Джек ЛондонМартин Иден

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6599211

Аннотация«…Вперевалку, широко расставляя ноги, словно пол

под ним опускался и поднимался на морской волне,он пошел за своим спутником. Огромные комнаты,казалось, были слишком тесны для его размашистойпоходки, – он все время боялся запенить плечомза дверь или смахнуть какую-нибудь безделушку скамина. Он лавировал между различными предметами,преувеличивая опасность, существовавшую больше вего воображении. Между роялем и столом, заваленнымкнигами, могло свободно пройти шесть человек, но онотважился на это лишь с замиранием сердца. Его тяжелыеруки беспомощно болтались, он не знал, что с нимиделать. И когда вдруг ему отчетливо представилось, чтоон вот-вот заденет книги на столе, он, как испуганный конь,прянул в сторону и едва не повалил табурет у рояля.Он смотрел на своего уверенно шагавшего спутникаи впервые в жизни думал о том, как неуклюжа егособственная походка и как она отличается от походкидругих людей. На мгновение его обожгло стыдом от этоймысли…»

СодержаниеГлава 1 5Глава 2 24Глава 3 41Глава 4 54Глава 5 62Глава 6 72Глава 7 85Глава 8 101Глава 9 115Глава 10 130Глава 11 141Глава 12 154Глава 13 163Глава 14 181Глава 15 201Глава 16 214Глава 17 228Глава 18 239Глава 19 246Глава 20 258Глава 21 270Глава 22 280Глава 23 292

Глава 24 302Глава 25 317Глава 26 332Глава 27 350Глава 28 373Глава 29 383Глава 30 402Глава 31 417Глава 32 432Глава 33 442Глава 34 453Глава 35 464Глава 36 472Глава 37 485Глава 38 500Глава 39 508Глава 40 521Глава 41 533Глава 42 544Глава 43 559Глава 44 575Глава 45 589Глава 46 612

Джек ЛондонМартин Иден

Глава 1

Шедший впереди отомкнул дверь французским

ключом и вошел. За ним вошел молодой парень, ко-торый при этом неловко сдернул кепку с головы. Нанем была простая грубая одежда, пахнувшая морем;в просторном холле он как-то сразу оказался не на ме-сте. Он не знал, что делать со своей кепкой, и собрал-ся уже запихнуть ее в карман, но в это время спут-ник взял кепку у него из рук и сделал это так просто иестественно, что неуклюжий парень был тронут. «Онпонимает, – пронеслось у него в голове, – он меня невыдаст».

Вперевалку, широко расставляя ноги, словно полпод ним опускался и поднимался на морской волне,он пошел за своим спутником. Огромные комнаты, ка-залось, были слишком тесны для его размашистойпоходки, – он все время боялся зацепить плечом задверь или смахнуть какую-нибудь безделушку с ка-мина. Он лавировал между различными предметами,преувеличивая опасность, существовавшую больше

в его воображении. Между роялем и столом, завален-ным книгами, могло свободно пройти шесть человек,но он отважился на это лишь с замиранием сердца.Его тяжелые руки беспомощно болтались, он не знал,что с ними делать. И когда вдруг ему отчетливо пред-ставилось, что он вот-вот заденет книги на столе, он,как испуганный конь, отпрянул в сторону и едва не по-валил табурет у рояля. Он смотрел на своего, уверен-но шагавшего спутника, и впервые в жизни подумало том, как неуклюжа его собственная походка, и какона отличается от походки других людей. На мгнове-ние его обожгло стыдом от этой мысли.

Капли пота выступили у него на лбу, и, остановив-шись, он вытер свое бронзовое лицо носовым плат-ком.

– Артур, дружище, погодите немножко, – сказал он,пытаясь шутливым тоном замаскировать свое смуще-ние. – Слишком уж для меня много на первый раз.Дайте собраться с духом. Вы ведь знаете, я не хотел,да и вашим-то, едва ли, так уж не терпится на меняпосмотреть.

– Пустяки! – последовал успокоительный ответ. –Вам нечего бояться нас. Мы люди простые… Эге! Мнеписьмо, я вижу!

Артур подошел к столу, вскрыл конверт и начал чи-тать, давая гостю возможность прийти в себя. И гость

это понял и оценил. Он был очень чуток и восприим-чив, и несмотря на внешнюю растерянность, в немуже шел процесс приспособления к новой обстанов-ке. Он вытер лоб и посмотрел кругом более спокой-но, хотя в глазах еще оставалась тревога, как у ди-кого животного, опасающегося западни. Он был окру-жен неизвестным, он боялся того, что могло произой-ти, он не знал, что ему делать, понимая, что держит-ся нескладно и что, вероятно, нескладность эта про-является не только в походке и жестах. Он был чрез-вычайно чувствителен, невероятно самолюбив, и лу-кавый взгляд, который украдкой бросил на него Ар-тур поверх письма, поразил его, как удар кинжала. Онпоймал его взгляд, но не подал виду, так как многомууже успел научиться, и прежде всего дисциплине. Од-нако этот удар кинжала ранил его гордость. Он выру-гал себя за то, что пришел, но тут же решил, что разуж пришел, то выдержит все до конца. Лицо его при-няло суровое выражение, и в глазах сверкнул огонек.Он огляделся теперь более уверенно, стараясь запе-чатлеть в своем мозгу все детали окружающей обста-новки. Ничто не ускользнуло от его широко раскрытыхглаз. И по мере того как он глядел на эти красивыевещи, сердитый огонь в его глазах угасал, сменяясьтеплым блеском. Он всегда живо откликался на кра-соту, а здесь было на что откликнуться.

Его внимание привлекла картина на стене, напи-санная масляными красками. Могучий вал разбивал-ся о выступающий из воды утес; низкие грозовые об-лака покрывали небо, а по бушующим волнам, осве-щенная пламенем заката, неслась маленькая шхуна,сильно накренившись, так что вся ее палуба была от-крыта взгляду. Это было красиво, а красота неодоли-мо влекла его. Он забыл о своей неуклюжей походке иподошел к картине вплотную. Красоты как не бывало.Он с недоумением взирал на то, что теперь казалосьгрубой мазней. Затем он отошел. И тотчас же карти-на снова стала прекрасной. «Картина с фокусом», –подумал он, отворачиваясь, и среди новых нахлынув-ших впечатлений успел почувствовать негодование,что столько красоты принесено в жертву ради глупогофокуса. Он не имел понятия о живописи. До сих порон видал лишь литографии, которые были одинаковогладки и отчетливы вблизи и издали. Правда, в витри-нах магазинов он видел картины, написанные краска-ми, но стекло не позволяло разглядеть их как следует.

Он оглянулся на своего друга, читавшего письмо,и увидел на столе книги. Его глаза загорелись жад-ностью, как у голодного при виде пищи. Он неволь-но шагнул к столу, все так же вперевалку, и начал сволнением перебирать книги. Он глядел на заглавия иимена авторов, читал отдельные фразы в тексте, лас-

кал книги глазами и руками и вдруг узнал книгу, кото-рую недавно читал. Но, кроме этой одной книги, вседругие были ему совершенно неизвестны, так же каки их авторы. Ему попался томик Суинберна, и он сталчитать, забыв, где находится; лицо его разгорелось.Дважды он закрывал книгу, чтобы посмотреть имя ав-тора, указательным пальцем заложив страницу. Суин-берн! Он запомнит имя. У этого Суинберна были, вид-но, острые глаза, он умел видеть очертания и крас-ки. Но кто он такой? Умер он лет сто тому назад, какбольшинство поэтов, или жив и еще пишет? Он пере-вернул заглавную страницу. Да, он написал и другиекниги. Ладно, завтра же утром он пойдет в публичнуюбиблиотеку и попробует достать что-нибудь из сочи-нений этого Суинберна.

Он так увлекся чтением, что не заметил, как в ком-нату вошла молодая женщина. Его заставил опом-ниться голос Артура, сказавшего вдруг:

– Руфь! Это мистер Иден.Книга захлопнулась, и, прежде чем повернуться, он

весь задрожал от нового, еще неизведанного ощуще-ния, которое в нем вызвал не приход девушки, а сло-ва ее брата. В его мускулистом теле жила обострен-ная чувствительность. Под малейшим воздействиемвнешнего мира его чувства и мысли вспыхивали и иг-рали, как пламя. Он был необычайно восприимчив и

отзывчив, а его пылкое воображение все время ра-ботало, устанавливая взаимоотношения между веща-ми, сходство и различие. Слова «мистер Иден» – вотчто заставило его вздрогнуть.

Он, которого всю жизнь звали «Иден», или «МартинИден», или просто «Мартин», – вдруг «мистер». «Это,что-нибудь да значит», – отметил он про себя. Его умвнезапно превратился в огромную камеру-обскуру, иперед ним бесконечной вереницей пронеслись раз-ные картины его жизни: кочегарки, трюмы, доки, при-стани, тюрьмы и трактиры, больницы и мрачные тру-щобы; все это нанизалось на один стержень – формуобращения, к которой он там привык.

Он обернулся и увидел девушку. Беспорядочныевидения, возникшие в его памяти, сразу исчезли. Этобыло бледное, воздушное создание с большими го-лубыми одухотворенными глазами, с массой золотыхволос. Он не знал, как она одета, – знал лишь, чтонаряд на ней такой же чудесный, как и она сама. Онмысленно сравнивал ее с бледнозолотистым цветкомна тонком стебле. Нет, скорей она дух, божество, боги-ня, – такая возвышенная красота не может быть зем-ной. Или в самом деле правду говорят книги, и в дру-гих, высших кругах общества много таких, как она?Вот ее бы воспеть этому Суинберну. Может быть, он идумал о ком-нибудь, похожем на нее, когда описывал

Изольду в книге, которая лежит там, на столе. Вся этасмена мыслей, видений и чувств заняла одно мгно-вение. Внешние события шли своей чередой, без пе-рерывов. Руфь протянула ему руку, и он заметил, какпрямо смотрела она ему в глаза во время крепкого,совсем мужского рукопожатия. Женщины, которых онзнавал, не так пожимали руку. Они вообще редко здо-ровались за руку. Его снова захлестнул целый потокпестрых картин, воспоминаний о том, как он знако-мился с разными женщинами. Но он откинул все этивоспоминания и смотрел на нее. Такой он еще никогдане видел. Женщины, которых он знавал. Немедленнорядом с ней выстроились «те» женщины. В течениесекунды, показавшейся вечностью, он словно стоялпосреди портретной галереи, в которой она занималацентральное место, а вокруг теснились женщины, ко-торых надо было оцепить, окинув беглым взглядом,и сопоставить с нею. Он увидел худые, болезненныелица фабричных работниц и задорных девчонок с го-родской окраины; увидел скотниц с огромных ското-водческих ранчо и смуглых, курящих сигары житель-ниц Старой Мексики. Потом замелькали похожие накукол японки, семенящие на деревянных подошвах,женщины Евразии с тонкими чертами лица, уже от-меченные признаками вырождения; за ними пышно-телые женщины островов Великого океана, темноко-

жие и украшенные цветами. И, наконец, всех оттесни-ла чудовищная, кошмарная толпа – растрепанные по-таскухи с панелей Уайтчэпела, пропитанные джиномведьмы из темных притонов, целая вереница исчадийада, грязных и развратных, жалкие подобия женщин,подстерегающие моряков на стоянках, эти отбросыпортов, пена и накипь человеческого котла.

– Садитесь, мистер Иден, – сказала девушка. – Мнетак хотелось познакомиться с вами, после того, чтонам рассказал Артур. Это был такой смелый поступок.

Он отрицательно покачал головой и пробормотал,что все это сущий вздор, что всякий поступил бы также на его месте. Она заметила, что рука, которуюон ей подал, покрыта свежими, заживающими ссади-нами; посмотрела на другую руку и увидела то жесамое. Потом, скользя быстрым критическим взгля-дом, она заметила шрам у него на щеке, другой налбу, под самыми волосами, и, наконец, третий, исче-завший за крахмальным воротничком. Она подавилаулыбку, увидав красную полоску, натертую воротнич-ком на его бронзовой шее. Он, видно, не привык но-сить воротнички. Ее женский глаз отметил и дурной,мешковатый покрой его костюма, складки у плеч, мор-щины на рукавах, под которыми обрисовывались мо-гучие бицепсы.

Повторяя, что в его поступке нет ничего особенно-

го, он повиновался ей и шагнул к креслу. При этом онуспел полюбоваться той непринужденной грацией, скоторой села она, и смутился еще больше, предста-вив себе свою нескладную фигуру. Все это было новодля него. Ни разу в жизни не задумывался он над во-просом, ловок он или неуклюж. Ему никогда в головуне приходило смотреть на себя с этой точки зрения.Он осторожно присел на край кресла, не зная, кудадеть свои руки. Как он их ни клал, они все время ме-шали ему, а тут еще Артур вышел из комнаты, и Мар-тин Иден с невольной тоской посмотрел ему вслед.Оставшись в комнате наедине с этим бледным духомв женском облике, он окончательно растерялся. Тутне было ни стойки, где можно спросить вина, ни маль-чишки, которого можно послать за пивом, чтобы припомощи этих располагающих к общению напитков за-вести дружескую беседу.

– У вас шрам на шее, мистер Иден, – сказала де-вушка. – Откуда он? Наверно, это было какое-нибудьнеобычайное приключение?

– Мексиканец меня хватил ножом, мисс, – отвечалон, проведя языком по губам и кашлянув, чтобы про-чистить горло, – была потасовка. А потом, когда я вы-рвал у него нож, он хотел мне нос откусить.

Он сказал это совершенно просто, а перед его гла-зами возникла картина душной звездной ночи в Сали-

на-Круц; белая полоса берега, огни груженных саха-ром пароходов, голоса пьяных матросов в отдалении,толкотня грузчиков, искаженное яростью лицо мекси-канца, звериный блеск его глаз при звездном свете,холод стали на шее, струя крови, толпа и крики, дватела, его и мексиканца, сплетенные вместе и катаю-щиеся на песке, и мелодичный звон гитары где-то вда-ли. Так это было, и, вздрогнув при одном воспомина-нии, он подумал о том, сумел ли бы изобразить все этона полотне тот, кто написал картину, висевшую в ком-нате? Белый берег, звезды, огни грузовых пароходовдолжны были хорошо выйти, – а посредине, на песке,темная толпа вокруг борющихся. Он решил, что и ножследовало изобразить на картине, – сталь так краси-во блестела бы при свете звезд.

Но в его словах ничего этого не отразилось.– Да, он хотел откусить мне нос, – проговорил он.– О! – воскликнула девушка, и в тоне ее голоса и

в выражении лица он почувствовал замешательство.Он и сам смешался, и легкая краска разлилась по егозагорелым щекам, причем ему показалось, что онипылают, как после целого часа, проведенного у откры-той топки котла. О таких неприглядных предметах, какдрака на ножах, едва ли удобно беседовать со свет-ской дамой. В книгах люди ее круга никогда не гово-рили о подобных вещах, – может быть, они о них даже

не знали.Произошла легкая заминка в едва успевшей завя-

заться беседе. Тогда Руфь снова задала вопрос, наэтот раз о шраме у него на щеке. Когда она спросилаоб этом, он понял, что она пытается оставаться в кру-гу его тем, и решил, ответив, перевести затем разго-вор на темы, близкие ей.

– Случай вышел такой, – сказал он, проводя рукойпо щеке. – Однажды ночью, в большую волну, сорвалогрот со всеми снастями. Трос-то был проволочный, они стал хлестать кругом, как змея. Вся вахта стараласьего поймать. Ну, я бросился и закрепил его, только приэтом меня звездануло по щеке.

– О! – воскликнула она опять, на этот раз с некото-рым участием, хотя все эти «гроты» и «тросы» былией столь же непонятны, как если бы он говорил с нейпо-гречески.

– Этот… Свайнберн, – начал он, осуществляя свойплан, но при этом делая ошибку в произношении.

– Кто?– Свайнберн, – повторил он, – поэт.– Суйнберн, – поправила она его.– Да, он самый, – проговорил он, снова покраснев. –

Давно он умер?– Я не слышала, чтобы он умер. – Она посмотрела

на него с любопытством. – А где вы с ним познакоми-

лись?– Да я его и в глаза не видал, – отвечал он. – Я про-

читал кое-что из его стишков вон в той книжке на сто-ле, как раз перед тем, как вы пришли. Вам его стихи,нравятся?

Она заговорила свободно и легко об интересовав-шем его предмете. Он почувствовал себя лучше и да-же глубже уселся в кресло, продолжая, однако, крепкодержаться за ручки, словно опасался, что оно уйдетиз-под него, и он шлепнется на пол. Ему удалось най-ти тему, близкую ей, и теперь он напряженно слушал,удивляясь тому, как много знаний укладывается в еехорошенькой головке, и наслаждаясь созерцанием еехрупкой красоты… Он старался понять то, что слы-шал, хотя незнакомые слова, так просто слетавшиес ее губ, повергали его в недоумение, да и весь ходмысли был ему совершенно чужд. Однако все это за-ставляло его ум работать. Вот где умственная жизнь,думал он, вот где красота, яркая и чудесная, о суще-ствовании которой он даже никогда не подозревал. Онзабыл все окружающее и жадными глазами впился вдевушку. Да, он нашел здесь то, для чего стоило жить,чего стоило добиваться, из-за чего стоило боротьсяи ради чего стоило умереть. Книги говорили правду.Бывают на свете такие женщины. Вот одна из них.Она окрылила его воображение, и огромные яркие по-

лотна возникали перед ним, и на них роились таин-ственные романтические образы, сцены любви и ге-роических подвигов во имя женщины – бледной жен-щины, золотого цветка. И сквозь эти зыбкие, трепет-ные видения, как сквозь чудесный мираж, он смотрелна живую женщину, говорившую ему об искусстве илитературе. Он слушал и смотрел, не сознавая при-стальности своего взгляда, не сознавая, что вся муж-ская сущность его натуры отражена в его блестящихглазах. Но она, мало знавшая о жизни и о мужчинах,вдруг по-женски насторожилась, поймав этот пылаю-щий взгляд. Еще ни один мужчина не смотрел на неетак, и этот взгляд смутил ее. Она запнулась и умолк-ла. От нее вдруг ускользнула нить рассуждений. Этотчеловек пугал ее, и в то же время, ей почему-то былоприятно, что он так на нее смотрит. Полученное вос-питание предостерегало ее против опасности и силыэтого таинственного, коварного обаяния; но инстинктзвенел в крови, требуя, чтобы она забыла свое проис-хождение и положение в обществе и устремилась на-встречу этому гостю из другого мира, этому неуклюже-му юноше с израненными руками и красной полоскойна шее, натертой непривычным воротничком, – юно-ше, очевидно, хорошо знакомому с окружающей егогрубой жизнью. Она была чиста, и вся чистота ее воз-мущалась; но она была женщина, и к тому же только

что начавшая задумываться над удивительным пара-доксом женской природы.

– Как я сказала… А что я говорила? – вдруг восклик-нула она, оборвав фразу, и сама весело рассмеялась.

– Вы говорили, что этот Суинберн не сделался ве-ликим поэтом, потому что… да… вот на этом вы какраз и остановились, мисс…

Он сказал это и почувствовал точно приступ вне-запного голода. От ее смеха приятные мурашки забе-гали у него по спине. Точно серебро, подумал он, точ-но маленькие серебряные колокольчики; и в это мгно-вение, и только на одно мгновение, он перенесся в да-лекую страну, сидел там под цветущей розовой виш-ней, курил и слушал звон колокольчиков остроконеч-ной пагоды, призывающий на молитву богомольцев всоломенных сандалиях.

– Да, да… благодарю вас, – отвечала она. – Су-инберн потому не сделался великим поэтом, что, поправде говоря, он иногда бывает грубоват. У него естьтакие стихотворения, которые просто не стоит читать.У настоящего поэта каждая строчка исполнена пре-красного, истинного и взывает к самому высокому иблагородному в человеке. У великих поэтов нельзявыкинуть ни одной строчки. Это было бы огромной по-терей для мира.

– А мне это показалось очень хорошо, – сказал он

нерешительно, – то, что я вот тут прочел… Мне и вголову не приходило, что он такой негодяй. Должнобыть, это сказывается в других его книгах.

– И в той книге, которую вы читали, есть многострок, которые можно было бы выкинуть без всякогоущерба, – заявила она твердым и убежденным тоном.

– Мне они, верно, не попались, – сказал он. – То, чтоя читал, было уж очень здорово. Точно свет какой-тотебе в душу светит, вроде солнца или прожектора. Такмне показалось, мисс: да ведь я, должно быть, ни чер-та в стихах не смыслю.

Он вдруг умолк, мучительно сознавая свою косно-язычность. Он почувствовал тепло и огромность жиз-ни в том, что только что прочел, но ему не хваталослов, чтобы рассказать об этом. Он самому себе ка-зался матросом на чужом судне, который темной но-чью путается в незнакомой оснастке. Хорошо, решилон, значит нужно, во что бы то ни стало, освоиться вэтом чужом мире. Еще никогда не бывало, чтобы онне смог овладеть тем, чего хотел, а сейчас он страст-но хотел научиться выражать свои чувства и мыслитак, чтобы она его понимала. Она уже затмила длянего весь горизонт.

– Вот, например, Лонгфелло… – начала она.– Да, да. Я его читал, – живо перебил он, желая по-

скорей проявить все свои – хоть и малые – познания

в области литературы. Пусть она убедится, что он, нетакой уж круглый невежда. – Я читал «Псалом жизни»,«Эксцельсиор»… Да вот, кажется, и все.

Она улыбнулась, кивнула головой, и он почувство-вал в ее улыбке снисходительность, печальную снис-ходительность. Он сглупил, вздумав похваляться сво-ими жалкими познаниями. Ведь этот Лонгфелло напи-сал, наверно, несчетное множество книг.

– Простите меня, мисс, что я к вам полез с разгово-рами, – сказал он, – правду сказать, я мало смыслю втаких вещах. Это не моего ума дело… Но, я добьюсьтого, что это будет моего ума дело!

Последние слова прозвучали как угроза. Голос егозвенел, глаза сверкали, складки в углах рта обозначи-лись резче. Ей даже показалось, что челюсть у неговыдвинулась вперед. Лицо приняло какое-то неприят-ное, вызывающее выражение. И, в то же время, мощ-ная волна мужественности, исходящая от него, за-хлестнула ее.

– Я верю, вы добьетесь того, чтобы… чтобы этостало вашего ума дело, – подтвердила она смеясь. –Вы… такой сильный!

Ее взгляд на миг остановился на его мускулистойбычьей шее, бронзовой от солнца, пышущей здоро-вьем и силой. И хотя он сидел перед ней такой сму-щенный и робкий, ее снова потянуло к нему. У нее

вдруг мелькнула сумасбродная мысль. Ей представи-лось, что если бы она обняла эту шею, вся сила имощь передались бы ей. Эта мысль устыдила ее. Ка-залось, она неожиданно открыла в себе какую-то по-рочность. Кроме того, до сих пор физическая силавсегда казалась ей чем-то низменным и грубым. Ееидеал мужской красоты был нежен и полон изяще-ства. Однако странная мысль не оставляла ее. Онане понимала, как могло у нее явиться желание обнятьэту загорелую шею. А между тем все было просто.Она была хрупка от природы, и ее тело и ум томилисьпо силе, которой им не хватало. Но она не сознавалаэтого, она знала лишь, что ни один мужчина еще незатрагивал ее так сильно, как этот человек, чья непра-вильная речь то и дело резала ее слух.

– Да, я вообще здоров, как бык, – сказал он, – еже-ли понадобится, могу переварить ржавое железо. Носейчас вот у меня что-то вроде несварения. Многое изтого, что вы говорите, мне не переварить. Меня, ви-дите ли, никогда ничему такому не обучали. Я люблюкниги и стихи и читаю их, как только выдается время.Но только я никогда про них так не думаю, как вы. Оттого мне и говорить о них трудновато. Я вроде морякав незнакомом море, без карты и без компаса. А мнехочется сообразить, что тут к чему. Может, вы мне по-можете? Откуда вы сами столько знаете?

– Я училась, ходила в школу, – отвечала она.– В школу и я ходил, когда был мальчишкой, – воз-

разил он.– Да, но я кончила среднюю школу, а потом ходила

в университет, на лекции.– Вы учились в университете? – переспросил он с

неприкрытым изумлением. И сразу между ними леглопространство в миллионы миль.

– Я и сейчас там учусь. Я слушаю специальный курспо английской филологии.

Он не знал, что значит «филология», и, отметивсвое невежество в этом пункте, спросил:

– А сколько времени нужно было бы мне учиться,чтобы попасть в университет?

Она решила ободрить его в этом стремлении к зна-нию.

– Зависит от того, сколько вы учились раньше. Высовсем не были в средней школе? Ну, да, конечно,нет… Но начальную школу вы окончили?

– Мне оставалось до конца всего два года, – отве-чал он, – да я ушел… Но учился я всегда с наградами.

И тотчас же, браня себя за это хвастовство, он таксжал ручки кресла, что пальцы у него заныли. В тоже мгновение он увидел, что в комнату вошла ка-кая-то дама. Девушка тотчас же встала и пошла ейнавстречу. Они поцеловались и, обнявшись, направи-

лись к нему. Он решил, что это, вероятно, ее мать. Этобыла высокая белокурая женщина, стройная и краси-вая, одетая нарядно, как и подобает хозяйке такогодома. Изящные линии ее платья радовали глаз. Мар-тину Идену пришли на ум женщины, виденные им насцене. Потом он вспомнил, что таких же важных дам,так же одетых, он видел в вестибюлях лондонских те-атров, где, бывало, пялил на них глаза, пока полицей-ский не выгонял его на улицу. Вслед за этим вообра-жение перенесло его в Нокогаму, к Гранд-Отелю, гдеему тоже случалось видеть издали таких дам. И тот-час же замелькали перед ним сотни картин Иокогамы,города и гавани. Но он принудил себя закрыть калей-доскоп памяти и сосредоточить все внимание на на-стоящем. Он догадался, что должен встать и предста-виться, и с трудом поднялся с кресла, чувствуя, какбезобразно пузырятся у него брюки на коленях. Рукиего беспомощно повисли, а лицо при мысли о пред-стоящем испытании приняло мрачное выражение.

Глава 2

Процесс перехода в столовую был сплошным кош-

маром. А продвигаться среди всех этих предметов, накоторые можно было ежесекундно натолкнуться, вре-менами казалось ему немыслимым. Но, в конце кон-цов, он проделал опасный путь, и теперь сидел рядомс Руфью. Обилие ножей и вилок испугало его. Онигрозили неведомыми опасностями, и он, как зачаро-ванный, смотрел на них, пока в глазах у него не заря-било от блеска, и на этом сверкающем фоне всплылазнакомая картина матросского кубрика, где он и еготоварищи ели солонину, действуя складными ножами,а то и просто пальцами, или хлебали густой горохо-вый суп из общей миски помятыми железными лож-ками. В ноздрях у него стоял запах скверного мяса, вушах раздавалось громкое чавканье матросов, кото-рому аккомпанировал скрип снастей. Он решил, чтоони ели, как свиньи. Ладно, тут уж он последит за со-бой. Постарается жевать без шума, все время будетпомнить об этом.

Он окинул взглядом стол. Напротив него сиделиАртур и второй брат, Норман. «Ее братья», сказалон себе, и почувствовал к ним искреннее расположе-ние. Как они любят друг друга, члены этой семьи! Ему

вспомнилось, как Руфь встретила свою мать, как онипоцеловались, как, обнявшись, направились к нему. Втом мире, из которого он вышел, между родителямии детьми не в обычае были подобные нежности. Длянего это послужило своего рода откровением, доказа-тельством той возвышенности чувств, которой достиг-ли высшие классы. Из всего, что Мартину пришлосьувидеть в этом новом для него мире, это было самоепрекрасное. Он был глубоко тронут, и сердце его ис-полнилось нежностью и сочувствием. Он искал любвивсю свою жизнь. Его природа жаждала любви. Это бы-ло органической потребностью его существа. Но жилон без любви, и душа его все больше и больше оже-сточалась в одиночестве. Впрочем, сам он никогда несознавал, что нуждается в любви. Не сознавал он это-го и теперь. Он только видел перед собой проявлениялюбви, и они казались ему благородными, возвышен-ными, прекрасными.

Он был рад отсутствию мистера Морза. Достаточ-но с него было знакомства с Руфью, с ее матерью ис ее братом Норманом. Артура он уже немного знал.Знакомиться еще и с отцом – это было бы уж слиш-ком. Ему казалось, что еще никогда в жизни он такне трудился. Самая тяжелая работа была детской иг-рой по сравнению с этим. На лбу у него выступилимелкие капли пота, а рубашка взмокла от усилий, ко-

торых требовало решение стольких непривычных за-дач сразу. Надо было есть так, как он никогда преждене ел, пользоваться предметами, с назначением кото-рых он не был знаком, украдкой поглядывать на дру-гих, чтобы понять, как все это делается, и, в то жевремя, вбирать в себя непрерывный поток новых впе-чатлений, едва успевая классифицировать их в сво-ем сознании; испытывать неодолимое влечение к де-вушке, наполнявшее его смутной и болезненной тре-вогой; томиться страстным желанием проникнуть в тежизненные сферы, в которых она жила, и напряжен-но и непрестанно размышлять о том, как достичь это-го. Искоса посматривая на Нормана, сидевшего на-против, или еще на кого-нибудь из обедавших, что-бы узнать, какой нож или вилку надо брать в том илиином случае, он старался, в то же время, ясно запе-чатлеть в своем сознании черты каждого и угадать,в каких он отношениях с Руфью. Кроме того, он дол-жен был говорить, слушать то, что говорили ему, илито, что говорилось вокруг, отвечать, когда это былонужно, заботясь о том, чтобы язык, привыкший к рас-пущенным речам, не сболтнул чего-нибудь неподхо-дящего. К довершению всего существовала еще по-стоянная угроза в виде слуги, который бесшумно по-являлся за его плечами и, подобно некоему сфинксу,задавал загадки, требуя немедленного ответа. И все

время ему не давала покоя мысль о чашках для по-лоскания пальцев. Против воли он то и дело вспоми-нал об этих чашках, думал о том, какие они из себяи когда их подадут. До сих пор он знал о них толькопонаслышке, и вот теперь, может быть, через мину-ту-две, он их увидит, – ведь он сидит за одним столомс высшими существами, которые привыкли ополаски-вать пальцы после еды, и должен будет сам – да, сам– это проделать. Но, больше всего его занимала неот-ступная мысль: как ему держаться с этими людьми?Как себя вести? Он мучительно и напряженно старал-ся разрешить эту проблему. Иногда ему приходило вголову, что хорошо бы притвориться не тем, что онесть на самом деле, но тотчас являлась другая опас-ливая мысль: что ничего у него не выйдет и что он непривык к притворству и легко может оказаться в дура-ках.

Занятый всеми этими размышлениями, Мартинпервую половину обеда просидел очень тихо. Он незнал, что тем самым опроверг слова Артура, преду-предившего родных, что приведет обедать дикаря, ночтобы они не пугались, так как дикарь этот очень ин-тересный. Мартину никогда не пришло бы в голову,что ее брат может быть способен на такое предатель-ство, в особенности после того, как он его выручил избеды. И он сидел за столом, угнетенный сознанием

собственного ничтожества и очарованный всем, чтосовершалось вокруг него.

Впервые он понял, что еда не просто удовлетворе-ние физической потребности. Раньше он никогда незамечал того, что ел. Это была пища, и только. Здесьже, за этим столом, он находил удовлетворение сво-ему чувству прекрасного, потому что еда здесь явля-лась эстетической функцией. И не только эстетиче-ской, но и интеллектуальной. Ум его усиленно рабо-тал. Вокруг него произносили слова, непонятные емупо значению, и другие слова, которые он встречалтолько в книгах и которые никто из людей его мира немог даже выговорить. Когда он слышал, как легко про-износились такие слова в этой удивительной семье,ее семье, он дрожал от восторга. Все увлекательное,высокое и прекрасное, о чем он читал в книгах, оказа-лось правдой. Он находился в блаженном состояниичеловека, мечты которого вдруг перестали быть меч-тами и воплотились в жизнь.

Никогда еще не поднимался он на такие жизненныевысоты, и, наблюдая и слушая, он старался помень-ше обращать на себя общее внимание, отвечая одно-сложно: «да, мисс» и «нет, мисс», если она обраща-лась к нему; «да, мэм» и «нет, мэм», если к нему об-ращалась ее мать. Он едва удержался, чтобы не ска-зать ее брату: «да, сэр», как полагалось по правилам

морской дисциплины. Он чувствовал, что тем самымпоставил бы себя в приниженное положение, а это-го не должно быть, если он хочет добиться ее. Да игордость его восставала против этого. Ей-богу, думалон, я не хуже их, и если они знают многое, чего я незнаю, то и я могу всему этому научиться. Но в следую-щий миг, когда она или ее мать говорили ему: «мистерИден», – он забывал свою гордую строптивость и си-ял от восторга. Он был сейчас цивилизованным чело-веком и обедал в обществе людей, о которых раньшетолько читал в книжках. Он словно сам попал в книгуи странствовал по страницам переплетенного тома.

Но сидя за столом и уподобляясь скорее кроткомуЯгненку, чем дикарю, описанному Артуром, Мартин непереставал ломать голову над тем, как ему быть. Онвовсе не был кротким ягненком, и его властная нату-ра не мирилась с второстепенной ролью. Он говорилтолько тогда, когда это было необходимо, и речь егоочень напоминала его переход из гостиной в столо-вую, когда он спотыкался и наталкивался на мебель.Мартин рылся в своем многоязычном лексиконе, бо-ясь, что нужные слова он не сумеет произнести какследует, а иные, знакомые ему, окажутся грубыми илинепонятными. Все время его угнетала мысль, что этасвязанность речи вредит ему, мешает выразить то,что он, на самом деле, чувствует и думает. Кроме того,

невольная узда стесняла его независимый дух точнотак же, как крахмальный воротничок давил его шею.Мартин опасался, что долго не выдержит. Чувства имысли, обуревавшие его, настоятельно стремилисьвылиться наружу и принять определенную форму; и вконце концов он забыл, где находится, и старое, зна-комое слово, одно из тех, которыми он привык поль-зоваться, сорвалось с его языка.

Мартин отклонил блюдо, предложенное лакеем, ко-торый все время торчал у него за спиной, и сказалкратко и выразительно:

– Пау.Все за столом тотчас же застыли в ожидании, слу-

га с трудом сдержал злорадную ухмылку, а сам Мар-тин оцепенел, объятый ужасом. Но он быстро овла-дел собою.

– Это канакское слово, – сказал он, – означает:«хватит», «довольно». Так уж у меня вырвалось, неча-янно. – Он поймал любопытный взгляд Руфи, устрем-ленный на его руки, и, отвечая на ее немой вопрос,продолжал:

– Я только что приплыл на одном из пароходов ти-хоокеанской почтовой линии. Он опаздывал, и нампришлось поработать в порту на погрузке, и не как-нибудь, а на совесть. Там я и поободрал себе шкуру.

– О, я вовсе не на то смотрела, – поспешно сказала

она. – Ваши руки кажутся маленькими по сравнениюс вашей фигурой.

Он покраснел, словно ему указали еще на один егонедостаток.

– Да, – сказал он огорченно, – кулаки у меня слабо-ваты, это верно. Но бицепсы здоровые, как у мула, иудар что надо. Когда я кому-нибудь заеду в зубы, тообычно расшибаю себе руки в кровь.

Мартин был недоволен тем, что сказал. Он почув-ствовал отвращение к себе: перестал следить за сво-ей речью и сразу наболтал лишнего о вещах не оченькрасивых.

– Как смело было с вашей стороны прийти на по-мощь Артуру, тем более, что он вам совсем чужой, –сказала Руфь деликатно, заметив его смущение, но,не поняв причины.

Он же вполне понял и оцепил ее тактичность и,увлеченный порывом благодарности, опять дал волюсвоему языку.

– Ерунда, – сказал он, – каждый сделал бы то жена моем месте. Эта шайка мерзавцев просто лезла наскандал. Артур их и не трогал. Они набросились нанего, а я на них, – ну и отдул их порядком. Правда, ко-жа у меня на руках пострадала, ну да зато, кое-кто изних не досчитался зубов. Я очень рад, что так вышло.Я когда вижу…

Он вдруг умолк с раскрытым ртом, потрясенныйсобственным ничтожеством, чувствуя, что недостоиндаже дышать одним воздухом с нею. И в то времякак Артур, подхватив разговор, в двадцатый раз сталрассказывать о приключении на пароме, – как на негонапали какие-то пьяные хулиганы и как Мартин Иденбросился на них и спас его, – герой этого приключе-ния, насупив брови, молча думал о том, что выставилсебя болваном, и еще больше прежнего терзался во-просом, как же нужно вести себя в обществе этих лю-дей. Он явно делал все время не то, что надо. Он былне их породы и потому не умел говорить их языком.Все это было несомненно. Подделываться под них?Но игра, наверное бы, не удалась, да и вообще при-творство было не в его натуре. В ней не было местадля обмана и фальши. Будь что будет, но он долженоставаться самим собою. Сейчас он не может гово-рить их языком, но со временем сможет: в этом он былубежден непоколебимо. А пока – не молчать же ему! –он будет говорить своим языком; разумеется, смягчаявыражения, чтобы его речь не шокировала их и былаим понятна. Больше того, он не хочет своим молчани-ем дать повод думать, что ему ясно то, что на самомделе ему совершенно неясно. Поэтому, когда братья,говоря об университетских делах, несколько раз упо-требили слово «триг», Мартин Иден, следуя своему

решению, спросил их:– Что такое «триг»?– Тригонометрия, – отвечал Норман. – Часть выс-

шей «матики».– А «матика» что такое? – был следующий вопрос,

вызвавший у Нормана легкую улыбку.– Математика, арифметика, – отвечал он.Мартин Иден кивнул головой. Он заглянул в бес-

конечные, на первый взгляд, дали мудрости. Но то,что он увидел, приняло для него осязаемые формы.Необычайная сила его воображения воплощала аб-страктные понятия в конкретные образы. В алхими-ческом приборе его мозга тригонометрия и математи-ка и вся область знания, символом которой служилиэти слова, превратилась в яркий ландшафт. Он видел,как на картине, зеленую листву, лесные прогалины, тоярко освещенные, то пронизанные золотистыми луча-ми. Издалека все казалось окутанным легкой пурпур-ной дымкой, но за этой дымкой, он знал твердо, лежа-ла страна неведомого, страна романтических чудес.Все это пьянило его, как вино. Тут была почва для по-двига, простор для мыслей и дел, мир, который мож-но было завоевать, – и тотчас же из глубины сознаниявсплыла мысль: завоевать ради нее, бледной, как ли-лия, девушки, сидящей перед ним.

Сверкающее видение было разрушено Артуром,

который прилагал все старания, чтобы в Мартине про-явился, наконец, дикарь.

Мартин Иден помнил свое решение. Впервые завесь вечер он стал самим собой и сначала с усилием,а потом свободно, увлекаясь радостью творчества,стал рассказывать, стараясь представить жизнь та-кой, какою он ее знал, Он был матросом на контрабан-дистской шхуне «Хальцион», когда ее захватил тамо-женный катер. Мартин умел видеть и, вдобавок, умелрассказать о том, что видел. Он описывал бурное мо-ре, корабли и людей команды и силой своего вооб-ражения заставлял слушателей смотреть его глаза-ми. С чутьем настоящего художника он выбирал измножества подробностей самое яркое и разительное,создавал картины, полные света, красок и движения,увлекая слушателей своим самобытным красноречи-ем, вдохновением и силой. Иногда их шокировала ре-альность описаний или обороты речи, но грубое в егорассказе неизменно чередовалось с прекрасным, атрагизм смягчался юмором, причудливыми и веселы-ми образцами остроумия моряков.

И пока Мартин Иден говорил, девушка смотрелана него с восхищением. Его огонь согревал ее. Онаудивлялась, как могла она, такой холодной, прожитьвсе эти годы. Ей хотелось прильнуть к этому могуче-му, пылкому человеку, в котором клокотал вулкан си-

лы и здоровья. Желание это было так сильно, что онас трудом сдерживала себя. Но, в то же время что-тои отталкивало ее от Мартина. Отталкивали эти изра-ненные руки, на которых остались неизгладимые сле-ды труда и житейской грязи, эти вздувшиеся мускулы,эта шея, натертая воротничком. Его грубость пугалаее. Каждое грубое слово оскорбляло ее слух, каждаягрубая подробность его жизни оскорбляла ее душу. Ивсе-таки ее влекла к нему какая-то, как ей казалось,сатанинская сила. Все, что так твердо устоялось в еемозгу, вдруг стало колебаться. Его жизнь, полная ро-мантики и приключений, опрокидывала все привыч-ные условные представления. Слушая его смех, еговеселые рассказы об опасностях, она переставаласчитать жизнь чем-то серьезным и трудным: жизнь на-чинала представляться ей игрушкой, которой приятнопоиграть, повертеть во все стороны, но которую мож-но и отдать без особого сожаления. «Вот и ты играй, –говорил ей внутренний голос, – прижмись к нему, ес-ли тебе так хочется, обними его за шею». Ей хотелосьосудить себя за эти легкомысленные побуждения, нонапрасно противопоставляла она ему свою чистоту,свою культуру – все то, что отличало ее от него. По-смотрев кругом, Руфь увидела, что и остальные слу-шают его, как завороженные, но в глазах своей материона прочла тот же ужас, – восторженный, но все-таки

ужас, – и это придало ей силы. Да, этот человек, при-шедший из мрака, – порождение зла. Ее мать такжевидит это, – значит, так и есть. Руфь была готова поло-житься на суждение матери, как привыкла полагатьсявсегда. Пламя Мартина перестало жечь ее, и страх,который он ей внушал, потерял свою остроту.

После обеда она играла ему на рояле, с тайным вы-зовом, с неосознанным желанием еще увеличить про-пасть, их разделявшую. Ее музыка ошеломила Мар-тина, подействовала на него, как жестокий удар по го-лове, но, ошеломив и сокрушив, в то же время вско-лыхнула его душу. Он смотрел на Руфь с благогове-нием. Как и она, он почувствовал, что пропасть междуними еще увеличилась, но тем сильнее хотелось емуперешагнуть через нее. Мартин был слишком чув-ствителен и экспансивен, чтобы целый вечер молчасозерцать эту пропасть, в особенности когда еще приэтом звучала музыка. Музыка на него всегда сильнодействовала. Она, точно крепкое вино, побуждала егок смелым мыслям и поступкам, опьяняла воображе-ние и уносила в заоблачную высь. У него словно вы-растали крылья. Неприглядная действительность пе-реставала существовать, уступая место прекрасномуи необычайному. Он, конечно, не понимал того, чтоиграла Руфь. Это было совсем не похоже на звукиразбитого пианино, которые он слышал на матросских

танцульках, или на оглушительную медь духового ор-кестра. Но в книгах ему случалось читать о такой му-зыке, и он принимал на веру игру Руфи, не находя вней простого и четкого ритма, к которому привыклоего ухо. Иногда ему казалось, что он поймал ритмиче-ский рисунок, и он уже готов был, подчинить ему стройобразов, вставших перед ним, но тотчас же снова те-рялся в хаосе звуков, и его воображение беспомощнонизвергалось на землю, как лишенная опоры тяжесть.

Один раз Мартину даже пришло в голову, не смеет-ся ли она над ним. В ее игре ему чудилось нечто враж-дебное, и он старался угадать, что хотели сказать ееруки, ударявшие по клавишам.

Но он поспешно отогнал эту недостойную мысльи постарался свободно отдаться музыке. Прежнееочарование постепенно опять овладело им. Его ногисловно отделились от земли, плоть стала духом, лу-чезарное сияние разлилось перед глазами. Все, чтобыло вокруг, исчезло, он парил над каким-то неве-домым миром, мечту о котором лелеял давно. Зна-комое и незнакомое смешалось в ярком и неотступ-ном видении. Мартин видел неведомые порты зной-ных стран, блуждал по людным площадям, в селе-ниях диких племен, которых никто никогда не видел.Он словно чувствовал знакомый ему аромат остро-вов, который привык вдыхать в жаркие ночи на мо-

ре, снова долгие тропические дни плыл по Велико-му океану, среди увенчанных пальмами коралловыхостровов, исчезавших и вновь появлявшихся на би-рюзовой поверхности. Картины возникали и исчезалибыстро, как мысли. То он скакал на коне по выжжен-ной солнцем пустыне, то, в следующее мгновение,сквозь радужную дымку раскаленного воздуха загля-дывал в белую гробницу Долины Смерти или ударялвеслами по волнам Ледовитого океана, где сверкалина солнце громадные ледяные острова. То лежал накоралловом острове под кокосовой пальмой, прислу-шиваясь к мерному шуму прибоя. Остов старого, по-терпевшего крушение судна пылал синеватым пламе-нем, и при этом таинственном свете танцоры плясали«hula» под страстные завывания певцов, под звон га-вайской гитары и грохот там-тама. Стояла напоеннаястрастью тропическая ночь. Вдали, на фоне звездно-го неба, вырисовывался силуэт вулкана. Вверху надголовой медленно плыл бледный месяц, и низко надгоризонтом сияли звезды Южного Креста.

Мартин был подобен эоловой арфе. То, что он пе-режил и изведал на своем веку было струнами, а му-зыка – ветром, который колебал эти струны, и онивибрировали, порождая воспоминания и мечты. Онне просто чувствовал. Каждое ощущение принималоу него форму и окраску и претворялось в образы ка-

ким-то чудесным и таинственным путем. Прошедшее,настоящее и будущее сливалось в одно; он уносилсяв огромный, жаркий, прекрасный мир, совершал ве-ликие подвиги, добиваясь ее. И вот он с ней, он вла-деет ею, заключает ее в свои объятия, увлекает ее вцарство своих грез.

Руфь, взглянув на Мартина через плечо, прочла наего лице то, что он чувствовал. Это было совсем дру-гое лицо, с большими сверкающими глазами, кото-рые будто проникали за пелену звуков, и там лови-ли биение живой жизни и исполинские призраки фан-тазии. Она была потрясена. Грубый, неуклюжий па-рень исчез. Плохо сшитый костюм, израненные рукии обожженное солнцем лицо, по-прежнему, были пе-ред ней, но теперь все это казалось ей лишь тюрем-ной решеткой, сквозь которую она видела великую ду-шу, беспомощную и немую, ибо не было слов, кото-рые могли выразить взволновавшие ее чувства. Новсе это Руфь видела лишь одно мгновение; неуклю-жий парень появился снова, и она рассмеялась надсвоей фантазией. Однако впечатление от этого мгно-вения сохранилось, и когда Мартин неловко подошелк ней, чтобы проститься, она дала ему томик Суинбер-на и еще томик Броунинга, – как раз сейчас она изуча-ла Броунинга на курсе английской литературы. Мар-тин вдруг показался ей таким мальчиком, когда про-

бормотал слова благодарности, что она невольно по-чувствовала к нему материнскую нежность и жалость.Она забыла и грубого парня, и пленную душу, и муж-чину, который так по-мужски смотрел на нее, радуя и вто же время пугая своим взглядом. Она видела передсобой лишь мальчика, и этот мальчик, пожимая ей ру-ку своей рукой, такой жесткой и огрубевшей, что онацарапала ей кожу, говорил ей запинаясь:

– Самый замечательный день в моей жизни. Видители, я не очень привык ко всему этому, – он растеряннооглянулся, – к таким людям, и таким домам. Это всесовсем ново для меня… и это мне правится.

– Надеюсь, вы к нам еще придете, – сказала она,когда он прощался с ее братьями.

Он напялил кепку, неуклюже споткнулся о порог ивышел.

– Ну, как он тебе понравился? – спросил Артур.– Очень занятный. И для нас – словно струя озо-

на, – ответила она. – Сколько ему лет?– Двадцать, почти двадцать один. Я спрашивал его

сегодня. Я никак не предполагал, что он так молод.«Значит, я на целых три года старше его», – поду-

мала Руфь, целуя братьев на прощанье и желая имспокойной ночи.

Глава 3

Сойдя с лестницы, Мартин Иден запустил руку в

карман и, вытащив лоскуток коричневой рисовой бу-маги и щепотку мексиканского табаку, скрутил папи-роску. Он с наслаждением затянулся долгой затяжкойи медленно выпустил дым.

– Чёрт побери! – воскликнул он с благоговейнымудивлением. – Чёрт побери! – повторил он и, помол-чав, пробормотал еще раз: – Чёрт побери! Потом онотстегнул воротничок и сунул его в карман. Моросилхолодный дождь, но Мартин шел с непокрытой голо-вой и в расстегнутом пиджаке, ничего не замечая кру-гом. Лишь смутно до его сознания доходило, что идетдождь. Он был в каком-то экстазе, видел сны наяву,мысленно переживая снова все, что только с ним про-изошло.

Наконец-то он встретил ту самую женщину, о кото-рой он, правда, думал редко, – задумываться о жен-щинах ему было несвойственно, – но которую всегдасмутно надеялся встретить на своем пути. Он сидел снею рядом за столом, он пожимал ее руку, он смотрелей в глаза и видел в них красоту ее души – равную кра-соте этих глаз, в которых она светилась, этого тела, вкотором она обитала. Но о теле ее Мартин не думал

как о теле, – и это было ново для него, потому что одругих женщинах он иначе не думал никогда. Ее телобыло чем-то особым; казалось даже, что оно не долж-но быть подвержено обыкновенным телесным неду-гам и слабостям. Оно было не только обиталищем еедуши, – оно было эманацией духа, чистейшим и пре-краснейшим воплощением ее божественной сущно-сти. Это впечатление божественности поразило Мар-тина и, рассеяв мечты, обратило его к более трезвыммыслям. До сих пор, ни одно слово, ни одно указание,ни один намек на божественное не задевали его со-знания. Мартин никогда не верил в божественное. Онвсегда был человеком без религии и весело смеялсянад священниками и над произведениями, толкующи-ми о бессмертии души. Никакой жизни «там», говорилон себе, нет и быть не может; вся жизнь здесь, а даль-ше – вечный мрак. Но то, что он увидел в ее глазах,была именно душа – бессмертная душа, которая неможет умереть. Ни один мужчина, ни одна женщина,которых он знал раньше, не вызывали в нем мыслейо бессмертии. А она вызвала! Она безмолвно шепну-ла ему об этом сразу, как только взглянула на него. Еелицо и теперь сияло перед ним, бледное и серьезное,ласковое и выразительное, улыбающееся так нежно исострадательно, как могут улыбаться только ангелы, иозаренное светом такой чистоты, о какой он и не подо-

зревал никогда. Чистота ее ошеломила его и потряс-ла. Он знал, что существуют добро и зло, но мысль очистоте как об одном из атрибутов живой жизни нико-гда не приходила ему в голову. А теперь – в ней – онвидел эту чистоту, высшую степень доброты и непо-рочности, в сочетании которых и есть вечная жизнь.

И его вдруг охватило честолюбивое желание до-биться бессмертия. Он отлично знал, что недостоини воду таскать для этой девушки; уже то, что он си-дел с ней весь вечер и беседовал, было неожиданнойи фантастической удачей. Конечно, это была толь-ко случайность. Он ничем не заслужил этого. Он небыл достоин такого счастья. Религиозное настроениеовладело им. Он стал кротким и смиренным, готовымк самоотречению и самоуничижению. В таком состоя-нии идет грешник к исповеди. Он был обличен во гре-хе. Но как всякий грешник, каясь и оплакивая своипрегрешения прозревает будущее блаженство, так ион видел впереди то счастье, которое даст ему обла-дание ею. Но мысль об этом обладании была окута-на каким-то туманом и совсем не похожа на те мыс-ли, которые возникали обычно. Честолюбивые мечтыокрылили его, ему представлялось, что он парит вме-сте с ней на головокружительной высоте, наслажда-ется всем прекрасным и возвышенным, обмениваетсяс нею мыслями. Это было какое-то духовное облада-

ние, освобожденное от всего грубого, вольное содру-жество душ, мысль о котором он никак не мог довестидо конца. Да он и не старался. Он вообще ни о чем недумал. Ощущения в нем взяли верх над рассудком, ион отдался эмоциям духа, которых никогда прежде неиспытывал, плыл по течению в океане чувств, уносясьза пределы действительной жизни. Он шел, шатаясь,как пьяный, и бормоча вполголоса:

– Чёрт возьми! О, чёрт возьми!Полицейский на углу посмотрел на него подозри-

тельно и по походке признал в нем матроса.– Где нагрузился? – спросил полицейский.Мартин Иден возвратился на землю. Он был от при-

роды наделен внутренней гибкостью, уменьем быст-ро приспособляться к обстоятельствам. Как толькополицейский окликнул его, он тотчас же опомнился.

– Здорово! – воскликнул он со смехом. – А ведь я ине знал, что разговариваю вслух.

– Еще немножко, и ты начнешь петь, – определилего состояние полицейский.

– А вот не начну. Дайте-ка мне спичку, я сейчас сядув трамвай и поеду домой.

Он закурил папироску, пожелал полицейскому доб-рой ночи и зашагал дальше.

– Как вам это нравится, – пробормотал он себе поднос, – этот олух принял меня за пьяного! – Он усмех-

нулся про себя и подумал: «А ведь я вправду пьян; вотне думал, что могу опьянеть от женского лица».

На Телеграф-авеню он вскочил в трамвай, шедшийв Беркли. Вагон был набит молодыми людьми, рас-певавшими студенческие песни, Он с любопытствомнаблюдал их. То были слушатели университета. Онипосещали те же лекции, которые посещала она, при-надлежали к тому же обществу, могли водить с нейзнакомство, могли видеть ее каждый день, если бызахотели. Он удивлялся, что они этого не хотят, чтоони прошатались где-то весь вечер, вместо того, что-бы провести его с ней, беседовать с ней, любовать-ся ей, восхищенно и почтительно. Он заметил одногоюношу с узенькими глазками и отвислой губой. Дрян-ной, порочный мальчишка, решил он. На корабле этобыл бы трус, плакса и доносчик. Мысль, что он, Мар-тин, куда лучше этого юнца, чрезвычайно обрадовалаего. Она как будто приблизила его к ней. Он стал срав-нивать себя с этими студентами. Он подумал о сво-ем крепком, мускулистом теле и решил, что в физи-ческом отношении заткнет за пояс любого из них. Ноих головы были наполнены знаниями, которые позво-ляли им говорить одним языком с нею, а вот эта-томысль и угнетала его. Но для чего-то и мне дан мозг вконце концов, тотчас подумал он. Чего достигли они,могу и я достичь. Они изучали жизнь по книгам, в то

время как он был занят тем, что жил. Его голова то-же была наполнена знаниями, только это были знанияиного рода. Кто из них сумел бы натянуть парус, пра-вить рулем, отстоять вахту? Его жизнь пронеслась пе-ред ним, полная опасностей, отваги, лишений и тру-дов. Он вспомнил все, что ему пришлось пережить вовремя учения. Что ж, а все-таки он не в проигрыше.Когда-нибудь и им придется столкнуться с живой жиз-нью и испытать все то, что он уже испытал. И прекрас-но. Пока они будут узнавать то, что ему уже давно из-вестно, он займется изучением по книгам другой сто-роны жизни.

Трамвай шел по мало застроенной местности меж-ду Оклендом и Беркли, и Мартин Иден ждал, когдаон поравняется с хорошо знакомым ему двухэтажнымдомом, на котором красовалась вывеска: «Розничнаяторговля Хиггинботама». Возле этого дома он соско-чил с трамвая и с минуту смотрел на вывеску. Она го-ворила ему больше, чем можно было на ней прочесть.Мелким самолюбием, эгоизмом и жалким ничтоже-ством веяло, казалось, от самих букв. Бернард Хиг-гинбогам был женат на сестре Мартина, и он доста-точно хорошо успел изучить его. Мартин отпер дверьсвоим ключом и поднялся по лестнице во второй этаж.Тут жил его зять. Лавка находилась внизу, но запах ле-жалых овощей проникал и сюда. Пробираясь по тем-

ной прихожей, он споткнулся об игрушечную тележку,забытую одним из его многочисленных племянников,и с грохотом налетел на дверь. «Скряга, – подумалон, – жалеет уплатить два лишних цента за газ, чтобыжильцы не разбивали себе нос».

Нащупав ручку, он открыл дверь и вошел в осве-щенную комнату, где сидели его сестра и БернардХиггинботам. Она чинила его штаны, а он читал газе-ту, растянувшись на двух стульях и свесив костлявыеноги в стоптанных ковровых туфлях. Когда Мартин во-шел в комнату, он взглянул на него поверх газеты тем-ными, пронзительными, хитрыми глазами. В МартинеИдене Бернард всегда вызывал инстинктивное отвра-щение. Что могла сестра найти в этом человеке? Онему казался каким-то гадом и вызывал непреодоли-мое желание раздавить его каблуком. «Когда-нибудья набью ему морду», – утешал он себя, и только этамысль помогала ему выносить присутствие этого че-ловека. Злые и хищные глаза смотрели на Мартинанеодобрительно.

– Ну, – спросил Мартин, – в чем дело?– Эту дверь только на прошлой неделе окрасили, –

произнес мистер Хиггинботам не то жалобно, не тозлобно, – а ты знаешь, какую плату теперь дерут со-юзы. Можно было бы поосторожнее!

Мартин хотел было ответить, но раздумал, решив,

что это все равно безнадежно. Чтобы отвлечься, онпосмотрел на хромолитографию, висевшую на стене.Он удивился. Всегда эта картина нравилась ему, нотеперь он словно увидел ее впервые. Это была де-шевка, третий сорт, как и все в этой лачуге. Ему вдругпредставился тот дом, который он только что покинул,и он увидел сначала картины на стенах, а потом ее,с ласковой улыбкой пожимающую ему руку на проща-нье. Он забыл, где находится, забыл о существова-нии Бернарда Хиггинботама и опомнился только, ко-гда названный джентльмен спросил его:

– Привидение ты увидел, что ли?Мартин пришел в себя и, взглянув в эти злые, хит-

рые глаза, вдруг вспомнил, какие они бывают, когдаобладатель их отпускает товар в лавке, – масленые,слащавые, с заискивающим, рабски-угодливым выра-жением.

– Да, – отвечал Мартин, – я увидел привидение.Спокойной ночи! Спокойной ночи, Гертруда!

Он направился к двери и по дороге опять споткнул-ся и чуть не упал, зацепившись за ковер.

– Не хлопай дверью, – предостерегающе произнесмистер Хиггинботам.

Мартину кровь бросилась в голову, но он сдержалсяи осторожно затворил за собою дверь.

Мистер Хиггинботам торжествующе поглядел на

жену.– Пьян, – объявил он хриплым шепотом, – я гово-

рил, что он налижется!Жена покорно кивнула головой.– У него, правда, глаза блестят, – признала она, –

и воротничок куда-то девался, а пошел он из дому вворотничке. Но, может, он не так уж много выпил.

– Он еле на ногах держится, – возразил ее супруг, –я наблюдал за ним. Шагу не мог сделать, чтобы неспоткнуться. Ты слышала, как он чуть не свалился впередней?

– Он, верно, наскочил на Алисину тележку, – отве-чала она, – не заметил ее в темноте.

Мистер Хиггинботам повысил голос, давая волю на-растающему раздражению. Весь день он скромно сту-шевывался перед покупателями, в ожидании вечера,когда в кругу семьи сможет, наконец, позволить себестать самим собой.

– Я тебе говорю, что твой прекрасный братец пьян!Он говорил резким, холодным, решительным то-

ном, чеканя слова, точно штампуя их на станке. Же-на грустно умолкла. Это была крупная, рыхлая жен-щина, всегда небрежно одетая, всегда изнемогающаяпод бременем своего тела, своей работы и своего су-пруга.

– Это у него наследственное, от папаши, – продол-

жал тот прокурорским тоном, – и он пойдет по той жедорожке. Так и знай!

Она опять кивнула и со вздохом принялась шить.Оба были убеждены, что Мартин пришел домой пья-ный. Их души были глухи ко всему прекрасному, иначеони бы поняли, что эти сверкающие глаза и сияющеелицо были отражением первой юношеской любви.

– Хорош пример для детей! – закричал вдруг ми-стер Хиггинботам, раздраженный молчанием жены.Иногда ему хотелось, чтобы она почаще возражалаему. – Если это случится еще раз, пусть убираетсявон. Поняла? Я не желаю, чтобы невинные дети раз-вращались, глядя на его пьяную харю! – Мистер Хиг-гинботам любил употреблять слова, только что вычи-танные в газете. – Да, развращались. Иначе не ска-жешь.

Но жена по-прежнему только вздыхала, качала го-ловой и продолжала шить. Мистер Хиггинботам сновавзял газету.

– А он заплатил за прошлую неделю? – спросил онвдруг среди чтения.

Она утвердительно наклонила голову.– У него еще есть деньги.– А скоро он опять отправится в плавание?– Должно быть, как деньги выйдут, – отвечала она. –

Он уж вчера ездил в Сан-Франциско – посмотреть, нет

ли подходящего судна. Но пока у него деньги есть,он, конечно, не наймется на первое попавшееся. Оночень разборчив.

– Еще чего! Палубной швабре не пристало зада-ваться! – Мистер Хиггинботам усмехнулся. – Разбор-чив! Подумаешь!

– Он тут рассказывал про одну шхуну, которая от-правляется в далекие края за каким-то кладом. Вотон на ней хочет идти, если только хватит денег ее до-ждаться.

– Если бы он хотел устроиться здесь, я бы его взялк себе возчиком, – сказал муж, без тени доброжела-тельства впрочем, – Том уходит.

Жена посмотрела на него тревожно и вопроситель-но.

– Ушел уже. Он переходит к Каррузерсам. Они пла-тят больше. Я столько не могу платить.

– Вот видишь! – воскликнула она. – Я тебе говори-ла. Ты ему платил слишком мало по его работе.

– Вот что, старуха, – со злобой ответил мистер Хиг-гинботам. – Я тебе тысячу раз говорил, чтобы ты несовала нос не в свое дело. Больше повторять не буду.

– Как хочешь, – проворчала она, – А только Том былхороший малый.

Супруг метнул на нее яростный взгляд. С ее сторо-ны это было большой дерзостью.

– Если бы твой братец не был лодырем, он мог быездить с подводой.

– Он платит исправно за стол и квартиру, – возра-зила жена, – Он мой брат, и покуда он тебе ничего недолжен, нечего придираться к нему. Я ведь еще тожечеловек, даром что прожила с тобою целых семь лет.

– А ты сказала ему, что он должен платить за газ,если будет читать по ночам? – спросил он.

Миссис Хиггинботам ничего не ответила. Ее негодо-вание уже остыло, ее дух снова забился в недра утом-ленного тела. Супруг торжествовал. Он одержал верх.И его бусинки-глазки сверкнули злобной радостью.Ему доставляло большое удовольствие смирять ее;и, по правде говоря, теперь это было совсем нетруд-но, не то что в первые годы их супружеской жизни, ко-гда ежегодные роды и его постоянные придирки ещене подорвали ее сил.

– Ну, ладно, завтра скажешь, – сказал он. – И ещечтоб не забыть: пошли завтра за Мэриен, пусть при-смотрит за детьми. А то теперь, раз Том уходит, мнесамому придется ездить за товаром, а ты будешь тор-говать в лавке вместо меня.

– Завтра у меня стирка, – возразила она нереши-тельно.

– Встань пораньше, только и всего… Я раньше де-сяти не выберусь.

Он сердито перевернул газетный лист и снова по-грузился в чтение.

Глава 4

У Мартина Идена еще звенело в ушах после столк-

новения с зятем, когда он через темную переднююпробирался в свою комнату – тесную каморку, где по-мещалась только кровать, умывальник и один стул.Мистер Хиггинботам был слишком скуп, чтобы дер-жать служанку, раз жена его могла работать. К тому желишняя комната позволяла иметь двух жильцов вме-сто одного. Мартин положил Суинберна и Броунингана стул, снял пиджак и сел на кровать. Пружины за-стонали, словно задыхаясь под тяжестью его тела, ноон не обратил на это внимания. Нагнувшись, чтобыснять башмаки, он вдруг уставился на противополож-ную стену, где на белой штукатурке остались темныеполосы от просочившегося сквозь крышу дождя, и за-мер. На этом грязном фоне стали возникать и таятьразные видения. Он забыл про башмаки и долго смот-рел на стену, потом у него зашевелились губы, и онпрошептал: «Руфь!»

«Руфь!» Мартин никогда и не думал, что простойзвук может быть так прекрасен. Этот звук ласкал егослух, и он повторял с упоением: «Руфь, Руфь». Этобыл талисман, магическое заклинание; и каждый раз,когда он произносил его, ее лицо являлось перед ним,

озаряя всю степу золотым сиянием. Это сияние не за-держивалось на стене, оно уходило в бесконечность,и где-то в золотом просторе его душа искала ее ду-шу. Все лучшее, что было заложено в нем, хлынулонаружу могучим потоком. Самая мысль о ней облаго-раживала и возвышала его, делала лучше и вызыва-ла желание стать еще лучше. Это было что-то новое.Мартин никогда еще не встречал женщин, с которы-ми он становился бы лучше, чем был. Напротив, всеони обычно превращали его в грубое животное. Он незнал, что многие из них все же отдавали ему свое са-мое лучшее, как ни убого это лучшее было. Он нико-гда не думал о себе и не подозревал, что в нем естьнечто, вызывающее в сердцах любовь, и что именнопотому многие женщины так упорно добивались еговнимания. Он их никогда не искал, они сами его ис-кали; и ему не пришло бы в голову, что некоторые изних становились лучше благодаря ему. До сих пор онотносился к женщинам с беспечной небрежностью, итеперь ему казалось, что это они всегда хватали егои крепко держали своими грязными руками. Он былнесправедлив к ним, несправедлив и к самому себе.Но этого он не мог понять, потому что не привык ещезадумываться о таких вещах, и только сгорал от сты-да, вспоминая о недавнем разврате. Мартин внезап-но встал и заглянул в потускневшее зеркальце, висев-

шее над умывальником. Он тщательно вытер его по-лотенцем и смотрел на себя долго и внимательно. Всущности он рассматривал себя впервые в жизни. Егоглаза были созданы, чтобы видеть, но до сих пор онибыли прикованы к непрестанно меняющемуся обликумира, и у него не оставалось времени взглянуть насебя. Теперь он видел перед собой лицо двадцати-летнего юноши, но никак не мог решить, красиво оноили нет, так как у него не было критерия для подобнойоценки. Он увидел копну каштановых волос, вьющих-ся над высоким крутым лбом. Его кудри нравилисьженщинам, они любили перебирать их и гладить. Ноон не стал приглядываться к волосам, считая, что длянее они не могут иметь никакого значения, и сосре-доточенно и вдумчиво смотрел на свой лоб, пытаясьпроникнуть в него, узнать, что за ним скрывается. Оннастойчиво спрашивал себя, какой у него мозг? Чегоможно ждать от этого мозга? Куда он заведет его?

Приведет ли он его к ней?Мартин спрашивал себя, видна ли душа в этих ис-

синя-серых глазах, которые часто становились со-всем голубыми, точно вбирали в себя блеск морскойглади, озаренной солнцем. Он гадал, могли ли его гла-за понравиться ей. Он попытался посмотреть в нихтак, как смотрела бы она, но из этого ничего не вышло.Он обычно легко угадывал мысли других людей, но

все это были люди, жизнь которых он хорошо знал. Аее жизни он не знал совсем. Она была загадка и чу-до, – где ж ему было угадать хоть одну ее мысль? Ну,что ж, решил он наконец, это честные глаза, ни гнус-ности, ни коварства в них нет. Его удивил темный цветего лица; он никогда не думал, что так черен. Он за-сучил рукава рубашки и сравнил белую кожу повышелоктя с кожей лица. Нет, он все-таки белый. Но рукибыли тоже загорелые. Тогда он согнул руку и, напря-гая бицепсы, постарался разглядеть те части рук, ко-торых вовсе не касалось солнце. Они были очень бе-лы. Он рассмеялся при мысли, что и это бронзовоелицо в зеркале было некогда так же бело; ему не при-ходило в голову, что на свете не так уж много нашлосьбы женщин, которые могли похвастаться такой же бе-лой кожей, как у него, – там где она не была обожженасолнцем.

Рот у него был бы совсем как у херувима, если быон не имел обыкновения, когда сердился, крепко сжи-мать свои чувственные губы, что придавало ему ка-кую-то суровость, строгость почти аскетическую. Этобыли губы воина и любовника. Они могли всласть на-слаждаться жизнью, но умели при случае и повеле-вать. Подбородок и чуть тяжеловатая нижняя челюстьподчеркивали властное выражение лица. Сила урав-новешивала в нем чувственность, и потому он любил

здоровую красоту и откликался на здоровые чувства.А между губами блестели зубы, которые ни разу ещене нуждались в услугах дантиста. Они были белые,крепкие и ровные, – так он решил, когда рассмотрелих как следует. Но тотчас же он почувствовал смуще-ние. Где-то в его памяти шевельнулось смутное пред-ставление о том, что некоторые люди ежедневно чи-стят зубы. То были люди высшего круга, ее круга. Она,вероятно, тоже чистит зубы каждый день. Что она по-думает о нем, если узнает, что он ни разу в жизнине чистил зубов? Он решил завтра же купить щеткуи ввести это в обычай. Одними подвигами ее не за-воюешь. Он должен произвести изменение во всем,что касалось его особы, начиная с чистки зубов и кон-чая ношением воротничка, хотя, надевая крахмаль-ный воротничок, он всегда чувствовал себя так, будтоего лишили свободы.

Мартин поднял руку и поскреб пальцем мозолистуюладонь, глядя на грязь, которая, казалось, въелась втело так, что ее не соскоблишь и щеткой. Какая ла-донь у нее! Даже вспомнить, и то было приятно. Неж-ная, точно лепесток розы; прохладная и легкая, какснежные хлопья. Мартин никогда не подозревал, чтоженская рука может быть такой мягкой и нежной. Онподумал, какое наслаждение должна доставлять лас-ка такой руки, и, поймав себя на этой мысли, покрас-

нел и смутился. Эта мысль была слишком груба длянее и унижала ее духовную красоту. Руфь была блед-ным духом, призраком, парящим где-то далеко от все-го земного. И все же он не мог отогнать воспоминанияо ее мягкой ладони. Он привык к жестким, огрубев-шим в труде рукам фабричных работниц и женщин,измученных домашней работой. Да, конечно, он по-нимал, почему так грубы их руки. Ее рука была неж-ной и мягкой потому, что ей был незнаком труд. Про-пасть снова разверзлась между ними, как только онподумал о том, что есть люди, которым не нужно ра-ботать для того, чтобы жить. Он вдруг увидел передсобой образ аристократии, людей, не знающих труда.Этот образ возник на грязно-белой стене, надменныйи внушительный, как бронзовая фигура. Мартин рабо-тал всю жизнь, с тех пор как он себя помнил; и всяего семья трудом добывала себе пропитание, взятьхотя бы Гертруду. Ее натруженные от стирки руки рас-пухали и делались красными, как вареное мясо. Илидругая его сестра, Мэриен. Она работала на консерв-ном заводе, и ее маленькие хорошенькие ручки былисплошь в ссадинах от ножей, которыми резали поми-доры. Кроме того, прошлой зимой, когда она работа-ла на картонажной фабрике, ей машиной отхватилодва пальца. Он вспомнил грубые руки своей матери,сложенные крест-накрест в гробу. Отец его тоже ра-

ботал до конца дней, и на его ладонях наросли мозо-ли чуть не в полдюйма толщиною. А у нее руки былинежные, и не только у нее, но и у ее матери и братьев.Последнее особенно поразило его; это был красноре-чивый знак касты, доказательство огромности рассто-яния, их разделявшего. Мартин с горькой усмешкойопять сел на кровать и снял, наконец, башмаки. С умаон сошел – опьянел от женского лица, от нежных жен-ских рук. И вдруг перед его глазами всплыло новоевидение. Он стоит перед огромным мрачным домомв лондонском Ист-Энде, ночью, а рядом с ним сто-ит Марджи, девчонка-работница лет пятнадцати. Онпровожал ее домой после гулянья. Она жила в этомгрязном доме, похожем на большой хлев. Прощаясь,Мартин протянул ей руку. Она подставила ему губыдля поцелуя, но ему не хотелось целовать ее. Что-то в ней его отпугивало. Тогда она с лихорадочнымтрепетом сжала ему руку. Мартин почувствовал мозо-ли на ее маленькой ладони, и его вдруг захлестнулаволна жалости. Он видел ее молящие голодные гла-за, ее тщедушное, полудетское тело, в котором ужепроснулся несмелый, но жадный инстинкт женщины.Тогда, в порыве сострадания, он обнял ее и поцело-вал в губы. Он услыхал ее радостный возглас и по-чувствовал, как она, словно кошка, прижалась к нему.Бедный маленький заморыш! Мартин смотрел на это

видение далекого прошлого. У него побежали мураш-ки по телу, как тогда, в ту минуту, когда она прильну-ла к нему, и сердце его сжалось от грусти. Это былосерое видение: небо тогда было серо, и серый дождьморосил над грязными плитами мостовой. Но вдругяркий свет озарил стену, и, затмевая все образы и ви-дения, перед ним засияло ее бледное лицо в коронезолотых волос, далекое и недостижимое, как звезда.

Он взял со стула томики Суинберна и Броунинга ипоцеловал их. А все-таки она звала меня приходить,подумал он. Потом снова взглянул на себя в зеркалои сказал громко и торжественно:

– Мартин Иден, первое, что ты сделаешь завтраутром, – это пойдешь в бесплатную читальню и почи-таешь что-нибудь о правилах хорошего тона. Понял?

После этого он погасил газ, и пружины застоналипод грузом его тела.

– А главное, Мартин, ты должен поменьше черты-хаться. Слышишь, старина! Заруби это себе на носу!

Сказав так, он заснул, и сны его по смелости инеобычайности могли сравниться только с грезами ку-рильщика опиума.

Глава 5

Проснувшись на другое утро, он почувствовал за-

пах мыла и грязного белья и забыл свои розовые сны.До него донеслась перебранка и ругань людей, на-чавших трудовой день. Выйдя из своей комнаты, онуслышал сердитый окрик и звук затрещины, которойего сестра наградила кого-то из детей, чтобы дать вы-ход своему раздражению. Визг ребенка, словно но-жом, резнул его слух. Все здесь казалось ему отвра-тительным, даже самый воздух, которым он дышал.Как все это не похоже на покой и гармонию, царившиев доме, где жила Руфь! Там все было возвышенно идуховно; здесь – материально, грубо материально.

– Иди сюда, Альфред, – крикнул он плачущему ре-бенку и запустил руку в карман, где у него лежалиденьги. К деньгам он относился небрежно, в этом ска-зывалась его широкая натура. Он сунул мальчуганумонету и взял его на руки, чтобы успокоить.

– Ну, а теперь беги купи себе леденцов да поделисьс братьями и сестрами. Выбери такие, чтобы подоль-ше не таяли.

Его сестра на миг распрямилась над лоханью и по-смотрела на него.

– Довольно было бы одного пенса, – сказала она, –

ты не знаешь цены деньгам. Мальчик теперь объест-ся.

– Ничего, – ответил он весело, – мои денежки самизнают себе цену. Доброе утро, сестренка, если бы тыне была так занята, ей-богу поцеловал бы тебя.

Ему хотелось быть поласковее с сестрой; сердце унее было доброе, и она, по-своему, (он это знал) лю-била его. Правда, с годами она все больше и большетеряла свой прежний облик, становилась сварливой ираздражительной. Он решил, что эта перемена объ-ясняется тяжелым трудом, большой семьей и нуднымхарактером супруга. И вдруг ему пришло в голову, чтоза это время она словно пропиталась запахом этихгнилых овощей, грязного белья и захватанных медя-ков, которые она считала за прилавком.

– Ступай-ка лучше завтракать, – сказала она внеш-не сурово, но в глубине души довольная; из всех еестранствующих по миру братьев Мартин всегда былсамым любимым. – Ну, иди ко мне, я тебя поцелую, –прибавила она, поддавшись неожиданному порыву.

Она обобрала пальцами пену, сначала с одной ру-ки, потом с другой. Мартин обнял ее тяжеловесныйстан и поцеловал влажные, распаренные губы. Сле-зы навернулись у нее на глазах не столько от полнотычувств, сколько от слабости, вызванной постояннымпереутомлением. Она оттолкнула его, но он все-таки

успел заметить ее слезы.– Завтрак в печке, – прибавила она быстро. – Джим,

наверное, уже встал. Я сегодня из-за стирки подня-лась ни свет ни заря. Иди скорей поешь, да и уходииз дому; у нас сегодня тяжелый денек. Том уволился,стало быть, Бернарду самому придется ехать с под-водой.

Мартин с тяжелым сердцем отправился на кухню.Красное лицо сестры и ее неряшливый вид врезалисьему в память. Она бы любила меня, если бы у нее на-шлось время, подумал Мартин. Но она надрываетсяна работе. Скотина этот Бернард Хиггинботам, что за-ставляет ее так работать. И в то же время, Мартин ни-как не мог отделаться от мысли, что в поцелуе сестрыне было ничего красивого.

Правда, этот поцелуй сам по себе был необычен.Уже много лет она целовала его, лишь провожая вплавание или встречая по возвращении домой. Но вэтом поцелуе чувствовался вкус мыльной пены, а гу-бы ее были дряблы. Они не прижимались быстро иупруго к его губам, как должно быть в поцелуе. Этобыл поцелуй женщины настолько усталой, что она за-была даже, как целуются. Он невольно вспомнил, какдо замужества она могла плясать всю ночь напролетпосле дня тяжелой работы и, как ни в чем не быва-ло, прямо с танцев отправлялась опять в свою пра-

чечную. Тут Мартин снова подумал о Руфи и о том,что губы у нее, должно быть, такие же свежие, как ився она. Она целует, вероятно, так же, как смотрит, какжмет руку: крепко и искренно. Он даже дерзнул пред-ставить себе, как ее губы прикасаются к его губам, ипредставил это так живо, что у него закружилась голо-ва. Ему казалось, что он медленно плывет в облаке изрозовых лепестков, опьяняющих его своим ароматом.

В кухне он нашел Джима, другого жильца, которыймедленно ел овсяную кашу, уставясь в пространствотупым, отсутствующим взглядом. Он был подмасте-рьем слесаря, и его вялый нрав и безвольный подбо-родок в сочетании с некоторой умственной отстало-стью не сулили ему удачи в борьбе за существование.

– Ты почему не ешь? – спросил он, видя, как неохот-но ковыряет Мартин свою овсянку. – Опять напилсявчера?

Мартин отрицательно покачал головой. Он был по-давлен убожеством всего, что его окружало. РуфьМорз казалась теперь еще дальше.

– А я напился, – сказал Джим с нервным хихика-ньем, – нализался в доску. Эх, хороша же была девоч-ка! Билль приволок меня домой.

Мартин кивнул головой в знак того, что слушает, –у него была бессознательная привычка проявлять та-ким образом внимание к собеседнику, к любому собе-

седнику. Потом он налил себе чашку едва теплого ко-фе.

– Пойдешь сегодня потанцевать в «Лотос»? – спро-сил Джим. – Будет пиво. А если явится компания из Те-мескаля, то без драки не обойдется. Мне, конечно, на-чхать. Я все равно притащу туда свою девчонку. Фу!..Ну и вкус во рту у меня. Черт знает что такое!

Он скорчил гримасу и поспешил прополоскать ротглотком кофе.

– Ты Джулию знаешь? – Мартин покачал головой.– Она теперь со мной – объяснил Джим. – Конфет-

ка, а не девочка! Я бы тебя познакомил, да ты ото-бьешь. Ей-богу, я не понимаю, из-за чего девчонки натебя так вешаются. Даже зло берет, когда видишь, кактебе ничего не стоит отбить любую.

– У тебя я еще ни одной не отбил, – заметил Мар-тин равнодушно, только чтобы окончить завтрак безссоры.

– Как же так, – возразил тот, – а Мэгги?– Да у меня с ней не было ничего. Я даже не танце-

вал с ней после того раза.– Вот то-то и оно, – вскричал Джим, – ты только по-

танцевал с ней да глянул на нее разок-другой – и го-тово дело. Ты, может, ничего такого и не думал. А онапосле на меня и смотреть не стала. Все время толькопро тебя и спрашивала. Если бы ты захотел, она бы

тебе сразу же назначила свидание.– Но я ведь не захотел.– Неважно. Я все равно получил отставку. – Джим

посмотрел на него с восхищением. – И как это тебеудается, Мартин?

– Мало о них думаю, вот и все, – отвечал тот.– Ты, стало быть, делаешь вид, что тебе на них на-

плевать? – допытывался Джим.Мартин с минуту раздумывал над ответом.– Может, это и подействовало бы. Но я-то в самом

деле вовсе о них не думаю. А ты попробуй сделатьвид, может что и выйдет.

– Жаль, тебя вчера не было у Райли, – объявилвдруг Джим без всякой логической последовательно-сти, – там был один красавчик из Западного Окленда,по прозванию «Крыса». Ох, и увертлив в драке! Нико-му из наших ребят не удалось свалить его. Все жале-ли, что тебя нет! Где ты вчера шатался?

– Так, в Окленде – отвечал Мартин.– В театре был?Мартин отодвинул свою тарелку и пошел к двери.– Так что, потанцуем сегодня? – крикнул Джим ему

вслед.– Да нет, едва ли, – ответил Мартин.Он сбежал с лестницы и вышел на улицу, чувствуя

потребность в свежем воздухе. Он задыхался в атмо-

сфере этого дома, а беседа с Джимом привела его вярость. Были мгновения, когда он чуть-чуть не вско-чил и не ткнул его носом в тарелку с кашей. Чем боль-ше болтал Джим, тем дальше уходила Руфь. Разве онможет надеяться, живя среди таких скотов, стать ко-гда-нибудь с нею рядом? Его приводила в отчаяниетрудность стоящей перед ним задачи, он чувствовалбезвыходность своего положения, положения челове-ка из рабочего класса. Казалось, все кругом висело нанем мертвым грузом и не давало подняться – сестра,ее дом, ее семья, слесарь Джим, – все, к чему он при-вык, куда уходили корни его существования. Жизньдля него утратила вкус. До сих пор он принимал жизньтак, как она есть. Он никогда не задумывался над во-просом, хороша она или плоха, разве лишь когда чи-тал книги. Но ведь то были только книги, прекрасныесказки о прекрасном несуществующем мире. А теперьон увидел этот мир существующим в действительно-сти и женщину-цветок, по имени Руфь, в центре это-го мира. И вот с этой поры он изведал горечь жизни,тоску и безнадежность, которая была особенно мучи-тельна оттого, что надежда питала ее.

Мартин долго решал, куда пойти: в Берклейскуюобщедоступную читальню или в Оклендскую, и оста-новился на Оклендской. Как знать! Читальня – самоеподходящее для нее место, и вполне возможно, что

он встретит ее там. Он совершенно не был знаком срасположением отделов и скитался среди бесконеч-ных полок беллетристики, пока какая-то худенькая,похожая на француженку девушка не сказала ему, чтосправочная библиотека находится наверху. Он не до-гадался обратиться к человеку, сидевшему за столом,и, двинувшись наугад, попал в отдел философии. Онслыхал о существовании философских книг, но никакне подозревал, что об этой науке столько написано.Высокие шкафы, набитые толстыми томами, подав-ляли его и в то же время подстрекали. Здесь было надчем поработать мозгу. В математическом отделе оннашел книги по тригонометрии и долго рассматривалказавшиеся ему бессмысленными формулы и черте-жи. Он читал английские слова, но значение их от негоускользало. Это был какой-то особенный язык. Нор-ман и Артур знали этот язык. Он слышал, как они го-ворили на нем. А они были ее братья. Мартин ушел изотдела философии с чувством безнадежности. Книги,казалось, надвигались со всех сторон и хотели зада-вить его. Он никогда не подозревал, что человеческиезнания так огромны. Его охватил страх: сумеет ли онодолеть все это? Но, тут же он вспомнил, что былилюди – и много людей, – которые одолели. И он горя-чо поклялся, что сумеет постичь все то, что постиглидругие.

Так он блуждал, переходя от отчаяния к восторгу,среди полок, уставленных сокровищами мудрости. Вобщем отделе он нашел «Конспективный курс» Нор-ри. С благоговением он перелистал его. Здесь, покрайней мере, было что-то родное. Автор, как и он,был моряком. Потом он нашел книгу с надписью «Бо-удич» на корешке, сочинения Лекки и Маршала. Вот,отлично. Он займется изучением навигации. Броситпить, начнет усиленно работать и станет капитаном.В этот миг Руфь казалась ему совсем близкой. Капи-таном он уже может жениться на ней – если она захо-чет. А если не захочет – ну что ж, благодаря ей он бу-дет жить хорошей, достойной жизнью, а пить во вся-ком случае бросит. Потом он вспомнил о страховщикеи судовладельце, этих двух хозяевах капитана, инте-ресы которых никогда не совпадают, и подумал о том,что каждый из них может погубить его, и навернякапогубит. Оглядев комнату, он даже зажмурился передвнушительным зрелищем десяти тысяч томов. Нет, сморем покончено. Здесь, в этом множестве книг, за-ключена огромная сила, и если он хочет совершатьвеликие дела, то должен совершать их на суше! А,кроме того, капитанам не разрешается брать с собойв плавание жен.

Наступил полдень. Прошло еще некоторое время.Мартин забыл о еде и все рассматривал заглавия

книг, ища руководство по правилам этикета. Его ум,помимо мыслей о карьере, был занят решением про-стой задачи: если молодая леди, прощаясь с вами,просит зайти еще раз, то как скоро можно это сде-лать? Но когда он набрел, наконец, на нужную книгу,он все же не получил ответа. Он пришел в ужас отсложности и многообразия форм этикета, запуталсяво всех этих наставлениях о порядке обмена визитны-ми карточками, принятом в светском обществе, и ото-шел с грустью. Он не нашел того, что искал, но затопонял, что соблюдение всех форм вежливости требу-ет огромного количества времени и для усвоения всехэтих форм ему пришлось бы еще раз прожить жизнь.

– Ну что же, нашли вы, что вам нужно? – опросилего человек, сидевший за столом.

– Да, сэр, у вас отличная библиотека, – отвечалМартин.

Человек кивнул головой.– Приходите к нам почаще. Вы моряк?– Да, сэр. Я приду еще как-нибудь.«Как он узнал, что я моряк?» – спрашивал он себя,

спускаясь с лестницы.И, выйдя на улицу, он постарался идти прямо, без

неуклюжего раскачивания. Он помнил об этом, покане погрузился в размышления; а тогда зашагал своейобычной походкой.

Глава 6

Беспокойное томление, похожее на муки голода,

овладело Мартином. Он изнывал от желания увидетьвновь девушку, чьи нежные руки с неожиданной цеп-костью захватили всю его жизнь. Пойти к ней он нерешался. Он боялся, что это будет слишком скоро ион, таким образом, нарушит этот страшный свод пра-вил, именуемый этикетом. Он проводил долгие часыв Оклендской и Берклейской библиотеках, где запи-сался на свое имя, на имя Гертруды, Мэрией и дажеДжима, который дал согласие после того, как Мартинщедро угостил его пивом. На все четыре абонементаон набрал книг, и в его каморке почти всю ночь горелгаз, за что он и платил мистеру Хиггинботаму лишнихпятьдесят центов в неделю.

Но книги, которые он читал, только усиливали егобеспокойство. Каждая страница в новой книге каза-лась ему лазейкой в сады знаний. Его голод стано-вился еще острее от чтения этих книг. К тому же онне знал, с чего следовало начинать, и, конечно, оченьстрадал от отсутствия подготовки. Он не знал дажесамых простых вещей, которые, очевидно, долженбыл знать всякий берущийся за книгу. То же самоеможно было сказать и о поэзии, которую Мартин читал

с необычайным увлечением. Из Суинберна он про-чел не только то, что было в томике, данном ему Ру-фью. Он прочел и «Долорес» и отлично понял все;Руфь, вероятно, не понимала этого произведения, ре-шил он. Как могла она понять, живя такой утонченнойжизнью? Потом ему попались под руку стихотворенияКиплинга, и он был заворожен музыкой, ритмом, вол-шебной образностью строк, говоривших о таких зна-комых ему вещах. Его поразила та любовь к жизни,та тонкость психологии, которая отмечала все стихиКиплинга. «Психология» была новым словом в лекси-коне Мартина Идена. Он приобрел словарь, чем по-дорвал свои финансы и сократил срок пребывания насуше, а кроме того, привел в ярость мистера Хиггин-ботама, который предпочел бы получить эти деньги вуплату за комнату.

Днем он не решался даже приближаться к жили-щу Руфи, но по ночам, словно вор, бродил вокруг до-ма Морзов, украдкой глядя на освещенные окна и ис-пытывая нежность к самим стенам, которые ее окру-жали. Несколько раз он чуть-чуть не наткнулся на еебратьев, а однажды долго шел за мистером Морзом,изучая его лицо при свете уличных фонарей и страст-но желая, чтобы почтенный джентльмен подвергсякакой-нибудь смертельной опасности и предоставилМартину случай спасти его жизнь. В другой раз он

вдруг увидел Руфь в окне второго этажа. Видна былалишь ее голова, плечи и руки, по движениям которыхон решил, что она причесывается. Это длилось одномгновение, но и мгновения было достаточно, чтобывся кровь заклокотала в нем и превратилась в пья-нящее вино. Она, правда, тотчас же опустила штору,но он узнал, где ее комната, и после этого уже часа-ми простаивал под деревом на противоположном тро-туаре, выкуривая бесчисленное количество папирос.Однажды он увидел, как ее мать выходила из банка,и лишний раз убедился в неизмеримости расстояния,их разделяющего. Она принадлежала к тем, кто дер-жит деньги в банке. Он за всю свою жизнь ни разу невходил в банк и был убежден, что подобные учрежде-ния посещаются лишь очень богатыми и очень могу-щественными людьми.

В известном смысле, он переживал моральную ре-волюцию. Ее чистота и непорочность произвели нанего такое впечатление, что он решил, во что бы тони стало, тоже сделаться чистым. Он должен статьчистым, если хочет быть достойным дышать одним снею воздухом. Он чистил зубы и беспрестанно скребруки кухонной щеткой, пока в окне магазина не уви-дел щеточки для ногтей и не угадал ее назначения.Приказчик, взглянув на его ногти, предложил ему ещеи ногтечистку, и, таким образом, его набор туалетных

принадлежностей обогатился еще одним предметом.Он достал в библиотеке книгу о личной гигиене и вы-читал в ней, что необходимо каждое утро обливать-ся холодной водой. Это позабавило Джима и силь-но смутило мистера Хиггинботама, который, не сочув-ствуя подобным причудам, всерьез занялся обсужде-нием вопроса, не следует ли брать с Мартина особуюплату за воду. Следующим шагом по пути прогрессабыла забота о фасоне брюк. Начав интересоватьсяэтим вопросом, Мартин скоро заметил разницу меж-ду мешковатыми штанами рабочих и брюками людейвысшего класса, с прямой складкой от колена до ступ-ни. Догадавшись, в чем тут секрет, Мартин отправил-ся в кухню сестры за утюгом и гладильной доской; нопервая попытка окончилась неудачей, он только спа-лил свои брюки и должен был купить новые, чем ещебольше приблизил день ухода в плаванье.

Но внешними реформами дело не ограничилось.Курить он все еще продолжал, однако пить бросил.До сих пор он считал пьянство самым подходящим за-нятием для мужчин и даже очень гордился тем, чтоу него крепкая голова и он может продолжать пить итогда, когда большинство собутыльников давно ужеваляется под столом. В Сан-Франциско у него быломного товарищей по прежним плаваньям, и при встре-чах он по-прежнему угощал их вином, но себе заказы-

вал только кружку пива или легкого эля и добродуш-но сносил все насмешки. Он с любопытством наблю-дал за тем, как они, напиваясь, постепенно доходилидо скотского состояния, и радовался, что сам он ужене такой. У каждого из них были свои горести, и ви-но помогало им забыть действительность и перене-стись в страну грез и фантазий. Но Мартину уже ненужен был алкоголь. Он находился в состоянии болееглубокого опьянения, – он был пьян Руфью, котораязажгла в нем любовь и стремление к новой, лучшейжизни; пьян книгами, которые пробудили в нем мириа-ды неиспытанных желаний; пьян мыслью о собствен-ной чистоте, которая дала ему еще более полное, чемраньше, ощущение здоровья и заставила все его телотрепетать от физической радости существования.

Однажды Мартин отправился в театр в смутной на-дежде увидеть Руфь, и с балкона второго яруса он ив самом деле увидел ее. Она прошла по партеру всопровождении Артура и еще какого-то странного мо-лодого человека в очках, стриженного бобриком, ко-торый тотчас возбудил в Мартине тревогу и ревность.Она села в первом ряду, и он уже почти ничего не ви-дал в течение всего вечера, кроме ее стройных плечи золотых волос, затуманенных расстоянием. Но всеже раз или два он оглянулся по сторонам и успел за-метить двух девушек, сидевших через несколько мест

от него; девушки эти улыбнулись и сделали ему глаз-ки. Он всегда охотно знакомился, и не в его натуребыло оставлять без ответа подобные знаки внимания.Еще недавно он непременно улыбнулся бы им в своюочередь, а затем пошел бы и дальше. Но теперь всепеременилось. Он, правда, ответил улыбкой, но тот-час же после этого отвернулся и старался больше несмотреть в их сторону. Однако не один еще раз, со-всем позабыв об этих девушках, он вдруг снова ловилих улыбки. Трудно измениться за один день, да к то-му же он от природы был ласков и приветлив и поэто-му невольно улыбался девушкам в ответ, улыбалсяпросто, по-товарищески. Все это было старо, как мир.Он знал, что они ведут с ним обычную женскую игру.Но для него теперь все стало иным. Там, далеко, впервом ряду, сидела женщина, единственная на све-те, столь не похожая, столь бесконечно не похожая наэтих двух девушек его класса, что к ним он уже не могчувствовать ничего, кроме жалости. Он от души желалим обладать хоть крохотной долей ее божественнойкрасоты. Ни за что на свете он не бросил бы им упре-ка в слишком дерзком заигрывании. Но оно не льсти-ло ему: Мартин отлично понимал, что, принадлежи онк миру Руфи, девушки не стали бы заигрывать с ним.И при каждом их взгляде он чувствовал, как сжимают-ся вокруг него цепкие щупальца его мира и тянут его

вниз.Мартин покинул свое место незадолго до конца по-

следнего акта, желая посмотреть на нее, когда она бу-дет выходить. Множество ротозеев всегда толпилосьу театрального подъезда, и легко можно было остать-ся позади незамеченным, если пониже надвинуть кеп-ку на лоб и спрятаться за чьей-нибудь спиной. Он вы-шел раньше всех и смешался с толпой, но едва он за-нял свою наблюдательную позицию, как появились тедве девушки. Он знал, что они ищут его, и в этот мигпроклинал ту силу, которая притягивала к нему жен-щин. Сначала они как будто не заметили его, но онскоро понял, что это только маневр. Подходя ближе,они замедлили шаг, и, наконец, одна из них, прохо-дя мимо, задела его плечом и оглянулась, делая вид,словно только сейчас его узнала. Это была стройнаябрюнетка с черными лукавыми глазами. Обе девуш-ки опять улыбнулись ему, и он тоже улыбнулся им вответ.

– Хелло, – сказал он.Это было сказано совершенно машинально, как ча-

сто приходилось произносить это слово в подобныхслучаях. Впрочем, природное добродушие и привет-ливость не позволили бы ему поступить иначе. Черно-глазая девушка улыбнулась весело и вызывающе и,взяв под руку свою подругу, выразила желание оста-

новиться; подруга хихикнула в знак согласия. Он по-чувствовал ужас: Руфь могла пройти мимо и увидетьего разговаривающим с этими девушками. Тогда онпросто, как будто так и нужно было, шагнул к черно-глазой и пошел рядом с нею. Здесь его речь и егоманеры уже не могли показаться неловкими. Здесьон был как у себя дома, мог проявить и остроумие,и щегольнуть жаргонными словечками, мог смеятьсяи болтать о чем угодно, пользуясь всеми преимуще-ствами быстрого и случайного знакомства. Дойдя доугла, он сделал попытку отстать от толпы, стремив-шейся вперед, и свернуть в переулок. Но черногла-зая девушка схватила его за локоть, не выпуская рукисвоей подруги, и воскликнула:

– Постой, Билл. Куда так спешишь? Уж не хочешьли ты удрать от нас?

Мартин остановился и, смеясь, повернулся к нимлицом. Позади них, под ярким светом уличных фо-нарей, струился людской поток. Там, где они стояли,было сравнительно темно, и он мог, оставаясь неза-меченным, увидеть ее, если бы она прошла мимо. Апройти она должна была непременно, потому что этадорога вела к ее дому.

