.УБАНСКИИБОРНИ

2008

£

III (24)

369— <чА. Ю. Рожков

« Я С А М З Н А Ю , Ч Т О Н Е Ж И Л » : И С П О В Е Д Ь

А Р Е С Т А Н Т А К У Б А Н С К О Г О О Г П У *

Пролог

В Татьянин день, 25 января 1928 года, студент-второкурсник Кубанского сельскохозяйственного института Георгий Синдаровский и два его приятеля - 18-летний учащийся выпускного класса краснодарской школы № 6 Пимен Мам- рак и 17-летний Иван Гавриленко отправились на противоположный берег Кубани на пикник вместе с 16-летней ученицей 6-й школы Зинаидой Крыловой. Обратно Зина уже не вернулась. Через месяц её тело было обнаружено вверх по течению Кубани в районе станицы Марьянской.

Доподлинно неизвестно, что произошло в тот вечер на адыгейском берегу - несчастный случай или тяжкое преступление. Между тем Адыгее-Черкесский областной суд квалифицировал происшедшее по ст. 59-3 (бандитизм) как «пред­варительный сговор бандитов с целью изнасилования». Советская пресса задолго до суда стигматизировала подсудимых как «краснодарских чубаровцев» [1]. При­говор был суровым: Синдаровского и Мамрака приговорили к расстрелу, а не­совершеннолетнего Гавриленко - к семи с половиной годам лишения свободы с поражением в правах на пять лет. На следующий день после оглашения приговора суда несколько тысяч учащихся школ и вузов Краснодара, не веря в причастность этих юношей к преступлению, вышли на акции протеста против «пролития без­винной крови». Вскоре Верховный Суд РСФСР, рассмотрев кассационную жалобу осуждённых, отменил приговор и переквалифицировал обвинение. Окончатель­ный приговор им был вынесен «за убийство при покушении на изнасилование» и стал значительно мягче: Синдаровский и Мамрак получили по десять лет, а несо­вершеннолетний Гавриленко - пять лет лишения свободы со строгой изоляцией.

Однако точка в этом деле не была поставлена. После массового протеста студентов, школьников и преподавателей против расстрельного приговора фигу­рантами по уголовному делу плотно занялся Кубанский окружной отдел ОГПУ. В результате агентурной разработки и других оперативных мероприятий чеки­стами якобы «была обнаружена» хорошо законспирированная контрреволюци­

* Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 06-01-00430а) и American Council of Learned Societies (ACLS Short-term Grants in the Humanities, 2006).

24 Заказ 043

370

онная группа молодежи «Антипартийный комитет» во главе с Г. Синдаровским, состоящая из 22 юношей и девушек. Ей инкриминировалось «уничтожение орга­нов ГПУ, свержение Советской власти, а также легализация всех политических партий, существовавших в старое время». Была установлена и прямая связь с уголовным преступлением на берегу Кубани. По версии чекистов, потерпевшая Зина Крылова будто бы являлась членом этой подпольной группы, но после того как она собиралась донести на контрреволюционеров в ОГПУ, её решили устра­нить [2].

Находясь в одиночной камере № 4 Кубокротдела ОГПУ, Георгий Синдаров- ский написал два текста, которые стали основными источниками для подготовки данной статьи. Но прежде всего познакомимся с автором этих документов.

Георгий Синдаровский: портрет в семейном интерьере

Из материалов уголовного дела известно, что Георгий (Юрий) Семёнович Синдаровский родился в г. Киеве в 1906 году. По некоторым данным, он родился 31 декабря (неизвестно, по какому стилю - старому или новому). Отсутствие точной даты рождения в арестантском и следственном делах, в текстах обвинительного заключения и приговора не являлось утаиванием автобиографических данных со стороны Г. Синдаровского во время следствия. Таких сведений нет и у других фи­гурантов, из чего можно заключить, что это было нормой судебно-следственного делопроизводства (по крайней мере, регионального) того времени.

До своего ареста Георгий слыл успешным студентом 2-го курса Кубанского сельхозинститута. Судя по указанным в следственно-арестантском деле приметам и отзывам очевидцев, внешне он был довольно привлекательным юношей. У него был сравнительно высокий для того времени рост (175 см), русые волосы, голубые глаза [3].

Биографические сведения о его отце, Семёне Фёдоровиче, предельно скупы. Родился предположительно в 1868 году и был выходцем из черниговского дворян­ского рода Синдаровских. В тексте судебного приговора он фигурирует как «быв­ший царский чиновник» [4], хотя в других документах числится безработным, бывшим служащим. От самого Георгия известно, что его отец до революции слу­жил в земской канцелярии на Украине (по другим данным, он был председателем Нежинской земской управы), в период 1919-1925 годов работал «по кооперативной линии» в Киеве и Ростове-на-Дону, в областном статистическом бюро и в органах Всеработземлеса на Кубани. Последние три года до ареста сына перенёсший тяжё­лые операции 60-летний Семён Фёдорович нигде не работал, находясь на иждиве­нии жены [5].

371---------------------------------------------------------------------------------------------Мать Георгия, Елизавета Викторовна, родилась 17 мая 1868 года, предположи­

тельно на Украине. В 1884 году окончила Киевский институт, а спустя три года - 2 специальных класса при Павловском институте в Петербурге. До революции на протяжении 20 лет с небольшим перерывом она преподавала в Коломенской жен­ской гимназии и начальной земской школе в Черниговской губернии. Переехав в 1920 году с семьёй в Екатеринодар, она после установления советской власти ра­ботала в школах I ступени для взрослых по ликвидации неграмотности. Роковой 1928 год застал её в должности энциклопедистки (учителя начальных классов) в краснодарской школе I ступени № 13 при коммунхозе [6].

У Георгия Синдаровского был старший брат Николай, который родился 1 августа 1905 года в Санкт-Петербурге. С 1922 года он учился инженерному делу вначале в Кубанском политехническом, затем - в Донском политехническом и Ленинградском горном институтах. К моменту ареста Георгия, Николай был сту­дентом Уральского политехнического института.

Итак, Георгий Синдаровский был выходцем из дворянского рода, но тща­тельно скрывал своё происхождение. В анкетах и судебно-следственных материа­лах он указывал, что происходит из семьи служащих и является «сыном учите­ля». Эти скудные сведения - пока всё, что мы знаем о Георгии, если не считать формальных данных следствия о том, что он проходил главным фигурантом по делу об убийстве Зины Крыловой и лидером молодежной контрреволюционной организации «Антипартийный комитет».

Настала пора более обстоятельно познакомиться с ним, чтобы понять, ка­ким человеком был Георгий Синдаровский, которого пресса и общественное мнение в Краснодаре атрибутировали слишком противоречиво: с одной сторо­ны, как контрреволюционера и жестокого убийцу, с другой - как умного, обая­тельного юношу, гордость сельхозинститута. Но вначале сделаем необходимые пояснения.

Источники

Как отмечалось выше, основными источниками для анализа жизнеописания Г. Синдаровского послужили два документа, содержащиеся в следственном деле «Антипартийный комитет», хранящемся в архиве УФСБ РФ по Краснодарскому краю. По форме и содержанию эти тексты заметно отличаются от традиционных для раннего советского периода служебных эго-документов (полуформализованных автобиографий с заданной структурой, похожей на анкету).

Первый источник представляет собой машинописную копию 12-страничного, напечатанного через один интервал, автобиографического рассказа «Моя жизнь». Этот нарратив встроен в текст письменных показаний Синдаровского на след-

24*

ствии. Фактически с жизнеописания Георгия и начинается архивно-следственное дело «Антипартийный комитет».

Второй документ - примерно такая же по объёму машинописная копия пись­ма Г. Синдаровского начальнику Кубанского окружного отдела ОГПУ С. Н. Ми­ронову. В отличие от первого документа, этот источник датирован: «понедельник, 20 мая 1928 года». Между тем, по некоторым косвенным данным можно с боль­шой долей уверенности предполагать, что временной интервал между написани­ем первого и второго текстов составлял примерно 7-9 дней.

Несмотря на относительно короткий временной разрыв, тематизация [7] (термин Ирвинга Гофмана) и тональность этих документов существенно разли­чаются между собой. Если первый текст больше соответствует хронологически выстроенной ab ovo рефлексивной автобиографии с незначительными вкрапле­ниями в конце повествования обстоятельств «дела» (вероятно, это были самые первые показания Синдаровского в ОГПУ), то второй нарратив представляет со­бой типичную исповедь, раскаяние психологически надломленного человека, на­ходящегося в состоянии полного отчаяния, неверия в возможность сохранения своей жизни.

Очевидно, что первый текст был написан в момент, когда Синдаровский ис­пытывал огромное желание высказаться, его переполняли наивные иллюзии о том, что кому-то интересна его судьба, его переживания. Второй источник лишён хронологической последовательности, но полон обречённости. Он начинается с признания в контрреволюционном преступлении и содержательно развивает­ся как осмысление причин, приведших к нему на протяжении всей жизни. Там больше, чем в первом тексте, упоминаний имен фигурантов и эпизодов по «делу», пространных нравоучительных рассуждений о роли школы и комсомола в вос­питании молодежи.

Складывается впечатление, что во втором тексте автор был менее свободен в выстраивании повествования и вынужденно следовал заданной извне логике рас­сказа. Синдаровский как бы смотрит на себя и свое поколение глазами власти, он подсказывает ей, как надо «правильно» воспитывать молодежь, однако его советы зачастую очень нелицеприятны для власти и фактически повторяют идеи оппо­зиции. Вместе с тем во втором документе более заметным становится стремление автора репрезентировать (похоже, совершенно искренне) свою лояльность режи­му (в частности, всесильному ОГПУ и персонально его региональным руководи­телям - С. Н. Миронову и Е. Г. Евдокимову).

Доподлинно неизвестно, были ли эти документы составлены подследствен­ным по его собственной инициативе или же по «рекомендации» чекистов. Между тем складывается впечатление, что текст «Моя жизнь» юноша писал как свобод­ное изложение своих показаний, очевидно, отвечая на предложение следователя подробно рассказать о себе и своем окружении. Письмо Миронову больше похоже

372

373

на личную инициативу подследственного, оказавшегося в экстремальной ситуа­ции в условиях одиночной камеры ОГПУ

Адресаты исповеди

Чтобы лучше понять психологический контекст конструирования нарратив­ных текстов Синдаровского, целесообразно ознакомиться с портретами чекистов, занимавшихся его «делом». Ведь именно им он адресовал своё жизнеописание. К сожалению, никаких сведений о старшем уполномоченном секретного отдела Ку­банского окружного отдела ОГПУ Мореве, который вёл следствие по делу «Анти­партийного комитета», раздобыть не удалось. Тем не менее, этот пробел может быть компенсирован биографическими данными о Е. Г. Евдокимове и С. Н. Миронове.

Ефим Георгиевич Евдокимов в 1928 году занимал пост Полномочного пред­ставителя ОГПУ по Северо-Кавказскому краю. Он родился в 1891 году в г. Копал Семиреченской области (ныне - Казахстан) в семье служащего (по другим дан­ным, солдата стрелкового батальона). Окончив пять классов гимназии, работал конторщиком на железной дороге. В возрасте 15 лет Евдокимов стал членом боевой дружины, в столкновении с царскими войсками получил ранение обеих ног [8]. В 1907 году вступил в партию эсеров. В 1908 году был осужден: как несовершен­нолетнему четыре года каторги заменили трёхлетним заключением в Верхнеудин- ском централе. Вскоре после выхода из тюрьмы был вновь арестован и выслан на Урал, где примкнул к анархо-синдикалистам. Всячески уклонялся от призыва в армию. В 1917 году его всё-таки мобилизовали, но очень скоро он был демоби­лизован по состоянию здоровья. Являлся участником вооружённого восстания в Москве. В 1918 году вступил в РКП (б), в 1919 году - в Красную армию. Вскоре был направлен на учёбу в Военную академию Генштаба, откуда его отозвали для организации диверсионного отряда в тылу армии Колчака. После этого задания Евдокимов остался на службе в органах ЧК. В июне - декабре 1919 года он работа­ет начальником Особого отдела Московской ЧК, с января 1920-го - заместителем начальника Особых отделов Юго-Западного и Южного фронтов. С мая 1921 года Евдокимов возглавлял Особый отдел Всеукраинской ЧК, затем являлся полпре­дом ГПУ на Правобережной Украине, прославившись ликвидацией «тютюнников- щины» и уникальной операцией по вывозу из-за границы легендарного атамана Ю. Тютюнника.

С 1923 года Ефим Георгиевич возглавлял полпредство ОГПУ по Юго-Востоку России, в 1924-1929 годах - по Северо-Кавказскому краю. Здесь он организовывал работу и принимал личное участие в ликвидации банд мятежников в Чечне и Да­гестане. По некоторым данным, именно Евдокимов весной 1928 года лично ини­циировал «Шахтинский процесс». Председатель ОГПУ СССР В. Р. Менжинский

пытался воспрепятствовать излишней ретивости своего подчинённого, указав Ев­докимову, что инженеры должны делать своё дело, а не сидеть в тюрьме. В резо­люции, наложенной на рапорт Евдокимова, отмечалось, что если через две недели не будут представлены неопровержимые доказательства виновности «спецов», то встанет вопрос о вредительстве самого Евдокимова. Тогда Евдокимов обратился напрямую к И. В. Сталину. «Сигнал» был услышан генсеком, и ОЕПУ начало го­товить показательный судебный процесс. В результате активности Евдокимова на скамье подсудимых оказалась четверть всех инженеров Шахтинского района. Пя­теро инженеров были приговорены к расстрелу, остальные - к различным срокам заключения [9].

Используя шахтинский опыт, Кубанское ОГПУ, действовавшее на подкон­трольной Е. Г. Евдокимову территории Северо-Кавказского края, весной 1928 года арестовало по ложным обвинениям инженеров в г. Тихорецке как «вредителей и саботажников». По данным кубанского историка А. В. Баранова, Е. Г. Евдокимов призывал подчинённых ему чекистов «расстреливать больше и без печати» (т. е. тайком). Именно так действовали чекисты в Новороссийской тюрьме ОГПУ, где заключенные избивались и содержались без допросов и предъявления обвинения, а уличённые в беззаконии чекисты отделывались легкими взысканиями [10].

