В книге: Роман Якобсон. Тексты,

документы, исследования. М., РГГУ, 1999,

стр. 638-648

С.Золян

(Ереван)

Языковые функции: возможные расширения модели Романа

Якобсона

Предложенное Р. О. Якобсоном описание функций языка1 занимает особое

место в современном языкознании. С одной стороны, его модель давно уже

стала хрестоматийной, с другой — постоянно отмечаются возможности ее

коррекции и расширений. Попытаемся понять внутреннюю логику,

рассматривая ее не как законченную схему, а как своего рода порождающую

модель, в которой сама схема Якобсона предстанет как допускающая

разнообразные расширения базовая структура.

Уже само обоснование этой модели не столь просто и очевидно, как это

представлено Якобсоном. Он выдвигает ее как лингвистическую

модификацию взятой из теории информации модели коммуникации:

каждому из необходимых для осуществления коммуникации факторов

соответствует некоторая функция, определяемая некоторыми особыми

признаками. Однако его дальнейшие пояснения убеждают, что это была

скорее дань наиболее распространенной в то время терминологии, а

определяющими для Якобсона были внутренняя логика языковой

организации и то, что сам Якобсон называл «языком в действии» (language

in operation). Поэтому и возникает определенное несоответствие между

взятой как иллюстрация из теории информации схемой и ее

лингвистическим описанием. В частности, неоднократно отмечается

несводимость любого речевого произведения к проявлению какой-либо

единичной функции, что, в принципе, ставит под сомнение адекватность

самой схемы. Но это несоответствие преодолевается благодаря тому, что

1 Jakobson R. Linguistics and Poetics / Style in Language /Ed by Th. Sebeok. Cambridge, Mass.,

1960; цитаты с указанием страниц (см. далее в тексте) даются по сокращенному русскому

переводу: Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 193–230.

языковая функция описывается в духе опоязовской традиции, как не

отменяющее другие функции преобладание доминантной: «Различия между

сообщениями заключаются не в монопольном проявлении какой-либо

функции, а в их различной иерархии» (с. 198)2. И, скорее, не схема

коммуникации, а именно концепция доминанты, эта постоянная тема

многочисленных и разновременных обращений Якобсона к проблеме

соотношения языка и поэзии, оказалась определяющей и при описании

языковых функций.

Определенный дисбаланс создается и из-за относительно частнoго

характера основной проблемы (особенности поэтической функции) и

глобального характера проблемы, оставшейся на периферии (сама система

функций языка). Хотя прямо это и не утверждается, но совершенно

очевидно, что референтная функция рассматривается Якобсоном не только

как важнейшая, но еще и как немаркированный член в системе функций.

Поэтому ее и только ее описание практически отсутствует, тогда как другие

функции описываются через указание на то, что отличает их от референтной.

Предполагается, что мы как бы знаем, как функционирует язык при

установке на сообщение, и поэтому достаточно зафиксировать лишь те

смещения, которые возникают при иных модусах коммуникации. Поскольку

же в основном описывается поэтическая функция, то референтная функция

по сути предстает как не-поэтическая: по тому, какими параметрами

характеризует Якобсон поэтическую функцию, можно реконструировать,

какой является не обладающая этими параметрами референтная.

Поэтическая функция противопоставляется референтной по различным

2 Ср: «Соотнесенность каждого фактора с другими есть его функция по отношению ко

всей системе. Совершенно ясно, что каждая литературная система образуется не мирным

взаимодействием всех факторов, но главенством, выдвинутостью одного (или группы),

функционально подчиняющего и окрашивающего остальные. Такой фактор носит уже

привившееся в русской научной литературе понятие доминанты. Это не значит, однако,

что подчиненные факторы не важны и их можно оставить без внимания. Напротив, этой

подчиненностью, этим преображением всех факторов со стороны главного и сказывается

действие главного фактора, доминанты» — Ю.Н.Тынянов. Ода как ораторский жанр. (см.:

Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977). В специально посвященной

проблеме доминанты статье 1935 г. Якобсон путем косвенной цитации отсылает именно к

тыняновским работам: «Доминанта — это важнейшее и наиболее разработанное понятие

теории русского формализма. Ее можно определить как фокусирующий компонент

произведения искусства: доминанта управляет остальными компонентами, определяет и

трансформирует их. Именно она обеспечивает целостность структуры (Р.Якобсон.

Доминанта. Цит. по: Якобсон Р.О. Язык и бессознательное. М., 1996. С. 119).