– Как ее зовут? – спросил он, указывая на черно-глазую и обращаясь к ее хихикающей подруге.

– Это уж вы ее спросите, – отвечала та с хохотом.

– Ну, как же? – спросил он, оборачиваясь к черно-глазой.

– А вы мне разве сказали, как вас зовут? – возра-зила она.

– Да вы и не спрашивали, – улыбнулся он, – впро-чем, вы угадали. Меня и в самом деле зовут Билл.Верно, верно!

– Подите вы! – Она посмотрела на него долгимвзглядом, зовущим и откровенно страстным. – Ну, почести! Говорите!

И посмотрела снова. Вся исконная женская сущ-ность, не изменившаяся за много веков, отражаласьв ее взгляде. И Мартин уже знал, что будет дальше:теперь она начнет отступать смиренно и робко, го-товая в любой миг перейти в наступление, как толь-ко почувствует, что в нем остывает пыл погони. Как-никак, он был мужчина, чувствовал к ней невольноевлечение, и ее страстные взоры льстили его самолю-бию. О, он прекрасно знал этих девчонок, знал их на-сквозь! Славные, хорошие девушки, насколько моглибыть хорошими девушки этого класса, добывающиесебе пропитание тяжелым трудом. Слишком гордые,чтобы продавать свои ласки, они искали хоть немнож-ко счастья в житейской пустыне, стараясь не загляды-вать в бездну, именуемую будущим, где ждала их илитяжкая, бесконечная работа, или хотя и лучше опла-

чиваемая, но страшная дорога.– Билл, – отвечал он снова. – Ей-богу! Билл Пит,

никак не иначе.– Шутите? – переспросила она.– И вовсе не Билл, – вмешалась другая.– А вы почем знаете? Вы меня никогда и в глаза

невидали.– Ну и что ж, что не видела! И так знаю, что врете!– Ну как же – Билл? – спрашивала первая.– Пусть будет Билл, – дружелюбно сказал он. Она

ухватила его за плечо и весело тряхнула.– Так и знала, что врете. А все-таки вы ничего се-

бе. – Он пожал ее ищущую руку и на ладони нащупалзнакомые царапины и шрамы.

– Давно ушли с консервного завода? – просил он.– Вы почем знаете? Вы уж не ясновидящий ли? –

вскричали обе девушки.И, обмениваясь с ними разными глупыми шутками,

он вдруг мысленно увидел перед собой огромные то-ма библиотеки, хранящие мудрость веков. Он с горе-чью улыбнулся неуместному сейчас видению, и опятьсомнения охватили его. Но за всеми этими мыслями исловами он не упускал из виду поток уличной толпы.И вот он увидел ее в ярком свете фонарей, она шламежду братом и незнакомым юношей в очках. Серд-це его замерло. Он долго ждал этого мгновения. Он

успел разглядеть что-то легкое и воздушное вокруг еецарственной головки, стройные контуры ее фигуры,изящество походки, движение, которым она подобра-ла юбку, когда переходила через улицу. И вот она про-шла, а он остался с этими двумя работницами, стояли смотрел на их убогие платья, носившие следы жал-ких и отчаянных попыток принарядиться, их дешевыеботинки, дешевые ленточки, дешевые колечки на гру-бых пальцах. Кто-то тронул его за руку, и он услыхалголос, сказавший:

– Проснитесь, Билл. Что такое с вами?– Что вы сказали? – переспросил он.– Да так, ничего особенного, – отвечала черногла-

зая, тряхнув головой, – я только подумала…– Что?– Было бы недурно, если бы вы подыскали кавале-

ра для нее, – она указала на подругу, – и мы бы пошликуда-нибудь выпить кофе и поесть мороженого.

Он почувствовал внезапно какую-то духовную тош-ноту. Уж очень груб был переход от Руфи ко всемуэтому. Рядом с зовущими глазами этой девушки Мар-тин увидел вдруг лучезарные, ясные глаза Руфи, гла-за святой, взиравшие на него с недосягаемых высотчистоты. И он почувствовал в себе великую силу. Онвыше всего этого. Жизнь для него нечто большее, чемдля этих девушек, мечтающих о кавалерах и о моро-

женом. Он вспомнил, что и раньше он жил в своихмыслях особой, тайной жизнь. Он пробовал иногдаповерять эти мысли другим, но до сих пор не нашлосьни одной женщины, способной их понять, да и ни од-ного мужчины тоже. Если он высказывал их вслух,слушатели смотрели на него с недоумением. Да, ес-ли его мысли им недоступны – значит, и сам он вышеих. Он почувствовал в себе силу и сжал кулаки. Еслижизнь для него нечто большее, то он вправе и требо-вать от нее большего, но только, конечно, не здесь, нев общении с этими людьми. Эти черные глаза ничегоне могли дать ему. Он знал, какие мечты отражены вих взгляде, – о мороженом и еще, пожалуй, кое о чем.Тогда как ее неземной взор обещал ему все, к чемуон стремился, и еще бесконечно многое. Книги, кар-тины, красоту и спокойствие, изящество возвышен-ной и утонченной жизни – вот что обещал этот взор.За черными глазами совершался мыслительный про-цесс, известный ему во всех подробностях. Это былкак бы часовой механизм. Он мог наблюдать каждоеколесико. Они звали к пошлым, низменным утехам,ведущим к пресыщению, в конце которых зияла моги-ла. А тот неземной взор звал к проникновению в непо-стижимую тайну, в чудо вечной жизни. В нем он виделотражение ее души и отражение своей души также.

– В программе одна ошибка, – сказал он громко, –

я сегодня занят.В глазах девушки отразилось разочарование.– Вздумали навестить больного друга? – съязвила

она.– Нет, зачем… У меня свидание… – он запнулся, –

с одной девушкой.– Не врете? – спросила она строго. Он поглядел ей

в глаза и ответил:– Честное слово, правда. Но мы можем встретиться

в другой раз. Как вас зовут? Где вы живете?– Меня зовут Лиззи, – отвечала она, пожимая ему

руку и всем телом приникая к нему, – Лиззи Конолли.Я живу на Пятой улице, у рынка.

Они еще поболтали минут пять, прежде чем про-ститься. Мартин не хотел сразу идти домой. Он пошелк знакомому дереву, встал на привычное место под ееокном и прошептал взволнованно:

– У меня свидание с вами, Руфь. Я не хочу другихсвиданий.

Глава 7

Прошла неделя с того дня, как Мартин познакомил-

ся с Руфью, а он все еще не решался пойти к ней.Иногда он уже совсем готов был решиться, но всякийраз сомнения одерживали верх. Он не знал, спустякакой срок прилично повторить посещение, и не былоникого, кто бы мог ему сказать это, а он боялся совер-шить непоправимую ошибку. Он отошел от всех своихпрежних товарищей и порвал с прежними привычка-ми, а новых друзей у него не было, и ему оставалосьтолько чтение. Читал он столько, что обыкновенныечеловеческие глаза давно уже не выдержали бы такойнагрузки. Но у него были выносливые глаза и крепкий,выносливый организм. Кроме того, до сих пор он жилв стороне от абстрактных книжных мыслей, и мозг егопредставлял собой нетронутую целину, благодатнуюпочву для посева. Он не был утомлен науками и те-перь мертвой хваткой вцеплялся в книжную премуд-рость.

К концу недели Мартину показалось, что он прожилцелые столетия – так далека была прежняя жизнь ипрежнее отношение к миру. Но ему все время мешалнедостаток подготовки. Он брался за книги, которыетребовали многих лет специального изучения. Сего-

дня он читал книги по античной, завтра по новой фи-лософии, так что в голове у него царила постояннаяпутаница идей. То же самое было и с экономически-ми учениями. На одной и той же полке в библиоте-ке он нашел Карла Маркса, Рикардо, Адама Смита иМилля, и непонятные ему формулы одного опровер-гали утверждения другого. Он совершенно растерял-ся и все-таки хотел все знать, одновременно увлека-ясь и экономикой, и индустрией, и политикой. Одна-жды, проходя через Сити-Холл-парк, он увидел тол-пу, окружившую человек пять или шесть, которые, повсей видимости, были заняты каким-то горячим спо-ром. Он подошел поближе и тут в первый раз услы-хал еще незнакомый ему язык народных философов.Один был бродяга, другой – профсоюзный агитатор,третий – студент университета, а остальные – простолюбители дискуссий из рабочих. Впервые он услыхалоб анархизме, социализме, о едином налоге, узнал,что существуют различные, враждебные друг другу,системы социальной философии. Он услыхал сотнисовершенно новых для него терминов из таких обла-стей науки, которые еще не вошли в его скудный оби-ход сведений. Вследствие этого он не мог следитьза развитием спора и лишь чутьем угадывал идеи,скрытые в этих странных словах. Был среди спорщи-ков черноглазый лакей из ресторана – теософ, член

профсоюза пекарей – агностик, какой-то старик, сра-зивший всех своей удивительной философией, осно-ванной на утверждении, что все сущее справедливо,и еще один старик, пространно рассуждавший о кос-мосе, об атоме-отце и об атоме-матери.

У Мартина Идена голова распухла от всех этих рас-суждений, и он поспешил в библиотеку посмотретьзначение десятка врезавшихся в его память слов.Уходя из библиотеки, он нес под мышкой четыре тол-стых тома «Тайная доктрина» госпожи Блаватской,«Прогресс и бедность», «Квинтэссенция социализ-ма», «Война религии и науки». К несчастью, он на-чал с «Тайной доктрины». Каждая строчка в этой кни-ге изобиловала многосложными словами, которых онне понимал. Он сидел на кровати и чаще смотрел всловарь, чем в книгу. Он вычитал столько слов, что,запоминая одни, забывал другие и должен был сноваискать в словаре. Он решил записывать слова в осо-бую тетрадку и в короткий срок исписал десятка двастраниц. И все-таки он ничего не мог понять. Он читалдо трех часов утра; у него уже ум за разум зашел, авсе же ни одной существенной мысли он в тексте неуловил. Он поднял голову, и ему показалось, что всякомната ходит ходуном, как корабль во время качки.Тогда он выругался, отшвырнул «Тайную доктрину»,потушил газ и решил заснуть. Не лучше пошло дело и

с остальными тремя книгами. И не то, чтобы мозг егобыл слаб или невосприимчив: он мог бы усвоить всеэти мысли, но ему не хватало тренировки и не хва-тало словесного запаса. Он, наконец, понял это и од-но время носился даже с мыслью читать один толькословарь, пока он не выучит наизусть все незнакомыеслова.

Единственным утешением была для Мартина поэ-зия: он с восторгом читал тех простых поэтов, каждаястрочка которых была ему понятна. Он любил красо-ту, а здесь он находил ее в изобилии. Поэзия действо-вала на него так же сильно, как и музыка, и незамет-ным образом подготовляла его ум к будущей, болеетрудной работе. Страницы его памяти были пусты, ион без всякого усилия запоминал строфу за строфой,так что скоро мог уже вслух произносить целые сти-хотворения, наслаждаясь гармоническим звучаниеможивших печатных строк. Однажды он случайно на-ткнулся на «Классические мифы» Гэйли и «Век сказ-ки» Бельфинча. Словно луч яркого света прорезалвдруг мрак его невежества, и его еще больше потяну-ло к поэзии.

Человек за столом уже знал Мартина, был оченьприветлив с ним и дружелюбно кивал головой, ко-гда Мартин приходил в библиотеку. Поэтому Мар-тин решился однажды на смелый поступок. Он взял

несколько книг и, когда библиотекарь штемпелевалего карточки, пробормотал:

– Послушайте, можно вас спросить кой о чем? –Библиотекарь улыбнулся и ободряюще кивнул голо-вой.

– Если вы познакомились с молодой леди и онапросила вас зайти… так вот… когда можно это сде-лать?

Мартин почувствовал, что рубашка прилипла к егоспине, вспотевшей от волнения.

– Да когда угодно, по-моему, – отвечал библиоте-карь.

– Нет, вы не понимаете, – возразил Мартин. – Она…видите ли, в чем штука ее может не быть дома. Онаходит в университет.

– Ну, другой раз зайдете.– Собственно дело даже не в этом, – признался

Мартин, решившись, наконец, отдаться на милостьсобеседника, – я, видите ли, простой матрос, я неочень-то привык к такому обществу. Эта девушка со-всем не то, что я, а я совсем не то, что она… Вы неподумайте, что я дурака ломаю, – перебил он вдругсам себя.

– Нет, нет, что вы, – запротестовал библиотекарь. –Правда, ваш запрос не в компетенции справочного от-дела, но я с удовольствием постараюсь помочь вам.

Мартин посмотрел на него с восхищением.– Эх, если бы я умел так шпарить, вот это было бы

дело, – сказал он.– Виноват…– Я хочу сказать, что все было бы хорошо, если бы

я умел так складно и вежливо говорить, как вы.– А! – сочувственно отозвался библиотекарь.– Когда лучше прийти? Днем? Только так, чтобы не

угодить к обеду? Или вечером? А может, в воскресе-нье?

– Знаете, что я вам посоветую, – сказал, улыбаясь,библиотекарь, – вы ей позвоните по телефону и спро-сите.

– А ведь верно! – воскликнул Мартин, собрал книгии пошел к выходу.

На пороге он обернулся и спросил:– Когда вы разговариваете с молодой леди – ну, ска-

жем, мисс Лиззи Смит, – как надо говорить: мисс Лиз-зи или мисс Смит?

– Говорите «мисс Смит», – сказал библиотекарь ав-торитетным тоном, – говорите «мисс Смит», пока непознакомитесь с ней поближе.

Итак, проблема была разрешена.– Приходите когда угодно. Я всегда дома после обе-

да, – отвечала по телефону Руфь на его робкий во-прос, когда он может возвратить ей взятые у нее кни-

ги.Она сама встретила его у двери, и ее женский глаз

сразу отметил и отутюженную складку брюк, и ка-кую-то общую неуловимую перемену к лучшему. Ноудивительнее всего было выражение его лица. Каза-лось, в нем переливалась через край здоровая сила иволной захлестывала ее, Руфь. Снова она почувство-вала желание прижаться к нему, ощутить теплоту еготела и снова поразилась тому, как действовало на нееего присутствие. А он, в свою очередь, вновь ощутилблаженный трепет, когда она подала ему руку. Разни-ца между ними была в том, что она внешне ничем необнаруживала своего волнения, в то время как он по-краснел до корней волос.

Он последовал за ней, так же неуклюже перева-ливаясь на ходу. Но когда они уселись в гостиной,Мартин, против ожидания, почувствовал себя доволь-но непринужденно. Она всячески старалась создатьу него это ощущение непринужденности и делала этотак деликатно и бережно, что стала ему еще во стократ милее. Сначала они поговорили о книгах, о Суин-берне, которым он восхищался, и о Броунинге, кото-рый был для него непонятен. Руфь направляла раз-говор, а сама все думала о том, как бы помочь ему.Она часто думала об этом после их первой встречи.Ей непременно хотелось помочь ему. Она чувствова-

ла нежность и жалость к нему, но в этой жалости не за-ключалось ничего обидного: это было никогда не ис-пытанное ею прежде, почти материнское чувство. Даи могла ли это быть простая, обычная жалость, еслив человеке, ее вызывавшем, она настолько чувство-вала мужчину, что одна его близость порождала в нейбезотчетный девический страх, и заставляла сердцебиться от странных мыслей и чувств. Опять возниклоу нее желание обнять его за шею или положить рукиему на плечи. И по-прежнему это желание смущалоее, но она уже к нему привыкла. Ей не приходило вголову, что зарождающаяся любовь может приниматьтакие формы. Но ей не приходило в голову также ито, что чувство, охватившее ее, можно назвать любо-вью. Ей казалось, что Мартин просто заинтересовалее как человек необычный, с огромными потенциаль-ными возможностями, и что ею руководят чисто фи-лантропические побуждения.

Она не понимала, что желает его, но с ним дело об-стояло иначе. Мартин знал, что любит Руфь; и знал,что желает ее так, как никогда еще не желал в сво-ей жизни. Он и прежде любил поэзию, как любил всепрекрасное, но после встречи с ней перед ним откры-лись врата в огромный мир любовной лирики. Она да-ла ему гораздо больше, чем Бельфинч и Гэйли. Неде-лю тому назад он не стал бы задумываться над такой,

например, строчкой: «Печальный юноша, он одержимлюбовью и в поцелуе умереть готов», но теперь сло-ва эти не выходили у него из головы. Он восхищал-ся ими, как величайшим откровением; он смотрел наРуфь и думал, что с радостью умер бы в поцелуе. Ончувствовал себя тем самым печальным юношей, ко-торый «одержим любовью», и гордился этим больше,чем мог бы гордиться возведением в рыцарское до-стоинство. Он постиг, наконец, смысл жизни и цельсвоего существования на земле.

Когда он смотрел на нее и слушал ее, его мыслистановились смелее. Он вспоминал наслаждение, ис-пытанное при пожатии ее руки, и жаждал почувство-вать его снова. Порою он с жадным томлением смот-рел на ее губы. Но ничего грубого и земного в этомтомлении не было. Ему доставляло невыразимое на-слаждение ловить каждое движение ее губ в то вре-мя, как она говорила, это не были обычные губы, ка-кие бывают у всех женщин и мужчин. Они были не изплоти и крови. Это были уста бесплотного духа, и же-лание их поцеловать совершенно не было похоже нажелание, возбуждаемое другими женщинами. Он, ко-нечно, охотно прижал бы к этим небесным устам своигубы, но это было бы все равно, как если бы он прило-жился к образу самого господа бога. Он не мог разо-браться в той своеобразной переоценке ценностей,

которая в нем происходила, и не понимал, что в кон-це концов, когда он смотрит на нее, глаза его горяттем самым огнем, которым горят глаза всякого муж-чины, жаждущего любви. Он не подозревал, как пы-лок и мужественен его взгляд, как глубоко он волну-ет ее всю. Ее девственная непорочность облагоражи-вала для него его собственные чувства, и возносилаих на высоту холодного целомудрия звезд. Он былбы потрясен, узнав, что его глаза излучают таинствен-ное тепло, которое проникает в недра ее существа,и там зажигают ответный огонь. Смущенная, встрево-женная его взглядом, она несколько раз теряла нитьразговора и с немалым трудом вновь собирала об-рывки мыслей. Обычно она не затруднялась в раз-говоре и теперь объясняла свое состояние исключи-тельностью своего собеседника. Она была очень вос-приимчива ко всякого рода впечатлениям, и, в концеконцов, не было ничего удивительного, что этот при-шелец из другого мира смущал ее.

Она думала, как помочь ему, и хотела начать бесе-ду в этом направлении, но Мартин сам пришел ей напомощь.

– Не знаю, могу ли я попросить у вас совета, – на-чал он и едва не задохнулся от радости, когда она вы-разила готовность сделать для него все, что будет вее силах.

– Помните, я в тот раз говорил, что не умею гово-рить о книгах, о всяких таких вещах, ничего у меня изэтого не получается. Ну вот, я с тех пор много пере-думал. Стал ходить в библиотеку, набрал там всякихкниг, но только все они не для моего ума. Может, луч-ше начать сначала? Я ведь по-настоящему и не учил-ся никогда. Мне пришлось работать с самого детства,а вот теперь я пошел в библиотеку, посмотрел на кни-ги, почитал – и вижу, что раньше читал я совсем нето, что нужно. Понимаете, где-нибудь на ферме или впароходном кубрике таких книг не найдешь, как, ска-жем, у вас в доме. Там чтение другое, и вот к тако-му-то чтению я как раз и привык. А между тем, скажуне хвастаясь, я не такой, как те, с кем я водил компа-нию. Не то, чтобы я был лучше других матросов и ков-боев, я и ковбоем тоже был, – но я, видите ли, всегдалюбил книги и всегда читал все, что попадалось подруку, и мне кажется, у меня голова работает на инойманер, чем у моих товарищей. Но дело-то еще не вэтом. Дело вот в чем. Я никогда не бывал в таких до-мах, как ваш. Когда я к вам пришел на той неделе иувидел вас, и вашу мать, и ваших братьев, и как туту вас все, – мне очень понравилось. Я раньше толь-ко в книжках читал про такое, но тут вот оказалось,что книги не врут. И мне понравилось. Мне захотелосьвсего этого, да и теперь хочется. Я хотел бы дышать

таким воздухом, как у вас в доме, чтобы кругом быликниги, картины и всякие красивые вещи, и чтобы лю-ди говорили спокойно и тихо, и были чисто одеты, имысли чтоб у них были чистые. Тот воздух, которымя всю жизнь дышал, пахнет кухней, вином, руганьюи разговорами о квартирной плате. Когда вы встали,чтобы поцеловать свою мать, мне это показалось таккрасиво, – ничего красивее на свете я не видел. А яповидал немало и могу сказать – всегда видел боль-ше, чем другие. Я очень люблю смотреть, и мне все-гда хочется увидеть еще что-нибудь и еще.

Но это все не то. Самое главное вот: мне бы хоте-лось дойти до такой жизни, какою живете вы здесь, вэтом доме. Жизнь – это ведь не только пьянство, дра-ка, тяжелая работа. Теперь вот вопрос: как достичьэтого? С чего мне начать? Работы я не боюсь; если ужговорить об этом, то я в работе любого перегоню. Мнебы только начать, а там буду работать день и ночь.Вам, может, смешно, что я с вами об этом говорю? Я,может, напрасно к вам обратился, но мне больше не ккому, по правде сказать, – вот разве к Артуру? Может,мне к нему и надо было пойти? Если я был…

Он вдруг замолчал. Весь его план зашатался примысли, что надо было в самом деле спросить Арту-ра и что он разыграл дурака. Руфь ответила не сразу.Она была поглощена тем, что пыталась связать во-

едино его нескладную речь и примитивные мысли стем, что она читала в его глазах. Она никогда не ви-дела глаз, в которых отражалась бы такая несокруши-мая сила. Этот человек все может, – вот о чем говорилей его взгляд, и это плохо вязалось с его словеснойбеспомощностью. К тому же ее собственный ум былтак изощрен и сложен, что она не умела по-настоя-щему оценить простоту и непосредственность. И всеже даже в этом косноязычии мысли угадывалась си-ла. Мартин представлялся ей великаном, силящимсясорвать с себя оковы. Ее лицо дышало лаской, когдаона заговорила.

– Вы сами знаете, чего вам не хватает, – сказалаона, – вам не хватает образования. Вам бы следовалоначать сначала – кончить школу, а потом пройти курсв университете.

– Для этого нужны деньги, – прервал он ее.– О, – воскликнула она, – я не подумала об этом! Но

разве никто из ваших родных не мог бы поддержатьвас?

Он отрицательно покачал головой.– Отец и мать мои умерли. У меня две сестры: од-

на замужняя, другая, вероятно, скоро выйдет замуж.Братьев целая куча, я младший, – но они никому нико-гда не помогали. И все давно уже разбрелись по мируискать счастья, каждый сам по себе. Старший умер в

Индии. Двое сейчас в Южной Африке, один плаваетна китобойном судне, а второй разъезжает с бродя-чим цирком – он акробат на трапеции. Вот и я такойже. С одиннадцати лет я сам себя содержу, с тех поркак умерла мать. Так что придется мне и тут самомудоходить до всего. Я только хочу знать, с чего начать.

– Вам, во-первых, надо бы заняться языком. Выиногда выражаетесь (она хотела сказать «ужасно», ноудержалась) не совсем правильно.

Лоб его покрылся испариной.– Я знаю, что иногда отпускаю такие словечки, ко-

торых вам не понять. Но эти-то я хоть знаю, как выго-варивать. Я держу в голове кое-какие слова из книг,но я не знаю, как они произносятся, потому-то и не го-ворю их.

– Дело тут не только в словах, а в общем строе ре-чи. Можно говорить с вами откровенно? Вы не обиди-тесь на меня?

– Нет, нет! – воскликнул он, благословляя в душеее доброту. – Жарьте! Уж лучше мне узнать все это отвас, чем от кого-нибудь другого!

– Так вот. Все, что нужно, вы найдете в грамматике.Я многое отметила в вашем разговоре, от чего вамнадо отвыкать. А грамматику я вам сейчас принесу.

Когда Руфь встала, Мартину вспомнилось одноправило из книги об этикете, и он неуклюже поднялся

со своего места, но тут же испугался – не подумалабы она, что он собирается уходить.

Руфь принесла грамматику и придвинула свой стулк его стулу, причем Мартин подумал, что, вероятно,нужно было помочь его придвинуть. Она раскрылакнигу, и головы их сблизились. Ему трудно было сле-дить за ее объяснениями – так волновала его эта бли-зость. Но когда она начала объяснять тайны спряже-ний, он забыл все на свете. Он никогда не слыхал оспряжениях, и это первое проникновение в таинствен-ные законы речи заворожило его. Он ниже пригнулсяк книге, и вдруг ее волосы коснулись его щеки.

Мартин Иден только один раз в жизни терял созна-ние, но тут он подумал, что сейчас это случится сно-ва. Дыхание захватило у него в груди, а сердце заби-лось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит. Ни-когда она не казалась ему столь доступной. На одномгновение через бездну, их разделявшую, был пере-кинут мост. Но его чувства не стали от этого менеевозвышенными. Она не опустилась до него. Это онподнялся за облака и приблизился к ней. Его любовь,как и прежде, была полна религиозного благоговения.Ему почудилось, что он вторгся в святая святых неко-его храма, и он осторожно отвел голову, чтобы избе-жать этого прикосновения, действовавшего на него,как электрический заряд. Но Руфь ничего не замети-

ла.

Глава 8

Много недель прошло, а Мартин Иден все учил

грамматику, проглядывал руководства по хорошемутону и пожирал каждую книгу, которая увлекала еговоображение. От своего прежнего круга он отошел со-вершенно. Девушки из «Лотоса» не понимали, что сним приключилось, и забрасывали Джима вопросами,а многие молодые люди были рады, что он больше непоявляется на состязаниях у Райли. Он сделал ещеодну драгоценную находку в сокровищнице библио-теки. Как грамматика открыла ему основы языка, такэта новая книга указала на правила, лежащие в ос-нове поэзии. Он начал изучать метры, формы и за-коны стихосложения и понял, как создается восхища-ющая его красота. Одни новейший трактат рассмат-ривал поэзию как изобразительное искусство, причемтеория в нем была подкреплена многими ссылкамина лучшие литературные образцы. Ни одного романаМартин не читал с таким увлечением. И его свежий,нетронутый двадцатилетний ум, подстрекаемый жаж-дой знания, усваивал все с активностью и быстротой,несвойственной рядовым студентам.

Когда Мартин оглядывался на известный ему мир– на мир далеких стран, морей, кораблей, матросов

и мужеподобных женщин, – этот мир представлял-ся ему очень маленьким; и все-таки какими-то сво-ими гранями он соприкасался с большим, вновь от-крывшимся Мартину миром. Ум его всегда стремилсяк единству; однако он сначала все же был удивлен,когда установил связь этих двух миров. Он воспарилнад старым миром благодаря возвышенным мыслями чувствам, почерпнутым из книг. Он был теперь уве-рен, что в том высшем круге, к которому принадлежатРуфь и ее семья, все мужчины и все женщины раз-деляют этот возвышенный образ мыслей и живут со-гласно ему. До сих пор он жил в каком-то грязном бо-лоте и теперь хотел очиститься и подняться в высшуюсферу. Уже в детстве и юности что-то смутное томилои волновало его, но он никогда не понимал, что емунужно, пока не встретил Руфи. И теперь его томлениесделалось острым и болезненным, он понял ясно итвердо, что искал красоты, ума и любви.

За эти недели он раз шесть встречался с Руфью,и каждый раз свидание с ней вдохновляло его. Онаисправляла его язык и произношение, занималась сним арифметикой. Но их беседы не ограничивалисьодними учебными занятиями. Он слишком много ви-дел в жизни, его ум был слишком пытлив, чтобы удо-влетвориться дробями, кубическими корнями, разбо-ром и спряжениями. Бывали минуты, когда их разго-

вор касался совсем других тем, – они говорили о сти-хах, которые он только что прочел, о поэте, которо-го она теперь изучала. И когда она читала ему люби-мые строчки, он испытывал несказанное блаженство.Никогда он не слыхал такого голоса. От одного звукаее речи расцветала его любовь, каждое слово застав-ляло его трепетать. В этом голосе были спокойствиеи музыкальность – великие, богатые плоды культурыи духовного благородства. Слушая ее, он невольновспоминал крикливые голоса женщин диких племен ипортовых потаскух, неблагозвучный говор фабричныхработниц. Тотчас же его воображение начинало ра-ботать, он видел целые вереницы этих женщин, и посравнению с ними ореол чистоты, окружающей Руфь,сверкал еще более ослепительно. Но он не тольколюбил слушать ее голос, ему бесконечно приятна бы-ла мысль, что Руфь понимает читаемое и живо от-кликается на красоту поэтической мысли. Она мно-го читала ему из «Принцессы», и часто он видел приэтом слезы у нее на глазах, – так тонко чувствовалаона красоту. В такие минуты ему казалось, что он под-нимается до божественного всепроникновения; глядяна нее и слушая ее голос, он словно созерцал самоёжизнь и читал ее сокровеннейшие тайны. И, достигнувэтих вершин чувства, он начинал понимать, что это иесть любовь и что любовь – самое великое в мире.

И перед его внутренним взором проходили все радо-сти, испытанные им некогда, – опьянения, ласки жен-щин, игра, задор физической борьбы, – и все это ка-зались невыносимо пошлым и низким по сравнениюс чувствами, овладевшими им теперь.

Руфь не отдавала себе отчета в происходившем. Унее не было еще никакого опыта в сердечных делах.Все, что она знала, она почерпнула из книг, где со-бытия обыденной жизни всегда претворялась в нечтонереальное и прекрасное; ей не приходило в голову,что этот грубый матрос завладевает ее сердцем, и чтов один прекрасный день назревающее в ней чувстворазольется по всему ее существу огненными волна-ми. Она не знала, каково пламя любви на самом де-ле. Все ее представления были исключительно тео-ретическими и самое слово «любовь» вызывало в нейобразы кроткого сияния звезд, легкой зыби на спокой-ной поверхности моря, легкой росы на исходе бархат-ной летней ночи. Любовь представлялась ей как неж-ная привязанность, служение любимому в прохлад-ной тишине, напоенной ароматом цветов и исполнен-ной благостного покоя. Она и не подозревала о вул-канических порывах любви, о ее страшном зное, пре-вращающем сердце в пустыню горячего пепла. Онане знала ничего о силах, сокрытых в мире, сокрытых вней самой; глубины жизни терялись за дымкой иллю-

зий. Супружеская привязанность отца и матери быладля нее идеалом любовного единения, и она спокой-но ждала, где-то в будущем, дня, когда без всяких вол-нений и потрясений войдет в такое же мирное сосу-ществование с любимым человеком.

Таким образом, на Мартина Идена она смотрела,как на новинку, как на странное, исключительное су-щество, и этой новизне приписывала те необыкновен-ные ощущения, которые он в ней вызывал. Это былоестественно. Такие же чувства испытывала она, когдасмотрела в зверинце на диких зверей или когда виде-ла бурю и вздрагивала от вспышек молнии. Было что-то космическое в подобного рода явлениях, и было,несомненно, что-то космическое и в нем. Он ей при-нес дыхание моря, бесконечность земных просторов.Блеск тропического солнца запечатлелся на его лице,а в его крепких железных мускулах была первобыт-ная жизненная сила. Он весь был в рубцах и шрамах,полученных в том неведомом мире жестоких людейи жестоких деяний, который начинался за пределомее кругозора. Это был дикарь, еще не прирученный,и ей льстила мысль, что он ей так покорен. Ею руко-водило желание приручить дикаря – и только. Жела-ние это было бессознательно, и ей не приходило в го-лову, что ей хочется сделать из него подобие своегоотца, который ей казался образцом совершенства. В

своем неведении она не могла понять и того, что токосмическое чувство, которое он в ней вызывал, естьлюбовь, та непреодолимая сила, что влечет мужчинуи женщину друг к другу через целый мир, заставляетоленей в период течки убивать друг друга и все живоепобуждает стремиться к соединению.

Быстрое развитие Мартина чрезвычайно удивлялои занимало ее. Она открывала в его душе такие сторо-ны, о которых не могла и подозревать, и они раскры-вались день ото дня, как цветы на благодатной почве.Она читала ему вслух Броунинга и бывала иногда по-ражена его неожиданными истолкованиями неясныхмест. Она не понимала, что его истолкования, осно-ванные на знании жизни и людей, были часто гораз-до правильнее, чем ее. Его рассуждения казались ейнаивными, хотя иногда ее увлекал смелый полет егомысли, уносивший его в такие надзвездные дали, ку-да она не могла следовать за ним и только трепеталаот столкновения с какою-то непонятной силой. Потомона играла ему, и музыка проникала в глубины его су-щества, которых ей было не измерить. Он весь рас-крывался навстречу звукам музыки, как цветок рас-крывается навстречу солнечным лучам; он очень ско-ро позабыл дробные ритмы и резкие созвучия музыкиджазов и научился ценить излюбленный Руфью клас-сический репертуар. Но все же он испытывал какое-то

демократическое пристрастие к Вагнеру, и увертюра к«Тангейзеру», особенно после объяснений Руфи, емунравилась больше всего. Увертюра эта как бы явля-лась прообразом его жизни. Его прошлое было длянего олицетворено в теме Венерина грота, а Руфь онсвязывал с хором пилигримов; и казалось, вагнеров-ские мелодии уносили его в призрачное царство духа,где добро и зло ведут извечную борьбу.

Иногда он задавал вопросы, и ей вдруг начиналоказаться, что она сама неправильно понимает музы-ку. Зато, когда она пела, он ни о чем не спрашивал. Впении он слушал только ее самое и сидел неподвиж-но. И снова ему вспоминались при этом визгливые пе-сенки фабричных девушек и хриплые завывания пья-ных мегер в портовых кабачках. Ей нравилось игратьи петь ему. В сущности она в первый раз имела де-ло с живой человеческой душой, и такой податливойи гибкой, что ей доставляло наслаждение формиро-вать ее; Руфи казалось, что она лепит душу Марти-на, и она делала это с самыми лучшими намерения-ми. А кроме всего, ей доставляло удовольствие нахо-диться в его обществе. Он больше не пугал ее. Сна-чала он действительно вызвал смутный страх в ее по-тревоженной душе, но теперь этот страх улегся. Она,сама того не подозревая, уже чувствовала какие-топрава на него. С другой стороны, он оказывал на нее

живительное действие. Она очень много занималасьв университете, и ей, очевидно, было полезно ино-гда оторваться от книжной пыли и вдохнуть свежуюструю морского ветра, которым он был пропитан. Си-ла! Да, ей нужна была сила, и он великодушно делил-ся с него. Быть с ним в одной комнате, встречать егов дверях – уже значило дышать полной грудью. И ко-гда он уходил, она бралась за свои книги с удвоеннойэнергией.

Руфь прекрасно знала Броунинга, но она никогдане думала, что игра с человеческой душой так опас-на. Чем больше она интересовалась Мартином, темсильнее хотелось ей переделать его жизнь.

– Вот возьмите мистера Батлера, – сказала она од-нажды, когда и с грамматикой, и с арифметикой, и споэзией было покончено, – ему сначала ни в чем небыло удачи. Его отец был банковским кассиром, но,прохворав несколько лет, умер от чахотки в Аризоне,так что мистер Батлер – его зовут Чарльз Батлер –остался совершенно один. Его отец по происхожде-нию австралиец, и у него нет в Калифорнии родствен-ников. Он поступил в типографию, – он мне несколь-ко раз об этом рассказывал, – и на первых порах за-рабатывал три доллара в неделю. А теперь он зара-батывает до тридцати тысяч в год. Как он достиг это-го? Он был честен, трудолюбив и бережлив. Он отка-

зывал себе в удовольствиях, которые обычно так лю-бят молодые люди. Он положил себе за правило от-кладывать сколько-нибудь каждую неделю, ценой лю-бых лишений. Конечно, он стал скоро зарабатыватьбольше трех долларов, и по мере того как увеличива-лись его доходы, увеличивались и сбережения. Днемон работал, а после работы ходил в вечернюю школу.Он постоянно думал о будущем. Потом он стал посе-щать вечерние курсы. Семнадцати лет он уже был на-борщиком и получал хорошее жалованье, но он былчестолюбив. Он хотел сделать карьеру, а не простоиметь обеспеченный кусок хлеба, и готов был на вся-кие жертвы ради будущего. Он решил стать адвока-том и поступил в контору моего отца – подумайте! –рассыльным на четыре доллара в неделю. Но он на-учился быть экономным и даже из этих четырех дол-ларов ухитрялся откладывать.

Руфь остановилась на мгновение, чтобы перевестидыхание и посмотреть, как Мартин воспринимает рас-сказ. Его лицо оживилось интересом к судьбе мисте-ра Батлера, но брови были слегка нахмурены.

– Верно, туговато ему приходилось, – сказал он. –Четыре доллара в неделю! С этого не разгуляешься. Явот плачу пять долларов в неделю за квартиру и столи, ей-богу, ничего хорошего не имею. Он, вероятно,жил как собака. Питался, должно быть…

– Он сам себе готовил на керосинке, – прервала онаего.

– Питался, должно быть, так же скверно, как матро-сы на рыболовных судах, а это уж значит – хуже нель-зя.

– Но подумайте, чего он достиг теперь! – вскрича-ла она с воодушевлением. – Ведь он с лихвой можетвознаградить себя за все лишения юности!

Мартин посмотрел на нее сурово.– А вы знаете, что я вам скажу, – возразил он. –

Едва ли вашему мистеру Батлеру так уже весело житьтеперь. Он так плохо питался все прошлые годы, чтожелудок у него, надо думать, ни к чёрту не годится.

Она отвела глаза, не выдержав его взгляда.– Пари держу, что у него катар.– Да, – согласилась она, – но…– И наверное, – продолжал Мартин, – он теперь

сердитый и скучный, как старый филин, и никакой ра-дости нет ему от его тридцати тысяч. И наверное, онне любит смотреть, когда вокруг него веселятся. Такили не так?

Она кивнула утвердительно и хотела объяснить;– Но ему это и не нужно. Он по натуре угрюм и се-

рьезен. Он всегда был таким.– Еще бы ему не быть! – воскликнул Мартин. – На

три да на четыре доллара в неделю! Молодой парень

сам стряпает, чтобы отложить деньги! Днем работает,ночью учится, только и знает, что трудится, и никогдане поразвлечется, никогда не погуляет, даже и не зна-ет, должно быть, как это делается. Хо! Слишком позд-но пришли эти его тридцать тысяч.

Услужливое воображение тотчас же нарисовалоему во всех подробностях жизнь этого бережливогоюноши и ту узенькую духовную дорожку, которая впо-следствии привела его к тридцатитысячному годово-му доходу. Все мысли и поступки Чарльза Батлерапредставились ему словно в телескопе.

– Вы знаете, – прибавил он, – мне жаль его, этогомистера Батлера. Он тогда был слишком молод и непонимал, что сам у себя украл всю жизнь ради этихтридцати тысяч, от которых ему теперь никакой радо-сти. Сейчас уже он на эти тридцать тысяч не купит то-го, что мог бы тогда купить за десять центов, – ну, тамледенцов каких-нибудь, когда был мальчишкой, илиорехов, или билет на галерку!

Подобный подход всегда несколько ошеломлялРуфь. Он не только был совершенно новым для нееи не соответствовал ее взглядам, но она смутно уга-дывала здесь долю правды, которая грозила опроки-нуть и в корне переделать все ее представления о ми-ре. Если бы ей было не двадцать четыре года, а че-тырнадцать, она, может быть, очень скоро изменила

бы свои взгляды под влиянием Мартина. Но ей былодвадцать четыре, и вдобавок по натуре она была кон-сервативна, а полученное воспитание уже приспосо-било ее к образу жизни и мыслей той среды, в кото-рой она родилась и развивалась. Правда, странныесуждения Мартина иногда смущали ее в момент раз-говора, но она приписывала это оригинальности еголичности и судьбы и старалась поскорее забыть их.И все-таки, хотя она и не соглашалась с ним, сила егоубеждения, блеск глаз и серьезность лица, когда онговорил, всегда волновали ее и влекли к нему. Ей ив голову не приходило, что этот человек, пришедшийиз-за пределов ее кругозора, высказывал очень частомысли, слишком глубокие для нее, и слишком возвы-шался над привычным для нее уровнем. Границы еекругозора были для нее единственными правильны-ми границами; но ограниченные умы замечают огра-ниченность только в других. Таким образом, она счи-тала свой кругозор очень широким и этим объяснялавозникавшие между ней и Мартином идейные колли-зии и мечтала научить его смотреть на вещи ее гла-зами, и расширить его горизонт до пределов своегогоризонта.

– Но я еще не докончила своего рассказа, – сказа-ла она. – Он работал, по словам отца, с редкостнымрвением и усердием. Мистер Батлер всегда отличал-

ся необычайной работоспособностью. Он никогда неопаздывал на службу, наоборот, очень часто являлсяраньше, чем было нужно. И все-таки он ухитрялся эко-номить время. Каждый свободный миг он посвящалучению. Он изучал бухгалтерию, научился писать намашинке, брал уроки стенографии и, чтобы платитьза них, диктовал по ночам одному судебному репор-теру, нуждавшемуся в практике. Он скоро из рассыль-ного сделался клерком и был в своем роде незаме-ним. Отец мой вполне оценил его и увидал, что эточеловек с большим будущим. По совету моего отца,он поступил в юридическую школу, сделался адвока-том и вернулся в контору уже в качестве младшегокомпаньона моего отца. Это выдающийся человек. Онуже несколько раз отказывался от места в сенате Со-единенных Штатов и мог бы стать, если бы захотел,членом верховного суда. Такая жизнь должна всех насокрылять. Она доказывает, что человек с упорством ис волей может всего добиться в жизни!

– Да, он выдающийся человек, – согласился Мар-тин совершенно искренно.

И все же что-то в этом рассказе плохо вязалось сего понятиями о жизни и о красоте. Он никак не могнайти достаточного обоснования для всех тех лише-ний и нужд, которые претерпел мистер Батлер. Еслибы он это делал из-за любви к женщине или из-за вле-

чения к прекрасному – Мартин бы его понял. Юноша,одержимый любовью, мог умереть за поцелуй, но неза тридцать тысяч долларов в год! Было что-то жал-кое в карьере мистера Батлера, и она не очень вдох-новляла его. Тридцать тысяч долларов – это, конечно,не плохо, но катар и неспособность радоваться жизниуничтожали их ценность.

Многие из этих соображений Мартин высказал Ру-фи, чем лишний раз убедил ее, что необходимо за-няться его перевоспитанием. Ей была свойственна тахарактерная узость мысли, которая заставляет людейизвестного круга думать, что только их раса, религияи политические убеждения хороши и правильны и чтовсе остальные человеческие существа, рассеянныепо миру, стоят гораздо ниже их. Это была та же узостьмысли, которая заставляла древнего еврея благода-рить бога за то, что он не родился женщиной, а те-перь заставляет миссионеров путешествовать по все-му земному шару, чтобы навязать всем своего бога. Иона же внушала Руфи желание взять этого человека,выросшего в совершенно иных условиях жизни, и пе-рекроить его по образцу людей ее круга.

Глава 9

Мартин Иден вернулся из плавания и поспешил

в Калифорнию, гонимый любовным томлением. Во-семь месяцев назад, истратив свои деньги, он нанял-ся на судно, отправлявшееся на поиски клада, зары-того где-то на Соломоновых островах. После долгихи безуспешных поисков предприятие было признанонеудавшимся. С матросами рассчитались в Австра-лии, и Мартин немедленно нанялся на судно, идущеев Сан-Франциско. За эти восемь месяцев он не толь-ко заработал достаточно денег, чтобы подольше про-держаться на суше, но, кроме того, сумел найти вре-мя продолжать свои занятия.

У него был восприимчивый ум, и к тому же ему по-могали природное упорство и любовь к Руфи. Изучивграмматику, он несколько раз возвращался к ней и, на-конец, овладел ею окончательно. Он теперь замечалнеправильности в разговорах матросов и мысленноисправлял их ошибки и грубость речи. С радостью онзамечал, что его ухо стало очень чувствительно и чтоу него развилось особое грамматическое чутье. Вся-кая неправильность речи звучала для него как диссо-нанс, хотя с непривычки бывало еще, что и у него са-мого срывались с языка подобные ошибки. Видимо,

нужно было время для того, чтобы освободиться отних навсегда.

Покончив с грамматикой, он принялся за словарьи взял за правило каждый день прибавлять двадцатьслов к своему лексикону. Это была нелегкая задача,и, стоя на вахте или у рулевого колеса, он повторялвыученные слова и старался произносить их как сле-дует. Он вспоминал все наставления Руфи и, к своемуизумлению, скоро обнаружил, что начал говорить по-английски чище и правильнее самих офицеров и техсидевших в каютах джентльменов, которые финанси-ровали всю авантюру.

У капитана, норвежца с рыбьими глазами, нашлосьслучайно полное собрание сочинений Шекспира, вкоторое он, конечно, никогда не заглядывал, и Мар-тин получил разрешение пользоваться драгоценнымикнигами за то, что взялся стирать белье их владельцу.Отдельные места трагедий производили на него такоевпечатление, что он запоминал их без всякого труда,и некоторое время весь мир представлялся ему в об-разах и формах елизаветинского театра, а мысли егосами собой укладывались в белые стихи. Это послу-жило полезной тренировкой для его слуха и научилоего ценить благородство английского языка, хотя в тоже время внесло в его речь много устаревших и ред-ких оборотов.

Мартин хорошо провел эти восемь месяцев. Оннаучился правильно говорить и думать, и он лучшеузнал самого себя. С одной стороны, он смиренно со-знавал свое невежество, с другой – чувствовал в се-бе великие силы Он видел огромную разницу междусобой и своими товарищами, но не мог понять, чторазница эта лежит не в достигнутом, а в возможном.То, что он делал, могли делать и они, но внутри негопроисходила какая-то работа, говорившая ему, что онспособен на большее. Он был восхищен красотой ми-ра, и ему хотелось, чтобы Руфь могла любоватьсяэтой красотой вместе с ним. Он решил описать ейвеличие Тихого океана. Эта мысль пробудила в немтворческий импульс, и ему захотелось передать кра-соту мира не одной только Руфи. И в ослепительномсиянии возникла великая идея: он будет писать. Онбудет одним из тех людей, глазами которых мир видит,ушами которых мир слышит, он будет из тех сердец,которыми мир чувствует. Он будет писать все, поэзиюи прозу, романы, очерки и пьесы, как Шекспир. Это на-стоящая карьера, и это – путь к сердцу Руфи. Ведьписатели – гиганты мира, куда до них какому-нибудьмистеру Батлеру, который получает тридцать тысяч вгод и мог бы стать членом верховного суда, если бызахотел.

Едва возникнув, эта идея всецело овладела им, и

обратное его путешествие в Сан-Франциско было по-добно сну. Он был опьянен сознанием своей силы иощущением, что может все. В спокойном уединенииВеликого океана вещи приобрели перспективу. Впер-вые он ясно увидел и Руфь, и тот круг, в котором онажила. Эти видения облеклись в его уме в конкретнуюформу, он мог как бы брать их руками, повертыватьво все стороны и рассматривать. Много было непо-нятного и туманного в этом мире, но он глядел на це-лое, а не на детали, и в то же время видел способовладеть всем этим. Писать! Эта мысль жгла его, какогонь. Он начнет писать немедленно по возвращении.Прежде всего он опишет экспедицию, ходившую напоиски клада. Он пошлет рассказ в какой-нибудь жур-нал в Сан-Франциско, ничего не сказав об этом Руфи,и она будет удивлена и обрадована, увидев его имяв печати. Он может одновременно и писать и учить-ся. Ведь в сутках двадцать четыре часа. Он непобе-дим, потому что умеет работать, и все твердыни ру-шатся перед ним. Ему уже не нужно будет плаватьпо морю простым матросом, в воображении он вдругувидел собственную яхту. Есть же писатели, которыеимеют собственные яхты! Конечно, останавливал онсебя, успех приходит не сразу, хорошо если на пер-вых порах он хотя бы заработает своим писанием до-статочно для того, чтоб продолжать учение. А потом,

через некоторое время, – очень неопределенное вре-мя, – когда он выучится и подготовится, он начнет пи-сать великие вещи, и его имя будет у всех на устах. Новажнее этого, бесконечно важнее всего самого важно-го, – это что тогда он станет, наконец, достойным Ру-фи. Слава хороша и сама по себе, но не ради нее, аради Руфи возникли в нем эти мечты. Он был не ис-катель славы, а только юноша, одержимый любовью.

Явившись в Окленд с набитым карманом, Мартинопять водворился в своей каморке в доме БернардаХиггинботама и уселся за работу. Он не сообщил Ру-фи о своем возвращении. Он решил, что пойдет к ней,лишь окончив свой очерк об искателях сокровищ. Этонамерение он осуществлял без труда, потому что былвсецело охвачен творческой лихорадкой. Кроме того,каждая написанная им фраза приближала ее к нему.Он не знал, какой длины должен быть рассказ, но со-считал количество слов в очерке, занимавшем двастолбца в воскресном приложении к «ОбозревателюСан-Франциско», и решил этим руководствоваться. Втри дня, работая без передышки, закончил Мартинсвой очерк, потом тщательно переписал его крупнымибуквами, чтоб легче было читать, – и тут вдруг узнализ взятого в библиотеке учебника словесности, что су-ществуют абзацы и кавычки. А он и не подумал обэтом! Мартин тотчас снова сел за переписку очерка,

все время справляясь с учебником, и в один день при-обрел столько сведений о том, как писать сочинение,сколько обыкновенный школьник не приобретает и загод. Переписав вторично очерк и осторожно свернувего в трубку, он вдруг прочел в одной газете прави-ла для начинающих авторов, гласившие, что рукописьнельзя свертывать в трубку и что писать надо на од-ной стороне листа. Он нарушил оба пункта закона. Ноон прочел еще, что в лучших журналах платят не ме-нее десяти долларов за столбец. Переписывая в тре-тий раз, Мартин утешался тем, что без конца помно-жал десять столбцов на десять долларов. Результатполучался всегда один и тот же – сто долларов, – ион решил, что это куда выгоднее матросской службы.Если бы он дважды не дал маху, рассказ за три днябыл бы готов. Сто долларов в три дня! Ему бы при-шлось три месяца скитаться по морям, чтобы зарабо-тать подобную сумму. Надо быть дураком, чтобы пла-вать на судах, если можешь писать. Впрочем, деньгисами по себе не представляли для Мартина особен-ной ценности. Их значение было только в том, что онимогли дать ему досуг, возможность купить приличныйкостюм, а все это вместе взятое должно было прибли-зить его к стройной бледной девушке, которая пере-вернула всю его жизнь и наполнила ее вдохновением.

Мартин вложил рукопись в большой конверт, за-

печатал и адресовал редактору «Обозревателя Сан-Франциско». Он представлял себе, что все присыла-емое в редакцию немедленно печатается, и так какпослал очерк в пятницу, то ожидал появления в вос-кресенье. Приятно будет таким способом известитьРуфь о своем возвращении. В это же воскресенье они пойдет к ней. Между тем он уже носился с новойидеей, которая казалась ему необыкновенно удачной,правильной, здравой и непритязательной: написатьприключенческий рассказ для мальчиков и послатьего в «Спутник юношества». Он пошел в читальню ипросмотрел несколько комплектов «Спутник юноше-ства». Выяснилось, что большие рассказы и повестипечатаются в еженедельнике частями, примерно потри тысячи слов. Каждая повесть тянулась в пяти но-мерах, а некоторые даже в семи, и он решил исходитьиз этого расчета.

Мартин однажды плавал в Северном Ледовитомокеане на китобойном судне; плавание было рас-считано на три года, но закончилось через полго-да, вследствие кораблекрушения. Хотя он и обладалпылким воображением, но фантазию его всегда пита-ла любовь к правде, и ему хотелось писать лишь овещах ему известных. Он отлично знал китобойныйпромысел и, основываясь на фактическом материа-ле, решил повествовать о вымышленных приключе-

ниях двух мальчиков, которые должны были стать егогероями. Это было нетрудно, и в субботу вечером онуже написал первую часть в три тысячи слов, чем до-ставил великое удовольствие Джиму и вызвал со сто-роны мистера Хиггинботама целый ряд насмешек над«писакой», объявившимся в их семье.

Мартин молчал и только с наслаждением представ-лял, как удивится зять, когда, развернув воскресныйномер «Обозревателя», прочтет очерк об искателяхсокровищ. В воскресенье он рано утром был уже наулице, ожидая появления газеты.

Просмотрев номер внимательно несколько раз, онсложил его и положил на место, радуясь, что нико-му ничего не сказал о свой попытке. Потом, пораз-мыслив, решил, что ошибся относительно быстроты,с которой рассказы появляются в печати. К тому же вего очерке не было ничего злободневного, и возмож-но, что редактор решил предварительно написать емусвои соображения.

После завтрака он снова занялся повестью. Словатак и текли из-под его пера, хотя он часто прерывалработу, чтобы справиться ей словарем или учебникомсловесности. Иногда во время таких пауз он читал иперечитывал написанную главу, утешая себя тем, что,отвлекаясь от великого дела творчества, он зато усва-ивает в это время правила сочинения и учится выра-

жать и излагать свои мысли. Он писал до темноты, за-тем шел в читальню и рылся в еженедельных и еже-месячных журналах до десяти часов вечера, то естьдо самого закрытия. Такова была его программа наэту неделю. Каждый день он писал три тысячи слов икаждый вечер шел в читальню, листал журналы, ста-раясь уяснить себе, какие стихи, повести, рассказынравятся издателям. Одно было несомненно: он могнаписать все, что написали эти бесчисленные писа-тели, и более того: дайте срок, и он напишет много та-кого, чего им не написать. Ему было приятно прочи-тать в «Книжном бюллетене» статью о гонорарах, гдебыло сказано, что Киплинг получает доллар за слово,а для начинающих писателей – что особенно заинте-ресовало его – минимальная ставка в первоклассныхжурналах два цента «Спутник юношества» был, несо-мненно, первоклассным журналом, и, таким образом,за каждые три тысячи слов, которые он писал в день,он должен был получить по шестьдесят долларов –заработок за два месяца плавания.

В пятницу вечером он закончил свою повесть. В нейбыло ровно двадцать одна тысяча слов. По два цен-та за слово – и то это уже даст ему четыреста два-дцать долларов. Недурная плата за недельную рабо-ту. У него еще никогда в жизни не было столько денегсразу. Он даже не понимал, на что можно истратить

так много. Ведь это же золотое дно! Он может чер-пать оттуда без конца. Он решил приодеться, выпи-сать кучу газет и журналов, купить все необходимыесправочники, за которыми теперь приходилось бегатьв библиотеку. И все же от четырехсот двадцати дол-ларов оставалась еще довольно крупная сумма, и онломал голову, как использовать ее, пока, наконец, нерешил нанять служанку для Гертруды и купить вело-сипед Мэриен.

Мартин отослал объемистую рукопись в «Спутникюношества» и в субботу вечером, обдумав план очер-ка о ловле жемчуга, отправился к Руфи. Он предвари-тельно позвонил ей по телефону, и она сама отвори-ла ему дверь. Знакомое, исходящее от него чувствосилы и здоровья, опять охватило ее всю, с головы доног. Казалось, эта сила наполняла все ее тело, раз-ливалась по жилам и заставляла трепетать от волне-ния. Он вспыхнул, коснувшись ее руки и взглянув в ееголубые глаза, но она не заметила этого под темнымзагаром, покрывшим его лицо за восемь месяцев пре-бывания на солнце. Но полосу, натертую воротничкомна шее, не скрыл и загар, и, заметив ее, Руфь едваудержалась от улыбки. Впрочем, у нее прошла охотаулыбаться, когда она взглянула на его костюм. Брюкина этот раз отлично сидели, – это был его первый ко-стюм, сшитый на заказ, и Мартин казался в нем куда

стройнее и тоньше. Вдобавок он заменил свою кепкумягкой шляпой, которую она тут же велела ему при-мерить и похвалила его внешность. Руфь была счаст-лива, как никогда. Эта перемена в нем была деломее рук, и, гордясь этой переменой, она уже мечтала отом, как будет и дальше направлять его.

Но в особенности одно обстоятельство, и притомсамое важное, радовало ее: перемена в его языке.Он теперь говорил не только правильнее, но гораздосвободнее, и его лексикон значительно обогатился.Правда, в моменты увлечения он забывался и опятьначинал употреблять жаргонные словечки и комкатьокончания, иногда он запинался, готовясь произнестислово, которое только недавно выучил. Но речь егоулучшилась не только с внешней стороны. Она при-обрела еще большую яркость и остроту, чрезвычайнообрадовавшую Руфь. Это сказывался его природныйюмор, за который его всегда любили товарищи, но ко-торый он раньше не мог проявить при ней за недо-статком подходящих слов. Теперь он понемногу осва-ивался и в ее обществе уже не чувствовал себя такимчужеродным элементом. Но все же он был преуве-личенно осторожен и, предоставив Руфи вести ожив-ленную беседу, старался, правда, не отставать от нее,но ни разу не брал на себя инициативу.

Он рассказал ей о своем сочинительстве, изложил

план того, как он будет писать для заработка и, такимобразом, получит возможность учиться. Но его ждалоразочарование: Руфь отнеслась к этому плану скеп-тически.

– Видите ли, – откровенно сказала она, – литерату-ра такое же ремесло, как и всякое другое. Я не спе-циалист, конечно, я просто высказываю общеизвест-ные истины. Ведь нельзя же стать кузнецом, не про-учившись предварительно года три, а то, пожалуй, ивсе пять. Но писатели зарабатывают лучше кузнецов,и потому очень многие хотят стать писателями и про-буют свои силы.

– А почему вы не допускаете мысли, что у меняесть к этому способности? – спросил Мартин, радуясьвтайне, что так хорошо выразился; и тотчас же зара-ботало его пылкое воображение, и он увидел как бысо стороны картину этого разговора в гостиной, а ря-дом сотни картин его прежней жизни, грубых и отвра-тительных.

Но все эти пестрые видения пронеслись перед нимв один миг, не прерывая течения его мыслей, не за-медляя темпа разговора. На экране своей фантазиивидел Мартин эту прелестную, милую девушку и се-бя самого, разговаривающих на хорошем английскомязыке в уютной комнате, среди книг и картин, – и всеэто было озарено ровным, ясным светом. А кругом, по

краям экрана, возникали и исчезали совсем иные сце-ны, но он, как зритель, мог смотреть на них по своемувыбору. Он созерцал все это сквозь пелену тумана,которую вдруг пронизывали острия яркого краснова-того света. Он видел ковбоев, пивших в кабаке огнен-ное виски, кругом раздавалась грубая речь, пересы-панная непристойностями, а сам он стоял среди са-мых отъявленных головорезов и тоже пил, бранясь икрича, или сидел с ними за столом под вонючей ке-росиновой лампой, сдавая карты и звеня фишками.Потом видел себя обнаженным до пояса, со сжаты-ми кулаками, перед началом знаменитого боя с ры-жим ливерпульцем на палубе «Сасквеганны»; потомон увидел окровавленную палубу «Джона Роджерса»в то серое утро, когда вспыхнул мятеж, увидел стар-шего помощника, корчившегося в предсмертных судо-рогах, револьвер в руках капитана, извергавший огоньи дым, толпу матросов вокруг, с искаженными от яро-сти лицами, – и, снова устремив взор на центральнуюсцену, спокойную и тихую, озаренную ярким светом,увидел Руфь, беседующую с ним среди книг и картин;увидел большой рояль, на котором она позже будетиграть ему; услышал свою собственную, правильнопостроенную и произнесенную фразу:

«А почему вы не допускаете мысли, что у меня естьк этому способности?»

– Даже если у человека есть способности к ремес-лу кузнеца, – возразила она со смехом, – разве этогодостаточно? Я никогда не слыхала, чтобы кто-нибудьстал кузнецом, не побывав сначала в обучении.

– Что же вы мне посоветуете? – спросил он. – Нотолько помните, что я действительно чувствую, чтомогу писать. Это трудно объяснить, но это так.

– Вам надо учиться, – последовал ответ, – незави-симо от того, станете вы писателем или нет. Образо-вание необходимо вам, какую бы карьеру вы ни из-брали, и оно должно быть систематическим, а не слу-чайным. Вам надо пойти в школу.

– Да… – начал он, но она прервала его:– Вы можете и тогда продолжать писать.– Поневоле буду продолжать, – ответил он грубо.– Почему же?Она посмотрела на него почти с неудовольствием:

ей не нравилось упорство, с которым он стоял на сво-ем.

– Потому что без этого не будет и учения. Ведь нуж-но же мне есть, покупать книги, одеваться.

– Я все забываю об этом, – сказала она со сме-хом. – Почему вы не родились с готовым доходом!

– Я предпочитаю здоровье и воображение, – отве-чал он – доходы придут. Я бы много делов наделалради… – он чуть не сказал «ради вас», – ради… дру-

гого чего-нибудь.– Не говорите «делов»! – воскликнула она с шутли-

вым ужасом. – Это ужасно вульгарно.Мартин смутился.– Вы правы, – сказал он, – поправляйте меня, по-

жалуйста, всегда.– Я… я с удовольствием, – отвечала Руфь неуве-

ренно. – В вас очень много хорошего, и мне бы хоте-лось, чтобы все это стало еще лучше.

Он тотчас опять превратился в глину в ее рукахи страстно желал, чтобы она лепила из него, что ейугодно, а она так же страстно желала вылепить изнего мужчину по тому образцу, который ей представ-лялся идеалом. Когда она заявила ему, что приемныеэкзамены в среднюю школу начнутся в понедельник,он сказал, что будет держать их.

После этого она уселась за рояль и долго играла ипела ему, а он смотрел на нее жадными глазами, вос-торгаясь ею и удивляясь, почему вокруг нее не тол-пятся сотни обожателей, внимая ей и томясь по нейтак же, как внимал и томился он.

Глава 10

В этот вечер Мартин остался обедать у Морзов и,

к великому удовольствию Руфи, произвел очень бла-гоприятное впечатление на ее отца. Разговор шел опрофессии моряка – предмете, который Мартин зналкак свои пять пальцев; и мистер Морз отозвался о немпосле как об очень сообразительном и здравомыс-лящем молодом человеке. Мартин старался избегатьгрубых слов и неправильных выражений и поэтомуговорил медленно и лучше формулировал свои мыс-ли. Он держался за обедом гораздо непринужденнее,чем в первый раз, почти год тому назад, но сохранилскромность и некоторую застенчивость, что очень по-нравилось миссис Морз, которая была в то же времяприятно поражена происшедшей в нем переменой.

– Это первый мужчина, который произвел впечат-ление на Руфь, – сказала она своему мужу. – Она все-гда так равнодушно относилась к мужчинам, что этоначало даже тревожить меня.

Мистер Морз взглянул на нее с удивлением.– Ты хочешь, чтобы этот молодой матрос пробудил

в ней женщину? – спросил он.– Я не хочу, чтобы она умерла старой девой. Если

Иден может заставить ее заинтересоваться мужчина-

ми вообще, то это уже очень ценно.– Очень ценно! – повторил мистер Морз. – Гм! Но

предположим, – а иногда, моя милая, приходится за-ниматься предположениями, – предположим, что онвозбудит ее интерес не вообще, а в частности?

– Это невозможно, – смеясь сказала миссис Морз. –Она на три года старше его, и потом это просто невоз-можно! Ничего плохого не будет. Положитесь на меня.

Таким образом, роль Мартина Идена была опреде-лена вполне точно. Между тем сам он, увлеченныйАртуром и Норманом, обдумывал одну довольно экс-травагантную затею. Речь шла о воскресной загород-ной прогулке на велосипедах которая, конечно, едвали заинтересовала бы Мартина, если бы он не узнал,что Руфь тоже собирается ехать. Он никогда не ездилна велосипеде, но раз Руфь ездит, для него не остава-лось уже сомнений в том, что и он должен научиться.Поэтому по дороге домой он зашел в магазин и купилза сорок долларов велосипед. Эту сумму он и в месяцне мог бы заработать самым тяжелым трудом, и та-кой расход был весьма чувствителен для его кармана.Но, прибавив к ста долларам, которые он должен былполучить с «Обозревателя», те четыреста двадцать,которые ему заплатит «Спутник юношества», он дажеобрадовался, что нашел разумное применение хотябы для части всех этих денег. Не смутило его и то об-

стоятельство, что при первой попытке научиться ез-дить на велосипеде он порвал брюки и пиджак. Он тутже позвонил портному по телефону из лавки Хиггин-ботама и заказал себе новый костюм. Потом он вта-щил велосипед по узенькой наружной лестнице к се-бе в каморку, и когда отодвинул кровать от стены, то вкомнате осталось место только для него и для вело-сипеда.

Воскресенье он решил посвятить подготовке к при-емным экзаменам, но рассказ о ловле жемчуга такувлек его, что он провел весь день в лихорадке твор-чества, поглощенный красотой картин, которые горе-ли в его мозгу. В это воскресенье «Обозреватель»опять не напечатал его рассказ об искателях сокро-вищ, но это нисколько его не смутило. Он слишкомвысоко взлетел на крыльях своего воображения и да-же не слышал, как его два раза звали обедать. Он таки ушел, не попробовав изысканного обеда, которыммистер Хиггинботам имел обыкновение отмечать вос-кресные дни. Для мистера Хиггинботама такие обедыбыли вещественным доказательством его жизненногоуспеха, и он всегда сопровождал их рассуждениями омудрости американского уклада жизни и тех богатыхвозможностях, которые этот уклад предоставляет лю-дям например, дает возможность возвыситься, – онэто особенно подчеркивал, – от приказчика овощной

лавки до хозяина магазина.В понедельник утром Мартин Иден печально погля-

дел на свой неоконченный очерк о ловле жемчуга иотправился в Оклендскую школу. Когда он несколькодней спустя явился, чтобы узнать результаты, ему со-общили, что он провалился по всем предметам, за ис-ключением грамматики.

– Ваши познания по грамматике превосходны, – со-общил ему профессор Хилтон, глядя на него сквозьтолстые очки, – но по другим предметам вы ничего незнаете, положительно ничего не знаете, а ваши отве-ты по истории Соединенных Штатов чудовищны, непридумаешь другого слова – просто чудовищны. Я бывам посоветовал…

Профессор Хилтон умолк и посмотрел на негонеприязненно и равнодушно, как на одну из своихпробирок. Он был профессором физики, имел боль-шую семью, получал маленькое жалованье и обладалгромадным запасом знаний, затверженных так, как за-тверживает слова попугай.

– Да, сэр? – скромно сказал Мартин, жалея, чтовместо профессора Хилтона с ним не беседует биб-лиотекарь из справочного отдела.

– Я бы вам посоветовал еще года два поучиться вначальной школе. Всего хорошего!

Мартина не очень тронула эта неудача, но он был

поражен, увидав, как огорчилась Руфь, когда он сооб-щил ей мнение профессора Хилтона. Огорчение Ру-фи было так очевидно, что и он пожалел о своем про-вале – не из-за себя, а из-за нее.

– Вот видите, – сказала она, – я была права. Вызнаете гораздо больше иных студентов, а вот экзаме-на выдержать не можете. Это потому, что вы все вре-мя учились урывками и не систематически. Вам нужноучиться по определенной системе, а для этого нужныхорошие учителя. Знания должны быть основатель-ными. Профессор Хилтон прав, и на вашем месте ябы пошла в вечернюю начальную школу. Года в пол-тора вы пройдете курс и сэкономите шесть месяцев.Кроме того, днем у вас будет время для писания илидля другой работы, если вам не удастся зарабатыватьденьги своим пером.

«Но если днем я буду работать, а по вечерам хо-дить в школу, то когда же я буду видеться с вами?»– была первая мысль Мартина, которую он, впрочем,побоялся высказать. Вместо этого он сказал:

– Уж очень это для меня детское занятие – ходить ввечернюю школу. Я бы, конечно, на это не посмотрел,если бы знал, что дело стоит того. Но, по-моему, нестоит! Я сам могу изучить все гораздо быстрее, чемсо школьными учителями. Это было бы пустой тратойвремени (он подумал о ней, о своем желании добить-

ся ее), а я не могу тратить время! У меня его нет!– Но ведь вам так много нужно сделать.Она ласково посмотрела на него. И Мартин мыс-

ленно назвал себя грубой скотиной за то, что решил-ся противоречить ей.

– Для физики и химии нужны лаборатории, – ска-зала она. – С алгеброй и геометрией вам никогда несправиться самостоятельно. Вам необходим руково-дитель, опытные педагоги-специалисты.

Он молчал с минуту, обдумывая тщательно, как быполучше ответить ей.

– Не думайте, что я хвастаюсь, – сказал он, – делосовсем не в этом. Но у меня есть чувство, что я могулегко всему научиться. Я сам могу всему научиться.Меня тянет к учению, как утку к воде. Вы сами видели,как я одолел грамматику. И я изучил еще много другихвещей, вы себе представить не можете, как много… Аведь я только начал учиться. Мне еще не хватает… –он запнулся на мгновение и потом твердо выговорил:– инерции. Я ведь только начинаю становиться на ли-нию.

– Что значит становиться на линию? – прервала онаего.

– Ну, разбираться, что к чему, – проговорил он.– Эта фраза ничего не означает, – опять сказала

Руфь.

Он решил тогда выразиться иначе:– Я только теперь начинаю в себе понимать направ-

ление.Она из жалости промолчала на этот раз, и он про-

должал:– Наука представляется мне штурманской рубкой,

где хранятся морские карты. Когда я прихожу в биб-лиотеку, я об этом всегда думаю. Дело учителя позна-комить ученика со всеми картами по порядку. Вот ивсе. Он – вроде проводника. Он ничего не может вы-думать из головы. Он ничего нового не создает. Накартах все есть, и он только должен показать нович-ку, где что лежит, чтобы тот не сбился с пути. А я несобьюсь. Я умею распознавать местность. И обычносоображаю чего делать… Опять не так что-нибудь?

– Не «чего делать», а «что делать», – сказала Руфь.– Верно, что делать, – повторил он с благодарно-

стью. – О чем это я? Да, о морских картах. Ну, так вот:иным людя́м…

– Лю́дям, – поправила она опять.– Иным лю́дям нужны проводники. Это так. А мне

вот кажется, что я могу обойтись и без них. Я уже до-вольно повертелся возле этих карт и знаю, которыемне нужны, и какие берега мне надо исследовать, ятоже знаю. И я сам себе гораздо скорее выберу марш-рут. Скорость флота меряется всегда по скорости са-

мого тихоходного судна. Ну, вот то же самое и со шко-лой. Учителя должны равняться по отстающим учени-кам, а я один могу идти быстрее.

«Но я бы желал идти не один, а с вами», – хотел онприбавить. Перед ним возникла величественная кар-тина мира, безграничные, озаренные солнцем про-странства и звездные пути, по которым он летит рукаоб руку с нею, и ее бледнозолотые волосы, развева-ясь, касаются его щеки. И тотчас же он почувствовалжалкое бессилие своей речи. Боже правый! Если быон мог рассказать ей обо всем так, чтобы и она уви-дела то, что видел он! Его мучило страстное желание,мучительное и непреодолимое, нарисовать ей те ви-дения, которые возникли так неожиданно в зеркалеего мысли. И вдруг он понял! Так вот ключ к тайне!Ведь именно это и делают великие мастера – поэтыи писатели! В этом секрет их величия. Они умеют пе-редать словами все то, что видят, думают и чувству-ют. Собака, дремлющая на солнце, часто повизгива-ет и лает во сне, но она не может объяснить, что за-ставляло ее визжать и лаять. Вот и он не лучше соба-ки, уснувшей на солнцепеке; он тоже видит чудесныесказочные сны, но бессилен передать их Руфи. Но те-перь довольно спать. Он будет учиться, будет рабо-тать до тех пор, пока у него не откроются глаза и неразвяжется язык, пока он не сможет поделиться с ней

сказочным сокровищем своих видений. Есть же люди,которые владеют тайной выражения мыслей, умеютделать слова своими послушными рабами, сочетатьих так, что возникает нечто новое, и это новое боль-ше, чем простая сумма отдельных значений. Он былглубоко потрясен мыслью, что проник на мгновение втайну, давно его мучившую, и опять перед ним заси-яли солнечные и звездные пространства. Наконец онпришел в себя, пораженный наступившей тишиной, иувидел, что Руфь смотрит на него с веселой улыбкой.

– Я только что грезил наяву, – сказал Мартин, и приэтих словах его сердце сильно забилось.

Как нашел он такие слова? Они правильно объяс-нили ту паузу в беседе, которую вызвали его виде-ния. Это было чудо! Никогда он так прекрасно не вы-ражал прекрасных мыслей. Но ведь он никогда и непробовал. Ну, конечно. Теперь все ясно. Он не пробо-вал. Суинберн, Теннисон, Киплинг и другие великиепоэты – они пробовали, и у них выходило. Ему вспом-нились его «Ловцы жемчуга». Он ведь никогда не пы-тался изобразить, словами ту красоту, которая жилав нем. Если бы он сделал это, рассказ принял бы со-вершенно другую окраску. Ему стало почти страшнопри мысли о том, сколько прекрасного он мог бы опи-сать; а воображение несло его дальше, и он вдруг по-думал: почему бы ему не выразить всю взволновав-

шую его красоту в стихах, звучных, благородных сти-хах, как это делают великие поэты? Выразить хотя быего любовь к Руфи, таинственное наслаждение и ду-ховную высоту этой любви. Почему он не может сде-лать то, что делают поэты? Они поют о любви. И онбудет петь!

– Тысяча чертей!Это восклицание как удар грома прозвучало в его

ушах. Увлеченный мечтами, он произнес его вслух.Кровь бросилась ему в лицо, и он покраснел до кор-ней волос под бронзовым загаром.

– Я… я… простите, пожалуйста, – прошептал он, –я… задумался…

– Вы сказали это таким тоном, как говорят: «я мо-лился», – храбро попробовала она пошутить, но внут-ри у нее все дрожало.

В первый раз и жизни она услышала проклятие вустах знакомого ей человека и была глубоко потря-сена не только потому, что это оскорбило ее слух ичувство благопристойности, – ее испугал резкий по-рыв ветра, ворвавшийся вдруг в ту заботливо укрытуютеплицу, в которой протекала ее юность.

И все же она простила его, и сама удивилась сво-ей снисходительности. Его почему-то было нетруднопрощать. Условия жизни не позволили ему быть похо-жим на других людей, но он старался исправить это

и уже достиг очень многого. Ей не приходило в голо-ву, что есть и другие причины, еще проще объясняю-щие ее снисходительность. Руфь испытывала к Мар-тину настоящую нежность, но сама не догадываласьоб этом. Да она и не могла догадаться. Она спокойнопрожила свои двадцать четыре года, ни разу не испы-тав даже легкого любовного увлечения, не умела раз-бираться в своих чувствах и, не имея понятия о со-гревающем пламени любви, не понимала, что это лю-бовь согревает ее теперь.

Глава 11

Мартин снова принялся за своих «Ловцов жемчу-

га» и, вероятно, очень скоро бы кончил их, если быего не отвлекало желание писать стихи. Это были лю-бовные стихи, вдохновительницей которых являласьРуфь. Но ни одного стихотворения он не мог закон-чить. Нельзя было овладеть в короткий срок благо-родным искусством поэзии. Ритм, метр, общая струк-тура стиха сами по себе представляли достаточныесложности, но, помимо всего этого, было еще нечтонеуловимое, что он находил в стихах великих поэтов,но чего никак не мог вложить в свои собственные.Это был неуловимый дух поэзии, который никак не да-вался ему. Мартину он представлялся каким-то сия-нием, вьющимся огненным туманом, который всегдаразлетался при приближении к нему, и в лучшем слу-чае удавалось поймать лишь клочья, сложить отдель-ные красивые строки, которые звучали в его мозгу какмузыка или проносились перед глазами призрачнымивидениями. Это было мучительно. Прекрасные чув-ства просились на язык, а выходили прозаические,обыденные фразы. Мартин вслух читал себе своистихи. Метр шествовал по всем правилам, с рифмамии с ритмом дело тоже обстояло благополучно, но не

было, увы, ни огня, ни возвышенного вдохновения. Онникак не мог понять, отчего это происходит, и време-нами, приходя в отчаяние, возвращался к своему рас-сказу. Проза была более послушным инструментом.

Продолжая очерк о ловцах жемчуга, Мартин пи-сал еще другие очерки – о морской службе, о ловлечерепах, о северо-восточном пассате. Затем, в видеопыта, он попытался написать небольшой сюжетныйрассказ и, увлекшись, написал вместо одного сразушесть и разослал их в различные журналы. Он писалнапряженно и плодотворно с утра до вечера и дажедо глубокой ночи, за исключением тех часов, когда хо-дил в библиотеку или посещал Руфь. Мартин был вэти дни необычайно счастлив, его жизнь была полнаи прекрасна, творческая лихорадка никогда не остав-ляла его. Радость созидания, которую прежде он счи-тал привилегией богов, теперь и ему была доступна.Все окружавшее его – запах прелых овощей и мыль-ной воды, жалкая фигура сестры и насмешливая фи-зиономия мистера Хиггинботама, все это представля-лось каким-то сном. Реальный мир существовал толь-ко в его мозгу и те рассказы, которые он писал, былиосколками этого мира.

Дни казались слишком короткими, – уж очень многобыло областей знания, в которые ему хотелось про-никнуть. Он сократил время сна до пяти часов и на-

шел, что этого вполне достаточно. Он даже пробовалспать только четыре с половиной часа, но все же с со-жалением должен был вернуться к пятичасовой нор-ме. Все остальное время он с восторгом посвящалсвоим занятиям, неохотно прерывал писание, чтобызаняться учением, учение – чтобы пойти в библио-теку; медлил покинуть штурманскую рубку науки и сгрустью отрывался от чтения журналов, наполненныхрассказами тех таинственных писателей, которые су-мели пристроить свои произведения. Когда Мартинбывал у Руфи, то всякий раз, чтобы подняться и уйти,ему приходилось словно отрывать ее от своего серд-ца; а уйдя, он опрометью бежал по темным улицам,чтобы поскорее вернуться к книгам и потерять какможно меньше времени. Но труднее всего было за-крыть учебник алгебры пли физики, отложить в сторо-ну перо и тетрадь и решиться сомкнуть усталые гла-за. Выбыть из жизни хотя бы на такое короткое времяказалось Мартину ужасным, и его утешало только со-знание, что через пять часов будильник снова разбу-дит его. Он потеряет только пять часов, а там пронзи-тельный трезвон вырвет его из бесплодного забытья,и перед ним будет снова целых девятнадцать часовработы.

Между тем время шло, деньги у Мартина были наисходе, а гонорары пока что не поступали. Через ме-

сяц он получил обратно рукопись, отправленную им в«Спутник юношества». Отказ был написан в очень де-ликатной форме, так что Мартин даже почувствовалрасположение к издателю. Но не то было с «Обозре-вателем Сан-Франциско». Прождав две недели, Мар-тин написал туда; еще через неделю – написал снова.В конце концов он отправился в редакцию, чтобы лич-но побеседовать с редактором. Но цербер в образерыжеволосого юнца, охранявший двери, не допустилего до лицезрения столь значительной особы. В концепятой недели рукопись была возвращена без всякихобъяснении. Не было ни отказа, ни объяснительногописьма – ничего. Так же были вскоре возвращены идругие рукописи, посланные им в крупные журналыСан-Франциско. Тогда Мартин отправил свои творе-ния в газеты восточных штатов, но не успел оглянуть-ся, как получил их обратно, в сопровождении печат-ных отказов.

Та же судьба постигла и рассказы. Мартин перечелих несколько раз подряд, и они ему так понравились,что он никак не мог уяснить себе причины столь ре-шительных отказов, пока не прочел в одной газете,что рукописи должны быть непременно переписанына машинке. Все объяснилось. Редакторы, несомнен-но, были так заняты, что не могли тратить время наизучение неразборчивых почерков. Мартин взял на-

прокат пишущую машинку и целый день учился пи-сать на ней. Он перепечатывал ежедневно все, что пи-сал за день и постепенно перепечатал все свои преж-ние произведения. Каково же было его изумление, ко-гда и перепечатанное стало возвращаться обратно.Лицо Мартина приняло суровое выражение, челюстьбольше выдвинулась вперед, и он упорно продолжалрассылать рукописи все по новым и новым адресам.

Наконец ему пришло в голову, что самому оченьтрудно судить о своих произведениях. Он решил ис-пытать их на Гертруде и прочитал ей некоторые своирассказы. У нее заблестели глаза и она сказала, с гор-достью посмотрев на него:

– Это здорово, что ты пишешь такие штуки.– Да, да, – отвечал он нетерпеливо. – Но ты скажи

– тебе нравится?– Господи помилуй! – воскликнула она. – Еще бы не

нравилось. Меня так разобрало, что просто страсть!Но Мартин видел, что не все в его рассказе вполне

ясно сестре. Ее добродушное лицо выражало недо-умение, он ждал.

– А скажи-ка, Март, – промолвила она после долгойпаузы, – чем же это кончилось? Что ж этот парень, ко-торый так ловко чешет языком… что же – он женилсяна ней?

И после того как Мартин объяснил ей конец, казав-

шийся ему художественно оправданным, она промол-вила:

– Ну да, вот и я так думала. Почему же ты прямотак не написал?

Прочтя Гертруде с десяток рассказов, он понял, чтоей правятся только счастливые концы.

– Этот рассказ очень хороший, – объявила она, вы-прямляясь над лоханью и со вздохом вытирая лобкрасной, распаренной рукой, – только уж очень тя-жело мне стало. Плакать захотелось. А кругом и такгрустного много. Когда я слушаю про хорошее, мне исамой становится лучше. Вот если бы он женился наней… Ты не сердишся на меня, Март? – спросила онас тревогой. – Может быть, мне это кажется, потому чтоя очень устала. А так рассказ – прелесть, ну простопрелесть. Куда ты думаешь пристроить его?

– Это уж дело другое, – усмехнулся он.– Но если б удалось его пристроить, сколько бы ты

за него получил?– О, сотню долларов. Самое меньшее.– Ого! Хорошо бы тебе удалось его пристроить!– Неплохие денежки, а? – И он прибавил с гордо-

стью: – Заметь, я это накатал за два дня. Пятьдесятдолларов в день!

Мартину страстно хотелось прочесть свои расска-зы Руфи, но он не отваживался. Он решил подождать,

пока что-нибудь будет напечатано, – но крайней ме-ре тогда она лучше оценит его старания. Тем време-нем он продолжал учиться. Ни одно приключение неказалось ему таким заманчивым, как это путешествиепо неисследованным дебрям разума. Он купил учеб-ники физики и химии и одновременно с алгеброй изу-чал физические законы и их доказательства. Лабо-раторные опыты ему приходилось принимать на ве-ру, но его могучее воображение помогало ему видетькак бы воочию всякие химические реакции, и он пони-мал их лучше, чем студенты, присутствующие на опы-тах. Сквозь страницы учебников Мартин начинал по-степенно прозревать тайны природы и мира. Раньшеон воспринимал мир как нечто данное, теперь он на-чал понимать его устройство, игру и соотношение сил,строение материи. Его ум постоянно стремился объ-яснять теперь давно знакомые вещи. Рычаги и блокисразу привели ему на память лебедки и подъемныекраны, с которыми ему приходилось иметь дело наморе. Теория навигации, дающая возможность судамне сбиваться с пути в открытом море, стала вдруг про-стой и попятной. Он постиг тайну бурь, дождей, прили-вов, узнал причину возникновения пассатных ветрови даже подумал, не слишком ли рано написал он свойочерк о северо-восточном пассате. Во всяком случаеон чувствовал, что теперь мог бы написать его луч-

ше. Однажды он отправился с Артуром в универси-тет и, затаив дух, с чувством религиозного благогове-ния смотрел на производимые в лаборатории опытыи слушал профессора, читавшего студентам лекцию.

Но Мартин не забросил своих литературных заня-тий. Мелкие рассказы так и текли из-под его пера, ион еще находил время писать стихи – вроде тех, кото-рые печатались в журналах; потом вдруг закусил уди-ла и в две недели написал трагедию белыми стихами,которую, к его изумлению, немедленно забраковалис полдюжины издателей. Однажды, начитавшись Гэн-ли, он написал целую серию стихов о море, по образ-цу «Поэм с больничной койки». Это были простые сти-хи, светлые и красочные, полные романтики и боево-го духа. Мартин назвал их «Песни моря» и решил, чтоэто самое лучшее из всего им написанного. В сериибыло тридцать стихотворений; он писал по одному вдень, по окончании своей дневной работы над прозой– работы, на которую иной модный писатель затратилбы целую неделю. Но для Мартина труд сам по себеничего не значил. Он обрел дар речи, и все мечты, всемысли о прекрасном, которые долгие годы жили в нембезгласно, хлынули наружу неудержимым, мощным,звенящим потоком.

Мартин никому не показал своих «Песен моря» иникуда не послал их. Он потерял доверие к редакто-

рам. Впрочем, не из недоверия воздержался он наэтот раз от посылки своего творения. Оно было ис-полнено для него такой красоты, что ему хотелось по-делиться им с одной только Руфью, в тот блаженныймиг, когда он осмелится, наконец, прочесть ей своипроизведения. А до тех пор он решил держать их присебе, читал и перечитывал вслух, пока, наконец, невыучил наизусть.

Он интенсивно жил каждое мгновение, когда бодр-ствовал, и продолжал жить даже во сне; его созна-ние, протестуя против вынужденного пятичасовогобездействия, продолжало развивать все передуман-ное и пережитое за день, рождая невероятные и неле-пые грезы. Таким образом, он никогда не отдыхал, ина его месте другой, менее крепкий телом и менеездоровый духом, давно бы свалился с ног. Его сви-дания с Руфью становились все реже и реже: при-ближался июнь, в начале которого она должна быласдать экзамены и получить университетский диплом.Бакалавр искусств! Когда Мартин думал об этом зва-нии, ему казалось, что Руфь улетает от него на такиевысоты, где ему уже не достичь ее.

Один день в неделю Руфь все же посвящала Мар-тину, и он обычно в этот день оставался у Морзовобедать и после обеда слушал музыку. Это были егопраздничные дни. Вся атмосфера дома Морзов была

так не похожа на ту грязь, среди которой жил Мартин,а близость Руфи так окрыляла его, что всякий раз,возвращаясь домой, он мысленно давал себе клят-ву достичь этих высот во что бы то ни стало. Несмот-ря на неуемный пыл творчества и жажду красоты, то-мившую его, он в конце концов трудился только ра-ди любви. Он прежде всего был влюбленным и всеостальное подчинял своей любви. Его любовные ис-кания были для него важнее всяких духовных иска-ний. Мир казался ему удивительным вовсе не потому,что состоял из молекул и атомов, взаимодействовав-ших по каким-то таинственным законам, – мир казал-ся ему удивительным потому, что в нем жила Руфь.Она была чудом, о каком он никогда раньше не знал,не мечтал и даже не догадывался.

Но Мартина все время приводило в отчаяние рас-стояние между ними. Она была бесконечно далека,и он никак не мог придумать, что сделать, чтобы при-близиться к ней. Прежде он обычно пользовался успе-хом у женщин и девушек своего класса. Но он никогдане любил их, а ее он полюбил. Дело было не в том,что Руфь принадлежала к другому классу. Его любовьвознесла ее превыше всех классов. Она была осо-бым существом, настолько особым, что он не знал да-же, как подойти к ней со своей любовью. Правда, рас-ширив свой кругозор и научившись правильно гово-

рить, он все же приблизился к ней, у них появился об-щий язык, общие темы, вкусы и интересы, но любов-ная жажда этим не удовлетворялась. Его воображе-ние влюбленного наделило ее такой святостью, такойбесплотной чистотой, что исключило всякую мысль отелесной близости. Сама любовь отдаляла ее и де-лала недоступной. Сама любовь отнимала у него то,чего он так страстно желал.

И вот, в один прекрасный день, через бездну, их раз-делявшую, на мгновение был перекинут мост, и послеэтого мгновения бездна уже не казалась такой широ-кой. Они сидели и ели вишни, большие черные вишни,сок которых напоминал терпкое вино. И после, когдаона стала читать ему «Принцессу», он заметил следывишневого сока у нее на губах. На мгновение ее боже-ственность поколебалась. Она была телесным суще-ством, ее тело было подчинено тем же законам, каки его тело, как тело всякого человека. Ее губы былитак же телесны, как и его, и вишни оставляли на нихтакие же следы. А если таковы были ее губы, то тако-ва была она вся. Она была женщина; женщина, как ивсякая другая. Эта мысль поразила его, как удар гро-ма. Это было для него настоящим откровением. Онсловно увидел солнце, падающее с неба, или присут-ствовал при кощунственном осквернении божества.

Когда Мартин вполне уяснил себе смысл этого от-

крытия, он почувствовал, как сердце заколотилось унего в груди, побуждая его домогаться любви этойженщины, которая вовсе не была духом, слетевшим снеба, а обыкновенной женщиной, с губами, запятнан-ными вишневым соком. Он содрогнулся от этих дерз-ких мыслей, но разум его и сердце ликовали и убеж-дали его в его правоте. Должно быть, Руфь почувство-вала эту внезапную перемену в настроении Мартина,так как вдруг перестала читать, взглянула на него иулыбнулась. Его взгляд скользнул по ее лицу от голу-бых глаз к губам, где виднелись следы вишневого сока– небольшое пятнышко, сводившее его с ума. Его ру-ки потянулись к ней, как часто тянулись к другим жен-щинам раньше, в дни беспутной жизни. Она как будтосклонилась к нему и ждала, и Мартину пришлось на-прячь всю свою волю, чтобы сдержаться.

– Вы не слышали ни одного слова, – сказала онаобиженно.

И тут же улыбнулась ему, наслаждаясь его смуще-нием. Мартин взглянул в ее ясные глаза и понял, чтоона не догадалась вовсе о том, что в нем происходи-ло, и ему стало стыдно. В мыслях он посмел слишкомдалеко зайти! Он не знал ни одной женщины, котораябы не догадалась, – ни одной, кроме Руфи. А она недогадалась. Вот тут-то и заключалась разница! Онабыла совсем другая! Мартин был уничтожен мыслью

о своей грубости и ее невинности, и снова между ни-ми разверзлась бездна. Мост был разрушен.

И все-таки этот случай приблизил его к ней. Воспо-минание о нем не исчезло и утешало Мартина в мо-менты разочарований и сомнений. Бездна уже не бы-ла так широка, как раньше. Он проделал путь кудабольший, чем тот, что давал право на звание бакалав-ра искусств. Правда, она была чиста, так чиста, чтораньше он даже и не знал о существовании такой чи-стоты. Но вишни оставляли пятна у нее на губах. Онабыла подчинена физическим законам, как и все в ми-ре, она должна была есть, чтобы жить, и могла про-стуживаться и хворать. Но не это было важно. Важ-но было то, что она могла испытывать голод и жаж-ду, страдать от зноя и холода, а стало быть – моглачувствовать и любовь, любовь к мужчине. А он былмужчина! Почему бы в таком случае ему не стать этимчеловеком? «Я добьюсь счастья, – шептал он лихо-радочно. – Я стану им! Сумею стать, Я добьюсь сча-стья!»

Глава 12

Однажды, вечером, когда Мартин мучился над со-

нетом, в который тщетно старался вложить туманные,но прекрасные образы, теснившиеся в его мозгу, еговызвали к телефону.

– Женский голос. Очень красивый голос, – сказалнасмешливо мистер Хиггинботам, позвав его.

Мартин подошел к телефону, находившемуся в уг-лу комнаты, и горячая волна пробежала по его телу,когда он услышал голос Руфи. Возясь со своим со-нетом, он забыл о ее существовании, но при звукезнакомого голоса любовь охватила его с новой силой,сокрушительной, как удар молнии. Какой это был го-лос. «Нежный и мелодичный, словно далекая музы-ка, словно звон серебряных колокольчиков кристаль-ной чистоты!» Нет! Не могла обыкновенная смертнаяженщина обладать таким голосом. В нем было что-тонебесное, что-то не от мира сего. Поддавшись наплы-ву чувств, он едва мог разобрать, что она ему гово-рила, хотя старался сохранить на лице спокойствие,зная, что мышиные глаза мистера Хиггинботама так ивпиваются в него.

Руфь не сказала ничего особенного: она собира-лась сегодня вечером на публичную лекцию с Норма-

ном, но у Нормана – такая досада! – началась миг-рень, и так как билеты уже взяты, то не хочет ли Мар-тин пойти с нею, если он не занят.

Если он не занят! Мартин едва мог скрыть дрожь вголосе. Он не верил своим ушам! До сих пор он встре-чался с ней только у них дома и никогда не осмели-вался пригласить ее куда-нибудь! Стоя с телефоннойтрубкой в руке, он вдруг почувствовал непреодоли-мое желание умереть за нее, и перед его мысленнымвзором возникли героические образы, сцены самопо-жертвования во имя любви. Он любил ее так сильно,так страшно, так безнадежно. Его охватила такая су-масшедшая радость при мысли, что она пойдет с ним,пойдет на лекцию с ним, с Мартином Иденом, что вэтот миг ему ничего другого не пришло в голову, кактолько умереть за нее. Это было единственное, чемон мог доказать свое безграничное и бескорыстноечувство. Это был великий порыв самоотречения, зна-комый каждому истинно влюбленному, и он захватилего, точно огненный вихрь, во время короткого разго-вора по телефону. Умереть ради нее, думал он, – этозначит и жить и любить по-настоящему. А ему быловсего двадцать один год, и это была его первая лю-бовь!

Дрожащей рукой он повесил трубку, испытываяслабость после только что пережитого потрясения.

Глаза у него сияли, как у ангела, лицо преобразилось,точно он очистился от земной скверны и стал святыми безгрешным.

– Свидание на стороне, а? – ехидно прошипелзять. – А знаешь, чем это кончается? Как раз угодишьв полицейский суд, голубчик мой.

Но Мартин не мог сразу спуститься с высот. Дажеэта грубая выходка не могла вернуть его на землю.Он был выше и гнева, и раздражения. Он еще весьбыл во власти прекрасного видения и, точно боже-ство, не мог испытывать к подобным ничтожным со-зданиям ничего, кроме жалости. Он и не замечал ми-стера Хиггинботама, его глаза смотрели сквозь него,и, как во сне, он вышел из комнаты, чтобы переодеть-ся, Только когда он уже завязывал галстук перед сво-им зеркальцем, до его сознания дошел какой-то раз-дражающий звук. Это было застрявшее у него в ушахглупое гоготание Бернарда Хиггинботама, которое онсловно сейчас только услыхал.

Когда дверь дома Морзов закрылась за ними и Мар-тин понял, что он идет по улице рядом с Руфью,он вдруг почувствовал замешательство. Радость этойпрогулки с ней омрачилась непредвиденными сомне-ниями. Он не знал, как держать себя. Он не раз ви-дел, что люди ее круга, выходя на улицу, берут дамупод руку. Но это бывало не всегда, и он не знал, при-

нято ли ходить под руку только по вечерам, или, бытьможет, так ходят лишь мужья с женами или братья ссестрами.

Спускаясь с Руфью со ступенек крыльца, он вспом-нил Минни. Минни была большая модница, и когда онгулял с нею во второй раз, она сделала ему выговорза то, что он шел по внутренней стороне тротуара, то-гда как истинный джентльмен, гуляя с леди, долженидти всегда с внешней стороны. И Минни завела обы-чай наступать ему на ноги, когда они переходили ули-цу, чтобы он не забывал держаться внешней стороны.Но он не знал, откуда она выкопала такое правило,в самом ли деле так принято в высшем обществе инужно ли это правило соблюдать.

В конце концов Мартин решил, что беды от этогово всяком случае не будет, и, выйдя на улику, он про-пустил Руфь вперед, а сам пошел рядом, с внешнейстороны тротуара. Но тут возникла вторая проблема:нужно ли предложить ей руку? До сих пор он нико-гда не предлагал руку спутнице. Девушки, с которымион гулял, не ходили с кавалерами под руку. В началезнакомства они обычно просто ходили рядом, а позжестарались выбирать темные переулки и шли, положивголову на плечо спутника, который при этом обнималих за талию. Но здесь дело обстояло иначе. Она бы-ла девушкой другого круга. И Мартин не знал, как ему

быть.Ему пришло в голову слегка согнуть свою правую

руку, как будто случайно, по привычке. И тут произо-шло чудо. Мартин почувствовал, как ее рука леглана его руку. Он почувствовал сладостную дрожь, и нанесколько мгновений ему показалось, что ноги его от-делились от земли, а за спиной выросли крылья. Ноновое осложнение вернуло его к действительности.Они перешли улицу, и теперь он очутился не с внеш-ней, а с внутренней стороны тротуара. Что же теперьделать? Выпустить ее руку и перейти на другую сторо-ну? А что делать, когда им придется переходить улицувторично? И в третий раз? Что-то было тут не совсемясно, и Мартин решил пренебречь правилом, разыг-рав невежду. Но такое решение не вполне удовлетво-ряло его, и, очутившись с внутренней стороны, он на-чал быстро и с увлечением говорить, делая вид, что впылу беседы забыл переменить место. Пусть она от-несет его промах на счет энтузиазма.