В контексте «дела Синдаровского» стоит обратить внимание на такую деталь. В 1923 году поляками был убит брат Евдокимова, за что Ефим впоследствии «гро­мил всех польских атаманов-бандитов» [11]. Хотя Георгий Синдаровский не был поляком по происхождению, произношение его фамилии, а также агентурные дан­ные об эмиграции двоюродного брата Георгия в Польшу после прихода большеви­ков к власти могли стать поводом для личной заинтересованности «делом Синда­ровского» и пристального внимания к нему со стороны Е. Г. Евдокимова.

Одним из самых ярких представителей «евдокимовского гнезда» в ОГПУ был Сергей (Мирон) Наумович (Иосифович) Миронов (Король), который возгла­вил Кубанский окротдел ОГПУ через несколько дней после массового протеста краснодарской молодежи против расстрельного приговора по «делу Синдаровско­го». Судя по всему, лично Миронов не был инициатором нового поворота в этой истории. Идея «контрреволюционной» организации молодежи родилась в головах его коллег незадолго до его назначения на Кубань, но вся последующая агентурная разработка этого «дела» и следственные действия по нему осуществлялись под не­посредственным контролем и при личном участии Миронова.

По злой иронии судьбы С. Н. Миронов (Король) оказался земляком Георгия Синдаровского. Он родился в Киеве в 1894 году в еврейской семье подмастерья одной из фабрик. В 1900 году отец Сергея стал кустарём и открыл свою мастер­скую. В 1904 году он сбежал от мобилизации на русско-японскую войну в Америку, оставив семью из пяти человек без средств к существованию. Тем не менее Сергею удалось окончить 3 класса городского училища, 4 класса гимназии (экстерном) и

374

по возвращении отца из Америки в 1907 году поступить в киевское коммерческое училище. Учёбу он совмещал с распространением книг и репетиторством. Окон­чив училище, в 1913 году Сергей поступил в коммерческий институт на экономи­ческий и юридический факультет.

С началом Первой мировой войны Миронов поступает в армию на правах вольноопределяющегося 204-й артиллерийской бригады. В 1916 году он произведён в прапорщики, затем в поручики. Как и Евдокимов, работает в солдатских комите­тах. Принимает активное участие в Февральской революции. В начале 1918 года де­мобилизуется из армии. Возвратившись в Киев, продолжает учёбу в коммерческом институте. В декабре 1918 года вступает в РККА, где вскоре становится командиром артиллерийского взвода. Незадолго до взятия Киева белыми он заболевает тифом, из-за чего вынужденно остаётся на подпольной работе в ревкоме Еврейской ком­мунистической партии. По словам самого Миронова, ему на нелегальное хранение были сданы партархив, знамя и оружие, которые он надежно спрятал. При белом режиме он полгода распространял прокламации и воззвания. За это время конспи­ративная организация ни разу не была обнаружена благодаря хорошо налаженной связи и работы службы наружного наблюдения. В ноябре 1919 года его всё-таки арестовали, но за крупную взятку вскоре освободили. Накануне отступления белых из Киева он был задержан контрразведкой, но якобы сумел сбежать [12].

После освобождения Киева Миронов снова возвращается в Красную армию, где из-за болезни часто лежит в госпиталях. Находясь в житомирском госпитале, он получает от умирающего соседа по палате, оказавшегося польским шпионом, конспиративные явки. Миронов сообщил об этом комиссару госпиталя, после чего был завербован в осведомители Киевской ГубЧК, передавшей его на связь уполно­моченному особого отдела 12-й армии. Внедрившись в польско-германскую раз­ведывательную организацию, он вскрыл её, после чего был принят на работу в ЧК. С апреля 1920 года по документам секретно-оперативной части Мирон Король стал фигурировать под псевдонимом Миронов, который и стал его окончательной фамилией. В это время и завязывается его дружба с Евдокимовым.

Став вначале уполномоченным по агентуре особого отдела 12-й армии, он вскоре назначается начальником активной части (контрразведки) особотдела Пер­вой конной армии, действовавшей на Северном Кавказе. Летом 1921 года Миронов совершил рейд в тыл белых в районе Ростова-на-Дону, выдавая себя за есаула, в результате чего захватил командование полком белых, задержав их наступление на Ростов [13].

Далее Миронова назначают начальником активной части особого отдела полпреда ВЧК по Юго-Востоку, затем начальником иностранного отдела того же представительства, заместителем председателя Черноморской ЧК, заместителем начальника особого отдела Чёрного и Азовского морей. В апреле 1922 года он пытается устроиться на работу в Кубано-Черноморский областной отдел ОГПУ,

375 -----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

376

но получает отказ. После этого Миронов занимает руководящие должности в Гор­ском, Чечено-Грозненском и Владикавказском окружных отделах ОГПУ. В 1925 году вступает в партию. В том же году он находится в непосредственном подчине­нии у Е. Г. Евдокимова, руководит крупной операцией по ликвидации бандгруппы Гоцинского на территории Чечни [14].

2 апреля 1928 года Миронова назначают начальником Кубанского окротдела ОГПУ, после чего он станет роковым «хозяином» судьбы Г. Синдаровского.

Методология

В качестве методологического подхода избрана исследовательская стратегия «история жизни» (life-story), направленная на интенсивный анализ личного опы­та конкретного индивида, истории одной жизни. Данное направление получило в специальной литературе условное название «новой биографической истории», «ин­дивидуальной» и «персональной истории» [15]. Между тем специалисты разграни­чивают биографические («история одной жизни») и автобиографические («история моей жизни») жизнеописания. По мнению В. Г. Безрогова, если смысловые акценты опирающегося на документы биографического текста смещены в сторону проблемы «один и много», то автобиографический нарратив, преимущественно опирающийся на память автора, акцентирует внимание читателя на проблеме «я и другие» [16].

Несмотря на вышеописанные различия источников, жанр обоих автобиографи­ческих нарративов Синдаровского может быть определён как «рефлексивное жиз­неописание» [17]. Это своеобразная «герменевтика души» [18] автобиографа, с при­сущими этому жанру «реконструкцией, интерпретацией и приговором» [19]. Синда­ровский как автор своего жизнеописания не просто последовательно в своей логике излагает биографические факты, но подвергает рефлексии свой жизненный путь, своё место в меняющемся социальном пространстве, что в результате конституиру­ет у него нарративную идентичность. Читая эти тексты, невольно соглашаешься с мнением специалистов, считающих, что в автобиографии есть две основные сторо­ны - исповедальная и оправдательная [20].

Попытаемся через автобиографию как исторический источник реконструиро­вать историю жизни Г. Синдаровского, его внутренний мир и стратегии поведения, условия социализации, проследить индивидуальный опыт проживания сложного и противоречивого периода российской истории, оставившего трагический след в его судьбе [21]. При этом важно учитывать замечание М. Фуко относительно исследова­ний жизни заключённых в пенитенциарной системе: «биографическое исследование является существенной частью судебного следствия, направленного на классифи­кацию наказаний», поскольку «введение «биографического»... устанавливает, что «преступник» существовал еще до преступления и даже вне его» [22].

3 7 7 --------------------------------------------------------------------------------------------- - '̂ Ч ,

Автобиографические тексты Синдаровского анализируются в методологических рамках интерпретативного подхода, общепризнанного для исследования автор­ских жизнеописаний в исторической антропологии и ряде сопредельных с ней дисциплин. За основу были взяты принципы исторического анализа автобиогра­фий (И. П. Руус, В. Г. Безрогов) [23] и метод «плотного (насыщенного) описания» (Г. Райл, К. Гирц) [24]. Применялась исследовательская процедура кодирования данных (открытое, осевое и селективное кодирование) по А. Страуссу [25].

Для верификации данных, полученных методом кодирования, применялся об­зорный сетевой анализ межличностных взаимодействий Синдаровского с другими индивидами. Применение этого метода позволяет проследить динамику локализаций эгоцентричных социальных сетей Синдаровского на различных этапах жизненного пути фигуранта. Для определения границ сети Синдаровского был задействован ре­альный подход, основанный на субъективных восприятиях актора с учётом всех его позитивных и негативных связей. В этих целях весь жизненный путь Синдаровского был секвенцирован на следующие друг за другом особо значимые биографические сегменты, отражённые им в своём жизнеописании.

С участием В. И. Шалака был проведен углублённый контент-анализ и эмоционально-лексический анализ текстов посредством компьютерной программы VAAL. Интерпретация результатов аналитических процедур позволила определить степень принадлежности текстов одному и тому же автору, его искренности, а также выявить эмоциональную эффективность текстов [26].

«Понимающее» прочтение нарративов Синдаровского затруднительно без представления о контекстах, в которые был включен автор жизнеописания. В анализируемых текстах более или менее отчетливо просматриваются два взаимосвязанных контекста, прямо или косвенно повлиявших на судьбу и га­битус автобиографа и отрефлексированные им в своём жизнеописании: непо­средственный контекст тюрьмы и более широкий контекст переломной эпо­хи, локализованный в географических рамках Юга России в событийной канве 1917-1928 годов.

Детство и отрочество

Судя по обоим текстам жизнеописания, детство Георгия совпало с крутыми поворотами российской истории. Когда он пошёл в школу, началась Первая мировая война. Георгий об этом пишет:

Прошли годы и настала империалистическая, а затем гражданская война. Пром­чалась Февральская революция и настала Октябрьская. Я был в России, видел все, хотя и давно и в малых годах, но помню, на мне это сказалось впоследствии во многом [27].

378

Далее он свидетельствует о кровавых и смутных событиях гражданского противостояния:

Перед моими еще тогда детскими глазами (9-10-11 лет) проходит эпоха герои­ческой революции, кровь и ужасы гражданской войны. При мне одно прави­тельство сменяется другим. Монархия, временное правительство, Советская власть, Петлюра, немцы, Гетмановщина, опять Соввласть, опять Петлюра с галичанами и Деникин. Я видел всю кровь гражданской войны, слышал и чувствовал кононады, разрывы снарядов, наступление одних и отступление других.И после этих слов он неожиданно заключает:Все это сказалось бы на мне гораздо больше, если бы возраст не был так мал. Полного отчета я себе, конечно, отдавать не мог тогда - я был еще ребенок [28]. Такую самооценку Георгия можно трактовать как его попытку списать свои

нелицеприятные оценки Гражданской войны, пусть даже те, где фигурировали в основном белые, на неосознанный детский возраст. Между тем, из показанийВ. Савченко и других свидетелей по делу следует, что Синдаровский якобы расска­зывал им об ужасах, творимых красными в Киеве, и о своем побеге от них из-под расстрела вместе с двоюродным братом, эмигрировавшим затем в Польшу [29]. Однако далее в своем жизнеописании Георгий ещё отчетливее репрезентирует чекистам свое негативное отношение к белогвардейцам. Он сетует на то, что наступление Добровольческой армии прервало его школьное образование:

Но занятия мои снова прерываются - идет наступление Деникина. Я пере­ношу, в числе других, довольно сильную бомбондировку и вижу Галичан, а затем Деникинцев. Я видел, что представляла из себя Добровольческая армия, и в особенности с оборотной стороны медали хорошо познакомился после, а именно в Ростове и Краснодаре [30].Судя по тексту автобиографии, Георгий в детстве очень любил школьные за­

нятия (особенно историю, хотя впоследствии увлекся математикой), и прерывание их в связи с вторжением белогвардейских войск действительно могло негативно сказаться на восприятии им периода Гражданской войны. Кроме того, военный период был связан в детской памяти Георгия ещё с одним негативным фактом: в возрасте 13 лет ему с семьей пришлось сменить три места жительства, перебираясь осенью 1919 года из Киева вначале в Ростов-на-Дону (в поезде Георгий тяжело за­болел тифом), а зимой 1920-го - в Екатеринодар [31].

Вот, отец, служа по кооперативной линии, переезжает в Ростов. Со всей се­мьей переезжаю и я [...] Но вскоре из Ростова отец с нами всеми переезжает вследствие расформирования его учреждения в Краснодар. Все условия жизни в Краснодаре, рисуемые другими, забросили и нас сюда, тем паче, что когда-то мой названный дядюшка учительствовал здесь на Кубани и отзывался о жиз­ни весьма хорошо. Мы в итоге всего этого попадаем в Краснодар [32].

379

Георгий описывает лишения, выпавшие на долю его семьи. Особенно это относится к пресловутому «квартирному вопросу». Видимо, потеря комфорт­ного жилища и постоянная бытовая неустроенность отразились на его детской психике очень сильно. Синдаровский ни разу в автобиографии не поминает до­брым словом ни одного хозяина снимаемых ими квартир - будь то Киев или Екатеринодар:

... очень неудачные попадали нам квартиры. Такова например была квартира Ивановых на Владимировской улице недалеко от Жилянской (в Киеве. - А. Р.). Дом принадлежал 3-4 братьям и двум сестрам [...] Я слышал их прижи­мы из-за квартирной платы, т. к. мы жили у них в доме по ордеру, что конечно в нашу пользу их не располагало [...] Запирались ходы, не давалась вода и прочие ухищрения, так часто встречающиеся в быту [...]По приезде в Краснодар отец лишается службы очень скоро и нас с той квар­тиры, где мы остановились, форменным образом сгоняют [...] Совершенно случайно мы попадаем на Пашковскую улицу, к несчастью, опять таки в част­ный дом. Здесь мы живем зимние месяцы в одной маленькой комнате второ­го этажа этого дома. Материальное положение, вследствие безработицы, все ухудшается и не знаю к чему бы оно привело, если бы не блеснул луч удачи и перемены всей жизни нашей. 5-го марта Краснодар очищается белыми и через недолгое время мать и отец попадают на службу. Со службой разрешается и квартирный вопрос: по ордеру мы попадаем в национализированный дом на Дмитриевской улице № 121 [33].Истинные мотивы интенсивной миграции в течение двух лет достоверно

установить не удалось. По версии Г. Синдаровского, частые переезды семьи связа­ны с эвакуацией кооператива, где служил его отец. Но обратим внимание на вре­мя переездов: и в Ростов, и в Екатеринодар Синдаровские перебирались во время правления там белых. Не исключено, что они добровольно эвакуировались с от­ступающими частями армии А. И. Деникина.

