постояла, а потом села на корточки. Взяла дедушку за руку

и тут же отпустила. Рука была очень холодная.– Кажется, что он сейчас глаза откроет… Или скажет что-то.– Это всегда так кажется… Ну умер человек, что поделаешь. Иди сюда, не сиди

там.То есть все? Поговорить, даже немножко, уже точно не получится?Ничто не выдавало смерти. Руки… как руки… Ноги… Лицо… Глаза закрыты, че-

люсть подвязана, но все равно – человек. Почему утром он с тобой разговаривал, асейчас не может, даже если очень захотеть? Где она, эта смерть? Лика посмотрела надедушкину шею и в одну секунду поняла: смерть в горле. Шевелить руками и ногамине обязательно. Горло! Там больше не может родиться ни звука. Ни одного слова.

– А кто здесь на ночь останется? – спросила она.– Я, – сказала тетя Лиза, – а днем дядя Андрей сменит.– Я тоже тогда.– Но, – возразил дядя Андрей, – мы папе с мамой обещали, что ты у нас побудешь.

– Пожалуйста, – сказала Лика.Разрешили остаться. Она надела бабушкину кофту, прошла в свою комнату и легла

на кровать, где меньше суток назад вот так же лежала и не могла уснуть. То ли животболел, то ли было плохое настроение. Было лень встать и закрыть форточку, а теперьуже – нельзя, потому что все должно проветриваться.

Так закончился самый длинный в ее жизни день.Глава пятая1

Смерть – в горле. Связки не могут издать звука.Еще полдня назад его слова оставались живыми между стен и предметов, сидели

на кресле, смотрели в окно. Но сквозняки их выпроводили, в комнате теперь совсемничего нет, в голове тяжело, и черная кровь разлилась по берегам. Плыви – не плыви,она прибывает, ты захлебываешься: кровь во рту, в носу. Последняя попытка вдох-нуть, но новая волна – такая огромная. Вот она прокатилась от крутого берега к поло-гому, перевернула тебя в страшном водовороте, и – теперь уже все. Черная кровь вгорле. Оно не может издать звука, оно мертво. Тогда почему болит? Где-то глубоко,так что даже слезы глотать невозможно?

Лика перевернулась на бок. Было тихо и очень страшно. Так никогда раньше небыло. За дверью, в нескольких метрах лежал дедушка. С мертвым горлом, холоднымируками, но – дедушка. Еще можно побыть рядом с ним. Сейчас и больше никогда вжизни. Она попробовала решительно, «с размаху» подняться, но черная кровь всейсвоей тяжестью наполнила горло, голову и отбросила назад. Глупо как-то получается:дедушка лежит, встать не может, и ты тоже. Нужно просто не с размаху, а медленно,бочком. Вот так, а теперь на четвереньках, спокойно в сторону двери. И тут уже мож-но выпрямиться… Ага, щас! Тяжелые металлические предметы зазвенели прямо в го-лове. Так ведь это же бабушкин пиджак с медалями! Звук раздается из соседней ком-наты, из шкафа, а в голову доносится эхо. Наверное, ветер колышет одежду. Ликапрошла еще немного и поняла, что звук ее шагов не совпадает с самими шагами. Кактак? Что за бред. Наверное, кто-то еще ходит по квартире.

Воздух упирался, упирался, пока не превратился в стену. Темнота стала настолькотемной, что не пускала дальше, не давала дышать. Лика открыла глаза и, чувствуявсем телом холод влажных, пропотевших простыней, перевернулась на другой бок.Утро стояло пасмурное. Черные тучи легли на дальние громоотводы на том берегу.

Так было темно, что на первых двух уроках в школе горел свет, хотя в эту пору уженикто его утром не включал. День получился очень коротким. Наверное, она самакак-то подгоняла его. Если вчера хотелось видеть дедушку подольше, то сегодня – на-оборот, чтобы его уже поскорей закопали. Было стыдно за эти мысли, но ничего неудавалось с собой поделать.

– Товарищи!Потому что поговорить уже не удастся, а молчать так невозможно. Вот если бы за-

снуть и проснуться через много дней, когда все закончится. – Товарищи!Столько незнакомых людей, и всем холодно, все хотят домой.

– Товарищи! Мы прощаемся с Валерием Ивановичем Журавиным. Фронтовик,прекрасной души человек, мастер с большой буквы. До последних дней Валерий Ива-нович работал, невзирая на самочувствие и возраст. Он сделал в своей жизни много:воспитал прекрасных детей, посадил дерево! Пусть земля тебе будет пухом, дорогойВалерий Иванович.

Незнакомый пожилой мужчина заплакал и отошел в сторону. Дул ветер, людямбыло холодно. Холод чувствовался еще во дворе, когда все садились в автобусы ииграл оркестр.

Он играл красиво. Несколько раз в своей жизни Лика не видела, но «слышала» по-хороны в соседних дворах. Она сидела, делала уроки или книжку читала, и вдруг, непойми с какой стороны, трубы начинали играть похоронный марш. Сам марш ей нра-вился, он был интересный, но это – когда скучно, уроки надо делать, и тут тебе – раз-влечение. А когда все в жизни закончилось, и люди ходят из квартиры во двор так ти-хо, то совсем не хочется слышать этого громыхания.

Но оркестр играл красиво. Из театра пришли музыканты в смокингах и исполниликакое-то классическое произведение. Струнных было больше, чем духовых, ну и –слава богу.

– Товарищи. Давайте скажем спасибо Валерию Ивановичу за те долгие годы слу-

жения театру… Черная река – только с виду река. На самом деле это – вроде озера. Оно никуда не

течет и очень глубокое. Лика еще в первую ночь добралась до дна и почувствовала се-бя… не то чтобы лучше, но в своей тарелке. Тонуть страшно только поначалу, когдаеще видишь небо, когда больно захлебываться. Один раз гигантская волна чернойкрови подняла ее со дна над поверхностью и показала то, что за озером. Ну так обэтом лучше, наверное, не вспоминать.

Бабушкин пиджак звенел теперь каждую ночь, только раньше он это делал от по-стоянного перевешивания с места на место, от прикосновения дедушкиных рук, а те-перь почему? Непонятно, что будет потом, после похорон? Он что, будет висеть и…звенеть?

И вот все ехали на кладбище, а Лика сидела за тетей Лизой, так до конца и не по-

нимая, что с ним делать, с пиджаком. Автобус остановился, все стали выходить, а онане смогла встать, горло болело безумно. Тогда перевернулась несколько раз с боку набок и закричала что есть силы. От этого страшного крика проснулась, но, слава богу,крик был только во сне, а здесь в комнате – все тихо. Тогда она встала, и первый разза три ночи все же прошла в комнату, где лежал дедушка. Свет падал из окна на еголицо, на ставший таким острым нос и скулы. Раньше она целовала его в глаза и мор-щины, но теперь глаза были закрыты, поэтому Лика опустилась на коленки и сталацеловать только морщины. Они оказались живыми, холодными и твердыми, как ве-сеннее дерево. Ну и хорошо. Прошла к шкафу, открыла дверцу и приглушила ладо-нью звон. Вот так, теперь тихо. Двое мужчин подняли крышку, взяли молотки и по-чти уже закрыли дедушкино лицо – теперь точно навсегда. Лика оторвала ладонь отхолодного металла, в последний раз отпуская «Оборону Сталинграда» и «БоевогоКрасного Знамени». Быстро подошла к гробу. Вот так, прямо поверх дедушкиных рук,

положила бабушкин пиджак: медали к медалям. Им там будет вместе хорошо, и небудет звона каждую ночь. Ну и почему все кричат?

– Это так надо. Он сам просил.Он, конечно, не просил, но мог. А эти по-другому не поймут.– Ликочка, что это? – это Елена.– Дай сюда, ты что, с ума сошла, – это уже тетя Лиза.Сначала тянули за руки, а потом стали резко вырывать. Лена, как же ты не пони-

маешь, так надо, я так хочу. У тебя же не звенит. Ты же не понимаешь.Тетя Лиза держит ее, а Елена тащит пиджак из гроба. Насильно? Лена!– Ну что ты, так нельзя, это же бабушкино.– Он мне говорил…– Ну не надо, так нельзя…Одно непонятно: вам-то какая разница? Он же мой дедушка, это мне не все равно,

а вам ведь – точно все равно. Тогда почему нельзя? Дядя Андрей подключился, сталтянуть пиджак, а Елена вцепилась в Ликины запястья. Сильная. Лика подняла на нееглаза, Елена отвернулась и, резко рванув, оттащила ее от гроба. Тетя Лиза, как тореа-дор, красивым широким движением убрала пиджак. Звон был не мягкий и величе-ственный, а резкий, как скрежет металла на стройке или как деньги в Сбербанке, ко-гда кассирша ссыпает в кассу мелочь. Так бабушкин пиджак еще никогда не звучал.

Елена, словно опомнившись, отпустила Лику. Но пока она ее держала, мужчиныуспели накрыть гроб, и Лика не увидела, как дедушкино лицо ушло навсегда, не успе-ла с ним попрощаться.

Ну что, вот так все и закончится? Тебя оттащили, ты успокоилась. Помогла дедуш-ке, молодец. Иди, спи под своим одеялом дальше.

Стали бросать землю. Несколько горстей, даже много горстей, но все равно – оченьбыстро. А потом – закапывать. Еще быстрее. Сгрудились вокруг могилы, не про-рвешься, ни щелочки. Есть щелочка. Между Анной Николаевной и дирижером.

Анна Николаевна вскрикнула: кто-то сильно ударил ее в локоть, какая-то ракетапронеслась мимо. Несколько человек вскрикнули, ракета тяжело упала в могилу.Острая лопата блеснула рядом с лицом. Вскрикнуть-то вскрикнули, а дальше что? Такпросто не вытащишь, могила глубокая, если хотите – лезьте сюда. В первые секундысработало то, что должно было сработать – каждый ждал, что вытаскивать полезеткто-то другой, а в могилу кому лезть охота? Не самый счастливый знак.

Лика сорвала с себя кофту и спрятала ее подальше в землю, достала даже докрышки гроба. Сначала ее звали, кричали что-то, а потом один из мужчин, который слопатой, спрыгнул вниз, схватил Лику и грубо, за попу, дурацкими своими рукамивытолкнул наверх. Хам.

2

Видимо, простили. Психанул ребенок с горя, что с него взять. Хорошо.Прямо на сцене театра, среди декораций «Пиковой дамы», накрыли стол, Лика

устроилась рядом с Еленой. Было интересно и тепло от работы прожекторов.– Валерий Иванович, – сказала Анна Николаевна, – работал в нашем театре с 1954

года, сразу… по возвращении в родной город. Еще когда не было Нового здания, ещекогда мы выступали в доме офицеров, он уже работал. Он был старше нас, опытнее.Суровая школа жизни закалила его. Валерий Иванович был нам примером… Краси-

вый, интересный мужчина. Многие девушки им интересовались. Я помню самую пер-вую постановку театра: «Евгений Онегин»…

– Пройдет, не волнуйтесь, – прошептала тетя Лиза на ухо Елене, – любила простодеда очень. Я ее к себе возьму пока.

– Мне кажется, нельзя ее сейчас из квартиры Валерия Ивановича забирать. Ей тамбудет лучше.

– Я просто не смогу с ней там сидеть, у меня же работа.– А когда родители вернутся?– После праздников, сейчас с билетами плохо.– Ну театр же напротив, я каждый день буду заходить.Они не заметили, как Лика ушла со сцены.В театре было темно и тихо. Никогда так поздно она не ходила здесь. Села у окна,

где совсем недавно хрюкали с Еленой, прижалась лицом к стеклу. И тут же поняла,что сидеть глупо, поднялась на следующий этаж, остановилась перед темным коридо-ром. Она уже умела ходить в полной темноте и не бояться твердого воздуха. Чернеетой черноты, что во сне, здесь все равно не будет. Небольшое усилие, пара шагов – идальше уже проще, а еще дальше, за поворотом – окна, и все видно.

Гримерка заперта, но у Лики – все дедушкины ключи. Можно зайти, и никто неузнает. Тихо посидеть. Полжизни она провела в этой комнате, пила чай из этих ча-шек, смотрела в окна на улицу.

Трамваи звенят, огни светят, все совсем как несколько дней назад. А нового хозяи-на, похоже, не появилось. Печенье «Овсяное», которое она покупала для дедушки, ле-жит на тумбочке и черствеет. Даже недопитый чай не вылили из стакана. Слезы на-вернулись беззвучно. И вот что интересно. Меньше чем через месяц премьера. Сейчасвсе погорюют, погорюют, а потом премьера все собой заслонит. Елена выйдет на сце-ну, ей будут хлопать, дарить цветы, военный будет встречать у подъезда. И ни один иззрителей даже представить себе не сможет, что эту вот Графиню, всю эту красоту сде-лал человек, который лежит сейчас под землей в двенадцати километрах от города. Иона. Сама Елена. Что она понимает? Значит, дедушка умер, и можно взять теперь воттак просто и воспользоваться всем, что он сделал? Можно хватать руками, оттаски-вать от гроба, так что потом, повернувшись, уже не увидеть лица: крышка заколочена.

Лика стояла посреди пустой комнаты и не знала, что делать дальше. Казалось, вотпройдут похороны и станет легче. Главное, чтобы похоронили, чтобы пиджак пере-стал звенеть. А чего ждать теперь? Нужно же, чтобы что-то было впереди: завтра, че-рез несколько дней, когда угодно.

– Я буду здесь ночевать, – заявила она тете Лизе, когда зашли в дедушкину квар-тиру, – сразу спать лягу, а потом в школу пойду.

– Все нормально будет?– Нормально. Сил нет, я лягу.Она сразу легла и накрылась с головой. Тетя Лиза что-то еще говорила с той сторо-

ны одеяла, потом повесила в шкаф бабушкин пиджак и кофту, которую могильщиквсе-таки достал из-под земли. Свет пропал, щелкнул замок. Лика полежала еще не-множко и опустила одеяло. Спустила ноги с кровати.

Ага… Вот так теперь будет. Всегда. Понятно… Ну форточки уже, наверное, можнозакрыть… Чтобы не дуло, а то холодно – невозможно.

Ордена запели, она услышала знакомый зов, подошла к шкафу и открыла дверцу.Ничего не изменилось. Должно было, но не изменилось. Дедушка ушел, а бабушка

осталась. Ее одежда висела на месте, как вчера, год назад, тридцать лет назад.Как все-таки поговорить с дедушкой?Холодно – кошмар просто. Лика отряхнула от кладбищенской земли и надела ба-

бушкину кофту. Немного подумав – шаль сверху. Ну и тапочки тоже. Последние триночи шорох улицы был слышен через открытые форточки, а теперь стало совсем ти-хо, и если прислушаться… Может быть, не все дедушкины слова выдуло сквозняками?Ведь если ветер дует по прямой, то тогда получается, что вот по этой линии: из зала вего комнату. Ну может, еще в Ликину и – обратно. Но здесь, около шкафа – мертваязона. Здесь что-то могло остаться.

Думая об этом, она машинально намотала на палец черную ленточку с дедушкино-го портрета, опустилась на пол и решила уснуть. Просто так, наяву, слов не услы-шишь, но во сне шансы увеличиваются.

3

– Ну успокойся, Лена, найдется, найдется.Анна Николаевна сама не верила в то, что говорила. Уже несколько раз обыскали

все ящики, посмотрели по углам и ничего не нашли. Да и не мог грим быть нигде,кроме как в столе Валерия Ивановича. Елена плакала. Анна Николаевна, режиссер,шофер театра стояли в дверях и не знали, что делать.

– Последний раз когда вы его видели?– До смерти Валерия Ивановича, когда он гримировал меня.– Ну разгримировывал-то вас кто?– Олечка.Послали за Олечкой.– Я его в ящик положила. Где все принадлежности.– Запирали?– Нет.– А дверь кто запирал последний?– Я запирала, – сказала Елена, – и больше сюда не заходила.Все замолчали, потому что, действительно, деваться гриму было некуда. Шофер

Женя внимательно осмотрел замок и сообщил:– Вроде нормально, никто не трогал.Лена заплакала, режиссер попросил Анну Николаевну выйти в коридор.– Вы поняли?– Что?– Кто взял грим?– Нет.– Это, конечно, только предположение, но… подумайте. Не как этот «кто-то» выта-

щил грим из ящика, не как проник в комнату… Это технические моменты. А просто,кому это могло быть нужно? Ведь грим не имеет ценности, он не нужен ворам. Зна-чит, взял тот, кто заинтересован сорвать премьеру, кто хочет навредить нам.

– Театру?– Всему театру, вам лично, Елене лично.

Анна Николаевна задумалась.– Я таких людей не знаю.– Хорошо, но, согласитесь, поступок бессмысленный… Детский.Анна Николаевна помолчала немного, потом тихо сказала:– Спасибо, – и вернулась в гримерку.– Леночка, я ничего пока плохого не хочу сказать, у Лики были ключи?

4Елена долго звонила, что-то говорила в замочную скважину, но Лика даже не ше-

лохнулась. Несмотря на то что первый звонок застал ее, как назло, по дороге из кухнив прихожую. Как шла, так и замерла: на одной ноге, на полушаге, чувствуя в полутораметрах, за тонкой дверью, чужое дыхание.

Некоторые не умеют замирать по-настоящему. То есть замрут, но дышат или со-пят. Или сглатывают. Так или иначе выдают себя. Но Лика умела превращаться в кро-кодила. Это был ее коронный номер. В точности как по телевизору: надо замереть,превратиться в корягу, а потом раз – и решительный бросок. Дедушка покатывался сосмеху, а бабушка говорила, что, если так надолго замирать, потом не отомрешь. Ниче-го. Отмирала. Зато никто так больше не умеет.

– Как ты это делаешь? – удивлялась Елена.Как, как! Это вам не на сцене кривляться, чувства изображать! Нужно просто пред-

ставить, что ты крокодил. Почувствовать ледяную кровь, медленное биенье сердца,пустой взгляд. И вот – внутри уже холодно, мозг не думает о всяких мелочах.

– Лика, прошу тебя, открой, пожалуйста. Я просто хочу поговорить.И она стала говорить, потом зашуршала бумага, видимо – оставляла записку. А по-

том она ушла, но недалеко: шаги сразу замерли, может, на этаж ниже. Детский сад.Лика и не думала отмирать. Каблуки застучали снова, показалось даже, что Еленаприникла ухом к двери и стала слушать дверь, как врач слушает грудную клетку. Онасловно чувствовала, что Лика рядом, и понимала, что время от времени ей нужно ды-шать. Но коряги и крокодилы не дышат. Вернее, крокодилы, конечно, как-то дышат,но все равно этого не видно. Потому что у них нет мыслей и есть конкретная цель. Аесли у человека есть цель, то можно вообще не дышать.

Записку Лика решила не читать. Лишние нервы ни к чему. Еще жалко станет, а это

непродуктивно.Прошел день, больше никто не приходил. Стало даже интересно, почему? Она по-

нимала, что в театре сейчас творится что-то очень взрослое, серьезное. И все время: вшколе, дома, в «Чиполлино» – пыталась представить, что именно?

Скорее всего, еще вчера они все поняли, и Елена вызвалась «сходить поговорить»сама, решить «по-хорошему». Заготовила кучу правильных слов, пришла, но ей никтоне открыл. А сегодня должна была состояться еще одна генеральная репетиция. Де-душка-то умер во время первой, практически сорвал. Значит, вернувшись ни с чем,Елена будет вынуждена выйти на сцену… как? Вообще без грима? Вряд ли. Что-товедь они попытаются сделать… Значит, попросят Олечку, вторую гримершу«чтонибудь» придумать. А что тут придумаешь? Если нет ни практики, ни времени.Значит, Олечка просто наденет на Елену парик, намалюет красками морщины, меш-ки под глазами – и все.

На репетиции они поймут, что все это чушь. И режиссер поймет, потому что – недурак, и Анна Николаевна, потому что за день до смерти дедушки уже видела резуль-тат. И главное – поймет сама Елена. Она же так долго к этому готовилась, мечтала итут – здравствуйте.

Вот она выйдет на сцену и будет, конечно, стараться, но при этом каждую секундудумать о том, что это провал, что все его видят уже сейчас, а на премьере – увидят иподавно. Тогда ей станет грустно, а когда человеку грустно, у него бывают слезы в гор-ле. А когда слезы в горле – трудно петь. Значит, петь она будет хуже обычного. И этотоже все услышат. И может, она не выдержит во время репетиции, может, сразу по-сле, но в любом случае в какой-то момент слезам в горле станет тесно, она заплачетпо-настоящему. Тогда Анна Николаевна попросит всех не волноваться и попытаетсяее успокоить. Они сядут на подоконнике в коридоре, чтобы поговорить ладком и сна-чала помолчат. Елена будет сидеть, держа в руках сорванный в сердцах парик, груст-ная и некрасивая… Да, некрасивая… Потом закурят.

– А трубку не берет? – спросит Анна Николаевна.Елена покачает головой.– Давай через ее тетю? Через родителей? Мы же не можем срывать премьеру из-за

ребенка.Ну, естественно. К гадалке не ходи. Через тетю, через дядю! Сначала начнут по-

хорошему, потом – совестить, а потом… Что? Насильно? Вряд ли. Они же не родите-ли, не имеют право бить человека или даже просто хватать. Значит, будут давить напсихику. А может (и это – самое страшное), выселят из дедушкиной квартиры. Ключиотобрать – раз плюнуть. Или – замок поменять. Тогда будет вообще непонятно, чтоделать, и тогда жизнь в очередной раз закончится. А когда жизнь заканчивается не-сколько раз подряд за короткий отрезок времени – можно не выдержать. Даже еслиты умеешь превращаться в крокодила, даже если ты очень сильный человек.5

Лика стояла на голове, и мысли больно стукались одна о другую. Прыгали, как влотерейном барабане. Она встала на ноги. Чуткие эльфийские уши уловили магнит-ное поле Земли, Лика открыла глаза и пришла в равновесие.

Сразу же увидела яркие краски: много солнца, воды, зелени. Дети тянули ей нари-сованные только что картинки: принц Лимон гнался за Чиполлино, сеньор Помидортоже гнался, в общем – все гнались. Чиполлино летел, как ракета, и где-то почти уле-тал с листка бумаги.

– Давайте вспомним, – сказала Лика, – кто такой Чиполлино?– Мальчик-луковка!– А кто против него?– Сеньор Помидор!– А что будет, если сеньор Помидор его поймает?– Он будет плакать!!!Она погладила детей по макушкам, ушла за сцену, и там, в черно-белом сумраке,

снова увидела яркие краски. Цветы встали перед ней стеной, ударили терпким поле-вым запахом. А Паша сказал:

– Не плачь.Тогда Лика уткнулась в его плечо и обняла за локоть. Они простояли в коридоре

какое-то время, а потом Паша спросил:

– Куда поставить?Лика махнула в сторону администратора.– У него там банка есть трехлитровая.Паша подошел к администратору.– Извините, пожалуйста, у вас, Лика сказала, есть трехлитровая банка. Можно по-

просить – цветы поставить?Через минуту он вернулся. Вода колыхалась в банке вязко и медленно, как будто

была тяжелее, чем обычная вода.– Паша, ты мне можешь помочь?– Да, – ответил Паша.И было очень здорово, что он не отвел глаз и не спросил: «Как помочь?», «Чем?»

или, например: «Постараюсь». Он просто ответил: «Да», и это Лике понравилось.

6Если раньше вопрос стоял: «какой день», то сегодня уже: «какой урок». Получи-

лось – после математики. Красиво погибнуть не удалось: директор школы в класс невошел, под конвоем не увели. Анна Николаевна и Елена просто ждали в коридоре.

– Давай с тобой поговорим, – начала Елена, и Лика, чтобы не слышать ее слов,сразу стала думать о тысяче разных вещей, которые есть на Земле. За одну секунду вголове пронеслись какие-то слоны, дискография Ободзинского, стихотворение Пуш-кина.

– … никакого смысла, ты этим ничего не изменишь…– … Что в имени тебе моем?Оно умрет, как шум печальныйВолны, плеснувшей в берег дальний…– … работал для людей…– … Первые динозавры появились…– … так и будешь в молчанку играть?– … Территория Антарктиды на 90 процентов покрыта гигантским слоем льда… – … говорить уже по-другому…– … Как звук ночной в лесу глухом…И вот уже тихо, и они уходят по коридору вдаль. Елена плачет, но больше жалко

Анну Николаевну, потому что она старая. Долго-долго тянется История, учитель что-то говорит, дверь открывается. Первым заходит завуч. Все встают. Вот теперь – кон-вой, и все по-настоящему. Дедушка рассказывал, что, когда из их двора одного за дру-гим забирали молодых ребят, было важно, чтобы остальные это видели. Потому чтоесли у твоей смерти есть свидетели, получается, не зазря.

В кабинете директора так тихо, что не на что отвлечься. Пушкин и динозавры непомогут. Придется слушать. Завуч, директриса, Анна Николаевна и Елена величе-ственно расположились слева направо. Тетя Лиза здесь тоже красиво бы смотрелась.Кто же будет добрый следователь, а кто – злой?

Анна Николаевна подошла к Лике и обняла за плечи. Ясно. Они все будут добрые,а если что – за дверьми ждет тетя Лиза. Ну что ж, правильный расчет: они-то ни бить,ни на психику давить права не имеют, а она – своя. Она – «дома устроит».

– …Пойми… Дедушка жил своей работой, этот спектакль для него был очень ва-жен. А ты вместо того, чтобы закончить его дело, только хуже делаешь. Просто поду-май: был бы он рад, если бы премьера сорвалась?.. Он учил тебя, хотел, чтобы ты про-должала его дело. Ты такая талантливая, так здорово все умеешь.

Анна Николаевна усадила Лику на диванчик, села рядом.– Он бы гордился тобой.С другой стороны подсела Елена и погладила ее. Лика резко встала и снова вышла

на центр кабинета. Добрые. В кино в таких ситуациях следователи еще закурить пред-лагают из своей пачки.

– Ты поступи сама, как хочешь. Можешь – просто вернуть грим, мы постараемсянайти кого-то, кто сможет… А хочешь – сама приходи и сделай. Это будет дедушкелучшим подарком… Театр, естественно, заплатит тебе денег.

Если бы Анна Николаевна сказала «памятью» – еще было бы понятно. А«подарком»… К чему подарком? Чай, не день рождения.

Лика спросила:– Сколько денег?Взрослые задумались.А она заплакала, вернее даже не заплакала, а закричала, но со слезами. Ее тут же

схватили, стали успокаивать. И чем больше обнимали и тискали, тем больше хотелосьплакать. Уже потом, когда вырвалась и бежала домой, поняла, что слезы просто самипришли на помощь. Ведь все, кто был в кабинете, были очень взрослые и сильные.Еще немного – и стали бы давить по-настоящему, потому что она молчала, и значит –была достойным соперником. Достойного соперника можно давить всей силой, кото-рая у тебя есть. Когда же плачет маленькая девочка, ее хочется успокоить, а еслиистошно кричит – тем более. Вдруг ты ее сам до этого довел? Вдруг ты виноват?

Больше ее не трогали в этот день. Даже тетя Лиза не звонила. Это означало, чтозавтра будет страшнее.

7

Сразу на первом уроке дверь открылась, и в класс вошла женщина в милицейскойформе. Даже завуч смотрелась за ее спиной как-то сиротливо. Причем, женщину этумогли проводить прямиком в кабинет директора, но нет, важно было устроить спек-такль, чтобы всем стало страшно, чтобы класс понял: Лика – полнейший враг народа,и стал ее сторониться. Конечно, два дня подряд без объяснений забирают с урока.Сначала со всей школьной администрацией, потом – с милицией. Такая тихоня! Некурит, матом не ругается. Значит, вообще что-то страшное натворила.

Поехали в театр на милицейском микроавтобусе. Тут на троллейбусе две останов-ки, но уж пугать так пугать. Приехали.

– Анжелика Викторовна, – начала милиционерша, и от такого обращения сталопо-настоящему страшно, – я не имею права допрашивать тебя в отсутствие родителей,но уверяю, вопрос настолько серьезный, что будем его решать.

Это было как-то совсем глупо. Как «решать», если допрашивать не имеют права?Все долго молчали, а потом Анна Николаевна спросила:– Лика, сколько тебе лет?Лика несколько раз выбросила над головой пальцы: пять, пять и три. Считайте,

если не лень.

– Решила впасть в детство, как твои подопечные из «Чиполлино»?.. Ну ты жевзрослая.

Она помотала головой.– Ты просто капризничаешь. Пытаешься казаться маленькой девочкой. Но… ты

уже выросла, понимаешь, ты взрослая, а взрослые люди должны нести ответствен-ность. И иногда переступать через себя. Лика… Дорогая…

– Лика, – попыталась строго вмешаться тетя Лиза.– Ликочка, – вступила Елена, – ну, послушай. Ты же меня любишь?.. Уважаешь?

Это же моя премьера. Ты хочешь, чтобы она провалилась?Милиционерша напряженно смотрела в окно, видимо, собираясь вот-вот начать

«решать вопросы». А Анна Николаевна снова полезла обниматься.– Ну есть же голос разума! Что может быть лучшей памятью для дедушки, если не

этот спектакль. Он же всю душу вложил в эту работу! Ты понимаешь, что такое душа?Лика кивнула.– А она ведь еще не отлетела, еще девять дней не прошло. И дедушка сейчас на те-

бя смотрит и вместе со всеми нами ждет твоего взрослого, я повторяю, взрослого ре-шения. Ты понимаешь, что он смотрит?

Лика опять кивнула. Елена подошла ближе и села на корточки. Взрослые замерли,понимая, что победили.

– Хорошо… Ты сделаешь то, о чем мы просим?Лика посмотрела прямо в глаза Елене.– Хррррррррр!

8Чужие не всегда приходят сразу. Не всегда так бывает, что ночью в четыре часа на-

чинают бомбить, давить танками, и все в одно мгновение превращается в пепел. Ино-гда твою землю занимают постепенно, так что даже не замечаешь, что сам на ней ужечужой. Меняется капля за каплей, крупица за крупицей, и там, где стояла крепость,уже открытое поле.

Сначала ушел дедушка, не сказав в последнее утро чего-то очень важного. Потомего слова, жившие какое-то время среди вещей, на пыли, под пылью исчезли, испари-лись вместе со сквозняками. Потом много чужих людей заходило в квартиру. Что-томыли, вносили, выносили, наговорили тысячи своих слов, и теперь уже эти слова ле-жали на пыли, их не выгнать, проветривай не проветривай.

Если бы дедушка был здесь, он никогда не позволил бы чужим ставить стулья кудапопало, громко говорить, доставать вещи из бабушкиного ящика. Но Лика не моглаэтого запретить. Она не могла даже уйти или заплакать, потому что тогда получилосьбы, что чужие победили. И в этой ситуации было очевидно, что лучше всего ходитькругами по комнате. Получается, ты вроде бы не смирилась, а наоборот – присматри-ваешь. Да и просто потому, что никто не может запретить ходить кругами по своей зе-мле.

Анна Николаевна и шофер Женя сидели на диване, милиционерша стояла у подо-конника, тетя Лиза рылась в вещах. Она аккуратно выкладывала на стол Ликины пе-налы и карандаши, которые даже бабушка никогда не трогала, и фотографии, медалии письма, которые даже Лике читать не разрешалось.

Лика ходила кругами. Во время второго круга Анна Николаевна встала с дивана иаккуратно пристроила в уголок дедушкиного портрета слетевшую траурную ленточку.Вернее, не слетевшую, а специально снятую, потому что это бред – вешать черныеленточки. Шофер Женя облокотился на колени и набирал эсэмэску. Милиционерша,как стояла во время первого круга, так и осталась. А тетя Лиза открыла шкаф и скры-лась в нем наполовину, как такса в лисьей норе. Сначала было тихо, Лика уже пошлана третий круг, как вдруг раздался звон. Не величественный, как раньше, а резкий,пустой и чужой, будто не ордена звенели, а мелочь в магазине.

Начался дождь, Лика включила проигрыватель. В этот вечер в танце карнавалаЯ руки твоей коснулся вдруг,И внезапно искра пробежалаВ пальцах наших встретившихся рук.

Тетя Лиза отошла от шкафа, но звон никуда не делся. Они стали шептаться с Ан-

ной Николаевной.– Вы завтра на девять дней придете?– Конечно. Мы можем сами в театре организовать.– Ну это лишнее, вы и так, как говорится, все сделали.Лика вышла на балкон. Приближающийся трамвай зазвенел, и заломило в висках,

потому что, когда звенит и внутри, и снаружи, непонятно, куда девать голову. Она от-крыла рот пошире, как учил дедушка (чтобы не контузило, например, или если само-лет летит очень низко). Звон, идущий из комнаты, был сильнее, от него хотелось уй-ти. Она нагнулась вперед, закрыла глаза, не желая ничего видеть и слышать. Кровьприлила ко лбу, стало тише. Скоро все закончится. Они уйдут, а я останусь. И положувещи на место. С другой стороны, вряд ли теперь разрешат остаться здесь. Заберутключи, отвезут обратно к тете Лизе, будут давить со всех сторон, пока не раздавят.

Но они не подумали, что человек может просто упереться. Сейчас, когда прошлонесколько дней, Лика понимала, что как-то глупо все складывается, что, может быть,не нужно было так поступать. Но еще глупее было эту глупость прекращать. Видимо,наступает такой момент, когда неважно: прав ты или нет, а важно просто идти до кон-ца, и там, в конце, уже разобраться. Черт его знает: может, и прав.

Чьи-то руки рванули ее назад, пальцы с болью разжались, отпуская балконные пе-рила. Она открыла глаза уже в комнате. Женя поставил ее на пол, а тетя Лиза схвати-ла за плечи:

– Ты что это тут вытворяешь? Жить надоело? – и закрыла балконную дверь, гром-ко щелкнув шпингалетом. – Не волнуйтесь, Анна Николаевна, она вам все принесет!

Чужие взрослые ушли, она разложила вещи обратно по ящикам. Потом полезла вЛикин рюкзак и вытащила оттуда ключи от квартиры. Лика кинулась к ней, вцепи-лась в связку, но тетя Лиза держала крепко и не отдала. Потом долго ехали в«микрорайон» – стоя, потому что не было мест. Лика не знала, когда сможет вернуть-ся, и взяла с собой зачем-то подарок родителей – коробку с ленточкой.

Еще из-за двойных, бронированных дверей запахло картошкой с мясом. Дядя Ан-дрей и Оля сидели на кухне. Оля сказала:

– Привет.И Лика кивнула, потому что Оля, хоть уже почти девушка, но все равно еще не

взрослая, и значит – ни в чем не виновата.

9После школы ноги сами привели Лику в «Чиполлино». Она вчера и вытерпела до

конца, потому что знала: придет в театр, малыши облепят ее, станет тепло, силы вер-нутся.

Кутаясь в бабушкину кофту, она прошла от здания пожарной охраны через дет-ский парк к реке, потом – через мостик и спустилась в кафе. Привычного детского го-мона не доносилось, никто не носился по коридору, вообще было как-то тихо.

Потом она услышала писклявый женский голос: Я веселый Чиполлино, вырос я в Италии,Там, где зреют апельсины,И лимоны, и маслины, фиги —И так далее.

Лика тихонько выглянула из-за угла. Перед испуганными малышами высилась

взрослая девушка с грудью и в парике клоуна. Это было глупо: стоять в клоунском ко-стюме и заявлять, что ты – Чиполлино, потому что дети что видят, в то и верят. А какможно верить в очевидное вранье? Малыши сидели по струнке, положив руки на ко-лени.

– Теперь, ребята, вместе, начали!Лика знала, что дети боялись, когда их называли «ребята». Это сразу попахивало

детским садом, взрослыми и воспитанием. Поэтому никогда так не делала.– Я веселый Чиполлино! – слаженно завыли дети, и девушка завыла вместе с ни-

ми. Это тоже было неправильно, потому что надо либо самой петь, либо детям не ме-шать: их это только запутывает, они еще не научились и слушать, и петь одновремен-но. Лучше всего вообще – подсказывать начало каждой строчки.

– Там, где зреют апельсины…Настолько не хотелось все это слышать, что стало слышно какой-то ветер на улице

и приближающиеся по коридору шаги.– … и лимоны, и маслины, фиги…Эту песню вообще петь нельзя. Дети еще не знают, что фига – это фрукт, но зато

точно знают, что фига – нехорошее слово. А еще – знают, что должны быть хороши-ми, им это сказали взрослые. И когда эти же взрослые, с грудью, заставляют петь не-приличные слова, то становится стыдно, страшно и хочется к маме.

– Фи…и, – нерешительно пропели малыши, зажевав слово, сопротивляясь наси-лию над здравым смыслом.

– И так далее! – пропищала девушка.Подошел администратор Андрей, положил руку на плечо.– Короче, тебе сюда сказали не ходить. Ну начальство.– А она кто? – спросила Лика.– Она из института культуры.

Если бы Лика сделала только один шаг вперед и сказала одно только слово, детиповскакали бы с мест и кинулись к ней. Стало бы тепло хоть на секунду. Но тогда онаполностью подорвала бы авторитет девушки, которая хоть и никудышный клоун, хотьи с грудью, но все же ни в чем не виновата. Лика сделала шаг назад в темноту, потомеще один, а потом, видимо, нужно было уходить. Глупо стоять и толпиться, если ужеидешь куда-то.

И если вчера во время обыска, а потом вечером в квартире тети Лизы она держа-лась, то потому что знала: завтра будет «Чиполлино». А сейчас ничего такого впередине было. Захотелось сесть на темной лестнице и посидеть немного, словно набратьвоздуха. Она села и посидела, но ничего не изменилось. Вдруг открылась дверь, светударил в глаза.

– Я уже был там, – сказал Паша, – тебя искал. Ты не переживай, она в сто раз хужетебя. Мы с Антошкой даже решили не ходить, правда, Антоха?

– Плавда.Лика разглядела Антошку, схватившегося за штанину старшего брата.Помолчали немного, она взяла Пашу за локоть, он спросил:– Хочешь, пошли со мной на день рожденья?– На чей?– Из класса…Она не знала никого из Пашиного класса, тем более, они все были старше. Но зато

– это было сегодня вечером, а значит – опять появилось что-то, чего можно ждать.– У меня подарка нет, – сказала она.

10Может быть, разница в два года – это вообще ерунда, если эта разница между 20 и

22 годами. Или, например, между 30 и 32. Или если бабушке 84, а дедушке 86. Но ко-гда на дне рождения тебе 13, а всем остальным 15, ты будешь, сто пудов, смотреться,как полный дошколенок.

Лика вернулась «домой». Тетя Лиза еще не пришла с работы. Оля делала уроки.Лика помялась, походила кругами, посидела на тахте.

– Оль, можно я твою юбку надену?Вслед за юбкой были одолжены чулки, кофточка, а потом уже тихонько и без

спроса – косметика. Зайдя в ванную, мастерски, за несколько минут она довела себядо «твердых» пятнадцати, распустила волосы. Было даже любопытно посмотреть, вочто можно превратиться через пару лет.

Но с подарком яснее не стало, тем более Лика не знала – кто виновник торжества.Тогда она подумала, что подарить непонятно кому непонятно что – было бы очень ло-гично. Взяла оставленный родителями картонный куб, весь из себя в ленточках, про-скользнула в дверь и сразу же, у подъезда, почувствовала озноб. Значит, вечером бу-дет вообще холодно. Ладно, разберемся.

Начался ливень, но она успела добежать до торгового центра, не намочив подарок.

Много раз, проходя мимо, Лика видела, как женщины сидят на высоких стульях, по-ложив руки на длинную доску, а другие женщины, по другую сторону доски, делаютим маникюр. И это казалось странным, как такую интимную вещь можно делать навиду у всех? Для этого существуют специальные салоны и кабинеты. Но сейчас выхо-да не было, потому что ни салонов, ни кабинетов Лика не знала и где их искать – то-

же. Да там еще начнут спрашивать, что и как, почему такая маленькая, откуда деньги?А здесь вроде как и на виду у всех, а вроде и в толпе, никто на тебя не смотрит.

Она спряталась за колонной и стала наблюдать, как девушки садятся за стойку ивытягивают пальчики. Вроде все просто. А попробуй, пройди эти несколько шагов.

Но тут Лика вспомнила, что выглядит на твердые «пятнадцать». Расслабленно, да-же лениво, как будто сто раз это делала, подошла к высокому стулу, села и протянулаладошки.

– Что будем делать? – спросила женщина прямо как в парикмахерской, и Лика по-няла, что зря боялась: та смотрела только на ногти, не поднимая глаз.

Было приятно, что хоть немного времени ничего не надо решать самой. Женщинаколдовала над маникюром, лил дождь. Лика, может быть, на минуту заснула. Потомвстала, подхватила подарок и выбежала в темноту грозовой улицы. Холод сразу ско-вал кожу, она побежала быстрее, не глядя на лужи.11

Двойная металлическая дверь отворилась как бы сама по себе: тот, кто открывал,сразу убежал. Никто на нее не обратил внимания. Это был день рождения «без взро-слых», парни и девушки сидели на кухне, курили на балконе, ходили взад-вперед.Комнат было много, и некоторые почему-то закрыты. В самой большой царил кро-мешный мрак, играла медленная музыка. Лика, как вкопанная, стала в дверях, не по-нимая, с кем здороваться, кому дарить подарок, где Паша? Вдруг кто-то провел ног-тем по ее спине.

– Привет, ты кто?– Меня пригласили, друг один. А кому дарить?– Мне. Я сегодня главный.Парень взял коробку и положил в прихожей, в общую кучу подарков. Лике показа-

лось, что она видела его в школе, но знать конечно же не знала. Непонятно откудавозник бокал с вином.

– Давай, поздравляй! Тебе штрафная.– Я тебя поздравляю, – сказала Лика, – и желаю всего самого наилучшего.– Принято, – улыбнулся парень, – поехали.Времени на раздумье не было, Лика выпила вино. Парень словно не видел, что она

промокла. Схватил за руку и повел в темную комнату танцевать. То ли от музыки, толи от самой темноты воздух показался таким же вязким, как во сне, в ночном лесуили наяву – во дворе областной больницы. Каждый шаг давался с трудом, идти не хо-телось, а воздух тащил, засасывал в глубь комнаты и смыкался за спиной. Парень по-ложил руки ей на талию, вокруг все тоже танцевали, никто никого не видел, а значит,было все равно. Лика дрожала, он прижал ее ближе, стал водить руками по спине. Всебыло, как будто из чужой жизни, голова немного кружилась. В этот момент кто-то за-курил. Чиркнула спичка.

– Паша, – тихо сказала Лика, а может быть, просто подумала, но он услышал.Встал и, шепнув что-то парню, вытащил ее из комнаты. Сразу стало легче дышать. Норазговаривать не получалось из-за громкой музыки. Тогда Паша увел Лику в ваннуюкомнату и посадил на ребро ванной.

– Ты совсем с ума сошла! Вся мокрая! Заболеешь!– Паш, где мой сверток?

– В рюкзаке. Тебе щас надо?Он убежал, и в этот момент в ванную вошла девушка. Протиснулась к раковине,

стала полоскать рот.– Че смотришь, завидно, что ли? – спросила она. – Ты с Пашей?Лика кивнула. Девушка наклонилась ей на ухо и прошептала очень неприличную

вещь. Потом она ушла, вошел Паша и протянул пакет с гримом.– Вот.Не было уже ничего интересного в этом дне рождения, которого она ждала целый

день. И не было ничего впереди, чего можно ждать. Лика прижала к себе сверток.Дрожа от холода, тихо проскулила:

– Спасибо тебе большое!Паша притянул ее к себе.– Не плачь.Конечно, заплакала.– Ты вообще заболеть можешь. Тебе срочно надо под душ, – он закрыл дверь и

расстегнул несколько пуговиц на ее кофточке, – не бойся, сюда никто не войдет.– Мне нормально, я потом душ приму.– Ты заболеешь вплоть до воспаления легких, нужно сейчас, – он снял с нее коф-

точку, – ты уже сейчас, наверное, болеешь.Потом снял с нее майку. Она поддалась, но через секунду, словно очнувшись, при-

крыла грудь руками.– Я пока воду включу… Так нормально? Вроде теплая… Ну, попробуй!Лика протянула руку за полиэтиленовую штору.– Нормально.Паша отвернулся.– Ты пока залезай, а я поищу чистое полотенце… Это вроде маленькое.Лика быстро разделась и залезла под душ.– Нашел, есть одно нормальное.Только сейчас она поняла, насколько замерзла. Не жалея «твердые пятнадцать

лет», закрыла глаза и подставила лицо под горячую воду. Оказалось, что голова со-всем тяжелая, и поворачивать ее больно. Медленно поплыли полочки с чужими шам-пунями, узоры на занавеске. Тушь потекла по телу и скрылась в сливном отверстии.Лика согревалась, поворачиваясь к воде то спиной, то лицом. Жаль, что квартира чу-жая, стоять тут долго нельзя. Снова – тяжелый поворот головы, и тусклый свет лам-почки, упав на кафель, разошелся лучами во все стороны. Пашина рука показаласьиз-за занавески, застыла в воздухе, словно ожидая одобрения, а потом медленно по-плыла в сторону Лики. Лика отстранилась, рука добралась до воды.

– Нормальная? Может, теплее?– Не, не надо.Прошло еще несколько секунд, но Паша руку не убирал.– Точно?– Не надо…Тогда медленно, как тяжелая змея, рука поплыла обратно.– Ты там три себя, тебе согреться нужно. Точно теплее не надо?Лика села на дно ванной.

– Паш, у тебя умирал кто-нибудь?– Нет… – немного погодя ответил Паша.– А ты веришь, что пока девять дней не прошло, душа человека где-то рядом?– Ну, не знаю. С точки зрения физики, могут существовать какие-то остаточные

явления. Только это не душа, а форма существования энергии. Ну и потом – это оченьчасто, типа, как самоубеждение. Если ты захочешь почувствовать чье-то присутствиерядом, то ты себя просто убедишь в этом. Это особенность твоего мозга, а не чья-тодуша. Я не верю в такие вещи или, например, в хиромантию. Знаешь, что такое хиро-мантия?

