СВЯТОСЛАВ ТАРАХОВСКИЙ

Москва/Бослен

НЕМОЕ КИНО БЕЗ ТАПЕРА

УДК 882-31ББК 84(2Рос=Рус)6-44 Т18

Тараховский С.Э.Т 18 Немое кино без тапера: роман / Святослав Тараховский. —

М.: Бослен, 2012. — 304 с.

ISBN 978-5-91187-172-7

Знаменитый профессор Ладыгин — преступник поневоле. Крупный биолог, выдающийся интеллект, представитель древнего дворянского рода решает сам вершить судьбы своих близких. Он вмешивается в привычный ход событий, интригует, лукавит, заводит неожиданных знакомых, под-страивает рискованные встречи и искусственно созидает любовь. Триумф близок, но в последний момент, судьба берет у него жестокий реванш.

УДК 882-31ББК 84(2Рос=Рус)6

Запрещается полное или частичное использование и воспроизведение текста и иллюстраций в любых формах без письменного разрешения правовладельца

ISBN 978-5-91187-172-7

© Тараховский С.Э., 2012© Оформление. ООО «Бослен», 2012

5

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

IДень рождения Дарьи было решено отметить дома, в его профессорской квартире с потолками три сорок, толстыми, сталинскими, не спасшими ког-да-то его отца от Сталина, стенами, встроенной ита-льянской кухней и японским кондиционером. Не особо модно, конечно, не клуб, не тусня на яхте, не суши-хуюши на лесной опушке с одним, как в про-шлом году, отравившимся до фиолетовой слизи, а все же Лады гин настоял, чтобы ее тридцать пять гу-ляли не в ресторане, а, так сказать, в гнезде, потому что праздник хоть и намечался общий, на всех, в пер-вую очередь был родительским, семейным.

Назначено было на семь, но, как водится, к семи подоспели лишь некоторые, особо передовые. Валом гость накатился к половине восьмого. От привет-ствий и шумных поцелуев загудело в ушах. «Старуха, позволь приложиться... Дашка-а-а-шка, салям!.. Классно, что вы оба сподобились!.. Это жесть, Вова, чистая жесть!.. Спасибо, Маргоша, разоблачайся... Солнце, это тебе... Вау!.. Сема, бросай прямо сюда». Вешалки не хватило, куртки, пальто и шубы скидыва-лись вповалку на старинный кованый сундук, кото-рому это в самый раз пристало. В прихожей запахло духами, сигаретами и морозом. Энергией, перспек-тивами и глупостью. Поколением, вошедшим в силу.

Наконец к восьми, когда аппетит и желание загула перевесили вежливую необходимость дожидаться

6

опоздавших, по команде Дарьи все шагнули к столу и, пошаркав по полу стульями, уселись.

Компания все та же, многолетняя, отметил Ла-дыгин, новички к берегу не прибились; хорошо это или плохо – он понять не мог. Рядом с ним оказался черненький, большеносый, неженатый, сам себя на-зывавший неуродившимся риэлтер Вла ди мир; он помнил его с детства восторженным хулиганистым пионером с вечно обсосанным – нервный мальчик! – красным галстуком. Следом, рядом с мужем, слепи-лась на стуле Ритка – Марго, Маргоша, дизайнер и лучшая, еще с институтских времен, Дарьина под-руга, страшненькая, но счастливая; второй ее, ны-нешний, муж – улыбчивый безответный казах; глаза у Ритки – чернослив, курит как паровоз, но успевает отпускать шутки, от которых ехидно хихикают де-вушки и ходят кадыки у мужчин. На против – Василий Хворобнов, тоже друг детства, успешный менеджер мебельного производства, русый, высокий, с розовой плешкой на затылке, тоже тридцать пять, не женат и никогда таковым не был, тяжелый аллергик на рыбу, красную и белую, короче дорогую, потому пе-ред ним всегда ставят блюдо с ростбифом или язы-ком, и еще главное для него, чтобы присутствовал хрен. Вот домашний врач Сема Холодковский, остряк и толстяк типа студня, со своей худенькой, хитрень-кой, востренькой женой Инусей, преподавателем ма-тематики в дорогой школе не для всех. Дальше – быв-шая фотомодель, а ныне дородная ненастоящая блон-динка Татьяна с таким же дородным мужем, бывшим фотографом Николаем, оба ныне туроператоры, оба недавно перевернулись с автобусом в Египте, и оба, по счастью и судьбе, совершенно не пострадали. Катерина и Сергей, актеры, артисты небольшого теа-

7

тра, много лет – Ладыгин им сочувствовал – без успеха пробивавшие в репертуар пьесу некоего Вит. Боброва, где они, сыграв современных Ромео и Джульетту, со-бирались свежо поговорить о любви вдвоем. Наконец, темпераментные близнецы Стасик и Славик Карпец, художники, по словам Дарьи, одновременно от Бога и дьявола, но больше – от Бога, любители выпить и закусить, но больше – выпить и помолчать, прислу-шиваясь к водке и возникающему в организме вдох-новению.