Обращают на себя внимание проскользнувшие в цитируемых фрагментах текста ссылки на рекомендации других людей, включая «названного дядюшку» (явная «старорежимная» оговорка), о хороших условиях прежней жизни в Екате- ринодаре. Учитывая дворянские корни Синдаровских, можно предположить, что перспективы жизни при большевиках родителей Георгия не вдохновляли. Этот вывод косвенно подкрепляется детскими воспоминаниями Георгия и Николая о большом имении, в котором они якобы жили до революции, а также тем, что многие их ближайшие родственники эмигрировали в смутные времена в Польшу. Правда, не ясно, почему они сами не отступили с деникинцами дальше, вплоть до эмиграции за границу. Возможно, тифозное состояние Георгия и возраст родителей могли стать препятствием для этого. К тому же не исключено, что родители не были обеспокоены своим прошлым, которое, очевидно, не было

380

серьезно скомпрометировано перед советской властью. Судя по тому, что квар­тиру в Екатеринодаре они получили от советской власти как служащие, под­тверждает нашу гипотезу и резонность выбранной ими стратегии.

Тем временем материальные лишения, перенесенные в период Гражданской войны, отразились на социализации Георгия. Он очень рано начинает приобщаться к труду, что было свойственно его сверстникам в те годы, включая и непривычных к такому поведению детей бывших дворян:

В числе других мальчиков моего возраста, поступаю на фабрику, произво­дившие разные мелкие обиходные вещи, а том числе и деготь, мазь колесную, крем для обуви и проч. в своих подсобных отделах. Это было в 18 году или начале 19-го [...] Очень часто это занимало меня до самого вечера и домой я приходил почти без ног. Очень часто я ходил на базар или куда либо по по­ручению хозяев или квартирантов и получал за это тоже известную благодар­ность в виде платы продуктами или деньгами [34].Между тем, если сопоставить некоторые вышеприведенные интерпретации

жизнеописания Георгия с материалами показаний ряда свидетелей о его дворян­ском происхождении, о его рассказах о своей жизни до революции в богатой усадь­бе, об обучении его двоюродных братьев в кадетском корпусе, то вроде бы вполне правдоподобной представляется версия ОГПУ, по которой во главе краснодарской молодежной контрреволюционной организации стоял выходец из семьи «бывших людей», к тому же «польский шпион».

Тема одиночества

Интенсивный анализ нарративов Георгия Синдаровского позволил выявить «осевую» категорию, пронизывающую оба автобиографических текста - кате­горию «одиночество». Это имеет особую значимость, если учесть, что автор конструировал свои тексты в одиночной камере, а одиночество, как следует из теории М. Фуко, располагает к размышлениям и угрызениям совести, которые непременно возникают: «Оказавшись в одиночестве, заключенный размыш­ляет. Оставшись наедине с совершённым преступлением, он приучается его ненавидеть, и если душа его еще не закоснела во зле, то именно в одиноче­стве его настигнут муки совести». Чем больше заключенный способен к раз­мышлению, тем больше, по мнению М. Фуко, он чувствует себя виновным в преступлении, и чем живее его раскаяние, тем болезненнее для него будет одиночество [35].

Рефлексию Синдаровского относительно собственного одиночества трудно ин­терпретировать однозначно. Порой возникает ощущение, что он специально эксплу­атирует эту тему, чтобы вызвать вполне понятные жалость и снисхождение к себе

со стороны следователей (известный из средневековой судебной практики женский прием «уничижения» [36]).

Георгий пишет, что в детстве он был объектом для насмешек со стороны сверстников.

Я учился в школе, надо мной всегда и всюду я служил для насмешек других, «Еремой», на которого все шишки валятся. Еще с детства я искал себе товарищей, но после встречи с ними, после глумления надо мной, я поневоле отшатнулся от них [...] Это уже тогда было началом впоследствии развившейся до грандиозных размеров болезни индивидуальности, иначе я это явление назвать не могу [37]. Свой аутсайдерский статус он объясняет индивидуальными физическими ка­

чествами, тяжелым материальным положением семьи. Однако, похоже, он сам точно не знает истинных причин своего отшельничества:

Что служило посмешищем во мне - я право не знаю. Я был мешковат и благо­даря не особенно хорошему материальному положению не мог найти опоры и содружества. Вся домашняя обстановка и окружающих меня лиц все более и более способствовали моему уединению и вхождению в самого себя [...] Все мелочи окружавшей меня жизни заставили настолько углубляться в себя, что стал почти совсем замкнутым. Я был только в себе, я только в себе чувствовал и переваривал все мне преподносимое за первые дни жизни [...] Я удалялся от всех и очень часто бродил в одиночестве, находя в нем отдых себе и спокойствие. Я вынужден был проглотив камень молчать, так как мною невольно приобре­тенная обидчивость должна была не выявляться, ибо она вызывала еще боль­ше насмешки и смех. Я как будто с детства потерял доверие к людям... Я был все время совершенно одиноким и никому никогда не высказывал своих чувств, своих настроений [38].Одиноким Георгий ощущал себя не только в школе, но и дома. Постепенно это

внутреннее одиночество выработало в нем привычку блуждать одному по различ­ным местам, способствовавшим уединению:

... я в Киеве чаще и чаще стал уходить из дому на Владимирскую горку, с которой открывался прекрасный вид на окрестности, уходил к Днепру, к Цепному мосту к Аскольдовой могиле. Я любил все больше и больше оди­ночество. Я находил в природе какое то спокойствие себе. Я ища его все настойчивей, поневоле стал мечтателем в спокойствии при уединении. Всегда, когда я уходил куда либо, то искал таких мест, где меньше всего народа. Я отправлялся в те места, где можно было быть абсолютно одно­му, где можно было быть близким к природе, наслаждаясь ее безсловесным языком. Так стало моим любимым местом «Байково кладбище» на холмах за Киевом - тихое и спокойное, вполне отвечающее моему настроению. Я даже изредка стал заходить во Владимирский и Софийский соборы и Ми­хайловский монастырь [39].

381 -----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Он тяжело переживал свою черту характера, которая формировала из него изгоя с ранимой и обострённо-чувствительной натурой:

В своих личных скитаниях без цели, мечтая все больше и больше, я стал очень чувствительным не только к оскорблениям, но и к насмешкам их. Я сплошь да рядом доходил до болезненности при разговоре людей не со мной. Обыкновенный смех, шепот я принимал на свой адрес и при малейшем предположении о подозрении других - стал краснеть. Эта черта - покрасне­ние - в полном смысле до корней волос, у меня сохранилась и поныне [40]. Позже, в переходном возрасте, его «болезнь индивидуальности» только

прогрессировала. В краснодарской школе для взрослых № 3 за целомудренный об­раз жизни Георгию присвоили (с подачи его брата) обидное прозвище «монах». Эта стигматизация окончательно делает его затворником, отгородившимся от других людей, даже своих сверстников:

С первых же шагов в этой школе я чувствовал себя таким же нелюдимым и в начале более или менее близких друзей у меня не было. Причиной такого от­щепенчества было то, что мой «бирюкизм» породил очень быстро насмешки со стороны сошкольников. По милости моего брата я получаю даже прозви­ще (в 21 году), которым всевозможными способами меня допекали. Получил я его, между прочим, еще за то, что не курил, особенно не форсил сквернос­ловием и не увивался еще за юбкой. Меня и прозвали «монахом» [41].Эти пассажи в тексте Синдаровского указывают на некоторую схожесть его

личности с «обидчиво-подозрительным» типом одиноких юношей, описанным М. М. Рубинштейном и В. Е. Игнатьевым. Одиночество данного типа психологи 1920-х годов связывали с «известными физиологическими переживаниями» пере­ходного возраста [42]. Между тем более любопытными представляются адаптив­ные стратегии маленького Георгия. Вспомним, как он описывал свои попытки промолчать, скрыть обиду, принять благополучный вид, чтобы не вызвать допол­нительные насмешки. Не все дети в этом возрасте способны понять такие простые истины и приспособиться.

Будто боясь быть неверно понятым следователем ОГПУ, Синдаровский дваж­ды категорически открещивается от априорно предполагаемой связи своего оди­ночества и псевдонима «монах» с табуированной в СССР набожностью. Он словно пытается оправдаться в том, что любимыми местами уединения в Киеве у него были соборы и монастырь:

Заходил туда я не для молитвы, нет, когда там было пусто, не шла служба, только тогда я заглядывал в свободное от занятий время. Несмотря на одино­чество, религиозным я не стал, к этому у меня все же не было задатков, хотя одиночество, самоуглубление многих привело к религиозности, но со мной этого не случилось, не в начале, ни после религиозным, вследствие отчуж­денности я не стал.

382

Заодно Синдаровский уводит и от своих родителей подозрения в возможном воспитании его в религиозном духе, перенося всю ответственность за это влияние на дореволюционную школу:

Эта отчужденность не по своей воле связи с религией не имела. Я могу быть благодарен своим родным за то, что меня никто кроме школы не принуждал к посещению церквей и не способствовал к укоренению мне веры. В этом отношении я был свободен совершенно и с детства еще влияние церкви на мне не отражалось. Поэтому географические теории в детстве заняли гораздо больше, чем богословские [43].Нередко апелляция Синдаровского к своему одиночеству воспринимается

как стратегия поведения с целью отмежевания от своей семьи как «бывших лю­дей»: то ли для спасения своих родных от возможных в отношении них санк­ций после вынесения ему приговора суда, или же, напротив, для облегчения собственной участи, доказывая отсутствие духовной связи с классово чуждыми близкими.

Буквально с первых строк нарратива «Моя жизнь» Георгий пытается обосно­вать своё одиночество, убеждая читателя, что он не родной сын для своих родителей. Особенно явно он подчеркивает отсутствие генетической и духовной связи с отцом:

Я не знаю есть ли мой отец - мой отец. Может быть я незаконнорожденный, а может быть и нет. Будучи еще мальчиком, я не знал своего отца. Он на меня не обращал никакого внимания, его я почти не видел и очень и очень мало знаю. Я помню теперь свое детство и каждый мой шаг, который мне взбредет на ум, был без руководства отца. Его фигуры, его лицо не могу связать со своим дет­ством и отрочеством. Но в то время я не задавался мыслью об отце - он был далек, я его не видел и поневоле не интересовался им [44].Примечательно, что Георгий ни разу не назвал родителей по имени и отче­

ству, применяя только строгие номинации «мать», «отец». Имя своего старшего («на 1,5-2 года») брата Николая он также обходит молчанием. Вполне возможно, что он действительно был приёмным (для отца или для обоих родителей) сыном. По крайней мере, Синдаровский упоминает о случайно обнаруженном им каком- то документе, из которого он якобы узнал, что его усыновили:

Я совершенно случайно в одной из бумажек, попавших мне на глаза прочиты­ваю следующие, поразившие меня строки и открывшие мне глаза на многое из моей жизни в детстве [...] Из этой бумажки я узнаю, что я не сын своих ро­дителей, в ней говорилось об усыновлении меня. Ничего ясного эта бумажка мне не говорила, но перевернула во мне все. Я теперь почувствовал себя впол­не одиноким и все обстоятельства до этого очень способствовали подобному настроению [...] Сразу же напрашивался вопрос: «Кто мои родные», но ответа я не получил на него. Меня очень слабо разуверили в этом и я благодаря тако­му строю стал не доверять людям все больше и больше [45].

383-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

384

Причем эта его гипотеза кажется наиболее правдоподобной, когда Георгий пишет о своем брате, с которым у него с детства не сложились отношения:

Я видел отношение к моему брату и к самому себе и поневоле замечал гран­диозную разницу в обращении с нами. В то время как брат располагал всем тем, что могли ему дать - я не имел этого. Всегда во всем и всюду он был на первом плане [...] С ним я в детстве как то не был совсем связан. Мы жили вместе с ним, но как то росли отдельно. Общего у меня с ним ничего не было еще с самого начала. Он меня игнорировал совершенно, т. ч. помимо школь­ной обстановки я был дома тоже совершенно одинок [46].Складывается впечатление, что Георгий испытывал противоречивые чув­

ства по отношению к брату. С одной стороны, он завидовал ему и даже испытывал скрытую ненависть по отношению к нему, поскольку брат имел весомые префе­ренции в семье. Вместе с тем, он относился к Николаю с должным уважением и покорностью, при малейшей необходимости идя ему на выручку и жертвуя своими интересами в соответствии со статусом младшего брата, пусть и сводного. Впро­чем, не исключено также, что в написанном для чекистов жизнеописании он про­сто «прикрывал» брата своими надуманными упрёками.

В голодном и экономически тяжёлом 1921 году родители отдали обоих бра­тьев в краснодарскую школу II ступени № 3 для взрослых с целью подготовки в вуз. При этом Николай был всецело занят только учебой, а на 15-летнего Георгия помимо учебных обязанностей была возложена вся работа по дому. По сути, он был вынужден принять на себя роль домработницы:

Хотя родители и говорили «учись», а сами видели, что при таких условиях я учиться не мог [...] Мать служила, отец тоже, брат учился и я хотя и учился, должен был оставаться дома. Вся домашняя работа всецело лежала на мне. С самого утра я был занят ею. Я был всем, с этого периода, помимо уборки в комнатах и мытия полов на мне лежала обязанность и прачки и портного. Я должен был также варить и жарить [...] С первого взгляда кажущаяся ерун­да отнимала у меня массу времени. Своей прерывностью она не давала мне учиться [...] Я конечно понимал необходимость этого, но в то же время видел свободу учения брата. Его ничто в этом отношении не связывало. Он только учился. Ясно, что помимо работы меня все это отчаянно нервировало. У меня даже явилась ненависть к брату за то, что мог чувствовать себя таким свобод­ным [...] Вот это унижение перед братом, связанность с проклятым домашним хозяйством, не дающая мне возможности к учению, насмешки самого брата, говорившего, что не ему это все делать, а мне и отупляюще действующая до­машняя работа - заставило меня как то все дальше отходить от семьи, углуб­ляться в самого себя. Я чувствовал себя окончательно заброшенным... [47]. Как видно из этого отрывка, больше всего Георгия нервировали постоянные

упреки со стороны родителей за отставание в учебе и пропуски школьных заня-

385

тий, а также ехидные насмешки брата, во имя которого Георгий приносил себя в жертву. Он был вынужден более чем на год оставить школу, в то время как брат продолжал учиться. Такую обстановку несправедливости, увеличивавшую духов­ный разрыв между Георгием и остальными членами семьи, правомерно опреде­лить в отношении него как «внутрисемейная эмиграция». Его внутреннее состоя­ние осложнялось тяжёлым экономическим положением в стране:

Но тут еще ударили голодные годы. Недосыпание, да еще сплошь да рядом голодание - пробуждали во мне, в совокупность со всем остальным, какую то само-жалость. Винить в голоде родителей и еще кого бы то ни было - я не мог. Я видел людей, умирающих от голода. Видел мать, отдавшую последний кусок своей корки своему ребенку, видел страдание многих таких матерей... Я видел массу сирот с голодающих районов, слышал их стоны, ощущал их горе [...] В это время я не учился, а наоборот разучивался [48].Разрыв с семьей ещё более обозначился, когда Георгий, бросив школу, устре­

мился самостоятельно зарабатывать трудом. С одной стороны, он работал для вы­живания семьи, с другой - он интегрировался в совершенно новый для него мир с новыми для себя межличностными связями:

Кроме этого, отец бывший всегда чужим мне, стал теперь еще более таковым [...] Я окончательно отрываюсь от семьи. Она мне становиться какой то на вид чужою [...] Одно время мои соседи по квартире предложили мне заняться продажей сахарина, порошков, мыла и проч. дребедени, на что я и согласился. Мне это давало известный приработок... Здесь я сталкивался с разного рода людьми. В большинстве случаев с торговцами. Здесь я еще в большем коли­честве вижу безпризорных, ютящихся в помойных ямах, под лавками и где попало. Очень много рассказов, как от одних, так и от других мне приходи­лось выслушивать, очень много историй запало мне в голову [...] Базар меня настолько отягчал, что я в конце-концов не пробыв на нем и 3-4 месяцев от­казался от этой работы... После этого я больше времени мог посвятить учебе и чтению. Это приблизительно в 22 году [49].Рефлексирующий по поводу своего одиночества Г. Синдаровский постоянно

возвращается к теме многолетнего и безрезультатного поиска некого Его - «сверх- значимого» другого. Именно «сверхзначимого» (термин мой. - А. Р1), потому что немногочисленные значимые другие (родители, соседи, учителя, сверстники) не стали для Георгия безусловным авторитетом. Он, будто слепой, нуждавшийся в проводнике, страдал без Друга, который был бы способен не только понять его, но и повести за собой, стать путеводителем по жизни.