Лика не знала, как плакать беззвучно, и боялась ответить, чтобы не показать своихслез. Но собралась и сказала:

– Гадание по руке.– Я не верю… Хотя разбираюсь немного. По линии жизни можно массу вещей ска-

зать. Вот, например, дай мне ладонь.Он снова пролез рукой за штору, но Лика сидела, и получилось, что Паша водил

ладонью над ее головой.– Можно я немного посмотрю, на ощупь не видно же?Она подняла руку, он взял ее и продолжил.– Короткая… Но это не значит ничего, ты не запаривайся. Это только так, в каче-

стве развлечения.Он не видел и не слышал, как она плакала, но медленно тянул к себе. Оба дрожа-

ли, их трясло, и от этой тряски плавный мир, возникший ненадолго под теплой во-дой, стал трескаться. Не было никого на этом свете, на кого можно было надеяться,кроме Паши. А Паша пока был. И вот вторая его рука коснулась ее локтя, потом бе-дра. Стало горячо и страшно. Лика поняла, что осталась теперь совсем одна. Она вы-рвалась и даже не крикнула, а сказала ему холодно, как чужому:

– Ты что, психбольной? Я же еще маленькая.12

Идти было очень больно. Тогда Лика побежала, сжимая руками голову, чтобы тане треснула. Останавливаясь иногда набраться сил, пронеслась через страшный не-освещенный парк. Согреться можно было только, надев бабушкину кофту, но она про-сто намокла бы, и это не имело смысла.

Оказавшись у дедушкиного дома, она проверила, хорошо ли сидит рюкзак, и, пла-ча от страха, вцепилась в скользкую газовую трубу, огибавшую козырек подъезда.Сначала забралась на сам козырек, а потом, держась за ноздреватую поверхность сте-ны, дошла до балкона. Вчера, во время обыска, чувствуя, что ключи могут отобрать,она успела отщелкнуть шпингалет, и теперь только легонько толкнула дверь. Теплодедушкиной квартиры, родные, вернувшиеся откуда-то запахи схватили ее за ворот-ник и втащили внутрь. Сразу стало легче, но это еще не была полная безопасность.Она заперла на задвижку входную дверь, а из тайника у зеркала забрала запасныеключи. Потом положила сверток с гримом в ящик комода, скинула с себя всю одеждуи вытерлась насухо. Голая, дрожа, щурясь от жалящего света фонарей, добралась дошифоньера, достала бабушкины вещи. Дедушка ничего про них не говорил, но ужесли можно кофту, то чулки с платьем – и подавно. Натянула все на себя, медленнодвинулась обратно и вдруг поняла, что ногам будет холодно. Тогда, придерживая го-лову руками, осторожно вернулась, согнулась в три погибели и в глубине нижнего

ящика нашла бабушкины зимние носки.Потом она неподвижно лежала, и было непонятно, когда постель нагреется. Через

сколько минут или часов? То хотелось вскочить и вырваться из холода, то казалось,что сил нет совсем и, может быть, полежать еще немного. Но время шло, силы толькоубавлялись, и становилось страшно, потому что в кровати было очень плохо и больно,а дальше нее пути не было. Холодные простыни все равно оставались чем-то самымтеплым и последним на свете. Лика закричала, чтобы было не так больно, а можетбыть, просто так. Этого крика хватило, чтобы оказаться у комода, поставить себе гра-дусник и вернуться обратно.

Она заснула и проснулась оттого, что в красном доме напротив кто-то включил яр-кую-яркую лампочку на лестничной площадке. Возможно, это тоже был сон, и вотэтот сон, вернее, не этот, а другой, полуденный, где не было темно, отделился от крас-ного дома напротив и, скользя тротуаром, все выше и выше, вдоль лестничных поруч-ней – к крышам, бросился вниз рвать с деревьев афиши.

А потом черная кровь тяжело прилила от ног к голове и перевернула ее кубаремнесколько раз. Во время каждого переворота часть Лики куда-то выпадала, ее самойстановилось меньше, а черной крови – больше. Тогда сердце остановилось, и Лика,чтобы понять, что к чему, открыла глаза. Сгорбившись, на цыпочках, дедушка подо-шел к окну, порылся в ящике и поставил пластинку. Лика зажмурилась, а когда под-няла ресницы снова – он сидел на кровати и держал ее за руку. В слезах кинулась кнему на шею, расцеловала каждую морщинку на лице. Победив треск и шуршание,вступил аккордеон, следом за ним – скрипки.

– В этот вечер, в танце карнавала… – запел дедушка. Но это был голос не его, а по-чему-то – певца Утесова.

– Я никому ничего не отдала! – прошептала Лика. – Спрятала на всякий случай.– Я руки твоей коснулся вдруг…– Я похожа на бабушку? Ты не ответил!!!– И внезапно искра пробежала…Она поцеловала дедушкину ладонь.– В пальцах наших встретившихся…шихся…шихся…шихся, – дедушка пел, глядя

Лике прямо в глаза.Она затрясла его голову, чтобы заевшая музыка снова заиграла. Голова оказалась

такой легкой, что Лика испугалась и остановилась. Вдруг она увидела между своих ла-доней Пашино лицо. Паша наклонился, горячо поцеловал ее в губы, и не было сил от-толкнуть его, даже рассердиться. Поцелуй просто был – и все.

Вдруг зазвенело, и снова яркая лампочка в доме напротив ударила в глаза. А в гор-ле стало так больно, что Лика перевернулась, но не рассчитала и упала на пол. Краси-выми серебристыми горошинами от кровати до комода разбежалась ртуть. Сам гра-дусник разломился на две равные части и лежал теперь ближе к окну. Лика обошлагорошины, схватилась одной рукой за голову, а второй открыла ящик комода, заша-рила по дну. Но вместо аспирина наткнулась на большой, заклеенный скотчем пакет сгримом. Развернула его и посмотрела в большое зеркало. Там увидела только свойсгорбленный от боли силуэт в обвисших чулках и шерстяной кофте. Лица видно небыло. Тогда подошла ближе, почти уткнулась в зеркало и пощупала щеки руками.Приподняла челку, как учил дедушка, открыла лоб, чтобы видеть «голое лицо». Самдедушка подошел сзади и перехватил волосы, придержал их, сморщинил пальцами

кожу на лбу. Она прищурилась. Слава богу, первые лучи стали пробираться сквозьшторы и не ярко, тусклой пылью, легли на спавшие столько дней предметы, на за-стывшее лицо Лики.

Часть вторая Старик

Глава первая1

Ночью то ли циклон сменил антициклон, то ли наоборот, и тепло, прокравшись сокраин, торжественно вошло в город. Как будто не было прошлой недели с ее прони-зывающим холодом. Старики еще гуляли по улицам в пальто и шапках, подозритель-но присматривались к солнцу, пробовали солнечный асфальт на прочность, как шат-кую доску над пропастью. Сергей Николаевич из тридцать восьмой квартиры дажевышел с собакой Айлой, чего не случалось с осени. Всю зиму с ней гуляли дети иливнуки. Почувствовав доброго, немощного хозяина, осознав всю степень своей безот-ветственности, Айла рванула в дальний конец двора и распугала голубей.

Елена Алексеевна из двадцать первой села на лавочке перед подъездом, уперласьподбородком в палочку и даже не стала упрекать Сергея Николаевича в антиобще-ственном поведении – настолько было лениво и хорошо. К тому же Айла все равнобыла старая и быстро устала.

Из второго подъезда вышла еще одна старушка, видимо, соседка и, видимо, оченьбольная, потому что ни разу не появлялась этой весной. Во всяком случае, ЕленаАлексеевна не узнала ее. В последний год кто-то съезжался-разъезжался, всех не упо-мнишь.

Старушка прошаркала мимо и завернула за угол. Медленно, смотря только под но-ги, дошла до булочной, остановилась у перехода, отдышалась.

– Женщина, зеленый, вы переходите? – спросила какая-то прохожая. – Вам по-мочь?

Старушка только махнула рукой, мол, все в порядке, сама дойду. Низко опустилаголову. Из-под блеклого, стираного берета остался виден только нос и краешек седойпряди. Высморкалась, тяжело задышала. Дрожащей рукой спрятала носовой платок вкарман пальто и достала аккуратно сложенную телефонную квитанцию.

– Вам в сберкассу, женщина? – не унималась прохожая. – Вас перевести?Старушка медленно подняла голову.– Господи, на вас лица нет. Вы болеете? Некому сходить что ли?.. Вы дойдете, жен-

щина?Глупый вопрос. Если совесть мучает – не волнуйся. А «дойду – не дойду» жизнь

покажет. Старушка дождалась зеленого и двинулась в путь. У подъезда Сбербанка онаостановилась, придержала дверь и вежливо пропустила нескольких пожилых людей.Те удивились, но прошли.

Это был день выдачи пенсий, так что муравейник стариков и старушек сразу же за-сосал ее глубоко внутрь себя. Смирно, как в переполненном бомбоубежище, пенсио-неры ждали своей очереди.

Казалось, что все смотрят на нее, захотелось зарыться в толпу еще глубже. Но этотолько казалось, а на самом деле никто не обращал на нее особого внимания, толькоспросили:

– Женщина, вы последняя?Она кивнула.– Тут очередь вот отсюда!Так она оказалась у окна, у стола, где люди заполняли квитанции. Широко усев-

шись на единственном стуле, молодой мужчина в тренировочных штанах что-то со-средоточенно писал.

Из окошечка донесся голос кассирши:– Женщина, сказано же, что тут вот надо по пунктиру резать! Я за вас отрезать не

буду! Вот ножницы, сами режьте!Бабушка лет семидесяти взяла ножницы, подошла к столу. Примерилась к пункти-

ру, но поняла, что не сможет отрезать ровно, и обратилась к Старушке:– Женщина, я смотрю, вы без очков. Не поможете?Старушка кивнула и стала с детской ответственностью, кропотливо, как на уроке

труда, отрезать тонкие, в полсантиметра, полосочки.– Спасибо, женщина, – прошептала бабушка, – хотите, я скажу, что вы стояли за

мной? А то сейчас будет перерыв, через пять минут всех выгонят.– А зачем же все ждут?– Ну, думают, может, успеют.– Можете не ждать, я сейчас закрою окно, – объявила кассирша.Старики переглянулись и остались стоять, как стояли.Бабулька протащила свою новую знакомую к кассе, и они уткнулись в спину высо-

кого, согнувшегося в три погибели старика.– Мужчина, – донеслось из окошка, – вы что, не знаете, что зелеными чернилами

нельзя заполнять? Я не могу так принять! Возьмите синюю ручку и обведите!Услышав эти слова, Старушка резко подняла голову, но старик отвернулся. Оста-

лась видна только щека, даже край щеки. Она уцепилась взглядом за этот край, а всеостальное словно исчезло: и люди вокруг, и голоса.

– Вы знаете, я не успею, – сказала щека, – тут очень много обводить, а вы сейчасзакроетесь.

– Мужчина, я не приму, я потом никуда не сдам вашу квитанцию. Идите обводите,я вас без очереди пущу после перерыва.

– Я вижу плохо, я и это-то долго заполнял.Он секунду помедлил, понял, что спорить бесполезно, и обреченно отошел к окну.

Молодой парень мало того что занял единственный стул, но еще так широко расста-вил колени, что невозможно было подойти к столу. Старик пристроился у окна, сталобводить буквы. Старушка смотрела на него, не отрываясь.

– Женщина, спасибо. Я дома счета забыла, – сказала она соседке, – потом приду, –и подошла ближе. Сердце стучало в горле. Она видела только щеку, сухую и морщи-нистую, как кора столетнего дерева. Старик промахивался мимо зеленых линий, щу-рился, приближаясь и отдаляясь от квитанции.

Она набрала воздуха, выдохнула:– Мужчина, вам помочь?Он обернулся и еще больше сощурился, пытаясь ее разглядеть.– Будьте любезны, а то я… Не вижу ничего.Она села и стала аккуратно обводить буковки. Но тут касса закрылась, объявили

перерыв, и толпа стариков стала выходить из банка. Их завертело в толпе.

– Не беспокойтесь, я вам все равно помогу, – сказала Старушка, – после перерывазаплатите. Вы далеко живете?

– Тут за углом, не беспокойтесь.– Давайте я вас провожу. Давайте, давайте!

2– Уйди, Задор! Простите, я вам не сказал. Не бойтесь… Проходите, не разувайтесь

только.Черный, косматый Задор понюхал Старушку и устроился у ее ног.– Странно, он так обычно на моих внуков реагирует, любит детей!.. Сейчас чая на-

лью.Она погладила пса и вошла в комнату. Видимо, Старик собирался переезжать: все

вещи были собраны по коробкам, книги в стопках стояли на полу и подоконнике. Се-ла за старый письменный стол, разгребла бумаги, бережно передвинула фарфоровыефигурки: олененка и пионера с пограничной овчаркой. Олененок выглядел грустным,и к тому же был раненым: его шею опоясывали две пожелтевшие клеевые нити.

Старушка обвела буквы, Старик за ее спиной пошуршал спичками, позвенел посу-дой, вернулся и поставил на стол два стакана чая и печенье.

– Вы меня просто спасли. А то с моими глазами я бы полгода обводил, наверное.Она сделала глоток и спросила:– А почему не взять новый бланк?Старик не смог ответить. Задумался.– Зачем вы вообще выходите, если плохо себя чувствуете? Это знаете, как опасно, в

нашем возрасте?Он тоже отхлебнул чай, повозил по столу тарелочку с печеньем.– А есть что-то, что в нашем возрасте не опасно?– Ну, все равно, зачем так рисковать из-за какой-то квитанции? У вас дети есть?Он отвел глаза, словно задумался: есть ли у него дети. Старушка уже пожалела, что

спросила: мало ли, вопрос деликатный.– Конечно, есть, – вдруг ответил Старик, – только далеко. А тут – внуки и правну-

ки.– И что, никто не может заплатить? Вы… один живете?Он опять задумался, уставился в окно. Потом резко отмер и посмотрел на нее осте-

кленевшим взглядом.– С шестнадцатого июля.Вытер глаза платком, глотнул чая. Она уже пожалела, что начала этот разговор. С

шестнадцатого июля не прошло и года. Видимо, Старик совсем недавно овдовел.– Вы переезжаете?– Да, после девятого. Внук продает мою квартиру.– Как так? – она обрадовалась, что он переключился на другую тему и снял нелов-

кую ситуацию.– Ну, это резонно. Я теперь один… С шестнадцатого июля… – опять замер на ка-

кое-то время. – Квартира для меня большая, внуки… тоже большие.– А вы куда?Он не ответил и сам спросил:– Вас как зовут?

Старушка задумалась.– Анна Петровна, а вас?– А меня Николай Николаевич.Легкое, почти прозрачное облако повисло над улицей, свет покинул комнату. Как

будто на время перерыва в Сбербанке хорошая погода тоже решила отдохнуть.– Так где вы будете жить?Старик приблизился, словно боялся, что их могут подслушать. Поглядел по сторо-

нам.– Хотят меня к себе забрать. Тоже считают, что… одному нельзя…Он встал и подошел к подоконнику, где лежали вещи, еще не уложенные в короб-

ки. Старушка тоже подошла, присмотрелась и из-за его плеча увидела много военныхфотографий. Красивая девушка в военной форме улыбалась, грустила, стояла на фонезнамени.

– Это ваша супруга?Старик не двигался и не отвечал. Она стала ближе.– Вы здесь сколько прожили?– С сорок восьмого года.Заглянула ему в лицо.– Ну… Ну… Успокойтесь.Усадила на диван, вытерла слезы и прижала к сердцу.

3Они не знали, что она умная. Ну девочка, ну истерит – понятно. Думали, в ней нет

ничего, кроме горя и слез, но не знали, что горе и слезы – сами по себе, а она – самапо себе.

Всю субботу ее никто не мог найти: ездили в квартиру родителей, к дедушке, но итам, и там двери были заперты. Тогда позвонили в «детскую комнату», и снова при-шла та женщина, которую несколько дней назад вызывали пугать Лику. Женщина по-говорила с тетей Лизой и с Олей. Оля призналась, что Лика в пятницу вечером ушлана «какой-то день рожденья к кому-то из школы». Быстро выяснили: кто, где и чтопраздновал. Утром в понедельник испуганного Алешу Химкевича вызвали к директо-ру и спросили, была ли Лика у него в тот вечер. Алеша с трудом понял, о какой девоч-ке идет речь, и конечно же не узнал ее по фотографии.

– У нас все взрослые были, а этой лет двенадцать.– Вы алкоголь пили?– Ну немножко, но мы же сами пили, а не наливали малолеткам… Да я понимаю,

что пропала, но мы такой вообще не знаем, хоть кого спросите.Стали спрашивать. Из разных классов, с разных этажей школы, по одному, по

двое, по трое вызывали к директору. Никто не узнавал Лику, и милиционерша уже ре-шила, что мог быть какой-то другой день рожденья или девочка до него просто не до-шла, а может, вовсе обманула: отправилась куда-то еще. Вдруг Паша Антипов из 10«Б» посмотрел на фото, покраснел и выговорил:

– Правда, пропала?Он сказал, что Лика была на дне рождения, но убежала.– Ты с ней дружишь? Что она говорила? Вещи у нее были с собой?Паша был напряжен, молчал, словно чего-то боялся.

– Она очень переживала из-за дедушки.А утром в театре получили письмо на имя директора и Елены. Оно было отправле-

но еще в субботу: «Уехала к родителям, в Индию». Письмо сразу отдали в милицию, амилиция стала посылать депеши во все железнодорожные, авиа и прочие департа-менты, чтобы ловили двенадцатилетнюю девочку такого-то роста и такой-то внешно-сти. Позвонили родителям, те чуть не умерли. Но после того как не умерли, сказали,что будут ждать и «ловить» ее здесь, на месте: вдруг и вправду доберется.

Просто никто не подумал о том, что она умная. А она сделала то, во что макси-мально легко могло поверить максимальное количество людей. И начиная со вторни-ка, уже никому не приходило в голову ходить к дедушке домой.

4

Пустырями, куда не выходило никаких окон, можно было идти быстро. Дальше, попереулку – опять медленно с палочкой. Самым странным в новой жизни оказалось то,что такой вот короткий отрезок до остановки нужно идти десять минут.

В трамвае какой-то парень сразу вскочил и уступил место. Анна Петровна села, по-джала ножки под сиденье, уставилась в окно. Ехали медленно, останавливаясь по по-воду и без повода. Город расцветал, обрастал листьями и пылью. Она сошла на«летчика Гастелло» и так же медленно направилась дальше.

Дверь открыла пожилая женщина.– Вы Анна Петровна?– Да.– Он вас ждал.Из комнаты выглянул пожилой мужчина в чистой, выглаженной рубашке, застег-

нутой на все пуговицы и заправленной в треники. Треники, не заканчиваясь, враста-ли в тапки.

– Здравствуйте, – сказал он, – я думал, опять Николай выдумал что-то. А вы оченьдаже существуете! Не вымысел! Ну, стало быть, не зря ждали. Мы – Степановы, сосе-ди. Я – Степанов Александр Петрович.

– А меня Нина Григорьевна зовут, – сказала женщина, – он просил вас дождаться.

5Она прошла по больничному двору, потом по коридору и вспомнила каждую пы-

линку на дорожках, каждый скол на кафельном полу. Снова запах обеда, как волшеб-ный клубок, побежал перед ней и привел в главный стационарный корпус.

Зайдя на шестой этаж, стала искать койку Старика. Другие больные загораживалиобзор, их вереница тянулась от раздаточной к столам, кому-то нянечки несли обед впалаты. Но даже когда все рассосались, Старика в коридоре видно не было. С радо-стью она обнаружила его в светлой палате, на хорошей койке, прямо у окна.

Он расцвел, как ребенок, приподнялся и сел. Анна Петровна прижала его к себе,стала гладить по голове и шептать так, чтобы не услышали другие:

– Все хорошо, Николай Николаевич, не нужно вам волноваться.– Я думал, придете вы или нет, – он тоже старался шептать, но у него получалось

чересчур громко, и от этого она гладила его по волосам еще нежнее.– Ну как я могла не прийти! Только узнала, что вы здесь, сразу пришла.

– А я вот… Загремел сюда… Терпеть не могу госпитали.– Потому что не надо было одному ходить на кладбище.– Ну… Бывает.– Вы же говорили: у внуков машина есть.– Я просто захотел. И просто пошел. Вообще – нужно больше ходить.– Хотите, мы потом с вами вместе сходим?Старик задумался, и она поняла, что это ужасно глупо: предлагать сходить на мо-

гилу к его жене.– Простите, может, вы один хотите? Я не настаиваю.Старик ответил:– Со временем.

6Прошло несколько дней, как несколько лет. До наступления темноты, пока можно

было не включать свет, она делала всю домашнюю работу: мыла посуду, подметалапол. Два раза, когда трамваи за окном шумели слишком громко, даже играла на фор-тепиано. А однажды перед походом в больницу выбежала, как есть, девочкой, за уголкупить фрукты. Старушки улыбались и одобрительно кивали: хороший ребенок.

Пока вымытые фрукты сохли, счастливая, как девушка перед свиданьем, она сиде-ла у зеркала, делала грим, потом рылась в «шифоньере», выискивая наиболее наряд-ные бабушкины блузки. Было спокойно на душе, пиджак звенел и своим звоном про-вожал в путь.

Полумертвые старики, обитатели палаты, оживали с появлением Анны Петровны,которая хоть и выглядела старше некоторых из них, но каждый день, приходя в боль-ницу, приносила с собой немного молодости и свежего воздуха. Тухлая больничнаяпыль переставала душить, и этого хватало каждому на один-два глубоких вдоха. А онаничего особенного не делала. Здоровалась, разговаривала с Николаем Николаевичем,раздавала яблоки и апельсины.

Однажды, когда они отдыхали после прогулки, в палату вошла опрятная и приве-тливая пара лет сорока.

– Привет, дед, – сказал мужчина.– Здравствуйте, – сказала женщина.Анна Петровна встала со стула, как ребенок, который уступает место взрослым.

«Молодые» немного смутились.– Ну здравствуйте наконец, нам дед про вас столько рассказывал. А я говорю: пока

не увижу твою Анну Петровну, не поверю. Олег, очень приятно.– Лена, – представилась женщина.«Молодые» не садились. Анна Петровна тоже.– Как вы сегодня? – спросила Лена Старика.– Отлично, погуляли вот.– А, ну хорошо, – сказал Олег, и все опять замолчали.Они были милые и приветливые, не похожие на других взрослых. Анна Петровна

буквально за пять минут к ним привыкла и полюбила, как своих детей.Потом Старик уснул, а они пошли к завотделением узнать: что и как, когда выпи-

шут, ну и вообще – поговорить. Ждали долго около кабинета, думали уже уйти, но тутон появился. Это был тот самый врач, с которым Лика разговаривала две недели на-зад по поводу дедушки. Он пригласил их в кабинет, повертел в руках карту Старика и

сказал:– Все нормально. Никакой угрозы особо нет, просто возраст.– Ну сердце же у него болит, – сказала Лена.– Вы знаете, как говорится, инсульта не было, и – слава богу.– Что? – Анна Петровна вскинула глаза.– Инсульта не было, и – слава богу! Простите, мне надо идти.Он ушел, а Олег спросил:– Я так понимаю, все относительно нормально, если инсульта не было. Или что?

Анна Петровна? Почему вы так заволновались?Она не ответила, дошла с «молодыми» до конца коридора, а потом тихо сказала:– Вы следите, пожалуйста, за вашим дедушкой. Никуда не уезжайте… Эти врачи

сами ничего не знают. Говорят всем одно и то же… Сталина на них нет.

7С холостяцким бытом пора было кончать. Переезд переездом, но пока живешь в

квартире, должен быть уют и порядок. И пол нужно мыть, а не только подметать, иложки-вилки вытирать, и чай заваривать по-человечески, перед питьем, а не в термо-се – с утра и на весь день.

Старик первое время ревновал к предметам, но потом привык. Да и какая тут рев-ность! Все и так лежало, как попало: на столе, на подоконнике, даже на кровати. АннаПетровна не нарушала привычного уклада жизни, напротив: собирала по крупицамто, что рассыпалось, приводила в порядок хаос, жить в котором было уже невозмож-но.

Сначала она не решалась касаться портрета покойной жены. Все вокруг было чи-сто, а черно-белая красавица в отглаженной гимнастерке продолжала смотреть из-под треснутого стекла, из-под тонкого и стойкого слоя пыли. Потом Анна Петровнарешилась: взяла тряпку и медленно, от краев к центру, чтобы не касаться сразу лица,очистила портрет.

Дни стояли теплые, они часто гуляли. Сначала немного, потом больше. Старикулыбался, держал ее под руку, жизнь к нему возвращалась.

Однажды отдыхали на втором этаже после прогулки. Старик бодрился и не хотелостанавливаться, но Анна Петровна видела, что ему тяжело, и сказала, что отдохнутьнужно ей.

– Годы идут, – сказал Старик, – жизнь практически прошла, а подъезды как пахлив детстве, так и пахнут. Черт его знает, что такое: то ли это штукатурки запах, то лиеще что.

Она кивала, делала вид, что переводит дыхание, а сама смотрела в окно на уже гу-стую траву, на весну, которая хоть и перевалила за середину, а все же была какая-торанняя. До первого июня оставалась куча времени, но ведь даже первое июня – этотолько начало чего-то радостного и долгого, чему почти нет конца, когда можно глу-боко вдыхать и выдыхать и воздух никогда не закончится. Она немного волновалась,потому что никогда не стояла вот так с кем-то в подъезде.

Послышались шаги. Старик, по-ребячески испугавшись, отпустил ее пальцы. Свер-ху под руку спустились Степановы.

– Здравствуйте, – сказали они, – отдыхаете?

– Да вот, Анна Петровна остановилась отдышаться, – моложаво ответил Старик.

8Это был настоящий поход в гости. Целый час серьезно готовились, гладили рубаш-

ку, обсуждали, какой галстук лучше. А потом – надели тапки и позвонили в соседнююдверь на лестничной площадке.

Быт Степановых был отлажен временем. В рассохшихся дверях, в кухонных кра-нах, в каждом предмете отдельно и во всех вместе билось сердце этих двух людей. Ба-зовый археологический слой относился к шестидесятым, когда была получена квар-тира и куплена основная мебель. Но местами виднелись следы «позднего хозяйство-вания»: на тумбе на вязаной кружевной салфетке стоял радиотелефон, а в углу, подсалфеткой – современный телевизор.

Сначала все стеснялись и сидели друг напротив друга. Потом пили чай и разгова-ривали, но все еще чересчур официально. А потом включили «Аншлаг», и сразу сталопроще. За веселыми шутками и время быстро бежит, и общение становится неприну-жденным. Потом «Аншлаг» закончился, и Нина Григорьевна сказала:

– Мужчины – мыть чашки на кухню, а мы – на балкон.На балконе она закурила.– Курю, курю – привычка с фронта. Бросала несколько раз, но – слаб человек.– А Александр Петрович?– Нет. Мне в этом плане одиноко, даже покурить не с кем… Я вот внимательно в

вас вглядываюсь, мне кажется, что вы тоже, – и протянула сигарету, – хотите?– Давайте, – торопливо ответила Анна Петровна, чтобы Нина Григорьевна внима-

тельно не вглядывалась.Затянулась глубоко и неумело, но все же сдержалась, чтобы не закашлять.– В нашем возрасте курить вредно, – сказала она.– Это в молодости вредно, – ответила Степанова, – вся жизнь впереди. А нам для

чего здоровье беречь?Это прозвучало как еще одна шутка из «Аншлага», и они засмеялись. Снова стало

легко.– Вы где воевали? – спросила Анна Петровна.– Я в партизанах… Александр Петрович в регулярной армии. А вы?– Я… Танки ремонтировала… В передвижной ремонтной бригаде.– Так у вас, наверное, инженерное, образование? – Нина Григорьевна то явно, то

завуалированно «прощупывала» Анну Петровну, выясняя ее культурный и социаль-ный уровень. Было видно, что доверять Старика кому попало она не собирается.

– Нет, – ответила Анна Петровна, – я сразу после школы.– Здравствуйте, – вдруг крикнула Нина Григорьевна кому-то во дворе.– Здравствуйте, – донеслось снизу.– Он прямо расцвел, как с вами познакомился, – она потушила сигарету, – а вы то-

же одна?– Муж… скончался недавно.– Простите… А дети?– Они сейчас в другом городе.– Звонят?

– Звонят…– И что же… Вы совсем одна живете?– Нет… С внучкой…– Ну это прекрасно. Ладите?Анна Петровна подумала и ответила:– Не разлей вода.Оказалось, что курить хоть и противно, но зато разговаривать, когда куришь, лег-

че. Так ты не знаешь, куда руки деть, глаза спрятать, а с сигаретой все проблемы самисобой исчезают. Одно слово сказала – и затянулась, еще слово – и глаза вверх, задымком. Выдохнула, стряхнула пепел, а тем временем подумала, как выкручиваться.Главное – учиться этим повадкам не надо, они сами собой берутся откуда-то в одинмомент.

Дым летел красиво, в разные стороны. Сначала вправо: к старой улице с одноэтаж-ными теремками, потом – совсем вправо, туда, где огромная кирпичная электробудкаедва виднелась за деревьями. А потом резко влево. Летел, летел – и попал на сосед-ний балкон. Из-за глухой перегородки показалось лицо незнакомой старушки. Воз-можно, она уже давно сидела там и слушала их разговор. Старушка недовольно по-смотрела на Нину Григорьевну.

– Здравствуйте, – сказала Степанова. Та ничего не ответила, повернулась и ушла вквартиру, громко закрыв балконную дверь.

Помолчали.– С внуками мы молодеем, – продолжила Нина Григорьевна, – я вот работала бы,

но когда Петя с Гришей родились, ушла на пенсию… А вы кем были после войны, Ан-на Петровна, я имею в виду по профессии?

Ее часто спрашивали: «Кем ты хочешь быть?» Она что-то отвечала, но сама тол-ком не знала, потому что было жалко кем-то быть, а кем-то – нет. Получалось, нужновыбрать раз навсегда и радоваться, а вдруг надоест? Каждую неделю хотелось делатьразное, а тут, выходит, нужно на всю жизнь решить? И, чтобы взрослые отстали, онавсегда говорила: «Врачом». Из уст девочки слово «врач» – самая проходная кандида-тура. «Врач» – значит хорошая, добрая, вообще – максимально замечательная. Но теслова недорого стоили. А сейчас нужно было сказать что-то, в чем хоть как-то разби-раешься, если начнут проверять.

– Я до сих пор работаю, – сказала Анна Петровна, – гримером в Оперном.Нина Григорьевна ожидала чего угодно, только не этого. Она схватила себя за ще-

ки и закивала головой.– В нашем? Это просто невероятно!.. Я всю жизнь мастером на заводе, а в опере

была только несколько раз. Знаете, когда что-то под боком, думаешь, всегда сходитьуспеешь…

Чувство превосходства и экзаменаторский тон моментально улетучились, и НинаГригорьевна стала похожа на подростка, который хочет взять автограф у звезды.

– Я видела только «Ивана Сусанина», это было… Когда ж это было…– Сезон 1959-64 годов, – радостно ответила Анна Петровна и тоже заулыбалась. С

души упал камень, она сделала правильный выбор, сказав об опере, да и просто по-чувствовала, что Степанова – первый человек после смерти дедушки, с кем можноразделить воспоминания.

– Потом… «Евгений Онегин»…– С шестидесятого по семьдесят второй!Они словно загадывали загадки, и каждая разгадка возвращала их назад во време-

ни. От каждого «семьдесят второй» и «пятьдесят девятый» сердце вздрагивало и от-крывалось, а «имена» годов звучали яростно, почти преступно, как имя Бога, произ-несенное в храме. Сначала ты долго живешь с закрытым сердцем, боясь даже думатьоб этом имени, но когда оно произнесено, чувствуешь, что новая жизнь уже здесь итолько ждала твоей смелости начать ее.

– Потом, – Степанова заулыбалась, – я внуков на «Снегурочку» водила.– У нас такого не было.– Ой, да? Ну простите, ради бога, я, может, с ТЮЗом спутала… Поразительно… вы

просто – человек искусства! А над чем сейчас работаете?Анна Петровна сразу не ответила.– Секрет? Творческие планы?– Ну почему секрет? Сейчас «Пиковая дама» готовится.– Чайковского! – вставила Нина Григорьевна, желая исправиться за предыдущие

неточности.– Чайковского, – улыбнулась Анна Петровна.– Подождите секундочку… Ой, Господи, Саша! – Нина Григорьевна, не надеясь на

слух мужа, сама пошла в кухню.Анна Петровна осталась одна и стала смотреть вниз. Сначала не было ничего инте-

ресного, просто – тепло и спокойно. А потом три девчонки лет двенадцати вылетелисломя голову из подъезда и начали играть в футбол. Они визжали, носились как уго-релые и то и дело чему-то смеялись. Мяч взлетал высоко, падал и звонко отскакивалот земли. Анна Петровна вцепилась руками в перила, вся напружинилась.

– Когда премьера? – послышалось за спиной – Мы обязательно пойдем!Из кухни на балкон пришли Нина Григорьевна, Александр Петрович и Старик.– Премьера восьмого мая. Перед праздником. Но… Я вам не советую.– Почему?– Режиссер на этот раз… так себе. Певица – слабенькая.– Да?.. Жаль… И все же мы сходим… Там сейчас билеты не очень дорогие?– Даже не знаю. Я просто гример.– Просто, да не просто! Всю жизнь рядом с музыкой!Вернулись в комнату, Александр Петрович стал задавать вопросы.– Вы, я думаю, можете оценить, кто хороший певец, а кто нет?– Надеюсь.– Ну, например, с точки зрения вокала, Киркоров – хороший?Сама не зная почему, за секунду до этого она почувствовала, что он спросит имен-

но про Киркорова.– Я не смотрела телевизор последние годы. И потом – это все-таки эстрада.– Естественно, – Нина Григорьевна попыталась загладить несерьезный вопрос му-

жа, – опера – это совсем другое. Но ведь даже эстрадные певцы были раньше лучше,правда?

Стали вспоминать старые песни, композиторов и певцов.– Мы с мужем не понимали повального увлечения Ободзинским, нам казалось,

что это уже совсем… Эстрада.

– Я тоже больше любила серьезных певцов, – сказала Анна Петровна, – Отса, на-пример.

– Это понятно, – снова вступил Александр Петрович и теперь уже говорил взве-шенно, без всяких «киркоровых», – вы всю жизнь рядом с оперой, там – уровень во-кала!.. Я вот всегда хотел спросить кого-то из профессионалов… – и переглянулся сженой, словно спрашивая разрешения задать вопрос. Она не возразила, видимо, этот,такой важный вопрос, был известен обоим супругам без слов и годами муссировалсямежду ними, друзьями и родственниками.

– Кто, – спросил он, – на ваш взгляд, более выдающийся…– … Лемешев или Козловский? – опередила Анна Петровна.– Да! – засмеялась Нина Григорьевна. – Как вы догадались?Александр Петрович тоже засмеялся, а Старик похлопал его по затылку: дескать,

вечно ты впросак попадаешь со своими умными вопросами. Но потом все снова се-рьезно посмотрели на нее, и нужно все же было ответить: Лемешев или Козловский?Козловский или Лемешев?

Она загадочно промолчала, мол, нельзя вообще так ставить вопрос. Степановы по-няли, в чем дело, и посмотрели на нее с еще большим уважением.

Вдруг раздался звонок. Никто не понял откуда, потому что звонил явно мобиль-ный, а ни у кого мобильного телефона не было.

– Это у вас, – сообразил Григорьев и протянул Анне Петровне сумочку. Она быстрооткрыла ее, но аппарат не достала: он был стопроцентно девчачий, с розовыми на-кладными панельками в ромашку. Анна Петровна поняла, что совершила ошибку:обычно в эти дни, чтобы не быть обнаруженной, она держала телефон выключенным,а сегодня утром включила посмотреть время и – так и оставила.

Расстегнула молнию, хотела уже выключить, но увидела на дисплее слово «Мама».Слезы подступили в одну секунду, захотелось взять трубку и закричать что есть силы:«Мамочка!» Телефон звонил и звонил, нужно было что-то делать. Она отвела взглядв сторону и сбросила вызов. Глубоко вдохнула и повернулась к старикам. Те смотрелина нее с еще большим восхищением.

– У вас есть мобильный? – спросила Нина Григорьевна. – Наверное, у вас оченьхорошие дети.

9

Старик маялся и несколько раз, когда Анна Петровна отсутствовала, собиралсяснова идти на кладбище. Она заставала его то на лестнице, то во дворе, то уже посере-дине улицы. И вот один раз вежливо, чтобы не смутить, сказала:

– Ну давайте вместе сходим. Ничего тут такого нет.Доехали на «двадцать шестом» до конечной, прошли еще немного, стали искать

могилу. Старик смотрел по сторонам, снимал и надевал очки и, казалось, делал это недля того, чтобы лучше видеть, а чтобы показать свое усердие: вот как я хорошо ищу,еще немного и найду.

– Может, вы номер аллеи помните или в какую сторону от бочки? – спросила АннаПетровна.

Посреди кладбища высилась огромная, похожая на инопланетный корабль ци-стерна для дождевой воды.

– Я помнил, но забыл… Тут все круглое какое-то. Зацепиться не за что.– А хотите, посидите, я похожу, посмотрю. У нее ваша фамилия была?– Нет, – встрепенулся Старик, – не надо вам ходить… Давайте и вправду посидим,

а то я устал.Дошли до лавочки.– Здесь что – здесь только тело покоится, – сказал он, – я ее лучше чувствую дома.

Там каждый уголок, как говорится, напоминает.В который раз она заметила в его взгляде странную пустоту и спросила:– А где ее вещи? Я ничего женского не видела, у вас быт такой холостяцкий.– Вещи… – Старик стал сосредоточенно вспоминать, где бы они могли быть. – Я

убрал… Чтобы никто не трогал.Она решила его больше не мучить и обняла.– Николай Николаевич, вам, наверное, очень не хочется из этой квартиры уез-

жать?Старик отвернулся.

10Олег и Лена жили в микрорайоне, но не в дальнем, где тетя Лиза, а в другом, кото-

рый сразу за рынком. Здесь и трубы не лежали поперек дворов, и дома были новые, имаршрутки – чистые. Почему-то всегда тут светило солнце, в общем, отправлятьсясюда было интересно, как в путешествие.

Она почти сразу нашла красивый шестнадцатиэтажный дом из красного кирпича,поднялась высоко-высоко в светлом лифте с зеркалом.

– Анна Петровна, – засуетился Олег, – мы вас ждали. Проходите. Не разувайтесь.Она все равно разулась. Посреди большой комнаты стоял стол, накрытый скатер-

тью, на столе – чашки и блюдца. Лена пару раз прибегала и «доносила» еще что-то:салфетки, хрустальную этажерку с яблоками, печенье.

– Простите, я испечь ничего не успела. Вы так внезапно позвонили.– Да ничего.– Ну как ничего! Садитесь пока, вот на кресло.Вернулся Олег и принес еще пару стульев.– Сейчас сын сладкое принесет, мы его в магазин послали. Налить чайку?Она стала пить чай, а они просто сидели и смотрели на нее.– Мы в нетерпении, Анна Петровна, – сказал Олег, – дед-то сам ничего не скажет…

Я, если честно… Это так, в порядке предисловия… Когда ему продукты завозил наднях, видел вас в сквере вдвоем и просто порадовался: он реально расцвел, здоровеесмотрится.

– Последний год Николай Николаевич болел очень сильно, – вставила Лена.Анна Петровна кивнула. Она пила чай и не понимала, как начать разговор. Олег и

Лена были такие приятные люди, квартира у них была приятная, и дом, и район тоже.– Олег… – начала она.– Петрович. Но можно просто Олег.– Олег Петрович, я что пришла…Супруги сосредоточились и сели по струнке, как первоклашки на уроке.– Наверное, я не имею права в семейные дела встревать. Я человек для вас но-

вый…

– Вы не волнуйтесь, мы, наоборот, очень рады, что дед теперь не один. А то невоз-можно было его оставить ни на минуту.

– Пожилой человек, сами понимаете, – сказала Лена.– А вы ему столько внимания уделяете!И снова замолчали. Ей казалось, что она очень громко «сюрпает» чаем, и поэтому

обрадовалась, когда послышалось вращение ключа в замочной скважине.– Вот и сладкое, – сказал Олег.И сразу же вслед за этим по коридору застучали детские ножки. Анна Петровна не

знала, что у Олега с Леной есть еще ребенок. Старший брат заворчал на младшего вкоридоре:

– Погоди, Антох, не налегай, – и вошел в комнату.Никогда она не видела Пашу таким домашним: в трениках, в старой футболке. Он

всегда был для нее взрослым: не мальчиком, как ее одноклассники, а настоящим«парнем». Но здесь, в присутствии родителей, выглядел совсем ребенком. Выложил ввазу купленную пастилу и застенчиво процедил сквозь зубы:

– Здрасьте…– Паша, правнук Николая Николаевича, – сказал Олег, – а это Анна Петровна,

знакомая дедушки по работе.Зачем он так сказал? Мальчику было все равно, какая она знакомая, но отец ин-

стинктивно попытался представить ситуацию максимально целомудренно: мол, какиеу дедушки могут быть знакомые, кроме как по работе?

Паша притулился рядом, придвинул к себе чашку, стал грызть пастилу. Следом за-бежал Антошка, мелькнул в дверях и тут же пропал, скрывшись под столом. Лена нестала возражать, просто нащупала его и придержала рукой, чтобы не мешал гостье.

Стало как-то страшно, потому что Паша теперь был здесь и еще потому что нужнобыло продолжать начатый разговор. Она молчала. С другой стороны, все грызли па-стилу, и это не было совсем уж неприличным молчанием. Пастила – как курение: от-влекает, только вкусно. И тут Лена сказала:

– Паша, расскажи про свои увлечения.Анна Петровна представила, как сейчас Паше неловко, и вообще все вокруг сдела-

лось неуютным, будто это был не новый, чистый микрорайон за рынком, а грязный имрачный, «тетилизин», где никогда не бывает солнца.

Паша проглотил горячий чай, выдавил из себя:– Компьютеры.И снова уставился в спасительную чашку.– Молодец, – сказала Анна Петровна, – компьютеры – это хорошо.Антошка уже давно высвободился, поползал по всем ногам и, высунув мордочку

из-под скатерти рядом с Анной Петровной, заулыбался.Она погладила его шелковые волосы.– Я слышала, Олег Петрович, вы собирались квартиру деда продавать.Бояться дальше было бессмысленно, надо было говорить, раз пришла.– Да, мы уже почти все перевезли.– А Николай Николаевич?– Что Николай Николаевич?– Ну он у вас будет жить?

– Да, конечно.– Вы только не обижайтесь, я, наверное, не имею права вмешиваться…– Говорите, говорите, а то дед сам никогда ничего не скажет.«Говорите!» И так все понятно, сколько можно намекать.– Он очень мучается, что ему надо оттуда уезжать… Вся жизнь там прожита.– А… Понимаю, – теперь уже Олег уткнулся взглядом в чашку, – вы поймите, Анна

Петровна, мы же для детей все делаем. И потом: ему самому приятно будет, что вну-кам хорошо в плане жилплощади. Вон, Пашка – уже здоровый парень, ему комнатанужна.

Паше явно не понравилось, что им прикрылись, как щитом. Он отвернулся.– Ну и если деду плохо станет – он у нас под боком всегда. Это тоже немаловажно.Дурацкий получался разговор. Вроде она и не слышала этих слов раньше, а пока-

залось, что уже слышала, вела подобные разговоры. И вопросы были те же, и ответы.Может, в книжке читала, может, в кино видела. А может, просто во всех семьях в ка-кой-то момент наступает такая ситуация, и не надо через нее проходить, чтобы быть кней готовым.

– А когда вы должны продать квартиру? – спросила Анна Петровна.– Скоро, думаю, после девятого мая. Мы же тоже понимаем, что не надо перед

праздником его нервировать.– Но… Олег Петрович… Может… Немного… Вы могли бы подождать и потом… По-

нимаете?.. Чтобы его не мучить.Олег не ожидал, что разговор примет такой откровенный оборот. Он сказал:– Я надеюсь, дед еще долго проживет.Это было смешно: как человек в таком возрасте может прожить долго? Она про-

шептала:– Простите меня, пожалуйста, я правда не в свое дело вмешиваюсь… Но…Он же

просто не сможет в другом месте. А в этой квартире столько лет прожито с супругой…Стало очень тихо, хотя и до этого все сидели молча. Просто Паша перестал звенеть

ложкой.– Паша, – ласково сказала Лена, – отведи Антошу поиграть.– Спасибо, – Паша взял брата под мышку и ушел. Лена собрала чашки и тоже

ушла на кухню. Непонятно было, что такого Анна Петровна сказала, что они всеповскакали. Олег походил по комнате, взял стул, подсел ближе.

– Это он вам сказал? – спросил он.– Что?– То, что всю жизнь… прожил с супругой…– Конечно.– Ясно… Я думал, у него это прошло…Что хоть за загадки, говори нормально!– Что прошло, Олег Петрович?– Анна Петровна, вы добрый человек, хотите помочь, мне неудобно даже… Но, я

вижу, надо вас в курс ввести… Что он вам еще про супругу рассказывал?Нужно было держать ухо востро.– Ничего такого… Что воевали вместе, что прожили долго и дружно, что она скон-

чалась…

– Когда?– Шестнадцатого июля…– Какого года, Анна Петровна?– Я не спрашивала. Он сказал: «Шестнадцатого июля»… Получается, прошлого го-

да?Олег снова стал ходить по комнате. Невежливо вообще так поступать, театр устра-

ивать. Если есть что сказать – говори!Он достал с полки фотоальбом.– Сорок четвертого года, Анна Петровна… Вот, смотрите…Из-под картонных страниц посыпались мелкие, «неформатные» карточки и по-

желтевшие тетрадные листочки, наверное, письма.– Вот, смотрите, фотографии… Свидетельство о смерти… Отцу год было, когда ее в

госпитале убило при бомбежке. Дед его один вырастил и не женился потом никогда…Анна Петровна взяла в руки точно такую же фотографию, с какой стирала пыль в

квартире Старика: молодая красивая девушка в погонах стояла у кирпичной стены иулыбалась. Только это карточка была как вчера напечатанная, потому что пролежалавсе годы в альбоме и не видела солнечного света.

– Вы простите, ради бога, – сказал Олег, – но дед то нормальный, то, как говорит-ся, «находит». Мы поэтому и хотим его поскорее к себе перевезти. Раньше я простозаезжал каждый день, а теперь вижу, что одного его оставлять нельзя… Нам докторговорил, такое бывает. Когда человеку кажется, что он всю жизнь по-другому про-жил… Заберу после праздников…

Анна Петровна встала, но не успела сделать шаг, как в дверь влетел Антошка, об-нял ее за коленки и уткнулся мордочкой в юбку.

– Давно ему это стало казаться?– Не помню… С лета… Может быть, с июля.– Какого года?– Этого года, – ответил Олег.

Глава вторая1

Восьмого мая Старик встал рано и долго приводил себя в порядок: брился, приче-сывался, потом надел костюм и вышел на улицу. Впервые за двадцать лет (тогда быласвадьба внука) он купил цветы: не три гвоздики и даже не пять, а букет дорогих чай-ных роз с длинными черенками.

