Леонид Белоглазов - Танец осы (Записки артиллериста)

Семья героя-фронтовика – автора книги Л.П. Белоглазова

благодарит за помощь в издании книги коллектив Территориального фонда обязательного

медицинского страхования Свердловской области и лично директора ТФОМС

Шелякина Валерия Александровича

Леонид Белоглазов

ТАНЕЦ ОСЫЗаписки артиллериста

Екатеринбург2015

5

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Оригинальное название рукописи Леонида Пет-ровича Белоглазова – «Мои воспоминания». Автор взялся за нее уже на склоне лет и писал для своих детей и внуков, не рассчитывая на возможность пуб-ликации и потому не опасаясь цензуры 80-х годов. Великая Отечественная война в его воспоминаниях показана как бы изнутри, через эмоциональное вос-приятие молодого офицера, ежедневно рискующего жизнью на передовой.

В мои руки эта рукопись попала случайно, но при-чин сделать из нее книгу нашлось немало. Прежде всего, поразила личность автора. Это скромный ге-рой, который дает честную оценку событий, очевид-цем и участником которых он стал. Людей такого типа в современном обществе очень не хватает.

Я старался сохранить и передать живой слог фрон-товика, при правке избегая красивостей и делая сно-ски с целью пояснения юношеской аудитории воен-ных реалий. Сам автор практически не использует прилагательных и эпитетов, а слово «Отец» пишет с большой буквы. Не будучи писателем, он, тем не менее, убедительно и просто рассказывает – прямо

УДК 882ББК 84 (2 Рос) Б43

Составитель О.Р. Халиуллин

Белоглазов Л.П. Танец осы (Записки артиллериста). Екатерин-

бург: Издательство ИП Пиджаков А.В. , 2015. – 216 с.

ISBN 978-5-905351-31-0

УДК 882ББК 84 (2 Рос)

© Л.П. Белоглазов, 1986ISBN 978-5-905351-31-0 © О.Р. Халиуллин, 2015

Б43

6 7

со сцены театра военных действий – о нескольких ак-тах великой исторической трагедии.

Автор не лицедействует – его чувства по-юношески обострены и искренни, о чем свидетельствуют также и стихи главного героя, написанные на фронте, ко-торые включены в книгу. Даже в самые страшные минуты природный оптимизм, присущий молодости, и соленый солдатский юмор, словно две ладони на ледяном ветру, прикрывают свечу надежды – веру в Победу.

В настоящее время складывается впечатление, что на полках книжных магазинов мемуаров бывших врагов больше, чем воспоминаний наших фронтови-ков. На общем фоне крушения идеалов в 90-е годы и подмены культурных ценностей в «нулевые» нам усиленно навязывают полномасштабный пересмотр итогов II Мировой войны и нашей роли в ней. Поэто-му так важно не потерять память о прошлом. Если на-ступит день, когда дети перестанут задавать вопросы о дедах, это будет означать, что мы поражены исто-рическим склерозом, который может привести к пов-торению трагических ошибок прежних поколений.

Сегодня массовая культура в броской упаковке подсовывает молодежи подленькую мыслишку о том, что жить надо для себя и только для себя. Но ведь испокон веков наша сила была в единстве. Великая

страна должна помнить своих героев. И автор этой книги – один из них.

Леонид Петрович Белоглазов родился 30 января 1923 г. в Челябинске. После войны закончил метал-лургический факультет Уральского политехнического института1 в Свердловске. По распределению поехал с женой в Таллин, потом в Самару. В Свердловске не-долго работал в обкоме партии, затем 15 лет инжене-ром на ЗИКе2. Вышел на пенсию в 60 лет, через 3 года, в 1986 году, умер от инсульта. Всю свою жизнь он оставался достойным и удивительно скромным тру-жеником, всегда готовым прийти на помощь, и со-хранил у всех, кто был с ним знаком, самую светлую память о себе.

Спасибо всем фронтовикам за счастье жить, тво-рить и любить.

Зафальцетил свинца рикошет,Бог войны уже тронул басы.А Царица полей у траншейИсполняет свой Танец Осы.. .3

Олег Риф

1Уральскийполитехническийинститутим.С.М.Кирова(УПИ),нынеУрФУ им.Б.Н.Ельцина.(Здесьидалеепримечаниясоставителя).

2Заводим.М.И.КалининавСвердловске.3Пляскасмертиудревнихперсов.

8 9

Леонид Белоглазов ТАНЕЦ ОСЫ (Записки артиллериста)

Моим сыновьям Андрюше и Вите, внуку Паше, внучке Ирине и, может быть, еще другим внукам и правнукам, а также двоюродным внукам Лёнечке, Ане и Насте посвящаю эту книгу.

ПРЕДИС ЛОВИЕ

Я пишу сразу набело. Поэтому того, кто будет чи-тать мои фронтовые воспоминания, прошу меня из-винить за возможные неточности.

Жизнь человеческая скоротечна. Вся та мелюзга, которая сейчас еще не умеет ползать, ходит в садик или учится в первом классе, очень скоро вырастет и станет взрослой… Мне, конечно, до тех лет не до-жить. Ранения, операции, инфаркты, заболевание крови, да и сами стрессовые нагрузки на протяжении всей жизни, безусловно, укорачивают мой век.

Если говорить откровенно, то я считаю, что такие положительные эмоции, как общение с природой, рыбная ловля и охота, собирание грибов, даже прос-

тое лежание под кустом на траве или любование ран-ним утром восходом солнца дают большой жизнен-ный импульс.

В течение жизни я много раз производил пере-оценку жизненных ценностей. И все они были на-правлены на упрощение жизни. С каким бы удоволь-ствием я жил бы сейчас просто, без всей этой дорогой материальной атрибутики. К сожалению, затягивает бытовая стихия.

Если бы мои воспоминания удалось изложить в хронологическом порядке, может быть, и получи-лось бы что-нибудь вроде связной повести. Хотя вос-становить последовательность событий сейчас мне уже не представляется возможным.

Сразу всего не напишешь. Просто все более или менее знаменательные для тебя события не придут в голову разом. И не то чтобы ты их забыл, – скорее, в ходе повествования теряется порядок изложения. К тому же я спешил за короткое время написать как можно больше. Бывали случаи, когда меня отрыва-ли от работы, мешали писать. По этой причине из-ложение мое может быть сбивчивым и не всегда по- нятным.

10 11


Я честно прошел всю войну, периодически испы-тывая чувство трусости, периодически обуреваемый отвагой, каковая может быть только в юности.

Я был рядовой, самый рядовой командир взвода нашей армии и не совершил никаких подвигов.

Леонид Белоглазов, весна 1985 г.

СПОЛОХИ ПАМЯТИ

ЛеонидБелоглазовв17лет

К началу войны я учился в школе № 11, которая находилась тогда в Свердловске по улице Куйбыше-ва в здании нынешнего Уральского государственного университета.

Большинство из нас, ребят 10 «В» класса, оби-вали пороги райкомов комсомола и военкоматов,

12 13


досаждая просьбами послать нас на фронт. Мне и моим одноклассникам Вите Рыбакову и Леве Ле-бедеву повезло. В сентябре 1941 г. в Октябрьском райвоенкомате нам предложили написать заявления.

Вскоре мы были направлены в артиллерийское училище, которое в то время было эвакуировано в Сухой Лог из Одессы (ОАУ). В училище все для нас было необычно – и солдатская форма с черными пет-лицами, и дисциплина, и сами занятия на классных полигонах и в поле.

С фронта и из госпиталей приезжали офицеры и солдаты, уже понюхавшие немецкого пороху. Их рассказы о поражениях нашей армии мы воспри-нимали как-то недоверчиво: «Какой может быть на фронте успех, когда нас там нет…».

23 февраля 1942 г. мы приняли присягу. Здесь же в училище я вступил в комсомол. Дали мне комсо-мольский билет – картонные корочки без фотогра-фии, но с печатью.

Выпустились мы все трое (я, Виктор и Лева) где-то в июне месяце в звании лейтенантов. Весь наш выпуск выстроили на плацу и зачитали приказ о на-значении. Виктор направлялся под Москву, Лебедев и я – на Волховский фронт.

Забегая вперед, скажу, что вернулось домой с вой-ны меньше половины нашего выпуска.

Виктору Рыбакову уже на Берлинском направле-нии в 1945 г. оторвало правую руку. Возвратился он калекой и в 1970 г. умер.

Судьба Лебедева неизвестна мне до сих пор. Мне же посчастливилось пройти Волховский, Ленин-градский, Калининский, 1-й, 2-й, 3-й Прибалтийские, 1-й, 2-й Белорусские фронты, участвовать в защи-те Ленинграда, освобождении городов Кенигсберг, Олива, Гдыня, Данциг, Франкфурт-на-Одере, Берлин и многих других.

Во время войны я был командиром взвода управ-ления артиллерийской батареи, находясь все время на наблюдательном пункте1 или в передних траншеях. В обороне мы практически не стояли. Бригада наша относилась к РГК2 и называлась бригадой прорыва.

Я уже всех не помню, но очень много погибло на-шего брата. Сам я был контужен (под ногами разо-рвался тяжелый снаряд) и ранен 27 марта 1944 г. под Псковом у деревни Волки на берегу речки Малая Лобянка. С осколком мины мне занесло клок шерсти

1Далеепотексту –НП.2РезервГлавногоКомандования.

14 15


от полушубка. Рану залечили, но она вскоре откры-лась. Только в январе 1946 г. , уже по демобилизации, мне сделали операцию в ВОСХИТО1.

Единственный одноклассник, с которым мне до-велось встретиться на фронте, был Соколкин. Встре-тились мы с ним осенним солнечным днем в лесу под Новгородом. Впоследствии не раз я его навещал в его блиндаже. Мы сидели на нарах и вспоминали дово-енные годы, наших товарищей и девчат. Был он рядо-вым солдатом-радистом.

Солдатская жизнь не отличается постоянством, особенно во время войны. Вскоре мы расстались – нас перевели на другой участок фронта.

* * *Он не вернулся с войны.Кто-то из бывших одноклассников впоследствии

говорил, что он застрелился, испугавшись ответствен-ности, когда сгорела его стационарная радиостанция. Было ему в то время 19 лет.

Это был высокий, стройный, чернявый, молчали-вый и очень честный парень.

1НИИтравматологиииортопедиивСвердловске.

* * *Воспоминаний о фронте много…Сейчас они удерживаются у меня в памяти, не свя-

занные ни с местом, ни со временем – как отдельные картины далекого прошлого. Наверное, запомнилось лишь самое яркое, необыкновенное, чего уже я не за-буду до конца своих дней.

Теперь мне уже не найти дороги в большинство из тех мест, где когда-то воевал.

В 1941 г. , когда я уходил на фронт, никто не знал, вернусь ли я калекой или не возвращусь совсем. До Урала доходили слухи, что враг очень силен, что он уже под Москвой. Было страшно за дальнейшую судьбу Родины и всех нас. Война длилась около че-тырех лет. Все эти четыре года моей юности были весьма насыщены событиями: я не вылезал из са-мых передних траншей. На моих глазах погибло много знакомых и незнакомых людей. Мне прихо-дилось переживать и такие моменты, воспроизвести или описать которые сейчас не представляется воз-можным.

До сих пор мне снятся картины из того жуткого прошлого.

16 17


…Вот, привалившись к стене дома, сидит солдат. В руке у него сухарь, рот набит крошками. Смерть за-стала его врасплох, и он еще не успел прожевать…

…Вот деревня Тортолово (Волховский фронт). Лето. Жара. Мучит жажда. Я жадно пью теплую воду, зачерпнув ее каской, и чувствую, как живот надувает-ся все больше и больше. Ползу назад и в паре метров от места, где я пил, вижу труп немца. Он был убит не сегодня… Видно, тоже полз, чтобы напиться. Меня му-тит и рвет.

…Вот как-то зимой, после боя, наша усталая бри-гада располагается в сосновом лесу на отдых. Поход-ные кухни выдают каждому в котелок пшенную кашу. Мы едим. И вдруг. . . из леса выходят немцы. Они идут при полном немецком обмундировании строем по два, и у каждого к фуражке прикреплена матерчатая красная полоска (маскировка под наших партизан). На груди автоматы. Они явно рассчитывают на рус-скую беспечность. Идут четко, смело, нагло – прямо через наше расположение. Прошли. Никто их не оста-новил. Меня до сих пор мучит совесть – ведь я был уверен, что это немцы, а не партизаны. Почему же я тогда не выскочил вперед и не крикнул: «Halt!»?

А потом все же думаю, что я бы получил первую пулю, а немцы бы разбежались невредимыми – мы были совершенно не подготовлены к приему этих «гостей». Но совесть все-таки мучит…

…А вот 10 сентября 1942 г. Немец в 4 часа утра начал артподготовку. Все кипело, как в котле. Мы за-тыкали от ужаса уши. За блиндажом – трупы, лоша-ди с распущенными кишками. Нос не высунуть. Одно спасение – бревенчатые накаты. С потолка сыплется земля, все трясется, как при землетрясении. Духота. Пробирает понос. Оправляемся в каску и выбрасыва-ем за дверь. С нами находится еще медсестра Люба Антонова. Она отворачивается и зажимает нос и уши. Ей всего 19 лет. А как терпит сама – и вовсе непонят-но. Немцы наступают. Кое-кто не выдерживает, выска-кивает из блиндажа и бежит в болото. Выбегает и Па-ращенко с ручным пулеметом. Я покидаю блиндаж последним – мне не так страшно, как другим: я про-сто не понимаю происходящее. Такое мне встречает-ся впервые. Я тоже бегу туда, куда и все, но там уже никого нет. Вдруг среди зарослей багульника натал-киваюсь на Паращенко. Он лежит навзничь, глаза его стекленеют. Рядом с ним – ручной пулемет Дегтярева. Это был первый погибший солдат моего взвода…

18 19


Немецкаятяжелаясамоходно-артиллерийская установка«Фердинанд»

…Вот мой радист Миша Спижевой, раненый упал в канаву, и по нему проехал Фердинанд»1. «Ферди-нанд» подбили. А когда мы подбежали к Мише, уви-дели: через всю грудь его проходил почти черный кровоподтек шириной в гусеницу. Миша скончался, не приходя в сознание. Его похоронили где-то в При-балтике…

1Или«Элефант». Немецкаятяжелаясамоходно-артиллерийскаяустановка.Былавооружена88-ммпушкой;впервыепримененавбитвенаКурскойдугев1943г.

Советскаясамоходно-артиллерийская установкаСУ-100

…А вот только что закончился бой. Осень. Наши самоходные пушки СУ-1001 еще горят на бугре. Из их люков свисают тела танкистов, телогрейки на них дымятся. Мы озираемся, каждое мгновение готовые встретить врага…

1Советская самоходно-артиллерийская установка; создана на рубеже 1943–1944гг.дляборьбыснемецкимитяжелымитанками.

20 21


5-Й ЗАПАСНОЙ ОФИЦЕРСКИЙ ПОЛК(как меня расстреливали)

Этот полк находился на Волховском фронте. Был он расположен, как помнится, в лесу, в каком-то двух-этажном бараке, недалеко от деревни Белая. До вой-ны в нем располагалась школа, а вот поселка я не помню совсем.

В полк этот я попал сразу же после училища, за-тем был переведен в 124-й артполк. Затем снова об-ратно, когда выяснилось, что 124-го артполка больше не существует.

На нас, офицеров, распространялся закон воен-ного времени в отношении получения особого офи-церского пайка. До сих пор я не знаю, что нам было по особому пайку положено. А положено было, видно, не мало. Но давали нам одно печенье. Вот в этом-то печеньи и была собака зарыта. Дело в том, что каждая пачка была обернута в белый картон и тонкую бумагу. Из белого картона офицеры делали карты.

В свое время в Свердловске я ходил в художе-ственную студию Дворца пионеров, которая распола-галась в доме купца Харитонова. Для юноши я рисовал

отлично, особенно карикатуры. В школе я изображал на бумаге своих одноклассников Мишу Гольдина, Лену Сергейчик; своих учителей – географичку, биологич-ку… и добивался весьма большого сходства. Естествен-но, все это происходило на уроках, иногда мне за это попадало, и меня даже выгоняли из класса.

Каким-то образом и здесь, в полку узнали, что я рисую. Не помню уже, кому из офицеров я изгото-вил первую колоду карт из картона от печенья. Карты эти были изготовлены более чем в порнографиче-ском варианте.

Валеты, короли, дамы цветными карандашами были нарисованы голыми, со всеми «принадлеж-ностями» и в подобающих случаю позах, о которых я мог тогда лишь догадываться или рисовать в своем воображении по трепотне старших товарищей.

Все офицеры, которые увидели эти карты, пришли в восторг. Посыпались заказы.

Само собой, все заказы я выполнить не мог, да и картона в таком количестве не было. Но все-таки несколько колод я нарисовал.

И вот однажды наш командир полка, обходя по-мещения, где мы спали, нашел одну плохо заправлен-ную кровать. Был он очень строг и пришел в ярость.

22 23


При этом присутствовала вся его свита. Он сдернул одеяло с кровати. Подушка слетела. И под подушкой… лежала злополучная колода карт.

Полковник и офицеры штаба просмотрели их и пришли к заключению, что офицерство их полка на-ходится накануне разложения. Нужен был виновник. Им мог оказаться только художник. Это он своими рисунками разлагает офицерский состав полка, по-ощряет картежную игру и вообще… негодяй!

Нужно сказать, что в период войны уровень об-разования командиров полков составлял 4–5 клас-сов – тем более запасных полков, где не требовалось ни большой ответственности, ни особой способности шевелить мозгами. Это были службисты и выдвижен-цы. Ограниченные, жестокие, они отлично приспосаб-ливались к любой обстановке.

Законы военного времени очень суровы. Был вы-строен весь полк – в две шеренги, лицом к лицу, бук-вой «П». Верхнюю перекладину буквы составляло от-деление автоматчиков. Полковник достал колоду карт и потряс ими над головой:

– Кто это сделал?! Это разврат! Вот стоят автомат-чики. Сейчас же вытолкните негодяя из строя, и мы его расстреляем в вашем присутствии…

Он говорил еще много и громко.Я стоял в строю ни жив ни мертв. Быть расстрелян-

ным мне совсем не улыбалось. В то же время я пре-красно понимал, что никакие объяснения и мольбы здесь не помогут.

Я уже забыл сейчас, сколько длилось это пред-ставление. Полковник все кричал и грозился немед-ленным расстрелом.. . И расстрелял бы, невзирая на мой возраст и по-детски необдуманную выходку. Для него я был букашка, не имеющая никакой цен-ности. Немедленно бы расстреляли – для устрашения остальных.

Вдруг кто-то из офицеров, стоявших в строю, вы-крикнул:

– Да он уже давно уехал в часть на передовую!– В какую часть?!– Да мы не знаем. И фамилии его не знаем. Но

он уехал.Неизвестно, понял ли полковник, что меня не вы-

дадут, только на этом все и закончилось.Потом я горячо благодарил своего спасителя,

и с особым старанием (по его просьбе) изготовил ему еще одну колоду карт – последнюю.

24 25


ПЕРВЫЙ НЕМЕЦ

Не помню, где это было. Знаю лишь, что случай этот произошел в начале войны, в первые дни после моего прибытия на фронт. Из 5-го запасного полка я был направлен в 124-й артполк, который только на-чал формироваться. Прибывали солдаты и офицеры. Многие из них еще не воевали. Всех срочно распре-деляли по должностям, давали подразделения.

Мне выдали «наган» с барабаном и запасной ком-плект патронов к нему. Так как кобуры к нагану у меня не было, я носил его за брючным кирзовым ремнем спереди, как старинный пистолет. Поэтому гимнастер-ку приходилось заправлять в брюки, а сверху, чтобы соблюсти видимость формы, надевать защитного цве-та безрукавку мехом внутрь (такие нам в то время вы-давали).

Наспех скомплектованный и необученный полк наш сразу же бросили в бой. При этом орудий у нас еще не было, и воевали мы как пехота.

Ночью стоял сильный туман, предвещая хороший день. Мы шли по какому-то полю. Слышался гул само-

летов. Иногда они сбрасывали бомбы где-то в сторо-не от дороги.

Мы заняли траншеи. С людьми, которые составля-ли мой взвод, познакомиться я еще не успел.

Нужно сказать, что в юности я был легкомыслен и застенчив одновременно. Часто беспричинно крас-нел и делал всякие глупости. На свой взвод я смотрел даже с легким страхом. Солдаты все были так же мо-лоды, как и я, и ко мне не подходили.

Утром всех командиров собрал комбат и поста-вил боевую задачу. Мы должны были занять немец-кие позиции на отлогой возвышенности и держать их до подхода нашего подкрепления.

С рассветом началась артиллерийская подготовка.В траншеи в заплечных термосах принесли вод-

ку – для храбрости. Водку в то время я еще не пил и потому отдал ее пожилому солдату: «Невкусная». За это он дал мне горсть махорки.

Вслед за артподготовкой пошли наши штурмо-вики. Немец начал «огрызаться» – перед нашими траншеями методично ложились снаряды. Раздались команды: «Вперед!». Мы вылезли из траншеи и по-бежали. Я смутно помню, как преодолел нейтральную

26 27


полосу, никого не видя и ничего не ощущая. Спрыгнув в немецкие траншеи, я рванулся по ним вслед за дру-гими, не зная, куда и зачем.

Свой взвод я сразу же потерял и бежал теперь за незнакомыми солдатами. Себе я уже не принадлежал. Надо всем властвовала уже какая-то жуткая стихия.

Потом мы выскочили из траншей и кинулись по полю к лесу. Немец молчал. Впереди я видел бегущих солдат. Они были рассеяны по всему полю до самого леса.

Вдруг впереди что-то произошло. Встала дыбом земля, все заволокло дымом. Страшный грохот обру-шился, будто с небес.

Мимо меня в обратную сторону неслись перепу-ганные солдаты. Танки! Началась паника. Танков я не видел, но чувствовал их. Назад я бежал среди раз-рывов, падая и вставая вновь. На раненых уже никто не обращал внимания. Все слилось в единый вопль и гул. Страха как такового почему-то не было. Вместо него – полное отсутствие сознания.