... [я] не мог найти человека, который бы мои тогда детские мысли понял бы [...] Я искал человека и не мог найти [...] не находил ни в ком поддержки и с радостью бросился бы к тому человеку, который бы со мной заговорил бы по человечески. Но такого человека тогда еще не было [...] А желание говорить,

25 Заказ 043

386

желание делиться своими мыслями все овладевало мной. Но такой человек мне пока что не встречался, я сторонился и ко мне никто не подходил, никто не понимал моего тогдашнего состояния [...] Это блукание в поисках ясности направляло мою мысль в другую сторону и не давало возможности сосре­доточиться [...] В это время всякий встретившийся мне на пути человек и обратившийся ко мне без смеха и упрека, расположил бы меня в свою пользу [50].Установка Синдаровского на этот авторитетный и понимающий адресат меж­

личностной коммуникации явно указывает на преобладание у него внешнего ло- куса контроля. Хотя, возможно, с учётом 16-летнего возраста Георгия такой вывод был бы преждевременным. Между тем, неуверенный в возможности контролиро­вать свою собственную судьбу Георгий был готов предоставить это право внешней силе - человеку, который мог бы «здраво руководить» его мыслями. Не найдя по­нимания в родительской семье, он с раннего детства был готов «с радостью бро­ситься» к тому человеку, который с ним просто «заговорил бы по-человечески». Ему был необходим своеобразный духовный камертон, на который бы он ориенти­ровался в жизни и по которому бы сверял каждый свой шаг.

«Значимые другие»

Одним из первых духовных наставников Георгия Синдаровского стал дирек­тор школы № 3 для взрослых Илья Кузьмич Войтехов. Судя по оценкам Георгия и других источников, это был обаятельный, чуткий, душевный человек, настоящий педагог.

Родился Войтехов в 1889 году в станице Лабинской Кубанской области, в крестьянской семье. В 1908 году окончил четыре класса Ардонской духов­ной семинарии. Вольнослушателем был принят в Новороссийский университет (в Одессе), однако вскоре выслан оттуда этапом на Кубань, под гласный надзор полиции за участие в нелегальной студенческой организации, изучавшей «Капи­тал» К. Маркса. Оттуда Войтехов поступает в Петербургский психоневрологи­ческий институт и в Петербургский университет, который окончил в 1914 году. Илья Кузьмич более всего стремился к просветительству взрослого населения, поэтому читал популярные лекции о музыке, литературе, театре в Обществе ку­банских народных университетов и на рабочих окраинах Екатеринодара. С уста­новлением советской власти в марте 1920 года он назначается директором школы № 3 повышенного типа для взрослых, где ведёт уроки литературы в старших классах [51].

Войтехов был очень чутким и ранимым человеком, принимал слишком близ­ко к сердцу все школьные неурядицы. Он искренне любил своих учеников и вкла-

387

дывал все свои силы в их образование. В 1925 году сердце Ильи Кузьмича при таких душевных перегрузках не выдержало, и он скончался в возрасте 36 лет [52]. Синдаровский пишет о своем учителе:

Илья Кузьмич очень близко сходился с учениками и готов был вникнуть во все мелочи жизни каждого. Он был прекрасный человек и все его можно ска­зать очень любили [...] Илья Кузьмич болел сердцем за школу. Видно было, что он ее очень и очень любил [...] Илья Кузьмич принимал самое теплое участие в жизни ученика, в частности и в моей. Могу смело сказать, что только бла­годаря ему я кончил школу второй ступени, только благодаря ему я увлекся литературой, только благодаря ему я стал более отзывчивым на все [53].О степени влияния Войтехова на Синдаровского мы можем судить по таким

оценкам Георгия:Если бы не он, я бы не учился [...] я его полюбил как будто хотя и спорил при чтении докладов в школе, после которых происходило высказывание мыслей и иногда - загорались отчаянные споры, не редко кончавшиеся серьезными ссорами, в которых я принимал в последние годы серьезное участие [...] это был человек, если не заставивший меня учиться, то приведший меня к учению, о нем у меня и до сих пор сохранились самые лучшие воспоминания [54]. Сблизили Синдаровского с Войтеховым литературные увлечения. Тогда в

школах активно развивались различные кружки, прежде всего, литературные и драматические. Георгий начинает интересоваться литературой, впервые участвует в диспутах. Он почувствовал всё нараставшее пристрастие к книгам, которых, как пишет Георгий, в его семье практически не было [55]. Георгий стал часто обра­щаться за ними к Илье Кузьмичу, бывать у него дома.

Илья Кузьмич Войтехов был прогрессивным педагогом. Он с радостью вос­принял идею революционной школы с её новыми методами преподавания, с зна­чительным уклоном в сторону самодеятельности учащихся. Между тем, несмотря на огромную любовь к нему со стороны учеников, они часто спорили со своим за­ведующим. Одним из самых заядлых спорщиков был Георгий Синдаровский. Вот что он пишет в своей автобиографии:

В моде тогда были ссоры с преподавателями, с заведывающими и Илье Кузь­мичу тоже их не удалось избежать [...] Не помню из-за чего (я был виноват) у меня с ним произошел ряд столкновений и особенно сильное в 23 году, не помню точно когда я вошел в роль, но и он мне отвечал также, я помню, что в разгаре ссоры я назвал его контрреволюционером по своим мыслям и на­говорил тогда ему кучу всевозможных дерзостей - меня форменным обра­зом вытащили из кабинета его. Два дня я не ходил в школу, мне было про­сто стыдно показаться ему на глаза. Но на третий день извинился в своей горячности и взял все свои слова назад. Он меня очень отечески принял и прочитал мне нотацию, которую я помню и по настоящий момент.

25 *

Но это не была нотация - нет. Это была беседа скорее [...] Он мне говорил, что видит мое душевное состояние, он говорил мне, что он знает и чувствует, что я отзывчив, он мне говорил, что напрасно я видел в нем врага как в Заве, что не нужно делать различия в этом, нужно больше интересоваться мною, нужно больше готовить себя для жизни понимающим чужие нужды, чужое горе и тогда лишь смысл жизнь будет иметь [...] Он мне говорил, что только при доверии человека человеку мыслима общность, мыслима цель жизни. Он говорил мне, что вникать в нужды другого, нужно по своим силам делать все возможное, все от себя зависящее, все мыслимое [...] Он мне сказал, что я его глубоко оскорбил словом «контрреволюционер», он мне сказал, что хотя он и был арестован 2 раза по доносу, но из этого не следует делать выводы такого характера... Я только знаю, что выйдя от него, чувствовал, что какая то тя­жесть спала с меня и к Илье Кузьмичу у меня не осталось и капли не то, чтобы зла, но и враждебности [56].Итак, из этого фрагмента видно, что Войтехов учил своих воспитанников эмо­

циональной отзывчивости на переживания других людей, пониманию и принятию чужого горя, вниканию в нужды других людей. Кроме социальной эмпатии, он развивал у них навыки эмпатии эстетической - умение видеть и чувствовать пре­красное через произведения искусства. Возможно, это отозвалось в поэтическом творчестве Синдаровского, которое было поддержано Войтеховым. Некоторые стихи Георгия ему определенно нравились:

Увлечение литературой заставляет меня писать стихи, которые носят в начале чисто лирический характер. К этому меня поощряет Илья Кузьмич Войтехов, говоря, что если начал писать, то и продолжай. Я продолжал [57].Имея либеральные, пацифистские убеждения, Войтехов оказал сильнейшее

влияние и на мировоззрение Синдаровского:.. .в одном из разговоров он мне говорил о зле мира, о войне. Все ужасы граж­данской войны, вся кровь, пролитая в эти годы не могли в нем остаться без отзвука. Илья Кузьмич был противник крови, был противник насилия. Он был очень свободолюбивый, помню говорил, что человек тогда лишь может развиваться, тогда лишь жить, когда он абсолютно свободен [58].Заметим, что уже сам факт такой оценки в тюремных застенках ОГПУ гово­

рит о том, что любовь к своему учителю и гордость за него оказались для Синда­ровского сильнее чувства страха перед чекистами. Впрочем, неизвестно, писал ли бы он о своем учителе так, если бы тот был жив.

Из текста жизнеописания Синдаровского мы узнаём, что именно по совету И. К. Войтехова Георгий, имевший существенные пробелы в образовании, начи­нает давать частные уроки, прежде всего, с целью саморазвития. Эта стратегия довольно скоро привела не только к желаемому результату, но и к стремительно­му росту популярности юного репетитора среди учащихся краснодарских школ

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------388

389

и их родителей. Социальная сеть Синдаровского вскоре пополняется не только школьниками, но и претендентами в вузы [59]. На репетиторские достижения Синдаровского обращают внимание даже некоторые учителя, что для Синдаров­ского порой имело и негативные последствия:

Многому конечно способствовал совет И. К. Войтехова давать частные уроки. Это средство, я думаю, сыграло очень большую роль в моем учении. В начале я учу других «азам», но по мере своего умственного запаса, все же растущего, иду дальше. Я перехожу от группы к группе и в конце концов готовлю в ВУЗ. Занимался я со своими учениками с большой охотой, я давал все, что мог - поэтому и имел уроки, т. к. мои ученики шли в школе хорошо и присылали других. Главным и любимым мною предметом стала математика, которую я знал, говоря без хвастовства - хорошо [60].В репетиторской деятельности Георгия наглядно проявились альтруистичес­

кие черты характера, возможно, сформированные и педагогическими стараниями Ильи Кузьмича:

Помимо того, что уроки давали материальную поддержку, я ими увлекался, я к ним чувствовал прямо какую то страсть. Очень много уроков я давал и без вознаграждения, в силу желания помочь. Часть, вернее почти все - я отдавал семье. Нужно было посылать и брату, который учился в начале в Новочеркас­ске, а затем в Ленинграде. Хотя я был далек от него не по расстоянию конечно, но в этом чувствовал какой то долг [61].Итак, насыщенная социальной коммуникацией с другими людьми (прежде

всего, взрослыми) жизнь, попадание в трудные жизненные ситуации, связанные с физическим и моральным выживанием, целенаправленное педагогическое влия­ние Войтехова формируют у Георгия необходимые для успешного становления его самости навыки «принятия роли другого» - способности рассматривать ситуацию с позиции другого человека. Дж. Мид назвал этот «окольный путь через других» необходимой предпосылкой возникновения идентичности, осознать которую ин­дивид может, только смотря на себя глазами другого [62].

Важное место в приобретении идентичности Синдаровского занимало его увлечение спортом, прежде всего, футболом. Тогда эта английская игра была, по­жалуй, самой популярной среди молодежи советской страны. В футбол играли во всех без исключения городах и сёлах. Он явился объединяющим фактором для со­циальной «притирки» различных по убеждениям и по социальному и этническому происхождению молодых людей. Георгий в своем жизнеописании пишет:

Я очень серьезно был втянул в фут-бол и он служил одной из причин моей умственной задержки. Он мне во многом повредил тогда. Не в меру увлекаясь им, многие, очень многие, теряли даже те задатки, которые имели [...] Помимо всего, все это страшно отрывало от школы. Я сам помню как при содействии своих товарищей, предпочитал фут-бол любому из предметов в расписании

390

[...] Школа не задерживала, да и задерживать не могла. Я сам помню, как Кузьма Ильич распинался из-за этого, но ничего сделать не мог. Спорт имел больше влияния, чем школа [...] Все было поглащено шумом матчей, разгаром страстей, очень быстро прививавшихся [...] Вот эта безинтересность жизни (конец футбольной стадии) во мне лично создавала какую то апатичность - я чувствовал себя как курица из кадки воды. Я был выбит из нормальных усло­вий и не знал куда приткнуться даже [63].Дж. Мид справедливо рассматривал коллективную игру важнейшим этапом

в становлении идентичности индивида. Он считал, что в такой игре ребенок по­знает значение организованной системы ролей, в отличие от индивидуальной (ро­левой) игры, ориентированной только на социально близкое окружение ребенка. В бейсболе, о котором писал Мид, игрок должен был ориентироваться на девять ролей, которые ему было необходимо принять [64].