основаниям, между которыми также есть определенная иерархия:

существует параметр-доминанта, предопределяющая различия по всем

остальным параметрам. «Каков же эмпирический лингвистический критерий

поэтической функции? Точнее, каков необходимый признак, внутренне

присущий любому поэтическому произведению?» (с. 203) — и как таковой

выделяется главная, по Якобсону, особенность формальной организации

поэтического произведения, из которой выводятся все остальные. Это —

знаменитая формулировка: «Поэтическая функция проецирует принцип

эквивалентности с оси селекции на ось комбинации» (с. 204), которая

подчас не совсем точно цитируется как единственная характеристика

поэтической функции, а не ее главный критерий.

Таким образом, предполагается, что при референтной функции принцип

эквивалентности — главный принцип, организующий ось селекции, тогда

как на оси комбинации действует принцип смежности3, а при поэтической

функции эквивалентность главенствует на обеих осях. Правда, Якобсон не

прослеживает «поведение» этих принципов при реализации других функций:

например, напрашивается некий тип речи, в котором «принцип смежности

проецируется на ось селекции»4. Между тем, даже при рассмотрении

поэтической речи композиционная организация текста может быть описана

как результат взаимодействия этих обоих принципов: «якобсоновского»,

предполагающего подобие сегментов, и «нарративного», предполагающего

их обязательное различие. И если многократно рассматриваемые Якобсоном

случаи параллелизма есть убедительный пример «наложения (текстуального)

3 Наиболее обстоятельно эта концепция языка изложена Р. Якобсоном и М. Халле в статье

«Два аспекта языка и два типа афатических нарушений» (см.: Теория метафоры. М., 1990.

С. 110–132).

4 Возможность такого языка в самом деле рассматривается Якобсоном, но лишь как

афатическое явление: «…для афатика с нарушенной субституцией и незатронутой

контекстной композицией операции, предполагающие подобие, подчиняются операциям,

основанным на смежности …> Подобные случаи метонимии можно характеризовать как

проекции с оси обиходного контекста на ось субституции и селекции: один знак, который

обычно встречается вместе с другим знаком, может быть употреблен вместо этого

последнего. Если способность к селекции серьезно нарушена, а способность

комбинирования сохранена хотя бы частично, то общее языковое поведение определяется

именно смежностью, почему мы и можем назвать этот тип афазии нарушением

отношения подобия» (Якобсон Р.О. Два аспекта языка… С. 120–122). При этом

указывается и на подобные явления в искусстве: это русский героический эпос, так

называемое «реалистическое» направление», кубизм в живописи, фильмы Д. У. Гриффита

и даже проза в целом (Там же, с. 127–130).

сходства на (языковую) смежность», то поэтический повтор удобнее

рассматривать как результат противоположной трансформации5.

Тем не менее для Якобсона указанный принцип был наиболее важной

характеристикой поэтического произведения, все остальные выводились

именно из него. Так, утверждается ее воздействие даже на характер

языкового знака: «В референтивном (коммуникативном) языке связь между

означающим и означаемым основывается главным образом на их

кодифицированной смежности, что часто обозначают сбивающим с толку

выражением “произвольность словесного знака”. Важность связи

“звучание — значение” вытекает из наложения сходства на смежность.

Звуковой символизм — это, несомненно, объективное отношение» (с. 223).

(Но вместе с тем ранее заявлялось, что поэтическая функция «усиливая

осязаемость знаков, углубляет фундаментальную дихотомию между знаками

и предметами» — с. 203). Не только структура поэтического знака, но и

семантическая организация поэзии в целом описывается исходя из этого

принципа: «Сходство, наложенное на смежность, придает поэзии ее насквозь

символичный характер, ее полисемантичность» (с. 220); последнее же, в

свою очередь, предопределяет семантические и прагматические особенности

поэзии (см. ниже).

Думаем, что столь же эффектно прозвучала бы и противоположная

формулировка: «Смежность, наложенная на сходство, придает поэзии ее

полисемантичность», — в потверждение которой можно было бы указать на

нетождественность самому себе поэтического повтора, деривацию новых

символических значений, принципы организации сюжета, в особенности,

эпического, возможность различных интерпретаций одного и того же текста

и т. п. Как нам представляется, оба случая имеют более простое

объяснение — это неизбежный результат контекстуальной автономизации

текста6, но в данном случае важнее подчеркнуть относительную

независимость формальных и семантических критериев.