Паника – это безумие, стихия, толпа. Она рас-пространяется, как ядерная реакция – моментально в один общий хаос. Ей нет удержу. Все пропало – и только бегство от этого ужаса.

Рядом разорвался снаряд. Меня обдало землей и горячим воздухом. Я упал, но не потерял сознания. Пошевелил руками, ногами, провел рукой по лицу – ноги и руки шевелятся, крови нет, значит, я не ранен. Я поднялся и сразу же увидел дверь блиндажа. Голова гудела и была пуста. Снова свист снарядов, какие-то крики…

Я нырнул в блиндаж. И оторопел: за столом там сидел живой немец! Немца я видел впервые. Был он сильно пьян. На груди автомат, на голове каска. Как сейчас помню его уставившийся на меня и ничего не понимающий взгляд. Как мне показалось, он мед-ленно, очень медленно взял автомат и навел на меня. Длилось все это какие-то мгновения.

Я попытался выхватить наган, но тот барабаном застрял за брючным ремнем. Я дергал его лихорадоч-но, но выдернуть не мог…

– Мама! Мамочка!. . – заблажил я.Тут как-то я его выхватил и, не прицеливаясь, стал

стрелять в сторону, где сидел немец. Очухался я толь-ко тогда, когда боек стал клацать. Немец как сидел, так и остался сидеть…

За блиндажом стоял гул из криков, разрывов мин и снарядов, рокота танков и автоматных очередей.

28 29


Я смотрел на немца, как зачарованный. Наконец мне стало жутко. Холодный пот прошиб меня, и волосы на голове зашевелились. Дуло немецкого автомата все еще смотрело в мою сторону. Казалось, что вот сейчас немец нажмет на курок и меня не станет.

Осторожно, вдоль стенки, я прокрался к нему. Взял автомат за ствол и хотел отвести его в сторону. Немец упал навзничь с табуретки. Автомат его и голова в ка-ске громко ударились о пол блиндажа.

Я в ужасе выскочил. Снаружи валила толпа наших солдат. Все кричали. Немцы шли стеной и строчили из автоматов…

Я тоже бросился бежать. Не помню, как пробежал нейтральную полосу и свои траншеи. Одна только мысль сверлила мозг: «Скорее в лес! Скорее в лес!. .».

На поле, через которое мы шли ночью, стоял стог сена. За ним возле «Виллиса»1 стояли офицеры. Один из них в бинокль наблюдал за нашим бегством.

– Стой! – крикнули мне. Я остановился.

– Подойди сюда. Я подошел.

1Американскийджип,которыйпоставлялсявСССРс1942г.Использовалсявос-новномвкачествекомандирскоймашины,атакжекактягач45-ммпушек.

«Виллис» –полноприводныйлегкийвездеход

– Где твои люди? – спросил меня тот, что с би-ноклем. Я увидел на его гимнастерке ромб (генерал).

– Где твое оружие?! Где твой головной убор?!

Наган я, видимо, бросил, когда убил немца (не помню).

Пилотка где-то слетела с головы. Я молчал. На глаза навернулись слезы.

30


– Вот нашлют таких сопляков, а ты воюй с ними.. . Вон отсюда!

Он взял палку, которая стояла у стога, и с размаху больно ударил меня по спине.

Я побежал к лесу. Бегу и думаю: «Хоть бы в спину мне не выстрелили…».

В то время вышел приказ Сталина о расстреле за трусость в бою. А я считал себя не только трусом, но и потерявшим в бою доверенное мне оружие и своих людей.

Я не мог найти 124-й артполк. Поэтому обратил-ся в штаб Волховского фронта, который располагался в деревне Белая. Много пришлось мне пережить мы-тарств, пока меня снова не направили в 5-й запасной офицерский полк. Вот оттуда-то я и попал в 1197 ГАП1 к полковнику Ржановичу под Кириши. Впоследствии 1197 ГАП, слившись с каким-то полком, был переиме-нован в 121-ю артиллерийскую бригаду прорыва РГК, командовал которой полковник Соловьев. По окон-чанию войны она была расформирована, и я попал в 64-ю минометную бригаду, совершенно не по про-филю.

1Гаубичныйартиллерийскийполк.

Тяжелаясоветская203-ммгаубицаБ-4 образца1931г.

203-ммгаубицаБ-4образца1931г. вМузеевоеннойтехники«БоеваяславаУрала»(г.В.Пышма)

33

ТАНЕЦ ОСЫ (Записки артиллериста)

* * *Если черная весть пришла,до конца ей войны не верь.Значит, где-то ошибка была.Это может случиться теперь.

Если друг мой пришел и сказал,что несчастье постигло меня,значит, друг мой тебе наврал,значит, жив по-прежнему я.

Если выпадет снег опять,иньем ляжет в ресницы глаз,знай, что это зима кроватьзастелила с заботой для нас.

Если ночью разбудит тебяветер, хлопнув калиткой ворот,знай, что это он так… шутя,по ночам пугает народ.

Да, мы всякую сломим бедугромким залпом своих батарей.Что когда я с войны приду,также хлопну в воротах ей.

1942 г. Письмо к Маме

34 35


О МУЖЕСТВЕ И РЕБЯЧЕСТВЕ

В своих воспоминаниях, как уже было сказано выше, я не придерживаюсь строгой хронологии со-бытий, да это и не важно. Важно то, что я пишу правду, и события эти действительно происходили. И стара-юсь я описать их так, как запомнил.

Война – это самое яркое и тяжелое событие, кото-рое мне пришлось испытать в молодости. Во многих действиях мне стыдно признаться, но все мы были в то время юны и неопытны.

Как сейчас помню один случай. Я не знаю, где он произошел, но мне запомнилась наша траншея. За траншеей впереди низина, а позади – высота. По-моему, это было осенью. Вечер. Низина покрылась дымкой тумана. Наши бойцы сидели в траншее, со-гнувшись и не высовываясь, так как немец бил из пу-леметов. Трассирующие пули ходили по нашему бру-стверу. Я же решил показать, кто я есть такой. Вылез на бруствер, встал эдаким фертом1 и закурил папиро-

1Старое название буквы «ф»;щеголь, уменьш. фертик, отсюда стоять фертом,подперетьсяфертом(обеимирукамивбока –Даль).

су. Вспомнился мне Хаджи-Мурат, как он не кланялся пулям. Ведь поклониться пуле – позор для горца!

Видимо было это, когда я еще только прибыл на фронт, и меня еще ни разу «не шибануло». Все си-дят в траншее, а лейтенант расхаживает по брустве-ру и покуривает спокойненько. Все им восхищаются и понимают, что им, смертным, такая храбрость недо-ступна. «Вот это лейтенант!. .».

Вдруг чья-то рука бесцеремонно сдернула меня с бруствера в траншею.

Передо мной сидел старый солдат с усами.

Я был возмущен: «Как вы посмели?! Вы же види-те, что я лейтенант!».

– Дурак ты, а не лейтенант, – ответил мне солдат.

Я продолжил было возмущаться, но его пожилой возраст, усы и какой-то житейский взгляд, полный солдатской мудрости, меня быстро укротили. Он чем-то напомнил мне моего Отца…

– Ну, вот убьют тебя из-за твоей глупости… Кому это будет на руку? Гитлеру!

Он еще много мне что-то говорил, и это внушение в большой мере произвело на меня воздействие.

36 37


Но я еще долго не мог избавиться от ребячества. Слава богу, как говорится, что все мои последующие несерьезные поступки закончились для меня благо-получно.

Помню, как под деревней Хандрово мы в стерео-трубу заметили на блиндаже у немцев двуручную пилу. Дрова пилить нам было нечем. Бревна развед-чики и связисты еще приносили, а рубить их прихо-дилось топором – медленно.

Посоветовавшись с Васькой Новожиловым (он был на 2 года старше меня), мы решили пилу у нем-цев украсть. И вот часов в 11–12 дня с НП мы пришли в передние траншеи. Пехоты практически не было. Немцы вели себя спокойно. Мы вылезли за бруствер и поползли по нейтралке. К нашему счастью перед немецкими траншеями не было мин и проволочных заграждений. Они, видимо, собирались наступать, да и вообще в то время мнение о нашей армии у них было весьма нелестное. Они били нас как хотели…

Мы переползли по-пластунски нейтральную по-лосу, забрали пилу, да Васька прихватил еще и не-мецкие ботинки, которые сушились на блиндаже. Опустили в трубу блиндажа противотанковую гранату и смылись.

Тут же раздался взрыв.

Вначале мы затаились в траве, а потом поползли на свою сторону. И, когда мы были уже около своих траншей, нас заметили.

Начал бить пулемет. Мы прижались к земле. Пули ходили над самыми нашими спинами и головами. Вдруг в перерыве между очередями Васька соскочил и кинулся в траншею. Немец его заметил, а меня на-чал угощать на славу. Лежу я ни жив ни мертв, притво-ряясь убитым, а Васька в траншее надо мной хохочет.

Не знаю уж, как мне тоже тогда удалось свалить-ся в траншею. Позже я серьезно осуждал и до сих пор осуждаю эти свои ребяческие поступки. Считаю их недостойными настоящего серьезного мужчины. Эту храбрость лучше было бы употребить на стоящее дело, каких во время войны было превеликое множе-ство.. . Но о том, что это есть ребячество, а не муже-ство, я понял много позднее. Мужество всегда было в почете. А ребячество – проявление детскости, оно всегда вызывало лишь ироническую усмешку либо неприязнь.

В последнем случае даже свои могли принять нас за немецких лазутчиков и подстрелить. Без особого

38 39


труда мог взять в плен неприятель (кстати, плена на фронте я боялся больше всего). Никто ведь не знал, что мы отправились к немцам за пилой, и наверняка этот поступок был бы расценен нашими как переход к врагу – добровольная измена Родине. Да мало ли что еще могло случиться… К сожалению, эти мысли пришли мне уже, что называется, задним умом.

* * *На краю изгиба лощины,

где сугробы ветер намел,

свежим снегом присыпало мины.

В эту ночь я по ним прошел.

Ты не бойся, они не взорвались.

Я, как прежде, опять невредим.

Но троих всех нас сутки считали,

что уж мы не вернемся к своим.

Ты не делай глаза большие,

и не нужно сильно тужить.

Мы ведь тоже хотим, как другие,

где-то там, в тишине, пожить,

посидеть у крыльца ночами,

пережитое рассказать…

Только нынче у нас за плечами

ждет победы родина-мать.

Только нынче капризная вьюга

заметает в степи пути,

только долго еще друг до друга

нам, упрямым, с тобой не дойти.

1942–1943 гг.

(Стихотворение было напечатано во фронтовой газете под заголовком «Письмо к девушке»)

40 41


НА ПОДСТУПАХ К ЛЕНИНГРАДУ

Весна. Мы на бугорке.

Комбат, которого за большой нос звали «Утюгом», сидит, привалившись спиной к накатам блиндажа, и дремлет.

В стороне горит костер. В целях маскировки раз-вели его на дне глубокой воронки. На нем допревает борщ – смесь скворцов, чибисов, молодого щавеля и заправки из жареной муки и американского ляр-да1. Над борщом колдует ординарец комбата Могиль-ный – маленький, хитрый хохол.

Только связист доложил, что наши вышли с ог-невых позиций и несут нам сухой паек (2 сухаря на день и весьма скромный приварок), почту и спирт, как в небе показались самолеты.

Стоим, разинув рты и задрав головы. Самоле-ты очень красивые – голубые и какой-то стройной, приятной формы. Из нас тогда еще никто не видел

1Топленоесвиноесало.

немецкого пикирующего бомбардировщика «Юн-керс-87» («Ю-87»)1. Потом мы называли его «Музы-кантом».

Немецкийпикирующийбомбардировщик«Юнкерс-87»

Самолеты построились в круг, и вдруг один из них прямо с высоты бросился на нас. Страшный, оглушаю-щий, давящий звук его сирены парализовал в нас все живое. Мы кинулись к дверям блиндажа, но, как черти в церкви в час, когда пропоет петух, застряли в них.

1 Ju-87(Stuka) –одномоторныйдвухместныйнемецкийпикирующийбомбарди-ровщик;занеубирающиесяшассиполучилрусскоепрозвище«лаптежник».

42 43


Последними оказались комбат и сразу за ним – Могильный с ведром кипящего борща. Он снял его с костра и не успел донести до блиндажа, как самолет начал пикировать.

Раздался страшный взрыв. Лежим в темноте на полу блиндажа, уткнувшись носами в землю. И тут: «Ох! Ох! Помогите!» – стонет комбат. Я протянул руку и нащупал что-то мокрое, липкое, теплое.

«Индивидуальные пакеты!1 Комбата наружу!» – и сам выскочил из блиндажа. Рядом дымилась боль-шущая воронка от авиабомбы.

Самолетов нигде не было видно, небо было чистое.

Солдаты вынесли комбата и положили на землю. Он сильно стонал. Приготовили пакеты для перевяз-ки. Я расстегнул и снял с него синие галифе. И тут все мы увидели… красный ошпаренный зад комбата.

Это Могильный во время взрыва надел на него ведро с кипящим борщом, когда падал в блиндаж.

Прошло много времени, но история с ранением комбата не забылась и не устарела. В бригаде ее

1ИПП –индивидуальныйперевязочныйпакет,вгодывойныимелсявснаряже-ниивсехвоеннослужащихимедицинскогосостава.

рассказывали, как анекдот. Даже уже после войны, когда заходил разговор о ранениях, комбата проси-ли: «Миша, а теперь расскажи, как тебя ранило…».

Этот комбат, кадровый офицер, в нашей брига-де вообще был притчей во языцех. Женился он на симпатичной блондиночке, лейтенанте медицинской службы из другой части. Женился, совершенно не зная невесты, как говорится – пришел, увидел, побе-дил. Прожили они вместе дня 2 или 3, а потом она уехала на другой участок фронта.

Случилось так, что пути наших частей как-то снова сошлись. И тут наш комбат узнал, что жена его «меня-ет мужей, как перчатки».

Почему-то ему страшно во всем не везло. А мне казалось, что он «с приветом».

44 45


КИРИШИ

Есть трижды проклятое место на реке Волхов – станция и город Кириши. До сих пор в болоте у Кири-шей стоит мертвый лес без единого листочка. Он ви-ден из окон поезда на пути из Москвы в Ленинград. Лес высох от того, что стволы деревьев изрешечены пулями и осколками. Местные жители и ныне боятся ходить по грибы из-за мин, а в своих огородах время от времени выкапывают то проржавевший пулемет, то винтовку, то каску, то кости неизвестного солдата.

Небольшой плацдарм на реке Волхов под Ки-ришами в 1942 г. обороняли две армии (номера их я забыл, кажется, 4-я и 58-я). Шли очень тяжелые кро-вопролитные бои, именуемые боями местного значе-ния. Обе армии несли колоссальные потери, но по-зиций не сдавали. Летом на многие километры ветер разносил сладковатый запах от разлагающихся тру-пов – на болотистой нейтральной полосе стояли за-сосанные в топь танки, и от их башен отходило некое подобие пологих ледяных горок, которые заливают для катания детей. Только не из снега, а из трупов.

Это раненые наши и немцы сползались, ища защиты у подбитых бронированных чудовищ, и там погибали.

Кириши представляли собой в то время самый настоящий ад. На фронте даже ходила побасенка: «Кто под Киришами не был, тот войны не видел».

Там, на немецкой стороне, была роща. Мы дали ей кодовое название «Слон». Кажется, на карте она весьма отдаленно напоминала слона. Вот с этой ро-щей у меня и связаны неприятные воспоминания. Ее-то и не могли взять две наши армии. А она, по-видимому, имела большое тактическое значение.

Под Кириши я попал из 5-го запасного полка, по-сле всех мытарств, совсем «желторотым» лейтенанти-ком. Как-то вызвал меня к себе комиссар. Он сказал: «Ты комсомолец. Твои солдаты все как один записа-лись добровольцами брать рощу Слон. Стыдно коман-диру отставать от своих солдат…».

И я ответил: «Пишите и меня». А потом, как я уз-нал, он вызывал по одному солдату из моего взво-да и говорил каждому: «Ваш командир молодой. Ему всего 19 лет, но он комсомолец. Он записался добро-вольцем брать рощу Слон. А как вы? Стыдно солдатам в бою бросать своего командира».

46 47


И все мои солдаты отвечали: «Что ж, пишите…».Я до сих пор не пойму, зачем нужно было нас

так обманывать? В то время мы все были одинаковы и пошли бы и так…

Наступление было назначено на следующий день. Всех нас, добровольцев, вывели на опушку леса. Впе-реди было болото, а за болотом высотка, где сидели немцы, и злополучная роща Слон.

До 12 часов мы ожидали нашей артподготовки. Не дождались. Противник изредка обстреливал нас снарядами, но в болоте это было малоэффективно. Снаряд уходил глубоко в торф и там рвался, не давая осколков – получался камуфлет1.

Около часа дня нас подняли в цепи и повели молчком в атаку. Это несколько напоминало «психи-ческую атаку» из кинофильма «Чапаев». Почему-то тогда мне вспомнилась именно она. Я шел с винтов-кой наперевес (к тому времени мы еще не все штыки повыкидывали).

1Камуфлет (отфр. camouflet): 1) разрыв боеприпаса под землей без образо-вания воронки; иногда обнаруживаетсялишь по звуку взрыва, вспучиваниюземли над местом разрыва или по дыму, выходящему из трещин в почве;2)контролируемыйподземныйвзрывдляразрушенияподземныхукрепленийпротивника.3)впереносномсмысле –неожиданнаянеприятность.

Посмотрю направо, посмотрю налево, и душа ра-дуется – идет цепь, колеблется, ощетинившись штыка-ми: «Сейчас завоюем весь мир».

Было нисколько не страшно. Наоборот, чувство-валась какая-то приподнятость, энергия, гордость. Так и вошли в немецкие траншеи без единого выстрела – заняли высоту и рощу Слон.

В немецких траншеях было два фрица, оставлен-ных для охраны позиций, которые играли в блиндаже в карты, не заметив нас. Их мы взяли в плен. Осталь-ные ушли в баню.

Видимо, немцы не ожидали такой дерзости от русских – атаки средь бела дня безо всякой артилле-рийской подготовки.

Я не могу описать, что творилось потом, когда враг очухался…

Мы бежали с высоты, устилая своими телами ней-тральную полосу. С неба буквально шел шквальный ливень снарядов и мин. Автоматные очереди со всех сторон сливались в один общий гул. Все смешалось. Мы перестали соображать, что творится и где свои, где чужие… Только под утро по какой-то дренажной канаве, почти вплавь, весь в болотной жиже, без вин-товки и каски, шатаясь от усталости, я в почти бессоз-

48 49


нательном состоянии выполз на опушку леса к своим. Из многих-многих мне очень повезло – я остался жив.

Роща Слон так и не была взята. Она оставалась у немцев, пока наши войска обходным маневром не создали им угрозу окружения и не заставили отойти.

Но это случилось много позднее – году в 1943-м или даже в 1944-м.

* * *Чего бы я отдал, чтоб в травке тенистой,где берег ласкает река быстриною,где мчится кулик над водою со свистомеще побродить, поваляться с тобою.

Чего бы я дал, чтоб на зорьке утинойпод дико краснеющей спелой рябинкойподдеть окунька на огрызок червиныйколючей в полоску пестрою спинкой.

Ревда! На покосах далекой Кислянки1,где дремлют несущие запах пиканы,меня ты учил косачиной2 приманкеи ставить в кротиные норы капканы.

1Речка,впадающаявр.Ревду.2Тетерев-косач.

Сейчас мне так часто и ясно так снится,как в утренних хлопьях седого туманапо отмелям сонно и вольно стремитсяструя величавого старца Шайтана1.

Избушка лесная у свежего стога,курится дымок от костра на пороге,а мимо куда-то уходит дорога,теряясь в прибрежных кустах и осоке.

И помню я друга, погибнув, которыйоставил мне в памяти дни в Переборе2,на окнах из марли высокие шторыв тогда надоевшей, наскучившей школе.

С которым мы много хорошего знали,бродили по лесу в жару и ненастье,с которым о будущем вместе мечтали,слагая из лепета детского счастье.

1942 г. Письмо Отцу

1Рекауст.Верх-Нейвинск.2СтанцияпожелезнойдорогенаКаменск-Уральский.

50 51


ХАНДРОВО

Из-под Киришей нашу часть перебросили под деревню Хандрово. В то время Хандрово и Марко-во были уже сожжены. Остались от них только остовы труб. Сады в Марково, огороженные жердями, куда мы в белые ночи лазили за крыжовником, были еще целы.

План-схемаХандрово(рисунокавтора)

Пореченский Дом отдыха (кажется, бывшее поме-стье Апраксина, придворного вельможи Екатерины II) представлял собой многоэтажное здание красного кирпича с разбитой крышей и частично разбитым верхним этажом.

На холме, возле остова кирпичной трубы, мы ор-ганизовали НП-1.

Река Назия1 в летнее время очень мелкая, как говорят, «курица перебредет». Впереди вдоль реки просматривался мелкий кустарник. Пореченский Дом отдыха и немецкие траншеи находились на возвы-шенном месте за рекой. Нам было видно, как немцы ходят, стараясь так же, как и мы, пригибаться. Време-нами из какого-нибудь окна сверкал солнечный зай-чик стереотрубы вражеского наблюдателя.

Немцы били мало. Больше действовали их снай-пера. Мы так же редко постреливали из своих орудий. Время уже клонилось к осени, дни стояли теплые. Уже не помню, в какое время, но здесь я наблюдал одну интересную картину.

Пролетело несколько наших штурмовиков (или бомбардировщиков – уже и забыл), и вот, когда они по-равнялись с обороной противника, от них отделились

1РекавКировскомрайонеЛенинградскойобласти.

52


какие-то кассеты. В воздухе они раскрылись, и из них вылилась сплошная стена огня.

Самолеты летели на высоте 600–700 м. Огонь медленно осел, и вся передовая линия врага покры-лась черными клубами дыма.

Не хотел бы я быть на месте немцев. По-видимому, это был какой-то эксперимент или испытание нового вида оружия, но за все оставшееся время войны ни-чего подобного я больше не видел.

Наша штурмовая авиация периодически беспоко-ила немцев своими налетами и бомбежкой. Штурмо-вики «Ил-2»1 заходили справа от Марково, бомбили немецкую передовую и, почти касаясь брюхом земли, драпали за лес на свой аэродром.