На Бродвее Мартина ожидало новое испытание.При свете уличных фонарей он вдруг увидел ЛиззиКонолли и ее смешливую подругу. На одно, только од-но мгновение он заколебался, но тотчас же снял шля-пу и поклонился. Он не намерен был стыдиться сво-его класса, и его поклон относился не только к ЛиззиКонолли. Девушка кивнула в ответ, задорно глянув на

него красивыми и насмешливыми глазами, так не по-хожими на крепкие и нежные глаза Руфи. Она такжеоглядела Руфь, и сразу, по-видимому, оценила ее на-ружность и платье и угадала общественное положе-ние. Мартин заметил, что и Руфь скользнула по де-вушке мимолетным и ласковым взглядом и успела от-метить и ее дешевый наряд и причудливую шляпу, ка-кими любили щеголять девушки из рабочей среды.

– Какая красивая девушка, – сказала Руфь минутуспустя.

Мартин готов был благословить ее за эту фразу, носказал только.

– Не знаю. Дело вкуса, должно быть; я не нахожуее особенно красивой.

– Ну, что вы! Такие правильные черты встречаютсяодин раз на тысячу. У нее лицо точно камея. И глазачудесные!

– Вы находите? – равнодушно сказал Мартин, ибодля него существовала на свете только одна красиваяженщина, и она шла рядом с ним, опираясь на его ру-ку.

– Если б эту девушку одеть как следует и научить еедержаться, уверяю вас, она покорила бы всех мужчини вас в том числе, мистер Иден.

– Ей прежде всего нужно было бы научиться гово-рить, – отвечал он, – а то большинство мужчин и не

поняли бы ее. Я уверен, что вы не поймете и полови-ны из того, что она вам скажет, если она будет гово-рить так, как привыкла.

– Глупости. Вы так же упрямы, как Артур, когда хо-тите доказать что-нибудь.

– А вы забыли, как я говорил, когда мы встретилисьпервый раз? Сейчас я говорю совсем иначе. Я тогдаговорил так же, как эта девушка. Но за это время явыучился вашему языку и могу утверждать понятны-ми для вас словами, что вы ни за что не поймете ееязыка. А знаете, почему она так держится? Я ведь те-перь все время думаю о таких вещах, которые рань-ше мне и в голову не приходили, – и я многое начинаюпонимать.

– Почему же она так держится?– Она уже несколько лет работает на фабрике. Мо-

лодое тело податливо, как воск, тяжелый труд фор-мирует его; оно невольно привыкает к положению,удобному для данной работы. Я с одного взгляда мо-гу определить, чем занимается рабочий, встреченныймною на улице. Посмотрите на меня. Почему я такраскачиваюсь при ходьбе? Да потому, что я почти всюжизнь провел на море. Если бы все эти годы я был нематросом, а мясником, я бы не ходил вперевалку, ноу меня были бы кривые ноги. Вот и с этой девушкойтак. Вы заметили, какой у нее, если можно так выра-

зиться, жесткий взгляд? Ведь она никогда не жила подчьим-нибудь крылышком. Она все время сама должнадумать о себе, а когда девушке приходится самой осебе думать и заботиться, у нее не может быть такогонежного, кроткого взгляда, как… как у вас, например.

– Вы, пожалуй, правы, – тихо сказала Руфь. – Какэто ужасно! Она такая красивая…

Мартин, взглянув на все, увидел, что в ее глазахсветится сострадание. И тут же он подумал о том, какон любит ее и какое необычайное счастье выпало емуидти с ней вдвоем под руку, направляясь на лекцию.

«Кто ты такой, Мартин Иден? – спрашивал он себя вэтот вечер, вернувшись домой и глядя на себя в зерка-ло. Он глядел долго и с любопытством. – Кто ты и чтоты? Где твое место? Твое место подле такой девуш-ки, как Лиззи Конолли. Твое место среди толпы трудя-щихся людей, – там, где все вульгарно, низко и грубо.Твое место среди рабочего скота, в грязи и в навозе.Перед тобой свалка овощей. Гниет картофель. Нюхайже эту вонь, чёрт тебя побери, нюхай хорошенько! Аты смеешь совать нос в книги, слушать красивую му-зыку, любоваться прекрасными картинами, заботить-ся о своем языке, думать о том, о чем не думает никтоиз твоих товарищей, отмахиваться от Лиззи Коноллии любить девушку, которая на миллионы миль вышетебя и живет среди звезд! Кто ты такой? Что ты такое,

чёрт тебя возьми! Доведет ли все это тебя до добра?»Он погрозил себе в зеркале кулаком и сел на край

кровати, глядя перед собой широко открытыми, неви-дящими глазами. Потом немного спустя достал своютетрадку, учебник алгебры и углубился в квадратныеуравнения. А часы летели, звезды меркли, и за окномсерели уже предрассветные сумерки.

Глава 13

Кружок словоохотливых социалистов и философов

из рабочего класса, который собирался в Сити-Холл-парке в жаркие дни, случайно натолкнул Мартина наодно великое открытие. Раза два в месяц, проезжаячерез парк по пути в библиотеку, Мартин слезал свелосипеда, прислушивался к спорам, и всякий разему стоило труда оторваться от них. Общий тон этихдискуссий был иной, чем за столом мистера Морза.Спорщики не были важны и преисполнены достоин-ства. Они давали волю своему темпераменту и осы-пали друг друга обидными прозвищами, ругательства-ми и ядовитыми намеками. Раза два дело доходилодо потасовки. И все же, не отдавая себе ясного отчета– почему, Мартин чувствовал какую-то живую основуво всех этих словопрениях; они сильнее действова-ли на него, чем спокойная уравновешенность и догма-тичность мистера Морза. Эти люди, которые немило-сердно коверкали английский язык, жестикулировали,как помешанные, и с первобытной яростью нападалина своих идейных противников, – эти люди казалисьему куда жизненнее мистера Морза и его друга мисте-ра Батлера.

На сборищах в парке Мартин несколько раз слы-

шал имя Герберта Спенсера, но вот однажды появил-ся там его ученик и последователь, жалкий бродяга врваной куртке, застегнутой наглухо, чтобы скрыть от-сутствие рубашки. Началось генеральное сражение вдыму бесконечных папирос, среди потоков сплевыва-емой табачной жвачки, причем бродяга ловко париро-вал все удары, даже когда один из рабочих-социали-стов крикнул насмешливо: «Нет бога, кроме Непозна-ваемого, и Герберт Спенсер пророк его!» Мартин немог уяснить себе, о чем идет спор, но он заинтересо-вался Гербертом Спенсером и, приехав в библиотеку,спросил «Основные начала», так как бродяга часто вразгаре спора упоминал это сочинение.

И это было начало великого открытия. Мартин ужеоднажды пытался читать Спенсера, но так как он вы-брал «Основы психологии», то и потерпел фиаско, также как и с госпожой Блаватской. Он ничего не мог по-нять в этой книге и вернул ее непрочитанной. Но в этотвечер, после алгебры и физики и долгой борьбы с со-нетом, он лег в постель и раскрыл «Основные нача-ла». Утро застало его еще за чтением. Заснуть он немог. В этот день он даже не писал. Он лежал и чи-тал до тех пор, пока у него не заболели бока; тогда онслез с постели, улегся на голый пол и продолжал чи-тать, держа книгу над головой или облокотясь на руку.Эту ночь он спал и утром уселся писать, но соблазн

был так велик, что вскоре он снова принялся за чте-ние, позабыв все на свете, даже то, что в этот вечерего ожидала Руфь. Он опомнился только тогда, когдаБернард Хиггинботам распахнул дверь и спросил, недумает ли он, что они содержат ресторан.

Мартин Иден всегда отличался любознательно-стью. Он хотел все знать и отчасти из-за этого увлексяпрофессией всесветного бродяги-моряка. Но теперь,читая Спенсера, он понял, что не знает ничего, чтоникогда ничего и не узнал бы, сколько бы ни стран-ствовал по морям. Он лишь скользил по поверхностивещей, наблюдая разрозненные явления, накопляяотдельные факты, делая иногда небольшие частныеобобщения, – все это без всякой попытки установитьсвязь, привести в систему мир, который представлял-ся ему прихотливым сцеплением случайностей. На-блюдая летящих птиц, он часто размышлял над ме-ханизмом их полета; но он никогда не обобщал этогоявления и не думал о механизме полета вообще и отом процессе развития, который привел к появлениюживых летающих существ. Он даже и не подозревало существовании такого процесса. Что птицы могли«стать», не приходило ему в голову. Они «были» – воти все, уж так случилось.

И как обстояло дело с птицами, так обстояло и совсем остальным. Все его попытки философских умо-

заключений были обречены на неудачу из-за отсут-ствия знаний и навыка мысли. Средневековая мета-физика Канта ничего не открыла ему, а лишь застави-ла усомниться в своих умственных силах. Такую женеудачу он потерпел, начав изучать теорию эволюциипо слишком специальной книге Ромсиса. Единствен-но, что он вынес из этого чтения, – это представлениеоб эволюции как о беспочвенной теоретической вы-думке сухих педантов, изъясняющихся тарабарскимязыком. А теперь он увидал, что это вовсе не голаятеория, но общепризнанный закон развития; что ес-ли между учеными и возникают еще по этому поводуспоры, то лишь по частным вопросам о формах эво-люции.

И вот явился человек – Спенсер, который привелвсе это в систему, объединил, сделал выводы и пред-ставил изумленному взгляду Мартина этот конкрет-ный и упорядоченный мир с такой наглядностью, чтоон напоминал ему маленькие модели кораблей, кото-рые делают матросы и продают в стеклянных банках.Не было тут ни неожиданностей, ни случайностей. Вовсем был закон. Подчиняясь этому закону, птица лета-ла; подчиняясь тому же закону, бесформенная плаз-ма стала двигаться, извиваться, у нее выросли кры-лья и лапки, – и появилась на свет птица.

Мартин в своей умственной жизни шел от одной

вершины к другой и теперь достиг самой высокой.Он вдруг проник в тайную сущность вещей, и позна-ние тайн природы опьянило его. Ночью во сне онжил с богами, преследуемый величественными виде-ниями. Днем бродил, как лунатик, видя перед своимблуждающим взором только тот мир, который открылему Спенсер. За столом во время обеда он не слы-шал разговоров и споров о разных житейских мело-чах, так как его ум все время напряженно работал,вскрывая причинную связь во всем находящемся пе-ред ним. В мясе, лежащем на тарелке, он прозревалсолнечные лучи и прослеживал через все превраще-ния их путь к первоисточнику, отстоящему на милли-оны миль, или думал о той силе, которая движет му-скулы его руки, заставляя ее резать мясо, и о мозге,посылающем приказание мускулам, пока в конечномсчете не доходил снова до солнечной энергии. Мар-тин был так одержим своими мыслями, что не слы-шал, как Джим пробормотал: «Спятил», не замечалтревожных взглядов сестры и не обращал вниманияна палец Бернарда Хигниботама, которым тот выра-зительно покрутил несколько раз около своего лба.

Больше всего поразила Мартина взаимосвязь меж-ду науками – всеми науками. Он всегда был жаден дознаний, и те знания, которые ему удавалось приобре-сти, откладывались у него как бы в отдельные клетки

памяти. Так, в одной клетке скопилось много отрывоч-ных сведений о мореплавании. В другой – о женщи-нах. Но эти две клетки никак не сообщались между со-бой. Мысль, что можно установить связь между жен-ской истерикой и качкой судна в бурю, показалась быМартину нелепой и невозможной. Но Герберт Спен-сер доказал ему не только, что в этом нет ничего неле-пого, но что, напротив, между этими двумя явлениямине может не быть связи. Все связано в мире, от самойдалекой звезды в небесных просторах и до мельчай-шей крупицы песка под ногой человека.

Для Мартина это было постоянным источникомизумления, и он теперь все время был занят тем, чтостарался находить связь вещей и явлений на этойпланете – да и на других тоже. Он составлял целыесписки самых разнородных вещей и не мог успоко-иться до тех пор, пока не устанавливал между нимисвязи. Так он установил связь между любовью, поэзи-ей, землетрясениями, огнем, гремучими змеями, ра-дугой, драгоценными камнями, уродством, солнечны-ми закатами, львиным рыком, светильным газом, кан-нибализмом, красотой, убийством, любовниками, ры-чагами, точками опоры и табаком. Теперь вселеннаяпредстала перед ним как единое целое, и он стран-ствовал по ее закоулкам, тупикам и дебрям не как за-блудившийся путник, сквозь таинственную чащу про-

дирающийся к неведомой цели, а как опытный пу-тешественник-наблюдатель, старающийся ничего неупустить из виду и все заносящий на карту. И чембольше он узнавал, тем больше восхищался миром исвоей собственной жизнью в этом мире.

– Эх ты, болван! – кричал он своему изображениюв зеркале. – Ты хотел писать, и ты писал, а писать те-бе было не о чем! Ну, что у тебя было? Детские по-нятия, недозрелые чувства, смутное представление окрасоте, огромная черная масса невежества, сердце,готовое разорваться от любви, да самолюбие, такоеже сильное, как твоя любовь, и такое же безнадеж-ное, как твое невежество. И ты хотел писать? Но ведьтолько теперь у тебя начинает появляться о чем пи-сать. Ты хотел создавать красоту, а сам ничего не знало природе красоты. Ты хотел писать о жизни, а сам неимел понятия о ее сущности. Ты хотел писать о мире,а мир был для тебя китайской головоломкой; и что быты ни писал, ты бы только лишний раз расписался всвоем невежестве. Но не падай духом, Мартин, моймальчик! Ты еще будешь писать. Ты уже кое-что зна-ешь; правда, еще очень мало, но ты теперь держишьправильный курс и скоро будешь знать много. Еслитебе повезет, то когда-нибудь ты узнаешь почти все,что можно узнать. И тогда ты будешь писать!

Он сообщил Руфи о своем великом открытии, ду-

мая поделиться с ней своей радостью и удивлением.Но она отнеслась к этому очень спокойно, так как, по-видимому, знала все это раньше. И его не удивило та-кое отношение, потому что он понимал, что для неевсе это не новость, не то, что для него. Артур и Нор-ман, как удалось ему выяснить, были сторонникамиэволюционной теории и оба читали Герберта Спен-сера, хотя на них он, по-видимому, не произвел тако-го ошеломляющего впечатления; а молодой человекв очках – Вилли Ольнэй – неприятно засмеялся приупоминании имени Спенсера и повторил уже слышан-ную Мартином остроту: «Нет бога, кроме Непознава-емого, и Герберт Спенсер пророк его».

Но Мартин простил ему эту насмешку, так как началубеждаться, что Ольнэй вовсе не влюблен в Руфь.Впоследствии по разным мелким фактам он убедил-ся, что Ольнэй не только не влюблен в Руфь, но от-носится к ней с явной неприязнью. Мартин не могэтого понять. Это был феномен, который он никакне мог связать с прочими явлениями вселенной. Емудаже стало жаль этого юношу, которому, очевидно,какой-то природный недостаток мешал оцепить пре-лесть и красоту Руфи. Они очень часто все вместекатались по воскресеньям на велосипедах, и Мартинубедился во время этих поездок, что Руфь и Ольнэйнаходятся в состоянии вооруженного мира.

Ольнэй больше дружил с Норманом, предоставляяРуфь, Артура и Мартина обществу друг друга, за чтоМартин был ему очень благодарен.

Эти воскресенья были для Мартина праздникамивдвойне, потому что он имел возможность проводитьих с Руфью, а кроме того, приучаться к обществу мо-лодых людей ее класса. Хотя эти люди и получили си-стематическое образование, Мартин видел, что в ум-ственном отношении он не уступает им; разговор с ни-ми был для него, Мартина, прекрасной практикой уст-ной речи. Он давно перестал читать руководства поправилам поведения, решив положиться на свою на-блюдательность. За исключением тех случаев, когдаон чем-нибудь увлекался, он всегда внимательно сле-дил за всеми поступками своих спутников, стараясьзапомнить разные мелочи в их обращении друг с дру-гом.

То обстоятельство, что Спенсера вообще очень ма-ло читали, изумляло Мартина. – «Герберт Спенсер, –сказал библиотекарь в справочном столе, – о, это ве-ликий ум». Но, по-видимому, сам библиотекарь оченьмало знал о творениях этого великого ума. Однаждыза обедом у Морзов, в присутствии мистера Батлера,Мартин завел разговор о Герберте Спенсере. МистерМорз резко осудил агностицизм английского филосо-фа, причем сознался, однако, что не читал «Основ-

ных начал», а мистер Батлер объявил, что Спенсернагоняет на него тоску, что он никогда не мог дочитатьни одной страницы из его сочинений и отлично обхо-дится без этого. В голове Мартина возникли сомне-ния, и не будь он так резко самобытен, он, пожалуй,подчинился бы общему мнению и отказался от даль-нейшего знакомства со Спенсером. Но так как взгля-ды Спенсера на мир казались ему непререкаемой ис-тиной, то отказаться от них было для Мартина также невозможно, как для мореплавателя выбросить заборт компас и карты. Поэтому Мартин продолжал изу-чать теорию эволюции, все более и более овладеваяпредметом и находя подтверждение взглядов Спен-сера у тысячи других писателей. Чем дальше он шелв своих занятиях, тем больше открывалось перед нимнеисследованных областей знания, и он все чаще со-жалел, что в сутках всего двадцать четыре часа.

Однажды, принимая во внимание краткость дня, онрешил бросить алгебру и геометрию. К тригонометриион даже еще и не приступал. Потом он вычеркнул изсвоего расписания и химию, оставив лишь физику.

– Я же не специалист, – сказал он Руфи в своеоправдание, – и я не собираюсь стать специалистом.Ведь наук так много, что одному человеку не хватитжизни изучать их все. Я хочу получить общее образо-вание. Когда мне понадобятся специальные знания, я

могу обратиться к книгам.– Но это совсем не то, что самому обладать этими

знаниями, – протестовала она.– А зачем нужно ими обладать? Мы всегда поль-

зуемся трудами специалистов. Для того они и суще-ствуют. Входя к вам, я видел, что у вас работают тру-бочисты. Они тоже специалисты, и когда они сдела-ют свое дело, вы будете пользоваться вычищеннымитрубами, даже и не зная ничего о строении печей.

– Ну, это явная натяжка!Она посмотрела на него неодобрительно, и он про-

чел упрек в ее взгляде и тоне. Но он был убежден всвоей правоте.

– Все мыслители, задумывавшиеся над общимивопросами, все величайшие умы фактически все-гда пользовались трудами специалистов. И ГербертСпенсер поступал точно так же. Он обобщал откры-тия многих тысяч исследователей. Ему надо было быпрожить тысячи жизней, чтобы дойти до всего само-му. То же самое было с Дарвином. Он использовал то,что было изучено садовниками и скотоводами.

– Вы правы, Мартин, – сказал Ольнэй, – вы знае-те, чего хотите, а Руфь не знает. Она не знает даже,что ей самой нужно. Да, да, – продолжал он, не да-вая Руфи времени возразить. – Я знаю, вы называетеэто общей культурой. Но если добиваться этой общей

культуры, то не все ли равно, что изучать? Вы може-те изучать французский язык, можете изучать немец-кий или эсперанто, – вы все равно приобретете такназываемую «общую культуру» Или займитесь латы-нью и греческим, хотя эти два языка никогда вам непригодятся. Но культурность вы приобретете. Изуча-ла же Руфь два года назад англосаксонский язык, идаже очень успешно, а теперь ничего не помнит, кро-ме одной строчки: «как душистый апрель проливаетсвои дожди». Так, кажется? И это дало вам «общуюкультуру», – засмеялся он, опять не давая ей возмож-ности возразить, – знаю, знаю. Мы ведь с вами былина одном курсе.

– Вы так говорите о культуре, как будто это сред-ство, а не цель! – воскликнула Руфь. Глаза ее засвер-кали, а на щеках выступил румянец. – Культура само-ценна!

– Но Мартину не это нужно.– А вы откуда знаете?– Что вам нужно, Мартин? – спросил Ольнэй, круто

повернувшись к нему.Мартин почувствовал себя крайне неловко и умо-

ляюще поглядел на Руфь.– Да, скажите, что вам нужно, – сказала Руфь. – Это

разрешит наш спор.– Конечно, мне нужна культура, – сказал Мартин

нерешительно. – Я люблю красоту, а культура даетмне возможность лучше понять и оцепить ее.

Руфь кивнула головой с торжествующим видом.– Чепуха! И вы сами это прекрасно знаете, – объ-

явил Ольнэй. – Мартин добивается карьеры, а некультуры. То, что в его случае карьера связана с куль-турой, – простое совпадение. Если бы он хотел статьхимиком, культура была бы ему ни к чему. Мартин хо-чет стать писателем, но боится сказать это, чтобы выне потерпели фиаско в нашем споре. А почему Мар-тин хочет стать писателем? – продолжал он. – Потомучто он не обеспечен материально. Почему вы изуча-ли саксонский язык и добивались «общей культуры»?Да потому, что вам не надо пробивать себе дороги.Об этом заботится ваш отец. Он вам покупает платья,он сделает для вас и все остальное. Что проку в томобразовании, которое вы получили, да и я, и Артур,и Норман? Мы доверху набиты «общей культурой», аразорись завтра наши отцы, мы не выдержали бы эк-замена на школьного учителя. Самое большее, на чтоРуфь могла бы тогда рассчитывать, – это стать сель-ской учительницей или преподавательницей музыки вженском пансионе.

– А вы бы что делали? – спросила Руфь.– Ничего особенно хорошего. Мог бы зарабатывать

доллара полтора в день физическим трудом или по-

ступить инструктором на ганлейскую соединительнуюветку, говорю: «поступить», потому что через неделюменя бы, вероятно, выгнали за полной негодностью.

Мартин молча прислушивался к разговору, и, при-знавая правоту Ольнэя, он в то же время осуждал егоза непочтительное отношение к Руфи. В его головево время этого спора складывались новые взгляды налюбовь. Разум не должен вмешиваться в любовныедела. Правильно рассуждает любимая женщина илинеправильно – это безразлично. Любовь выше разу-ма. В данном случае Руфь, очевидно, не понимала,как важна для него карьера, но от этого она, разуме-ется, не стала менее прелестной. Она была прелест-на, и то, что она думала, не имело никакого отноше-ния к ее прелести.

– Что вы сказали? – спросил он Ольнэя, которыйнеожиданным вопросом прервал течение его мыслей.

– Я говорю, что вы, наверное, не станете изучатьлатынь.

– Латынь не только дает культуру, – прервалаРуфь, – это тренировка ума.

– Ну, так как же, Мартин, вы будете изучать ла-тынь? – упорствовал Ольнэй.

Мартин находился в крайне затруднительном поло-жении. Он видел, что Руфь с нетерпением ждет егоответа.

– Я боюсь, что у меня не хватит времени, – ответилон наконец. – Я бы стал изучать, но у меня не хватитвремени.

– Видите, Мартину вовсе не нужна ваша «общаякультура»! – торжествовал Ольнэй. – Он знает, чтоему нужно, и знает, как этого добиться.

– Да, но ведь это же тренировка ума, это дисци-плина! Латынь дисциплинирует ум! – При этих словахРуфь посмотрела на Мартина, словно прося его пере-менить свое суждение. – Вы видели, как футболистытренируются перед игрой? То же самое латынь длямыслителей. Это тренировка.

– Какой вздор! Это нам в детстве вбивали в голо-ву! Но есть одна истина, которую забыли вам внушитьсвоевременно. – Ольнэй сделал паузу для вящего эф-фекта и сказал торжественно: – Джентльмену следуетизучать латынь, но джентльмену не следует ее знать.

– Это нечестно! – вскричала Руфь. – Я так и знала,что вы сведете весь разговор к шутке.

– Но согласитесь, что шутка остроумна! – восклик-нул он. – И к тому же это верно. Единственные лю-ди, которые знают латынь, – это аптекари, адвокаты ипреподаватели латыни. Если Мартин хочет стать од-ним из них, я умолкаю. Но причем тут вообще Гер-берт Спенсер? Мартин только что открыл Спенсера ипришел от него в дикий восторг. Почему? Потому что

Спенсер ему дал нечто. Вам Спенсер ничего не можетдать и мне тоже. Потому что нам ничего и не нужно.Вы в один прекрасный день выйдете замуж, а мне во-обще нечего будет делать, так как все за меня будутделать разные агенты, которые позаботятся о моемкапитале, когда я получу его от отца.

Ольнэй направился было к двери, но, остановив-шись, выпустил свой последний заряд:

– Оставьте Мартина в покое, Руфь. Он сам прекрас-но знает, что ему нужно. Посмотрите, чего он уже су-мел добиться. Иногда он заставляет меня краснеть истыдиться самого себя. Он и сейчас знает о мире ижизни и о назначении человека куда больше, чем Ар-тур, Норман, я или вы, несмотря на всю нашу латынь,французский и англо-саксонский, несмотря на всю на-шу так называемую культуру.

– Но Руфь моя учительница, – рыцарски возразилМартин, – если я и знаю что-нибудь, то только благо-даря ей.

– Чепуха! – Ольнэй посмотрел на Руфь с каким-тонедоброжелательством. – Вы еще скажете мне, чтовы стали читать Спенсера по ее совету. А ведь оназнает о Дарвине и об эволюции столько же, сколь-ко я знаю об алмазных россыпях царя Соломона.Помните, несколько дней тому назад вы огорошилинас своим толкованием одного места у Спенсера –

относительно неопределенного, неуловимого и одно-родного. Попробуйте растолковать ей это и посмотри-те, поймет она вас или нет? Это, видите ли, не «куль-тура»! Ого-го! Слушайте, Мартин, если вы начнетезубрить латынь, я просто потеряю к вам уважение.

С интересом прислушиваясь к этому разговору,Мартин в то же время чувствовал какой-то неприят-ный осадок. Речь шла об учении и уроках, об основахзнания, и общий школьнический тон спора не соответ-ствовал тем большим вопросам, которые волновалиМартина, заставляли его цепко ухватывать все жиз-ненные явления и трепетать каким-то космическимтрепетом от сознания своей пробуждающейся силы.Он мысленно сравнивал себя с поэтом, выброшен-ным на берег неведомой страны, который потрясенокружающей красотой и тщетно старается воспеть еена чуждом ему языке диких туземцев. Так было и сним. Он чувствовал в себе мучительное стремлениепознать великие мировые истины, – а вместо этогодолжен был слушать детские пререкания о том, нуж-но изучать латынь или не нужно.

– На кой дьявол нужна эта латынь! – говорил он се-бе в этот вечер, стоя перед зеркалом. – Пусть мертве-цы остаются мертвецами. Какое имею я отношение кэтим мертвецам? Красота вечна и всегда жива. Языкисоздаются и исчезают. Они – прах мертвецов.

Он тут же подумал, что научился хорошо формули-ровать свои мысли, и, ложась в постель, старался по-нять, почему он теряет эту способность в присутствииРуфи. В ее присутствии он превращался в школьникаи говорил языком школьника.

– Дайте мне время, – сказал он вслух. – Дайте мнетолько время.

Время! Время! Время! Это была его вечная мольба.

Глава 14

Несмотря на свою любовь к Руфи, Мартин не стал

изучать латынь. Советы Ольнэя были тут ни при чем.Время было для него все равно что деньги, а мно-гие науки, куда важнее латыни, повелительно требо-вали его внимания. К тому же, он должен был пи-сать. Ему нужно было зарабатывать деньги. Но, увы,его нигде не печатали. Рукописи грустно странствова-ли по редакциям. Почему же печатали других писате-лей? Он проводил долгие часы в читальне, читая чу-жие произведения, изучая их внимательно и критиче-ски, сравнивая со своими собственными и тщетно ста-раясь раскрыть секрет, помогавший этим писателямпристраивать свои творения.

Он удивлялся безжизненности большей части того,что попадало на страницы печати. Ни света, ни красокне было в этих рассказах.

От них совсем не веяло дыханием жизни, а меж-ду тем они оплачивались по два цента за слово, подвадцати долларов за тысячу слов, – так было ска-зано в газетном объявлении. С недоумением он чи-тал и перечитывал бесчисленные рассказы, написан-ные (он не мог не признать этого) легко и остроум-но, но без всякой жизненной правды. Ведь жизнь са-

ма по себе так удивительна, так чудесна, как многов ней нерешенных задач, грез, героических усилий, аэти рассказы касались всегда только житейской обы-денщины. Мартин чувствовал силу и величие жизни,ее жар и трепет, ее мятежный дух, – вот о чем стои-ло писать! Ему хотелось воспеть смельчаков, устрем-ляющихся навстречу опасности, юношей, одержимыхлюбовью, гигантов, борющихся среди ужасов и стра-даний, заставляющих жизнь трещать под их могучимнапором. А между тем в напечатанных рассказах про-славлялись всевозможные мистеры Батлеры, жалкиеохотники за долларами, изображались мелкие любов-ные треволнения ничтожных людишек. «Быть может,это потому, что сами редакторы – мелкие, ничтожныелюдишки? – спрашивал он себя. – Или же все эти ре-дакторы, писатели и читатели просто-напросто боят-ся жизни?»

Больше всего его смущало то, что он не был знакомни с редакторами, ни с писателями. Он не только незнал ни одного писателя, но даже не знал никого, ктобы когда-нибудь пытался писать. Некому было пого-ворить с ним, направить его, дать ему хороший совет.Он даже начал сомневаться в том, что редакторы –живые люди. Они стали представляться ему колеса-ми машины. Да, да, именно так. В рассказах, очеркахи поэмах он изливал свою душу, и эти излияния отда-

вал на суд машине. Он запечатывал свою рукописьв большой конверт, вкладывал в него марку для от-ветного письма и опускал в почтовый ящик. Простран-ствовав известное число дней по континенту, руко-пись возвращалась к нему, причем была уже запеча-тана в другой конверт, а марка, вложенная им внутрь,была наклеена снаружи. По всей вероятности, ника-кого редактора вовсе не существовало, а был про-сто хитро устроенный механизм, который переклады-вал рукопись из одного конверта в другой и наклеивалмарку. Нечто вроде тех автоматов, в которые опуска-ют монетку – и оттуда тотчас выскакивает кусок жева-тельной резины или плитка шоколада. Опустить мо-нетку в одно отверстие – получишь резину, опустишь вдругое – получишь шоколад. Так же и с редакторскоймашиной. Из одного отверстия выскакивают гонорар-ные чеки, из другого – письма с отказом. До сих порон все время попадал во второе отверстие.

Пресловутые письма дополняли сходство с маши-ной. Это были стандартные печатные бланки, на ко-торых проставлялись только имена и названия. Мар-тин их получил уже сотни, по крайней мере дюжину накаждую рукопись. Если бы он получил хоть одну жи-вую строчку, написанную от руки, обращенную личнок нему, – он был бы счастлив. Но ни один редакторне подал и признака жизни. И Мартин в конце концов

пришел к заключению, что никаких редакторов на све-те не бывает, а есть только хорошо смазанные и ве-ликолепно слаженные автоматы.

Мартин был смелым и выносливым, и у него хвати-ло бы упорства в течение долгих лет питать эти без-душные машины. Но он истекал кровью, и не годы,а недели должны были решить дело. Еженедельнаяплата за содержание приближала миг банкротства, апочтовые расходы еще больше способствовали это-му. Он уже не мог покупать книги и решил экономитьна мелочах, чтобы только отдалить роковой конец; ноон не умел экономить и на целую неделю ускорил раз-вязку, подарив своей сестре Мэриен пять долларов наплатье.

Мартин боролся во мраке, без совета, без поощре-ния; все кругом словно сговорились подтачивать егомужество. Даже Гертруда стала коситься на него; сна-чала она, как добрая сестра, смотрела сквозь пальцына то, что ей казалось ребяческой дурью; но потом,опять-таки как добрая сестра, начала беспокоиться.Ей казалось, что ребяческая дурь уже переходит в су-масшествие. Мартин замечал ее тревожные взглядыи страдал от них еще больше, чем от явных и бесце-ремонных насмешек мистера Хиггинботама. Он верилв себя, но он был одинок в своей вере. Даже Руфь неразделяла ее. Ей хотелось, чтобы он занимался толь-

ко самообразованием, и хотя она никогда открыто неосуждала его литературных увлечений, но никогда ине поощряла их.

Мартин ни разу не показал ей то, что писал. Ка-кая-то особая щепетильность удерживала его; крометого, зная, как она занята в университете, он стеснял-ся отнимать у нее время. Но, сдав экзамены и полу-чив степень, Руфь сама попросила показать ей что-нибудь из его произведении. Мартин и обрадовался иоробел. Руфь была настоящим судьей. Она была ба-калавром изящных искусств. Она изучала литерату-ру под руководством профессоров. Может быть, и ре-дакторы опытные судьи, но она по-другому отнесет-ся к его произведениям, Она не вручит ему печатно-го бланка с отказом, не сообщит, что при всех своихдостоинствах его рассказы, к сожалению, не подходятдля напечатания в данном издании. Она отнесется кнему, как живое существо с чуткой душой, и, что все-го важнее, она узнает, наконец, подлинного МартинаИдена. В своих творениях он излил свою душу и серд-це, и она поймет хоть немного, хоть чуть-чуть, о чемон мечтает, и почувствует таящуюся в нем силу.

Мартин отобрал несколько коротких рассказов иприбавил к ним, после некоторого колебания, «Пес-ни моря». В один из жарких июньских дней он и Руфьна велосипедах поехали за город, к своим любимым

холмам. Это была их вторая прогулка вдвоем, и когдаони мчались по дороге, овеваемые морским ветер-ком, умерявшим дневную жару, он глубоко, всем сво-им существом ощущал, что мир прекрасен и что хо-рошо жить и любить. Они оставили велосипеды возледороги, а сами взобрались на бурую вершину холма,где от выжженной солнцем травы шел сухой и пряныйзапах свежего сена.

– Она сделала свое дело, – сказал Мартин, когдаони уселись на холме – Руфь на его куртке, а он сампрямо на горячей земле.

Вдыхая сладкий, дурманящий аромат, он тотчас, попривычке, начал размышлять, переходя от частного кмировым проблемам.

– Она исполнила свое жизненное назначение, –продолжал он, гладя сухую траву, – питалась влагойзимних ливней, боролась с первыми весенними ура-ганами, цвела и кормила насекомых и пчел, разбра-сывала свои семена, а теперь, совершив свой долгперед миром…

– Почему вы смотрите на все с какой-то практиче-ской точки зрения? – прервала его Руфь.

– Вероятно потому, что я изучаю теорию эволюции.Впрочем, говоря по правде, я только недавно началвидеть все в настоящем свете.

– Но мне кажется, что вы перестаете понимать кра-

соту из-за этого практического подхода. Вы разруша-ете красоту, как мальчик уничтожает бабочек, стираяпыльцу с их красивых крылышек.

Он отрицательно покачал головой:– У красоты есть свое значение, но я до сих пор

не ощущал этого значения. Мне нравилось красивоепросто потому, что оно красиво, вот и все. Я не пони-мал сущности красоты. А теперь понимаю, или, вер-нее, начинаю понимать. Эта трава для меня гораз-до прекраснее теперь, когда я знаю, почему она та-кая, знаю все то химическое действие солнца, дождейи земли, которое понадобилось, чтобы на этом хол-ме выросла трава. Есть много романтического в исто-рии каждой травинки; она пережила немало приклю-чений. Одна эта мысль вдохновляет меня. Когда я ду-маю об игре сил и материи, обо всей великой жизнен-ной борьбе, я чувствую, что я мог бы написать про этутраву целую поэму, и не одну.

– Как хорошо вы говорите, – сказала Руфь рассе-янно, но Мартин заметил, что она при этом пытливопосмотрела на него.

Мартин на секунду почувствовал смущение, и ру-мянец залил его щеки.

– Я рад, что выучился, наконец, говорить, – произ-нес он, – мне столько хочется сказать. Но все это таквелико, что я не могу найти подходящих слов. Иногда

мне кажется, что весь мир, вся жизнь, каждая травин-ка взывают ко мне и требуют, чтобы я говорил за них.Я это чувствую – ну как мне выразить это? – я чув-ствую величие всего, но, когда я начинаю говорить,получается детский лепет. Это огромная задача – су-меть воплотить свои мысли и чувства в слова, напи-санные или сказанные так, чтобы слушатель или чи-татель понял их, чтобы в нем они снова перевоплоти-лись в те же мысли и в те же чувства. Это божествен-ная задача. Вот смотрите, я зарываюсь лицом в тра-ву, и этот запах, который я вдыхаю, рождает во мнетысячи мыслей и образов. Ведь это я вдохнул запахвселенной. Я слышу песни и смех, вижу счастье и го-ре, борьбу, смерть. Бесконечные видения возникают вмоем мозгу, и мне бы хотелось передать их вам, всемумиру! Но как мне сделать это? Язык мой скован. Я хо-тел словами передать вам все, что я чувствовал сей-час, когда вдыхал аромат травы. И ничего у меня невышло. Получились бледные, неуклюжие намеки. Ка-кой-то бессвязный набор слов… а между тем мне такхочется говорить… О… – он с отчаянием заломил ру-ки, – это невозможно! Нельзя рассказать! Нельзя пе-редать!

– Но вы отлично говорите, – утверждала Руфь, –просто удивительно, как вы научились говорить за этокороткое время. Мистер Батлер – всеми признанный

оратор. Комитет штата всегда приглашает его высту-пать с речами во время предвыборной кампании. Атогда, за обедом, вы говорили не хуже его. У неготолько больше выдержки. Вы слишком горячитесь; ноэто постепенно пройдет. Из вас может выработать-ся отличный оратор. Вы далеко пойдете… если захо-тите. В вас есть сила. Вы способны вести людей засобой, я уверена в этом. Вы можете одолеть любыетрудности на пути, так же как вы одолели граммати-ку. Можете стать известным адвокатом. Или полити-ческим деятелем. Ничто не мешает вам добиться та-кого же успеха, как мистер Батлер… И притом без ка-тара, – прибавила она с улыбкой.

Они продолжали беседовать; Руфь, по своемуобыкновению, ласково, но настойчиво говорила онеобходимости учиться, указывала на латынь, как нанеобходимую основу всякой карьеры. Она начерталаему свой идеал человека и мужчины, который был це-ликом списан с ее отца и дополнен кое-какими чер-точками, явно заимствованными у мистера Батлера.Мартин слушал ее, лежа на спине и наслаждаясь каж-дым движением ее губ, но то, что она говорила, не на-ходило в нем отклика. Нарисованные ею перспекти-вы не влекли его, и он чувствовал глухую горечь разо-чарования, соединенную с острым томлением любви.Она ни одним словом не упомянула о его литератур-

ной работе, и рукописи, которые он захватил с собой,лежали на земле в полном пренебрежении.

Наконец, во время одной паузы, он взглянул насолнце, измерил его высоту над горизонтом и стал со-бирать свои рукописи, тем самым напомнив о них.

– Ах, я и забыла, – живо сказала Руфь, – а мне такхочется послушать!

Мартин прочел ей рассказ, казавшийся ему самымлучшим. Он назвал его «Вино жизни»; и вино, котороеопьяняло Мартина, когда он писал этот рассказ, сновабросилось ему в голову теперь, во время чтения. Бы-ло своеобразное очарование в оригинальном замыс-ле рассказа, и он постарался усилить его яркими сло-вами и оборотами. Вдохновенный огонь, горевший внем во время писания, охватил его снова, и он читал согромным увлечением, не замечая никаких недостат-ков. Но не то было с Руфью. Ее изощренное ухо сра-зу заметило все слабые стороны, все преувеличения,чрезмерный пафос новичка, частые нарушения рит-мического строя фразы. Она вообще не улавливаларитма в его рассказе, за исключением тех мест, кото-рые звучали претенциозно-размеренно, и это непри-ятно поразило ее, как дурной дилетантизм. «Диле-тантизм» – таков был ее окончательный приговор, ноона не произнесла его. Напротив, она сделала все-го несколько мелких замечаний, сказав, что в общем

рассказ ей очень нравится.Но Мартин был разочарован. Ее критика была

справедлива, он не мог не признать этого, но ведь недля школьных поправок он читал ей свое произведе-ние. Дело не в деталях. Это все поправимо. Рано илипоздно он, конечно, сам научился бы замечать мелкиепогрешности или даже вовсе избегать их. Но ведь вэтот рассказ он постарался вместить кусок большой,живой жизни. Этот кусок жизни он хотел показать ей,а вовсе не ряд фраз, разделенных точками и запяты-ми. Он хотел, чтобы она почувствовала то большое иважное, что он видел своими глазами, охватил своимразумом и своими руками вложил вот в эти короткиестроки. Очевидно, это не удалось, подумал он. Можетбыть, редакторы и правы в конце концов. Он виделбольшое и важное, но не умел выразить это в словах.И, скрыв свое разочарование, Мартин так легко согла-сился с ее критикой, что ей и в голову не пришло, ка-кую бурю протеста она в нем подняла.

– Вот эту вещицу я назвал «Котел», – сказал он, раз-вертывая другую рукопись. – Ее отвергли четыре илипять журналов, а мне рассказ все-таки нравится. Ко-нечно, самому судить трудно, но, по-моему, в нем кое-что есть. Может быть, вас это не захватит так, как за-хватило меня, но рассказ коротенький. Всего две ты-сячи слов.

– Какой ужас! – вскричала она, когда он кончил чи-тать. – Это ужас! Просто ужасно!

Мартин с тайным удовлетворением взглянул на еебледное лицо, блестящие глаза и сжатые руки Он до-стиг своей цели. Он сумел передать ей чувства и мыс-ли, владевшие им. Все равно, понравился ей рассказили нет, – важно, что он произвел на нее впечатление,заставил ее слушать внимательно, так что она дажене заметила мелочей.

– Это жизнь, – возразил он, – а жизнь не всегда пре-красна. Может быть, я очень странно устроен, но я издесь нахожу красоту. Наоборот, она мне кажется ещев десять раз более ценной в таком…

– Но почему же эта несчастная женщина не мог-ла… – прервала его Руфь и тотчас же снова восклик-нула с возмущением: – О! Это безобразно! Это гадко!Это грязно!

На мгновение ему показалось, что сердце в нем за-мерло. Грязно! Он никогда не думал об этом, никогдане предполагал. Весь рассказ горел перед ним огнен-ными буквами, и, ослепленный сиянием, он не заме-чал в нем никакой грязи. Но вот сердце снова заби-лось у него в груди, совесть его была спокойна.

– Почему вы не взяли более красивого сюжета? –говорила она. – Мы знаем, что в мире много грязи, ноэто вовсе не значит…

Руфь продолжала говорить что-то, охваченнаянегодованием, но он ее не слушал. Он смотрел на еедевичье личико, такое невинное, такое трогательноневинное, что, казалось, чистота его проникала до са-мого сердца Мартина, очищая и омывая его эфирнымсиянием, прохладным и нежным, как сияние звезд.«Мы знаем, что в мире много грязи». Он подумал отом, что она могла «знать», и улыбнулся про себярадостно, словно она шутила с ним. В мгновеннойвспышке перед ним возникло видение бесконечногоокеана житейской грязи, который он так хорошо знал,по которому столько раз плавал, и он простил ей, чтоона не поняла его рассказа. Она была не виновата,что не поняла его. Мартин поблагодарил бога за то,что она родилась и выросла в стороне от всего этого.Но он – он знал жизнь, знал ее низость так же хорошо,как и ее величие, знал, что она прекрасна, несмотряна всю грязь, ее покрывающую, и – чёрт побери! – онскажет об этом свое слово миру. Не удивительно, чтосвятые на небесах чисты и непорочны. Тут нет заслу-ги. Но святые в грязи – вот это чудо! И ради этого чудастоит жить! Видеть моральное величие, поднимающе-еся над грязными клоаками несправедливости; растисамому и глазами, еще залепленными грязью, ловитьпервые проблески красоты; видеть, как из слабости,порочности и ничтожества расцветает сила и правда

и благородство духа.До слуха Мартина вдруг донесся голос Руфи:– Весь тон какой-то низменный! А есть так много

прекрасного и высокого: вспомните: «In Memoriam».(In memoriam (лат.) – памяти, в память.)

Он хотел сказать ей: «А Локсли Холл?», и сказалбы, если бы снова его не отвлекли видения. Он гляделна нее и думал, какими сложными путями, взбираясьв течение сотен тысяч веков по лестнице жизни, до-стигла, наконец, женщина воплощенного в Руфи со-вершенного образца творенья, чистого и прекрасно-го, одаренного божественной силой, и сумела вдох-нуть в него любовь и стремление к чистоте и жела-ние изведать эту божественную силу в него, Марти-на Идена, который тоже непостижимым образом под-нялся из глубин первобытной жизни, из хаоса бесчис-ленных ошибок и неудач вечного процесса созидания.Вот где и романтика, и красота, и чудо! Вот о чем на-до писать; только бы найти слова. Святые на небесахпусть остаются святыми. А он – человек.

– В вас очень много силы, – услышал он голос Ру-фи, – но эта сила какая-то необузданная.

– Похож на бегемота в посудной лавке, – пошутилон и был награжден улыбкой.

– Вы должны научиться разбираться в темах. Выдолжны выработать в себе вкус, изящество, стиль.

– Я, должно быть, слишком много на себя беру, –пробормотал он.

Руфь ответила ему ободряющей улыбкой и приго-товилась слушать следующий рассказ.

– Не знаю, как вам понравится, – сказал Мартин,словно оправдываясь. – Это странный рассказ! Мо-жет быть, я тут слишком размахнулся, но, право, за-мысел у меня был хороший. Постарайтесь не обра-щать внимания на мелочи. Главное, чтобы вам уда-лось уловить основную мысль. Это важная мысль иверная, не знаю только, сумел ли я сделать ее понят-ной.

Он начал читать; читая, поглядывал на Руфь. На-конец ему показалось, что рассказ захватил ее. Онасидела неподвижно, не сводя с него глаз, затаив ды-хание, видимо зачарованная созданными им образа-ми. Он назвал рассказ «Приключение», и это был,в самом деле, апофеоз приключения – не книжного,а настоящего, приключения с большой буквы, гроз-ного повелителя, одинаково щедрого на взысканияи награды, прихотливого и вероломного, требующе-го рабской покорности и неустанного труда, которыйто выводит на ослепительные солнечные просторы,то обрекает мукам жажды, голода, томительного дол-гого пути или жестокой лихорадки, несущей смерть,и через пот, кровь, укусы ядовитых насекомых, через

длинную цепь мелких и неприглядных событий приво-дит к великолепному, победному финалу.

Все это и еще многое другое изобразил Мартин всвоем рассказе; все это, казалось ему, заставлялоРуфь слушать его с горящими глазами; щеки ее раз-румянились, и к концу чтения ему казалось, что онавот-вот упадет в обморок. Она действительно былавзволнована, но не рассказом, а им самим. Дело былоне в рассказе; ее снова захватила та знакомая уже ейсила, которая исходила от Мартина и заставляла еетрепетать. Но странным образом сам рассказ был на-сыщен этой силой, и сейчас это был тот единственныйканал, по которому волны ее устремлялись к Руфи.Она ощущала лишь эту силу, почти не замечая того,что служило посредником; и хотя ее как будто захва-тил только что прочитанный рассказ, – на самом делеона была потрясена совсем посторонней, страшной,невероятной мыслью, внезапно возникшей в ее мозгу.Она вдруг задумалась о браке, и прихотливая настой-чивость этой мысли испугала ее. Это было нескром-но. Это было до сих пор так чуждо ей. Ее еще никогдане мучила пробуждающаяся женственность, и до сихпор она жила в мире снов, навеянных поэзией Тенни-сона, оставаясь глухой даже к тем деликатным наме-кам, которыми поэт касался истинных взаимоотноше-ний рыцарей и королев. Она спала до сих пор, и вдруг

жизнь властно постучалась у ее двери. Объятая ужа-сом, она хотела было запереться на все запоры, нопробуждающийся инстинкт требовал, чтобы она ши-роко распахнула дверь перед странным и прекраснымгостем.

Мартин ждал ее приговора с чувством самоудовле-творения. Он не сомневался в том, каков будет этотприговор, и был ошеломлен, когда Руфь сказала толь-ко.

– Это красиво!После маленькой паузы она с жаром повторила:– Это красиво!Конечно, это было красиво; но в рассказе было

нечто большее, нечто такое, чему красота лишь слу-жила орудием. Он лежал, растянувшись на земле,и зловещая туча сомнения надвигалась на него…Опять не удалось. Он не владеет словом. Он видитвеличайшие чудеса мира, но не в силах описать их.

– А что вы скажете о… – он помедлил, не решаясьпроизнести чужое слово, – о сюжете?

– Он несколько запутан, – отвечала она, – тако-во мое общее впечатление. Я старалась следить заосновной линией, но это трудно. Вы слишком много-словны. Вы затемняете действие введением совер-шенно постороннего материала.

– Но основное содержание? – быстро спросил он и

объяснил: – космическая и мировая идея. Я хотел на-сытить ею весь рассказ. Он для нее только внешняяоболочка. Я шел по верному пути, но я плохо справил-ся с задачей. Мне не удалось, очевидно, высказать то,что я хотел. Может быть, я научусь со временем.

Руфь не слушала его. Его мысли были непонятныей, хотя она и была бакалавром изящных искусств.Она не понимала их и свое непонимание приписыва-ла его неумению выражаться.

– Вы слишком многословны, – повторила она, – номестами это прекрасно.

Ее голос доносился до Мартина как будто издалека,ибо он в это время раздумывал, читать ли ей «Песниморя». Он лежал в мрачном отчаянии, а она смотрелана него, и в голове ее носились все те же незваные иупорные мысли о браке.

– Вы хотите стать знаменитым? – вдруг спросилаона.

– Да, пожалуй, – согласился он, – но это не главное.Меня занимает не столько слава, сколько путь к ней.А кроме того, слава мне нужна для другого. Есть при-чина, ради которой я очень хочу стать знаменитым.

Он хотел прибавить: «ради вас», – и, вероятно, при-бавил бы, если бы Руфь более горячо отнеслась к егопроизведениям.

Но она слишком была занята в этот миг мыслями

о его будущности и потому не спросила даже, на чтоон намекает. Что литературной карьеры он не сдела-ет, в этом Руфь была твердо уверена. Он только чтодоказал это своими дилетантскими, наивными сочи-нениями. Он хорошо говорил, но совершенно не вла-дел литературным слогом. Она сравнила его с Тен-нисоном, Броунингом и с любимейшими своими про-заическими писателями – и сравнение оказывалосьдля него более чем невыгодным. Но Руфь не сказалаМартину всего, что думала. Странный интерес, кото-рый он возбуждал в ней, заставлял ее быть не слиш-ком взыскательной. В конце концов его склонность кписательству была маленькой слабостью, которая современем, вероятно, исчезнет. Тогда он, несомненно,попробует свои силы на каком-нибудь другом, болеесерьезном жизненном поприще и добьется успеха. Вэтом Руфь была уверена. Он так силен, что, навер-ное, добьется всего… лишь бы он скорей бросил пи-сать.

– Я хочу, чтобы вы прочли мне все, что написали,мистер Иден, – сказала она.

Он вспыхнул от радости. Она заинтересовалась,это несомненно. В конце концов, она ведь не забрако-вала его произведений. Она даже нашла отдельныеместа прекрасными, от нее первой он услыхал обод-ряющие слова.

– Хорошо, – пылко сказал он, – и вот вам мое слово,мисс Морз, я стану хорошим писателем. Я пришел из-далека, я знаю это, и мне еще предстоит долгий путь,но я пройду его, хотя бы мне пришлось ползти на чет-вереньках. – Он протянул ей связку рукописей: – Вотэто «Песни моря». Я вам дам их домой, а вы прочита-ете, когда будет время. Но только потом скажите от-кровенно свое мнение. Мне так нужна критика! Пожа-луйста, скажите мне всю правду!

– Я ничего не утаю, – обещала она, чувствуя в глу-бине души, что на этот раз она не была с ним откро-венна, и не зная, сможет ли быть откровенной и впо-следствии.

Глава 15

– Первая схватка состоялась, – говорил Мартин,

глядя в зеркало дней десять спустя, – но будет вто-рая, третья, и так до тех пор, пока…

Не докончив фразы, он оглядел свою жалкую ком-натенку, и взгляд его с грустью остановился на руко-писях в длинных конвертах, валявшихся в углу. Всеони были ему возвращены. Мартину не на что былокупить марок для отправки их по новым адресам, ивот за неделю набралась целая груда. Они будут при-ходить и завтра, и послезавтра, пока все не вернутсяк своему владельцу. И он уже не в состоянии рассы-лать их дальше. Он целый месяц не платил за прокатмашинки, – и не мог заплатить, потому что у него едвахватило денег для недельной платы за содержание ивзноса в посредническую контору.

Он сел и задумчиво посмотрел на свой стол. На немвиднелись чернильные пятна, и Мартин вдруг почув-ствовал к нему нежность.

– Милый, старый стол, – сказал он, – много счаст-ливых часов я провел за тобой, и ты был всегда вер-ным другом. Ты никогда не отталкивал меня, никогдане обижал незаслуженными отказами, никогда не се-товал на тяжесть работы.

Он облокотился на стол и закрыл лицо руками. Сле-зы подступили к его горлу. Ему вспомнилась его пер-вая драка, когда он, еще шестилетний мальчик, об-ливаясь слезами, отбивался от другого мальчика, надва года старше, который бил его кулаками до поте-ри сил. Он видел тесный круг мальчишек, поднявшихдикий вой, когда он, наконец, упал, глотая кровь, ко-торая текла из носа, смешиваясь со слезами, струив-шимися из подбитых глаз.

– Бедный малыш, – бормотал он, – и теперь тебяснова побили! Побили так, что не встать.

Но воспоминание об этой первой битве не исчеза-ло, и все драки, которые последовали за ней, посте-пенно прошли перед Мартином. Полгода спустя Мас-ляная Рожа (так звали мальчишку) опять напал нанего. Но на этот раз и Мартин посадил ему синяк подглазом. Это чего-нибудь да стоило! Он вспомнил всебитвы, одну за другой. Масляная Рожа всегда побеж-дал. Но Мартин ни разу не обратился в бегство. Онпочувствовал гордость при мысли об этом. Он всегдастойко держался до конца, хоть потом ему и приходи-лось залечивать раны. Масляная Рожа был подлымпротивником и не давал никогда пощады. Но Мартиндержался. Он всегда держался до конца!

Потом Мартин увидал узкий переулок между ряда-ми ветхих каркасных домов. В конце переулка находи-

лось одноэтажное кирпичное здание, из которого до-носился глухой ритмический шум машин, печатающихдневной выпуск газеты «Вестник». Мартину было то-гда одиннадцать лет, а Масляной Роже тринадцать;оба они разносили газеты. Потому-то они и стояли вожидании у ворот типографии. Масляная Рожа, разу-меется, тотчас придрался к Мартину, и завязался бой,исход которого остался нерешенным, так как без чет-верти четыре распахнулись ворота типографии и всятолпа мальчишек устремилась за газетами.

– Я тебя вздую завтра, – пообещал ему МаслянаяРожа, и Мартин дрожащим от слез голосом заявил,что завтра будет на месте.

И он прибежал на следующий день, удрав из школыи явившись на место битвы за две минуты до Масля-ной Рожи. Другие мальчики хвалили Мартина и дава-ли ему советы, следуя которым он непременно дол-жен был побить противника. Но те же мальчики дава-ли такие же советы и Масляной Роже. Как наслажда-лись эти бесплатные зрители! Мартин задержался наэтом воспоминании и даже позавидовал им при мыс-ли о том, сколько удовольствия они тогда получили.Битва началась и продолжалась целых полчаса, покане открылись ворота типографии.

Снова и снова Мартин видел себя мальчишкой,каждый день торопящимся из школы к воротам типо-

графии. Он не мог быстро бегать. Он горбился, онприхрамывал от постоянных драк. Руки у него бы-ли сплошь в синяках, тело все покрыто ссадинами, инекоторые раны начинали гноиться. У него ныли но-ги и руки, ныла спина, ныло все тело; в голове, точноналитой свинцом, был туман. В школе он уже не могиграть, забросил ученье. Для него было мукой сидетьцелый день за партой. Казалось, целые века прошлис тех пор, как начались эти ежедневные драки, и вре-мя тянулось, как кошмар, в непрестанном ожиданииновой стычки. «Почему нельзя побить Масляную Ро-жу?» – думал Мартин. Это сразу избавило бы его отвсех мучений. Но никогда ему не приходило в головусдаться и признать, что Масляная Рожа сильнее его.

И так он день за днем таскался к воротам типо-графии, истерзанный душой и телом, учась великойнауке, именуемой терпением и упорством, – и тамвстречал своего вечного врага – Масляную Рожу, ко-торый был истерзан так же, как и он, и охотно бы пре-кратил эти побоища, если бы не подстрекательствамальчишек-газетчиков, перед которыми он не хотелосрамиться. Однажды, после двадцатиминутной от-чаянной схватки с соблюдением всех условий борьбы(не хватать друг друга ниже пояса и не бить лежаче-го), Масляная Рожа предложил кончить дело вничью.Мартин и теперь вздрогнул от сладости этого воспо-

минания: задыхаясь и давясь кровью, текшей из егоразбитых губ, он кинулся к Масляной Роже, выплюнулкровь, мешавшую ему говорить, и крикнул, что на ни-чью он не согласен, и если Масляная Рожа выдохся,пусть сдается. Но Масляная Рожа сдаться не захотел,и драка продолжалась.

На следующий день драка возобновилась, и возоб-новлялась по-прежнему изо дня в день. Каждый разв начале побоища Мартин сильно страдал от боли,но потом боль притуплялась, и он дрался, ослеплен-ный яростью, как во сне, видя перед собой лишь ши-рокие скулы Масляной Рожи, и его горящие, как у зве-ря, глаза. Он сосредоточил все свое внимание на этойроже, все остальное перестало существовать. В ми-ре не было ничего, кроме этой рожи, и Мартин знал,что успокоится он лишь тогда, когда превратит ее вкровавое месиво или когда его собственная физио-номия превратится в кровавое месиво. Тогда можнобудет прекратить состязание. Но согласиться на ни-чью – ему, Мартину, согласиться на ничью – это былоневозможно!

Случилось раз, что, придя к воротам типографиив обычное время, Мартин не нашел Масляной Рожи.Он так и не пришел. Мальчики поздравляли Марти-на, утверждая, что Масляная Рожа сдался. Но Мар-тин не был удовлетворен таким исходом. Он не по-

бедил Масляной Рожи, и Масляная Рожа не победилего. Спор не был решен. Впоследствии выяснилось,что в тот самый день у Масляной Рожи внезапно умеротец.

Мартин мысленно перескочил через несколько лети увидел себя сидящим на галерке в театре. Ему бы-ло семнадцать лет, и он только что вернулся из плава-ния. Среди зрителей вспыхнула ссора. Кто-то кого-тотолкнул. Мартин вмешался и встретился со сверка-ющими глазами своего старинного врага – МаслянойРожи.

– После спектакля я тебе всыплю, – шепнул Марти-ну его враг.

Мартин кивнул головой. К месту скандала спешилблюститель порядка в райке.

– Встретимся у выхода после конца, – прошепталМартин, продолжая смотреть на сцену.

Блюститель порядка посмотрел на них и отошел.– Ты с компанией? – спросил Мартин Масляную Ро-

жу по окончании действия.– Конечно!– Я тоже позову кое-кого, – объявил Мартин.Во время антракта он навербовал себе партию:

трех приятелей с гвоздильного завода, одного пожар-ного, полдюжины матросов и столько же молодцов иззнаменитой шайки с базарной площади.

По окончании спектакля обе партии пошли по раз-ным сторонам улицы. Дойдя до глухой части города,они сошлись и устроили военный совет.

– Самое подходящее место – это мост Восьмойулицы, – сказал рыжий парень из шайки Масляной Ро-жи, – драться будете посередке, под электрическимфонарем, а мы будем смотреть, не идут ли фараоны.Если с одной стороны покажутся, мы удерем в другуюсторону.

– Ладно. Идет, – сказал Мартин, посоветовавшисьсо своими.

Мост Восьмой улицы, перекинутый через рукавустья Сан-Антонио, по длине равен трем кварталам.Посредине моста и на обоих концах его горели элек-трические фонари. Ни один полицейский не мог по-дойти незамеченным. Перед глазами Мартина теперьвозникло во всех подробностях это удобное для бояместо. Он увидел обе шайки, хмурые и враждебные,стоявшие друг против друга, каждая возле своего бой-ца. Мартин и Масляная Рожа разделись до пояса. До-зорные заняли свои наблюдательные посты на кон-цах моста. Один из матросов взял у Мартина куртку,рубашку и кепи, чтобы в случае появления полицииудрать с ними в безопасное место. Мартин ясно уви-дел самого себя – как он выходит на середину полябитвы, смотрит прямо в глаза Масляной Роже и гово-

рит, подняв кулак:– Это тебе не игрушки! Понял? Будем драться до

конца! Понял? Без уверток. У нас с тобой старые сче-ты, и надо свести их вчистую! Понял?

Масляная Рожа заколебался, Мартин заметилэто, – но Масляная Рожа был самолюбив и не хотелударить лицом в грязь перед столькими зрителями.

– Ну, что ж, выходи, – крикнул он, – чего разболтал-ся! До конца, так до конца.

И тут, сжав кулаки, они бросились друг на друга совсем пылом юности, как два молодых бычка, охвачен-ные желанием бить, ломать, калечить. Все, что бы-ло достигнуто человечеством на его долгом и труд-ном пути, рухнуло в один миг. Только электрическийфонарь стоял, как забытая веха прогресса. Мартин иМасляная Рожа были дикарями каменного века, жи-телями пещер и древесных убежищ. Они все глуб-же и глубже погружались в трясину первобытного су-ществования, сталкивались слепо, как сталкиваютсяатомы, вечно притягивающие и вечно отталкивающиедруг друга.

– Боже! Что за скоты мы были! Что за дикие зве-ри! – простонал Мартин, вспоминая подробности это-го боя. Благодаря необычайной силе своего вообра-жения он видел все так живо, словно сидел в кинема-тографе. Он был одновременно и участником и зрите-

лем. Культура и знания, приобретенные за долгие ме-сяцы, заставляли его содрогаться при воспоминанииоб этом; но вскоре прошлое вытеснило настоящее изего сознания, и он снова стал былым Мартином Иде-ном и, только что вернувшись из плавания, дрался сМасляной Рожей посреди моста Восьмой улицы. Онстрадал, мучился, потел, обливался кровью, ликовал,когда кулаки его попадали в цель.

Казалось, то были не люди, а два буйных вихря, на-летевшие друг на друга. Время шло, и обе партии сто-яли, присмирев и затаив дыхание. Подобной яростиони не видели, и она внушала им страх. Перед нимиборолись два зверя, более свирепые, чем они сами.

Когда остыл первый порыв, противники сталидраться осторожнее и обдуманнее. Ни один не бралверх.

– Ничья будет, – долетели до Мартина слова.Он сделал нечаянно какое-то неудачное движение

и в тот же миг получил страшный удар в щеку, про-бивший ее до кости. Голый кулак не мог нанести та-кой рапы. Мартин услыхал возгласы изумления и по-чувствовал, что кровь хлещет у него из щеки. Но онне подал и виду. Он тотчас же насторожился, так какхорошо знал, с кем имел дело, и мог ожидать всякойнизости. Он стал внимательно следить за противни-ком и, уловив блеск металла, сделал ловкий маневр

и поймал его за руку.– Покажи руку! – гаркнул он. – Ты меня хватил ка-

стетом!Обе партии с ревом и руганью бросились друг на

друга; еще секунда, и произошло бы общее побоищеи Мартин не утолил бы своей жажды мести. Он былвне себя.

– А ну назад! – загремел он. – Все назад! Понят-но? – Они расступились. Они были звери, но он былсверхзверь, и ужас, внушенный им, заставил их под-чиниться.

– Это мое дело, и никто пусть не мешается. Эй ты!Давай сюда кастет.

Масляная Рожа повиновался, немного испуганный,и отдал предательское оружие.

– Это ты ему дал кастет, рыжая сволочь, – продол-жал Мартин, швырнув кастет в воду, – я видел, как тытут терся, и никак не мог понять, что тебе нужно. Еслиты еще раз сунешься, я изобью тебя до смерти. По-нял?

Бой возобновился, и хотя оба противника дошли допредела изнеможения, они все же продолжали осы-пать друг друга ударами, пока, наконец, окружавшаяих звериная стая, насытив свою жажду крови, не по-чувствовала страха и не начала уговаривать их пре-кратить драку. Масляная Рожа, едва державшийся на

ногах, страшное чудовище, потерявшее человеческийоблик, остановился в нерешительности, но Мартинкинулся на него, снова и снова осыпая ударами.

Казалось, они боролись уже целую вечность, и Мас-ляная Рожа заметно стал сдавать, как вдруг послы-шался громкий хруст, и правая рука Мартина беспо-мощно повисла. Кость была сломана. Все это слы-шали, и все это поняли. Масляная Рожа, как тигр, на-бросился на другую руку, колотя изо всех сил. ПартияМартина бросилась на выручку. Отбиваясь от ударовздоровой рукой, Мартин крикнул, чтобы они не вме-шивались, не переставая изрыгать проклятия впере-межку со стонами злобы и отчаяния, и все бил однойлевой рукой, ничего не сознавая, колотил и колотил.Словно издалека доносились до него испуганные пе-решептывания, потом он услышал, как кто-то сказалдрожащим голосом: «Ребята, это не драка! Это убий-ство! Надо растащить их!»

Но ни один не решился подступиться, а он все бил ибил своей левой рукой, попадая каждый раз во что-томягкое, кровавое, ужасное и не имеющее ничего об-щего с человеческим лицом, и это что-то все не под-давалось и продолжало шевелиться перед его пому-тившимся взором. И он все бил и бил, все тише и ти-ше, постепенно теряя последние остатки жизненнойэнергии, бил, казалось, целые века, целые тысячеле-

тия, пока, наконец, бесформенная кровавая масса нерухнула на доски моста. И тогда он встал над ней, ша-таясь, как пьяный, ища опоры в воздухе и продолжаяспрашивать изменившимся голосом.

– Еще хочешь? Говори… Еще хочешь?Он все спрашивал, настойчиво требуя ответа, и

вдруг почувствовал, что товарищи хватают его, тащат,пытаются надеть на него рубашку. И тут внезапно со-знание покинуло его.

Будильник на столе зазвонил, но Мартин не слыхалего и продолжал сидеть, закрыв лицо руками. Он ни-чего не слышал. Он ни о чем не думал. Так живо онпережил все опять, что вновь потерял сознание, как вту ночь, на мосту Восьмой улицы. Мрак и пустота оку-тывали его в течение нескольких минут. Потом, точнооживший мертвец, он вскочил, сверкая глазами, с во-лосами, прилипшими ко лбу.

– Я все-таки побил тебя, Масляная Рожа! – вскри-чал он. – Мне понадобилось для этого шесть лет, ноя побил тебя!

Ноги у него дрожали, голова кружилась, и, пошат-нувшись, он должен был сесть на постель. Он все ещебыл во власти прошлого. Он недоуменно озирался посторонам, словно не понимая, где он находится, пока,наконец, не увидел груду рукописей в углу. Тогда ко-леса его памяти завертелись быстрее, промчали его

через четырехлетний промежуток, и он вспомнил кни-ги, вспомнил мир, который они открыли ему, вспомнилсвои гордые мечты и свою любовь к бледной девуш-ке, впечатлительной и нежной, которая умерла бы отужаса, если бы хоть на миг стала свидетельницей то-го, что он только что заново пережил, хоть на миг уви-дала бы ту грязь жизни, через которую он прошел!

Он поднялся и поглядел на себя в зеркало.– Теперь ты вылез из этой грязи, Мартин, – торже-

ственно сказал он себе, – в глазах у тебя прояснилось,ты касаешься звезд плечами, живешь полной жизньюи отвоевываешь ценнейшее наследие веков у тех, ктоим владеет.

Мартин внимательно поглядел на себя и рассмеял-ся.

– Немножко истерики и мелодрамы? Ну, что ж! Этоне имеет значения. Ты когда-то одолел Масляную Ро-жу, – так же ты одолеешь и издателей, хотя бы тебедля этого пришлось потратить в три раза больше вре-мени! Только не вздумай останавливаться. Иди впе-ред. Бороться – так бороться до конца!

Глава 16

Будильник разбудил Мартина так внезапно, что у

человека с менее крепкой организацией такой быст-рый переход от сна к бодрствованию вызвал бы, на-верное, головную боль. Хотя он спал очень крепко, нопроснулся мгновенно, как кошка, радуясь, что мино-вали пять часов забытья. Он ненавидел сон. Так мно-го нужно было сделать, так много пережить! Он жалело каждом миге, похищенном у него сном; и не успелеще будильник кончить трескотню, как он уже погру-зил голову в таз, подрагивая от холодной воды.

Но день он начал не по обычной своей программе.Не было начатого рассказа, который ждал бы оконча-ния, не было нового замысла, который просился бы набумагу. Он очень поздно кончил заниматься накануне,и теперь время уже приближалось к завтраку. Он про-бовал прочитать главу из Фиска, но голова его пло-хо работала и ему пришлось отложить книгу. Сегодняему предстояла новая схватка с жизнью, и на некото-рое время он решил прервать свое писание. Ему бы-ло грустно, как бывает грустно человеку при расста-вании с семьей и с родным домом. Он поглядел на ру-кописи в углу. Да, он должен покинуть своих бедных,опозоренных детей, которым никто не хотел дать при-

юта. Он наклонился и начал разбирать рукописи, пе-речитывая свои любимые места. «Котел» и «Приклю-чение» он удостоил даже чтения вслух. Особенно оностался доволен рассказом «Радость», написаннымнакануне и брошенным в угол за отсутствием марки.

– Не понимаю, – бормотал он, – или, может быть,редакторы не понимают. Чего им еще нужно? Они пе-чатают вещи куда хуже. Да все, что они печатают, го-раздо хуже этого… почти все.

После завтрака он уложил в футляр пишущую ма-шинку и отнес ее в Окленд.

– Я задолжал за месяц, – сказал он приказчику. –Скажите хозяину, что я уезжаю на работу и распла-чусь по возвращении. Через месяц или около того.

Он отправился в Сан-Франциско, в посредниче-скую контору.

– Любую работу, все равно какую, – начал он, но егопрервал приход нового посетителя, одетого с тем де-шевым шиком, с каким одеваются рабочие, имеющиесклонность к «изящной жизни».

Агент безнадежно покачал головой.– Неужели никого? – спросил вновь пришедший. –

Но мне до зарезу необходимо найти кого-нибудь се-годня.

Он повернулся и посмотрел на Мартина, а Мартинпосмотрел на него и увидел довольно красивое лицо,

но бледное и помятое, как будто этот субъект проку-рил всю ночь напролет.

– Ищешь работы? – спросил он Мартина. – Что уме-ешь делать?

– Любую тяжелую работу, знаю морское дело, пишуна машинке, стенографии не знаю; могу ездить вер-хом, – вообще могу делать все что угодно.

Тот кивнул головой.– Ну, что ж, все это подходяще. Меня зовут Даусон,

Джо Даусон, и я ищу помощника себе в прачечную.– В прачечную? – Мысль, что он будет гладить тон-

кое женское белье, показалась Мартину забавной. Нонаниматель чем-то понравился ему, и потому он при-бавил: – Стирать я вообще умею. Научился в плава-нии.

Джо Даусон на минуту призадумался.– Слушай, мы, пожалуй, можем столковаться. Хо-

чешь узнать, о чем речь идет?Мартин утвердительно кивнул головой.– Есть такая маленькая прачечная при гостинице

в курортном местечке «Горячие Ключи». Для работынужны двое: старший и помощник. Я – старший. Каж-дый делает свое дело, но ты мне подчиняешься. Как,подходит?

Мартин задумался. Перспектива была заманчива.Несколько месяцев работы – и у него появится опять

время для занятий, А он умел на совесть работать ина совесть учиться.

– Хорошие харчи и отдельная комната, – сказалДжо.

Это решило вопрос. Отдельная комната, где никтоне будет мешать жечь лампу по ночам.

– Но работа адова, – прибавил Джо.Мартин погладил свои мускулы, вздувшиеся под ру-

кавом.– Мне к работе не привыкать.– Так по рукам! – Джо пощупал лоб.– Фу, чёрт. До сих пор в глазах круги идут. Уж больно

я вчера перехватил… во всем. Да, так условия такие:на двоих полагается сотня долларов и квартира. Я по-лучаю шестьдесят, а помощник – сорок. Но тот пареньзнал дело, а ты новичок. На первых порах мне при-дется много работать за тебя. Положим, ты начнешьс тридцати и постепенно дойдешь до сорока. Я не на-дую. Как только ты приладишься и начнешь работатьпо-настоящему – станешь получать свои сорок.

– Согласен, – заявил Мартин и протянул руку, кото-рую тот пожал. – Только хорошо бы задаток. На доро-гу и другие расходы.

– Все просадил, – грустно отвечал Джо, снова поти-рая лоб, – только и осталось, что обратный билет.

– А я все до последнего цента должен отдать за

квартиру.– А ты плюнь, – посоветовал Джо.– Не могу. Родной сестре должен.Джо издал продолжительный свист, знаменующий

сочувствие и огорчение, принял глубокомысленныйвид.

– У меня на полбутылки наберется. Пойдем. Может,что и придумаем.

Мартин отклонил это предложение.– Не употребляешь? – спросил Джо.Мартин качнул головой, после чего Джо произнес с

унынием:– Завидую. У меня вот не выходит. Поработаешь

целую неделю, как чёрт, поневоле пойдешь в кабак.Если бы я не напивался, я бы давно перерезал себеглотку или подпалил заведение. Но я рад, что ты изнепьющих. Продолжай в том же духе.

Мартин видел, какая огромная пропасть лежитмежду ним и этим человеком, – пропасть, создан-ная книгами; но ему нетрудно было перешагнуть че-рез нее. Всю жизнь он прожил среди людей рабочегокласса, и чувство трудового товарищества стало еговторой натурой. Мартин быстро разрешил вопрос опереезде – задачу, непосильную для одурманеннойголовы Джо. Он пошлет свой чемодан багажом по би-лету Джо, а сам приедет в «Горячие Ключи» на вело-

сипеде. Расстояние в семьдесят миль он вполне могосилить за воскресенье, чтобы уже с понедельникастать на работу. А теперь он пойдет домой и уложитвещи. Прощаться ему было не с кем. Руфь и вся еесемья уехали на лето в Сиерру, к озеру Тэхо.

Мартин явился в «Горячие Ключи» в воскресеньевечером, усталый и весь в пыли. Джо восторженновстретил его. Голова его была обвязана мокрым по-лотенцем, так как он проработал целый день.

– Часть белья оставалась еще с прошлой недели, –пояснил он, – когда я ездил нанимать тебя. Твой ба-гаж прибыл в сохранности. Он у тебя в комнате. Ну,скажу я тебе, и тяжесть же. Что там напихано? Слиткизолота?

Пока Мартин распаковывал чемодан, Джо приселна его кровать. Это был, собственно говоря, не чемо-дан, а просто ящик из-под консервов, за который ми-стер Хиггинботам взял с Мартина полдоллара. Прико-лотив к ящику две веревочные рукоятки, Мартин пре-образил его в нечто похожее на чемодан. Джо с изум-лением увидал, как после нескольких смен белья изящика начали появляться книги, книги и книги.

– Как! До самого дна все книги? – спросил он Мар-тин утвердительно кивнул и продолжал выкладыватьих на кухонный стол, заменявший умывальник.

– Ну, ну!

Джо помолчал, и в его мозгу начала, по-видимому,складываться какая-то мысль. Наконец он сумел еесформулировать.

– Скажи, ты как насчет девочек? Очень? – спросилон.

– Нет, – ответил Мартин, – раньше случалось, покая не начал читать книги. А теперь у меня нет времени.

– Ну, здесь у тебя не будет времени и на книги –только работать и спать.

Мартин вспомнил о своем пятичасовом сне и улыб-нулся. Его комната была расположена над прачечной,и в этом же здании помещался мотор, который качалводу, подавал свет и приводил в движение машины впрачечной. Монтер, занимавший соседнюю комнату,решил завязать дружеские отношения и помог Мар-тину приспособить электрическую лампочку на длин-ном проводе, так что ее можно было переносить отстола к постели.

На следующее утро Мартин встал в четверть седь-мого, – ему сказали, что завтрак подается без четвер-ти семь. В доме оказалась ванная для служащих, иМартин, к великому изумлению Джо, принял холод-ную ванну.

– Ну, ну, вот молодчина! – воскликнул Джо, когдаони уселись завтракать на кухне.

С ними завтракали монтер, садовник, помощник са-

довника и два или три конюха. Все они ели мрачно иторопливо, изредка перекидываясь отдельными сло-вами, и Мартин, прислушиваясь к их беседе, понял,как далеко он ушел от этих людей. Их умственное убо-жество было невыносимо для него, и он с нетерпени-ем ждал момента, когда сможет остаться один. Поэто-му так же торопливо, как и они, проглотил свою пор-цию жидкой, безвкусной каши и вздохнул свободно,лишь выйдя за кухонную дверь.

Маленькая прачечная была превосходно оборудо-вана новейшими машинами, которые делали все, чтомогли делать машины. Получив краткие наставления,Мартин начал разбирать огромную груду грязного бе-лья, а Джо тем временем пускал в ход машины и раз-водил жидкое мыло, состоявшее из едких химическихвеществ, так что он принужден был закутать полотен-цем глаза и нос и стал похож на мумию. Покончив сразборкой, Мартин приступил к выжиманию уже вы-стиранного белья. Выжимание производилось особойвращающейся машиной, делавшей несколько тысячоборотов в секунду и удалявшей из белья влагу с по-мощью центробежной силы. Потом Мартин все времяпереходил от сушилки к выжималке, а в промежуткахеще отбирал чулки и носки. После обеда, пока нагре-вались утюги, они занялись катаньем носков и чулок.Потом гладили нижнее белье до шести часов, но тут

Джо с сомнением покачал головой.– Ни черта не выйдет, – сказал он, – придется ра-

ботать и после ужина.И после ужина они работали до десяти часов, при

ослепительном электрическом свете, пока последняяпара нижнего белья не была выглажена и приготов-лена к выдаче. Была знойная калифорнийская ночь,и, несмотря на распахнутые настежь окна, в комнате,от раскаленной плиты и утюгов, стояла невыносимаяжара. Мартин и Джо, раздетые по пояс, обливалисьпотом и задыхались.

– Точно на погрузке в тропическом порту! – сказалМартин, когда они поднимались по лестнице.

– У тебя дело пойдет, – говорил Джо. – Ты рабо-таешь молодцом. Если и дальше так будет, ты толь-ко первый месяц просидишь на тридцати долларах. Вследующий месяц получишь уже все сорок. Но не мо-жет быть, чтобы ты раньше никогда не гладил. Меняне проведешь.

– Ей-богу, не выгладил за всю свою жизнь ни однойтряпки.

Мартин чувствовал сильную усталость и удивлялсяэтому, позабыв, что проработал подряд четырнадцатьчасов. Он поставил будильник на шесть и, отсчитавпять часов, решил читать до часу. Сняв башмаки, что-бы дать отдохнуть ногам, он сел за стол и обложился

книгами. Он раскрыл Фиска на том самом месте, накотором прервал чтение два дня назад. Но голова ра-ботала плохо, и ему пришлось два раза прочесть одини тот же абзац. Потом он вдруг проснулся от боли взатекших мышцах и от холодного ветра, который по-дул с гор в открытое окно. Он поглядел на часы. Онипоказывали два. Он спал уже четыре часа! Тогда онразделся, лег в постель и заснул, едва коснувшись го-ловой подушки.

Вторник прошел в такой же напряженной работе.Быстрота, с которой работал Джо, приводила в вос-торг Мартина. Джо работал как дюжина дьяволов. Онне терял ни одного мгновения в течение всего долгогодня, сосредоточивал на работе все свое внимание ито и дело указывал Мартину, где вместо пяти движе-ний можно сделать три и вместо трех – два.

Мартин смотрел и старался подражать ему. Он исам был прекрасным работником, ловким, сообрази-тельным и всегда гордился тем, что никто не мог пре-взойти его в работе. Теперь он тоже решил сосредо-точить на работе все внимание и следовать всем на-ставлениям Джо. Он так ловко растирал крахмал наворотничках и манжетах, чтобы на них не образова-лись пузыри во время глажения, что сам Джо похва-лил его.

В работе не было никаких перерывов. Кончив одно

дело, Джо тотчас же переходил к другому, ничего недожидаясь, ничего не откладывая. Они накрахмали-ли двести белых сорочек, правой рукой погружая в го-рячий крахмал воротничок, грудь и манжеты, а левойпридерживая рубашку, чтобы другие части ее не каса-лись крахмала – такого горячего, что, отжимая его, имкаждый раз приходилось опускать руку в холодную во-ду. И в этот вечер они работали до половины одинна-дцатого, подкрахмаливая оборки на тонком женскомбелье.

– В тропиках и то легче, – со смехом сказал Мартин.– Только не для меня, – серьезно возразил Джо, –

я не знаю никакого другого ремесла, кроме этого.– Но это ты зато знаешь здорово.– Еще бы. Я начал работать одиннадцати лет, в Ок-

ленде. Стоял у парового катка. С тех пор прошло во-семнадцать лег, и все время я ничем другим не зани-мался. Но такой каторжной работы, как тут, мне ещене попадалось. Сюда надо бы, по крайней мере, тро-их. Завтра придется работать и ночью. По средам все-гда приходится работать ночью: воротнички и манже-ты.

Мартин опять завел будильник, сел за стол и рас-крыл Фиска. Но он не мог прочитать и одного абза-ца. Строчки плясали перед его глазами, и он клевалносом. Он начал ходить взад и вперед, колотя себя

кулаками по голове, чтобы разогнать сон, но все бы-ло напрасно. Потом он положил книгу перед собой ипопробовал читать, придерживая веки пальцами, нототчас же заснул с раскрытыми глазами.

Тогда, не в силах больше бороться с усталостью,он разделся, едва сознавая, что делает, и бросился накровать. Он проспал семь часов тяжелым животнымсном и проснулся от звона будильника с ощущением,что все еще не выспался.

– Много прочитал? – спросил его Джо. Мартин от-рицательно качнул головой.

– Ничего! – утешил его Джо. – Мы сегодня ночьюпустим каток, зато завтра кончим в шесть. У тебя бу-дет тогда время для чтения.

Мартин в этот день полоскал шерстяные вещи вбольшой лохани, наполненной раствором едкого мы-ла, причем полоскание производилось с помощьюособого приспособления, на которое Джо указал с гор-достью:

– Мое изобретение. Заменяет и валек и руки и сбе-регает к тому же по крайней мере пятнадцать минутв неделю! А ты знаешь, чего стоит каждая минута вэтом чёртовом пекле!

Пропускание через каток воротничков и манжет бы-ло тоже его выдумкой, и когда наступил вечер и за-жгли электричество, Джо объяснил в чем дело:

– В других прачечных еще не додумались до это-го. Я благодаря этому получаю возможность в субботукончать работу в три часа. Только надо умело это де-лать – вот и все. Нужна особая температура, особоедавление, и пропускать надо три раза. Посмотри-ка.

Он взял манжету.– Так и вручную не сделаешь, верно?В четверг Джо пришел в ярость: был прислан целый

узел тонкого крахмального белья сверх нормы.– К чёрту, – заорал он, – к дьяволу! Не хочу боль-

ше. Я работал, как скотина, целую неделю, чтобы вы-кроить себе свободную минуту и вдруг, извольте ра-доваться, – узел крахмального белья сверх нормы! Яживу в свободной стране, и я скажу этому жирномучёрту все, что я о нем думаю! И я буду с ним говоритьне по-французски. Есть еще на языке СоединенныхШтатов подходящие для него словечки. Целый узелсверх нормы! Экая скотина!

– Придется опять работать всю ночь, – сказал ончерез минуту, забыв свою вспышку и покоряясь судь-бе.

И в эту ночь Мартину опять не пришлось читать.Целую неделю он не видал газеты и, к собственномуудивлению, не чувствовал охоты ее увидеть. Новостиего не интересовали. Он был слишком утомлен, что-бы чем-нибудь интересоваться, но все-таки решил в

субботу съездить в Окленд на велосипеде. Семьде-сят миль туда и семьдесят миль обратно – это зна-чило, что ему не придется вовсе отдохнуть и запа-стись силами на предстоящую неделю. Было бы луч-ше съездить по железной дороге, но это обошлось быв два с половиной доллара, а Мартин твердо решилкопить деньги.

Глава 17

Мартин приобрел много новых знаний. На первой

неделе был один день, когда они с Джо пропустилидвести белых рубашек. Джо двигал рычаг машины, кперекладине которой был привешен утюг на стальнойпружине, регулирующей давление. Так он разглажи-вал накрахмаленные части рубашки, потом кидал ееМартину, и тот на доске доглаживал все остальное.

Это была тяжелая изнурительная работа, продол-жавшаяся к тому же беспрерывно, час за часом. Наоткрытой веранде гостиницы мужчины и дамы в бе-лых платьях прогуливались для моциона или сиделиза столиками и пили прохладительные напитки. Нов прачечной стояла нестерпимая духота. Раскален-ная докрасна плита полыхала жаром, а из-под утюгов,прикасавшихся к сырому белью, клубился пар. Утю-ги нагревались гораздо сильнее, чем они обычно на-греваются домашними хозяйками. Утюг, который про-буют, послюнив палец, показался бы Мартину и Джосовершенно холодным. Они определяли степень на-гретости утюга, просто поднося его к щеке и угадываятемпературу каким-то особым чутьем, которое каза-лось Мартину совершенно необъяснимым. Если утюгбыл слишком горячим, его погружали в холодную во-

ду. Это тоже требовало большого навыка и ловкости.Довольно было продержать утюг в воде одну лиш-нюю секунду, чтобы остудить его больше, чем нужно;и Мартин сам изумлялся своей точности – автомати-ческой точности, с которой он выполнял этот трудныйманевр.

Впрочем, и изумляться ему было некогда. Все вни-мание Мартин сосредоточил на работе. Не останав-ливаясь, работал он головой и руками, как живая ма-шина, и работа поглощала все, что в нем было чело-веческого. В голове у него не оставалось места дляразмышлений о мире и его загадках. Все широкие,просторные помещения в его мозгу были заперты иопечатаны. Сознание его поселилось в тесной ком-натке, в штурманской рубке, из которой оно давалоприказания его рукам и пальцам – как браться за утюг,как разглаживать бесконечные рукава, спины, полы,бока, не уклоняясь ни на один дюйм, как отбрасыватьвыглаженную рубашку, не измяв ее. И только его голо-ва переставала заботиться об одной рубашке, он дол-жен был уже думать о другой. И так шли долгие часы,пока снаружи все не замирало под жарким солнцемКалифорнии. Но в прачечной работа не прерывалась.Элегантным жильцам гостиницы постоянно требова-лось чистое белье.

Пот градом катился с Мартина. Он пил неимовер-

ное количество воды, но зной был так велик, что влагане задерживалась в теле и выступала из всех пор. Вовремя плаваний самая тяжкая работа не мешала емуотдаваться своим мыслям. Владелец судна на кото-ром плавал Мартин, был господином только его вре-мени; а здесь хозяин гостиницы был еще и господи-ном его мыслей. Он не мог думать ни о чем, кроме тру-да, равно изнурительного и для ума и для тела. Дру-гих мыслей у него не было. Он даже не знал, любитли он Руфь. Она как бы перестала существовать, по-тому что измученной душе Мартина было не до вос-поминаний, и только вечером, когда он ложился в по-стель, или утром, за завтраком, она мелькала передним туманным видением. – Хуже, чем в аду, верно? –спросил однажды Джо.

Мартин кивнул, но почувствовал вдруг приступ раз-дражения. Это было ясно и без напоминаний. Ониобычно никогда не разговаривали во время работы.Разговор выбивал из ритма, и теперь, отвлеченныйвопросом Джо, Мартин сделал два лишних движения.

В пятницу утром пустили в ход стиральную машину.Два раза в неделю приходилось стирать белье гости-ницы: скатерти, салфетки, простыни наволочки. По-кончив со всем этим, они принимались за тонкое бе-лье. Это была работа чрезвычайно кропотливая и уто-мительная, выполнять ее нужно было с большой осто-

рожностью, и у Мартина дело шло медленнее; к томуже он боялся промахов, в данном случае пагубных.

– Видишь эту штуку? – сказал Джо, показывая лиф-чик, такой тонкий, что его можно было спрятать в ку-лаке. – Спали его – и с тебя вычтут двадцать долла-ров.

Но Мартин ничего не спалил: он сумел ослабить на-пряжение мускулов за счет еще большего напряжениянервов и, работая, с удовольствием слушал ругань,которой Джо осыпал дам, носящих тонкое белье, –конечно, только потому, что им не приходится самимстирать его. Тонкое белье было проклятием Мартина,да и Джо тоже. Это тонкое белье похищало у них дра-гоценные минуты. Они возились с ним целый день.В семь часов они прервали стирку, чтобы прокататьпростыни, скатерти и салфетки, а в десять, когда всев гостинице уже спали, снова взялись за тонкое бельеи потели над ним до полуночи, до часу, до двух! Оникончили в половине третьего.

В субботу с утра опять было тонкое белье и всякиемелочи, и, наконец, в три часа недельная работа былакончена.

– На этот раз, надеюсь, ты не поедешь в Окленд? –спросил Джо, когда они уселись на ступеньках и с на-слаждением закурили.

– Нет, поеду, – ответил Мартин.

– За каким чёртом ты туда таскаешься? К девчонке,что ли?

– Нет, мне нужно обменять книги в библиотеке. Что-бы сэкономить два с половиной доллара, я езжу навелосипеде.

– Пошли книги по почте. Это обойдется в четвертьдоллара.

Мартин задумался.– Ты лучше отдохни завтра, – продолжал Джо, – те-

бе это необходимо. Я по себе сужу. Я совсем разбит.Это было видно. Неутомимый ловец секунд и ми-

нут, враг промедлений и сокрушитель препятствий,неиссякаемый источник энергии, человеческий моторпредельной мощности, дьявол, а не человек, – те-перь, покончив с недельной работой, он находился всостоянии полнейшего изнеможения. Он был угрюм иизмучен и красивое лицо его осунулось. Он рассеян-но курил папироску, и голос его звучал тускло и моно-тонно. Не было уже в нем ни былого огня, ни энергии,и даже заслуженный отдых не радовал его.

– А с понедельника опять все сначала, – сказал онсо злобой, – и на кой чёрт это в конце концов! А? Ино-гда я, право, завидую бродягам. Они не работают, аведь как-то живут. Ox, ox! Я бы с удовольствием вы-пил стаканчик пива, но тогда надо тащиться в дерев-ню. А ты дурака не ломай. Пошли свои книги по почте,

а сам оставайся здесь.– А что я буду делать тут целый день? – спросил

Мартин.– Отдыхать. Ты сам не понимаешь, как ты устал, Я,

например, так устаю к воскресенью, что даже газетупрочесть не могу. Я однажды тифом болел. Пролежалв больнице два с половиной месяца – и ни черта неделал все это время. Вот здорово было!

– Да, это было здорово! – повторил он мечтательноминуту спустя.

Мартин пошел принимать ванну, а по возвращенииобнаружил, что Джо куда-то исчез. Мартин решил, чтоон, наверное, отправился выпить стаканчик пива, нопойти в деревню, чтобы разыскать его, у Мартина нехватило духу. Он улегся на кровать, не снимая баш-маков, и попробовал собраться с мыслями. До книг онтак и не дотронулся. Он был слишком утомлен и ле-жал в полузабытьи, ни о чем не думая, пока не при-шло время ужинать. Джо и тут не явился. На вопросМартина садовник заметил, что Джо, наверное, врос вземлю у стойки. После ужина Мартин тотчас лег спатьи проснулся на другое утро вполне отдохнувшим, какему показалось. Джо все еще не было. Мартин, раз-вернув воскресную газету, лег в тени под деревьями.Он и не заметил, как прошло утро. Никто ему не ме-шал, он не спал и, тем не менее, не мог дочитать га-

зеты. После обеда он снова было принялся за чтение,но очень скоро, так и заснул над газетой.

Так прошло воскресенье, а в понедельник утром онуже сортировал белье, в то время как Джо, обвязавголову полотенцем, с проклятиями разводил мыло ипускал в ход стиральную машину.

– Ничего не могу поделать, – объяснил он, – когданаступает суббота, я должен напиться.

Прошла еще неделя беспрерывного труда, причемопять работали и по ночам, при ярком электрическомсвете, а в субботу, в три часа дня, Джо, без всякого эн-тузиазма встретив долгожданный отдых, опять отпра-вился в деревню, чтобы забыться. Мартин провел этовоскресенье так же, как и предшествующее. Он лежалв тени деревьев, скользя взором по столбцам газеты,лежал так целый день, ничего не делая, ни о чем недумая. Он был слишком утомлен, чтобы думать, и уженачинал чувствовать отвращение к самому себе, какбудто совершил что-то постыдное и непоправимое.Все повышенное было в нем подавлено, честолюбиеего притупилось, а жизненная сила настолько осла-бела, что он уже не чувствовал никаких стремлений.Он был мертв. Его душа была мертва. Он стал простоскотиной, рабочей скотиной. Он уже не замечал ника-кой красоты в солнечном сиянии, пронизывавшем зе-леную листву, и глубина небесной лазури уже не вол-

новала его и не вызывала мыслей о космосе, испол-ненном таинственных загадок, которые так хотелосьразгадать. Жизнь была тупа и бессмысленна, и от нееоставался дурной вкус во рту. Черное покрывало бы-ло накинуто на экран его воображения, а фантазиятомилась, загнанная в темную каморку, в которую непроникал ни один луч света.

Мартин начал уже завидовать Джо, который регу-лярно напивался в деревне каждую субботу и в пья-ной одури забывал о предстоящей неделе мучитель-ного труда.

Потянулась третья неделя, и Мартин проклинал се-бя и всю жизнь. Его угнетала мысль о поражении.Редакторы были правы, отвергая его рассказы. Онтеперь ясно понимал это и сам смеялся над свои-ми недавними мечтаниями. Руфь по почте вернулаему «Песни моря». Он равнодушно прочел ее пись-мо. Она, по-видимому, приложила все усилия, чтобывыразить свое восхищение его стихами. Но Руфь неумела лгать, а скрыть правду от самой себя ей тожебыло трудно. Стихи ей не понравились, и это сквози-ло в каждой строчке ее письма. И она, конечно, былаправа. Мартин убедился в этом, перечитав стихи; онутратил всякое чувство красоты и никак не мог понятьтеперь, что побудило его написать их. Смелые обо-роты речи теперь показались ему смешными, сравне-

ния чудовищными и нелепыми, все вместе взятое бы-ло глупо и неправдоподобно. Он бы охотно тотчас жесжег «Песни моря», но для этого надо было разводитьогонь, а сойти в машинное отделение у него не хвати-ло силы: вся она ушла на стирку чужого белья, и длясвоих личных дел ее уже не осталось.

Мартин решил в воскресенье собраться с духом инаписать Руфи письмо. Но в субботу вечером, окон-чив работу и приняв ванну, он почувствовал непре-одолимое желание забыться. «Пойду посмотрю, кактам Джо развлекается», – сказал он себе и тотчас по-нял, что лжет, но у него не хватило энергии задумать-ся над этим, – да если бы и хватило, он не стал быизобличать себя во лжи, потому что больше всего емухотелось именно забыться. Не спеша, как бы прогу-ливаясь, он направился в деревню, но, приближаяськ кабачку, невольно ускорил шаги.

– А я думал, ты водицу употребляешь! – встретилего Джо.

Мартин не удостоил его объяснением, а заказалвиски, налил себе полный стакан и передал бутылкуДжо.

– Только пошевеливайся, – грубо сказал он.Но так как Джо мешкал, Мартин не стал его дожи-

даться, залпом выпил стакан и налил второй.– Теперь я могу подождать, – угрюмо произнес он, –

но ты, все-таки поживее.Джо не заставил себя уговаривать, и они выпили

вместе.– Доконало-таки? – сказал Джо.Но Мартин не пожелал вступить в обсуждение этого

вопроса.– Я же тебе говорил, что это ад, а не работа, – про-

должал Джо. – Мне, по правде сказать, не нравится,что ты сдал позиции, Март. А в общем, к чёрту! Вы-пьем.