В нашем случае с футболистом Синдаровским речь идет об 11 ролях. Однако у Георгия была особая позиция - вратарь команды. Следовательно, он должен был не только принимать роли десяти своих полевых игроков, но и согласовывать свои действия, как минимум, с позициями 4-5 игроков атакующего плана у соперника по игре. Действия Синдаровского, таким образом, согласовывались с действиями всей его команды, части команды противника, и определялись установленными правилами игры. Этот организованный ход игры всей группы игроков на футболь­ном поле, который воплощал в себе индивидуальный опыт каждого отдельного члена данного сообщества, являлся для них «обобщенным другим» [65]. Именно через него игроки усваивали групповые социальные нормы и ценности, значимые для них в определенных ситуациях. И не только в игре, но и в повседневной жиз­ни. У Георгия, благодаря футбольным пристрастиям и опыту взаимодействия, по­являются новые знакомства, новые возможности найти «того самого» духовного лидера:

В это время моими товарищами по фут-болу стали: В. Трунн, Георгий Сим­вол, Арменак Мхитарян и др., которые говоря по правде, меня и отрывали от учения [...] Не в меру увлекшийся футболом, я родных своих почти что не вижу, уж и в школу стал заглядывать все реже, но чрезмерное увлечение спортом, прошедшее известный период понемногу утихомиривается и учение опять возобновляется [...] В это время в школу поступает и начинает в ней учиться Б. Гетманов, физически сильный, и идущий во всем напролом, он одно время господствовал в школе. Это был мой первый товарищ более или менее близкий [...] Он мне много рассказал эпизодов из гражданской войны, а так же из империалистической 14 года, которые сам слыхал. Он мне говорил о товариществе, говорил, что замкнутым быть нельзя и т. д. [...] Благодаря ему я не стал диким, как был прежде. И [нашел], если не друзей... то товарищей. Таким товарищем становится и Г. Символ - по школе и по фут-болу, его ха­

рактеристику я тоже даю сейчас. Символ очень увлекался военизацией и от него я тоже слышу целый ряд рассказов, меня увлекающих и интересующих. Он был очень самостоятелен уже и тогда... он был большой «сорви голова», много видел различных случайностей и побывал всюду, тоже был ученик той школы, где учился и я [66].Вероятно, он и сам становится лидером, скрывая это, по понятным причинам,

от чекистов. Социальные сети Синдаровского начинают быстро расширяться. Ко­мандная игра в футбол, как и предыдущие опыты интеграции Георгия в разные сообщества (торговцы на базаре, учащиеся), бесспорно, формировали у него на­выки социальной коммуникации. Но означало ли увлечение Георгия коллективной игрой в футбол, что он окончательно разорвал путы своего одиночества? Увы, сам Георгий на этот вопрос даёт отрицательный ответ. Он пишет:

Друзей у меня все же не было тогда. А в них я очень и очень нуждался в этот переходной период. Впоследствии поиски близкого человека у меня пере­шли чуть ли не в болезненность. Несмотря на порядочное количество спорт- товарищей, я был внутренне одинок и это ощущал даже очень [67].Итак, мы видим, что только в 16 лет у Синдаровского появился первый «бо­

лее или менее близкий», кого он смог назвать своим товарищем, - одноклассник Б. Гетманов, давший Георгию «толчок к заинтересованности окружающей жиз­нью». Вторым влиятельным сверстником Синдаровский считает своего тёзку Геор­гия Символа, с которым они вместе играли в футбол. Оба товарища привлекали к себе Синдаровского своей решительностью, активностью, авантюрным характе­ром, жизнелюбием и духом коллективизма. Георгий впервые почувствовал себя интегрированным в круг близких по духу сверстников. Будучи по своей натуре альтруистически настроенным, эмпатизирующим человеком, Синдаровский ожи­дал взаимности и от других. Только тот мог восприниматься им как настоящий товарищ или друг, кто мог ответить взаимной эмпатией. Таких людей среди его знакомых практически не было.

Определённое влияние на Синдаровского оказал его старший товарищ по футбольному сообществу Б. П. Борисов, с которым 17-летний Георгий обсуждал довольно острые для того времени социально-политические темы. По признанию Синдаровского, Борисов пробудил у него не только страсть к приключениям и острым ощущениям, но и стремление к свободе, подчас граничащее с крамолой:

Приблизительно в 23 году... я знакомлюсь с Б. П. Борисовым, он был старше меня на 3 или 4 года. С ним я встречался вначале на футболе, а после встречи стали чаще и чаще. Он мне говорил о необходимости общения с людьми... о мо­лодежи, что она не мыслит и умерла, что она должна стремиться к дальнейшей свободе 'всего, это мол долг каждого и т. д. в этом роде картину пути что ли [...] Он говорил мне, что в борьбе человек и вырабатывает себя, что в борьбе и на­ходит правильный и верный путь. Он мне также поминал, что человек должен

39! ^

392

стремиться к полной своей свободе, что не должно существовать в общении людей никаких рамок, никаких условностей [...] Он предо мной рисовал такие картины, что говоря по правде, я ими увлекался не в меру [...] Очень много он мне говорил и об окружающей жизни, говоря, что она не такая, какая должна быть. Он мне говорил, что одна партия не может выразить собой интересы всего населения и поэтому Компартия соблюдать интересы всей массы не может, тем паче, что население в России на 83 % крестьянское [...] Я думаю, что это слу­жило прологом к дальнейшему. Не скажу, чтобы тогда это запало мне в память для выполнения - нет. Это только толкнуло меня для неправильного толкования жизни, в которую я тогда только лишь вступал. Мне было 17 лет [68]. Складывается ощущение, что Борисов для Синдаровского ассоциировался с

тургеневским Базаровым, сильно влиявшим на юного Аркадия Кирсанова. Не ясно только, насколько реальной была та картина их взаимоотношений, которую нари­совал в своем жизнеописании, рассчитанном на чекистов, Синдаровский. Он сво­бодно пишет о довольно вольнодумных высказываниях Борисова и о собственных мыслях, инициированных крамольными установками старшего товарища, но тут же как бы пытается спрятаться за свой юный возраст («мне было 17 лет») и списать на Борисова вовлечение себя в антипартийную борьбу.

Другой объект восхищения Синдаровского, также повлиявший на формиро­вание его мировоззрения, - соученик Георгия по 3-й школе Б. Воробьёв, атрибути­рованный им в письме чекисту Миронову как «убежденный троцкист» (насколько искренней и достоверной была такая оценка, утверждать сложно). «Умный не по годам, очень начитанный», а самое главное, уверенный в себе Воробьёв быстро очаровал мятущегося Синдаровского своей манерой вести дискуссию, логикой мышления, убеждённостью во взглядах:

К нам поступает в школу Е. Воробьев, молодой летами, но развит очень [...] Троцкий был его идеалом, его мечтой. Я начинаю бывать у Воробьева в числе других [...] Могу сказать, что им я просто восхищался. К этому времени под­ходит процесс Савинкова и на обществоведническом кружке прорабатывается тема: «Борис Савинков». Она была блестяще проведена Воробьевым, до все­возможных деталей [69].Между тем первым (и единственным) настоящим своим другом Синдаровс­

кий считал студента КСХИ Игоря Кошелева, с которым подружился в 1927 году, незадолго «до перелома в жизни» (так Синдаровский трактовал вечер в КСХИ накануне Первомая 1927 года, на котором якобы и сформировалось ядро его бу­дущей «контрреволюционной организации»). Как следует из материалов дела, Синдаровский даже взял себе псевдоним в честь первого друга: «Псевдоним был “Игорев”, т. к. первый встретившийся мне друг был Игорь». Георгий подчеркивает своеобразие взглядов Кошелева, от которого он слышит совершенно не похожие на других мысли:

Я наконец вижу друга, вижу человека, это Кошелев. Вот от него я слышу совсем не то, что от других. Но мало я его видел в жизни вблизи, не то, чтобы поздно, нет, мало. Но и это меня колеблет. Почвы под собой я уже не чувствую - я плаваю в чем то. Хочется спросить у кого то - узнать. Пусто - никого нет. Эту пустоту темени как будто сам ощущаешь. Она обволакивает, притупляет, ползет. Иногда в ней задыхаешься [70].Однако обратим внимание на то, что Синдаровский никак не проясняет, в чем

именно состояло инакомыслие Кошелева, послужившее основанием для дружбы. Это тем более странно, потому что о других своих дружеских связях, оказавших на него идейное влияние (Борисов, Воробьёв и др.), Синдаровский пишет весьма под­робно. Очевидно, что именно в этих подробных атрибуциях Борисова и Воробьёва и кроется отгадка довольно скупой характеристики Кошелева. Складывается впе­чатление, что Синдаровский просто «жертвует» чекистам якобы повлиявших на его политические взгляды Борисова и Воробьёва, и умолчанием отводит опасность от своего «единственного настоящего друга». Косвенное подтверждение этой до­гадке можно найти в его словах о Кошелеве, который, по предположению Синда­ровского, тоже содержался в камере ОГПУ (в отличие от Воробьёва и Борисова): «Он ни к чему не был причастен совершенно» [71].

Увлекшись свободолюбивыми идеями, Синдаровский расширяет круг своих знакомых. Судя по его жизнеописанию и другим материалам следственного дела, его связи были порой с людьми довольно случайными и разновозрастными. Многие из его товарищей были младше Синдаровского, но он не чувствовал себя влиятельной для них фигурой. Он стремился быть равным со всеми. Чего в этой позиции было больше: чувства собственной неполноценности, неуверенности в себе, или это было проявлением глубоких демократических убеждений? Однозначного ответа нет. Как и нет ответа на вопрос о том, действительно ли замкнутый одиночка Синдаровский постепенно стал влиятельной фигурой среди довольно разнородной группы молодых людей, или же это его версия, придуманная для чекистов и, возможно, по их требова­нию. По крайней мере, версия о возрастающем влиянии Георгия на своих друзей не представляется неправдоподобной. У него для этого действительно были все основа­ния: возраст, интеллект, свободомыслие, стремление улучшить советскую действи­тельность. И в данной конфигурации одиночество и застенчивость Георгия являются вовсе не препятствием, а, напротив, сопутствующим фактором - он созрел для рево­люционного преодоления в себе всех прежних комплексов. Изменить себя он пытался посредством изменения общественного устройства. Вот что он сам пишет об этом:

Все время вращаясь среди людей, все время будучи к ним близким, но хо­рошо не зная их - я присматривался - присматривался как то поневоле со стороны к ним. Перед моими глазами проходили целые толпы их, целые вере­ницы [...] В этот период я приобретаю много знакомых ребят по клубу, кото­рые впоследствии мне встретились не как клубники - и сидят здесь со мной.

393------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

394

Помимо перечисленных лиц, я часто сталкивался на вечерах и во многих об­щественных местах с людьми зрелого возраста, все говоривших о молодежи, как несуществующей [...] Видно у меня были задатки бунтарства. Энергия в этом направлении у меня была и искала выхода [...] Ту же энергию я видел и в других. Кто кого заряжал ею - не знаю, не скажу. Возможно и я [...] Жажда к деятельности росла. Я ею жил прямо. Семью из за этого я забросил, даже ее [...] Я был захвачен духом увлечения, я всецело был им поглащен, я двигался, дышал. Это дыхание я слышал и у других [72].Между тем данные откровения Синдаровского вовсе не объясняют, пере­

стал ли он испытывать чувство одиночества, занявшись активной общественной (по другим оценкам - контрреволюционной) деятельностью. В связи с этим нас также не может не беспокоить вопрос и о том, являлся ли Синдаровский типич­ным «человеком-локатором», готовым принять любой сигнал извне и подчинить­ся ему? Не пошел ли Георгий слепо за своими кумирами из-за страха остаться в одиночестве? Думается, что нет. Более того, несмотря на заметный оттенок мазо­хизма в текстах жизнеописания Синдаровского, складывается впечатление, что к теме поиска властителя своих дум он обращался с вполне определенной, хотя, возможно, и неосознаваемой, имплицитной целью - списать на Него (вернее, от­сутствие Его) все свои беды и неудачи, ошибки и грехопадения на жизненном пути. Иначе как тогда понимать следующие его размышления:

Не один человек мне не встретился, который был бы с душой понимающей другого, ни один мне не дал нужного ответа, ни один не понимал меня [...] Не встречал я человека, никто мне не говорил об этом. Никто никогда не разуве­рял меня [...] Я не вижу ни в ком в этот момент поддержки. Один, как всегда один. Даже сейчас в камере один [73].

Кризис идентичности

Практически всё рефлексивное жизнеописание Синдаровского, особенно по­следний цитируемый фрагмент, читается как заинтересованная самопрезентация в качестве запутавшегося «в поиске себя» человека. С точки зрения современной науки - это типичный, хотя и явно затянувшийся кризис идентичности, свой­ственный юношескому возрасту. Впрочем, и в 1920-е годы психологи отмечали, что «юность круто поворачивает в сравнении с детством в сторону внутреннего мира, к сосредоточенности на себе, но всё это совершается у неё в необычайно затуманенных формах, которые не только усердно скрываются от нескромных посторонних глаз, но и во многих отношениях совершенно неясны для самого юного человека» [74].

Действительно, из текстов жизнеописания трудно установить фамильную и этническую идентичность Георгия Синдаровского; не совсем отчётливы его ген­дерное, групповое и профессиональное отождествление себя в социальном про­странстве; наблюдается весьма противоречивое обоснование религиозной и поли­тической идентичности.

Наиболее спутанными представляются его «казусно-правовая» (термин мой. - А. Р) и историческая идентичность, требующая отдельного рассмотрения.