И вот тут-то их подстерегал «мессер»2. Он прятался в единственном облачке (на плане-схеме обозначен Х), как змея, мгновенно бросался на них: одна, две оче-реди, – и наш штурмовик зарывался носом в землю. Столб дыма и огня, и… конечно, все летчики гибли.1Самыймассовыйсоветскийштурмовик,прозванныйзаогневуюмощь,броню иживучесть«летающимтанком».Загодывойныбыловыпущеноболее36тыс.шт.

2Впросторечиитакназывали«Мессершмитт» –одномоторныйпоршневойис-требитель,основнойистребительЛюфтваффенапротяжениивсейIIМировойвойны.Егоразличныемодификациииспользовалисьвкачествеистребителя,истребителя-перехватчика,высотногоистребителя,истребителя-бомбардиров-щика,самолета-разведчика.

Советскийштурмовик«Ил-2»

Штурмовик«Ил-2»образца1942г. вМузеевоеннойтехники«БоеваяславаУрала»(г.В.Пышма)

54 55


Немецкийистребитель«МессершмиттBF-109»

В 1942 году наша истребительная авиация была слишком слаба, чтобы соперничать с немецкими «мессерами», которые господствовали в небе, гоня-лись даже за одиночными солдатами, обстреливали и бомбили.

Я видел, как под Киришами бомба, брошенная «мессером», попала в бронепоезд. Естественно, бро-непоезд остановился; было много раненых, один или два вагона изувечены. Как всегда – крики, санитары, убитые…

Как-то с НП мы все наблюдали одну страшную картину.

На немецкой стороне был сбит самолет (наш или вражеский, я не знаю). Летчик выскочил с парашютом, но горящий самолет падал, как листок в безветрен-ную погоду, колеблясь из стороны в сторону, и… сжег парашют. Мы видели черную точку летчика, камнем упавшую вниз.

Однажды в наше расположение привезли 75-мм зенитную пушку. Немецкие самолеты, ощутив на себе ее стрельбу, сразу же перестали летать. По все-му чувствовалось, они стали за ней охотиться. И вот вечером, уже в сумерках, пушку установили в низине возле кустов (место ХХ на плане-схеме). Немцы ее заметили – видимо с Пореченского Дома отдыха. Тут же появились их пикирующие бомбардировщики «Ю-87». Как обычно, встали в круг и через крыло на-чали пикировать на пушку – один самолет включил сирену и почти вертикально шел на нее…

Никто от пушки не побежал. Выстрел!

…В воздухе – взрыв! Клуб огня. И… ничего не упало на землю. Остальные самолеты не решились больше ее бомбить. Много я видел потом попаданий с первого снаряда по блиндажам и танкам, но этот

56 57


выстрел «в штык» по немецкому самолету восхищает меня до сих пор.

Некоторое время мы жили под Хандрово спокой-но, наблюдали за противником, варили в блиндаже кашу, пели песни, отсыпались… Но вот настал и наш черед. Дело в том, что от этого места до Ленинград-ского фронта было рукой подать, и прорвать оборону немцев вдоль железной дороги было весьма заман-чиво.

Как мы узнали потом от пленного, накануне но-чью на наш участок прибыл 29-й отдельный авиаде-сантный батальон резерва самого Гиммлера. Немцы знали слабость нашей обороны. Утром, внезапно, безо всякой артподготовки, они пошли в атаку. С флангов их прикрывали пулеметы. Пули свистели над нашими траншеями и не давали поднять головы. А в мертвом, непростреливаемом пространстве фрицы пошли поч-ти совершенно голые, только в касках, трусах и сапо-гах, строча из автоматов от живота.

Мы еще не успели очухаться, как они свалились в наши траншеи. Завязалась рукопашная. Отступать было поздно. Человек 10 солдат моего взвода вме-сте со мной и несколько бойцов из пехоты очутились

в Г-образном тупиковом отсеке траншеи. Не было только Николая Коршуна, нашего разведчика. С боль-шой головой, оттопыренными ушами, высокий и уз-коплечий, вечно с какой-то идиотской ухмылкой на лице, этот белорусский парень обладал чудовищной силой.

…Бывало, где-нибудь при дислокации в лесу у же-лезнодорожной станции выпадал свободный вечер, когда делать нечего. Комдив любил выстроить диви-зион, как на поверку, всех до одного: «Коршун! Два шага вперед!».

Коршун выходил и поворачивался лицом к строю.– Кто поборет Коршуна – 200 граммов водки, –

говорил комдив.Желающих, как правило, не находилось – все хо-

рошо знали силу Коршуна.Молчание длилось долго. Потом комдив наливал

водку и сам подносил бойцу. Коршун выпивал ее зал-пом и утирал рот рукавом.

И вот этого-то молодца с нами и не оказалось.Мы выставили часовых и старались стрелять толь-

ко наверняка – экономили патроны и гранаты. Дума-ли, что немцы производят разведку боем – возьмут

58 59


пленных и отойдут, а наш отсек останется ими неза-меченным.

Бой шел совсем недалеко справа – раздава-лись автоматные очереди и хлопки гранат. Вдруг мы увидели, как какой-то здоровенный немец вылез из траншеи, вытащил оттуда Коршуна, схватил его на руки, как ребенка, и понес к своим. Коршун отчаянно отбивался и что-то кричал, но крика из-за пальбы мы не слышали.

Я сначала вырвал винтовку у какого-то солдата и прицелился, но мушка прыгала. Выстрелить я не смог – а вдруг попаду в Коршуна!. . Я вернул винтовку солдату. Мне показалось, что целился он долго. Нако-нец сухо треснул выстрел. Немец повернулся в нашу сторону и упал навзничь. Мы видели, как Коршун за-полз в воронку от бомбы.

Потом, уже после боя, мы специально ходили смо-треть на этого немца. Это была гора. Он лежал, опоя-санный по голому животу широким кожаным ремнем. Курносое лицо его обросло щетиной.

Мы сняли с него сапоги. Их я потом долго носил. У меня очень высокий подъем, и именно эти сапоги мне были в самый раз.

Вскоре подошло наше подкрепление. На этом не-мецкий десантный батальон резерва Гиммлера пре-кратил свое существование. Не было и спасшихся бегством немецких солдат. Был лишь один раненный в лопатку пленный, сам санитар.

На Коршуне мы не обнаружили ни единой цара-пины. Впоследствии, когда он пришел в себя, то рас-сказал, что в его автомате диск оказался пустым и что сначала немец своим кулачищем двинул ему в зубы, а потом сжал, как клещами.

– Вот это сила, куда мне!. . – восхищался он.

61


Страницарукописиавтора

* * *Далеко до родной сторонки.Будет долгим обратный путь.Все воронки, воронки, воронки, –хоть бы целый клочок где-нибудь.

Я сегодня в болотах забытых,там, где в кочках растут грибы,чуть усталый, давно не бритыйпрочитал, чего пишешь ты.

Прочитал и теплее сталов этом тесном сыром блиндаже…Так давно в эти дни не бывалохорошо у меня на душе.

Пишешь ты, что беречься надо,что страшна где-то в поле смерть…Не люблю я, когда солдатаначинает девчонка жалеть.

Фронтовые в ухабах дорогипротянулись сквозь степь и в лесу.Все усталости, беды, тревогия один за двоих пронесу.

1942 г. Гале

62 63


СТРЕЛЬБА ПО САМОЛЕТАМ

Временами мне кажется, что было это под Ханд-рово, временами – что под Псковом, а то и под Нов-городом…

Стояли жаркие летние дни. Поле. Вдали – лес. У самого леса немцы.Наши готовили наступление и рыли линию сбли-

жения. Копали ее ночами, тщательно маскируя травой.Линия сближения – это траншея, которую вы-

капывают от нашей линии обороны в направлении немецкой через нейтральную полосу. Во время арт-подготовки по ней выводятся наши пехотные подраз-деления и сосредотачиваются в непосредственной близости от противника, так, что сама атака по вре-мени и расстоянию получается очень короткой.

Немцы все-таки заметили нашу ночную работу и поняли, чем это им грозит.

Как-то утром появился их самолет-разведчик «Ра-ма»1. Он долго кружил над нашей линией сближения.

1«Фокке-Вульф189» –немецкийсамолет-разведчик.

А потом налетели их «Ю-87» с белыми крестами и ста-ли ее бомбить. Так продолжалось дня два или три.

В один из этих дней я взял пулемет Дегтярева1. Связист Петро Бойко (позже ему оторвало ступню), хладнокровный здоровенный хохол, нагрузился «цинками» (металлическими ящиками с патронами), и мы пошли. Выдвинулись еще затемно и сели в зара-нее облюбованный ровик рядом с линией сближения.

ПулеметДегтяревавуличномбою

Накануне все было разведано и подготовлено. Бойко заряжал диски; причем в диск он укладывал 1ДП-85 –«Дегтяревпехотный».

64 65


4–5 патронов бронебойно-зажигательных и один трас-сирующий, потом снова бронебойно-зажигательные и трассирующий и так далее, пока не заполнялся весь диск (49 патронов). У нас было несколько дисков к пу-лемету, так что стрельбу можно было вести непрерывно.

Когда совсем рассвело, появились самолеты. Их было много, и летели они невысоко. Вот они выстрои-лись и один за другим начали переворачиваться через крыло и входить в пике. Они сбрасывали бомбы точно на линию сближения и засыпали ее. Комья земли и кам-ни долетали до нас. Ровик наш заволакивало дымом.

Самолеты как раз почти точно над нами выхо-дили из пике и были отчетливо видны. Можно было ясно различить каждую заклепку, голову летчика, облупившуюся на крыльях краску, номера на борту и все, даже мелкие, надписи. Бойко передавал мне за-ряженные диски, а я стрелял, как по уткам на охоте, давая упреждение. Трассы пуль уходили прямо в мо-тор, в кабину летчика, в фюзеляж, где должны были быть бензобаки. Стрелял я точно.

Самолеты улетали и прилетали вновь. Заметив их, мы прятались на дне ровика. Все поле было вспахано разрывами, и заметить нас с высоты было трудно. От пулемета за контур нашего укрытия я выставлял лишь

пламегаситель. И мы стреляли, стреляли, стреляли… Стреляли до боли в голове, когда уже не оставалось патронов. Но ни один из самолетов так и не задымил. В сумерках мы с Бойко вернулись к своим на НП.

Прошло немного времени. Нам все же удалось про-рвать немецкую оборону. Мы пошли вперед, не встре-чая с их стороны сопротивления. Враг бежал. Где-то под осень мы заняли деревню Полесье. Около нее, как выяс-нилось, и базировался аэродром тех самых «юнкерсов». Так вот откуда они летали бомбить линию сближения…

Мы остановились у одной старухи. В комнату на пол натаскали соломы и завалились всем взводом.

Старуха рассказала мне, что когда самолеты при-летали на аэродром, к ним подкатывали кареты скорой помощи. Из самолетов выносили раненых и, возмож-но, умерших уже по приземлении. Тешу себя надеждой, что какая-то часть из них приходилась на мой счет.

Как-то раз мне не спалось. Старуха тоже сидела за столом у керосиновой лампы и что-то чинила из своего тряпья. Я подсел к ней.

– Давай я тебе погадаю, – сказала она. Взяла мою руку, долго смотрела на нее, а потом начала говорить:

– Счастливая твоя мать…

66



– Ты вернешься с войны и увидишь ее… – Ты будешь еще раз ранен, но не сильно…– Женишься, и будет у тебя двое детей…– Перед домом увидишь кровь…И действительно, меня еще раз легко ранило

в ноги.Действительно, я вернулся домой и увидел маму.Действительно, я женился, и у меня родилось два

сына – Андрюша и Витя.А перед самой демобилизацией я видел страш-

ный сон, причем цветной. Как будто по высокой на-сыпи идет товарный эшелон. Солдаты прыгают с него и все попадают под колеса. Кровь пузырится и сте-кает с насыпи густой пенистой лентой. И только мне удается прыгнуть далеко и скатиться под насыпь…

* * *Безусловно, то, что нагадала мне старуха, – лишь

простое совпадение. Конечно, на ладони моей всего этого написано не было. Но все же предсказания ее замечательные.

68 69


ВШИ

Сейчас мне трудно поверить, что когда-то я с этой «скотинкой» был близко знаком. Начиная с 1942 г. у всех нас поголовно как-то сразу появились вши – на голове, подмышками, в паху. Они ползали по всему телу; все швы наших гимнастерок, словно мелким се-ребристым бисером, были обметаны гнидами.

Спать было невозможно – постоянно прихо-дилось чесаться, особенно в хорошо натопленном блиндаже. Невозможно было спокойно сидеть на тракторном прицепе во время переброски с одного участка фронта на другой: едешь минут пять, но ког-да начинают сильно кусать – не хватает уже никакого терпения, приходится спрыгивать с прицепа и бежать за ним, пока из сил не выбьешься. И так повторялось во время марша множество раз. Каждое утро мы бин-товали себя по поясу на голое тело, и каждый вечер разбинтовывали. Почти в каждой ячейке бинта, как рыба в мереже1, сидела вошь.

1Тройнаясетнаяпромысловаяловушкаскрыльями.

Все тело было покрыто коростами от расчесов. Вши в полушубках, вши в шапках, вши в ватных шта-нах – повсюду вши и вши. Достаточно было лишь встряхнуть гимнастерку над раскаленной докрасна печкой, как слышался треск, как будто просыпался горох.

Солдаты придумали своеобразные игры на день-ги, курево, кусок хлеба, на то, кому под огнем идти исправлять связь, стоять ночью на посту и т. д. По команде двое засовывали руку себе подмышку и по команде же вытаскивали. Кто больше вшей выта-щит – тот и победил. Обыкновенно извлекалось от 7 до 14 штук. Или чертилась на бумаге окружность. Каждый выбирал гниду покрупнее и помещал ее в центр окружности, отмеченный маленьким кружоч-ком. Чья вошь скорее выползет из большого круга – тот и победитель: «Вот какую я откормил сильную да быструю…».

Такая чудовищная, почти неправдоподобная вши-вость, на мой взгляд, объяснялась следующим:

1. Моральное состояние наших войск на началь-ном этапе войны, в 1941–42 гг. , да и в 1943 г. Хотя мы и в мыслях не допускали возможности победы

70 71


немцев, все же где-то на подсознательном уровне точила удручающая неуверенность в таком исходе. Причиной тому были многочисленные переходы на-ших солдат, особенно украинцев, на немецкую сто-рону. До нас доходили слухи о сдаче нашими гене-ралами в плен целых армий под Киевом, Харьковом, Великими Луками. Плюс колоссальные наши потери убитыми и бестолковость командиров полков и бата-льонов, утрата большой части нашей территории.

2. Голод.

3. Отсутствие бань. То, что мы называли этим сло-вом, – не баня.

4. Условия, в которых нам приходилось существо-вать: в блиндажах теснота, вещи не проветриваются, нары земляные.

Как только мы начали наступать, вшивость снизи-лась, ибо наш моральный дух стал выше. А в 1944 г. практически прекратилась совсем.

ТОРТОЛОВО

Дело было в сентябре 1942 года под Тортолово.

Враг стянул туда колоссальное количество ави-ации и очень сильно бомбил. Его авиация тогда безраздельно господствовала в воздухе. Самолеты гонялись за каждым человеком, бомбили любой по-дозрительный ровик. Наши зенитки были задушены и полностью безмолвствовали. Стояла ясная жар-кая погода – в небе ни облачка, сплошные солнце и синь. Так продолжалось с 10 сентября в течение 7–8 суток.

Утром пролетит со звоном чем-то смахивающий на змею «Мессер», высмотрит все – и пошли, эшелон за эшелоном «Юнкерсы» да «Хейнкели»1. Один эше-лон бомбит, следующий уже на подходе, третий – вы-плывает из-за горизонта. И так ежедневно, с утра до вечера.

1 Heinkel He111 –одинизосновныхбомбардировщиковЛюфтваффевоIIМи-ровойвойне.

72 73


Немецкийсреднийбомбардировщик«Хейнкель-111»

Но вот солнце садится. Из-за багровой пыли и дыма не видно даже его диска. Последний само-лет бросает листовки, на которых нарисовано, как мы гибнем в огне, и написано: «Русские солдаты, сда-вайтесь! Мы, немцы, боремся только против евреев и коммунистов».

После дня, проведенного под такой бомбеж-кой, когда жмешься к земле, затыкая уши ладонями,

закрывая глаза и ежесекундно ожидая смерти, насту-пает апатия. Когда даже бьющий трассирующей стру-ей немецкий пулемет кажется безобидной игрушкой.

Я уже писал в начале книги, как выскочил из блиндажа и среди багульника увидел мертвого пуле-метчика Паращенко.

Я бросился бежать дальше, к какому-то неболь-шому бугру. Кто-то перевязывал голову связиста Лу-гинченко – рослого здорового парня. Осколок попал ему в лоб, но вскользь.

Меня удивили воронки от бомб. Они были очень велики и глубоки. Легкий торф выбрасывался взры-вом в огромных объемах. Воронки быстро заполня-лись водой и превращались в бассейны. Где уж тут спастись.

С наступлением темноты мы расположились на лесистом острове. На нем был крепкий блиндаж в три наката, совершенно пустой. Кроме нас, никого на острове не было.

День или два мы укрывались в этом блиндаже. Связи не было. Все попытки восстановить ее не уда-вались. Мы были всеми позабыты среди болот. И нас по-прежнему бомбили…

74 75


Однажды утром к нам пришел рыжий капитан Филин, комбат другой батареи, и сел покурить. Зашел какой-то пехотинец и присел в проходе. Он часто вы-глядывал посмотреть, нет ли где самолетов. Вот про-тянулись в небе «Мессершмитты». И началось…

Я услышал какой-то давящий звук и прыжком бросился в дальний угол блиндажа, весь сжался и за-крыл уши. Что-то тяжко ударило, захлестнув легкие гарью и дымом, как будто всего раздавило…

Когда я открыл глаза, было совсем темно, кто-то стонал: «Братцы! Ох, братцы!. .».

Руками я начал раскапывать землю, быстро, как роет собака. В небольшой дыре показался свет. Я стал расширять ее. Внезапно Филин отшвырнул меня и сам полез в дырку. Как безумный, он выскочил с пи-столетом в руке, сразу же очутился в воронке и начал тонуть, захлебываясь няшей и пуская пузыри.

Проход был завален. Зарытый в песок по пояс, стоял тот пехотинец и причитал: «Братцы, ох, брат-цы…». Песок и его кишки – все было перемешано.

На нарах лежал мой разведчик Мишка Чернов. Го-лова и вся его гимнастерка были в крови. Я схватил его за подмышки и сунул к дыре. Тут только я заметил,

что половина его черепа расколота и на лоскуте кожи свисает у плеча, а там, где должны быть волосы – что-то красно-серое, водянистое. Я взял его черепуш-ку и приставил на место, а затем через подбородок обмотал бинтом. Он только мычал и глаза таращил. С большим усилием я вытащил его в траншею.

Тут снова налетели самолеты и стали бомбить. Я затолкал его под корень поваленной сосны, а сам упал на дно траншеи.

Мишка стал почему-то пухнуть и синеть. Я пово-лок его к настилу. Почти сразу же показалась машина с ранеными. Она еле тащилась по слани1, кренясь то на один бок, то на другой, то подпрыгивая. Шофер не хотел останавливаться. Я достал пистолет и выстре-лил вверх. Машина остановилась. Я затащил Мишку в кузов. Мне помогли чьи-то руки.

Впоследствии, когда Мишка снова вернулся к нам, он рассказывал, что голова быстро срослась, а брев-ном от наката его тогда ударило в грудь, и концы сло-манных ребер воткнулись в легкие. Вдохнуть он мог, но с выдохом весь воздух уходил под кожу. Потому

1Настил из жердей, досок или бревен для проезда или производства работ взаболоченнойместности.

76 77


Мишка и раздувался, как футбольный мяч, и синел. Врачи спасли его, сделав ему по 8 надрезов спереди и на спине.

«Когда вернусь, буду говорить, что меня немцы пытали».

Как только я посадил Мишку на полуторку, сно-ва побежал к блиндажу. Но там уже никого не было. Даже раненый солдат куда-то подевался. Дыра была раскопана. По блиндажу были раскиданы окровав-ленные бинты, а вещмешки и оружие валялось на на-рах. Я взял автомат. Одному находиться в этой обста-новке было жутко, и я вышел к болоту.

Шириной болото было километра два, а длиной в сторону Ладожского озера – почти бескрайним, на-сколько хватало глаз.

Пригнувшись, я побежал к лесу поперек болота, маскируясь между кочками и в багульнике. Вскоре вдалеке я увидел чью-то белую голову, которая тоже маскировалась: то пряталась, то высовывалась, на-блюдая за мной. Я начал подкрадываться к ней, она – ко мне.

Головой оказался Васька Новожилов без пилот-ки – разведчик моего взвода. У обоих первый вопрос

был: «Где немцы? Где наши?». С того момента, как я отправил Мишку, а Васька выскочил из блиндажа, никто из нас ни немцев, ни наших не видал.

Болото было безжизненным. Как будто все кругом вымерло. Даже немецкие самолеты прекратили бом-бежку. Похоже было, что мы вдвоем попали в окру-жение.

Вначале мы направились к лесу и залегли в рови-ке на опушке, невдалеке от слани.

Пролежав с полчаса, Васька вдруг забеспокоился: «Уйдем отсюда. Здесь нас убьют. Уйдем!».

Мы снова выскочили в болото. Внезапно над са-мым лесом, метрах в десяти над землей, появились несколько «Ю-88» и отбомбились точно по нашим ро-викам. Мы уже лежали в здоровенной воронке, когда два больших осколка «хлюпнуло» в торф прямо пе-ред нашими лицами. Не помню, сколько еще прошло времени, но начало смеркаться. Немецкий «костыль» (самолет-разведчик «Рама») снова бросил листовки. В последний раз прошли с бомбежкой фашистские «Хейнкели». И только пулеметные очереди прочесы-вали болото.

78 79


«Летающийглаз»Люфтваффе –зловещая«Рама»

Мы осторожно прокрались к своей разбитой зем-лянке. Уже стемнело. В землянке кто-то был. Я отдал автомат Ваське, а сам достал пистолет.