Мартин пил молча, отрывисто заказывал все новыеи новые бутылки и приводил в трепет бармена – дере-венского паренька, похожего на девушку, с голубымиглазами и волосами, расчесанными на прямой ряд.

– Это прямо свинство, так загонять людей на рабо-те, – говорил Джо, – если бы я не напивался, я ужедавно подпалил бы это заведение. Их счастье, что япью, ей-богу.

Но Мартин ничего не ответил. Еще два-три стакана,и пьяный угар начал обволакивать его мозг. Ах! Он по-чувствовал дыхание жизни – впервые за эти недели.Его мечты вернулись к нему. Фантазия вырвалась изтемной каморки и взлетела на сверкающие высоты.Экран его воображения стал вновь светлым и сереб-ристым, и яркие видения замелькали, обгоняя другдруга. Прекрасное и необычайное шло с ним рука об

руку, он снова все знал и все мог. Он хотел объяснитьвсе это Джо, но у Джо были свои мечты – о том, как онперестанет тянуть лямку и станет сам хозяином боль-шой паровой прачечной.

– Да, Март, дети не будут у меня работать, это ужвы мне поверьте. Ни под каким видом. И после ше-сти часов вечера – ни живой души во всей прачечной.Слышишь? Машин будет много, и рабочих рук будеттоже много, чтобы все кончалось в свое время. А те-бя, Март, я сделаю своим помощником. План у менявот какой. Бросаю пить, начинаю копить деньги и че-рез два года…

Но Мартин не слушал, предоставив Джо излагатьсвои мечты бармену, пока того не отозвали новые по-сетители – два местных фермера. Мартин с королев-ской щедростью угостил их и всех, кто был в тракти-ре, – нескольких батраков, помощника садовника и ко-нюха из гостиницы, самого бармена и еще какого-тобродягу, который проскользнул в кабачок как тень, имаячил у дальнего конца стойки.

Глава 18

В понедельник утром Джо с руганью бросил первую

партию белья в стиральную машину.– Вот я и говорю… – начал он.– Отстань! – зарычал на него Мартин.– Прости, Джо, – сказал он, когда они сели обедать.У Джо слезы навернулись на глаза.– Ладно, старина, – отвечал он, – мы живем в аду,

так мудрено ли иной раз окрыситься. А только я тебяза это время полюбил, ей-богу. Оттого-то мне и былонемножко обидно. Я как-то сразу привязался к тебе.

Мартин пожал ему руку.– Бросим все к чёрту, – предложил Джо, – пойдем

бродяжничать. Я никогда не пробовал, но это, должнобыть, здорово. Подумай только: ничего не делать! Яраз в тифу провалялся в больнице, так даже вспом-нить приятно. Хоть бы опять заболеть.

Шли недели. Гостиница была полна, и тонкого бе-лья поступало все больше и больше. Они проявляличудеса мужества, работали до полуночи, при электри-ческом свете, сократили время еды, начинали рабо-тать еще до завтрака. Мартин больше не принималхолодных ванн: не хватало времени. Джо заботливораспоряжался минутами, никогда не терял ни одной,

считал их, как скряга считает золото; работал яростно,неистово, как машина, в постоянном контакте с другоймашиной, которая была некогда человеком по имениМартин Иден.

Мартину редко приходилось думать. Обитель мыс-ли была заперта, окна заколочены, а сам он был лишьсторожем-призраком у ворот этой обители. Да, онстал призраком. Джо был прав. Они оба были призра-ками в царстве нескончаемого труда. А может быть,все это был только сон? Иногда, водя тяжелыми утю-гами по белоснежной ткани, в клубах горячего пара,Мартин убеждал себя, что все это на самом делетолько сон. Быть может, очень скоро, а быть может, че-рез тысячу лет он проснется снова в своей маленькойкомнатке за столом, запачканным чернилами и возоб-новит прерванную накануне работу. А может быть, ито было сном, и он проснется, чтобы сменить вахту,и, соскочив со своей койки, выйдет на палубу и вста-нет к штурвалу под усеянным звездами тропическимнебом, и свежее дыханье пассата будет холодить емукожу.

Опять наступила суббота, и в три часа работа былакончена.

– Не пойти ли выпить стаканчик пива? – спросилДжо равнодушным голосом, потому что им уже овла-дело праздничное безразличие.

Но Мартин как будто проснулся. Он привел в поря-док велосипед, смазал колеса, проверил руль и вы-чистил передачу. Джо сидел в трактире, когда Мар-тин промчался мимо, низко пригнувшись к рулю, рит-мически нажимая ногами на педали, глядя вперед, напыльную дорогу, по которой предстояло ему проехатьсемьдесят миль. Он переночевал в Окленде, а в вос-кресенье приехал обратно и принялся в понедельникза работу, усталый, но зато с приятным сознанием,что на этот раз не был пьян.

Прошла пятая неделя, за нею шестая, а он все жили работал, как машина, и только в глубине его душисохранялась какая-то маленькая искорка, заставляв-шая его в конце каждой недели совершать на велоси-педе стосорокамильный путь. Но это не было отды-хом. Это было тем же напряжением машины, и, в кон-це концов, в душе Мартина погасла даже та послед-няя искорка, которая оставалась от его былой жиз-ни. В конце седьмой недели, не пытаясь даже сопро-тивляться, он отправился в деревню вместе с Джо иопять «вкусил жизни» и жил до понедельника.

Однако в следующую субботу он снова проехалсемьдесят миль, прогоняя оцепенение, вызванноеусталостью, другим оцепенением, вызванным ещебольшей усталостью. И только в конце третьего ме-сяца он в третий раз отправился в деревню вместе с

Джо. Забывшись, он снова начал жить, а начав жить,как при внезапной вспышке молнии увидал, каким онстал животным, – не потому, что пил, а потому, чтотак работал. Пьянство было следствием, а не причи-ной. Оно следовало за работой с такой же законо-мерностью, с какою ночь следует за днем. Став вьюч-ным животным, никогда не достигнешь светлых вы-сот; виски внушило ему эту мысль, и он согласился снею. Виски проявило великую мудрость. Оно открылоему важную истину.

Мартин велел подать себе бумагу и карандаш, за-казал виски для всей компании, и, пока все пили заего здоровье, он, прислонясь к стойке, написал что-тона бумаге.

– Телеграмма, Джо, – сказал он, – прочти-ка. – Джостал читать с глупой, пьяной усмешкой. Но то, что онпрочел, вдруг отрезвило его. Он с упреком посмотрелна Мартина, и слезы заблестели у него на глазах.

– Ты меня бросаешь, Март? – спросил он печаль-но. Мартин утвердительно кивнул головой и, подозвавкакого-то мальчишку, велел ему сбегать на телеграф.

– Стой! – заплетающимся языком выговорил Джо. –Я хочу обмозговать кое-что.

Он ухватился за стойку, чтобы не упасть, а Мартинобнял его рукой и поддерживал, пока тот не собралсяс мыслями.

– Напиши, что оба работника уходят, – внезапно вы-палил Джо. – Пиши.

– Но почему же ты-то уходишь? – спросил Мартин.– Потому же, почему и ты.– Я отправляюсь в плавание, а ты не можешь.– Верно, – отвечал Джо, – но я стану бродягой. Это

очень даже отлично.Мартин с минуту испытующе смотрел на него и, на-

конец, воскликнул:– Ей-богу, ты прав! Лучше быть бродягой, чем вьюч-

ным животным. По крайней мере будешь жить. А досих пор у тебя жизни не было.

– Была, – поправил его Джо, – я раз лежал в боль-нице.

Пока Мартин изменял текст телеграммы, Джо про-должал:

– Когда я лежал в больнице, мне совсем не хоте-лось пить. Чудно, а? Но, когда я всю неделю работаю,как лошадь, я должен напиться под конец. Все знают,что повара пьют, как черти… и пекари тоже… Работатакая. Стой! Я плачу половину за телеграмму.

– Ладно, сочтемся, – сказал Мартин.– Эй, все сюда, я угощаю! – крикнул Джо, высыпая

на стойку деньги.В понедельник утром Джо был охвачен волнением.

Он не обращал внимания на головную боль и не ин-

тересовался работой. Немало было потеряно драго-ценных минут, дока он сидел и беспечно глазел в ок-на, любуясь солнцем и деревьями.

– Посмотрите! – кричал он. – Ведь это все мое. Этосвобода! Я могу лежать под деревьями и проспатьхоть тысячу лет, если захочу. Пошли, Март. Плюнемна все. Ну их к чёрту! Чего нам ждать! Впереди странабезделья, и туда я теперь возьму билет, – только необратный.

Несколько минут спустя, наполняя стиральную ма-шину бельем, Джо увидел рубашку хозяина гостини-цы, он знал его метку. И в упоении вновь обретеннойсвободы кинул рубашку на пол и начал топтать ее но-гами.

– Я бы хотел, чтобы это была твоя морда, жирныйчёрт! – кричал он. – На тебе! Получай! Вот! Вот! Воттебе! Пусть-ка кто-нибудь удержит меня тут. Пусть по-пробует!..

Мартин, смеясь, пытался его образумить. Во втор-ник вечером явились два новых работника, и до концанедели Джо и Мартин были заняты тем, что приучалиих ко всем порядкам. Джо сидел и давал наставления,но сам ничего не делал.

– Дудки! – объявил он. – Я и пальцем не пошеве-лю. Пускай увольняют раньше срока, а я все-таки непошевелю пальцем. Я работать кончил. Буду разъез-

жать в товарных вагонах и спать под деревьями. Эйвы, работнички! Нажимайте! Потейте! Потейте, чёртвас возьми! А когда вы околеете, то сгниете так же,как и я сгнию; – и не все ли равно, как вы жили? А?Ну, скажите мне на милость, не все ли равно в концеконцов?

В субботу они получили расчет и вместе пошли доперекрестка.

– Ты, конечно, со мной не пойдешь, не стоит и уго-варивать? – спросил Джо с видом полной безнадеж-ности.

Мартин отрицательно покачал головой. Он пригото-вился уже сесть на велосипед. Они пожали друг дру-гу руки, и Джо, удержав на мгновение руку Мартина,сказал:

– Мы с тобой еще увидимся на этом свете, Март. Та-кое у меня предчувствие. Прощай, Март, будь счаст-лив. Я тебя люблю, ей богу люблю!

Он беспомощно стоял посреди дороги, глядя вследМартину, пока тот не скрылся за поворотом.

– Славный малый, – пробормотал он, – очень слав-ный.

Потом он побрел вдоль дороги к водоему, где подоткосом лежало полдюжины бродяг, ожидая товарно-го поезда.

Глава 19

Руфь со всей своей семьей уже вернулась в Ок-

ленд, и Мартин снова стал встречаться с нею. Полу-чив ученую степень, она перестала учиться, а он, из-расходовав на работе всю жизненную энергию душии тела, перестал писать. Это давало им возможностьчаще видеться, и они еще больше сблизились.

Сначала Мартин только отдыхал и ничего не делал.Он много спал, много думал, вообще жил как человек,постепенно приходящий в себя после сильного потря-сения. Первым признаком пробуждения был интереск газете, который стал понемногу обнаруживаться внем. Потом он начал снова читать, сначала стихи ибеллетристику, но прошло еще несколько дней, и он сголовой погрузился в давно забытого Фикса. Его изу-мительное здоровье помогло ему восстановить утра-ченную было жизненную силу, и он вновь обрел весьпыл и задор молодости.

Руфь была крайне огорчена, когда Мартин сообщилей, что отправится в плавание, как только вполне от-дохнет.

– Зачем? – спросила она.– Деньги нужны, – отвечал он, – мне нужны деньги

для новой атаки на издателей. Деньги и терпение –

лучшее оружие в этой борьбе.– Но если вам нужны только деньги, почему же вы

не остались в прачечной?– Потому что прачечная превращала меня в живот-

ное. Такая работа ведет к пьянству.Она посмотрела на него с ужасом.– Вы хотите сказать… – начала она.Он мог бы легко скрыть от нее правду, но его на-

тура не терпела лжи, да к тому же ему вспомнилосьего давнее решение всегда говорить правду, к чемубы это ни вело.

– Да, – отвечал он, – несколько раз случалось. –Руфь вздрогнула и отодвинулась от него.

– Ни с кем из моих знакомых этого не случается.– Вероятно, никто из них не работал в прачечной

«Горячих Ключей», – возразил он с горьким смехом. –Трудиться подобает всем и каждому, труд полезен че-ловеку – это говорят проповедники; и, видит бог, я ни-когда не ленился работать. Но все хорошо в меру. Ав прачечной этой меры не было. Потому-то я и ре-шил отправиться в плавание. Это будет мой послед-ний рейс. А вернувшись, я сумею одолеть издателей.Я уверен в этом.

Руфь молчала, грустная и недовольная, и Мартинчувствовал, что ей не понять всего, что он пережил.

– Когда-нибудь я опишу все это в книге, которая бу-

дет называться «Унижение труда», или «Психологияпьянства в рабочем классе», или что-нибудь в этомроде.

Никогда еще, если не считать первых дней знаком-ства, они не были так далеки друг от друга. Его откро-венная исповедь, за которой таился дух возмущения,оттолкнула Руфь. Но самое это отдаление поразилоее куда больше, чем причина, его вызвавшая. Руфьтолько теперь почувствовала, как близки они были досих пор друг другу, и ей захотелось еще большей бли-зости. В душе ее возникали невинные мечты – об ис-правлении Мартина. Она хотела спасти этого юношу,сбившегося с дороги, спасти от окружающей среды,спасти от него самого, хотя бы против его воли. Ей ка-залось, что ею руководят отвлеченные и благородныепобуждения, и она не подозревала, что за всем этимтаится лишь ревность и желание любви.

В ясные осенние дни они часто уезжали на вело-сипедах далеко за город и там, на своих любимыххолмах, читали друг другу благородные, возвышен-ные поэтические произведения, располагавшие к воз-вышенным мыслям. Самопожертвование, терпение,трудолюбие – вот принципы, которые косвенным об-разом старалась внушить ему Руфь, оглядываясь например своего отца, мистера Батлера и Эндрю Карне-ги, который из бедного мальчика-иммигранта превра-

тился в «короля книг», снабжающего весь мир.Все эти старания Руфи были оценены Мартином.

Он теперь гораздо лучше понимал ее мысли, и ее ду-ша не была уже для него запечатана семью печатя-ми. Они беседовали и делились мыслями, как равныйс равным. Но возникавшие при этом разногласия невлияли на любовь Мартина. Его любовь была силь-нее, чем когда бы то ни было, потому что он любилРуфь такой, какой она была, и даже ее физическаяхрупкость придавала ей в его глазах особое очарова-ние. Он читал о болезненной Елизавете Баррет, ко-торая много лет не касалась ногами земли, пока, на-конец, не наступил тот памятный день, когда она бе-жала с Броунингом и твердо встала на землю под от-крытым небом. Мартин решил, что он может сделатьдля Руфи то, что Браунинг сделал для своей возлюб-ленной. Но прежде всего Руфь должна его полюбить.Все остальное уже просто. Он даст ей здоровье и си-лу. Он часто мечтал о их будущей совместной жизни.Он видел себя и Руфь среди комфорта и благососто-яния, созданного трудом. Они читают и говорят о по-эзии. Она полулежит среди множества пестрых поду-шек и читает ему вслух.

Всегда ему рисовалась одна и та же картина-сим-вол всей их жизни. Иногда не она, а он читал, обнявее за талию, причем ее головка покоилась у него на

плече; иногда они сидели, прижавшись друг к другу,и молча читали одну и ту же книгу. Руфь любила при-роду, и щедрое воображение Мартина позволяло емуменять декорацию, на фоне которой происходила этаизлюбленная им сцепа. То они читали, сидя в доли-не, окруженной высокими отвесными скалами, то этобыла зеленая горная лужайка или же серые песча-ные дюны, близ которых рокочут морские полны; по-рою он видел себя вместе с него где-нибудь на вул-каническом острове, под тропиками, где с грохотомнизвергаются водопады и брызги их долетают до мо-ря, подхваченные порывами ветра. И всегда на фонеэтих красот природы неизменно появлялись Мартини Руфь, склоненные над книгой, а сама природа бы-ла оттенена вторым фоном, нежным и туманным, –картиной труда и успеха и материальной обеспечен-ности, позволявшей им наслаждаться всеми сокрови-щами мира.

– Я бы посоветовала моей девочке быть поосто-рожней, – сказала однажды мать Руфи предостерега-ющим тоном.

– Я знаю, о чем ты говоришь, но это невозможно.Он не…

Руфь смутилась и покраснела: это было смущениедевушки, впервые заговорившей о священных тайнахжизни с матерью, которая для нее так же священна.

– Он не ровня тебе, – докончила мать ее фразу.Руфь кивнула головой.

– Я не хотела этого сказать, но это так. Он оченьгруб, неотесан, силен… он слишком силен. Он жилне…

Она смутилась и не могла продолжать. Слишкомново было для нее говорить с матерью о подобныхвещах. И снова мать договорила за нее:

– Он жил не вполне добродетельной жизнью. Ты этохотела сказать?

Руфь опять кивнула, и румянец залил ее щеки.– Да, я как раз это хотела сказать. Это, конечно, не

его вина, но он часто вел себя…– Нехорошо?– Да. И он пугает меня. Мне иногда просто страш-

но слышать, как он спокойно говорит о своих самыхбезобразных поступках. Как будто в этом нет ничегоособенного. Но ведь так нельзя. Правда?

Они сидели обнявшись, и когда Руфь умолкла, матьласково погладила ее руку, ожидая, чтобы дочь сновазаговорила.

– Но он меня очень интересует, – продолжалаРуфь, – во-первых, он в некотором роде мой подопеч-ный. А потом… у меня никогда не было друзей средимолодых людей, – хотя он не совсем друг. Он и други подопечный одновременно. Иногда, когда он пугает

меня, мне кажется, что я словно играю с бульдогом,большим таким бульдогом, который рычит и скалитзубы и вот-вот готов сорваться с цепи.

Опять Руфь умолкла, а мать ждала.– У меня и интерес к нему, как… как к бульдогу. Но

в нем очень много хорошего, а много и такого, что мнемешало бы… ну, относиться к нему иначе. Ты видишь,я думала обо всем этом. Он ругается, курит, пьет, ондерется на кулаках, – он сам рассказывал мне об этоми даже говорил, что любит драться. Это совсем не та-кой человек, какого я бы хотела иметь… – Ее голососекся, и она докончила тихо: – своим мужем. А кро-ме того, он уж очень силен. Мой возлюбленный дол-жен быть тонок, строен, изящен, волосы у него долж-ны быть черные. Нет, не бойся, я не влюблюсь в Мар-тина Идена, это было бы для меня самым большимнесчастьем.

– Я не об этом говорю, – уклончиво сказала мать, –но думала ли ты о нем? Такой человек во всех отно-шениях для тебя не подходит… что, если он полюбиттебя?

– Но он… он давно меня любит! – вскричала Руфь.– Этого надо было ожидать, – ласково сказала мис-

сис Морз. – Разве тот, кто тебя знает, может не полю-бить тебя?

– Вот Ольнэй меня ненавидит! – пылко воскликну-

ла она. – И я ненавижу Ольнэя. Когда он подходит комне, я становлюсь, как кошка, мне хочется царапать-ся; я сознаю, что противна ему, – во всяком случаеон противен мне. А с Мартином Иденом мне хорошо.Меня еще никто не любил – «так» не любил. А ведьприятно быть любимой «так». Ты понимаешь, милаямама, что я хочу сказать? Приятно чувствовать себянастоящей женщиной… – Руфь спрятала лицо на гру-ди у матери. – Я знаю, я ужасно дурная, но я по край-ней мере откровенно говорю то, что чувствую.

Миссис Морз была и огорчена и обрадована. Дочь –бакалавр изящных искусств исчезла; перед ней сиде-ла дочь – женщина. Опыт удался. Странный пробел вхарактере Руфи был заполнен, и заполнен безопаснои безболезненно. Этот неуклюжий матрос выполнилсвою функцию, и хотя Руфь не любила его, он все жепробудил в ней женщину.

– У него руки дрожат, – говорила Руфь, стыдливопряча лицо, – это смешно и нелепо, но мне жаль его. Акогда руки его дрожат слишком сильно, а глаза свер-кают слишком ярко, я читаю ему наставления и ука-зываю на все его ошибки. Он боготворит меня, я знаю.Его руки и глаза не лгут. А меня это как будто дела-ет взрослой – даже самая мысль об этом. Я начинаючувствовать, что у меня есть что-то, принадлежащеемне по праву, и я становлюсь похожей на других деву-

шек… и… и… молодых женщин. Я знаю, что раньше яне была на них похожа, я это тревожило тебя. То естьты не показывала мне своей тревоги, но я замечала…и я хотела, как говорит Мартин Иден, «стать лучше».

Это были святые минуты и для матери и для до-чери, и глаза их были влажны в вечерних сумерках.Руфь – невинная, откровенная и неопытная; мать –любящая, понимающая и поучающая.

– Он на четыре года моложе тебя, – сказала она, –у него нет положения в свете. Он нигде не служит ине получает жалованья. Он очень непрактичен. Еслион тебя любит, он должен был бы подумать о том, чтодало бы ему возможность и право жениться на тебе, ане забавляться какими-то рассказами и детскими меч-тами. Боюсь, он никогда и не сделается взрослым. Унего нет стремления, занять свое настоящее место вжизни, подобающее мужчине, – как было у твоего от-ца, у мистера Батлера, и вообще у всех людей наше-го круга. Мартин Иден, мне кажется, никогда не будетзарабатывать деньги. А мир так устроен, что деньгинеобходимы: без них не бывает счастья – о, я не гово-рю о каком-нибудь огромном состоянии, но просто отвердом доходе, дающем возможность прилично су-ществовать. Он никогда не говорил о своих чувствах?

– Ни одного слова. Он даже не пытался; да я бы ине дала ему говорить. Ведь я его вовсе не люблю.

– Я рада этому. Я бы не хотела, чтобы моя дочь,моя чистая девочка, полюбила такого человека. Ведьесть на свете много людей благородных, порядочныхи чистых. Подожди немного. В один прекрасный деньты встретишь такого человека и полюбишь его, и онполюбит тебя. Ты будешь счастлива с ним так, как ябыла счастлива с твоим отцом. Об одном ты должнавсегда помнить…

– Да, мама?Голос миссис Морз сделался тихим и нежным:– О детях.– Я думала об этом, – призналась Руфь, вспом-

нив непрошенные мечты, овладевавшие ею подчас, иснова покраснела от стыда.

– Мистер Иден не может быть твоим мужем именноиз-за детей, – многозначительно произнесла миссисМорз. – Они должны унаследовать чистую кровь, а этоон едва ли сможет передать им. Твой отец рассказы-вал мне о жизни матросов, и… и ты понимаешь?

Руфь с волнением сжала руку матери, чувствуя, чтовсе понимает, хотя то страшное и смутное, что ейпредставлялось, никак не могло принять форму чет-кой и определенной мысли.

– Ты знаешь, мама, я ничего не сделаю, не погово-рив с тобой, – начала она, – только иногда ты долж-на сама спрашивать меня – ну, вот так, как сегодня. Я

давно уже хотела сказать тебе об этом, а как начать– не знала. Это, конечно, ложный стыд, но тебе ведьтак легко помочь мне! Иногда ты должна спрашиватьменя, давать мне возможность высказаться. Ты тожеведь женщина, мама! – вскричала вдруг Руфь, схва-тив мать за руки и радостно ощущая это новое, ещенеосознанное равенство между ними. – Я бы никогдане думала так, если б ты не начала этого разговора.Нужно было мне сперва почувствовать себя женщи-ной, чтобы понять, что и ты женщина тоже.

– Мы обе женщины, – сказала мать, обнимая и це-луя ее. – Мы обе женщины, – повторила она, когдаони выходили из комнаты, обнявшись, взволнован-ные вновь возникшим ощущением товарищеской бли-зости.

– Наша маленькая девочка стала, наконец, женщи-ной, – час спустя с гордостью объявила миссис Морзсвоему мужу.

– То есть ты хочешь сказать, что она влюблена? –спросил тот, вопросительно посмотрев на жену.

– Нет, я хочу сказать, что она любима, – отвечалата с улыбкой. – Опыт удался. В ней проснулась жен-щина.

– Тогда надо отвадить Идена, – кратко, деловым то-ном заключил мистер Морз.

Но его жена покачала головой:

– Нет надобности: через несколько дней он отправ-ляется в плавание. А когда он вернется, Руфи здесьне будет. Мы пошлем ее к тете Кларе. Ей будет оченьполезно провести год на востоке, повидать других лю-дей, другую жизнь, переменить климат, обстановку.

Глава 20

Желание писать снова охватило Мартина. Идеи

рассказов, стихотворений беспрестанно рождались вего мозгу, и он делал беглые наброски, чтобы ко-гда-нибудь, в будущем, использовать их. Но писать неписал. Это были его каникулы, и он решил посвятитьих любви и отдыху, – что удалось вполне. Жизненнаяэнергия вернулась к нему, и каждый раз при встрече сним Руфь вновь поддавалась могучему действию егоздоровья и силы.

– Будь осторожна, – предостерегающе сказала ейоднажды мать, – не слишком ли ты часто видишься сМартином Иденом?

Но Руфь лишь улыбнулась в ответ. Она была слиш-ком уверена в себе, да к тому же через несколько днейон должен был уйти в плавание. А когда он вернется,она будет уже далеко на востоке. И все-таки в силе издоровье Мартина таилось необычайное очарование.

Мартин знал о ее предполагаемой поездке на во-сток и понимал, что надо торопиться. Но он совершен-но не представлял себе, как подойти к девушке, по-добной Руфи. Весь его прежний опыт только затруд-нял положение. Женщины и девушки, с которыми онпривык иметь дело, были совсем другие. У них были

ясные представления о любви, ухаживании, флирте,а Руфь ничего этого не знала. Ее необычайная невин-ность ошеломляла его, лишала дара речи, неволь-но внушала мысль о том, что он ее недостоин. Былои еще одно обстоятельство, немало его смущавшее.Он сам еще ни разу не любил до сих пор. Бывало,что женщины нравились ему, иными он даже увлекал-ся, но все это отнюдь нельзя было назвать любовью.Просто ему стоило небрежно, по-хозяйски, свистнуть– и они сдавались. Это было для него минутной заба-вой, случайностью, элементом сложной игры, из кото-рой состоит жизнь мужчины, – и притом второстепен-ным элементом. А теперь, в первый раз, он был робок,смущен, застенчив. Он не знал, как приступить, чтоговорить, теряясь перед безмятежной чистотой своейвозлюбленной.

В своих скитаниях по пестрому, без конца изменяю-щемуся миру Мартин научился одному мудрому пра-вилу: играя в незнакомую игру, никогда не делать пер-вого хода. Это правило тысячу раз оправдало себяна деле; к тому же оно развивало наблюдательность.Мартин научился ориентироваться, соразмерять своисилы, выжидать, пока обнаружится слабое место про-тивника. Так и в кулачном бою он всегда старался на-щупать у противника слабое место. А тогда уже опытпомогал ему бить по этому месту, и бить наверняка.

И теперь, с Руфью, он тоже выжидал, желая и нерешаясь заговорить о своей любви. Он боялся оскор-бить ее и не был уверен в себе. Но он выбрал пра-вильный путь, сам того не подозревая. Любовь яви-лась в мир раньше членораздельной речи, и в своейранней юности она усвоила приемы и способы, кото-рых никогда уже не забывала. Именно этими перво-бытными способами Мартин добивался благосклон-ности Руфи. Сначала он делал это бессознательнои лишь впоследствии осознал свои поступки и понялистину. Прикосновение его руки к ее руке было крас-норечивее любых слов, непосредственное ощущениеего силы действовало сильнее, чем строчки и риф-мы, сильнее, чем пламенные излияния сотен поко-лений влюбленных. Словесные объяснения затрону-ли бы прежде всего разум Руфи, тогда как прикосно-вение руки, мимолетная близость действовали непо-средственно на таившийся в ней инстинкт женщины.Разум ее был юным, как она сама. Но инстинкт ее былстар, как человечество, и даже еще старше. Он ро-дился в те давние времена, когда родилась сама лю-бовь, и силе его древней мудрости уступали все тон-кости и ухищрения позднейших веков. И потому разумРуфи молчал. Она не обращалась к нему сама, не от-давая себе отчета в том магическом воздействии, ко-торое Мартин оказывал на ее душу, истомившуюся по

любви. Что Мартин любит ее, было ясно, как день, иРуфь наслаждалась проявлениями его любви – блес-ком глаз, дрожанием рук, краской, то и дело заливаю-щей его щеки. Иногда Руфь даже как будто разжигалаМартина, но делала это так робко и так наивно, что нион, ни она сама не замечали этого. Она трепетала отрадостного сознания своей женской силы и, подобноЕве, наслаждалась, играя с ним и дразня его.

А Мартин молчал, потому что не знал, как загово-рить, и потому, что чувства, переполнявшие его, бы-ли слишком сильны, – молчал и продолжал искатьвыход в несмелых и безыскусных попытках сближе-ния. Прикосновение его руки доставляло ей удоволь-ствие, и даже нечто большее, чем простое удоволь-ствие. Мартин не знал этого, но он чувствовал, что непротивен ей. Правда, они пожимали друг другу руки,только здороваясь и прощаясь, но очень часто паль-цы их сталкивались, когда они брались за велосипе-ды, передавали друг другу книжку или вместе листа-ли ее. Случалось не раз, что ее волосы касались егощеки или что она на миг прижималась к нему плечом,склоняясь над понравившимся местом в книге. Руфьмысленно смеялась над теми странными чувствами,которые при этом охватывали ее: иногда, например,ей хотелось потрепать его волосы; а он, в свою оче-редь, страстно желал, устав от чтения, положить голо-

ву ей на колени и с закрытыми глазами мечтать о буду-щем. Сколько раз, бывало, во время воскресных пик-ников Мартин клал свою голову на колени какой-ни-будь девушке и спокойно засыпал, предоставляя ейзащищать его от солнца и влюбленно глядеть на него,удивляясь его величественному равнодушию к люб-ви. Положить голову девушке на колени всегда пред-ставлялось Мартину самым простым делом в мире, атеперь, глядя на Руфь, он понимал, что это невозмож-но и немыслимо. Но именно сознание этой невозмож-ности и сдержанность, им обусловленная, незаметнодля самого Мартина, вели его к цели. Благодаря этойсдержанности он ни разу не возбудил в Руфи трево-ги. Неопытная и застенчивая, она не замечала, какоеопасное направление начинают принимать их встре-чи. Ее бессознательно влекло к нему, а он, чувствуярастущую близость, хотел и не мог решиться.

Но однажды Мартин решился. Придя к Руфи, он за-стал ее в комнате со спущенными шторами; она по-жаловалась на сильную головную боль.

– Ничего не помогает, – сказала она в ответ на егорасспросы. – А порошки мне запретил принимать док-тор Холл.

– Я вас вылечу без всякого лекарства, – отвечалМартин, – я не уверен, конечно, но если хотите, мож-но попробовать. Это самый простой массаж. Меня на-

учили ему в Японии. Ведь японцы – первоклассныемассажисты. А потом я видел, как то же самое, толькос некоторыми изменениями, делают и гавайцы. Ониназывают этот массаж «ломи-ломи». Он иногда дей-ствует гораздо лучше всякого лекарства.

Едва его руки коснулись ее лба, Руфь уже сказаласо вздохом:

– Как хорошо.Через полчаса она спросила его:– А вы не устали?Вопрос был излишен, ибо она знала, какой после-

дует ответ. И Руфь, впав в полудремотное состояние,подчинилась ему. Целительная сила истекала из егопальцев, отгоняя боль, – так по крайней мере ей каза-лось. Наконец боль настолько утихла, что Руфь спо-койно уснула, а Мартин удалился.

Вечером она позвонила ему по телефону.– Я проспала до вечера, – сказала она, – вы меня

совершенно вылечили, мистер Иден; не знаю, как иблагодарить вас.

Мартин от радости и смущения едва находил сло-ва для ответа, а в его мозгу все время плясало воспо-минание о Броунинге и Елизавете Баррет. Что сделалБроунинг для своей возлюбленной, может сделать ион – Мартин Иден – для Руфи Морз. Вернувшись всвою комнату, он лег на постель и принялся за спен-

серовскую «Социологию». Но чтение не шло ему наум. Любовь всецело завладела его мыслями, и вско-ре, сам не заметив как, он очутился у своего столика,забрызганного чернилами. И сонет, написанный им вэтот вечер, был первым из цикла пятидесяти «Соне-тов о любви», написанных в течение двух следующихмесяцев. Он писал при самых благоприятных обстоя-тельствах для создания великого произведения, – пи-сал, вдохновляемый любовью.

Те часы, в которые он не виделся с Руфью, Мартинпосвящал «Сонетам о любви» и чтению у себя домаили в библиотеке, где он внимательно изучал текущиеномера журналов, стараясь проникнуть в тайну изда-тельского выбора. Те часы, которые Мартин проводилс Руфью, были одинаково полны надежд и неопреде-ленности. Через неделю после того как Мартин изле-чил Руфь от головной боли, Норман предложил про-катиться в лунную ночь на лодке по озеру Меррит,а Артур и Ольнэй охотно поддержали этот план. Ни-кто, кроме Мартина, не мог управлять лодкой, а пото-му его и попросили взять на себя обязанности капи-тана. Руфь села рядом с ним на корме, а трое моло-дых людей, разместившись на средних скамьях, заве-ли нескончаемый спор о каких-то своих делах.

Луна еще не взошла, и Руфь, глядя на звездноенебо и не обмениваясь ни одним словом с Мартином,

вдруг почувствовала одиночество. Она взглянула нанего. Порыв ветра слегка накренил лодку, и он, держаодной рукой румпель, а другой гроташкот, слегка из-менил направление, стараясь обогнуть выступающийберег. Мартин не замечал ее взгляда, и она внима-тельно смотрела на него, размышляя о странной при-хоти, которая побуждает его, юношу незаурядных спо-собностей, тратить время на писание рассказов и сти-хов, не возвышающихся над уровнем посредственно-сти.

Ее взгляд скользнул по его могучей шее, смутнообрисовавшейся при свете звезд, по его красиво по-саженной голове, и знакомое желание – обвить рука-ми его шею – снова овладело ею. Та самая сила, ко-торая казалась ей неприятной, в то же время влек-ла ее. Чувство одиночества усилилось, и Руфь ощу-тила усталость. Качание лодки раздражало ее, и онавспомнила, как он вылечил ее от головной боли однимсвоим прикосновением. Мартин сидел рядом с нею,совсем рядом, и лодка, накреняясь, как бы толкалаее к нему. И Руфи вдруг захотелось прильнуть к мощ-ной груди Мартина, найти в нем опору – и, прежде чемона осознала это желание, она уже клонилась, под-чиняясь ему. Может быть, это случилось из-за качки?Руфь не знала этого. Она и не узнала никогда. Оназнала лишь, что прижалась к нему, что ей теперь хо-

рошо и спокойно. Даже если во всем была виноватакачка, Руфь все же не хотела отодвинуться от Марти-на. Она прижалась к нему и продолжала прижиматьсядаже тогда, когда он переменил позу, чтобы ей былоудобнее сидеть.

Это было безумием с ее стороны, но ей не хотелосьв это вдумываться. Она уже не была прежней Руфью,она была женщиной, и женская потребность опоры го-ворила в ней; правда, она только слегка прижаласьк Мартину, но потребность была удовлетворена. Ееусталости как не бывало. Мартин молчал. Он боялсярассеять чары. Его сдержанность и робость помога-ли ему молчать, но голова у него кружилась и мыс-ли путались. Он никак не мог понять, что случилось.Это было слишком чудесно, это не могло случитьсянаяву. Он с трудом преодолевал желание выпуститьшкот и румпель и сжать ее в объятиях. Но он инстинк-тивно чувствовал, что это испортило бы все дело, имысленно благодарил судьбу за то, что у него заня-ты руки. Однако он сознательно замедлил ход лодки,без зазрения совести отпуская парус, чтобы подоль-ше затянуть галс. Он знал, что при перемене галсаему придется пересесть, и их близость будет наруше-на. Все это он проделывал опытной рукой, не возбуж-дая в спорщиках ни малейшего подозрения. Он бла-гословлял всю свою трудную матросскую жизнь за то,

что она дала ему это уменье подчинять своей волеморе, лодку и ветер и теперь позволяла продлить этублизость с любимой в чудесную лунную ночь.

Когда первый луч луны озарил их жемчужным сия-нием, Руфь отодвинулась от Мартина и, отодвигаясь,почувствовала, что и он сделал то же. Им обоим хоте-лось скрыть все от других. Это должно было остать-ся их тайной. Руфь сидела теперь в стороне, с пыла-ющими щеками, с ужасом думая о том, что произо-шло. Она сделала что-то такое, в чем не могла быпризнаться ни братьям, ни Ольнэю. Как могла она ре-шиться? Никогда еще этого с ней не было, хотя онамного раз каталась в лунные ночи на лодке с моло-дыми людьми. У нее даже желаний таких не появля-лось. Ей было стыдно и страшно этой пробуждающей-ся женственности. Она поглядела украдкой на Марти-на, который в этот момент был занят поворотом лод-ки, и готова была возненавидеть его за то, что он по-будил ее совершить такой необдуманный к бесстыд-ный поступок, именно он – Мартин Иден! Быть может,ее мать в самом деле права, и они слишком часто ви-дятся. Руфь тут же твердо решила, что это никогда бо-лее не повторится, а в дальнейшем она постараетсяреже встречаться с ним. У нее даже явилась нелепаямысль солгать ему, вскользь сказать как-нибудь прислучае, что ей сделалось дурно в лодке перед восхо-

дом луны. Но тут она вспомнила, как они отодвину-лись друг от друга перед лицом обличительницы-лу-ны, и поняла, что Мартин ей не поверит.

Все последующие дни Руфь была сама не своя;она перестала анализировать свои чувства, переста-ла думать о том, что с ней происходит и что ее ждет,точно в лихорадке она прислушивалась к тайномузову природы, то страшному, то чарующему. Но унее было одно твердое решение, которое придавалоей уверенности: не дать Мартину заговорить о люб-ви. Пока он молчит, все обстоит благополучно. Черезнесколько дней он уйдет в море. А впрочем, если они заговорит, все равно ничего не случится. Ведь она-то не любит его. Конечно, на какие-нибудь полчасаэто доставит немало мучений ему и немало затрудне-ний ей, так как ей впервые придется выслушать объ-яснение в любви. От одной этой мысли сердце еесладко забилось. Она стала настоящей женщиной, имужчина добивается ее руки. Все женское в ней го-тово было откликнуться на зов. Трепет охватил всеее существо, одна и та же мысль назойливо кружи-лась в голове, как мотылек над огнем, Руфь зашлатак далеко, что уже представляла себе, как Мартинделает ей формальное предложение: она вкладыва-ла слова в его уста, а сама по нескольку раз повторя-ла свой отказ, стараясь по возможности смягчить его,

призывая на помощь присущее Мартину благородноемужество. Прежде всего он должен бросить курить.На этом она будет особенно настаивать. Но нет, нет,она совсем не разрешит ему говорить о любви. Это вее власти, и она обещала это своей матери. Краснеяи вся дрожа, Руфь с сожалением отгоняла недозво-ленные мечты. Придется отложить ее первое любов-ное объяснение до более подходящего времени и довстречи с более достойным претендентом.

Глава 21

Наступили чудесные дни, теплые и полные неги, ка-

кие часто бывают в Калифорнии в пору бабьего ле-та, когда солнце словно окутано дымкой и слабый ве-терок едва колеблет задумчивый воздух. Легкий пур-пуровый туман, словно сотканный из цветных нитей,лежал у подножья холмов, а на их вершинах дымнымпятном раскинулся город Сан-Франциско. Посрединеблестел залив, словно полоса расплавленного метал-ла, и на нем кое-где белели паруса судов, то непо-движных, то медленно скользящих по течению. Вда-леке, в серебристом тумане, высился Тамалпайс, Зо-лотые Ворота узкой тропкой протянулись в лучах за-ходящего солнца, а за ними синел Великий океан, ту-манный и безмерный, окаймленный на горизонте гу-стыми белыми облаками – предвестниками надвига-ющейся зимы.

Лету пора было уходить. Но оно все еще медли-ло здесь, среди холмов, сгущая багряные краски до-лин, и под дымчатым саваном усталости и пресыще-ния умирало спокойно и тихо, радуясь, что жило, и чтожизнь его была плодотворна. И среди этих осенниххолмов сидели Мартин и Руфь, совсем рядом, скло-нив головы над страницами книги; он читал вслух, а

она слушала стихи любви, написанные женщиной, ко-торая любила Броунинга так, как умеют любить лишьнемногие женщины.

Но чтение подвигалось медленно. Слишком силь-ны были чары угасающей красоты в природе. Золо-тая пора года умирала так, как жила, – прекрасной инераскаявшейся грешницей, и казалось, самый воз-дух вокруг был напоен истомой сладких воспомина-ний. Эта истома проникала в кровь Мартина и Руфи,лишала их воли, обволакивала радужным туманомрассудок и нравственные принципы. Мартин подда-вался пьянящей слабости, и по временам огонь про-бегал по его жилам. Их головы совсем сблизились,и когда от случайного порыва ветра волосы Руфи ка-сались его щеки, печатные строчки начинали расплы-ваться у него перед глазами.

– По-моему, вы не слышите того, что читаете, – ска-зала Руфь, когда он вдруг сбился, потеряв место, ко-торое читал.

Мартин поглядел на нее горящими глазами, но, невыдав себя, ответил:

– И вы тоже не слушаете. О чем говорилось в по-следнем сонете?

– Не знаю, – засмеялась она. – Я уже забыла. Нестоит больше читать. Уж очень хорош день.

– Нам сегодня долго не придется гулять, – сказал он

серьезно, – вон там, на горизонте, собирается буря.Книга выскользнула из его рук и они молча сидели,

глядя на дремлющий залив мечтательными, невидя-щими глазами. Руфь мельком взглянула на шею Мар-тина. Какая-то сила, более властная, чем закон тяго-тения, могучая, как судьба, вдруг повлекла ее. Всегона один дюйм ей надо было склониться, чтобы кос-нуться плечом его плеча, и это случилось помимо ееволи. Она коснулась его так легко, как бабочка каса-ется цветка, и тут же почувствовала ответное прикос-новение, такое же легкое, почувствовала, как его пле-чо прижалось к ней и как дрожь прошла по всему еготелу. Ей надо было отодвинуться в эту минуту. Но онауже не повиновалась себе. Все, что она делала, де-лалось автоматически, без участия ее воли, да она ине заботилась уже ни о чем, охваченная радостнымбезумием.

Рука Мартина нерешительно протянулась и обня-ла ee стан. Она ждала с мучительным наслаждением,ждала, сама не зная чего; губы ее горели, сердце сту-чало, кровь обращалась все быстрей. Объятие Мар-тина стало крепче, он медленно и нежно привлекал еек себе. Она не могла больше ждать. Она судорожновздохнула и безотчетным движением уронила головук нему на грудь Мартин быстро наклонился, и губы ихвстретились.

Это, должно быть, любовь, подумала Руфь, когдана один миг к ней вернулось сознание. Если это нелюбовь, это слишком постыдно. Конечно, это моглабыть только любовь. Она любила этого человека, ру-ки которого обнимали ее, а губы прижимались к еегубам. Она прильнула к нему еще крепче, инстинк-тивным, прилаживающимся движением, и вдруг, по-чти вырвавшись из его объятий, решительно и само-забвенно обхватила руками загорелую шею МартинаИдена. И так сильна, так остра была радость удовле-творенного желания, что в следующее мгновение стихим стоном она разжала руки и почти без чувств по-никла в его объятиях.

Еще долго не было сказано ни одного слова. Два-жды он наклонялся и целовал ее, и каждый раз ее гу-бы робко тянулись навстречу, и тело инстинктивно ис-кало уютной, покойной позы. Она была не в силах ото-рваться от него, и Мартин молча сидел, держа ее вобъятиях и устремив невидящий взгляд на огромныйгород по ту сторону залива. На этот раз никакие виде-ния не возникали перед ним. Он видел только краски ияркие лучи, жаркие, как этот чудесный день, горячие,как его любовь. Он склонился к ней; она заговорила.

– Когда вы полюбили меня? – спросила она шепо-том.

– С первого дня, с самого первого раза, как только

я вас увидел. Еще тогда полюбил, и с тех пор с каж-дым днем любил все сильнее. А теперь еще сильнеелюблю, дорогая. Я совсем сошел с ума. У меня головакружится от счастья.

– Мартин… дорогой. Как я рада, что я женщина, –сказала она, глубоко вздохнув.

Он снова крепко сжал ее в объятиях, потом тихоспросил:

– А вы, когда вы поняли впервые?– О, я поняла это давно, почти сразу!– Значит, я был слеп, как летучая мышь! – вскричал

Мартин, и в его голосе прозвучала досада. – Я дога-дался об этом только теперь, когда поцеловал вас.

– Я не то хотела сказать.Она слегка отодвинулась и взглянула на него.– Я поняла уже давно, что вы меня любите.– А вы? – спросил он.– Мне это открылось как-то вдруг. – Она говорила

очень тихо, глаза ее затуманились, щеки порозове-ли. – Я не понимала до тех пор, пока вы не обнялименя. И я никогда не думала, что могу выйти за васзамуж, Мартин. Чем вы приворожили меня?

– Не знаю, – улыбнулся он. – Разве только своейлюбовью. Моя любовь могла бы растопить камень, ане то что сердце живой женщины.

– Это так все не похоже на любовь, как я ее себе

представляла, – задумчиво произнесла она.– Как же вы себе ее представляли?– Я не думала, что она такая.Она секунду смотрела в его глаза и потом сказала,

потупившись:– Я совсем ничего не понимала.Ему снова захотелось привлечь Руфь к себе, но он

медлил, боясь испугать ее, и только рука, обнимав-шая ее, невольно чуть дрогнула. Тогда она сама потя-нулась к нему, и губы их опять слились в долгом по-целуе.

– Но что скажут мои родители? – спросила онавдруг с внезапной тревогой.

– Не знаю. Но это нетрудно узнать, как только мыпожелаем.

– А если мама не согласится? Я ни за что не решусьсказать ей об этом.

– Давайте я скажу, – храбро предложил он. – Мнепочему-то кажется, что ваша мать меня не любит, ноэто ничего, я сумею покорить ее. Тот, кто покорил вас,может покорить кого угодно. А если это не удастся…

– Что тогда?– Мы все равно не расстанемся. Но только я уве-

рен, что ваша мать согласится. Она слишком сильновас любит.

– Я боюсь разбить ее сердце, – задумчиво сказала

Руфь.Мартин хотел сказать, что материнские сердца не

так-то легко разбиваются, но вместо этого произнес:– Ведь любовь самое великое, что есть в мире!– Вы знаете, Мартин, я иногда боюсь вас. Я и те-

перь боюсь, когда думаю о том, кто вы и кем вы бы-ли раньше. Вы должны быть очень, очень хорошим сомной. Помните, что я еще совсем дитя! Я еще никогоне любила!

– И я тоже. Мы оба дети. И мы очень счастливы.Ведь наша первая любовь оказалась взаимной!

– Но этого не может быть, – вскричала она вдруг,высвобождаясь из его рук быстрым, порывистым дви-жением, – не может быть, чтобы вы… Ведь вы былиматросом, а матросы, я знаю…

Ее голос осекся.– Привыкли иметь жен в каждом порту, – закончил

он за нее, – вы это хотели сказать?– Да, – тихо отвечала она.– Но ведь это же не любовь, – возразил он автори-

тетным тоном. – Я побывал во многих портах, но я ни-когда не испытывал ничего похожего на любовь, покане встретился с вами. Знаете, когда я возвращался отвас в первый раз, меня чуть-чуть не забрали.

– Как забрали?– Очень просто. Полицейский подумал, что я пьян.

Я был и в самом деле пьян… от любви!– Но мы уклоняемся. Вы сказали, что мы оба дети,

а я сказала, что этого не может быть. Вот о чем шларечь.

– Но я же вам ответил, что никого раньше не лю-бил, – возразил он, – вы моя первая, моя самая пер-вая любовь.

– А все-таки вы были матросом, – настаивала она.– И тем не менее полюбил я вас первую.– Да, но ведь были женщины… другие женщины…О! – и, к великому удивлению Мартина, она вдруг

залилась слезами, так что понадобилось немало по-целуев, чтобы успокоить ее.

Мартину невольно пришли на память слова Кип-линга: «Но, знатная леди и Джуди О'Греди во всемостальном равны».

Он подумал, что в сущности это верно, хотя рома-ны, читанные им, заставляли его думать иначе. Поэтим романам он составил себе представление, чтов высшем обществе единственный путь к женщине– формальное предложение. В том кругу, из которо-го он вышел, для девушек и юношей объятия и лас-ки были обыкновенным делом. Но среди утонченныхпредставителей высшего класса подобные способывыражения любви казались ему невозможными. Зна-чит, романы лгали. Он только что получил этому дока-

зательство. Одни и те же безмолвные ласки произво-дят одинаковое впечатление и на бедных работниц ина девушек высшего общества. Несмотря на внешнеенесходство, они «во всем остальном равны». Он могбы и сам додуматься до этого, если бы вспомнил Гер-берта Спенсера. И, утешая Руфь ласками и поцелуя-ми, Мартин с удовольствием останавливался на мыс-ли о том, что знатная леди и Джуди О'Греди в сущ-ности равны во всем. Эта мысль приближала к немуРуфь, делала ее доступнее. Ее прекрасное тело бы-ло все же тело, как и всякое другое. Ничего невозмож-ного не было в их браке. Классовое различие остава-лось единственным различием между ними, но и онобыло, в конце концов, чисто внешним. Им можно бы-ло пренебречь. Читал же Мартин об одном римскомрабе, который возвысился до пурпурной тоги. Раз этобыло, почему же и ему не возвыситься до Руфи? Подоболочкой чистоты, непорочности, культуры и душев-ного изящества в ней скрывалась обыкновенная жен-ская природа, такая же, как у Лиззи Конолли и у всехЛиззи Конолли на свете. Все, что было возможно дляних, было возможно и для нее. Она могла любить,ненавидеть; с нею, вероятно, случались истерики; на-конец она могла ревновать, уже ревновала, думая оего недавних портовых любовницах.

– А кроме того, я старше вас, – вдруг сказала она,

взглянув ему в глаза, – я старше вас на четыре года.– И все-таки вы дитя. А по житейскому опыту я стар-

ше вас на двадцать четыре года, – возразил Мартин.В действительности оба они были детьми во всем,

что касалось любви; и по-детски, неумело и наивно,выражали свои чувства, – несмотря на ее универси-тетский диплом и ученую степень и несмотря на егофилософские познания и суровый жизненный опыт.

Они сидели, озаренные сиянием меркнущего дня,разговаривая так, как обычно разговаривают влюб-ленные; дивились могучему чуду любви и судьбе, ко-торая свела их, и твердо верили, что любят так, как ни-кто еще никогда не любил на свете. Они беспрестан-но вспоминали свою первую встречу, стараясь вос-кресить свои впечатления друг о друге, стараясь точ-но восстановить, что они тогда подумали и почувство-вали.

Облака на западе поглотили заходящее солнце.Небо над горизонтом стало розовым, все кругом пото-нуло в этом розовом свете, и Руфь запела: «Прощай,счастливый день». Она пела, положив голову ему наплечо, и ее руки были в его руках, и каждый из них вэтот миг держал в своей руке сердце другого.

Глава 22

Даже если бы миссис Морз не обладала материн-

ской чуткостью, она и тогда бы легко догадалась обовсем, как только взглянула на Руфь. Красноречивеевсяких слов, был румянец, заливавший ее щеки, иблестящие глаза, отражавшие радость и победноеликование.

– Что случилось? – спросила миссис Морз, дождав-шись, пока Руфь легла в постель.

– Ты догадалась? – спросила в свою очередь Руфьдрожащим голосом.

Вместо ответа мать нежно обняла ее и провела ру-кой по ее волосам.

– Он ничего не сказал! – воскликнула Руфь. – Я со-всем не хотела, чтобы это случилось, и я бы ни за чтоне позволила ему говорить, – но он ничего не сказал.

– Но если он ничего не сказал, то ничего и не моглослучиться.

– И все-таки случилось.– Ради бога, дитя мое, что ты болтаешь! – произ-

несла миссис Морз. – В чем дело? Что такое случи-лось?

Руфь с изумлением посмотрела на мать.– Я думала, что ты уже догадалась, – сказала она. –

Мы с Мартином жених и невеста.Миссис Морз разразилась смехом, в котором слы-

шались недоверие и досада.– Но он ничего не сказал, – продолжала Руфь. – Он

просто любит меня, вот и все. Для меня это было также неожиданно, как для тебя. Он не сказал ни слова.Он просто обнял меня, и я… я совсем потеряла го-лову. Он поцеловал меня, и я его поцеловала… Я немогла иначе. Я должна была его поцеловать. И тут, японяла, что люблю его.

Руфь умолкла, ожидая, что мать ее поцелует, номиссис Морз хранила зловещее молчание.

– Конечно, это ужасно, я понимаю, – начала Руфьупавшим голосом. – Я не знаю, сможешь ли ты про-стить меня. Но я не могла иначе. Я до той минуты неподозревала, что люблю его. Только ты сама скажи обэтом отцу.

– А может быть, лучше ничего не говорить отцу?Я сама поговорю с Мартином Иденом и объясню емувсе. Он поймет и освободит тебя от данного слова.

– Нет, нет! – вскричала Руфь с живостью. – Я не хо-чу, чтобы он освобождал меня. Я люблю его, а любитьтак хорошо. Я выйду за него замуж, – конечно, есливы мне позволите.

– У нас с твоим отцом несколько другие планы,Руфь милая… нет, нет, нет, ты не думай, что мы те-

бе кого-нибудь навязываем. Но просто мы хотим, что-бы ты вышла за человека нашего круга, за настояще-го джентльмена, всеми уважаемого, которого ты самавыберешь, когда полюбишь.

– Но ведь я уже люблю Мартина, – жалобно возра-жала Руфь.

– Мы вовсе не хотим влиять на твой выбор; но тынаша дочь, и мы не можем спокойно позволить тебевыйти замуж за такого человека. Ничем, кроме грубо-сти и невоспитанности, он не может ответить на всютвою нежность и деликатность. Он тебе не пара ни вкаком отношении. Он не может даже обеспечить тебя.Мы не гонимся за богатством, но комфорт и известноеблагосостояние муж обязан дать жене; и наша дочьдолжна выйти замуж за человека с будущим, а не занищего авантюриста, матроса, ковбоя, контрабанди-ста и бог знает кого еще. К тому же он необыкновеннолегкомысленный человек, и у него нет никакого чув-ства ответственности.

Руфь молчала, сознавая, что мать говорит правду.– Он тратит время на свои писания и хочет достиг-

нуть того, чего редко достигают даже особо одарен-ные и высокообразованные люди. Человек, думаю-щий о женитьбе, должен как-то подготовиться к тако-му шагу. А у него этого и в мыслях нет. Я уже сказала– и я знаю, ты согласишься со мной, – что у него нет

чувства ответственности. Да и откуда оно возьмется?Все матросы таковы. Он никогда не старался быть бе-режливым и воздержанным. Привык тратить не счи-тая, и это уже вошло у него в плоть и кровь. Конечно,тут не его вина, но это не меняет дела. А подумала литы о его прежней жизни, разгульной и распущенной, –она не могла быть иной. А ты знаешь, моя девочка,что такое брак?

Руфь вздрогнула и прижалась к матери.– Я думала… – Руфь надолго замолчала, подыс-

кивая слова. – Это, конечно, ужасно. Мне так тяжелооб этом думать. Я сознаю, что моя любовь – большоенесчастье, но я ничего не могу поделать с собой. Мог-ла ты не полюбить папу? И со мной то же самое. Что-то есть такое в нем и во мне – и до сегодняшнего дняя не понимала этого, – но что-то есть, что заставляетменя любить его. Я никак не думала, что полюблю его,а вот – полюбила, – заключила она с оттенком торже-ства в голосе.

Еще долго тянулся этот бесплодный разговор, и, вконце концов, они решили подождать некоторое вре-мя, ничего не предпринимая.

С этим решением согласился час спустя и мистерМорз, после того как жена призналась ему в неожи-данном результате, к которому привела ее хитрость.

– Иначе и быть не могло, – заявил мистер Морз, –

ведь, кроме этого грубого матроса, она не знала близ-ко ни одного мужчины. Рано или поздно женщинадолжна была проснуться в ней. Она проснулась, и,извольте радоваться, рядом оказался этот малый…Ясно, что она немедленно влюбилась в него, или покрайней мере, вбила себе это в голову, что, в концеконцов, одно и то же.

Миссис Морз сказала, что попробует воздейство-вать на Руфь косвенным путем, вместо того чтобыпрямо противиться ее желанию. Времени для этогодостаточно, так как Мартин в данный момент не моги думать о женитьбе.

– Пусть себе видится с ним сколько хочет, – решилмистер Морз. – Чем ближе она его узнает, тем вер-нее разлюбит. Надо дать ей возможность сравнить егос кем-нибудь. Надо собирать у нас в доме побольшемолодежи, девушек и молодых людей нашего круга,культурных и воспитанных, настоящих джентльменов.Рядом с ними он будет выглядеть иначе. Она увидитего в настоящем свете. А потом, в конце концов, – онпросто мальчишка. Ведь ему всего двадцать один год.Руфь тоже совершенный ребенок. Это просто детскаявлюбленность, и со временем она пройдет.

На том и порешили. В семейном кругу признали, чтоМартин и Руфь помолвлены, но оглашения не делали.Родители втайне надеялись, что это и не понадобит-

ся. Само собою разумелось, что помолвка будет весь-ма продолжительной. Мартину ничего не говорили онеобходимости изменить образ жизни и приняться засерьезную работу; ему никто не советовал прекратитьписать. В планы семьи не входило способствовать егожизненным успехам. А сам Мартин только лил водуна мельницу своих недоброжелателей, так как мень-ше всего думал о приискании солидных занятий.

– Не знаю, одобрите ли вы мои начинания, – сказалМартин Руфи несколько дней спустя. – Я решил, чтожить у сестры мне не по карману, и хочу устроитьсясамостоятельно. Я уже снял комнату в Северном Ок-ленде, в очень тихом доме, и купил керосинку – будусам себе готовить.

Руфь пришла в восторг. Особенно, ей понравиласькеросинка.

– Вот и мистер Батлер с этого начал, – сказала она.Мартин слегка нахмурился при упоминании имени до-стопочтенного джентльмена и продолжал:

– Я наклеил марки на все свои рукописи и разо-слал их опять по редакциям. Сегодня перееду на но-вую квартиру, а с завтрашнего дня примусь за работу.

– Вы поступили на службу! – вскричала она, всемсвоим существом откликаясь на радостную весть,придвигаясь ближе, улыбаясь, сжимая его руку. – Чтоже вы мне ничего не сказали! Что это за служба?

Но Мартин отрицательно качнул головой.– Я хотел сказать, что с завтрашнего дня опять нач-

ну писать. – Ее лицо вытянулось, и он торопливо про-должал: – Поймите меня правильно. На этот раз яне буду предаваться радужным мечтам. Мною руко-водит холодный, прозаический, чисто деловой расчет.Это лучше, чем снова отправляться в плавание, и яуверен, что заработаю гораздо больше, чем рядовойоклендский служащий. За последние месяцы у менябыло время многое обдумать. Я не работал, как ло-мовая лошадь, и я почти ничего не писал, а если иписал, то не для печати. Все свое время я отдаваллюбви к вам и размышлениям о разных вещах. Кое-что, правда, читал, но это, впрочем, тоже относится кмоим размышлениям, – читал главным образом жур-налы. Я думал о себе, о мире, о своем месте в неми о том, какие у меня есть шансы добиться положе-ния, которое я мог бы предложить вам. Кроме того,я прочел «Философию стиля» Спенсера и нашел тамочень много интересного, имеющего прямое отноше-ние ко мне, – вернее, к моим писаниям, а также и ктой литературе, которая каждый месяц печатается вжурналах. И вот к чему я пришел в результате всегоэтого – размышлений, чтения и любви к вам: я решилсделаться литературным ремесленником. На времязабуду о шедеврах, и буду писать всякий вздор: фе-

льетоны, анекдоты, стишки на злобу дня, юмористи-ку, – вообще все, на что есть спрос. Ведь существуютже литературные агентства, которые поставляют ма-териал для газет, для страниц юмора, для воскресныхприложений. Я буду мастерить то, что им требуется,и, уверяю вас, начну неплохо зарабатывать. Есть мо-лодчики, которые выгоняют в месяц четыреста, а то ипятьсот долларов. Я не собираюсь уподобляться им;но во всяком случае я заработаю на жизнь, и у меняеще будет время для своей работы и для учения – че-го никакая служба не даст. Понемногу я начну пробо-вать свои силы на настоящих вещах и буду учиться иготовиться к настоящей работе. Знаете, я сам изумля-юсь, как сильно я продвинулся. Когда я в первый разпопробовал писать, я просто описывал разные про-исшествия, но никаких идей, никаких мыслей у меняне было. У меня не было даже слов, которыми я бымог мыслить. Все, что я пережил, рисовалось мне ввиде ряда картин, лишенных всякого значения. Но ко-гда я начал учиться и увеличил свой словесный за-пас, я стал прозревать во всех этих картинах многоетакое, чего я раньше не замечал. Вот тогда-то я началписать настоящие вещи: я написал «Приключение»,«Радость», «Котел», «Вино жизни», «Веселую улицу»,«Сонеты о любви» и «Песни моря». Я напишу ещеочень многое в таком роде, и даже гораздо лучше, но

я буду заниматься этим лишь в свободное время. Ятеперь больше не витаю в облаках. Сначала чернаяработа для заработка, а уж потом шедевры. Вчера ве-чером, специально чтобы доказать вам, что я прав, янаписал с полдюжины мелочей для юмористическихеженедельников, а когда уже ложился спать, мне при-шло в голову попробовать себя на шуточных куплетах,и в какой-нибудь час я написал целых четыре штуки.Можно получить по доллару за штуку. Заработать че-тыре доллара между делом, ложась спать, – право,это не так уж и плохо. Конечно, работа эта сама по се-бе не имеет никакой ценности. Она скучна и однооб-разна, но не скучнее ведения конторских книг и скла-дывания бесконечных цифр за шестьдесят долларовв месяц. Притом эта работа все-таки имеет отноше-ние к литературе и даст мне возможность писать на-стоящие вещи.

– Но какой смысл писать эти настоящие вещи, этишедевры? – спросила Руфь. – Ведь вы же не можетепродать их?

– Не скажите… – начал он. Она перебила его:– Из всего того, что вы перечислили и что вам так

нравится самому, вы до сих пор не продали ни однойстрочки. Мы не можем пожениться в расчете на ше-девры, которых никто не покупает.

– Ну, так мы поженимся в расчете на куплеты, кото-

рые будут покупать все, – упрямо сказал он и обнялее. Но Руфь на этот раз не была расположена к лас-кам.

– Вот, послушайте, – намеренно весело сказал он, –это не искусство, но это доллар:

Меня не было дома,Когда мой знакомыйЗа свечкой ко мне зашелМеня не было дома.

И мой знакомыйБыл на меня очень золТеперь я дома.Но мой знакомыйУже ушел.

Веселый, приплясывающий ритм стихов не вязалсяс обескураженным выражением, которое постепеннопринимало его лицо. Руфь не улыбнулась. Она смот-рела на него сумрачно.

– Может быть, за это и дадут доллар, – сказалаона, – но это доллар рыжего в цирке. Как вы не пони-маете, Мартин, что это унизительно для вас. Мне быхотелось, чтобы любимый и уважаемый мною человекбыл занят более серьезным и достойным делом, чемсочинение рифмованного вздора.

– Вы бы хотели, чтобы он был похож на мистераБатлера? – спросил Мартин.

– Я знаю, – сказала она, – что мистер Батлер вамне по душе.

– Мистер Батлер прекрасный человек, – перебилон. – В нем все хорошо, кроме несварения желудка.Но, право, я не понимаю, почему сочинять куплетыхуже, чем стучать на машинке или потеть над контор-скими книгами? И то и другое лишь средство для до-стижения цели. Вы хотите, чтобы я начал с корпеньянад книгами и, в конце концов, сделался каким-нибудьадвокатом или коммерсантом. А я хочу начать с мел-кой газетной работы и стать впоследствии большимписателем.

– Тут есть разница, – настаивала Руфь.– В чем же?– Да хотя бы в том, что вы никак не можете про-

дать те свои произведения, которые считаете удачны-ми. Вы ведь пробовали неоднократно, а редакторы непокупают у вас ничего.

– Дайте мне время, дорогая, – сказал Мартин умо-ляюще. – Эта работа – только паллиатив. Дайте мнегода два. За эти два года я достигну успеха, и все моипроизведения пойдут нарасхват. Я знаю, что говорю.Я верю в себя и прекрасно знаю, на что я способен.Я знаю, что такое литература, и знаю, какой дрянью

ничтожные писаки наводняют газеты и журналы. И яуверен, что через два года я буду идти по широкойдороге к успеху и к славе. А деловой карьеры я ни-когда не сделаю. У меня к ней не лежит сердце. Онапредставляется мне скучным, мелочным, тупым де-лом. Во всяком случае, я к ней не подхожу. Мне нико-гда не пойти дальше простого клерка, а разве мы мо-жем быть счастливы, живя на ничтожное конторскоежалованье? Я хочу добиться для вас самого лучше-го, что только есть на свете, и добьюсь во что бы тони стало. Добьюсь! Знаменитый писатель своими за-работками даст десять очков вперед всякому мистеруБатлеру. Знаете ли вы, что книга, которая «пошла»,может дать автору пятьдесят тысяч долларов, а то ивсе сто. Иногда немножко больше, иногда немножкоменьше, но в среднем около этого.

Руфь молчала. Она была очень огорчена и не скры-вала своего огорчения.

– Плохо ли? – спросил он.– У меня были совсем другие надежды и планы. Я

считала и сейчас считаю, что вам лучше всего былобы научиться стенографии – писать на машинке выумеете – и поступить в папину контору. У вас большиеспособности, и я уверена, что вы могли бы стать хо-рошим юристом.

Глава 23

Мартин не стал меньше любить и уважать Руфь

после того, как она проявила такое недоверие к егописательскому дару. За время своих «каникул» Мар-тин очень много думал о себе и анализировал своичувства. Он окончательно убедился, что красота бы-ла для него дороже славы и что прославиться ему хо-телось лишь для Руфи. Ради нее он так настойчивостремился к славе. Он мечтал возвеличиться в глазахмира, чтобы любимая женщина могла гордиться им исчесть его достойным.

А сам Мартин настолько любил красоту, что нахо-дил достаточное удовлетворение в служении ей. НоРуфь он любил еще больше. Любовь казалась емупрекраснее всего в мире. Не она ли произвела в егодуше этот великий переворот, сразу превратив его изнеотесанного матроса в мыслителя и художника? Чтож удивительного, что любовь представлялась ему вы-ше и наук и искусств. Мартин начинал уже сознавать,что в области мысли он сильней Руфи, сильней еебратьев, сильней ее отца. Несмотря на все преиму-щества университетского образования, несмотря насвое звание бакалавра изящных искусств, Руфь немогла и мечтать о таком понимании мира, искусства,

жизни, каким обладал Мартин после одного года за-нятий самоучкой.

Все это он знал, но это отнюдь не влияло ни наего любовь к ней, ни на ее любовь к нему. Любовьбыла слишком прекрасным, слишком благороднымчувством, и Мартин, как истый влюбленный, считалневозможным оскорблять его критикой. Какое делолюбви до взглядов Руфи на искусство, на француз-скую революцию или на всеобщее голосование? Всеэто относится к рассудку, а любовь выше рассудка.Мартин не мог унижать любовь, потому что он бого-творил ее. Любовь для него обитала на недосягаемыхгорных вершинах, высоко над долинами разума. Онабыла квинтэссенцией существования, высшей точкойнапряжения жизни и не всякому выпадала на долю.Благодаря учению любимых им философов Мартинзнал биологическое значение любви, но, продолжаяразвивать для себя их основное положение, он при-шел к выводу, что именно в любви человеческий ор-ганизм вполне оправдывает свое назначение, а пото-му любовь должна приниматься без всяких оговорок,как высшее – нет, высочайшее благо жизни. Влюблен-ный представлялся Мартину каким-то высшим суще-ством, отмеченным благодатью, и ему приятен былобраз «юноши, одержимого любовью», для которогоуже не имеют цены все земные блага – богатство, зна-

ния, успех, – не имеет цены сама жизнь, ибо он «в по-целуе умереть готов».

Мысли подобного рода приходили Мартину в голо-ву и раньше, до многого же он додумался лишь те-перь. Но все это время он не переставал работать,ведя спартанский образ жизни и позволяя себе отвле-каться от занятий лишь для того, чтобы повидаться сРуфью. За комнату, которую он снимал у португалкипо имени Мария Сильва, он платил в месяц два с по-ловиной доллара. Португалка, особа довольно свар-ливого нрава, была вдовой и неустанно трудилась,чтобы прокормить многочисленных детишек, заливаяподчас свое горе бутылкой кислого вина, покупаемо-го в соседнем погребке за пятнадцать центов. Снача-ла Мартин возненавидел ее, в особенности его раз-дражал ее язык, но потом он начал восхищаться упор-ством, с каким она вела тяжкую борьбу за существо-вание. В домике было всего четыре маленькие ком-натки, и одну из них занял Мартин. Другая комнатаслужила гостиной, ей придавал веселый вид пестрыйполовик, покрывавший пол, но фотография одного изумерших малюток в гробу вносила скорбную ноту. Го-стиная предназначалась только для гостей, ставни вней всегда были затворены, и босоногая команда до-пускалась туда лишь в особо торжественных случа-ях. Португалка стряпала на кухне, там же все семей-

ство ело, и там же она стирала, гладила, трудиласьне покладая рук изо дня в день, кроме воскресенья.Она стирала на соседей, и это служило главным ис-точником ее дохода. Спальня была так же мала, каки комната, занимаемая Мартином, и в ней ютиласьона сама и семеро ребятишек. Мартину казалось со-вершенно необъяснимым, как они там все размеща-лись, по вечерам он слышал за тонкой перегородкойих возню, визг и писк, напоминавший чириканье птен-цов. Другим источником дохода Марии были две ко-ровы, которых она доила утром и вечером и которыепаслись на пустыре или контрабандой пощипывалитравку, растущую по обочинам дороги. Два оборван-ных мальчугана, дети хозяйки, пасли коров, – инымисловами, зорко смотрели, чтобы они не попались наглаза полицейским.

В своей тесной каморке Мартин спал, учился, пи-сал, думал, занимался хозяйством. Перед единствен-ным окном, выходящим на крыльцо, стоял кухонныйстол, который служил и письменным столом, и биб-лиотекой, и подставкой для пишущей машинки. Кро-вать, поставленная у задней стены, занимала дветрети комнаты. Рядом со столом стояла шифоньер-ка, которую, видно, изготовляли, заботясь больше оприбыли, чем об удобствах потребителя; покрываю-щий ее тонкий слой фанеры весь покоробился. Ши-

фоньерка эта стояла в одном углу, а в другом былакухня – ящик из-под мыла, на котором стояла керосин-ка, а внутри хранилась посуда и кухонные принадлеж-ности, на стене полка для провизии, и рядом ведрос водой; в комнате не было водопроводного крана, иМартину приходилось ходить за водой на кухню. Надкроватью Мартин повесил велосипед. Сначала он по-пытался оставлять его внизу, но ребятишки тотчас ис-портили шины, и велосипед пришлось для сохранно-сти перетащить в комнатку и подвесить к потолку.

В маленьком стенном шкафу висела одежда и ле-жали книги, которые не помещались уже ни на сто-ле, ни под столом. Читая, Мартин имел обыкновениеделать заметки, и их накопилось так много, что при-шлось протянуть через всю комнату веревки и раз-весить на них тетрадки, наподобие сохнущего белья.Вследствие этого передвигаться по комнате стало до-вольно затруднительно. Он не мог отворить двери,не затворив предварительно дверцу шкафа, и наобо-рот. Пройти через комнату по прямой линии нельзябыло нигде. Чтобы от двери дойти до кровати, на-до было совершить сложный зигзагообразный путь,и в темноте Мартин всегда на что-нибудь натыкался.Благополучно миновав входную дверь и дверцу шка-фа, приходилось круто забрать вправо, чтобы не на-ткнуться на кухонный ящик; потом повернуть влево,

огибая кровать, причем малейшее отклонение от кур-са грозило столкновением со столом. Закончив этотманевр, можно было войти в канал, одним берегом ко-торого являлся стол, а другим кровать. Но когда един-ственный стул стоял на своем месте, перед столом,этот канал становился непроходимым. Когда стул небыл в употреблении, он стоял на кровати; впрочем,Мартин нередко стряпал сидя, так как, пока кипела во-да или жарилось мясо, он успевал прочесть две-тристраницы. Угол, занимаемый кухней, был так мал, чтоМартин мог, не вставая со стула, достать все необхо-димое. Стряпать сидя было даже удобнее; стоя, Мар-тин все время сам себе загораживал свет.

Мартин знал очень много блюд, питательных и де-шевых в одно и то же время, а его могучий желудокпереваривал все что угодно. Основой его питания былгороховый суп, картофель и крупные коричневые бо-бы, приготовленные по мексиканскому способу. Рис,сваренный так, как не сумела бы сварить ни одна аме-риканская хозяйка, появлялся на столе непременнохоть раз в день. Вместо масла Мартин ел с хлебомсушеные фрукты, которые были в два раза дешевлесвежих. Иногда он разнообразил стол куском мяса илисупом из костей. Два раза в день он пил кофе без сли-вок или молока, а вечером пил чай; но и тот и другойнапиток были приготовлены артистически.

Мартину приходилось поневоле быть расчетли-вым. Его каникулы поглотили почти все, что он зара-ботал в прачечной, а свои «хлебные» произведенияон отправил так далеко, что ответ мог прийти лишьчерез несколько недель. Он жил затворником и нару-шал свое уединение лишь для того, чтобы навеститьсестру или повидаться с Руфью. Работал он за тро-их. Спал по-прежнему всего пять часов, и только егожелезное здоровье давало ему возможность выно-сить ежедневное девятнадцатичасовое напряжениетруда. Мартин не терял ни одной минуты. На зеркалеон вывесил листочки с объяснениями некоторых слови с обозначением их произношения: когда он брилсяили причесывался, он повторял эти слова. Такие желисточки висели над керосинкой, и он заучивал их,когда стряпал или мыл посуду. Одни листки все вре-мя сменялись другими. Встретив при чтении непонят-ное слово, он немедленно лез в словарь и выписывалслово на листочек, который вывешивал на стене илина зеркальце. Листочки со словами Мартин носил и вкармане и заглядывал в них на улице или дожидаясьсвоей очереди в лавке.

В этой работе Мартин не остановился на полпу-ти. Читая произведения авторов достигнувших успе-ха, он отмечал все особенности их стиля, изложения,освещения событий, характерные выражения, срав-

нения, эпиграммы – одним словом, все, что моглоспособствовать их успеху. И все это он выписывал иизучал. Он не стремился к механическому подража-нию. Он только искал каких-то общих принципов. Онсоставлял длинные списки искусственных литератур-ных приемов, подмеченных у разных писателей, чтопозволяло ему делать общие выводы о природе ли-тературного приема, и, отталкиваясь от них, он вы-рабатывал собственные, новые и оригинальные при-емы, и учился применять их с тактом и мерой. Точ-но так же он собирал и записывал удачные и красоч-ные выражения из обыденной речи, – выражения, ко-торые жгли, как огонь, или, напротив, нежно ласка-ли слух, яркими пятнами выделяясь среди унылой пу-стыни обывательской болтовни. Мартин всегда и вез-де искал принципов, лежащих в основе явления. Онстарался понять, как явление создается, чтобы иметьвозможность самому создавать его. Он не доволь-ствовался созерцанием дивного лика красоты; в сво-ей тесной каморке, наполненной кухонным чадом икриками хозяйских ребятишек, он, как химик в лабора-тории, старался разложить красоту на составные ча-сти, понять ее строение. Это должно было помочь емутворить красоту.

По своей природе Мартин мог работать только со-знательно. Он не мог работать, как слепой во мраке,

не зная, что выходит из-под его рук, полагаясь толь-ко на случай и на звезду своего таланта. Случайныеудачи не удовлетворяли его. Он хотел знать «как» и«почему». У него был ясный, логический ум, и, присту-пая к рассказу или стихотворению, Мартин уже яснопредставлял себе конец и держал в голове план все-го произведения. Без этого его попытки были обрече-ны на неудачу. С другой стороны, он воздавал долж-ное и тем случайным словам и комбинациям слов, ко-торые вдруг ярко вспыхивали в его мозгу и впослед-ствии с честью выдерживали испытание, не только невредя, но даже способствуя красоте и цельности про-изведения. Перед подобными находками Мартин пре-клонялся с восхищением, понимая, что они созданынекоей высшей творческой силой, лежащей вне пре-делов человеческого разумения. И, исследуя красо-ту и стараясь доискаться до основ, ее составляющих,Мартин помнил, что есть в ней что-то сокровенное,куда не проникал еще ни один человек, как бы великон ни был. Он знал, хотя бы из сочинений Спенсера,что конечной сущности вещей человек не в силах по-стигнуть и тайна красоты столь же недостижима, как итайна жизни, – может быть, даже еще непостижимее;что красота и жизнь удивительным образом сплетают-ся между собою, а сам человек – частица этого спле-тения солнечных лучей, звездной пыли и еще чего-то

неведомого.Под влиянием этих мыслей Мартин написал одна-

жды статью, озаглавленную «Звездная пыль», в ко-торой он нападал не на принципы критики вообще, ана приемы различных критиков. Это было блестящее,глубокомысленное произведение, исполненное изя-щества и юмора. Впрочем, и оно было отклонено жур-налами так же быстро, как было написано. Но Мартин,освободившись от беспокоивших его мыслей, продол-жал идти своей дорогой. Он давно уже приучил се-бя прежде всего всесторонне, хорошенько обдуматьидею произведения и только после этого садитьсяза машинку. Его не слишком огорчало, что ни однаего строчка до сих пор не была напечатана. Писа-ние было для него заключительным звеном сложно-го умственного процесса, последним узлом, которымсвязывались отдельные разрозненные мысли, поды-тоживанием накопившихся фактов и положений. На-писав статью, он освобождал в своем мозгу местодля новых идей и проблем. В конце концов, это былонечто вроде присущей многим привычки периодиче-ски «облегчать свою душу словами» – привычки, ко-торая помогает иногда людям переносить и забыватьподлинные или вымышленные страдания.

Глава 24

Шли недели. У Мартина подходили к концу послед-

ние деньги, а издательских чеков все не было. Боль-шие рассказы возвращались обратно, не лучше об-стояло дело и с произведениями «доходными». Раз-нообразные кушанья уже не готовились на маленькойкухне, так как у Мартина оставалось всего с полмешкарису и сушеные абрикосы, которыми он и питался втечение пяти дней. Потом он решил прибегнуть к кре-диту. Лавочник-португалец перестал отпускать прови-зию, как только долг Мартина достиг внушительнойсуммы в три доллара и восемьдесят пять центов.

– Потому что, – сказал лавочник, – у вас нет работа.Как вы мне будэт заплатить?

Мартин ничего не мог на это возразить. Рассужде-ния лавочника были вполне логичны. Разве можнобыло открывать кредит молодому здоровому маломуиз рабочих, «по лени» не желающему искать работы.

– Достанэт монэт – будет обэд, – говорил лавоч-ник, – нэт монэт, нэт обэд. Такая дела…

И чтобы доказать Мартину, что тут нет личногопредубеждения, португалец прибавил:

– Давай выпэй. Одна стакана. Я угощай. Ты друг, ядруг.

И Мартин выпил стаканчик в подтверждение друж-бы и лег спать, не поужинав.

Овощи Мартин покупал в другой лавке, и хозяин,американец, будучи менее тверд в своих коммерче-ских принципах, довел кредит Мартина до пяти долла-ров, после чего тоже прекратил отпуск товара в долг.Булочник остановился на двух долларах, а мясник –на четырех. Сложив все свои долги, Мартин исчислилсвой кредит в четырнадцать долларов и восемьдесятпять пенсов. Подошел уже срок платежа и за пишу-щую машинку, но Мартин решил, что два месяца впол-не сможет пользоваться ею в долг, что составит ещевосемь долларов. Когда пройдет и этот срок, все кре-дитные возможности будут исчерпаны.

Последним его приобретением в овощной лавкебыл мешок картофеля, и целую неделю Мартин елодин картофель по три раза в день. Время от време-ни он обедал у Морзов и этим поддерживал немногосвои силы, хотя, глядя на множество расставленныхна столе яств и из вежливости отказываясь от лишне-го куска, он испытывал танталовы муки. Иногда, по-боров стыд, Мартин отправлялся в обеденное времяк своей сестре и там ел столько, сколько осмеливал-ся, – впрочем, все-таки больше, чем у Морзов.

День за днем продолжал он все так же упорно ра-ботать, и день за днем почтальон приносил ему от-

вергнутые рукописи. У него уже не было больше денегна марки, и возвращенные рукописи грудой валялисьпод столом. Наступил такой день, когда у него сорокчасов не было куска во рту. На обед у Морзов он немог рассчитывать, так как Руфь на две недели уехалагостить в Сан-Рафаэль, а пойти к сестре ему мешалстыд. В довершение бед почтальон принес ему пятьрукописей сразу. Тогда Мартин взял свое пальто, до-шел в Окленд и через некоторое время вернулся до-мой уже без пальто, но с пятью долларами в карма-не. Каждому из лавочников он уплатил по доллару, и вего кухне опять зашипело поджариваемое с луком мя-со, закипел кофе и появился большой горшок суше-ных слив. Пообедав, Мартин сел за стол, и в полночьу него была уже готова новая статья, под названием«Сила ростовщичества». Кончив писать, он швырнулрукопись под стол, потому что от пяти долларов уженичего не оставалось: купить марок было не на что.

Мартин заложил часы, а через несколько дней спу-стя заложил велосипед; сэкономив на провизии, оннакупил марок и снова разослал все свои рукописи,«Доходные» произведения обманули ожидания Мар-тина. Никто не покупал их. Сравнивая их с тем, чтопечаталось в ежедневных и еженедельных изданиях,он по-прежнему находил, что сам пишет гораздо луч-ше. А все-таки он не мог продать ни одной строчки.

Решив заняться так называемой «хроникой», он от-правил несколько заметок в одну ассоциацию, постав-лявшую в газеты подобный материал, но получил егообратно вместе с печатным бланком, в котором гово-рилось, что ассоциация организует материал силамиштатных сотрудников.

В одном журнале для юношества он увидел целыестолбцы анекдотов и маленьких рассказиков. Вот ещеспособ заработать деньги! Но и тут он потерпел пол-ную неудачу, все ему было, по обыкновению, возвра-щено. Впоследствии, когда Мартин уже не нуждалсяв этом, он узнал, что обычно сотрудники редакции са-ми поставляют такой материал, чтобы увеличить свойзаработок. Юмористические еженедельники возвра-щали все его шутки и стишки; не находили сбыта истихотворные фельетоны, которые Мартин посылалв крупные журналы. Оставался еще газетный фелье-тон. Мартин прекрасно знал, что может написать го-раздо лучше, чем то, что печатается, и, узнав адресдвух литературных агентов, завалил их маленькимирассказиками. Но, написав двадцать и не пристроивни одного, Мартин перестал писать. И тем не менее,изо дня в день, он читал десятки рассказов и фелье-тонов, которые не выдерживали никакого сравненияс его попытками в этом жанре. Доведенный до отча-яния, он решил, наконец, что, загипнотизированный

своими произведениями, потерял всякое критическоечутье и способность здраво судить о своем творче-стве.

Бесчеловечная «издательская машина» продолжа-ла свою работу. Мартин наклеивал марки на пакетыс рукописями, опускал их в почтовый ящик, а неделитри-четыре спустя почтальон звонил у дверей и воз-вращал ему рукописи. Очевидно, и в самом деле ни-каких живых людей по указанным адресам не было.Были просто хорошо слаженные, смазанные масломавтоматы. Впав в полное отчаяние, Мартин начал во-обще сомневаться в существовании редакторов. Ниодин еще не подал признака жизни, а то обстоятель-ство, что все им написанное неизменно отвергалосьбез объяснений, как будто подтверждало ту мысль,что редактор – миф, созданный и поддерживаемыйусилиями наборщиков, метранпажей и газетчиков.

Часы, которые Мартин проводил у Руфи, былиединственными счастливыми часами в его жизни, да ито не всегда. Тревога, постоянно владевшая им, сталаеще мучительнее после того, как Руфь открыла емусвою любовь, потому что сама Руфь оставалась та-кой же недостижимой, как и прежде. Мартин просилее подождать два года, но время шло, а он ничего ещене добился, и, кроме того, Руфь, видимо, не одобря-ла его занятий. Она, правда, не говорила этого прямо,

зато косвенно старалась дать почувствовать доста-точно определенно. Она не возмущалась, она имен-но не одобряла, хотя женщина менее кроткого нрава,наверняка, возмутилась бы тем, что ей доставлялотолько одно огорчение. Ее огорчало, что человек, ко-торого она решила перевоспитать, не поддается пе-ревоспитанию. Вначале он показался ей довольно по-датливым материалом, но потом вдруг заупрямился ине пожелал походить ни на мистера Морза, ни на ми-стера Батлера.

Самого достойного и значительного в Мартине онане замечала или, что еще хуже, не понимала. Этогочеловека, настолько гибкого, что он мог приспособ-ляться к любым формам человеческого существова-ния, Руфь считала просто упрямым и своенравным,потому что не могла перекроить его по своей мерке– единственной, которую знала. Она не могла следо-вать за полетом его мысли, и, когда он достигал вы-сот, ей недоступных, она просто считала, что он за-блуждается. Мысли ее отца, матери, братьев и дажеОльнэя ей всегда были понятны; и потому, не понимаяМартина, она считала, что в этом его вина. Повторя-лась исконная трагедия одиночки, пытающегося вну-шить истину миру.

– Вы привыкли благоговеть перед всем, что призна-но достойным поклонения, – сказал однажды Мартин,

поспорив с Руфью о Прапсе и Вандеруотере. – Я со-гласен, что это надежные и устойчивые авторитеты,их считают лучшими литературными критиками Со-единенных Штатов. Каждый школьный учитель смот-рит на Вандеруотера как на вождя американской кри-тики. Но я его прочел, и мне он показался прекраснымобразцом блестящего пустословия. И Прапс не луч-ше. «Хемлок Моссес», конечно, написан превосход-но. Ни одной запятой нельзя выкинуть, а общий тон –ах, какой торжественный тон! Зато ему лучше всех иплатят. Но, да простит мне господь эту дерзость, он,собственно, вообще не критик. В Англии лучше уме-ют критиковать. Все дело в том, что наши критики всевремя играют на популярных мотивах, и они звучат уних и благородно, и высоконравственно, и возвышен-но. Их критические статьи напоминают мне воскрес-ные проповеди. Они всячески поддерживают вашихпрофессоров английской филологии, а те за это под-держивают их И ни одной оригинальной идеи не гнез-дится у них под черепной коробкой. Они знают толь-ко то, что общепризнано, а вдобавок они и сами об-щепризнаны. Все утвердившиеся идеи приклеивают-ся к ним так же легко, как этикетки к пивным бутыл-кам. И главная их обязанность состоит в том, чтобывытравить из университетской молодежи всякую ори-гинальность мышления и заставить мыслить по опре-

деленному трафарету.– Мне кажется, – возразила Руфь, – что я ближе к

истине, придерживаясь общепринятого, чем вы, напа-дая на авторитеты, как дикарь на священные изобра-жения.

– Сами же миссионеры низвергали священныеизображения дикарей, – засмеялся Мартин, – но, к со-жалению, все миссионеры разъехались по языческимстранам и у нас не осталось ни одного, который по-мог бы низвергнуть мистера Вандеруотера и мистераПрапса.

– А заодно и всех университетских профессоров, –прибавила она.

Он сделал отрицательный жест.– Нет. Ученые должны оставаться. Они действи-

тельно делают дело. Но из профессоров английскойфилологии – этих попугайчиков с микроскопическимимозгами – девять десятых не вредно было бы выгнатьвон.

Столь суровое отношение к профессорам казалосьРуфи просто кощунственным. Она невольно сравни-вала степенных, элегантно одетых профессоров, го-ворящих размеренным голосом, дышащих утончен-ной культурой, с этим невозможным человеком, ко-торого она почему-то любила, вчерашним матросомв дурно сидящем костюме, со стальными мускулами,

напоминающими о грубом физическом труде. Руфьраздражало то необыкновенное возбуждение, с кото-рым Мартин говорил во время споров, иногда совер-шенно теряя самообладание. Профессора, по край-ней мере, получали хорошее жалованье и были –да, этого нельзя было не признать – настоящимиджентльменами, тогда как Мартин не мог заработатьни одного пенса, и даже теперь мало походил наджентльмена.

Руфь даже не находила нужным обдумывать аргу-менты Мартина. Что они были ложны, ясно было самособой, из сопоставления некоторых внешних призна-ков. Профессора, несомненно, были правы в своихсуждениях, ибо они добились успеха в жизни, а Мар-тин ложно судил о литературе уже потому, что не могпродать ни одного своего произведения. Говоря егоязыком, у них «вышло», а у него не выходило. И развемог он судить правильно о литературе, – он, которыйеще так недавно стоял посреди этой самой комнаты,красный от смущения, неуклюжий, озираясь в страхе,как бы не уронить какой-нибудь безделушки, спраши-вая, давно ли умер «Свайнберн» и глупо хвастаясь,что читал «Excelsior» и «Псалом жизни».

Таким образом, Руфь сама подтверждала свое пре-клонение перед авторитетами. Мартин отлично пони-мал ее мысли, но не желал слишком в них вдумывать-

ся. Он любил ее независимо от ее отношения к Прап-су, Вандеруотеру и профессорам английской филоло-гии, но он все больше убеждался, что существуют об-ласти мышления, для нее совершенно недоступные,о существовании которых она даже и не подозревает.

Руфь в свою очередь считала, что Мартин ничегоне понимает в музыке, а суждения его об операх онанаходила не только неверными, но намеренно пара-доксальными.

– Вам поправилось? – спросила однажды Руфь, ко-гда они возвращались из оперы.

В этот вечер, после целого месяца суровой эконо-мии на пище, он позволил себе пойти с ней в театр.Тщетно прождав, чтобы Мартин сам заговорил о спек-такле, который произвел на Руфь сильное впечатле-ние, она, наконец, решила спросить его.

– Мне очень понравилась увертюра, – отвечал он, –это было превосходно.

– Да, но самая опера?– Опера тоже, то есть оркестр, разумеется. Но было

бы еще лучше, если бы эти шуты гороховые стоялина месте или вовсе бы ушли со сцены.

Руфь была ошеломлена.– Вы говорите о Тетралани и Барильо? – спросила

она.– И о них… и вообще обо всей своре.

– Но ведь это же великие артисты!– Все равно. Они своим глупым кривляньем только

портили музыку.– Так неужели вам не правится голос Барильо?! –

воскликнула Руфь, – Ведь он считается вторым послеКарузо.

– Нет, отчего же, нравится, а Тетралани нравитсяеще больше. У нее исключительный голос, насколькоя могу судить.

– Но… но… – Руфь не находила слов, – Я тогданичего не понимаю. Вы восхищаетесь их голосами, аговорите, что они портили музыку.

– Вот именно. Я бы много дал, чтобы послушать ихв концерте, и дал бы еще больше, чтобы не слышатьих, когда играет оркестр. Видно, я безнадежный ре-алист. Великие певцы не всегда великие актеры. Ко-нечно, прекрасно, когда Барильо ангельским голосомпоет любовную арию, а Тетралани вторит ему голо-сом, еще более ангельским, и все это на фоне яркой,сверкающей всеми красками оркестровой музыки. Неспорю, это огромное наслаждение. Но все впечатле-ние мгновенно разбивается, как только я взгляну насцену и увижу Тетралани, ростом чуть ли не в шестьфутов и весом в его девяносто фунтов, и рядом Ба-рильо, маленького квадратного человечка, с груднойклеткой кузнеца, и как оба они становятся в позы, хва-

таются за грудь и размахивают руками, словно оби-татели сумасшедшего дома. А я должен себе вообра-зить, что это любовная сцена между юным принцем ипрелестной принцессой. Нет, я протестую, Это неле-по. Это глупо. Это неестественно. Вот в чем все де-ло: это совершенно неестественно. Неужели хоть кто-нибудь объясняется в любви таким образом? Да еслибы я вздумал вам так объясняться, вы бы мне нада-вали пощечин!

– Вы не понимаете, – негодовала Руфь, – каждаяформа искусства ограничена. (Она вспомнила лек-цию об условности искусства, слышанную недавно вуниверситете). Вот в живописи мы имеем всего дваизмерения. Однако, вы признаете иллюзию трех из-мерений, которую художник создаст силой своего ис-кусства. В литературе автор всемогущ и всезнающ.Ведь вы признаете за ним право сообщать о тайныхпомыслах героини, хотя, когда эта героиня думала,никто не мог подслушать ее мысли? То же самое, втеатре, в скульптуре, в опере – всюду. С некоторымипротиворечиями приходится мириться.

– Да, я понимаю, – отвечал Мартин, – всякое искус-ство условно. (Руфь изумилась, как правильно он вы-разился: как будто он кончил университетский курс,а не был самоучкой, читавшим в библиотеке все,что попадалось под руку.) Но и в условности должна

быть реальность. Деревья, намалеванные на картонеи стоящие по бокам сцены, мы считаем лесом. Этоусловность, но достаточно реальная. Но ведь изобра-жение моря мы не будем считать за лес. Мы не мо-жем этого сделать. Это значило бы насиловать всенаши чувства. И потому-то все ужимки, гримасы и кон-вульсии двух сумасшедших, которых мы только чтовидели, никак нельзя принять за выражение любов-ных чувств и настроений.

– Неужели вы и в музыке считаете себя выше всехкритиков? – возмущенно сказала Руфь.

– О нет, нет. Просто я позволяю себе иметь соб-ственное мнение. Я говорю все это для того, чтобыобъяснить вам, почему слоновая грация госпожи Тет-ралани испортила для меня всю прелесть оркестра.Может быть, знаменитые музыкальные критики со-вершенно правы. Но у меня есть свое мнение, я неподчиню его приговору всех критиков вместе взятых.Что мне не нравится, то мне не нравится, и с какойстати я должен делать вид, что мне это понравилось!Только потому, что это нравится другим? Я не желаюподчинять свои вкусы моде.

– Но музыка требует подготовки, – возразилаРуфь, – а опера требует особой подготовки. Можетбыть…

– …я еще недостаточно подготовлен, чтобы слу-

шать оперу, – договорил Мартин.Она кивнула.– Возможно, – согласился он, – но я даже рад этому.

Если бы меня смолоду приучили к опере, я, вероятно,сегодня проливал бы слезы умиления, глядя на ужим-ки этих клоунов, и не заметил бы ни их голосов, низвучания оркестра. Но вы правы. Это, конечно, дает-ся воспитанием, а я уж слишком стар. Мне нужно илинечто реальное, или уж лучше совсем ничего. Иллю-зия, в которой нет и намека на правду, не трогает ме-ня, и опера кажется мне сплошной фальшью; в осо-бенности, когда я вижу, как маленький Барильо судо-рожно хватает в объятия огромную Тетралани и гово-рит ей о том, как он ее любит.

Но Руфь, как всегда, судила о взглядах Мартина,исходя из внешних признаков и из своего преклоне-ния перед общепризнанным. Кто он такой, в концеконцов, чтобы считать правым только себя, а веськультурный мир обвинять в непонимании? Его словаи мысли не произвели на нее никакого впечатления.Руфь слишком привыкла ко всему общепризнанномуи не сочувствовала мятежным мыслям; к тому же му-зыкой она занималась с детства, с детства любилаоперу, так же как и все люди ее круга. По какому жеправу этот Мартин Иден, только что вынырнувший изцарства рэгтаймов и уличных песенок, берется судить

о музыке, восхищающей весь мир? Руфь была задетав своем самолюбии и, идя рядом с Мартином, испы-тывала смутное чувство обиды. В лучшем случае еговзгляды и суждения можно было признать капризомили нелепой шуткой. Но когда, проводив ее до две-рей дома, Мартин обнял ее и нежно поцеловал, Руфьзабыла все, вновь охваченная любовью. После, лежав постели без сна, Руфь все раздумывала, как моглослучиться, что она полюбила такого странного чело-века, полюбила к тому же вопреки желанию всей сво-ей семьи.