Не останавливаясь, прошел пешком три трамвайные остановки, поднялся по сту-пенькам и позвонил в дверь.

– Доброе утро, – сказал он, – поздравляю вас с наступающим Днем Победы.– Спасибо… – Анна Петровна застыла на пороге, она явно не ждала гостя. – Ой,

проходите, пожалуйста. Что же вы ушли из дома! Сейчас к вам пионеры должны…Она пошла в ванную – наливать воду для цветов, а когда вернулась, Старик сидел в

центре комнаты на дедушкином стуле.– Анна Петровна, у нас с вами стулья одинаковые.– Да… Действительно.– И у Степановых тоже. Помните? Ну когда чай пили… И «стенка» у них, как у вас.– Знаете, по-моему, и как у вас!

Они засмеялись.– Да, – сказал Старик, – Точно подмечено! Мы с ними просто одновременно поку-

пали уже недавно – в семьдесят восьмом.Анна Петровна поставила цветы в вазу. Она все думала о том, что Старик сидит на

дедушкином стуле, но пока не знала, что именно она об этом думает. А Николай Ни-колаевич откинулся на спинку и продолжил:

– Мы, я помню, ездили за «стенкой» с супругой… и со Степановыми в Курск, тампокупали… А это что у вас?

На диване лежали девчачьи джинсы, колготки и футболка.– Это внучкино.Старик открыл рот и глубоко задышал. Спросил восхищенным шепотом:– Она здесь?– Нет. Сейчас нет.– Внучка… – повторил он. – А сколько ей?– Тринадцать… Скоро четырнадцать.– Да это ведь совсем взрослая. Моему правнуку шестнадцать скоро, что подарить –

не знаю… А почему вы меня с ней не знакомите? У вас есть фотография?Анна Петровна подошла к письменному столу, открыла ящик и достала фотогра-

фию в рамке. Это была прошлогодняя фотка – в обнимку с родителями. Она протяну-ла ее Старику, а сама почему-то засмущалась и спряталась за дверцей шкафа. Хотеладостать пиджак, но не решилась нарушить звоном тишину. А тишина все длилась идлилась. Тогда она выглянула из-за дверцы. Старик сидел, как каменный, сосредото-ченно глядя на карточку.

– Красивая, – сказал он.– Да, – Анна Петровна испугалась и вся сжалась внутри.– Интересная девочка… Совсем маленькая, а глаза… очень красивые. Мне такие

нравились в юности. Я бы влюбился… Покойная супруга была на нее похожа… Жаль,не дожила…

Только что ведь нормально разговаривали, и вдруг его голос стал «спотыкаться»,он уставился безжизненным взглядом на фотографию, как тогда, в первую их встречу– за окно. Анна Петровна поняла, что она думала про стул. Ей не нравилось даже нето, что Старик на него сел, а то, что сказал, что такие стулья у всех. Этот самый луч-ший, любимый и единственный с детства дедушкин стул – у всех?

– Прекрасное фото! – сказал Старик. – И дети прекрасные! А ваша дочь или сын?Анна Петровна задумалась, словно решая, кого из этих двух людей взять себе в де-

ти. Вышла из-за шкафа при полном параде, в пиджаке с орденами.– Дочь, – сказала она, забрала фотографию и положила обратно в ящик.Старик какое-то время молчал, глядя на «стенку». Потом спросил:– Вы точно ее не в Курске брали?

2– В Курске. Точно – в Курске, – уверял Степанов, – это был семьдесят шестой год.

Я тогда заплатил и сразу поехал на трамвае на «окружную» ловить грузовик. Стоилаона, помню, двести семьдесят рублей, плюс двадцать пять мы отдали шоферу.

Степановы, зашедшие «ненадолго» к Старику, увлеченно включились в обсужде-ние вопроса. К этому и обстановка располагала: из квартиры почти все вывезли, кро-ме стенки.

– Я тогда сначала ее караулила, – вспомнила Нина Григорьевна, – а потом тебе по-могала грузить.

– Здравствуйте. Как ты мне могла помогать, она же тяжелая – вусмерть! Мне шо-фер помогал.

– Или я просто караулила…Старик ушел в прихожую и франтом закрутился у зеркала. Видел он совсем плохо,

но перед пионерами хотел выглядеть хорошо: трогал ордена, выравнивал,«притаптывал» их пальцами в сукно пиджака.

– Это Боевого Красного Знамени? – спросил он Анну Петровну.– Да.– А это?– Трудового.– Нормально висит? В целом красиво?..– Очень красиво…– Главное – дожили. Еще один День Победы…Бабушка говорила, что ей помогает жить День Победы и Новый год. Кажется, что

ты обязан дожить еще до одного 9 мая, еще до одного 1 января. Эти даты как будтопритягивают тебя, и, пока тянешься к ним, – живешь.

– Может, вам не ходить, Николай Николаевич? Вы себя чувствуете неважно.– Сегодня праздник, Анна Петровна, раз дожил – надо идти.– И все же лучше поберечься.– В молодости беречь себя надо. А сейчас зачем?Видимо, это была фирменная шутка на лестничной площадке.И снова что-то поменялось, Старик почти заплакал, ушел в другую комнату.– Мы к себе пойдем, – сказали Степановы. Они тоже были при параде, тоже соби-

рались на встречу со школьниками. Анна Петровна не знала, как разорваться междуними и Стариком.

– Я к вам загляну еще, с праздником!Степановы ушли.Она кинулась в комнату, Старик присел на кровать и держался за сердце. Не дви-

гался и даже старался не дышать, чтобы справиться с болью.– Плохо, Николай Николаевич, да? Подождите, я сейчас воды и «скорую».Два тяжелых, медленных шага до коридора и – сразу пулей в большую комнату, к

телефону. Набрала «03», а там – длинные гудки. И паузы между ними какие-тоогромные. Кажется, что кто-то уже снял трубку и молчит, а потом раз – и еще гудок.Нельзя ждать. Метнулась в кухню, налила воды. Если бы Старик смотрел в этот мо-мент в сторону дверного проема, он увидел бы, как она пронеслась там со скоростьюракеты, но именно в эту секунду он отвернулся и потянулся к портрету жены. АннаПетровна медленно, тяжело вошла в комнату, села рядом и, положив руку ему под за-тылок, напоила. Потом так же медленно, тяжело вышла и снова стремительно рвану-ла к трубке, но там были уже короткие гудки. Набрала еще раз. Опять – бесконечныедлинные.

– Аня!Что это было? Послышалось? Никогда он не называл ее запросто, по имени.– Аня! – простонал Старик.

– Николай Николаевич, – закричала она, – секунду, тут «скорая» не отвечает.– Аня!– Я иду! Сейчас, – крикнула Анна Петровна уже почти детским, девичьим голосом.

В любой момент могли ответить, но Старик звал пронзительно, почти плакал. Уже нио чем не думая и ничего не скрывая, она прибежала в комнату.

Но Старик вовсе не звал ее. Он отвернулся к окну и, прижимая к груди портрет же-ны, неистово причитал:

– Аня!В дверь позвонили. Она открыла. Красивые, отглаженные, на пороге стояли не-

сколько школьников и два курсанта из военного училища. Лиц почти не было видноза букетами.

– Доброе утро! С праздником! – заговорили они наперебой. – Мы от военкомата игороно к Николаю Николаевичу.

Она сказала, что человеку плохо и оставила ждать в коридоре. Вернулась в комна-

ту и застала Старика совсем прежним, теплым, просто немного усталым.– Анна Петровна… Простите, замучил я вас.– Все хорошо, Николай Николаевич. Как сердце?– Кто там пришел, я не вижу.– Пионеры.– А… Ну я сейчас.– С ума сошли? Умереть хотите?Он нашарил в кармане платок, вытер нос и немного успокоился. Сказал:– Мне получше.– Я вас не пущу.– Анна Петровна, сегодня 9 мая.– Восьмое.– Ну, оно – восьмое – как бы девятое. Сегодня же все мероприятия.– Николай Николаевич, восьмое – это восьмое, а девятое – завтра. Мы вместе с ва-

ми на парад пойдем, сейчас надо лежать.Старик обдумал предложение, встал и прошел пару шагов по комнате. Остановил-

ся.– Не смогу, – сказал он.Один из курсантов показался в дверном проеме.– А может, ваша супруга тогда съездит с нами и все расскажет?– Кто? – поднял на него глаза Старик. Его больше удивил сам вопрос, чем то, что в

квартире стоял незнакомец.– Супруга, извините, не знаю, как по имени-отчеству.Николай Николаевич медленно повернулся. Только что чужой, выплывший из

мрака прихожей молодой человек «поженил» их. Произнес то, что сам он никогда нерешился бы сказать ни вслух, ни себе самому – как будто признался за него в любви.И если сейчас Анна Петровна скажет: «Да, схожу», это будет означать, что она даетсогласие.

Старик ждал. Потом не выдержал и спросил:– Может, действительно, вы за меня сходите?

Она подошла и обняла его.– Конечно, схожу.Глаза Старика засветились, как у мальчишки, услышавшего «Да».– Только вы, – строго сказала Анна Петровна молодому человеку, – побудете здесь

и, если что, вызовете «скорую».– Обязательно, – сказал курсант.– А как ваша фамилия?– Курсант Антонов, вторая рота.Она обняла Старика еще крепче, прижалась губами к его глазам.– Анна Петровна… Анна Петровна…– Все хорошо, Николай Николаевич, я вернусь, и мы поговорим.– Я вам скажу тогда все…– Конечно… Дождитесь меня…Она собралась и вышла с пионерами. Курсант Антонов запер за ними дверь.Счастливый, сияющий Старик вернулся в комнату. Сердце стучало очень сильно,

но не болело. Несколько мгновений он улыбался и смотрел на улицу. Там было зеле-но и солнечно, а без очков даже красиво – просто пятна и пятна… Вдруг улыбка сошлас его лица, он взял портрет жены. Безо всяких очков каждая звездочка на погонах икаждый волос на голове стали видны отчетливо.

– Аня, – сказал Старик, – с праздником.3

Анна Петровна не думала о том, куда ее повезут, перед кем выступать и что гово-рить. Она согласилась, потому что волновалась за Старика и потому что это был един-ственный способ оставить его дома. После, когда ехали в зашторенном микроавтобу-се, она не разбирала дороги и волновалась: как он там, не причудится ли ему опятьчто-то, из какой роты курсант Антонов? Видно было, что парень он хороший, но знатьтакие вещи не помешает. Это, например, как когда мама уезжает на такси, и надо но-мер машины запомнить… Из второй роты. Курсант Антонов из второй роты… Автобуспотряхивало, перед глазами все плыло, стриженые кочанчики пионеров болтались изстороны в сторону. Собственно говоря, они не были никакими пионерами, и галсту-ков у них не было – просто школьники в белых рубашках.

Потом на несколько секунд она заснула. Не закрывая глаз, не поникая головой.Даже приснилось что-то. И в этот момент автобус остановился. Курсант подал руку,помог спуститься. Анна Петровна вышла, отходя ото сна, привыкая после полумракак солнцу. И только в этот момент поняла, что стоит во дворе своей школы.

Тут же из центрального входа выбежала целая свита детей с еще какими-то цвета-ми, все в бантиках. Тараторя на ухо поздравления, они взяли ее под руки, повели вздание. Коридоры были тихими и совсем пустыми, как если тебя выгнали с урока и тыбродишь до перемены. Свита то и дело угодливо притормаживала, давая ей отды-шаться. Шли медленно и долго.

Как только вошли в актовый зал, из динамиков грянул духовой оркестр. Тут же егозаглушил шум откидывающихся деревянных сидений – дети встали.

Завуч Ирина Сергеевна повела Анну Петровну на сцену. Раньше часто приходи-лось сюда забираться: на всякие утренники и спектакли. Иногда даже хлопали. Ночтобы вот так: овация до выступления… Круто…

– Значит, ребята, – строго сказала завуч, – после никто не расходится, все органи-зованно идут в театр. А сейчас женщина-ветеран расскажет про войну, про то, как оназа нас воевала.

Дети сели. Еще раз громыхнули сиденья. Надо было срочно что-то придумать, а вголове засело «женщина-ветеран». Это напоминало «человек-паук», «кит-убийца»или «вокзал-микрорайон». Ее подвели к микрофону, стало совсем тихо, она слышалатолько стук каблуков: своих и Ирины Сергеевны.

– Расскажите нам, – повторила Ирина Сергеевна, – как вы за нас воевали!Молчать было уже страшнее, чем говорить, она начала.– Мы за вас… – и остановилась. Увидела в третьем ряду Воронину, простую Воро-

нину из класса, и это сбило ее… – Мы за вас… – и тут уже разглядела всю«благодарную публику». Она была вообще не благодарная: кто-то смотрел в пол, кто-то – в сторону, кто-то даже – на нее, но совершенно пустыми глазами. А из-за шторпробивало жаркое солнце. Анна Петровна представила, что сейчас чувствуют ребята:душный зал, церберы за спиной, ни встать, ни выйти, солнце сводит с ума. И, вдоба-вок ко всему, на сцене не сверстник, читающий стихотворение, например, не пригла-шенный артист в красивом костюме, а маленькая, сгорбленная старуха. Так что, впринципе… она была с ними согласна. Потому что тоже смотрела, как завороженная,на эти лучи из-за штор и тоже ни о чем другом не думала.

– Мы за вас, – начала она, и после паузы это прозвучало совсем глупо. Получа-лось, не «мы за вас воевали», а просто – «Мы за вас». В том смысле, что – «не про-тив». Черт, мало того, что старая и горбатая, еще и запинается, слова сказать не мо-жет. Ирина Сергеевна решила помочь и зааплодировала.

– Значит, ребята, сейчас нам женщина-ветеран расскажет про то, как это было.Про лихолетье.

– Про что? – не поняла Анна Петровна.– Про лихолетье! – подобострастно шепнула завуч на ухо.Была только секунда, чтобы взять себя в руки и избежать провала, но нормально-

му человеку сложно вот так сразу понять, что такое «лихолетье» да еще внятно пронего рассказать.

– Расскажите нам, пожалуйста, про боевую молодость, про то, как вы совсем юнойдевушкой отправились воевать!

С чего она взяла, что воевать, а не танки ремонтировать? Ну да, когда столько на-град на пиджаке (особенно если в них не разбираться), кажется, что ты каждый деньтолько и делал, что Берлин брал.

Грянули аплодисменты. И она вспомнила, как когда-то давно (ей было лет, может,девять) сидели на даче, за большим деревянным столом, и бабушка чистила яблоки, адедушка копался в огороде. Бабушка сказала: «Я только закончила школу в сорок вто-ром. Пошла на фронт медсестрой».

Вот, точно, это и надо рассказывать, она это наизусть знает.– Я закончила школу в сорок втором, – сказала Анна Петровна, – и пошла на

фронт медсестрой. Мы были такими же молодыми ребятами, как вы. В нашем классебыло двадцать шесть человек.

Раздался смех, зашумели. Видимо, в каком-то классе тоже было двадцать шестьчеловек, и это показалось очень смешным.

– Как двадцать шесть панфиловцев, – грозно сказала Ирина Сергеевна.Тогда стояло совсем-совсем лето. Середина. Но еще до шестнадцатого июля, когда

кажется, что – все, конец фильма, курс – на осень. Все вокруг было зеленое и голубое.Даже не то что голубое небо и зеленые деревья, а просто: зеленое и голубое. Дедушкаприсел рядом, стал слушать. Бабушка называла много фамилий, они улыбались, какбудто не думали о том, что все эти люди погибли, а только что учились вместе и вся-чески проказничали. Получалось: не важно было, что человек умер, а просто важно,что жил.

– Васьянова помнишь?Они стали обсуждать этого Васьянова. И то ли тогда уже весь мир расплывался на

пятна без единой четкой линии, то ли сейчас – при попытке вспомнить. Весь мир: илиства, и лес, и лицо бабушки.

Она поняла, что часто думала о ней, плакала, но ни разу не вспомнила лицо. Чув-ствовала бабушкины запах и тепло, слышала шаги, а вот лица не было – только пятносреди других пятен.

Зал угомонился, Анна Петровна сказала:– И ни один из них не вернулся с войны… Я потом в сорок пятом году пришла на

вечер встречи выпускников, сидела одна с учителями. Смотрели альбом. Учителяплакали, а мне было перед ними стыдно… Но не за то, что я одна из класса осталась…

Она не забыла, что нужно говорить дальше. Просто бабушка в этом месте делаламногозначительную паузу и вздыхала, а раз так – нужно остановиться и вздохнуть.Чтобы все точно.

– … Мне было стыдно, что не слушалась их и училась… хуже, чем могла.Дети почему-то слушали, видимо, были выбиты из колеи простой человеческой

речью. Пыль, жившая до этого только в тяжелых лучах, постепенно накрыла весь зал.Воздух стал вязким, каждое слово повисало в нем и жило долго.

– Когда ты молодой, то хочется играть… И развлекаться. Но надо учиться, ребята!Учителя сидели на первых рядах. Им тоже нравилось.– Представьте себе, – пристально посмотрела в зал Анна Петровна, – что из всего

вашего класса останется в живых только одна какая-нибудь девочка. А остальные по-гибнут. Останутся молодыми навсегда. И эта девочка будет расти, взрослеть, даже со-старится. И встретит будущее.

Последние слова были совсем уже «не по протоколу», но завуч сияла. Она неочень вслушивалась в смысл – общая интонация и патриотизм происходящего каза-лись гораздо важнее.

Видимо, закружилась голова, потому что, как бы свет ни кружил пыль по залу, онне смог бы перевернуть воздух ногами вверх. Даже не сам зал с ребятами, а воздух:как будто все остались на своих местах, а он перевернулся. Значит, точно – голова.Лица стали превращаться в пятна, но не в те цветные, как на даче, а в блеклые ипыльные.

Анна Петровна обернулась. Ирина Сергеевна проникновенно слушала, подперевподбородок кулачком, и тоже расплывалась.

В этот момент Лика подумала, что когда-нибудь умрет. Пятна перед ее глазами намгновение уступили место чистому воздуху, и в нем она отчетливо увидела бабушку.Бабушка молчала, потупив взгляд, как будто тоже чувствовала, что Лика умрет. Нуж-но было скорее говорить, и не всякую чушь про мертвых одноклассников, а что-

нибудь хорошее, правильное, про учебу. Но Лика молчала. Она смотрела на бабушкуи машинально крутила на левой руке колесико ее без спросу взятой «Ракеты».

– Обязательно надо учиться… Ребята… – сказала она. – Перед вами открыты вседороги… Все пути… Если будет война, вы же не сможете учиться. Главное в жизни –учиться и быть… вежливыми.

Точка была поставлена отличная, Ирина Сергеевна захлопала, зал подхватил.

Глава третья1

Никого не было в этот день быстрее Лики. Не разгримировавшись, старушкой, онапробежала через пустыри, потом – вдоль стадиона, а потом – вдоль нового гастроно-ма к остановке. Трамвая не было видно вплоть до горизонта. Он мог прийти через ми-нуту, а мог – через пятнадцать.

Она побежала дальше, и в этот момент испортилась погода. Словно не было ника-кого солнца, а пыль не переворачивала воздух вверх ногами. Тучи летели по пятам,обгоняя ее и накрывая город тенью.

Лика остановилась около дома Старика и подумала, что должна обязательно зайтик нему сейчас. Но через мгновение уже бежала дальше.

Было около двух часов дня, зрители еще не толпились у входа, почувствовать пре-мьеру можно было только по ярким, в полтеатра, афишам. Не притормозив ни на се-кунду, собрав все гудки трамваев и машин, она забежала в театр через «служебный» ипомчалась вверх по лестницам. Подальше от сцены, от звуков настраивающегося ор-кестра, выше, еще выше. Оттолкнулась, взлетела и приземлилась уже в центре гри-мерки.

Сначала обернулся военный, потом Елена. Лицо у нее было белое и глаза – белые,как у человека, который понял, для какой жизни рожден и смирился с этим. Они непонимали, что за старушка стоит перед ними, почему так тяжело дышит.

– Елена Валентиновна, – сказала Лика, – извините меня, пожалуйста.

2В полседьмого перед главным входом народа было пруд пруди: мужчины в костю-

мах, женщины с прическами, дети в костюмах и с прическами. Кто-то на маленькойплощадке перед театром неуклюже парковал автомобиль, кто-то приехал на трамвае,люди ждали друг друга. Стояла духота, дождь мог начаться в любую минуту и не на-чинался уже несколько часов.

Анна Николаевна по традиции собрала всех актеров на сцене, чтобы пожелать уда-чи.

– Друзья мои, – сказала она, – жизнь спектакля меряется годами. А премьера – этопервый шаг. Так давайте сделаем его уверенно, с любовью к музыке и нашим зрите-лям.

Артисты зааплодировали. Они знали ее слова наизусть, но все равно было прият-но.

– А где наша Графиня? – спросила Анна Николаевна. – Я не вижу Леночку.Никто не знал, где она.Анна Николаевна поднялась на второй этаж и постучалась в гримерку. Один раз,

другой – никто не отозвался. Потом вдруг Елена ответила:

– Я здесь. Все в порядке.Показалось, что совсем не в порядке: дверь заперта, голос странный, и вообще –

почему-то полная тишина внутри.– Леночка, как вы?.. Зрители уже в зале.Опять несколько секунд было тихо, а потом Елена снова ответила громко и отче-

тливо:– Я знаю. Я буду точно на свою мизансцену.

3В семь часов ноль-ноль минут зрительный зал напоминал цветочный базар. Аро-

маты смешались, было душно, и все зааплодировали, чтобы спектакль начался.Школьники сами по себе, без шиканья учителей прекратили болтать. Потому что

свет погас, занавес открылся и потому что зазвучала музыка: настоящая, не из дина-миков. Все вместе это оказалось так здорово, что, пооткрывав рты, дети уставились насцену.

Анна Николаевна по старой привычке уселась на откидное сиденье последнего ря-да. Декорация была в новаторском стиле: накрененные стены из гигантских играль-ных карт. Ей это не очень нравилось: куда приятней перенестись в настоящее девят-надцатое столетие, с колоннами и прочими штуками. Но… она всегда считала, что ре-жиссерам виднее, какие сейчас современные тенденции.

По сцене ходили офицеры с эполетами и дамы с веерами. В полумраке они сталки-вались друг с другом, а после в ужасе шли прочь – в другую часть сцены, сталкиватьсяс другими, такими же. Это тоже была задумка режиссера и тоже – не очень нравиласьАнне Николаевне, но она всегда придерживалась мнения, что Чайковского не испор-тишь. Герман, певец Сережа Громов, пел уверенно. В отличие от своего героя, он былнатурой не страстной, а вокалистом – крепким, в общем – спектакль шел хорошо.

И все же сердце у директора театра было не на месте. И она, и труппа делали вид,что все хорошо, а ничего не было хорошо!

Когда две недели назад девочка пропала, стали думать, как теперь быть, как делатьиз Лены Графиню. Эксперименты молодых гримерш ни к чему не привели, а москов-ский режиссер-новатор предложил свое московское новаторское решение. Попробо-вали.

На следующую репетицию Елена вышла, закрыв лицо японской маской старухи, а,когда приходила пора петь, убирала ее в сторону. Смотрелось глупо. Сделали пере-рыв, проковыряли рот побольше, попробовали петь в дырку.

– А как зритель поймет, почему вдруг маска? – спросила Анна Николаевна у ре-жиссера.

– Это нормальный современный ход, – ответил он, но тоже без особого энтузиаз-ма, чувствуя, что ерунда какая-то получается, – в этом есть эротизм. И потом: Германже сумасшедший. Ему все это как бы кажется.

– Но он же потом с ума сошел, к концу произведения?– Анна Николаевна, я что мог – предложил! У нас форс-мажор!Леночка нервничала, почти плакала. Тем не менее лучше ничего не придумали.

Заменили только японскую маску на венецианскую: все ближе к нашей реальности.За спиной у Анны Николаевны еле слышно зазвенели колечки, зашуршал бархат.

Это Андрей, военный, Ленин молодой человек, вошел и замер у самого входа. Остава-лось несколько тактов до появления Графини, Анна Николаевна не выдержала и за-

крыла глаза.Елена вступила чисто и красиво, как даже на репетициях не получалось. Зрители

захлопали. Значит, дело не в гриме! Чуть лучше, чуть хуже или вовсе маска – Чайков-ского не испортишь. Молодец, Леночка! Сколько же пришлось ей пережить, а ничего:собралась, настроилась и показала профессиональный уровень!

Анна Николаевна вытерла платком слезы, нахлынувшие еще в глубине сомкнутыхвек, и первое, что увидела перед собой, – восхищенное лицо Андрея. Тогда она тожеповернулась к сцене, но Лены с маской там не оказалось. Под сводом гигантских картстояла и пела настоящая восьмидесятилетняя старуха, которую Анна Николаевна од-нажды уже встречала: за день до смерти Валерия Ивановича, в гримерке. Но ВалерийИванович умер, и никто, кроме него, не смог бы «повторить» это лицо. Тем более по-сле того, как грим пропал.4

Бывает такая погода, когда спать хочется всем. И метеозависимым старикам, и не-метеозависимым старикам, и вообще – не старикам, а взрослым, детям и даже моло-дежи. Непонятно откуда сонный воздух приходит в город, транспорт ходит медлен-нее, люди начинают зевать. Пока бегают по делам, им еще кажется, что день – обыч-ный, но стоит только сесть – сразу клюют носом.

И тут – бей себя по щекам, подставляй шею под кран – ничего не поможет. Сон-ный день цепко вцепляется в город по обе стороны реки, и ничто его не прогонит, по-ка сам он не закончится.

Первыми заснули метеозависимые старики Степановы. Они еще утром, вернув-

шись в свою квартиру, решили немного отдохнуть и аккуратно, чтобы не помять па-радных костюмов, прилегли на диван. Степановы боялись умереть во сне и по отдель-ности и даже не знали – чего больше. Поэтому обычно, специально не сговариваясь,старались спать по очереди. Но сейчас их сморило вдвоем, унесло далеко, и супругилежали неподвижно, похрапывая в унисон, не помня в глубине черного сна ни о ка-ких страхах, кроме страха помять костюмы.

В середине дня они проснулись, Александр Петрович обнял Нину Григорьевну:– Все хорошо, Ниночка, дожили до 9 мая.Она тихо плакала, глядя на «стенку»:– Мы тогда могли взять четырехсекционную… неполированную… А я хотела поли-

рованную, но они были только трехсекционные… Я потом всю жизнь жалела.Александр Петрович обнял ее еще крепче, и они снова заснули.Курсант Антонов из второй роты долго ходил взад-вперед по прихожей, а потом

Старик дал ему посмотреть фронтовой альбом. Антонов, как ребенок, открыл рот, за-листал картонные страницы и утонул в фотографиях. Он не мог поверить в то, чтобравый военный на снимках и Николай Николаевич – это один человек. Раньше емуказалось, что дети и старики – что-то вроде отдельных видов животных или явленийприроды, существующие в своем неизменном виде, в специально отведенных для нихместах. Как есть косули, облака и камни. Камень никогда не станет облаком, косуляне станет камнем. И посередине всего этого есть он, Алеша Антонов, собственно, чело-век.

А теперь получалось, что раньше Старик тоже был «собственно человеком», а сей-час стал тенью, дальше облаков, мертвее камней. Что тогда сделается с ним, с Але-

шей, когда его лик изменится и никто не узнает в новом старике теперешнего, настоя-щего Антонова? Никто, даже он сам? Кого нужно призвать в свидетели, чтобы его за-помнили сейчас хотя бы немного похожим на себя? Кто и за что будет любить его встарости?

Антонов заснул, заложив пальчик между зимой сорок третьего и весной сорок че-твертого, потому что в сорок третьем, в феврале, бомбой убило фотографа вместе с ап-паратом и целый год потом героические события в полку никто не фиксировал, покане выменяли ФЭД на мешок трофейного мыла.

На сцене оперного театра в это время заснул Герман и все офицеры, которые игра-ли в карты. Конечно же, понарошку – по замыслу московского новаторского режиссе-ра. Видимо, вследствие этого же замысла заснули многие школьники в зале. Педагогине стали их будить, потому что хоть спать в театре, конечно, неприлично, но будитьтех, кто заснул – больше шуму получится. Наступила полная и редкая гармония: ктохотел – смотрел спектакль, а кто хотел – наслаждался музыкой во сне. Паша при-мкнул к последним и тихо посапывал на шершавом бархатном кресле.

Ведь всегда так бывает, что кто-то хочет спать, а ктото – работать, вечно люди другдругом недовольны. И как здорово, когда спать в городе хочется всем.

5

Николай Николаевич сначала сидел на стуле, потом в кресле, потом «дышал воз-духом» на балконе и долго ворочался в кровати. Но редкая, строгая человеческаятрезвость не давала ему уснуть.

Он встал в коридоре перед зеркалом и, хотя почти ничего уже не видел, аккуратнопоправил рубашку, галстук и ордена. Еще в отражении разглядел, что курсант спит,развернулся и беззвучно обошел его. Встал на стул, достал со шкафа завернутую втряпку шкатулку. Вернулся в свою комнату, положил на стол. Тряпка была невзрач-ная и пыльная, но черная шкатулка – совершенно чистая, так что невозможно былоопределить, сколько лет она пролежала на шкафу, под старой и новой пылью.

Открыл крышку. Тронул металл. Взял пистолет в руки. Это был редкой красотынаградной ТТ, ладный, тяжелый, благородной вороненой стали. Долгие годы он хра-нился в хорошей смазке, так что – пришлось разобрать, вытереть, проверить. Патро-ны хранились отдельно. Как опытный и ответственный военный, Николай Николае-вич знал, что в мирное время их нельзя держать вместе.

Он вышел из дома спокойной, уверенной походкой молодого человека. Если быкто-то смотрел на него со спины, то ни за что не сказал бы, что это идет девяностолет-ний старик. Но улицы вымерли, люди спали там, где их застал сонный день, а те, чтоизредка встречались, плелись сомнамбулами, не обращая ни на кого внимания.

Подошел трамвай. Старик вскочил на подножку. Салон был пуст, он не стал са-диться, а только взялся за поручень и уставился в окно. Сначала поплыли кирпичиобувной фабрики, потом темные-темные листья сквера, а потом появилась река, кото-рой он не видел уже много лет и которая совсем обмелела, как будто ее не было вовсе.

6

Вторым не спавшим человеком, конечно же, была Лика. Каждую секунду она по-мнила о Старике и каждую секунду хотела убежать из театра. Сначала клялась: доде-лать грим – и рвануть. Потом спектакль начался, как магнитом потянуло к кулисам, и

музыка, волшебная для зрителей, ей показалась страшной. Захотелось убить Пушки-на с Чайковским за то, что все так медленно, что Графиня поет не сначала.

Потом Елена начала петь, и уже невозможно было уйти. Лика много раз слышалана репетициях ее сильный и красивый голос, но сейчас в нем появилась какая-то тай-на, которой не было раньше, без которой ни сила, ни красота не имеют смысла.

Ну и понятно, что Лика не просто стояла, открыв рот – прежде всего, она следилаза гримом. Пока Елена пела, стоя на месте, все было еще ничего, но когда стала хо-дить и жестикулировать, вот тут сердце забилось и упало куда-то сразу, минуя пятки,ниже пола.

Тем не менее время шло, ничего плохого не случалось, дедушкина школа даваласебя знать. И тогда, отступая шаг за шагом от кулис, отрываясь от музыки, как отвластного притяжения большой планеты, Лика вышла в коридор, спустилась на пер-вый этаж и пулей вылетела на улицу. Тут же угодила под притяжение другого гигант-ского тела – трамвай проехал перед самым носом, истерически зазвенел, перепугав-шись больше ее самой. В салоне было пусто, ну, может быть, сидел один пассажир.Она не успела его разглядеть – вскрикнула от неожиданности и даже немного разо-злилась.

Вечно эти трамваи носятся как угорелые, скатываются с горки после «обувной» искорость не сбавляют. Но думала она об этом недолго – только ту секунду, пока трам-вай проносился мимо щеки. Потом рванула дальше, заставляя ноги бежать быстрее,рассерженная, что ее заставили притормозить.

Несколько капель упали на голову: одна-две около Старого моста и две-три у 21-йшколы. Дождь все-таки потихоньку собирался. Она подумала о том, что, слава богу,на ней нет грима, и о том, что за все время, пока была бабушкой, ни разу не было до-ждя. На Челюскинцев перед парикмахерской нырнула во дворы, выставила головувперед и пронеслась через уже мокрые листья вверх, к зеленому холму, к лестнице,ведущей на улицу, где жил Старик.

Лика так за него волновалась, что даже не подумала, как все объяснит: кто она та-кая, куда подевалась Анна Петровна. Ну и что? Пока человек жив, с ним можно пого-ворить и все объяснить. А если он умер, если горло не способно издать звука, никако-го разговора не получится. Одни нервы.

Она влетела в подъезд, поднялась по лестнице и вдруг увидела, что дверь в кварти-ру приоткрыта. Тихонько вошла, притаилась. Из комнаты доносился гневный голосОлега, внука Старика:

– Кто вас здесь оставил?!!– Его жена, – робко отвечал курсант.Лика сделала еще шаг к двери.– Какая жена?! Что вы несете?– Вот эта, с фотографий, – Антонов нерешительно указал на черно-белые военные

снимки.– Это он вам про нее рассказал?– Так она сама тут была, а потом в школу поехала.– Она?! – Олег чуть ли не в лицо ткнул курсанту фотографию молодой Ани в воен-

ной форме.– Ну да, а какая еще? – ничего не понимая, ответил курсант.

7

Легко бежать быстро, когда знаешь – куда. Лика рванула с места, надеясь, что идеяпридет по дороге: может быть, на лестнице, может быть, во дворах или на улице. Ноона пришла в трамвае. Водитель вообще еле притормозил, открыл двери и сразу за-крыл: никого не было в салоне и никого на остановке. Лика успела нырнуть внутрь,сама не понимая зачем. Просто они как-то одновременно сошлись с трамваем в однойточке: она, вылетев из дворов, а он – скатившись с горки. Получилось по привычке,что ли: раз есть трамвай, надо в него прыгнуть.

Медленно поплыла мимо красная стена, потом начался сквер, и ветер всколыхнулчерные кроны на деревьях. Лика включила телефон, набрала номер.

Антошка сидел дома один. Мама ушла на работу, папа к дедушке, а Паша – «в опе-ру». Было сказано ничего не трогать, но смотреть никуда не запрещалось. Поэтомуон, ничего не нарушая, просто встал в прихожей у телефонного аппарата и с любо-пытством смотрел, как тот трясется, как дребезжит на диске разболтанная скобочкавозле цифры «ноль».

Лика ждала долго, трамвай уже почти переехал через реку. Она набрала другойномер.

Паша сидел в опере, и, слава богу, что с краю ряда. Телефон зазвонил в кармане,физичка Эмма Львовна посмотрела на Пашу, следуя ее же выражениям, «как Ленинна буржуазию», и, испугавшись, он выбежал в фойе, не успев даже посмотреть, ктозвонит.

– Алло! – прошептал он.Лика тоже зачем-то прикрыла трубку рукой, хотя никого вокруг не было:– Паша, здравствуй, это Анна Петровна. Ты не подскажешь, в каком поселке у де-

душки дача?.. Спасибо большое.Он уже почти закрыл свою «раскладушку», как вдруг увидел имя вызывавшего

абонента. Вернулся в зал, сел на место. Его затрясло, потому что чудес не бывает, по-тому что две недели назад Лика пропала, а виноват во всем он. Неизвестно, жива лиона вообще. Была бы жива – давно нашли бы. Он не понимал, почему у Анны Петров-ны ее телефон, как они могут быть связаны. Артисты пели, музыка играла громко, иПаша, вглядываясь в лицо Елены, узнавал в нем совсем другие черты.

8

Она не знала расписания, поэтому решила рвануть прямиком на платформу. Полу-чилось так же, как с трамваем: успела. Поезд тронулся.

Несколько дачников с тележками сидели молча и не двигаясь, так что, можно счи-тать, никого в вагоне не было.

Сначала шли остановки на «километрах», а потом – нормальные названия стан-ций. Каждое новое – короче и мрачнее прежнего, вообще – погода портилась.

Если говорить честно, то Лика устала и даже немного была довольна тем, что по-езд едет медленно – значит, она успеет отдохнуть перед тем, как бежать снова. Но по-том стало стыдно так думать, она вышла в тамбур и начала разминать носочки, пру-жинить на них, готовиться к новому бегу. Дело в том, что эта электричка не остана-вливалась у нужного поселка, поэтому «за одну станцию до» Лика спрыгнула на плат-форму и побежала вглубь леса.

Чтобы не споткнуться, она смотрела под ноги. Последний, и без того тусклый, светна глазах уходил с мохнатых стволов вглубь прошлогодних листьев, а с листьев –вглубь мокрой хвои. Тропинка привела в никуда, но справа уже слышался шум зали-ва, и Лика, перепрыгивая сломанные деревья, поспешила к нему.

Бежать по берегу было легче, кеды почти не тонули в песке. И вообще она подума-ла, что, несмотря на все минусы, сегодня только восьмое мая, а значит – до первогоиюня далеко-далеко. Долгая, бесконечная летняя жизнь начнется не скоро, обратныйотсчет не начат, и до его начала будет еще много-много дней, когда никуда не нужноторопиться.

Несколько раз она закрывала глаза и бежала в темноте, потому что берег был пря-мой, споткнуться – не обо что, а волны ее не касались. Потом за поворотом появилисьогни поселка, вернее, один огонь, в одном окне. Входа со стороны залива не было, и,обежав дом вокруг, Лика влетела в комнату.

После темного побережья резкий свет лампы слегка ослепил ее. Неразличимыйсреди других предметов, Старик стоял спиной и не двигался. Услышав, что кто-то во-шел, он медленно опустил тяжелый ТТ на тумбочку, за проигрыватель, и начал пере-бирать пластинки. Вглядываясь в их «пятачки», он как будто выбирал, что поставить,но видеть, конечно, ничего не мог. Очки лежали на столе в центре комнаты, а без нихмир представлял собой для Старика размытое поле с одуванчиками.

– Аня, – то ли спросил, то ли позвал он.Лика не ответила. Она тяжело дышала после бега, говорить было трудно. А Старик

не поворачивался. Может быть, не хотел разочаровываться, а может, просто не былуверен, что и вправду кто-то вошел. Но продолжал тасовать, как карты, случайно под-вернувшиеся «Риголетто» и «Бременских музыкантов».

– Николай Николаевич, зачем вы уехали? Мы за вас так перепугались.Он отозвался моментально, потому что успел обдумать ответ на случай, если ему

не показалось.– Я всегда вашу походку узнаю.Лика посмотрела на свои кеды. За время общения со Стариком на ней впервые не

было бабушкиных туфель. Она заговорила уставшим голосом, не пытаясь кого-то изо-бражать.

– Я вам мешаю, Николай Николаевич? Вы хотели побыть один?– В нашем возрасте этому уже невозможно помешать, – ответил Старик и опустил

пластинки на тумбочку. Лика подошла совсем близко. Они обнялись. Вдруг НиколайНиколаевич стал двигаться в танце: медленно, почти на месте, точно попадая в ритм.Лика поддалась, и какое-то время они танцевали.

– Вам нравится эта музыка? – спросил Старик.– Какая музыка?Он продолжал движение в полной тишине. Лика обняла его крепче и стала цело-

вать в морщины, как когда-то дедушку. От усталости она уже не думала о конспира-ции, потому что вообще происходило что-то странное, и если Старик все это время невидел, что перед ним девочка, значит – был уже совсем далеко, и то, что в обычнойжизни могло иметь значение, сейчас пропало навсегда. Они оказались у окна, где сто-ял проигрыватель.

– Аня, – Николай Николаевич взял ее лицо в свои огромные ладони, – вот я тебя инашел.

Пальцы были не шершавые, как у дедушки, а наоборот, очень гладкие и теплые.Лика и раньше часто их касалась, но никогда не чувствовала глазами. Старик уже по-чти ничего не видел, ее лицо было для него как пятно света, и он наклонился, чтобыстало светлее.

– Мы так волновались, – сказала Лика.– Я понимаю… Еще бы тут не волноваться. Но теперь-то все позади.– Дело даже не во мне. Но вот дети – вообще с ума сходили.– Это они могут… Орали?– Нет, но волновались.Она не понимала, почему Олег или его жена должны орать? На кого? Вообще, ка-

залось, что они говорят о разном.– Орали, – пробормотал Старик, – еще бы, тут и взрослый с ума сойдет… Ты целу-

ешь меня?Лика оторвалась от его губ, а потом, чтобы не было так стыдно, поцеловала еще

раз и сказала:– Да.Старик крепко зажмурился, тоже поцеловал ее. Сначала – в губы, потом – в воло-

сы.– Шелковые, – сказал он, – всегда были шелковые… Ты, Аня, не волнуйся… Дети

поорали – и перестали, обычное дело… А сына я забрал… Детей много было, все ора-ли… Живой, слава богу, ты не волнуйся.

Он говорил явно о другом и явно не ей. Стало страшно.– Я ненадолго, – слегка отстранилась Лика.– Ты всегда ненадолго, – сказал Старик, – но побудь еще чуть-чуть…Тогда она обняла его снова и стала гладить лицо, целовать в щеки. Старик поцело-

вал ее в губы и расстегнул рубашку. Распустил волосы. Лика закрыла глаза.– Побудь еще чуть-чуть, – сказал он. От рук, опустившихся на грудь, стало холод-

но.– Я…– Знаю, – не дал договорить он, – ты думаешь, я совсем псих и ничего не вижу?..

Мертвые не воскресают… Но – в последний раз… Ты же так редко приходишь.– Я не уйду, не уйду.За окном было уже совсем темно, и они зажмурились, чтобы стало еще темнее. Он открыл глаза первым. Тихий полуденный свет пробивал облака, хвою, занаве-

ски, терялся где-то по дороге и падал в комнату тем, что от него оставалось, каким-тоуже совсем белесым туманом. Аня, молодая и красивая, смотрела без укора, но с гру-стью, как будто прощаясь и говоря, что что-то последнее и нестрашное между нимиможет произойти только сейчас. Но ответить на это было ничего нельзя. Он обнял ееи приник к губам, она ответила, а потом долго гуляли в хвойном лесу у дачи и целова-лись под гул военного товарняка.

Вернувшись в дом, они разделись спокойно и бесстрастно, как будто это было нуж-но не для любви, а для прощания. Он взял ее голову в ладони, поцеловал, крепко при-жимаясь, чтобы быть близко и не видеть глаз. Но глаза все равно были видны, тогдаон закрыл свои, а когда открыл вновь, увидел вместо Ани только пятно света.

Сначала поцелуи Старика были горячими, потом влажными, и по слезам, которые

он оставлял на ее теле, Лика поняла, что одежды на ней почти не осталось. Было бы,наверное, очень стыдно, если бы она не понимала, что Николай Николаевич почтиничего не видит. Он смотрел пустыми глазами, свет, бивший непонятно откуда, попа-дал ему прямо на лицо.

День все никак не заканчивался. Они лежали на убранной, застеленной «на зиму»

кровати без простынь и наволочек, потому что была уже осень и на даче никто нежил. Аня, мокрая от его слез, откинулась глубоко к стене, а он внимательно разгляды-вал ее, понимая, что нужно запомнить лицо, но не зная – как, как вообще запоминаютлица. Тогда зажмурился, и, видимо, все же ему удалось это сделать, даже более того:запомнить на всю жизнь только это лицо, только эти руки и запах только этого дня.

И вот, возмужавший, небритый, пропахший всеми военными запахами от табакадо мяса, он стоял на пепелище разбомбленного день назад госпиталя. Это был конецвойны, и это был тыловой госпиталь, и ехал он сюда пять дней, чтобы увидеть в пер-вый раз сына. И в первый раз за три года – жену. И в первый раз – сына и жену вме-сте. Заметив его, слезающего с машины, уцелевшие после бомбежки дети заорали какрезаные. Они хранили ужас последней ночи где-то очень глубоко и боялись выпу-стить его наружу, потому что выпущенный на волю ужас сам по себе никуда не улета-ет, а остается рядом – смотреть на тебя. Но сейчас, при виде взрослого мужчины, на-стоящего вояки с орденами, они почувствовали, что – пора, и заревели что есть мочи,чувствуя силу, которая их защитит. Он сразу понял это и пошел навстречу, не прячаглаз. Ветер дул в его сторону, черный дым летел в глаза, и на всю жизнь с тех пор онстал плохо видеть.

И тогда он представил, что сейчас из-за остова корпуса с надписью «пять» выбе-жит Аня и обнимет его. Ведь пока идешь, может произойти что угодно. Да, была бом-бежка, да, все погибли, но эти-то ребятишки выжили. Значит, может быть, и ей повез-ло?

И он так сильно хотел этого, что Аня, в чистой, отглаженной форме (совсем как нафотографии, которую ему посылала) выбежала из-за пятого корпуса и поцеловала вгубы. Стало темно, он остановился. Поцелуй был теплый, все было хорошо, един-ственное: дети орали и жались к его ногам. И Ани не было.

Он закрутил головой, но тут же перестал, потому что дети могли подумать, что онхочет стряхнуть их с себя. И все они были чужие и взрослые. Не было среди них,сколько ни вглядывайся, ни одного двухлетнего мальчика.

Он отдал им еду и сбежал, куда глядели глаза: вверх по лестнице бывшего пятогокорпуса, на верхний этаж, в черную комнату с широким окном.

Отсюда был виден внутренний двор с еще догорающими конструкциями, мертвы-ми людьми, железными кроватями и одним единственным деревом. Ани не было.Вернее, она была когда-то давно, и даже еще совсем недавно, но теперь ее уже не бы-ло. Потому что прощание – это очень просто, не бывает двух прощаний. И для нихоно состоялось тогда, в сорок первом году, осенью, на даче, и наивно было полагать,что можно вот так проехать пять дней на поезде куда-то на восток и отменить своепрощание, сдать обратно в кассу, как билет на поезд.

– Аня, – сказал он не себе и не ей, расстегнул кобуру, достал пистолет. Дети заора-ли снова, стали звать его, ктото побежал вверх по лестнице. Он передернул затвор иприставил холодный ствол к горлу.

– Товарищ военный! – закричал кто-то снизу.Он спустил курок, и сначала показалось, что произошла осечка. Нажал еще раз.

Опять метал звонко лязгнул, тогда он понял, что просто забыл вставить обойму в ру-коятку. Как опытный и ответственный человек, тем более находясь в тылу, он всегдахранил патроны отдельно. Зарядил оружие и снова приставил ствол к горлу.