Относительно первой из них очевидно, что совершенно не понятна его статусно-ролевая самоидентификация по делам об убийстве Крыловой и «Анти­партийном комитете». Формально называя себя преступником, он не смог внятно квалифицировать и описать состав своего «преступления», что оставляет впе­чатление о нем как о человеке «без вины виноватом», не понимающем истинных причин стигматизации его как контрреволюционера. Ярлык контрреволюционера действительно оскорбителен для него, т. к. свои идеи и поступки он интерпретиру­ет в рамках революционной парадигмы. Одновременно он стыдится этой стигмы, своих негативных представлений о «всесильном и кровавом ГПУ», в чем с нескры­ваемым оттенком вины признается чекисту Миронову:

Когда тов. Евдокимов говорил о... Шахтинском деле, я понимал его, мне было до слез стыдно своего поступка [...] в ГПУ я не... увидел рыскающих, рвущих на части людей [...] Я считал ГПУ лишним, но не считаю уже. Донбас это под­сказал. И так все, все было заблуждением не меня одного, но и других [75].С другой стороны, ярлык контрреволюционера оказывается для него пред­

почтительнее стигмы чубаровца:Очень и очень тяжело было глотать пилюли чубаровщины, уж через чур горь­ки они были... Смотреть прямо в глаза я не мог, не то, что сейчас. До чего не­приятно и больно было слышать предположение о насилии. Нет, нет, это пере­ходило границы. По моему нет хуже этого. Все бледнеет перед этим [76]. Даже признание в убийстве Зинаиды Крыловой сформулировано им отнюдь

не в покаянной модальности:Не могу назвать себя полным виновником его нет. Не назову это даже надуман­ным убийством [...] Факт, сам факт - есть убийство. А с другой стороны и нет [...] Не могу я сказать, что хладнокровно воспринял убийство. Нет конечно. Оно на мне оставило свой след. Я вижу его даже очень. Я безусловно виновен в нем хотя физическим или духовным убийцей не был. Я был там, знал как и дру­гие следовательно не менее виноват в нем [...] Я прошел путь преступления, невольно сделавшись преступником [...] Если не я виновник всей этой истории, то считаюсь другими таковым. Но и это не так. Это через чур [77].Эта туманная неопределенность в своей статусной позиции и роли убийцы,

загадочная формулировка по типу «и да и нет» наталкивают на предположение о том, что многое из того, что было вменено Синдаровскому на следствии и на суде

395---------------------------------------------------------------------------------------------

396

по делу об убийстве Крыловой, на самом деле не имело места в действительности. Как юноша с глубоко рефлексивной и честной натурой, Георгий признает факт убийства, ибо девушка оказалась мертва. Но он тут же опровергает версии о своей полновесной роли преступника, утверждая, что ни физическим, ни - что важнее - духовным убийцей он не был. Он просто был там, значит - априори виновен в том, что там произошло. Но самое главное, что вытекает из этих эмоциональных строк Синдаровского, - это его отвержение обвинения в надуманном убийстве. Если это действительно так (а не верить в искренность Синдаровского нет веских основа­ний), то разваливается вся конструкция обвинения против Синдаровского в ор­ганизации преднамеренного убийства Крыловой по версии «устранения опасного свидетеля» контрреволюционного заговора. В этом случае ставится под сомнение вся схема контрреволюционной организации, тесно связанная с сюжетом о «спла­нированном» убийстве девушки. Одна эта оговорка разваливает многостраничные «признательные» показания Синдаровского на допросах в ОГПУ.

Почему же Синдаровский сказал об этом так мало, полунамеками? Дума­ется, ответ вполне очевиден, если учитывать его психоэмоциональное состояние («за все время это я так устал, так истрепался. ..»). Ведь ещё за месяц до напи­сания этих текстов он жил в психически напряженном состоянии ежесекундного ожидания расстрела:

А я много испытал там. Не был я все же железом - нет [...] Снаружи грязь, внутри хаос, переноси все. Я был в себе преступник, я считал это по заслугам. Но что я передумал за это время [...] Передо мной пронеслись такие картины, которые перевернули меня всего. Что я за это время перечувствовал, перенес. Я очень и очень глубоко изменился [78].Мы можем только догадываться, какое психологическое (не исключено, что и

физическое) давление оказывалось на него сотрудниками ОГПУ. Например, Син­даровский пишет о 15-20 годах лишения свободы, которые он не вынесет. Но таких длительных сроков заключения тогда не существовало в УК РСФСР [79]. Резонно предположить, что чекисты запугали Георгия мнимым длительным сроком путем простого сложения двух максимальных сроков заключения по 10 лет за оба его преступления. Очевидно, этим способом они пытались деморализовать его, чтобы добиться признательных показаний. Однако на самом деле максимальный общий срок лишения свободы для Георгия не мог по УК превышать 10 лет.

Очевидно, прав был Мишель Фуко, который отмечал: «изоляция заключен­ных гарантирует, что на них можно максимально эффективно воздействовать властью, которая не будет опрокинута никаким иным влиянием; одиночество - первое условие полного подчинения. Изоляция обеспечивает разговор с глазу на глаз между заключенным и воздействующей на него властью» [80]. Иван Солоне- вич, переживший страдания в чекистском заточении, отмечал: «В одиночке ГПУ, в ожидании расстрела и в том настроении, когда всякие счеты с жизнью уже кажут­

397.

ся кончеными, человек понимает эту жизнь несколько яснее, чем в любом кабинете и в любой библиотеке» [81].

Косвенным подтверждением состояния полной душевной надлом­ленности Георгия являются его признания Миронову в суицидальных намерениях:

С своей стороны я сделал все, что мог, я дам показания, а после решил кон­чать. Зачем мне быть. Что-б мучится дальше [...] Не чувствую охоты жить. К чему. Мало пожил, но что-ж. Сам виноват [...] Ушла воля, ушла свобода - не хочу я чтобы и жизнь оставалась. Глупо может быть это, но поневоле пришел я к этой мысли. Я смотрю на еду уже 9-й день и не беру ничего абсолютно. Начал я это в тюрьме. Не думаю, что долго протяну я и так без сил и при­шиблен. Я решаюсь на это, чтобы не жить [...] Верно что жить хочется, т.к. есть. Я нарочно испытываю двойное. Передо мной и хлеб и колбаса и суп, но сдерживаюсь и вчера, а сегодня еще больше чувствую какой то шум и тем­нота [...] Поневоле мысль пришла к самоубийству, никто мне ничего так и не сказал. Жалею и больно [82].Это были последние слова из письма, адресованного Синдаровским че­

кисту Миронову. В них мы видим явно депрессивное настроение фигуранта. Не желая дальше жить, не найдя в одиночной камере ОГПУ другого спосо­ба совершить суицид, он решил покончить с жизнью длительной абсолютной голодовкой.

Питирим Сорокин в своем фундаментальном труде «Голод как фактор» опи­сывает комплексные изменения, происходящие в организме голодающего челове­ка. Он отмечает, что при голодании падает температура тела, ослабевает работа сердца, дыхание становится поверхностным и слабым, меняются выделительные процессы, исчезает жир, атрофируется ряд мышц, нарастает усталость, утрачива­ется память, понижаются когнитивные способности, изменяется морфологический состав крови, что в итоге ведет к снижению иммунитета и последующему леталь­ному исходу. Исследуя статистику смертности в голодные годы, Сорокин приходит к безусловному выводу о прямой корреляции голода и роста самоубийств («факт резкого роста самоубийств несомненен. Да и едва ли может быть иначе»), объясняя это тем, что «голод лобовой атакой аннулирует все защитные рефлексы, подавляет волю к жизни» [83]. Не менее важны происходящие комплексные деформации в области самоощущений голодающего и в его чувственно-эмоциональной сфере, описанные Сорокиным:

Если абсолютное голодание продолжается более двух-трех дней или длитель­ное относительно-дефицитное голодание весьма дефицитно, то субъектив­ные ощущения принимают новый оттенок: специфическое чувство голода исчезает или, вернее, растворяется в общей массе... таких ощущений, как слабость, тупая боль в голове, суставах и во всем теле, «ощущение пустоты»,

398

отсутствие эмоций, временами сонливость, тошнота, головокружение, погру­жающих в итоге в состояние апатии, безразличия, тусклой безжизненности, временами прерываемой разрядом раздражительности, вспышкой гнева, бы­стро тонущей снова в этом море апатии [84].Отсюда можно предположить, что письмо Миронову Георгий писал несколь­

ко дней, постепенно подходя к пику голодной депрессии. Нельзя также забывать, что Синдаровский писал этот текст в камере ОГПУ, адресуя его главным образом чекистам. У него не было никакой уверенности в том, что полный и безапелля­ционный отказ от обвинений в свой адрес не навредит ему - человеку, ранее уже пережившему смертный приговор, находившемуся полгода в тюремных стенах. Поэтому, мне кажется, он и выбрал тактику кажущегося очевидным признания в преступлении с малозаметными оговорками, эмоционально насыщенными от­ступлениями, расставляя в разных местах плотной ткани «признательного» текста едва уловимые знаки своей невиновности.

Вопрос только в том, для кого он расставлял эти знаки? Надеялся на жалость следователей ОГПУ? Верил в то, что его жизнеописание станет известно выше­стоящему чекистскому начальству? Пытался оправдаться перед потомками? Увы, эти вопросы так и останутся риторическими.

Не всё понятно и в отношении исторической идентичности Георгия. Будучи в глубине души человеком из романтического прошлого, Георгий явно тяготеет к иному историческому времени. Вспоминая первый суд, он подчеркивает диффе­ренциацию этических норм современной ему и прошлых эпох, идентифицирует себя с образом средневекового рыцаря, описывая, как легко мог бы бежать из зала суда, если бы не благородное чувство стыда: «Меня на суде не нужно было удер­живать стражей. Будь средние века, я бы пришел на него сам» [85].

Очевидно, что советская идентичность ему не свойственна, однако идеалы демократии, социализма и народничества вызывают у него неподдельный интерес и симпатию. Бывший дворянин Синдаровский предстает перед нами скорее в обра­зе «дитя Февраля», нежели сторонника последствий октябрьского переворота, при­ведшего к кровавому гражданскому противостоянию, драматично отразившемуся и на его личной судьбе. Всю свою сознательную жизнь юный идеалист Синдаров­ский в свойственной русскому интеллигенту манере искал воображаемый «верный путь», но всякий раз, едва приблизившись к нему, сомневался в его правильности.

«Блукание в поисках ясности», - так формулирует сам Синдаровский мучи­тельный для него процесс переживания социальной идентичности. Вместе с тем он более отчётливо конструирует свою индивидуальную идентичность, отделяя свой «уникальный» Я-образ от «типичных» образов других.

В обоих текстах жизнеописаний Синдаровского можно наблюдать, как небез­грешный, неприспособленный, нередко заблуждающийся, скрытный, одинокий и легкоранимый, но честный и порядочный, сильный духом и благородный образ

399

Я у Синдаровского противостоит разным другим, атрибутированным им более однозначно и порой нелицеприятно: неродной отец, привилегированный брат, алчные домохозяева-мироеды, целеустремленный Б. Гетманов, самостоятельный Г. Символ, свободолюбивый и демократичный И. К. Войтехов, «дрянь» учитель­ница Е. И. Семенихина, «честный» В. Савченко, «всё ещё ребёнок» А. Ильин.

Примечательно, что в письме чекисту Миронову Синдаровский расценивает свою судьбу как необычную по своей фатальной исключительности даже для пере­ломного времени и своего поколения:

Я сам знаю, что не жил. Я начал жить и кончил. Мне понятны многие тра­гедии конца. Теперь, как нельзя лучше, я себе их представляю... Я не знаю почему мне пришлось столько пережить за 21 год жизни. Судьба моя такая что ли [86].У Синдаровского «Я-пишущее» к «Я-описываемому» относится неоднознач­

но. С одной стороны, он беспристрастно умаляет и бичует себя, пытаясь убедить читателя в своем перманентном и болезненном одиночестве, в нереализованности устремлений по поиску своего духовного властителя. Он описывает себя в паттерне человека страдающего, безвинной жертвы обстоятельств. С другой стороны, он явно гордится собой, своими адаптивными способностями слабого и нерешительного че­ловека в жестоком мире сильных и прагматичных людей. В этом контексте активное увлечение спортом он интерпретирует как верную стратегию поведения, привед­шую к приобретению чувства уверенности и решительности. Идеализация герои­ческих персонажей из прочитанных книг, личное общение с сильными личностями среди своих сверстников, усиленные занятия в последние годы школьного обучения воспринимаются им в логике успешного саморазвития (руководство кружками, ре­петиторство, материальная помощь семье, поступление в вуз). Но тогда возникает правомерный вопрос: действительно ли Синдаровский столь слаб и одинок?

Из текстов его жизнеописания складывается впечатление, что на самом деле он внутренне довольно силён духом, а одиночество его достаточно условно. Он не похож на аутичного затворника, активно стремящегося к самоизоляции от об­щества. Возможно, какие-то давние детские обиды и семейные навыки сформи­ровали у него заметную тягу к романтическому созерцанию, стремление к уеди­нению в своих мечтах, которым мешает общение с другими людьми. Однако не исключено, что именно «нескладные попытки быть “как все”» привели Георгия к осознанию отдаления от общества по вине своей натуры, ощущения себя «не­счастным, даже отринутым» (М. М. Рубинштейн, В. Е. Игнатьев).

Скорее всего, он жил в объективной реальности, не совпадавшей с его атти- тюдами и этосом. К пониманию особенностей одиночества Синдаровского нас приближает одно из наблюдений психологов 1920-х годов. По их мнению, юные одиночки почти всегда хотят переживать свою изолированность на фоне присут­ствия людей; они хотят быть уверенными в том, что они находятся в человеческой

400

среде, и в любой момент могут прервать свое одиночество, т. е. «они... как бы жи­вут потенциальным общением» [87]. Судя по автобиографическим текстам Георгия Синдаровского, мы имеем дело именно с таким случаем, и данный опыт можно ин­терпретировать как автономное существование молодого человека в почти чужой для него социальной реальности по принципу «всегда со всеми и всегда один» [88].

Верификация результатов прочтения нарративов

Сопоставим данные, полученные методом кодирования, с результатами об­зорного сетевого анализа межличностных взаимодействий Синдаровского с дру­гими индивидами, чтобы проследить динамику локализаций эгоцентричных со­циальных сетей Синдаровского на различных этапах его жизненного пути [89].

1914-1917 годы. При описании себя в возрасте 8-11 лет Георгий чаще всего (18 раз) упоминает отца и брата, в то время как школьным и товарищеским отно­шениям отведено всего 4 упоминания. Однако лидирует в этот период тема одино­чества и поиска воображаемого Друга (23).

1918 год. С началом Гражданской войны у 12-летнего Георгия значимость школы как артефакта и школьных связей с преподавателями и сверстниками за­метно возрастает (12), но все же уступает количеству упоминаний о квартирных хозяевах в Киеве (14). Очевидно, зависимость бездомной семьи подростка от до­мохозяев была настолько велика, что она вытеснила из его социальной памяти других акторов, за исключением членов семьи (17). Показательно, что, несмотря на начало трудовой биографии, Георгий упоминает «мальчиков с фабрики» всего один раз. Тема одиночества, чрезмерной ранимости и обиды на людей отражена в 29 упоминаниях.