На следующий день Мартин Иден, под свежим впе-чатлением оперы и разговора с Руфью, написал ста-тью под названием «Философия иллюзий». Украшен-ный маркой конверт с рукописью отправился в путе-шествие; но бедной «Философии» суждено было пе-ременить еще очень много марок и совершить мно-го-много длительных путешествий.

Глава 25

Мария Сильва была бедна и хорошо знала, что та-

кое бедность. Для Руфи слово «бедность» означалопросто дурные условия существования. Этим исчер-пывалось представление ее о бедности. Она знала,что Мартин Иден беден, и мысленно сравнивала егожизнь с жизнью юного Авраама Линкольна или мисте-ра Батлера – вообще всех тех, кто, начав с нищенско-го существования, достиг под конец успеха и благопо-лучия. Признавая, что бедность неприятна со многихточек зрения, Руфь в то же время, как и большинстволюдей ее круга, видела в бедности превосходный сти-мул для карьеры и для работы, при условии, конеч-но, что человек, живущий в бедности, имеет хоть ка-кие-нибудь способности. Поэтому Руфь не слишкомогорчилась, узнав, что Мартину пришлось заложитьчасы и пальто. Наоборот, она даже была довольна,надеясь, что тем скорее он образумится и бросит своилитературные начинания.

Лицо Мартина, худое и осунувшееся, не наводилоРуфь на мысль о том, что он голодает. Она замеча-ла перемену в нем и радовалась, так как облик Мар-тина стал одухотвореннее, тоньше, утратив ту мощьздорового животного, которая одновременно и влек-

ла и отталкивала ее. Иногда Руфь восхищалась ка-ким-то особенным блеском его глаз, делавшим его по-хожим на поэта или ученого, то есть на того, кем онхотел бы быть и кем она хотела его видеть. Но МарииСильве его ввалившиеся щеки и горящие глаза гово-рили совсем другое, и по этим признакам она изо дняв день отмечала перемены в его благосостоянии. Онавидела, как Мартин вышел из дому в пальто, а вернул-ся без пальто, хотя день был холодный и дождливый.Потом на некоторое время щеки его слегка округли-лись и голодный огонь в глазах погас. Мария заметилатакже исчезновение часов и велосипеда, повлекшееза собой снова некоторый расцвет жизненных сил.

Кроме того, Мария знала, как он трудится, так какей было точно известно, сколько керосина он сжигаетза ночь.

Работа! Мария отлично понимала, что Мартин ра-ботает, хотя его работа не совсем обычного свойства.Ее очень удивляло, что чем меньше он ест, тем усерд-нее трудится. Иногда, когда ей казалось, что Мартинголодает особенно сильно, она посылала ему с однимиз ребятишек свежий хлебец, под нехитрым предло-гом, что ему самому не испечь такого хорошего. Ино-гда она посылала ему миску горячего супа, мучаясь вто же время сомнением, имеет ли она право отниматьэтот суп у своих детей, у своей, так сказать, плоти и

крови. Мартин был полон самой горячей благодарно-сти, ибо знал по опыту, что если есть в мире истинноемилосердие, то оно обитает только здесь, среди бед-няков.

Однажды, накормив детишек остатками провизии,Мария истратила последние пятнадцать центов нагаллон дешевого вина и угостила им Мартина, за-шедшего на кухню за водой. Он выпил за ее здоро-вье, а она выпила за его. Потом она выпила за успехего начинаний, а Мартин выпил за то, чтобы ДжемсГрант поскорее явился и заплатил за стирку. ДжемсГрант был плотничий подмастерье, который неакку-ратно платил и задолжал Марии целых три доллара.

И Мартин и Мария пили на пустой желудок, и кислоемолодое вино быстро бросилось в голову обоим. Привсем своем несходстве, они оба были бедны и оди-ноки, и эта нищета, о которой всегда умалчивалось,связывала их прочными узами. Мария обрадовалась,узнав, что Мартин бывал на Азорских островах, гдеона прожила до одиннадцати лет. Еще больше она об-радовалась, услышав, что он бывал и на Гавайскихостровах, куда она потом перебралась. Но ее восторгперешел всякие границы, когда Мартин сообщил ей,что бывал на острове Мауйи, где она вышла замуж.На Кагулуи, где она впервые познакомилась с мужем,Мартин был два раза. Еще бы ей не помнить гружен-

ных сахаром судов! Так он плавал на них? Ну скажитепожалуйста, до чего же тесен мир! А Вайлуку? Мартини там побывал. Знавал ли он главного надсмотрщикаплантации? Ну как же, он даже пропустил за его здо-ровье стаканчик.

Так, предаваясь воспоминаниям, они топили свойголод в кислом вине. Впрочем, Мартину будущее непредставлялось слишком мрачным. Рано или поздноон добьется успеха и славы. Он уже чувствует их ды-хание рядом. Еще немножко – и он сможет схватитьих рукой. Тут он стал пытливо вглядываться в измож-денное лицо женщины, сидящей перед ним, вспомнилхлеб и суп, которые она ему присылала, и ощутил по-рыв великой благодарности, желание облагодетель-ствовать ее.

– Мария, – вскричал он вдруг, – что бы вы хотелииметь?

Та с недоумением посмотрела на него.– Ну, что бы вы хотели иметь в данную минуту?– Семь пара башмака – для рэбята.– Вы их получите, – объявил он, и она торжественно

кивнула головой. – Ну, а еще что-нибудь, поважнее?В глазах Марии мелькнула добродушная радость.

Мартин шутил с ней – с ней, с которой уже давно никтоне шутил.

– Подумайте, не спешите, – сказал он предостере-

гающе, когда она открыла было рот, чтобы заговорить.– Корошо, – сказала она, – я подумала. Менэ на-

до дом, своя дом, – бесплатна жить. Нэ платить семьдоллара на месяц.

– Вы его получите, – произнес он, – и очень скоро.Ну, а самое ваше большое желание? Вообразите, чтоя – бог и что я все могу исполнить, Ну, говорите, я слу-шаю.

Мария помолчала минуту.– Вы будэтэ пугацца.– Нет, нет, – засмеялся он, – я не испугаюсь. Ну, го-

ворите?– Большой вещь, ах, большой, – предупредила она.– Ладно, ладно. Говорите.– Корошо. – Она глубоко вздохнула, как ребенок, ко-

торый хочет и боится попросить. – Менэ хочется фэр-ма – короша фэрма. Много корова, много луг, мно-го трава. Около Сан-Лиана. В Сан-Лиана живет моябрат. Буду продавать молока в Окленд. Много монэта.Джо и Ник нэ будэт пасти коров. Оны пойдет в коро-ша школа. Будет важный инженер, строить дорога. Да,хочется короша фэрма.

Мария умолкла и блестящими глазами погляделана Мартина.

– Вы ее получите, – быстро отвечал он.Она кивнула и выпила за великодушного дарителя,

хотя и прекрасно знала, что никогда не получит обе-щанных даров. Но она была благодарна Мартину заего доброе намерение и умела ценить обещание, какценила бы и сам дар.

– Да, да, Мария, – сказал Мартин. – Ник и Джо недолжны пасти коров. Все ребята будут ходить в шко-лу круглый год в хороших, крепких башмаках. Это бу-дет первоклассная ферма у вас будет дом, конюшня,хлев, стойло для коров. У вас будут свиньи, куры, ого-род, фруктовый сад – одним словом, все, что нужно;у вас хватит средств, чтобы нанять работника, дажедвух работников. И вам нечего будет делать. Вы буде-те воспитывать детей. А если подвернется хорошийчеловек, вы выйдете за него замуж, и он станет хозяй-ничать на ферме, а вы будете отдыхать.

И, щедрой рукой отмерив ей долю из своих буду-щих благ, Мартин встал и пошел закладывать свойединственный выходной костюм. Ему было нелегкорешиться на это, потому что таким образом он лишалсебя возможности видеться с Руфью. Другого прилич-ного костюма у Мартина не было, а в матросской за-платанной куртке он мог заходить к булочнику и мяс-нику, мог наведываться к сестре, но о том, чтобы яв-ляться в таком виде к Морзам, разумеется, нечего бы-ло и думать.

Мартин продолжал трудиться, испытывая тоску,

близкую к полному отчаянию. Все чаще ему прихо-дило на ум, что и второе сражение проиграно и что,в самом деле, нужно снова идти работать. Все бы-ли бы довольны этим: лавочники, сестра, Руфь и да-же Мария, которой он задолжал за целый месяц. Онуже два месяца не платил за прокат пишущей машин-ки, и магазин требовал или уплатить, или возвратитьмашинку. Готовый уже покориться и отложить борьбудо более подходящего времени, Мартин отправилсядержать экзамен на железнодорожного почтальона.К своему изумлению, он выдержал первым. Правда,неизвестно было, когда откроется вакансия.

И вот в это время наибольшего отчаяния издатель-ская машина вдруг нарушила свой обычный ход. Илив ней соскользнуло какое-нибудь колесико, или онабыла просто плохо смазана, но в одно прекрасноеутро почтальон принес маленький запечатанный кон-верт. В углу конверта Мартин увидел штамп «Транс-континентального ежемесячника». Сердце у него рва-нулось и замерло, он почувствовал слабость во всемтеле, колени как-то странно задрожали. Пройдя к се-бе в комнату, он, все еще не распечатывая конверта,уселся на кровать и в этот миг ясно понял, что слиш-ком радостное известие может убить человека.

Конечно, это было радостное известие. В таком ма-леньком конверте не могла бы поместиться рукопись.

Мартин помнил, что в «Трансконтинентальный еже-месячник» он послал «Колокольный звон», страшныйрассказ, в котором было пять тысяч слов. А так каклучшие журналы всегда платят по приеме рукописи,то в конверте, очевидно, таился чек. Два цента за сло-во – следовательно, за тысячу слов – двадцать дол-ларов; чек, стало быть, должен быть на сто долларов!Сто долларов! Разрывая конверт, он уже подсчиталмысленно все свои долги. 3 доллара 85 центов в ба-калейную лавку; 4 – мяснику; 2 -булочнику; за овощи– 5; всего 14.85. Далее, за комнату – 2.50, за месяцвперед – 2.50; за двухмесячный прокат машинки – 8,за месяц вперед – 4; всего 31.85. Кроме того, надо вы-купить вещи из ломбарда: часы – 5.50; пальто – 5.50,велосипед – 7.75; костюм – 5.50 (из 60 % – но не всели равно!). Общий итог – 56.10. Эта сумма словно бы-ла выписана перед ним в воздухе светящимися циф-рами. Остаток в 43 доллара 90 центов представлялнеобычайное богатство, принимая во внимание, чтобудет уплачено вперед и за комнату и за машинку.

Тем временем Мартин вскрыл, наконец, конверт ивынул отпечатанное на машинке письмо. Чека не бы-ло.

Он потряс конверт, поглядел его на свет, не дове-ряя глазам, разорвал. Чека не было. Тогда Мартин на-чал читать письмо, стараясь сквозь похвалы редакто-

ра добраться до сути дела, найти объяснение, поче-му не прислан чек. Этого объяснения он не нашел, нозато прочел нечто такое, что внезапно поразило его,как удар грома. Письмо выпало у него из рук. В глазахпомутилось, и, упав на постель, он с головой закутал-ся в одеяло.

Пять долларов за «Колокольный звон». Пять дол-ларов за пять тысяч слов! Вместо двух центов заслово – один цент за десять слов! И еще издательрасточает ему похвалы, сообщая, что чек будет вы-слан немедленно по напечатании рассказа! Значит,все это было вранье – и то, что минимальная став-ка два цента за слово, и то, что платят по приеме ру-кописи. Все это было вранье, и он просто-напростопопался на удочку. Знай он это раньше, он не сталбы писать. Он пошел бы работать, работать ради Ру-фи. Мартин вспомнил, сколько времени он потерялс тех пор, как начал писать. И все это, чтобы в кон-це концов получить один цент за десять слов! Те го-норары, которые, по словам газет, получали великиеписатели, вероятно тоже существовали лишь в во-ображении журналистов. Все его полученные из вто-рых рук представления о писательской карьере бы-ли неверны: доказательство налицо. «Трансконтинен-тальный ежемесячник» стоит двадцать пять центовномер, и художественно выполненная обложка указы-

вает на его принадлежность к первоклассным журна-лам. Это старый, почтенный журнал, начавший изда-ваться задолго до того, как Мартин Иден появился насвет. На его обложке неизменно печатается изречениеодного всемирно известного писателя, указывающеена почетную миссию «Трансконтинентального ежеме-сячника», на страницах которого начало свою карьеруупомянутое литературное светило. И вот этот-то вы-сокохудожественный и высоконравственный журналплатит пять долларов за пять тысяч слов! Тут Мартинвспомнил, что один великий писатель недавно умерна чужбине в страшной нищете, – и решил, что ничегоудивительного в этом не было.

Да. Он попался на удочку. Газеты наврали ему вся-кого вздора про писательские гонорары, а он из-заэтого потерял целых два года! Но теперь довольно.Больше он не напишет ни одной строчки! Он сдела-ет то, чего хочет Руфь, чего хотят все кругом, – он по-ступит на службу. Эта последняя мысль вдруг напом-нила Мартину Джо – Джо, который где-то там колеситпо дорогам страны безделья. Мартин вздохнул с зави-стью. Девятнадцатичасовая ежедневная работа вне-запно дала себя почувствовать. Но Джо не был влюб-лен, не знал ответственности, которую налагает лю-бовь, и, следовательно, имел право шататься по ми-ру и бездельничать. У Мартина была определенная

цель, ради достижения которой стоило работать. Зав-тра же с раннего утра он начнет искать службу и зав-тра уже известит Руфь о том, что намерен переме-нить образ жизни и готов поступить в контору к ее от-цу.

Пять долларов за десять тысяч слов, десять словза один цент – рыночная цена искусства! Несправед-ливость, ложь, подлость, таившиеся в этой цифре, недавали ему покоя. А сквозь закрытые веки горела дру-гая цифра – 3.85 – сумма его долга бакалейщику. Мар-тина знобило, и все кости у него ныли. В особенностиломило поясницу. Голова болела – темя болело, за-тылок болел, самый мозг, казалось, болел под череп-ной коробкой; особенно невыносима была боль надбровями. А перед глазами по-прежнему сверкала бес-пощадная, терзающая цифра – 3.85. Чтобы избавить-ся от этого назойливого видения, Мартин открыл гла-за, но яркий дневной свет причинил ему нестерпимуюболь; пришлось снова закрыть глаза, и цифра 3.85вспыхнула с прежней силой.

«Пять долларов за пять тысяч слов, десять слов заодин цент!» – эта мысль сверлила его мозг, и он немог от нее избавиться, так же как не мог избавиться отцифры 3.85. Наконец в цифре начались какие-то из-менения, за которыми Мартин наблюдал с любопыт-ством, и постепенно она превратилась в 2. А, догадал-

ся он, это долг булочнику! Следующая цифра была2.50. Эта цифра так заинтриговала его, словно ею ре-шался вопрос его жизни и смерти. Кому-то он в самомделе должен два с половиной доллара, но кому? Емунеобходимо было решить эту задачу, решить во чтобы то ни стало, и он бродил по длинным темным ко-ридорам памяти, тщетно стараясь найти ответ. Каза-лось, прошли целые столетия, пока он вдруг не вспом-нил, что должен их Марии. С чувством огромного об-легчения Мартин подумал, что теперь может отдох-нуть, решив эту сложную задачу. Но не тут-то было.Исчезла цифра 2.50, а вместо нее зажглась другая –8.

Кому он должен восемь долларов? Нужно опятьбыло пускаться в утомительные скитания по закоул-кам мозга.

Сколько длились эти скитания, Мартин не знал (емуказалось, что бесконечно долго), но вдруг он пришел всебя от стука в дверь и услыхал голос Марин, спраши-вавшей его, не болен ли он. Глухим, незнакомым голо-сом Мартин ответил, что просто вздремнул. Его уди-вила темнота, сгустившаяся в комнате. Письмо при-шло в два часа дня, а теперь был уже вечер. Очевид-но, он заболел.

Тут опять перед ним появилась цифра 8, и он снованачал напряженно думать. Впрочем, теперь он стал

хитрее. Вовсе незачем блуждать среди хаоса воспо-минаний. Как он был глуп! Нужно просто повернутьнаудачу огромное колесо памяти; оно повернулось –и вдруг, завертевшись с необычайной скоростью, втя-нуло его в свою орбиту и понесло в черную пустоту.

Мартин нисколько не удивился, увидав себя в пра-чечной, подкладывающим крахмальные манжеты подкаток. Но на манжетах было что-то напечатано. Оче-видно, это новый способ метить белье, подумал Мар-тин и вгляделся в метку: на манжете стояла цифра3.85. Он вспомнил, что это счет бакалейщика и чтосчета необходимо пропускать через каток. Коварнаямысль пришла ему в голову. Он побросает все счетана пол и не станет платить по ним. Сказано – сделано.И вот он швыряет бесцеремонно смятые манжеты нанеобыкновенно грязный пол. Куча стала неимовернорасти, каждый счет удвоился, удесятерился, разбил-ся на тысячи таких же счетов, и только счет Марии вдва с половиною доллара не множился. Это значило,что Мария не станет притеснять его, и Мартин велико-душно решил, что уплатит только по ее счету. Решивтак, он начал разыскивать этот счет в груде, валяв-шейся на полу; он искал его много веков, пока, нако-нец, дверь не отворилась и в комнату не вошел хозя-ин гостиницы – толстый голландец. Лицо его пылалогневом, и громовым голосом он заорал на весь мир:

«Я вычту стоимость манжет из вашего жалованья».Груда сразу превратилась в целую гору, и Мартин по-нял, что ему придется работать тысячу лет, чтобы за-платить за эти манжеты.

Ничего не оставалось, как только убить хозяина го-стиницы и поджечь прачечную. Но толстый голландецсхватил его за шиворот и начал подбрасывать вверх.Он перебросил его через стол с утюгами, через плиту,каток, стиральную машину, выжималку. Мартин пля-сал и летал так, что у него стучали зубы и звенела го-лова; и все удивлялся силе голландца.

Затем он опять очутился перед катком, на этот раз,принимая выстиранные и выкатанные манжеты, ко-торые подкладывал с другой стороны издатель еже-месячного журнала. Каждая манжета превращаласьв чек, и Мартин с тревожным любопытством рассмат-ривал их, но чеки были пустые. Он стоял у катка мил-лионы лет и все вынимал чеки, боясь пропустить хотьодин, который был бы заполнен на его имя. Наконецтакой чек появился. Дрожащею рукою Мартин взялего и поднес к свету. Чек был на пять долларов. «Ха-ха-ха», – хохотал издатель, прячась за каток. «Лад-но, я тебя сейчас убью», – сказал Мартин. Он пошелв соседнюю комнатку за топором и увидал там Джо,который крахмалил рукописи. Мартин, желая спастирукописи, швырнул в Джо топором, но топор повис в

воздухе. Мартин побежал назад к катку и увидел, чтотам свирепствует снежная буря. Нет, это был не снег,а бесконечное количество чеков; каждый не меньше,чем на тысячу долларов. Он начал собирать их и рас-кладывать пачками по сто штук, и каждую сотню за-ботливо перевязывал ленточкой.

Вдруг перед Мартином появился Джо. Джо стоял ижонглировал утюгами, рубашками, рукописями. Ино-гда он хватал и пачки чеков, подбрасывая их вверх,так что они, пробив крышу, исчезали в пространстве.Мартин кинулся на Джо, но тот вырвал у него топор итоже подбросил вверх, За топором он подбросил и са-мого Мартина. Мартин пролетел сквозь крышу и успелпоймать много рукописей, так что упал на землю с це-лой охапкой в руках. Но его снова понесло вверх, и онпомчался по воздуху, описывая бесконечные круги. Адетский голосок напевал в отдалении: «Протанцуй сомною, Вилли, протанцуй еще разок!»

Топор торчал среди Млечного пути чеков, крах-мальных рубах и рукописей, и Мартин, взяв его, ре-шил убить Джо немедленно по возвращении на зем-лю. Но Мартин так и не возвратился на землю. В двачаса ночи Мария, услыхав из-за перегородки его сто-ны, вошла к нему в комнату, обложила его тело горя-чими утюгами, а воспаленные глаза накрыла мокрымполотенцем.

Глава 26

Мартин Иден не пошел на следующее утро искать

работы. Было уже за полдень, когда он очнулся отсвоего забытья и оглядел комнату. Восьмилетняя Мэ-ри, одна из дочерей Сильвы, дежурила подле негои, как только он очнулся, с визгом побежала за мате-рью. Мария пришла из кухни, где занималась стряп-ней. Она притронулась своими мозолистыми рукамик его горячему лбу и пощупала пульс:

– Кушать будэт? – спросила она.Мартин отрицательно покачал головой. Меньше

всего ему хотелось есть, и он даже удивился, что ко-гда-то испытывал чувство голода.

– Я болен, Мария, – сказал он слабым голосом. –Что со мной? Не знаете?

– Грипп, – отвечала она, – три дня, и будет корошо.Лучше без еда. Потом кушать. Завтра.

Мартин не привык хворать, и когда Мария и ее доч-ка вышли, он попытался одеться. Глаза его так боле-ли, что он с трудом удерживал их открытыми. Крайнимнапряжением воли он заставил себя встать с кроватии сел за стол, но тут силы изменили ему, он уронил настол голову и долго не мог подняться. Через полчасаон кое-как добрался опять до постели и лежал непо-

движно, закрыв глаза и пытаясь разобраться в своихболезненных ощущениях. Мария несколько раз вхо-дила к нему и меняла холодный компресс на лбу. Во-обще же она оставила его в покое, мудро решив ненадоедать ему болтовней. Исполненный благодарно-сти, он пробормотал:

– Мария, у вас будет уна ферма, много монета.Затем ему вспомнился вчерашний день. Прошел,

казалось, целый век с тех пор, как он получил письмоиз «Трансконтинентального ежемесячника», – с техпор, как он понял свое заблуждение и решил покон-чить с этим делом и перевернул страницу книги жиз-ни. Он сам виноват в своей болезни, ибо слишком из-нурял себя голодом и лишениями. У него недосталосилы бороться с микробом, проникшим в организм. Ивот теперь он лежит и не может подняться.

– Какой смысл, если бы я написал даже целую биб-лиотеку книг, раз за это надо расплачиваться жиз-нью? – спрашивал он себя. – Нет, это не для меня.К чёрту литературу! Моя судьба – вести конторскиекниги, получать ежемесячное жалованье и жить в ма-леньком домике вдвоем с Руфью.

Через два дня Мартин съел яйцо с двумя ломтика-ми хлеба и выпил чашку чая. Он попросил принестиему полученную за это время почту, но глаза у негобыли еще слишком слабы и читать ему было трудно.

– Прочитайте мне письма, Мария, – сказал он. –Большие, толстые конверты не вскрывайте. Швыряй-те их под стол. Прочтите маленькие письма.

– Не умей, – отвечала она, – Тереза умей, она ходитв школа.

Тереза Сильва – девочка лет девяти – вскрыла кон-верты и принялась читать. Мартин рассеянно слушалнастойчивые требования уплаты за прокат пишущеймашинки, – ум его в это время был занят мыслью оприискании работы. Внезапно до слуха его долетелиследующие слова:

– «Мы предлагаем вам сорок долларов за ваш рас-сказ, – читала по складам Тереза, – если вы позволи-те нам сделать предлагаемые сокращения и измене-ния…»

– Откуда это, из какого журнала? – вскричал Мар-тин. – Дай сюда письмо!

Он сразу забыл о боли в глазах и с жадностьюстал читать. Это «Белая Мышь» предлагала ему со-рок долларов за рассказ «Водоворот» – один из егоранних «страшных» рассказов. Мартин несколько разперечитал письмо. Редактор прямо и откровенно го-ворил ему, что основную идею рассказа автор рас-крыл не совсем ясно, но идея эта была настолько ори-гинальна, что они решили напечатать рассказ. Еслион разрешает сократить рассказ на одну треть, ему

немедленно будет выслан чек на сорок долларов.Мартин взял перо и написал редактору, что разре-

шает сократить рассказ хоть на три четверги, но что-бы чек выслали как можно скорее.

Тереза побежала опускать письмо, а Мартин отки-нулся на подушку и задумался. Значит, все-таки это неложь. «Белая Мышь» готова платить по приеме руко-писи. В рассказе «Водоворот» было три тысячи слов.Если отбросить треть, останется две тысячи. Выходиткак раз два цента за слово. Плата по приеме рукописии по два цента за слово, – газеты говорили правду! Аон-то считал «Белую Мышь» третьесортным журналь-чиком. Очевидно, он просто не имел о журналах ника-кого понятия! Он считал первоклассным «Трансконти-нентальный ежемесячник», а там платят цент за де-сять слов! Он относился к «Белой Мыши» с пренебре-жением, а там платят в двадцать раз дороже, да ещене дожидаясь выхода из печати!

Одно было ясно: когда он поправится, ему незачембегать в поисках работы. В голове у него целая сотнярассказов не хуже «Водоворота», и если считать посорок долларов за штуку, он может заработать на нихгораздо больше, чем на любой службе. Он выигралсражение в тот самый миг, когда оно казалось проиг-ранным. Его выбор оправдал себя. Дорога перед нимоткрыта. Одолев «Белую Мышь», он начнет постепен-

но вписывать и другие журналы в список своих па-тронов. Писание доходных мелочей можно было бро-сить. Все равно оно не принесло ему и доллара. Онзаймется работой, настоящей работой, и будет вкла-дывать в нее все то, что в нем есть действительноценного. Мартину захотелось, чтобы Руфь была тут имогла разделить его радость. Вдруг среди писем, раз-бросанных на постели, он нашел одно от нее. Руфьнелепо упрекала его за то, что он вдруг пропал и незаходит уже который день. Мартин с восторгом пере-читывал это письмо, рассматривал почерк, любовал-ся каждой буквой, нежно целовал подпись.

Мартин написал ей откровенно, что заложил свойединственный хороший костюм и потому не мог прий-ти. Он сообщил о своей болезни, которая, впрочем,уже почти прошла, и прибавил, что недели через две(время достаточное для получения чека из Нью-Йор-ка) он выкупит костюм и в тот же день будет у нее.

Но Руфь не собиралась ждать две недели. Ее воз-любленный был болен. На другой же день, в сопро-вождении Артура, она приехала к нему в коляске, квеликому удовольствию ребятишек Сильвы, к изумле-нию всех соседей и к полному ужасу Марии. Мариявыдрала за уши детей, обступивших необыкновенныхпосетителей, и, немилосердно коверкая язык, сталаизвиняться за свой неряшливый вид. На руках у нее

засохла мыльная пена, а мокрая рогожа, надетая в ви-де передника, ясно говорила гостям, за какой работойони ее застали. Появление нарядных молодых людейв коляске, спрашивавших ее жильца, до того потряслоМарию, что она даже не догадалась пригласить их вгостиную. Чтобы добраться до комнаты Мартина, импришлось пройти через жаркую кухню, наполненнуюпаром по случаю большой стирки. От волнения Ма-рия никак не могла справиться с дверьми, и в комнатубольного ворвались облака пара, запах мыльной во-ды и грязного белья.

Руфь ловко повернула направо, потом налево, по-том опять направо и прошла по узкому каналу меж-ду столом Мартина и его кроватью. Артур не проявилдостаточной осторожности и с грохотом налетел нагоршки и сковородки в кухонном углу. Впрочем, Артурнедолго оставался в комнате. Единственный стул за-няла Руфь, и ее брат, считая свои обязанности испол-ненными, вышел на крыльцо, где его немедленно об-ступило многочисленное потомство Сильвы, крайнезаинтересованное его особой. Вокруг экипажа толпи-лись ребятишки со всего квартала, ожидая какой-ни-будь страшной, драматической развязки. Коляски по-являлись в этих краях только в дни свадеб или похо-рон; но в данном случае никто не женился и не умер– следовательно, должно было произойти нечто таин-

ственное, выходящее за пределы фантазии обитате-лей бедных лачужек.

Все эти дни Мартин изнывал от желания видетьРуфь. Обладая горячо любящим сердцем, он, боль-ше чем кто-либо, нуждался в сочувствии, – и не в про-стом сочувствии, а в глубокой привязанности, осно-ванной на чутком его понимании; но он уже убедился,что сочувствие Руфи основывается не на пониманииего, Мартина Идена, стремлений, а просто на ее при-родной, несколько сентиментальной нежности. ПокаМартин говорил с нею, держа ее за руку, Руфь, дви-жимая любовью, ласково пожимала ему руку, со сле-зами на глазах глядела на его осунувшееся лицо и ду-мала о том, какой он несчастный и беспомощный.

Но когда Мартин рассказал Руфи о том, в какое от-чаяние он пришел, получив письмо «Трансконтинен-тального ежемесячника», и как обрадовался предло-жению «Белой Мыши», Руфь отнеслась к этому без-участно. Она слышала слова, им произносимые, и по-нимала смысл, но не разделяла ни его радости, ни егоотчаяния. Для нее все это имело только один смысл.Ее очень мало интересовали рассказы, журналы иредакторы. Она думала только об одном: когда им сМартином можно будет пожениться. Правда, сама онане понимала этого, не понимала и того, что ее же-лание заставить Мартина «устроиться» вызывалось

подсознательным материнским инстинктом. Конечно,если бы Руфи сказали об этом прямо, она бы, во-пер-вых, смутилась, во-вторых – вознегодовала и сталабы отрицать, уверяя, что ею руководит лишь заботао благе любимого человека. Но, так или иначе, покаМартин, взволнованный первым успехом на избран-ном пути, изливал перед Руфью свою душу, она, слу-шая и не слыша, осматривала комнату, пораженнаятем, что видела.

В первый раз Руфь лицом к лицу столкнулась снищетой. Ей всегда казалось, что любовь и голод –очень романтическое сочетание, но она совершен-но не представляла себе, как выглядит эта романти-ка в жизни. Такой картины она во всяком случае неожидала. Ее тошнило от запаха грязного белья, кото-рый проникал сюда из кухни. Мартин, должно быть,весь пропитался этим запахом, думала Руфь, еслиэта ужасная женщина часто стирает. Нищета – за-разительна. Руфи начинало казаться, что к Мартинупристала грязь окружающей обстановки. Его небри-тое лицо (Руфь в первый раз видела Мартина небри-тым) вызывало в ней отвращение. От щетины на под-бородке и щеках оно казалось таким же мрачным игрязным, как все жилище Сильвы, и в нем еще усили-валось ненавистное Руфи выражение животной силы.И надо же было, чтобы два рассказа Мартина приня-

ли к напечатанию! Теперь он еще больше утвердит-ся в своих безумных планах. Еще немного – и он бысдался и поступил на службу. А теперь он с новымусердием примется за свое сочинительство, продол-жая голодать и жить в этом ужасном доме.

– Чем это пахнет? – вдруг спросила Руфь.– Вероятно, бельем. Мария стирает, – отвечал он. –

Я уж привык к этому запаху.– Нет, нет. Какой-то противный застоявшийся запах!Мартин, прежде чем ответить, понюхал воздух.– Я ничего не чувствую, кроме запаха табаку, – объ-

явил он.– Вот именно. Какая гадость! Зачем вы так много

курите, Мартин?– Сам не знаю. Вероятно, мне скучно, когда я один,

вот и курю больше. А вообще это старая привычка. Яначал курить еще мальчишкой.

– Это нехорошая привычка, – сказала Руфь. –Здесь просто дышать невозможно.

– Это уж табак виноват. Я курю самый дешевый. Вотподождите, получу чек на сорок долларов, тогда куп-лю такой табак, что его можно будет курить даже в об-ществе ангелов. А ведь это недурно! За три дня двепринятых рукописи! Этими сорока пятью долларами япокрою почти все свои долги.

– Это за два года работы? – спросила Руфь.

– Нет, меньше чем за неделю. Пожалуйста, дайтемне ту книжечку, видите, которая лежит на углу стола,в сером переплете.

Мартин открыл книжку и быстро перелистал ее.– Да, совершенно верно. Четыре дня «Колокольный

звон», два дня «Водоворот». Сорок пять долларов занедельную работу. Сто восемьдесят долларов в ме-сяц! Где бы я мог получить такое жалованье? А ведьэто только начало. Мне бы и тысячи долларов не хва-тило, чтобы как следует обставить вашу жизнь. Жало-ванье в пятьсот долларов меня бы не удовлетворило.Но для начала хорошо и сорок пять долларов. Дай-те мне выйти на дорогу. Вот тогда задымим изо всехтруб.

Руфи это выражение напомнило о прежней теме.– Вы и теперь слишком много дымите, – сказала

она. – Дело не в качестве табака. Курить само по себе– дурная привычка, независимо от того, что вы курите.Вы точно ходячая дымовая труба или живой вулкан.Это ужасно! Милый Мартин, ведь вы знаете, что этоужасно!

Руфь наклонилась к нему, а Мартин, глядя в ее чи-стые голубые глаза и нежное лицо, опять почувство-вал, что недостоин ее.

– Я хочу, чтобы вы бросили курить, – прошепталаона, – сделайте это ради меня.

– Хорошо, – вскричал он, – я брошу курить! Я сде-лаю для вас все, что вы пожелаете, милая моя, доро-гая!

Руфью вдруг овладело искушение. Увидев, как лег-ко и покорно он идет на уступки, она подумала: еслисейчас потребовать, чтобы он бросил писать, он неоткажет ей. Но слова замерли у нее на устах. Она несмогла их выговорить. Не решилась. Вместо этого онасклонилась ниже и, положив голову ему на грудь, про-шептала:

– Мартин, милый, ведь это я не ради себя, а радивас. Вам, наверно, вредно курить и потом – нехорошобыть рабом, даже рабом привычки.

– Я буду вашим рабом, – улыбнулся он.– Ну, в таком случае я буду повелевать.Руфь коварно посмотрела на него, в глубине души

сожалея уже, что не высказала своего главного жела-ния.

– Готов повиноваться вашему величеству.– Хорошо. Вот вам моя первая заповедь: не забы-

вайте бриться ежедневно. Посмотрите, как вы исца-рапали мне щеку.

Таким образом, все закончилось ласками и весе-лым смехом. Но кое-чего она все же добилась, аза один раз нельзя было рассчитывать на большее.Руфь чисто по-женски гордилась тем, что заставила

Мартина отказаться от курения. В следующий раз онаубедит его поступить на службу; ведь он обещал ис-полнять все ее желания.

Руфь встала и занялась осмотром комнаты. Онаобратила внимание на заметки, развешанные на бе-льевых веревках, ознакомилась с таинственным при-способлением, на котором был подвешен велосипед,с огорчением увидела груду рукописей под столом:как много времени потрачено зря! Керосинка привелаее в восторг, но при дальнейшем осмотре обнаружи-лось, что полки для провизии пусты.

– У вас тут нет ничего съестного! Ах вы, бедняжка, –воскликнула она с состраданием, – вы, наверно, голо-даете!

– Я держу свою провизию у Марии, – солгал Мар-тин, – там удобнее. Не бойтесь, я не голодаю. Посмот-рите-ка!

Руфь подошла к нему и увидела, как Мартин согнулруку в локте, и твердые, как железо, мускулы вздулисьпод рубашкой. Это зрелище вызвало в ней отвраще-ние. Ее эстетическое чувство было оскорблено им. Носердце, кровь, каждый фибр ее существа стремилиськ этим могучим мышцам, и, повинуясь знакомой непо-нятной силе, она, вместо того чтобы отшатнуться отМартина, прильнула к нему. И когда Мартин сжал еев объятиях, ее разум, знающий лишь внешние прояв-

ления жизни, негодовал и возмущался, зато сердце,женское сердце, которого коснулась сама жизнь, по-бедно ликовало. В такие мгновения Руфь начиналачувствовать всю силу своей любви к Мартину, пото-му что его могучие страстные объятия доставляли ейнеизъяснимое наслаждение. В такие мгновения всеказалось ей оправданным: измена привычным идеа-лам, нарушение всех основных принципов, даже мол-чаливое неповиновение отцу и матери. Они не хоте-ли, чтобы она вышла замуж за этого человека. Ее лю-бовь к нему казалась им чем-то постыдным. Эта лю-бовь иногда казалась постыдной и ей самой, когда,вдали от него, она снова превращалась в холоднуюи рассудительную Руфь. Но когда он был рядом, оналюбила его; правда, временами любовь была полнаогорчений, но все-таки это была любовь – властная инепобедимая.

– Этот грипп пустяки, – говорил Мартин, – правда,немного болит голова и знобит, но в сравнении с тро-пической лихорадкой это сущие пустяки.

– А вы болели тропической лихорадкой? – спро-сила Руфь рассеянно, стараясь продлить блаженноечувство забвения, которое она испытывала в его объ-ятиях. Она почти не прислушивалась к тому, что онотвечал, но тут вдруг одна фраза привлекла ее вни-мание. Мартин перенес тропическую лихорадку в тай-

ной колонии прокаженных на одном из Гавайских ост-ровов.

– А каким образом вы туда попали? – спросилаРуфь. Такое царственное равнодушие к себе каза-лось ей преступным.

– Случайно, – отвечал Мартин, – я и не думал ни окаких прокаженных. Однажды я дезертировал со шху-ны, доплыл до берега и отправился вглубь острова,чтобы найти себе безопасное убежище. Три дня я пи-тался плодами гуавы, дикими яблоками и бананами– вообще всем, что растет в джунглях. На четвертыйдень я вышел на тропинку. Она вела в гору, и на нейбыли свежие следы человеческих ног. В одном местетропинка проходила по гребню горы, острому, как лез-вие ножа. Ширина там была не более трех футов, ас обеих сторон зияли пропасти глубиною в несколь-ко сот футов. Один хорошо вооруженный человек могбы тут отразить нападение стотысячной армии Этобыл единственный путь вглубь острова. Часа черезтри я очутился в маленькой долине, среди нагромож-дений застывшей лавы. В ней росли фруктовые де-ревья и стояло семь или восемь тростниковых хижин.Как только я увидел жителей, я понял куда попал. До-вольно было одного взгляда.

– Что ж вы сделали? – спросила Руфь, слушая, какДездемона, испуганная, но завороженная.

– А что же я мог сделать? Старшим у них был доб-родушный старикашка, который правил, как полно-властный король. Он открыл эту долину и основал вней колонию, что было, разумеется, противозаконно.Но у них имелись ружья и боевые снаряды; кстативсе канаки дьявольски метко стреляют. Привыкли охо-титься на кабанов и диких кошек. Так что бежать нече-го было и думать. Пришлось Мартину Идену остатьсяи прожить там три месяца.

– Но как же вам удалось спастись?– Я бы сидел там и сейчас, если бы не одна девуш-

ка, наполовину китаянка, на четверть белая и на чет-верть гавайка Она была очень мила, бедняжка, и дажеобразованна. У ее матери в Гонолулу было состояниепо меньшей мере в миллион. Вот эта девушка меняв конце концов и освободила. Понимаете, ее мать да-вала деньги на содержание колонии, и девушка, ста-ло быть, не боялась, что ее накажут. Но она взяла сменя клятву никому не открывать убежища. И я сдер-жал эту клятву. Сейчас я в первый раз заговорил обэтом. У бедной девушки тогда появились только пер-вые признаки проказы. Пальцы правой руки у нее бы-ли сведены, и выше локтя было маленькое пятнышко.Больше ничего. Теперь уж она, наверно, умерла.

– Но как же вы не боялись! И какое счастье, что вамудалось не заболеть этой ужасной болезнью!

– Вначале мне было порядком не по себе, – при-знался он. – Но потом я привык. К тому же мне оченьбыло жаль эту несчастную девушку, и я стал забыватьо своем страхе. Она была так хороша и душой и те-лом, болезнь еще едва-едва коснулась ее. И она зна-ла, что обречена никогда больше не видеть людей, ве-сти жизнь первобытного дикаря и постепенно заживоразлагаться. Вы даже вообразить не можете, до чегоужасна проказа.

– Бедная девушка! – прошептала Руфь. – Все-такистранно, что она вас так отпустила.

– Почему странно? – спросил Мартин, не понимаязамечания Руфи.

– Да потому что она, наверно, любила вас, – про-должала Руфь так же тихо. – Ну скажите прямо: лю-била?

Загар давно сошел с лица Мартина благодаря по-стоянной работе и затворнической жизни, а в послед-нее время, от голода и болезни, он очень побледнел;теперь сквозь эту бледность стал медленно просту-пать румянец. Он открыл рот и хотел заговорить, ноРуфь перебила его:

– О, не отвечайте, пожалуйста! В этом нет необхо-димости! – воскликнула она смеясь.

Но Мартину показалось, что в смехе ее прозвучаликакие-то металлические нотки, а глаза блеснули ледя-

ным блеском. Мартину вспомнилась буря, которую од-нажды пришлось ему пережить в северной части Ти-хого океана. На мгновение перед его глазами возник-ло видение урагана, ночного урагана при ясном небе иполной луне; волны, вздымающиеся в холодном лун-ном свете, Вслед за тем он увидел девушку из коло-нии прокаженных и вспомнил, что она дала ему воз-можность бежать только потому, что любила его.

– Она была благородна, – сказал он просто, – онаспасла мне жизнь.

Казалось, этим инцидент был исчерпан, но Мартинвдруг услышал подавленное рыдание и увидел, чтоРуфь, отвернувшись от него, глядит в окно. В следу-ющий миг она уже снова взглянула Мартину в глаза,и на ее лице не было и следов промчавшейся бури.

– Я такая дурная, – жалобно сказала Руфь, – но яничего не могу с собой поделать. Я так люблю вас,Мартин, так люблю. Может быть, и привыкну посте-пенно, но теперь я так ревную вас ко всем призракампрошлого. А ваше прошлое полно призраков!.. Да, да,иначе и быть не может, – быстро продолжала она, недавая ему возразить. – Ну, бедный Артур уже делаетмне знаки. Ему надоело ждать. Прощайте, мой доро-гой. Есть какой-то порошок, который помогает отвык-нуть от курения, – сказала Руфь уже в дверях, – я вамего пришлю.

Руфь затворила за собой дверь и затем снова при-открыла ее.

– Люблю, люблю, – шепнула она и только после это-го ушла.

Мария почтительно проводила Руфь к экипажу, ста-раясь по дороге разглядеть все детали ее костюма.Мария никогда не видела такого покроя, и он ей ка-зался необыкновенно красивым. Толпа разочарован-ных ребятишек смотрела вслед коляске, пока та нескрылась за поворотом. В следующий миг все внима-ние сосредоточилось на Марии, которая сразу сталасамым важным лицом в квартале. Но кто-то из ее соб-ственных отпрысков испортил все дело, объявив, чтознатные гости приезжали вовсе не к Марии, а к еежильцу. После этого Мария вновь впала в ничтоже-ство, зато Мартин стал замечать преувеличенное по-чтение к своей особе со стороны всех соседей В гла-зах Марии он возвысился на сто процентов, и если былавочник тоже видел эту чудесную коляску, он, несо-мненно, открыл бы Мартину кредит еще на три дол-лара и восемьдесят пять центов.

Глава 27

Солнце счастья взошло для Мартина. На другой же

день после посещения Руфи он получил чек на тридоллара от одного бульварного нью-йоркского жур-нальчика в уплату за три триолета. Еще через два дняодна чикагская газета приняла его «Искателей сокро-вищ», обещая уплатить десять долларов по напеча-тании. Цена была невелика, но ведь это было его пер-вое произведение – первая попытка выразить на бу-маге волновавшие его мысли. Наконец и его приклю-ченческая повесть для юношества была принята од-ним ежемесячным журналом под названием «Юностьи зрелость». Правда, в повести была двадцать однатысяча слов, а ему предложили за нее всего шестна-дцать долларов, что составляло примерно семьдесятпять центов за тысячу слов, да и то по напечатании, –но ведь это была только вторая его литературная по-пытка, и Мартин сам теперь отлично видел, сколько вней недостатков.

Впрочем, даже в самых ранних его произведени-ях не было признаков посредственности. В них ско-рее было слишком много силы – избыточной силы но-вичка, готового стрелять из пушек по воробьям. Мар-тин был рад, что ему удалось хоть по дешевке про-

дать свои ранние произведения. Он знал им цену, иему понадобилось не так уж много времени, чтобы этоузнать. Все надежды он возлагал на свои последниепроизведения. Ему хотелось быть не просто журналь-ным писателем. Он хотел вооружиться всеми прие-мами настоящего художественного творчества. Но си-лой жертвовать он не хотел. Напротив, он старал-ся еще увеличить силу, обуздывая ее в то же времяформой. И любви к реализму он тоже не утратил. Вовсех своих произведениях он стремился сочетать ре-ализм с вымыслом и красотами, созданными фанта-зией. Он добивался вдохновенного реализма, проник-нутого верой в человека и его стремления. Он хотелпоказать жизнь как она есть, со всеми исканиями мя-тущегося духа.

Читая книги, Мартин установил, что существуютдве литературные школы. Одна изображала человекакаким-то божеством, совершенно игнорируя его чело-веческую природу; другая, напротив, видела в чело-веке только зверя и не хотела признавать его духов-ных устремлений и великих возможностей. Мартин немог примкнуть ни к той, ни к другой школе, считая ихслишком односторонними. По его мнению, возможенбыл компромисс, наиболее приближающийся к исти-не, который, не следуя школе «божества», не придер-живался бы в то же время и животной грубости школы

«зверя».В рассказе «Приключение», прочитанном когда-то

Руфи, Мартин попытался осуществить свой идеал ху-дожественной правды, а в статье «Бог и зверь» он из-ложил свои теоретические взгляды на этот предмет.

Но «Приключение» и все другие рассказы, которыеон считал лучшими, продолжали странствовать из од-ной редакции в другую, а совсем ранним рассказамМартин не придавал никакого значения и радовалсялишь получаемому за них гонорару; не слишком вы-соко он расценивал и «страшные» рассказы, из ко-торых два были только что приняты журналами. Рас-сказы эти представляли чистейшую выдумку, которойбыла придана видимость реального, в этом и заклю-чалась их сила. Правдоподобное изображение неле-пого и невероятного Мартин считал ловким трюком,и только. Такие произведения нельзя было причис-лять к большой литературе. Их художественная вы-разительность могла быть велика, но Мартин невы-соко ставил художественную выразительность, еслиона расходилась с жизненной правдой. Трюк заклю-чался в том, чтобы облечь искусственную выдумку вмаску живой жизни, и к этому приему Мартин прибег-нул в полдюжине «страшных» рассказов, которые пи-сал до того, как достиг высот «Приключения», «Радо-сти», «Котла» и «Вина жизни».

На три доллара, полученные за триолеты, можнобыло кое-как прожить до получения чека «Белой Мы-ши». Он разменял трехдолларовый чек у недоверчи-вого португальца, уплатив ему один доллар в счетдолга и разделив два других доллара между булоч-ником и торговцем овощами. Мартин был еще не на-столько богат, чтобы есть мясо, и питался довольноскудно, как вдруг пришел долгожданный чек «БелойМыши». Мартин не знал, как ему быть. Он ни разу вжизни не заходил в банк, а тем более по денежнымделам, и теперь им овладело детское желание во чтобы то ни стало разменять чек на сорок долларов водном из больших оклендских банков. Но практиче-ский здравый смысл советовал ему разменять этотчек у бакалейщика и таким образом поддержать и уве-личить свой кредит. С большой неохотой отправилсяМартин к бакалейщику и, разменяв чек, расплатилсяс ним сполна. Он вышел от него с карманом, наби-тым деньгами, и отправился расплачиваться с други-ми своими кредиторами: расплатился с булочником имясником, уплатил Марии за прошлый месяц и за ме-сяц вперед, выкупил велосипед, костюм, заплатил запишущую машинку. После всех этих платежей у негоосталось в кармане всего три доллара.

Но и эта маленькая сумма казалась Мартину целымсостоянием. Выкупив костюм, он тотчас же отправил-

ся к Руфи и по дороге не мог удержался от удоволь-ствия время от времени позвякивать в кармане при-горшнею серебра. Как голодный человек не может от-вести взоров от пищи, так Мартин, у которого давноне было ни цента в кармане, не мог выпустить моне-ты из рук. Он не был ни жаден, ни скуп, но деньги длянего означали нечто большее, чем известное количе-ство долларов и центов. Они означали успех в жизни,и чеканные орлы казались Мартину крылатыми вест-никами победы.

Незаметно к Мартину вернулось его убеждение втом, что мир прекрасен. Он даже стал казаться емуеще прекраснее. В течение долгих недель это былтемный и унылый мир; но теперь, когда все долги бы-ли выплачены, в кармане еще звенели три доллара,а в сердце крепла вера в успех, солнце снова показа-лось Мартину ярким и жгучим, и даже ливень, хлынув-ший внезапно, вызвал у него только веселую улыбку.Во время своей голодовки Мартин все время думало тысячах голодных, разбросанных по всему миру; нотеперь, когда он был сыт, мысль о них уже не трево-жила его; теперь, полный своей любовью, он стал ду-мать о бесчисленных влюбленных, живущих на зем-ле. В его мозгу смутно зашевелились мотивы любов-ной лирики, и, увлеченный творческим порывом, оннезаметно проехал на трамвае два лишних квартала.

В доме Морзов Мартин застал многочисленное об-щество. Из Сан-Рафаэля приехали к Руфи гостить двеее двоюродные сестры, и, воспользовавшись этимпредлогом, миссис Морз решила привести в испол-нение свой план – окружить Руфь молодежью. Осу-ществление коварного плана началось во время вы-нужденного отсутствия Мартина, и теперь военныедействия были в полном разгаре. Миссис Морз за-далась целью ввести в свой дом людей, делающихили сделавших карьеру. Таким образом, кроме ку-зин – Дороти и Флоренс, – в гостиной находилось:два университетских профессора: один – латинист, адругой – специалист по английской филологии; мо-лодой армейский офицер, школьный товарищ Руфи,только что вернувшийся с Филиппин; молодой чело-век по фамилии Мельвилль, личный секретарь Джо-зефа Перквиса, главы объединенных трестов Сан-Франциско; наконец банковский кассир Чарльз Хэп-гуд, моложавый мужчина тридцати пяти лет, воспи-танник Стенфордского университета, член Нильско-го и Соединенного клубов, лидер республиканскойпартии, выдвинувшийся на последних выборах, – од-ним словом, молодой человек, многообещающий вовсех отношениях. Из дам одна была художница-порт-ретистка, другая – профессиональная музыкантша, итретья – со степенью доктора социологических на-

ук, прославившаяся своей организационной деятель-ностью в трущобах Сан-Франциско. Впрочем, в пла-не миссис Морз женщины не играли особенной роли.Они являлись чем-то вроде необходимого аксессуа-ра. Ведь нужно же было чем-нибудь привлекать в доммужчин, делающих карьеру.

– Не горячитесь во время разговора, – шепнулаМартину Руфь, прежде чем познакомить его с присут-ствующими. Мартин вначале чувствовал себя оченьнеловко; к нему вернулся давнишний его страх по-вредить при движении что-нибудь из мебели или без-делушек. Кроме того, его стесняло общество. Он ни-когда раньше не сталкивался сразу со столькимиизысканными людьми. Особенно сильное впечатле-ние произвел на него банковский кассир Хэптуд, иМартин решил при случае познакомиться с ним по-ближе. Под внешней робостью в Мартине было всетак же действенно его могучее «я», и он непременнохотел померяться силами с этими мужчинами и жен-щинами и узнать, чему научились они у книг и у жизнии чему он мог научиться у них.

Руфь часто посматривала на Мартина и была оченьудивлена и обрадована той непринужденностью, с ка-кой он беседовал с ее кузинами. Он в самом деле чув-ствовал себя непринужденно, но только пока сидел,ибо тогда мог не опасаться за свои плечи Руфь знала,

что обе ее кузины умные и блестящие собеседницы, иудивлялась, слыша, как они, ложась спать, расхвали-вали Мартина. Сам он, привыкнув в своем кругу бытьприсяжным остряком и душою общества на всех ве-черинках и воскресных пикниках, нашел, что и здесьтоже можно быть веселым и отпускать меткие словеч-ки. А успех уже стоял у него за спиной, ободрительнопохлопывая по плечу, и сулил удачи: вот почему Мар-тин, нисколько не смущаясь, смеялся сам и заставлялсмеяться других.

Под конец вечера опасения Руфи все-таки оправ-дались. Мартин вступил в беседу с профессором Кол-дуэллом и, хотя не размахивал еще руками, но Руфьуже заметила особый блеск в его глазах, заметила,что голос его постепенно начинает повышаться, икраска приливает к щекам. Не умея владеть собой иукрощать свой пыл, Мартин представлял резкий кон-траст с выдержанным молодым профессором.

Но Мартин не придавал большого значения внеш-ности. Он сразу увидел, как развит и как широко об-разован его просвещенный собеседник. ПрофессорКолдуэлл оказался к тому же не таким, как представ-лялся Мартину вообще всякий профессор английскойфилологии. Мартин непременно хотел заставить про-фессора заговорить о своей специальности, и хотятот сначала от этого уклонялся, Мартину, в конце кон-

цов, удалось добиться своего. Мартин не понимал,почему в обществе не принято говорить на професси-ональные темы.

– Ведь это же нелепо, – говорил он Руфи еще за-долго до этого вечера, – почему нельзя говорить напрофессиональные темы? Для чего же тогда людями собираться вместе, как не для того, чтобы проявитьсебя с лучшей стороны. А самое лучшее у каждого че-ловека всегда то, в чем он больше всего смыслит, начем он специализировался, чему посвятил всю своюжизнь, о чем думает и даже мечтает днем и ночью. Во-образите, что мистер Батлер, подчиняясь общеприня-тым правилам, вдруг бы начал излагать свои взглядына Поля Верлена, на немецкую драму или на романыд'Аннунцио. Все бы со скуки умерли. Я, например, ес-ли уж мне слушать мистера Батлера, предпочту, что-бы он говорил о своей юриспруденции. В конце кон-цов в этой сфере он лучше всего. Жизнь так коротка, имне всегда хочется взять от человека все самое луч-шее, что в нем есть.

– Однако, – возражала Руфь, – есть такие вопросы,которые одинаково интересны всем.

– Нет, в этом вы ошибаетесь, – в свою очередь воз-разил Мартин, – каждый человек и каждая группа об-щества всегда подражают тем, кто выше их по поло-жению. А кто занимает самое высокое положение в

обществе? Бездельники, богатые бездельники. Ониобычно и понятия не имеют о вещах, которые извест-ны людям, занятым каким-нибудь делом. Им, конечно,скучно говорить о таких вещах, и вот они объявляют,что это – профессиональный разговор, который в об-ществе вести неприлично. И они же определяют то, очем можно беседовать в обществе. Беседовать мож-но: о новой опере, новых романах, картах, бильяр-дах, коктейлях, автомобилях, яхтах, лошадиных вы-ставках, ловле форели и так далее, – то есть, заметь-те, обо всем, о чем бездельники обычно имеют поня-тие. В сущности говоря, это профессиональный разго-вор бездельников. Смешнее всего, что люди ученые,или претендующие на это звание, подчиняются в дан-ном случае мнению глупцов и лентяев. Что до меня,то я непременно хочу взять у человека его самое луч-шее. Называйте это профессиональными разговора-ми, вульгарностью, или как вам будет угодно.

Но Руфь не понимала Мартина. Его нападки на об-ще принятое она всегда считала просто проявлениемего своенравия и упрямства.

Так или иначе, Мартин заразил профессора Колду-элла своей серьезностью и заставил его заговоритьна темы, ему близкие. Руфь, подойдя к ним, услыха-ла, как Мартин сказал:

– Но в Калифорнийском университете вы, вероят-

но, не решаетесь высказывать подобную ересь!Профессор Колдуэлл пожал плечами.– Я честный плательщик налогов и лояльный поли-

тик. Сакраменто назначает нас, и мы должны считать-ся с Сакраменто, должны считаться с правительствомштата, с партийной прессой или даже с прессой обе-их партий.

– Это ясно, но вы должны чувствовать себя, как ры-ба, вынутая из воды! – воскликнул Мартин.

– У нас в университетском пруду немного наберетсятаких, как я. Иногда мне кажется, что я в самом делерыба, выброшенная на сушу, и я начинаю думать, чтомне было бы лучше и вольнее где-нибудь в Париже, вкабачке Латинского квартала, где собирается богемаи где пьют кларет. Я бы обедал в дешевом ресторанеи высказывал отчаянно смелые взгляды на все миро-здание. Мне иногда кажется, что по натуре я радикал.Но, увы, так много вопросов, в которых я совершен-но не чувствую никакой уверенности. Я становлюсьробким, когда сталкиваюсь лицом к лицу с кореннымипроблемами жизни – человеческой жизни.

И, слушая его, Мартин невольно вспомнил «Песнюо пассатном ветре»:

Жаркий полдень по мне,Но во мгле при луне

Я готов паруса надувать

И, повторяя слова песни, Мартин глядел на про-фессора и находил в нем что-то общее с северо-во-сточным пассатом, неизменным, холодным и силь-ным. Он был так же ровен и надежен, и, однако, в нембыло что-то смущающее. Мартин думал о том, чтопрофессор, вероятно, никогда не высказывается доконца, так же как и северовосточный пассат никогдане дует изо всех сил, а всегда оставляет себе резер-вы, которыми, однако, никогда не пользуется. Вооб-ражение Мартина было по-прежнему ярким. Его мозгбыл как бы огромным складом воспоминаний и вы-мыслов, доступ к которым был всегда открыт.

Что бы ни произошло, Мартин мгновенно извле-кал из этого своего склада что-либо сходное или, на-оборот, противоположное и воплощал это в ярких ви-дениях. Делалось это совершенно непроизвольно, икаждому событию реальной жизни неизменно сопут-ствовали картины, создаваемые фантазией. Как то-гда ревнивый блеск в глазах Руфи напомнил ему бу-рю при лунном свете, так теперь профессор Колду-элл вызвал перед ним картину океана: волны с белы-ми гребнями, обагренные заходящим солнцем, несут-ся, гонимые северо-восточным пассатом. Так ежеми-нутно возникали перед ним различные видения и не

только не нарушали хода его мыслей, но, напротив,помогали разбираться в них. Эти видения были отго-лоском всего того, что пережил некогда Мартин, все-го, что он видел и вычитал из книг, и они постоянно,наяву и во сне, теснились в его мозгу.

И вот теперь, слушая плавную речь профессораКолдуэлла – речь умного и образованного человека, –Мартин невольно вспомнил свое прошлое. Он виделсебя на заре своей юности, настоящим хулиганом, влихо заломленной стетсоновской шляпе и двуборт-ной куртке, когда идеалом его были грубости и вся-кие безобразия, насколько они дозволялись полици-ей. Мартин не пытался что-либо смягчить или сгла-живать в этих воспоминаниях. Да, в известный пери-од своей жизни он был самым обыкновенным хули-ганом, предводителем шайки, которая вечно воевалас полицией и терроризировала честных хозяев рабо-чего квартала. Теперь его идеал изменился. Он по-глядывал вокруг себя, на благовоспитанных и хорошоодетых мужчин и дам, вдыхал атмосферу утонченнойкультуры, и призрак его юности в широкополой шляпеи двубортной куртке вперевалку шел к нему по ковругостиной. Ведь это он, озорной предводитель уличнойшайки, превратился в того Мартина Идена, которыйсидит теперь в мягком кресле и мирно беседует с про-фессором университета.

По правде говоря, Мартин никогда и нигде не чув-ствовал себя вполне на своем месте. Он просто хоро-шо приспосабливался к обстоятельствам, всегда былобщим любимцем, потому что не отставал ни в рабо-те, ни в игре и повсюду умел постоять за себя и вну-шить к себе уважение. Но никогда и нигде он не пус-кал корней. Вполне удовлетворяя своих сотоварищей,Мартин сам никогда не был удовлетворен. Его всевремя томило какое-то беспокойство, ему все времяслышался голос, звавший его куда-то, и он странство-вал по миру в поисках, пока не нашел, наконец, книгу,искусство и любовь. И вот теперь он находился средивсего этого – единственный из всех своих прежних то-варищей, который запросто мог прийти в гости к Мор-зам.

Но все эти мысли отнюдь не мешали Мартину вни-мательно слушать профессора. Он видел, как обшир-ны познания его собеседника, и время от временичувствовал недостатки и пробелы в своем образо-вании, хотя благодаря Спенсеру ему все же былиизвестны общие основы знания. Нужно было толь-ко время, чтобы заполнить пробелы. «Тогда посмот-рим!» – думал он. Но пока он как бы сидел у ног про-фессора, слушая благоговейно и внимательно все,что тот говорил. Однако постепенно Мартин начал за-мечать и слабую сторону суждений своего собеседни-

ка, которая, правда, могла бы и не броситься в глаза,если бы не повторялась постоянно. И когда Мартинпонял, наконец, в чем заключается эта слабая сторо-на, у него сразу исчезло чувство неравенства, котороеон испытывал в начале беседы с профессором.

Руфь подошла к ним вторично, как раз в тот момент,когда Мартин начал говорить.

– Я скажу вам, в чем вы заблуждаетесь или, вер-нее, в чем слабость ваших суждений, – сказал он. –Вы пренебрегаете биологией. Она отсутствует в ва-шем миросозерцании. То есть я разумею подлиннонаучную биологию, начиная с лабораторных опытовпо оживлению неорганической ткани и кончая самымиширокими социологическими и эстетическими обоб-щениями.

Руфь была совершенно ошеломлена. Она в про-должение двух лет слушала лекции профессора Кол-дуэлла, и он казался ей олицетворением мудрости.

– Я не совсем понимаю вас, – нерешительно сказалпрофессор.

– Я попытаюсь объяснить, – произнес Мартин. –Мне помнится, я читал в истории Египта, что нель-зя понять египетское искусство, не изучив предвари-тельно характер страны.

– Совершенно верно, – согласился профессор.– И вот мне кажется, – продолжал Мартин, – что,

в свою очередь, характер страны нельзя изучать безпредварительного знания материала, из которого со-здавалась жизнь, и того, как она образовалась. Как мыможем понять законы, учреждения, нравы и религию,не зная людей, их создавших, и не зная, из чего вооб-ще созданы сами эти люди? Литература, в конце кон-цов, такое же создание человека, как египетское ис-кусство. Разве во вселенной существует что-нибудь,не подчиняющееся всемирному закону эволюции? Язнаю, что история эволюции отдельных искусств раз-работана, но мне кажется, что она разработана чистомеханически. Человек остается при этом в стороне.Великолепно разработана эволюция инструментов –арфы, скрипки, эволюция музыки, танца, песни. Ночто можно сказать об эволюции самого человека, отех органах, которые развивались в нем, прежде чемон смастерил первый инструмент или пропел первуюпесню? Вот об этом-то вы забываете, а это именно я иназываю биологией. Это биология в самом широкомсмысле слова. Я знаю, что выражаюсь немного бес-связно, но я, можно сказать, пытаюсь сам выковатьсвою идею. Она пришла мне в голову, пока вы гово-рили, и мне трудно сразу найти ей четкое выражение.Вы упомянули о человеческой ограниченности, не да-ющей человеку возможности охватить все факторы.Вот вы как раз, – по крайней мере, мне так кажется, –

упускаете биологический фактор, то есть именно са-мую основу всех искусств, главный материал, из ко-торого построена, в конце концов, вся человеческаякультура.

К изумлению Руфи, Мартин не был мгновенно уни-чтожен, и профессор даже взглянул на Мартина, какпоказалось Руфи, снисходительно, очевидно счита-ясь с его молодостью. Наконец после недолгого мол-чания профессор начал говорить, поигрывая своейзолотой цепочкой.

– Вы знаете, – сказал он, – мне уже делал одна-жды подобные упреки один великий человек, ученыйэволюционист Жозеф Леконт. Но он умер, и я думал,что никто не будет больше обличать меня, а вот те-перь вижу в вашем лице нового обвинителя. Вероят-но, – не могу не признать этого, – в ваших обвинени-ях есть доля истины, и даже очень большая доля. Яслишком ушел в классику и недостаточно следил заразвитием естественных наук; быть может, это объяс-няется просто недостатком энергии и работоспособ-ности. Вы, вероятно, очень удивитесь, если узнаете,что я никогда не был ни в одной лаборатории. Одна-ко это факт. Леконт был прав, так же как и вы, мистерИден, хоть я и не знаю – насколько.

Под каким-то предлогом Руфь отвела Мартина всторону и шепнула ему:

– Вы совсем монополизировали профессора Кол-дуэлла. Может быть, еще кто-нибудь хочет побеседо-вать с ним.

– Простите, – смущенно пробормотал Мартин, – язаставил его разговориться, и это оказалось настоль-ко интересно, что я забыл о других. Просто мне до сихпор не приходилось встречать такого умного и обра-зованного собеседника. И, между прочим, знаете что?Я прежде думал, что все, кто посещает университетили занимает важное общественное положение, также умны и образованны…

– Он исключение, – прервала его Руфь.– Очевидно. С кем же вы хотите, чтобы я поговорил

теперь? Вот что: сведите меня с этим Хэпгудом.Мартин беседовал с ним минут пятнадцать, и Руфь

не могла нарадоваться на своего возлюбленного. Егоглаза ни разу не засверкали, щеки ни разу не вспыхну-ли, и Руфь изумлялась спокойствию, с каким Мартинвел беседу. Но зато в глазах Мартина все сословиебанковских деятелей потеряло весь свои престиж, ипод конец вечера у него сложилось убеждение, чтобанковский деятель – синоним пошляка. Армейскийофицер оказался очень добродушным, здоровым иуравновешенным человеком, вполне довольным сво-ей судьбой. Узнав, что он тоже учился в университетецелых два года, Мартин был очень удивлен и никак не

мог понять, куда же делись все его познания. Но всеже этот офицер понравился Мартину гораздо больше,чем Чарльз Хэпгуд.

– Меня не пошлости его возмущают, – говорил по-том Мартин Руфи, – но меня злит тот напыщенный,самодовольный, снисходительный тон, которым этипошлости изрекаются. Я мог бы изложить всю исто-рию реформации за то время, пока этот делец объяс-нял мне, что объединенная рабочая партия слиласьс демократической. Он выбрасывает слова, как про-фессиональный игрок в покер сдает карты. Когда-ни-будь я вам покажу это на примере.

– Мне очень жаль, что он вам не понравился, – от-вечала Руфь. – Он любимец мистера Батлера. Ми-стер Батлер говорит, что это самый честный и надеж-ный человек; он называет его скалой, камнем, на ко-тором можно воздвигнуть любое банковское учрежде-ние.

– Я в этом и не сомневаюсь, даже судя по томунемногому, что я от него слышал. Но я утратил теперьвсякое уважение к банкам. Вы не сердитесь, моя до-рогая, что я так прямо высказываю свое мнение?

– Нисколько! Это очень интересно.– Да, – подтвердил Мартин, – ведь я варвар, по-

лучающий первые впечатления от цивилизации. Дляцивилизованного человека я должен представлять,

несомненно, большой интерес.– А что вы скажете о моих кузинах? – спросила

Руфь.– Они мне понравились больше других женщин.

Они очень веселые и держатся просто, без претензий.– Значит, другие женщины вам тоже поправи-

лись? – Мартин покачал головой.– Эта общественная деятельница – просто попу-

гай, болтающий о социальных проблемах. Готов по-клясться, что если б выпотрошить ее мозг, в нем ненашлось бы ни одной самостоятельной идеи. Порт-ретистка невыносимо скучна. Вот была бы отличнаяпара для Хэпгуда. А уж музыкантша! Не знаю, можетбыть у нее великолепная техника и беглость, и туше, –но только в музыке она ничего не смыслит.

– Но ведь она же превосходно играет, – попробова-ла протестовать Руфь.

– Да, с внешней стороны она играет виртуозно,но внутренняя сущность музыки для нее совершеннонедоступна. Я спросил, какой внутренний смысл на-ходит она в музыке, – вы знаете, меня всегда интере-сует этот вопрос, – и она ничего не могла ответить,кроме того, что она обожает музыку, что музыка вели-чайшее из всех искусств, что музыка для нее дорожежизни.

– Вы всех заставили говорить на профессиональ-

ные темы, – сказала Руфь с упреком.– Не отрицаю. Но уж если они и тут не могли ска-

зать ничего путного, то вообразите мои мучения, ес-ли бы они стали разговаривать на какие-нибудь об-щие темы. А я-то думал, что здесь, где люди пользу-ются всеми преимуществами культуры… – Мартин насекунду умолк, и перед ним снова предстала его бы-лая тень: парень в стетсоне, вперевалку шагающий покомнате, – Да, я думал раньше, что здесь каждый таки блещет умом и знаниями. Но из того немногого, чтоя видел, я уже могу вывести заключение: большин-ство этих людей – круглые невежды, а девяносто про-центов остальных невыносимо скучны. Вот профес-сор Колдуэлл – это совсем другое дело. Это настоя-щий человек. – Руфь просияла.

– Расскажите мне о нем, – сказала она, – не об егоблестящих качествах, – я и так их прекрасно знаю, –а о том, что вы в нем нашли заслуживающим порица-ния. Мне очень интересно знать.

– А вдруг я попаду впросак, – шутливо протестовалМартин, – может быть, вы сами сначала скажете. Иливы в нем видите только одно хорошее?

– Я прослушала у него два курса и знаю его в про-должение двух лет; потому-то мне и интересно знать,какое он на вас произвел впечатление.

– То есть вас интересует дурное впечатление? Лад-

но. Я думаю, что он вполне заслуживает вашего вос-хищения и уважения. Это самый умный и развитой че-ловек, которого я когда-либо встречал, но у него неспокойна совесть. О, не подумайте чего-нибудь дур-ного! – воскликнул Мартин. – Я хочу сказать, что онпроизводит на меня впечатление человека, которыйзаглянул вглубь вещей и так напугался, что самого се-бя хочет уверить в том, что ничего не видел. Можетбыть, я неясно выразил свою мысль? Попытаюсь объ-яснить иначе. Вообразите себе человека, который на-шел тропу к скрытому в чаще храму и не пошел по ней.Он, может быть, даже видел и самый храм, но потомубедил себя, что это был просто мираж. Или вот еще.Это человек, который мог бы совершить прекрасныйпоступок, но не счел это нужным и теперь все времяжалеет, что не сделал того, что мог сделать. В глубинедуши он смеется над наградой, которую мог получитьза свои деяния, но где-то еще глубже тоскует по этойнаграде и по великой радости свершения.

– Я не подходила к нему с этой стороны, – сказалаРуфь, – и, откровенно говоря, я все-таки не совсемпонимаю, что вы хотите сказать.

– Потому что я сам чувствую все это очень смут-но, – говорил Мартин, как бы оправдываясь, – я немогу это обосновать логически. Это только чувство, иочень может быть, оно меня обманывает. Вы, навер-

ное, знаете профессора Колдуэлла лучше меня.Из этого вечера у Морзов Мартин вынес странные

и противоречивые чувства. Он настолько разочаро-вался в своих намерениях, разочаровался в людях,до которых; хотел подняться. С другой стороны, успехободрил его. Подняться оказалось легче, чем он ду-мал. Мартин не только преодолел трудности подъема,но (он этого не скрывал от себя из ложной скромно-сти) оказался выше тех, до кого он старался возвы-ситься, исключая, разумеется, профессора Колдуэл-ла. Мартин знал жизнь и книги гораздо лучше, чем всеэти люди, и он только удивлялся, в какие углы и под-валы запрятали они свое образование. Ему не прихо-дило в голову, что он наделен исключительным умом,не знал он и того, что истинных и глубоких мыслите-лей нужно искать никак не в гостиной у Морзов; чтоэти мыслители подобны орлам, одиноко парящим внебесной лазури, высоко над землей, вдали от суетыи пошлости обыденной жизни.

Глава 28

Успех потерял адрес Мартина Идена, и посланцы

его больше не стучались к нему в дверь. Двадцатьпять дней, не отдыхая даже в воскресенье и праздни-ки, Мартин работал над «Позором солнца» – большойстатьей, почти в тридцать тысяч слов. Это была орга-низованная атака на мистицизм школы Метерлинка, –вылазка из цитадели позитивных знаний, направлен-ная против фантазеров, мечтающих о чудесах, хотяи в самой статье было много прекрасного и чудесно-го – только такого, что совмещалось с действительно-стью. К этой большой статье Мартин немного позжеприсоединил два небольших очерка: «Жрецы чудес-ного» и «Мерило нашего „я“». Все эти статьи, длин-ные и короткие, отправлялись путешествовать по ре-дакциям.

За двадцать пять дней, потраченных на «Позорсолнца», Мартину удалось продать на шесть с поло-виной долларов своих «доходных» произведений. Заодну вещицу он получил пятьдесят центов, за другую,посланную в юмористический еженедельник, – целыйдоллар. Кроме того, были проданы еще два юмори-стических стихотворения, одно за два, другое за тридоллара В конце концов, исчерпав свой кредит (хо-

тя бакалейщик увеличил его до пяти долларов), Мар-тину опять пришлось снести в ломбард велосипед ипальто. За прокат пишущей машинки снова требовалиденег, напоминая Мартину, что по условию он обязанбыл платить за месяц вперед.

Ободренный сбытом нескольких мелочей, Мартинрешил вновь заняться «ремесленничеством». Можетбыть, на это удастся кое-как прожить. У него под сто-лом валялось около двадцати небольших рассказов,отвергнутых литературными агентствами. Мартин пе-речитал их, чтобы уяснить себе, как не надо писатьгазетные рассказы и, таким образом, выработать иде-альную формулу. Он пришел к выводу, что в газет-ном рассказе не должно быть трагической развязки, вязыке не должно быть излишних красот, мысли долж-ны быть просты, а чувства примитивны. Но чувствавсе же должны быть, и притом непременно возвы-шенные и благородные, вроде тех, которые заставля-ли его некогда аплодировать с галерки пьесам типа«Хоть беден, да честен».

Уяснив себе все это, Мартин начал сочинять рас-сказ по выработанной им формуле. Формула былатрехчленная: 1) двое влюбленных должны разлучить-ся; 2) благодаря какому-то событию они соединяют-ся снова; 3) звон свадебных колоколов. Третий членбыл постоянной величиной, но первый и второй мог-

ли варьироваться бесконечно. Разлучить влюблен-ного могло роковое недоразумение, стечение обсто-ятельств, ревнивые соперники, жестокие родители,хитрые опекуны и т. д. и т. п.; соединить их мог ка-кой-нибудь доблестный поступок влюбленного иливлюбленной, вынужденное либо добровольное согла-сие опекуна, родителей или соперников, разоблаче-ние какой-нибудь неожиданной тайны, самопожертво-вание влюбленного – и так далее, до бесконечности.Иногда можно было заставить девушку сделать пер-вый шаг, и еще много других хитрых приемов и ловкихтрюков придумал Мартин, разрабатывая эту тему. Од-ним только не мог он распоряжаться по своему усмот-рению: в конце каждого рассказа обязательно долж-ны были звонить свадебные колокола, хотя бы небе-са рухнули или земля разверзлась. Объем рассказатакже был установлен совершенно точно: максимум –полторы тысячи слов, и минимум – тысяча двести.

Прежде чем окончательно овладеть искусством со-чинения подобных рассказов, Мартину пришлось вы-работать пять или шесть схем, и с ними он всегда со-образовался в процессе писания. Это были как бытаблицы, которыми пользуются математики, которыеможно читать сверху, снизу, справа налево, слева на-право и по которым можно без всякого умственно-го напряжения составлять какие угодно комбинации,

всегда одинаково правильные и точные. По этим схе-мам Мартин в полчаса набрасывал штук десять сю-жетов, которые откладывал и затем в свободное вре-мя обрабатывал. Обычно он делал это перед сном,после целого дня серьезной работы. Впоследствиион признавался Руфи, что мог сочинять такие расска-зы даже во сне. Главная работа – составить схему,остальное все делалось чисто механически.

Мартин Иден не сомневался в силе своих формули настолько уже знал издательский вкус, что, посылаяпервые два рассказа, был уверен, что они принесутему деньги. И в самом деле, дней через десять Мар-тин получил два чека, каждый на четыре доллара.

Тем временем Мартин сделал новые печальныеоткрытия, касающиеся журналов «Трансконтинен-тальный ежемесячник» напечатал его «Колокольныйзвон», но чека не прислал. Мартин очень нуждал-ся в деньгах и написал в редакцию. Вместо чека онполучил уклончивый ответ и просьбу прислать ещечто-нибудь. Проголодав два дня, Мартин принужденбыл опять заложить велосипед. Регулярно два раза внеделю он напоминал «Ежемесячнику» о своих пятидолларах, но, по-видимому, первый ответ был полу-чен по чистой случайности. Мартин не знал, что «Еже-месячник» уже в течение нескольких лет едва сводитконцы с концами, что он не имеет ни подписчиков, ни

покупателей и существует только объявлениями, ко-торые печатаются в нем, скорее всего, из соображе-ний филантропических. Не знал он и того, что «Еже-месячник» является единственным источником дохо-да для издателя и редактора и что этот доход онимогут получать, лишь систематически не платя сво-им кредиторам. Разве мог Мартин подозревать, что наего пять долларов редактор выкрасил свой дом в Ала-меде, и выкрасил его сам, так как для него была слиш-ком высокой плата, установленная союзом маляров, апервый же штрейкбрехер, которого он нанял, свалил-ся с лестницы, которую кто-то нарочно подтолкнул, иего отвезли в больницу со сломанной ногой.

Не получил Мартин и десяти долларов за очерк«Искатели сокровищ», принятый чикагской газетой.Очерк был напечатан, в этом он убедился, прогляды-вая журналы в городской читальне, но никакого отве-та от издателя Мартин не добился. Его письма остав-ляли без внимания. Желая быть уверенным в том, чтоони доходят по назначению, Мартин отправлял их за-казными, Это был грабеж, решил он, хладнокровныйграбеж среди белого дня, – он голодал, а у него кра-ли его товар, продав который он мог бы купить себекусок хлеба.

«Юность и зрелость» был еженедельным журна-лом. Напечатав две трети повести в двадцать одну

тысячу слов, журнал вдруг перестал выходить. Та-ким образом, пропала всякая надежда на получениешестнадцати долларов.

В довершение всего «Котел» – его лучший рассказ– пропал зря. В отчаянии, перебрав множество жур-налов, Мартин послал его в Сан-Франциско, в журнал«Волна». Выбрал он этот журнал лишь потому, чтоможно было быстро получить ответ: редакция былаблизко, на другом берегу залива. Недели через двеон с радостью увидел свой рассказ напечатанным навидном месте да еще с иллюстрациями. Вернувшисьдомой с сладко бьющимся сердцем, Мартин старал-ся угадать, сколько заплатят ему за этот лучший егорассказ. Его радовала та быстрота, с которой рассказбыл принят и напечатан, хотя издатель не уведомилего о принятии рукописи. Прождав неделю, две и ещенесколько дней, Мартин, поборов ложный стыд, напи-сал редактору «Волны», высказывая предположение,что его маленький счет был забыт среди множестваважных дел.

«Даже если мне заплатят всего пять долларов, –размышлял Мартин, – и то я смогу купить на эти день-ги бобов и гороху и напишу еще с полдюжины такихже рассказов».

Наконец пришел ответ, который привел Мартина ввосторг своей великолепной наглостью:

«Мы очень благодарны вам за ваш прекрасный рас-сказ. Мы все в редакции с наслаждением читали егои, как видите, напечатали на почетном месте. Мы на-деемся, что вам понравились иллюстрации.

Как видно из вашего письма, вы полагаете, будтомы платим за произведения, написанные не по наше-му заказу. Этого мы не имеем обыкновения делать,а ваш рассказ нами не был заказан. Принимая его кпечати, мы, разумеется, полагали, что вам это извест-но. Нам остается только пожалеть, что произошло та-кое печальное недоразумение. Еще раз благодаримвас и надеемся получить от вас что-нибудь. Примитеи проч.».

В постскриптуме было сказано, что хотя, как прави-ло, «Волна» никому бесплатно не высылается, тем неменее, редакция считает для себя за честь включитьего в число подписчиков на следующий год.

После этого печального опыта Мартин всегда печа-тал вверху первого листа каждой рукописи: «Плата повашей обычной ставке».

«Когда-нибудь, – утешал он себя, – они будут мнеплатить по моей обычной ставке!»

Мартина в этот период времени охватила горячкасамосовершенствования, и он без конца исправлял ипеределывал «Веселую улицу», «Вино жизни», «Ра-дость», «Песни моря» и другие свои ранние произве-

дения. Ему по-прежнему не хватало девятнадцатича-сового рабочего дня. Он усердно писал и читал, ста-раясь трудом заглушить муки, причиняемые отказомот курения. Средство, присланное Руфью, он засунулв самый дальний угол ящика письменного стола. Осо-бенно трудно было обходиться без табаку во времяголодовок; как он ни старался подавить желание ку-рить, оно не пропадало. Мартин считал это своим ве-личайшим подвигом, а Руфь находила, что он посту-пает правильно, и только. Она купила ему средство,отучающее от курения, из денег, которые получала набулавки, и через несколько дней совершенно забылаоб этом.

Мартин ненавидел свои механически написанныерассказы, смеялся над ними, но они-то как раз прода-вались всего удачнее. Благодаря им он расплатилсясо всеми своими долгами и даже купил новые вело-сипедные шины. Эти рассказы давали ему деньги накаждодневные расходы, и у него еще оставалось вре-мя для серьезной работы. Кроме того, Мартина посто-янно окрыляло воспоминание о сорока долларах, по-лученных от «Белой Мыши».

Как знать, может быть и другие первоклассные жур-налы платят неизвестным авторам столько же, а мо-жет быть, и еще больше. Но задача состояла в том,чтобы проникнуть в эти первоклассные журналы. Они

последовательно отвергали все его лучшие рассказыи стихи, а между тем из номера в номер появлялисьв них десятки безвкусных и пошлых вещей.

«Если бы кто-нибудь из этих важных издателей, –думал иногда Мартин, – снизошел и написал мне хотьодну ободряющую строчку! Может быть, мое творче-ство слишком необычно, может быть оно им не под-ходит по различным соображениям, но неужели нетв моих произведениях ничего, что могло бы хоть вы-звать желание ответить».

И вот Мартин снова брал «Приключение» или дру-гой рассказ равного достоинства и перечитывал его всотый раз, стараясь угадать причину молчания изда-телей.

С наступлением теплой калифорнийской весныдля Мартина кончился период благоденствия. В те-чение нескольких недель его тревожило непонятноемолчание литературного агентства. Наконец в одинпрекрасный день ему вернули сразу десять его «ме-ханических» рассказов. При них было сопроводи-тельное письмо, оповещавшее Мартина о том, чтоагентство завалено материалом и раньше чем черезнесколько месяцев не стоит и присылать новые ру-кописи. А Мартин, рассчитывая на эти рассказы, былза последнее время даже расточителен. Агентствообычно платило ему по пяти долларов за рассказ и

до сих пор еще не отвергло ни одного; поэтому Мар-тин поступал так, как если бы у него на текущем счетууже лежало пятьдесят долларов. Таким образом, дляМартина сразу наступил период тяжелых испытаний,и он снова начал с отчаянием рассылать свои ста-рые рассказы по мелким изданиям, которые не пла-тили денег, а новые отправлял в солидные журналы,неизменно возвращавшие их обратно. Он возобновилпосещение оклендского ломбарда. Два-три шуточныхстихотворения, принятые нью-йоркскими еженедель-никами, дали ему возможность кое-как перебиться.Тогда он решился и написал во все крупные журна-лы: почему не печатают его произведения? Ему отве-тили, что рукописи, поступающие самотеком, обычноне рассматриваются, что большая часть печатаемо-го материала пишется по заказу журналов, авторами,которые уже имеют имя и опыт.

Глава 29

Это было тяжелое лето для Мартина Идена. Ре-

дакторы и издатели удалились на отдых, и рукописи,возвращавшиеся обычно через три недели, теперьвалялись в редакциях по три месяца. Единственнымутешением было то, что не приходилось тратитьсяна марки. Только грабительские журналы продолжалижить интенсивною жизнью. И Мартин послал им всесвои ранние произведения: «Ловцов жемчуга», «Про-фессию моряка», «Ловлю черепах», «Северо-восточ-ный пассат». Ни за один из этих очерков ему не былоуплачено. Правда, после шестимесячной перепискиМартин получил безопасную бритву за «Ловлю чере-пах», а «Акрополь» обещал ему пять долларов и пятьгодовых подписок за «Северо-восточный пассат», ноисполнил лишь вторую часть обещания.

За сонет о Стивенсоне Мартин получил два долла-ра от одного бостонского издателя, не любившего со-рить деньгами. Поэма «Пэри и жемчуг», только что за-конченная Мартином, очень понравилась редакторуодного журнала в Сан-Франциско, издававшегося насредства крупной железнодорожной компании. Редак-тор предложил Мартину в уплату за поэму даровойпроезд по железной дороге. Мартин запросил его, мо-

жет ли он передать кому-нибудь это право. Узнав, чтопередавать право на даровой проезд нельзя и, сле-довательно, нет надежды заработать на этом, Мар-тин потребовал возврата рукописи. Он ее вскоре по-лучил, причем редактор выразил в письме свое глу-бокое сожаление по поводу того, что поэму не при-шлось напечатать. Мартин отправил ее в Сан-Фран-циско вторично, на этот раз в журнал под названием«Шершень», когда-то основанный блестящим журна-листом, сумевшим быстро раздуть его популярность.К несчастью звезда «Шершня» начала меркнуть ещезадолго до рождения Мартина. Редактор предложилМартину за поэму пятнадцать долларов, но как толь-ко поэма была напечатана, по-видимому забыл о сво-ем обещании. Не получив ответа на многие запросы,Мартин написал, наконец, резкое письмо и получил отнового редактора холодное извещение, что он не от-вечает за ошибки своего предшественника и что самон весьма невысокого мнения о поэме «Пэри и жем-чуг».

Но хуже всего поступил с Мартином чикагский жур-нал «Глобус». После долгих колебаний, побуждаемыйголодом, Мартин все-таки решил напечатать «Песниморя». Отвергнутые дюжиной журналов, стихи эти об-рели, наконец, тихую пристань в редакции «Глобуса».В цикле было тридцать стихотворений, и Мартин дол-

жен был получить по доллару за каждое. В первыйже месяц были напечатаны четыре стихотворения. ИМартин получил чек на четыре доллара; но, загля-нув в журнал, Мартин ужаснулся. Заглавия стихотво-рений были изменены вместо «Finis» было напечата-но «Финиш», (Finis – финис (лат.) – конец; финиш(англ.) – конечный пункт пробега в спорте) вместо«Песня морского утеса», стояло: «Песня кораллово-го утеса». Одно заглавие было просто заменено дру-гим, совершенно неподходящим: вместо «Свет меду-зы» редактор написал: «След позади». Самые стихиподверглись еще большим искажениям. Мартин скре-жетал зубами и рвал на себе волосы. Фразы, строч-ки, целые строфы были выпущены, спутаны, пере-ставлены так, что иногда ничего нельзя было понять.Иные строчки били просто заменены чужими. Мартинне мог представить себе, что здравомыслящий редак-тор может быть повинен в подобных злодействах, ирешил, что это проделки какого-либо типографскогомальчишки или переписчика. Мартин немедленно по-требовал прекратить печатание цикла, он писал пись-мо за письмом, умоляя, угрожая, требуя. Но все егописьма были оставлены без внимания. Ежемесячнопоявлялись эти исковерканные стихи, и ежемесячноМартин получал чек за то, что уже было напечатано.

При всех этих неудачах Мартина поддерживало

воспоминание о сорока долларах «Белой Мыши», ноон все больше и больше времени отдавал сочине-нию доходных мелочей. Он неожиданно нашел «хлеб-ное место» в агрономических и торговых журналах,попробовал было иметь дело с религиозным ежене-дельником, но увидел, что тут все шансы умереть сголоду.

В самый критический момент, – когда уже был за-ложен черный костюм, – Мартину вдруг повезло наконкурсе, объявленном комитетом республиканскойпартии. Собственно, это был даже не один конкурс,а три, и Мартин во всех трех оказался победителем.Он горько смеялся над самим собой и над тем, чтоему приходится прибегать к подобным ухищрениям.Его поэма удостоилась первой премии в десять дол-ларов, его агитационная песня получила вторую пре-мию в пять долларов, и, наконец, статья о задачахреспубликанской партии получила опять-таки первуюпремию в двадцать пять долларов. Все это очень об-радовало его, и он радовался до тех пор, пока не от-правился получать деньги. Что-то, очевидно, случи-лось в комитете, и хотя среди его членов был одинбанкир и одни сенатор, денег у комитета все же неоказалось. Пока продолжалась волокита, Мартин до-казал, что не хуже разбирается в задачах демокра-тической партии, получив первую премию за статью,

написанную для подобного же конкурса. Мало того,здесь он даже получил свои двадцать пять долларов.Сорока долларов, следуемых ему по первому конкур-су, он так и не увидел никогда.

Чтобы встречаться с Руфью, Мартин вынужден былпойти на хитрость. Так как хождение от Северного Ок-ленда до дома Морзов и обратно отнимало слишкоммного времени, то Мартин решил выкупить велоси-пед, заложив для этого свой черный костюм. Поезд-ки на велосипеде, сохраняя время, служили в то жевремя прекрасным физическим упражнением. А кро-ме того, короткие парусиновые брюки и старый сви-тер могли отлично сойти за велосипедный костюм, иМартин мог теперь почти ежедневно совершать про-гулки вдвоем с Руфью. Дома видеться с нею былоне совсем удобно, ибо миссис Морз продолжала осу-ществлять свой план светских развлечений. Избран-ное общество, которое Мартин встречал в гостиной ина представителей которого он еще недавно смотрелснизу вверх, теперь лишь раздражало его. Оно ужене казалось ему избранным. Тяжелая жизнь, напря-женная работа и постоянные неудачи сделали Мар-тина злым и раздражительным, и разговор с подоб-ными людьми приводил его в бешенство. Это не бы-ло чрезмерное самомнение. Людей он судил, сравни-вая их не с собой, а с великими мыслителями, чьи

книги он читал с таким благоговением. В доме Руфион не встретил еще ни одного по-настоящему умно-го человека, за исключением профессора Колдуэлла,который, впрочем, больше там не показывался. Всеостальные были жалкие догматики, ничтожные лю-ди с ничтожными мыслями. Их невежество поражалоМартина. Почему они все так невежественны?

Куда они девали свое образование? Ведь они чита-ли те же книги, что и он. Как могло случиться, что ониничего не извлекли из них?

Мартин знал, что великие умы, настоящие, глубо-кие мыслители существуют. Лучшим тому доказатель-ством были книги, которые помогли ему возвыситьсянад средой Морзов. И он знал, что даже в так назы-ваемом «обществе» можно встретить людей умней икуда интересней всех тех, которые наполняли гости-ную Морзов. Он читал английские романы, в которыхсветские люди спорили в гостиных на политические ифилософские темы. Он знал, что в больших городах,не только английских, но и американских, существуютсалоны, где сходятся представители искусства и на-учной мысли. Раньше он, по глупости, воображал, чтокаждый хорошо одетый человек, не принадлежащийк рабочему сословию, обладает силой ума и утончен-ным чувством прекрасного. Крахмальный воротничокказался ему признаком культуры, и он еще не знал,

что университетское образование и истинное знаниедалеко не одно и то же.

Ну, что же! Он будет прокладывать себе дорогу всевыше и выше. И Руфь он поведет за собою. Страст-но любя ее, Мартин был уверен, что она повсюду бу-дет блистать. Он теперь понимал, что среда, в ко-торой она выросла, во многом тормозила ее, так жекак его, Мартина, тормозила в свое время его среда.Руфь еще ни разу не имела случая по-настоящемупроявить себя. Книги в кабинете ее отца, картины настенах, ее собственная игра на рояле – все это былолишь красивой внешностью. К настоящей литературе,настоящей живописи, настоящей музыке, Морзы и всеих знакомые были слепы и глухи. А важнее всего это-го была жизнь, о которой они тоже не имели никакогопредставления. Они называли себя унитариями, но-сили маску вольнодумства и, при всем том, отстали,по крайней мере, на два века от положительной нау-ки; они мыслили по средневековому, а их взгляды намир и его происхождение напоминали взгляды мета-физиков, столь же юных, как самая юная раса и стольже древних, как пещерный человек, и даже древнее.Это была та самая метафизика, которая заставлялапервого обезьяноподобного человека бояться мрака,иудею внушала мысль о происхождении Евы из ада-мова ребра, Декарта научила рассматривать мир как

проекцию собственного ничтожного «я», а одного зна-менитого английского священника побудила осмеятьэволюцию в уничтожающей сатире, которая вызвалабурю восторга и запечатлела его имя в виде жирнойкаракули на страницах истории.

Чем больше Мартин раздумывал над всем этим,тем сильнее крепло в нем убеждение, что вся разни-ца между этими адвокатами, офицерами, дельцами,банкирами, с одной стороны, и людьми рабочего со-словия, с другой, основана на том, что они иначе едят,живут и одеваются. Всем им одинаково не хватало то-го самого главного, что он находил в книгах и чувство-вал в себе. Морзы показали Мартину сливки своегокруга, и он не пришел от них в восторг. Нищий батрак,он все же был головою выше всех тех, кого встречалв гостиной у Морзов. Выкупив из ломбарда свой ко-стюм, Мартин являлся к этим людям и чувствовал се-бя среди них, как принц, принужденный жить средипастухов.

– Вы ненавидите и боитесь социалистов, – сказалон однажды за обедом мистеру Морзу, – но почему?Вы ведь не знаете ни их самих, ни их взглядов.

Разговор о социализме возник после того, как мис-сис Морз пропела очередной дифирамб мистеру Хэп-гуду. Мартин не выносил этого самодовольного пош-ляка и всякий раз терял терпение, когда разговор за-

ходил о нем.– Да, – сказал Мартин, – Чарли Хэпгуд подает на-

дежды, об этом все говорят, и это правда. Я думаю,что он еще задолго до смерти сядет в губернаторскоекресло, а то и сенатором сделается.

– Почему вы так думаете? – спросила миссис Морз.– Я слышал его речь во время предвыборной кам-

пании. Она была так умно-глупа и банальна и в то жевремя так убедительна, что лидеры должны считатьего абсолютно надежным и безопасным человеком,а пошлости, которые он говорит, вполне соответству-ют пошлости среднего избирателя. Всякому человекулестно услышать с кафедры свои собственные взгля-ды.

– Мне положительно кажется, что вы завидуете ми-стеру Хэпгуду, – сказала Руфь.

– Боже меня упаси!Ужас, мелькнувший в глазах Мартина, заставил

миссис Морз настроиться на воинственный лад.– Не хотите же вы сказать, что мистер Хэпгуд

глуп? – спросила она ледяным тоном.– Не глупее среднего республиканца, – возразил

Мартин, – или среднего демократа. Они все или хит-ры, или глупы, причем хитрых меньшинство. Един-ственные умные республиканцы – это миллионеры иих сознательные прислужники. Эти-то отлично знают,

где жареным пахнет, и знают почему.– Вот я республиканец, – сказал с улыбкой мистер

Морз, – интересно, как вы меня классифицируете?– Вы бессознательный прислужник.– Прислужник?!– Ну, разумеется. Вы член корпорации. У вас нет

знания рабочего класса и нет юридической практики вуголовных делах. Ваш доход не зависит ни от мужей,бьющих своих жен, ни от карманников. Вы питаетесьза счет людей, играющих главную роль в обществе;а всякий человек служит тому, кто его кормит. Конеч-но, вы прислужник! Вы заинтересованы в защите ин-тересов тех капиталистических организаций, которымвы служите.

Мистер Морз слегка покраснел.– Должен вам заметить, сэр, – сказал он, – что вы

говорите, как заядлый социалист.Вот тогда-то Мартин и сделал свое замечание по

поводу социализма:– Вы ненавидите и боитесь социалистов. Почему?

Ведь вы не знаете ни их самих, ни их взглядов.– Ну, ваши взгляды во всяком случае совпадают со

взглядами социалистов, – возразил мистер Морз.Руфь с тревогой поглядела на собеседников, а мис-

сис Морз радовалась, что ее враг навлекает на себянемилость главы дома.

– Если я называю республиканцев глупыми и гово-рю, что свобода, равенство и братство – лопнувшиемыльные пузыри, то из этого еще не следует, что я со-циалист, – сказал Мартин улыбаясь. – Если я не верюв Джефферсона и в того невежественного француза,который его воспитал, то опять-таки этого недостаточ-но, чтобы называться социалистом. Уверяю вас, ми-стер Морз, что вы гораздо ближе меня к социализму;я ему в сущности заклятый враг.

– Вы, конечно, изволите шутить? – холодно спросилмистер Морз.