– Товарищ военный! – раздалось за спиной. Он обернулся. Девочка лет тринадца-ти, тяжело дыша, стояла на пороге, а на шее у нее висел закутанный в одеяло маль-чик, совсем маленький, от силы лет трех.

– Вы что! – заорала она и прямо с ребенком повисла на его руке. Выстрел прогре-мел в разрушенном корпусе.

– Аня, – повторил Старик и понял, что не помнит ее лица. Свет перед глазами

имел форму человеческой головы, но почему-то не получалось «надеть» на этот светте черты, которые он помнил столько лет. Может быть, днем и удалось бы, но ночьопустилась на поселок, не стало видно ничего даже в ближней части комнаты.

И все же было тепло от того, что сама Аня, пусть даже невидимая, лежала рядом:нежная, тихая, молчаливая, не столько смущенная, сколько удивленная своей наго-той.

– Так и с ума сойти недолго, – сказал Старик, медленно высвободил руку и потя-нулся за проигрыватель. Лика открыла глаза и увидела, как свет, бивший все времянепонятно откуда, блеснул на черном металле пистолета. Старик поднес ствол к гор-лу. Она кинулась вперед, повисла на руке и успела всей тяжестью тела припасть к вы-стрелу. Металл оказался холодным-прехолодным, кожу даже больно обожгло.

Николай Николаевич очнулся. Свет таял на глазах, оставляя ему еще на несколькосекунд синий дымок, летящий от ствола к окну. А потом остались только настоящаятемнота и запах пороха.

9

Последняя электричка, как назло, оказалась «неправильной», она не останавлива-лась у дедушкиного поселка. Паша спрыгнул на предыдущей платформе и рванул всторону леса. Он не подумал, что будет темно, поначалу даже испугался. Но остана-вливаться было еще страшнее.

Вдруг от залива наперерез ему метнулась тень, даже не тень, а тяжелое черное те-ло. Из тысячи других звуков он узнал бы звук этих шагов.

– Лика, – крикнул Паша и почти догнал силуэт, – прости, пожалуйста!!! Ну подо-жди!!!

Тело летело, как ракета, пару раз он почти схватил его, но промахнулся и загреблишь воздух.

– Ты мне очень нравишься! Я так за тебя испугался! Я за тебя… – задыхался он.Наконец, он догнал ее, схватил в охапку и стал целовать, не замечая, что целует во-

лосатые эльфийские ушки и вздернутый гномичий носик. Незнакомый до сих пор за-пах пороха отрезвил его.

Паша остановился, Эльфогном отстранился и стал исчезать. Сквозь уши стало вид-но деревья, он прижал к груди коробку, перевязанную пестрой лентой, и, уже неотде-лимый от темноты, прошептал с укором:

– Что вам всем от меня надо? Я еще маленькая.

Ноябрь 2007–ноябрь 2009

.

Избранные рассказы 1992–2009

Месть мяса Не оставляй на слезы.Западноукраинская поговорка на случай, если ребенок не хочетесть что-либо до конца

Пранас оказался на лугу одновременно с солнцем. Пока в полной темноте шли от

хутора, ветер уже доносил изза леса запах первых лучей, роса становилась теплее с ка-ждым шагом, и солнце встретило Пранаса как раз в начале луга. Звон колокольчиковразбудил цветы, трава распрямилась, воздух стал золотым и звонким. Но все это былоздесь, внизу, а над самой головой, в еще не ушедшем ночном небе, горела последнимтуманным светом незнакомая планета. Так повторялось каждый день: другие плане-ты и звезды гасли, а эта ненадолго оставалась. Отец шел рядом, сначала в сумерках,прижимаясь к Пранасу и согревая своим теплом, а потом, наоборот, специально от-ставая, перепоручая эту заботу солнечным лучам. Август в Литве не жаркий, и дажеесли начинает припекать, это скорее кажется, чем на самом деле.

– Отец, я давно хотел спросить кое о чем. Можно?– Конечно. Я и сам собирался с тобой поговорить.– Что это за планета, которая не исчезает даже утром?– Ах, вот ты о чем, – отец словно обрадовался, – это Наша планета. Вот только ви-

дят ее не все.– Как это?– Ну, вот, например, мальчик – пастушок Игнас: для него сейчас на небе только

облака. А вон – грузовик поехал, и в нем шофер. Так он тоже, представь себе, не видитНашу планету.

– Странно, – сказал Пранас, – почему же тогда мы ее видим?– Все очень просто. Потому что там сейчас те, кого мы очень любим, все Наши: ба-

бушка, дедушка, твой брат Мечисловас.– Мечисловас? Но ведь он только вчера утром уехал в город?– Ты поймешь, – ласково сказал отец, – не все сразу. Скоро мы все там окажемся и

славно заживем, а пока – набирайся сил. Пора завтракать.Пранас с наслаждением опустил голову в травы. Немного клевера и ромашек, сдо-

бренных молодым мятликом и политых росой: все было, как он любил. Отец отошел всторону и тоже наклонился, выбрал себе стебли пожестче. Они ели медленно и тща-тельно пережевывая, чтобы ни одна травинка не пропала даром.

Спустя около получаса, как обычно, с соседнего хутора пастух привел свое стадо.Сердце Пранаса чуть не взорвалось от радости, когда он увидел Жалмарге.

– Здравствуй, – сказал он, – а я вот тут ем, – и сразу покраснел, потому что не вэтом было дело.

Но Жалмарге была умная и добрая. Она словно не заметила его глупости.– Здравствуй, ты каждый день тут ешь, это не новость. А можешь рассказать что-

нибудь интересное?И он рассказал про планету. Оказывается, это – Наша планета, все Наши уже дав-

но там, ну и, понятно, мы тоже скоро будем.– Интересно – как? – спросила Жалмарге. – Коровы не летают.– Ну не знаю, этого мне отец еще не рассказывал.Пастушок Игнас спал неподалеку, и Пранас старался лишний раз не поднимать го-

лову, не звенеть колокольчиком. Хорошее было утро. Вот только стало немного обид-но, что Мечисловас уехал в город и не попрощался.

* * *

Отец рассказал все ночью. Он тихонько толкнул спящего сына в бок, и не рогами,шутливо, как обычно (Пранас в таких случаях визжал от смеха), а губами и носом. Отэтого теплого толчка, почти поцелуя, Пранас проснулся и нехотя стал подниматься,потому что подумал, что пора на луг.

– Нет, нет, сынок, – сказал отец, – еще не утро. Я расскажу тебе самое главное –как мы доберемся на Нашу планету.

Ночь стояла тихая, каждый звук во дворе был слышен отчетливо: вот речка побе-жала быстрее, вот пес повернулся во сне, а вот лис застыл у дальнего стога и зашур-шал сеном, услышав громыхнувшую цепь. Все эти звуки вместе назывались тишиной,и, если не задумываться, их словно бы не было.

Пранас слушал отца, широко распахнув глаза, и улыбался. Так было хорошо и сон-но, что, собственно, и неважно, о чем шла речь. Постепенно просыпаясь, он становил-ся серьезнее.

– Вот так, сынок, – сказал отец, – ты понял?– Да, – ответил Пранас, – но не очень. Как-то все запутанно. Ты объясни понятно:

что такое бифштекс, при чем тут я и зачем нужно ради этого всего просыпаться срединочи? Может быть, утром, на лугу? Я так люблю слушать твои истории во время зав-трака.

Отец хотел сказать что-то еще, но потом просто улыбнулся и еще раз ткнулся в бокмокрым носом. Пранас положил голову на копыта и сладко засопел. Стало только не-много обидно, что утро наступит скоро.

* * *

Он все понял в ту секунду, когда проснулся. А пока шли на луг, обдумал еще не-сколько раз. Отец шагал рядом и грел его.

– Как же так, папа, – спросил Пранас, – меня съедят?– Да, – ответил отец, – съедят.Потом какое-то время Пранас молчал и жевал безвкусный клевер.– Я не хочу, – сказал он, – я сбегу.– Куда? – спросил отец.– В лес, например.

– В лесу ты умрешь от голода и холода, но еще быстрее тебя съедят волки.– Хорошо, тогда в город.– Там тебя поймают в первый же день и сразу отправят на бойню.– Получается, нам некуда сбегать?– Да, сынок. Кроме Нашей планеты! Там живут души всех съеденных коров.– Всех-всех-всех?– Конечно! Души летают над лугами, а луга – сочные, зеленые, их много, там вооб-

ще – одни луга.Пранас продолжал жевать, и уже не потому, что хотелось есть (есть уже точно не

хотелось), а чтобы не привлекать внимания Игнаса.– Мечисловас знал обо всем, когда уезжал в город?– Конечно, сынок, я рассказал ему.Значит, он знал и не попрощался!.. Грустно так улыбнулся, ткнулся в бок губами и

пошел вместе с остальными бычками в грузовик.– Я же еще очень молодой, – сказал Пранас, но отец не ответил, потому что все

уже было сказано.Пригнали стадо с соседнего хутора. Жалмарге улыбнулась издалека так ласково,

как никогда даже солнце поутру не улыбалось. Но эта нежность уже ничего не значи-ла, потому что с ней ничего нельзя было сделать.

* * *

Ночью Пранас не мог уснуть. Ворочался, вставал, ложился, и все без толку. Потомзадрожал от страха и еле устоял на ногах. Он не знал, как именно будут его резать, иневольно каждой частью своего тела пытался представить страшное, горячее проник-новение ножа.

Отец прижал его к стене коровника, дрожь понемногу прошла.– Зачем ты мне обо всем рассказал? Уж лучше бы не знать.– Сынок, я не смог бы жить дальше, если бы мы не простились. Получилось бы,

что я тебя обманул.– Скажи, отец… А как же ты вырос и прожил долгую жизнь?– Тут все просто, у каждого своя судьба. Когда-то меня одного оставили, чтобы ро-

жать новых бычков.«Это, наверное, еще страшнее – вот так жить, рожать детей и прощаться с ними»,

– подумал Пранас. Но подумал, уже засыпая. Сон пришел сам собой, когда о нем пе-рестали думать.

И опять до рассвета пришлось проснуться. Сначала, во сне, все было тихо: речка,цепь, лис, а потом непривычный, залетный звук разбудил Пранаса. Машина хозяинагосподина Чесна запыхтела, зашуршала по гравию и остановилась у дома.

Лукас приехал! Лучший друг, брат, Бог! Как же можно было за своими страхамизабыть, что это – сегодня! Госпожа Чеснене выбежала встречать, дверь машины отво-рилась, и Чесна вынес спящего Лукаса на руках. На мгновение кусочек его белого телаблеснул в темноте. Вырос-то как! Восемь лет – не шутка, совсем крепыш стал. Маль-чик спал, обвив ручками папину шею.

Пранас улыбался какое-то время, но потом загрустил еще пуще прежнего. До этогоему было просто страшно умирать, а теперь он понял, что навсегда попрощается с Лу-

касом и с Жалмарге. Она, конечно, не была лучшим другом, но с ней было почему-тохорошо, к ней тянуло и расставаться не хотелось. Потом он понял, что еще ему не хо-телось расставаться с любимым зеленым лугом, с тем, как перед рассветом начинаетпахнуть солнце, с ночным журчанием речки и даже с лисом, которого никогда не ви-дел. И он рассказал обо всем этом отцу.

Отец сказал:– Сынок, неважно, отчего умрешь. Важно – для чего родился. Важно принести ко-

му-то пользу. Скажи, ты любишь Лукаса?– Спрашиваешь! Больше всего на свете!– Так вот, ты сможешь ему помочь. Я слышал, что он заболел в городе и его сюда

прислали выздоравливать. Ему нужно набираться сил и хорошо питаться. Понима-ешь?

– Лукас заболел? Как так!– Из твоего мяса сделают котлетки, Лукас их съест и выздоровеет. Он будет бегать,

резвиться и вспоминать Пранаса – своего лучшего друга.Лучшего?! Ну… Конечно… Что тут думать.– А я смогу встретиться с ним перед тем, как…– Думаю, сможешь, если ему разрешат выйти. Ну, а если нет… просто поможешь

другу.

* * * Шли на луг, и Пранас не знал, что сегодня это – в последний раз. Как обычно, еще

до звона бубенцов, он почувствовал приближение Жалмарге с той стороны холма.– Ну что, рассказал тебе отец про Планету?– Рассказал… Знаешь, ничего интересного. Я потом тебе как-нибудь.Он вдруг подумал, что Жалмарге тоже скоро пустят на мясо, но у нее нет лучшего

друга, вроде Лукаса, ей некого накормить собой. И пусть сейчас она ни о чем не дога-дывается, потом, когда поведут забивать, наверное, будет очень страшно умирать про-сто так, без пользы. Пранас спросил:

– Тебе нужен друг?Жалмарге затаила дыхание и отвела взгляд.– Нужен, – сказала она.– Хочешь, я буду твоим другом?Тогда она чуть не заплакала.– Очень хочу.Потом они молчали и ели клевер. А потом пастухи погнали стада домой.– Ну это, – сказал Пранас, – ты мне что-нибудь скажи. Чтобы не просто так все.Жалмарге ничего не ответила, а ткнулась мордой в его бок. Не шутливо, как отец

или брат, а нежно, слегка приоткрыв губы, на секунду дыхнув теплым паром и даже –тронув языком. Пранаса словно обожгло от поцелуя, он закрыл глаза, а когда открыл,Жалмарге уже не было рядом. Смутившись, она ушла вверх по склону, на другую сто-рону холма, навсегда.

* * * Если говорят «может быть, да», «может быть, нет», это всегда означает «нет». Ни

утром ни днем Лукас не вышел, а сразу после обеда во двор зарулил пропахший наво-зом и слезами фургон. Отца рядом не было, ждать никто не стал.

Какие-то чужие люди потянули Пранаса на веревке через двор, и он успел толькозаметить, что пастушок Игнас играет на крыльце в тетрис и никак, вообще никак, нанего не смотрит. До этого казалось, что все случится нескоро, но уж когда случится, тобудет время попрощаться и с отцом, и с Игнасом, и с коровами. А теперь получалось,что все происходит стремительно, так что и вздохнуть нельзя, успевай копыта пере-ставлять.

Их хутор был самый дальний от города, поэтому сначала он ехал один, у окна, гля-дя на незнакомые луга. Но потом машина стала останавливаться, в нее вталкивалиновых, совсем незнакомых бычков, и через два часа уже невозможно было стоять наногах: со всех боков подпирали, бодались и в результате – оттеснили от окна.

Видимо, отцы предупредили не всех: кто-то понимал, что происходит, только сей-час. Кроме бычков в кузове оказалась пара совсем молодых телочек и несколько взро-слых коров. Из вежливости Пранас даже попытался уступить одной черной корове сбелым пятном свое место у окна, но со всех сторон так напирали, что даже сдвинутьсяне получилось. Самые молодые бычки истошно закричали, стали звать маму, но этоуже не имело никакого смысла, потому что машина уехала далеко и двигалась безостановок на скорости по большому шоссе.

Пранас вдруг понял, что их будут забивать всех вместе и испугался того, что никтопотом не найдет именно его тело, а значит, не факт, что именно из его мяса сделаюткотлетки, которые должны помочь выздороветь лучшему другу Лукасу. Неужели отецне знал об этом? Страшно было слышать крики, но еще страшнее – быстро приехать.

* * *

Приехали быстро. И опять все было не так, как он представлял себе. Неба над го-ловой не оказалось, машина въехала прямо в цех, их вытолкали из кузова и погналипо длинному коридору.

Впереди уже слышались страшные коровьи голоса, названия которых он не знал,потому что ни разу в жизни не слышал: не крики, не вопли и даже не стоны. В общем,это были страшные голоса без определенного названия. Телята и бычки позади негопродолжали звать маму, а взрослые коровы, как могли, их поддерживали.

Вдруг телочка, стоявшая впереди, отшатнулась и больно ударила Пранаса копы-том в лоб, потому что ее тоже ударила та самая черная корова с белым пятном. Онавыла, не желая идти вперед. Двое людей стали колоть ее острыми штыками, так чтоона, сама того не желая, продвинулась дальше. Пранас услышал звук падающего искатывающегося куда-то тела. Следующей в очереди была телочка.

– Мама, – сказала она и обернулась назад. Ей тоже, видимо, ни с кем не дали про-ститься, а Пранас был последним, кто годился для прощания. Он не стал отводитьвзгляд, потому что, хоть сердце такого выдержать и не могло, но беречь сердце ужетоже было ни к чему. Телочку погнали штыками вперед, и ее тихая, изысканная жен-ская растерянность уступила место страшному крику, которому не было названия.Она исчезла, и Пранас сам сделал шаг, потому что не хотел, чтобы его кололи. И еще

он решил попрощаться с теми, кого любил: пусть даже так, в одиночку.– Прощайте, – прошептал он и стал быстро произносить про себя: Отец, Мечисло-

вас, Лукас, Жалмар… Договорить не получилось. Откуда-то сверху свесился даже нечеловек, с лицом и глазами, а просто рука – и приставила к его лбу что-то вроде пи-столета. Больно не было.

Очнулся Пранас от невыносимой боли: ему перерезали сухожилия на ногах. Попы-тался рвануться, но тело не слушалось, словно окаменело. Он чувствовал только томесто, где его резали. Залитый кровью пол поплыл перед глазами, и Пранас понял,что висит вниз головой.

«Жалмарге, прощай», – подумал он. В этот момент человек вставил в отверстие вего лбу толстый провод, и Пранас умер.

* * *

Он отлетал к потолку медленно, поначалу не понимая, кто здесь кто и где тут онсам. Интуиция ничего не подсказывала, но вдруг человек подошел к нему, перерезалгорло, и Пранас понял, что это именно ему перерезали горло.

Кровь хлынула рекой и влилась в общую реку крови на полу. Другой человек взялцепную пилу и, подойдя к подвешенной вверх ногами черной корове с белым пятном,стал пилить ее пополам. Из коровы вывалились кишки, легкие и большой, уже почтинастоящий теленок, ну разве что немного поменьше тех, что рождались на хуторе. По-сле этого человек распилил ту телочку, которая смотрела Пранасу в глаза, а после –самого Пранаса. Внутренности вывалились, их сразу унесли, а распиленное тело по-ехало куда-то в другой цех, туда, где было темно. Пранас кинулся вслед, но был ужечересчур высоко, у самого потолка, и никак не получилось опуститься ниже.

Новые бычки выходили из коридора, их валили, резали, подвешивали к потолку,и крики этих бычков выталкивали Пранаса вверх, через потолок и бетонные перекры-тия. На чердаке он немного задержался, увидев, как двое молодых людей, парень идевушка, лежат на грязном матрасе и любят друг друга: совсем, как у них на хуторе, встогу сена. Стало вдруг обидно, что он так и не узнает: досталось ли его мясо Лукасу,помогут ли котлетки выздороветь? Коровья планета светила все ярче, и он отправилсяк ней без каких-либо усилий.

* * *

Конечно, он чувствовал, что происходит что-то не то. Ни о каких котлетках для Лу-каса люди и не думали. У хозяина хутора был договор с мясокомбинатом, а у мясо-комбината – еще куча договоров. Тело Пранаса разрезали на части, вымыли, расфасо-вали и отправили в разные магазины. Люди купили это мясо и принялись готовить.Одна женщина сварила для своей семьи суп с кусочком Пранаса, другая пожариластейк для любовника, потому что тот любил жареное мясо и подумывал ее бросить, аона была женщина чуткая и чувствовала и то и другое.

В центральной кулинарии мясо Пранаса долго в чем-то замачивали, добавлялиспеции, а потом выложили на витрину в поддоне, и компания молодых людей, купиввесь поддон, уехала за город. Там они сделали шашлыки и с удовольствием их съели.

И всем было очень вкусно, никто ничего не оставлял, все облизывали пальчики,видимо, чувствуя, что Пранас очень хотел принести людям пользу. С каждым съеден-ным кусочком он улетал все выше и выше, Земля становилась меньше, а КоровьяПланета больше. Вот она превратилась в блюдце, вот – в тарелку, а вот – заслониласобой почти все звезды. Свет слепил глаза, разглядеть что-то было невозможно, ноуже чудилось, что там, за светом, волнуются под ветром луга, травы – зеленые и соч-ные, а цветы – яркие и тоже сочные. Пранас приблизился к орбите, где можно завис-нуть навсегда, если двигаешься медленно. Но он-то двигался быстро!

Жаль только, он не знал, когда и как встретит Жалмарге, потому что в принципеничего не знал о ее судьбе. Вряд ли ее забили в тот же день: машина проезжала черезсоседний хутор, и Жалмарге в кузове не было. Может быть, это произошло через не-делю или месяц. Шанс встретиться был, ведь известно, что души коров попадают наПланету не сразу, а только когда съеден последний кусочек их мяса. Пранас, напри-мер, летел долго (небольшая его часть была заморожена под пельмени).

И вот, когда 5 октября работник культуры Петраитис съел последний пельмень,Планета оказалась совсем рядом. Свет, исходивший от нее, принимал новые коровьидуши, размалывал в новый свет, и там внизу, на лугах, души уже не помнили, кто онии откуда прилетели. Их задача была светить и приносить утешение, а значит – прино-сить пользу.

Вдруг Пранас стукнулся головой обо что-то невидимое, как если бы у него была го-лова. Острая боль пронзила сердце, как если бы у него было сердце, и он повис на ор-бите, на которой можно остаться навсегда.

* * *

Еще в день смерти Пранаса часть его плоти отрезали, упаковали и послали на фа-брику, которая делает гамбургеры для «McDonalds». День за днем посетители этогоресторана покупали гамбургеры и с удовольствием их ели. Гамбургер для человекахорош тем, что он очень сытный, вкусный и стоит недорого. А для Пранаса – тем, чтоэто почти те же самые котлетки, из-за которых он решился на вечную разлуку с Жал-марге.

В начале октября воздух в Вильнюсе стоял золотой и прозрачный, как в августе назеленом рассветном лугу, на хуторе. Радуясь последним теплым денькам, жители ста-рались гулять побольше.

Семья Бурнеикисов возвращалась из Якубавы от тетки. Они въехали в город ужеближе к вечеру, проведя в дороге без малого три часа. Еще за городом десятилетнийПиюс ныл, что хочет есть, а когда машина оказалась около вокзала, потребовал зайтив «Макдоналдс».

– Пиюс, что такое, успокойся, – сказала мама, – мы будем дома через десять ми-нут.

Но мальчик капризничал и плакал, а папа особо не вмешивался в воспитание. Врешении той или иной проблемы он всегда шел по пути наименьшего сопротивления:в данном случае «Макдоналдс» был ближе, чем дом, и значит, заехать туда былократчайшим путем прекратить стенания Пиюса.

Мальчик заказал конечно же больше, чем мог съесть: картошку-фри, гамбургер,сладкий пирожок и молочный коктейль. И начал не как положено: несладкое, а по-

том, на десерт, – сладкое. Он стал откусывать всего понемногу, запивать коктейлем ивскоре насытился.

– Я больше не хочу, – сказал Пиюс.– И кто все это будет доедать? – спросила мама и посмотрела на отца, ожидая под-

держки.– Поел? Пошли, – сказал отец.Они встали. На столе оставалось немного картошки, полпирожка и почти нетрону-

тый, горячий, дымящийся гамбургер. Еще не поздно было спастись, но люди легко-мысленны, к тому же Пиюс был совсем маленьким и не знал, что может случиться.

Он не знал, что это был последний кусочек плоти Пранаса, тот самый, куда поце-ловала его Жалмарге в последнее утро перед прощанием. И хоть душа молодого быч-ка мчалась теперь к Коровьей Планете, последняя небольшая ее частица задержаласьв этом гамбургере, несмотря на смерть, расчленение, переработку в фарш и сомни-тельные санитарные условия на мясокомбинате. Оставалось совсем чуть-чуть, всегоничего, и душа, став свободной, с миром пробила бы орбиту Коровьей Планеты иворвалась в вечный коровий свет.

Но этого не произошло. Пранас стукнулся рогами обо что-то невидимое, как еслибы у него были рога, и острая боль пронзила сердце, как если бы у него было сердце.Он повис на орбите.

Стало вдруг очень обидно, потому что не страшно быть съеденным, а страшно, ко-гда тебя недоедают. И страшно висеть на орбите, потому что это – навсегда. Ведь из-вестно, что если ты теряешь скорость, то никогда ее уже не наберешь: будешь кру-житься вокруг планеты и смотреть, как другие вместо тебя летят к зеленым лугам. Иникогда, никогда не встретишься с Жалмарге.

Бурнеикисы встали из-за стола и направились к выходу. Окно было открыто, лег-кий ветерок тянуло в сторону дверей. И последняя, неотомщенная частица души Пра-наса, помнившая губы любимой и видевшая смерть в глаза, вместе с дымком от горя-чего гамбургера полетела вслед за ними, осела на трикотажной кофте Пиюса, на егокоже.

Мальчик пришел домой, искупался и поиграл в компьютере. Вернее, сначала по-играл, а потом искупался, но это не имело уже никакого значения и ничего не моглоизменить. Потому что в эту же секунду Пранас сорвался с орбиты Коровьей Планетыи ринулся обратно к Земле – забрать последнюю частицу своей души. Ему никогдауже не хватило бы скорости, чтобы попасть к своим, на луга, но обида давала силы ле-теть в другую сторону. Потому что действительно стало очень обидно.

Мама положила Пиюса в кроватку и какое-то время стояла у окна, размышляя: от-крыть его или нет? С одной стороны, свежий воздух полезен, с другой – можно про-студиться. Она когда-то смотрела передачу, где два врачапедиатра спорили на эту те-му, но сейчас уже не могла вспомнить, до чего они доспорились, так что пришлосьпринимать решение самостоятельно, не опираясь на предыдущий опыт человечества.

Она решила от греха подальше окно не открывать, но и это ничего уже не решало,потому что стекло не могло быть преградой для Пранаса. Известно, что быки и прижизни могут пробивать рогами серьезные препятствия, а после смерти весь ужас, пе-режитый ими при забое, и крик, которому нет названия, переходят в страшную, не-истовую силу.

Наступила ночь, Бурнеикисы улеглись, а в три часа мама услышала звук разбив-шегося стекла. Она спала очень глубоко, и ей показалось, что это во сне.

Утром она позвала лежебоку Пиюса несколько раз: сначала нормальным голосом,потом – погромче, но он так и не вышел из своей комнаты. Тогда мама сама отправи-лась к нему и увидела, что мальчик лежит на спине, раскинув руки, одеяло его порва-но в клочья, а горло пронзено чем-то, похожим то ли на огромный штык, то ли на рог.Он лежал бледный, вся кровь вытекла на пол, а пол был усыпан множеством мелкихосколков.

Женщина закричала, и этому крику вполне можно было подобрать название: мож-но было, например, просто сказать, что это – женский крик. Чуть позже приехала по-лиция, но не нашла никаких следов, словно убийца летал по воздуху и вообще неимел тела.

* * *

Когда мы смотрим на некоторые небесные тела, то видим, что они имеют кольца:например, Сатурн или Юпитер. У Коровьей Планеты тоже было свое кольцо, светлое,белесое, почти незаметное, и состояло оно из душ недоеденных коров: тех самых, ко-му вечно суждено вращаться вокруг Планеты и никогда на нее не попасть.

Вдруг это кольцо словно ожило. Вслед за Пранасом миллиарды коровьих душ со-

рвались с места и ринулись к Земле.В эту ночь и на следующий день полиция разных стран начала находить мертвых

людей, пронзенных непонятным, невидимым оружием. В Германии за одну тольконочь погибло 34 765 человек, в Польше – 36 987, а больше всех – во Франции и Испа-нии – 143 876 и 180 357. Причем если в других странах в телах погибших обнаружива-ли отверстия от одного или двух рогов, то в Испании люди были исколоты, как реше-то, и чаще всего – в спину, будто убегали и пытались спастись.

Кроме того, почти вся Европа оказалась словно вспахана невидимым плугом. Всекладбища и могилы (с захоронениями до XIV века) были разрыты, а кости мертвецовразбросаны по этой пашне.

Соединенные Штаты Америки потеряли за сутки треть своего населения (около100 000 000 человек) и, видя, что страна завалена трупами, понимая, что она практи-чески уничтожена, но не понимая, откуда пришла смерть, запустили крылатые раке-ты во все стороны: на всякий случай, для круговой обороны.

И только в России потери были незначительными, потому что в этой стране людипривыкли наедаться впрок, до конца, даже когда уже «в горло не лезет». Впрочем,Россию это не спасло: к вечеру на нее обрушились ядерные бомбы. Как, собственно,еще на множество стран. А эти страны тоже стали запускать свои ракеты, потому чтонужно же было что-то делать.

* * *

Душа Пранаса вернулась на орбиту, и он очнулся. Прямо перед глазами, как еслибы у него были глаза, расступились облака, зеленые луга зашумели внизу тихо-тихо,как даже шумит не трава, а один ветер без травы.

От Земли, которой уже не было видно в темноте, к этим лугам неслись свободныедуши коров: молодых, старых, черных и белых. Но неслись они мимо Пранаса, а самон почему-то не двигался. Он вдруг почувствовал, что Жалмарге тоже сейчас где-торядом, неподалеку, и так же чего-то ждет, не падает в траву. Он прислушался, замер,теперь уже навсегда потерял скорость и остался на орбите совсем один. Вокруг не бы-ло ни души, и даже если посмотреть со стороны, у Коровьей Планеты пропали всекольца.

Пранас почувствовал, что Жалмарге сейчас также висит на орбите, как и он, толь-ко с другой стороны планеты. Стало опять обидно, но все люди на Земле уже былимертвы, и обижаться было не на кого. Поэтому на этот раз ему стало не обидно, а про-сто очень грустно. Он закричал что есть силы, как если бы у него были голос и сила, иэтот крик облетел Планету вокруг: по воздуху и по траве. Но обратно ничего не верну-лось. Ни сразу, ни немного погодя, ни через миллион лет.

А дело было вот в чем. Через неделю после Пранаса забрали Жалмарге. Она ниче-го не знала, ее никто не предупредил, так что поняла она, в чем дело, только когда еестали убивать. А поскольку она была очень добрая и крепко любила жизнь своимюным сердцем, то убить ее не могли очень долго. Не понимая ничего, она выла, не па-дала от тока, а потом, упав, чувствовала боль до конца: когда ей резали ноги, горло,пилили пополам.

Мясо Жалмарге отправили в ресторан и почти целиком съели, а последний кусо-чек (это был язык) отварили и подали одной молодой паре. Это были туристы из Ве-ликобритании, влюбленные друг в друга Кэтрин и Пол. А еще это был не просто ре-сторан, а ресторан отеля, и блюда подали не в зал, где обычно люди обедают, а на-верх, прямо в номер. Пол, собственно, заказал язык, а Кэтрин – филе тунца с овоща-ми. И, как это часто бывает, они стали угощать друг друга, перекладывая из тарелки втарелку кусочки коровьей и рыбьей плоти. Потом они так захотели друг друга, что за-были о еде, и рыба осталась лежать вперемешку с мясом на одной тарелке. Конечноже молодые люди ничего не знали о том, что в этом языке таилась последняя, неото-мщенная частица души Жалмарге, конечно же, они ничего не знали о ее первом и по-следнем поцелуе с Пранасом.

Пару недель спустя Пол был найден мертвым у себя в Лондоне на работе, пронзен-ный невидимым рогом в самое сердце, а Кэтрин, со страшным, словно прогрызеннымрыбьими зубами отверстием ниже живота – в постели со своим начальником мисте-ром Робсоном.

Души Жалмарге и безымянного тунца из Балтийского моря отправились наверх,но поскольку они долго пролежали вместе, то произошла ошибка. Коровья планетапритягивала, притягивала Жалмарге, а притянула тунца. И он остался висеть на орби-те, потерянный навсегда для своих, не зная пути на Планету Тунцов.

И когда Пранас чувствовал присутствие своей любимой по другую сторону плане-ты, как по другую сторону луга, когда он пробил космическое пространство, закричавво все горло, как если бы у него было горло, этот крик долетел на самом деле до тунца,а тот не знал, что делать, потому что это была не его планета.

Жалмарге тоже навсегда исчезла в темноте, которая была настолько темной, чтоей не было названия среди человеческих слов. Можно, наверное, сказать, что она сги-нула в глубине другой Вселенной, как если бы была другая Вселенная.

2009

Стакан воды1

Пока не было посетителей, Лика пошла к морю. Очень хотелось снять обувь и по-бродить по воде босиком, но – не решилась. Кафе, где она работала, находилось за по-воротом, машины порой подъезжали неожиданно, и времени на то, чтобы мыть ноги,приводить себя в порядок, конечно же не было.

Она быстро преодолела ту границу пляжа, где заканчивался надоевший запах ко-фе и начинался соленый, влажный морской. Стояла на камнях, щурилась на солнце,вдыхала эту терпкую влагу и в который раз прозевала приехавших посетителей.

Когда она обернулась, мужчина «за сорок» и девушка лет двадцати пяти уже сиде-ли на открытой площадке, прямо на пляже. Мужчина утонул в диване, девушка сталарыться в сумочке.

По правилам Лика должна была подойти к ним с фирменным блокнотиком и за-писать заказ. Но блокнотик одиноко лежал внутри кафе на подоконнике. Идти за нимне хотелось, а посетителей было только двое, и они не могли заказать настолько мно-го, чтобы этого нельзя было запомнить.

Лика подошла к парочке.– Здравствуйте, – сказала она и узнала мужчину. Он уже был здесь раньше с дру-

гой девушкой.– Здравствуйте, Лика, – мужчина прочитал на бэйджике ее имя и погрузился в ди-

ван еще глубже, – мне, пожалуйста, что-нибудь сладкое, вкусное, у вас есть?– Торты, пирожные.– Торт у вас был такой вкусный… Наполеон?– Наполеон?– Я не помню. Ну, он такой рассыпчатый, приятный. Ты какой будешь? – спросил

он у девушки.– Мне попить что-нибудь, – сказала она.– Кофе, чай, алкоголь, – улыбнулась Лика.– А что у вас есть вкусного?– Торты, пирожные.Парочка настолько утонула в мягких диванах, что еще немного, и диваны бы их

проглотили.– Вы можете на витрине посмотреть, там все видно.– Ой, нет, не надо, – сказал мужчина, – давайте «Трюфельный». У вас есть

«Трюфельный»?– Есть.– А он вкусный?– Конечно, у нас все торты вкусные.– Давайте. И эспрессо. А тебе?– А мне, – сказала девушка, – чай с мятой и наполеон.Лика улыбнулась и пошла к кафе. «Ну вот, – подумала она, – ничего страшного не

произошло, я все запомнила». Но не успела пройти и пары шагов, как столкнулась стемными силуэтами. Ненавистный поворот дороги вновь родил в своих недрах и вы-

плюнул на пляж новых посетителей.– Девушка, девушка, не уходите, мы сейчас закажем!Трое мужчин в костюмах уселись на свободные диваны.– У вас вообще все быстро?– Да, конечно.– Ну хорошо, тогда дайте, пожалуйста, капучино с кленовым сиропом – большую

чашку и «Трюфельный», но не из трюфеля, «домиком» который, а просто«Трюфельный» он у вас называется.

Лика кивнула.– А мне, если можно, – начал второй, – мне… У вас есть что-нибудь не мокрое из

тортов?– В плане?– Ну, не мокрый чтобы торт был, а более такой, сухой?– Вы имеете в виду не кремовый, а песочный?– Ну наверное.– Есть. Вы можете на витрине сами выбрать.– Ой, нет, не надо, – сказал мужчина и устроился поудобнее между большими ко-

жаными подушками, – мне песочный такой какой-нибудь. А они бывают так, чтобынемного с кремом? Или с шоколадом?

– Есть «Элегия» – очень вкусный.– Он типа чего?– Он – приблизительно как медовик, но с шоколадной пропиткой.– Может, мне медовик взять? – неожиданно серьезно произнес первый мужчина,

тот, что заказал «Трюфельный». Это прозвучало так ответственно и тревожно, какесли бы он спросил: «Как мне жить дальше?» Мужчина смотрел Лике прямо в глаза,она не знала, что ответить.

– Медовик тоже очень вкусный, – сказала она.– Или «Трюфельный». Что у вас вкуснее?– У нас все берут.– Ну… Давайте… А ты решил, что будешь? – спросил он третьего.Тот оторвался от телефона и без тени сомнения сообщил:– Мне двойной по объему эспрессо. Чтобы – как «американо».Этот человек знал, чего хотел.– По объему?– По крепости.– Ну, «американо» – всегда послабее. Может, его возьмете?– Давайте. А по объему – какая чашка будет?– Двести миллилитров – маленькая, триста – большая.– Это где-то как?– Это где-то вот так, – Лика показала пальцами высоту обыкновенной кружки.– Давайте, – сказал уверенный мужчина и опять стал звонить.– Вы не надумали? – спросила Лика первого.– Давайте… Давайте… Так, что вы говорили? Про медовик?– Медовик – это просто классический медовик, а «Элегия» – типа него, но вместо

меда – шоколад.

– О! – встрепенулся он. – А горячий шоколад у вас есть?– Да, конечно.– А какой?– В каком плане? Классический.– Нет, ну вот он бывает больше как какао – жидкий, а бывает – такой густой, что-

бы ложкой есть.– У нас оба есть.– Да? – огорчился мужчина и снова задумался.– Может, вы подумаете пока, а я на кухню схожу, а то там люди уже заказали.– Все-все, мы сейчас!.. Так, давайте густой. Он у вас хороший?– Хороший.– Ну просто бывает, когда крахмалу накидают, аж кусками, и называется это все –

густой шоколад.– Нет, вы что, у нас машина специальная варит из бельгийского шоколада.– Давайте тогда и… И… все же сладкое что-нибудь. Например… Есть что-то ва-

нильное?– Конкретно ванильного нет, но есть ванильный сироп. Вы им можете полить лю-

бой торт. Бисквитный, например.– А, давайте! Отлично! А бисквитный какой?– Ну вот, банановый все берут.– Ок, давайте банановый.Лика улыбнулась и собралась уходить, но третий, уверенный в себе мужчина

оторвался от телефона и сказал:– Секундочку. Я из сладкого ничего не заказал. Что у вас есть?Она уже не знала, что ответить.– Что у вас есть из сладкого?– Торты, пирожные.– Ок, мне эклер.Улыбаясь, Лика пошла к кафе. Последнее солнце озарило поворот дороги, и оттуда

показался молодой человек. В отличие от других посетителей, он пришел пешком иименно – честно «показался из-за поворота». За шаг до того, как Лика вошла в дверь,он встретил ее взглядом и попросил:

– Стакан воды, пожалуйста.2

Лика кивнула и вошла внутрь. Остановилась. Закрыла глаза.«Мужчина и девушка, – сказала себе она, – чай… чай с мятой и…» Дальше она не

помнила. В памяти отпечаталось лицо девушки за мгновение до того, как та произне-сла: «Чай…» Потом девушка вынула изо рта жвачку и добавила: «С мятой». Но какойона заказала десерт, Лика уже не помнила. И мужчина… Он заказал кофе. Какой-токофе… И какой-то торт. «Элегия»»? Нет. Никакого? Какой-то заказал…

Лика открыла глаза. Фирменный блокнот лежал на подоконнике. Лучи закатаокрасили его девственно чистые страницы.

Если бы сейчас она была в ста метрах отсюда, у берега, свежий морской ветер по-мог бы ей вспомнить все. Разбудил сознание, придал бы сил памяти. Но предатель-ский запах кофе усыплял и не давал сосредоточиться.

«Первый мужчина заказал „Элегию“. И горячий шоколад. Потом переиграл все…Но шоколад остался, а вместо „Элегии“ появился… медовик… Второй… Второй зака-зал эспрессо…»

Зажмурив глаза, она шептала названия пирожных и кофе, чувствуя, как бегут се-кунды, как путаются в голове «Элегии» и «двойные эспрессо».

Что было проще записать? – укоряла она себя. Сколько раз прежде она бралаблокнот с собой, и никогда, никогда от него не было толку! Сколько раз проклиналабессмысленность этого действия, когда для того, чтобы сказать бармену слово«капучино», была вынуждена записывать его на бумажку. Это противоречило здраво-му смыслу! Не надо записывать то, что можно запомнить!

И вот, первый раз, когда она не взяла блокнот, судьба нанесла удар в спину. Чтотеперь делать? Пять человек утонули в диванах и ждут. Блокнот на подоконнике из-девательски шелестит пустыми страницами.

Она открыла глаза и увидела барменшу Аню.– Я слушаю, – сказала Аня.Нужно было начинать. Время шло.– Что наливать?В третий раз закрыла глаза и, выдохнув, сказала:– За первый столик… Чай с мятой и наполеон.Так… Главное – успокоиться. Голова должна работать холодно, не слушая бешено-

го стука сердца, которое бьется по поводу и без повода. От любви, от запаха морскихбрызг, от страха. Разве знают что-нибудь те, кто сейчас тонет в диванах, о таком серд-цебиении?

Она вспомнит! Сейчас успокоится, вспомнит и победит.– Нет, – сказала она, – чай с мятой, наполеон и эспрессо…– Дальше.– Ты это пока делай.– Ты мне скажи хотя бы два кофе, я делать начну.Значит, Аня – с ними заодно. Ну, хорошо, война так война.– Второй столик. «Элегия»… Нет.Нет, не «Элегия!» «Элегия» была вначале, но потом мужчина задумался, загру-

стил. Он наклонился, и Лика с удивлением обнаружила довольно большую лысину наего макушке.

– Банановый бисквит, – твердым голосом сказала она.Мужчина почесал лысину…– И горячий шоколад!– Какой горячий?– Густой. Из машины… Дальше.Лика глубоко вдохнула и восстановила в памяти второго мужчину. Тот, как и мно-

гие, смотрел на нее с вожделением, и она, как всегда, заметила это. У него были не-приятно сросшиеся брови и перхоть на них.

– Бельгийские вафли, – сказала Лика.– С каким сиропом?Хороший вопрос. Она сосредоточилась… Мужчина почти неприлично поддерги-

вал свои брюки, усаживаясь на диване. При его комплекции это выглядело макси-мально неэротично. Тогда она отвернулась и увидела, что за соседним столиком посе-

титель «за сорок» страстно целует свою спутницу. Но дело было даже не в этом, а втом, что та сняла босоножки, и одна из них упала с деревянного настила в песок. Ликаэто видела, а сама девушка, видимо, еще нет.

– С кленовым, – произнесла она, – эспрессо и свежевыжатый морковный со слив-ками.

…Аня суетилась за стойкой. Минута прошла, сейчас все будет готово, Аня подни-мет лицо и спросит: «Что дальше?».

Дальше – пустота. Словно стерло из памяти то, что заказывал третий мужчина стелефоном. Если, общаясь с первыми двумя тугодумами, Лика вынужденно концен-трировалась и таким образом что-то удержала в голове, то ясность сказанного тре-тьим начисто лишила ее шансов вспомнить хоть слово.

– Что дальше? – спросила Аня.Ничего дальше! Сказано же – пустота! Я ничего не помню. Это конец. Ничего – это

не «может быть», не «сосредоточусь – вспомню». Это действительно – совершенныйноль.

Аня увидела блокнот на подоконнике.– Ты что, не записала, что ли?Лика помотала головой.– Говорила же: всегда писать надо! Это не шутки… Может, все-таки вспомнишь?Лика села на стул. Ласковое море шумело рядом, ветер касался лица. Усиливаясь и

обдавая холодком, а после – затихая, давая почувствовать тепло пришедшего июня.Каким правильным и естественным было то, что она сейчас здесь, что под воротни-ком холодно, а мурашки на шее – такие колкие. И какими нелепыми – утонувшие вдиванах оккупанты: люди, не понимающие красоты этого вечера, кутающиеся в пле-ды от малейшего дуновения ветерка. Привыкшие к кофе, они, как наркоманы, пере-бирались от одной кофейни к другой. Пережаренный запах въелся в их ноздри и те-перь всегда был с ними. Зачем им этот берег? Они не видят его, не слышат волн, нечувствуют соленого запаха моря. Лика поняла, что плачет.

Ветер усилился, чуть не сдул блокнот с подоконника и в один миг добрался до нее.

Впервые за последние минуты удалось вдохнуть полной грудью. Запах кофе, от кото-рого некуда было деться, отступил, и она вспомнила, о чем говорил по телефону тре-тий мужчина. Услышала его речь яснее ясного.

– Пиши, – говорил он, – восемь девятьсот шестнадцать… Семьсот сорок четыре,одиннадцать, пятьдесят два. Ты запиши, забудешь. Теперь домашний. Семьсот пять-десят семь, сорок, шестьдесят четыре. Да… Да… Теперь по смете, давай, записываю…Сколько? Шесть тысяч пятьсот восемь… Шесть тысяч восемьдесят пять… Пять тысячдвести девятнадцать.

И тут он поднял лицо и сказал: «Эспрессо, двойной по объему»…– Американо, – холодно произнесла Лика. – Триста миллилитров.– Какой? – переспросила Аня.– Вот такой! – Лика показала пальцами высоту стакана, расстегнула воротник и

почувствовала ветер всей шеей, ключицами и грудью.– … одиннадцать девятьсот? – продолжал мужчина. – Много! В прошлом месяце

это было десять триста. Запиши еще одного человечка: восемь девятьсот три, сто со-рок шесть… Пятьдесят три, семнадцать, – он оторвался от телефона, повернул к ней

голову и…– И эклер, – сказала Лика.Ее трясло. Она встала.Не прошло и двух минут, как все было готово. С огромным подносом, уставленным

дымящимся кофе и пирожными, Лика вышла из кафе. Подошла к парочке. Те тер-лись носами, мужчина что-то шептал девушке на ухо.

– Ваш чай с мятой и наполеон, ваш эспрессо и трюфельный торт.Правильно или нет? Вспомнила или?.. Это был момент истины и проверка на

прочность всего, что было в ее жизни до этого. Неспроста же прилетел с моря этот ве-тер, неспроста откуда-то из черных глубин Вселенной принес нужные, волшебныеслова! Да, половину заказов он, конечно, нашептал Лике, но вторую-то половину онавспомнила сама! Хватило сил! Сил, которых она в себе не знала, но которые просну-лись в критической ситуации!

Так во время боя неуверенный, терпящий насмешки товарищей солдат бросаетсяна вражеский пулемет и гибнет героем. Так, попав в плен, он обнаруживает нечелове-ческую силу духа и умирает под пытками, не выдав Военную Тайну! И если силы при-шли к Лике, значит, не была никчемной ее жизнь, значит, была она достойна этойминуты.