Риэлтер Владимир, неуродившийся, но громоглас-ный и потому обычно тянувший роль тамады, под-нялся на круглые свои ноги и призвал публику к мерт-вой тишине. Так и сказал: «Господа! Наполним стек ло благородным алкоголем и все умрем, чтоб ни слова, ни звука». И когда, вспенив в бокалах шампанское, все «умерли», продолжил: «Дорогие друзья! К нынеш-нему судьбинному... да, судьбинному событию мною сочинен длинный и оригинальный тост. Попрошу за-пастись терпением». Он шумно выдохнул, орлом с вершины оглядел собравшихся, посуровел, даже ро-мантически, по-лермонтовски помрачнел и вдруг воскликнул: «Здоровье той, кого мы знаем и любим! Здоровье новорожденной Дарьи Петровны, господа!»

И загудело, заорало, захлопало. Тост, поспешая, по-сыпался за тостом. Отдельно осушили за мать и отца новорожденной, за ее бабушек и дедушек, «души ко-торых пребывают сегодня с нами», выпили вообще за все хорошее, а также за то, чтобы не было хуже, и, ко-нечно, опрокинули за женщин, потому что «за них сколько ни пей, все равно мало».

Собравшись вместе, приятные друг другу люди предавались веселью, и вместе с ними веселилась дочь его Дарья, возбужденная, румяная и прекрас-

8

ная, как румяна и прекрасна каждая возбужденная женщина, – но будет ли от этого толк, спрашивал себя Ладыгин.

Глазом ученого он любознательно наблюдал, как, тост за тостом, порюмочно, пофужерно, размазыва-лось, перетекало в хаос так красиво задуманное за-столье, как выдыхалось общее внимание на Дарью, как веселье, распадаясь на кусочки и междусобой-чики, поминутно утрачивало всякий возможный смысл и предназначение, на которое он так рассчи-тывал. Он взглянул на супругу Ольгу; в лиловом своем тонком шерстяном костюме, с короткой стрижкой «сессон» и блестящими, подрагивающими, как у оле-нихи от испуга, глазами она смотрелась молодо и внешне была еще не очень плоха, но внутренне, внутренне – боже ты мой, Ладыгин знал, какая звон-кая пустота обитала в ее глубинах. Второй час засто-лья она ела, пила и шумно общалась с молодежью, со-вершенно бездумно, не утяжеляя себя ни единой тол-ковой мыслью. На фонаре она видела все проблемы дочери – их общие семейные проблемы, на высоком фонарном столбе.

С Ольгой – ясно, удивляло другое: даже подпив и распустившись, молчали о главном обожаемые го-сти, верные друзья и лучшие подруги. Им, зрелым и опытным, успешным и не очень, попившим и завя-завшим, порченым, траченым, разведенным, закален-ным и оттрахнутым жизнью, им-то с чего, с какого страха молчать? Люди, хотелось ему крикнуть на весь стол, высокие вы мои интеллигенты! Очнитесь, вспомните наконец, зачем вы здесь, на чьем жируете дне рождения, по поводу какой даты. Понимаю, чу-жая судьба не чулок, на себя впору не натянешь, но хоть бы кто зацепил тему, намекнул, обмолвился, рас-

9

купорил бы разговор – наверняка была бы польза! Россия так устроена, что любая, в том числе личная, проблема решается в ней только тогда, когда она пе-резрела и всем по горло надоела. Самое важное в се-годняшней пьянке должно быть именно это, дорогие вы мои забывчивые склеротики!

Любовь и ярость мучили Ладыгина; ярость, которая с оборота та же самая любовь и есть.