– Ничуть. Я говорю совершенно серьезно. Вы ве-рите в равенство, а сами служите капиталистическимкорпорациям, которые только и думают о том, как быпохоронить это равенство. А меня вы называете со-циалистом только потому, что я отрицаю равенство иутверждаю как раз тот принцип, который вы, в сущно-сти говоря, доказываете всей своей жизнью. Респуб-ликанцы – самые лютые враги равенства, хотя они ипроповедуют его где только возможно. Во имя равен-ства они постоянно нарушают равенство. Поэтому-тоя называю их глупцами. А я индивидуалист. Я верю,что в беге побеждает быстрейший, а в борьбе силь-нейший Эту истину я почерпнул из биологии, или покрайней мере мне кажется, что я ее почерпнул отту-да. Повторяю, что я индивидуалист, а индивидуали-

сты вечные, исконные враги социалистов.– Однако вы ходите на социалистические митин-

ги, – раздраженно произнес мистер Морз.– Конечно. Так же, как разведчик ходит во враже-

ский лагерь. Как же иначе изучить противника? А кро-ме того, мне бывает очень весело на этих митингах.Социалисты-прекрасные спорщики, и хорошо ли, пло-хо ли, но они изучили кое-что. Любой из них знает о со-циологии и о всяких других «логиях» гораздо больше,чем обыкновенный капиталист. Да, я раз десять былна социалистических митингах, но от этого не стал со-циалистом, так же как от разглагольствований ЧарлиХэпгуда не стал республиканцем.

– Не знаю, не знаю, – нерешительно сказал мистерМорз, – мне почему-то кажется, что вы все-таки скло-няетесь к социализму.

«Чёрт побери, – подумал Мартин, – он не понял ниодного слова! Точно я говорил с каменной стенкой! Ку-да же делось все его образование?»

Так на пути своего развития Мартин столкнулся ли-цом к лицу с буржуазной классовой моралью; и вскореона сделалась для него настоящим пугалом. Сам онбыл интеллектуальным моралистом, и мораль окру-жающих его людей раздражала его даже больше,чем их напыщенная пошлость; это была какая-то уди-вительная смесь, экономики, метафизики, сентимен-

тальности и подражательности.Образчик этой курьезной смеси Мартину неожидан-

но пришлось встретить среди своих близких. Его сест-ра Мэриен познакомилась с одним трудолюбивым мо-лодым немцем, механиком, который, основательноизучив свое ремесло, открыл велосипедную мастер-скую, сделался агентом по продаже дешевых велоси-педов и зажил очень недурно. Мэриен, зайдя к Мар-тину, сообщила ему о своей помолвке, а потом шутявзяла его за руку и стала по линиям ладони предска-зывать его судьбу.

В следующий раз она привела с собой и ГерманаШмидта. Мартин поздравил обоих в самых изыскан-ных выражениях, что, по-видимому, не слишком по-нравилось туповатому жениху. Дурное впечатлениееще усилилось, когда Мартин прочел стихи, написан-ные им после прошлого посещения Мэриен. Это бы-ло изящное стихотворение, посвященное сестре и на-званное «Гадалка». Прочтя его вслух, Мартин с изум-лением увидел, что его гости не выразили никако-го удовольствия. Напротив, глаза сестры с тревогойустремились на жениха, на топорной физиономии ко-торого были ясно написаны досада и раздражение.Инцидент, впрочем, был этим исчерпан, гости скороушли, и Мартин забыл о нем, хотя ему было непонят-но, как могла женщина, хотя бы и из рабочего сосло-

вия, быть недовольна, что в честь ее написаны стихи.Через несколько дней Мэриен снова зашла к Мар-

тину, на этот раз одна. Не успела она войти, как уженачала горько упрекать его за неуместный поступок.

– В чем дело, Мэриен? – спросил Мартин с удив-лением. – Ты говоришь таким тоном, словно ты сты-дишься своих родных или, по крайней мере, своегобрата!

– Конечно, стыжусь, – объявила она.Мартин был окончательно сбит с толку, увидев сле-

зы обиды в ее глазах. Обида во всяком случае былаискренняя.

– Неужели твой Герман ревнует из-за того, что братнаписал о сестре стихи?

– Он вовсе не ревнует, – всхлипнула она, – он гово-рит, что это неприлично, непри… непристойно.

Мартин недоверчиво свистнул, потом полез в ящики достал экземпляр «Гадалки».

– Не понимаю, – сказал он, передавая листок сест-ре, – прочти сама и скажи, что тут есть непристойно-го? Ведь ты так сказала?

– Раз он говорит, значит есть, – возразила Мэриен,с отвращением отстраняя бумагу. – Он требует, чтобыты разорвал это. Он говорит, что не хочет иметь же-ну, про которую пишут подобные вещи, и так, чтобывсякий мог прочитать. Он говорит, что это срам… и он

этого не потерпит.– Что за ерунда! – вскричал было Мартин, но вне-

запно ход его мыслей изменился.Перед ним сидела несчастная девушка, которую

нельзя было переубедить, так же как и ее жениха, ипоэтому, сознавая всю нелепость инцидента, Мартинрешил покориться.

– Ладно, – сказал он и, разорвав рукопись на мел-кие кусочки, бросил их в корзинку.

Его утешала при этом мысль, что оригинал «Гадал-ки» уже покоится в одной из нью-йоркских редакций.Ни Мэриен, ни ее супруг никогда не узнают этого и ни-чего дурного не случится, если это невинное малень-кое стихотворение будет напечатано.

Мэриен потянулась к корзине.– Можно? – спросила она.Мартин кивнул головой и молча глядел, как соби-

рала сестра кусочки разорванной рукописи, – они ейнужны были как вещественное доказательство удач-но выполненной миссии. Мэриен чем-то напоминалаМартину Лиззи Конолли, хотя в ней не было того огняи жизненного задора, которым так полна была моло-денькая работница, встреченная им в театре. Но у нихбыло много общего – в одежде, в манерах, в поведе-нии. Мартин не мог удержаться от улыбки, представивсебе вдруг этих девушек в гостиной Морзов. Но за-

бавная картина исчезла, и чувство бесконечного оди-ночества охватило Мартина. И его сестра и гостинаяМорзов были только верстовыми столбами на прой-денном им пути. Все это уже осталось позади. Мартинласково поглядел на свои книги. Это были его един-ственные, всегда верные товарищи.

– Как? Что ты сказала? – переспросил он вдруг визумлении.

Мэриен повторила свой вопрос.– Почему я не работаю? – Мартин засмеялся, но

смех его звучал не слишком искренно. – Это твой Гер-ман велел тебе меня спросить?

Мэриен отрицательно покачала головой.– Не лги, – строго сказал Мартин, и она смущенно

наклонила голову. – Так скажи своему Герману, что-бы он не лез не в свои дела. Еще когда я пишу сти-хи, посвященные его невесте, это, пожалуй, его дело,но дальше пусть он не сует своего носа. Поняла? Тыдумаешь, стало быть, что из меня не выйдет писате-ля? – продолжал он. – Ты считаешь, что я сбился спути, что я позорю всю семью? Да?

– Я считаю, что тебе бы лучше заняться какой-ни-будь работой – твердо сказала Мэриен, и Мартин ви-дел, что она говорит искренно. – Герман находит…

– К чёрту Германа! – прервал ее добродушно Мар-тин. – Ты мне лучше скажи, когда ваша свадьба. И

спроси своего Германа, соблаговолит ли он принятьот меня свадебный подарок.

После ее ухода Мартин долго думал об этом инци-денте и раз или два горько рассмеялся. Да, все они– его сестра и ее жених, люди его круга и люди, окру-жающие Руфь, – все они одинаково приспособляют-ся к общим меркам все строят свою жизнь по готово-му, убогому образцу. И постоянно глядя друг на дру-га, подражая друг другу, эти жалкие существа готовыстереть свои индивидуальные особенности, отказать-ся от живой жизни, чтобы только не нарушить неле-пых правил, у которых они с детства в плену. Все онивереницей прошли перед мысленным взором Марти-на: Бернард Хиггинботам под руку с мистером Бат-лером, Герман Шмидт обнявшись с Чарли Хэптудом.Всех их внимательно оглядел Мартин, всех измерилтем мерилом, которое почерпнул из книг. Напрасноспрашивал он, где же великие сердца, великие умы?Их не было видно среди толпы пошлых, невежествен-ных призраков, наполнивших его тесную каморку. А кэтой толпе он чувствовал такое же презрение, какое,вероятно чувствовала Цирцея к своим свиньям.

Когда последний из призраков исчез, явился вдругеще один нежданный и незванный – юный сорванецв шляпе с огромными полями, в двубортной куртке,переваливающийся на ходу, – Мартин Иден далекого

прошлого.– И ты был не лучше, приятель, – насмешливо ска-

зал ему Мартин, – У тебя была такая же мораль, изнал ты не больше их. Ты ни о чем не задумывалсяи не заботился. Взгляды ты приобрел готовыми, как иплатье. Ты делал то, что вызывало одобрение других.Ты был предводителем своей шайки, потому что былею избран. Ты дрался и командовал шайкой не пото-му, что тебе это нравилось, а потому, что другие поощ-рительно хлопали тебя за это по плечу. Ты побил Мас-ляную Рожу потому, что не хотел уступить, а уступитьне хотел потому, что был грубой скотиной, и вдобавоктебе прожужжали уши, что мужчина должен быть сви-реп, кровожаден и безжалостен, что бить и калечить –достойно и мужественно. А зачем ты отбивал девчо-нок у своих товарищей? Вовсе не потому, что они тебенравились, а просто потому, что окружающие с самыхранних лет будили в тебе инстинкты жеребца и дикогобыка! Ну вот, с тех пор прошло немало времени. Чтоже ты теперь обо всем этом думаешь?

И, как бы в ответ на это, в его видении стала со-вершаться быстрая перемена. Грубая куртка и широ-кополая шляпа исчезли, их заменил простой скром-ный костюм; лицо перестало быть мрачным и звер-ским и озарилось внутренним светом, одухотворен-ное общением с истиной и красотой. Видение теперь

было очень похоже на нынешнего Мартина; оно стоя-ло у стола, над которым горела лампа, склонясь надраскрытой книгой. Мартин взглянул на заголовок. Этобыли «Основы эстетики». В следующий миг Мартинвошел в видение, слился с ним и, сев за стол, погру-зился в чтение.

Глава 30

В солнечный осенний день, такой же прекрасный

день бабьего лета, как год назад, когда они впервыеузнали, что любят друг друга, Мартин читал Руфисвои «Сонеты о любви». Так же как и тогда, они си-дели на своем любимом месте, среди холмов. Руфьнесколько раз прерывала чтение восторженными воз-гласами, и Мартин, кончив читать, с волнением ждал,что она скажет.

Руфь долго молчала, как бы подыскивая слова, мо-гущие смягчить суровость ее суждения.

– Эти стихи прекрасны, – сказала она наконец, – да,конечно, они прекрасны. Но ведь вы не можете полу-чить за них деньги. То есть, вы понимаете, что я хо-чу сказать, – она произнесла, это почти умоляюще: –все, что вы пишете, оказывается неприменимо в жиз-ни. Я не знаю, в чем тут причина, – вероятно, вино-ваты условия рынка, – но вы ничего не можете зара-ботать своими произведениями. Поймите меня пра-вильно, дорогой мой. Я очень горжусь, – иначе я небыла бы женщиной, – я горжусь и радуюсь, что мнепосвящены эти чудесные стихи. Но ведь дня нашейсвадьбы они не приближают, правда, Мартин? Не со-чтите меня корыстолюбивой. Но я все время думаю

о нашем будущем. Ведь целый год прошел с тех пор,как мы поведали друг другу о нашей любви, а свадьбатак же далека, как и раньше. Пусть вам не покажетсянескромным этот разговор вспомните, что речь идето моем сердце, обо всей моей жизни. Уж если вы таклюбите писать – ну, найдите работу в какой-нибудьгазете. Почему бы вам не сделаться репортером? Ну,хоть ненадолго?

– Я испорчу свой стиль, – глухо ответил Мартин, –вы себе представить не можете, сколько труда я по-ложил, чтобы выработать этот стиль.

– Но ведь вы же писали газетные фельетоны радиденег? Они вам не испортили стиля?

– Это совсем другое дело. Я их писал после це-лого дня серьезной работы. А репортерской работойнужно заниматься с утра до вечера, ей нужно отдатьвсю жизнь! И жизнь превращается при этом в какой-товихрь, это жизнь минуты, без прошлого и без буду-щего. Репортеру и думать некогда ни о каком стиле,кроме репортерского. А это не литература. Мне сде-латься репортером именно теперь, когда стиль у ме-ня только что начал вырабатываться, определяться, –да это было бы литературным самоубийством. Даже исейчас каждый фельетон, каждое слово в фельетонедля меня всегда мука, насилие над собой, над моимпониманием красоты! Вы не представляете, как это

тяжело. Я просто чувствую себя преступником. Я да-же радовался втайне, когда мои «ремесленные» рас-сказы перестали покупать, хотя вследствие этого ядолжен был заложить костюм. Что может сравнитьсяс тем наслаждением, которое я испытал, когда писал«Сонеты о любви»? Ведь радость творчества – благо-роднейшая радость на земле. Она меня вознагради-ла сторицей за все лишения.

Мартин не знал, что для Руфи «радость творче-ства» – пустые слова. Она, правда, часто употребля-ла их в беседе, и Мартин впервые услыхал о радо-сти творчества из ее уст. Она читала об этом, слу-шала на лекциях университетских профессоров, да-же упоминала, сдавая экзамен на степень бакалавраискусств. Но сама она была настолько заурядна, на-столько лишена всякого творческого порыва, что мог-ла лишь слепо повторять то, что говорили о творче-стве другие.

– А может быть, редактор был прав, исправляя ва-ши «Песни моря»? – спросила Руфь. – Если бы редак-тор не умел правильно оценивать литературное про-изведение, он не был бы редактором.

– Вот лишнее доказательство устойчивости обще-принятых мнений, – запальчиво возразил Мартин,раздраженный упоминанием о своих врагах – редак-торах. – То, что существует, считается не только пра-

вильным, но и лучшим. Самый факт существованиячего-нибудь рассматривается как его оправдание, –и, заметьте, не только при данных условиях, а на ве-ки вечные. Конечно, люди верят в эту чепуху толькоблагодаря своему закоснелому невежеству, благода-ря самообману, который так превосходно описал Вей-нингер. Невежественные люди воображают, что онимыслят, распоряжаются судьбами тех, которые мыс-лят на самом деле.

Мартин вдруг остановился, испуганный догадкой,что Руфь еще не доросла до всего этого.

– Я не знаю, кто такой Вейнингер, – возразилаона, – вы всегда так ужасно все обобщаете, что я пе-рестаю понимать ваши мысли. Я говорю, что если ре-дактор…

– А я вам говорю, – перебил он, – что все редак-торы, по крайней мере девяносто девять процентовиз них, – это просто неудачники. Это неудавшиеся пи-сатели. Не думайте, однако, что им приятнее тянутьлямку в редакции и сознавать свою рабскую зависи-мость от успеха журнала и от оборотливости издате-ля, чем предаваться радостям творчества. Они про-бовали писать, но потерпели неудачу. И вот тут-то иполучается нелепейший парадокс. Все двери к лите-ратурному успеху охраняются этими сторожевыми со-баками, литературными неудачниками. Редакторы, их

помощники, рецензенты – вообще все те, кто чита-ет рукописи, – это все люди, которые некогда хотелистать писателями, но у которых для этого не хватилопороха. И вот они-то, оказавшиеся самыми бездарны-ми, являются вершителями литературных судеб и ре-шают, что нужно и что не нужно печатать. Они, жалкиеи бесталанные, судят гения. А за ними следуют крити-ки, обычно, такие же неудачники. Не говорите мне, чтоони никогда не мечтали и не пробовали писать стихиили прозу, – они пробовали, но только из этого ни чер-та не вышло. От этих журнальных критических статейтошнит, как от рыбьего жира. Впрочем, вы знаете моюточку зрения на критику. Есть, конечно, великие кри-тики, но они редки, как кометы. Если из меня не вый-дет писателя, пойду в редакторы. В конце концов этокусок хлеба. И даже с маслом.

Однако быстрый ум Руфи тотчас подметил проти-воречие, заключавшееся в рассуждениях ее возлюб-ленного.

– Ну, хорошо, Мартин, если это так, и для талант-ливых людей все двери редакции закрыты, то как жевыдвинулись великие писатели?

– Они совершили невозможное, – ответил он, – онисоздали такие пламенные, блестящие произведения,что все их враги были испепелены и уничтожены. Онидостигли успеха, благодаря чуду, выпадающему на

долю одного из тысячи. Они вроде гигантов Карлейля,которых нельзя одолеть. И я сделаю то же. Я добьюсьневозможного.

– Но, если вы потерпите неудачу? Вы должны по-думать и обо мне, Мартин!

– Если я потерплю неудачу! – Он поглядел на нее сминуту, словно она сказала нечто немыслимое. Затемглаза его засверкали. – Тогда я стану редактором, ивы будете редакторской женой!

Руфь состроила при этом гримасу, очаровательнуюгримасу, которую Мартин тотчас прогнал поцелуями.

– Ну, ну, довольно, – протестовала Руфь, стараясьусилием воли освободиться от обаяния его силы. – Яговорила с папой и с мамой. Я еще никогда так с ни-ми не воевала. Я была непочтительна и дерзка. Ониоба настроены против вас, но я так твердо говорилаим о моей любви к вам, что папа, наконец, согласил-ся принять вас к себе в контору. Он даже решил поло-жить вам сразу приличное жалованье, чтобы мы мог-ли пожениться и жить самостоятельно где-нибудь вмаленьком коттедже. Это очень мило с его стороны,не правда ли, Мартин?

Мартин почувствовал, как тупое отчаяние сдавилоему сердце. Он машинально полез в карман за таба-ком и бумагой (которых давно уже не носил при себе)и пробормотал что-то невнятное.

Руфь продолжала:– Откровенно говоря, – только вы, ради бога, не

обижайтесь, – папе очень не правятся ваши ради-кальные взгляды, и, кроме того, он считает вас лентя-ем. Я то знаю, конечно, что вы не лентяй. Я знаю, каквы много работаете.

«Нет, этого даже и она не знает», – подумал Мар-тин, но вслух спросил только:

– Ну, а вы как думаете? Вам тоже мои взгляды ка-жутся чересчур радикальными? – Он смотрел ей пря-мо в глаза и ждал ответа.

– Мне они кажутся сомнительными, – ответила онанаконец.

Этим было все сказано, и жизнь вдруг покаяласьМартину такой унылой, что он совсем забыл об осто-рожно сделанном Руфью предложении поступить наслужбу в контору ее отца. А она, зайдя, как ей ка-залось достаточно далеко, готова была терпеливождать удобного случая, чтобы вернуться к этому во-просу.

Но ждать пришлось недолго. У Мартина в свою оче-редь был вопрос к Руфи. Ему хотелось испытать на-сколько сильна ее вера в него. И через неделю каж-дый получил ответ на свой вопрос.

Мартин ускорил дело, прочтя Руфи «Позор солн-ца».

– Почему вы не хотите стать репортером? – вос-кликнула Руфь, когда Мартин кончил читать. – Вы таклюбите писать, и вы, наверное, добились бы успе-ха мог ли бы выдвинуться, сделать себе имя. Ведьнекоторые специальные корреспонденты зарабаты-вают огромные деньги и, кроме того, еще ездят повсему миру. Их посылают в Африку, – Стэнли, напри-мер, – они интервьюируют в Ватикане папу, исследу-ют таинственные уголки Тибета.

– Значит, вам не нравится моя статья? – спросилМартин. – Вы, стало быть, предполагаете что я мог быстать только журналистом, но никак не писателем?

– О нет! Мне очень понравилась ваша статья. Онапрекрасно написана. Но только я боюсь что все этоне по плечу вашим читателям. По крайней мере дляменя это слишком трудно. Звучит очень хорошо, но яничего не поняла. Слишком много специальной науч-ной терминологии прежде всего. Вы любите крайно-сти дорогой мой, и то, что вам кажется попятным, со-вершенно непонятно для всех нас.

– Да, в статье много философских терминов, –только и мог сказать Мартин.

Он еще был взволнован – ведь он только что чи-тал вслух самые свои зрелые мысли – и ее суждениеошеломило его.

– Ну, пусть это неудачно по форме, – пытался на-

стаивать Мартин, – но неужели сами мысли в вас невстречают сочувствия?

Руфь покачала головой.– Нет. Это так не похоже на все, что я читала рань-

ше… Я читала Метерлинка, и он был мне вполне по-нятен.

– Его мистицизм вам понятен? – вскричал Мартин.– Да. А вот эта ваша атака на него мне совершен-

но непонятна. Конечно, если говорить об оригиналь-ности…

Мартин сделал нетерпеливое движение, но про-молчал. Потом вдруг до его сознания дошли слова,которые Руфь продолжала говорить.

– В конце концов, ваше творчество было для васигрушкой, – говорила она, – вы достаточно долго за-бавлялись ею. Пора теперь отнестись серьезно к жиз-ни, к нашей жизни, Мартин. До сих пор вы жили толь-ко для себя.

– Вы хотите, чтобы я поступил на службу?– Да. Папа предлагает вам…– Знаю, знаю, – прервал он резко, – но скажите мне

прямо: вы в меня больше не верите?Руфь молча сжала ему руку. Ее глаза затумани-

лись.– Не в вас, в ваш литературный талант, мой ми-

лый, – почти шепотом сказала она.

– Вы прочли почти все мои произведения, – так жерезко продолжал он, – что вы о них думаете? Вам ка-жется, что это очень плохо? Хуже того, что пишут дру-гие?

– Другие получают деньги за свои произведения.– Это не ответ на мой вопрос. Считаете ли вы, что

литература не мое призвание?– Ну, хорошо, я вам отвечу. – Руфь сделала над со-

бой усилие. – Я не думаю, что вы можете стать писа-телем. Не сердитесь на меня, дорогой! Вы же самименя спросили. А ведь вы знаете, что я больше ваше-го понимаю в литературе.

– Да, вы бакалавр искусств, – проговорил Мартинзадумчиво, – вы должны понимать… Но этим еще невсе сказано, – продолжал он после мучительной дляобоих паузы. – Я знаю, в чем мое призвание. Никтоне может знать этого лучше меня. Я знаю, что до-бьюсь успеха. Я преодолею все препятствия. Во мнетак и кипит все то, что находит отражение в моихстихах, статьях и рассказах. Но я вас не прошу ве-рить в это. Не верьте ни в меня, ни в мой литера-турный талант. Единственное, о чем я вас прошу, –это верить в мою любовь и любить меня по-прежне-му. Помните, год тому назад я просил вас подождатьдва года. Один год уже прошел, но всеми фибрамисвоей души я чувствую, что к концу второго года я до-

бьюсь успеха. Помните, когда-то вы сказали мне: что-бы стать писателем, нужно пройти ученический искус.Что ж, я прошел его. Я спешил, я уложился в корот-кий срок. Вы были конечной целью всех моих стрем-лений, и мысль о вас все время поддерживала моюэнергию. Знаете ли вы, что я давно забыл, что зна-чит выспаться? Мне иногда кажется, что миллионылет прошли с тех пор, когда я спал столько, сколькомне нужно, и просыпался выспавшись. Теперь менявсегда подымает будильник. Когда бы я ни лег, раноили поздно, я всегда ставлю его на определенный час.Это последнее сознательное усилие, которое я делаюперед сном: завожу будильник и гашу лампу. Когда ячувствую, что меня клонит ко сну, я заменяю труднуюкнигу более легкой. А если я и над этой книгой начи-наю клевать носом, то бью себя кулаком по голове,чтобы прогнать сон. Я читал о человеке, который бо-ялся спать, – помните, у Киплинга? Он пристраивалв постели шпору так, что если он засыпал, стальнойшип вонзался ему в тело. Я сделал то же самое. Ярешал, что не засну до полуночи, до часу, до двух…И действительно, не засыпал до положенного време-ни. Так продолжалось в течение многих месяцев. Ядошел до того, что сон в пять с половиной часов сталуже для меня недопустимой роскошью. Я теперь сплювсего четыре часа. Я страдаю от недостатка сна. Ино-

гда у меня кружится голова и путаются мысли – до та-кой степени хочется мне уснуть; могильный покой ка-жется мне иногда блаженством. Мне часто вспомина-ются стихи Лонгфелло:

В морской холодной глубинеВсе спит в спокойном, тихом сне.Один лишь шаг – плеснет вода,И все исчезнет навсегда.

Конечно, все это вздор. Это происходит от нерв-ного переутомления. Но вот вопрос: ради чего я де-лал все это? Ради вас. Чтобы сократить срок учениче-ства, чтобы заставить успех поторопиться. И теперьмое ученичество окончено. На что я способен? Уве-ряю вас, ни один студент в год не выучит того, что явыучиваю в один месяц. Я знаю. Вы уж мне поверь-те. Я бы не стал говорить об этом, если бы мне такстрастно не хотелось, чтобы вы меня поняли. И в этомнет хвастовства. Результат моих занятий измеряетсякнигами. Ваши братья – невежественные дикари посравнению со мной, а все свои знания я приобрел вте часы, когда они мирно спали. Когда-то я хотел про-славиться. Теперь слава для меня ничего не значит. Яхочу только вас. Вы мне нужнее пищи, нужнее одеж-ды, нужнее всего на свете. Я мечтаю только о том,чтобы уснуть, наконец, положив голову к вам на грудь.

И меньше чем через год мечта эта сбудется.Опять его сила волнами приливала к ней; и чем

упорнее она противилась, тем больше ее влекло кнему. Эта сила, покорявшая ее, теперь проявлялась вего сверкающем взгляде, в его страстной речи, в тойогромной жизненной энергии, которая бурлила и кло-котала в нем. И вот на один миг, на один только миг,прочный, устойчивый мир Руфи заколебался, и онавдруг увидела перед собой настоящего Мартина Иде-на, великолепного и непобедимого! И как это бываетс укротителями зверей, на которых минутами находитсомнение, – так и она усомнилась в возможности сми-рить непокорный дух этого человека.

– И вот еще что, – продолжал он, – вы меня любите.Но почему вы меня любите? Ведь это та сама сила,что заставляет меня писать, заставляет вас любитьменя. Вы любите меня потому, что я не похож на окру-жающих вас людей. Я не создан для конторки, длябухгалтерских книг, для мелкого крючкотворства. За-ставьте меня делать то же, что делают все эти люди,дышать одним с ними воздухом, разделять их взгля-ды, – и вы уничтожите разницу между мной и ими, уни-чтожите меня, уничтожите то, что вы любите. Самоеживое, что только есть во мне, – это страсть к твор-честву. Ведь вы бы меня никогда не полюбили, будья каким-нибудь заурядным олухом, не мечтающим о

литературе.– Но вы забываете, – прервала его Руфь, поверх-

ностный ум которой был очень склонен к паралле-лям, – что бывали и раньше чудаки-изобретатели, ко-торые всю жизнь бились над изобретением какого-ни-будь вечного двигателя. Их жены, разумеется, люби-ли их и страдали вместе с ними из-за их чудачеств.

– Верно, – возразил он. – Но ведь были и другиеизобретатели – не чудаки, те, что всю жизнь билисьнад созданием чего-то реального и практического и, вконце концов, добились своего. Я ведь не хочу ничегоневозможного…

– Вы сами сказали, что хотите «добиться невозмож-ного».

– Я выразился фигурально. Я стремлюсь, в сущно-сти говоря, достичь того, чего достигли до меня оченьи очень многие: писать и жить литературным трудом.

Молчание Руфи раздражало Мартина.– Стало быть, вы считаете, что моя цель так же хи-

мерична, как поиски вечного двигателя? – спросил он.Ответ был ясен из пожатия ее руки – нежного мате-

ринского пожатия, словно мать успокаивала каприз-ного ребенка. Для нее Мартин и в самом деле былтолько капризный ребенок, чудак, желающий добить-ся невозможного.

Руфь еще раз напомнила Мартину о том, как враж-

дебно относятся к нему ее родители.– Но ведь вы-то меня любите? – спросил он.– Люблю, люблю! – воскликнула она.– И я вас люблю, и ничего они мне не могут сде-

лать, – голос его звучал торжествующе. – Раз я ве-рю в вашу любовь, то мне нет дела до их ненависти.Все в мире непрочно, кроме любви. Любовь не можетсбиться с пути, если только это настоящая любовь, ане хилый уродец спотыкающийся и падающий на каж-дом шагу.

Глава 31

Как-то случайно Мартин встретил на Бродвее свою

сестру Гертруду; встреча была радостная и в то жевремя печальная. Ожидая на углу трамвая, Гертрудапервая увидела Мартина и была поражена его худо-бой и мрачным выражением лица. Мартин и в самомделе был мрачен. Он возвращался после неудачнойбеседы с ростовщиком, у которого хотел выторговатьдобавочную ссуду под велосипед. Наступила пасмур-ная осенняя погода, и потому Мартин давно уже зало-жил велосипед, но непременно хотел сохранить чер-ный костюм.

– Ведь у вас есть черный костюм, – сказал ростов-щик, знавший наперечет имущество Мартина, – иливы заложили его у этого еврея Люпке? Если вы в са-мом деле…

Он так грозно посмотрел на Мартина, что тот поспе-шил воскликнуть:

– Нет, нет! Я не закладывал костюма. Мне он нужен.– Отлично, – сказал ростовщик, смягчившись

немного. – Но мне он тоже нужен. Без него я не могудать вам денег. Ведь я занимаюсь этим делом не ра-ди развлечения.

– Но ведь велосипед стоит по крайней мере сорок

долларов, и к тому же он в полной исправности, – воз-разил Мартин. – А вы мне дали за него только семьдолларов! И даже не семь! Шесть с четвертью! Ведьвы берете вперед проценты!

– Хотите получить еще денег, так принесите ко-стюм, – последовал хладнокровный ответ, после чегоМартин ушел в полном отчаянии. Этим и объяснялосьмрачное выражение его лица, которое так изумило иогорчило Гертруду.

Не успели они поздороваться, как подошел трам-вай, идущий по Телеграф-авеню. Мартин взял сеструпод руку, чтобы помочь ей сесть, и та поняла, что самон хочет идти пешком. Стоя на ступеньке, Гертрудаобернулась к ному, и сердце ее сжалось от жалости.

– А ты разве не поедешь? – спросила она.И тотчас же сошла с трамвая и пошла рядом с

ним. – Я всегда хожу пешком, для моциона, – объяс-нил он.

– Ну что ж, я тоже пройдусь немножко, – сказалаГертруда, – мне это полезно Я что-то себя плохо чув-ствую последнее время.

Мартин взглянул на сестру и был поражен произо-шедшей в ней переменой. Лицо ее было болезненно ибледно, вся она как-то отекла, а тяжелая, неуклюжаяпоходка была словно карикатурой на прежнюю эла-стичную, бодрую поступь здоровой и веселой девуш-

ки.– Уж лучше подожди трамвая, – сказал Мартин, ко-

гда они дошли до следующей остановки. Он заметил,что Гертруда начала задыхаться.

– Господи помилуй! И верно, ведь я устала, – ска-зала она. – Но и тебе тоже не мешало бы сесть натрамвай. Подошвы у твоих башмаков такие, что, по-жалуй, протрутся, прежде чем ты дойдешь до Север-ного Окленда.

– У меня есть дома еще одна пара башмаков, – от-вечал Мартин.

– Приходи завтра обедать, – сказала Гертруданеожиданно. – Бернарда не будет, он едет по деламв Сан-Леандро.

Мартин отрицательно покачал головой, но не сумелскрыть жадный огонек, сверкнувший у него в глазахпри упоминании об обеде.

– У тебя нет ни пенса, Март, вот отчего ты ходишьпешком. Моцион, как же!

Она хотела презрительно фыркнуть, но из этого ни-чего не вышло.

– На, возьми.И Гертруда сунула Мартину в руку пятидолларовую

монету.– Я забыла, что на днях было твое рождение, – про-

бормотала она.

Мартин инстинктивно зажал в руке монету. В сле-дующий миг он почувствовал, что не должен прини-мать этого подарка, но заколебался. Ведь этот золо-той кружочек означал пищу, жизнь, просветление ду-ховное и телесное, подъем творческих сил. Как знать!Может быть, он напишет что-нибудь такое, что прине-сет ему много таких же золотых монет. Ему вспомни-лись две статьи, которые валялись под столом средигруды рукописей, так как не на что было купить марок.Печатные заголовки так и горели у него перед глаза-ми. Статьи назывались «Жрецы чудесного» и «Колы-бель красоты». Он еще никуда не посылал их, но знал,что это лучшее из всего написанного им в этом роде.Только бы купить марки. Уверенность в успехе вне-запно охватила его, и быстрым движением он сунул вкарман монету.

– Я тебе верну в сто раз больше, Гертруда, – прого-ворил он с трудом, потому что судорога сдавила емугорло, а на глазах блеснули слезы. – Запомни моислова! – воскликнул он вдруг с необычайной уверен-ностью. – Не пройдет года, как я принесу тебе сотнюточно таких же золотых кругляков. Можешь мне не ве-рить. Ты должна только ждать. А там увидишь!

Гертруда и не думала верить. Ей стало не по себе.Помолчав, она сказала:

– Я знаю, что ты голодаешь, Март. У тебя на лице

написано. Приходи обедать в любое время. Когда Хиг-гинботам будет уходить по делам, я сумею известитьтебя. Кто-нибудь из ребят всегда может сбегать. А что,Март…

Мартин наперед знал, что скажет сестра, так какход ее мыслей был достаточно ясен.

– Не пора ли тебе поступить на какое-нибудь ме-сто?

– Ты тоже думаешь, что я ничего не добьюсь? –спросил он.

Гертруда покачала головой.– Никто в меня не верит, Гертруда, кроме меня са-

мого. – Он сказал это с каким-то страстным задором. –Но я написал уже очень много хороших вещей и раноили поздно получу за них деньги.

– А почему ты знаешь, что они хороши?– Да потому, что… – Все его познания по литерату-

ре, по истории литературы вдруг ожили в его мозгу, ион понял, что сестре не объяснишь, на чем основыва-ется его вера в себя. – Да потому, что мои рассказылучше, чем девяносто девять процентов всего того,что печатается в журналах.

– А все-таки послушай разумного совета, – сказалаГертруда, твердо уверенная, что правильно понимаетего болезнь. – Да, послушай разумного совета, – по-вторила она, – а завтра приходи обедать.

Мартин усадил ее в трамвай и, побежав на почту, натри доллара накупил марок. Позднее, идя к Морзам,он зашел в почтовое отделение и отправил множествотолстых пакетов, истратив все марки, за исключениемтрех двухпенсовых.

Это был памятный вечер для Мартина, ибо в этотвечер он познакомился с Рэссом Бриссенденом. КакБриссенден попал к Морзам, кто его привел туда,Мартин так и не узнал. Он даже не полюбопытство-вал спросить об этом Руфь, ибо Бриссенден показал-ся ему человеком бледным и неинтересным. Час спу-стя Мартин решил, что он еще и невежа: уж оченьон бесцеремонно слонялся из одной комнаты в дру-гую, глазел на картины и совал нос в книги и журна-лы, лежавшие на столах или стоявшие на полках. На-конец, не обращая внимания на прочее общество, онразвалился в кресле, точно у себя дома, вытащил изкармана какую-то книжку и принялся читать. Читая,он все время быстрым движением проводил рукою поволосам. После этого Мартин забыл о нем и вспомнилтолько в конце вечера, когда увидел его в кружке мо-лодых женщин, которые явно наслаждались беседойс ним. Идя домой, Мартин случайно нагнал на улицеБриссендена.

– Хэлло! Это вы? – спросил он.Тот пробормотал что-то не очень любезное, но все

же пошел рядом. Мартин больше не делал попытокзавязать беседу, и так они, молча, прошли несколькокварталов.

– Старый самодовольный осел!Неожиданность и энергичность этого возгласа по-

разила Мартина. Ему стало смешно, но в то же времяон почувствовал растущую неприязнь к Бриссендену.

– Какого черта вы туда таскаетесь? – услышал Мар-тин, после того как они прошли еще квартал в молча-нии.

– А вы? – спросил Мартин в свою очередь.– Убейте меня, если я знаю, – отвечал Бриссен-

ден. – Я там был в первый раз. В конце концов в суткахдвадцать четыре часа. Надо же их как-нибудь прово-дить. Пойдемте выпьем.

– Пойдемте, – отвечал Мартин.Он тут же мысленно выругал себя за свою сговор-

чивость. Дома его ждала «ремесленная» работа, кро-ме того, на ночь он решил прочесть томик Вейсмана,не говоря уже об автобиографии Герберта Спенсера,которую он читал с большим увлечением, чем любойроман.

«Зачем я пошел с этим человеком, который мне ктому же не нравится?» – подумал Мартин. Но его при-влек не спутник и не выпивка, а все то, что было свя-зано с этим – яркие зеркала, свет, звон и блеск бо-

калов, разгоряченные лица и громкие голоса. Да, да,голоса людей, веселых и беззаботных, которые до-бились жизненного успеха и могли с легким сердцемпропивать свои деньги. Мартин был одинок: вот в чемзаключалась его беда. Потому-то он и принял с та-кой охотой приглашение мистера Бриссендена. С техпор как Мартин покинул «Горячие Ключи» и расстал-ся с Джо, он ни разу не был в питейном заведении,за исключением того случая, когда его угостил порту-галец-лавочник. Умственное утомление не вызываеттакой потребности подкрепить свои силы алкоголем,как физическая усталость, и Мартина не тянуло к ви-ну. Но сейчас ему захотелось выпить – вернее, очу-титься в шумной атмосфере кабачка, где пьют, кри-чат и хохочут. Таким именно кабачком был «Гротто».Бриссенден и Мартин, развалившись в удобных кожа-ных креслах, принялись потягивать шотландское вис-ки с содовой.

Они разговорились; говорили о разных вещах ипрерывали беседу только для того, чтобы по оче-реди заказывать новые порции. Мартин, обладав-ший необычайно крепкой головой, все же не мог неудивляться выносливости своего собутыльника. Ноеще больше он удивлялся мыслям, которые тот вы-сказывал. Вскоре Мартин пришел к убеждению, чтоБриссенден все знает и что это вообще второй насто-

ящий интеллигент, повстречавшийся ему на пути.Но у Бриссендена к тому же было многое такое,

чего не хватало профессору Колдуэллу. В нем былогонь, необычайная проницательность и восприимчи-вость, какая-то особая свобода полета мысли. Он го-ворил превосходно. С его тонких губ порой срывалисьхлесткие, словно отчеканенные машиной фразы. Оникололи и резали. А в следующий миг их сменяли мяг-кие, нежные слова, образные, гармоничные выраже-ния, таившие в себе блеск непостижимой красоты бы-тия. Иногда его речь звучала, как боевой рог, зову-щий к буре и грохоту космической борьбы, звенела,как серебро, сверкала холодным блеском звездныхпространств, кратко и четко формулируя истины по-следних завоеваний науки. И в то же время это бы-ла речь поэта, проникнутая тем высоким и неулови-мым, чего нельзя выразить словами, но можно толькодать почувствовать в тех тонких и сложных ассоциа-циях, которые эти слова порождают. Его умственныйвзор проникал в какие-то далекие, недоступные чело-веческому опыту области, о которых, казалось, нель-зя было рассказывать обыкновенным языком. Но по-истине магическое искусство речи помогало ему вкла-дывать в обычные слова необычные значения, кото-рых не поняли бы заурядные умы, но которые, одна-ко, были близки и понятны Мартину.

Мартин сразу забыл о своей первоначальнойнеприязни к Бриссендену. Перед ним было то, о чемдо сих пор он только читал в книгах. Перед ним быловоплощение того идеала мыслящего человека, кото-рый составил себе Мартин. «Я должен лежать у егоног», – повторял он самому себе, с восторгом слушаясвоего собеседника.

– Вы, очевидно, изучали биологию! – воскликнул оннаконец. К его удивлению, Бриссенден отрицательнопокачал головой.

– Но ведь вы говорите такие вещи, которые немыс-лимы без знания биологии, – продолжал Мартин, за-метив удивленный взгляд Бриссендена. – Ваши за-ключения совпадают со всем ходом рассуждений ве-ликих ученых. Не может быть, чтобы вы их не читали!

– Очень рад это слышать, – отвечал тот, – оченьрад, что мои поверхностные познания открыли мнекратчайший путь к постижению истины. Но мне в кон-це концов безразлично, прав я или нет. Все равно этоне имеет значения. Ведь абсолютной истины человекникогда не постигнет.

– Вы ученик и последователь Спенсера! – с торже-ством воскликнул Мартин.

– Я с юных лет не заглядывал в Спенсера. Да и то-гда-то читал только «Воспитание».

– Хотел бы я приобретать знания с такой же лег-

костью, – говорил Мартин полчаса спустя, подверг-нув тщательному анализу весь умственный багажБриссендена. – Вы настоящий догматик, вот что са-мое удивительное. Вы догматически устанавливае-те такие положения, которые наука могла установитьтолько a posteriori. (A posteriori (лат.) – исходя из опы-та) Вы буквально на лету делаете правильные вы-воды. Ваше образование в самом деле довольно по-верхностно, но вы с быстротой света пролетаете весьпуть познания и постигаете истину каким-то сверхъ-естественным способом.

– Да, да. Это всегда смущало моих учителей, отцаИосифа и брата Дэттона, – возразил Бриссенден. –Но тут никаких чудес нет. Просто благодаря счастли-вой случайности я попал с ранних лет в католическийколледж. Но вы-то сами где получили образование?

Рассказывая ему о себе, Мартин в то же времявнимательно изучал наружность Бриссендена, ари-стократически гонкие черты его лица, покатые плечи,пальто с карманами, набитыми книгами, брошенноеим на соседний стул. Лицо Бриссендена и его тонкиеруки были, к удивлению Мартина, покрыты темнымзагаром. Едва ли Бриссенден много бывал на возду-хе. Где же он так загорел? Этот загар не давал Мар-тину покоя, и он все время думал о нем, пока изу-чал лицо Бриссендена – узкое худощавое лицо, со

впалыми щеками и тонким орлиным носом. В разре-зе его глаз не было ничего замечательного. Они бы-ли не слишком велики и не слишком малы, карие, снесколько неопределенным оттенком; но в них горелкакой-то удивительный огонь, и выражение было ка-кое-то двойственное, странное и противоречивое. Су-ровые и неумолимые, они в то же время почему-товызывали жалость. Мартину было бесконечно жальБриссендена; он скоро понял, откуда возникало эточувство.

– Ведь у меня чахотка, – объявил Бриссенден, по-сле того как рассказал о своем недавнем пребываниив Аризоне. – Я жил там около двух лет; провел курсклиматического лечения.

– А вы не боитесь возвращаться теперь в наш кли-мат?

– Боюсь?Он просто повторил слово, сказанное Мартином, но

тот сразу понял, что Бриссенден ничего на свете небоится. Глаза его сузились, ноздри раздулись, лицоприняло какое-то орлиное выражение, гордое и реши-тельное. У Мартина сердце забилось от восторга пе-ред этим человеком. «До чего хорош!», – подумал они затем вслух продекламировал:

– «Под гнетом яростного рока

Я не склоню кровавого чела».

– Вы любите Гэнли? – спросил Бриссенден, и выра-жение его глаз сразу сделалось нежным и ласковым, –ну, конечно, разве вы можете не любить его. Ах, Гэн-ли! Великий дух! Он высится среди современных жур-нальных рифмоплетов, как гладиатор среди евнухов.

– А вы не любите журналов? – осторожно спросилМартин.

– А вы любите? – рявкнул Бриссенден с такою яро-стью, что Мартин даже вздрогнул. – Я… я пишу, или,вернее, пробую писать для журналов, – пробормоталМартин.

– Ну, это еще туда-сюда, – более миролюбиво ска-зал Бриссенден, – вы пробуете писать, но вам это неудается. Я ценю и уважаю ваши неудачи. Я представ-ляю себе, что вы пишете. Для этого мне не нужно да-же читать ваши произведения. В них есть один недо-статок, который закрывает перед ними все двери. Вних есть глубина, а это не требуется журналам. Жур-налам нужен всяческий мусор, и они его получают визобилии – только не от вас, конечно.

– Я не чуждаюсь ремесленной работы, – возразилМартин.

– Напротив, – Бриссенден остановился на мгнове-ние и дерзко оглядел все признаки нищеты Мартина –

его поношенный галстук, лоснящиеся рукава, обтре-панные манжеты, затем долго созерцал его впалые,худые щеки. – Напротив, ремесленная работа чужда-ется вас, и так упорно, что вам ни за что не преуспетьв этой области. Слушайте, милый мой, вы, наверно,обидитесь, если я предложу вам поесть?

Мартин помимо воли покраснел, а Бриссенден тор-жествующе расхохотался.

– Сытый человек не обижается на подобное пред-ложение, – заявил он.

– Вы дьявол! – раздраженно вскричал Мартин.– Да ведь я вам ничего и не предлагал!– Еще бы вы посмели!– Вот как? В таком случае я вас приглашаю поужи-

нать со мной.Бриссенден, говоря это, привстал, как бы намере-

ваясь тотчас же идти в ресторан.Мартин сжал кулаки, кровь застучала у него в вис-

ках.– Внимание! Ест их живьем! Ест их живьем! – вос-

кликнул Бриссенден, подражая антрепренеру знаме-нитого местного пожирателя змей.

– Вас я и в самом деле мог бы съесть живьем, –сказал Мартин, в свою очередь дерзко оглядев исто-щенного болезнью Бриссендена.

– Только я того не стою.

– Не вы, а дело того не стоит, – произнес Мартини тут же рассмеялся от всего сердца. – Признаюсь,Бриссенден, вы оставили меня в дураках. То, что яголоден, явление естественное, и ничего тут для ме-ня постыдного нет. Вот видите – я презираю мелкиеусловности и предрассудки, но стоило вам сказать са-мые простые слова, назвать вещи своими именами, ия мгновенно превратился в раба этих самых предрас-судков.

– Да, вы обиделись, – подтвердил Бриссенден.– Обиделся, сознаюсь. Есть предрассудки, впитан-

ные с детства. Хотя я многому успел научиться, а все-таки иногда срываюсь. У каждого свой скелет в шкафу.

– Но сейчас вы уже заперли дверцы шкафа?– Ну конечно.– Наверное?– Наверное.– Тогда идемте и спросим чего-нибудь поесть.– Идемте.Мартин хотел заплатить за виски и вытащил свои

последние два доллара, но Бриссенден не позволилофицианту взять их и заплатил сам.

Мартин состроил было недовольную гримасу, нототчас успокоился, почувствовав, как Бриссенденмягко и дружелюбно положил ему руку на плечо.

Глава 32

На следующий день Мария была потрясена: к Мар-

тину опять явился необычайный гость. Но на этот разона настолько сохранила самообладание, что дажепригласила гостя подождать в гостиной.

– Вы не возражаете, что я вторгся к вам? – спросилБриссенден.

– Я очень рад! – воскликнул Мартин, крепко пожи-мая ему руку, и, подвинув гостю единственный стул,сам сел на кровать. – Но как вы узнали мой адрес?

– Позвонил к Морзам. Мисс Морз сама подошла ктелефону. И вот я здесь.

Бриссенден запустил руку в карман и вытащилнебольшой томик.

– Вот вам книжка стихов одного поэта, – сказал он,кладя книгу на стол, – прочтите и оставьте себе. Бери-те! – вскричал он в ответ на протестующий жест Мар-тина. – На что мне книги? У меня сегодня утром опятькровь шла горлом. Есть у вас виски? Ну конечно, нет!Подождите минутку.

Он быстро встал и вышел. Мартин посмотрел емувслед и с грустью увидел, как съежились над впалойгрудью его когда-то, должно быть, могучие плечи. До-став два стакана, Мартин начал читать книгу. Это был

последний сборник стихов Генри Вогана Марлоу.– Шотландского нет, – объявил Бриссенден по воз-

вращении, – каналья торгует только американским.Вот бутылка.

– Я сейчас пошлю кого-нибудь из ребят за лимона-ми, и мы сделаем грог, – предложил Мартин. – Инте-ресно, сколько получил Марлоу за такую книгу?

– Долларов пятьдесят, – отвечал Бриссенден, – ито если ему удалось найти издателя, который захотелрискнуть.

– Значит, поэзией нельзя прожить?В голосе Мартина прозвучало глубокое огорчение.– Конечно, нет! Какой же дурак на это рассчитыва-

ет? Рифмоплеты – другое дело. Вроде Брюса, Виржи-нии Спринг или Сиджвика. Эти делают хорошие дела.Но настоящие поэты… Вы знаете, чем живет Марлоу?Преподает в Пенсильвании, в школе для мальчиков,а из всех филиалов ада на земле – это, несомненно,самый мрачный. Я бы не поменялся с ним, даже еслибы он предложил мне за это пятьдесят лет жизни. Аведь его стихи блещут среди всего современного сти-хотворного хлама, как рубины среди стекляшек. А чтоо нем пишут критики! Черт бы побрал этих критиков!

– Вообще люди, не способные сами стать писате-лями, слишком много судят о настоящих писателях, –воскликнул Мартин. – Чего, например, не плели про

Стивенсона!– Болотные ехидны! – проговорил Бриссенден, с

презрением стиснув зубы. – Да, я знавал одного, кото-рый всю жизнь клевал Стивенсона за его письмо к от-цу Дамисну. Он его и анализировал, и взвешивал, и…

– И, конечно, мерил его меркой собственной жал-кой жизни, – вставил Мартин.

– Хорошо сказано. Ну конечно! Все они треплют ипоганят прекрасное, истинное и доброе, а потом ещепоощрительно похлопывают вас по плечу и говорят:«Добрый пес, Фидо»! Тьфу! «Жалкие человеческиесороки», сказал про них на смертном одре РичардРильф.

– Они хотят клевать звездную пыль, – страстно под-хватил Мартин, – хотят поймать мысль гения, летя-щую подобно метеору. Я как-то написал статью о кри-тиках.

– Давайте ее сюда! – быстро сказал Бриссенден.Мартин вытащил из-под стола экземпляр «Звезднойпыли», и Бриссенден тотчас начал читать, то и делофыркая, потирая руки и забыв даже про свой грог.

– Да ведь вы сами частица этой звездной пыли,залетевшая в страну слепых карликов! – закричалБриссендсн, дочитав статью. – И, разумеется, журна-лы это отвергли?

Мартин заглянул в свою записную книжку.

– Эту статью отвергли двадцать семь журналов.Бриссенден начал было хохотать, но тотчас закаш-лялся.

– А скажите, – прохрипел он наконец, – вы, навер-ное, пишете стихи? Дайте мне почитать.

– Только не читайте здесь, – попросил его Мартин, –мне хочется поговорить с вами. А стихи я вам завернув пакет, и вы их прочтете дома.

Бриссенден ушел, захватив с собою «Сонеты олюбви», и «Пэри и жемчуг». На следующий день онснова пришел к Мартину и сказал только:

– Давайте еще.Он утверждал, что Мартин настоящий поэт. Оказа-

лось, что он и сам пишет стихи.Мартин пришел в восторг, прочтя стихи Бриссенде-

на, и очень удивился, узнав, что тот ни разу не сделалдаже попытки напечатать их.

– А ну их всех к чёрту, – сказал Бриссенден в ответна предложение Мартина послать за него эти стихи вкакой-нибудь журнал. – Любите красоту ради самойкрасоты, а о журналах бросьте думать. Ах, МартинИден! Возвращайтесь-ка вы снова в море. Поступайтематросом на какой-нибудь корабль. От души вам этосоветую. Чего вы здесь добиваетесь, в этих городскихклоаках? Ведь вы же сами себя ежедневно убиваете!Вы проституируете самое прекрасное, что только есть

на свете, вы приспособляетесь ко вкусам журналов!Как это вы на днях сказали? Да… «Человек – послед-няя из эфемерид»? Так на что же вам слава, послед-няя из эфемерид?

Ведь слава для вас яд. Вы слишком самобытны,слишком непосредственны и слишком умны, по-мо-ему, чтобы питаться манной кашкой похвал. Наде-юсь, что вы никогда не продадите журналам ни однойстрочки. Нужно служить только красоте. Служите ей –и к черту толпу! Успех? Какого вам еще надо успеха!Ведь вы же достигли его и в вашем сонете о Стивен-соне, – который, кстати сказать, много выше гэнлиев-ского «Видения», – и в «Сонетах о любви», и в мор-ских стихах! Разве радость творчества вы ни во чтоне ставите? Я-то ведь отлично понимаю, что вас вле-чет не успех, а самый творческий процесс. И вы этознаете. Вы ранены красотой. Это незаживающая ра-на, неизлечимая болезнь, раскаленный нож в сердце.К чему вам лукавить с журналами? Пусть вашей це-лью будет только одна красота. Зачем вы стараетесьчеканить из нее монету? Впрочем, все равно из этогоничего не выйдет. Можно не беспокоиться. Прочитай-те журналы хоть за тысячу лет, и вы не найдете в нихничего равного хотя бы одной строке Китса. Забудьтео славе и золоте и завтра же отправляйтесь в плава-ние.

– Я тружусь не ради славы, а ради любви, – засме-ялся Мартин, – Для вас любовь, по-видимому, не су-ществует совсем. А для меня красота – прислужницалюбви.

Бриссенден посмотрел на него с восторженной жа-лостью.

– Как вы еще молоды, Мартин! Ах, как вы еще мо-лоды! Вы высоко залетите, но смотрите – крылья увас уж очень нежные. Не опалите их. Впрочем, вы ихуже опалили. И эти «Сонеты о любви» воспевают ка-кую-то юбчонку… Позор!

– Они воспевают любовь, – возразил Мартин иопять засмеялся.

– Философия безумия! – возразил Бриссенден. – Яубедился в этом, когда предавался грезам после хо-рошей дозы гашиша. Берегитесь! Эти буржуазные го-рода погубят вас. Возьмите для примера тот притонторгашей, где мы с вами познакомились. Ей-богу, этохуже мусорной ямы. В такой атмосфере нельзя оста-ваться здоровым. Там невольно задохнешься. И ведьникто – ни один мужчина, ни одна женщина – не воз-вышается над всей этой мерзостью. Все это ходячиежелудки, только желудки, руководимые якобы высо-кими идеями…

Он вдруг остановился и взглянул на Мартина. Вне-запная догадка, как молния, поразила его. И лицо вы-

разило ужас и удивление.– И свой изумительный любовный цикл вы написа-

ли ради той бледной и ничтожной самочки?Правая рука Мартина вцепилась ему в горло и

встряхнула так, что у Бриссендена застучали зубы. Нопри этом Мартин не прочел у него в глазах выраже-ния страха: только какое-то любопытство и дьяволь-скую насмешку. И тогда, опомнившись, Мартин раз-жал пальцы и швырнул Бриссендена на постель.

Бриссенден долго не мог отдышаться. Отдышав-шись он расхохотался.

– Вы бы сделали меня своим вечным должником,если бы вытряхнули из меня остатки жизни, – сказалон.

– У меня последнее время что-то нервы не в поряд-ке, – оправдывался Мартин, – надеюсь, я вам не при-чинил вреда? Я сейчас приготовлю свежий грог.

– Ах вы, юный эллин! – воскликнул Бриссенден. –Вы недостаточно цените свое тело. Вы невероятносильны. Вы прямо молодая пантера! Львенок! Ну, ну!Придется вам поплатиться за вашу силу.

– Каким образом? – с любопытством спросил Мар-тин, подавая ему стакан. – Выпейте и не сердитесь.

– А очень просто, – Бриссенден выпил и улыбнул-ся, – все из-за женщин. Они вам не дадут покоя до са-мой смерти, как не дают и сейчас. Я ведь не вчера ро-

дился. Душить меня довольно бесполезно Я все рав-но выскажу вам все до конца. Я понимаю, что это ва-ша первая любовь, но, ради Красоты, будьте в следу-ющий раз разборчивее. Ну на кой чёрт вам эти буржу-азные девицы? Бросьте, не путайтесь с ними. Найди-те себе настоящую женщину, пылкую, страстную, та-кую, которая бы смеялась над всякими жизненнымиопасностями, играла бы и любовью и смертью. Естьна свете такие женщины, и они, поверьте, полюбят вастак же охотно, как и всякая ничтожная душонка, по-рожденная буржуазной средой.

– Ничтожная душонка? – вскричал Мартин с него-дованием.

– Именно, ничтожная душонка! Она будет лепетатьвам про моральные истины и добродетели, и при этомбудет бояться жить настоящей жизнью. Она будет по-своему любить вас, Мартин, но свою жалкую моральона будет любить еще больше. Вы хотите великой, ис-пепеляющей любви, вам нужна свободная душа, яр-кая бабочка, а не серая моль. А впрочем, в конце кон-цов, вам и это наскучит, если вы только, на свое несча-стье, останетесь живы. Но вы недолго проживете! Выведь не вернетесь к своим кораблям! Будете таскать-ся по этим гнилым городам, пока не сгниете сами.

– Говорите, что хотите, – воскликнул Мартин, – вамвсе равно не удастся меня переубедить! Вы, в конце

концов, правы для своего темперамента, а я прав длясвоего.

Они не сходились во взглядах на любовь, на журна-лы и на многое другое, но Мартин, тем не менее, чув-ствовал к Бриссендену не только простую привязан-ность, а нечто гораздо большее. Они стали видетьсяежедневно, хотя Бриссенден не мог высидеть болеечаса в душной комнате Мартина.

Бриссенден никогда не забывал захватить с собоюбутылку виски, а когда они обедали в каком-нибудьресторанчике, он всегда заказывал шотландское вис-ки с содовой. Он неизменно платил за обоих, и благо-даря ему Мартин познакомился со многими тонкимиблюдами, впервые изведал прелесть шампанского ибукет рейнвейна.

Но Бриссенден всегда оставался загадкой. Аскет свиду, он в то же время обладал огромным темпера-ментом и обостренной чувственностью. Он не боялсясмерти, с презрением относясь ко всем формам че-ловеческого существования; но в то же время страст-но любил жизнь до самых мельчайших ее проявле-ний. Он был одержим жаждой жизни, стремлениемсгущать ее трепет, «шевелиться на своем крохотномпространстве среди космической пыли, из которой явозник», – сказал он однажды. Он злоупотреблял нар-котиками и проделывал странные вещи только ради

того, чтобы изведать новые ощущения. Он расска-зал Мартину, как три дня подряд не пьет воды, чтобына четвертый насладиться утолением жажды. Мартинтак никогда и не узнал, кто он и откуда. Это был чело-век без прошлого, его будущее обрывалось близкоймогилой, а в настоящем его сжигала горячка жизни.

Глава 33

Мартин продолжал проигрывать свои сражения.

Как ни старался он экономить, ему все-таки не хва-тало заработка даже на насущные расходы. Ему при-шлось заложить, наконец, и черный костюм, лишивсебя, таким образом, возможности принять приглаше-ние Морзов к обеду в День Благодарения. Руфь былаочень огорчена, узнав причину его отказа; она простопришла в отчаяние. И он все-таки обещал ей прийти,сказав, что сам отправится в редакцию «Трансконти-нентального ежемесячника» за своими пятью долла-рами и на них выкупит костюм.

Утром он занял у Марии десять центов. Ему былобы проще взять у Бриссендена, но этот чудак внезап-но исчез с горизонта, уже две недели он не появлялсяв комнате Мартина, и тот тщетно ломал себе головунад тем, куда он мог деваться. Десять центов нужныбыли Мартину, чтобы переехать на пароме залив, и,переехав его, он пошел по Маркетстрит, раздумываянад тем, что делать, если не удастся получить день-ги. Даже возвращение в Окленд грозило стать пробле-мой в этом случае, так как в Сан-Франциско ему не укого было занять десять центов на переправу.

Дверь редакции «Трансконтинентального ежеме-

сячника» была приотворена, и Мартин невольно оста-новился перед ней, услыхав следующий разговор:

– Да не в этом дело, мистер Форд. (Мартин знал, чтоФорд была фамилия редактора) Дело в том, в состо-янии ли вы мне уплатить? То есть, разумеется, упла-тить наличными деньгами. Мне наплевать, какие ви-ды у вашего журнала на будущий год. Я требую, чтобывы мне заплатили за мою работу, и больше ничего. Иговорю вам, что пока вы мне не заплатите все до цен-та, рождественский номер не будет спущен в машину.До свидания! Когда у вас появятся деньги, заходите.

Дверь распахнулась, и мимо Мартина промчалсякакой-то человек, сжимая кулаки и бормоча ругатель-ства. Мартин почел за благо выждать минут пятна-дцать. Побродив немного по улице, он вернулся, толк-нул дверь и первый раз в жизни переступил порогредакционного помещения. Визитных карточек здесь,очевидно, не признавали, так как мальчик просто-на-просто пошел за перегородку и сказал, что кто-тоспрашивает мистера Форда. Вернувшись, он провелМартина в кабинет редактора – святая святых редак-ции. Первое, что поразило Мартина, был необыкно-венный беспорядок, царивший за столом моложавогогосподина с бакенбардами, который смотрел на негос явным любопытством. Мартин был поражен спокой-ным выражением его лица. Ссора с типографом, оче-

видно, нисколько не повлияла на его настроение.– Я… я – Мартин Иден, – начал Мартин («и я при-

шел получить свои пять долларов», – хотел он ска-зать).

Но это был первый редактор, с которым ему дове-лось столкнуться лицом к лицу, и Мартин не хотел на-чинать с резкостей. К его изумлению, мистер Фордвскочил с криком:

– Да что вы говорите! – и в следующий момент ужевосторженно тряс его руку. – Если бы вы знали, как ярад с вами познакомиться, мистер Иден. Я так частоо вас думал, старался вообразить себе, какой вы.

Отступив немного, мистер Форд с восхищениемоглядел Мартина, заштопанный костюм которого ма-ло годился для столь внимательного изучения, хотяскладка на брюках была старательно отглажена утю-гами Марии Сильвы.

– Я полагал, что вы намного старше. Ваш рассказполон таких зрелых мыслей и так крепко написан. Вынастоящий мастер, – я понял это, прочтя первые три-четыре строчки. Хотите, я расскажу вам, как я прочелв первый раз ваш рассказ? Нет! Я хочу сначала по-знакомить вас с сотрудниками.

Продолжая говорить, мистер Форд провел его в об-щую комнату, где представил его своему заместите-лю, мистеру Уайту, маленькому, худенькому человеч-

ку с ледяными руками, имевшему такой вид, словноего трясла лихорадка.

– А это мистер Эндс. Мистер Эндс у нас управляетделами.

Мартин пожал руку веселому плешивому господи-ну, лицо которого было еще довольно молодо, хотяи украшено длинной белой бородой, аккуратно под-стриженной его супругой, которая занималась этим повоскресеньям, а заодно брила ему и затылок.

Все трое обступили Мартина и говорили одновре-менно, осыпая его похвалами, пока ему, наконец, нестало казаться, что они просто стараются заговоритьему зубы. – Мы часто удивлялись, почему вы никогдане зайдете! – воскликнул мистер Уайт.

– У меня не было денег, чтобы переехать залив –отвечал Мартин, решив таким образом показать им,что он нуждается в деньгах.

«Мой „парадный“ костюм, – подумал он при этом, –достаточно красноречиво свидетельствует о моейнужде»

Во время дальнейшего разговора он то и дело ста-рался намекнуть на свою нужду и на цель своего посе-щения. Но уши почитателей его таланта были чрезвы-чайно невосприимчивы. Почитатели продолжали рас-сказывать ему о том, как они восхищались его рас-сказом, как восхищались их жены и родственники. Но

ни один не высказал ни малейшего желания выразитьсвой восторг более существенным способом.

– Вы знаете, при каких обстоятельствах я впервыепрочел ваш рассказ? Я ехал из Нью-Йорка, и когдапоезд остановился в Огдене, в вагон вошел газетчик,и у него оказался последний номер «Трансконтинен-тального ежемесячника».

«Боже мой, – подумал Мартин, – эта каналья разъ-езжает в пульмановских вагонах, а я голодаю и немогу выудить у него своих кровных пяти долларов!»Ярость охватила его. Преступление, совершенное«Трансконтинентальным ежемесячником», казалосьему чудовищным; он вспомнил месяцы лишений и го-лодовок, вспомнил, что и теперь у него в кармане нетни пенса, и что он не ел ничего со вчерашнего дня.Гнев ударил ему в голову. Это даже не разбойники;просто мелкие жулики! Они выманили у него рассказлживыми обещаниями и обманом. Ну, хорошо! Он импокажет!

И Мартин мысленно поклялся не выходить из ре-дакции, пока не получит все, что ему причитается. Темболее, что ему все равно не на что даже вернуться вОкленд. Мартин все еще сдерживался, но в его лицепоявилось выражение, которое смутило и даже испу-гало собеседников.

Они стали расточать похвалы еще с большим рве-

нием. Мистер Форд опять начал рассказывать о том,как он впервые прочел «Колокольный звон», а мистерЭндс сообщил, что его племянница без ума от этогорассказа, а его племянница не кто-нибудь – школьнаяучительница в Аламеде!

– Я пришел получить с вас деньги, – вдруг объявилМартин, – вы должны были заплатить мне пять баксовпо напечатании этого рассказа, который вам всем такнравится!

Мистер Форд изобразил на своем лице полную го-товность уплатить немедленно, ощупал карманы и,повернувшись вдруг к мистеру Эндсу, объявил, что за-был деньги дома. Мистер Эндс с досадой взглянул нанего, и по тому, как он инстинктивно защитил рукоюкарман, Мартин понял, что у него есть деньги.

– Я в отчаянии, – произнес мистер Эндс, – но я толь-ко что расплатился с типографией, и на это ушла всямоя наличность. Конечно, было очень необдуманно смоей стороны захватить с собой так мало денег, но…вы понимаете, срок для уплаты еще не наступил, атипограф вдруг пришел и стал просить выдать емуаванс в виде любезности.

Оба посмотрели на мистера Уайта, но тот рассме-ялся и пожал плечами. Его совесть была во всякомслучае чиста. Он поступил в «Трансконтиненталь-ный ежемесячник», чтобы изучить журнальное дело,

а изучать ему приходилось преимущественно финан-совую политику. «Ежемесячник» уже четыре месяцане платил ему жалованья; но он успел узнать, что важ-нее умиротворить типографию, чем расплатиться сзаместителем редактора.

– Ужасно нелепо вышло, – развязно сказал ми-стер Форд. – Вы, мистер Иден, застали нас врасплох.Но мы вот что сделаем. Мы вышлем вам чек завтраутром. Мистер Эндс, у вас записан адрес мистераИдена?

О, разумеется, адрес мистера Идена был записан,и чек будет выслан завтра утром. Мартин плохо раз-бирался в финансовых и банковских делах, но он сра-зу же решил, что если они собираются дать ему чекзавтра, то отлично могут сделать это и сегодня.

– Итак, решено, мистер Иден, завтра чек будет вамвыслан.

– Деньги мне нужны сегодня, а не завтра, – твердосказал Мартин.

– Несчастное стечение обстоятельств! Если бы выпопали к нам в другой день… – начал было мистерФорд, но мистер Эндс, обладавший, по-видимому, бо-лее пылким темпераментом, внезапно прервал его:

– Мистер Форд уже объяснил вам, как обстоит де-ло, – резко сказал он, – и я тоже. Чек будет вам вы-слан завтра.

– Я тоже объяснил вам, – отрезал Мартин, – чтоденьги нужны мне сегодня.

Он почувствовал, как пульс у него забился быстрееот грубого тона управляющего делами; кроме того, понекоторым движениям последнего Мартин понял, чтокасса «Ежемесячника», несомненно, находится у негов кармане.

– Я в отчаянии… – начал было опять мистер Форд.Но мистер Эндс нетерпеливым движением повер-

нулся на каблуках и, по-видимому, возымел намере-ние уйти из комнаты. В то же мгновение Мартин бро-сился на него и вцепился ему в горло так, что бело-снежная борода поднялась к потолку под углом в со-рок пять градусов. Мистер Форд и мистер Уайт, оне-мев от ужаса, глядели, как Мартин трясет их управля-ющего делами, точно персидский ковер.

– Эй вы, почтенный эксплуататор молодых талан-тов, – орал Мартин, – раскошеливайтесь, а не то я извас повытряхну все потроха!

Затем, обращаясь к испуганным зрителям, он при-бавил:

– А вы лучше не суйтесь… не то и вам влетит так,что своих не узнаете.

Мистер Эндс почти задыхался, и Мартину при-шлось слегка разжать пальцы, чтобы дать ему воз-можность изъявить согласие на предложенные усло-

вия. После нескольких экскурсий в собственный кар-ман управляющий делами извлек, наконец, четыредоллара и пятнадцать центов.

– Выворачивайте карман! – приказал ему Мартин.Появились еще десять центов. Мартин для верностидважды пересчитал свою добычу.

– Теперь за вами дело! – крикнул он мистеру Фор-ду. – Мне следует еще семьдесят пять центов!

Мистер Форд не возражал, но в кармане у него на-бралось лишь шестьдесят центов.

– Ищите лучше, – сказал ему Мартин угрожающимголосом, – что у вас там торчит в жилетном кармане?

Мистер Форд покорно выворотил оба кармана. Изодного выпал картонный квадратик. Мистер Форд под-нял его и хотел сунуть обратно в карман, но Мартинвоскликнул:

– Что это? Билет на паром? Давайте его сюда. Онстоит десять центов. Значит, теперь у меня, если счи-тать вместе с билетом, четыре доллара девяностопять центов. Ну, еще пять центов!

Он так посмотрел на мистера Уайта, что этот суб-тильный джентльмен мгновенно извлек из кармананикелевую монетку.

– Благодарю вас, – произнес Мартин, обращаясь ковсей компании, – всего хорошего!

– Грабитель! – прошипел ему вслед мистер Эндс.

– Жулик! – ответил Мартин, захлопывая за собоюдверь.

Мартин был упоен своей победой, до такой степе-ни упоен, что, вспомнив о пятнадцати долларах, кото-рые должен был уплатить ему «Шершень» за «Пери ижемчуг», он решил незамедлительно взыскать и этотдолг. Но в редакции «Шершня» сидели какие-то моло-дые гладко выбритые люди, настоящие бандиты, ко-торые привыкли грабить всех и каждого, в том числеи друг друга. Мартин успел поломать кое-что из мебе-ли, но в конце концов редактор (в студенческие годыбравший призы по атлетике) с помощью управляюще-го делами, агента по сбору объявлений и швейцаравыставил Мартина за дверь и даже помог ему оченьбыстро спуститься с лестницы.

– Заходите, мистер Иден, всегда рады вас видеть! –весело кричали ему вдогонку.

Мартин поднялся с земли, тоже улыбаясь.– Фу, – пробормотал он, – ну и молодцы ребята! Не

то, что эти трансконтинентальные гниды!В ответ снова послышался хохот.– Нужно вам сказать, мистер Иден, – сказал редак-

тор «Шершня», – что для поэта вы недурно умеете по-стоять за себя. Где это вы научились этому браруле?

– Там же, где вы научились двойному пельсону, –отвечал Мартин, – во всяком случае у вас будет синяк

под глазом!– Надеюсь, что и у вас почешется шея, – любезно

возразил редактор. – А знаете что, не выпить ли намв честь этого? Разумеется, не в честь поврежденнойшеи, а в честь нашего знакомства.

– Я побежден – стало быть, надо соглашаться, –ответил Мартин.

И все вместе, грабители и ограбленный, распилибутылочку, дружески согласившись, что битва выигра-на сильнейшими, а потому пятнадцать долларов за«Пэри и жемчуг» по праву принадлежат «Шершню».

Глава 34

Артур остался у калитки, а Руфь быстро взбежала

по ступенькам крыльца Марии Сильвы. Она услыха-ла торопливый стрекот пишущей машинки и, войдя,застала Мартина дописывающим последнюю стра-ницу какой-то рукописи. Руфь специально приехалаузнать, придет ли Мартин к обеду в День Благодаре-ния, но Мартин, обуреваемый своими мыслями, недал ей рта раскрыть.

– Позвольте вам прочесть это! – воскликнул он, вы-нимая из машинки страницу и откладывая копии. –Это мой последний рассказ. Он до того не похож навсе другие, что мне даже страшно немного. Впрочем,я убежден, что это превосходно. Вот, судите сами. Этогавайский рассказ. Я назвал его «Вики-Вики».

Лицо Мартина пылало от творческого жара, хотяРуфь дрожала в его холодной каморке и у него самогоруки были ледяные.

Руфь внимательно слушала, хотя на лице ее всевремя было написано явное неодобрение. Кончив чи-тать, Мартин спросил ее:

– Скажите откровенно, нравится вам или нет?– Не знаю, – отвечала она, – по-вашему, это можно

пристроить?

– Думаю, что нет, – сознался он. – Это не по плечужурналам. Но зато это чистая правда.

– Но зачем вы упорно пишете такие вещи, кото-рые невозможно продать? – безжалостно настаивалаРуфь. – Ведь вы же пишете ради того, чтобы зараба-тывать средства к существованию?

– Да, конечно. Но мой герой оказался сильнее меня.Я ничего не мог поделать. Он требовал, чтобы рассказбыл написан так, а не иначе.

– Но почему ваш Вики-Вики так ужасно выражает-ся? Ваши читатели, наверное, будут шокированы еголексиконом, и, конечно, редакторы будут правы, от-вергнув этот рассказ.

– Потому что настоящий Вики-Вики говорил быименно так.

– Это дурной вкус.– Это жизнь! – воскликнул Мартин. – Это реально.

Это правда. Я могу описывать жизнь только такой, ка-кою ее вижу.

Руфь ничего на это не ответила, и на секунду воца-рилось неловкое молчание. Мартин слишком любилее и потому не понимал, а она не понимала его пото-му, что он не умещался в ограниченном круге ее пред-ставлений.

– А вы знаете, я получил деньги с «Трансконтинен-тального ежемесячника», – сказал Мартин, желая пе-

ревести разговор на другую тему; и, вспомнив о том,как он отделал редакционное трио, невольно расхо-хотался.

– Чудесно! Значит, вы придете? – радостно восклик-нула Руфь. – Я ведь это и хотела узнать.

– Приду? – переспросил он недоуменно. – Куда?– К нам завтра обедать. Вы ведь сказали, что выку-

пите костюм, как только получите деньги.– Я совсем забыл об этом, – смущенно проговорил

Мартин. – Видите ли, в чем дело… Сегодня утром по-лицейский забрал двух коров Марии и теленка за по-траву, а у нее как раз не было денег для уплаты штра-фа… Ну, я за нее и заплатил. Так что весь мой гонорарза «Колокольный звон» ушел на выкуп коров Марии.

– Значит, вы не придете?Мартин оглядел свое платье.– Не могу.Голубые глаза Руфи наполнились слезами, она уко-

ризненно посмотрела на него, но ничего не сказала.– На будущий год мы с вами отпразднуем День Бла-

годарения у Дельмонико, или в Лондоне, или в Пари-же, или где вам хочется. Я в этом уверен.

– Я читала на днях в газетах, – ответила Руфь, – чтов почтовом ведомстве открываются вакансии. Ведьвы у них числились первым на очереди?

Мартин принужден был сознаться, что получил по-

вестку, но не пошел.– Я так уверен в себе, – оправдывался он. – Через

год я буду зарабатывать в десять раз больше, чем лю-бой почтовик. Вот увидите.

– Ах! – только и могла сказать Руфь. Она встала ипринялась натягивать перчатки. – Мне пора уходить,Мартин. Артур ждет меня.

Мартин крепко обнял ее и поцеловал, но Руфь рав-нодушно приняла его ласку. Ее тело не затрепетало,как обычно, она не обхватила руками его шею и неприжалась губами к его губам.

«Рассердилась, – подумал Мартин, проводив ее ивернувшись к себе в комнату. – Но почему? Конечно,досадно, что полицейский именно сегодня поймал ко-ров, но ведь это просто несчастное стечение обстоя-тельств. Никто не виноват в этом». Мартину не при-шло в голову, что сам он мог бы поступить в этом слу-чае иначе. «Ну, конечно, – решил он, наконец, – я в ееглазах немножко виноват в том, что отказался от ме-ста на почте. И потом ей не понравился „Вики-Вики“».

Внезапно раздались шаги на лестнице. Мартинобернулся и увидел входящего почтальона. С при-вычным волнением Мартин принял от него целую гру-ду больших продолговатых конвертов. Среди них былодин маленький. На нем был бланк «Нью-йоркскогообозрения». Мартин немного помедлил, прежде чем

решился распечатать его. Едва ли это было извеще-ние о принятии рассказа. За последнее время он непосылал ни одной рукописи в такие журналы. «Можетбыть, – он весь замер при этой мысли, – они хотят за-казать мне статью?» Но Мартин тотчас отогнал от се-бя эту дерзкую, несбыточную надежду.

В конверте было коротенькое официальное письморедактора, извещавшее его о получении прилагаемо-го анонимного письма, причем редактор просил Мар-тина не беспокоиться, ибо никаким анонимным пись-мам редакция никогда не придает значения.

Прилагаемое анонимное письмо было безграмот-но, написало от руки печатными буквами. Это былнелепый донос, что «так называемый Мартин Иден»,посылающий в журналы свои рассказы и стихи, вовсене писатель, что он просто крадет рассказы из старыхжурналов, перепечатывает на машинке и отправляетот своего имени. На конверте был штемпель «Сан-Ле-андро». Мартин сразу угадал автора. Грамматика Хиг-гинботама, словечки Хиггинботама, мысли Хиггинбо-тама сквозили в каждой строчке. Мартин отлично по-нимал, что письмо это сработано грубыми руками еголюбезного свойственника.

– Но зачем это было ему нужно? – спрашивал онсебя.

Что сделал он дурного Бернарду Хиггинботаму?

Это было так нелепо, так бессмысленно. Нельзя былонайти для этого никакого здравого объяснения. В те-чение недели пришло еще с десяток подобных же пи-сем из разных журналов восточных штатов. Мартинуочень понравилось поведение редакторов. Несмотряна то, что он был им совершенно неизвестен, многиеиз них даже выражали ему сочувствие. Было очевид-но, что к анонимным доносам они относились с отвра-щением. Глупая попытка повредить ему явно не уда-лась. Напротив, это могло даже пойти ему на пользу,так как привлекло к его имени внимание редакторов.Иной из них, читая теперь его рассказ, вспомнит, чтоэто написал тот самый Мартин Иден, о котором упо-миналось в анонимном письме. И – как знать – можетбыть, это благоприятно повлияет на судьбу его произ-ведений!

Приблизительно около этого же времени случилосьсобытие, после которого Мартин значительно упал вглазах Марии Сильвы. Однажды он застал ее на кухнев слезах, стонущую от боли: она была не в силах сдви-нуть с места тяжелые утюги. Он тотчас же решил, чтоу нее грипп, дал ей хлебнуть виски, оставшегося надне одной из бутылок, принесенных Бриссенденом, ивелел лечь в постель. Но Мария ни за что не согла-шалась. Она упрямо кричала, что ей необходимо до-гладить белье и сдать его сегодня же вечером, иначе

завтра ее семерым ребятишкам нечего будет есть.К своему глубочайшему удивлению (она не пере-

ставала рассказывать об этом до самой своей смер-ти), она увидела, как Мартин схватил утюг и швыр-нул на гладильную доску тонкую батистовую кофточ-ку. Это была лучшая праздничная кофточка Кэт Фл-энегэн, самой большой франтихи в квартале. МиссФлэнегэн требовала, чтобы кофточка во что бы тони стало была доставлена к вечеру. Все знали, чтоона водит дружбу с кузнецом Джоном Коллинзом, и,по частным сведениям Марии, они оба отправлялисьзавтра в парк Золотых Ворот. Напрасно хотела Марияспасти кофточку. Мартин силой усадил ее на стул, иМария, выпучив глаза, вне себя от ужаса, увидела,что он яростно заработал утюгами. Через десять ми-нут Мартин подал Марии кофточку, которая была вы-глажена так, как самой Марии было не выгладить ни-когда, – в этом Мартин заставил ее признаться.

– Я бы мог выгладить еще быстрее, если бы утюгибыли погорячей, – объяснил он.

Но, по мнению Марии, он и так уже раскалил утюгидо последней возможности.

– Вы неправильно сбрызгиваете, – сказал он ей вдовершение всего, – давайте-ка я вам покажу, как этоделается. Если вы хотите гладить быстро, надо дер-жать сбрызнутое белье под определенным давлени-

ем.Мартин притащил из погреба ящик, приделал к

нему крышку и положил на нее куски старого железа,которое собирали ребятишки. Белье сбрызгивалось,клалось в ящик и покрывалось крышкой с грузом же-леза. Делать это было вовсе нетрудно.

– А теперь смотрите! – воскликнул Мартин, раздев-шись до пояса, и схватил утюг, накаленный чуть недокрасна.

Мария потом всем рассказывала, как, кончив гла-дить, Мартин учил ее стирать шерстяные вещи:

– Он говорит: «Мария, больша дура, я буду учитьвас!». И он учила. В десять минута он строил уна ма-шина. Бочка, два палка и колесна ступица. Вот!

Этой науке Мартин научился у Джо, в прачечной«Горячих Ключей». Ступица от старого колеса, приде-ланная к палке, служила поршнем. К другому концубыла привязана веревка, пропущенная через стропи-ло кухонного потолка, что давало возможность приво-дить поршень в движение одной рукой; шерстяные ве-щи, положенные в бочку, прекрасно выколачивалисьс помощью этого сооружения. Мария приспособиладаже одного из мальчиков дергать веревку и толькоудивлялась хитроумию Мартина Идена.

Тем не менее, Мартин сильно упал во мнении Ма-рии. Ведь романтический ореол, окружавший его, рас-

сеялся, как дым, после того как выяснилось, что онпросто бывший прачечник. Все его книги, важные по-сетители, пустые бутылки из-под виски – все сразу по-теряло в глазах Марии всякое очарование. Этот таин-ственный Иден был, следовательно, самый простойрабочий, такой же рабочий, как и она сама, и они обапринадлежали к одному классу. От этого он стал ейближе, понятнее, но обаяние тайны рассеялось.

От своих родных Мартин отходил все дальшеи дальше. После неудачного выступления мистераХиггинботама проявил себя и будущий зять – Гер-ман Шмидт. Мартину удалось однажды пристроитьнесколько стишков и рассказиков и отчасти восстано-вить свое благосостояние. Он расплатился с креди-торами, выкупил костюм и велосипед. Осмотрев ве-лосипед и убедившись, что он нуждается в починке,Мартин решил отремонтировать его и, в знак своегодружелюбного отношения к будущему родственнику,отправил велосипед в мастерскую Германа Шмидта.

В тот же день вечером Мартин, к своему удивлениюи удовольствию, получил велосипед обратно. Оче-видно, Шмидт решил проявить такое же дружескоерасположение и починил велосипед вне очереди давдобавок еще прислал его на дом, чего обычно неделает ни одна мастерская. Но, осмотрев велосипед,Мартин убедился что никакой починки произведено

не было. Он позвонил в мастерскую по телефону иузнал, что Герман Шмидт «не желает с ним иметь ни-какого дела».

– Господин Герман фон Шмидт, – спокойно сказалМартин, – я, пожалуй, зайду к вам, чтобы разочек дер-нуть вас хорошенько за нос.

– Если вы придете ко мне в мастерскую, – был от-вет, – я пошлю за полицией! Я вам покажу! Не беспо-койтесь, вам со мной не удастся затеять драку. Вы ло-дырь, а я работаю. Если я женюсь на вашей сестре,то из этого еще не следует, что вы можете обдиратьменя. Почему вы не хотите заняться делом и честнозарабатывать себе на хлеб? А? Ну-ка, ответьте!

Мартин, как истинный философ, сдержал свой гневи повесил трубку, только свистнув в ответ. Сначалаему было смешно, но вслед за тем чувство одиноче-ства тяжелым камнем легло ему на сердце.

Никто не понимал его, никому не был он нужен, кро-ме разве только Бриссендена, но и Бриссенден исчезбог знает куда.

Начало смеркаться, когда Мартин вышел из овощ-ной лавки, держа в руке покупки. Трамвай остановил-ся на углу улицы, и знакомая фигура соскочила с него.Сердце Мартина так и встрепенулось от радости. Этобыл Бриссенден собственной персоной, и Мартин присвете электрического фонаря разглядел оттопырен-

ные карманы его пальто. В одном были книги, а в дру-гом бутылки.

Глава 35

Бриссенден не дал Мартину никаких объяснений по

поводу своего долгого отсутствия, да Мартин и не рас-спрашивал его. Сквозь пар, клубившийся над стака-нами с грогом, он с удовольствием созерцал бледноеи худое лицо своего друга.

– Я тоже не сидел сложа руки, – объявил Бриссен-ден, после того как Мартин рассказал ему о своих по-следних работах.

Он вынул из кармана рукопись и передал ее Мар-тину, который, прочтя заглавие, вопросительно взгля-нул на Бриссендена.

– Да, да, – усмехнулся Бриссенден, – недурное за-главие, не правда ли? «Эфемерида»… лучше не ска-жешь. А слово это ваше, – помните, как вы говорилио человеке как о «последней из эфемерид», ожившейматерии, порожденной температурой и борющейся засвое местечко на шкале термометра. Мне это заселов голову, и я должен был написать целую поэму, что-бы, наконец, освободиться! Ну-ка, что вы об этом ду-маете?

Начав читать, Мартин сначала покраснел, а затемпобледнел от волнения. Это было совершеннейшеехудожественное произведение. Здесь форма торже-

ствовала над содержанием, если можно было назватьторжеством это идеальное слияние мысли и словес-ного выражения, настолько совершенного, что оновызвало на глазах у Мартина слезы восторга, а серд-це его заставило усиленно биться. Это была длиннаяпоэма, в шестьсот или семьсот стихов, поэма стран-ная, фантастическая, пугающая. Она казалась невоз-можной, немыслимой, и все же она существовала ибыла написана на бумаге черным по белому. В этойпоэме изображался человек со всеми его искания-ми, с его неутомимым стремлением преодолеть бес-конечное пространство, приблизиться к сферам отда-леннейших солнц. Это была сумасшедшая оргия уми-рающего, который еще жил и сердце которого билосьпоследними слабеющими ударами. В торжественномритме поэмы слышался гул планет, гром сталкиваю-щихся метеоров, шум битвы звездных ратей средимрачных пространств, озаряемых светом огневых об-лаков, а сквозь все это слышался слабый человече-ский голос, как неумолчная тихая жалоба в грозномгрохоте рушащихся миров.

– Ничего подобного еще не было написано, – про-бормотал Мартин, когда, наконец, в состоянии былзаговорить. – Это изумительно! Изумительно! Я оше-ломлен! Я подавлен! Этот великий вечный вопрос те-перь не выходит у меня из головы. В моих ушах все-

гда будет звучать этот жалобный голос человека, пы-тающегося постичь непостижимое! Точно писк кома-ра среди мощного рева слонов и рыканья львов. Но вэтом писке слышится ненасытная страсть. Я, вероят-но, говорю глупости, но эта вещь совершенно завла-дела мною. Вы… Я не знаю, что сказать, вы простогениальны. Но как вы это создали? Как могли вы этосоздать?

Мартин прервал свой панегирик только для того,чтобы собраться с силами.

– Я никогда больше не буду писать. Я просто жал-кий пачкун. Вы мне показали, что такое настоящеемастерство. Вы – гений! Нет, вы больше, чем гений!Это истина безумия. Это истина в самой своей со-кровенной сущности. Вы догматик, понимаете ли выэто? Даже наука не может опровергнуть вас. Это ис-тина провидца, выкованная из железа космоса и вы-плавленная мощным ритмом в горнах красоты и вели-чия. Больше я ничего не скажу! Я подавлен, уничто-жен! Нет, я все-таки скажу еще кое-что: позвольте мнеустроить поэму куда-нибудь.

Бриссенден расхохотался.– Да разве есть во всем христианском мире хоть

один журнал, который решится напечатать такую шту-ку? Вы же сами прекрасно это знаете!

– Нет, не знаю! Я убежден, что во всем мире нет

ни одного журнала, который бы не ухватился за это.Ведь такие произведения рождаются один раз в столет. Это поэма не нынешнего дня. Это поэма века.

– Я готов поймать вас на слове!– Не разыгрывайте циника! – возразил Мартин. –

Редакторы не такие уж кретины. Я знаю это. Хотитедержать пари, что «Эфемериду» примут если не спервого, то со второго раза!

– Есть одно обстоятельство, мешающее мневоспользоваться вашим предложением, – произнесБриссенден и, немного помолчав, добавил: – Этобольшое произведение, самое большое из всего, чтоя вообще когда-либо написал. Я отлично это знаю.Это моя лебединая песня. Я чрезвычайно горжусьэтой поэмой. Я обожаю ее. Она мне милее виски. Этото совершенное творение, о котором я мечтал в днисвоей ранней юности, когда человек еще стремитсяк идеалам и верит иллюзиям. И вот я достиг своегоидеала, достиг его на краю могилы… Так неужели ябуду отдавать его на поругание свиньям? Я не станус вами держать пари! Это мое! Я создал это и делюсьим только с вами.

– Но подумайте об остальном мире! – воскликнулМартин. – Ведь цель красоты – радовать и услаждать!

– Вот пусть это радует и услаждает меня.– Не будьте эгоистом!

– Я вовсе не эгоист!Бриссенден усмехнулся холодно и злорадно, слов-

но заранее смакуя то, что он собирался сказать.– Я альтруистичен, как голодная свинья.Напрасно Мартин пытался поколебать его в приня-

том решении. Мартин уверял Бриссендена, что егоненависть к журналам нелепа и фанатична и чтоего поступок в тысячу раз постыднее, чем преступ-ление Герострата, сжегшего храм Дианы Эфесской.Бриссенден слушал все это, кивал головой, попиваягрог, и даже соглашался, что его собеседник прав вовсем – за исключением того, что касалось журналов.Его ненависть к редакторам не знала границ, и он ру-гал их гораздо ожесточенное, чем Мартин.

– Пожалуйста, перепечатайте мне это, – сказалон, – вы сделаете это в тысячу раз лучше любой ма-шинистки. А теперь я хочу дать вам один полезныйсовет. – Бриссенден вытащил из кармана объемистуюрукопись. – Вот ваш «Позор солнца». Я три раза пе-речитывал его! Это самая большая похвала, которуюя мог воздать вам. После того, что вы наговорили про«Эфемериду», – я, разумеется, должен молчать. Новот что я вам скажу; если «Позор солнца» будет на-печатан, он наделает невероятно много шуму. Из-занего поднимется жесточайшая полемика, и это будетдля вас лучше всякой рекламы.

Мартин расхохотался.– Уж не посоветуете ли вы мне послать эту статью

в какой-нибудь журнал?– Ни в коем случае, если только вы хотите, чтобы

ее напечатали. Предложите ее одному из крупных из-дательств. Может быть, ее прочтет там какой-нибудьбезумный или основательно пьяный рецензент и дасто ней благоприятный отзыв. Да, видно, что вы читаликниги! Все они переварились в мозгу Мартина Идена иизлились в «Позоре солнца»… Когда-нибудь МартинИден будет очень знаменит, и немалая доля его сла-вы будет создана этой вещью. Ищите издателя, и чемскорее вы его найдете, тем лучше!

Бриссенден поздно засиделся у Мартина в этотвечер. Мартин проводил его до трамвая, и когдаБриссенден садился в вагон, то неожиданно сунулсвоему другу измятую бумажку.

– Возьмите это, – сказал он, – мне сегодня повезлона скачках!

Прозвенел звонок, и трамвай тронулся, оставивМартина в полном недоумении, с измятой бумажкой вруках. Возвратившись к себе в комнату, он развернулбумажку – это был банковый билет в сто долларов.

Мартин воспользовался им без всякого стеснения.Он отлично знал, что у его друга много денег, а крометого, был уверен, что сможет отдать долг в очень ско-

ром времени. На следующее утро он расплатился совсеми долгами, заплатил Марии вперед за три меся-ца и выкупил из ломбарда все свои вещи. Он купилсвадебный подарок для Мэриен, купил рождествен-ские подарки Руфи и Гертруде. В довершение всегоон повел всю детвору Марии в Окленд и, во исполне-ние своего обещания (правда, опоздав на год), купилбашмаки и Марии и всем ее ребятишкам. Мало того,он накупил им игрушек и сластей, так что свертки ед-ва помещались в детских ручонках.

Входя в кондитерскую во главе этой необыкновен-ной, процессии, Мартин случайно повстречал Руфь имиссис Морз. Миссис Морз была чрезвычайно шоки-рована, и даже Руфь смутилась. Она придавала боль-шое значение внешности, и ей было не очень прият-но видеть своего возлюбленного с целой оравой пор-тугальских оборвышей.

Такое отсутствие гордости в самоуважения заделоее. В этом инциденте Руфь увидела лишнее доказа-тельство того, что Мартин не в состоянии поднятьсянад своей средой. Это было достаточно неприятно са-мо по себе, и хвастать этим перед всем миром – еемиром – совсем уж не следовало. Хотя помолвка Ру-фи с Мартином до сих пор держалась в тайне, но ихотношения ни для кого не составляли секрета, а в кон-дитерской, как нарочно, было очень много знакомых,

и все они с любопытством смотрели на удивительноеокружение возлюбленного мисс Морз. Руфь не могластать выше людских пересудов, и поведение Мартинабыло ей просто непонятно. Ее впечатлительная нату-ра воспринимала этот случай как нечто позорное Мар-тин, придя к Морзам в этот день, застал Руфь в такомволнении, что даже не решился вытащить из карма-на свой подарок. Он в первый раз видел ее в слезах– слезах гнева и обиды, и зрелище это так потряслоего, что он мысленно назвал себя грубой скотиной, хо-тя все-таки не вполне ясно понимал, в чем его вина.Мартину и в голову не приходило стыдиться людейсвоего круга, и он не видел ничего оскорбительногодля Руфи в том, что ходил покупать рождественскиеподарки детям Марии Сильвы. Но он готов был понятьобиду Руфи, прислушавшись к ее объяснениям, и ис-толковал весь эпизод как проявление женской слабо-сти, которая, очевидно, свойственна даже самым луч-шим женщинам.

Глава 36

– Пойдемте, я покажу вам «настоящих людей», –

сказал Мартину Бриссенден в один январский вечер.Они пообедали в Сан-Франциско и собирались уже

садиться на оклендский паром, как вдруг Бриссенде-ну пришла фантазия показать Мартину «настоящихлюдей», Он повернул назад и зашагал вдоль при-стани, скользя, словно тень, в своем развевающем-ся плаще; Мартин едва поспевал за ним. По дорогеБриссенден купил две бутылки старого портвейна и,держа их в руках, вскочил в трамвай, идущий по Ми-шен-стрит; то же сделал и Мартин, нагруженный че-тырьмя бутылками виски. «Что бы сказала Руфь, ес-ли бы увидела меня сейчас», – мелькнуло у Мартинав голове, но только на мгновенье; мысли его были за-няты вопросом: что же это за «настоящие люди»?

– Может быть, сегодня там никого и не будет – ска-зал Бриссенден, когда они сошли с трамвая и нырну-ли в темный переулок рабочего квартала к югу от Мар-кет-стрит. – Тогда вам так и не придется увидеть то,что вы давно ищете!

– Да что это за дьявольщина в конце концов? –спросил Мартин.

– Люди, настоящие умные люди, а не болтуны, вро-

де тех, которые толкутся в торгашеском притоне, гдея вас встретил. Вы читали книги и страдали от одино-чества! Ну вот, я познакомлю вас с людьми, которыетоже кое-что читали, и вы больше не будете так оди-ноки.

– Я не очень интересуюсь их бесконечными опора-ми, – прибавил Бриссенден, пройдя один квартал, – явообще терпеть не могу книжной философии, но затоэто, несомненно, настоящие люди, а не буржуазныесвиньи! Но смотрите, они заткнут вас за пояс, о чембы вы с ними ни заговорили!

– Надеюсь, что там будет Нортон, – продолжал оннемного спустя, задыхаясь, но не позволяя Мартинувзять у него из рук бутылки портвейна. – Нортон –идеалист. Он кончил Гарвардский университет! Изу-мительная память! Идеализм привел его к анархиче-ской философии, и семья отреклась от него. Его отец– президент железнодорожной компании, мультимил-лионер, а сын влачит во Фриско полуголодное суще-ствование, редактируя анархический журнальчик задвадцать пять долларов в месяц.

Мартин плохо знал Сан-Франциско, в особенностиже эту часть города, а потому никак не мог сообра-зить, куда собственно Бриссенден ведет его.