Но наши опасения были напрасны. В блиндаже сидел разведчик из дивизиона и пожирал наш НЗ. Мы тоже были голодны и немного подкрепились. Взвалив все вещмешки на плечи и забрав оружие, мы пошли искать своих.

Морозов знал примерно, где они. Нашли мы их в сухом месте за болотом недалеко от слани. Тут же был и Филин. Все долго смеялись, когда я рассказывал,

как он отдернул меня, а сам выскочил и угодил в во-ронку:

«…Сам тонет – из воды только рука с пистолетом просит о помощи…».

Обстановку мы примерно представляли: по пу-леметным очередям нами был определен передний край противника.

Спали в блиндаже прямо на земляном полу. Спа-ли тревожно – ночь была темная, хоть глаз выколи.

На другой день – снова массированные налеты авиации и обстрелы артиллерии и минометов. Из блин-дажа нельзя было и носа высунуть. Оправлялись на ло-пату, как я уже писал в начале, и выбрасывали наружу.

Под вечер снова все стихло. Комбаты на вся-кий случай подготовили данные стрельбы по своему блиндажу и отправили на огневые позиции связного. Если нас окружат немцы – и нас, и их должна будет уничтожить своя же артиллерия.

Из всех офицеров я был самым младшим по воз-расту и чину. Поэтому меня вечером, уже в сумерках, отправили в разведку на тот остров, где бомба попала в блиндаж. Я взял Ваську Новожилова, по-моему, Бе-лугина, Беговатого и Рыбникова.

80 81


Картаместности(рисунокавтора)

Маскируясь за кочками, мы переползли боло-то и вышли на бугор. Впереди уже были выкопаны траншеи, и в них сидела пехота. По траншеям била 155-миллиметровая немецкая артиллерия. Ребята мои немного отстали. Я поднялся, махнул им рукой и побежал к траншеям, но не успел добежать метров 15–20, как под ногами у меня разорвался снаряд. Меня отбросило назад. Очнулся я, лежа на животе:

башка трещит, ничего не слышу. Подвигал ногами, руками, умылся – крови нет. Спину жжет – горит те-логрейка. Подняться не могу. Думал – умираю, и пе-ред моими глазами прошли и мать, и отец, и сестра. И многие картины детства.

Ребята были уже в траншее. Под обстрелом они пробежали мимо меня, думая, что я убит. Но потом кто-то заметил, что я шевелюсь. Они выскочили и под руки затащили меня в траншею. Помню, как все мы пригибались на бегу, хотя я и не слышал свиста сна-ряда.

Уже затемно мы вышли посмотреть, где сидят немцы. Их пулемет строчил, взлетали осветительные ракеты с острова от нашего первого блиндажа.

Потом уже мне рассказывали со слов пехоты, что накануне (когда в наш блиндаж попала бомба), нем-цы проникли сюда и вырезали боевое охранение.

Слух ко мне долго не возвращался. Откровенно говоря, и сейчас плохо слышу левым ухом из-за этой контузии. Но все хорошо, что хорошо кончается – могло бы быть гораздо хуже. И самое страшное то, что мы могли угодить в плен.

Бой длился с 10 по 18 сентября. Несмотря на сложности и переживания, мы не теряли оптимизма.

83


Достаточно было прекратиться бомбежке или об-стрелу, как все веселели и шутили даже над собой. Особенно доставалось медсестре Любе Антоновой – солдатские шутки грубы и неприличны, а ее никто не стеснялся.

Так закончился этот бой. Немцы ставили перед собой задачу прорваться на Тихвин и расширить бло-каду Ленинграда.

* * *Верь, что злая противная вьюганикогда не войдет в твой дом,что с тобой мы – два старых друга;нужно верить друг другу во всем.

Пусть мы нынче с тобой в разлукепо капризам жестокой войны – я хочу, чтобы наши подругибыли также друзьями, как мы.

Верь! Когда пожелтеют рощии зарядят надолго дожди,где-нибудь на вокзале ночьюснова встретятся наши пути…

1941 г. Письмо А. Смирнову

84 85


ТОСЬКА

Была глубокая осень 1942 г. Нашу, да и не только нашу бригаду, немцы разби-

ли. Война есть война. Наши наблюдательные пункты попали в окружение. Мы не знали обстановки – где наши, где немцы. Болота, мелколесье, беспрерывно моросит мелкий дождь.

В один из боев меня контузило, и я потерял сво-их. Шел наугад по лесу без пилотки, ремня и оружия, в ботинках на босу ногу, в одном из которых под пят-кой был спрятан комсомольский билет. По пути я на-ходил убитых солдат – наших и немецких, обыскивал их, и если находил хлеб, съедал его. Но этого было мало, и я постоянно ощущал нестерпимый голод.

Мне повезло. Как-то ночью я вышел на железную дорогу, прочитал на указателе «Mga» (станция Мга) и мне стало ясно, что наши уже совсем близко, если идти на восток.

Реку Назия я перешел вброд возле моста. Ни-кто меня не заметил и не окрикнул. Дальше снова

поднялся на насыпь и пошел, уже не опасаясь, как прежде. Я был спасен – здесь уже должны были быть наши.

В одном логу я заметил походную кухню. Она сто-яла у небольшого блиндажа, из которого пахло ды-мом. Я откинул полог. Там сидели трое пожилых сол-дат. Вид у меня был явно не офицерский, и один из них спросил: «Ты оттуда?». Я сказал: «Да».

Он повел меня к кухне, открыл крышку и зачерп-нул полный половник супа. Суп был жидкий, с какой-то крупой и кислой капустой. Налить его мне было не во что. Поэтому я свернул полу шинели кулечком. Он вылил мне туда целый половник, и пока весь суп не вытек, я рукой успел большую его половину съесть.

Дали они мне покурить. Я расспросил, как и что, и пошел дальше в тыл. На станции Назия было не-большое озерцо. Обходя эту «лужу», я снова натол-кнулся на блиндаж. Блиндаж был большой и крепкий. Кто-то вышел из него помочиться. Я встал в тень и уз-нал Черныша, был у меня такой связист.

«Лейтенант вернулся!» – крикнул он. Из блиндажа выскочили мои ребята. Я стоял как вкопанный, знал, что нужно хотя бы сказать «здравствуйте», и не мог

86 87


произнести даже этого слова. Пережитое было так велико, что наступила депрессия на грани помеша-тельства.

Меня завели в блиндаж. Я согрелся и немного по-ужинал. Потом мне дали письма, которые получили в мое отсутствие – от отца и матери, от товарищей и моей соученицы Верочки Шмелевой. Не знаю, чем я ей досадил, но она писала: «Твой друг Тоська Смир-нов погиб под Ржевом. Если хочешь знать, он даже погибнуть не мог по-человечески. Он на своих же ми-нах взорвался вместе с Сашкой Шпильбергом».

Я не мог дочитать письмо. Слезы душили меня, и я горько плакал.

Тоська погиб!. .Черныш позвонил в полк и доложил о моем при-

бытии. Меня срочно вызывали в штаб для сообщения. Я отказался от провожатых, переобулся, взял пистолет и пошел один.

И вот здесь произошло какое-то мистическое яв-ление. Думаю, что в то время я действительно нахо-дился на грани помешательства.

Я шел по дороге. Грязь под сапогами громко чав-кала. И вдруг я услышал, что кто-то идет по дороге,

пересекающей мой путь под прямым углом. Я встал в кусты и спустил предохранитель пистолета. Шаги слышались отчетливо все ближе и ближе. И вдруг вижу в темноте, как на перекресток дорог выходит Тоська Смирнов. Кругом кромешная ночь, а он как бы освещен каким-то внутренним светом.

– Ты же погиб? – спросил я.– Погиб, – ответил он.– Тогда не ходи. Зачем ходишь?..Я поднял пистолет и выстрелил в него. Он стоит

и улыбается. Я выстрелил снова. Тогда он помахал мне рукой и пошел дальше. Я постоял немного, по-думал, что такого не может быть, и тоже пошел в штаб полка.

Все это я помню отчетливо, и даже сейчас, пожа-луй, смог бы найти то место, где я стрелял в своего лучшего друга детства.

А Верочке Шмелевой некоторое время спустя я написал ругательное письмо. Перед тем как писать его, я выстроил свой взвод, повесил на сосну ее фото-графию, и мы ее расстреляли. Фотография, само со-бой, была отправлена ей с письмом. Это был верх на-шего фронтового презрения.

88 89


* * *

Тоська Смирнов до войны жил по улице Розы Люк-сембург, 9, в небольшом старинном доме. Он и сейчас стоит в отреставрированном виде. Когда в 1941-м я провожал его на вокзале, проститься с ним пришла и его девушка Кира Голубева. Они неумело поцелова-лись. А потом Тоська отвел меня в сторону и спросил меня: «Когда еще встретимся?. .».

Я ответил: «Тоська, что бы ни случилось, давай придем в 1950-м году в новогоднюю ночь на скаме-ечку к памятнику Я. Свердлову к 24 часам».

Прошли годы. По демобилизации я поступил в Уральский политехнический институт (УПИ). И вот наступил Новый 1950-й год. Пользуясь тем, что я всег-да мог достать билеты на новогодний бал, поскольку на протяжении многих лет рисовал «Молнию» и стен-газету «Металлург», которые считались не последни-ми в УПИ, мы с Юлей Щеголевой пошли на новогод-ний бал-маскарад.

Было очень весело. Танцевать я не умел, но Юля вертелась, как только могла. И вот в 23:30 я оделся и ушел. Конечно, были и обиды: моя девушка просила

меня не уходить, умоляла, а потом рассердилась и, фыркнув, ушла. Но иначе я поступить не мог.

Придя к памятнику Свердлову, я сел на скамееч-ку, достал бутылку вина и два припасенных стакана. Когда пробило полночь, позвал друга: «Тоська, иди же сюда!. .» (он, конечно, не явился). Я звал его не-сколько раз, а потом выпил вино. Так состоялась наша «встреча». Мне было горько. Назад я уже не пошел и отправился домой.

О судьбе Верочки Шмелевой. Она вышла за какого-то майора и уехала в Орел. Моя мать встреча-ла ее в Свердловске, худую и желтую, как тень. Мать говорила мне: «Думаю, у нее рак…».

Кира окончила медицинский институт, потом вы-шла замуж и почти всю жизнь проработала в Крем-левской больнице в Москве.

Вспоминает ли она Тоську Смирнова?. .

* * *

…Когда я демобилизовался осенью 1946 года, то есть через четыре года после гибели моего друга,

90 91


я пошел навестить Тоськину мать. Она еще работа-ла заведующей всех родильных домов Свердловска. Отец его был на пенсии по инвалидности.

Стоило мне постучать в дверь, как слышу – кто-то бежит. Она бросилась мне на шею: «Я знала, что ты придешь, я знала, что ты придешь…», – плача, причи-тала она.

Мне было стыдно, что я вернулся живой с вой-ны. Я видел, что она завидует моей матери. Больше я у них не бывал.

…Недавно мне всю ночь снился Тоська. Мне все кажется, что он не погиб, не подорвался на своих же минах, как когда-то в 1942 г. мне писала Верочка Шмелева, что он жив…

Во сне я видел его еще молодое лицо, как будто мы с ним опаздываем в школу, как будто я прихожу к его матери, и она кричит: «Я знала, что ты вернешь-ся, я знала, что ты вернешься!. .».

Этот крик стоит у меня в ушах уже сорок лет.

Она говорила мне: «Как я завидую твоей матери! О, если бы ты только знал, как я завидую твоей ма-тери!. .».

* * *

Когда стихнет в полях канонадаи воронки затянет травой,Я тебя как девчонку-солдатаПриведу в это место с собой.

И в сырой полутемной землянке,что останется ветер стеречь,из жестяной консервной банкидам коптилку самой зажечь.

Если будет такой нам случай,ради дружбы, уж так и быть,на затяжку махорки вонючейя оставлю тебе докурить.

Будет снова, как ночью этой,на полях завывать буран,будто плачет кто-то и где-то,истекая кровью от ран.

Сварим мы на печурке картошку,Воду выльем под нары, в проход.По-солдатски, одною ложкойбудем есть, соблюдая черед.

92


Расскажу я тебе, как этиВ ожиданьях тянулись дни,Как подымемся мы на рассветеВ бой за лучшие думы свои,

Как вчера не вернулось двое,Как на нарах, на прелой хвоеДо утра эту ночь перед боемДумал я об одной о тебе.

Когда смолкнут последние стычкии утихнет последний бой,я как будто по старой привычке вновь сюда возвращусь, но с тобой.

А сейчас ради этой затеия гранат постараюсь прибрать,чтоб потом из глубокой траншеиты сама их могла б побросать.

Чтоб они отлетали и рвались.Чтобы рвались, как можно сильней,Чтоб потом никогда не верталисьЗлые истины этих дней.

1943 г.

94 95


МАКАРЬЕВСКАЯ ПУСТЫНЬ

После формирования и отдыха в Костроме нас снова направили на фронт.

Февраль 1943 года. Ночь. Сильный мороз.

Мы идем не разобрать где – то ли по болоту, то ли по полю. На белом снегу выделяются свежие черные воронки. Их много. Стоит характерный запах тротила.

Немецкие минометы бьют по площадям. Сначала где-то за лесом слышится бульканье их «самоваров», затем свист мин и разрывы.

Мы стараемся скорее перейти открытое про-странство, но не успеваем. Приходится падать, ле-жать, вдавившись в снег, вскакивать и бежать. Бежать трудно. Мы обмундированы в полушубки, ватные штаны, валенки. Да и нести приходится много солдат-ского скарба.

В один из налетов я упал, прижавшись к повален-ному дереву, вмерзшему в землю. Мина разорвалась точно в срезе дерева, но с другой стороны. В ушах

зазвенело. Меня контузило. Я еле поднялся, будто был пьян. Спасло дерево, не то бы – в клочья.

Заняли НП. Дорога на него шла по просеке. Здесь недавно были сильные бои, и снова готовилось на-ступление. Вдоль дороги стояли наши подбитые танки с понуренными и стыдливо отведенными в сторону стволами пушек. А по правой стороне на пути к пере-довой – штабель из замерзших трупов, наших и не-мецких вперемежку. Местами этот штабель достигал высоты поднятой человеческой руки, местами – ниже, местами прерывался вовсе. Трупы были уложены друг на друга, кто ногами к дороге, кто – головой; в том виде, как несчастных застала смерть: скрюченные, с расшиперенными1 руками, в застывших окровав-ленных шинелях и маскхалатах. Иные были изуродо-ваны до полной неузнаваемости.

Немец бил непрерывно, особенно вдоль дороги, которая, как и весь лес, покрылась копотью и красны-ми пятнами крови. Приходилось перебегать от танка к танку, а очередной налет пережидать лежа под их брюхом. Добежав так до НП и спрыгнув в траншею, мы переводили дух.

1Расшиперить –растопырить,раскорячить,расколоть,оскалитьзубы(устар.).

96 97


Вот там-то, в передних траншеях, мне довелось встретиться и даже разговаривать с К. Е. Вороши- ловым.

Был солнечный зимний день. Климент Ефремович пришел на передок. Был он одет в генеральскую ши-нель и серую каракулевую папаху. Его сопровождал полковник в синей венгерке и кубанке, в руках он держал деревянную кобуру маузера. Климент Ефре-мович встал во весь рост так, что из траншеи по грудь высунулся, и начал разглядывать в бинокль немецкие позиции.

Нейтральная полоса была метров 400–500, а снай-пера ведут прицельный огонь на 1000–1200 м.

Я его не узнал сначала, и так как поблизости ни-кого, кроме нас, не было, обратился к нему запросто: «Товарищ генерал, не высовывайтесь. Здесь сильно бьют снайпера». Он посмотрел на меня и ответил: «Ничего. Солнце им прямо в лицо…». Действительно, солнце было у нас за спиной, а немцам било прямо в глаза – слепило.

Сопровождающий его полковник отвел меня в сто-рону и сказал: «И не стыдно тебе, старший лейтенант,

это же маршал Ворошилов. А почему вы без ремня?!». Это являлось грубым нарушением формы одежды даже на фронте, в боевой обстановке. Я вытянулся. Ремень с пистолетом и палеткой1 действительно был спрятан у меня под телогрейкой.

– Приведите себя в порядок! – сказал полковник.

Я быстро переодел ремень поверх телогрейки.

А Ворошилов все всматривался в немецкие тран-шеи. Подошли старшие офицеры, и я поспешил рети-роваться.

Потом мы с ребятами обсуждали это событие, кляли старого полковника за формализм и восхища-лись мужеством Ворошилова. И решили, как один, что маузер, который носил полковник (детище еще Граж-данской войны), принадлежит Клименту Ефремовичу.

Впоследствии до меня дошли слухи, что Воро-шилов где-то на Ленинградском фронте был ранен в руку…

1Двухстворчатаяофицерскаяполеваясумка,меньшепланшета,состоялаизцел-лулоидныхпластинокиматерчатыхпрокладок.Палеткаиногдаприкрепляласькполевойсумкекарабинами.Сумкаспалеткойсталачастьюамунициикоман-дировКраснойАрмиисянваря1932года,послевыходаприказаРеввоенсове-таСССРоединомпоходномснаряжении.

98 99


Офицерыибойцыбатареи76-ммпушек,1944г. Автор –крайнийвнизусправа

* * *В эту ночь мороз еще сильнее.Ветер шибче колкий снег метет.Также все за узкою траншеейкровью хлещет куцый пулемет.

И когда, забывши про усталость,Я вернусь нагадано домой,Все, что мне от этих дней досталось,Без остатка разделю с тобой.

Догорят костры, в лесах желтея.Дым растает мутью в синеве.И о чем не знаю, сожалея,Расскажу, как жил я здесь, тебе.

Как в лесах под славным Ленинградом,где в боях потрескалась земля,ни шальные пули, ни снарядыне убили в эти дни меня,

как шумит по озиме пороша,навевая мирное свое,как перо от холода ероша,издыхало вражье воронье.

Да, мороз.

Таких ночей немалоя в снегу по грудь перележал.В эти ночи разное бывало.Пулемет по-всякому стучал.

1942–1943 гг.

100 101


27 МАРТА 1944 Г.

Было это где-то под Псковом или Островом.НП мы выбрали на краю оврага у корявого дерева.

По оврагу текла небольшая речушка под названием Малая Лобянка. Впереди, на правой стороне оврага, было небольшое кладбище с разрушенной церковью. Немного правее немцы занимали деревню Волки.

После нашего прорыва немцы отошли на зара-нее подготовленные позиции, оставив нам снежное поле без единого кустика и промерзшую за зиму, как камень, землю. Всю ночь мы долбили эту землю, из-далека носили накаты – делали блиндаж. Под утро все валились с ног от усталости, бессонницы и го-лода. Блиндаж получился просторный, с холодными земляными нарами, небольшой жестяной печкой из снарядного ящика и узким проходом. Два наката его из тонких жердей с набросанными на них комьями земли были слабы против снаряда, но мы надеялись, что от небольшой мины они предохранят, а главное – удержат тепло.

Наше дерево, стоявшее метрах в 25–30 от блинда-жа, скорее мешало нам, чем могло служить наблюда-тельным пунктом. Во-первых, для немцев оно служи-ло ориентиром или репером1, к которому было легко пристреляться. Во-вторых, на него нельзя было влезть и установить стереотрубу, так как для любого немец-кого снайпера человек на голом дереве был лакомым кусочком. Поэтому мы решили выдвинуть передовой НП на кладбище, а дерево срубить и пустить на дро-ва. Но с последним отчего-то промедлили – то ли по-мешала усталость, то ли, как бывает в большинстве случаев, понадеялись на русский «авось». А авось-то на сей раз подвел нас изрядно.

Следующей ночью на передок было выдвинуто большое количество саперов (около полка) для рытья траншей. Командование рассчитывало, что до рас-света они сумеют заглубиться в мерзлую землю. Для рытья у них было все: и лопаты, и ломы, и кирки. Не было только ни одной винтовки.

Утром Саша Виноградов, Миша Беляков, Васька Новожилов и я прошли по оврагу и заняли НП в раз-

1Действительнаялибоусловнаяточканаместности,намечаемаядляпристрел-киартиллерийскихорудий.Репериспользуютдляпереносаогнянареальныецелибезпредварительнойпристрелки.

102 103


валинах церкви на кладбище. Из старого кирпича я сложил перед собой небольшую стенку – прикры-тие от пуль, положил сумку с картой, рукавицы и лег в расчищенное углубление.

Новожилов и Беляков обследовали все вокруг. Нам показалось, что откуда-то исходит запах соленой капусты и огурцов. Наконец, не добившись ничего, все успокоились и приготовились к наблюдению. Начина-ло светать. На синеющем небосклоне стали отчетли-вее выделяться контуры местности. Можно было уже различить и блиндажи в овраге, и копающих траншеи солдат.

Вдруг разорвалась немецкая мина, за ней другая, третья… артналет слился в один общий гул. От моего заслона трассирующая очередь из пулемета рико-шетной струей уходила вверх.

Немец молотил по нашему НП. Нас забрасывало землей и осколками кирпича. Мы лежали, зажав уши, вдавившись в землю. Сколько это продолжалось, ни-кто не знает.

Когда огонь ослаб, я поднял голову. Было совсем светло. Вдоль оврага в панике валила толпа сол-дат. Какой-то офицер выскочил из блиндажа в од-ном нижнем белье. С пистолетом в руке он пытался

остановить панику, но толпа смяла его. Одна санитар-ка кричала: «Братцы, куда же вы! Там капитан!», но ее никто не слышал.

Я видел, как по верху оврага цепью шли немцы и строчили из автоматов, расстреливая выскакиваю-щих из оврага безоружных солдат. Все это было со-всем близко. Стрелять нам было нельзя. У меня был лишь пистолет – что мертвому припарка. У ребят – ка-рабины и один автомат: ими тоже ничего не сделаешь, тем более что мы только что пережили минометный и пулеметный шквал. Повторения этого нам не хотелось.

Я скомандовал: «Все в овраг! Добежим до своих – там пулеметы». Мы бросились бежать.

На склоне оврага было проволочное ограждение. Сдуру ли, с перепугу ли, я с разгона влепился в него… И запутался.