1919-1920 годы. Этот период отразился в памяти подростка Синдаровского самыми негативными воспоминаниями. Лихолетье Гражданской войны, тяжёлая болезнь, переезды в Ростов и в Екатеринодар, работа и нерегулярные учебные за­нятия - основное содержание его автобиографии в этот период. Он трижды упо­минает о нарастании чувства ненависти к людям. Это подтверждается и сетевым анализом: запечатленные в его памяти отношения в этот период локализованы преимущественно в рамках семьи (11), включая «названного дядюшку», а также квартирных хозяев (3). Тема одиночества на этом этапе биографии уступила место более актуальной теме болезни и потери памяти (7).

1920-1922 годы. Начало «краснодарского» этапа в жизнеописании Синдаров­ского эмоционально окрашено в различные тона, хотя тёмные явно преобладают (ощущение «саможалости»). Случайное раскрытие тайны своего усыновления, ма­териальные лишения, впечатления от вида чужих страданий и голодных смертей, первый опыт торговли на базаре, школьные занятия составляют основное содержа­

401

ние заметок. Здесь мы наблюдаем резкий рост количества упоминаний о семье (57), в основном нейтральных или негативных, что вызвано репрезентируемым в авто­биографии «окончательным отрывом» Синдаровского от семьи. Примечательно, что впервые в упоминаниях стала лидировать мать (18), причем преимущественно в позитивно окрашенных тонах. Хотя отец и брат занимают одинаковые позиции (по 13), Георгий шесть раз подчеркивает свою ненависть к брату. Школьные кон­такты (6) несколько уступают совокупным упоминаниям о квартирных хозяевах (5) и соседях (3). В этот период у Георгия возникают социальные сети в маргиналь­ном мире - среди базарных торговцев и беспризорников (4). Он жадно впитывает в себя опыт чужих жизненных историй, стремясь найти в них пути решения своих проблем. Однако тема одиночества и ожидания близкого человека по-прежнему остается актуальной (33).

1923-1925 годы. В 17-19-летнем возрасте в социальных сетях Синдаровского происходят заметные изменения. Семья (3 упоминания) полностью вытесняется из социального окружения Георгия сверстниками и значимыми взрослыми, что сви­детельствует о фактическом завершении первичной социализации. В этот период он остро чувствует потребность в знаниях, и артефакты школы, с её разнообразны­ми кружками и издаваемым журналом, в совокупности упоминаются 19 раз. Ма­ленькое, тесное здание школы, где порой негде было сидеть на уроках, оказалось благоприятной средой для единения Синдаровского со сверстниками. В этот же период он с азартом увлекается футболом в клубе «Красный атлет», который на некоторое время вытесняет школу. В сумме контакты с товарищами по школе и футболу составляют 30 упоминаний. Несмотря на то, что это число троекратно уступает количеству упоминаний о директоре школы, главное отличие данного периода жизни Синдаровского от предыдущих состоит в наметившемся отходе его от темы одиночества.

Эту верификационную процедуру я решил подкрепить углубленным контент- анализом и эмоционально-лексическим статистическим анализом обоих наррати­вов Г. Синдаровского, для чего пришлось обратиться за помощью к одному из раз­работчиков компьютерной программы VAAL В. И. Шалаку.

Первым делом им была выявлена группа фоносемантических оценок (от­рицательных и положительных) текстов, где каждая шкала представлена некото­рым прилагательным. Оба текста Синдаровского были оценены как незловещие, неустрашающие, непечальные и неминорные, но сильные, прекрасные, медли­тельные и яркие. Для идентификации авторства текстов был определен коэффи­циент корреляции (0,91), который позволяет с очень высокой степенью вероят­ности утверждать, что оба текста были написаны одним автором.

Вторая группа оценок должна была определить, какие изменения претерпела фоносемантическая структура между написанием первого («Моя жизнь») и вто­рого («Письмо Миронову») текстов. Обращает на себя внимание рост угрюмости,

26 Заказ 043

402

тоскливости, темноты, суровости. При этом одновременно наблюдаем падение светлоты и бодрости. Эти изменения фоносемантических оценок могут отражать перемены в его эмоциональном настроении от более светлого к более мрачному, что полностью совпадает с нашими выводами, сделанными выше.

Следующая группа оценок предполагала выявление лексики, используемой в речи Синдаровского для представления его личностных черт. Анализ показал, что основными чертами арестанта являются интеллект, независимость, самокон­троль, экстраверсия, правдивость и деятельность. Особое внимание обратим на высокую степень искренности автора, дающую основание доверять его текстам. Синдаровский также оценивается как необычный и доброжелательный. Вместе с тем мы видим, что такие черты как избалованность, доминантность, практичность и раздражительность не имеют однозначного толкования. Если какие-то из этих черт выявляются в одном тексте, то они совершенно отсутствуют в другом, а ко­личественные величины их слишком малы. Из этого можно сделать вывод о том, что данные черты характера практически не были присущи Георгию.

Окончательный вывод об этом мы можем сделать при анализе личностных из­менений, которые произошли за время между написанием автобиографии и письма чекисту Миронову. Во-первых, заметно снижение интеллекта (либо окружающий ав­тора мир тюрьмы стал «менее умным», либо Синдаровский подстраивался под свои представления об интеллекте чекистов; возможно, состояние его интеллекта было снижено во время голодовки). Во-вторых, понижена необычность (мир для Георгия стал более заурядным, и он понял, что никого из его чекистских визави не интересу­ют оригинальные черты его личности). Очевидно, два первых вывода объясняют при­чины снижения утонченности, эгоизма, избалованности и самоконтроля в его втором тексте. В-третьих, явно заметен рост раздражительности (мир для него стал более агрессивным, надежды на малый срок заключения рухнули, психоэмоциональное со­стояние от голодовки резко ухудшилось). В-четвертых, наблюдается рост доминант­ности, экстраверсии, деятельности, правдивости и независимости (окружавший Геор­гия мир стал всё более подавлять его, и, осознавая приближение конца своей жизни, он пошел ва-банк, не скрывая перед чекистами своих чувств и оценок ситуации). При этом он стал более скрытным и доброжелательным, чем в жизнеописании.

Итак, проведенный сетевой анализ практически полностью подтвердил ре­зультаты исследования этапов самоидентификации Синдаровского, полученные методом кодирования. Применение современного контент-анализа и эмоционально­лексического анализа позволило удостовериться в принадлежности обоих наррати­вов одному автору, определить степень его искренности, выявить эмоциональную эффективность текстов.

403------------------------------------------------- -------------------

Некоторые выводы

Перу американского философа XIX века Ралфа Эмерсона принадлежат заме­чательные слова: «Нет настоящей истории кроме биографии». Карл Бейкер допол­няет: «Каждый человек сам себе историк». Таким «сам-себе-историком» поневоле стал и находящийся в одиночной камере ОГПУ Георгий Синдаровский.

В своем жизнеописании бывший дворянин спешил успеть как можно под­робнее сообщить о себе, не зная свою дальнейшую судьбу. Судя по нарративам, его правомерно атрибутировать как неординарного представителя «размышляю­щего меньшинства» [90] среди «подсоветскот (термин И. JI. Солоневича) молоде­жи 1920-х годов, рефлексирующего и чувствительного интеллигента с задатками либерально-демократических ценностей. В его лице мы наблюдаем выразителя умонастроений очень тонкого слоя молодежи раннего советского общества, кото­рый намного больше соответствовал идеальной модели «человека коммунистиче­ского» (несмотря на свое «чуждое» социальное происхождение), чем номинальные представители советской власти в лице партийных чиновников и «совбуров». Син­даровский как часть этой молодежи мечтал о свободе и справедливости, поскольку не находил в советской реальности ни того, ни другого.

Вместе с тем приходится констатировать атипичность жизненных устремле­ний Синдаровского для той части молодежи 20-х годов (включая студентов), ко­торая в общем потоке «новых людей» стремилась к своей утопической мечте по траектории «из тьмы к свету» [91], от старого к новому. Мировоззренческий вектор Синдаровского, тоже мечтавшего о «светлом» будущем, тем не менее, был обращен скорее назад, в идеализируемое им книжное прошлое, где господствовали роман­тические представления о рыцарской чести, свободе и справедливости, по сути, мало отличавшиеся от догматов коммунистической утопии. Он свято верил в эти высокие идеалы, но не связывал их с советской действительностью.

На примере жизненного пути Синдаровского видно, как переломная эпоха от­ражалась на молодом поколении и как молодой человек ощущал это динамичное время изменений. Переживая лишения и потрясения, он, как и многие дети в те годы, очень рано вынужденно принимал на себя и осваивал взрослые роли. Рань­ше, чем в стабильные периоды, у него и его сверстников почти завершилась пер­вичная социализация, которая нередко принимала форму трудовой социализации по «взрослому» типу. Если многие сверстники Синдаровского из бывших «низов» демонстрировали свою взрослость высокой степенью практической самостоятель­ности (порой опережая в этом самих взрослых), то взрослость Георгия отличалась повышенной рефлексивной деятельностью.

Мы должны учитывать, что тексты жизнеописания Синдаровского ото­бражают его незавершенный биографический проект. Они написаны автором по истечении сравнительно небольшого, хотя и перенасыщенного событиями 26*

404

и переживаниями периода жизни. Уровень юношеского самоанализа, местами наи­вный и запутанный, характерен для этого возраста, что подмечал и М. М. Рубин­штейн: «.. .в изучении этих сторон мы встречаемся с необычайной расплывча­тостью, частой невольной подменой того, что есть, тем, что хотел бы данный ин­дивид, и т. д. Все трудности, связанные с учетом такого субъективного мира, здесь значительно увеличиваются, потому что определить их можно только с помощью самого индивида, который их переживает, а юный человек склонен окутывать эти свои переживания довольно непроницаемой завесой, а главное - он при всем своем желании не мог бы и передать многого с достаточной надежностью» [92].

Данное наблюдение психологов подводит нас к выводу о том, что при ин­терпретации юношеских автобиографий важно учитывать не только социально­исторический контекст, но также и культурно-исторические характеристики воз­раста авторов жизнеописаний, релевантные изучаемой эпохе.

Эпилог

Судебный процесс над «группой Синдаровского» проходил в течение шести октябрьских дней 1928 года в Ростове-на-Дону. Несмотря на огромный интерес к процессу в СССР и среди русского зарубежья, судебные заседания почти не осве­щались в советской прессе. Приговор Северо-Кавказского краевого суда был на удивление мягок по сравнению с содержанием обвинительного заключения и с той пропагандистской кампанией, которая накануне процесса развернулась в регио­нальной и всесоюзной печати. Этот факт косвенно подтверждает, что сфабрико­ванное в ОГПУ дело попросту «развалилось» в суде.

Г. Синдаровского, П. Мамрака и И. Гавриленко осудили за оба преступления по совокупности. Поэтому сроки, которые они получили по приговору суда, явля­ются самыми длительными по сравнению с другими фигурантами на процессе. Синдаровский был осужден на 8 лет тюремного заключения, Мамрак и Гаврилен­ко - на 4 и 2 года лишения свободы в ИТЛ соответственно. Ещё двое подсудимых были приговорены к незначительным (от 16 месяцев до 2 лет) срокам лишения сво­боды. Остальные 17 фигурантов получили условное наказание, общественное по­рицание, либо были оправданы в зале суда [93].

Георгий Синдаровский после приговора краевого суда был отправлен в Ар­хангельскую область в один из котласских лагерей. В 1930 году он бежал из лагеря, но был задержан и осуждён за побег. Наказание отбывал в районе пос. Макат в Ка­захстане на нефтепромысле. В июле 1938 года он был вновь арестован за «участие в антисоветской, правотроцкистской, шпионско-террористической и диверсионно­вредительской организации». Решением «особой тройки» при УНКВД Гурьевской области 31-летний Георгий Синдаровский был приговорён к высшей мере наказа-

405

ния с конфискацией имущества, и 29 октября 1938 года расстрелян. Посмертно был реабилитирован в октябре 1989 года [94].

Брат Георгия, Николай Семенович Синдаровский, в 40-е годы возглавлял горный отдел Главмеди наркомата цветной металлургии СССР. Впоследствии он стал крупным специалистом в области проектирования горных предприятий. В служебных анкетах он боялся упоминать о своем дворянском происхождении и о брате-контрреволюционере. Ещё при жизни родителей он указывал в анкетах, что у него нет родных. В 1981 году, уже на смертном одре, Николай Семёнович Синда­ровский, будто искупая вину, неустанно повторял в бреду: «Юра, мама...» [95].

Глава семейства Синдаровских, Семён Фёдорович, умер от воспаления лёгких 19 июля 1928 года - через два месяца после написания Георгием своих нарративов в камере ОГПУ. Похоронен в Краснодаре.

Мать Георгия Синдаровского, Елизавета Викторовна, не дождавшись разре­шения директора школы на отпуск по семейным обстоятельствам, отправилась в Ростов на судебный процесс для моральной поддержки сына [96]. По возвращении она была уволена из школы «за самовольную отлучку», что фактически лишило её средств к существованию. После перевода Георгия на поселение в Макат Елизаве­та Викторовна переехала к нему на иждивение. После расстрела Георгия её тайно поддерживал Николай. Умерла Елизавета Викторовна предположительно в конце 40-х - начале 50-х годов, глубокой старушкой. К сожалению, точных сведений о её смерти обнаружить не удалось. Неизвестно и место захоронения.

О следователе Мореве, ведшем дело Синдаровского, известно только, что к лету 1930 года он уже возглавлял секретный отдел Кубокротдела ОГПУ [97].

Крылатая сталинская максима о том, что «у чекиста есть только два пути - на выдвижение или в тюрьму», полностью верна в отношении Е. Г. Евдокимова иС. Н. Миронова.

С 1929 по 1938 год Е. Г. Евдокимов занимал должности начальника секретно­оперативного управления и члена коллегии ОГПУ, полпреда ОГПУ в Средней Азии, 1-го секретаря Северо-Кавказского, Азово-Черноморского краевых и Ростов­ского областного комитетов ВКП (б), заместителя наркома водного транспорта СССР. Являлся членом ЦК ВКП (б) и ЦИК СССР, депутатом Верховного Совета СССР. В ноябре 1938 года арестован и в феврале 1940-го расстрелян по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР. Реабилитирован посмертно в 1956 году «в связи с отсутствием в его действиях состава преступления».