Что же касается важнейшего семантического критерия — проблемы

5 Подробнее обоснование такому подходу предложено нами в: Золян С. О принципах

композиционной организации поэтического текста / Проблемы структурной лингвистики

1983. М., 1986.

6 Ср: «The opportunity for the multiple readings is the dialectical counterpart of the semantic au-

tonomy of the text» (Ricoeur R. Interpretation Theory: Discourse and the Surplus of Meaning.

Fort Worth, Texas, 1976. P. 32) — многозначность текста может не зависеть от его

формальной организации, а определяться отсутствием зависимости от конкретного

коммуникативного контекста.

истинности/внеистинности поэтических высказываний, — то он никак не

связан с описываемым Якобсоном принципом формальной организации

текста. Примечательно, что в рассматриваемой статье (в отличие, скажем, от

«Что есть поэзия?») он приводится лишь попутно. Правда, как критерий

истинностное значение привлекается при разграничении других,

референтной и конативной функций; реализующие первую функцию

дискурсы обладают истинностным значением, тогда как реализующие

конативную функцию — нет. Применительно к поэтическому сообщению

это положение формулируется опосредованно: «В потенции любое

поэтическое сообщение — это как бы квазикосвенная речь, и ему присущи

все те специфические и сложные проблемы, которые ставит перед

лингвистом “речь в речи”» (а из этих проблем важнейшая — это

поставленная еще Г. Фреге: об отсутствии у косвенных высказываний

истинностного значения и референции, причем в качестве примера Фреге

приводил именно поэтические высказывания). Но при этом, характеризуя

поэтическую функцию, Якобсон неожиданно для общей направленности

опоязовской и структуралистской традиции, по сути, дезавуирует положение

о внеистинности поэтических высказываний: «Главенствование поэтической

функции над референтной не уничтожает саму референцию, но делает ее

неоднозначной».

Это, сделанное мимоходом, замечание не вызвало никакой реакции, между

тем оно открывало новые перспективы как перед поэтической, так и

лингвистической семантикой. Оно провоцирует вопросы, ответа на которые

нет и сейчас: 1) значит ли это, что неоднозначная референция —

необходимая характеристика проявления «главенствования поэтической

функции над референтной», что, конечно же, сомнительно; 2) что значит и

как проявляется референтная неоднозначность вообще и в частности — в

поэзии (крайне соблазнительно провозгласить Якобсона предтечей

приложения к языку семантики возможных миров, но весьма маловероятно,

что он имел в виду именно это); 3) следует ли понимать это как допущение

множественности реальностей (миров референции); 4) или же как

невозможность определить истинностное значение высказывания; или же 5)

этот критерий нерелеватен. Показателен пример Якобсона: «расщепленность

референции <…> отчетливо выражается в преамбулах к сказкам различных

народов, напр…“Это было и не было”», — оставляющий место для

различных интерпретаций. Как видим, намечено весьма перспективное

продолжение, которое, однако, осталось нереализованным. Во всяком

случае, очевидно, что хотя Якобсон и говорит о «двойном смысле

сообщения», референтная неоднозначность для него вовсе не сводится к

лексической или даже текстуальной многозначности, как у В.Эмпсона,

несмотря на то, что как источник цитируется именно его «Seven types of

ambiguity».

При отрицательном ответе на первый вопрос и различных вариантах

ответов на остальные возникает иная классификация функций, при которой

сама поэтическая функция предстает как модальное и формальное

расширение языка. К такому выводу подводит и то интересное и несколько

неожиданное привлечение прагматического критерия, которое

предвосхищает появившиеся только в конце 70-х исследования по

поэтической прагматике: «Не только сообщение, но и его адресат и адресант

становятся неоднозначными. Наряду с автором и читателем в поэзии

выступает “я” лирического героя или фиктивного рассказчика, а также “вы”

или “ты” предполагаемого адресата драматических монологов, мольбы или

посланий <…> Двойному смыслу сообщения соответствует расщепленность

адресата и адресанта».