Я видел, как совсем рядом лопнула мина. Звука разрыва я не слышал, только увидел красное пламя и почувствовал жар. К счастью, каким-то чудом меня не задело. Весь ободравшись о колючую проволоку, я вырвался из ее пут и кинулся вверх по склону овра-га. Там по снегу шли немцы.

Я кинулся назад, где бежали наши солдаты. На по-следнем издыхании, почти топчась на месте, добежал

104 105


я до наших пулеметов. Они стояли в снежных ячейках с расчетами наготове. Но немцы, заметив их издале-ка, уже повернули восвояси. Большого урона своей атакой они нам не нанесли, но рытье траншей на сей раз сорвали.

Хуже всего было то, что моя карта с нанесенными на ней всеми нашими боевыми порядками осталась на кладбище вместе с рукавицами. Об этом я доло-жил комбату.

Ответ его был строг, как и следовало ожидать: «Иди и принеси!».

Когда во второй половине дня все утихло, мы пошли: Виноградов с Беляковым, я и, по-моему, Бе-лугин.

По оврагу снова добрались до кладбища. Идти, конечно, ужасно не хотелось. Карта в сумке и рука-вицы лежали на прежнем месте, как я их и оставил. Все сразу повеселели и двинулись назад, прихватив с собой небольшое бревно для печки. Шли мы безза-ботно, предвкушая ужин, и разговаривали.

Показалось одно место возле дерева, где нужно было пройти по верху. Как помнится, речушка выпус-тила наледь, и мы решили ног не мочить.

Мы поравнялись с деревом. Я еще не слышал сви-ста мин, но как-то инстинктивно упал, опередив их разрывы. Мгновение спустя я почувствовал, как будто мне в левый бицепс воткнули раскаленный лом. Было очень больно. Я застонал. Услышал стоны своих то-варищей, но их перекрыли разрывы нового налета. Первая мысль была: «Господи, неужели добьют». По-том мы все вскочили и бросились в блиндаж.

Я сорвал с себя ремень с пистолетом и полушу-бок. Васька Новожилов рванул меня за левый рукав. Я увидел, как из моей руки бьет фонтан крови толщи-ной чуть ли не с карандаш. Почему-то я сразу попро-сил зеркало. Кто-то мне подал его небольшой оско-лок, и в нем я увидел свое бледное, почти зеленое отражение. Мне стало дурно.

Тем временем меня перевязали. Ранение было слепое.

На нарах лежал Саша Виноградов. Его ранило в спину – четыре сквозных дырки. Один осколок сбо-ку вошел в мышцу, выскочил над позвоночником, не задев его; вошел в другую мышцу и прошил ее на-сквозь.

Миша Беляков был ранен в ногу, без повреждения кости.

106 107


Я слышал, как комбат Коля Шульгин докладывал комдиву: «Двое ранены легко, а вот Белоглазов, ви-димо, в строй не вернется». Помнится мне, что когда я только вбежал в блиндаж и скинул полушубок, кто-то крикнул: «Старшому руку оторвало!. .».

Нам предлагали поесть, но мы лишь отрицательно мотали головами. Шульгин вызвал пикап. На меня на-кинули полушубок и повели к машине. Сашу и Мишку несли. Я сел рядом с шофером. Сашу голым по пояс положили на живот в кузов и накрыли полушубком. Миша также сидел в кузове.

ГОСПИТАЛЬ

Сумерки сгущались. До госпиталя нашей бригады было километров пятнадцать. Не успели мы проехать и трех минут, как откуда ни возьмись дорогу нам пе-ребежала кошка. Шофер громко выругался. А вскоре у нас спустили оба задних колеса.

Шофер пошел пешком за помощью в медсанчасть, оставив нас одних ночью на холоде посреди дороги, с намокшими от крови бинтами.

У нас все болело, были мы совершенно беспо-мощны и так замерзли, что зубы стучали; все поте-ряли много крови и находились в каком-то полубес-сознательном состоянии.

Где-то около полуночи пришла «летучка»1. Нас перегрузили в нее. В «летучке» жарко топилась печка. Мы немного ожили, к тому же там была медсестра.

В медсанчасти нам сделали уколы. Мише Беляко-ву никогда уколов не делали. Когда он увидел, как их

1Временныйпередвижнойпунктдляоказаниясрочноймедицинскойпомощи.

108 109


ставят мне и Саше, то забился в угол кровати и кричал медсестре: «Не надо шила! Не надо шила!».

Нас всех переодели в свежее белье. Кровавые, вшивые, грязные и рваные наши гимнастерки отпра-вили в печь.

Ночью же мне сделали первую операцию, но осколка от мины не достали. Что же до остальных, дело ограничилось перевязками, и всех оставили спать до утра.

Проспал я 16 часов. Изредка меня будили и де-лали уколы.

А потом нас повели в баню. Баня была в большой палатке, холодная. В бочках стояла согретая вода. Две молоденькие медсестры раздели меня догола, но мне все было безразлично, и стыда я не испытывал. Одна меня держала, так как стоять я практически не мог, а другая мыла меня обмылком хозяйственного мыла. Потом они надели на меня кальсоны, накинули халат и снова повели в операционную.

Мужчина-хирург по-всякому вертел мою руку, вставлял в рану зонд, но нащупать осколок так и не смог.

Рентгена в медсанчасти не было, и мне предложи-ли эвакуироваться в тыловой госпиталь. Я отказался.

Меня перевели в отдельную палатку – я лежал один. Врач Елена Федоровна приносила мне книги для чтения, перед обедом предлагала спирт, делала перевязки. Особенно мне нравилось, когда в рану мою лили перекись водорода. Она кипела и приятно щекотала.

Иногда немецкие самолеты нас бомбили, но у каждой палатки были отрыты глубокий ровик или укрытие, где мы и прятались.

Однажды ночью на соседнюю койку привели раненного в руку офицера. Он повернулся ко мне и спросил: «Ты кто?». Я ответил, что старший лейте-нант, назвал фамилию и добавил: «Разведчик». Тут я немного приукрасил, так как в мой взвод входило отделение разведки, отделение связи, отделение ра-диосвязи и 1–2 вычислителя1.

Он мне сказал: «Я тоже старший лейтенант и тоже разведчик. Только не такой, как ты. Вот переходил ли-нию фронта, и ранило…». Он был немногим старше меня.

Утром пришла легковая машина, и его увезли. Мы с ним тепло распрощались. На прощание он мне ска-

1Воинскаяучетнаяспециальностьвартиллерии.

110 111


зал: «Ну, Лёня, гора с горой не сходятся, а дай бог, наши судьбы сойдутся».

И действительно сошлись.

* * *После войны в Берлине мы с группой офицеров

зашли в ресторан. С нами был пожилой, как мне каза-лось в то время, капитан. Мы заняли столики. Капитан достал клочок газеты, оторвал на цигарку, насыпал махорки и стал крутить самокрутку. Рядом сидели наши союзники, офицеры других армий. Один из аме-риканцев достал пачку сигарет и молчком бросил ее на стол, где сидел капитан. Капитан поднялся со стула, подошел к американцу и… дал ему в ухо. Все повска-кали со своих мест. Завязалась драка.

С американцами, которые воевали, мы жили дружно. А этих, высокомерных, прислали после того, как первую волну отозвали за океан. Полетели тарел-ки и стулья. Поднялся крик. По какому-то обоюдному молчаливому согласию ни мы, ни они не достали пи-столетов. Драка шла на кулаках и, как мне кажется сейчас, без злобы.

Весьма быстро сработали все комендатуры. К ре-сторану подкатили грузовые машины и нас, грешных,

рассадили в них по принадлежности. Всех привезли в советскую комендатуру и рядком посадили в кори-доре. Товарищи-офицеры первым на объяснение на-правили меня, – я был самый младший.

Захожу и вижу – за столом сидит Вася Бухарцев, мой ночной разведчик. Мы обнялись.

– Ну, что вы там натворили?. .Я подробно и без утайки рассказал все. – Ну, вы им хоть дали как следует? – спросил он.Я ответил, что «дали», и, в свою очередь, поинте-

ресовался, что же нам будет. И он меня успокоил. Всех нас, конечно, выпустили без последствий.

Второй раз я встретил его по демобилизации на проспекте Ленина в Свердловске. Он первым подо-шел ко мне. Начались расспросы. В то время я был сту-дентом УПИ, а он – директором гостиницы «Большой Урал». Василий приглашал меня заглядывать к нему. Я обещал, но так и не нашел для этого времени.

* * *…Наш госпиталь располагался на холме, на ко-

тором до войны была деревня Кокорино. Потом она была полностью сожжена. Однажды ночью в совсем

112 113


уж неурочный час мы услышали далекий голос Ле-витана – где-то говорило радио. Почему-то мы все подумали, что кончилась война. Повскакали с крова-тей, начали обниматься (на глаза навернулись слезы) и кричать «ура».

Каково же было наше разочарование, когда Ле-витан сообщил, что союзники открыли Второй фронт.

Бывали и забавные случаи. В один пасмурный день все мы от нечего делать наблюдали, как пехота проводит учебный штурм нашей высоты, то есть ата-кует наш госпиталь. Туалет у нас был, естественно, на улице. Мне захотелось туда. Я закрыл дверь, и, заняв позицию, в щель наблюдал атаку пехоты.

Вдруг от сильного рывка дверь распахнулась, и я увидел солдата и направленный на меня штык. За ним стоял офицер с пистолетом в руке. Я выпрямил-ся и поднял руки вверх. Штаны мои были спущены, халат закинут на голову. Офицер плюнул, солдат за-хлопнул дверь, я рассмеялся.

Каково же было наше удивление, когда вечером в госпиталь нагрянула целая депутация, и тот офицер, который застал меня врасплох в сортире, вручил мне саблю.

– За оборону деревни Кокорино, – сказал он. – Только с вашей стороны мы встретили сопротивле-ние. В виде запаха.

Сабля была немецкая, трофейная. Позже, когда мне неудачно вырвали зуб, я не мог сидеть спокойно и ходил, рубил ей кусты, чтобы хоть как-то отвлечься от боли.

Госпиталь я покинул летом. Вскоре узнал, что за время моего лечения нашу батарею перебросили под деревню Волки, где погибло несколько человек.

Выписался я ненадолго. Рука начала распухать. Она становилась красной и толстой. Надавишь паль-цем – ямка остается еще долго, словно в тесте.

Готовилось наступление, и не участвовать в нем я считал неудобным. Но военфельдшер Руденя (ему потом оторвало ноги) настоял, чтобы я снова отправ-лялся в медсанчасть. «Что тебе дороже – рука или чу-жое мнение, выбирай». И я выбрал руку.

В госпиталь я добрался на попутной машине. Елена Федоровна осмотрела меня и сказала: «У нас нет рент-гена, у нас нет общего наркоза; местный наркоз не по-может. Чтобы сохранить руку, надо делать операцию».

– Делайте, – ответил я.

114 115


– Не вытерпишь.– Вытерплю!Возле палатки развели костер. В таз сложили хи-

рургические инструменты. Прокипятили. Вынесли стул с подлокотниками. Меня привязали к стулу: руки – к подлокотникам, ноги – к ножкам, чтоб я не пинался.

Сзади встали два санитара – для страховки. Врач принесла мне кружку спирта, граммов 300. Я ее вы-пил и запил водой. Чуть погодя я сильно опьянел. Но стоило только Елене Федоровне провести ножом по моему предплечью, как весь хмель вылетел из головы.

Стиснув зубы, я скрежетал ими и извивался. Се-стра все причитала: «Миленький, родименький, по-терпи еще немножко…».

Из руки вместо крови текла какая-то светлая жидкость. Больнее всего было, когда сестра заталки-вала в рану марлевые тампоны. Убирала их и толкала новые.

Наконец, экзекуция моя закончилась. Я поднялся со стула, весь мокрый и слабый, но не от выпитого спирта, а от пережитой боли.

С той поры моя рана не закрывалась. Из нее посто-янно текло. С осколком был занесен клок полушубка.

Начинался остеомиелит. Рана дурно пахла. Перевязы-ваться приходилось ежедневно.

Так я и воевал оставшуюся часть войны. Благо, что бинтов и индивидуальных пакетов было много.

* * *Зацвела черемуха седая.Май пришел и в псковские края.Знаешь ль ты, хорошая, родная,что со мной и где сегодня я?

Слышен бой за речкою далече.У ребят в улыбках бродит грусть.Не забыл тебя я в этот вечер – все морщинки помню наизусть.

Все пройдет. И, как весною этой,зацветет черемуха опять.Я вернусь из жарких мест с победой,а ее не так уж долго ждать…

Но домой хотел бы я возвратиться,как я есть: усталый и в пыли,не успев помыться и побриться,в желтых пятнах фронтовой земли.

116 117


Чтобы после дальних перегонов,станций с шумом, с праздничной толпойты б мои истертые погоныгладила бы ласковой рукой.

А шинель, меня что укрывалана холодных нарах в блиндажах,все тебе без слов бы рассказалао недавно пережитых днях.

Чтоб в глазах твоих светилось счастье(будут пусть они полны от слез),чтоб ты знала, что из всех ненастийя к тебе назад себя принес.

1944 г.

РОДИНА ПУШКИНА

Калининский фронт. Летний день. Перед нами в болоте течет река Великая. Мы на голой глинистой высоте (ее можно увидеть мельком в документальном фильме «Село Михайловское»).

За рекой немцы. Там, на холмах, поросших лесом, усадьба Пушкина. Туда его привезли в розвальнях после дуэли. Там его могила. Это там он сумерничал со своей няней Ариной Родионовной. Там написал и посвятил ей свое стихотворение «Буря мглою небо кроет»…

Я рассказывал обо всем этом своим солдатам на НП, когда меня вызвал командир дивизиона. Это был маленький, почти без шеи еврей по фамилии Ме-четнер, из торговцев хлебом, с образованием всего 4 класса. Выдвинулся во время финской войны – стал тогда младшим лейтенантом. Имел он особенность посылать солдата вперед – докладывать комбригу, что у него старший лейтенант Белоглазов находится или на «нейтралке», или чуть ли не в немецких тран-шеях. Естественно, я понимал всю бессмысленность

118 119


большого и неоправданного риска и в большинстве случаев водил его за нос.

На сей раз он приказал мне перебраться через реку и установить НП на той стороне.

Стемнело. Я отобрал людей. Пошло нас 7 чело-век – 5 разведчиков, радист и я.

Когда мы пришли в наши траншеи, пехотный ко-мандир сообщил нам, что немцы отходят. Он ждал приказа на форсирование реки и преследование врага. Река оказалась неширокой (вроде нашей Исе-ти), но довольно глубокой. По руслу пришлось даже переплывать. Пехота переправлялась правее нас. Я считал, что в случае чего она привлечет к себе вни-мание противника.

Мы вылезли на другом берегу и отжали одежду. Немцы молчали. Они не бросали осветительных ра-кет. Складывалось впечатление, что их вообще нет, что они не оставили даже прикрытия во время отхо-да. Пехота перестала «стесняться» темноты и приня-лась шуметь. Были слышны ругательства и команды, зажглись цигарки.

Мы осторожно шли гуськом по влажному лугу в на-правлении немного правее усадьбы. Я шел впереди, ориентируясь чисто интуитивно по контурам холмов.

Вдруг сзади раздался взрыв. Мы сразу все упали.Я подумал, что нас заметили и начинается об-

стрел. Но дальше все было тихо. Длилось это мгно-вение. Когда я поднял голову от земли, то увидел, как Гена Рыбников бежит в сторону. Вернее, в тот момент я не знал, что это Гена, а видел только поразительно маленький силуэт. Отбежав, он упал на землю и за-кричал: «Браты, помогите! Браты, помогите!».

Мы все бросились к нему и увидели страшную кар-тину: ноги у Гены были оторваны. Ниже колен клочьями свисало белое мясо, и торчали кости. Крови не было.

Мы перетянули ему обе ноги своими ремнями. Этого можно было и не делать. Нет крови – гангрена обеспечена. Тем более что, когда он бежал, в кости набилась земля.

Старшина Чередниченко переплыл с ним реку. Мы положили его на плащ-палатку и отнесли в медсанбат. Там, на поляне, прямо на земле, уже лежало много раненых. Бегали сестры, делая перевязки и уколы.

Гене сделали все, что положено в таких случаях. Я принес ему его сумку, где были письма и фотогра-фии его родителей и невесты. Мы все поочередно его обняли. При нас носилки с ним погрузили в санитар-ную машину.

120 121


Только машина эта в госпиталь не пришла…Что с ней случилось? Может быть, Гена умер по

дороге и его труп выбросили в кювет… Может быть, машину разбомбили или она попала под артиллерий-ский налет и все погибли… Неизвестно.

* * *

Написать его родителям тогда у меня не подня-лась рука.

Да и, откровенно говоря, было некогда – мы вош-ли в Эстонию и прошли ее маршем почти без задерж-ки. Потом адрес был утерян.

* * *

В то утро я доложил командиру, что немец отошел и наши потери – один рядовой.

Уже засветло наша часть двинулась к усадьбе. Немцы все заминировали – дороги, поля, строения, аллеи приусадебного парка, даже пойму реки. На одну из этих мин и наступил разведчик Геннадий Рыб-ников. А должен был бы наступить я – ведь по тропе я шел впереди всех. Гена шел замыкающим. Судьба.

* * *

Я шел сквозь дым, по горю и к победам,в разлуке нашей лишь врага кляня.И письма, позаклеенные хлебом,ты часто получала от меня.

В них не было ни грусти, ни печали,тоски по доме и родным местам…Здесь эти письма также все писали,Как я, своим далеким матерям.

И можно ль на клочке простой бумагитебе о нашей жизни рассказать,про ночи длинные, про кровь и про атаки,про все, про все, моя родная мать.

И нужно ль знать тебе, как грубо и жестоко,противней горького солдатского вина,живет средь нас, еще несясь далеко,в дыму и ранах страшная война.

Без этого и днем, и ночью злою,средь шума улиц и среди друзейты и живешь-то думою одною,чтоб я вернулся, только б поскорей!. .

122 123


Пусть будет так:Уж здесь весна в начале.Я жив, здоров – чего же нам желать?Привет Отцу, родным, сестренке Гале.Пока. Твой сын.

Ответа буду ждать.

1943 г.

ДЕМАНТИ-АЙЗУПЕС

По-моему, это было поздней осенью 1944 года в Прибалтике. На 9 часов утра было намечено насту-пление. Для прорыва нас срочно перебросили с дру-гого участка фронта. Своего заместителя я оставил с солдатами получать сухой паек, а сам взял радиста Курмангали Ахметова и пошел занимать НП.

Недалеко от опушки леса мы нашли пустой блин-даж. В передних траншеях облюбовали место для НП. Уже совсем стемнело, когда Курман наладил связь с огневыми расчетами. Нам сообщили, что ребята по-лучили сухой паек и вышли.

А вскоре из дивизиона прибежал связной и ска-зал, что весь мой взвод лежит в болоте на настиле без признаков жизни – напились какого-то отравленного спирта. Я побежал туда, но встретил комдива и на-чальника «СМЕРШа». Меня обезоружили, сняли по-гоны и ремень и под конвоем отправили в штаб. Там нас набралось несколько человек, в том числе один знакомый капитан.

124 125


Ночь была кошмарной. Нас судила «тройка» и приговорила к расстрелу. А потом сказали, что рас-стрел заменяется штрафной ротой, и мы должны бу-дем искупить свою вину кровью.

Так же под конвоем нас провели на передок и сдали командиру штрафников. Здесь мы получили автоматы, каски и гранаты.

Всю ночь мы не спали, но после всего пережитого наступила депрессия – все сделалось безразлично.

Утром с рассветом началась артподготовка. При-несли спирт. Все стали принимать свои боевые 100 грамм, но я отказался. Немец регулярно перед самыми нашими траншеями клал тяжелые мины. Пер-вым выскочил капитан и сразу же упал – крупный осколок пробил ему грудь. Я видел, как пузырится и дымится его кровь.

Я подождал, пока разорвется очередная мина, и тут же броском очутился в воронке от нее. Снова разрыв, и снова бросок.

Все штрафники оказались впереди справа. Я был самый левофланговый и бежал прямо к сараю. Ней-тральная полоса была небольшой, метров 400, но я несся, не чуя ног, словно голый.

Вот и немецкая траншея. Я вскочил на бруствер. Подо мной, согнувшись, бежали какие-то люди. Я дей-ствовал как в тумане, бессознательно, не отдавая себе отчета. Выпустил по ним весь диск и, выбросив его, подсоединил другой.

Мы выскочили на железную дорогу. Наша задача была перерезать ее и удержать до подхода свежих сил. Немцы больше не сопротивлялись, все стихло. Начала подходить и становиться на прямую наводку артиллерия – орудия ЗИС-31.

Под вечер немцы принялись постреливать. Мино-метный и артиллерийский огонь все усиливался, пока не превратился в массированный налет.

Я лежал, свернувшись, в воронке от снаряда. Ко-пать мерзлую землю было нечем. Появились «мессе-ры». Они прошли низко вдоль нашей обороны, строча из пулеметов. Я совсем вдавился в землю и замер…

Впереди появились немецкие танки и пехота. Наши ЗИСы открыли по ним огонь. Потом, неизвестно почему, все побежали. Началась паника. Я тоже вско-чил и бросился к сараю, надеясь на защиту его глино-битных стен – все же от осколков и пуль они должны

1Советская76-ммдивизионнаяпушкаобразца1942г.

127


были предохранить. Рядом со мной очутился какой-то пожилой солдат с усами. Мы вбежали в сарай, и в этот момент часть его крыши обрушилась, все заволокло пылью, раздался грохот: в крышу ударила мина.

Бежать дальше было бессмысленно. Немец силь-но бил из минометов. Да и куда было бежать – мы штрафники… Наверняка в наших траншеях уже сиде-ли «заградчики». Они могли встретить нас огнем.

Я увидел перевернутое бетонное корыто. Из та-ких поят и кормят скотину – лошадей, свиней, коров. Оставаться в сарае тоже было опасно. Еще одно пря-мое попадание – и нам крышка.

Мы с каким-то солдатом протиснулись под корыто и притихли. Там было уютно и безопасно. Немец все ко-лотил. На слух мы определили, что весь огонь он сосре-доточил на наших исходных траншеях у опушки леса.