3

Мужчина и девушка не подняли глаз. Лика составила чашки на столик, подождаласекунду, но парочка была настолько увлечена собой, что вообще не обратила внима-ния ни на нее, ни на кофе, ни на пирожные…

Она взяла поднос и направилась к другим диванам. Сладостное волнение и ощу-щение триумфа уступили место страшной черной пустоте. Только что там, в кафе, онанесколько раз умерла и родилась заново, во всяком случае – постарела на нескольколет. То, через что ей пришлось пройти, навеки закрыло дверь в мир юности и солено-го морского ветра. Жизнь, сотканная из ощущений и предчувствий, прошла без следа.Две минуты нечеловеческой концентрации, видимо, теперь уже до самой смерти за-ставят ее жить логикой, думать и анализировать. И все это ради пустых, ничтожныхсозданий, предательски появившихся из-за поворота дороги? Ради тех, кто даже неподнял глаз? И дело даже не в глазах, дело в том, что им было все равно, что им при-несли. Они так мучительно выбирали, что можно было подумать: у них есть вкус.Можно было предположить, что им хотелось чего-то определенного и хоть что-то вжизни им «не все равно». Они, наверное, тоже так думали, когда выбирали. Но про-шло пять минут, и они просто забыли об этом!

Лика подошла к соседнему дивану. Мужчины были увлечены беседой и тоже неподняли глаз. Они лишь инстинктивно отклонились назад, уступая место подносу, аодин так же, не глядя, отодвинул пепельницу.

Вот они, враги. Да вас много! Ну, хорошо. Не только вы можете безнаказанноиграть чужой жизнью, у меня тоже кое-что есть для вас!

– Ваш заказ, – сказала она первому мужчине и подала… «Американо» и льежскиевафли! – ваш, пожалуйста, – и поставила второму… «Элегию» с горячим шоколадом!

Третьему, соответственно, достались морковный сок и эклер.– Спасибо, – ответили мужчины и не глядя взяли свои кружки. Удаляясь, Лика ви-

дела, как они пьют, как отламывают ложечками пирожные. Никто не заметил подме-

ны.Старая жизнь оставалась за спиной. С каждым шагом, уходя прочь, она чувствова-

ла себя увереннее, теперь уже ничего не зависело от случайных дуновений ветерка, отнеуловимых ощущений, которыми приходилось жить прежде. Теперь Лика точно зна-ла, как себя вести с людьми «из-за поворота». В любом случае она победила их: вы-стояла и вспомнила все. Предательский запах кофе мешал, но даже он не смог поме-шать тем скрытым силам, которые таились в ней и ждали своего пробуждения.

4

С тихой улыбкой Лика поднялась на крыльцо, открыла двери и вошла внутрь, каквдруг почувствовала чье-то присутствие рядом. Кто-то еще был на веранде, но сиделтак тихо, что она не сразу это поняла. Обычно, заходя в кафе, Лика цепляла боковымзрением светлый кусочек неба в промежутке между деревьями. А теперь там былотемно, чья-то фигура заслоняла свет. И поняла это она, только спустя несколько ша-гов, уже внутри помещения.

Вернулась и подошла к человеку на веранде. Это был молодой мужчина. Он отки-нулся на спинку стула и сидел так тихо, так неприметно, словно слился с окружавши-ми его предметами: с креслом, со старинным буфетом и с перилами, ограждавшимиверанду от поворота дороги. Подошла ближе. Карие глаза молодого человека отража-ли закатное солнце, а губы были слегка приоткрыты, словно ловили воздух. Одна ру-ка лежала на сердце, а вторая повисла вдоль тела.

Лика вернулась в кафе и ничего не сказала Ане. Никуда не позвонила. Она сделаетэто через минуту. Начнется шум, крики, приедут «скорая» и милиция. И тогда она несможет вспомнить главное: что заказал этот молодой человек.

Лика подошла к подоконнику, открыла блокнот и стала смотреть на чистые стра-ницы, словно ожидая от самой бумаги тех слов, которых не услышала. 2008

Почему старик еще жив?1

Ее шея как молодое дерево под ветром. Гнется, напружинивается от поцелуев, апотом распрямляется обратно. Упругое молодое дерево с тонкой, прозрачной корой.Ее пальцы как листья. Войдешь в сень дерева, подставишь лицо, и вместе с солнеч-ным светом его обласкает юная листва.

2

Он уже не думал, что в его жизни случится это чудо. Ему было сорок. Он лысел,полнел, но все же упорно не хотел жениться, и особенно – на ровеснице. «Пусть онасейчас хороша, – думал он, – но… через несколько лет? В самом расцвете сил я дол-жен буду улыбаться сорокалетней жене, заниматься с ней сексом, а мириады моло-деньких девушек будут проходить мимо, присаживаться на согретые солнцем скамей-ки, есть мороженое, читать книжки в метро? Нет! Не убивайте, я так хочу жить! По-жалуйста, не надо! Я готов жениться, готов сдаться, но пусть она будет моложе меня,ну хотя бы лет на пятнадцать. Например, мне 40 – ей 25. Значит, через пять лет – мне45, ей 30… Нормально… Дальше: мне 50, ей – 35. Ну… Ок. Дальше… 55 и… Сорок!Опять? В 55 я еще буду так активен! Да, не молод, но – в самом расцвете сил! И снова– сорокалетняя жена? А вокруг – мириады девушек? Нет! Не надо! Спасите! Я так хо-чу жить!»

Шли годы. У него не было постоянной девушки. Как только отношения грозилипревратиться в серьезные, он их тут же «сворачивал», быстро просчитав в уме пер-спективы старения жены.

Однажды он изложил свою теорию другу, который был женат уже много лет.– Не парься, – ответил друг, – за временем не угонишься, а семья – это тыл, это де-

ти. Я вот свою жену, знаешь как люблю!– Но… Ты ей изменяешь?– Естественно, – ответил друг.Это не подходило. Жить во лжи, смотреть по сторонам – было не для него. Же-

ниться стоило так, чтобы не хотелось изменять. А значит – нужна разница хотя бы в20 лет!!!

3

Погожим весенним вечером он стоял в пробке на Волоколамском шоссе, любовал-ся закатом, дышал родным московским воздухом. Порой какая-нибудь старая, нико-гда не мывшаяся «Лада» обгоняла его и становилась прямо перед глазами. Впечатле-ние от заката портилось, тогда он специально отставал, давая заехать на вакантноеместо другой, более приятной машине. Но сегодня ни одна из них не радовала взгляд,ни одна металлическая задница не отражала закат так красиво, как хотелось бы.

Вдруг из правого ряда показалась Она. Красная, чистая, только что из мойки. Онпритормозил, пропустил ее. Небо окрасилось нежно-голубым, горизонт – нежнооран-жевым, шоссе заострилось к горизонту нежнее нежного. Мир стал законченным ипрекрасным.

Через пару минут решился: перестроился правее и поравнялся с красной маши-ной, чтобы посмотреть на водителя. Им мог оказаться кто угодно: ухоженный москов-ский мажор, престарелая тридцатилетняя дама, семейная пара, в конце концов. Он

повернул голову.

4Ее шея как упругое дерево под ветром, кожа – прозрачная кора, улыбка – закат

над Волоколамской пробкой.Из пробок – в кафе. Из кафе – в ночные улицы. С улиц – к нему домой. Сразу, в

первый вечер! И уже – никуда до самого утра. Они почти не разговаривали, толькосмотрели друг другу в глаза, а затем жадно впивались губами в губы. Он падал в нее,как в котел с молодильной водой, и жизнь, еще вчера казавшаяся пройденной до се-редины, в который раз только начиналась.5

Весь следующий день на работе он не находил себе места. Смотрел в окно, пил ко-фе, сидел в «Одноклассниках», словом, пытался работать. Но у окна не стоялось, а в«Одноклассниках» не сиделось. В который раз пришло сообщение от одногруппницыиз института.

«Смотри новую фотку, – писала она, – это Алтай, съезд альпинистов. Как я тебе вэкипировочке? Один ледоруб чего стоит! С таким хоть на Троцкого идти можно!»

Шутка была сомнительная, одногруппница по определению – старая, а вот солн-це… Оно пекло и вытягивало жилы из любого, кто хотел жить сейчас. Как в детстве,на уроке невозможно сидеть, когда реальная жизнь там, за стеклом, и каждая букаш-ка в траве этой жизни радуется, так и сейчас – он томился, меряя шагами офис, ждалокончания рабочего дня и новой встречи с ней. Вспоминал прошедшую ночь и ра-достное утро.

– Сколько у тебя книг, – говорила она, а он смотрел на ее лопатки, талию, на гиб-кое оленье тело.

– Ой, вставать не хочется, – мурлыкала, а он радовался тому, как лучи тонут в еепрозрачной коже.

– «Раз пошли на дело – выпить захотелось. В банде были урки, шулера», – пел онпод гитару, а она улыбалась и понимающе хихикала.

Все. Шесть.6

Пробки сковали дороги, ехать домой было бессмысленно. Но они не хотели ждатьни секунды. Сначала сделали это в машине, потом в ресторане, потом уселись питькофе. Держались за руки, смотрели в глаза, гладили друг друга под столом.

– Меня никогда еще так не тянуло к мужчине, – сказала она, – что-то в тебе естьудивительное.

– Нет, в тебе.– Скорее, в нас. Я чувствую, сколько между нами общего.– Как ты смогла понять? Ведь мы все время занимались…– Я чувствую! – и царапнула его по бедру.По бедру так по бедру. Скоро пробки закончатся, они снова поедут к нему, и снова

всю ночь он будет чувствовать, что живет сейчас.– Например?– Например, ты, как и я, любишь красный цвет. У меня – красные машина и теле-

фон, а у тебя дома – холодильник. Холодильник люди не выбирают случайно.

– Еще?– Еще ты, перед тем как сказать что-то важное, делаешь удивленное лицо и улыба-

ешься так, что даже лучики от глаз расходятся.– И что тут общего?– То, что мне это нравится.– Это морщины.– Нет, ты что, нет никаких морщин, – она потянулась через стол и поцеловала его

в губы, – между нами очень много общего, ты увидишь, просто надо больше разгова-ривать!

Ждать больше не было никакой возможности, он взял ее за руку и увел в уборную.Около умывальника никого не было, они проскочили незамеченными.

– Меня так еще ни к кому не тянуло, – повторила она потом за столом.Захотелось есть. Они попросили меню.– Ты что будешь? – спросили они друг друга одновременно и засмеялись. Подума-

ли немного и снова, не сговариваясь, сказали хором подошедшему официанту: – Са-лат с помидорами и моцареллой.

Тот улыбнулся, радуясь их счастью.– Вот видишь, – сказала она, – у нас даже вкусы одинаковые. Ты чай с сахаром

пьешь?– Без.– А кофе?– Ну, одну ложечку могу положить.– Все сходится. Нужно просто больше разговаривать.Принесли салат. Стали есть и больше разговаривать.– У тебя были животные? – спросила она.– Нет… Разве что рыбки в детстве.– А у меня кошка. Представляешь, она старая, но, вот если клубок кинуть, побе-

жит, как котенок… А почему нет животных? Не любишь?– Люблю, но по телевизору. У меня, когда время есть, – лежу на диване, пью чай и

смотрю «Animal Planet».– Забавно, ты такой… уютный… Представляю себе эту картину. Я думала, мужчи-

ны только пьют пиво и смотрят футбол.– Ну и это иногда бывает. Я вот недавно подсел на женский гандбол. Потрясающе

увлекательно. Раньше как-то женские игровые виды спорта не ценил, а тут – прямозадело.

Она улыбнулась, но на этот раз неловко, словно чего-то не понимая.– Там есть своя красота, – продолжил он, – своя тактика… А как они забивают в

прыжке – влюбиться можно!– Гандбол, – робко перебила она, – это с таким овальным мячиком?Вечерело. Первая невесомая тучка закрыла солнце. Он съел пару кусочков сыра.– Ты шутишь?– Я просто спросила.– Понятно, ты шутишь.– Я просто спортом не интересовалась особо и поэтому точно не помню. Это когда

с овальным мячиком?.. Или… Ну, что ты так смотришь? Я правда знала, но забыла…Подожди… Бол – значит мяч… А, это – в воде когда? – и, наткнувшись на его похоло-

девший взгляд, поджала губку. – Нет?Автоматически получалось, что, помимо гандбола, она не знала регби и водного

поло.– Хорошо, – продолжал улыбаться он, – а что тогда такое водное поло?– Ну как минимум это что-то в воде. Наверное, когда голы забивают.– А регби?Она опустила глаза и съела помидорину.– Пойми, я, правда, спортом – не очень. Я знала, что такое гандбол – просто забы-

ла.Он стал серьезен.– Невозможно забыть, что небо голубое, что птицы летают. Если бы ты действи-

тельно знала, не забыла бы.– Но мне просто про него никто не рассказывал.– Мне тоже. Есть такие вещи, которые сами в тебя входят с детства. Тебя же никто

не учит, что трава – зеленая, что снег – белый, что поезд стучит колесами. Это всекак-то вокруг присутствует… Все детство по телеку гандбол шел!

– В мое детство – нет.Он задумался. Дожевал последний кусочек сыра и спросил:– Значит, ты и женский хоккей на траве не знаешь?– Ну прошу, не надо меня подкалывать, пожалуйста! Да, я – дура, не увлекаюсь

спортом, но зачем издеваться?– В чем издевательство?– Я прекрасно знаю, что такое хоккей. Это – на льду с клюшками. И, в отличие от

футбола, в него женщины не играют… А на траве – это совсем смешно. Как они могуттам скользить? Ты меня совсем за дуру не считай.

– Забудь, – сказал он и потянул ее к себе.– Опять? Какой ты ненасытный.

7Утром, устав от продолжавшейся всю ночь сладкой звериной борьбы, они лежали

на полу среди простынь, чашек с кофе и бокалов с вином.– Как будто всю жизнь тебя знала, – сказала она, – я так сильно чувствую, сколько

всего нас объединяет.– Сколько? – спросил он и поцеловал ее.– Вот столько, – развела она руками, – ты смотришь на меня так, как мне хочется,

трогаешь, как мне хочется… Ну и это…– Что? – улыбнулся он.– Это… Тоже. Как мне хочется.– А твой прежний парень? Он… Как был в этом смысле?– Прошу тебя, давай не будем. Это было давно, и он был совсем юный, мой ровес-

ник. У него не было такого жизненного опыта, такой чуткости… Вот только тебе сомной, наверное, не очень интересно… Я даже не знаю, что такое гандбол. Но я испра-влюсь, сегодня обязательно посмотрю в Интернете.

– Посмотри, – сказал он и нежно укусил ее за бок.– Ай, – она взвизгнула, – ты кусаешься, как зверь настоящий! Как акула! Не вы-

рваться!

Продолжил кусаться.– Почему тогда, как зверь? Получается, как рыба.– Но акула же – не рыба, – она сладко застонала.Он остановился.– В каком смысле – не рыба?– Ну, она выглядит, как рыба, а реально: у нее же есть легкие, она… щас, подо-

жди… Млекопитающееся!– Млеко… что?– Млекопитающееся! Как кит. Киты ведь тоже плавают, но при этом – не рыбы!Он отпустил ее.– Ты с дельфином не перепутала?– Кого? Кита?– Нет, акулу.– Нет. Акула – это морской хищник с зубами, с плавником таким, а дельфины –

гладкие, добрые, есть даже дельфинарии.– Правильно, и кто они?– В плане?– Ну, какой вид животного?– Рыбы? – неуверенно сказала она и, наткнувшись на его взгляд, добавила. – Я мо-

гла, конечно, спутать. Может, я болела, когда это проходили? В Интернете обязатель-но посмотрю.

8

Бессонная ночь давала себя знать. Он клевал носом у монитора, периодическипросыпаясь и обнаруживая перед глазами вчерашнюю фотографию однокурсницы следорубом.

Свернув фото, он ушел в туалет, заперся, сел на унитаз и решил выспаться. Этобыл старый, проверенный и, собственно, единственный способ прийти в себя: дре-мать в офисе строго запрещалось.

Приснились густые июньские луга, пасмурный полдень и они вдвоем в траве.Солнце остановилось за облаками, время не двигалось. Ее тело было как эти луга: внего можно было падать, им можно было укрываться, дышать, оно было гибче травыи моложе едва начинавшегося лета. Вдруг вдалеке послышались глухие раскаты гро-ма. Он посмотрел поверх цветов, увидел стремительно приближающийся плавникакулы и проснулся. В дверь стучал его коллега Олег, тот самый, с которым обсуждалиизмены и семейную жизнь.

– Старик! Ты тут? Жив еще?Это означало, что босс приехал и было бы хорошо вернуться на рабочее место.

9Казалось, что машины за окном припаркованы, но на самом деле они слегка дви-

гались. Начиналась самая главная, самая длинная в неделе пятничная пробка.Они сидели в другом кафе, потому что идти во вчерашнее было неудобно: офици-

анты к концу вечера уже косо поглядывали.Она гордо достала из сумочки зубную щетку:

– Я рада, что у нас все серьезно.– А раньше у тебя было понарошку?– У меня – нет. Но он… Он был мой ровесник, я тебе уже говорила. Ну и ты пони-

маешь, ему был нужен только секс.Он не сводил глаз с мурашек на ее шее, с упругой мышцы, натянувшейся от уха до

слегка обнаженной ключицы. Ее коленка, даже не касаясь его под столом, обжигала идорисовывала в воображении вторую, слегка отведенную в сторону.

– Ты – другое дело… Взрослый, спокойный, ты со мной разговариваешь… А, вот! –неожиданно вспомнила она. – Смотри! – и достала распечатанные страницы. – Акула– самая древнейшая из рыб, обитающая… и так далее, и так далее. Рыб! Ты был прав!С тобой я становлюсь умнее!

Перегнувшись через стол, она поцеловала его – коротко, но так, что он успел опья-неть от запаха ее молодой кожи.

– А гандбол? Еще один поцелуй за гандбол.– Ой, – смешно поджала губку она, – я не успела посмотреть, работы много было.

Можно у тебя дома?Он не ответил, а только взял ее за руку и повел к автомобилю. Восхищенная уве-

ренностью зрелого мужчины, она оставила на столике фотографии зубастых акул:живых, остервенело бросающихся на жертву, и мертвых, с отрубленными плавника-ми, безжизненно валяющихся на берегах и палубах.

10

Пока они целовались в пробке, солнце над Волоколамкой почти село.– Как же я люблю Москву, – сказала она, – с детства здесь живу, каждый уголок

знаю, и с каждым местом что-то связано.– Например?– Например, в том кафе, где мы сидели, я обмывала машину с подругой полгода

назад. На открытой веранде. Была хорошая погода… Сентябрь… И листья падали пря-мо к ногам. Я подумала: как прекрасно, что мы живем в этом городе, что у нас все здо-рово, что можно куда-то мчаться на новой классной машине, а потом просто выпитькофе на открытой веранде. Счастье в простых вещах.

– И сколько стоила простая вещь? Или в кредит взяла?– В кредит. Это ведь тоже классно: вроде ты еще молодая, вся жизнь впереди, а

можно взять машину и уже ездить…– Или стоять в пробках… Волоколамка у тебя с чем связана, с чем ассоциируется?– С пробками, – засмеялась она, – кстати, почему ты не слушаешь радио?– А почему я должен его слушать?– Ну все же в машине слушают… Я вот – постоянно. И в плеере, когда гуляю, и до-

ма… Я не могу, когда тихо.– А я не могу, когда музыка. И вообще: можно объяснить, почему ты что-то дела-

ешь, а как объяснить, почему ты чего-то не делаешь? Например, многие спрашивают:«Почему ты не куришь?» Вот как я им объясню?

– Ты такой необычный.– Просто музыку люди слушают в большинстве своем как фон, у них наркотиче-

ская ломка без фона, они не могут жить в тишине, наедине с собой и своими мысля-ми. А мне хорошо с самим собой, зачем мне этот наркотик?

– Ты прав… Конечно же, не включай. Лучше спой мне ту смешную песню про Мур-ку. Ты так здорово поешь.

Он поцеловал ее и затянул:– «Прибыла в Одессу банда из Амура. В банде были урки, шулера…»– А кто эту песню поет?– В смысле?– Ну какая группа? Я ее как-то пропустила, хоть у меня и включено радио все вре-

мя.– Ты сейчас шутишь?– Ну, прости, я же не могу все новые группы знать. А знать хочется, песня такая за-

бавная.– Давай лучше я просто спою, – сказал он.– Давай.– «Прибыла в Одессу банда из Амура. В банде были урки, шулера. Банда занима-

лась темными делами. И за ней следила Губчека…»– Так здорово! А кто такая Гупчиха?Он чуть не врезался в УАЗ. Закатное небо накрыло грязным брезентом.– Ты никогда не слышала этого слова?– Гупчиха?.. Нет, а где я могла его слышать? Это же смешная песня, наверное, оно

просто придуманное… Или вот: урки. Ты не ошибся, может, орки?Неба не стало видно совсем. Запаска УАЗа заменила солнце.– Давай так, – он перевел дыхание, – давай… поговорим.– Конечно, давай! Я всегда за то, чтобы больше разговаривать!– Ты не знаешь, кто такие урки… Хорошо, ты родилась уже после советской вла-

сти, выросла в Москве, у тебя все было хорошо… Но – «Губчека»? Если ты не знаешь,что такое «Губчека», значит, не знаешь, что такое «ЧК»?

– ЧК?– Да.– Ну, подожди, это единственное число?– Да.– Я знаю «чика», «чиксы». Это девушка по-американски, типа: подруга репера.– Чиксы… Прекрасно. Следовательно, фамилия Дзержинский тебе ни о чем не го-

ворит?– Дзержинский? Я знала, но забыла… Точно слышала. Писатель?– Писатель, – прошептал он.– Вот видишь! Что-то ведь я знаю.– Скажи, пожалуйста, а ты в курсе, что была… война, революция? Ты знаешь, кто

такие Ленин, Сталин?– Да, конечно. Просто я в истории – не очень, я больше по математике занималась.Он поцеловал ее и положил ей руку между ног.– Хорошо, расскажи мне.– Что именно?– Расскажи, что ты знаешь про Россию.– Вообще?– За последние лет сто.

– Я боюсь, я же не очень по истории.– Не бойся, начинай.Она тоже положила ему руку между ног и начала.– Ок. Сначала – революция в 1917 году. Потом…– Подожди. Что там было? Кто чего не поделил?– Ленин сверг царя… Правильно?– Ты говори, говори. Он что: сам сверг? Кем-то он руководил?– Щас, секунду, я знала… Большевиками. Точно, большевиками!– Так, и что началось потом?– Потом… Советская власть?– Сразу?– Ну да.– И царь все отдал, со всем согласился?– Нет, я знаю, его убили, а уже потом – советская власть.Она гладила его между ног, но он был сосредоточен на дороге и событиях семна-

дцатого года.– Итак, убили царя?.. Когда?– Ну в 1917 году, когда свергли.– И где?– В… щас… в Зимнем дворце.– Прекрасно. И? Началась советская власть, никто не был против, проблема была

только в царе?– Там кто-то был против, но их арестовали.– А потом?– А потом уже началась война.– Слава богу! Когда?– 22 июня 1941 года!– Стоп. Больше никакой войны не было?– А, вспомнила, была! Первая мировая. Но это еще до революции.– Очень хорошо. Знаешь! А между революцией и сорок первым годом что было?Она зажмурила глаза, сосредоточилась, как в мгновенья своего самого высшего

наслаждения, и выдохнула:– Гражданская война!Это, наконец, возбудило его.– Неплохо! Кто с кем воевал?– Ну вот эти большевики с белыми. А, точно: большевики были красными, а белые

были за царя.– А зачем им было воевать за царя, его же убили в 1917 году?– Они нового хотели поставить. Они в принципе были за царя.– То есть белые были монархисты?– Да… Ой, нет! Они были меньшевики, я вспомнила. Красные были – большевики,

а белые – меньшевики.– И долго эта Гражданская война длилась, кто победил?– Большевики победили, а потом вместо Ленина стал Сталин.– И когда это случилось?

– Я вот это не помню, неточно выучила.– Ну приблизительно?– Приблизительно… Так, сейчас… Ну точно, еще до войны. Скажем, году в 1935.«‘‘Скажем’’, – вертелось у него в голове, – ‘‘скажем’’». Отличное словечко примени-

тельно к данному случаю. Сколько атомов водорода в молекуле воды? Скажем, два!– Уверена? – спросил он строго.– Нет? Неправильно? Ну я точно знаю, что до войны. Может, позже?.. Году в соро-

ковом?– Может, – сказал он, – может, – и представил себе Ленина в сороковом году. Тот

был уже совсем плох, сильно сдал, но держался молодцом.– А что было в эти двадцать лет: с Революции до Войны?– Я не помню сейчас, знаешь, основные даты запоминала… Колхозы… Нет, я не

вспомню.– Примерно хотя бы. Как люди жили?– Ну, был социализм… И репрессии.– А это что?– Это когда арестовали… Я не помню кого, но там было несправедливо, а потом это

отменили.– Кто отменил?– Сталин отменил, когда про все узнал.– И что потом?– А потом, – слезинки показались у нее на глазах, – а потом была война.УАЗ ускорился, и последние лучи солнца вновь забрезжили в образовавшемся

просвете.– Немцы на нас напали… Ночью… А потом несколько лет шла война, и Сталин по-

бедил Гитлера. Много людей погибло… Очень много тысяч.– Что? – он убрал ее руку. – Много чего?– Тысяч… Знаешь, я считаю, нельзя говорить приблизительно, когда речь идет о

жизни людей…. Много, очень много… Сто тысяч… Может быть, даже двести или три-ста. Это была страшная война.

11

– Потом, потом, – шептала она и срывала с него одежду, – история подождет, тамуже все давно случилось. Я хочу тебя сейчас.

Он, как мог, сдерживал ее.– А во время Гражданской? Ответь! Сколько?– Это важно? Тебя так заводит история? – опрокинула его на живот и покрыла

спину горячими поцелуями. – Меньше, наверное, чем в Великую Отечественную. Мо-жет, сто тысяч.

Она кусалась, ему не хватало дыхания.– А… во время репрессий?– Может быть, пятьдесят тысяч… Нет, как-то много, это же не война… Скажем,

двадцать пять.«Скажем»… «Скажем»…– Итого? – простонал он и, зажмурив глаза, уткнулся в подушку.

– Триста, – она опускалась все ниже, легко складывая цифры в уме, так как с мате-матикой в школе у нее было все в порядке, – плюс сто, – и перевернула его на спину,– плюс двадцать пять, – едва коснулась губами, – четыреста двадцать пять. Будемсчитать, что пятьсот!

Круче «скажем» могло быть только «будем считать». «Скажем» ушло на почетноевторое место.

Иногда она вскидывала волосы, и он видел шею, изгибающуюся, как побег моло-дого дерева. Ее тело укрывало его, горячие поцелуи не отпускали ни на секунду. То, очем он мечтал долгие годы, свершилось. Но стена встала между ними, и он ничего немог поделать.

Она подняла голову, поджала губу.– Я что-то не так делаю? Ты меня не хочешь?– Я, – прохрипел он, – я…– Ты устал?– Ты…– Я все понимаю, забудь, это вообще не проблема.– Пятьсот тысяч, – наконец членораздельно произнес он, – пятьсот?– Ты опять об этом?!! Ну прости, я не знала, что это для тебя так важно… Пойми: я

больше математику учила, а такой предмет, как история, – не очень.– Значит, все, о чем мы говорили, все, кто погиб, для тебя – предмет? Такой же,

как математика и физика?– Ну да, а что тут такого? Я же не виновата, что у меня была больше склонность к

точным наукам, чем к истории.– Ты понимаешь, где ты живешь?! – закричал он. – Понимаешь, что это за страна,

где ты родилась?!– Россия? – испуганно предположила она и тут же исправилась: – Российская Фе-

дерация?– И что?! Что ты о ней знаешь?– Что… У нас сейчас демократия, что… рыночная экономика… что все нормально,

– она почти плакала.– То есть ты живешь в такой распрекрасной стране, где можно взять кредит на ма-

шину и выпить кофе на открытой веранде?! Тебе хватает? Это – твоя Россия? Говори!– он схватил ее за плечи. – И акулы у тебя легкими дышат, и в гандбол овальным мя-чиком играют, и в Губчека чиксы работают?

– Отпусти, пожалуйста, мне больно, – попросила она.– И Дзержинский у тебя – писатель, и народу в стране погибло четыреста двадцать

пять тысяч человек! В Гражданскую с Отечественной и от Сталина! Спасибо – окру-глила до пятисот!

– Прости! Я просто не учила эту тему!– Мы с тобой родились на этих костях, ходим, ездим, трахаемся на костях. Кофе

твое из костей, а ты… ты… ты хочешь, чтобы у меня стояло после этого?– Прости, – рыдала она, – я не знала, что это так важно!– Ничего не важно! И то, что для тебя Волоколамское направление не связано ни с

чем, кроме пробок, – тоже.– Я знаю про войну! – закричала она. – Знаю, что немецкие танки почти дошли до

«ИКЕИ»!

– И урок не было! Орки были, а урок – нет.– Не бросай меня! – она уже не кричала, а пищала. – Я молодая, я смогу много те-

бе дать. Много секса. Я же понимаю… что тебе не о чем со мной разговаривать, но… –и снова приникла к его телу губами. – Не бросай меня! Ты же можешь со мной простотрахаться!

– О чем с тобой трахаться? – прохрипел он.12

Он спал в офисном туалете, и снилось, как гандболистки бегут к чужим воротам,отдают друг другу мяч, забивают голы в полете. А потом – как она уходила вчера, всяв слезах, и забрала уже поставленную в стаканчик зубную щетку.

Она бежала по июньскому лугу, по высокой траве, акула неслась за нею, и мокрыйчерный плавник стремительно приближался.

– Не бросай меня, – слышалось ему. Но голос был все тише, а акулий хрип – гром-че. Вдруг все пропало, и он увидел товарища Сталина в окружении малознакомыхгэпэушников. Сталин повертел в руках фотографию Троцкого и спросил:

– Почему старик еще жив?Гэпэушники задумались.Вождь не стал их мучить и сам предложил решение: достал из шкафа и передал в

руки его институтской одногруппнице новенький, блестящий, как самурайский меч,ледоруб.

Вдруг осталась одна одногруппница – в альпинистской экипировке, на алтайскомвзгорье, с этим самым ледорубом. Она улыбалась так нежно, и захотелось залезтьпрямо сейчас в «Одноклассники», написать ей, встретиться и… просто поговорить проТроцкого.

Немолодой, небритый, он спал, уткнувшись лицом в рулон туалетной бумаги. Егоразбудил стук в дверь.

– Старик! Ты еще жив?

2008

РодинаГлава первая1

Электрички останавливались через каждые 15 минут, и каждые 15 минут я пыта-лась разглядеть в толпе Его. Он не хотел высылать свою фотографию, говорил, что некрасавец, и описал себя так: «Рост чуть выше среднего, шатен, мужское заматерелоелицо, которое оставили все признаки юности». Он смущался и не понимал, что имен-но такое лицо, именно такой рост являлись для меня идеалом мужественности. И ко-нечно – ум, остроумие. «Лицо, которое оставили все признаки юности» – чтобы ска-зать так, надо быть тонким человеком, видеть себя со стороны, трезво оценивать и…немного улыбаться. А возраст… Он не смущал, потому что ровесники меня не интере-совали: я в любом случае мечтала общаться с человеком лет на 5–7 старше себя… Чтоже такого, если он будет старше еще на 5… Или 7. То есть получается, не на 10–12(меня лично), а всего на 5–7 относительно изначально желаемого.

Возраст! Это тонкая штука! Есть мужчины, которые годам к 27 уже становятся без-надежными дядьками, а есть те, кто в юности проживают пик своей серьезности и ра-но постигшей взрослости, а потом, когда следы этой юности покидают их лицо, стано-вятся людьми по-настоящему молодыми и легкими… Он – такой…

Прелесть взрослых молодых мужчин в том, что они еще молодые и уже взрослые.Ты можешь говорить с ними на равных, не чувствуя дистанции, но он – уже Взро-слый. Это так интересно… Он может в любой момент уехать в другой город или разго-варивать на «ты» с человеком чуть старше его самого, но который для тебя – безна-дежно старый: учитель или чиновник в какой-нибудь конторе… Удивительно…

А, еще одна важная вещь… Что нужно парням, моим ровесникам, я знаю: тело!!!То есть: я живу, расту, читаю, учу иностранные языки, занимаюсь фигурным катани-ем… Думаю, понимаю, проявляю силу воли, болею гриппом – я человек! Они же невидят этого и хотят только одного – моего тела… Конечно, они поговорят о кино, му-зыке, еще какой-нибудь ерунде, но это не изменит их реальных желаний, их действи-тельного отношения ко мне… А он… Ему этого не нужно, ему я интересна как человек.

Запах залива и хвойного леса доходил до станции чуть чаще, чем приходили элек-трички, – с каждым сильным порывом ветра. Она улыбалась и думала о том, что этолучшее утро ее жизни.2

Некоторым моим сверстникам повезло – в свои тридцать они довольно моложавыи при встрече с девушками говорят, что им 24. Пустяк? Нисколько, от этого резко по-нижается возрастной ценз девушек. Если тебе 24, ты смело можешь знакомиться и с18, и с 17-летней. Разница в 5–7 лет всегда была вполне допустима, а по нынешнимвременам и говорить-то о ней смешно. Я же всегда выглядел взросло.

Но если в юности это могло приносить какие-то дивиденды (девушкам нравятсямужчины постарше), то теперь мой удел – потрепанные женщины от 25-ти, которыехотят «отношений». Теперь представьте, что будет, если я подойду к семнадцатилет-ней на улице или в метро и начну знакомиться. Не будет ничего, она зажмется, отшу-тится, пошлет, потому что будет видеть во мне «дядьку»… Это – первое впечатление,и его ничем не сбить… Надо проявлять чудовищную изобретательность, чтобы… В об-щем, по-хорошему с ними не договориться.

Но я – не дядька, это точно. Я был им в юности – серьезный и занудный (то есть врезультате занудный, мне-то казалось, что – романтичный)… Господи, подумать толь-ко – сколько их было вокруг: молоденьких, свеженьких, весело вступающих в разго-вор… Куда я смотрел? Думал ли, что этому придет конец? Конец пришел моей юно-сти, а «молоденькие» остались навсегда вместе со мной, с моим взрослением и старе-нием. «Молоденькие» перестали быть возрастом и стали отдельным видом фауны,населяющим планету. Шли годы, а они все прибывали: отправлялись стареть тольковременные представители этого вида. «Молоденькие» не прекращались ни на секун-ду, их рожало время в несметных количествах, как рожала степь монголов, шедшихоголтело и безжалостно на нашу многострадальную Землю.

3

Я не считаю, что по Интернету можно с кем-то всерьез познакомиться. И не соби-ралась этого делать. Просто любопытство заставило меня войти в чат и посмотреть,что за люди там обитают. Я придумала себе достаточно нейтральный ник и затаилась,не вступая в разговор. Разговоры были пустоваты, но довольно забавны. Во всякомслучае, ради расширения кругозора захотелось изучить язык «чатлан» и их характе-ры. Ритуал знакомства, как правило, был таким.

ВАРИАНТЫ ПЕРВОЙ ФРАЗЫ:1. Здрям!2. Прив!3. Привет! (это редко, это уже какой-то интеллигент).4. Ты кто?ВАРИАНТЫ ОТВЕТА НА ПЕРВУЮ ФРАЗУ:1. Здрям!2. Ты кто?3. Я тебя знаю?4. Ты М или Ж?ВАРИАНТЫ ВТОРОЙ ФРАЗЫ:1. М!2. Те скока?3. Че не спишь?4. Че седня так скушно тут? ВАРИАНТЫ ОТВЕТА НА ВТОРУЮ ФРАЗУ:1. А я Ж.2. 15, а те?3. Да из клуба вернулась спать неохота ща погоди кофе налью башка трещит.4. Я тоже М обломись! Со мной пытались знакомиться, я говорила, что мне 16, что хожу на фигурное ка-

тание, что парня нет и не было, но дальше беседовать было не о чем, потому что начи-нались либо пустые разговоры, либо похабные предложения.

Собственно, то, что Интернет – большая мусорка, не было для меня секретом, я за-ходила в чат пару раз, как на любой новый незнакомый сайт, и больше не собиралась

там появляться, но однажды появилась девчонка, которая оказалась нормальной. Онанормально разговаривала, ее интересовало то же, что и меня, и главное – она не про-сто использовала (что для «чатлан» уже достижение), а идеально расставляла знакипрепинания.

Наше знакомство началось так.– Доброй ночи, – написала она, что после десяти минут пребывания в чате вызва-

ло у меня культурный шок.– Доброй, – ответила я.– Я вижу твое имя (имя, имя, а не ник!!!) в колонке, но ты почему-то молчишь.– Ты парень?– Нет… Меня зовут Лика.– Меня Аня. Очень приятно. Просто с кем и о чем здесь говорить?– Это правда… Чем увлекаешься?– Фигурным катанием… Стихами… музыкой.– Что слушаешь?– Русский рок, в основном, и классику. Немного альтернативы под настроение.– Я тоже русский рок люблю. А ты кого именно?– Кинчева старые альбомы, Цоя. Ну, всех наших.– Согласись, ранние альбомы у них сильнее. Например «Энергия» у Кости.– Естественно, потом – это уже самоповторение.– Абсолютно согласна. Я стихи тоже пишу.На этой фразе меня выкинуло из Интернета, и на следующий день я вошла в чат

ночью в то же самое время, чтобы у девушки не было ощущения, что с ней распроща-лись в тот момент, когда она хотела почитать свои стихи. Она была там. Разговор про-должился, и Лика написала мне эти строки.

Я жду который год рассвета,Мне надоела эта мгла…И вспоминаю детства лето,Реку и дуба два ствола. Я бегала тогда так тихо,Меня не слышали, и я,Как будто древняя слониха,Жила в глубинах бытия.

Чтобы не кривить душой и не огорчать ее, я сказала, что стихи очень «искренние».

А она стала рассказывать свою любовную историю и спрашивать у меня совета, какпоступить. История была непростая, связанная с «интимом», а я толком в этом неразбираюсь. Обычно, когда парни в чате пытались обсуждать эту тему, я отшивала их,но здесь было другое. Просто такая же девчонка, как и я, запуталась в личной жизни.И мы стали это обсуждать. Честно говоря, я поразилась, что Лика так искренне опи-сывала самые откровенные моменты, но чувствовала ее переживания, надрыв – и пы-талась помочь. Бедная Лика! Сколько ей пришлось перенести! После месяца общениямне показалось, я так прикипела к своей новой знакомой, что она стала частью моей

жизни. Телефона у Лики не было, а встретиться пока не удавалось. Каждую ночь мыобщались, я тоже многое ей доверяла… И чувства… И вкусы… В том числе – на маль-чиков…..Однажды Лика прислала мне новое четверостишие, по которому я поняла,что она растет как поэт:

Как раковину, приложиМеня к ушам и расскажиО том, что море замолчало,О том, что – тихо… От плечаРукой взмахни, начни сначала,И ночь погаснет, как свеча.

Настоящие стихи! Так она описала свое чувство к новому знакомому, их ночь вдво-

ем. Ему около тридцати (ужас, я не поверила сначала), но он – уникальный человек.Лика познакомилась с ним случайно, когда ездила одна на выходные (сумасшедшая!)в Питер. Поздно вечером она шла по темному двору, к ней пристали хулиганы. Троеотвратительных парней уже сняли с нее джинсы (вот ведь, не стесняется мне расска-зывать!), и тут появился Он. Схватка была жестокой. Хулиганы оказались не хлипки-ми подростками, а настоящими головорезами. Но этот, короче, парень – Андрей, быв-ший спецназовец (а также поэт, композитор и ученый, как потом оказалось) ввязалсяв драку, получил ножевое ранение и держал насильников до тех пор, пока не приеха-ла милиция. Лика не стала подавать заявление, так как знала, что это только лишниенервы. Тем более все обошлось. Они пошли к Андрею домой, он накормил ее и уло-жил спать. Засыпая, она видела полки с книгами, похожие на полки в ее детской ком-нате.

Потом было утро, разговоры, легкие, увлекательные – как с ровесником. Именно –как. Потому что с ровесником как раз такого быть не может! Только по-настоящемувзрослый человек поймет тебя, не будет грузить, с ним будет ИНТЕРЕСНО. И ему ни-чего от тебя не надо. Это была ее теория, ну и я так подумала и тоже в принципе со-гласна.

Ни тогда, ни через месяц, когда, сбежав от домашней тоски, Лика приехала к Ан-дрею в гости, он не дотронулся до нее пальцем. А ночью она, сама не зная почему, по-пыталась его поцеловать, но он очень деликатно сказал, что слишком хорошо пони-мает свою ответственность в отношении юной девушки и не может пользоваться еечувствами. Он для нее – «добрый, старший друг, который всегда поможет, все объяс-нит».

– Зла, – сказал он, – и так еще будет много в жизни. Тебе довелось родиться жен-щиной не в благополучной Европе, а здесь, среди продрогших дюн, среди бесконеч-ных железных дорог, уходящих в неизведанную бездну Тихого океана, подобно тому,как хвост кометы уходит в космос и глядит оттуда печально вниз на нашу многостра-дальную Землю.

4

Двенадцатый порыв ветра с залива стих, холодок отпустил локти и икры, но ещезадержался на мгновенье в простывшем носу. Тут же последовал тринадцатый порыв.

Двери электрички распахнулись, и на платформу вышел человек. Не было никакихсомнений, что это – Андрей.

– Ну, привет, – сказал Игорь, – извини, пожалуйста, замерзла?– Привет… Вы… Андрей?– Андрей, – сказал Игорь и улыбнулся так, что сердце растаяло. Да, он выглядел

очень взросло, но глаза у него не менялись уже, наверное, лет двадцать.– А ты – Аня… Замерзла? – спросил он и с настоящей, неподдельной заботой огля-

дел голые, в мурашках плечи. Слегка дотронулся рукой. Стало тепло. – Пойдем?Они пошли вглубь посадок, в сторону залива, к тем уникальным местам, о которых

он рассказывал, туда, где интересно, прочь от цивилизации. Туда, где нет людей.

Глава вторая1

– Запачкался, – Игорь огорчился, – сейчас, подожди, – обернулся и, отряхиваясь,из-под руки посмотрел в сторону станции. За ними никто не шел. Две женщины со-шли с поезда, но отправились по другую сторону полотна, к дачам. – Ты, кстати, тоже.

Он как ни в чем ни бывало мягко взял Аню за локоть и несколькими движениямисмахнул несуществующую пыль с джинсов – почти как заботливый родитель у ребен-ка, севшего на грязный бортик в песочнице.

– Мне Лика так и говорила, что вы очень заботливый и добрый, – Аня смахнуласлезу, – до сих пор не могу поверить… Такая была девчонка.

Игорь шел рядом и молчал, как должен молчать мужчина. Потом заговорил, какдолжен говорить мужчина.

– Она мне писала, что вы лучшие подруги…– Правда?! Это она была для меня лучшей, а я ей – вряд ли… Мы же просто по Ин-

тернету познакомились. Целый месяц общались. Она про вас рассказывала.– Что именно?– Все… Но только хорошее… Нельзя, конечно, так говорить, но хорошо, что она

успела вам мой телефон оставить. Иначе как бы я узнала.– Лика мне тоже про тебя столько говорила, что я не мог тебе не сообщить об этой

трагедии… И потом она сказала, что ты очень хочешь увидеть эти места…– Конечно, она так меня увлекла ими… Спасибо огромное. У вас, наверное, столько

дел…Схема работала безукоризненно. Девушка сама пришла сюда, где нет ни души.

Если пытаться знакомиться по-человечески, в городе, не дождешься даже ответа, аздесь – все другое. Уже удалось ее потрогать, ощутить тепло кожи. Холодные мураш-ки на ее предплечье пронзили мозг Игоря, как спицей, насквозь.

Утро только начиналось, в лесу теплело. Словно в юности, он шел с девушкой полесу, только тогда не смел притронуться к ней, все читал стихи…

Как раковину, приложиМеня к ушам и расскажиО том, что море замолчало…

…Читал стихи и занудствовал, а теперь (прошло только пять минут) трогал кожу игладил тело.

– Куда мы идем? – спросила Аня.– Выбери сама. Можем пойти в людное место: собачники, физкультурники, грязь

всякая, шум, а можно – в тихий, звенящий сосновый лес, где пахнет смолой и морем.– Конечно, в лес.– Да, да. Как ты хочешь.

2– Вы музыку какую слушаете?– Стоп… Не говори мне «Вы».– Не могу… Вы же взрослый.– Попробуй «Ты!»– Сейчас… Соберусь… Нелегко…– Тогда я буду тебе «выкать». Скажите, Аня…– Ой, не надо, ты, ты, ты!… Так какую?– Русский рок, альтернативу…– Не может быть! Я тоже! А что именно?– Ранние альбомы Кинчева, Цоя, Башлачева…– Я тоже только ранние! Почему в молодости они писали хорошо, а потом – опо-

псели?– Понимаешь, в молодости все искреннее, настоящее, а после… Жизнь не развива-

ется по прямой, с какого-то возраста – все идет по второму кругу. У этих ребят насту-пил второй круг, и они стали повторяться.

– Так обидно.– Хотя кто-то просто умер. Остался в молодости и не оставил себе шанса стать

скучным и неискренним.– Ну, не знаю… Я не хотела бы умереть ради того, чтобы чувствовать себя молодой.Они шли между соснами, поднимаясь и спускаясь с пригорков. Залив появился,

как всегда, неожиданно, и вдруг стало видно, что небо от Репино до Солнечного обло-жено тучами. Непогода словно сложила свои ладони над побережьем и смотрела внизна пляжи сквозь крошечную щель в облаках. Скоро мог быть шторм, и Игорь испугал-ся, что, замерзнув, Аня попросится домой. Пришлось бы выкручиваться, а начинатьздесь – рано, из-под любого камня вполне мог вынырнуть одинокий курортник с кни-гой поэзии наперевес.

Он начал говорить быстро, не ставя точек, постоянно подвешивая концы слов ввоздухе, как бы собираясь сказать еще что-то. Главное было увлечь Аню, пока она непередумала идти дальше.

– Отвлекись от этих мыслей, кстати говоря, именно за тем поворотом есть некоеподобие тихоокеанской лагуны – уникальное природное образование, совершеннонетипичное для Балтики в принципе, а для залива и подавно. Теплая вода, океаниче-ская фауна, и главное – уникальные водоросли.

– Водоросли?– Да! Это в Финском-то заливе, где и рыбки живой не найдешь. Туда идти, правда,

пару километров, но оно того стоит! Даже в самую пасмурную погоду – голубая вода,как в фильмах про райские острова. Видишь, маленькая дырочка в облаках, как будтонепогода сложила свои ладони над побережьем? Так вот это как раз под дыркой – там

и тучи никогда до конца не смыкаются! Знаешь, сколько в этой лагуне видов водоро-слей? Двадцать девять, включая знаменитые Эскалоповы!.. И это, не считая подвод-ный мох!