Таким образом, выделяя поэтическую функцию и описывая то, что

отличает ее от референтной, Якобсон использует три ряда факторов, причем

между ними устанавливается следующая иерархия: формальная организация

текста приводит к его семантической неоднозначности, что, в свою очередь,

приводит к референтной и контекстно-прагматической

(прагмасемантической) неоднозначности или «расщепленности». Однако

принципиально невозможно определить, какой из этих признаков

необходим/достаточен для реализации поэтической функции? Правомернее

было бы говорить о взаимосвязанной, но тем не менее свободной

комбинации параметров. Недоказуемо, что, скажем, «наложение сходства на

смежность» приводит к «расщепленности» референции. При этом, описывая

поэтическую функцию как маркированную, а языковую — как

немаркированную, Якобсон приписывает первой такие характеристики

(референтная неоднозначность, расщепленность коммуникации и т. п.),

которыми могут обладать сообщения, не содержащие и намека на

поэтическую функцию. Вполне естественно было бы распространить

подобный подход и на другие сферы языковой деятельности и рассмотреть

проявления возможной «расщепленности» канала, метаязыка, сообщения и

т. п. Это позволит выделять различные типы языковой коммуникации,

которые, согласно схеме Якобсона, должны были бы быть отнесены к сфере

действия референтной функции. Например, это маскирующийся под

референтный политический дискурс, где, по словам Р.Барта, «задача письма

состоит в том, чтобы в один прием соединить реальность фактов с

идеальностью целей»7, с его скрытой установкой на контекст — мир-в

будущем-каким он должен быть. Или же исторический дискурс, по ряду

параметров отличающийся от повествовательного дискурса: его

референция — это мир-в прошлом-описываемый-в настоящем, в результате

чего также имеет место модальное смещение (случайное выступает как

неизбежное и др.)8.

Рассмотрение тех же функций, но в модальной перспективе позволит

выделить новые типы семантических отношений, которые шире, чем только

формальные признаки семантической организации. Так, сама схема

коммуникации сразу же дополняется такими весьма существенными и для

описания поэтической функции модальными конструктами, как референция

к возможным и даже невозможным мирам/контекстам, семантическая

зависимость от возможных/невозможных контекстов, описание адресата,

который долженствует быть или же установка на канал, который еще не

существует, и сообщение, отсылающее к возможному контексту. Основания

для выделения подобных типов дискурсов могут быть различными: это не

только наличие/отсутствие истинностного значения, но и

модальное/немодальное, референтное/нереферентное употребление языка,

релевантность/нерелевантность истинностного значения.

В первую очередь, такой подход можно распространить на наиболее

подробно описанную Якобсоном поэтическую функцию. Очевидно, что

поэтическая функция — не столько направленность на обслуживание

некоторого звена коммуникации, сколько последовательная и

всеобъемлющая трансформация языка, осуществляемая в различных

направлениях. Поэтому для ее выявления, проявления и описания

используют многофакторные критерии. У Якобсона, по сути, нет ответа,

какой из трех выделенных им признаков является необходимым и

достаточным для диагностики поэтической функции (хотя он и выделяет

формальный признак, но трактует его настолько широко, что любое

высказывание может трактоваться как поэтическое — что, в принципе,

верно, но приводит к иной классификации функций). Считаем более

адекватным рассматривать функцию не как подавляющую другие параметры

доминанту, а как допускающий варьирование комплекс разнородных

факторов, которому соответствовали бы различные типы дискурсов. Сами по 7 Барт Р. Нулевая степень письма / Барт Р. Семиотика. М., 1983. С. 315.

8 Подробнее см.: Успенский Б.А. История и семиотика / Труды по знаковым системам.

Вып. XXII. Тарту, 1988. С. 66–84; Лотман Ю.М. Культура и взрыв. Таллинн, 1993.

себе не являются достаточными ни семантический критерий, ни формальная

организация (ср., с одной стороны, медицинский трактат в стихах, с

другой — политическую утопию)9, определяющей является соотнесенность

формальной организации с (прагма)семантической и, соответственно,

соотнесенность формальных и (прагма)семантических критериев.

Речь идет не об отключении каких-либо общеязыковых функций или же

об их неполном, подавляемом «доминантной» установкой проявлении, а,

напротив, об их модальном расширении и комплексной актуализации. В

поэзии реализуются допускаемые возможные состояния языковой системы,

при которых максимально актуализируются внутренние ресурсы языка.

Коммуникация и референция в поэзии также приобретают модальный

характер, связывая языковые выражения со множеством возможных миров и

контекстов.

Аналогичный подход можно распространить и на метаязыковую функцию.

Само ее выделение содержит некоторое противоречие. Эта функция

описывает язык (код), следовательно, и все модусы употребления языка.