Вскоре подошли немцы. Мы слышали их речь и шаги возле сарая. Двое или трое зашли в сарай. Мы затаились, хоть бы не кашлянуть и не чихнуть. Разго-воров их мы не поняли.

С наступлением темноты все стихло. До утра про-лежали мы под корытом, боясь шелохнуться. Когда рассвело, послышалась русская речь.

76-ммдивизионнаяпушкаЗиС-3образца1942г. вМузеевоеннойтехники«БоеваяславаУрала»(г.В.Пышма)

РасчеторудияЗиС-3ведетогоньповрагу

128 129


Немцы не приняли боя и отошли. Подошло наше свежее подкрепление, которое мы ожидали еще вчера. Мы вылезли наконец из своего убежища. Нас начали расспрашивать. Оказалось, что от штрафной роты практически никого не осталось.

Солдат пошел куда-то разыскивать своих, а я – в свой штаб. Там я узнал, что Саша Виноградов тяже-ло ранен в ноги с «мессера», а многие погибли. Мне вернули погоны и пистолет. Многие из отравившихся солдат возвратились в строй, часть ослепла, 4 челове-ка умерло в госпитале.

В штрафной роте, таким образом, я пробыл два дня.

Саша Виноградов в строй не вернулся. Он долго лежал в госпитале и был списан по ранению. После войны я долго его разыскивал. В конце концов, на-шел в Кинешме. Он приехал ко мне в Свердловск году в 1970-м. А вскоре умер от рака кожи, которая воз-ле ран все это время была воспалена. От операции Саша отказался. Ему должны были ампутировать ноги. Он сказал (как потом написала мне его жена Вера): «С обеими ногами я родился, прожил и умру… а от-резать не дам».

* * *Я запомнил тот низенький дом,что на въезде стоит в село,что недавно под вражьим огнемпробирались мы к стенам его.

Только осень тогда была,По дорогам – плаксивая слизь.Только нас все вперед велазлость к врагам и боязнь за жизнь.

Я боюсь потому умереть,что хотел бы в счастливый часна победу разок поглядеть,что мечтою была для нас,

чтоб не даром пришла беда,хоть разочек тебя обнять.

130 131


ТАРТУ

В 1944 году, как раз, когда на Гитлера было со-вершено покушение, мы находились в Эстонии и на-ступали на город Тарту. Нас окружали леса и болота. Противник отступал.

На одном из хуторов я нашел полное собрание сочинений Есенина, изданное эмигрантской типогра-фией в Париже. Его у меня, уже после войны, отобра-ли представители особого отдела.

У одного из хуторов мы нашли большие штабеля снарядов, а рядом две пушки. Мы развлекались тем, что ставили прицелы орудий на предельную даль-ность и стреляли наугад.

Здесь, под Тарту, со мной произошло три, на мой взгляд, интересных случая.

Случай первый. Противнику удалось оторваться от нас, и мы даже приблизительно не знали, где он. Все было спокойно – никакой тебе пальбы. Но нам надо было найти наблюдательный пункт, с которого можно было бы наблюдать за противником.

Мы с группой разведчиков и двумя радистами пробирались вдоль какой-то извилистой безымянной речушки. Берега ее густо поросли черемухой и оси-ной, кустами смородины. Шли гуськом по тропинке, извивающейся среди кустов. Вдруг на одном из пово-ротов передо мной вырос немецкий офицер. Я остол-бенел. Он – тоже. Мои солдаты отстали. Его солдаты, вероятно, тоже, потому что где-то позади него послы-шалась тихая немецкая речь.

Он пришел в себя первым и схватился за кобу-ру парабеллума. У меня автомат ППШ1 висел на шее. Не помню как, но я, не прикладываясь, выстрелил с ремня.

Офицер упал. Я метнулся назад. Немцы тоже.Позже со всеми предосторожностями подошли

к нему забрать документы, сумку с картой и пистолет. Пуля попала ему в нижнюю часть подбородка и вы-шла через затылок.

Второй случай. Не помню уже зачем, пошли мы на один хутор. Хутор этот был кем-то разгромлен. Но в одном из помещений наш солдат нашел что-то

1Советский7,62-ммпистолет-пулеметобразца1941г.системыШпагина;принятнавооружениеКраснойАрмии21декабря1940г.

132 133


вроде бандуры, гуслей или цитры – этакую доску со струнами.

Он вышел из дома и, паясничая, начал бренчать на этом нехитром инструменте.

Каково же было наше изумление, когда из леса вышло стадо коров. Видимо, пасший их пастух когда-то наигрывал на нем. Мне захотелось привести на батарею корову – попить молока или поесть мяса до отвала.

Я снял ремень с пистолетом и накинул его на рога одной «пеструшке». Но корова не пожелала по-кориться русскому офицеру. Она вырвала ремень из моих рук и, задравши хвост, галопом понеслась по по-ляне.

Представьте себе картину: удирает корова, неся на рогах поясной офицерский ремень с пистолетом. А за ней гонится этот самый офицер и целое отде-ление солдат. Когда корова уже забегала в лес, при-шлось ее пристрелить.

Третий случай. Мы тоже подходили к какому-то хутору. Вдруг видим – бегут наши солдаты в панике, и все в противогазах. Падают, катаются по земле, по-том скрываются в лесу.

Я остановился. Первая мысль была: немцы пусти-ли газ. А у нас нет ни одного противогаза – все побро-сали. Откровенно говоря, мы струхнули.

Вдруг один солдат в противогазе пробежал мимо нас. За ним вился рой пчел. И тут до нас дошло – ря-дом пасека!

Впоследствии вопрос решался просто: один сол-дат брал ведро воды, а другой быстро открывал крыш-ку улья. Первый выливал в улей ведро воды. Пчелы намокали, и летать уже не могли. Рамки вынимались, и мед при помощи рукавиц выдавливался в котелок.

Можно сказать, что многие из нас, в том числе и я, прошли всю Эстонию, питаясь одним только медом. Кружка меду, стакан воды – и сыт до вечера.

134 135


РИГА

Помнится, было это в октябре 1944 года.

С вечера нашу часть подвели к Риге. Мы оста-новились в лесу и готовились с утра открыть по ней огонь. Переночевали в мелколесье, на месте траншей «наших отцов», то есть траншей образца 1914 года. Они уже поросли травой, но были ясно видны.

Утром без боя мы вошли в Ригу. Был ясный сол-нечный день. Все население высыпало на улицу. Нам вручали букеты цветов. Выносили воду в ведрах и предлагали умыться. Угощали вином. Приглашали к себе в гости. И все спрашивали: «Где «Катюша?», Где «Катюша»?. .».

Ко мне подошел совсем седой старик с военной выправкой и пригласил меня: «Господин поручик, прошу ко мне домой – у меня дома мадера есть».

На площади, там, где статуя Свободы (женщина с тремя звездами над головой), есть здание, на кото-ром три атланта держат земной шар. Во время войны

в нем находился магазин канцелярских принадлеж-ностей. Я вошел в него через витрину, предварительно разбив прикладом большое стекло, и взял готоваль-ню «Richter» с откидными ножками у рейсфедеров.

Рига – портовый город. Всю ее немцы опутали ко-лючей проволокой и концентрационными лагерями. Особым гонениям подвергались евреи. Нам говори-ли, что во всей Риге осталась всего одна еврейка. Мы показали ее моему фронтовому другу Доде – Давиду Абрамовичу Бурдану.

Их встреча была более чем как родных. Они це-ловали и ласкали друг друга со слезами на глазах.

137


ДАНЦИГ

Пал Кенигсберг. Наши пушки стояли у какого-то большого красного здания на кладбище. Помню один впечатляющий памятник: воин на коне с опущенным копьем спускается с горы в преисподнюю – могила неизвестного солдата…

Где-то в стороне было море. Оно было рядом, но мы его не видели.

В Кенигсберг я вез заряды для минометов, пушек и гаубиц, ящики с порохом и запалами. Мне выделили трактор «ЧТЗ» с двумя прицепами.

В одном месте горел целый квартал. Дым и пламя охватывали улицы, сыпались искры, и ветер бросал на мостовую целые головешки. Я лежал на прицепе, до самого верха набитом взрывчаткой. Мне кричали, чтоб я слез. Но, во-первых, слезать было некуда, а, во-вторых, везти боеприпасы было необходимо. Впе-реди шел бой. И, в-третьих, сидя на прицепах, я мог скинуть попавшую головешку. Деваться было некуда, и я так и проехал практически через пламя.

138 139


Потом мы пошли на Оливу и Гдыню. Особо силь-ных боев там не было. Немец все время отступал на запад и нас удержать уже не мог.

В Гдыне, недалеко от моря, была площадь с кир-хой (церковью). На самом ее куполе я устроил НП. Я корректировал огонь своей батареи по отходящим немецким кораблям (корректировал – громко сказа-но, скорее, пытался стрелять наугад, так как разрывов своих снарядов или всплесков воды я наблюдать не мог), когда налетели английские бомбардировщики «Бостоны» и начали бомбить. Возле кирхи располага-лись многочисленные обозы. Им здорово досталось. В кирху же не попало ни одной бомбы, и спустился я с нее благополучно, хотя и ни жив ни мертв.

Потом наступила очередь Данцига. Этот город был сильно укреплен. Наше командование бросило клич: «В городе – водка и бабы. Возьмем Данциг!». По рукам тогда ходили листовки Ильи Эренбурга: «Мы не будем думать, мы не будем щадить. Мы будем уби-вать. За нашу замученную Родину – убивать, убивать и убивать!. .». Или (автора не знаю): «Если офицеру стыдно – отвернись, а солдату не мешай – солдатская душа знает, что делать!. .». Дело в том, что в армии во

время войны не так уж мало было уголовного эле-мента. Судимость, как правило, заменяли фронтом. Даже расстрел заменялся штрафной ротой. Солдаты же имели очень низкое образование – 2–4, много 7 классов. И подобные призывы, и посулы подстрека-ли к всеобщему разгулу, а со стороны отдельных лич-ностей – к садизму и зверствам. К тому же, это была молодежь в среднем до 30–35 лет.

Среди своих солдат я не наблюдал особых амо-ральных поползновений в сторону бессмысленных убийств, мародерства, садизма и насилий. Если сол-дат брал у немца часы или перочинный нож, это не считалось чем-то нехорошим. Я сам носил сапоги с убитого немца.

Но были в нашем дивизионе такие люди, как Мо-розов – любимец комдива Мечетнера, тот же Могиль-ный, которые совершали самые настоящие зверства, то есть насиловали, убивали, грабили. Оправданием у всех служило одно: немцы у нас бесчинствовали – мы должны им отомстить!

К тому же, наверно, все боевые части видели де-сятки наших сожженных сел, виселицы с повешенны-ми на площадях, много лагерей для военнопленных

140 141


со рвами, в которые сваливали трупы наших и поли-вали их известью.

Мы знали о лагерях Дахау, Майданеке, Заксенхау-зене, видели останки людей со связанными за спиной руками и отпиленными циркулярной пилой головами. Каждый из нас пережил ужасы 1941–1942 гг. К тому же к мести призывали плакаты, такие как «Папа, убей немца!».

Сейчас трудно даже представить себе то жесто-кое время, когда жизнь человеческая ничего не сто-ила, особенно жизнь молодой женщины. Когда брали немецкий город, творилось нечто невообразимое. Немцам не было пощады. Никто не разбирал, вино-вен ты или нет. Страдали все поголовно. Некоторые стрелялись сами.

ЛЕКШТРИСС

У Данцига есть предместье Лекштрисс. Вот здесь-то и произошел целый ряд памятных для меня со-бытий.

Под Данцигом запомнилась мне покрытая ле-сом высота. Всю ночь мы лежали на ней, прижавшись к земле. Немецкие дальнобойные пушки с фортов и кораблей били куда-то наугад. Снаряды рвались не-далеко за нами, и страшное эхо их разрывов долго ходило в кромешной тьме по лесу. А самое жуткое было то, что сначала слышался залп, потом траекто-рия снарядов с гулом проходила над самой верши-ной высоты, и мы боялись, что какой-нибудь из них заденет ее и взорвется. Били какие-то очень крупные калибры. Мы слышали, как при разрывах с высоты па-дают целые сосны. То была страшная ночь. До утра нам не суждено было выносить эти муки – наши не-рвы сдали, и мы бежали с высоты вниз.

Кто-то из нас натолкнулся на блиндаж. Крикнул, и мы все собрались у него. Блиндаж располагался

143



в густом ельнике на склоне горы. Метрах в 25–30 под ним проходила проселочная дорога, но об этом я уз-нал позднее.

Не помню точно, но, кажется, мы все там заснули. Проснулся от шепота: «Немцы». Мы прижались к зем-ляному полу блиндажа и выглядывали в дверь. Поло-жение было безвыходное. На дороге находилось до роты немцев, развернувшись в нашу сторону строем по четыре человека. Впереди стоял офицер и смотрел на двери блиндажа. Вот он поднял руку и поманил нас пальцами, как манят маленьких детей. Я скомандовал ребятам, чтобы легли в проходе и прикрыли меня ав-томатами, а сам вышел. Каково же было мое удивле-ние, когда немецкий офицер отдал мне честь и сказал по-русски: «Плен». Тут только я заметил, что немецкие солдаты совершенно безоружны, а в руке офицера – белая листовка-пропуск. Такие пропуска с предложе-нием добровольной сдачи в плен сбрасывались с на-ших самолетов. Наличие такой листовки при сдаче в плен в какой-то степени все-таки гарантировало жизнь. Из укрытия вышли мои солдаты, и мы пока-зали немцам дорогу в тыл. Немец сказал: «Danke» и организованно повел своих солдат в плен. Для них война уже закончилась, если, конечно, какой-нибудь

144 145


дурак не пустит по ним автоматную очередь, – тем более что шли они без сопровождающего.

Мы вошли в Лекштрисс. Здания горели. Все улицы простреливались из пулеметов. Продвигаться можно было только короткими перебежками от подъезда к подъезду.

Где-то в полдень немцы остановили нас сильным огнем. Мы все спустились по крутой каменной лест-нице в подвал. Там, на собранных толстых чемоданах, сидела семья старика-немца. Видимо, они не сумели эвакуироваться. Семья состояла из старика с седой бородкой, мужчины лет чуть больше тридцати, двух молодых женщин и внучки лет 15–16. Внучка была очень хорошенькая.

Они все время пытались уйти из подвала. Но до-статочно было им только показаться на улице, как они сразу бы погибли.

Солдаты мои лежали на полу на каком-то тряпье. В дверях подъезда был выставлен часовой.

Я, как мог, разговаривал со стариком. Он оказал-ся архитектором. Общаться приходилось только при помощи жестов, поскольку мои познания в немецком языке ничего не стоили. Молодые женщины все по-

рывались угостить меня лимонадом. Но нам много говорили про коварство врага, а немок этих я считал своим кровным врагом и не пил, опасаясь, что в ли-монаде может быть яд.

Начало смеркаться. Вдруг на лестнице показались наши разведчики из разведвзвода дивизиона во гла-ве с Морозовым (часовой их пропустил).

– Эй, старший лейтенант, отдай нам этих нем-цев, – крикнул он.

– Иди отсюда!– Сам не е… и другим не даешь – лежишь, как со-

бака на сене. Дай хоть вон ту молоденькую.– Валяйте в другой подвал, а этих не троньте! –

я взялся за пистолет. Ребята мои зашевелились и по-тянулись к автоматам.

– Мы уйдем. Но ты, старшой, учти… – он не дого-ворил, что же я должен учесть, и вышел.

Уже стемнело, когда прибежал посыльный и вы-звал меня вперед.

Я помню, как мы шли мимо банка. Банк горел с треском. На полу в нем валялись кучи рейхсмарок. Пламя охватывало все стены. Вызов оказался бес-смысленным – было темно, и мы повернули назад.

146 147


В подвале за столом уже сидел какой-то лейтенант, а его солдаты мародерствовали – отнимали у женщин их драгоценности (серьги, часы, браслеты) и складыва-ли на стол лейтенанту. Я уже знал, что последует даль-ше: сейчас они отберут все ценное, мужиков пристре-лят, женщин изнасилуют и тоже пристрелят. И уйдут.

– Что здесь происходит?! – крикнул я и схватился за пистолет.

Я был старше чином и к тому же носил усы. Да и было нас больше. Мои ребята с автоматами стояли на лестнице.

Лейтенант стушевался и попытался что-то объяс-нить.

– Все возвратить немедля! Немцы, увидев в моем лице защитника, стали

робко подходить к столу и забирать свои ценности. Лейтенант же, во избежание неприятностей, ретиро-вался вместе со своими солдатами.

Потом немцы от всей души благодарили меня. Из всех их благодарностей я понимал только слова «gut», «mutter», «fater». Они предлагали мне часы, браслеты, кольца, но я в тот момент разыгрывал из себя эдакого рыцаря-спасителя и, конечно, ничего не

брал. Да и куда брать-то было?. . Жизнь моя в то вре-мя каждую минуту висела на волоске. К тому же, как тогда, так и до конца своих дней, я был и останусь «бессребренником». У меня и сейчас, в 62 года, нет ни автомобиля, ни дачи, ни сада. Меня тяготит нагро-мождение совершенно ненужных, но красивых ве-щей в моем доме, которые накупила жена. Но это уже отвлечение от темы.

Под утро меня снова вызвали вперед. Мы пош-ли к кирхе на площади. К счастью, этот выход снова оказался ненужным. Данциг был взят, но оставались береговые форты. Взять их с ходу у наших не было сил – бои сильно измотали наши части. Так форты и оставили в руках немцев и пошли на Грауденц.

Когда мы уже засветло шли по улице мимо «наше-го» дома, я предложил: «Давай зайдем, посмотрим…». Ребята начали надо мной подшучивать, что вот, мол, наш старший лейтенант влюбился в красивую немоч-ку. Действительно, такой красоты девушек я не встре-чал. И надо же было уродиться такому чуду!. .

Мы вошли в дом. На лестнице головами книзу лежали старик и мужчина. Их бесформенные головы запеклись от крови. Видно, они пытались бежать, но получили по очереди из автомата в затылок.

148 149


В ближнем отсеке подвала лежали рядом две женщины, которые пытались угощать меня лимона-дом. Подолы их были завязаны узлом на голове. Меж-ду раздвинутых ног загнаны бутылки. Все вокруг было пропитано запекшейся кровью.

Мы сунулись в большой отсек. Все кожаные че-моданы были выпотрошены. На полу валялись груды разного белья – простыней, наволочек, каких-то плат-ков, женских комбинаций, мужских костюмов и т. п.

Но красивенькой немочки нигде не было.Посоветовавшись, мы решили, что все это – дело

рук Морозова, его почерк. И что немочку он увел в под-вал другого дома. Я послал ребят проверить подвалы и верхние этажи соседних и нашего домов.

Вскоре вернулся радист Чиньков. Он доложил, что в нашем доме нашел только сумасшедшего немца. Тот сидел за шкафом в углу и, похоже, пытался за-стрелиться, но рука дрогнула, и пуля прошла в висок по касательной. Он сидел на корточках весь в крови, смотрел выкатившимися глазами и только мычал.

Другой солдат доложил, что немки нигде нет, но он принес целый ящик маленьких баночек сгущен-ного молока.

Вскоре появились и все остальные.

Нам очень хотелось есть. Мы всю ночь не спали и были как пьяные. Никакой другой еды, кроме сгу-щенки, не было. Что делать – стали пить ее. Дважды протыкали ножом донышко с одной стороны, запро-кидывали голову и пили.

Я шагнул через ворох какого-то тряпья и бумаг, взял баночку, проткнул ее, запрокинул голову и начал пить. Допил молоко и бросил ее на пол.

Тут я заметил что-то в ворохе бумаг, куда угодила банка. Нагнувшись, я увидел черные волосы. Я быстро разгреб ворох.

Там лежала немочка. Конечно же, ее изнасилова-ли. И наверняка не один Морозов. После чего застре-лили. Вокруг ее головы расплылись мозги. Они на-помнили мне только что выпитое сгущенное молоко, и меня вырвало.

* * *

Нас отвели от Данцига.

Мы расположились где-то поблизости от города, в лесу. По большой дороге к городу двигались поляки

150 151


со всем скарбом, женами и ребятишками, торопясь занять дома и землю: теперь это была их земля.

А из Данцига, впрягшись в двухколесные тележки, шли побежденные немцы.

Из-под Данцига демобилизовался мой друг Да-вид Абрамович Бурдан (Додя). Был он много старше меня. До войны жил в Виннице. Во время оккупации немцы расстреляли его мать, отца и жену. Единствен-ный сын Борис спасся только потому, что в это вре-мя ушел играть к соседской девочке. Четырехлетнего мальчугана соседи не выдали и спрятали в подвале. Так он там и жил до конца оккупации.

С Давидом мы дружили. На батарее он занимал должность старшего командира. Нам предстояла раз-лука, и может быть навсегда.

Я вышел на дорогу, выбрал немца «пожирнее» (он вез на тележке много кожаных толстых чемода-нов) и под дулом пистолета привел его в наше рас-положение. А потом на глазах у всех скомандовал ему: «Weg! Werde schießen!»1 – и выстрелил поверх головы.

1«Прочь!Будустрелять!»(нем.)

Немец сначала упал, затем взмолился, а потом убежал.

– Это твое, Додя, – сказал я. – Возьми.

Мы отобрали подходящие ему костюмы.

– А это – Борису, – и я подал ему в футляре боль-шой аккордеон. – Пусть учится музыке.

Мы с ним расстались. Он сел в машину и уехал.

Местогибелибоевыхтоварищей (рисунокавтора)

155


ВАРШАВА

Было это после прорыва на реке Нарев. Поздней осенью мы вдруг оказались в 60 км се-

вернее Варшавы, под деревней Домбровка. Впереди, за немецкой обороной, выделялась высота с отмет-кой 171,3 м. Наступление было назначено на утро. Мы знали, что перед нами стоят власовские части (изменники Родины) и что бой будет тяжелым. Что власовцам нечего терять, и смерть они воспримут как избавление от последующего возмездия; что эти, в основном украинские националисты, очень жестоки, и в плен они нас брать не будут. Так же, как и мы их.