– Удивительно. Ты так много знаешь. А что же там кино не снимают?– Снимают! Половина голливудских картин снята здесь – просто это слабо афиши-

руется.Они прошли около километра. Место, в принципе, было неплохое – достаточно

немного углубиться в сосны. Игорь задышал свободно. Человек, которым он был в го-роде, остался в городе.

Хвостик, собранный у Ани на затылке, потерял цвет, стал совсем как песок вокруг,и захотелось сначала погладить ее по голове, а потом поднять хвостик и погладитьтонкую шею. Он бы согласился по-хорошему, но она – нет. Тогда, в прошлом году,пробовал – и что? Милость девушки сменилась на гнев, ярость, истерику, и закончи-лось все, как обычно, только с неимоверно большим риском. Теперь он не собиралсярисковать. По крайней мере, здесь.

Берег уже несколько раз круто повернул, запутал дорогу назад. Это было хорошо:захотеть вернуться можно вначале, а сейчас обратный путь казался еще более долгими холодным, чем путь вперед, к просвету в пасмурном небе. Лагуны там, конечно, неокажется, но зато близко лес и заброшенные строения.

Вдруг, из-за поросшей соснами косы, как звуки ада, как вестники самого подлого вмире предательства, послышались человеческие голоса. Они повернули за косу.Огромный прожектор был направлен в низкие тучи и пробивал завесу. По пляжу хо-дили люди. Раскладные стулья тащили из автобуса, бережно несли кинокамеру.

Аня посмотрела на Игоря счастливыми глазами.– Это кино?– Кино.– Пойдем! Я так хотела посмотреть, как снимают!– Конечно, как ты хочешь.Они стали немного в стороне от киноработников. Долго ничего не происходило.– Почему не начинают?– Готовятся.– А почему так медленно?– Это кажется со стороны. На самом деле у них кипит работа.Прошло еще полчаса. Игорь старался отворачиваться от съемочной площадки,

чтобы никто случайно не запомнил его лицо.– Давай уйдем, а то простоим, а они так и не начнут. К камере все равно не пустят.– Жалко. Ну, пойдем.Киношники нарушили план, который он готовил так долго: не спал ночами, сидя в

чате у компьютера, чертил виртуозные схемы, придумывал Лику. Все висело на во-лоске, а повторить такое потом – крайне сложно. Да и не в его правилах было встре-чаться с девушкой во второй раз. Все происходило сразу, чтобы не дать ей шанса по-делиться потом с кем-нибудь, рассказать его приметы.

Теперь нужно было идти еще несколько километров, чтобы найти подходящее ме-сто, но дальше по берегу уже тянулись пансионаты. Поэтому Игорь решил распро-щаться с морем и отправиться в лес. Темнело, когда они пошли вглубь побережья,чтобы непременно увидеть уникальные Цветущие Балтийские Папоротники.

3

Аня съела бутерброд, который Игорь специально взял с собой – чтобы ни голод, нихолод не могли заставить их повернуть обратно в тот момент, когда нельзя еще начи-нать. Кроме того, в сумке лежали термос, свитер и даже аптечка – мало ли что!

До папоротников идти было долго, они углублялись в лес, и с момента, когдасквозь стволы был виден просвет, прошло сначала десять минут, потом еще десять, апотом, когда Игорь, как бы в шутку, предложил, кружась, побегать меж сосен, ужестало невозможно понять, в какой стороне этот просвет находился.

Августовский день заканчивался, солнце было видно только наверху, если запро-кинуть голову, а если не запрокидывать – только стволы деревьев. Сначала попада-лись сосны, потом огромные дубы, песчаная почва сменилась черной от вчерашнегодождя землей. В далеком городе солнце сейчас оставалось тоже только на уровне тре-тьих этажей, и желающим погреться пришлось бы ходить по стенам.

– Мы успеем на электричку?– Да. А ты что, замерзла?– Нет. Просто комары. Надо было джинсы надеть.Можно начинать. Игорь сел рядом и пристально посмотрел Ане в глаза. Его моло-

дая кровь струилась по жилам ровно, не притворяясь больше водой или апельсино-вым соком. Сердце стучало мощно и чисто. Свежий воздух наполнил легкие. Игорьчувствовал себя ОТЛИЧНО. Начиналась жизнь без игры.

– Комары? – спросил он и положил руку на Анино колено.Аня тоже пристально смотрела в глаза Игоря. В какойто момент он хотел переду-

мать, но не мог отказаться от того наслаждения, которое уже виделось впереди, емухотелось чувствовать молодую жизнь каждым квадратным миллиметром своих паль-цев. Он сильнее сжал Анино колено и приблизился.

– Комары, – тихо сказала Аня.Еще было не поздно убрать руку и передумать. Он не обнаружил себя и мог оправ-

дать этот жест как угодно. Она поверила бы во все. Ее завороженный взгляд еще небыл взглядом страха, а просто такой был Игорь в тот момент – сгусток крови, жела-ния и силы, что невозможно было оторвать от него глаз.

Как в далекой юности, перед ним сидела девушка, но тогда не произошло ничего,и теперь он хотел вернуть себе тот вечер, озябшую девичью кожу и первый, чистый,так и несостоявшийся поцелуй.

Все они, с кем он потом уходил в Балтийский лес, должны были вернуть ему этотпоцелуй, эти сводящие с ума почти детские объятия. Он никого не любил с тех пор,никого не жалел, кроме Лики, которую год от года вызывал к жизни, страдал вместе сней, ненавидел ее врагов. И «убивал» год от года – то в автокатастрофе, то в безрас-судной подростковой петле на кухне. Ее, ее он жалел понастоящему, а не этих случай-ных девчонок, которых и знал-то в течение одного дня.

Лика была единственной девушкой, которая понимала его по-настоящему и не жа-лела своей юной нежности. Но ни к ней, ни к той, что осталась в детстве, нельзя былоприкоснуться, а дыхание Ани – рядом. Кожа ее, несмотря на близкую ночь, – теплая,косточки в пальцах – как кости винограда, а волосы – как струи водопада, ложащиесяна дно порога. Груди ее как августовские дышащие стога на лугу, живот как луг с шел-ковой травой, как белая ночь над северными болотами.

Немного борьбы, бесполезных криков, и наступит момент истины. Потом он за-прыгнет в последнюю электричку. Ужас произошедшего и радость жизни, вновь мо-лодой и прекрасной, переполнят его. Он будет ходить из вагона в вагон, улыбаться ипеть в тамбуре. Осталось сделать последний шаг.4

Лицо Ани перекосилось от боли, когда крепкий кулак намотал ее волосы и рванулназад. Она вскрикнула и упала на спину. Тут же сильные руки поставили ее на коле-ни. Одним движением от ворота порвали рубашку. Аня, вся в слезах, с мольбой по-смотрела Игорю в глаза.

Но он не мог даже подойти к ней.– Сиди, хуже будет, – сказал ему самый молодой. В руке у него был виден нож или

что-то вроде ножа. Другой, здоровый, загородил дорогу к Ане. Двое оставшихся снялис нее рубашку и повалили на спину.

– Андрей! – закричала она.Игорь кинулся вперед, но упал на спину от удара здоровяка. Тут же выхватил тер-

мос из рюкзака, плеснул в лицо кипяток. Здоровяк заорал, закрыл глаза ладонями ина какое-то время выбыл из игры. Игорь ударил ногой в лицо второго, нависшего надАней, и тот был уже бессилен сопротивляться, захлебнувшись в крови, запутавшись всобственных штанах.

Двое других, оставив Аню, накинулись на Игоря. Вся его сила и ярость, только чтопредназначавшиеся совсем для другого, обрушились на этих непонятно откуда взяв-шихся преступников, насильников, посмевших поднять руку на девушку. Со сторонынападение выглядело таким подлым и жестоким!

Аня перевела дыхание и попыталась что-то крикнуть. Закашлялась. Били в основ-ном Игоря, но он так яростно сопротивлялся, что казалось – идет полноценная драка.Отсутствие страха и желание не защититься, а уничтожить противников придало емусил втрое больше, чем в обычной городской потасовке.

Его повалили на спину, и он увидел еще светлое, в розовых облаках небо. Тут жеоно стало темным. Со следующим ударом исчезли звуки вокруг. Не стало ничего вид-но и слышно, мир пропал. Все, что Игорь чувствовал, – только себя: кровь, звенящуюв голове, и кровь, наполнившую рот. Он стремительно рванулся вверх и с первого ра-за, с давним звериным инстинктом, точно попал зубами в горло. Схватил противниказа плечи и упал назад, держа его в своих еще сильных руках. Выплюнул горло и отка-тился в сторону. Отплевался. Стало противно, потому что его всегда интересовалатолько своя кровь.

Второй успел зайти сзади и схватить Игоря за шею. Мир опять пропал. От пронзи-тельного визга Ани нападавший на мгновение ослабил хватку и был переброшен че-рез голову. Двух сильных, направленных к земле ударов в переносицу хватило для то-го, чтобы он умер. Звуки опять вернулись: орал тот, что получил самым первым ударв лицо. Он склонился над человеком с вырванным горлом и мотал головой в стороны,не желая верить в то, что видел. Горе придало ему сил не меньших, чем у Игоря, иони, сцепившись, покатились меж толстых корней, упали во влажные листья. К вкусукрови примешался вкус гниющих растений. Два вкуса детства: школьных драк и по-ходов за грибами почувствовал Игорь в этот момент, а потом стало горячо в спине, инападавший оставил его.

– Леха, – заорал здоровый парень, в чьих руках был нож, – Леха, пойдем! Пойдемскорей!

Игорь остался наедине с запахами детства. Вкус школьных драк ушел, осталсятолько грибной.

5

Аня приложила свою рубашку, попыталась остановить кровь.– Не надо, у меня аптечка в рюкзаке.Она перепрыгнула через мертвого и принесла рюкзак. Вывалила содержимое на

землю. В почти невидимые вечерние травы упали бутерброды, тонкая бельевая верев-ка, свитер, перчатки.

– Андрей, здесь только маленькие пластыри для царапин!– Ищи, должен быть бинт.Аня пошарила руками по траве. В руки ей попались опасная бритва и фотоаппа-

рат, но бинта не было.– Андрей! Нет бинта!– Подожди… Не кричи… Ты цела?– Да! Только губа разбита!– Гады… Не плачь… Я должен тебе сказать…– Андрей!!! Хороший мой!!!– Я… Не хороший…– Хороший! Ты же спас меня!– Это случайно, инстинктивно… Я просто не успел…– Чего ты не успел? Ты именно успел. Что ты такое говоришь!!!– Я хотел… не то…– Не важно, что ты хотел, потерпи. Я дотащу тебя до станции!!!– Не дотащишь. Я тебя… очень далеко увел… Я просто не успел сделать того, что

хотел.– Вот же они, папоротники!!! Вот они! Успокойся!– Что?Аню Игорь видел уже плохо, но сумел сфокусировать зрение на тонком стебельке,

который возник прямо у глаз. Он был легкий, едва качающийся от дыхания. Весьмир: и Аня, и верхушки деревьев, и небо – пропали, только папоротник был еще ви-ден и касался ресниц.

– Андрей!!!Игорю стало страшно за Аню, за ее детский страх. Он почувствовал, как вместе с

жизнью его, наконец, оставил Демон Молодости. Он увидел перед собой не юную кра-савицу, а несчастного ребенка, который один в лесу плачет над умирающим. Ему,взрослому, наконец, человеку, захотелось ее обнять и успокоить.

– Не плачь, дочка, – были последние его слова.6

На последнюю электричку Аня не успела и теперь спала на станционной лавочке вожидании первой. Сон еще не оставил ее, но сознание пробудилось. По привычке ла-донью она проверила мешки под глазами, огорчилась, в который раз их обнаружив.Годы шли, и хотя в ее двадцать два ей давали шестнадцать, стоило немалых усилийказаться такой юной.

Она вспомнила о вчерашнем. Было искренне жаль этого человека, поэта, ученогои композитора, настоящего мужчину, который отдал за нее жизнь… Если бы он знал,для чего она вела его в этот лес, если бы откуда ни возьмись не появились бандиты…Еще немного, и можно было начинать, в ее сумочке было все, нужное для этого… Ре-зультат для Андрея оказался бы таким же, но… она не получила того, что хотела… Такмного было потрачено бессонных ночей в Интернете, юность проходила стороной,уносилась прочь, а наступившее утро, на первый взгляд прекрасное, с каждым поры-вом ветра забирало еще один день ее молодой жизни.

Аня уснула в слезах, думая о том, как сильно хочет любви. Неудача не остановитее. Она доберется до дома, включит компьютер и заварит кофе.

Она уснула, уронив голову на руки. И руки ее были как ветви папоротника, косточ-ки в пальцах как кости винограда, а волосы как струи водопада, ложащиеся на дно по-рога. Груди ее как августовские дышащие стога на лугу, живот как луг с шелковойтравой, и лоно ее как белая ночь над северными болотами, над дорогами и реками,над нашей многострадальной Землей. 2004

Да1

Солнечным-солнечным сентябрьским утром сказали, что физ-ры и трудов не бу-дет, а вместо этого будет сбор макулатуры и металлолома. В прошлом году больше по-нравилось собирать металлолом. Он, конечно, тяжелый, и если тащить что-то боль-шое (часть забора, например), да еще издалека – трудновато. Но зато – на свежем воз-духе, зато – это мужская работа. И девочки видят, какой ты сильный, как несешь насебе через весь школьный стадион этот самый забор. Успеваешь сделать всего два-трирейса, но ведь это – два-три путешествия в соседние дворы, это – приключение, охота.Идешь, болтаешь с приятелем, но вот он, двор, и суета улицы куда-то пропадает,включается нюх: где ты, железо? Листы жести, заборы, проволока? В обычной жизниднем с огнем железку не найдешь, но почему-то, когда «сбор металлолома», металлвырастает из земли, вылезает из своих нор. Одним словом, интересно, мужская рабо-та: добыл, притащил.

А макулатура… Вместо свежего воздуха – темные, затхлые подъезды и враждебныедвери. Особенно те, которые дальше от окон, кажется, что там живут самые неприят-ные люди. Нужно подниматься и, дверь за дверью, стесняться, проходить (ведь при-гласят, и придется войти). Нужно нюхать все эти супы, котлеты, нафталин. И вродепонимаешь, что пришел по делу, и они вроде понимают, что не себе клянчить, а всеравно получается, что клянчишь, все равно гордо поднимают нос и раздумывают:«Так… Есть или нет? Сейчас посмотрю». И, довольные собой, дают тебе эту несчаст-ную стопку газет, как будто говорят: «Благотворительность не чужда мне». Пока одинподъезд пройдешь – все нервы вымотаешь, а ведь еще с этим всем через школьныйдвор идти обратно. И девочки на тебя совсем не так уже будут смотреть, если вообщебудут.

С металлоломом не получилось. Не приехал грузовик, который должен был его

вывозить, и Лариса Петровна сказала:– Сейчас тогда разобьемся на бригады, и пойдете только за макулатурой.

Машу, Анечку, Антона и Диму определили в бригаду № 1. Ребята болтали и шливпереди, а девочки шептались и шли следом. Но когда нужно было разговаривать сжильцами, не сговариваясь, менялись местами: девочки и вежливее, и доверия имбольше.

– Здравствуйте, мы из тридцать второй школы, у вас есть макулатура?Жильцы умилялись белым рубашечкам и тут же выносили подготовленные, свя-

занные бечевой стопки. Улыбка, салют, следующая квартира!– Мы пионеры из тридцать второй. У вас есть макулатура?Девочки брали стопки поменьше, ребята – побольше. Так сходили раза четыре и

устали. Надоело.– Давайте еще раз – и все, – предложил Антон.Пошли в самый ближний двор, через перекресток, где сходились улицы Трудолю-

бия и Достоевского. Во дворе хлестала вода, работала аварийная машина. Жильцытолпились вокруг и о чем-то спорили.

– Не пойдем, – сказал Антон, – обругают еще.Обошли забор и вышли на улицу с частными домиками.– Может, у них попросить? – сказала Анечка.Постучали в калитку, но никто не отозвался, тогда вошли просто так. Около дома

стояла двухколесная тачка, по шею в траве бродили куры.– Мы пионеры… – начала Маша, и тут же что-то тяжело зазвенело, со страшным

воем рвануло с места. Ребята побежали, а огромная черная собака, открыв пасть, по-бежала за ними. Цепь была такой длины, что в ней вообще не было смысла: собакамогла достать до любого уголка двора. Успели, вырвались и долго бежали вдоль Тру-долюбия.

– Ничего себе, – сказал Антон, – видели, какие зубы? Это специальная милицей-ская порода – прокусывать телогрейки.

И тогда увидели этот дом. Красивый, трехэтажный, с высокими потолками, так чтоон по высоте был, как пятиэтажка. Сразу даже не поняли, как входить, двери не было!Но потом просто обошли с другой стороны и вошли в единственный подъезд. Звони-ли во все квартиры на первом – никто не открыл, на втором сначала что-то зашурша-ло за дверью, но потом оказалось, что это кошка. Наверное, все были на работе. А тре-тий, последний, был вообще не этаж с квартирами, а просто – лестница. Туда даже непошли. В конце лестницы было темно, висела паутина.

– Надо возвращаться, – сказала Маша, – Лариса Петровна ждет, ей домой надо, унее сын болеет.

– И что, мы с пустыми руками придем? – сказал Антон. – Это не по-пионерски.– Ну, придумаем что-нибудь по дороге.Спустились, солнце было высоко. Хорошо на улице, жарко. Пахнет травой.– Интересно, сколько мы килограмм собрали? – спросила Маша.– Двадцать точно, – сказал Антон, – а то и тридцать.Почему-то не уходили. Решили ведь уже, а не уходили. И тогда Анечка сказала:– По-моему, я ключи от дома потеряла.Стали думать: что, где? Искать по пыльным улицам бесполезно: выронить их мож-

но было где угодно. Вон как от собаки неслись! Анечка почти заплакала, но Дима ска-зал:

– А я слышал, что наверху что-то звякнуло, может, ты там обронила? – и сам, пер-вый, побежал наверх.

Ребята подождали и тоже поднялись. Дима их уже ждал, весело вращая ключи наколечке.

– Эти?– Эти, – Анечка перестала плакать, – спасибо.– Смотрите, – сказала Маша, – цирк видно!Из окна были видны дальние районы, а ближе как на ладони – здание Нового

цирка. Конечно, его так называли уже лет двадцать, но с другой стороны – новее всеравно не было, а Старого тоже никто не помнил. Наверное, был какой-то Старый, разэтот Новым назвали!

Купола светились уже не белым, а желтоватым светом, отражая краски наступаю-щей осени. Ребята замерли. Было здорово, потому что могли сейчас сидеть на трудахи не видеть всего этого. Сидели же каждый день, а потом шли домой привычной до-рогой: стадион, гаражи, улица. А этот дом, получается, все время, каждый день, ка-ждую секунду стоял здесь. И дверь была открыта, и можно было подняться и увидеть,как светится Новый цирк.

Окна не хватало на четверых. Антон смотрел из-за голов, а потом отошел немногодальше. Когда ребята насмотрелись и повернулись, он стоял к ним спиной на середи-не лестничного пролета, ведущего вверх.

– Ты чего там нашел? – спросила Маша.– Там есть квартира, – сказал Антон.– Точно! – Дима пробежал выше. – Колесникова, иди сюда, просить будем!Маша Колесникова поднялась до конца пролета.– Я в прошлый раз просила, – сказала она, – пусть Горохова просит.Анечка Горохова отступила назад, к окну, к солнцу.– Я не пойду, там темно.– Ну и что, что темно. Откроют – будет светло. Да ты поднимись на всякий случай,

может, они тоже на работе.Но Анечка крепко взялась за подоконник и решительно ответила:– Я боюсь, я имею право бояться. Я девочка.– Но ты же в первую очередь пионер, – сказала Колесникова, и это должно было

подействовать, потому что если бы так сказал Антон или Дима, тогда не считается, аКолесникова – сама девочка, значит, имеет право! Но Горохова не сдвинулась ни нашаг.

– Я здесь вас буду ждать.– Ждать много смелости не надо, – сказала Колесникова, – идти-то сложнее.Анечка опустила глаза.– Да ладно, какая разница, – сказал Антон, – что мы тут, корову делим? Сейчас,

быстро! Ты ведь подождешь, Горохова?Анечка посмотрела ему в глаза, так что, казалось, даст самое пречестное слово, на-

пример: «Обещаю!» Но она просто сказала:– Да.И ребята пошли к квартире. Антон постучал, потому что звонка не было видно.

Послышались быстрые шаги, дверь открыла старушка в легком нарядном платье. По-казалось, что она несколько разочарована, как будто ждала кого-то другого.

– Здравствуйте, – сказала Маша, – мы из тридцать второй школы, у вас есть маку-латура?

Старушка не ответила.– У вас есть ненужные старые газеты или книги? – объяснил Антон. – У нас пио-

нерское задание.– Должно что-то быть, – сказала старушка, – проходите, пожалуйста.В квартире оказалось интересно. Все было старинное, наверное, даже довоенное.– Книг ненужных не бывает, – сказала старушка, – а периодика есть. Смотрите

здесь.И она указала на высокий стеллаж. Газеты, журналы. «Правда» за двадцать пя-

тый, двадцать шестой… «Крокодил» того же времени. «Нива» за девятьсот двенадца-тый.

– Забирайте, если нужно. Мы уже все прочитали.Ребята растерялись. Как такое в макулатуру? Такое в музей надо или в красный

уголок.– А вам что, совсем не нужно? – спросил Антон. – Это же антиквариат, его можно в

букинистический за деньги сдать.Старушка задумалась.– Нет, – сказала она, – не нужно. Антиквариат – это что-то совсем старое, напри-

мер, времен царя Александра Второго или Третьего. А это – периодика, просто ново-сти. Что ее дома держать? Пыль одна.

Пошептались, и Антон сказал:– Вы простите, мы не имеем права такие ценные издания в макулатуру забирать.

Может, у вас есть тоже газеты, но свежие?Старушка подумала.– Есть. Пойдемте.Она прошаркала по коридору мимо кухни в самую дальнюю комнату. Ребята по-

шли за ней, и пока шли, что-то поменялось. Даже непонятно что. Антон, Дима и Ма-ша зашли в комнату, остановились. На диване, не двигаясь, сидели еще две старушки,точь-в-точь как первая. Только платья были другие, а по внешности – вообще не от-личить.

– Здравствуйте, – тихо сказали ребята, но старушки не ответили.– Вот здесь, на полке, – сказала первая старушка и села на диван.Они теперь сидели втроем, в одну линию. Одинаковые и неподвижные.Антон стал перебирать газеты, но там тоже не было ничего свежего.– Простите, у вас все какое-то старое, это ценности, а не макулатура.Не ответили. Сидели и молчали. Да ну их, сумасшедшие какие-то и одинаковые!Вдруг одна из старушек посмотрела в глаза Маше и сказала:– Кира.Маша не поняла, подумала, что та обозналась, но старушка продолжила:– А это моя сестра, Галя.Теперь стало понятно, что они зачем-то представлялись. Только не чай! Только

скорее на улицу!– А меня зовут Шура, – сказала самая первая старушка, и все опять замолчали.Ребята тоже не знали, что сказать.

– Мы близнецы, – добавила Шура.Это и так было видно.– Мы тогда пойдем, – сказал Дима, – нас учительница ждет, ей класс надо за-

крыть.– Вы же ничего не взяли.– Поймите, – Дима был самый основательный и взрослый из класса, он даже на

межшкольных соревнованиях по шахматам играл на «первой доске», – макулатура –это не новое и не совсем старое. Например, новые газеты и журналы еще имеют акту-альность, потому что это недавно было, а совсем старые – уже история.

– Например, – добавила Маша, – если полгода назад или год газета – это макула-тура, а если неделя назад, то еще нет.

Старушки ничего не ответили. Они сидели смирно и смотрели, словно сквозь ре-бят, на противоположную стену. Надо было уходить.

– Вот там есть, – сказала Шура, – как раз такое.Она указала пальцем прямо на голову Антона. Антон обернулся и увидел за спи-

ной на полках стопки прошитых бечевой газет. Подошел ближе и с разочарованиемсказал:

– Это за тридцать седьмой год.Шура смотрела на него с замершей, фарфоровой улыбкой, даже не кивая, но самой

улыбкой соглашаясь.– Вы же сказали, что тут недавнее.– Ну как, недавнее, – ожила Шура, – за март, за апрель.Антон вытащил газету с речью Молотова, с фотографиями каких-то рабочих и кол-

хозников. Бумага почти крошилась в его руках.– Даже за май, – сказала Шура, – точно помню, еще выпускного не было, а газета

эта была уже. Мы ее с девочками в классе читали, доклад готовили.– А можно мы еще те, в коридоре, посмотрим? – спросил Антон, и ребята вышли

из комнаты.– Что-то тут не так, – сказал Дима, – при чем тут май, если газеты старые?– Может, они сумасшедшие? – сказала Маша. – У моей бабушки склероз, она тоже

себя ведет подобным образом.– Какая разница, – Дима был настроен решительнее всех, – просто пошли и все.

Они же нам никто.Вернулись в комнату. Старушки сидели не двигаясь.– До свидания, – сказали ребята, – мы, наверное, ничего брать не будем.Кира, Шура и Галя никак не отреагировали.– До свидания, – еще раз сказала Маша.И пошли к выходу.Ну и хорошо, что так получилось, а то как-то здесь было скучно, не то что на улице

или хотя бы в подъезде, где из окна виден цирк. Когда уже почти дошли до двери, изкомнаты послышался странный звук. Как будто кто-то из старушек жадно стал гло-тать воздух, как, например, человек, который тонул, а потом его вытащили. Послы-шались шаги, пришла Шура с парой газет. Прошептала:

– Вы почему не хотите брать? Из-за портрета?– Какого портрета?

Шура молча показала первую страницу, там Сталин в фуражке что-то говорил стрибуны.

– Вы не бойтесь, просто не говорите, что у нас взяли. Мы тоже никому не скажем.– Мы не боимся, – сказал Антон, – чего нам бояться.– Ну так, – сказала Шура.И вроде нечего было больше говорить. Стало только обидно, что старушка подума-

ла, что они чего-то боятся.– Слава богу, не тридцать седьмой год, – сказал Антон. Он эту фразу слышал по те-

левизору. И не только по телевизору, может, еще где-то. Так вообще взрослые частоговорили. Сначала показалось, что это прозвучало здорово, но потом он подумал, чтокак раз не очень, потому что получалось, что они ничего не боятся не потому что сме-лые, не потому что пионеры, а потому что сейчас времена спокойные. Получается, чтов тридцать седьмом году они были бы трусы?

– А какой? – еле слышно прошептала Шура.Антон даже не понял, что: «А какой?»– Что какой?– Ну, вот вы сказали, что не тридцать седьмой. А какой же тогда?– Восемьдесят седьмой, – радостно сказала Маша, – это все знают.Старушка помолчала и спросила:– Что вы имеете в виду?– Сейчас тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, – повторила Маша, – что тут

еще можно иметь в виду? Это просто правда.Шура заплакала, развернулась и ушла к сестрам. Ребята не знали, что делать.– Наверное, все их дети и внуки на работе, – сказала Маша, – нам нельзя их так

оставлять, они неуравновешенные.– Мы же не тимуровцы, – возразил Антон, – мы за макулатурой. Пошли, а?Но из дальней комнаты снова послышался странный звук, кто-то опять жадно гло-

тал воздух.– Мы пионеры, – сказал Дима, – и неважно, какое поручение выполняем в данный

момент. Если пожарник после работы увидит, что дом горит, он что, думаешь, не бу-дет тушить?

Вернулись к старушкам. Те сидели опять неподвижно, но по-другому: смотрели нена стену, а в сторону двери, словно ждали ребят.

– Восемьдесят седьмой, – сказала Шура, и старушки захихикали. Но как-то нена-долго, может, даже и не хихикали.

– Пионеры, а шутите, – Шура стала серьезной, – это вроде фантастики, да?– Жюль Верн, – неожиданно отмерла Кира.И опять все замолчали, потому что было непонятно, что говорить. Но через мину-

ту Кира добавила:– Герберт Уэллс.– Кружок фантастики, – сказала Шура, – ну, расскажите нам про восемьдесят

седьмой год! Что, дирижабли на другие планеты летают?– Нет, – сказала Кира, – все люди-невидимки по улицам ходят.– При чем тут, – Маша тоже стала серьезной, – с тридцать седьмого по восемьде-

сят седьмой произошло очень много исторических событий, в том числе связанных скосмосом. У меня – пять по истории.

И она стала рассказывать. Про культ личности, про войну, про вероломное нападе-ние. Еще про двадцать миллионов, а Дима добавил про второй фронт и Победу. По-том, конечно, про Хиросиму и Нагасаки, про смерть Сталина, про целину и Гагарина.Антон еще начал про кубик Рубика, но Маша остановила его, потому что это вообщеневажно!

Старушки слушали молча и как-то горбились все больше от каждого сказанногослова. Потом Шура сказала:

– Вы, ребята, это никому не рассказывайте. Вы еще маленькие совсем, а вот ваше-му руководителю может достаться.

– Надо же, – сказала Кира, – Сталин умер.– Надо же, – сказала Шура, – война будет… Вот уж враки.– Не говорите про ваш кружок никому, и мы тоже не скажем. Честное комсомоль-

ское.– Честное комсомольское, – сказали сестры вместе.Дима решился и спросил:– А почему вы здесь сидите? Где ваши дети, внуки?Старушки захихикали.– Внуки? Может, правнуки?– Ага, человеки-невидимки!– Как в фантастике!Потом стали серьезнее.– Мы ждем, – сказала Шура, – наших женихов.– Как это? – не поняла Маша. – Еще с войны?Кира вздохнула:– С утра.Ребята ничего не понимали.– Я жду Ваню, – сказала Шура.– Я жду Колю, – сказала Кира.Словно невидимый кокон из воздуха приоткрылся над Галей, и она произнесла

свое первое слово:– Я жду Петю.Только сейчас стало понятно, что звуки улицы не залетали сюда, поэтому голоса

старушек звучали очень звонко в этой тишине и чистоте.– Они нам сказали ждать, – добавила Кира.– Мы отсюда ни ногой, – сказала Шура.– Ни ногой! – повторили сестры хором.Стало немного страшно, вдруг сейчас придут три деда и начнут ругаться?– Хотите карточку посмотреть? – Шура, не сходя с места, взяла со стола фотогра-

фию. Антон хотел потрогать, но Маша шикнула на него, и стали рассматривать изШуриных рук.

Три парня-близнеца в белых рубашках с закатанными рукавами стояли на фонеречки или озера. Карточка была старая, черно-белая, почти не потрепанная, только всамом центре луч солнца почти насквозь выжег маленькую дырочку, как будто фоткапролежала на столе под этим лучом долгие годы.

– Это наши женихи, – сказала Шура, – они тоже близнецы.

– В воскресенье в парке гуляли, – добавила Кира.Маша отошла к стене, как будто испугалась чего-то. Дима тоже насторожился, а

Антон – не очень. Он почти никогда ничего не боялся, потому что не понимал, чегоконкретно надо бояться.

– Сказано ждать – будем ждать, – сказала Шура.– Нам несложно, – сказала Кира.– Подождите, – Дима словно отмер, – какое сегодня число?– Десятое сентября, – ответила Шура, – а вы что, не знаете? А еще пионеры!– А год какой?– Тысяча девятьсот тридцать седьмой, – дружно ответили старушки. И вот что они

рассказали ребятам.2

С утра было праздничное настроение, ведь такое случается один раз в жизни. Мо-жет, в капиталистических странах девушки и замуж выходят сколько влезет, и мужейменяют как перчатки, но у нас же все не так! Ты ждешь, ждешь, не целуешься ни скем, словно караулишь свою судьбу, а потом – раз, и встречаешь жениха! И так этоздорово – пойти по жизни рука об руку, работать вместе, потом даже вместе стареть,но это, конечно, совсем не скоро! И только в том случае, если ты хорошо ждала своюсудьбу, а то вот девочки рассказывали, что одна комсомолка из неважно какой школыбыла очень даже примерной: училась на «пять», делала доклады на политинформа-ции, и был в нее даже влюблен один хороший парень, но… Познакомилась она на тан-цах (еще вопрос, зачем надо было туда ходить!) с красивым военным, который был вгороде проездом. И тот вскружил ей голову, потому что был бравый и не сутулился. Вэту же ночь она выпила вина и пошла с ним в офицерскую гостиницу. И там этот во-енный лишил ее чести, а утром уехал. Она долго ждала письма, но, естественно, ниче-го не пришло. Потому что ждать нужно было раньше и другого. А если этого, своего,самого правильного не дождешься, потом уже можно не дождаться ничего и никогда,потому что у каждого человека есть свое Ожидание и важно вовремя понять: оно этоили не оно. А если ходить в гостиницу с первым, кто не сутулится, то хорошо это незакончится.

Но у Гали, Шуры и Киры все было по-другому. Сегодня должны были прийти ихженихи – делать предложение. Познакомились они год назад на комсомольском ве-чере на ремонтно-механическом заводе. Там тоже были танцы, но это же совсем дру-гое, и безо всякого вина. Сестры всегда ходили вместе, и на них всегда обращали вни-мание: Шура – улыбчивая и озорная, Кира – улыбчивая и добрая, а Галя – простокрасавица, так что даже нельзя сказать, больше в ней улыбки или доброты. Ну и пото-му еще вместе ходили, чтобы не обидел никто: с завода, конечно, никто приставать небудет, но пока дойдешь до заводского клуба через Трудолюбия и Достоевского, всякаяшпана может подкатиться. И если друг дружку не защищать, кто поможет? Родителиу сестер погибли в гражданскую войну, они были одни на свете.

Поэтому, понятное дело, не все парни решались с ними знакомиться. Подойдешь кодной, а другие за тобой – глаз да глаз! Сутулься не сутулься, хоть кол проглоти и вцирке выступай в таком виде – а не видать тебе дешевого счастья! С другими ходи впарк или в гостиницу вино пить!

Да только тогда, на Вечере Советского Танца все было по-другому. Пришли се-стры, стали у колонны, ждут. И тут прямо напротив, у другой колонны, смотрят – три

парня-близнеца, красивые, а главное – дружные! Сразу видно – друг за друга горой.И как-то само собой получилось, что вышло им вместе танцевать, в три пары. Понача-лу стеснялись и те, и другие, а потом поняли: дождались, все к тому! Подошли парни,в глаза заглянули.

– Так уж вышло, – говорят, – что нас трое и вас – трое. Разрешите пригласить натур вальса.

Стали танцевать. Музыка играла хорошая, никто не курил в помещении, и держа-лись братья по-человечески, как комсомольцы: не прижимались, вальсировали нарасстоянии.

Стали встречаться. Весна сменила зиму, за дружбой пришла любовь. Наступилолето, а стало быть – шутки в сторону. Сестры к тому времени еще больше расцвели,школу закончили. Однажды во время прогулки в парке братья сказали:

– Сразу вы нам приглянулись, как только первый раз стояли у колонны. И, правдусказать, сразу решили в жены вас позвать. Но поскольку такое в первый день гово-рить – сумасшествие, позвали мы вас сперва не замуж, а на тур вальса. Загадали: колисогласятся танцевать, то и свадьбе быть. А промеж собой решили год ждать, чтобы се-стры и про свое чувство точнее поняли, и в нашей комсомольской честности сомне-ваться не могли.

– Год любили и год ждали? – не поверила Шура. – Как же так, родные?– Ждать нетрудно, – сказали братья. Казалось, что они что-то добавят, например,

почему не трудно, но они ничего не добавили. Первый раз тогда разошлись парамипо парку, рука об руку, и молчали, а в перерывах между молчанием говорили о своейлюбви и предстоящем счастье.

– Мы придем завтра, – сказали братья, – официально предложение делать. Сейчасэто были только слова любви и нежности.

– А как же предложение, если мы сироты? – спросила Галя. Она вообще говорилареже и звонче своих сестер. – Даже дядя наш, единственный воспитатель, скончался впозапрошлом году.

– Мы вот как сделаем, – сказал Петя, – у вас ведь есть фото родителей?Сестры пошептались и сказали:– Папина карточка самая лучшая – в полный рост с саблей на лошади, а мамина –

групповая, с курсов Красных медсестер. Также есть одна свадебная, в овале.– Вы их портреты на стол поставьте, а мы придем, положим свою карточку рядом

и как бы официально попросим руки.– Это будет символический шаг, – сказал Ваня.– И знак уважения, – сказал Петя.Идея очень понравилась сестрам, они ласково зашептались и обняли друг друга за

локти.– Только карточки-то у нас нет, умники! – Коля взъерошил волосы братьям. – Ай-

да в «срочное фото»!– Вы нас тут подождите, – они поцеловали сестер в щеки и ушли.Время потянулось. Девушки присели на лавочку, а братьев долго не было. Уже и

солнце стало ниже, и пары, что катались на лодках, сдали весла, и вода с весел стекла.Милиционер прошел по кругу не один раз, вечерело. Галя, Кира и Шура сидели ров-но, не сутулясь, они ждали братьев, потому что те сказали ждать. И ни разу ни одна несказала, например:

– Может, они разыграли нас?Или:– Может, случилось что-то?Или еще что-нибудь.Братья вернулись.– «Срочное»-то срочное, а фотографии только завтра будут. Простите, что задер-

жались.– Ничего, – сказали сестры, – подождали немного, это нормально. Вы к нам по-

серьезному, и мы к вам тоже.Это было вчера, а сегодня ровно в полдень братья пришли в гости. Коля поставил

на стол шампанское, Петя – яблоки, а Ваня – колбасу по случаю праздника. Сели надиван, расправили складки на костюмах. Девушки тоже были в нарядных платьях, ко-торые до этого только на выпускной летом надевали.

– А вот и фото, – сказал Петя и положил карточку на стол, слева от колбасы, рядомс портретами родителей. Луч солнца лег на фотографию, девушки стали ее рассма-тривать. Им очень понравилось.

– Дорогая Кира, – сказал Коля, – перед лицом твоих героически павших родите-лей прошу тебя выйти за меня замуж.

Кира сразу не ответила, потому что понимала, что это еще не все, что сейчас про-должение будет.

– Дорогая Шура, – сказал Ваня, – перед лицом твоих героически павших родите-лей прошу тебя выйти за меня замуж.

Потом сказал Петя, но его слова можно не приводить, чтобы не повторяться, пото-му что он сказал то же самое. И вот, когда они закончили, Кира сказала:

– Дорогой Коля, я согласна.Потом Шура:– Дорогой Ваня, я согласна.А потом Галя сказала:– Дорогой Петя, я согласна и надеюсь, наши родители, а также безвременно ушед-

ший дядя Семен были бы за нас рады.Выпили шампанского, стали есть угощения.– Что-то у меня голова закружилась, – вдруг сказала Галя.Вышли на лестницу. Сентябрь за окном стоял тихий, за еще пышными кронами

реки не было видно. Словно ждали чего-то, уходить не хотелось. А потом Коля сказал:– А что, если нам допить шампанское? Как вам такое предложение?Вернулись и посидели еще. Держались за руки, чтобы почувствовать себя родны-

ми.В дверь постучали.– Кто бы это мог быть? – сказала Кира. – Все в сборе.Она пошла, открыла дверь и вернулась, а за ней вошли два офицера и двое в штат-

ском.– Вот вы где, – сказал штатский, – бордель устроили, пьянствуем?Никто ничего не понял и поэтому ничего не ответил.– Ясно, нечего тут рассусоливать. Петр Григорьевич, Николай Григорьевич, Иван

Григорьевич?

– Да, – сказали братья.– А вы им кто будете? – спросил штатский девушек.– Мы им являемся невесты, – сказала Шура и добавила, – мы близнецы, – как буд-

то это что-то могло изменить.– Вижу, что невесты. Отмечаете, значит?– Отмечаем, – ответила Кира, как будто это что-то могло изменить.– Ваше счастье, что пока только невесты, а стало быть, официально – никто. Ком-

сомолки?Девушки не ответили, потому что поняли, что никакие слова уже ничего не изме-

нят. Но потом Галя все же сказала:– Комсомолки, – потому что мало ли что.– Собирайтесь, – сказал штатский братьям. Они встали и обняли своих невест.– Это недоразумение, – сказали они, – мы же ни в чем не виноваты.А потом наклонились ближе и шепнули на ухо:– Сидите здесь и ждите. Мы скоро.Уже в дверях обернулись и увидели, что сестры сидят в ряд на диване, ровно, не су-

тулясь, готовые ждать.– Мы подождем, не волнуйтесь, – сказали они, – вы к нам серьезно, и мы к вам се-

рьезно.Стали ждать. Было так страшно и так долго, что решили смотреть вперед, на про-

тивоположную стену, на стопки газет и пересчитывать их по корешкам. А попробуй,пересчитай за три метра, такие тонкие! Небось не журналы! Одна, две, двести пять…

А сбилась – начинай заново. Так они сидели, а время шло, и уже хотелось, чтобыженихи вернулись. Иногда еще хотелось посмотреть друг на дружку, но во-первых, сосчету собьешься, а во-вторых, когда чужие слезы видишь, свои быстрее наворачива-ются.

Тут-то в дверь и позвонили. Шура пошла открывать, но оказалось не то: пионерыпришли за макулатурой. Конечно, теперь, если отдать им газеты, нечего будет счи-тать, но все же хорошо, что пришли. Жалко, конечно, что не женихи. Ваня, Коля и Пе-тя.

3

С тех пор прошло много времени. Антон – это я. Я вырос. Те, кто не видел меня по-следние двадцать лет, говорят: «Эх, потолстел», а кто последние десять: «Ну, поху-дел!». Я многого добился, потому что уехал из родного города. Учился, продвигался,протискивался. Ждал какую-то любовь, которая в песнях и в кино, потом женился.Потом развелся, поняв, что довольно глупо: ждать любовь, а потом жениться и про-должать ее ждать. И ни разу не был на Родине. То времени не было, то сил. Далекоехать. Да и зачем, если все помнишь? Каждую улицу, каждую пылинку на ней. А происторию со старушками забыл. Причем не потом, в течение своей взрослой жизни, асразу же, может, на следующий день. Вы бы вот помнили тех, к кому зашли за маку-латурой, когда есть ваша собственная, настоящая жизнь? Столько всего важного: уро-ки, турнир по футболу, друзья, враги…

И вот я приехал. Родителей повидать (так-то они ко мне все время приезжали), нуи вообще. Походил, сопли попускал. Прошелся по школьному стадиону. Ничего, есте-ственно, не изменилось, разве что щиты хоккейного корта теперь стояли вечно, на-

мертво, несмотря на то, что на дворе была ранняя осень. Раньше корт устанавливалитолько на зиму.

По трогательной традиции мне было поручено купить хлеб. Как будто двадцатьлет родители не ели хлеба, и вот теперь, благодаря моему приезду, представилась та-кая возможность.

– Только ты не ходи на угол, как раньше, – сказала мама, – там теперь парикма-херская.

– А куда же?– У вас за школой есть маленькая пекаренка, такая современная с магазином, мы

там всегда берем.Налюбовавшись кортом, я нырнул в переулок за школой. Идти было приятно, по-

тому что близко. После столицы я гулял по своему городу, как по квартире, из комна-ты в комнату.

Меня обогнала симпатичная девушка в коротком красном платье, и я конечно жепошел за ней.

– А вы не знаете, где тут хлебный? – спросил я, потому что другого повода завязатьразговор не было. Вообще знакомиться было необязательно, за два дня пребыванияздесь все равно ничего не получилось бы. Но привычка – святое. Есть девушка – надознакомиться.

– Идите за мной, – сказала она.Какое-то время мы шли вместе. Вскоре девушка указала на маленький дом:– Вот он, хлебный.И ушла.Я подошел, поднял голову. Косой угол дома лихо разлетался в разные стороны. На

одной стороне было написано «улица Трудолюбия», на другой «улица Достоевского».Дверь была закрыта, я постучал.

– Мы не работаем, – ответили почему-то из-за спины. Я обернулся. Женщина ссумками хлеба собиралась уходить. – Сегодня короткий день.

Из сумок торчали аппетитные багеты.– А где мне хлеб купить? – спросил я.– Даже не знаю, только в супермаркете. Вы берите у меня, я тоже взяла, чтобы не

пропадал.– То есть?– Ну напекли, а закрываемся, он все равно пропадет.– Ой, спасибо, сколько я должен?– Нисколько, говорю же вам, – она посмотрела мне в глаза, – все равно пропадать.Я взял аж два багета, поблагодарил и побрел почему-то не в сторону дома, а даль-

ше, по Трудолюбия. Впереди шел голубь, я стал кидать ему крошки. Вдруг что-тогромко зазвенело, залаяло. Из-под огромной щели в заборе на меня рычал и был го-тов накинуться огромный пес. Щель была огромная, он легко мог нырнуть под нее, нопочему-то не нырял.

«Милицейская порода, телогрейки прокусывать», – всплыло у меня в голове. Чтоэто за фраза, откуда? Я быстро ушел, завернул за угол и увидел этот дом. Тут-то все ивспомнилось: шестой класс, поход за макулатурой.

«Странно, – подумал я, – вот я, вот мое тело, и оно побывало за эти годы в столь-ких уголках Земли, а этот дом никуда не двигался, стоял здесь все время, да и задолго

до моего рождения стоял. Может быть, даже – до рождения чудаковатых стару-шек-близнецов. Они конечно же уже умерли, я вот тоже умру через какое-то время, адом, если его не сносить специально, будет стоять и стоять. Мы ведь, когда путеше-ствуем, проходим мимо разных домов, оставляем их за спиной и думаем, что мы иесть главные герои, а это все – декорация, что-то, мимо чего здорово проходить. А по-том умираем, и оказывается, что много нас таких „мимо ходит“. Но с другой стороны,мы все же двигаемся, что-то видим, и наша смерть – плата за это движение, а дома, нуили, скажем, деревья, конечно, переживут нас, но и у них есть своя плата: они непо-движны. Этот дом, например, даже если захочет, с самого чердака увидит максимумконец Трудолюбия. Хотя в другую сторону – простор, есть на что посмотреть».

Я вспомнил, как мы смотрели на дальние районы, на купола Нового цирка. А вот ималенькая, неприметная, спрятавшаяся за тополем дверь черного хода. Мы тогда, ко-гда подходили к дому, ее не заметили, а уже потом нас старушки выпустили через«вторую» лестницу, чтобы «никто и ничего». Странные они были.