Примечательно, что Евдокимов пять месяцев не признавал своей вины, но, сломленный пытками, дал показания на более чем 100 невиновных коллег. В тюремной больнице он испытывал только одно желание - «иметь бомбу, чтобы взорвать весь следственный аппарат теперешнего НКВД, который калечит и раз­рушает невинных людей» и который де-факто является «фашистским». На суде он полностью отказался от своих ложных показаний и заявил палачам: «Я не был

сволочью, но стал таковым на предварительном следствии, т. к. не выдержал и на­чал лгать, а лгать начал потому, что меня сильно били по пяткам» [98].

Вскоре после суда над «группой Синдаровского» С. Н. Миронов писал пол­преду ОГПУ Евдокимову: «Общее оперативное оживление в работе всего аппарата настолько выросло, что все зашиваемся... Раньше 12 часов ночи из отдела никто не уходит, причем сам темп работы довольно высокий. Сам я также зашиваюсь... так как на практике я достигал сдвига тогда, когда сам, без промежуточных инстан­ций, руководил оперативной работой» [99]. Летом 1931 года его назначают за­местителем полпреда ОГПУ в Казахстане (где отбывал наказание Синдаровский). Затем в его карьере было руководство УНКВД по Днепропетровской области, Западно-Сибирскому краю, пост полпреда СССР в Монголии (где он за полгода «вскрыл» две контрреволюционные организации, в том числе в МВД Монголии). Последняя должность Миронова - заведующий 2-м Восточным отделом НКИД. В январе 1939 года он был арестован, сознался во вредительской деятельности и в феврале 1940 года расстрелян. Не реабилитирован [100].

Революция с одинаковой степенью ненасытности поглотила как своих сыно­вей, так и пасынков. Палачи и жертвы разделили общую судьбу.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ 406

1. Чубаровцы, чубаровщина-популярные в общественно-политическом дискурсе 1920-х гг. термины, под которыми подразумевалось групповое изнасилование. Происходят от названия переулка в Ленинграде, где в 1926 г. группа юных хулиганов изнасиловала девушку. Подр. см.: Лебина Н. Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. - СПб., 1999. С. 64-66; Naiman Е. The Case of Chubarov Alley: Collective Rape, Utopian Desire and Mentality of NEP // Russian History, 17. - 1990. № 1. P. 1-30.-A . P.

2. Подр. см.: Рожков А. Ю. Кубанская молодежь и ОГПУ: «Дело Синдаровского» (Опыт микроисторического исследования) // Другие времена: Межвуз. сб. / Под ред. А. А. Зайцева,A. Ю. Рожкова. - Краснодар, 2004. С. 188-213.

3. Отдел спецфондов Информационного центра Главного Управления внутренних дел по Краснодарскому краю (ОСФИЦ ГУВД КК). Ф. 24. Д. 2478-СО. Об. обложки.

4. ОСФИЦ ГУВД КК. Ф. 24. Д. 2477-СО. Л. 10.5. Архив Управления Федеральной службы безопасности по Краснодарскому краю (АУ ФСБ КК).

Архивно-следственное дело (АСД). П-71049. Л. 1,56 об.6. Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф. Р-890. Оп. 1.Д.270.Л. 117; Д. 494. Л. 419,431.7. Тематизация - ограничение реальности определённым горизонтом тем, сферой значений в рамках

заданной цели повествования; способ организации жизненного опыта. Рамочная тематизация - выделение «каркасов» понимания для извлечения смыслов из событий; способ структурирования множественных миров жизнедеятельности (См.: Астафьева Е.Н. Биографическое интервью: Учеб.- метод. пособие / Под ред. В. Г Безрогова; Е. Н. Астафьева, О. Е. Кошелева, Е. Ю. Мещеркина,B. В. Нуркова. - М., 2001. С. 50,53).

8. Без грифа «секретно»: Из истории органов безопасности на Кубани: Очерки, статьи, документальные повести. - Краснодар, 2005. С. 39.

9. Шаповал Ю., Пристайко В., Золотарьов В. ЧК-ГПУ-НКВД в Украпп. - Кш'в, 1997. С. 95-97; МалаховА. Шахтинское дело // Internet resource: www.intemet-school.ru

10. Баранов А. В. Социальное и политическое развитие Северного Кавказа в условиях новой экономической политики (1921-1929 гг.). - СПб., 1996. С. 306,307,315.

11. Швик JL Материалы к истории органов безопасности на Кубани в 1920-1937 гг. // Без грифа «секретно»: Из истории органов безопасности на Кубани: Очерки, статьи, документальные повести. Кн. 2. - Краснодар, 2007. С. 49.

12. Швик JI. Указ. соч. С. 58,59.13. Тепляков А. Г. Портреты сибирских чекистов (1920-1953 гг.) // Возвращение памяти. Вып. 3. -

Новосибирск, 1997. С. 92,93.14. Плеханов А.М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в период новой

экономической политики. 1921-1928. - М., 2006. С. 366.15. Репина JI. П. «Новая историческая наука» и социальная история. - М., 1998. С. 263.16. Безрогое В. Г. Автобиография и социальный опыт // Социальная история. Ежегодник, 2001/2002. -

М., 2004. С. 534,535.17. Качанов Ю. JI. Базовая метафора рефлексивного жизнеописания интеллигентов, предпринимателей

и политиков: социальная идентичность и жизненные стратегии // Ю. Л. Качанов, Н. А. Шматко. Идентичность: Хрестоматия / Сост. Л. Б. Шнейдер. - М.; Воронеж, 2003. С. 149-153.

18. Хельбек И. Личность и система в контексте сталинизма: попытка переоценки исследовательских подходов // Крайности истории и крайности историков: Сб. статей. - М., 1999. С. 202.

19. Безрогов В. Г. Указ. соч. С. 540.20. Педагогическая антропология: феномен детства в воспоминаниях: Учеб.-метод. пособие / Безрогов

В. Г., Кошелева О. Е., Мещеркина Е. Ю., Нуркова В. В. - М., 2001. С. 17.21. За рамками данной статьи остались некоторые сюжетные линии в тексте его жизнеописания, а также

полностью исключена из предмета анализа неоднозначно трактуемая «признательная» информация по следственному делу «Антипартийный комитет», которая требует отдельного изучения. -А . Р.

22. Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. - М., 1999. С. 368,369.23. См.: Руус И. Контекст, аутентичность, референциальность, рефлексивность: назад к основам

автобиографии // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ / Под ред.В. Воронкова, Е. Здравомысловой. - СПб., 1997. С. 7-14; Безрогов В. Г. Указ. соч. С. 540.

24. См.: Гирц К Интерпретация культур / Пер. с англ. - М., 2004.25. См.: Страусс А., Корбин Дж. Основы качественного исследования: Обоснованная теория, процедуры

и техники / Пер. с англ. - М., 2007; Астафьева Е. Н. Указ. соч. С. 47-58,69-79.26. См.: Шалак В. И. Современный контент-анализ: Приложения в области политологии, психологии,

социологии, культурологии, экономики, рекламы. - М., 2004; http://www.vaal.ru.27. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 2. (Курсив мой. Здесь и далее при цитировании документов стиль и

орфография источников полностью сохранены. Невозможно точно определить, были ли особенности стиля и орфографии присущи автору, или делопроизводителю ОГПУ -А . РI).

28. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 55 об. (Курсив мой. -А . Р ).29. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 94.30. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 56 об.31. В тексте автор пишет «Краснодар», хотя город Екатеринодар только спустя год после переезда

семьи Синдаровских получил это название. Данную оговорку, очевидно, следует читать как знак лояльности советской власти, поскольку дату её установления в городе Синдаровский указал предельно точно. Не исключено также, что такое название появилось при перепечатывании его рукописи машинисткой ОГПУ -А . Р.

32. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 56 об. (Курсив мой.-А . Р).33. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 56,56 об. (Курсив мой.-А. Р.). Очевидно, в тексте опечатка, допущенная

машинисткой. Вероятно, Георгий писал о том, что Краснодар (в то время Екатеринодар) очищался от белых. Впрочем, не исключена и его подсознательная оговорка, как и своеобразная стилистическая формулировка. Следует также заметить, что на самом деле город был сдан белыми 4 (17) марта 1920 г., но официально введение в действие в городе советской конституции было объявлено действительно 5 марта по старому стилю. -А . Р.

407-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

34. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 56.35. Фуко М. Указ. соч. С. 346.36. См.: Тогоева О.И. Брошенная любовница, старая сводня, секретарь суда и его уголовный регистр

(Интерпретация текста или интерпретация интерпретации) // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 3 / Под ред. Ю. Л. Бессмертного, М. А. Бойцова. - М., 2000. С. 240,241.

37. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 2,55 об. (Курсив мой. -Л . Р.).38. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 2.39. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 56. (Курсив мой. -А . Р.).40. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 56.41. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 57. (Курсив мой.-А . Р).42. Рубинштейн М. М., Игнатьев В. Е. Психология, педагогика и гигиена юности. - М., 1926. С. 132.43. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 55 об., 56.44. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 2,55 об. (Курсив мой.-А . Р).45. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 57 об. (Курсив мой. -А . Р).46. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 2,56 об.47. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 57.48. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 57.49. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 57 об.50. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 2,57,57 об. (Курсив мой.-А . Р).51. ГАКК. Ф. Р-365. On. 1. Д. 746. Л. 3 об, 4; Ф. Р-890. Ои. 4. Д. 50. Л. 323-328.52. ГАКК. Ф. Р-890. Оп. 4. Д. 50. Л. 323.53. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 58-59.54. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 58 об, 59. (Курсив мой.-А . Р).55. Учитывая происхождение Синдаровского, его сетование на отсутствие книг вызывает сомнение,

которое, возможно, лишено основания по причине частых и экстренных переездов во время Гражданской войны. - А. Р.

56. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 58,58 об. (Курсив мой.-А . Р).57. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 63.58. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 58 об, 59.59. По странному «совпадению», в «контрреволюционную» организацию Синдаровского входили

преимущественно его бывшие ученики, фамилии которых честный Синдаровский назвал на самом первом допросе в ОГПУ. - А. Р.

60. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 61, 66. Синдаровский составил решебник алгебраических задач, которого на тот момент в городе не было. -А . Р.

61. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 61.62. Абельс X. Интеракция, идентификация, презентация: Введение в интерпретативную социологию. -

СПб, 1999. С. 22-26.63. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 62,63.64. Мид Дж. Интернализованные другие и самость // Американская социологическая мысль: Тексты /

Под ред. В. И. Добренькова. - М , 1996. С. 222-224.65. Абельс X. Указ. соч. С. 32-35.66. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 58. (Курсив мой.-Л. Р.).67. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 63. (Курсив мой. -А . Р).68. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 59,62. (Курсив мой.-А . Р).69. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 63, 64. (Курсив мой. - А. Р.). В свете обвинительного заключения

по делу «Антипартийный комитет», вменявшего Синдаровскому создание тайной организации по типу савинковской, этот сюжет жизнеописания (неясно, насколько он соответствовал реальности) приобретает особый смысл.-Л. Р.

jftfr---------------------------------- 408

70. АУ ФСБ К К АСД. П-71049. Л. 60,70. (Курсив мой.-А . Р).71. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 60.72. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 59,61,67,69,70. (Курсив мой. -А . Р).73. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 67,72. (Курсив мой. -А . Р.).74. Рубинштейн М. М. Юность по дневникам и автобиографическим записям. - М., 1928. С. 5. (Курсив

мой.-Л. Л).75. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 71, 72. Синдаровскому и другим фигурантам инкриминировалось

распространение античекистских листовок, посвященных 10-летию ВЧК-ОГПУ - Л. Р.76. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 69,70,71. (Курсив мой. -А . Р).77. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 60,70. (Курсив мой. -Л . Р).78. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 70,71. (Курсив мой. - Л. Р).79. Ганин А. А. Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 г. в вопросах и ответах. - М., 1927. С. 34.80. Фуко М. Указ. соч. С. 347.81. Солоневич И. Л. Россия и революция. - М., 2007. С. 58.82. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 71,72.83. Сорокин П. А. Голод как фактор: Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и

общественную жизнь. -М ., 2003. С. 81,82,94-115,159,160.84. Сорокин П. А. Указ. соч. С. 90. (Курсив П. А. Сорокина. - А. Р.).85. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 71.86. АУ ФСБ КК. АСД. П-71049. Л. 71. (Курсив мой. - Л. Р).87. Рубинштейн М. М. Психология, педагогика и гигиена юности... С. 132.88. Меромская-Колькова Ц. Ностальгия? Нет! - Тель-Авив, 1988. С. 48.89. Последние 2-3 года, предшествовавшие трагедии Синдаровского, описаны им не совсем подробно,

к тому же в явно «признательном» ключе, что послужило основанием не включать их в анализ с целью большей достоверности данных. -А . Р.

90. Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора. - М., 1996. С. 69.91. Здесь имеется в виду удачная метафора в названии книги Игала Халфина (Halfin I. From Darkness

to Light: Class, Consciousness and Salvation in Revolutionary Russia. - Pittsburgh, 2000). Однако Синдаровского от авторов анализируемых И. Халфином текстов автобиографий отличает не только социальное происхождение и партийная идентичность, но и совершенно другие обстоятельства составления жизнеописания. -А . Р.

92. Рубинштейн М. М. Юность по дневникам... С. 6.93. Кубанские контрреволюционеры // Красное студенчество. 1928. № 5. С. 37. На практике в те годы все

приговоренные к тюремному заключению на срок свыше 3 лет направлялись в лагеря ОГПУ. -А . Р.94. Архивная справка Департамента Комитета национальной безопасности Республики Казахстан по

Атырауской области от 03.04.2008 г.95. Интервью с Н. Н. Синдаровской. 10 января 2007 г.; интервью с А. Н. Синдаровским. 6 апреля 2008 г.

// Личный архив А. Ю. Рожкова. Георгия Синдаровского близкие родственники и друзья называли Ю рой.-Л. Р.

96. ГАКК. Ф. Р-890. On. 1. Д. 1913. Л. 31,31 об.97. ГАКК. Ф. Р-890. On. 1. Д. 266. Л. 33.98. Лубянка: Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и

государственной власти. Январь 1922 - декабрь 1936 / Под ред. А. Н. Яковлева. - М., 2003. С. 832,833; Тумшис М. ВЧК: Война кланов. - М., 2004. С. 467; Швик Л. Указ. соч. С. 49-53.

99. Швик Л. Указ. соч. С. 64. (Курсив мой. -А . Р.).100. Швик Л. Указ. соч. С. 65; Тепляков А. Г. Указ. соч. С. 93,94.

409------------------------------------------------------------------------------------ " З Ц ,