– Расскажите мне о них еще, – говорил он, – я хочупредварительно с ними познакомиться. Чем они жи-

вут? Как сюда попали?– Надеюсь, что Гамильтон придет сегодня, – сказал

Бриссенден, останавливаясь, чтобы перевести дух, –Страун-Гамильтон – старинная фамилия; он происхо-дит из хорошей семьи, но сам по характеру настоя-щий бродяга и лентяй, каких свет не видел, хоть он ислужит – вернее, пытается служить – в одном социа-листическом кооперативе за шесть долларов в неде-лю. Это неисправимый бродяга! Он и в Сан-Францис-ко-то попал бродяжничая. Не раз бывало, что он це-лый день сидит на скамье в парке, причем у негос утра куска во рту не было, а когда предложишьему пойти пообедать в ресторан, который находитсяза два квартала, – знаете, что он на это отвечает?«Слишком много беспокойства, старина. Купите мнелучше пачку папирос!» Он был спенсерианец, как ивы, пока Крейз не обратил его на путь материалисти-ческого монизма. Если удастся, я заставлю его пого-ворить о монизме. Нортон тоже монист, но он не при-знает ничего, кроме духа. У него вечные схватки с Га-мильтоном и с Крейзом.

– А кто такой Крейз? – спросил Мартин.– Мы как раз к нему и идем. Бывший профессор, из-

гнанный из университета, – самая обычная история.Ум острый, как бритва. Зарабатывает себе на пропи-тание всевозможными способами. Однажды был да-

же факиром. Абсолютно без предрассудков. Без за-зрения совести снимет саван с покойника. Разницамежду ним и буржуа та, что он ворует без всяких ил-люзий. Он может говорить о Ницше, о Шопенгауэре,о Канте, о чем угодно, но интересуется он, в сущно-сти говоря, только монизмом. Даже о своей Мэри ондумает гораздо меньше, чем о монизме. Геккель длянего божество. Единственный способ оскорбить его –это задеть Геккеля. Ну, вот мы и пришли.

Бриссенден поставил бутылки на ступеньку лест-ницы, перед тем как начать подъем. Дом был самыйобыкновенный угловой двухэтажный дом, с салуноми лавкой в первом этаже.

– Эта шайка живет здесь и занимает весь второйэтаж, – сказал Бриссенден, – но только один Крейзимеет две комнаты. Идемте!

Наверху не горела лампочка, но Бриссенден ори-ентировался в темноте, словно домовой. Он остано-вился, чтобы сказать Мартину:

– Здесь есть один – Стивенс, теософ. Когда разой-дется, производит невероятный шум. Моет посуду вресторане. Любит хорошие сигары. Я видел однажды,как, съев обед за десять центов, он купил сигару запятьдесят. Я на всякий случай захватил для него па-рочку. А другой, по фамилии Парри, – австралиец, этостатистик и ходячая спортивная энциклопедия. Спро-

сите его, сколько зерна вывезли из Парагвая в 1903году, или сколько английского холста ввезено в Ки-тай в 1890 году, или сколько весил Джимми Брайт, ко-гда побил Баттлинга-Нельсона, или кто был чемпи-он Соединенных Штатов в среднем весе в 1868 го-ду, – он на все вам ответит с точностью автомата.Есть еще некий Энди, каменщик, – имеет на всё своивзгляды и прекрасно играет в шахматы; затем – Гар-ри, пекарь, ярый социалист и профсоюзный деятель.Кстати, помните стачку поваров и официантов? Ееустроил Гамильтон. Он организовал союз и вырабо-тал план стачки, сидя здесь, в комнате Крейза. Сде-лал это только для развлечения и больше не прини-мал никакого участия в делах союза из-за лени. Ес-ли бы он хотел, он бы давно занимал видный пост. Вэтом человеке бесконечные возможности, но лень егосовершенно необычайна.

Бриссенден продолжал продвигаться в темноте,пока полоска света не указала им порог двери. Стук,ответное «войдите!» – и Мартин уже пожимал рукуКрейзу, красивому брюнету с белыми зубами, черны-ми усами и большими выразительными черными гла-зами. Мэри, степенная молодая блондинка, мыла по-суду в небольшой комнатке, служившей одновремен-но кухней и столовой. Первая комната была спальнейи гостиной. Через всю комнату гирляндами висело бе-

лье, так что Мартин в первую минуту не заметил двухлюдей, о чем-то беседовавших в углу. Бриссендена иего бутылки они встретили радостными восклицания-ми, и Мартин, знакомясь с ними, узнал, что это Энди иПарри. Мартин с любопытством стал слушать рассказПарри о боксе, который он вчера видел. А Бриссенденс азартом занялся раскупориванием бутылок и приго-товлением грога. По его команде «собрать сюда всех»– Энди сразу отправился по комнатам созывать жиль-цов.

– Нам повезло, почти все в сборе, – шепнулБриссенден Мартину, – Вот Нортон и Гамильтон. Пой-демте к ним. Стивенса, к сожалению, пока нет. Идем-те. Я начну разговор о монизме, и вы увидите, что сними будет.

Сначала разговор не вязался, но Мартин сразу жемог оценить своеобразие и живость ума этих людей.У каждого из них были свои определенные воззрения,иногда противоречивые, и, несмотря на свой юмор иостроумие, эти люди отнюдь не были поверхностны.Мартин заметил, что каждый из них (независимо отпредмета беседы) проявлял большие научные позна-ния и имел твердо и ясно выработанные взгляды намир и на общество. Они ни у кого не заимствовалисвоих мнений; это были настоящие мятежники ума, иим чужда была всякая пошлость. Никогда у Морзов

не слышал Мартин таких интересных разговоров и та-ких горячих споров. Казалось, не было в мире вещи,которая не возбуждала бы в них интереса. Разговорперескакивал с последней книги миссис Гемфри Уордна новую комедию Шоу, с будущего драмы на воспо-минания о Мэнсфилде. Они обсуждали, хвалили иливысмеивали утренние передовицы, говорили о поло-жении рабочих в Новой Зеландии, о Генри Джемсе иБрандере Мэтью, рассуждали о политике Германиина Дальнем Востоке и экономических последствияхжелтой опасности, спорили о выборах в Германии ио последней речи Бебеля, толковали о последних на-чинаниях и неполадках в комитете объединенной ра-бочей партии, и о том, как лучше организовать всеоб-щую забастовку портовых грузчиков.

Мартин был поражен их необыкновенными позна-ниями во всех этих делах. Им было известно то, чтоникогда не печаталось в газетах, они знали все тай-ные пружины, все нити, которыми приводились в дви-жение марионетки. К удивлению Мартина, Мэри тожепринимала участие в этих беседах и при этом прояв-ляла такой ум и знания, каких Мартин не встречал ниу одной знакомой ему женщины.

Они поговорили о Суинберне и Россетти, после че-го перешли на французскую литературу. И Мэри за-вела его сразу в такие дебри, где он оказался профа-

ном. Зато Мартин, узнав, что она любит Метерлинка,двинул против нее продуманную аргументацию, по-служившую основой «Позора солнца».

Пришло еще несколько человек, и в комнате сталоуже темно от табачного дыма, когда Бриссенден ре-шил, наконец, начать битву.

– Тут есть свежий материал для обработки, Крейз, –сказал он, – зеленый юноша с розовым лицом, по-клонник Герберта Спенсера. Ну-ка, попробуйте сде-лать из него геккельянца.

Крейз внезапно встрепенулся, словно сквозь негопропустили электрический ток, а Нортон сочувствен-но посмотрел на Мартина и ласково улыбнулся ему,как бы обещая свою защиту.

Крейз сразу напустился на Мартина, но Нортонпостепенно начал вставлять свои словечки, и, нако-нец, разговор превратился в настоящее единобор-ство между ним и Крейзом. Мартин слушал, не верясвоим ушам, ему казалось просто немыслимым, чтоон слышит все это наяву – да еще где, в рабочем квар-тале, к югу от Маркет-стрит. В этих людях словно ожи-ли все книги, которые он читал. Они говорили с жароми увлечением, мысли возбуждали их так, как другихвозбуждает гнев или спиртные напитки. Это не быласухая философия печатного слова, созданная мифи-ческими полубогами вроде Канта и Спенсера. Это бы-

ла живая философия спорщиков, вошедшая в плотьи кровь, кипящая и бушующая в их речах. Постепеннои другие вмешались в спор, и все следили за ним снапряженным вниманием, дымя папиросами.

Мартин никогда не увлекался идеализмом, но в из-ложении Нортона он явился для него откровением.Крейз и Гамильтон не считали идеализм логическойнеобходимостью, они смеялись над Нортоном, назы-вая его метафизиком, а тот в свою очередь называлметафизиками их. «Феномены» и «нумены» так и но-сились в воздухе. Крейз и Гамильтон обвиняли Нор-тона в попытках объяснить сознание из самого созна-ния. А тот в свою очередь обвинял их в том, что в сво-их рассуждениях они идут от слов к теории, а не отфактов к теории. Это их бесило. Их основной догматсводился к тому, что следует начинать с фактов и фак-там давать определение.

Когда Нортон стал цитировать Канта, Крейз сказал,что всякий добрый старый немецкий философ послесмерти попадает в Оксфорд. Когда Нортон упомянуло гамильтоновском законе условного, его противни-ки немедленно объявили, что и они основываются наэтом законе. А Мартин слушал, весь дрожа от вос-торга. Однако Нортон не был истинным сторонникомСпенсера, и потому он часто в разгаре спора обра-щался к Мартину, полемизируя с ним так же, как и с

другими противниками.– Вы знаете, что Беркли еще никто не ответил, – го-

ворил он, обращаясь уже прямо к Мартину. – ГербертСпенсер подошел ближе других, но и он, в сущностиговоря, не дал исчерпывающего ответа. Самые сме-лые из его последователей не могут пойти дальше. Ячитал статью Салиби о Спенсере. Ну, и он тоже гово-рит, что Спенсеру «почти» удалось ответить Беркли.

– А вы помните, что сказал Юм?! – воскликнул Га-мильтон.

Нортон кивнул головой, но Гамильтон счел нужнымпояснить остальным:

– Юм сказал, что аргументы Беркли не допускаютникакого ответа и совершенно неубедительны.

– Неубедительны для Юма, – возразил Нортон, – уЮма ум был так же устроен, как и у вас, с той толькоразницей, что он был достаточно мудр и признавалвсю невозможность ответить Беркли.

Нортон был очень горяч и вспыльчив, хотя нико-гда не терял самообладания, а Крейз и Гамильтон на-поминали хладнокровных дикарей, которые спокой-но и неторопливо изучают слабые места противника.Под конец вечера Нортон, обозленный непрестанны-ми упреками в том, что он метафизик, схватился обе-ими руками за стул и с пылающим лицом и сверка-ющими глазами предпринял решительный натиск на

своих противников.– Ладно, геккельянцы, – закричал он, – может быть,

я рассуждаю, как колдун и знахарь, но хотел бы язнать, вы-то как рассуждаете? Ведь у вас же нет ни-какого базиса, хотя вы и кричите о всяких позитивныхзнаниях. Вы невежественные догматики! Ведь еще за-долго до возникновения школы материалистическогомонизма вся почва была до того перерыта, что ника-кого фундамента нельзя было уже построить. Локк –вот кто сделал это! Джон Локк! Двести лет назад, дажебольше, он в своих «Опытах о человеческом позна-нии» доказал нелепость понятия врожденной идеи. Авы этим занимаетесь до сих пор. Доказываете мнесегодня в продолжение целого вечера, что никакихврожденных идей не существует. А что это значит?Это значит, что человек не может постичь высшей ре-альности. Когда вы рождаетесь, у вас в мозгу нет ни-чего. Все дальнейшее познание зиждется только нафеноменах, на восприятиях, получаемых вами с по-мощью пяти чувств. Нумены, которых не было у васв мозгу при рождении, не могут никак попасть туда ипосле!..

– Неверно, – перебил его Крейз.– Дайте мне договорить! – воскликнул Нортон. – Ва-

шему познанию доступны только те действия и взаи-модействия силы и материи, которые так или иначе

влияют на ваши чувства. Видите, я готов даже при-знать, что материя существует! Так и быть. Но я вассейчас уничтожу вашим же собственным аргументом.Другого пути у меня нет, так как, к сожалению, вам обо-им недоступно абстрактное мышление. Так вот, ска-жите, что вы знаете о материи, основываясь на поло-жительном знании? Вы знаете только то, что воспри-нимаете, то есть опять-таки только феномены. Вамдоступны только изменения материи, вернее даже –только то, что воспринимается вами как ее измене-ние. Позитивное знание имеет дело только с фено-менами, а вы, безумцы, воображаете, что имеете де-ло с нуменами, и считаете себя онтологами. Да, по-зитивная наука оперирует только с явлениями. Кто-тоуже сказал однажды, что наука о явлениях не можетвозвыситься над явлениями. Вы не можете ответитьБеркли, даже если сумеете опровергнуть Канта; од-нако вы утверждаете, что Беркли не прав, ибо вашанаука, отрицая существование бога, не сомневается всуществовании материи. Я признал сейчас существо-вание материи только для того, чтобы вы поняли ходмоих мыслей. Сделайте одолжение, будьте позитиви-стами, но онтологии нет места среди позитивных па-ук. Стало быть, оставьте ее в покое, Спенсер прав, какагностик, но если Спенсер…

Однако приближалось время отхода последнего ок-

лендского парома, и Бриссенден и Мартин вынужде-ны были уйти. Они выскользнули незамеченными, вто время как Нортон продолжал говорить, а Крейзи Гамильтон только и ждали случая наброситься нанего, как пара разъяренных гончих.

– Вы открыли мне волшебную страну, – сказал Мар-тин Бриссендену, когда они оба зашли на паром. – По-говорив с такими людьми, чувствуешь, что стоит жить!Я прямо потрясен! Я до сих пор не понимал, что такоеидеализм. Я и теперь не могу принять его. Я знаю, чтовсегда останусь реалистом, – так уж создан, должнобыть. Но я мог бы поспорить с Крейзом и Гамильтономи задать Нортону два или три вопроса. Не вижу, что-бы Спенсеру были сделаны серьезные возражения. Явзволнован, как ребенок впервые побывавший в цир-ке. Теперь я вижу, что мне еще очень многое нужнопрочитать. Надо будет достать книгу Салиби! Я убеж-ден, что Спенсер неуязвим. В следующий раз я самприму участие в споре… Но Бриссенден дремал, тя-жело дыша, уткнувшись худым подбородком в теплыйшарф, и все его тощее тело вздрагивало при каждомобороте винта.

Глава 37

На следующее утро Мартин, вопреки предупрежде-

ниям Бриссендена, отправил в «Акрополь» «Позорсолнца». Он решил, что если журнал напечатает егостатью, то ее легко будет продать какому-нибудь кни-гоиздательству. «Эфемериду» он также переписал иотправил. Несмотря на почти маниакальную нена-висть Бриссендена к редакторам и журналам, Мар-тин твердо решил, что поэма должна увидеть свет.Он, конечно, не предполагал печатать ее без согла-сия Бриссендена. Ему хотелось, чтобы какой-нибудькрупный журнал принял ее, а тогда, думал Мартин,можно будет добиться согласия Бриссендена.

И в то же утро Мартин начал писать повесть, кото-рую задумал уже недели три тому назад и которая стех самых пор настойчиво просилась на бумагу. Этодолжна была быть повесть из морской жизни, обра-зец романтики двадцатого века с увлекательным сю-жетом, с реальными характерами и реальной обста-новкой. Но под занимательной фабулой должно бы-ло скрываться нечто такое, чего поверхностный чита-тель не мог заметить и что, однако, не мешало бы емуполучать удовольствие при чтении. Именно это «что-то», а не перипетии сюжета, было для Мартина самым

главным в повести. Его всегда увлекала в произведе-нии основная идея, и сюжет зависел от нее. Опреде-лив для себя эту идею, он находил такие образы и та-кие ситуации, в которых она могла получить наиболееяркое выражение. Повесть должна была называться«Запоздалый» и по объему не превышать шестиде-сяти тысяч слов, – а при работоспособности и твор-ческой энергии Мартина это были, разумеется, сущиепустяки. В первый же день, начав писать, он испы-тал глубокое наслаждение мастера. Он уже не боял-ся теперь, что неловкость, беспомощность литератур-ной формы обеднит его мысль. Долгие месяцы упор-ной, напряженной работы принесли, наконец, желан-ные плоды. Теперь он мог идти твердо и неуклоннок задуманной цели, и никогда еще не было у него та-кой глубокой уверенности в том, что он правильно по-нимает жизнь и умеет показать ее. В «Запоздалом»Мартину хотелось изобразить действительные проис-шествия и вывести реальных людей, реально мысля-щих и чувствующих. Но, кроме того, в повести долженбыл заключаться великий тайный смысл, идея, рав-но справедливая для всех стран, всех времен и наро-дов. «И все это благодаря Герберту Спенсеру, – поду-мал Мартин, вдруг откинувшись на спинку стула. – Да,благодаря Герберту Спенсеру и тому великому ключук мирозданию, который он дал мне в руки и который

зовется эволюцией!»Мартин отчетливо сознавал глубину и значитель-

ность того, что он создавал сейчас. «Дело пойдет!Пойдет!» – мысленно твердил он себе. Да, делопошло. Наконец-то он напишет такую вещь, за кото-рую тотчас же схватится любой журнал. Вся повестьцеликом словно горела перед ним огненными буква-ми. Мартин вдруг оторвался от работы, набросал всвоей записной книжке отрывок, который должен былстать заключительным. Вся композиция вещи быланастолько ясна ему, что он вполне мог написать конецзадолго до того, как подошло время его написания. Онсравнивал свою еще не законченную повесть с рас-сказами других писателей и пришел к убеждению, чтоего произведение неизмеримо выше.

– Только один человек мог бы написать нечто по-добное, – пробормотал Мартин, – это Конрад. Но иКонрад вполне бы мог пожать мне руку за эту повестьи сказать: «Хорошо сработано, Мартин дружище!»

Проработав почти весь день, Мартин вдруг вспом-нил, что приглашен обедать к Морзам. БлагодаряБриссендену его черный костюм был выкуплен изломбарда, и Мартин мог теперь снова появляться вобществе. По дороге он забежал в библиотеку и взялтам книгу Салиби. Он решил еще в трамвае прочесть«Цикл жизни», ту самую статью, о которой упоми-

нал во время спора Нортон. Читая, Мартин пришел вярость. Лицо его пылало, глаза сверкали, он все вре-мя бессознательно сжимал кулаки, словно угрожаякому-то. Выйдя из трамвая, он зашагал по улице с ре-шительным видом человека, готовящегося напасть накого-то, и так надавил звонок у двери Морзов, что тутже опомнился и добродушно расхохотался. Но, вой-дя в дом, он тотчас же почувствовал глубокую тоску.У него словно подломились крылья и он сразу упал стех высот, на которые занесло его вдохновение.

«Буржуа! Торгаши!» – вспомнил он любимые выра-жения Брисссндена. «Ну и что же? – сердито перебилон сам себя. – Ведь я женюсь на Руфи, а не на ее се-мье!»

Мартину показалось, что Руфь никогда еще не бы-ла такой прекрасной, такой одухотворенной и в то жевремя такой здоровой и свежей. Ее щеки слегка зару-мянились, и он опять не мог отвести взгляда от ее глаз– синих глаз, в которых он впервые увидел отблескбессмертия. Он потом, правда, забыл о бессмертиии был отвлечен в сторону положительных наук; но те-перь в глазах Руфи он прочел нечто такое, чего нельзябыло выразить на человеческом языке. Мартин про-чел в них любовь. Та же любовь сияла и в его глазах,а любовь была выше всяких споров. Таково было егоглубочайшее пламенное убеждение.

Те полчаса, которые он провел с Руфью перед обе-дом, сделали его опять счастливым и довольным жиз-нью. Но, во время обеда Мартин вдруг почувство-вал необычайное утомление, – оно явилось как есте-ственная реакция после трудового дня. Он сознавал,что у него усталые глаза и что он очень раздражени не сдержан. Ему вспомнилось, как за этим самымстолом, где теперь ему не раз бывало смешно и скуч-но, он сидел некогда впервые в обществе людей, ко-торых считал неизмеримо выше себя. Самый воздухэтого дома тогда казался ему пропитанным утончен-ной культурой. Должно быть, он представлял тогдаочень забавное и трогательное зрелище. Полудикарь,от волнения обливающийся потом, сбитый с толкумножеством подаваемых блюд, угнетаемый величе-ственным лакеем, старающийся не потеряться в вы-соких сферах, куда занес его случай, и, в конце кон-цов, приходящий к отчаянному решению – быть са-мим собой, не пытаясь проявить глубину знаний иизысканность манер, которых у него не было.

Мартин бросил на Руфь мимолетный взгляд, такойвзгляд, которым путешественник при слухе о грозя-щей судну опасности проверяет, на месте ли спаса-тельный круг. Да! Только это и выдержало испыта-ние времени: любовь и Руфь. Все остальное разве-ялось, как мираж, едва он начал по-настоящему чи-

тать книги. Но Руфь и любовь не были миражем. Дляних он нашел биологическое оправдание. Любовь бы-ла сильнейшим проявлением жизни. Природа пред-писывала ему любить и готовила его для этого, также как всякого другого нормального человека. Десят-ки тысяч, сотни тысяч – нет! миллионы веков она би-лась над совершенствованием человеческой породыдля этой цели, и он, несомненно, явился венцом еедостижений. Она вдохнула в Мартина любовь, в ми-риады раз увеличила ее силой фантазии и послалаего в мир, чтобы он изведал волнение и трепет, и ра-дость свершения. Его рука нашла под столом руку Ру-фи и пожала ее. Ответом было такое же жаркое пожа-тие. Они быстро переглянулись, и ее глаза блеснулилюбовно и ласково. Глаза Мартина также блеснули, ион даже не подозревал, что блеск в глазах Руфи был,в сущности говоря, лишь отражением того огня, кото-рый горел в его взоре.

Напротив него, по правую руку мистера Морза, си-дел судья Блоунт, главный судья города Сан-Фран-циско. Мартин уже неоднократно встречался с ним и,по правде говоря, не чувствовал к нему особенногорасположения. Судья беседовал с отцом Руфи о ра-бочих союзах, о политическом положении и о социа-лизме, причем мистер Морз указал ему на Мартина,как на сторонника социалистического учения. Судья

Блоунт посмотрел на молодого человека с отеческимсостраданием. Мартин усмехнулся про себя.

– Со временем вы поймете свои заблуждения, –сказал судья ласково, – эти детские болезни лучшевсего излечиваются временем! (Говоря так, судья по-вернулся к мистеру Морзу). Я никогда не спорю в та-ких случаях: это только возбуждает в пациенте упрям-ство.

– Совершенно справедливо, – важно ответил ми-стер Морз, – но иногда, все же полезно бывает пре-дупредить пациента о возможных последствиях егоупрямства.

Мартин засмеялся, хотя не без некоторого усилия.День был так долог, работа в течение всего дня былатак напряжена, что реакция давала себя знать.

– Несомненно, вы превосходные доктора, – сказалон, – но если вы хоть немножко интересуетесь мнени-ем пациента, позвольте ему сказать вам, что вы ошиб-лись в диагнозе. На самом деле вы оба страдаететой самой болезнью, которую приписываете мне. Я жесовершенно невосприимчив к ней. Социалистическаяфилософия, которая вас так волнует, меня никак незатронула.

– Ловко, ловко, – пробормотал судья, – прекрасныйприем в споре – обращать обвинение против обвини-теля.

– Позвольте! Я говорю на основании ваших слов! –сказал Мартин. Глаза его сверкнули, но он еще сдер-живался. – Видите ли, господин судья, я слышал вашипредвыборные речи. Благодаря особой мыслитель-ной передержке, – это мое любимое выражение, хотяоно не всем понятно, – вы считаете себя сторонникомпринципа «выживания сильнейшего», и в то же вре-мя, вы принимаете все меры к тому, чтобы обессилитьсильного.

– Молодой человек!..– Не забудьте, что я слышал ваши речи! – перебил

Мартин. – Ваша позиция в вопросе о торговых взаимо-отношениях между штатами, об урегулировании дея-тельности железнодорожного и нефтяного трестов, опланомерной эксплуатации лесов и так далее и томуподобное – сводится к требованию ограничительныхмер, то есть по существу совпадает с позицией соци-алистов.

– Но разве, по-вашему, не следует обуздыватьнепомерный произвол власть имущих?

– Не об этом речь. Я хочу только доказать вам, чтовы ошиблись в диагнозе, и что я нисколько не зара-жен бактерией социализма. Я хочу доказать вам, чтовы сами, именно вы, заражены этой бактерией! Чтокасается меня, то я исконный враг социализма, так жекак и вашей ублюдочной демократии, которая, в сущ-

ности говоря, есть псевдосоциализм, только не хочетназывать вещи своими именами. Я реакционер, на-столько убежденный реакционер, что вам, живущимпод колпаком фальшивых общественных отношений,никогда не понять моих взглядов, ибо вы слишкомблизоруки, чтобы разглядеть что-нибудь сквозь этотколпак. Вы делаете вид, что вы верите в победу силь-нейшего, а я действительно в это верю. Вот в чемразница. Когда я был моложе – всего несколько меся-цев тому назад, – я думал так же, как и вы, и ваши сло-ва производили даже на меня известное впечатление.Но торгаши и лавочники – трусливые правители; онизаняты только добыванием денег, и я предпочел об-ратиться к древнему аристократизму. В этой комнатея единственный индивидуалист. Мне нет никакого де-ла до государства. Я жду только сильного человека,который явится верхом на коне и спасет государствоот неизбежного разложения. Ницше был совершенноправ. Я не буду терять время, и объяснять вам, ктотакой Ницше, но он был прав! Мир принадлежит силь-ным, которые также благородны, как и могучи, и кото-рые не барахтаются всю жизнь в болоте купли и про-дажи. Мир принадлежит истинным аристократам, бе-локурым зверям, тем, кто не идет ни на какие компро-миссы и всегда говорит только «да». И они поглотятвас – вас, социалистов, боящихся социализма и во-

ображающих себя индивидуалистами. Ваша рабскаямораль золотой середины не спасет вас! Ну, конечно,все это для вас китайская грамота, и я не буду большенадоедать вам. Но помните одно! В Окленде не набе-рется и полдюжины индивидуалистов, но один из них– ваш покорный слуга, Мартин Иден.

Сказав так, Мартин обратился к Руфи, как бы даваяпонять, что он считает спор законченным.

– Я сегодня устал, – сказал он, – мне хочется лю-бить, а не разговаривать.

Он оставил без ответа замечание мистера Морза,который сказал:

– Вы меня не убедили. Все социалисты – иезуиты.Им необходимо прибегать к разным уверткам.

– Ничего! Мы еще сделаем из вас доброго респуб-ликанца, – сказал судья Блоунт.

– Всадник на коне явится раньше, чем это случит-ся, – добродушно возразил Мартин и опять повернул-ся к Руфи.

Но мистер Морз был недоволен. Ему не нравиласьленость и презрение к нормальным, разумным видамдеятельности, проявляемые его будущим зятем, об-раз мыслей которого был ему чужд, а натура – непо-нятна. И мистер Морз решил направить беседу научение Герберта Спенсера. Мистер Блоунт поддер-жал этот разговор, а Мартин, навостривший уши, как

только было произнесено имя философа, услыхал,что судья сдержанно, но с достоинством начал крити-ковать идеи Спенсера. Мистер Морз временами по-глядывал на Мартина, словно желая сказать: «Слы-шите, дитя мое?»

– Какой вздор, – шептал Мартин, продолжая гово-рить с Руфью и Артуром.

Но дневная усталость и вчерашние споры с «на-стоящими людьми» взяли свое; к тому же он еще неизлил вполне раздражения, которое было вызвано внем статьей, прочитанной в трамвае.

– В чем дело? – вдруг спросила его Руфь, испуган-ная тем явным усилием, с которым Мартин сдержи-вал себя.

– «Нет бога, кроме Непознаваемого, и ГербертСпенсер пророк его», – вдруг произнес судья.

Мартин тотчас же повернулся к нему.– Дешевая острота, – заметил он спокойно, – впер-

вые я услышал ее в Сити-Холл-парке из уст одногорабочего, которому следовало, пожалуй, быть умнее.С тех пор я часто слышал эти слова, и всякий раз менятошнило от их пошлости. Как вам самому не стыдно!Имя великого и благородного человека среди вашихсловоизлияний – словно капля росы в стоячей луже.Вы внушаете мне отвращение!

Казалось, внезапно раздался удар грома. Судья

Блоунт побагровел, и вдруг воцарилось зловещеемолчание. Мистер Морз втайне радовался. Он ви-дел, что его дочь шокирована. Он добился своего, вы-звал вспышку природной грубости у этого ненавист-ного ему человека.

Руфь с мольбой сжала под столом руку Мартина,но кровь уже закипела в нем. Самомнение и тупостьлюдей, занимающих высокое положение, возмутилиего. Главный судья! Подумать, что только два-три годаназад он лежал во прахе и смотрел на таких людей,как на богов.

Судья Блоунт пришел в себя и даже попытался про-должать разговор, обращаясь к Мартину с нарочитойвежливостью, но тот сразу понял, что это делается ис-ключительно ради присутствующих дам. Это оконча-тельно взбесило Мартина. Неужели в мире вовсе нетчестности?

– Не вам спорить со мною о Спенсере! – воскликнулон. – Вы так же мало знаете Спенсера, как и его милыесородичи. Я знаю, это не ваша вина! В этом виноватовсеобщее современное невежество. С образчиком та-кого невежества я имел случай познакомиться толькочто, когда ехал сюда! Я читал исследование Салиби оГерберте Спенсере. Вам бы следовало это прочесть.Книга доступна для всех. Вы можете найти ее в лю-бом магазине и в любой библиотеке. Когда вы прочте-

те то, что написал Салиби про этого великого челове-ка, даже вам, я уверен, станет неловко. Это такой ре-корд пошлости, перед которым ваша пошлость блед-неет. Академический философ, недостойный дышатьодним воздухом со Спенсером, называет его «фило-софом недоучек». Я уверен, что вы не прочли и де-сяти страниц из сочинений Спенсера, но были крити-ки и более интеллигентные, которые читали не боль-ше вашего и, однако, имели наглость указывать по-следователям Спенсера на ложность его идей! Пони-маете? Его идей – человека, великий гений которогоохватил все стороны научного познания; он был от-цом психологии; он произвел целый переворот в обла-сти педагогики, так что крестьянские дети во Франциитеперь приобретают основы знаний по методам, пред-ложенным Спенсером. Жалкие людишки, оскорбляю-щие его память, добывают себе в то же время кусокхлеба практическим применением его идей. Ведь ес-ли у них есть хоть какие-нибудь мысли, то этим ониобязаны ему! Ведь если бы его не было, они не име-ли бы и тех ничтожных знаний, которые они затверди-ли, как попугаи. А какой-нибудь господин, вроде Фэр-бэнкса в Оксфорде, который занимает место повышевашего, судья Блоунт, смеет говорить, что потомствоназовет Спенсера скорее поэтам и мечтателем, неже-ли мыслителем. Тявкающие шавки, вот это кто! Один

изрек, что «Основные начала» не лишены литератур-ных красот. Другие кричат, что он – труженик ума, ноне оригинальный мыслитель. Тявкающие шавки! Сво-ра тявкающих шавок!

Мартин умолк среди гробовой тишины. Все в семьеРуфи уважали судью Блоунта как человека почтенно-го и заслуженного, и выступление Мартина повергловсех в ужас. Конец обеда прошел при самом погре-бальном настроении. Судья и мистер Морз вполголо-са беседовали между собой; у других разговор вовсене клеился.

Когда Мартин и Руфь после обеда остались вдво-ем, произошла бурная сцена.

– Вы невыносимы, – говорила Руфь, вся в слезах.Но его гнев еще не утих, и он грозно бормотал:

– Скоты! Ах, скоты!..Когда Руфь сказала, что Мартин оскорбил судью,

он возразил:– Чем же я его, по-вашему, оскорбил? Тем, что ска-

зал правду?– Мне нет дела до того, правда это или нет, – про-

должала Руфь, – есть известные границы приличия,и вам никто не давал права оскорблять людей!

– А кто дал судье Блоунту право оскорблять исти-ну? – воскликнул Мартин. – Оскорбить истину гораздохуже, чем оскорбить какого-то жалкого человечишку.

Но он сделал еще хуже! Он очернил имя величайше-го и благороднейшего мыслителя, которого уже нет вживых. Ах, скоты! Ах, скоты!

Ярость Мартина испугала Руфь. Она впервые ви-дела его в таком неистовстве и не могла понять при-чины этого безрассудного, с ее точки зрения, гнева.И в то же время ее по-прежнему неотразимо влеклок нему, так что в конце концов она не удержалась и,потянувшись к нему, обхватила руками его шею. Онабыла оскорблена и возмущена всем, что случилось,и тем не менее ее голова лежала на его груди, и, при-жимаясь к нему, она слышала, как он бормотал:

– Скоты, ах, скоты!И не подняла головы, даже когда он сказал:– Я больше не буду портить вам званых обедов, моя

дорогая. Ваши родные не любят меня, и я не хочу имнавязываться. Они так же противны мне, как я им. Фу!Они просто отвратительны! Подумать только, что я ко-гда-то смотрел снизу вверх на людей, которые зани-мают важные посты, живут в роскошных домах, име-ют университетский диплом и банкирский счет! Я посвоей наивности воображал, что они в самом деле до-стойны уважения.

Глава 38

– Пойдемте в социалистический клуб! – сказал

Бриссенден, ослабевший от кровохарканья, котороебыло с ним полчаса тому назад – второе за послед-ние три дня. В его дрожащих руках был неизменныйстакан виски.

– А что мне там делать? – спросил Мартин.– Посторонним разрешается брать слово, только не

больше чем на пять минут, – сказал больной, – вотвы и выступите. Скажите им, почему вы не социалист.Скажите им то, что вы думаете о них и об их этике,этике гетто. Бросьте им в лицо Ницше и заварите ка-шу. Им полезны такие споры, да и вам тоже! Мне быочень хотелось, чтобы вы стали социалистом, преждечем я умру. Только это может спасти вас в час разоча-рования в жизни, который, несомненно, наступит.

– Не понимаю, как вы, именно вы, можете быть со-циалистом, – заметил Мартин, – ведь вы ненавидитетолпу. И правда, какое дело вам, эстету, до ее инте-ресов и стремлений? – При этих словах Мартин с уко-ризной указал Бриссендену на виски: – Социализм,по-видимому, не спасает вас.

– Я очень болен, – отвечал Бриссенден. – Вы – дру-гое дело Вы человек здоровый, у вас еще вся жизнь

впереди, и вам надо иметь какую-нибудь цель в жиз-ни. Вы удивляетесь, почему я социалист? Я вам ска-жу. Потому что социализм неизбежен; потому что со-временный строй сгнил и не может продержаться дол-го; потому что время вашего человека на коне про-шло. Рабы не пойдут за ним. Рабов слишком много, иони не дадут ему сесть на коня. Все равно вы от них неуйдете и принуждены будете проглотить их рабскуюмораль. Конечно, это не очень сладко. Но тут уже ни-чего не поделаешь. Вы с вашими ницшеанскими иде-ями просто троглодит, Мартин. Что прошло – прошло,а тот, кто говорит, что все в истории повторяется, –лжет. Вы правы, я не люблю толпу, но как же быть?Человека на коне вам не дождаться, а я предпочту чтоугодно, только не власть трусливых буржуазных сви-ней. Идемте. Если я просижу здесь еще немножко, янапьюсь в стельку! А вы знаете, что говорит доктор?Впрочем, к черту доктора! Мне ужасно хочется оста-вить его в дураках.

Был воскресный вечер, и небольшой зал окленд-ского социалистического клуба был битком набит,главным образом рабочими. Оратор, умный еврей,понравился Мартину, хотя все, что он говорил, бы-ло для него совершенно неприемлемо. Узкие плечи ивпалая грудь оратора сразу изобличали в нем истин-ного сына гетто, и, глядя на него, Мартин ясно пред-

ставил себе вечную войну жалких и слабых рабов про-тив горсточки сильных мира сего, которые правилиими искони и всегда будут править. Для Мартина вэтом тщедушном человеке заключался великий сим-вол. Это было воплощение несчастной массы хилыхи неприспособленных людей, гибнущих по неизбеж-ному биологическому закону на тернистых путях жиз-ни. Они были обречены. Несмотря на их хитроумнуюфилософию и муравьиную склонность к коллективиз-му, природа отвергла их ради могучих и сильных лю-дей. Природа отбирала лучшие свои создания, и людиподражали ей, разводя породистых лошадей и ред-костные растения. Конечно, творец мироздания могпридумать лучший метод, но людям этого мира ужеприходится считаться с существующим порядком ве-щей. Разумеется, перед гибелью они могут извивать-ся и корчиться, как это делают социалисты, могут со-бираться и толковать о том, как уменьшить тяготыземного существования и перехитрить вселенную.

Так думал Мартин, и это же самое он высказал, ко-гда Бриссенден, наконец, убедил его выступить и за-дать им жару. Он взошел на трибуну и, как было при-нято, обратился к председателю. Он заговорил снача-ла очень тихо, слегка запинаясь, стараясь привестив порядок все те мысли, которые нахлынули на негово время речи еврея. Каждому оратору на таких ми-

тингах предоставлялось пять минут. Но когда истек-ли эти положенные пять минут, Мартин только ещеуспел войти во вкус своей речи, нападение его на со-циалистические доктрины только что развернулось, атак как он возбудил в слушателях большой интерес,то они единогласно потребовали у председателя про-дления срока. Они увидели в нем достойного против-ника и напряженно следили за каждым его словом.Мартин говорил с необычайным увлечением, не при-бегая к околичностям, и, нападая на рабскую мораль,прямо указывал, что под рабами он разумеет именносвоих слушателей. Он цитировал Спенсера и Мальту-са и прославлял биологический закон мирового раз-вития.

– Итак, – резюмировал он свою речь, – государствоне может существовать, если оно состоит только израбов! Основной закон эволюции действует и здесь! Вборьбе за существование, как это мной сейчас былоуказано, выживает сильный и потомство сильного, аслабый и его потомство осуждены на гибель. И в ре-зультате этого процесса сила сильных увеличиваетсяс каждым поколением. Вот что такое эволюция! Но вы,рабы, – сознавать себя рабом неприятно, согласен, –вы, рабы, мечтаете об обществе, не подчиняющемсявеликому закону эволюции. Вы хотите, чтобы хилыеи неприспособленные не погибали. Вы хотите, чтобы

слабые ели так же, как и сильные, и столько, сколь-ко им хочется. Вы хотите, чтобы слабые наравне ссильными вступали в брак и производили потомство.Каков же будет результат всего этого? Сила и жизне-способность человечества не будет возрастать с каж-дым поколением. Напротив. Она будет уменьшаться.Вот Немезида вашей рабской философии. Ваше раб-ское общество, существующее лишь ради рабов нач-нет постепенно слабеть и разрушаться, пока, нако-нец, совсем не погибнет. Помните, я исхожу из биоло-гических законов, а не сентиментальной морали. Го-сударство рабов существовать не может.

– Ну, а Соединенные Штаты? – крикнул кто-то.– Соединенные Штаты? – возразил Мартин. – Три-

надцать колоний изгнали своих правителей и образо-вали так называемую республику. Рабы стали самисебе господами. Господ, управляющих с помощью ме-ча, больше не было. Но рабы не могли оставаться безгоспод, и вот возник новый вид правителей – не сме-лые, благородные и сильные люди, а жалкие пауки,торгаши-ростовщики! И они снова сделали вас раба-ми, но не открыто, по праву сильного, а незаметно,разными махинациями, хитростью, обманом и ложью.Они подкупили ваших судей, извратили ваши законыи подвергли ваших сыновей и дочерей гнету, передкоторым побледнели все ужасы прямого рабства. Два

миллиона ваших детей трудятся сейчас под игом про-мышленной олигархии Соединенных Штатов. Десятьмиллионов рабов живут, не имея ни крова, ни хлеба.Нет, государство рабов не может существовать, ибоэто противоречит биологическому закону эволюции.Как только организуется общество рабов, немедлен-но наступает упадок и вырождение. Вы отрицаете за-коны эволюции? Хорошо! Где же тот новый, другой за-кон, на который вы рассчитываете опереться? Форму-лируйте его. Или это уже сделано? Ну, тогда скажитемне его.

Мартин сел на свое место под оглушительный шумвсей аудитории. Множество людей повскакало со сво-их мест, требуя слова. Один за другим, с жаром ивоодушевлением, усиленно жестикулируя и вызываяаплодисменты, они отражали атаку Мартина. Это бы-ло настоящее побоище, ожесточенная схватка идей.Многие из ораторов говорили и на общие темы, нобольшинство непосредственно обращалось к Марти-ну. Они кидали ему новые для него мысли; открыва-ли перед ним не новые биологические законы, но но-вые возможности применения старых законов. Онислишком были увлечены, чтобы помнить о вежливо-сти, и председателю несколько раз пришлось оста-навливать их.

Случилось, что на собрании присутствовал моло-

дой репортер, истомившийся в погоне за сенсацией.Он не обладал ни умом, ни опытом. Он обладал толь-ко бойкой развязностью газетчика. Он был слишкомневежественен, чтобы следить за смыслом спора. Нов нем жила твердая уверенность, что он стоит гораз-до выше всех этих болтливых маньяков из рабочегокласса. К тому же он весьма уважал сильных мира се-го, занимающих высокие посты и определяющих по-литику наций и газет. У него был даже свой идеал: онмечтал стать первоклассным репортером, таким, ко-торый умеет из ничего создавать очень многое.

Он так и не понял, о чем в сущности шел разговор.Да ему и не нужно было знать этого. Он руководство-вался отдельными словами, вроде «революция». Какпалеонтолог по одной найденной кости восстанавли-вает в представлении целый скелет, так и этот репор-тер мог воспроизвести целую речь по одному толь-ко запомнившемуся слову «революция». Он занялсяэтим в ту же ночь, и занялся весьма успешно, а так каквыступление Мартина наделало больше всего шума,то репортер решил вложить эту речь ему в уста, изоб-разив его анархистом, а его реакционный индивидуа-лизм превратив в самый крайний красный социализм.Молодой репортер не был лишен литературного да-ра и очень живописно изобразил свирепых длинно-волосых людей, неврастеников и дегенератов, потря-

сающих кулаками и издающих злобные возгласы поднестройный гул разъяренной толпы.

Глава 39

На следующий день, за утренним кофе, Мартин, по

обыкновению, читал газету. В первый раз в жизни уви-дал он свое имя, напечатанное крупным шрифтом напервой странице. С изумлением он узнал, что явля-ется одним из виднейших лидеров оклендских социа-листов. Он пробежал глазами пламенную речь, сочи-ненную за него молодым репортером, и сначала былвозмущен этим бесстыдным измышлением, но в кон-це концов со смехом отшвырнул газету.

– Или это написал пьяный, или за этим скрываетсякакой-то преступный умысел, – сказал он Бриссенде-ну, который пришел к нему после обеда и устало опу-стился на единственный стул. Сам Мартин, по обык-новению, сидел на кровати.

– А вам не все ли равно? – сказал Бриссенден. –Неужели вы придаете значение мнению буржуазныхсвиней, которые читают газеты?

Мартин на минуту задумался.– Конечно, мне нет до них никакого дела. Я толь-

ко боюсь, чтобы это не испортило моих отношений ссемьей Руфи. Ее отец уверен, что я социалист, а этаписанина послужит подтверждением. Мне наплевать,что он думает, но все-таки могут быть неприятные по-

следствия. Я хочу прочесть вам то, что я сегодня на-писал… Все тот же «Запоздалый», конечно. Уже око-ло половины готово.

Мартин только что начал читать, как вдруг Марияотворила дверь и впустила прилично одетого моло-дого человека, который быстро огляделся кругом, за-держал свой взгляд на керосинке и кухонном ящике и,наконец, обратил его на Мартина.

– Садитесь! – сказал Бриссенден.Мартин подвинулся, чтобы дать гостю место, и во-

просительно посмотрел на него.– Я слышал вашу вчерашнюю речь, мистер Иден, –

начал молодой человек после непродолжительногомолчания. – Я бы хотел проинтервьюировать вас.

Бриссенден разразился хохотом.– Собрат-социалист? – спросил репортер, кидая

быстрый взгляд на Бриссендена и словно мысленноприкидывая эффект, который будет иметь описаниеэтого живого мертвеца.

– И он написал этот отчет, – воскликнул Мартин, –такой мальчишка?!

– Почему вы не вздуете его? – спросил Бриссен-ден. – Я бы дал сейчас тысячу долларов, чтоб толькоиметь здоровые легкие.

Юный журналист был несколько ошеломлен этимразговором, который велся через его голову. Но он

только что удостоился похвалы редактора за блестя-щий отчет о социалистическом митинге и получил по-ручение проинтервьюировать Мартина Идена лидераорганизованных врагов существующего порядка.

– Вы ничего не будете иметь против, если мы вассфотографируем, мистер Иден? – спросил он, – Я за-хватил с собой фотографа, но он говорит, что в ком-нате снимать неудобно. Лучше выйти на солнце. А по-том мы можем побеседовать с вами.

– Фотограф? – задумчиво произнес Бриссенден. –Ну, что же вы, Мартин? Вздуйте его!

– Должно быть, я становлюсь стар, – отвечал Мар-тин. – Я знаю, что его нужно вздуть, но у меня для это-го нет необходимой энергии. Да и ради чего?

– Ради его бедной матери, – возразил Бриссенден.– Пожалуй, это веское соображение, – согласился

Мартин, – но все-таки мне не хватает энергии. Ведьдля того, чтобы вздуть кого-нибудь, необходима за-трата энергии. Да и стоит ли?

– Вот именно, не стоит, – веселым тоном подхватилрепортер, но при этом опасливо оглянулся на дверь.

– Конечно, в том, что он написал, не было ни словаправды, – продолжал Мартин, обращаясь к Бриссен-дену.

– Видите ли, это было как бы описание в общих чер-тах… – рискнул объяснить юноша, – Ведь это в конце

концов для вас великолепная реклама… Согласитесьсами.

– Учтите, Мартин, это для вас реклама! – торже-ственно провозгласил Бриссенден.

– Да, да!.. И я должен с этим согласиться.– Разрешите узнать, мистер Иден, где вы роди-

лись? – спросил репортер, изображая на своем лиценапряженное внимание.

– Заметьте, он ничего не записывает, – ввернулБриссенден, – он все запоминает.

– Для меня этого вполне достаточно, – юноша вся-чески старался скрыть свою тревогу. – Опытный ре-портер никогда не записывает.

– Должно быть, вы и вчера тоже не записывали? –Но Бриссенден не принадлежал к школе квистистов,а потому вскричал вдруг, сразу переменив тон:

– Мартин! Если вы не изобьете его, то я изобью!Умру, но изобью!

– Отшлепать, пожалуй, будет достаточно? – спро-сил Мартин.

Бриссенден подумал, словно судья, и кивнул голо-вой. В следующий миг голова репортера была крепкозажата у Мартина между коленями.

– Только не кусаться, – предупредил Мартин, – нето я должен буду разбить вашу симпатичную мордоч-ку. А это будет жаль.

Его правая рука стала мерно подниматься и опус-каться. Юноша визжал, вырывался, ругался, но ку-саться не смел. Бриссенден спокойно наблюдал этусцену. Только один раз он не выдержал, схватил пу-стую бутылку и воскликнул:

– Дайте мне тоже разок ударить!– К сожалению, я больше не в состоянии, – сказал,

наконец, Мартин. – Рука совсем онемела.Он схватил репортера за шиворот и швырнул его

на кровать.– Я заявлю в полицию. Вас арестуют! – кричал тот.

Слезы негодования текли по его горящим щекам. – Выответите за это. Берегитесь!

– Вот тебе и раз, – сказал Мартин, – он так ине понимает, что пошел по скользкой дорожке. Ведьнечестно, неприлично, недостойно мужчины лгать просвоего ближнего так, как он это сделал, а он все непонимает.

– Ну что ж, вот он пришел к вам, чтобы вы ему этообъяснили, – вставил Бриссенден.

– Да, он пришел ко мне, оклеветав и осрамив меняпредварительно. Теперь мой лавочник наверняка от-кажет мне в кредите. Но хуже всего, что бедный маль-чик никогда уже не сойдет с этого пути, пока из негоне выработается первоклассный журналист и перво-классный негодяй.

– У вас есть еще время обратить его на путь истин-ный, – возразил Бриссенден. – Ах, почему вы мне недали его ударить хоть разочек. Мне хотелось бы при-нять участие в этом добром деле.

– Вас обоих посадят в тюрьму! – всхлипывала за-блудшая душа. – С-с-скоты!

– У него слишком смазливая рожица, – произнесМартин, покачав головой, – боюсь, что я зря натру-дил себе руку. Этого молодого человека не испра-вишь. Он, несомненно, станет первоклассным журна-листом. У него совершенно нет совести! Одно это по-может ему выдвинуться.

После этого молодой человек стремительно выле-тел из комнаты, со страхом шмыгнув мимо Бриссен-дена, который продолжал размахивать бутылкой.

На следующий день Мартин узнал о себе еще мно-го нового и интересного «Да, мы враги общества, –оказывается, сказал он в беседе с представителемпрессы, – но мы не анархисты! Мы – социалисты!»Когда репортер заметил ему, что между двумя этимишколами нет особенной разницы, Мартин пожал пле-чами в знак молчаливого согласия. Лицо его, как ока-залось, было резко асимметрично и носило все при-знаки вырождения. Особенно характерны были узло-ватые руки и кровожадно сверкающие глаза.

Мартин прочел также, что почти каждый вечер он

выступает на рабочих митингах в Сити-Холл-парке ииз всех анархистов и агитаторов, отравляющих тамумы народа, пользуется наибольшим успехом, так какпроизносит наиболее революционные речи. Репортерподробно описал его каморку, не забыл упомянуть океросинке, о единственном стуле и изобразил также вярких красках его приятеля – бродягу с лицом мертве-ца, до такой степени бледным, словно он был толькочто выпущен на свет после двадцатилетнего тюрем-ного заключения.

Молодой репортер проявил большую растороп-ность. Он разнюхал биографию Мартина Идена и до-был фотографический снимок лавки мистера Хиггин-ботама и самого мистера Бернарда Хиггинботама,стоящего у ее дверей. Этот джентльмен был опи-сан как почтенный и здравомыслящий коммерсант, нетолько не разделяющий социалистических взглядовсвоего шурина, но даже порвавший с этим шуриномвсякие сношения. По его словам, Мартин Иден былпросто лентяй, бездельник, который не хотел рабо-тать, несмотря на то, что ему не раз делали выгод-ные предложения, и, без сомнения, должен был раноили поздно угодить в тюрьму. Был проинтервьюиро-ван и Герман фон Шмидт. Он назвал Мартина «уро-дом в семье» и, как оказалось, тоже не поддерживалс ним связи «Он начал было меня эксплуатировать, –

сказал, между прочим, Герман фон Шмидт, – но я непопался на эту удочку! Я отучил его шляться сюда. Оттакого бездельника нельзя ожидать ничего путного!»

На этот раз Мартин серьезно рассердился.Бриссенден смотрел на все это, как на забавную шут-ку, но он не мог успокоить Мартина. Мартин знал, чтообъяснение с Руфью будет нелегким делом, а к то-му же ее отец, наверно, постарается воспользовать-ся всей этой нелепой выдумкой, чтобы расстроить ихпомолвку. Его мрачные предположения не замедли-ли подтвердиться. На другой же день почтальон при-нес письмо от Руфи. Мартин, предчувствуя катастро-фу, тут же вскрыл конверт и начал читать, стоя у рас-творенной двери, на том самом месте, где почтальонвручил ему письмо.

Читая, Мартин машинально шарил рукою в карма-не, ища табак и папиросную бумагу, которые преждевсегда носил при себе. Он не сознавал, что карман егодавно был пуст, не отдавал себе даже отчета в том,чего он там ищет.

Письмо было написано в спокойном тоне. Никакихследов гнева в нем не было, но все оно от первой допоследней строчки дышало обидой и разочаровани-ем. Он не оправдал ее надежд, писала Руфь. Она ду-мала, что он покончил со своими ужасными замашка-ми, что ради любви к ней он, в самом деле, готов за-

жить скромной и благопристойной жизнью. А теперьпапа и мама решительно потребовали, чтобы помолв-ка была расторгнута. И она не могла не признать ихдоводов основательными. Ничего хорошего из их от-ношений не может выйти. Это с самого начала былоошибкой. В письме был только один упрек, и он по-казался Мартину особенно горьким: «Если бы вы за-хотели поступить на службу, постарались занять ка-кое-то место в жизни! – писала Руфь. – Но это бы-ло невозможно Слишком распутно и беспорядочно выжили раньше. Я понимаю, что вас бранить не за что.Вы действовали согласно своей природе и в соответ-ствии с вашими прежними привычками. Я и не бра-ню вас, Мартин, помните это. Папа и мама оказалисьправы мы не подходим друг к другу, и надо радовать-ся, что это обнаружилось не слишком поздно. Не пы-тайтесь увидеться со мной, – закапчивала она, – этосвидание было бы равно тяжело и для нас обоих идля моей мамы. Я и так чувствую, что причинила ейнемало огорчений и не скоро удастся мне загладитьэто!»

Мартин внимательно прочел письмо и несколькораз перечел его. Затем он сел и стал писать ответ. Онизложил ей все то, что говорил на социалистическоммитинге, обвиняя газету в самой бессовестной клеве-те. В конце письма он заговорил о своей страстной и

неизменной любви. «Ответьте мне непременно, – пи-сал он, – напишите только одно – любите вы меня илинет? Это самое главное».

Но прошел день, другой, ответа не было «Запозда-лый» лежал раскрытым все на той же странице, а гру-да рукописей под столом продолжала расти. Впервыеза всю свою жизнь испытал Мартин муки бессонницы.Три раза приходил он к Морзам, но все три раза лакейотказывался впустить его. Бриссенден лежал в посте-ли, и Мартин, часто навещая его, не решался посвя-щать его в свои горести.

А горестей у Мартина было немало. Последствиягнусной проделки репортера превзошли все его ожи-дания. Португалец-бакалейщик действительно отка-зал ему в кредите, а зеленщик-американец объявилМартина предателем и врагом отечества и в припадкепатриотизма даже уничтожил его счет, запретив емуявляться для уплаты долга. Все соседние жители бы-ли настроены против Мартина, и негодование их скаждым днем возрастало. Никто не желал поддержи-вать отношений с изменником-социалистом. БеднуюМарию терзали страхи и сомнения, но она продолжа-ла оставаться лояльной. Соседские ребятишки, у ко-торых уже изгладилось впечатление от роскошной ко-ляски, некогда посетившей Мартина, теперь кричалиему издали: «хулиган» и «бродяга». Только детвора

Марии держалась твердо, защищала его, не раз всту-пала в битвы из-за него, и Мария, видя синяки и раз-битые носы своих детишек, приходила в еще большееотчаяние.

Встретив однажды на улице Гертруду, Мартинузнал от нее то, что он и раньше предполагал, – тоесть что Бернард Хиггинботам страшно зол на Мар-тина, считает, что он опозорил всю семью и сделалее предметом публичного поношения. Он потребовал,чтобы Мартин не смел бывать у них.

– Уехал бы ты куда-нибудь, Мартин, – просила Гер-труда. – Уезжай и поступи на какое-нибудь место. Ко-гда все это уляжется, ты можешь снова вернуться.

Мартин покачал головой и не дал никаких удовле-творительных объяснений. Да и как мог он объяс-нить? Между ним и его родными зияла огромная без-дна. Он уже не мог перескочить через нее! Смешнообъяснять Гертруде разницу между ницшеанством исоциализмом! Ни в одном языке не было таких слов,которыми он мог бы растолковать этим людям своивзгляды и свои поступки. Все их рассуждения своди-лись к одному: найди работу. Это было всегда пер-вое и последнее слово. Этим исчерпывался весь кругих понятий. Найди работу! Поступи на службу! «Бед-ные, тупые рабы, – думал Мартин, слушая Гертру-ду. – Не удивительно, что сильные завладели миром!

Рабов погубило их собственное рабское мышление».«Служба» была для них золотым фетишем, которыйони обожали, перед которым смиренно повергалисьниц.

Когда Гертруда предложила ему денег, Мартин сно-ва отрицательно покачал головой, хотя знал, что че-рез несколько дней ему опять придется закладыватькостюм.

– К Бернарду ты теперь не ходи, – умоляла его Гер-труда. – Пройдет месяц-другой, он успокоится, и то-гда можешь даже попроситься к нему возчиком, еслизахочешь. А если я тебе понадоблюсь, присылай замной в любое время, и я к тебе приду. Слышишь?

Гертруда расплакалась и пошла своей дорогой, аМартин, глядя на ее тяжелую, усталую походку, почув-ствовал, как сердце у него сжалось от невыносимойтоски. И когда он глядел вслед сестре, здание ницше-анства стало вдруг шататься и рушиться. Хорошо бы-ло рассуждать о каком-то абстрактном рабстве, но нетак-то легко было прилагать теории к своим близким.А между тем, если нужен пример слабого, угнетаемо-го сильным, то лучше Гертруды не найти. Мартин да-же рассмеялся над этим парадоксом. Хорош же он,ницшеанец, если поддается сентиментам и при пер-вом же столкновении с действительностью начинаетколебаться в своих взглядах; да, в конце концов, раз-

ве в данную минуту не та же рабская мораль сказыва-ется в нем, разве его жалость к сестре не рабское чув-ство? Настоящий сильный человек должен быть вы-ше жалости и сострадания. Эти чувства родились вподвалах и были лишь агонией и предсмертными су-дорогами слабых и несчастных.

Глава 40

Работа над «Запоздалым» не двигалась. Все разо-

сланные рукописи давно нашли себе под столом ме-сто упокоения. Только одна рукопись еще продолжаластранствовать. То была «Эфемерида» Бриссендена.Велосипед и черный костюм Мартина снова отправи-лись в заклад, а за пишущую машинку, по обыкнове-нию, был просрочен платеж. Но все это уже нискольконе тревожило Мартина. Он должен был освоиться сосвоим новым положением, а пока предоставил жизнитечь своим чередом.

Через несколько недель случилось то, чего он дав-но ожидал. Он встретил Руфь на улице. Правда, онашла не одна, а в сопровождении своего брата Норма-на; оба к тому же сделали вид, что не узнали Марти-на, а когда он хотел подойти, Норман попытался неподпустить его.

– Если вы осмелитесь приставать к моей сестре, –сказал он, – я полову полицейского, она не желаетс вами разговаривать, и ваша навязчивость оскорби-тельна.

– Ну, что ж, – мрачно ответил Мартин, – зовите по-лицейского. По крайней мере тогда ваше имя попадетв газеты. А теперь посторонитесь-ка немножко. Я дол-

жен поговорить с Руфью.– Я хочу слышать это из ваших уст, – сказал он

ей. Она побледнела и задрожала, но остановилась ивзглянула на него вопросительно.

– Ответьте мне на вопрос, который я задал вам вписьме, – произнес он.

Норман сделал было нетерпеливое движение, ноМартин взглядом смирил его. Руфь покачала головой.

– Вы действовали по доброй воле? – снова спросилон.

– Да, – проговорила она тихо, но твердо, – действо-вала по доброй воле. Вы так опозорили меня, что мнетеперь стыдно встречаться со знакомыми. Все теперьтолкуют обо мне. Вот все, что я могу вам оказать. Высделали меня несчастной, и я больше не хочу вас ви-деть.

– Знакомые! Сплетни! Газетное вранье! Такие вещине могут оказаться сильнее любви! Значит, вы простоменя никогда не любили!

Бледное лицо Руфи внезапно вспыхнуло.– После всего того, что произошло? – произнесла

она. – Мартин, вы сами не сознаете, что говорите! Закого вы меня принимаете?

– Вы видите, она не хочет с вами разговаривать! –воскликнул Норман, взяв сестру под руку и уводя ее.

Мартин поглядел им вслед и опять машинально по-

лез за папиросной бумагой и табаком, которого у негоне было.

До Северного Окленда путь был не близок; но толь-ко придя к себе в комнату, Мартин донял, что прошелэтот путь. Опомнившись, он увидел, что сидит на сво-ей кровати, и огляделся растерянно, как проснувший-ся лунатик. Увидав на столе «Запоздалого», Мартинпридвинул стул и взялся за перо. Его натуре свой-ственно было стремление к завершенности. А тут пе-ред ним была неоконченная работа. Он отложил ее,чтобы заняться другим делом. Теперь это другое де-ло было кончено, и надо было опять вернуться к «За-поздалому». Что будет он делать потом – Мартин незнал. Он знал только: в жизни его наступил перелом.Он закончил абзац, и оставалось закруглить фразу,прежде чем поставить точку. Будущее не интересова-ло его. В свое время он узнает, что ждет его в этомбудущем. Ничто уже не интересовало его. Все былобезразлично!

Пять дней Мартин работал над «Запоздалым», ни-куда не ходил, никого не видел и почти ничего не ел.На шестой день утром почтальон принес ему письмоот издателя «Парфенона». Вскрыв конверт, он сразуувидел, что «Эфемерида» принята.

«Мы дали поэму для прочтения мистеру Картрай-ту Брюсу, – писал издатель, – и он так благоприятно

отозвался о ней, что мы сочтем за удовольствие на-печатать ее в нашем журнале. Если мы откладываемпечатание поэмы до августовского номера, то толькопотому, что июльский уже набран. Передайте мистеруБриссендену нашу глубочайшую признательность инаше восхищение. Не откажите прислать его портрети биографические данные. Если предлагаемый намигонорар покажется недостаточным, благоволите теле-графировать, какие условия вы сочли бы приемлемы-ми».

Так как предложенный гонорар составлял тристапятьдесят долларов, то Мартин решил, что телегра-фировать не стоит. Оставалось лишь добиться согла-сия Бриссендена. В конце концов Мартин оказалсяправ. Нашелся редактор, который понимал кое-что вистинной поэзии. И гонорар был блестящий, даже для«поэмы века». Кроме того, Мартин знал, что Бриссен-ден считал Картрайта Брюса единственным из всехкритиков, заслуживающим уважения.

Мартин вышел из дому, сел в трамвай и, глядя намелькавшие мимо дома и перекрестки, с грустью ду-мал о том, что его уже не волнует ни успех друга, нисобственная победа. Лучший критик в СоединенныхШтатах оценил поэму по достоинству, и, следователь-но, Мартин не ошибался, утверждая, что настоящеепроизведение искусства может пробить себе дорогу в

печать. Но в Мартине не было уже прежнего энтузи-азма, и он отлично сознавал, что ему больше хочет-ся просто повидать Бриссендена, чем сообщить емуэту радостную новость. Только теперь Мартину при-шло в голову, что за все пять дней, проведенных вработе над «Запоздалым», он ни разу не вспомнило Бриссендене и не имел от него никаких известий.Впервые Мартин понял, что находится в состоянии ка-кого-то духовного оцепенения, и ему стало стыдно пе-ред другом. Но и стыд он ощущал как-то вяло. Ника-кие эмоции не волновали его, кроме творческих, кото-рые он испытывал над рукописью «Запоздалого». Всеостальное было ему безразлично.

Он находился словно в каком-то трансе. Оживлен-ные улицы, по которым проходил трамвай, казалисьему далекими и призрачными, и он не очень бы уди-вился, если бы церковная колокольня вдруг рассыпа-лась у него на глазах.

Войдя в гостиницу, он направился прямо в комна-ту Бриссендена и остановился пораженный. Комнатабыла пуста Все вещи из нее были вынесены.

– Разве мистер Бриссенден уехал? – спросил Мар-тин у швейцара. – Он не оставил своего адреса?

– Да разве вы ничего не слыхали? – спросил тот всвою очередь.

Мартин отрицательно покачал головой.

– Все газеты писали об этом. Его нашли мертвым вкровати. Самоубийство! Выстрелил себе в голову!

– Его уже похоронили?Мартину показалось, что чей-то чужой, незнакомый

голос задал этот вопрос.– Нет. После следствия тело было отправлено на

восток. Адвокаты, приглашенные его родными, улади-ли все это дело.

– А почему они так спешили? – проговорил Мартин.– Как спешили? Да ведь это произошло пять дней

тому назад!– Пять дней тому назад?– Да, пять дней.– А! – сказал только Мартин и вышел из гостиницы.По дороге он зашел на телеграф и известил изда-

теля «Парфенона», что он может печатать поэму. Те-леграмму он послал наложенным платежом, потомучто в кармане у него оставалось всего пять центов наобратный проезд.

Вернувшись к себе, Мартин опять принялся за ра-боту. Шли дни и ночи, а он все сидел за столом и пи-сал. Он ходил только в ломбард, равнодушно ел, ес-ли было что состряпать, и так же равнодушно обхо-дился без еды, когда выходили все припасы. Хотя всяповесть была заранее обдумана им во всех подроб-ностях, он вдруг решил по-иному построить экспози-

цию, что удлинило ее еще на двадцать тысяч слов. Небыло никакой необходимости так тщательно отделы-вать эту повесть, но иначе он работать уже не мог. Онписал словно в оцепенении, перестав ощущать весьокружающий мир, он обращался к творческим навы-кам своей прошлой жизни, подобно тому как привиде-ние бродит среди знакомых мест. Ему вспомнилось,что кто-то где-то сказал, что привидение – это дух че-ловека, который умер, но сам не сознает этого. И вотна какое-то мгновение Мартин задумался: уж не про-исходит ли и с ним нечто подобное?

Наконец пришел день, когда «Запоздалый» был за-кончен. Агент магазина пишущих машинок пришел кМартину и, сидя на кровати, дожидался, когда он кон-чит писать. «Конец», выстукал на машинке Мартин, идля него это был, в самом деле, конец. С чувствомнекоторого облегчения он увидел, как агент взял ма-шинку и унес ее. После этого он упал на кровать. Онсовершенно ослабел от голода. Он не ел уже трид-цать шесть часов и даже ни разу не вспомнил о пище.Он лежал неподвижно на кровати, и какой-то туманпостепенно заволакивал его сознание. В полусне онбормотал стихотворение неизвестного автора, кото-рое часто читал ему Бриссенден. Мария, стоя за две-рью, с тревогой прислушивалась к его монотонномубормотанью. Самые слова не имели для нее никакого

смысла, но ее пугало, что Мартин говорит сам с собой.

Лира, прочь!Я песню спел!Тихо песни отзвучали.Словно призраки печали,Утонули в светлой дали!Лира, прочь!Я песню спел!

Я когда-то пел под кленом,Пел в лесу темно-зеленом,Я был счастлив, юн и смел,А теперь я петь не в силе,Слезы горло мне сдавили.Молча я бреду к могиле!Лира, прочь! Я песню спел!..

Мария не могла больше выдержать; она бросиласьк печке, схватила миску супа, накрошила туда мясаи овощей и побежала к Мартину. Приподнявшись налокте, он начал есть, уверяя ее, что вовсе не бредити что он совершенно здоров.

Когда Мария ушла, Мартин сел на кровать и долгосидел так, сгорбившись и бессмысленно глядя в однуточку. Внезапно ему попался на глаза номер журнала,присланный с утренней почтой! Это «Парфенон», по-думал он, августовский «Парфенон», и в нем должна

быть напечатана «Эфемерида». Ах, если бы Бриссен-ден был жив!

Он перелистал страницы журнала и вдруг остол-бенел. «Эфемерида» была украшена пышным заго-ловком и виньетками на полях в стиле Бердсли; с од-ной стороны заголовка находился портрет Бриссен-дена, а с другой – сэра Джона Вэлью, британскогопосланника. В предисловии от редакции говорилось,что сэр Джон Вэлью недавно сказал, будто в Амери-ке нет поэтов, и, печатая «Эфемериду», «Парфенон»как бы отвечает ему: «Нате-ка, получите, сэр Джон Вэ-лью!» Был изображен и Картрайт Брюс, как величай-ший американский критик, и приводились его слова:«Ничего подобного „Эфемериде“ еще не было у наснаписано». Заканчивалось предисловие так:

«Мы еще не можем оценить все красоты „Эфеме-риды“; быть может, нам никогда не удастся вполнеоценить их. Но, читая и перечитывая поэму, мы изум-лялись необычайному словесному богатству мистераБриссендена и не раз спрашивали себя, как и откудамог мистер Бриссенден почерпнуть такой запас слови так искусно скомпоновать их».

За этим следовала самая поэма.«Хорошо, что ты умер, бедный Брис!» – подумал

Мартин, уронив журнал на пол.Все это было пошло и мерзко до тошноты, но на-

стоящего омерзения Мартин не почувствовал. Ему быхотелось рассердиться, но на это не хватало энергии.Он словно отупел. Кровь застыла в его жилах и нехотела больше ни бурлить, ни возмущаться. В концеконцов, что тут особенного? Все это вполне соответ-ствует обычаям буржуазного общества, которое такглубоко ненавидел Бриссенден.

– Бедный Брис! – пробормотал Мартин. – Он нико-гда бы не простил мне этого!

С усилием поднявшись, Мартин выдвинул ящик,где прежде лежала у него бумага для машинки. По-рывшись в нем, он извлек одиннадцать стихотворе-ний, написанных его другом. Он медленно разорвалих одно за другим и бросил в корзинку. Покончив сэтим, он опять сел на кровать и устремил грустныйвзор в пространство.

Сколько времени просидел он так, он сам не знал;наконец из туманного пространства возникла передним яркая длинная белая полоса. Это было оченьстранно. Но, вглядевшись, Мартин увидел, что это ли-ния прибоя у одного из коралловых рифов Тихого оке-ана. Мгновение спустя Мартин разглядел в белой пе-не челнок, маленький, утлый челнок. Молодой брон-зовый бог, опоясанный пурпурной тканью, сидел накорме, погружая в волны сверкающие весла. Мартинузнал его. Это был Моти, младший сын Тами – во-

ждя туземцев, – стало быть, это происходило у бе-регов Таити, и за коралловым рифом лежала чудес-ная страна Папара, где возле самого устья реки былатростниковая хижина вождя.

Наступал вечер, и Моти возвращался с рыбной лов-ли. Он ждал большой волны, которая перенесла быего через риф. Мартин увидел и самого себя сидя-щим в челноке, как он сидел не раз, ожидая сигналаМоти, чтобы бешено заработать веслами, как тольковстанет над ними бирюзовая громада волны. В сле-дующий миг он уже не был зрителем; он на самом де-ле сидел в челноке и с ожесточением греб под дикиевозгласы Моти. Они пронеслись вперед, среди грохо-та и шипения, обдаваемые брызгами, и вдруг очути-лись в тихой, неподвижной лагуне. Моти, смеясь, вы-тирал глаза, залитые соленой водой, а челнок сколь-зил к коралловому берегу, где среди стройных кокосо-вых пальм стояла хижина Тами, вся золотая в лучахзаходящего солнца.

Но видение вдруг затуманилось, и перед глазамиМартина снова возник беспорядок его тесной камор-ки.

Напрасно силился он снова увидать Таити. Онзнал, что теперь в пальмовой роще раздаются пес-ни, а девушки пляшут при лунном свете. Но он ничегоне мог увидеть, кроме стола, заваленного бумагами, и

тусклого, давно не мытого окна. Он со стоном закрылглаза и погрузился в тяжелый сон.

Глава 41

Мартин всю ночь проспал тяжелым сном, а утром

его разбудил стук почтальона. Мартин равнодушновскрыл конверты. В одном из них находился чек надвадцать два доллара, присланный одним из «пират-ских» журналов. Этих денег он добивался почти пол-тора года. Но теперь он отнесся к получению их со-вершенно равнодушно. Он уже не испытывал былоговосторга при получении издательских чеков. Преждеэти чеки казались ему залогом будущих великих успе-хов, а теперь перед ним лежали просто двадцать двадоллара, на которые можно было купить чего-нибудьпоесть. Вот и все.

Другой чек был от одного нью-йоркского журнала– гонорар за юмористические стишки, принятые ужедавно. Чек был на десять долларов. Мартину пришлав голову одна мысль, которую он хладнокровно обду-мал. Он не знал, что будет делать дальше, и не виделникакой необходимости вообще что-нибудь делать. Амежду тем надо было жить, надо было платить дол-ги. Не будет ли выгоднее всего истратить эти десятьдолларов на марки и вновь отправить путешествоватьвсю валявшуюся под столом груду рукописей? Можетбыть, одну или две где-нибудь примут. А это даст ему

возможность жить. Мартин так и сделал. Разменяв че-ки в оклендском банке, он купил марок. Но мысль вер-нуться в свою каморку и приняться за стряпню показа-лась ему невыносимой. В первый раз он решил пре-небречь долгами. Он отлично знал, что дома можноприготовить скромный обед за пятнадцать-двадцатьцентов. Но вместо этого отправился в кафе «Форум»и заказал обед, обошедшийся в два доллара. Он далпятьдесят центов на чай и столько же истратил на еги-петские папиросы. Он не курил с тех пор, как Руфьэто запретила. Но теперь у него не было никаких при-чин отказывать себе в удовольствии, а курить оченьхотелось. И стоит ли беречь деньги? Конечно, за пятьцентов он мог купить табаку и бумаги на сорок само-круток, но какой в этом смысл? Деньги не имели длянего уже никакого значения, кроме того, что на нихсейчас, сегодня, можно было что-то купить! Из рук еговыскользнул руль, маршрутной карты у него не было,и он не стремился ни в какую гавань. Плывя по тече-нию, он меньше ощущал жизнь, а ощущение жизнипричиняло боль.

Дни проходили за днями, тянулись однообразнойвереницей, каждую ночь он теперь спал по восемь ча-сов. Хотя в ожидании новых чеков он кормился в япон-ских ресторанчиках, где обед стоил десять центов, –он даже пополнел. Щеки его округлились, потому что

он уже не изнурял себя недосыпанием и напряженнойработой. Он ничего не писал, а книги мирно отдыхалина полке. Он часто уходил за город на холмы, целыечасы проводил в парке. У него не было ни друзей, низнакомых, да и не хотелось их заводить. К чему? Мар-тин ожидал, сам не зная откуда, какого-нибудь ново-го импульса, который вновь подтолкнул бы его оста-новившуюся жизнь. А пока его существование остава-лось томительным, однообразным, пустым и лишен-ным всякого смысла.

Однажды он съездил в Сан-Франциско, чтобы по-видаться с «настоящими людьми». Но, дойдя до по-рога, он круто повернулся и быстро пошел назад потемным трущобам гетто. Мысль, что он сейчас услы-шит философские споры, так испугала его, что он по-чти бежал, боясь, как бы не повстречался ему кто-ни-будь из «настоящих людей» и не признал его.

Иногда он просматривал журналы и газеты, чтобыпосмотреть, что пишут об «Эфемериде». Поэма наде-лала шуму. Но какого шуму! Все прочли, и все спро-сили о том, поэзия это или нет. Местные газеты бы-ли полны ученых статей, иронических заметок, писемчитателей – все по поводу этой поэмы. Элен ДеллаДельмар (которая под звуки труб и бой барабанов бы-ла провозглашена величайшей поэтессой Соединен-ных Штатов) не пожелала освободить для Бриссен-

дена место рядом с собой на Пегасе и писала много-словные письма к читающей публике, доказывая, чтоон вовсе не поэт.

«Парфенон» в ближайшем же номере самодоволь-но пожинал плоды поднятого им шума, издевалсянад сэром Вэлью и бессовестно использовал смертьБриссендена в целях рекламы. Одна газета, имевшаябудто бы больше полумиллиона подписчиков, напеча-тала поэму Элен Дельмар, где высмеивался Бриссен-ден. Не успокоившись на этом, поэтесса написалаеще и пародию на «Эфемериду».

Мартин не раз радовался, что друг его не дожилдо всего этого. Он так ненавидел толпу, а теперь этойтолпе было брошено на поругание самое для негосвятое и сокровенное. Сотворенная им красота еже-дневно подвергалась вивисекции. Каждый ничтожныйжурналишка радовался случаю лишний раз покрасо-ваться перед публикой в лучах величия Бриссендена.Одна газета писала: «Как пишет один джентльмен, онсочинил совершенно такую же поэму, даже еще луч-шую, уже несколько лет тому назад». Другая газета вприпадке серьезности упрекала Элен Дельмар за еепародию. «Мисс Дельмар, написав эту пародию, оче-видно, забыла о том, что один великий поэт долженвсегда уважать другого, быть может, еще более вели-кого. Возможно, что госпожа Делла Дельмар просто

завидует автору „Эфемериды“, но настанет день, ко-гда она, как и все, поймет всю красоту этого произве-дения и даже, быть может, попробует написать нечтоподобное».

Проповедники избрали «Эфемериду» темой длясвоих проповедей, и один из них, пытавшийся защи-щать ее, был обвинен в ереси. Великая поэма послу-жила к увеселению почтеннейшей публики. Постав-щики комических стишков и карикатуристы наперебойстарались рассмешить читателей, фельетонисты то-же упражняли свое остроумие, рассказывая, как Чар-ли Френшэм конфиденциально сообщил Арчи Джен-нингсу, что пять строк из «Эфемериды» могут побу-дить человека вздуть калеку, а десять – броситься вреку вниз головою.

Мартин не смеялся, но и не скрежетал зубами отярости. Ему было лишь невыносимо грустно. Послетого как весь его мир, созданный любовью, внезап-но рухнул, кривлянья прессы и почтеннейшей публи-ки уже не могли уязвить его. Бриссенден был вполнеправ в своей оценке журналов, но Мартину понадоби-лись годы, чтобы окончательно убедиться в его право-те. Журналы не только оправдали ожидания Бриссен-дена, они их превзошли. Ну что ж, это конец, мрачноутешал себя Мартин. Он запряг в свой возок звезду, аона вывалила его в зловонное болото.

И опять перед ним возникли прекрасные, ясные ичистые видения далекого Таити! Вот равнинный Па-умотус, вот гористые Маркизовы острова. Ему частоказалось, что он стоит на палубе торговой шхуны илина маленьком, хрупком катере, плывущем мимо ри-фов Папете или вдоль жемчужных отмелей Нука-Хи-вы к бухте Тайохэ, где, он знал, Тамари заколет сви-нью в честь его прибытия, а дочери Тамари окружатего со смехом и песнями и украсят цветочными гир-ляндами. Тихий океан настойчиво звал его, и Мартинзнал, что рано или поздно он откликнется на этот зов.А пока он продолжал плыть по течению, отдыхая по-сле своего долгого утомительного путешествия по ве-ликому царству знания.

Получив от «Парфенона» чек на триста пятьдесятдолларов, Мартин передал его под расписку душе-приказчику Бриссендена, и сам, в свою очередь, далему расписку о том, что должен Бриссендену сто дол-ларов.

Однако время японских ресторанчиков уже конча-лось для Мартина. Как раз в тот миг, когда он пре-кратил борьбу, колесо фортуны повернулось. Но оноповернулось слишком поздно. Без всякого волнениявскрыв конверт «Миллениума», Мартин вынул из негочек на триста долларов. Это был гонорар за «Приклю-чение». Все долги Мартина, включая и уплату ростов-

щику со всеми процентами, не достигали и ста долла-ров. Уплатив их, и переслав сто долларов душепри-казчику Бриссендена, Мартин оказался обладателемогромной для него суммы в сто долларов. Он заказалсебе хороший костюм и начал обедать в лучших кафегорода. Жить он продолжал все в той же маленькойкомнатке у Марии, но его новый костюм произвел навсех соседей столь сильное впечатление, что маль-чишки уже не решались называть его ни бродягой, нихулиганом, а с почтением наблюдали за ним, сидя накрышах и заборах.

«Вики-Вики», его гавайский рассказ, был куплен«Ежемесячником Уоррена» за двести пятьдесят дол-ларов. «Северное обозрение» напечатало «Колы-бель красоты», а еще один журнал принял «Гадал-ку» – стихотворение, написанное им в честь Мэриен.Издатели и читатели вернулись после летних кани-кул, и рукописи оборачивались необыкновенно быст-ро. Мартин никак не мог понять, почему все то, что такупорно отвергалось в продолжение двух лет, теперьпринималось почти огульно. Ни одна из его вещейеще нe успела увидеть света. Он по-прежнему никомуне был известен за пределами Окленда, а тем немно-гим жителям Окленда, которые воображали, что зна-ют его, он был известен как ярый социалист из «крас-ных». Ничем нельзя было объяснить такую внезапную

перемену. Это была просто игра судьбы.После того как несколько журналов подряд отверг-

ли «Позор солнца», Мартин, памятуя совет своегоумершего друга, решил предложить его какому-ни-будь книгоиздательству. После нескольких неудач ру-копись была, наконец, принята к изданию одной изкрупнейших фирм – Синглтри, Дарнлей и Ко. В ответна просьбу Мартина об авансе издатель написал ему,что это у них не принято, что подобного рода книгиобычно не окупаются и вряд ли удастся продать бо-лее тысячи экземпляров. Мартин вычислил, что есликнига будет продаваться по доллару, то он получит,таким образом, считая из пятнадцати процентов, стопятьдесят долларов. После этого он решил писать вбудущем только беллетристику. «Приключение» бы-ло в четыре раза короче «Позора солнца», а принес-ло ему вдвое больше. В конце концов вычитанныеим когда-то из газет сведения о писательских гоно-рарах оказались верными. Первоклассные журналыдействительно платили по принятии рукописи, и пла-тили очень хорошо. «Миллениум» заплатил ему да-же не по два, а по четыре цента за слово. А кро-ме того, они, очевидно, покупали и хорошие вещи, –ведь купили же они его произведения. При этой мыс-ли Мартин печально усмехнулся. Он написал Сингл-три, Дарнлею и Ко, что согласен продать им «Позор

солнца» в полную собственность за сто долларов, ноиздательство не пожелало рискнуть. Впрочем, Мар-тин не нуждался в деньгах, так как почти все его по-следние рассказы, пространствовав некоторое вре-мя, были приняты и оплачены. Мартин даже открылв банке текущий счет в несколько сот долларов. «За-поздалый» после недолгого путешествия обрел при-станище в издательстве Мередит-Лоуэл. Вспомнив освоем обещании возвратить Гертруде пять долларовсторицей, Мартин написал в издательство письмо спросьбой выслать аванс в размере пятисот долларов.К его удивлению, чек на эту сумму был немедленновыслан. Мартин разменял его на золото и позвонилГертруде, что хотел бы повидать ее.

Гертруда пришла запыхавшись, так как очень торо-пилась. Предчувствуя недоброе, она положила в су-мочку весь свой скудным наличный капитал; она быланастолько уверена, что с Мартином стряслась беда,что сразу же расплакалась, обняв его, и стала соватьему в руку принесенные деньги.

– Я бы пришел к тебе, – сказал Мартин, – но я нехотел ругаться с мистером Хиггинботамом! А это бы,наверное, случилось!

– Ничего, он скоро успокоится, – уверяла его сест-ра, стараясь угадать, что именно случилось с Марти-ном, – но только ты поскорей поступай на службу. Бер-

нард любит, чтобы люди занимались честным трудом.Эта статья в газете его совсем взбесила. Я никогда невидела его в таком остервенении.

– Я не хочу поступать на службу, – с улыбкой ска-зал ей Мартин, – можешь ему это передать от моегоимени. Мне никакая служба не нужна. Вот тебе дока-зательство.

И он высыпал ей на колени сто сверкающих и зве-нящих золотых пятидолларовых монет.

– Помнишь, ты мне дала пять долларов, когда у ме-ня не было на трамвай? Вот тебе эти пять долларов иеще девяносто девять братьев, разного возраста, ноодинакового достоинства.

Если Гертруда шла к Мартину в тревоге, то теперьею овладел панический ужас. Этот ужас не оставлялместа сомнениям. Она не подозревала, она была уве-рена. В страхе она смотрела на Мартина, дрожа всемтелом, боясь прикоснуться к этим золотым кружочкам,словно они жгли ее адским огнем.

– Это все твое! – сказал Мартин со смехом. Гертру-да разразилась громкими рыданиями.

– Бедный мальчик! Бедный мальчик! – запричиталаона.

В первый момент Мартин опешил. Но тут же он уга-дал причину волнения сестры и показал ей письмокнигоиздательства. Гертруда с трудом прочла его, вы-

терла глаза и, наконец, неуверенно спросила:– Значит, ты получил эти деньги честным путем?– Еще бы! Я даже не выиграл их, а заработал. –

Надежда затеплилась в ее глазах, и она внимательноперечла письмо. Мартин не без труда объяснил ей,за что он получил такую большую сумму денег. Ещетруднее было объяснить, что деньги эти принадлежатей, что он в них не нуждается.

– Я положу их в банк на твое имя, – решила Гертру-да.

– Нет! Если ты не возьмешь их, я отдам их Марии.Она сумеет их использовать. Я требую, чтобы ты на-няла служанку и отдохнула как следует.

– Я все же расскажу Бернарду, – сказала Гертрудауходя.

Мартин слегка нахмурился.– Ну что ж, – проговорил он, наконец, – может быть,

теперь, он меня пригласит обедать.– Конечно, пригласит! То есть я просто уверена в

этом! – с жаром воскликнула сестра и, крепко обнявего, поцеловала.

Глава 42

Наступил день, когда Мартин почувствовал себя

очень одиноким. Он был здоров и силен, а делать емубыло решительно нечего. Перестав учиться и писать,потеряв Бриссендена, утратив любовь Руфи, он ощу-щал необычайную пустоту в своей жизни. Напраснопытался он заполнить эту пустоту ресторанами и еги-петскими папиросами. Его, правда, неодолимо влекВеликий океан, но ему все казалось, что игра в Со-единенных Штатах не совсем еще закончена. Скоробудут напечатаны две его книги, может быть и другиенайдут себе издателей. А это означало – деньги; сто-ило подождать, чтобы отправиться в южные моря смешком золота. Он знал на Маркизовых островах од-ну прелестную долину, которую можно было купить затысячу чилийских долларов. Долина тянулась от под-ковообразного заливчика до высоких гор, вершинамиуткнувшихся в облака. Она была вся покрыта тропи-ческими зарослями, в которых водились куропатки икабаны, а на горах паслись стада диких коз, пресле-дуемые стаями диких собак. Местность была дикая.Ни одна человеческая душа не жила там. И все – до-лину вместе с заливом – можно было купить за тыся-чу чилийских долларов.

Залив, насколько он помнил, был необычайно кра-сив и глубоководен, в нем могли стоять большие оке-анские суда, и Тихоокеанский маршрутный справоч-ник рекомендовал его как лучшую гавань в той частиокеана. Мартин купит шхуну, быстроходное суденыш-ко типа яхты, и будет заниматься торговлей и ловлейжемчуга. В долине будет его база. Там он построитсебе первобытную тростниковую хижину, вроде той, вкоторой жил вождь Тами, и наймет к себе на службучерных туземцев. Он будет принимать у себя факто-ров из Тайохэ, капитанов торговых судов, контрабан-дистов и благородных морских бродяг. Он будет житьоткрыто и по-королевски принимать гостей. И, бытьможет, там он забудет читанные когда-то книги и мир,который оказался сплошной иллюзией.

Но для этого ему нужно было сидеть в Калифор-нии и ждать, пока мешок наполнится золотом. Деньгиуже начали стекаться к нему. Если хотя бы одна книгапойдет, то он легко продаст все свои рукописи. Мож-но составить сборники из мелких рассказов и стихов,чтобы скорей стали доступными и долина, и залив, ишхуна. Писать он уже больше никогда не будет. Этоон решил твердо и бесповоротно. Но пока книги печа-таются, надо что-нибудь предпринять. Нельзя жить втаком оцепенении и равнодушии ко всему миру.

Узнав однажды, что в воскресенье должно состо-

яться в Шелл-Моунд-парке гулянье каменщиков, онотправился туда. В былые годы он часто бывал на по-добных гуляньях, отлично знал, что они собой пред-ставляют, и теперь, войдя в парк, почувствовал, какдавно забытые ощущения проснулись в нем. В концеконцов эти рабочие были людьми его круга. Он родил-ся и вырос среди них и был рад после долгого пере-рыва снова увидеться с ними.

– Да ведь это Март! – услыхал он вдруг. В следую-щий миг чья-то рука дружески легла ему на плечо. –Где тебя носило, старина? Плавал ты, что ли? Ну, са-дись, разопьем бутылочку!

Это была все та же старая компания, только кое-гдемелькали новые лица да кое-кого из прежних не хва-тало. Далеко не все были каменщиками, но всякомухотелось побывать на воскресном гулянье, вдовольпотанцевать, погалдеть и померяться силами. Мар-тин выпил с ними и сразу ожил. «Как глупо, – поду-мал он, – что я вдруг отстал от них!» Он тут же твер-до уверовал в то, что был бы гораздо счастливее, ес-ли б не уходил из своей среды, не гнался бы за книж-ными знаниями и обществом людей, стоявших вышенего. Однако пиво было не так вкусно, как в былыегоды! Вкус был совсем не тот. Бриссенден, очевидно,отучил его от простого пива; может быть, книги отучи-ли его от дружбы с веселыми товарищами его юно-

сти? Решив доказать самому себе, что не так уж онот всего отстал, он отправился танцевать в павильон.Тут он наткнулся на жильца своей сестры, Джимми,приведшего с собой какую-то высокую блондинку, ко-торая не замедлила оказать предпочтение Мартину.

– Вот и всегда с ним так! – сказал Джим поддразни-вавшим его приятелям, глядя, как Мартин и блондин-ка завертелись в вальсе. – Я даже и не сержусь. Ужочень рад опять его повидать! Ну и ловко же он тан-цует, черт его побери! Кто же осудит девчонку!

Но Мартин честно возвратил блондинку Джимми,они весело чокнулись втроем и вместе с полдюжинойдрузей продолжали хохотать и веселиться. Все былирады возвращению Мартина. Еще ни одна его книгане вышла в свет, и, стало быть, он еще не имел в ихглазах никакой ложной ценности. Они любили его ра-ди него самого. Он чувствовал себя, как принц, вер-нувшийся из изгнания, и его одинокое сердце отогре-валось среди этого искреннего и непосредственноговеселья. Мартин был в ударе. К тому же у него в кар-манах звенели доллары, и он тратил их щедрой рукой– совсем как в прежние времена, вернувшись из пла-вания.

Вдруг среди танцующих Мартин увидел Лиззи Ко-нолли; она кружилась в объятьях какого-то рабочегопарня. Несколько позже Мартин, бродя по павильону,

увидел, что она села за стол, где пили прохладитель-ные напитки, и подошел к ней. Лиззи Конолли оченьудивилась и обрадовалась встрече и охотно пошла сним в парк, где можно было говорить, не стараясь пе-рекричать музыку. С первых же слов стало ясно, чтоона принадлежит ему, и Мартин понял это. Об этомможно было судить и по влажному блеску ее глаз, ипо движениям ее гибкого тела, и по тому, как жадноловила она каждое его слово. Это уже не была теперьмолоденькая девчонка, которую он когда-то повстре-чал в театре. Лиззи Конолли стала женщиной, и Мар-тин сразу отметил, как расцвела ее живая, задорнаякрасота; живость была все та же, но задор она, види-мо, научилась умерять.

– Красавица, настоящая красавица, – прошепталМартин с невольным восхищением. И он знал, чтостоит ему только сказать: «Пойдем», – и она пойдет сним хоть на край света.

В этот самый миг он получил вдруг такой удар поголове, что еле-еле устоял на месте. Удар был нане-сен кулаком, и человек, нанесший его, целил, долж-но быть, в челюсть, но в спешке и ярости промахнул-ся. Мартин повернулся в то мгновение, когда нападав-ший готов был ударить снова. Он ловко уклонился,удар не попал в цель, и Мартин контрударом сшиб сног своего противника. Но тот сейчас же вскочил, вне

себя от бешенства; Мартин смотрел в его молодое,искаженное яростью лицо, удивляясь, чем он мог такрассердить его. Однако удивление не помешало емуснова отразить атаку и сильным ударом свалить на-падавшего на землю. Джим и другие приятели окру-жили их и разняли.

Мартин весь дрожал. Вот они, былые счастливыедни: танцы, веселье, драки! Не теряя из виду своегонеожиданного противника, он кинул быстрый взглядна Лиззи Конолли. Обычно девушки визжали, когдапроисходили подобные схватки, но она не завизжала.Она смотрела, затаив дыхание, наклонившись впередвсем телом, прижав руку к груди, щеки ее горели, и вглазах светилось восхищение.

Человек, напавший на Мартина, между тем вскочилна ноги и старался вырваться из рук удерживавшихего рабочих.

– Она хотела идти со мной! – кричал он гневно. –Она хотела идти со мной, а этот нахал увел ее! Пусти-те! Я покажу ему, где раки зимуют!

– Да ты спятил! – говорил Джимми, удерживая юно-шу. – Ведь это же Мартин Иден! Ты лучше с ним несвязывайся. Он тебе всыплет.

– А зачем он увел ее? – кричал тот.– Он побил Летучего Голландца, а ты помнишь, что

это был за парень! И он побил его на пятом раунде!

Ты и минуты не выстоишь против него. Понял?Это сообщение, по-видимому, немного утихомири-

ло парня, так как он смерил Мартина внимательнымвзглядом и произнес уже менее пылко:

– Что-то не похоже.– То же самое думал и Летучий Голландец, – уве-

рял его Джимми – Пойдем! Брось это дело! Что, дру-гих девчонок здесь нет, что ли?

Тот, наконец, послушался, и вся компания двину-лась по направлению к павильону.

– Кто это? – спросил Мартин у Лиззи. – И в чем тутвообще дело?

Он с грустью чувствовал, что даже борьба уже невозбуждает его так, как раньше. Привыкнув к само-анализу, он уже не мог мыслить и чувствовать, какпервобытный человек.

Лиззи тряхнула головой.– Да так, один парень, – сказала она, – я с ним гу-

ляла последнее время.Помолчав немного, она прибавила:– Просто мне скучно было… но я никогда не забы-

вала вас. – Она понизила голос и устремила взгляд впространство. – Я бы бросила его ради вас!..

Мартин внимательно поглядел на нее, зная, что те-перь, по всем правилам, следовало бы взять и пожатьее руку, но, слушая ее простые слова, он задумался

над вопросом, нужно ли придавать большое значениеизысканной книжной речи, и… забыл ей ответить.

– Вы здорово отделали его, – сказала она со сме-хом.

– Он парень крепкий, – великодушно возразил Мар-тин. – Если бы его не уволокли, мне бы, пожалуй, при-шлось с ним повозиться.

– Кто была та молодая дама, с которой я вас встре-тила однажды? – спросила Лиззи.

– Так, одна знакомая, – ответил он.– Давно это было, – задумчиво произнесла девуш-

ка, – как будто тысячу лет тому назад!Мартин ничего не ответил и переменил тему разго-

вора. Они пошли в ресторан, заказали вина и дорогихзакусок, потом Мартин танцевал с ней, только с ней,до тех пор, пока она, наконец, не устала. Мартин былпрекрасный танцор, и девушка кружилась с ним, нечуя под собой ног от блаженства; она склонила голо-ву к ному на плечо и, вероятно, хотела бы, чтобы такпродолжалось вечно. Потом они пошли снова в парк,где, по старому доброму обычаю, она села на траву, аМартин лег и положил голову ей на колени. Он скорозадремал, а она нежно поглаживала его волосы, гля-дя на него с нескрываемою любовью.

Мартин вдруг открыл глаза и прочел в ее взгляденежное признание. Она было потупилась, но тотчас

оправилась и посмотрела на него решительно и сме-ло.

– Я ждала все эти годы, – сказала она чуть слышно.Мартин почувствовал, что это было так на самом

деле, хотя могло показаться невероятным. Великоеискушение овладело им; в его власти было сделать еесчастливой. Если самому ему не суждено счастье, по-чему бы не осчастливить эту девушку? Он мог бы же-ниться на ней и увезти ее с собой на Маркизовы ост-рова. Ему очень хотелось поддаться искушению, нокакой-то внутренний голос приказывал не делать это-го. Наперекор самому себе, он оставался верен сво-ей любви. Былые дни вольностей и легкомыслия про-шли. Вернуть их было невозможно. Он изменился, итолько сейчас понял, насколько он изменился.

– Я не гожусь в мужья, Лиззи, – сказал он улыбаясь.Ее рука на мгновение остановилась, но потом сно-

ва стала нежно перебирать его волосы. Мартин заме-тил, что ее лицо вдруг приняло суровое, решитель-ное выражение, которое, впрочем, быстро исчезло, иопять щеки ее нежно зарумянились, а глаза смотрелимягко и ласково.

– Я не то хотела сказать, – проговорила она, – вовсяком случае, это мало меня заботит. Да, – повтори-ла она после маленькой паузы, – это меня мало забо-тит. Я горжусь вашей дружбой. Я все готова для вас

сделать. Такая уж я есть, наверно!Мартин сел. Он взял ее руку и тепло пожал ее, но

в его пожатии не было страсти, – от этого тепла наЛиззи повеяло холодом.

– Не будем говорить об этом, – сказала она.– Вы хорошая, благородная девушка, – произнес

Мартин, – это я должен гордиться вашей дружбой. Яи горжусь, да, да! Вы для меня точно луч света в тем-ном и мрачном мире, и я буду с вами так же честен,как и вы были со мной.