Я потянул дверь, она легко отворилась. Подниматься было незачем и лень, но при-вычка – святое: есть дверь – надо войти. Запах в подъезде был тот же, ступеньки – теже. Я поднялся, постоял у квартиры. Два раза почти постучал. Потом постучал.

Затопали шаги, открылась дверь, и я увидел Шуру. Надежда в ее глазах смениласьна еще большую надежду, как будто я не принес ей, чего она ждала, но мог принестичто-то другое: большее, меньшее, что угодно, как будто я был хозяин ее надежды.

– Вы меня не помните? – и понял, что это глупо, я же был тогда ребенок.– Нет, – сказала Шура.– Мы у вас макулатуру еще просили.Шура сказала:– К нам пионеры приходили, но это давно было.А потом добавила:– Днем еще.Она сильно постарела, но легкое девичье платье выглядело почти новым.– Мне интересны старые газеты, – зачем-то сказал я, – у вас есть?– Есть, проходите, пожалуйста.Кира и Галя сидели неподвижно, глядя перед собой на стену со стеллажами.– Мне… Мне что-то из газет, старое, – сказал я.Кира отмерла и сказала:– Вот, справа, видите? Там снизу за апрель – май.Я вытащил пару газет. «Десятое апреля тридцать седьмого года, одиннадцатое…»– Вы не подскажете, какой сегодня день? – спросил я.– Десятое сентября тысяча девятьсот тридцать седьмого года, – хором ответили се-

стры.– А вы… Вы чего-то… ждете?– Ждем, – сказали они, – мы обещали.Я уселся со стопкой газет напротив.– Я… Как бы… С теми пионерами… Из кружка фантастики. Руководитель.– А! – сказала Шура. – Здорово. Жюль Верн!– Герберт Уэллс, – добавила Кира.– Сейчас две тысячи десятый год, – сказал я, – это правда.

Сестры молчали.– Хотите, расскажу?– Война Миров, – сказала Кира, и я это расценил, как положительный ответ.Я рассказал про Перестройку, про то, что Советский Союз распался, что страна бы-

ла какое-то время во власти криминальной неразберихи, но теперь, слава богу, вос-станавливается, структуризируется, благодаря позитивным силам, к которым я тожеимею непосредственное отношение, так как являюсь самым настоящим помощникомдепутата. Рассказал про чеченские войны, про то, как русские стреляли в грузин и –наоборот. Про то, что дружбы народов теперь нет, что, когда во время Великой Отече-ственной войны русским было плохо, их приняла и дала выжить Средняя Азия, а те-перь, когда плохо людям из Средней Азии, русские обо всем забыли и не очень-то ихгостеприимно встречают.

Помолчали. Через какое-то время Кира сказала:– Вы не бойтесь, мы никому не скажем.А Шура добавила:– Руководитель…А потом они вместе сказали:– Честное комсомольское.Прислоненные к хрустальной вазе, на столе стояли портреты родителей: папин – с

шашкой и на лошади, мамин – с курсов Красных медсестер и совместный, свадебный– в овале. А рядом лежала фотография женихов: Коли, Пети и Вани. Непонятно отку-да бивший луч прожег на карточке небольшое отверстие, и теперь над головами бра-тьев, посередине паркового пруда, красовалась опаленная по краям черная дыра.

– Сколько же вы будете еще ждать?Старушки не ответили. И я подумал, что, конечно же, это совсем другое поколе-

ние. Ведь они тоже были простые девушки, но когда поняли, что час пробил, что этоих Ожидание, просто сели и стали ждать, и будут ждать столько, сколько нужно, и пе-реживут и этот неподвижный дом, и меня, проходящего мимо, гордящегося своейвозможностью проходить. Конечно, ни я, ни кто-то из моего класса так не смог бы…

– Мы вас через черный ход выпустим, – сказала Шура, – чтобы никто и ничего.Будете, как в фантастике – Человек-невидимка.

Я последовал за ней, но вдруг сказал:– Да нет же! Зачем как невидимка? Что, сейчас тридцать седьмой год? – и пошел к

обычному выходу. – Я хочу, как человек, нормально спуститься.– А не боитесь? – спросила Шура.Я подумал немного и ответил:– Нет.Я давно не говорил такого хорошего «нет».Вышел на лестницу. Замерев, неподвижно глядя на дальние микрорайоны, у окна

стояла женщина в синей юбке и белой рубашке с пионерским галстуком. Я стал рядоми тоже посмотрел вдаль. Желтая листва отражалась в стальных куполах цирка, пахлопервыми осенними кострами, дул ветерок.

– Горохова? – спросил я, не поворачивая головы.Я вдруг вспомнил испуг Анечки – тогда много лет назад, как она была готова

ждать сколько угодно, лишь бы не идти в квартиру. И когда я спросил: «Ты ведь подо-ждешь, Горохова?», – она посмотрела мне в глаза и пообещала ждать. Но она не ска-

зала: «Обещаю», а просто сказала:– Да.

2010

Волшебная уткаДавным-давно в одной стране, в небольшом белом городке у моря, жила самая

красивая на свете девушка. В другом конце этой же страны, у подножия высоких гор,жил самый храбрый на свете юноша, и по старинному преданию они должны быливстретиться, когда самый бывалый на свете моряк закурит волшебную трубку.

Волшебная трубка была сокрыта от людей в самом дремучем на свете лесу, ее охра-няла злая колдунья, и заполучить ее можно было только в самую морозную зимнююночь, когда колдунья засыпала накрепко.

Но даже завладев трубкой, закурить ее можно было только от волшебного кремня,который раз в году рассыпал свои волшебные искры, воспламеняясь от поцелуяволчицы. Заставить же волчицу целовать кремень можно лишь тогда (вы, конечно,знаете об этом, милые дети), когда цветок василиска зацветет голубыми, красными ибелыми лепестками, ну а для этого необходимо, чтобы король этой страны съел одна-жды на завтрак волшебную утку.

Как-то утром во дворец пришла бедная женщина.– Я бедная женщина, – сказала она королю, – так что уж вы, Ваше Величество, ку-

пите волшебную утку, зажарьте и скушайте, а я пойду себе.– Что ж, – ответил король, – куплю.А поскольку был он королем жадным и скупым, то тут же начал торговаться.– Я прошу за утку пять монет, – сказала женщина.– Нет, – ответил король, – она и трех не стоит!– Вы посмотрите, какая она большая!– Маленькая!– И красивая!– Безобразная!Так они торговались до вечера, а потом женщина решила, что уж если до сих пор

ничего не вышло, то нечего и время терять. Взяла волшебную утку, положила в кор-зину да пошла к себе домой.

Так из-за скупости короля не зацвел василиск, волчица не поцеловала кремень,моряк не закурил трубку, и никогда не встретились самая красивая на свете девушкаи самый храбрый на свете юноша.

1996

Мечта1

Чтобы случилось это всё в июне. И чтобы… Шестого-седьмого – не позднее… Пото-му что пятнадцатое – уже не то. Ну да разве объяснишь такое!

2

Неожиданно я должен получить путевку в дом отдыха. В какой-то такой, подходя-щий. С соснами и тишиной. В дорогу возьму очень мало вещей, чтобы влезло в сумку.Только не в эту мою, дурацкую, а, знаете, бывают такие, с металлическими каркасами.В магазине. Очень красивые. Билетов на нужный поезд не будет, и я поеду следую-щим, который приходит ночью. В вагоне высплюсь, в 23.00 сойду на перрон. Станцияпусть называется… Ну этого я пока не знаю, еще не решил, а ошибаться нельзя… Ни-как пусть пока не называется…Встану на перроне легкий, молодой, и сумка с металли-ческим каркасом не будет тянуть меня к земле. Посмотрев вверх, увижу, как сумеркисменит ночь. Пусть она наступит только сейчас, чтобы длилась подольше. Первая до-ждинка капнет между носом и глазом, я опущу голову и сквозь вокзал выйду на доро-гу. Пойдет дождь… Нет, рано! Сначала – старуха с козами!

3

Я увижу в темноте белые пятна и ничего не пойму. Потом услышу меканье и пой-му – это козы! А когда старуха свернет зачем-то с дороги в сторону, почувствую, на-сколько сейчас тепло. И вот тут уже: можно дождь.

Пойду вперед. Зная, что идти пару километров в полной темноте под дождем, будутупо, по-городскому, рад приключению. Но через пять минут пойму, что дождь нешу-точный. Достану зонтик… И вот тут услышу шаги сзади – раньше их заглушал при-вокзальный шум.

Остановлюсь и подниму зонтик так, чтобы она, поравнявшись, под зонтом и оказа-лась бы… Мгновение помолчит, посмотрит под купол, сделает смешно глазами и ска-жет:

– Спасибо… Вы, наверное, тоже в пансионат?Я помедлю и загадочно… А, нет! Какой зонт! Мы же так сухими останемся! Промо-

каем до нитки! На дороге разговора не происходит! Начинаем бежать, но – у нее ка-блуки, и вообще – в эту ночь не стоит задачи «не промокнуть»! Успокаиваемся иидем. Дождь теплый. Входим в упругое пространство Середины Дороги. Огней еще невидно. Но вот уже и огни.

4

Туфли, футболка, юбка, пиджак. Ткань такая… Немного тяжелая, хорошо мокнет.Заходим по старым, почемуто деревянным тротуарам на территорию пансионата ивместе с мотыльками отыскиваем светлое окошко.

Женщина, которой уже ничего не нужно в жизни и очень много – по хозяйству,смотрит на нас доброжелательно.

– Приехали, – говорит она, – молодцы. Хорошо, что семейная пара, а то осталсяпоследний домик на двоих – и все. Одиночек уже не селим.

Формулировка отличная. Спасибо, женщина! Я и моя спутница сразу соображаем:не надо ни в чем признаваться! Кому охота ругаться или идти обратно под дождь? Апоскольку спутнице неудобно в активной форме благословлять ситуацию, я возьмувсе на себя.

– Да, – скажу устало, – хорошо. А то сами видите – промокли.– Вот вам ключи, – скажет женщина, – пятый домик.И это будет только 00.10!!!

2000

Акула1

Странный, необъяснимый наукой случай произошел недавно в одном из районовгорода, где состоятельные горожане возводят свои особняки. А именно: купаясь в бас-сейне, один из таких горожан был съеден непонятно откуда взявшейся аку-лой-кархарадон, белой масти, средних размеров.

Приехавшая милиция не растерялась, но оттого что она не растерялась, толку бы-ло ровно столько, как если бы она растерялась, ведь теряйся не теряйся, а акулу жи-вьем никто никогда не видел. Итак, милиция приехала и увидела картину, персона-жем которой стала в скорости сама: несколько человек обступили бассейн и наблюда-ли, как довольный завтраком кархарадон плещется в голубой воде.

– Итак, – начал следователь, – мы должны ответить на два вопроса: Откуда и Как!Откуда сюда попала акула? Как она это сделала? Откуда и Как! В первую голову! А ужпотом будем выяснять мотивы преступления и все, что полагается.

Испуганные предстоящим разбирательством больше, чем окончанием зрелища,соседи разбрелись по домам. У бассейна остались только работники милиции и вдовапокойного.

– Не волнуйтесь, тело вашего супруга уже в морге, – успокоил женщину следова-тель, – а нам нужно поговорить, чтобы установить истинных виновников случившего-ся. Помните, что чистосердечное признание смягчает сердце и учитывается судом.Скажите, Мария, – он взглянул в блокнот, – Петровна. А как поступает в бассейн во-да?

Мария Петровна была женщиной меланхолического склада и в силу этого никогдане интересовалась делами мужа и устройством бассейна. Она ответила следователю:

– Право же, гражданин начальник…Сопровождавший следователя сержант быстро уловил в этом неспособность дать

точный ответ и сказал:– Если рассуждать по формальной логике, то попасть в бассейн тем же путем, что

и вода, акула не смогла бы по двум причинам: во-первых, она слишком большая, во-вторых, у акул нет плавательного пузыря, и они должны постоянно, безостановочнодвигаться. В условиях же водопровода это совершенно невозможно.

Следователь принял информацию и немного помолчал. Затем сказал:– Тогда Откуда и Как? Откуда попала акула в бассейн и Как? В первую голову! А,

сержант?– В первую голову, товарищ майор, я думаю, что ее сюда подбросили враги покой-

ного, – он подмигнул, – с недвусмысленной целью!

– Э нет, брат сержант, ты мне ответил на вопрос «Кто и Зачем», а это – уже второйэтап работы. Нас же интересует в первую голову «Откуда и Как»! Ну! Или что?

Сержант растерялся.– Постойте, – вмешалась Мария Петровна, – я вспомнила! Воду нам привозят в

цистерне.Водитель водовозной машины оказался одним из соседей несчастных супругов и

через несколько минут уже был вовлечен в разбирательство.– Э! – сказал он в ответ на сообщение об аресте. – Обижаете! Я Бориса Борисовича

уважал, да и алиби у меня есть. Если говорить в частности, я даже был любовникомего жены… Здравствуйте, Мария Петровна! Как поживаете?.. Вот, какое же тут убий-ство? Помню, еще в молодости мы с ней…

– Стойте! – перебил водовоза сержант – Это не алиби! Это – смягчающее и без то-го недоказанную вину обстоятельство! А алиби? Оно у вас есть?

– Конечно, – ответил водовоз, – я вожу воду пресную, а акула, как широко извест-но, зверь морской, соленый, в наших водах умирает. Так что извините!

Следователь опустил руку в бассейн и попробовал воду на вкус. Действительно,она была пресной. Но тогда Кто? И Зачем?

2

«Откуда и Как», – повторял он вот уже вторую неделю, и это не являлось капризомограниченного человека. «Кто» и «Зачем», вопросы действительно вторичные, его неволновали. Кто? Ну как, кто? Тот или иной. Зачем? Да мало ли! Затем или засем.

Это же не покоянедающие вопросы, а просто пункты, двери, в которые надо зайти,пока идешь по коридору. Но по какому коридору? Откуда и Как?

Проходили дни. Каждый вечер после работы, оглохнув сердцем от ласкового ше-пота обворованных старушек, он проходил мимо дома с бассейном и думал:«Заброска с дельтаплана исключается» или «Не проще было бы задушить где-то в по-дворотне? Что за вызывающий, ничего не доказывающий, никому не нужный посту-пок?»

Шумели деревья, и окраины птиц опадали черно-белым пейзажем на холоднуюреку, в дальние поля, за стройные маяки громоотводов и телевизионных антенн – ту-да, откуда в один из уже невыносимых дней, узнав о загадочном происшествии, при-шел брат покойного Бориса Борисовича и сообщил следователю, что одним из немно-гих откровений в общем-то замкнутого брата было: «Ты знаешь, движущийся поверхволн плавник акулы является для меня символом смерти, зрительным образом, вы-зывающим чувство животного страха».

– Эта акула материализовалась из его старых грехов, – сказал брат, – и просто из

нелепостей.– Но погодите, – не понял следователь, – разве такое может быть?Брат ответил:– Конечно, не может. Но вот – материализовалась.

1991

ПариЯ лежу в своем рабочем кабинете ногами к камину. «Вот ведь, – думаю, – пятки

греются, а на носки дует». Думаю далее: «Это я думаю, как экзистенциалист. И это по-шло. Пошлее может быть только то, что я обе эти мысли запишу в отдельную тетра-дочку».

Офицер поднялся со старомодного кожаного дивана, подошел к столу и записал вотдельную тетрадочку обе мысли. Стыд за собственную неисключительность и безво-лие охватил все его существо. Он походил по кабинету, посмотрел через окошко натюремный двор и возвратился к столу.

«Заключаю с собой пари, – написал он, – что если еще хоть один раз подумаю очем-нибудь, как экзистенциалист, то пущу себе пулю в лоб или повешусь».

Ему стало легче. Он спустился во двор. Солнце, несмотря на ранний час, успело на-греть камни.

Двое арестантов, один толстый, другой старый, стояли у стены и смотрели сквозьтуман, как солдаты суетятся у пулемета. Толстый подошел к старому и спросил:

– Как дела?– Нормально, – ответил старый, – а у тебя?Толстый зашептал:– Я предлагаю смягчить сердца наших палачей непринужденным разговором. Они

смутятся, в них проснется что-то человеческое, и нас не расстреляют.– Хорошо! Да, ага, вот это хорошо!– И если нас не расстреляют, ты мне будешь должен тысячу австралийских долла-

ров. Это же моя идея.– То есть мы заключаем пари? Отлично, давай разговаривать.Они стали разговаривать громко. Так громко, что их отлично слышали и солдаты,

и офицер. Толстый задавал тон:– Я слышал, что в России одна парашютистка прыгнула из самолета и у нее нача-

лись роды. А поскольку прыжок был затяжной, ребенка принял прямо в воздухе воен-ный кинооператор, снимавший все это для телевидения.

– Да? Очень интересно!– Но ребенок оказался негром, а трансляция была прямая. Не выдержав нервного

шока, директор русского телевидения принял яд и умер. Началась война с Угандой.– Это еще что! Я читал в газете, что погоды в этом году не будет. Это подтвердили

ведущие метеорологи Уганды, но все это еще неизвестно.Приговоренные говорили быстро, понимая, что главное – не останавливаться. От

страха они вспоминали что-то главное, интересное из своей жизни, и так уж оказа-лось, что это были газетные и телевизионные новости. Но когда один из солдат при-нялся завязывать им глаза, толстый склонился к лирике:

– Я вообще страсть как люблю науку. И искусство. Еще я люблю спорт… Цирк…Марки… Филателию.

Солдат завязал глаза старому.– Непринужденный разговор, – сказал старый, – вот все, что нужно интеллигент-

ному человеку. Или, скажем, покой. Я всю жизнь мечтал быть французом или чехом,работать на заводе «Шкода» или «Пежо», а по субботам садиться к телевизору, ста-вить под правую руку ящик пива и смотреть футбол.

Солдат отошел к пулемету и выжидающе посмотрел на офицера. О чем говорилиарестанты, уже не было слышно. Они стояли неподвижно и крутили головами, как быища друг друга. Офицер дал отмашку и, когда все было кончено, вместе с солдатамиподошел ближе.

– Ну все, отдавай мне деньги! – радостно сказал своему напарнику тот, что завязы-вал глаза.

Офицер удивился.– Какие деньги?– А мы, господин офицер, поспорили, – ответил тот, что стрелял, – если эти госу-

дарственные преступники, комар им в ухо, будут молчать перед справедливым воз-мездием, так и быть, отпустим их – выпустим через дыру в заборе.

– А если нет, то стреляем, укуси их кенгуру, а я буду должен тысячу австралийскихдолларов! – первый солдат достал пачку денег и протянул товарищу.

Солнце поднялось еще выше, пулеметчик взял деньги. Но, подумав, положил ихна труп старика и отправился домой.

Офицер склонился над деньгами.– Правильно. Старик ведь выиграл, – подумал он.Как экзистенциалист.

1996

Отпуск1

Я проснулся, услышав раскат грома.2

Вот уже вторую неделю этот тихий немноголюдный дом отдыха служил мне цита-делью, в которой я прятался от старых знакомых и насущных проблем. И те и другиенастолько измотали в последнее время, что случайно увиденное месткомовское объ-явление о бесплатной путевке заставило меня в двухчасовой срок собрать чемодан,крикнуть что-то в телефон жене и укатить куда глядят глаза, на край света, в тайгу, настанцию Дядюшкино. После шумного Теткинска мне здесь очень понравилось. Во-первых, настоящую тайгу я видел впервые в жизни. Мне и в голову не приходило, чтонаивысшим в жизни счастьем является проснуться с первым запахом росы и смо-треть, смотреть сквозь растопыренные пальцы ног на высоченные ели, растущиевплотную к окнам.

Во-вторых, меня крайне умилял здешний образ жизни: тишиной, отсутствиемвнимания отдыхающих друг к другу, всем, что отличало его от величественных под-московных ДО, где «О» превращался в полнейшее огорчение. Дни проходили оченьхорошо, никто не гнал меня на экскурсии и не заставлял участвовать в художествен-ной самодеятельности. Все время я уделял чтению книг, а начитавшись, гулял по лесуили просто спал.

Этот сценарий в точности повторился сегодня: я почитал, погулял и лег отдохнуть.

3

Раскат грома разбудил меня, а следом за ним в открытую, как оказалось, дверь во-шел маленький носастенький старичок в очень старомодном костюме и с палкою вруке. Он осторожно прошелся по комнате, поглядел на потолок и стены, а оказавшисьу окна, произнес:

– Льеть… Еремей Тимофеевич только уехали, а он – льеть.Пока старичок бормотал, я успел принять его за бандита, отдыхающего и сума-

сшедшего. Но применительно даже к полному идиоту подобное поведение было труд-но каким-либо образом объяснить. Видимо, я пошевелился.

– Ах! – воскликнул незваный гость. – Разбудил вас! Извиняйте старика, извиняй-те! Я не по какому злому умыслу, токмо по неуклюжести! Извиняйте! А половицы увас скрыпят, – он поднял указательный палец, – смазать надо!

Все это было так удивительно, что я решил вступить в беседу.– Послушайте, – сказал я, – вы пришли ко мне без приглашения и разбудили к то-

му же. Кто вы и что вам нужно?– Мне? – старичок неумело сыграл удивление. – Ах, мне! Ну, сперва-сначала да-

вайте перво-наперво познакомимся. Вы ведь дядюшка М будете? – И паузу, вызван-ную моим естественным недоумением, он воспринял, как утвердительный ответ. –Видите, хорошо как все получается – дядюшка М! А я – дядюшка Я, житель здешний.Теперь мы с вами – знакомцы старые, не разлей вода, на войну или куда еще можемвместе ходить. Вот какие дела, а я-то идти боялся, думал, дядюшка М – строгий, ва-ленком по спине – и поминай как звали! Хе-хе! Ну и, понятно, если меду надо или че-го еще – всегда рад. Жалко, конечно, ну а что поделаешь – знакомцы старые!

Он сказал это и, сев в кресло, предоставил мне сходить с ума, потому что со мной вжизни вообще никогда никаких случаев не происходило, а таких – тем более. Я незнал, что ответить, как поступить. И поэтому спросил:

– Ну а дальше что? У вас ведь, наверное, дело какоенибудь ко мне есть?– Есть, конечно, – ответил старичок, – по части всеобъемлющих основ. Только вы

на меня не злитесь, что в отпуске надоедаю. У нас ведь философов нет совсем, погово-рить не с кем, а тут – вы приехали. Вот?

Что означало вопросительное «вот», мне было непонятно. А старичок тем време-нем, не теряя времени, вытащил из-за пазухи какой-то сверток, положил его к себе наколени и продолжил:

– У меня с детства в душе заноза. Одним вопросом мучаюсь, ответа найти не могу,а годы – идут. Стало быть – проходят.

Он подошел к окну.– Льеть… Только уехали Еремей Тимо… Да, так вот, готовясь к этому разговору, я

изучил всю мировую философию. Нельзя же мне в грязь лицом, в самом деле! Каксчитаете, дядюшка М?

– Всю? – спросил я.– Всю, – ответил он и многозначительно повертел в руках сверток, – я полдела не

привык делать, не такой я дядюшка!– Но ведь это очень много!Он недоверчиво посмотрел на свой сверток.– Что же тогда такое «мало»? Ладно, не в этом дело. Или… Стоп… Мировая, это

сколько?

– Сколько чего?– Всего!– Философии?– Да!– А! – улыбнулся я и почувствовал, что начинаю контролировать ситуацию. – Во-

прос «сколько» неправомерен. Философия не измеряется количеством, она вообщеничем не измеряется. А так… Сначала вам следовало бы почитать древнеаккадские ишумерские клинописи, затем – Египет, Греция (отдельно по периодам). Далее – схо-ластика, Фома Аквинский и тому подобное. Потом рекомендую Абеляра, Леонардо,Бэкона. После… Ну что, после… После пробегите Гегеля хотя бы, Канта… Гоббса, еслихотите.

Пока я говорил, мой собеседник усердно моргал. Потом сказал:– Странно. У меня здесь совсем другие фамилии обозначены.– Какие же?– Сейчас. Простите, минуточку… Вот… Дядюшка А, дядюшка Л, дядюшка Б. Что

же мне теперь делать?– Что делать? – я встал и медленно оделся. – Что делать…За окном лил дождь, тайга сильнее обычного наполняла комнату утренней темно-

той. «Делать надо вот что, – подумал я, – надо с ним поговорить. Вероятнее всего, этокакойто местный интеллигент-краевед, какие есть в провинции везде и всюду. Онистроят собственные философские теории, оформляют их в труды жизни, а при первойвозможности дают почитать приезжим знаменитостям. Мудрено ли, что этот дядюш-ка Я узнал каким-то образом о моем приезде? Не мудрено. И, хотя жаль невыспанно-го утра, надо поговорить!»

– Ну что же, – сказал я, – изложите мне вашу теорию, как она есть, ничего не бой-тесь. В моем лице вы встретите того, кого вам надо.

Старичок улыбнулся.– Извиняйте, не понял. Теории у меня нету, такие дела! У меня к вам вопрос есть.

А уж если захотите, могу изложить теории других великих философов, как то: дядюш-ки Н, дядюшки Ш, дядюшки…

– Стоп! – сказал я и решил наконец разобраться, что означает вся эта белиберда сдядюшками. – Начнем с дядюшки О!

– Отлично! Я знал, что вы согласитесь, знал, что вы добренький! Сейчас сможетеубедиться в моей философической подготовленности! Итак… Ага, ага… Еремей Тимо-феевич… Льеть… Дядюшка О был прелюбопытнейший старикан, помещик. Его тео-рию «О термосах» (полное название «О термосах и погребах») условно можно раз-бить на один пункт, но, излагая его, следовало бы рассказать о самом дядюшке О, оего жизненном пути.

Родился он в Турецкую, жизнь прожигал во Французскую, а концы отдал в Крым-скую. И вот, под самый свой закат, стал заниматься хозяйством, не доверяя ничегоприказчику, немцу дядюшке F. За всем следил сам: за уборкой, за окучкой, за пропол-кой, за посевкой, но более всего увлекся дядюшка О проблемой сохранности собран-ного урожая. Сам рисовал проект хранилища, сам строил! И понял он в результате од-ну очень важную вещь: зимой, когда холодно, продукт надо держать в тепле (чтобы незамерз!), а летом, когда тепло, – в холоде (чтобы не испортился!)

– Постойте, – остановил я старичка, – какое это имеет отношение к философскойтеории?

– А вот какое! Поняв эту важную вещь, дядюшка О пришел домой, надел феску скисточкой и записал в своем садово-огородном журнале: «Вот что пришло мне на ум:существует среда, находясь в которой человек становится линейномыслящим, зако-стенелым и заскорузлым. Например, первые годы правления Николая. В этом случаедолжно вскочить ночью с постели, крикнуть: „Банзай!“ и сказать: „Я свободен!“ Что иделал время от времени Пушкин – выдающийся поэт современности. В его лице мывидели человека освобождающегося – это было хорошо. Но существует и другая сре-да, когда никто никого особо не гнетет, когда внешняя ситуация не сковывает челове-ка, а разлагает по клеткам, когда не с кем бороться, а значит – невозможно придуматьсебе формальный смысл жизни. Это – так называемая среда распада. И, что само со-бой разумеется, глупо, существуя в ней, кричать: „Оковы тяжкие падут!“ Гораздо ра-зумнее проснуться ночью и сказать себе тихо: „Стоп. Где я?“ Можно еще: „Кто я?“, ноэто пошло эстетически. Иными словами, будучи энергией в оболочке, следует разры-вать оболочку, а будучи разъятым на части и неспособным действовать, следует созда-вать оболочку вокруг себя, дабы накопить энергию. Этот цикл бесконечен и приме-ним к любой форме конфликта между материей и нематерией, за исключением рели-гии, где эти две категории намеренно объединяются, но объединившись, приходят ксвоему собственному тупику, основывающемуся на законе о бесследном исчезновенииэнергии. P. S. Пожурить плотника Ермолая за проступки и огрехи!!!»

Я сел в кресло. Помолчал. Происходящее напоминало сказку, но было совершенно

неважно, что оно напоминало, потому что какому-то дядюшке О удалось в несколькихпредложениях выразить то, о чем я думал уже много лет, думал, но ничего не мог сэтим поделать, не мог вразумительно написать на бумаге, не мог…

– Слушайте, – сказал я, все пристальнее вглядываясь в лицо старичка, так как онвсе сильнее мне кого-то напоминал, – вернее, рассказывайте! Расскажите, например,что-нибудь о дядюшке Н, о его взглядах, а то ведь все – понаслышке, понаслышке!

– Об Н? С удовольствием! Он был путешественником, мореплавателем, та-ким-этаким бутузом, который пролезет везде и всюду. Понимаете? Бутузом!

– Понимаю.– Не понимаете! Извините, конечно, дядюшка М, но вы не можете этого понять!

Вы, например, бывали в Сенегале?– Да.– А в Новой Гвинее?– Был.– А… На острове Кергелен?– Конечно же. А почему…– Тот самый Кергелен, что слева от Цейлона. Слева, смотря, конечно, откуда по-

смотреть! Были?!– Был.– Да, – дядюшка Я встал, вытянулся в свой полный невысокий рост, – а вы, оказы-

вается, не так просты, как здесь болтают! Вы – философ! Вы – бутуз! И я расскажу вамо дядюшке Н! Он плавал по всем морям, побывал во всех странах, а на закате дней по-нял одну очень важную вещь: если ты ведешь свой корабль по волнам Черного моря,

значит ты – черноморский моряк. Однако как только пересек Босфор – уже мрамор-номорский. Далее – эгейско-, ионическо– и тирреноморский. Каждый раз по-разному! Понимаете?

– В принципе да, однако как это наблюдение можно отнести к философии? Мнекажется, что оно достаточно одноклеточно и не может служить базой для созданиятеории.

В мои слова попала интонация провинциального цензора, и это было первым при-знаком того, что я в них ничего не понимаю.

– Как так! – забеспокоился дядюшка – Как так! Ничего себе – нет базы! Ничего се-бе! Служит, вы меня простите, человек на Черном море и думает, что он – черномо-рец. Плывет в Италию, пересекает кучу проливов и продолжает думать то же самое.«Я черноморец! – считает он. – Я черноморец!» Но он-то, простите меня, уже адриа-тическоморец! Вот как нет! Никак иначе! Или нет?

«Да», – подумал я и замер, ожидая толкования аллегории.– И поэтому однажды дядюшка Н зашел к себе в каюткомпанию, снял бескозырку

и написал в бортовом журнале вот что: «Пришло мне на ум! Живет себе человек где-то в Парагвае, Париже или, скажем, в Орловской губернии. Существует в каком-то из-мерении, образованном триединством настоящего времени, себя в нем и окружаю-щих людей. Вдруг Вселенная совершает поворот своих колес, и измерение меняется,то есть меняются все три его составляющие. Человек волнуется, переживает уходпрежних чувств, а поделать ничего не может. Даже себя узнать затруднительно. Чув-ства и видение мира – принадлежность постоянно меняющихся измерений. А раз так– то нет и человека как такового. Нет ничего постоянного, кроме скорби по ушедшимпространствам: ушедшим навеки, так как они стопроцентно единичны. И в этом, а нев событиях следует искать причину того, что мы называем тоской».

4

«Того, что мы называем тоской», – думал я. Намеревался произойти полдень, вкомнате было темно.

Вот уже несколько часов маленький длинноносый старичок рассказывал мне фи-лософские теории его знакомых дядюшек. А я устал. Помимо того, я понимал, чтодолжно произойти что-то, что полностью изменит мою жизнь, понимал и боялся это-го. Обилие философии переполняло голову, голос старичка доносился откуда-то из-дали, дождь шел все нескончаемее.

Вдруг дядюшка Я воскликнул громко и восторженно:– Ой! Какой конфуз! Извиняйте дурака, не серчайте понапрасну! Я тут все про ми-

ровую философию, да про мировую философию, а вы-то все это и без меня знаете. Яже с вопросом пришел, а заболтался! Эге! Хе-хе! Хох! Эх, эге-ге! С вопросом! Дозволи-те спросить или валенком прогоните?

– Дозволю, – ответил я.– Ежли что, вы – не того, не сомневайтесь! Я за полезный совет меда вам дам или

льна сколько нужно! Я не просто же, я же, как, так сказать, любитель, потому как, ого,у меня с детства в душе заноза… Вот смотрите: идет дождь… Кап-кап, иными словами– льеть… Тучи на небе не везде: здесь есть, а там – уже извините, уже нетути туч. Ста-ло быть, я размышляю, и дождь идет местами. Стало быть, и он так же: где есть, а где– ну совсем нет!

Он наклонился ко мне. От его плаща повеяло хвоей, а от дыхания – тоже хвоей имедом.

– Где? – спросил он. – Скажите, дядюшка М… Где… Неужели есть на свете такоеместо, где дождик кончается? Где есть граница, переступив которую, можно шагнутьиз воды в сушу и смотреть, – он запрокинул голову вверх, как будто закапывал капли,– часами смотреть на серебряную… стену, уходящую в небо, к звездам?

Он даже не сглотнул слезы, а просто зажмурился, и глаза забрали их обратно.– Где, во время какого дождя посчастливится попасть в эту точку, где не действует

ни одна теория, ни одного из вышеупомянутых дядюшек, и все это – в некоторомсмысле?! Ответьте, М, это очень важно! Это заноза! Вы молчите? Вы не знаете? А по-чему? Почему вы не знаете? Я считал, что это просто. Значит, нет? Значит, нет. Зна-чит… Что… Я пойду… Как… То есть… Льеть… То есть… М… Я пошел…

И он ушел.5

Последнюю фразу дядюшка Я говорил в течение получаса. А как только вышел задверь, дождь прекратился. За лесом появилось солнце, над речкой – радуга, а со сто-роны административного корпуса зазвучала музыка, предвещающая начало обедавторой смены. Так на этот раз окончилась моя жизнь, и это было не самым плохимвыходом для человека, который не сумел указать точку, где кончается дождь.

1992

Сказка про Доисторического Лося (Из цикла «Сказки Пулеметного Бочонка»)

ВступаниеЗдравствуйте, девочки!Здравствуйте, мальчики!Здравствуйте, кубики! Вы, конечно, удивились подобному обращению – ведь всем с малых лет известно,

что дети делятся на мальчиков и девочек. Кто же такие кубики? Если это действитель-но так важно знать перед тем, как слушать сказку, пожалуйста, я объясню. Человекрождается сразу либо мальчиком, либо девочкой. Это так. Но существует особый сортлюдей, которые не могут быть ни мальчиками (очень важными и рассудительными),ни девочками (очень веселыми и красивыми). И то и другое им неинтересно. Поэтомуони рождаются кубиками.

Вы меня спросите: а где же они, кубики? Как выглядят? Что едят и в какие школыходят? Вы скажете: покажите! Покажите хоть одного кубика, и мы поверим в их суще-ствование!

Ну, конечно, я вам показать ничего не смогу, потому что от начала до конца исто-рия с кубиками – мое изобретение. Конечно же, их не существует.

Но дело ведь не в этом! Не в этом, а в том, что нельзя проверять чудо: «Может та-кое быть или не может?» Этим пусть отличники занимаются, у них пятерки по мате-матике! Мы же с вами будем верить всему, не задавая вопросов. В сказке может бытьвсе, кроме Никакого Конца. Либо – Хороший, либо Плохой, а Никакого – ни в коем

случае. Договорились?Итак, в темном лесу, на лужайке, куда редко забегают Редкие звери и Глупые

Охотники, стоит Пулеметный Бочонок. Называется он так потому, что в любое времясуток в нем всегда до краев налита гречневая каша с молоком. Бочонок этот не вол-шебный, а простой, стало быть – сам варить кашу не может. Стало быть, кто-то дол-жен ее туда наливать. Кто?! Неважно. Важно, что каша вкусная и полезная.

Зато как интересно будет узнать, что каждый вечер у Бочонка собираются мальчи-ки, девочки, кубики, всякие маленькие и некоторые крупные зверьки. Они обступаютего со всех сторон, садятся в кружок и слушают сказки. Все кажется ненастоящим иволшебным, как будто внезапно наступил сон. Но это, конечно же, не сон. Это пуле-метный бочонок ласково улыбается и приговаривает:

– Сказка – это вам не тренди-бренди, не бук-хрюк, не тык-бык!Он немного ломается, а затем, поборов стеснение, чешет пятерней затылок и начи-

нает рассказыватьСказки Пулеметного Бочонка

Сказка – это вам не тренди-бренди, не бук-хрюк, не тыкбык… Я только с одним несогласен, хоть вы меня на первый-второй рассчитайте, что не может быть историй сНикаким Концом. Может! Раз все может быть в сказках, значит – все! Без ограниче-ний! Поэтому сегодня я расскажу вам

Историю Про Доисторического Лося Начало истории1

Стояло утро, студеное, как поломавшийся утюг. Люди, пришедшие на леснуюопушку, радостно терлись друг о друга, чтобы согреться. Терлись, терлись, а потом,закутавшись покрепче в шкуры, дружно стали на колени и принялись молиться.

– О Великий Лось! – шептали они. – Где ты теперь ходишь? Ушел в чащу, а мы тут– мерзни! О Великий Лось! Попадись под стрелу охотника! Или под копье! Неважно –подо что! Лишь бы попался!

Так они молились ни много ни мало. Наконец, самый красивый из них встал с ко-лен, посмотрел на небо. Потом на траву, а потом – опять на дерево. Посмотрел, по-смотрел – и пошел с копьем наперевес прямо в гущу леса, туда, где качались тяжелыелапы елей и очень тяжелые лапы бурых медведей.

– Ну что же, – глядя ему вслед, подумал вождь племени, – сегодня, наверное, на-верняка.

– Точно! Точно! – закричали все остальные. – Верно! Верно! – И побежали в де-ревню. Нужно было приготовить большой-пребольшой праздник, а это всегда требуетбольших-пребольших усилий. Ведь праздник – это не тык-бык, не бук-хрюк, не шмяк-бряк! Праздник – дело серьезное!

2

И все это прекрасно понимали. Женщины готовили вкусное угощение, мужчиныстроили из дерева и камней громадное чучело лося, а мальчики и девочки… Мальчи-ки и девочки учились в школе. Да, да – в школе, только это не было так неприятно,как обычно. Все дело в том, что сегодня учитель рассказывал старинную легенду о До-

историческом Лосе. Уроков готовить было не нужно, дети радостно, без всяких носо-рогов в душе слушали, сидя под деревом, захватывающую историю.

– Итак, сегодня у нас что? – спросил учитель и почесал для важности левое ухоамулетом.

– Сегодня у нас праздник Великого Лося! Смерть Великому Лосю! – ответили детии почесали просто так правое.

– Ага… Правильно… Ну, слушайте… Жили-были наши предки: прадедушки и пра-бабушки. У них была очень трудная жизнь – приходилось охотиться за мамонтами идинозаврами, ловить на удочку акул и рыб с большими ушами, – короче говоря, охо-титься приходилось день и ночь. И вот однажды Один…

– Кубик? – спросила Одна Девочка.– Нет! – рассердился учитель. – Кубиков не бывает! Это выдумки! Бывают только

мальчики и девочки! И вот однажды Один… «Кто-то» пошел охотиться на лося. ЭтотКто-то взял с собой только три стрелы и совсем не взял перекусить, так как надеялсявернуться к обеду. «Велика ли трудность: убить лося? – думал он, шагая Вглубь Леса.– Невелика!» И шагал все дальше и дальше. Наступил полдень, день, полувечер, ве-чер. А лося все не было. Кто-то так увлекся, что совсем забыл о Времени. Когда же на-ступила полная темнота, он опомнился. Дорогу назад не найти, еды нет, а вокруг мо-гут бегать дикие динозавры. От этих мыслей Кому-то стало очень страшно, и, чтобыне зареветь, он стал топать ногами и громко кричать. Это был даже не крик, а песня –ведь хорошо известно, что люди в минуту опасности либо плачут, либо поют. Кто-тозапел:

Если я пойду налево,Встречу Страх Большого Леса.Зашумит над ухом древо,Я умру без интереса.И направо – тот же случай,И поэтому я лучшеПоступлю, как в сказках учат,И к себе отправлюсь в душу.Там не страшен Лес, и звериБезобидны, и отрава —Как вода. За этой дверьюНету лева, нету права.

Только он закончил петь, как на опушку вышел Лось. Это был необычный лось,

большой. Рога его были такие широкие, что если бы человек лег на них, то уснул, неворочаясь. Кроме рогов у Лося были еще добрые глаза, крепкие ноги с топательнымикопытами и маленькая, аккуратно причесанная бородка. Лось подошел ближе к Ко-му-то и тяжело вздохнул.

– Ой! – вскрикнул тот. – Кто это? А? Ой, как не страшно! Эй, глазастый, ты кто?Лось ответил:– Я Доисторический Лось. Я был тогда, когда еще не было этого леса, тебя и вооб-

ще – всего.

– Не может быть! – не поверил Кто-то. – Ты обманываешь! Я знаю, что так всегдаговорят Злые Лесные Духи, когда хотят погубить Кого-то. Сейчас я тебя убью. У меняесть три стрелы.

– Что ты! Не надо! Ведь если ты меня убьешь, меня больше не будет.– Вспомнил! Именно так и говорили Духи Старику Охотнику, когда тот ходил

Вглубь Леса. Точь-в-точь! – с этими словами Кто-то натянул свой лук и выстрелил.– Ой! – вскрикнула Одна Девочка – Он попал? Попал в Лосика?– Да, – ответил учитель, – он попал в Лосика, но не убил его. Стрела поцарапала

кожу – и только.– И что было потом?– Потом Лось убежал в лес, а охотник – куда глаза глядят. И прибежал в деревню.

Там он рассказал о встрече с «рогатым чудищем», собрал людей и отправился в лесснова, чтобы уже наверняка убить его. Но и в этот раз ничего не получилось. Так про-ходили месяцы, годы, столетия, а Доисторический Лось оставался цел и невредим!

Над деревьями-школой запахло вкусной похлебкой, утро стало теплее, а сидеть –совсем неинтересно. Дети вскочили и бросились на Главную Опушку – смотреть, какк чучелу Лося прикрепляют рога. Тогда учитель заволновался:

– Постойте! Вы же не услышали самого главного!– Не обижайтесь, – успокоила его та самая девочка, что спрашивала про Лосика, –

мы уже сто шестнадцать раз все это слышали и знаем, как закончилась сказка.Она отбежала на несколько шагов, но вдруг развернулась и крикнула:– Вернее, началась!

2Эти слова были подтверждены делом через час-другой, когда на Главной Опушке

заканчивался утренник, посвященный празднику.Вождь племени, старик по имени Луненадо (его так прозвали потому, что люби-

мыми словами вождя на все случаи жизни были: «Лучше не надо!») заканчивал тор-жественную речь.

– Сегодня мы, наконец, должны убить Великого Лося! Пусть он хоть шесть разкричит: «Лучше не надо!», пощады ему не будет! А знаете, почему? Потому что сего-дня утром я сам отправил в лес нашего лучшего охотника, а уж он-то не промахнется!К ночи шкура доисторического животного будет, как флаг, поднята над Опушкой!Все, вроде бы! Ура!

– А можно я скажу? – послышался вдруг тоненький голос. Толпа расступилась ивозмутительно посмотрела на какую-то малюсенькую девочку. Но она не смутилась иповторила свой вопрос.

– Лучше не надо, – засуетился вождь, но его помощник шепнул на ухо:– Это, видать, с поздравлением от школы. Надо бы… Это самое.– Да? А чего же не предупредили?.. Ну хорошо, девочка, иди, прочти стишок или

что там у тебя?Девочка поднялась к Луненадо на Говорительный Пень и стала говорить спокойно

и ясно-ясно:– Я хотела сказать: не надо убивать Лосика. У нас много других забот. Не надо,

ладно? Иначе мы все очень сильно пожалеем… Все, наверное. Вот.Поначалу люди стояли тихо, думая, что это теперь такие стихи пишут, но когда

смысл слов, сказанных девочкой, дошел до них, стали стоять еще тише, потому что

все равно ничего не поняли.Первым опомнился помощник вождя.– Врача! – закричал он. – Ребенок сдвинулся! На солнце перегрелся, в речке пере-

купался! Ерунду говорит!Он кричал, пока не подбежали врачи – две лысенькие старушки в белых тигровых

шкурах.– Заберите ребенка! Заприте в Большом Дупле, чтобы никто не заразился! Ой, ой!

Грибов наелась ядовитых!Старушки подхватили девочку под руки и исчезли: они умели это делать в меди-

цинских целях. Помощник сказал:– Следите за своими детьми, друзья! Ой, следите! А то вот – вот! Сами видели! Ну

и ладно! Да здравствует Великий Лось! Да здравствует пятисотая годовщина нашегоежегодного праздника! Все по домам! В полночь – здесь же, с фонариками! Пока!

Никто ничего не понял, но радостный тон выступающего понятнее понятного далпонять, что ничего понимать не надо, а надо с понимающим лицом до полночи разой-тись по домам и внимательно следить, чтобы дети не попадали с деревьев – убьются.

Опушка опустела.– Глупенькая, – сказал помощник. – Надо же – так выйти! Оно, конечно, живот-

ных любить надо… – Лучше, – прервал его вождь, – не надо. Прервал и ушел плакать.Утренник был сорван.

3

Девочку оставили в дупле совсем одну. Как ее звали, я сказать вам не могу: все де-ло в том, что у этого племени имена давали людям уже в зрелом возрасте по их люби-мым словечкам и поговоркам. Про вождя Луненадо вы уже знаете. Кроме того, в де-ревне были:

Охотник Слевз («Слева заходи!»)Рыболов Клюй («Клюет, ребята!»)Помощник вождя Тактих («Так, тихо!»)Повариха Комудоба («Кому добавки?»)Звездочет Ещеод («Еще одна!»)Силач Мамаон («Мам, а он дерется!») Что же касается девочки, то она была еще слишком маленькой, чтобы иметь соб-

ственные коронные словечки. Она говорила только то, что чувствовала, а чувства ни-когда не бывают одинаковыми. В общем, имени у нее пока не было. А звали ее просто:«Дочь Комудобы». Она сидела одна в темном дупле среди паутины и шорохов, но ейне было страшно. Кое-что она уже знала и кое-что предчувствовала. Внезапно сталосветлее, и на ладони у девочки появился маленький Кто-то.

– Эх! – воскликнул он. – Привет тебе, человек без имени! Нужна помощь?Девочка улыбнулась.– Кто ты? И как ты можешь мне помочь?– Я – Героический Кубик Неждали, и мне все известно! Я знаю, что ты делаешь,

зачем и почему, собственно. Но ты допустила Большущую Ошибку!