Якобсон отмечает определенное подобие между поэтической и

метаязыковой функцией, но оценивает их как принципиально различные по

принципу организации: «…метаязык также использует эквивалентные

единицы при образовании последовательностей, когда синонимичные

выражения комбинируются в предложения, утверждающие равенство: А=A.

Однако поэзия и метаязык диаметрально противоположны друг другу: в

метаязыке последовательность используется для построения равенств, тогда

как в поэзии равенство используется для построения последовательностей»

(с. 204). Представляется, что соотнесенность между этими функциями

глубже. Обе они — разнонаправленные глобальные трансформации языка, в

терминологии Л.Ельмслева, это надстраиваемые над языком коннотативные

семиотики и метасемиотики10

.

Так можно объяснить и терминологическую непоследовательность

Якобсона — в различных работах поэтическая функция определяется как

установка не только на сообщение, но и на выражение11

. А вторичные

9 Примечательно, что сам Р.Якобсон в качестве примеров проявления не-поэтических

функций приводит цитаты из художественных произведений — будучи перенесенными в

контекст его статьи, они перестают выступать как поэтические.

10 Ельмслев Л. Пролегомены… / Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960. С. 369.

11 Ср.: «…поэзия, которая есть не что иное, как высказывание с установкой на выражение,

управляется <…> имманентными законами; функция коммуникативная, присущая как

языку практическому, так и языку эмоциональному, здесь сводится к минимуму. <…>

моделирующие системы можно определить как сообщения, в которых

естественный язык служит метаязыком для надстраиваемой над языком

коннотативной системы как минимум 2-го порядка. Так, идея Ельмслева о

многоступенчатых коннотативных/метаязыковых семиотиках помогает

переформулировать якобсоновское определение, при котором поэтическая и

метаязыковая функции предстают как взаимосвязанные: установка на код

(метаязыковая функция) есть установка на выражение, репрезентацией кода

является сообщение, интерпретирующее сам код. Интерпретация, или

толкование, — это и установление подобия (соответствия) между

различными кодами, что, согласно самому Якобсону, есть метаязыковая

операция12

.

Насколько подобное расширение модели (по крайней мере, для

поэтической и метаязыковой функций) согласуется с идеями ее создателя?

Как мы могли убедиться, при описании поэтической функции Якобсон

уходит от представленного вначале главным критерия выделения функций,

понимаемого как преимущественная направленность на обслуживание

некоторого участка в коммуникативной цепи. Но при этом он сохраняет

верность доминантному подходу, хотя и за счет весьма значительных

теоретических уступок и постоянно оговаривая, что не все в поэзии есть

реализация поэтической функции, а поэтическая функция может

реализоваться и вне поэзии. Однако вместе с тем у самого Якобсона, как

дополнение к основной схеме, вырисовывается и иная, чем опоязовская,

схема доминирующего фактора, система функций: это не усиление одного и

ослабление остальных факторов, а одновременная актуализация

разнородных и относительно независимых друг от друга параметров. Такое

понимание было предложено самим Якобсоном и примерно в те же годы, но

по другому поводу: «Поскольку каждое из обсуждаемых отношений

(сходство и смежность) может проявляться на любом языковом уровне —

морфемном, лексическом, синтаксическом и фразеологическом — и в любом

из двух аспектов, тем самым создается впечатляющий диапазон

разнообразных конфигураций. При этом может доминировать любой из двух

поэзия есть оформление самоценного, “самовитого”, как говорит Хлебников, слова.

Поэзия есть язык в его эстетической функции». Якобсон Р.О. Новейшая русская поэзия /

Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М., 1987. С. 275.

12 Ср.: «Интерпретация одного языкового знака посредством других, в ряде отношений

однородных знаков того же языка представляет собой метаязыковую операцию». Якобсон

Р.О. Два аспекта языка… С. 119

гравитационных полюсов»13

. Но при обсуждении функций языка этот подход

дан лишь как дополнение к основной теме, при рассмотрении жанров —

отличия между ними описываются как усиление вторичной функции:

«Наряду с поэтической функцией, которая является доминирующей, в поэзии

используются и другие речевые функции, причем особенности различных

жанров поэзии обусловливают различную степень использования этих

других функций. Эпическая поэзия, сосредоточенная на третьем лице, в

большей степени опирается на коммуникативную функцию языка;

лирическая поэзия, направленная на первое лицо, тесно связана с

экспрессивной функцией, “поэзия второго лица” пропитана апеллятивной

функцией: она либо умоляет, либо поучает, — в зависимости от того, кто

кому подчинен» (с. 203). Таким образом, описывая уже не «поэзию вообще»,

а ее конкретные проявления, Якобсон предлагает некоторую систему

идеальных типов и их комбинаций, порождающих типологически

различающиеся дискурсы.