После завершения артподготовки «проиграли» наши «Катюши», и мы пошли. Нейтралка была метров 300, а местами и того меньше. Особого сопротивле-ния вначале не было, и мы заняли и траншеи против-ника, и высоту 171,3. Началась метель. Снег сыпался белыми хлопьями, словно из решета. Пехота ушла вперед. У высоты осталась только наша батарея – че-тыре 76-мм пушки. Кто-то неизвестно зачем полез на высоту по крутому склону, кто-то решил перед

157


нашей батареей на всякий случай расставить мины. Я со своими ребятами сидел в кустах. Мы ели из котел-ков холодный гороховый суп из брикетов.

Снегопад все усиливался. Вдруг перед батареей появились залепленные снегом фигуры: бежали наши солдаты. Один из них, запыхавшись, сказал нам: «Две цепи пехоты и 100 танков. Немец весь наш полк на гусеницы смотал…».

Мы бросились к пушкам. Командиров огневых взводов1 не было. Один был убит при прорыве на реке Нарев, другой был ранен. Орудиями командова-ли их командиры. В расчетах оставалось по 2–3 че-ловека вместо 7-ми.

Послышался гул танков. Он становился все ближе и ближе. И мы увидели, как совсем близко от пушек из снегопада выползло очертание танка.

Танк шел прямо на нас и поводил жерлом своего орудия, видимо, отыскивая себе очередную жертву.

Решали всё мгновения, так как он был метрах в двадцати. Я скомандовал. Выстрел! Танк полыхнул огнем и задымил. Из его люков с матом стали вы-скакивать танкисты. Мы еще хотели их пострелять, 1Артиллерийскоеподразделение;входитвсоставбатареиисостоитизнесколь-кихорудийныхрасчетов.

Батарея76-ммдивизионныхпушек сбоевымирасчетамивгрузовиках

БоеваямашинаБМ-13(«Катюша») вМузеевоеннойтехникиОДО,г.Екатеринбург

158


но почему-то никто не выстрелил. Так материться могли только русские. Но ведь перед нами и должны были быть власовцы.

Танкисты подбежали к нам. Их командир заорал: «В штрафную роту захотел, сволочь!. .». Я тоже начал кричать, что сам, мол, виноват: «Прешься на пушки, куда ствол должен быть направлен, дурак?! От кого драпаете?!» и т. д.

В конце концов, прокричавшись, мы мирно сели и опорожнили флягу спирта.

– Хорошо, что все так обошлось. Поедем в Челя-бинск за новой машиной, – сказал танкист.

Я не стал говорить, что родом из Челябинска.Никаких ста танков и двух цепей пехоты, конечно,

не было. Но власовцы впереди действительно стояли. Мы заходили в их блиндажи, читали их литературу, листовки. Позже, в городках и деревнях, на заборах и домах видели их надписи: «Мы еще вернемся».

В том бою я не видел ни одного пленного. Их по-просту не брали.

«Изменнику Родины – смерть!» – этот девиз крас-ной нитью прошил все годы войны.

СреднийтанкТ-34образца1941г. вМузеевоеннойтехники«БоеваяславаУрала»(г.В.Пышма)

160 161


ГРАУДЕНЦ

Мы называли его Грауденц, поляки звали Грауд-зянцы.

Расположен Грауденц у устья Вислы – там, где река делится на два рукава: саму Вислу и так называ-емую Мертвую воду. Эти два рукава и море образуют остров, на котором немцы устроили концлагерь более чем на 10 000 человек.

Рисунокавтора

Впоследствии выяснилось, что почти все наши пленные – мирные жители из Тулы. Были там еще

и англичане, и французы, и бельгийцы, и представи-тели многих других народов. Интересно, что когда мы их освободили, все они практически оказались людь-ми верующими. Да это и понятно – сама обстанов-ка в лагере была такова, что заставляла «утопающих хвататься за соломинку», то есть верить в бога.

Грауденц – крепость с непробиваемыми стенами. Говорили даже, что по стенам этим можно ездить на тройке лошадей. На берегу Вислы стоял дворец или замок со сбегающими к воде лестницами, украшен-ными скульптурами. Дворец этот был очень красив. Думаю, когда-то в нем жил польский магнат, или же он был резиденцией королей. По обе стороны моста через Вислу стояли высокие кирпичные здания, напо-минающие башни.

К Грауденцу мы подошли в самом начале марта. Он был уже окружен. Немцы пытались прорваться, но сил у них было немного. Я говорю «немцы», хотя в Грауденце были в основном полки, сформирован-ные во Франции из французов.

Об этом я узнал потом, когда они сдались и выхо-дили из ворот строем под белым флагом. Среди них была какая-то молодая женщина, которая горько пла-кала. Ее вели под руки солдаты.

162 163


Время, проведенное под Грауденцем, не было чем-то особенно примечательным. Мы стояли, как в обороне. Действительно, город был сильно укре-плен, и брать его штурмом было бы бессмысленно. Брали его измором.

Мы находились за дамбой. Маясь от безделья, я временами развлекался тем, что лежал в своей ячейке и следил, не выскочит ли кто из солдат про-тивника к реке. Тогда я стрелял в него из винтовки. Он, зачерпнув воды в котелок, бежал на косогор и тут падал или скрывался. Случалось и так: упадет, поле-жит какое-то время, соскочит и убежит. Значит, моя пуля только свистнула рядом.

Война есть война. И развлечения в ней военные.

Помню, как мы сидели в просторной башне с большими зашторенными окнами, когда начался орудийный обстрел. Немцы били долго. Больше всего я боялся, что снаряд залетит в окно.

Однажды меня вызвал комдив.

– Возьми разведчика и попытайся перейти через мост на ту сторону.

– Так он же взорван.

– А я тебе приказываю! Буду сам смотреть в сте-реотрубу, как пойдешь!

Приказ был более чем бессмысленный, но при-шлось подчиниться. Я взял с собой солдата, и мы по-ползли по мосту, прячась за железными фермами. Было часа два пополудни, пасмурно. Лед на реке уже тронулся, шли отдельные льдины. Временами на них проплывали трупы наших или немецких солдат. Мы уже подползли к взорванному быку, где вода кипящей струей прорывалась сквозь осевшую ферму, когда нас заметили с той стороны и открыли пулеметный огонь. Солдат побежал. Его ранило, и он полетел в воду, но зацепился шинелью за торчавший швеллер и повис в воздухе. Его, конечно, немцы прикончили.

Я спрятался за металлической опорой. Выждал немного и стал перебегать, согнувшись, от опоры к опоре, но когда оставалось пробежать метров 50, укрыться уже было негде. А немец бил короткими очередями все настойчивее. И тогда, бросив автомат, каску, гранаты и телогрейку, я прыгнул с моста в воду.

Меня ожгло холодом. Под водой я скинул кир-зовые сапоги и ватные брюки. Когда вынырнул, ря-дом оказалась плывущая льдина, и я уцепился за нее. Немцы меня уже не видели.

164


Минуты через две я уже коснулся ногами дна и побрел к берегу. Но у самого берега к дамбе я уже выползал на карачках. Меня заметили наши, подхва-тили под руки и затащили на дамбу. Они увели меня в пустой дом, раздели догола, дали спирту, растерли махровыми полотенцами, которые оказались в поль-ском буфете, положили на диван, свалили на меня все перины и одеяла, какие только были, и послали Мишу Белякова на кухню за горячим обедом.

От выпитого спирта я сильно опьянел и уснул. Меня разбудили, когда пришел Мишка. Он был бле-ден, как полотно, и не мог сказать ни слова. Его те-логрейка и штаны были облеплены кашей и чем-то облиты. Оказывается, получив мой обед на кухне, он взял котелки с супом и вторым подмышку и пошел назад. По дороге увидел, как «ИС» ведет огонь по кре-пости, и, разинув рот, начал любопытствовать, поза-быв про мой обед.

Немец вел редкий огонь по нашему танку. Вдруг один из снарядов ударил прямо в котелки, ушел в землю возле самых ног Мишки и не взорвался. С Мишкой случился шок.

Если бы снаряд разорвался, от Мишки ничего бы не осталось.

Тяжелыйсоветскийтанк«ИосифСталин»(ИС-2)

ТяжелыйсоветскийтанкИС-2образца1943г. вМузеевоеннойтехники«БоеваяславаУрала»(г.В.Пышма)

166


* * *

Беляков был колхозным парнем из Белоруссии. Во время войны возил пушки на тракторе. В мой взвод он перешел разведчиком под Карбуселью1.

Шел 1944-й год. Как-то весенним утром готови-лось наступление. Снег еще лежал, но солнце уже порядком пригревало. Мы с Беляковым пошли на передок. Я сказал ему: «Мишка, вот если сегодня ты останешься жив, то и закончишь войну живым…».

Наступление было неудачным. Когда мы под ве-чер возвращались обратно, поляны вплоть до наше-го основного НП были усеяны трупами. Но мы были живы. И те мои слова он часто вспоминал уже после войны.

Где-то он сейчас?. . Наверное, в своей Белоруссии. Помнит ли бои под Карбуселью? Наверняка помнит. Такое не забывается.

1Карбусельская наступательная операция проводилась советским командова-ниемвмарте1943г.сцельюпрорываблокадыЛенинграда.

168 169


«ПО СВОИМ, СВОЛОЧИ!..»

Не помню уже, где и в каком году это было. Я хо-дил в баню на огневые позиции. Баня – это обыч-ная палатка и котелок горячей воды. Этим котелком и умудрялись вымыться с ног до головы. В бане было холодно, разве что ветром не сдувало.

Назад идти было километров пять. Уже настала зима, но снег только еще слегка припорошил землю.

Дорогу я знал хорошо. Все чаще и чаще встреча-лись воронки от мин, бомб и снарядов. А вот и желез-нодорожная насыпь. Дорога проходила под рельсами, под небольшим мостиком, у которого штабелями был сложен старый тес. В кустарнике за мостом распола-гался чей-то медсанбат. Вдалеке еще слышался ору-дийный гул – мы на днях прорвали немецкую обо-рону.

«Все идет как надо, а я живой и иду из бани».Справа невысоко от меня прошла тройка «ИЛ-2»,

наших штурмовиков. Помню, почему-то еще я про-следил за ними. Вот они развернулись и, как мне

показалось, начали пикировать прямо на меня. На их крыльях засверкали огни, послышался стук пулеме-тов и одновременно – «пшиканье» «Катюш». Черная точка оторвалась от самолета и полетела вниз.

Я упал на мерзлую землю, пополз к тесу в поис-ках укрытия. Ни воронки, ни канавы нигде не было. Хоть бы маленькая ямка! Я вдавился в землю и под-нял голову. Черная точка падала точно на меня. Она уже превратилась в большую бомбу.

Бежать было бессмысленно. Длилось все это мгновения. Я уткнулся носом в землю и зажал уши.

Меня подбросила земля… Все стихло. Я разжал уши и поднялся. Самолеты уходили надо мной. За мостом слышались крики и мат: «По своим, сволочи, мать вашу!. .».

Я кинулся под мост: развороченные кусты и па-латки, стоны раненых, суета сестер среди всего чер-ного и прокопченного…

Побрел я своей дорогой. Бывало и так – редко, но бывало.

Где теперь тот летчик, который отбомбился по своим? Погиб ли в первом же бою в штрафной роте, не успев выскочить из траншеи, или расстрелян на

170 171


месте – прямо на аэродроме? Или уцелел каким-то чудом?.. Вообще-то во время войны бывали случаи, когда и авиация, и артиллерия, и «Катюши» с «Анд-рюшами»1 били по своим.

«Андрюша»вБерлине

Мне особенно вспоминается один классический случай, который мне кто-то рассказывал, причем как анекдот.

1Советский миномет БМ-31-12, по аналогии с «Катюшей» названный «Анд-рюшей»

Один комбат подготовил данные по противнику. Но снаряд упал не на сторону врага, а на собственный НП. И своим же снарядом этому горе-комбату оторва-ло ноги.

Могло ли такое быть? Такое совпадение могло случиться при двух условиях:

1) Выпущенный с закрытой позиции снаряд имел траекторию в направлении НП. Произошла ошибка в угломере или НП находился в створе «орудие – НП – цель»;

2) Была неправильно рассчитана дальность вы-стрела или, в силу каких-то причин, заряд был непол-ноценным, заниженным по весу.

За время войны мне приходилось побывать под действием всех видов нашего оружия, но не часто. В большинстве своем все или почти все эти случаи заканчивались для нас благополучно.

172 173


НА БЕРЛИН!

После взятия крепости Грауденц нашу бригаду бросили на Берлинское направление. Это было уже в апреле 1945-го.

Одер был форсирован, и через него навели пере-праву. Мы расположились под городом Цехин на не-большом плацдарме. Наши НП организовали прямо на поле, а огневые позиции – у самой переправы. К накатам в проходе блиндажа мы приворачивали стереотрубу и наблюдали за противником. Он зани-мал отдельные фольварки1, сплошных траншей у него не было.

Очень много немцев из «тотальников»2 перехо-дило к нам. По всему чувствовалось, что конец войны приближается.

Много ходило слухов о каком-то новом оружии немцев (об атомной бомбе в то время никто из нас и понятия не имел). Но мы знали, что такие ракеты,

1Усадьба,небольшоепомещичьехозяйство.2Лица,призванныеввермахтпототальноймобилизации(с1943г.).

как «ФАУ-1» и «ФАУ-2»1 враг бросал на Англию. Мы бывали на площадках, откуда пускались эти ракеты, знали из приказов и о «самолетах-снарядах».

Германское«оружиевозмездия» –ракета«ФАУ-2» настартовойплощадкевПенемюнде,1943г.

И вот под вечер мы увидели, как в небе к пере-праве летит что-то диковинное. Впечатление было та-

1Первая в мире баллистическая ракета дальнего действия, разработаннаяипринятаянавооружениевермахтавконцеIIМировойвойны;впервыебылапримененаосенью1944г.противВеликобританиивкачествеинструментаза-пугиваниямирногонаселения.

174 175


кое, что на большом самолете, как стрекоза на стре-козе, сидит маленький самолет. Большим самолетом был «Юнкерс» или «Хейнкель». Маленьким – «Фокке-Вульф» или «Мессершмитт».

Не долетев до переправы, маленький самолет от-цепился и свечкой ушел вверх. А большой, изменив направление полета, начал пикировать на переправу.

Внезапно громадное пламя взметнулось к самым облакам; сосны, словно спички, подскочили выше пламени и дыма, земля закачалась и раздался какой-то гул, совсем не похожий на взрыв.

Позднее мы узнали, что в переправу самолет-сна-ряд не попал, но наделал нашим войскам хлопот не-мало. Ведь там, у переправы, находились наши тылы и госпитали.

Погиб и наш огневой взвод со всеми орудиями. Младшему лейтенанту Тюлегенову какой-то гайкой размозжило голову. Мы были с ним друзьями.

Самолеты-снаряды враг пускал каждый вечер по 2–3 штуки. Однажды я услышал крик: «Летит!». Вы-скочил из блиндажа в проход, который заканчивался земляными ступеньками, и встал на них. Совсем низ-ко надо мной летел самолет-снаряд. Наши зенитки

били по нему, но, как и всегда, безрезультатно. Вдруг я почувствовал, что лечу по воздуху. Меня больно ударило о заднюю стенку блиндажа; c накатов посы-палась земля.

Когда я очухался, в голове стоял звон, все тело болело. Я лежал на земле напротив прохода. На ка-рачках я выбрался по ступенькам и увидел ребят, ко-торые находились в соседнем блиндаже. Состояние их было не лучше. Мы пошли к воронке, идти надо было метров 400–500. Воронка была не глубокая, но очень большая. Метрах в 50 от нее лежали мертвые солдаты: кровь из носа и ушей, и хана.

Это был самолет-снаряд, который разорвался бли-же всех от меня. Впоследствии, когда уже кончилась война, я был в ангарах, где хранились самолеты-сна-ряды. Но эти были совершенно другого типа – длиной 3–3,5 м, с короткими тупыми крыльями и какой-то муфтой на хвосте. Было их штук 10–12. Почему-то они больше напоминали ракеты, какие сейчас можно увидеть по телевизору.

Однажды ранним утром (часа в 3–4) Пархим1 по-тряс взрыв. Окна в городе зазвенели. Это взорвали

1ГородвГермании.

176 177


ангары с самолетами-снарядами. Как говорят, они были заминированы. Разминировать нашим саперам не удалось, и их пришлось взрывать для безопасно-сти самих же немцев.

На плацдарме мы продвигались медленно. Немцы серьезно сопротивлялись в своих опорных пунктах.

Как-то в середине апреля мы забрались в подвал одного разрушенного здания и крепко заснули. Про-снулись, когда началась артподготовка. Все гремело и свистело, ничего нельзя было разобрать, даже крик-нув на ухо. Потом вся передовая озарилась ярким светом. Под вой сирен двинулись наши танки и само-ходки. Это было знаменитое Жуковское наступление.

Враг даже и не пытался сопротивляться. Мы пош-ли вперед. У воронки от снаряда лежал наш пожилой солдат с усами по-чапаевски, – он был убит.

Не помню, сколько мы прошли без сопротивле-ния, но шли долго. Денек выдался жарким. Мы были в ватных брюках и телогрейках; каски нагревались на солнце. Идти было тяжело, многие натерли ноги и в паху.

Я заскочил в один дом, мимо которого мы про-ходили. Вошел в одну комнату, другую, третью. Затем

попал в спальню. По всей видимости, в ней жила какая-то богатая особа лет 45–50. Она стояла тут же, прижавшись к стене. Я открыл комод, порылся в нем и взял два свежих полотенца. Уселся на пол, прямо при ней снял сапоги, сбросил мокрые и вонючие свои портянки, и намотал вместо них полотенца. Сразу ста-ло легче.

Потом на столике под зеркалом увидел большую коробку. Открыл: в ней была пудра с большой пухов-кой. Я взял ее. Женщина по-прежнему стояла и мол-чала. Я вышел и догнал своих.

Многие шли уже на расшарашку. Все было стерто и изъедено потом.

– А ну, снимай штаны и становись раком!Беговатый встал, обнажив свой зад. Я его припу-

дрил. Он зашагал совсем бодро. Так мы и пробавля-лись весь день – то один, то другой сходили с дороги, спускали штаны и принимали «косметику».

Примерно в это время мы узнали (вернее, про-несся слух), что у Гитлера была свадьба с Евой Бра-ун, и что многие из фашистских заправил бежали. Но мы тогда почему-то думали, что вся немецкая власть и Гитлер находятся в рейхстаге.

178 179


Где-то здесь я видел страшную картину: наши танки «ИС» шли походной колонной около дороги. Их было штук сорок. Они натолкнулись на «фаустников». И как шли, так все и были сожжены. Мы подошли, ког-да наши танкисты, выскочившие из люков и попав-шие под пули, еще горели. «Фаустники» сделали свое дело, и след их простыл.

Мы заняли город Эркнер. В этом городе была пер-вая в Европе школа дрессированных собак-ищеек. Часть догов, бульдогов, немецких овчарок разбежа-лась, часть мы постреляли, часть осталась в вольерах.

Дальше был Берлин. Нас предупредили: «Кто по-весит на рейхстаг Красное знамя, тот – Герой Совет-ского Союза».

Мы взяли красное полотнище. Я написал на нем крупно: «Солдаты и офицеры 121-й арт. бригады», и до самого дня победы носил его под гимнастеркой. В то время мы, конечно, не знали, как делаются такие дела. Сейчас я думаю, что если бы мне даже и уда-лось подняться на рейхстаг, меня свои же сняли бы из снайперской винтовки; что все это готовится заранее по указанию свыше, и все роли уже расписаны.

Вся наша артиллерия готовила данные по рейх-стагу и била с предельных дистанций, в том числе

и мы. Так что там живого места не было. Он весь был разрушен. От его стеклянного купола оставался толь-ко остов.

В Берлин мы вошли на рассвете, едва забрезжи-ло. Помню совершенно безлюдную тихую улицу. По одному мы перескакивали из подъезда в подъезд. Так доскакали до середины квартала. Никто не стрелял. Даже не верилось. Зашли в дом. В комнатах все было так, как и было брошено. Хозяев нет – нам это показа-лось диким. Во дворе стояла трехколесная исправная грузовая автомашина. На такой же машине мы потом разъезжали по Берлину. Казалось подозрительным, что на улице никого нет. Немцы или затаились, или все заминировали.

Но все оказалось не так – просто они нас не жда-ли и ушли, все побросав.

Потом начались и уличные бои, и артналеты, и ав-томатчики. Я не помню ни улиц, ни площадей, ни даже направления, где проходила наша бригада. Но пока шли до рейхстага, было несколько запомнившихся случаев.

Вот как я попал под бомбежку в последний раз. Почему-то мы с Ваней Новожиловым оказались вдво-

180 181


ем. Стоял знойный апрельский день. Тишина. Какой-то пустырь. Вдруг мы что-то инстинктивно почувствовали и бросились в канаву. Я увидел пламя разорвавшей-ся рядом бомбы и одновременно – характерный звук совсем низко выходящего из пике «Фокке-Вульфа»1.

А последний артиллерийский налет случился так. Я и мой комбат (звали его Лёня) перебегали из подъ-езда в подъезд. Шел уличный бой. Нам надо было пройти через угловой дом, от которого остался один остов, и свернуть по перпендикулярной улице напра-во. Где-то там должен был быть НП соседней батареи. Этот угловой дом сильно обстреливался немцами. Налет следовал за налетом. Все вокруг было в дыму и кирпичной пыли. Вот туда-то мы и направились ко-роткими перебежками. Немного перевели дыхание, прижавшись к стенам этого дома, и юркнули во двор. Там было уже легче.

Наши солдаты окружили одного человека в штат-ском. Они обратились ко мне: «Товарищ старший лей-тенант, вот сняли с крыши – корректировал огонь по рации. Что с ним делать?».

1Фокке-Вульф FW-190 – немецкий одноместный одномоторный поршневойистребитель.

Я спросил корректировщика: «Sprechen Sie Rus-sisch?».

Он ответил: «Nein! Du ist Soldat? Ich – Soldat!»1.Мне подумалось, что передо мной фашистский

фанатик, и я сказал солдатам: «Расстрелять! Одним гадом будет меньше».