Он прошелестел взглядом по знакомым лицам. Он испытывал их, он требовал от каждого ответа, но так нарочито читался в нем ко всем присутствующим призыв, что шустренько отвернулась к своему казаху Марго, спрятался за Инусю увлеченный вроде бы спо-ром с артистами Сема Холодковский, опали лицами, склонившись к спасительной водке, братья – худож-ники от Бога. Что ж, Ладыгин любит дочь больше, чем они, значит, придется ему самому.

Плеснув себе шампани, он подмигнул суетливому Володе: дай слово – и поднялся вертикалью над за-ставленным столом.

Его приветствовали неуправляемо, но с энтузиаз-мом.

Он начал, как положено, с бодрых, прыгающих, как теннисные мячики, поздравлений; раз охотился и, не замечая более фигур и лиц, блюд и бутылок на столе, цветастых обоев и яркого света, держал свой взгляд единственно на любимой дочери. Никто и ничто дру-гое не существовало для него в эти минуты. Он уже было перешел к пожеланиям, когда вдруг, к удивле-нию аудитории, замешкал и сбился. Он прочел в ее глазах предвосхищение, предугаданное знание того, что хотел ей пожелать, и одновременно ее сухую ко-лючую просьбу: «Не надо об этом, папа, прошу тебя, не начинай». Прочел, устыдился собственного наме-

10

рения и смолк. Молчание с бокалом в руке выглядело нелепо, оцепенение не давало ему мысли, чтоб до-стойно вырулить из умственного затона, но гости ду-шевно прочувствовали, что произошло. Никто не влез с остротой, не сорвал священную паузу, но все терпе-ливо дождались, пока, преодолев ступор, Ладыгин не воздел наконец проклятый бокал и не закончил спаси-тельно и уместно: «Дарья, позволь еще раз – за тебя!»

Выпил, упал на стул, увернулся от укоряющего взгля да Ольги, но про себя решил, что она права. Он дерьмо. Старое, безвольное и никчемное. Ничего не смог. Ничего не сможет.

Невмоготу стало за столом. Кивнув Ольге, что ско ро вернется, Ладыгин незаметно покинул великое тор-жество.

Профессорская квартира была тем и хороша, что по длинному, покрытому дорожкой коридору можно было без шума добраться до кабинета, толкнуть высо-кую белую дверь и, опустившись в просиженное ко-жаное, прабабушкино еще кресло, укрыться от мира людей.

Шум в ушах. Духота. Ненависть к себе и гостям. Зачем они пришли, зачем вручали подарки, обни-мали, целовали, поздравляли, говорили слова, в кото-рые хотелось верить, зачем расселись как на вокзале, ели, пили, орали, черт-те что курили, дрыгались под нечеловеческую музыку, падали на ковер, а одного даже тошнило салатом – зачем все это, если никто из них не пожелал дочери главного?

Ну да, конечно, он понимает, прилюдно задевать больную тему считается у них неприличным.

Интеллигенция, вашу мать! ханжи с мозолистыми языками! знайте, что верх вашего неприличия заклю-чается в том, что вы всегда и везде соблюдаете прили-

11

чия! С кем спасать страну? С вами? Смешно. Извести бы вас всех, казнить и растоптать!

И его вместе со всеми вами, такой же он, Ладыгин, как вы, бесполезный двуногий насеком!

Тоже мне день рождения.Еще один потерянный день.

IIТам наверху, наверное, решили, что мы уже забыли. Наверное, очень хотят, чтоб мы забыли. Забыли то, что забыть нельзя, невозможно, даже если очень захо-чешь забыть ту проигранную победную войну.

Холодный ветер с моря подталкивал Алексея в грудь и до красноты раскалял кончик его сигареты; забрав-шись в машину, он снова запустил движок и врубил печку. Едва-едва начинало сереть, и пока что отсюда, сверху, ни черта было не разобрать: ни контуров лодки на море, ни шевеления фигур на темном бе-регу. Он посмотрел на часы. Не думай о той войне, сказал он себе. Думай о том, что происходит сейчас. О том, например, что сейчас зима и ночи стали длин-нее. О том, что пока все идет нормально и скоро поя-вятся те, кого ты привычно ждешь.

Свой побитый темно-синий «Гольф» он загнал, как обычно, в малозаметный, заросший ивняком и вере-ском тупик сразу за изгибом холма. Сам он видел от-туда и берег, и костлявый скелет заброшенной совет-ской погранвышки, и море с белесыми кудряшками волн, зато с шоссе его машину было почти не видно; но если б и заметили, если б и подрулили к нему менты, то есть поцы, он бы с ними закорешил и дого-