Наконец, Якобсон предусматривает возможность выведения новых

функций — путем совмещения как самих базисных функций, так и основных

критериев их выделения (хотя это опять дано как маргиналии). Как пример

приводится магическая: «Из этой триады функций можно легко вывести

некоторые добавочные функции. Так, магическая, заклинательная

функция — это как бы превращение отсутствующего или неодушевленного

“третьего лица” в адресата сообщения» (с. 200). Показательны и оговорка

«как бы», и разнопризнаковый характер совмещения, и легкость введения

новой функции. Можно продолжить — почему бы не предусмотреть и не

рассмотреть как пример совмещенной функции «превращение

отсутствующего или неодушевленного третьего лица» не только в адресата,

но и в отправителя сообщения? Подобные случаи можно найти и в поэзии

(«Все куплю», — сказало злато. «Все возьму», — сказал булат), и в текстах, в

которых выражает себя власть и ее институты: «Мы, народ», «Мы,

Объединенные Нации». В подобных выражениях установкой является

именно деперсонификация реальных адресатов, лиц-носителей власти,

власть стремится выразить себя в квазиодушевленном субъекте. На эту

функцию может настраиваться функция уже третьего порядка —

узурпирующая, когда одушевленный адресант говорит от лица

неодушевленного Левиафана (народа, государства — ср. «Наш народ не

потерпит = Я, Имярек, не потреплю»). Связь политического действа и

13

Два аспекта языка… С. 127.

ритуала проявляется как возможность трансформации магической функции в

левиафановскую. Как видим, и в этом случае вполне возможна

«расщепленность адресата/адресанта», но без какого-либо поэтического

эффекта.

Обобщим сказанное. Наиболее важным в концепции Якобсона

представляется то, что он переориентировал само понятие языковой

функции — это не интенция говорящего/слушающего, а набор сущностных

признаков, характеризующих различные типы языкового семиозиса и

являющихся результатом внутренней трансформации языка. Типы функций

сводятся к типам дискурса.

Однако выделение основных функций не должно основываться на

эмпирических данных (самих дискурсах), а исходить из системных

характеристик языка (у Бюлера — это система личных местоимений,

адресат, адресант, тема; у Якобсона — схема коммуникации, а не только

монадический говорящий, творящий и мир и адресата, почему его система

предпочтительнее). Но основные функции есть только идеализация, на

основе трансформации самой исходной схемы возможны расширения,

описывающие семиотически различающиеся дискурсы. Введя седьмую

функцию (магическую), сам Якобсон допустил возможность рассмотреть

шесть основных как базисный алфавит, что позволяет переходить от

перечисления функций к их исчислению. К этому можно добавить — как

исходные, так и производные функции характеризуется не жестко

закрепленным набором признаков, особенности семантики соотнесены, но

не полностью детерминированы формальной организацией (и наоборот).

Одни и те же семантические и формальные признаки, но в различных

комбинациях могут проявляться в типологически различных дискурсах. Они,

как и дискурсы внутри корпуса художественной литературы, имеют

многофакторную природу, исключающую наличие единственного

закрепленного и однозначно сигнализирующего доминантного признака.

Модель Якобсона допускает расширения и ревизии и может быть

рассмотрена как порождающая модель — частично в строгом, частично не в

строгом смысле.

В лингвистике 60-х наибольший интерес вызывала формальная

организация текста. Естественно, что именно эти аспекты привлекли

наибольшее внимание как самого Якобсона, так и обращавшихся к его

теории. Но вместе с тем, пусть и не столь акцентированно, она содержит

также семантические и прагматические аспекты, которые сегодня вызывают

больший интерес. Сам подход не меняется; меняется доминанта, причем с

определенным сдвигом и того, как понимается доминанта14

. На наш взгляд,

мы лишь актуализовали то, что содержалось в концепции самого Якобсона,

но носило характер маргиналий к основной теме… Вполне в духе теории

литературной эволюции ОПОЯЗа.

14

Мы попытались проследить этот процесс нa материале полемики между Р.О. Якобсоном и

В.В.Виноградовым в : С.Т.Золян, О стиле лингвистической теории: Р.О. Якобсон и В.В.Виноградов о

поэтической функции языка. // Вопросы языкознания, 2009, N.1