– Какую?Девочка поняла, что все это не шутки и приготовилась говорить серьезно.– А вот такую: никогда ничего нельзя доказывать тысяче человек. Лучше погово-

рить с одним. Тогда…– С кем? И как я это сделаю, сидя в дупле?Неждали рассердился и затопал ногами.– Не перебивай, когда советуют! Не перебивай! Сейчас мы с тобой сыграем в игру

«Если умный – отгадай». Готова?– Да, – ответила девочка.– Отлично! От кого сейчас больше всего зависит судьба Лося? Отгадывай!– От Луненадо, – сказала девочка, но не была в этом так чтобы уж очень сильно

уверена.– Не отгадала! Значит – глупая! Кто такой Луненадо? Да никто! Зависит все от

охотника! Я отгадал, я умный. Вопрос второй: как убедить охотника? Отгадывай!Девочка не знала, как его убедить, и честно в этом призналась.– Не знаю. Я глупая.– Ты не глупая, – обрадовался Неждали, – ты и не могла знать секрета Героиче-

ских Кубиков! Но ты – хорошая, тебе его можно доверить. Итак, – он торжественнорасправил плечи, – Невероятный Топорик!Середина истории1

А тем временем молодой и красивый охотник Слевз уверенно шагал по лесу.В руке у него было копье, за поясом – меч, а за плечами – колчан с тремя стрелами

и лук. Еще шапочка у него на голове была.Хотя Слевз и знал, что уже пятьсот лет разные охотники безуспешно ходят за Ло-

сем, хотя и понимал, что не столько охотится, сколько играет в какую-то страннуюигру, все равно он мечтал: «А вдруг именно сегодня именно мне повезет? Никому невезло, а мне – именно сегодня?»

Вдруг – тык-бык, что-то засвистело, и перед охотником появился Бегемотный Гип-попотам. Он загородил ему дорогу и улыбнулся:

– Здравствуй, Слевз! За Лосем – это хорошо! Как нога, все болит?«Откуда он знает про ногу? – подумал охотник. – Странно, странно!»А Гиппопотам продолжил:– Я хотел бы поговорить по поводу Лося. Ты не против?«Если откажусь – убьет или испугает», – решил про себя Слевз, а вслух сказал:– Было бы интересно!– Согласен? Отлично. Ну, как ты понял по моему необычному появлению, я – вол-

шебный. Неволшебные ногами ходят, а я – тык-бык – и из воздуха! Поэтому прошутебя и предупреждаю: не убивай Лося! Вернись домой или подстрели лисицу – тольконе Лося! А?

– Как бы не так! – осмелел Слевз. – Я всю жизнь мечтал об этом дне и не собира-юсь менять планы!

– Но предупреждаю, если ты убьешь Лося, то потеряешь свою любовь. Ты ведьвлюблен? – с этими словами Бегемотный Гиппопотам засвистел, превратился в Гип-попотамного Бегемота, а затем и вовсе исчез.

С минуту Слевз стоял, ничего не соображая. Затем начал потихоньку соображать.«Кто это был? Зла он мне хотел или добра? И откуда ему известно, что я влю-

блен?.. Неважно! Все неважно! Любовь – не луна, она всегда рядом, и если есть, то ужнаверняка никуда не денется. Вперед! За Лосем!»

И пошел Слевз дальше. * * *

– Ну как? – спросил Неждали – Как мой топорик?Кубик очень волновался за девочку.– Я превратилась в кого ты и сказал, но вряд ли убедила Слевза.Они задумались.– Ага, – сказал Неждали через одну минуту и шестьдесят три секунды, – значит,

любовью и бегемотами его не взять. Попробуем тогда… – и начал что-то нашептыватьдевочке.

* * *

А Слевз все топал по опушкам и тропинкам.Страх прошел, и теперь он чувствовал себя героем. Еще бы! Встретить ужасного

оборотня, приятно с ним поболтать да вдобавок – не побояться потерять любовь. Этокак ни крутите, подвиг! Сказать по секрету, Слевз действительно был влюблен в дочкуЛуненадо, девушку семнадцати лет по имени Уменделла. Когда он приходил к ней вгости, то гремел Всеми Амулетами, а она делала строгий вид и говорила: «У меня де-ла!» Отсюда и имя. Ну, если говорить откровенно и без носорогов, то какие у нее мо-гли быть дела? Да никаких не могло – по той простой причине, что делать она ничегоне умела. И не хотела. И не делала. Ей нравились Украшения, весенние пляски Моло-дых Динозавров и внимание Симпатичных Охотников. Так и жила. А Слевза, конечноже, не любила, потому что он был скучный и надоедливый: бывало, притащит убито-го носорога и нудит целый вечер: «Ну, съешь на ужин, я же специально для тебя егоподохотил!» Или того хуже: рано утром залезет на крышу хижины и шепчет сквозьветки: «Уменделла, проснись! Новая песня из жизни охотников!» – и затянет своимпротивным голосом на все помещение:

Шли двенадцать охотников,Я был главный средь них!Вдруг как выскочит Кто-Нибудь!Я как – раз! Ты-ды-дых! Уменделла! Любимая!Коль не любишь – влюбись!У меня жизнь противная,Как болотная слизь!

И что, скажите, может ответить на это нормальная девушка семнадцати лет? Толь-

ко: «У меня дела». Думая о том, что терять в данном случае особенно нечего, Слевзуглублялся в лесную чащу.

Вдруг все кругом потемнело, да еще так сильно, что ничего не стало видно, и пря-мо перед Слевзом возникла Ослепительно Красивая Девушка со змеиным хвостом,рыжими усами и недурной прической. Она внимательно рассмотрела охотника испросила:

– А не хочешь ли ты жениться на мне, Царевне Леса? Жениться и провести всюоставшуюся жизнь в богатстве и роскоши? А? Друг?

«Я тебе не друг!» – подумал Слевз.– Не хочу я на тебе жениться, – глядя ей прямо в глаза, ответил он, – по трем при-

чинам! Во-первых, за сто динозавренных позвоночников видно, что ты – Лесной Духи хочешь меня погубить. Во-вторых, я вообще еще жениться не собирался: я молод,талантлив и сочиняю песни из жизни охотников. Ну и, наконец, ты опоздала с пред-ложением: мое сердце уже давно и навеки отдано одной девушке семнадцати лет, докоторой тебе в плане красоты – еще превращаться и превращаться!

Слевз сам не ожидал, что сумеет так долго и красиво говорить без рифмы. Обрадо-вавшись тому, что у него обнаружилась еще одна способность, взобравшись на пенек,он стал еще прямее смотреть прямо в глаза Ослепительно Красивой Девушке. Сумеетона что-нибудь противопоставить его доводам?

Девушка улыбнулась и противопоставила:– Зря так радуешься, отважный охотник. По двум причинам. Во-первых, ты забыл,

что если убьешь Лося, то потеряешь свою любовь… Семнадцати лет… А во-вторых, япредупреждаю тебя со всею серьезностию – утратишь талант к сочинению песен изжизни носорогов…

– Охотников, – машинально поправил девушку Слевз и очень огорчился этому со-общению. Даже больше, чем в прошлый раз – про любовь.

– Ну охотников, какая разница?.. – сказала Девушка. – Так что смотри: убить Лосятебе нельзя – все потеряешь. Вернуться в деревню с пустыми руками – стыдно. Оста-ется одно: взять меня в жены и жить в лесу потихоньку. Согласен, Друг?

Слова, сказанные незнакомкой, были так оскорбительны! Они так сильно заделисамолюбие Слевза, что он не выдержал и прорычал:

Проклятая Царица!Я занят – есть дела!А на тебе женитьсяНе буду! Поняла?

В этом крике было сразу все: и презрение к Девушке, и демонстрация своих поэти-

ческих способностей, и даже воспоминание о любимой (см. вторую строку). Казалось,он должен был повергнуть противника в уныние – однако нет. Ослепительно Краси-вая Девушка улыбнулась:

– Помни о том, что я сказала.Через мгновение ее не стало видно, в лесу посветлело. Солнышко засветило, пау-

тинки заблестели. А Слевз задумался. «Черт его знает, – залезла к нему в голову Пер-вая Отступательная Мысль, – может, и не убивать этого Лося?»

2Представьте себе, что вы совершили подвиг и сразу после этого куда-нибудь про-

пали. Если представили, знайте: с этой минуты вы станете знаменитостью для всехзнакомых, родственников и неприятелей одновременно.

Едва слух о дерзком поступке Комудобской дочери разнесся по деревне, ее школь-ные друзья собрались под деревом с Большим Дуплом. Они были страшно раздосадо-ваны тем, что говорят не о них, а о ней, девочке ничем не приметной, тихой и даже со-всем не сильно красивой.

– Я всегда знала, что она выкинет что-нибудь такое, – проворчала как бы сама себеТолстая Девочка, дочка мухолова Немеша («Не мешай, укуси тебя муха, чтоб не ме-шал, понял?»)

Ее услышали и спросили:– Какое – такое?– Такое Такое, за что сажают в Большое Дупло!– Ой, и правда! – закричали все хором. – Нашлась тоже самая умная! Пятьсот лет

все ждали Лося – и ничего, нормально!– Она вообще больная! – продолжила Толстая Девочка. – Она, если помните, все-

гда была чуть-чуть с придремотой на умственную часть головы. Помните?– Помните! – поддержал ее Худой Мальчик. – Я однажды иду домой, вдруг гляжу

– а она стоит с открытым ртом и на звезды смотрит. Спрашиваю, чего, мол, делаешь,а она мне так пренебрежительно отвечает, будто помешал: «Наблюдаю за ходом вре-мени». Ну не дура?

После этих слов все замолчали, а потом решили, что наблюдать за ходом времениможет только человек с сильно развитой придремотой на умственную часть головы.

– Давайте, – предложил Самый Сильный В Классе Мальчик, – напишем ей Ка-кую-Нибудь Гадость и бросим записку прямо в дупло!

Так и сделали. Написали, бросили, а потом, счастливые и свободные, отправилиськ Главной Опушке – хвастаться перед взрослыми.

* * * Неждали, три раза высморкавшись, четыре раза почти решившись сделать заряд-

ку, сидел на самом дне дупла и крутил в руках свой волшебный топорик. Вдруг ему наголову плавно-плавненько опустился кусочек ткани. Героический Кубик решил, чтоэто – неполадка с волшебством, но заметил на ткани слова и прочитал:

«Ну что, поварская дочка, попалась? Посиди теперь в Дупле, будешь знать, как заходом времени наблюдать и с товарищами не здороваться! Знай, что за твою сего-дняшнюю выходку тебя лишили права участвовать в празднике Очередной Неудачи!Сиди в дупле и мучайся! Кстати, ты некрасивая! Твои одноклассники!»

Прочитав эту гадостную пакость, Героический Кубик Неждали с криком раненойакулы вскочил на ноги, четвертый раз высморкался, сделал-таки зарядку и сел, доглубины души возмущенный прочитанным.

«Вот ведь какая пакостная гадость!» – собрался он повозмущаться основательно ис подсвистом, как в то же мгновение девочка перенеслась из леса обратно в дупло.

– Неждали, миленький! – обрадовалась она. – Я по тебе соскучилась! Как дела?– Мои – нормально, – заворчал кубик, – а вот ты хочешь сделать то, что никому не

нужно. Шла бы лучше домой.

Девочка ничего не поняла и сказала:– Ты ведь меня даже не выслушал. Слевза убедить невозможно. Два раза я превра-

щалась, но ему ничего не докажешь! Нужно третий! Третий раз! Ведь в сказках всякиечудища приходят к главному герою именно три раза! Преврати меня… Ну хотя бы вГоворящую Стрелу или… в Поющее Копье. Что ты молчишь? Что с тобой?

Неждали улыбнулся, закутал ноги в лоскутик с письмом, как в плед, и ответил не-ожиданно спокойно, даже лениво:

– Девочка… Без имени… Послушай. Во-первых, главный герой в этой сказке неСлевз… И не Лось… И даже – не мы с тобой… Во-вторых, это – совсем не сказка, а что-то, что случилось и с чем надо или не надо что-то делать. Ну и, в-третьих, мы слиш-ком далеко зашли, чтобы предотвратить вещь… которая, может быть, к лучшему…Поэтому я, наверное, пойду… А ты – как хочешь.

Девочка молчала.– И потом, сегодня, – прошептал Неждали как бы невзначай, – его убьют.– Как? – она очнулась – Пятьсот лет охотились понарошку, а сегодня – убьют? Что

ты говоришь, я ведь знаю, как это делается! Слевз вернется, разведет руками, скажет:«Как ни странно – не убил!» Ему присвоят звание Героический Попытчик, и начнетсяпраздник с кострами, танцами и подскоками. Праздник просто так! Он даже называ-ется – Праздник Очередной Неудачи. Понимаешь, Очередной!

Неждали сначала ничего не ответил. Потом скинул лоскутик.– Сегодня – убьют. Сегодня – обязательно. Потому что больше трехсот лет время,

как правило, не длится. А у вас, вон уже сколько – пятьсот! И потом, – он печальноприщурил глаза, – сегодня на небе собираются какие-то странные тучи. С дождем.Конец истории1

Сошедший с ума Слевз метался от дерева к дереву, падал и прятал лицо в листве.Закрывал руками. Может, он и не сходил с ума, а просто заболел, забредил, но слова,которые он выкрикивал, можно было приписать только человеку с сильно развитойпридремотой умственной части головы: «Сильней попыток носорогов бежать заутренней зарей… Мы пылью чествуем дороги и рубим дерево корой… Листвой, а накрышу, кто бы понимал! И завтра… Закройте все листвой, какого лешего! В заключе-ние хотелось бы… Дверь откроет кто-нибудь?»

Так он кричал и, в жару, носился по глухому лесу, выйти из которого было уже не-возможно. Не потому, что неизвестна дорога или нет сил, а потому что ничто не звалообратно. Не было теперь ни прошлого, ни будущего, а только – смутная память их су-ществования. Но и она разбивалась вдребезги при виде равнодушных стволов хвой-ных и лиственных деревьев. Черных деревьев, поросших мхом с южной стороны.Стемнело.

Слевз споткнулся о какую-то паутинку и упал на землю. Он лежал и, широко рас-пахнув глаза, рассматривал непонятно почему остановившегося муравья. Еще разстемнело. И еще раз.

Потом ветер разогнал тучи, и неподвижно лежащего охотника, поэта, воспеваю-щего любовь и носорогов, осветили взошедшая над холмами луна и тоненький, какволосочек, оранжевый месяц. Света было недостаточно, поэтому им помогало солнце.Только его было плохо видно, так как Солнце – это звезда, а звезды находятся за сот-ни динозавренных позвоночников от нашей планеты.

Слевз встал. Посмотрев на небесные светила, он спокойно, быстрым шагом пошелк тому месту, откуда начался его бег, остановился и долго не опускал глаз к земле.Смотрел вверх или в стороны.

Под его ногами, мирно и неестественно раскинув копыта и уши, лежал труп Дои-сторического Лося. На голове у него красовались широкие рога, а в боку – острыестрелы. Числом – три.

2

На Главной Опушке начинался пятисотый ежегодный праздник Очередной Неуда-чи.

О девочке уже никто не вспоминал, а отсутствие охотника объясняли тем, что он,видимо, маленько заблудился и подойдет позже. Решили начинать.

Тысячи фонариков, сделанных из Подручных Материалов и Чего Попало, освети-ли Опушку. Каждый держал их по нескольку штук, и каждый сам был как фонарик.Люди улыбались, кивали знакомым, насвистывали любимые песенки, даже залезалидруг другу на плечи, а кто мог – разумеется, на голову.

Так наступила самая настоящая полночь, и на Говорительный Пень взобрался Лу-ненадо.

– Эх! – сказал он так, чтобы все слышали. – Эх, ну и ночка, дорогие братья и се-стры. Эх, повеселимся с подскоками!

Услышав про подскоки, все захлопали, заподбрасывали друг друга в воздух, а Лу-ненадо, очень этим обрадованный, продолжил:

– Пятьсот лет – это вам не шмык-дрык, не тык-бык, не бук– хрюк! Пятьсот лет –это очень даже крупная дата! И не беда, что на этот раз ничего не вышло, выйдет вдругой! Главное, что мы вместе, что нам весело и что скоро будет веселье с подскока-ми! Люди закричали еще громче. – Но, – вождь улыбнулся, – перед тем как начатьвеселиться, отдадим должное нашему Героическому Попытчику, нашему поэту! Всепоняли, что сейчас будут стихи. Под общие возгласы равнодушного, почти воинствен-ного одобрения к Говорительному Пню подбежал Тактих. Он достал лоскутик со сти-хами и задекламировал с выражением что-то из раннего Слевза:

Много странных дорог,И зверья, и рыбья!Например – носорог.Эх, кручина моя! Закрутилась ты так,Что распутать – никак!Я кручинюсь, а чтоДелать мне? Ничего! Только знай: я теперь,Коль люблю, так одну!Навсегда (словно зверь!)Уменделлу люблю!

Все захихикали, но не очень, так как давно знали о неудавшемся романе охотника

и дочери вождя. Культурная часть была окончена, и наступал сам праздник, большой,веселый – с фонариками. Еще мгновение, и в полной тишине будет сделан первыйподскок. Его совершит сам Луненадо. Еще чуть-чуть и…

3

Теплые дождинки опали на щеки и ладони людей, словно это шел не дождь, а пер-вый сентябрьский снег. Все вокруг стало незнакомо: лица, предметы, фонарики. Сре-ди полной тишины слышался только едва различимый шорох: из стороны в сторонуходила и засматривалась на очарованных людей повариха Комудоба.

Это продолжалось недолго.Когда все ожили, в центре опушки стоял Слевз и глядел на убитого Лося. Никто

сначала не понял, что это за туча лежит у ног Героического Попытчика, куда это пол-ным ужаса взглядом смотрят только что веселившиеся Тактих и Луненадо.

Люди испугались. Для начала – хотя бы потому, что не испытали радости. Сильнеепошел дождь.

– Продолжим Праздник Очередной… – начал вождь и осекся. – Девчонку! – за-кричал он. – Приведите сюда девчонку!!!

Как будто из-под земли появились две старушки в разноцветных париках и тут жеумчались в глубь леса, к Большому Дуплу.

Медленно потянулось время.Все, кто находился на поляне, поняли, что жизнь теперь, если и не окончится, то

уж точно изменится. Большим счастьем будет помнить свое прежнее имя. Чувство не-вероятной утраты охватило всех, но никто не мог понять – в чем эта утрата, никто невидел в происходящем ничего, кроме причин для радости. И тем сильнее что-то тяже-лое и непонятное давило на душу.

Люди молчали, однако в мыслях, прокрутив назад события дня, вспомнили со-рвавшийся утренник.

Откуда эта семилетняя или, бог ее знает, сколькихлетняя девчонка узнала о том,что произойдет? И что?! Что произошло? Сбылись вековые, очень сильно стародав-ние надежды! Те, кто сегодня сошлись на Опушке, должны были чувствовать себясчастливчиками, избранными из множества предыдущих и последующих поколе-ний!.. Не чувствовали… Было страшно.

Фонарики погасли. Опушка освещалась, как и лес, луной, месяцем и солнцем, едваразличимым среди других звезд.

Едва людям послышалось, что кто-то шепчет: «Точно… Потерял», две старуш-ки-санитарки вывели девочку на центр Опушки и поставили на Говорительный Пень.

– Вот и настал этот день, – сказала она весело и немножечко дерзко, – вы особо нерасстраивайтесь: ведь никто ни в чем не виноват, просто время задержалось в нашихкраях больше положенного срока…

Дождинка тюкнула по макушке Неждали, который слушал девочку, сидя у нее наладони. Он встал и продолжил:

– Будь ты мальчик, будь ты девочка, будь ты кубик – с момента своего появленияна свет чувствуешь себя грустно и одиноко. И от этого придумываешь себе лосей настороне, лосей, которые сделали бы твою жизнь если не веселой, то осмысленной. Ты

начинаешь тщательно готовиться к охоте и радуешься, если она не удалась: ведь це-лый год еще можно прятать свое одиночество в размышление о том, что ты рожден,чтобы… Простите, у меня не было носового платка… Чтобы убить Лося, что твоюгрусть целиком искупит твое предназначение.

– Но убив Лося, – продолжила девочка, – ты убиваешь свою надежду. Таким обра-зом, вы допрыгались.

От этих мудрено-длинных слов Толстая Девочка окончательно сбилась с мысли исобралась заскучать, но заговорил Слевз:

– Самая крупная веселость состоит в том, что ты придумываешь Лося оттого, чтотебя самого слишком много. А когда Лось убит, оказывается, что тебя нет, все Лосьсъел.

Уменделла с надеждой посмотрела на Слевза.– Лось съел, – повторил он.

4Они стояли втроем у пня и ничего Не Ждали, потому что время было уже далеко

от этого леса. Слевз обнимал девочку, она держала на ладони Неждали, а сам Герои-ческий Кубик трудолюбиво сморкался в свой неожиданно нашедшийся носовой пла-ток. Сморкался и бормотал: «Здравствуйте вам! Простудился! Будет теперь молоко сблинчиками!»

Дождь то ли окончился, то ли пошел сильнее.– А где Лось? – прошептал Тактих, получивший в эту минуту свой шестой ин-

фаркт. – Куда пропал? Как же мы теперь?Действительно, мертвый Лось, лежавший только что у ног Слевза, словно испа-

рился.– Где-нибудь там, – махнул рукой в небо Неждали, – где-нибудь, где есть теперь

время, у других людей. Вот какие блинчики с маслом.В вышине осталась только луна и какие-то знакомые, но неизвестные созвездия.

Тактих сказал:– В таком случае, дорогие братья и сестры, я думаю, всем нам нужно пойти уто-

питься, – и пошел к речке.И все за ним пошли, потому что жизнь потеряла смысл. Огромная толпа направи-

лась к выходу с Опушки, уже почти вышла, но вдруг услышала радостный крик учите-ля Опяда («Опять двойка»):

– Эй, сестры с братьями! Глядите! Стояли, стояли – и не заметили! А он – вот он!Толпа насторожилась.– Да вот же! – радостный Опяд забегал по опушке. – Говорили, кубиков не бывает,

а это тогда кто? Мальчик, то есть я хотел спросить, как тебя зовут?– Неждали, – ответил Героический Кубик, и все вскрикнули, как будто только его

заметили, как будто не слушали только что.– Вот видите – Неждали! Какое красивое имя!– Прощай, – шепнул девочке Неждали и пропал.– Какое красивое имя! А скажи… Ой, его нет! – В глазах Опяда появилось что-то,

всерьез напоминающее надежду. – Его нет, но ведь… его все видели? Да?– Да! – последовал Почти Радостный Ответ.– И слышали?

– Да!!!– И теперь его нет?– Нет! Нет! Нет!Все уже вплотную стояли к учителю, девочке и Слевзу.– Да ведь это же неслыханное событие! – завопил Опяд. – Это же радость, о кото-

рой мы мечтали! Многие века ходили легенды о кубиках, а есть ли они в природе, ни-кто не знал! А тут – пожалуйста: живой, симпатичный, только, – учитель весь затряс-ся от счастья, – только исчезнувший! С завтрашнего дня я открываю у себя в школекружок юных кубиковедов! Мы найдем, обязательно найдем этот добрый лесной на-родец и подружимся, обязательно подружимся с ним. Мы не одиноки в Лесу! Надэтим стоит попотеть, на это стоит потратить жизнь!.. А старостой, – обратился Опяд кдевочке, – будешь, разумеется, ты! Ура! Ура, друзья!

– Ура! – закричали все и зажгли свои фонарики.– Ура! – закричал что есть духу Луненадо. – Только она будет не старостой, а По-

четным Рассказчиком о своих встречах с кубиками. Вот теперь – ура!– Вот теперь – ура! – разнеслось по лесу. Но даже это громогласие заглушил прон-

зительный писк Уменделлы:– А я? Папа, я кем буду?– Ты? – Луненадо ответил, не задумываясь. – Ты будешь петь гостям из соседнего

леса песни из жизни кубиков. Слевз, напишешь?Никто не увидел, как охотник улыбнулся. Все были заняты счастьем.Если бы в этот момент над Опушкой пролетал какойнибудь случайный птеродак-

тиль, и не просто пролетал, а посмотрел бы вниз, то он увидел бы, как вокруг прижав-шихся друг к другу девочки и взрослого мужчины пляшет бесчисленное множествосчастливых людей. Он увидел бы праздник, равного которому не было раньше и небудет в будущем, когда все птеродактили вымрут, исчезнут и тогда уж точно не смогутпролетать над странной местностью, которую оставило время.

Прощание

– А теперь, – Пулеметный Бочонок победоносно поднял глаза, – покажите мне то-го, кто сказал: «Конец в сказке не может быть Никакой! Или Плохой или Хороший!»Пусть он выйдет сюда, и мы поговорим, как Бочонок с Бочонком! А, нет никого! Лад-но! Можете угощаться кашей, дорогие ребята!

Все заспорили, и пока дождь бил по макушкам слабо, словно пробуя каждого назвучание, Бочонку еще были слышны голоса. Мальчики уверяли, что с ними никогдатаких глупостей не случится, девочки соглашались и вместе с мальчиками причмоки-вали, угощаясь гречневой кашей. Кубики скрылись, не дожидаясь развязки. Но вотполило сильнее, Бочонок перестал разбирать слова и только видел сквозь дождь, какдети спорят.

– Что же, – заключил он, – у каждого свои уши на голове.

1992

Insistently1

Годы своей жизни и время с шести до девяти утра лучше не тратить понапрасну.В шесть – подъем, полстакана кефира, чтобы желудок проснулся, умыться и минут

через пятнадцать – бегать. Километра полтора, больше не надо, потому что физкуль-тура – это полезно, а спорт – вредно. Кто-то, конечно, скажет, что для серьезной про-бежки полтора – это мало, но просто не надо говорить слово «пробежка». Можно ска-зать «динамическая зарядка», и все встанет на свои места. Ведь многие и зарядки неделают, а многие делают, но дома, на месте: потягиваются, приседают и тому подоб-ное. А если к этому добавить теперь полтора километра бега, то какая динамическаязарядка получится!

В шесть сорок пять – душ и бритье. Тут тоже есть определенная оптимизация, по-тому что бриться лучше с распаренным лицом, а после душа оно как раз распарено.Если же это делать потом, то минут десять точно потеряется.

Итак, в семь ты привел мышцы в тонус, принял душ и побрился. То есть мог быеще спать, а вон уже сколько дел сделано!

7.00–7.15 – легкий и полезный завтрак, например, салат. Откуда он взялся? Не-льзя забывать о времени с 6.00 до 6.15, когда желудок просыпался после стакана ке-фира. Именно тогда салат был приготовлен, что и сэкономило в результате 15 минут.

После – чашка чая, и можно немного посидеть в Интернете, почитать новости, по-чувствовать дыхание наступающего дня.

7.30–8.00 – самосовершенствование. Несколько новых английских слов.8.00 – составить план на день. Даже когда дел немного или нет совсем, лучше та-

кой план иметь. Не для того, чтобы помнить о делах, а для того, чтобы их сделать, а не«не сделать». Пусть бумага написана тобой самим, пусть ее никто больше не видел ине утверждал, но, будучи бумагой с буквами, она уже имеет над твоей ленью магиче-скую силу, волю к выполнению намеченного.

8.15 – можно было еще спать в это время или лениво потягиваться, но – нет! Не-льзя терять ни секунды, жизнь коротка. Она убегает от тебя, корча гримасы, а морщи-ны от этих гримас остаются на твоем лице. Если же рассчитать и оптимизировать,можно успеть все.

2

Завтрак в кафе уже начинался, завсегдатаи стекались на летнюю веранду, откры-вали ноутбуки, звонили по телефону. В воздухе пахло омлетом и манной кашей. Лю-бимый столик не был занят. Он облокотился на прогретую солнцем стену, достал изсумки блокнот.

Стояло какое-то сентября, но никто не помнил какое, потому что было тепло и да-же утром – жарко. Из приоткрытого окна тянуло кофе, желудок окончательно про-снулся. Эти пять минут специально отводились на спокойствие, радость и красоту. Нунельзя же куда-то гнать все время. Вот – трамвай проехал где-то за три улицы, вот –листва зашумела, вот – официантка повернулась, ушла в кафе, и ткань на ее платье –ровная, выглаженная, может быть, выглаженная только что. Чувствуется, что ей дажетепло от ткани: то ли это тепло еще утюга, то ли уже – утреннего солнца.

Медленно открыть блокнот. Погладить первую страницу. Бумага шершавая, в ли-неечку, желтенькая.

Ему всегда было интересно разгадывать, кто есть кто из посетителей. Каждый си-дел за своим любимым столиком, занимался каким-то делом. В основном, конечно, увсех были ноутбуки, и уже что они в них делали, понять было невозможно. Люди вы-ходили из дома, где был Интернет, затем шли на работу к Интернету, но, видимо, бы-ло что-то магически приятное в том, чтобы проверить почту здесь, на свежем воздухе,за тарелкой манной каши. За омлетом… За горячим тостом… Кофе!

Свежий воздух и молодой, здоровый организм, видимо, как-то договорились ме-жду собой. Есть уже хотелось не на шутку. Он достал ручку, снял колпачок, поставилточку на первой странице. Линия от тонкого дорогого пера получилась короткой илегкой, слегка направленной вверх. Это еще были не слова, даже не мысли, но уже ихпреддверие.

Каждое утро он приходил в кафе, чтобы писать. Книгу, дневник, что-нибудь. Что-то было у него внутри. Что-то очень похожее на это утро, на день и вечер, на всех ивсе, что он знал. Но оно не просто было. Оно еще уходило, не будучи написанным, атем более – опубликованным. Как сказать об этом? В каких словах? Должна это бытьистория с героями или просто наблюдения? Внутри все было ясно и глубоко, а на бу-маге – только точки и линии. И – наслаждение от нового дорогого пера, держа кото-рое, он чувствовал себя не так, как без него. Необычно. Периодически исчерканнаястраница становилась непригодной для работы, и тогда она вырывалась, а следующаяавтоматически становилась первой, ждущей яркой, точной, самой лучшей в мире мы-сли.

Отведенные на созерцание минуты закончились, он поводил пером по воздуху,над бумагой. Задумался. Итак. Первая мысль… Первая… Мысль… Ее пока не было, се-кунды бежали, и ни одной из них он не хотел терять. Принесли омлет. Ну хорошо, по-есть можно.

Вдали, на противоположной стороне веранды сидел угрюмый армянин. Он всегдаприезжал на дорогой машине, парковался неприлично близко к перилам и заказывалчай. Армянин получил подпольное прозвище «человек, который решает вопросы»,потому что однажды сам сказал кому-то по телефону: «Сижу в кафе, решаю вопро-сы». Он постоянно с кем-то разговаривал, одной рукой держа трубку, а второй стучапо столу, как будто втемяшивая собеседнику верную линию. Иногда к нему подходи-ли люди и ненадолго присаживались за стол.

Чуть ближе сидел какой-то подросток лет четырнадцати. Ничего не заказывал, ви-димо, ждал родителей.

Еще ближе расположилась молодая женщина с ноутбуком. Она всегда бывалаздесь минута в минуту, приходила с открытием и уходила в 9.15. Судя по всему, на ра-боте у них было строго, но с другой стороны она не выглядела как подчиненная: се-кретарша какая-нибудь или менеджер. Она была не из тех, кого контролируют, ско-рее, наоборот. Незнакомка не вписывалась ни в какое клише, одевалась со вкусом, умсветился в глазах… Он специально приходил немного позже ее, чтобы быть замечен-ным, и садился напротив, за свой столик. Открывал блокнот, листал страницы, ставилточки. Не поднимал глаз, но страницы листались широко, глаза сощуривались вулыбке, словно радуясь найденной мысли, так что верилось – она должна его видеть.

Официантка подошла к подростку, тот улыбнулся и что-то заказал.Незнакомка с ноутбуком была сегодня «с ноутбуком» номинально, по старой па-

мяти – даже не достала его. Просто пила кофе, просто была, присутствовала, отламы-

вала вилочкой свой оладушек. Она ела очень сдержанно, по-птичьи, «воспитанно», иот этой воспитанности бросало в дрожь, хотелось подойти и расцеловать ее. Но этополучилось бы глупо, а может, и не глупо, но он все равно этого не делал. Что можетбыть пошлее – подсесть в кафе и завести разговор? К ней, кстати, подсаживались, да-же армянин в перерыве между решением вопросов один раз пытался познакомиться,но и у него ничего не получилось. Вот если бы она сама однажды оценила его прищу-ры, его улыбки собственным мыслям и спросила женственно и просто: «А что вы та-кое пишите все время? Вы не писатель, случайно?»

Писатель! Да! Не «не писатель», а именно – писатель, и не случайно, а очень дажезакономерно.

Ладно, не в этом дело. Может, она вообще меня не замечает, может, у нее муж итри любовника, и вся эта ангелоподобность – просто «подобность», и нечего тут слю-ни распускать.

Официантка принесла подростку омлет, зазвенел трамвай за три улицы, послыша-лась английская речь изнутри кафе. Гордость заведения, посетитель-иностранец, мо-лодой негр из не пойми какой страны, затараторил по скайпу. Кто он был, где рабо-тал, что его занесло в город – никто не знал. Иногда рождалась дерзкая, сумасшедшаямысль заговорить с ним по-английски, проверить свои выученные с 7.30 до 8.00 сло-ва. Может быть… Позже… Иностранец придавал законченность утренней атмосфере.Он – с одной стороны, перильца с цветами в решетке – с другой – создавали ощуще-ние правильной, творческой заграницы. Кофе был вкуснее, мысли – четче, жизнь –перспективнее.

Омлет быстро подошел к концу, снятые часы тикали на столе… Сейчас… Мыслипридут. Иногда так бывает, что ничего не происходит, и ты теряешь какую-то частьвремени, но потом все наверстывается и ускоряется.

Подростку принесли… Ничего себе. Принесли рыбное карпаччо и огромный пол-литровый стакан свежевыжатого сока. Причем, даже издали было видно, что самогодорогого – ананасового.

Он поставил еще одну точку в блокноте. Еще. Разукрасил бесконечным многоточи-ем верхнюю линеечку. В зависимости от своего денежного положения, приходя в ка-фе, он начинал просмотр меню либо с блюд, либо с цен. Но даже в лучшие времена,когда начинал с блюд, понимал, что карпаччо плюс такой сок – это немало. Видимо,родители у парня не бедные, интересно будет посмотреть, когда подойдут. Многото-чие дошло до полей страницы, он стал ставить под каждой точкой еще одну.

Скоро незнакомка уйдет, но эти пять минут ее волосы будут виться под ветром,складки шерстяной юбки – лежать неровно, а руки – комкать салфетку. Нормальнаяработа начнется, когда она уйдет. Все хорошо, время по большому счету не потеряно.

Негр за окном продолжал болтать, утро не просто начиналось, а уже именно нача-лось. С дома, стоящего напротив, тень медленно сползла вниз, солнце накрыло при-паркованные машины, а когда незнакомка расплатилась по счету, дотянулось до сере-дины переулка. Он остался горд тем, что не проводил взглядом шерстяную юбку,глотнул кофе, оторвал ручку от бумаги. Вчера вечером казалось, что день потерян, ка-тится в пропасть и ничто не может его удержать. Тогда он отпустил его, перестал бо-роться, ведь бывают дни, когда очевидно, что, сколько не пыжься, ничего не произой-дет. И поверилось, что произойдет сегодня, что день будет очень продуктивным. Так ивыходило, настроение было рабочее, каждая минута – за него. Он тряхнул головой –

прогнать прерванный в шесть утра и идущий за ним по пятам сон. И если бы он неувидел то, что увидел, Первая Мысль была уже почти готова прийти к нему, явитьсядаже не в голову, а сразу на кончик пера, поближе к бумаге.

Официантка разговаривала с подростком. Она не просто разговаривала, что-то вэтом было не то. Слов не было слышно, и тем не менее странный, резкий холод прон-зил сердце. Первая мысль моментально отступила, скрылась в темноте.

Он потер виски. Что это было? Мир оставался на своих местах. То, что было снару-жи, приятно радовало, то, что внутри – приятно наполняло.

Она не просто разговаривала, она… Нет, именно – просто разговаривала, а никако-го повода просто разговаривать с подростком у нее быть не могло. Очевидно, что онане принимала новый заказ, что же тогда? Улыбка была не вежливо-официантская, акакая-то дружеская. Поставила ладошку на стол, слегка согнула локоть, налегла нанего ребрышком. Что-то говорила, болтала, покачивалась. Так разговаривают, когдафлиртуют. Да, иногда она так делала: с армянином, с интересными молодыми парня-ми, но с подростком? Может, брат?

Странно. Ну бог с ним, отвлекся. Первая Мысль была потревожена, но еще уверен-но держалась за кончик пера… Нет, главное, к нему она никогда не подходила с такимвыражением лица: ни когда он был небрит и загадочен, ни когда – брит и свеж! Спра-шивала, что принести, и одной ногой была уже не здесь, а мыслями – и подавно…Ладно… Ниже точек пошли волнистые загогулинки, вроде значков«приблизительно» из математики. Получалось красиво, но ни на миг не приближалок слову, какому-то важному, не пустому слову.

«Insistently», – послышалось из кафе, и он подумал, что знает это слово, что из-учал его сегодня, и вообще: время проходит продуктивно.

Подросток сидел к нему спиной, быстро уплетал карпаччо, как семечки. Иногдабыл виден край его щеки.

Негр затих, и это как-то сбило с толку, прозападное настроение ослабло. А потомеще прямо около кафе остановился и на минуту заслонил солнце грузовик магазина«Мир крепежа».

Он уехал, но что-то было уже не так, что-то нарушено.Он поднял голову. Новая незнакомка уже взошла по ступенькам на подиум летней

веранды, легкая, стройная, прогретая солнцем. Шла прямо к нему. Было непонятно,как к этому относиться, он выпрямился и, насколько это получилось естественно, влезв свой фирменный прищур. Армянин тоже оторвался от решения вопросов, но онаостановилась у подростка, скользящим движением бросила сумку на скамью и, пере-гнувшись через стол, показав солнцу каблуки, коротко поцеловала подростка в губы.

«Сonfused», – удалось разобрать краем уха.Тут уже ни про какую сестру не подумаешь, но такого же быть не может! В губы,

подростка, среди бела дня? Она была еще лучше, чем незнакомка в шерстяной юбке.Глаза умнее, локоны чернее, губы слаще. Если бы она сидела здесь каждый день, тоон подошел бы, несмотря на всю пошлость ситуации, потому что такое бывает раз вжизни.

Бросила взгляд в сторону, и тут же вся противоположная сторона улицы отрази-лась, прочиталась в ее глазах: «почта», «молочные продукты», чей-то припаркован-ный «Harley». Да, на таком расстоянии, но до последней буковки, потому что это бы-ли глаза Высокой Четкости, он впервые видел такие.

Заказала что-то, взяла стакан, где еще оставался сок, обхватила губами соломинку.Щечки втянулись, взяла парня за руку.

«Sullen».Не знаю этого слова. Омлет был съеден, недопитый наполовину эспрессо стоял

уже совсем холодным. Подуло. Он прикрыл ладонью локоть. Какое сегодня сентября?Первого числа люди стали выходить из дома в джемперах и пиджаках, хотя было ещетепло, как в середине августа. Но через несколько дней все забыли о числах и насту-пившей осени и снова стали одеваться по погоде. Сегодня, радуясь жарким лучам, онтоже вышел в футболке.

Она продолжала держать подростка за руку. На веранду поднялся мужчина летдвадцати пяти, высокий, красивый, в свитере. Припаркованный еще ближе к пери-лам, чем автомобиль армянина, черный, только что из мойки BMW, домигивал фара-ми. Мужчина выглядел типичным посетителем кафе: успешный, позитивный, с до-брым взглядом. Легко прошелся по помосту, поздоровался за руку с подростком. Селрядом с девушкой, бросил брелок на стол. Стали говорить быстро, легко, как если быподросток тоже был бизнесмен, его ровесник. Подросток сейчас вел себя так же, какармянин: решал вопросы, говорил что-то лениво, а мужчина только слушал и уточ-нял. Потом встал, забрал брелок, ушел.

Взгляд, невольно проследив за его рукой, вернулся обратно. Там, рядом с ране-ным, не доеденным карпаччо лежали еще одни ключи от машины. Лежали ближе кпарню, чем к девушке и по правую от него руку…

Но… Как же так… Он напряг зрение, пригляделся, присмотрелся к брелку и всеравно не смог различить марку на таком большом расстоянии. Тогда повернул головувправо. У веранды было припарковано шесть машин, одна другой чище и дороже. Эта– армянина… Эта… Не уверен, но кажется, что одного серьезного мужчины, которыйсидел сейчас внутри. Эта – хозяина кафе, тоже молодого и тоже успешного. Остава-лось три машины, каждая тянула тысяч на 70–80 долларов… Он попытался опреде-лить интуитивно, стилистически, что могло бы пойти подростку. Эта – слишком се-рьезная, черная, вряд ли… Вот, серебристая, может быть… Она и элегантная, и спор-тивная… Стоп!!!

О чем я думаю! Какая серебристая! Он подросток, он не имеет права водить авто-мобиль. Может быть, это не его ключи?.. Ну, всякое может быть: отец разговаривает скемто внутри, а сына посадил на солнышке. Да, богатый отец, ну и что? Да, карпаччос соком, делов-то! Он немного успокоился. Логическое объяснение происходящеговсегда помогает в минуты мистического, необоснованного страха. Дверь кафе откры-лась, серьезный мужчина в костюме вышел решительной походкой и сел в серебри-стый «Ауди». Автомобиль ему шел: он был и элегантный, и в то же время – спортив-ный.

Как-то незаметно, неконтролируемо первая страница блокнота покрылась точка-ми. Сначала они шли ровно, строго одна под другой, потом стали сбиваться, клонитьлинии вниз, а потом образовали бесконечную спираль, разлетевшуюся в стороны изапутавшуюся саму в себе. Он вырвал листок, следующая страница стала первой.

Оставалось два автомобиля, и оба были черны и безмолвны. Он встал, сделал двашага к дверям. Замер на секунду и заглянул внутрь. Никого, кроме негра, который хо-дил пешком, в кафе не было. Он вернулся. Сел. Пушок на затылке подростка слегкаходил под ветром, пропускал солнечные лучи.

Кто он?Полчаса уже было потрачено на ерунду, холодало, и главное – та мысль, которая

зрела несколько дней, ушла безвозвратно.Кто он?!Так не бывает, ему от силы четырнадцать лет, руки тонкие, белая кожа.Ну что… Что может быть?.. Что… может быть…Какое-то исключение, редкий случай. Например – теннисист. Все же знают, что

они с детства зарабатывают миллионы… Нет, не подходит, – фигура совсем не спор-тивная, тело тощее. Шахматист?.. Вряд ли, не те времена… Программист? Компьютер-ный гений?.. В четырнадцать… Получается, что даже раньше, лет в тринадцать, надочто-то нереальное изобрести, успешно продать на Запад, разбогатеть… А может, ониностранец? Ведь не было слышно ни слова, а гостиница – вот она, рядом. Просто –сын миллионера… Но… Почему и зачем в нашем городе?! Лица совсем не видно… Поуху тип не определишь… В какие-то моменты казалось, что паренек наш, а в какие-то– чужой, не родной, холодный. С прямым рубленым лбом и тощей короткой шеей.

Чтобы в тринадцать лет что-то продать, надо в двенадцать что-то изобрести. Когдаон успел?!

Да ну, нет! Даже если использовать каждую секунду отведенного тебе времени, всеравно так не получится. Перевернуть мир – дело не шуточное, не секундное. И еслибы вот точно такой мальчик сидел где-нибудь в Лондоне или Нью-Йорке – Ок, все мо-жет быть, но здесь ведь так использовать время невозможно! Здесь оно не то что ис-пользуется, а даже движется медленнее. Имеется в виду – когда ты нужен ему. Виситтяжелыми кандалами, вгоняет в сон, не пускает дальше. Но как только оно нужно те-бе, – пойди, угонись! Полез утром в комод за рубашкой – все, вечер.

Как он успел?! Кто он?!«Еmphasize», «arrange», «straggling», – если не пишется, можно все равно делать

что-то полезное, например, повторять слова, – «struggle along», «stillness»,«irresistable».

Видимо, он произнес их вслух. Негр посмотрел на него из окна. Он отвернулся.Девушка наклонилась к подростку, поцеловала еще раз. Дольше, чем в первый, за-

держалась, провела рукой по шее. Это длилось несколько секунд, и каждая была на-полнена до краев, каждая имела смысл, причем – свой отдельный, отличный от пре-дыдущей.

Он смотрел стеклянным взглядом, не двигаясь и не дыша. Девушка взяла сумку иушла навсегда, в темноту, в яркое солнце, лучшая и ничья, и все же его – меньше, чемостальных. Ничто из только что произошедшего не было запланировано: ни солнце,ни поцелуй. Просто было, и все.

Он посмотрел на подростка. Тот посидел немного, опустив голову, допил кофе истал поворачиваться. Именно, не повернулся, а стал поворачиваться: медленно, тяже-ло обращая к нему свое легкое тело. Сначала назад пошла рука и облокотилась на си-денье стула. Потом ноги переступили, туфельки стали на доски носками к улице. По-том подросток напружинился, приподнялся и привстал, повис в воздухе. Повернув-шись, опустился на сиденье, но голова еще оставалась где прежде, пушок на затылкеходил под ветром. Пошла голова. Время двигалось медленно, видимо, это был случай,когда ты нужен ему, а не наоборот.

Край щеки начал становиться лицом, время вдруг понеслось сломя голову, ещемгновение – и подросток встретился бы с ним взглядом.

Он резко опустил глаза, уставился глазами на вторую первую страницу, но не на-шел там ни одной точки, ни одного знака «приблизительно», никакой улетающейпрочь спирали. На этой странице, даже на одной линеечке он мог написать какое-товажное, не пустое слово, может быть – несколько слов. Страниц в блокноте было такмного, и каждая была упреком. И сколько их ни вырывай, сколько ни называй следу-ющую первой, слово все равно оставалось на одинаковом, вечном и недоступном уда-лении.

3

Он спал так долго, как никогда прежде, и проснулся на следующий день в три часадня. Приподнялся на кровати, начал вставать. Именно, не встал, а – начал. Сначаларуки оперлись на постель, и холодный сентябрьский хлопок покорно принял тяжестьего тела. Потом ноги опустились на пол, он напружинился и взлетел вверх. Медленно,вязко, сквозь лучи, мимо лучей. Все это было напрочь лишено смысла, но хотя бы –проистекало медленно, не таяло на глазах. А потом время снова понеслось стрелой,ничего для него не изменив, оставив, как есть. Поскольку было уже три часа, он ре-шил ничего сегодня не делать, потому что бывают такие дни, когда, сколько ни пыжь-ся, ничего не произойдет.

2009