– Мне все равно, честны вы со мной или нет. Вы мо-жете делать со мной все, что хотите. Вы можете швыр-нуть меня в грязь и растоптать, если хотите. Но этоможете только вы, – сказала она, гордо вскинув голо-ву, – недаром я с детских лет привыкла сама собойраспоряжаться!

– Вот потому-то я и должен быть честен с вами, –ласково сказал он. – Вы такая славная и благородная,что и я должен поступить с вами благородно. Я не мо-гу жениться и не могу… ну да, и я не могу любить, неженившись, хотя прежде это со мной бывало. Я оченьжалею, что повстречал вас сегодня. Но теперь ничегоне поделаешь, Лиззи! Я даже рассказать не могу, дочего вы мне нравитесь. Больше того, я восхищаюсьи преклоняюсь перед вами. Вы замечательная, поис-тине замечательная девушка! Но что пользы говорить

вам об этом? Мне бы хотелось сделать только одно.Ваша жизнь была тяжелая. Позвольте мне облегчитьее! – Радостный блеск вспыхнул в ее глазах и тотчасже угас. – Я скоро получу очень много денег! Оченьмного!

И в этот миг он забыл и о долине, и о бухте, и отростниковой хижине, и о белой яхте. В конце концовк чему все это? Ведь он отлично может отправиться вплавание на любом судне и куда ему вздумается.

– Мне бы хотелось отдать эти деньги вам. Вы може-те поступить на курсы, изучить какую-нибудь профес-сию. Можете стать стенографисткой. Я буду помогатьвам. Или, может быть, ваши родители еще живы? Ябы мог, например, купить им бакалейную лавку. Ска-жите только, что вы хотите, и я все для вас сделаю.

Лиззи сидела неподвижно, глядя перед собой сухи-ми глазами, и ничего не отвечала. Мартин вдруг яснопонял все, что она чувствовала в эту минуту, и серд-це его болезненно сжалось. Ему не следовало этогоговорить. То, что он предлагал ей, было так ничтожнов сравнении с тем, что она готова была отдать ему.Деньги – взамен любви! Он предлагал ей то, что у негобыло лишним, без чего он мог обойтись, – а она отда-вала ему всю себя, не боясь ни позора, ни греха, нивечных мук.

– Не будем говорить об этом, – сказала она и вдруг

кашлянула, словно у нее перехватило горло. – Пораидти! Я устала!

Гулянье кончилось, и почти вся публика уже разо-шлась. Но когда Мартин и Лиззи вышли из-за де-ревьев, то они увидели поджидавшую их компанию.Мартин сразу понял, в чем дело. Готовилась потасов-ка. Это были их телохранители. Они проводили их дорешетки парка. Навстречу им двигалась другая ком-пания – приятели того парня, у которого Мартин «от-бил» девушку. Несколько полицейских, предвидя бес-порядок, приблизились, чтобы предотвратить столк-новение, и проводили обе компании до поезда, иду-щего в Сан-Франциско Мартин предупредил Джим-ми, что вылезет на остановке Шестнадцатой улицы исядет в оклендский трамвай. Лиззи относилась без-участно ко всему происходящему.

Поезд остановился у Шестнадцатой улицы. Кондук-тор трамвая, дожидавшегося на остановке, нетерпе-ливо бил в гонг.

– Ну, бери её и давай ходу! – крикнул Джимми. –Живо! Катись! А мы их тут задержим.

Враждебная партия была в первую минуту смуще-на этим маневром, но, тотчас выскочив из вагона, ки-нулась преследовать убегавших.

Пассажиры, сидевшие уже в трамвае, увидели мо-лодого человека и девушку, которые быстро побежа-

ли к трамваю и заняли два свободных места впереди.Никто не подозревал, что эта парочка имела какое-тоотношение к Джимми, который, вскочив на ступеньку,закричал вагоновожатому;

– Жарь вовсю, приятель, никого не пускай!В следующий момент Джимми уже соскочил на зем-

лю и начал отбиваться кулаками от людей, пытавших-ся вскочить в трамвай. Кулаки заработали вдоль всеготрамвая: товарищи Джимми заняли длинную ступень-ку открытого вагона и геройски отбивали атаку. Трам-вай тронулся под громкие удары гонга, и друзья Джим-ми соскочили со ступеньки. Поле сражения осталосьдалеко позади, а пассажирам даже в голову не при-ходило, что этот элегантный молодой человек и хо-рошенькая работница были причиной происшедшегоскандала.

Битва взволновала Мартина, и в нем проснулся бы-лой воинственный пыл. Но через миг им снова овла-дела привычная тоска. Он был стар, на целые векастарше этих беззаботных, свободных друзей его юно-сти. Путь, пройденный им, был слишком длинен, и овозвращении назад нельзя было и думать, – его ужене привлекал тот образ жизни, который он некогдавел. Он отошел от друзей. Их жизнь была ему против-на, как вкус дешевого пива, от которого он отвык. Онслишком далеко ушел. Тысячи книг, как стена, разде-

ляли их. Он сам обрек себя на изгнание. Его увлеклопутешествие по безграничным просторам разума, от-куда уже не было возврата назад. Однако человекомон не перестал быть, и его по-прежнему тянуло к че-ловеческому обществу. Но он пока еще не нашел но-вой родины. Ни друзья, ни родные, ни новые буржуаз-ные знакомые, ни даже эта девушка, которую он вы-соко ценил и уважал, не могли понять его. Он думалоб этом с грустью и с горечью.

– Помиритесь с ним, – посоветовал Мартин на про-щанье Лиззи, проводив ее до рабочего квартала, гдеона жила, между Шестой улицей и рынком.

Он имел в виду того молодого пария, чье место онсегодня невольно занял.

– Не могу… теперь, – отвечала она.– Пустяки! – весело вскричал он. – Вам стоит только

свистнуть, и он прибежит.– Не в этом дело, – просто сказала она.И Мартин прекрасно понял, что хотела она сказать.Лиззи вдруг потянулась к нему. В этом движении

не было ничего властного и вызывающего. Оно былоробко и смиренно. Мартин был тронут до глубины ду-ши. Он почувствовал глубокое сострадание – и, обнявее, крепко поцеловал.

– Боже мой, – всхлипнула она. – Я могла бы уме-реть за вас!.. Умереть за вас!

Она вдруг вырвалась от него и исчезла в воротах.Слезы выступили у него на глазах.

– Мартин Иден, – пробормотал он, – ты не зверь, иты никудышный ницшеанец. Ты бы должен женитьсяна ней и дать ей то счастье, к которому она так рвется.Но ты не можешь. И это стыд и позор! «Старик-бро-дяга жалуется горько!» – пробормотал он, вспоминаяГэнли: – «Вся наша жизнь – ошибка и позор!» Да, на-ша жизнь – ошибка и позор!

Глава 43

«Позор солнца» вышел в октябре. Когда Мартин

вскрывал почтовую бандероль с шестью авторскимиэкземплярами, присланными ему издателем, на душеу него было тяжело и грустно. Он думал о том, какойогромной радостью явилось бы это для него несколь-ко месяцев назад, и как непохоже на эту радость хо-лодное равнодушие, которое он испытывал сейчас.Его книга, его первая книга лежала перед ним на сто-ле, а он не чувствовал ничего, кроме тоски. Ему былотеперь безразлично. Конечно, он получит некоторуюсумму денег, но зачем ему теперь деньги?..

Взяв один экземпляр, он вышел на кухню и препод-нес его Марии.

– Эту книгу сочинил я, – объяснил он, видя ее изум-ление. – Я написал ее в моей каморке и думаю, чтоваш суп сыграл тут немаловажную роль. Возьмите ееи сохраните. Глядя на нее, вспоминайте меня.

Мартин вовсе не хотел хвастаться перед Мари-ей. Ему просто хотелось доставить ей удовольствие,оправдать ее долголетнюю веру в него. Мария поло-жила книгу в гостиной, рядом с семейной библией.Книга, написанная ее жильцом, была для нее священ-ной реликвией, фетишем дружбы. Теперь Мария при-

мирилась даже с тем, что Мартин прежде был про-стым рабочим в прачечной. Хотя она не могла понятьв книге ни одной строчки, она была твердо убеждена,что каждая строчка в ней замечательна. Эта простая,бедная, изнуренная тяжелым трудом женщина обла-дала одной драгоценной способностью – верить.

Так же равнодушно, как и к авторским экземплярам,отнесся Мартин к отзывам, присланным ему из бюровырезок. Книга наделала шуму, это было очевидно.А это, в свою очередь, означало прибыль в его меш-ке с золотом. Можно будет устроить Лиззи, исполнитьвсе обещания и поселиться, наконец, в тростниковомдворце.

Фирма Дарнлей и Ко из осторожности напечаталавсего тысячу пятьсот экземпляров, но первые же ре-цензии побудили ее выпустить второе издание – втри тысячи; а вскоре последовало и третье, уже впять тысяч. Одна лондонская фирма начала перего-воры об английском издании, а из Франции, Германиии Скандинавии приходили запросы об условиях пе-ревода. Нападение на школу Метерлинка оказалоськак нельзя более своевременным. Началась ожесто-ченная полемика. Салиби и Геккель защищали «По-зор солнца», так как разделяли основную точку зре-ния Мартина. Крукс и Уоллес выступили против, а сэрОливер Лодж пытался найти компромисс, примиряю-

щий взгляды Идена с его собственной космическойфилософией. Сторонники Метерлинка объединилисьпод знаменем мистицизма. Честертон заставил сме-яться весь мир своими остроумными очерками, якобыбеспристрастно трактовавшими модную тему, но всехзаглушил громовый голос Бернарда Шоу. Нечего и го-ворить, что, кроме этих великих светил на сцену вы-ступили и менее крупные звезды, – словом, шум при-нял грандиозные размеры.

«Это совершенно небывалое событие, – писалаМартину фирма Дарнлей и Ко, – критико-философ-ская книга расходится, как роман. Вы не могли удач-нее выбрать тему, а к тому же все условия для появле-ния книги крайне благоприятны. Можете быть увере-ны, что мы стараемся как можно лучше использоватьмомент. В Соединенных Штатах разошлось уже сороктысяч экземпляров вашей книги, и в настоящее вре-мя мы подготовляем новое издание, с тиражом в два-дцать тысяч. Мы едва успеваем удовлетворять спрос.Но, с другой стороны, мы немало способствовали уве-личению этого спроса. Мы уже истратили на рекламуболее пяти тысяч долларов. Книга эта побьет все ре-корды.

Мы имеем честь препроводить при сем проект до-говора на вашу новую книгу. Заметьте, что мы увели-чили ваш гонорар до двадцати процентов, – это выс-

шая ставка, возможная для такой солидной фирмы,как наша. Если вы находите условия подходящими,благоволите проставить на бланке договора заглавиевашей книги. Мы не ставим никаких условий относи-тельно ее содержания. Любая книга, на любую тему.Если у вас есть уже что-либо готовое, тем лучше. Неследует медлить. „Куй железо, пока горячо“.

Получив подписанный вами договор, мы немедлен-но пришлем вам аванс в размере пяти тысяч долла-ров. Как видите, мы не щадим затрат только для того,чтобы выразить наше к вам глубокое доверие. Можетбыть, мы договорились бы с вами относительно пра-ва издания всех ваших сочинений на известный срок– ну, скажем, на десять лет. Впрочем, об этом после!»

Отложив письмо, Мартин занялся арифметикой и,помножив пятнадцать центов на шесть тысяч, полу-чил результат – девять тысяч долларов Он подписалдоговор, проставив заглавие новой книги – «Дым ра-дости», и отправил его издателю вместе с двадцатьюнебольшими рассказами, написанными еще до изоб-ретения формулы написания газетных фельетонов. Исо всей быстротой, на которую только способна аме-риканская почта, явился чек на пять тысяч долларов.

– Я бы хотел, чтобы вы сегодня пошли со мною вгород, Мария, часа в два, – сказал Мартин, получивчек, – или лучше так: встретимся с вами ровно в два

часа на углу Четырнадцатой улицы и Бродвея.Мария явилась в назначенное время; она была

очень заинтересована, но дальше новых башмаков еедогадки не шли. Поэтому она испытала даже некото-рое разочарование, когда Мартин, миновав обувноймагазин, привел ее в какую-то контору.

То, что случилось потом, навсегда осталось у неев памяти как чудесный сон. Элегантные джентльме-ны, улыбаясь, беседовали с Мартином и друг с дру-гом. Стучала машинка. Была подписана какая-то важ-ная на вид бумага. Тут же был и домохозяин Марии, ион тоже поставил свою подпись.

Когда они вышли на улицу, домохозяин сказал ей:– Ну, Мария, в этом месяце вам уж не придется пла-

тить мне семь с половиной долларов.Мария онемела от удивления.– Да и в следующие месяцы тоже, – продолжал он.Мария стала благодарить его, как за милость. И

только вернувшись домой и поговорив с соседями, впервую очередь с лавочником-португальцем, она по-няла, что этот маленький домик, в котором она про-жила столько лет, отныне стал ее собственностью.

– Почему вы теперь ничего не покупаете у меня? –спросил португалец Мартина, когда тот направлялсяк трамваю.

Мартин объяснил ему, что он уже не готовит себе

сам, и тогда лавочник пригласил его распить с ним бу-тылку вина. Он угостил его самым лучшим вином, ка-кое только нашлось в лавке.

– Мария, – объявил Мартин в тот вечер, – я уезжаюот вас. Да и вы сами скоро отсюда уедете. Можете те-перь сдать кому-нибудь дом и получать за него поме-сячно плату. У вас, кажется, есть брат в Сан-Леандроили Гэйуордсе, который занимается молочным хозяй-ством? Верните клиентам белье нестиранным – пони-маете? – нестиранным! – и поезжайте в Сан-Леандроили в Гэйуордс – одним словом, к вашему брату. Ска-жите ему, что мне надо поговорить с ним. Я буду житьв Окленде, в «Метрополе». Наверное, у него есть напримете подходящая молочная ферма.

И вот Мария сделалась домовладелицей и хозяй-кой фермы; у нее было два работника, исполнявшиетяжелую работу, а ее текущий счет в банке все воз-растал, несмотря на то, что все ее дети были теперьобуты и ходили в школу. Редко кому удается встре-тить в жизни сказочного принца. Но Мария, отупевшаяот тяжкой работы и никогда не мечтавшая ни о какихпринцах, встретила такого принца в лице бывшего ра-бочего из прачечной.

Между тем кругом начали интересоваться, кто жетакой этот Мартин Иден? Он отказался дать изда-телям биографические сведения о себе, но от газет

было не так-то легко отделаться. Он был уроженцемОкленда, и репортеры разыскали достаточно людей,знавших Мартина с детства. Таким образом, в газетахпоявились подробные описания, кем он был и кем онне был, чем он занимался и чем не занимался. Посту-пили в продажу его фотографические карточки, выпу-щенные ловким фотографом, у которого некогда сни-мался Мартин Иден. Сначала Мартин боролся со всейэтой шумихой, так как в нем сильна еще была непри-язнь к журналам и к буржуазному обществу. Но в кон-це концов он примирился, потому что так было ме-нее хлопотливо. Ему неловко было отказывать в ин-тервью специально приехавшим издалека корреспон-дентам. Кроме того, с тех пор как он бросил писатьи учиться, дни стали тянуться невыносимо медленно,и надо было чем-нибудь заполнить свободные часы.Поэтому он разрешил себе эту маленькую прихоть:беседовать с журналистами, излагать свои литера-турные и философские взгляды и принимать пригла-шения в богатые буржуазные дома. Он обрел вдругнеобычайное спокойствие, Ничто не трогало его. Онпростил всем и все, – простил даже молодому репор-теру, некогда осрамившему его, и позволил даже емунаписать целый столбец о Мартинe Идене с приложе-нием фотографического снимка.

Время от времени Мартин виделся с Лиззи, и яс-

но было, что она жалеет о его возвеличении. Про-пасть между ними от этого стала еще больше. Мо-жет быть, в надежде перебросить мост через эту про-пасть, Лиззи согласилась на его уговоры, стала посе-щать вечернюю школу и курсы стенографии и сши-ла платье у лучшей портнихи, содравшей огромныеденьги. Ее быстрые успехи заставили, наконец, Мар-тина призадуматься над тем, правильно ли он посту-пает. Он знал, что все, что делала Лиззи, она делаларади него. Ей хотелось подняться в его глазах, приоб-рести те качества, которые, как ей казалось, он осо-бенно ценит. А он между тем не давал ей никакой на-дежды, виделся с ней редко и обращался всегда толь-ко как брат с сестрой.

«Запоздалый» был выпущен книгоиздательством,когда Мартин находился в зените славы, а так как этобыла беллетристика, то повесть имела еще большийуспех, чем «Позор солнца». По спросу на книжномрынке обе книги Мартина все время занимали пер-вое место – факт почти небывалый. И рядовые чи-татели и поклонники «Позора солнца» зачитывалисьповестью, восхищались ее силой и необычайным ма-стерством автора. Мартин Иден только что с успехоматаковал мистицизм теоретически; а теперь он и напрактике доказал, что такое настоящая литература. Внем, таким образом, счастливо сочетался гений кри-

тический с гением художественным.Деньги так и текли к нему, слава его росла непомер-

но, но все это скорее забавляло его, нежели радова-ло. Один ничтожный факт привел его в полное недо-умение, и факт этот, наверно, немало удивил бы весьмир. Впрочем, мир удивился бы не самому факту, аскорее тому, что он привел Мартина в недоумение.Судья Блоунт пригласил Мартина обедать! Это собы-тие, само по себе ничтожное, имело великое значе-ние и было чревато важными последствиями. МартинИден оскорбил судью Блоунта, разговаривал с нимнепозволительным образом, а судья Блоунт, встре-тившись с ним на улице, пригласил его обедать Мар-тин вспомнил, как часто встречался он с судьей в до-ме Морзов, и судья никогда и не думал приглашать егообедать. «Почему же он тогда не приглашал меня?»– спрашивал себя Мартин. Ведь он нисколько не пе-ременился. Он был все тот же Мартин Иден. В чемже разница? Только в том, что его произведения бы-ли теперь напечатаны? Но ведь написал он их ещетогда. С тех пор он ничего не написал. Все лучшееиз созданного им было создано именно тогда, когдасудья Блоунт, разделяя общепринятую точку зрения,высмеивал и его, и Спенсера. Итак, судья Блоунт при-гласил его не ради настоящих его заслуг, а ради того,что было в сущности только их отражением.

Мартин с улыбкой принял приглашение, сам изум-ляясь своей сговорчивости. За обедом, кроме дам,присутствовало шесть или семь важных особ, сре-ди которых Мартин чувствовал себя, несомненно,«львом». Судья Блоунт, горячо поддерживаемый су-дьей Хэнуэллом, просил у Мартина разрешения запи-сать его в члены своего клуба «Стикс», доступ в ко-торый был открыт людям не просто богатым, но чем-либо выдающимся. Мартин еще больше удивился, нопредложение отклонил.

Он по-прежнему был занят распределением сво-их рукописей. Издатели положительно осаждали егописьмами. Все единогласно решили, что он превос-ходный стилист и что под красотой формы у негоскрывается богатое содержание. «Северное обозре-ние», напечатав «Колыбель красоты», обратилось кнему с просьбой прислать еще полдюжины подоб-ных же статей, и Мартин собирался уже исполнитьэту просьбу, истощив до конца свой старый запас, каквдруг «Журнал Бэртона» заказал ему пять статей и закаждую статью предложил по пятьсот долларов.

Мартин написал, что согласен, но не по пятьсот, апо тысяче. Он очень хорошо помнил, что все эти руко-писи были отвергнуты в свое время теми самыми жур-налами, которые теперь спорили из-за них. Он пом-нил их равнодушие, стандартные отказы. Они нема-

ло поиздевались над ним, и теперь ему тоже захоте-лось поиздеваться над ними «Журнал Бэртона» упла-тил ему назначенную цену за пять статей, а оставав-шиеся четыре были подхвачены на тех же условияхдругим крупным ежемесячником. «Северное обозре-ние» было слишком бедно и не могло тягаться с ними.Так увидели свет: «Жрецы чудесного», «Мечтатели»,«Мерило нашего „я“», «Философия иллюзий», «Бог изверь», «Искусство и биология», «Критика и пробир-ки», «Звездная пыль», «Сила ростовщичества». Всеэти вещи вызвали шум, долго не стихавший.

Издатели просили Мартина самого назначать усло-вия, что он охотно делал. Но печатал он только то, чтобыло уже раньше написано. От всякой новой работыон категорически отказывался. Мысль снова взятьсяза перо казалась ему невыносимой. Он слишком хо-рошо помнил, как гнусная толпа растерзала Бриссен-дена; он продолжал по-прежнему презирать толпу, хо-тя она ему и рукоплескала. Свою популярность Мар-тин считал оскорблением памяти Бриссендена. Онморщился, но не отступал, твердо решив наполнитьсвой мешок золотом.

Неоднократно приходилось Мартину получать отиздателей письма такого содержания.

«Около года тому назад мы, к величайшему наше-му прискорбию, вынуждены были отказаться от цикла

ваших лирических стихотворений. Они и тогда произ-вели на нас огромное впечатление, но различные об-стоятельства помешали нам в то время их использо-вать. Если стихи эти вами не напечатаны и вы будетенастолько добры, что согласитесь прислать их нам, томы немедленно напечатаем весь цикл, уплатив вамгонорар, который вы сами соблаговолите назначить.Мы согласны были бы издать их и отдельной книгойна выгоднейших для вас условиях».

Мартин вспомнил про трагедию, некогда написан-ную им белыми стихами, и послал ее вместо стихов.Перечитав это произведение перед отправкой, он самбыл поражен его слабостью и напыщенностью. Одна-ко он все-таки послал трагедию, а журнал напечатали покрыл себя несмываемым позором. Публика былавозмущена и отказывалась верить, что прославлен-ный Мартин Иден написал такую чушь. Однако что жеэто: обман, или же Мартин Иден, подражая Дюма-от-цу, поручает другим писать за себя? Но когда выясни-лось, что произведение это было то, что называется«юношеской попыткой», а журнал напечатал его толь-ко потому, что был ослеплен славой Идена, поднялсявсеобщий хохот и редакционная коллегия была сме-щена. Трагедия так и не появилась отдельным изда-нием, но Мартин Иден, без всякого сострадания к из-дателю, оставил у себя высланный уже аванс.

Один еженедельник прислал Мартину длиннейшуютелеграмму, стоившую по меньшей мере триста дол-ларов, предлагая написать двадцать очерков, по ты-сяче долларов за каждый. Для этого Мартин долженбыл за счет издательства совершить путешествие поСоединенным Штатам и выбрать темы, которые пока-жутся ему интересными. В телеграмме указывалосьнесколько примерных тем, чтобы показать наглядно,насколько обширны планы издательства и насколь-ко свободен Мартин в своем выборе. Единственноеусловие, которое ему ставилось, – не выезжать запределы Соединенных Штатов.

Мартин в телеграмме, посланной наложенным пла-тежом, выразил свое глубокое сожаление, что не мо-жет воспользоваться этим лестным предложением.

Повесть «Вики-Вики», напечатанная в «Ежемесяч-нике Уоррена», имела необычайный успех. Выпу-щенная вскоре отдельным роскошным изданием, онаразошлась чуть ли не в несколько дней. Все крити-ки единогласно признали это произведение классиче-ским.

Однако сборник «Дым радости» был встречен снекоторым недоумением и даже холодком. Буржуаз-ное общество было шокировано слишком смелой мо-ралью и полным пренебрежением к предрассудкам.Но когда в Париже был выпущен французский пере-

вод книги, получивший небывалый успех, то Англия иАмерика тоже набросились на сборник, и Мартин по-требовал с Дарнлея и Ко за третью книгу двадцатьпять, а за четвертую – тридцать процентов. В этидве книги вошли все рассказы Мартина, напечатан-ные в различных журналах. «Колокольный звон» и все«страшные» рассказы составили первый том. Во вто-рой том вошли: «Приключение», «Котел», «Вино жиз-ни», «Водоворот», «Веселая улица» и еще несколь-ко рассказов. Кроме того вышел сборник всех его ста-тей, а также том стихотворений, куда вошли «Песниморя» и «Сонеты о любви», – последние были пред-варительно напечатаны в «Спутнике женщин», запла-тившем Мартину неслыханный гонорар.

Мартин вздохнул с облегчением, когда последняярукопись была, наконец, пристроена. И тростниковыйдворец и белая шхуна были теперь совсем близко. Вконце концов он все-таки опроверг мнение Бриссен-дена, что ни одно истинно художественное произве-дение не попадает в журналы. На своем собствен-ном примере он блестяще доказал, что Бриссенденошибался. И все-таки втайне Мартин чувствовал, чтодруг его был прав. Ведь главной причиной всех егоуспехов был «Позор солнца», все остальное пошлов ход чисто случайно. Ведь эти самые вещи, многолет подряд, отвергались всеми журналами. Но появ-

ление «Позора солнца» вызвало сильнейший шум иоживленную полемику, что и создало ему имя. Не по-явись «Позора солнца», не возникла бы полемика,а успех книги был, в сущности говоря, лишь чудом,что признавали и Дарнлей и Ко. Они не решились напервый раз выпустить больше тысячи пятисот экзем-пляров; они были опытными издателями и, однако,были очень изумлены успехом книги. Им этот успехдействительно казался чудом. Они и впоследствии немогли отделаться от этого ощущения, и в каждом ихписьме чувствовалось благоговейное удивление пе-ред таинственной, ничем не объяснимой удачей. Онии не пытались объяснить ее себе. Объяснения тутбыть не могло. Уж так случилось, вот и все. Случилосьвопреки всем вероятностям и расчетам.

Думая обо всем этом, Мартин не слишком высо-ко ценил свою популярность. Буржуазия читала егокниги и набивала ему мошну золотом, а буржуазия(в этом Мартин был твердо убежден) ничего не мог-ла понять в его произведениях. Для тех сотен и ты-сяч, которые нарасхват покупали его книги, их красотаи их смысл не имели решительно никакой ценности.Он был просто баловнем судьбы, выскочкой, которыйвторгся на Парнас, воспользовавшись благодушнымнастроением богов. Сотни тысяч людей читают его ивосхищаются им с таким же скотским непониманием,

с каким они накинулись на «Эфемериду» Бриссенде-на и растерзали ее в клочки, – подлая стая волков, ко-торые перед одним виляют хвостом, а другому вонза-ют клыки в горло. Все дело случая! Мартин по-прежне-му был твердо уверен, что «Эфемерида» неизмери-мо выше всего им созданного. Она была выше всеготого, что он мог создать, – это была поэма, делающаяэпоху. Какую же ценность могло иметь в его глазахпреклонение толпы, той самой толпы, которая ещетак недавно втоптала в грязь «Эфемериду»? Мартинвздохнул с облегчением и удовлетворением. Послед-няя рукопись продана, и скоро можно будет покончитьсо всем этим.

Глава 44

Мистер Морз повстречался с Мартином в вестибю-

ле гостиницы «Метрополь». Случайно ли он пришелтуда, или он втайне надеялся встретить Мартина Иде-на, – Мартин склонялся в пользу второго предположе-ния, – но, как бы то ни было, мистер Морз пригласилего обедать, – мистер Морз, отец Руфи, который отка-зал ему от дома и расстроил его помолвку.

Мартин не рассердился на него. Но никакого зло-радства он тоже не испытал. Он снисходительно вы-слушал мистера Морза, думая о том, как тот долженбыл себя сейчас чувствовать. Он не отклонил пригла-шения. Он только поблагодарил и справился о здо-ровье всей семьи, в особенности миссис Морз и Ру-фи. Мартин произнес это имя свободно, без запинки,и втайне изумился, что кровь не бросилась ему в го-лову, а сердце не забилось быстрее.

Приглашения к обеду сыпались со всех сторон. Ис-кали случая познакомиться с Мартином только длятого, чтобы пригласить его к обеду. Мартин относилсяк этому все с тем же недоумением. Даже Бернард Хиг-гинботам вдруг пригласил его. Это озадачило его ещебольше. Мартин вспомнил, как в те дни, когда он по-чти умирал с голоду, никому не пришло в голову при-

гласить его обедать. А тогда он так нуждался в этом,так ослабел от голода! Тут был какой-то глупейшийпарадокс. Когда он неделями сидел без обеда, никтоне приглашал его, а теперь, когда у него хватило быденег на сто тысяч обедов, к тому же он вовсе утратилаппетит, – его звали обедать направо и налево. Поче-му? Никаких особенных заслуг у него не появилось.Он был все тот же. Все его произведения были напи-саны уже давно, в те самые голодные дни, когда гос-пода Морзы называли его лентяем и предлагали емустать клерком в конторе. А ведь они и тогда знали оего работе Руфь показывала им каждую рукопись, ко-торую он давал ей читать. И они сами читали эти ру-кописи. А теперь благодаря тем же самым произведе-ниям его имя попало в газеты, и благодаря тому, чтоего имя попало в газеты, он стал для них желаннымгостем.

Одно было совершенно очевидно: Морзам не бы-ло никакого дела ни до самого Мартина Идена, ни доего творчества. И если они и искали его общества, тоне ради него самого и не ради его произведений, аради славы, которая теперь окружила Мартина орео-лом, а может быть, им внушали уважение и те сто ты-сяч долларов, которые лежали у него на текущем сче-ту в банке. Это было обычным явлением в буржуаз-ном обществе, и странно было бы ожидать от этих лю-

дей иного. Но Мартин был горд. Ему не нужно былотакой оценки. Он хотел, чтобы оценили его самого илиего произведения, что было в сущности одно и то же.Так именно ценила его Лиззи. Даже его произведенияне имели для нее особой цены; все дело было в немсамом. Так же относился к нему и Джимми, и вся егостарая компания. Они в былые дни не раз доказывалиему свою бескорыстную преданность, – доказали ее итеперь, на воскресном гулянье в Шелл-Моунд-парке.На все его писания им было наплевать. Они любилиего, Марта Идена, славного малого и своего парня иза него были готовы пойти в огонь и в воду.

Иначе было с Руфью. Она полюбила его ради негосамого, это было вне всякого сомнения. Но как ни до-рог был он ей, буржуазные предрассудки оказалисьдля нее дороже. Она не сочувствовала его творчествуглавным образом потому, что оно не приносило емудохода. С этой точки зрения она оценила его «Соне-ты о любви». И она тоже требовала, чтобы он посту-пил на службу. Правда, на ее языке это называлось«занять положение», но ведь сущность была одна ита же, и Мартин даже предпочитал прежнее название.Мартин читал ей все свои вещи: читал поэмы, пове-сти, статьи, «Вики-Вики», «Позор солнца» – все. А онас неизменным упорством советовала ему поступитьна службу. Всемогущий боже! Как будто он и без это-

го не работал как вол, лишая себя сна, перенапрягаясилы только для того, чтобы стать, наконец, достой-ным ее!

Так ничтожное обстоятельство превращалось вбольшое и значительное. Мартин чувствовал себяздоровым и бодрым, ел нормально, спал вволю,но ничтожное обстоятельство не давало ему покоя.«Давным-давно!» Эта мысль сверлила его мозг. Си-дя напротив Бернарда Хиггинботама за одним из вос-кресных обедов, Мартин едва удерживался, чтобы незакричать:

«Ведь это все было сделано давным-давно! И вотвы наперерыв кормите меня, а когда-то вы предостав-ляли мне умирать с голоду, отказывали мне от дома,знать меня не хотели, только за то, что я не шел слу-жить. А все мои вещи уж тогда были написаны. Те-перь, когда я говорю, вы не спускаете с меня благого-вейных взоров, ловите каждое изрекаемое мною сло-во. Я говорю вам, что вы жалкие душонки, а вы, вме-сто того чтобы обидеться, сочувственно киваете голо-вой и чуть ли не благодарите меня. Почему? Потомучто я знаменит! Потому что у меня много денег! А во-все не потому, что я – Мартин Иден, славный малыйи не совсем дурак. Если бы я сказал, что луна сдела-на из зеленого сыра, вы бы немедленно согласилисьс этим, во всяком случае не стали бы мне противоре-

чить, потому что у меня есть целые груды золота. Аведь работа, за которую я их получил, была сделанадавным-давно, в те самые дни, когда вы плевали мнев лицо и втаптывали меня в грязь!»

Но Мартин не крикнул этого. В глубине души он тос-ковал и возмущался, но с губ не сходила терпеливаяулыбка. Хиггинботам начал говорить. Он – БернардХиггинботам – добился всего сам и гордится этим.Никто не помогал ему, и он никому ничем не обя-зан. Он добропорядочный гражданин, содержит боль-шую семью. А эта лавка, приносящая теперь поря-дочный доход, процветает благодаря его – БернардаХиггинботама – стараниям. Он любил свою лавку, какиной муж любит свою жену. Он разоткровенничалсяс Мартином, стал рассказывать, чего ему стоило обо-рудовать лавку и поставить дело на рельсы. А крометого, у него есть планы, широкие планы. Населениев квартале увеличивается. Лавка не может обслужи-вать всех. Будь у него лишнее помещение, он мог быввести некоторые новшества и увеличить доход. И онэто сделает, но прежде всего ему необходимо купитьсоседний участок и построить еще один двухэтажныйдом. Верхний этаж он будет сдавать, а нижний присо-единит к лавке. Даже глаза у него заблестели, когдаон заговорил о своей новой вывеске, которая протя-нется через оба фасада.

Мартин почти не слушал. Припев «давным-давно»продолжал звенеть у него в ушах. Этот припев поло-жительно сводил его с ума, но он никак не мог от негоотделаться.

– Сколько, ты сказал, это должно стоить? – спросилон вдруг.

Его зять оборвал свою речь и выпучил на него гла-за. Он вовсе и не говорил о том, сколько это будетстоить, но если Мартину это интересно, он приблизи-тельно может сказать.

– По теперешним ценам, – сказал он, – это можетобойтись тысячи в четыре.

– Включая вывеску?– Вывески я не считал. Был бы дом, а вывеска бу-

дет!– А земля?– Еще тысячи три.Проводя языком по пересохшим губам и нервно

шевеля пальцами, смотрел Бернард Хиггинботам, какМартин писал чек. Написав, Мартин передал его Хиг-гинботаму. Чек был на семь тысяч долларов.

– Я… я могу предложить тебе не более шести про-центов, – пробормотал Хиггинботам хриплым от вол-нения голосом.

Мартин хотел рассмеяться, но вместо этого спро-сил:

– А сколько это будет?– А вот сейчас подсчитаем. Шесть процентов… ше-

стью семь – четыреста двадцать.– Значит, в месяц придется тридцать пять долла-

ров?Хиггинботам кивнул утвердительно.– Ну-с, если ты не возражаешь, то мы сделаем

так. – Мартин при этих словах взглянул на Гертруду. –Можешь оставить себе весь основной капитал безвоз-вратно, но с условием тратить тридцать пять долла-ров в месяц на хозяйственные расходы. На эти деньгиможно нанять кухарку и прачку. Одним словом, семьтысяч твои, если ты гарантируешь мне, что Гертру-да не будет больше исполнять грязную работу. Согла-сен?

Мистер Хиггинботам обиделся. Требование, что-бы его жена не исполняла тяжелой работы, пока-залось ему оскорбительным. Великолепный подарокбыл только средством позолотить пилюлю, и горькуюпилюлю! Чтобы жена не работала! Это его взбесило.

– Как хочешь, – сказал Мартин. – Тогда я буду пла-тить эти тридцать пять долларов в месяц, но…

Он протянул руку за чеком, но Бернард Хиггинбо-там поспешно накрыл его рукой и воскликнул:

– Я согласен! Согласен!Садясь в трамвай, Мартин почувствовал усталость

и отвращение. Он оглянулся на крикливую вывеску.«Свинья, – пробормотал он, – какая свинья!»

Когда в одном из журналов появилась «Гадалка»,украшенная рисунками первоклассных художников,то Герман Шмидт вдруг забыл, что он назвал неко-гда это стихотворение непристойным. Он рассказы-вал всем и каждому, что стихотворение было написа-но в честь его жены, и постарался, чтобы слух этотне миновал ушей газетного репортера. Репортер незамедлил явиться в сопровождении фотографа и за-рисовщика. В результате в одном из воскресных но-меров появился значительно приукрашенный портретМэриен со множеством интимных подробностей изжизни Мартина Идена и его семьи и с полным тек-стом «Гадалки», перепечатанным с особого разреше-ния журнала. Это произвело фурор во всей округе, ивсе окрестные домохозяйки гордились знакомством ссестрой великого писателя, а те, которые не имелиэтой чести, торопились исправить свою ошибку. Гер-ман Шмидт потирал руки и даже заказал новый станокдля мастерской.

– Это лучше всякой рекламы, – говорил он, – и де-нег не стоит.

– Надо бы пригласить его обедать, – предложилаМэриен. И Мартин пришел к обеду и старался бытьлюбезным с жирным мясоторговцем-оптовиком и с

его еще более жирной супругой, – это были важныелюди и могли оказаться очень полезными молодо-му человеку, пробивающему себе дорогу, каким был,например, Герман Шмидт. Конечно, они бы никогдане удостоили последнего визитом, если бы не обе-щанное присутствие за обедом знаменитого писате-ля. На ту же приманку попался и главный управля-ющий агентствами Тихоокеанской велосипедной ком-пании. Герман Шмидт заискивал перед ним, так какнадеялся получить от него представительство в Ок-ленде. Одним словом, Герман готов был занести род-ство с Мартином Иденом в свой жизненный актив, нов глубине души он решительно не понимал, как всеэто случилось. Очень часто в тишине ночи он вставали, стараясь не разбудить жену, читал сочинения Мар-тина Идена, и всякий раз у него оставалось опреде-ленное убеждение, что только дураки могут платитьза них деньги.

Мартин отлично понимал ситуацию: откинувшисьна спинку стула и рассматривая череп господина Гер-мана Шмидта, он мысленно награждал его здоровы-ми подзатыльниками – ах, самодовольная немецкаярожа! Но кое-что Мартину в нем нравилось. Как онни был беден и как ни хотел поскорее разбогатеть,он все же нанимал служанку, чтобы облегчить Мэ-риен домашнюю работу. Переговорив после обеда с

управляющим велосипедной компании, Мартин ото-звал Германа в сторону и предложил ему денежнуюподдержку для оборудования лучшего в Окленде ве-лосипедного магазина. Он до того расщедрился, чтовелел Герману присмотреть заодно гараж и автомо-бильную мастерскую, так как Герман, несомненно, от-лично справится и с двумя предприятиями.

Обняв Мартина со слезами на глазах, Мэриен тай-ком шепнула ему о том, как она его любит и как все-гда любила. Правда, при последних словах она слегказапнулась, и Мартин понял, что она просит проститьее за то, что когда-то пеняла на него и убеждала по-ступить на службу.

– Ну, у него деньги долго не удержатся, – сказалвечером жене Герман Шмидт. – Он так и вскипел, ко-гда я заговорил о процентах! Знаешь, что он мне ска-зал? Ему и капитала не нужно, не то что процентов.И если я еще раз заговорю об этом, он расшибет моюнемецкую башку. Так и сказал: «немецкую башку». Ноон все-таки молодец, хотя и не деловой человек. Аглавное – он здорово выручил меня!

Приглашения к обеду не прекращались, и чем боль-ше их было, тем сильнее изумлялся Мартин. Он былпочетным гостем на банкете одного старейшего клу-ба, сидел окруженный людьми, о которых слышал ичитал почти всю свою жизнь. Эти люди говорили ему,

что прочтя в «Трансконтинентальном ежемесячнике»«Колокольный звон», а в «Шершне» «Пэри и жем-чуг», они сразу поняли, что появился великий писа-тель. «Боже мой, – думал Мартин, – а я тогда голодали ходил оборванцем! Почему они меня тогда не при-гласили обедать? Тогда это пришлось бы как раз кста-ти. Ведь это были вещи, написанные давным-давно.Если вы теперь кормите меня за то, что я сделал дав-ным-давно, то почему вы не кормили меня тогда, ко-гда я действительно в этом нуждался? Ведь ни в „Ко-локольном звоне“, ни в „Пери и жемчуге“ я не изменилни одного слова. Нет, вы меня угощаете вовсе не замою работу, а потому, что меня угощают все, и пото-му, что угощать меня считается признаком хорошеготона. Вы меня угощаете потому, что вы грубые живот-ные, стадные животные! Потому, что вы повинуетесьслепому и тупому стадному чувству, а это чувство сей-час подсказывает одно, надо угостить обедом Марти-на Идена. Но никому из вас нет дела до самого Мар-тина Идена и до его работы», – печально говорил онсебе и вставал, чтобы остроумно и блестяще ответитьна остроумный и блестящий тост.

И так было везде. Где бы он ни был: в клубах, налитературных вечерах, – всюду ему говорили, что, ко-гда вышли из печати «Колокольный звон» и «Пери ижемчуг», всем сразу стало ясно, что появился вели-

кий писатель. И всегда в глубине души Мартина копо-шился все тот же неотвязный вопрос: «Почему же выменя тогда не накормили? Ведь все эти вещи написа-ны давным-давно. „Колокольный звон“ и „Пери и жем-чуг“ не изменились ни на йоту. Они тогда были так жехороши и так же мастерски написаны, как и теперь. Новы угощаете меня не за эти и не за другие мои про-изведения. Вы меня угощаете потому, что это теперьв моде; потому, что все стадо помешалось на одном:угощать Мартина Идена».

И часто среди блестящего общества перед ним вне-запно вырастал молодой хулиган в двубортной курткеи надвинутом стетсоне. Так случилось однажды в Ок-ленде, на большом литературном утреннике. Встав состула и выйдя на эстраду, Мартин вдруг увидел вда-ли, в глубине зала, молодого хулигана, все в той жекуртке и все в той же шляпе. Пятьсот разодетых жен-щин сразу оглянулись, чтобы посмотреть, что такоеувидел вдруг Мартин Иден. Но они ничего не увиде-ли в пустом проходе. А Мартин все смотрел и думал,догадается ли молодой бродяга снять шляпу, котораясловно приросла к его голове. Призрак направился кэстраде и взошел на нее. Мартин чуть не расплакалсяот тоски, глядя на эту тень своей юности, думая о том,чем он мог стать и чем стал. Призрак прошел по эст-раде, подошел вплотную к Мартину и исчез, словно

растворился в нем. Пятьсот элегантных женщин заап-лодировали своими изящными, затянутыми в перчат-ки ручками. Они хотели подбодрить знаменитого го-стя, вдруг проявившего такую застенчивость. Мартинусилием воли отогнал от себя призрак, улыбнулся иначал говорить.

Директор школы, почтенный добродушный чело-век, встретив однажды Мартина на улице, напомнилему, какие сцены происходили в его канцелярии, ко-гда Мартина выгнали из школы за буйство и драки.

– Я читал ваш «Колокольный звон», – сказал он, –еще когда он первый раз был напечатан. Прекрасно!Это не хуже Эдгара По! Я и тогда, прочтя, сказал: пре-красно!

«Да? А вы в ту пору раза два встретились со мноюна улице и даже не узнали меня, – чуть-чуть не сказалМартин. – Оба раза я, голодный, бежал закладыватьсвой единственный костюм! Вы меня не узнавали! Авсе мои вещи были уже тогда написаны. Почему жевы только теперь признали меня?»

– Я на днях сказал жене, что было бы очень хоро-шо, если бы вы зашли к нам пообедать, – продолжалдиректор, – и она очень просила меня пригласить вас.Да, очень просила.

– Обедать? – неожиданно резко выкрикнул Мартин.– Да… да… обедать, – забормотал тот растерян-

но, – запросто, знаете… со старым учителем… Ах вы,плут этакий! – Он робко похлопал Мартина по плечу,стараясь придать этому вид дружеской шутки.

Мартин сделал несколько шагов, остановился и по-глядел вслед старику.

– Чёрт знает что! – пробормотал он. – Я, кажется,здорово напугал его!

Глава 45

Однажды к Мартину пришел Крейз – тот самый

Крейз, из числа «настоящих людей». Мартин искрен-но обрадовался ему и выслушал проект необычайно-го по фантастичности предприятия, которое могло за-интересовать его как писателя, но отнюдь не как фи-нансиста. Крейз среди изложения проекта вдруг заго-ворил о «Позоре солнца» и сказал, что это сплошнойвздор.

– Впрочем, я пришел сюда не философствовать, –прервал он сам себя. – Все, что я хочу знать – это,вложите вы, тысячу долларов в мое предприятие илинет?

– Нет, для этого я недостаточно глуп, – сказал Мар-тин, – но я сделаю другое. Вы дали мне возможностьпровести интереснейший вечер в моей жизни. Вы да-ли мне то, чего нельзя купить ни за какие деньги. Те-перь деньги для меня ничего не значат. Я с удоволь-ствием просто так дам тысячу долларов, в благодар-ность за тот незабываемый вечер. Вам нужны деньги,а у меня их слишком много. Вы хотите их получить?Не нужно никаких ухищрений. Получайте!

Крейз не проявил ни малейшего удивления. Он су-нул чек себе в карман.

– На таких условиях я готов вам устраивать подоб-ные вечера каждую неделю.

– Слишком поздно, – покачал головой Мартин, –это был для меня первый и последний такой вечер.Я словно очутился в другом мире. Для вас в этом небыло ничего особенного, я знаю. Но для меня все бы-ло особенное. Это уже не повторится. Я покончил сфилософией. Я больше не желаю о ней слышать.

– Первый раз в жизни я получил деньги за фило-софию, – заметил Крейз, направляясь к двери, – и торынок сразу закрылся.

Однажды на улице мимо Мартина проехала в ко-ляске миссис Морз и с улыбкой поклонилась ему. Онтоже улыбнулся и сиял шляпу. Случай этот не произ-вел на него никакого впечатления. Еще месяц назадон показался бы ему неприятным, а может быть, за-бавным, и он старался бы представить, как чувство-вала себя при этом миссис Морз. Но теперь эта встре-ча прошла мимо его сознания. Он сейчас же забыло ней, как забыл бы, например, о том, что проходилмимо здания центрального банка или городской рату-ши. А между тем в его мозгу шла непрерывная, сверх-напряженная работа. Все та же неотступная мысльсверлила его: «давным-давно». С этой мыслью Мар-тин просыпался по утрам, эта мысль преследовалаего во сне. Чем бы ни начинал он заниматься, он тот-

час же говорил себе: «Все было давным-давно сдела-но». Логически рассуждая, Мартин пришел к печаль-ному выводу, что теперь он никто, ничто Март Иден-хулиган и Март Иден-моряк были реальными лицами,они существовали на самом деле. Но Мартин Иден– великий писатель никогда не существовал. МартинИден – великий писатель был измышлением многого-ловой толпы, которая воплотила его в телесной обо-лочке Марта Идена, хулигана и моряка. Но он-то знал,что это все – обман. Он совсем не был сыном солн-ца, перед которым преклонялась и благоговела толпа.Ему-то было, разумеется, виднее.

Мартин читал о себе в журналах, рассматривалсвои портреты, которые печатались в огромном коли-честве, и не узнавал себя. Это он вырос в рабочемпредместье, жил, любил и радовался жизни. Это онхорошо относился к людям и с легким сердцем встре-чал превратности судьбы. Это он странствовал по чу-жим краям, изъездил вдоль и поперек Тихий океани предводительствовал шайкой таких же, как он, со-рванцов. Это он был ошеломлен и подавлен беско-нечными рядами книг, когда впервые пришел в биб-лиотеку, а потом прочел эти книги и научился пони-мать их. Это он, до глубокой ночи не гасил лампы,клал гвозди в постель, чтобы не спать, и сам писалкниги. Но тот ненасытный обжора, которого люди на-

перерыв спешили теперь накормить, – был не он.Некоторые вещи все же забавляли его. Все журна-

лы оспаривали честь открытия Мартина Идена. «Еже-месячник Уоррена» пространно объявил своим под-писчикам, что, ища новых талантов, он первый на-брел на Мартина Идена. «Белая Мышь» приписыва-ла эту заслугу себе; то же делало «Северное обозре-ние», пока, наконец, не выступил «Глобус» и не ука-зал с торжеством на искаженные «Песни моря», кото-рые впервые были напечатаны им, «Глобусом». Жур-нал «Юность и зрелость», который, ухитрившись от-делаться от кредиторов, снова начал выходить, тожепредъявил свои права на Мартина Идена. Впрочем,кроме фермерских ребятишек, никто не читал это-го журнала. «Трансконтинентальный ежемесячник»,«Шершень» наперебой требовали признания за нимипервенства. Скромный голос Синглтри, Дарнлея и Кововсе не был слышен за шумом. У издательства небыло своего органа, в котором оно могло бы громкозаявить о своих правах.

Все газеты подсчитывали гонорары Мартина. Ка-ким-то образом щедрые условия, предложенные емунекоторыми журналами, сделались достоянием глас-ности: оклендские проповедники, а также и частныепросители наперерыв осаждали его устными и пись-менными просьбами. Но хуже всего вели себя женщи-

ны. Его фотографии имели огромное распростране-ние, а репортеры постарались поярче расписать его«бронзовое лицо», «могучие плечи», «ясный, спокой-ный взгляд», «впалые щеки аскета». Эти «щеки ас-кета» особенно рассмешили Мартина, когда он при-помнил бурные годы своей юности. Очень часто, бы-вая на людях, он видел, как то одна, то другая женщи-на смотрит на него так, словно оценивает его и выби-рает. Мартин смеялся, вспоминая предостереженияБриссендена. Нет, женщины не заставят его страдать.С этим покончено.

Однажды, когда Мартин провожал Лиззи в вечер-нюю школу, Лиззи заметила взгляд, брошенный наMapтина проходившей мимо красивой, хорошо оде-той и, по-видимому, богатой дамой. Во взгляде небыло ничего непристойного или двусмысленного, ноЛиззи затрепетала от гнева, так как сразу поняла, чтозначит этот взгляд. Мартин, узнав причину ее гнева,сказал ей, что он давно привык уже к таким взглядами равнодушен к нам.

– Этого быть не может! – вскричала она, сверкнувглазами. – Значит, вы больны!

– Никогда еще я не был так здоров. Я прибавил ввесе на пять фунтов.

– Я не говорю, что вы телом больны; я говорю проваш мозг. У вас в голове что-то неладно! Я и то вижу!

А что я такое!Мартин задумчиво шел рядом.– Я бы очень хотела, чтобы это у вас поскорее про-

шло! – воскликнула она вдруг, – Вы не можете отно-ситься равнодушно к женщинам. Да еще когда они навас так смотрят. Это неестественно. Вы ведь не ма-ленький мальчик. Честное слово, я была бы рада, ес-ли бы явилась, наконец, женщина, которая расшеве-лила бы вас.

Проводив Лиззи, Мартин вернулся в «Метрополь».Он опустился в кресло и устремил взгляд в про-

странство, не двигаясь и ни о чем не думая. Тольковремя от времени перед ним возникали и вновь ис-чезали призраки далекого прошлого. Он равнодушносозерцал видения, казавшиеся ему каким-то смутнымсном. Но Мартин не спал. Вдруг он очнулся и посмот-рел на часы. Было ровно восемь. Делать ему былонечего, а ложиться спать было рано. И опять он по-грузился в мечтательное, полудремотное состояние,видения опять поплыли перед ним длинной верени-цей. Ничего примечательного в этих видениях не бы-ло. Постоянно повторялся один образ: густая листва,пронизанная солнечными лучами.

Стук в дверь заставил его опомниться. Он не спал,и стук тотчас вызвал в его мозгу представление о те-леграмме, письме, слуге, принесшем белье из прачеч-

ной. Ему вспомнился Джо, и, спрашивая себя, где сей-час может быть Джо, Мартин крикнул:

– Войдите!Продолжая думать о Джо, он даже не оглянулся на

дверь. Она тихо отворилась, но Мартин уже забыл остуке, и опять видения поплыли перед ним. Вдруг сза-ди явственно послышалось женское рыдание. Рыда-ние было подавленное и сдержанное. Мартин мгно-венно вскочил.

– Руфь! – воскликнул он с удивлением и почти с ис-пугом.

Лицо ее было бледно и печально. Она стояла у две-ри, одной рукой держалась за нее, а другую руку при-жимала к груди. Вдруг она с мольбой протянула оберуки к нему и шагнула вперед. Усаживая ее в кресло,Мартин заметил, как холодны ее пальцы. Сам он по-двинул себе другое кресло и присел на его ручку. Отсмятения он не мог говорить. Весь его роман с Руфьюбыл давно уже похоронен в его сердце. Он испытывалтакое же чувство, как если бы вдруг на месте отеля«Метрополь» оказалась бы прачечная «Горячих Клю-чей» и ему предложили бы заняться недельной стир-кой. Несколько раз он хотел заговорить, но всякий разне решался.

– Никто не знает, что я здесь, – сказала Руфь тихо,с молящей улыбкой.

– Что вы сказали? – спросил он Его самого удивилзвук его голоса. Руфь повторила свои слова.

– О! – сказал он; это было все, что он нашелся ска-зать.

– Я видела, как вы вошли в гостиницу, и, подождавнемного, последовала за вами.

– О! – повторил он.Никогда еще язык его не был таким скованным. По-

ложительно все мысли сразу выскочили у него из го-ловы. Он чувствовал, что молчание начинает стано-виться неловким, но даже под угрозой смерти он непридумал бы, с чего начать разговор. Уж лучше бы всамом деле он очутился в прачечной «Горячих Клю-чей», – он бы молча засучил рукава и принялся за ра-боту.

– Итак, вы последовали за мной, – наконец прого-ворил он.

Руфь кивнула головой с некоторым лукавством иразвязала на груди шарф.

– Я сначала видела вас на улице с той девушкой.– Да, – сказал он просто, – я провожал ее в вечер-

нюю школу.– Разве вы не рады меня видеть? – спросила она

после новой паузы.– О да, – отвечал он поспешно, – но благоразумно

ли, что вы пришли сюда одна?

– Я проскользнула незаметно. Никто не знает, что яздесь. Мне очень хотелось вас видеть. Я пришла ска-зать вам, что я понимаю, как я была глупа. Я пришла,потому что я не могла больше, потому что мое сердцеприказывало мне прийти, потому что я хотела прийти!

Руфь встала и подошла к Мартину. Она положи-ла ему руку на плечо и мгновение стояла так, глубо-ко и часто дыша, потом быстрым движением прижа-лась к нему. Добрый и отзывчивый по природе, Мар-тин понял, что он должен тоже обнять ее, что иначеон оскорбит ее так глубоко, как только может мужчи-на оскорбить женщину. Но в его объятиях не было нитеплоты, ни ласки. Он просто обхватил ее руками, нотело его не трепетало, как бывало прежде, и ему бы-ло лишь неловко и стыдно.

– Почему вы так дрожите? – спросил он. – Вам хо-лодно? Не затопить ли камин?

Мартин сделал движение, как бы желая освобо-диться, но она еще крепче прильнула к нему.

– Это нервное, – отвечала она, стуча зубами, – ясейчас овладею собой. Мне уже лучше.

Ее дрожь мало-помалу прекратилась. Он продол-жал держать ее в объятиях, но уже больше не удив-лялся. Он теперь знал уже, для чего она пришла.

– Мама хотела, чтобы я вышла за Чарли Хэпгуда, –объявила она.

– Чарли Хэпгуда? Это тот самый молодой чело-век, который всегда говорит пошлости? – пробормо-тал Мартин. Помолчав, он прибавил: – А теперь вашамама хочет, чтобы вы вышли за меня…

Он сказал это без вопросительной интонации. Онсказал это совершенно уверенно, и перед его глазамипрошли длинные столбцы цифр полученных им гоно-раров.

– Мама не будет теперь противиться, – сказалаРуфь.

– Она считает меня подходящим мужем для вас? –Руфь наклонила голову.

– А ведь я не стал лучше с тех пор, как она расторг-ла нашу помолвку, – задумчиво проговорил он. – Я непеременился. Я все тот же Мартин Иден. Я даже сталхуже, я курю теперь. Вы чувствуете запах дыма?

Вместо ответа она весело и кокетливо приложилаладонь к его губам, ожидая привычного поцелуя. Ногубы Мартина не дрогнули. Он подождал, пока Руфьопустила руку, и потом продолжал:

– Я не переменился. Я не поступил на службу. Яи не намерен поступить на службу. И я по-прежнемуутверждаю, что Герберт Спенсер – великий и благо-родный человек, а судья Блоунт – пошлый осел. Явчера обедал у него и знаю это наверное.

– А почему вы не приняли папиного приглашения? –

спросила Руфь.– Откуда вы знаете? Кто подослал его? Ваша

мать? – Руфь молчала.– Ну конечно, она! Я так и думал. Да и теперь вы,

наверно, пришли по ее настоянию.– Никто не знает, что я здесь, – горячо возразила

Руфь. – Неужели вы думаете, что моя мать позволилабы мне это?

– Ну, что она позволила бы вам выйти за меня за-муж, в этом я не сомневаюсь.

Руфь жалобно вскрикнула:– О Мартин, не будьте жестоким! Вы даже ни разу

не поцеловали меня. Вы точно камень. А подумайте,на что я решилась!

Она оглянулась со страхом, но в то же время и слюбопытством.

– Подумайте, куда я пришла!«Я могла бы умереть за вас», – вспомнились ему

слова Лиззи.– Отчего же вы раньше на это не решились? – спро-

сил он сурово. – Когда я жил в каморке. Когда я голо-дал. Ведь тогда я был тем же самым Мартином Иде-ном – и как человек, и как писатель. Этот вопрос язадавал себе за последнее время очень часто, и нетолько по отношению к вам, но и по отношению ковсем. Вы видите, я не переменился, хотя мое внезап-

ное возвышение может навести на эту мысль. Я самстараюсь убедить себя в том, что я переменился. Ноя тот же! Никаких новых талантов, никаких новых доб-родетелей у меня нет. Мой мозг остался таким же, какбыл. У меня даже не появилось никаких новых взгля-дов на литературу или на философию. Ценность мо-ей личности не увеличилась с тех пор, как я жил без-вестным и одиноким. Я только удивляюсь, почему явдруг стал всюду желанным гостем? Несомненно, чтонужен людям не я сам по себе, – потому что я тот жеМартин Иден, которого они прежде знать не хотели.Значит, они ценят во мне нечто другое, нечто такое,что вовсе не относится к моим качествам, что не име-ет со мной ничего общего. Сказать вам, что во мнеценится? То, что я получил всеобщее признание. Новедь это признание вне меня. Оно существует в чужихумах. Кроме того, меня уважают за деньги, которыея теперь имею. Но и деньги эти тоже вне меня. Онилежат в банках, в карманах всяких Джонов, Томов иДжеков. А между тем и вам я тоже стал нужен из-заславы и денег.

– Вы надрываете мне сердце, – простонала Руфь. –Вы знаете, что я люблю вас, что я пришла сюда толькопотому, что люблю вас!

– Я боюсь, что вы меня не совсем поняли, – мягкозаметил Мартин, – Скажите мне вот что: почему вы

любите меня теперь сильнее, чем в те дни, когда у васхватило решимости от меня отказаться?

– Простите и забудьте! – пылко вскричала она. – Явсе время любила вас! Слышите – все время! Вот по-чему я здесь и вот почему обнимаю вас.

– Я теперь стал очень недоверчив, все взвешиваюна весах. Вот и вашу любовь я хочу взвесить и узнать,что это такое.

Руфь вдруг освободилась из его объятий, выпрями-лась и внимательно посмотрела на него. Она словнохотела что-то сказать, но промолчала.

– Хотите знать, что я об этом думаю? – продолжалон, – Когда я был таким же, каким остался и до сихпор, никто не хотел знать меня, кроме людей моегокласса. Когда книги мои были уже написаны, никто изчитавших мои рукописи не сказал мне ни одного словаодобрения. Наоборот, меня бранили за то, что я вооб-ще пишу, считая, что я занимаюсь чем-то постыдными достойным осуждения. Все мне говорили только од-но: иди работать.

Руфь сделала протестующее движение.– Да, да, – продолжал он, – вы, правда, говорили не

о работе, а о «карьере». Слово «работа», так же как ито, что я писал, не нравилось вам. Оно, правда, грубо-вато! Но, уверяю вас, еще грубее было, с моей точкизрения, то, что все вокруг убеждали меня приняться

за работу, словно хотели направить на путь истинныйкакого-то закоренелого преступника. И что же? Появ-ление моих произведений в печати и одобрение пуб-лики вызвали перемену в ваших чувствах. Вы отка-зались выйти замуж за Мартина Идена, хотя все, чтотеперь увидел свет, было написано уже тогда. Вашалюбовь к нему была недостаточно сильна, чтобы вывышли за него в то время. А теперь ваша любовь ока-залась достаточно сильна, и, очевидно, объясненияэтому удивительному факту надо искать именно в мо-ей известности. О моих доходах в данном случае яне говорю, вы, может быть, не думали о них, хотя дляваших родителей, вероятно, и это имеет очень боль-шое значение. Все это не слишком для меня лестно!Но хуже всего, что это заставляет меня усомниться влюбви, в священной любви! Неужели и любовь долж-на питаться славой и признанием толпы? Очевидно,да! Я так много думал об этом, что у меня, наконец,голова закружилась.

– Бедная голова! – Руфь нежно провела рукой поего волосам. – Пусть она больше не кружится. Пустьона отдохнет наконец. Начнем сначала, Мартин! Язнаю, что проявила слабость, уступив настояниям ма-мы. Мне бы не следовало этого делать. Но ведь вытак часто говорили о всепрощении и снисхождении кчеловеческим слабостям. Будьте же ко мне снисходи-

тельны. Простите меня!– О, я прощаю! – воскликнул он нетерпеливо. – Лег-

ко простить, когда нечего прощать! Ваш поступок ненуждается в прощении. Вы поступили согласно ва-шим взглядам. Так ведь и я могу просить у вас про-щения за то, что своевременно не избрал служебнуюкарьеру.

– Я ведь хотела вам добра, – возразила она с жи-востью. – Я не могла не желать вам добра, раз я лю-била вас!

– Верно, но вы чуть не погубили меня, желая мнедобра. Да, да! Чуть не погубили мое творчество, моебудущее! Я по натуре реалист, а буржуазная культуране выносит реализма. Буржуазия труслива. Она боит-ся жизни. И вы хотели и меня заставить бояться жиз-ни. Вы стремились запереть меня в тесную клетку. Выхотели заставить меня преклоняться перед ложнымиценностями, навязать мне условную, пошлую мораль.

Мартин увидел, что Руфь хочет возразить.– Я признаю, что вся эта пошлость вполне искрен-

на, но тем не менее она есть основа буржуазной куль-туры классовых идеалов, классовой морали, классо-вых предрассудков.

Он печально покачал головой.– Вы и теперь меня не понимаете. Вы придаете мо-

им словам совсем не тот смысл, который я в них вкла-

дываю. Для вас все, что я говорю, – чистая фантазия.А для меня это настоящая реальность. В лучшем слу-чае вас забавляет и изумляет, что вот неотесанныймалый, вылезший из грязи, вдруг дошел до того, чтодаже осмеливается критиковать ваш класс и называтьего пошлым.

Руфь устало прислонилась головой к его плечу, иее опять охватила нервная дрожь. Он выждал минуту,не заговорит ли она, и затем продолжал:

– А теперь вы хотите возродить вашу любовь! Выхотите выйти за меня замуж. Вы хотите меня! А ведьмогло случиться так – постарайтесь понять меня, –могло случиться, что мои книги не увидели бы свет ине заслужили бы признания, и тем не менее, я был бытем, что я есть! Но вы бы никогда не пришли ко мне!Только эти книги… чтоб их чёрт…

– Не бранитесь, – прервала она его. Мартин язви-тельно рассмеялся.

– Вот, вот! – сказал он. – В тот миг, когда на карту по-ставлено все счастье вашей жизни, вы боитесь услы-хать грубое слово. Вы по-прежнему боитесь жизни.

Руфь вздрогнула при этих словах, как бы обесцени-вавших всю сущность ее поступка; но все же ей пока-залось, что Мартин несправедлив к ней, и она почув-ствовала обиду.

Некоторое время они сидели молча; она – преда-

ваясь грустным размышлениям и не зная, что делать;а он – вспоминая былую свою любовь. Он теперь яс-но понял, что никогда не любил Руфь на самом де-ле. Он любил некую идеальную Руфь, небесное суще-ство, созданное его воображением, светлого и луче-зарного духа, воспетого им в поэмах любви. Настоя-щую Руфь, буржуазную девушку с буржуазной психо-логией и ограниченным кругозором, он не любил ни-когда! Внезапно она заговорила:

– Я признаю, что многое из того, что вы говорите,совершенно справедливо. Я действительно бояласьжизни. Я недостаточно сильно любила вас. Но теперья научилась сильнее любить. Я люблю вас таким, ка-кой вы есть, таким, каким вы были раньше. Я люб-лю вас за все то, чем вы отличаетесь от людей мое-го класса. Пусть ваши взгляды иногда непонятны мне.Я научусь их понимать. Я должна научиться их пони-мать! Ваше курение, ваша брань – все это часть ва-шего существа, и я люблю вас и за это. Я многому на-учусь. За последние десять минут я уже многому на-училась. Разве когда-нибудь раньше я бы решиласьприйти сюда к вам? О Мартин!..

Руфь заплакала, спрятала лицо у него на груди.Она почувствовала вдруг, что он ласково обнял ее,впервые после разлуки. Она почувствовала это и под-няла на него просиявшие глаза.

– Слишком поздно, – сказал он. Он вспомнил словаЛиззи. – Я болен, Руфь… нет, не телом. Душа у ме-ня больная, мозг. Все для меня потеряло ценность. Яничего не хочу. Если бы вы пришли полгода тому на-зад, все могло быть по-другому. Но теперь уже позд-но, слишком поздно!

– Нет, не поздно! – вскричала она. – Я докажу вамэто. Я вам докажу, что моя любовь сильнее классовыхпредрассудков. Я готова отречься от всего, что так до-рого буржуазии. Я больше не боюсь жизни. Я покинуотца и мать, отдам свое имя на поношение. Я готоваостаться с вами сейчас же навсегда, если вы хотите,и я сумею найти в этом гордость и радость. Если яраньше предала любовь, сейчас я готова ради любвипредать то, что тогда толкнуло меня на измену.

Руфь стояла перед Мартином со сверкающими гла-зами.

– Я жду! – прошептала она. – Я жду, Мартин, чтобывы сказали «да». Взгляните на меня.

«Как это прекрасно, – подумал он, глядя на нее:она искупила все свои прежние ошибки, она сдела-лась настоящей женщиной, сорвала с себя, наконец,железные цепи буржуазных условностей. Все это пре-красно, великолепно, благородно… Но что же такоесо мной?»

Ее поступок оставлял его совершенно холодным.

Он только умом оценивал ее. Вместо пожара – холод-ное одобрение. Сердце его оставалось нетронутым, ижелание не загорелось в крови. Ему снова вспомни-лись слова Лиззи.

– Я болен, очень болен, – сказал Мартин, безна-дежно махнув рукой. – Я даже не подозревал до сихпор, что так сильно болен. Что-то случилось со мной.Я никогда не боялся жизни, и я никогда не мог себепредставить, что потеряю вкус к жизни. Но теперь яоказался пресыщен жизнью. Во мне не осталось ни-каких желаний Я даже вас не хочу! Вы видите, как яболен!

Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза;и подобно тому, как плачущий ребенок сразу забыва-ет все свои горести, глядя сквозь слезы на игру сол-нечного луча, так забыл Мартин и болезнь, и присут-ствие Руфи, и все на свете, созерцая внезапно возник-шее видение – густую листву, пронизанную солнечны-ми лучами. Она была слишком зелена и ослепитель-на, эта листва. Ему было больно смотреть на эту зе-лень, но он, сам не зная почему, смотрел.

Мартин очнулся, услыхав скрип дверной ручки,Руфь стояла у двери.

– Как мне выйти отсюда? – жалобно спросила она, –Я боюсь.

– О, простите меня, – вскричал он вскакивая. – Я

сам не знаю, что со мною! Я забыл, что вы здесь.Он провел рукою по лбу.– Вы видите, я совсем не здоров. Я вас провожу до

дому. Мы можем пройти черным ходом. Никто нас незаметит. Только опустите вуаль.

Руфь крепко держалась за его руку, они шли по уз-ким коридорам и полутемным лестницам.

– Ну, теперь я в безопасности, – сказала она, выйдяна улицу, и хотела высвободить руку.

– Я провожу вас до дому, – сказал он.– Нет, нет, – возразила она, – не нужно!Она снова сделала попытку высвободить руку. На

мгновение это возбудило его любопытство. Казалосьона боится чего-то именно теперь, когда всякая опас-ность для нее миновала. Ей словно хотелось поско-рее отделаться от него, и Мартин приписывал это про-сто нервной реакции. Поэтому он удержал ее руку иповел Руфь по направлению к дому. Когда они подхо-дили к углу, Мартин вдруг увидел человека в длинномпальто, который поспешно нырнул в подъезд. Прохо-дя мимо, Мартин заглянул туда и, несмотря на подня-тый воротник незнакомца, узнал брата Руфи – Нор-мана.

По дороге Мартин и Руфь почти не разговаривали.Она была грустна, а он был равнодушен. Он сказалей, что уезжает на острова Тихого океана, а она в свою

очередь попросила у него прощения за свой неожи-данный приход. Вот и все. Они расстались у дверейее дома. Они пожали друг другу руки, пожелали спо-койной ночи, причем он церемонно приподнял шляпу.Дверь захлопнулась. Мартин закурил папиросу и по-шел обратно в гостиницу. Проходя мимо пустого те-перь подъезда, в котором прятался Норман, Мартиностановился и с минуту постоял в раздумье.

– Она солгала, – сказал он вслух. – Она хотела уве-рить меня, что поступила решительно и смело, а меж-ду тем ее брат все время ожидал ее, чтобы проводитьобратно домой, – Он расхохотался. – Ах, эти буржуа!Когда я был беден, я не смел даже приблизиться к егосестре. А когда у меня завелся текущий счет в банке,он сам приводит ее ко мне!

Мартин хотел продолжать свой путь, как вдруг ка-кой-то бродяга, поравнявшись с ним, тронул его за ло-коть.

– Одолжите четвертак, сударь! За ночлег запла-тить, – сказал он.

Голос заставил Мартина мгновенно оглянуться. Вследующий миг он уже крепко пожимал руку Джо.

– Помнишь, я тебе говорил, что мы встретимся, –говорил Джо. – Я предчувствовал это. Вот мы и встре-тились!

– Ты смотришь молодцом! – сказал Мартин с вос-

хищением. – Даже как будто пополнел.– Так оно и есть, – подтвердил Джо сияя. – С тех пор

как я стал бродягой, я понял, что значит жить! Трид-цать фунтов прибавил и чувствую себя великолепно!Ведь в прежние времена я так заработался, что от ме-ня остались кожа да кости. А такая жизнь прямо помне!

– Однако ты просишь на ночлег, – поддразнил егоМартин, – а ночь не очень теплая!

– Гм! Прошу на ночлег! – Джо вытащил из карманагорсть мелочи – Мне бы этого хватило, – призналсяон, – да у тебя был очень уж располагающий вид. Вотя тебя и взял на прицел.

Мартин расхохотался.– Да тут у тебя еще и на выпивку хватит, – заметил

он.Джо важно спрятал деньги в карман.– Не по моей части! – объявил он. – Я теперь не

пью. Нет охоты. Я только раз был пьян после того, какмы с тобой расстались, да и то потому, что сдуру хлеб-нул на пустой желудок. Когда я зверски работал, я ипил зверски. Теперь, когда я живу по-человечески, яи пью по-человечески! Иногда перехвачу стаканчик –и баста!

Мартин условился встретиться с ним на другойдень и пошел в гостиницу. В вестибюле он взглянул

на расписание пароходов. Через пять дней на Таитиотправлялась «Марипоза».

– Закажите мне по телефону каюту, – сказал он пор-тье, – но не наверху, а внизу, с наветренной стороны.Запомните. Вы лучше запишите: с наветренной сто-роны.

Придя к себе в комнату, он лег в постель и заснулсном праведника. Его мозг уже не воспринимал впе-чатлений. Даже порыв радости, вызванный встречейс Джо, оказался мимолетным. Он продолжался одинмиг, а в следующий миг Мартин уже сожалел, чтовстретил своего бывшего товарища, так как ему не хо-телось даже разговаривать. То, что через пять дней онуплывет в свой милый океан, тоже не радовало его.Он с наслаждением сомкнул глаза и спокойно спалвосемь часов. Он не метался, не видел снов. Он отды-хал в ночном забытье и, просыпаясь, неизменно ис-пытывал сожаление. Жизнь томила и терзала его, авремя было для него настоящей пыткой.

Глава 46

– Так вот какое дело, Джо, – начал Мартин разго-

вор на следующее утро, – есть тут один француз наДвадцать восьмой улице. Он сколотил деньжонок исобирается возвращаться во Францию. У него пре-красная маленькая, отлично оборудованная прачеч-ная. Для тебя это просто находка, если только ты хо-чешь вернуться к оседлому образу жизни. Вот тебеденьги, купи себе приличный костюм и ступай потол-ковать с ним. Сошлешься на меня, и тебе там все по-кажут. Если прачечная тебе понравится и ты найдешь,что она стоит того, что он просит, – двенадцать ты-сяч, – скажи мне, и она твоя. А теперь проваливай! Язанят. Мы с тобой после потолкуем.

– Вот что, Март, – медленно проговорил Джо, сдер-живая закипавший в нем гнев, – я пришел сюда длятого, чтобы с тобой повидаться. Понял? А вовсе не за-тем, чтобы получать от тебя в подарок прачечную! Як тебе как к другу, по старой памяти, а ты мне прачеч-ную суешь! я тебе на это вот что скажу. Возьми своюпрачечную и катись вместе с ней к дьяволу!

Он встал и хотел выйти, но Мартин схватил его заплечи и повернул лицом к себе.

– Вот что, Джо, – сказал он, – если ты мне будешь

откалывать такие штуки, я тебя так вздую по старойпамяти, что ты своих не узнаешь! Понял? Ну? Хо-чешь?

Джо рванулся и хотел оттолкнуть Мартина, но руки,схватившие его, были слишком сильны. Оба закружи-лись по комнате, наткнулись на стул, который разле-телся в щепки, и свалились, наконец, на пол Джо ле-жал на спине, а Мартин сидел на нем, упираясь емув грудь коленом. Он едва отдышался, когда Мартинотпустил его.

– Ну вот, теперь можно разговаривать, – сказалМартин, – как видишь, со мной лучше не связывать-ся. Я хочу в первую голову покончить с прачечной. Апотом уж придешь, и мы поговорим о чем-нибудь дру-гом, по старой памяти Я же тебе сказал, сейчас я за-нят. Посмотри сам.

Как раз в этот миг лакей принес утреннюю почту,целую кипу писем и журналов.

– Разве можно и читать все это и разговаривать?Пойди выясни дело с прачечной и возвращайся сюда.

– Ладно, – неохотно согласился Джо, – Я думал, чтоты просто меня отшить хочешь, но теперь вижу, чтоошибся. Только в боксе тебе меня не побить, Март.Ставлю что угодно.

– Хорошо, мы потом наденем перчатки и попробу-ем, – со смехом сказал Мартин.

– Непременно! Как только я куплю прачечную. –Джо протянул кулак. – Видал? Я тебя свалю в два сче-та.

Когда он, наконец, ушел, Мартин вздохнул с об-легчением. Он становился нелюдим. Ему с каждымднем было все труднее и труднее общаться с людьми.Присутствие их было для него тягостно, а необходи-мость поддерживать разговор приводила его в ярость.Встречаясь с людьми, он начинал испытывать беспо-койство и успокаивался, только когда ему удавалосьот них отделаться.

После ухода Джо Мартин не сразу принялся за по-чту. Около получаса сидел он в кресле ничего не де-лая, и в голове у него лишь изредка проносились ка-кие-то обрывки мыслей, короткие проблески погру-женного в сон ума.

Наконец он встал и начал разбирать письма. Околодюжины писем заключали в себе просьбы о присыл-ке автографа, – он узнавал такие письма с первоговзгляда; далее шли письма профессиональных про-сителей, письма разных чудаков и прожектеров, на-чиная от изобретателя, построившего модель вечногодвигателя, и математика, доказывавшего, что земнаяповерхность есть внутренняя часть полого шара, – икончая человеком, просившим финансовой помощина предмет покупки полуострова в Нижней Калифор-

нии, где он хотел устроить коммунистическую коло-нию. Были письма от женщин, желавших с ним позна-комиться; одно из писем заставило его улыбнуться:писавшая, желая доказать свою добропорядочность иблагочестие, приложила к письму квитанцию об упла-те за постоянное место в церкви.

Издатели и редакторы заваливали его письмами:одни на коленях выпрашивали у него статьи, другиена коленях умоляли его о новой книге, – все жаждалиего рукописей, бедных рукописей, для рассылки кото-рых он некогда закладывал все свои пожитки. Былитут неожиданные чеки – плата за английские издания,плата за право переводов на иностранные языки. Егоанглийский агент сообщал ему, что в Германии приоб-ретено право перевода на три его книги; его книги пе-реводились и в Швеции, но Швеция не участвовала вБернской конвенции, и за эти переводы ничего нельзябыло получить. Был запрос и из России, тоже чистоформальный, так как и эта страна не участвовала вБернской конвенции.

Мартин разобрал кучу газетных вырезок, достав-ленных ему особым бюро, и прочел то, что говори-лось о нем и о его славе, возраставшей с непомер-ной быстротой. Мартин Иден великолепным жестомвыбросил толпе сразу все свои сочинения. Очевид-но, этим и объяснялась такая внезапная слава. Он

взял толпу натиском, как было с Киплингом, когда тотлежал при смерти и толпа, повинуясь стадному чув-ству, вдруг начала запоем читать его книги. Тут Мар-тин вспомнил, что эта же толпа полгода спустя, не по-няв ничего из прочитанного, втоптала. в грязь того жесамого Киплинга. Эта мысль заставила его усмехнуть-ся. Как знать! Может быть, и его ждет через полгодатакая же участь. Но он перехитрит толпу. Он будет то-гда далеко среди океана, будет сидеть в своей трост-никовой хижине, торговать жемчугом, перелетать наволне через подводные рифы, ловить акул, охотить-ся на диких коз в долине, что лежит рядом с долинойТайохэ.

И в эту минуту вся безнадежность его положенияясно представилась ему. Он вдруг понял, что находит-ся в Долине Теней. Вся жизнь его была в прошлом;она померкла, увяла и склонялась к закату. Мартинвспомнил, как много он теперь спит и как хочется емувсе время спать. А недавно еще он ненавидел сон.Сон похищал у него драгоценнейшие часы жизни. Онтогда спал четыре часа из двадцати четырех и, зна-чит, на четыре часа меньше жил. Как он тогда тяго-тился сном! И как он теперь тяготится жизнью! Жизньбыла уныла, и вкус от нее оставался горький. Вот гдетаилась его гибель. Жизнь, не стремящаяся к жизни,ищет путей к смерти. Старый инстинкт самосохране-

ния пробудился в нем. Да, ему надо поторопиться сотъездом. Он оглядел комнату и пришел в ужас отмысли, что нужно укладывать вещи. А впрочем, это нек спеху. Пока можно заняться покупками.

Надев шляпу, он вышел и все утро провел в ору-жейном магазине, выбирая автоматическое оружие ирыболовные снасти. Мода на товары так часто меня-ется, и он решил, что только приехав на Таити он вы-пишет все необходимое для торговли. Товары мож-но было даже выписать из Австралии. Эта мысль егоочень обрадовала. Сознание, что нужно что-то делатьи предпринимать, было для него теперь нестерпимо.Возвращаясь в гостиницу, он с наслаждением думало своем покойном кресле, готовом принять его, и чутьне завыл от злости, увидев, что Джо ожидает его, си-дя в этом кресле.

Джо был в восторге от прачечной. Все было в пол-ной исправности, и можно было начать работу хотьзавтра. Мартин лег на кровать и с полузакрытыми гла-зами слушал рассказы Джо. Мысли Мартина виталидалеко, почти за пределами сознания. Время от вре-мени он делал над собой усилие, чтобы хоть что-ни-будь ответить Джо. А ведь он любил Джо. Но Джо былслишком полон жизни, и соприкосновение с ним бы-ло теперь для Мартина болезненно. Для его усталойдуши это было чересчур большим грузом. Когда Джо

вдруг сказал, что когда-нибудь они еще наденут пер-чатки и побоксируют, Мартин чуть не закричал от бо-ли.

– Помни, Джо! Ты должен завести в своей прачеч-ной те самые порядки, о которых ты говорил в «Горя-чих Ключах». Никаких сверхурочных. Никакой работыпо ночам. Приличная плата. И ни за что не нанимайдетей! Ни под каким видом!

Джо кивнул головой и вынул записную книжку.– Я сегодня перед завтраком набросал правила.

Вот, слушай.Он стал читать, а Мартин одобрительно мычал, все

время думая об одном: когда, наконец, Джо уберет-ся. Было уже довольно поздно, когда Мартин проснул-ся. Постепенно его сознание вернулось к фактамдействительной жизни. Комната была пуста. Очевид-но, Джо ушел незаметно, увидав, что Мартин уснул.«Очень деликатно с его стороны», – подумал Мартин.Потом он закрыл глаза и снова заснул.

В следующие дни Джо был очень занят устрой-ством прачечной и не слишком надоедал ему. Толь-ко накануне отъезда в газетах появилось сообщение,что Мартин Иден отплывает на «Марипозе». Повину-ясь все тому же инстинкту самосохранения, он отпра-вился к доктору и попросил себя освидетельствовать.Все было у него в полном порядке. Легкие и сердце

были прямо великолепны. Насколько мог судить врач,все органы были совершенно здоровы и функциони-ровали вполне нормально.

– У вас нет никакой болезни, мистер Иден, – сказалон, – положительно никакой. Ваш организм изумите-лен. Я вам просто завидую У вас великолепное здо-ровье. Какая грудная клетка! Эта клетка при вашеммогучем желудке – залог несокрушимого здоровья исилы. Такой человеческий экземпляр бывает один натысячу, даже на десять тысяч. Вы можете прожить доста лет, если не какой-нибудь несчастный случай.

И Мартин убедился, что диагноз Лиззи был прави-лен. Физически он совершенно здоров. Но с головойу него что-то произошло, и только поездка, океанскоепутешествие могло восстановить в полной мере нару-шенный ход механизма. Хуже всего то, что теперь, вмомент отъезда, у Мартина вдруг пропала всякая охо-та ехать куда-бы то ни было. Тихий океан казался емуничуть не лучше буржуазной цивилизации. Никакогооживления при мысли об отъезде он не чувствовал, –напротив, его лишь угнетало это новое предстоящееутомление, и он предпочел бы уже находиться на суд-не и ни о чем больше не хлопотать и не думать.

Последний день был для него поистине мучени-ем. Прочтя в газетах об его отъезде, Бернард Хиггин-ботам, Гертруда и вообще все родственники пришли

с ним проститься. Потом пришлось закончить неко-торые дела, уплатить по счетам, удовлетворить на-зойливых репортеров. С Лиззи Конолли он короткопростился у дверей вечерней школы. Вернувшись вотель, он застал у себя Джо, который весь день возил-ся в прачечной и только к вечеру освободился и за-бежал к нему проститься. Это переполнило чашу тер-пения Мартина, но он все же заставил себя полчасаслушать болтовню приятеля, нервно стискивая ручкикресла.

– Имей в виду, Джо, – сказал он между прочим, – чтотебя ничто не привязывает к этой прачечной. В любоймомент можешь продать ее и пустить деньги на ве-тер. Как только тебе все это надоест и захочется опятьбродяжничать, – собирайся и уходи. Старайся житьтак, как тебе нравится!

Джо покачал головой:– Нет уж, больше я не стану колесить по большим

дорогам. Бродягой быть хорошо во всех отношениях,за исключением одного – то есть, это я насчет деву-шек. Не могу без них! Что хочешь, то и делай. Бродить,сам понимаешь, надо одному. Иногда проходишь ми-мо дома, где играет музыка: барышни танцуют, хоро-шенькие, в белых платьях, глядят на меня в окошко,улыбаются! Ах, чтоб тебе! Прямо жизнь не мила ста-новится. Я ведь люблю пикники, танцы, прогулки под

луной и все прочее. То ли дело прачечная, прилич-ный костюм, горсточка долларов в кармане на всякийслучай! Я тут повстречал вчера одну девицу! Вот, ка-жется, так бы сейчас и женился, честное слово. Вот,целый день, как вспомню, на душе веселей становит-ся. Глаза такие ласковые, а голос – просто музыка.Ах, Март, ну какого чёрта ты не женишься? С таки-ми-то деньгами – да ты можешь жениться на первей-шей красавице!

Мартин усмехнулся и в глубине души удивился, по-чему вообще человеку приходит желание жениться?Это казалось ему странным и непонятным.

Стоя на палубе «Марипозы» перед самым отплыти-ем, Мартин заметил в толпе провожающих Лиззи Ко-нолли. «Возьми ее с собой», – шепнул ему внутрен-ний голос. Ведь так приятно быть великодушным, аона была бы безмерно счастлива. На секунду он по-чувствовал искушение, но тотчас оно сменилось па-ническим ужасом. Измученное сердце громко проте-стовало. Он отошел от борта парохода и прошептал:«Нет, мой милый, ты слишком тяжко болен».

Мартин спустился в свою каюту и сидел там, по-ка пароход не вышел в открытое море. За обедом вкают-компании ему отвели почетное место, по пра-вую руку от капитана; и он тут же убедился, что сре-ди пассажиров «Марипозы» он самый знаменитый и

важный. Но никогда еще ни одна знаменитость такне разочаровывала окружающую публику. Большуючасть времени великий человек лежал на палубе сполузакрытыми глазами, а вечером первый уходилспать.

Дня через два пассажиры оправились от морскойболезни и с утра до вечера толпились в салонах ина палубе. Чем больше Мартин к ним приглядывался,тем больше они раздражали его. Впрочем, он пони-мал, что это несправедливо. В конце концов это бы-ли милые и добродушные люди, он не мог не при-знать этого, и все-таки мысленно прибавлял; таковався буржуазия с ее духовным убожеством и интеллек-туальной пустотой. Мартин приходил в ярость от раз-говоров с этими людьми – до того глупыми и тупы-ми они ему казались. А шумное веселье молодежидействовало ему на нервы. Молодые люди никогдане сидели спокойно: они носились по палубе, восхи-щались дельфинами, приветствовали восторженны-ми кликами стаи летучих рыб Мартин старался какможно больше спать. После утреннего завтрака онустраивался в шезлонге с журналом, которого никакне мог дочитать до конца. Печатные строчки утомлялиего. Он удивлялся, как это люди могут находить, о чемписать, и, удивляясь, мирно засыпал в своем кресле.Гонг, звавший к ленчу, будил его, и он сердился, что

нужно просыпаться.Однажды, желая стряхнуть с себя это сонное оце-

пенение, Мартин пошел в кубрик к матросам. Но иматросы, казалось, изменились с тех времен, когда онсам был одним из них. Он не мог найти в себе ниче-го общего с этими тупыми, скучными, скотоподобны-ми людьми. Он был в полном отчаянии. Там, навер-ху, Мартин Иден сам по себе никому не был нужен, авернуться к людям своего класса, которых он знал икоторых некогда любил, он тоже уже не в состоянии.Они были не нужны ему. Они раздражали его так же,как и безмозглые пассажиры первого класса!

Жизнь была для Мартина Идена мучительна, какяркий свет для человека с больными глазами. Жизньсверкала перед ним и переливалась всеми цветамирадуги, и ему было больно. Нестерпимо больно.

Мартин в первый раз за всю свою жизнь путеше-ствовал в первом классе. Прежде во время плаванийна таких судах он или стоял на вахте, или обливал-ся потом в глубине кочегарки. В те дни он нередковысовывал голову из люка и смотрел на толпу разо-детых пассажиров, которые гуляли на палубе, смея-лись, разговаривали, бездельничали; натянутый надпалубой тент защищал их от солнца и ветра, а малей-шее их желание мгновенно исполнялось расторопны-ми стюардами. Ему, вылезшему из душной угольной

ямы, все это представлялось каким-то раем. А вот те-перь он сам в качестве почетного пассажира сидит застолом по правую руку от капитана, все смотрят нанего с благоговением, а между тем он тоскует о куб-рике и кочегарке, как о потерянном рае. Нового рая онне нашел, а старый был безвозвратно утрачен.

Чтобы хоть чем-нибудь занять свое время, Мар-тин попытался побеседовать с пароходными служа-щими. Он заговорил с помощником механика, интел-лигентным и милым человеком, который сразу наки-нулся на него с социалистической пропагандой и на-бил ему все карманы памфлетами и листовками. Мар-тин лениво выслушал все аргументы в защиту раб-ской морали и вспомнил свою собственную ницшеан-скую философию. Но, в конце концов, зачем все это?Он вспомнил одно из безумнейших положений Ниц-ше, где тот подвергал сомнению все, даже самое ис-тину. Что ж, может быть, Ницше и прав! Может быть,нигде, никогда не было, нет и не будет истины. Можетбыть, даже самое понятие истины нелепо. Но его мозгбыстро утомился, и он рад был снова улечься в крес-ле и подремать.

Как ни тягостно было его существование на паро-ходе, впереди ожидали еще большие тяготы. Что бу-дет, когда пароход придет на Таити? Сколько хлопот,сколько усилий воли! Надо будет позаботиться о то-

варах, найти шхуну, идущую на Маркизовы острова,проделать тысячу разных необходимых и утомитель-ных вещей. И каждый раз, подумав обо всем этом, онначинал ясно понимать угрожавшую ему опасность.Да, он уже находился в Долине Теней, и самое ужас-ное было, что он не чувствовал страха. Если бы онхоть немного боялся, он мог бы вернуться к жизни, ноон не боялся и потому все глубже погружался во мрак.Ничто в жизни уже не радовало его, даже то, что онтак любил когда-то. Вот навстречу «Марипозе» подулдавно знакомый северовосточный пассат, но этот ве-тер, некогда пьянивший его, как вино, теперь толькораздражал. Он велел передвинуть свое кресло, чтобыизбежать непрошенных ласк этого доброго товарищабылых дней и ночей.

Но особенно несчастным почувствовал себя Мар-тин в тот день, когда «Марипоза» вступила в тропики.Сон покинул его. Он слишком много спал и теперь по-неволе должен был бодрствовать, бродить по палубеи жмуриться от невыносимого блеска жизни. Он мол-ча бродил взад и вперед. Воздух был влажен и горяч,и частые внезапные ливни не освежали его. Мартинубыло больно жить. Иногда в изнеможении он падалв свое кресло, но, отдохнув немного, вставал и сно-ва начинал бродить. Он заставил себя дочитать, на-конец, журнал и взял в библиотеке несколько томиков

стихов. Но он не мог сосредоточить на них вниманияи предпочел продолжать свои прогулки.

Вечером Мартин спустился к себе в каюту послед-ним, но, несмотря на поздний час, не мог уснуть.Единственное средство отдохнуть от жизни переста-ло действовать. Это было уж слишком! Он зажег свети взял книгу. То был томик стихотворений Суинбер-на! Мартин некоторое время перелистывал страницыи вдруг заметил, что читает с интересом. Он дочиталстихотворение, начал читать дальше, но опять вер-нулся к прочитанному. Уронив, наконец, книгу к себена грудь, он задумался. Да! Это оно! Это то самое! Какстранно, что он ни разу не подумал об этом раньше.Это был ключ ко всему; он все время бессознатель-но шел по этому пути, а теперь Суинберн указал емулучший выход. Ему был нужен покой, и покой ожидалего. Мартин взглянул на иллюминатор. Да, он был до-статочно широк.

В первый раз за много-много дней сердце его ра-достно забилось. Наконец-то он нашел средство отсвоего недуга! Он поднял книжку и прочел вслух:

Устав от вечных упований,Устав от радостных пиров,Не зная страхов и желаний,Благословляем мы богов.За то, что сердце в человеке

Не вечно будет трепетать.За то, что все вольются рекиКогда-нибудь в морскую гладь.

Мартин снова поглядел на иллюминатор. Суинбернуказал ему выход. Жизнь была томительна, – вернее,она стала томительно невыносима и скучна.

За то, что сердце в человекеНе вечно будет трепетать!..

Да, за это стоит поблагодарить богов. Это их един-ственное благодеяние в мире! Когда жизнь стала му-чительной и невыносимой, как просто избавиться отнее, забывшись в вечном сне!

Чего он ждет? Время идти.Высунув голову из иллюминатора, Мартин посмот-

рел вниз на молочно-белую пену. «Марипоза» сиделаочень глубоко, и, повиснув на руках, он может ногамикоснуться воды. Всплеска не будет. Никто не услышит.Водяные брызги смочили ему лицо. Он почувствовална губах соленый привкус. И это ему понравилось. Ондаже подумал, не написать ли свою лебединую пес-ню! Но тут же он высмеял себя за это. К тому же небыло времени. Ему так хотелось покончить поскорее.

Погасив свет в каюте для большей безопасности,Мартин просунул ноги в иллюминатор. Плечи его за-

стряли было, и ему пришлось протискиваться, плотноприжав одну руку к телу. Внезапный толчок пароходапомог ему, он проскользнул и повис на руках. В тотмиг, когда его ноги коснулись воды, он разжал руки.Белая теплая вода подхватила его. «Марипоза» про-шла мимо него, как огромная черная стена, сверкаяогнями еще освещенных кое-где иллюминаторов. Па-роход шел быстро. И едва он успел подумать об этом,как очутился уже далеко за кормой и спокойно поплылпо вспененной поверхности океана.

Бонита, привлеченная белизной его тела, кольнулаего, и Мартин рассмеялся. Боль напомнила ему, за-чем он в волне. Он совсем было забыл о главной сво-ей цели. Огни «Марипозы» уже терялись вдали, а онвсе плыл и плыл, словно хотел доплыть до ближай-шего берега, который был за сотни миль отсюда.

Это был бессознательный инстинкт жизни. Мартинперестал плыть, но как только волны сомкнулись надним, он снова заработал руками. «Воля к жизни», –подумал он и, подумав, презрительно усмехнулся. Да,у него есть воля, и воля достаточно твердая, чтобыпоследним усилием пресечь свое бытие.

Мартин принял вертикальное положение. Он взгля-нул на звезды и в то же время выдохнул из легкихвесь воздух. Быстрым могучим движением ног и рукон заставил себя подняться из воды, чтобы сильнее

и быстрее погрузиться. Он должен был опуститьсяна дно моря, как белая статуя. Погрузившись, он на-чал вдыхать воду, как больной вдыхает наркотиче-ское средство, чтобы скорей забыться. Но когда водахлынула ему в горло и стала душить его, он непроиз-вольно, инстинктивным усилием вынырнул на поверх-ность и снова увидел над собой яркие звезды.

«Воля к жизни», – снова подумал он с презрением,тщетно стараясь не вдыхать свежий ночной воздух на-болевшими легкими. Хорошо, он испробует иной спо-соб! Он глубоко вздохнул несколько раз. Набрав какможно больше воздуха, он, наконец, нырнул, нырнулголовою вниз, со всею силою, на какую только былспособен. Он погружался все глубже и глубже. Откры-тыми глазами он видел голубоватый фосфорическийсвет. Бониты, как привидения, проносились мимо. Оннадеялся, что они не тронут его, потому что это мог-ло разрядить напряжение его воли. Они не тронули,и он мысленно благодарил жизнь за эту последнююмилость.

Все глубже и глубже погружался он, чувствуя, какнемеют его руки и ноги. Он понимал, что находитсяна большой глубине. Давление на барабанные пере-понки становилось нестерпимым, и голова, казалось,разрывалась на части. Невероятным усилием воли онзаставил себя погрузиться еще глубже, пока, наконец,

весь воздух не вырвался вдруг из его легких. Пузырь-ки воздуха скользнули у него по щекам и по глазами быстро помчались кверху. Тогда начались муки уду-шья. Но своим угасающим сознанием он понял, чтоэти муки еще не смерть. Смерть не причиняет боли.Это была еще жизнь, послед нее содрогание, послед-ние муки жизни. Это был последний удар, который на-носила ему жизнь.

Его руки и ноги начали двигаться судорожно и сла-бо. Поздно! Он перехитрил волю к жизни! Он былуже слишком глубоко. Ему уже не выплыть на поверх-ность. Казалось, он спокойно и мерно плывет по без-брежному морю видений. Радужное сияние окуталоего, и он словно растворился в нем. А это что? Слов-но маяк! Но он горел в его мозгу – яркий, белый свет.Он сверкал все ярче и ярче. Страшный гул прокатилсягде-то, и Мартину показалось, что он летит стремглавс крутой гигантской лестницы вниз, в темную бездну.Это он ясно понял! Он летит в темную бездну, – и втот самый миг, когда он понял это, сознание навсегдапокинуло его.

* * *