Его тут же на месте и расстреляли. Сейчас, когда в Германии вновь поднимает голову фашизм, я не жа-лею о сказанном тогда.

А вот как я последний раз был обстрелян.Мы заняли один дом и всем взводом (разведчи-

ки, связисты, радисты, вычислители – человек 25–30) расположились на первом этаже, даже не проверив этажи выше.

Где-то в полдень мы уселись обедать. Стало тихо. В это время немцы, которые прятались на 2 и 3 эта-жах, начали спускаться и выбегать в сад, что разме-щался с тыльной стороны дома.

Мы услышали и увидели немцев, когда большин-ство из них уже успело скрыться, бросились к окнам и открыли по ним огонь. Многие из нас выскочили в сад, а я и Вася Белугин со всеми предосторожностя-

1«Говоришьпо-русски?».«Нет!Тысолдат?Я –солдат!»(нем.).

182 183


ми поднялись на второй этаж и стали там проверять комнаты. Второй этаж, как и весь дом, был коридор-ного типа. Я распахнул дверь в первую комнату – никого. В этот момент в саду началась пулеметная трескотня. Распахнул дверь во вторую комнату и бро-сился к окну – посмотреть, что делается в саду. В руке у меня был пистолет.

Когда я вошел, немец стоял за дверью и оказал-ся прикрыт ею. По-видимому, от испуга он очухался, шагнул вперед и выстрелил в меня из пистолета. Вы-стрела я не слышал, но услышал и увидел, как пуля шлепнула о штукатурку. Обернувшись, оторопел…

Немец отчего-то медлил. Я выстрелил в ответ, но тоже промазал. В это время в комнату вбежал Вася Белугин, ударил немца прикладом, а потом при-стрелил.

А в саду творилось вот что. Но начну с предыс-тории.

Нашей дивизией командовал полковник (фамилии его не помню), очень грузный человек. И был у него племянник, тоже Лёнька, чьи родители погибли в на-чале войны. Пацану было лет 10 или 11, и его взял дядя, этот самый полковник. Лёнька находился на довольствии при тылах дивизии – где-то при сани-тарной части или прачечной.

Однажды в Прибалтике мы заняли хутор и разме-стили на нем штаб дивизии. Под вечер пришел туда полковник и видит: на диване спит его начальник штаба, человек худой и заморенный. «А ну-ка, нач-штаба, подымайся, дай я отдохну немного…». Нач-штаба поднялся и стал докладывать. Полковник махнул рукой и лег на диван. Раздался взрыв!.. В ди-ване была мина. Полковнику оторвало обе ноги, раз-дробило таз. В общем, жил он еще минут 15.Лёнька стал для всех обузой. Его сунули ко мне во взвод. Мальчишка вечно лез к винтовкам и авто-матам, стрелял без разбору. На пост ставить его было нельзя. Он кричал: «Стой! Кто идет?» – и тут же стрелял. Наутро мне жаловались. Он всем нам надоел хуже горькой редьки, и от солдат часто хло-потал подзатыльники.

Когда наши выскочили в сад, с ними вместе выбе-жал и Лёнька. У Васи Новожилова кончились патроны в диске, а тут из-за дерева выступил немец и вскинул свой «шмайссер». Рядом оказался Лёнька. Он бросил-ся на него и обхватил шею руками. Выстрелить немец не успел.

Лёнька что-то кричит. Немец пытается его от себя оторвать. Подбежали ребята и убили немца. И тут Лёнька начал реветь до рвоты.

184 185


За этот подвиг Лёнька был награжден медалью «За отвагу». По окончании войны его увезли в суво-ровское училище.

* * *

Однажды мы расположились в нижнем этаже чудом уцелевшего дома. Вернее, его верхние этажи были разбиты, а первый этаж остался. Там жила по-жилая немка и три ее дочери, которые лежали на кро-ватях, закрытые одеялами.

– Krank? – спросили мы.– Tiphus1 – ответила немка.Мы решили ретироваться, так как перспектива за-

разиться тифом была не из приятных; перешли через улицу в дом наискосок напротив, где и расположи-лись на втором этаже.

В то время только что вышел приказ Сталина о прекращении мародерства и насилия в отношении немецкого населения. Приказ был очень строг. Все мы пережили 1937-й и последующие годы и знали, что это дело «пахнет керосином».

1«Больны?». «Тиф»(нем.).

Однажды я спустился вниз покурить в коридоре. Из соседней квартиры вышла немка лет сорока. Уви-дев, что табак я держу в кисете, она сходила к себе, вынесла портсигар, наполненный сигаретами, и пред-ложила мне. Я взял сигарету и закурил. Она старалась отдать мне весь портсигар. Я не брал. Тогда она по-ложила его на окно и знаками показала, что он мой, а сама ушла.

В это самое время из подъезда дома, где мы пы-тались разместиться прежде, выскочили три моло-денькие (лет 16–17) немочки. Я сразу узнал в них «больных тифом». На сей раз на больных они совсем не походили и неслись к моему подъезду быстро, как козы.

За ними вывалились три пьяных танкиста и тоже направились в мою сторону по следам немочек. Увидев меня, девушки остолбенели, но в это время вышла та женщина и что-то им сказала. Они, плача, бросились к ней. Из ее слов я только и понял: «Nicht angst. Russisch Offizier gut»1.

Подошли танкисты. Немки спрятались за женщи-ну и со страхом смотрели на них.

1«Небойтесь.Русскийофицерхороший»(нем.).

186 187


Я преградил танкистам путь к подъезду. Среди них был капитан (чином старше, чем я).

– А ну, пусти! – он пытался меня отстранить. Остальные двое нахально усмехались.

Я спокойно спросил его, читали ли они приказ то-варища Сталина?

Они смутились, выругались и ушли. За спиной у меня уже стоял старшина Чередниченко с автоматом.

Немочек мы пригласили к себе на второй этаж. Ребята стали их угощать, завели патефон. Немочки развеселились. Все стали танцевать. Танцевали до тех пор, пока в стену не ударил снаряд. Начался обстрел.

Я не знаю, что означает название улицы Unter Der Linden1, знаю только, что это чуть ли не главная улица в Берлине. Говорят, что тут жила вся немецкая знать. Большие многоэтажные серые дома. А из окна или балкона каждой квартиры свешивается белая про-стыня, укрепленная на длинной палке, как флаг – знак полной покорности и сдачи на волю победителей.

К Александерплац мы подошли со стороны, про-тивоположной рейхстагу. Слева – Бранденбургские ворота, справа – взорванный мост через Шпрее.

1«Подлипами»(нем.).

На площади трибуна – какие-то позеленевшие большие медные памятники, высоченный обелиск с ан-гелом на вершине, баррикады из мешков с песком. Кругом кучи кирпича, обломки зданий, развалины.

Пехота наша чего-то выжидала с этой стороны площади. От нее мы впервые и услышали, что Гитлера нет – застрелился. Впоследствии выяснилось, что он отравился.

Мы уже начали готовить точные данные по рейх-стагу, а связисты уже потянули провод к орудиям, когда от нашей пехоты выбежало несколько человек. Они спокойно поднялись по ступенькам рейхстага, а через некоторое время появились на крыше и укре-пили красное знамя. Так был взят рейхстаг.

Все это происходило, как во сне, как-то внезапно, чему в то время я не придавал никакого значения. Я даже не запомнил всего.

Конечно, никакого взятия и не было. Просто на нем повесили знамя. Не было того, что показали в за-ключительной серии кинофильма «Огненная дуга»: не было боев за каждый этаж, не было там и, как го-ворят, 300 или 3000 эсэсовцев. Рейхстаг был разбит и совершенно пуст. В нем негде было укрыться от бомбежки и артиллерии, да и сам смысл сидеть где-то

188 189


в его подвалах более чем сомнителен. Мне можно не верить, но документальный фильм показывает, что будь в рейхстаге хоть один немецкий автоматчик, он мог бы без особых усилий, одной очередью уничто-жить группу наших солдат, несущих Знамя Победы.

По телефону мы связались с огневыми расчетами. Пришел комбат, и все мы отправились посмотреть на рейхстаг. Там на одной из колонн карандашом напи-сали свои фамилии.

Где находилась рейхсканцелярия с Гитлером, мы в то время не знали и даже не подозревали, что тако-вая должна существовать. Геббельс отравился рань-ше Гитлера, и один мой товарищ говорит, что видел его труп валяющимся у здания. Труп был обгорелый, с золотым значком национал-социалистической (фа-шистской) партии в петлице.

Мы долго думали, что же это на улицах отгоро-жено металлической решеткой. Впоследствии узнали, что это – Берлинское метро. Я не был в нем и вниз по лестнице не спускался. Внешне оно представляло собой широкий квадратный люк, который на ночь за-крывался решеткой под замком.

Когда метро было затоплено, мы услышали крик и бросились к решетке. Она была закрыта. Кричал не-

мец, уцепившийся за нее. Ноги и часть его туловища были в воде. Нам удалось его освободить. Он оказал-ся клоуном из цирка. О затоплении же метро по при-казу Гитлера я узнал много позднее из нашей печати и кинофильмов.

На улицах различных городов в самом конце войны можно было видеть людей разных националь-ностей, одетых в полосатые шапочки, куртки и штаны или в зеленые куртки с мишенью во всю спину – то были заключенные концлагерей.

…Завершился этот памятный день тем, что я за-брался к ангелу с венком и копьем, высоко-высоко (внутри колонны памятника проходила винтовая лест-

ница). Оттуда был виден весь Берлин. И автоматной очередью в 71 патрон… обесчестил этого ангела.На этом война для меня закончилась. Было это 29–30 апреля или 1 мая. Нас снова от-вели в Эркнер.

191


ПАРХИМ

По окончании войны нас сразу же отвели из Эр-кнера в Пархим. Город стоит на весьма живописном озере с единственным островом посередине. На дру-гой стороне вроде бы был какой-то замок. Возможно, озеро было искусственное: уж больно оно было пра-вильной, округлой формы.

Помню, как мы катались по нему на байдарках, разыгрывая морской бой, и таранили друг друга, ста-раясь перевернуть. Наши офицеры постарше сразу же обзавелись «женами»-немками. Даже младшие офицеры имели своих немок и рассказывали про них такие сальности, что и поверить трудно.

Мой старший товарищ из Новосибирска Вася Ду-бовицкий – человек безусловно честный и очень про-стой – пригласил меня сходить к русским эмигрантам. Поневоле я стал свидетелем одной истории, сыграв-шей в жизни Васи и Эльзы большую роль.

Эмигрантами оказались старик и старуха. Он, по-видимому, старый белый офицер, эмигрировавший

192 193


в Германию в период революции. Теперь он был за-нят переводами различной документации с немецко-го языка на русский.

Их обоих никто не трогал. Жили они по-ста-риковски тихо, занимая комнатку на верхнем этаже чистенького домика типа коттеджа, на спокойной улочке.

Вася попросил старушку подыскать ему женщину, у которой он мог бы купить хорошие золотые часы. Старушка обещала с кем-то переговорить и назначи-ла срок. Когда спустя день или два мы пришли под вечер, старушка угостила нас чаем и попросила по-дождать.

Раздался легкий стук в дверь, и вошла женщи-на – стройная, высокая, с густыми черными воло-сами, очень красивая. Старушка показала на Васю и вышла.

Женщина стала разворачивать часы, но Вася оста-новил ее руку. Он сказал ей по-немецки, смысл был таков: «Мне не нужны Ваши часы. Мне нужны Вы. Я буду кормить Вас и Вашего kinder».

Женщина покраснела и опустила голову. Купля-продажа состоялась.

Дело, начавшееся у них с чисто «собачьей» случ-ки, быстро переросло в любовь и взаимную привязан-ность. Эльза совсем не говорила по-русски. Она жила с сыном 3–4 лет на втором этаже старого дома на берегу канала. До войны Эльза была замужем, но муж ее, офицер вермахта, погиб где-то у нас под Псковом.

Иногда я бывал у них вместе с Васей. Причем Вася приглашал меня не бескорыстно – он вымани-вал у меня офицерский паек (печенье и конфеты) для Эльзы и ее малыша. Мне довелось быть свидетелем очень нежной заботы об Эльзе со стороны Васи.

* * *

Как-то на острове посреди озера отмечалась годовщина организации нашей бригады. Был при-глашен немецкий духовой оркестр. Все прекрасно сервированные столы – вплоть до хрустальных блюд и ваз – были усыпаны чайными розами и туей.

На банкет приехал командующий артиллерией, генерал-полковник Воронов и командующий 4-м ар-тиллерийским корпусом, генерал-лейтенант Ржано-вич. Это был тот самый Ржанович, который отобрал

194 195


меня в 5-м запасном полку. Тогда он был полковни-ком и командовал 1197-м артполком под Киришами.

* * *Интересна его судьба. Говорили, что в январе

1943 г. его вызвал к себе Сталин и направил под Сталинград. Там полковник лично поднимал солдат в атаку на Мамаев курган.

Ржанович еще до войны был влюблен в жену на-шего командира 121-й бригады полковника Соло-вьева – приятную рыжеватую женщину. И Соловьев, и Ржанович вроде бы учились в одной академии.

Погиб Ржанович уже после войны в Польше – во время переезда в машине его застрелили национали-сты-бандеровцы.

Это был великолепный командир, и я ему обязан многим, а может быть, своей судьбой и жизнью.

* * *…Когда все расселись за столом, Вася спросил

меня: «А это что за каша?». Перед нами стояла хрус-тальная ваза с паюсной икрой.

– Это икра. До войны она стоила 101 рубль, очень дорогое блюдо, – ответил я.

Вася вынул ложку из-за голенища сапога, придви-нул поближе вазу с икрой и действительно, прямо как на кашу, приналег на нее.

Было шумно, все уже сильно опьянели, тосты кри-чали вразброд.

Под конец вечера Вася взял большое блюдо, по-дошел к столу, за которым сидели генералы, и прямо у них перед носом накрыл этим блюдом красивый торт. Затем он взял торт, зажатый между двумя блю-дами, подмышку, словно портфель, и сказал мне, по-шатываясь:

– Пошел к Эльзе. Она будет рада…

Вася был малограмотным лейтенантом, до войны служил срочную.

Конечно, Эльза была ему не пара.

Она была образованной.

197


* * *Ты вернешься. Виски с сединой.Не таким ты тогда уходил.Будто где-то далекой зимойпервый снег твои кудри покрыл.

По кюветам далеких дорог,где упрямо в войну ты шагал,разве только степной ветерокматеринской рукой их ласкал.

Ты вернешься. Походный мешокбросишь в угол и сядешь за стол.Пусть с тяжелых солдатских сапоггрязь оттает на вымытый пол.

Мать тряпицей ее уберет,сапоги твои смоет в тазуи, взглянув в твои кудри, смахнетс тихой радостью молча слезу.

198 199


И ВОТ Я ВЕРНУЛСЯ

Кончилась война.Летом 1945 г. наша футбольная команда «Дина-

мо» летала играть в Англию. Примерно в то же вре-мя в Берлине на Потсдамском стадионе армейская команда ЦДКА1 проводила товарищеские матчи со сборными всех союзных армий. С английской, амери-канской и французской командами ЦДКА сыграли со счетом 12:0, с нашей советской командой – 12:1.

Забившего единственный гол игрока генерал по-садил в свою машину и куда-то увез. Я ездил в Пот-сдам на эти матчи. Зрелище было сильное.

Вернувшись после одного из матчей домой, я по-чувствовал сзади слева подмышкой боль. Жили мы тог-да в городе Ротенау, юго-западнее Берлина, в бывших эсэсовских казармах. В одной комнате со мной жили два младших лейтенанта (фамилий их я не помню).

Боль нарастала. Стало жечь, как огнем. Я не мог уснуть. Пришлось одного из младших лейтенантов

1ЦентральныйдомКраснойАрмии,предтечаЦСКА.

послать в здравпункт за врачом. Он сбегал и доло-жил, что врач пьян вдрабадан, не может и «мама» сказать.

В зеркало я видел малиновую шишку величиной с кулак, покрытую белесыми пятнами. Мы протерли нож одеколоном, и я попросил одного из лейтенантов вспороть эту шишку. Он примерился было, но не смог. Второй отказался.

Тогда я взял шило, нагрел его на огне, протер оде-колоном и… воткнул прямо в шишку. Струя гноя с кро-вью ударила в стену. Мне сразу стало легче, и я уснул. После этого основная рана закрылась, но свищ от-крылся там, куда я ткнул шилом.

Демобилизовался я 18 августа 1946 г. , а 10 сентя-бря уже был дома. Мимо вагонного окна промелькну-ли сожженные железнодорожные вагоны, голые трубы печей многочисленных деревень, разбитые станции, разрушенные мосты. Россия встретила нас нищетой и слезами, холодом и голодом. Но во всем, тем не менее, чувствовались победа и приподнятость духа.

Домой я пришел в 1–2 часа ночи. Встретил меня соседский рыжий песик Тобик. После пятилетнего пе-рерыва он узнал меня и громко лаял.

200 201


Мать выскочила и заплакала. Отец уже было лег спать, но соскочил с кровати и юркнул в погреб.

Дело в том, что в погребе, когда я уходил в ар-мию, он зарыл бутылку водки. «Вот говорил же я, что выпьем, когда вернешься с войны! – громко сказал он. – А похоронку-то ждали на тебя каждый день…».

Хотя Отец и любил выпить, всю войну о вине он и не помышлял. Семья жила тяжело. Мать болела дис-трофией. Мои деньги, которые я посылал по аттестату с фронта, практически не помогали – все было бас-нословно дорого, хлеб стоил 250–350 рублей за бул-

ку. Карточная система позволяла лишь еле волочить ноги от голода.

И вот я вернулся.Моя сестра училась в медицинском институте на

последнем курсе. У нас жила ее лучшая подруга Юля Тихомирова. Обе девчушки пошли на кухню и сдела-ли мне перевязку.

Много раз я был в больнице. Рана оставалась от-крытой и требовала от 1 до 3 перевязок в день. Меня показывали студентам, как экспонат. Врачи удивля-лись, что сам себе я вскрыл флегмону, и говорили, что чудом остался жив. В декабре 1946 г. – январе 1947 г. в ВОСХИТО мне сделали операцию. В то время я уже был знаком со своей будущей женой. Она часто меня навещала и однажды даже принесла мне кусок ком-кового сахара.

Лежал я в палате на 3-м этаже рядом с операци-онной. ВОСХИТО в то время было переполнено ра-неными. Латали все: руки, ноги, носы, изуродованных ожогами танкистов; делали искусственные челюсти, вставляли ребра, накладывали заплаты на черепа…

Меня просветили рентгеном и против осколка на снимке химическим карандашом поставили крестик, который тут же стерся.

202 203


Часа в 3 дня я стоял внизу и беседовал с возлю-бленной, когда на лестницу выскочила сестра и крик-нула: «Белоглазов, на стол!». Я заверил свою избран-ницу, что скоро вернусь.

В «предбаннике» я разделся по пояс, и мне сде-лали укол морфия. В операционной стояло три стола. На крайнем слева кто-то почти зеленый спал нарко-тическим сном. Нога его была вытянута кверху тро-сом с подвешенными блестящими гирями. Мясо на ляжке – раздвинуто так, что ясно виднелась розовая кость. Над раной колдовали врачи. Я не видел, кто ле-жал на столе справа, поскольку там столпилось много народу в белых халатах.

Мой стол был средний. Возле него стояла строй-ная женщина в белом халате, белой повязке на лице и белой шапочке. Руки ее в тонких перчатках были подняты.

Я лег на стол. Женщина начала ставить мне уколы новокаина. Я смотрел на нее. Она казалась мне очень красивой, особенно ее глаза.

Когда часть лопатки и руки одеревенела, хирург принялась резать. Помню, как я ощущал стекающие струйки крови и слышал звук, будто тупым ножом

вспарывают материю; боли пока не было. Но когда эта красавица ввела в мою рану зонд и начала вместо осколка тянуть его конец, я не вытерпел.

– Зонд тянешь, а не осколок, – сказал я ей.– Без тебя знаю, – а сама продолжает тянуть.– Ах ты, сука… твою мать! – заорал я от боли.– Зашить его, не буду оперировать!. .И мне пришлось сбивчиво извиняться: «Я ведь

каждое движение внутри чувствую, мне очень больно, простите меня, пожалуйста…». И так далее.

Она снова взяла брошенные щипцы и закончила операцию.

На ее ладони лежал мой осколок. Я сразу узнал его.– Ты подари уже этот осколок мне – я собираю

коллекцию, – попросила она. Я не возражал.Меня зашили. Я попытался встать. Конечно же,

это было бравадой. Я бы и двух шагов не успел сде-лать, как упал бы. К операционному столу подкатили каталку. С помощью сестры я переполз на нее. Меня укрыли белой простыней и повезли в палату. По пути я смутно различал лица своей родной сестры и Юли Щеголевой, но мне было не до них.

204 205


В палате меня положили на клеенку, чтобы не пачкать простыни, и я буквально плавал в луже крови.

Дня через три меня вызвали на перевязку. Я раз-делся по пояс, и тут в глазах потемнело. Я наотмашь ударил сестру. Увидел в зеркале свое совсем белое лицо. Пот просто брызнул из меня: я стоял на линоле-уме в мокром кругу. Причиной всему были действия сестры: какими-то кривыми ножницами она дернула за выставлявшийся кончик бинта.

– Что же ты делаешь?! Не могла предупредить?!

– Если бы я тебя предупредила, то перевязку бы тебе и за год не сделать, – ответила она, нисколько не сердясь.

– Это горячий молодой человек, хулиган, – сказа-ла врач из-за стола.

Вскоре меня выписали.

Домой я добирался пешком. Лег на диван, а ши-нель уже снять не мог.

Впоследствии мать и отец бранили меня за то, что не позвонил им по телефону – мол, взяли бы машину (такси в ту пору в Свердловске еще не было).

* * *

…Когда я слушаю старинные народные песни – «Ноченька», «Ямщик» (сколько грусти в напеве род-ном), «Лучинушка» и другие, я вспоминаю свою ба-бушку Александру Амосовну. Ребенком я привязался к ней и крепко ее любил.

Помнится мне, как она ходила в лес по ягоды с коромыслом. Только вместо ведер на концах коро-мысла висело по тяжелой корзине. Возвращалась она

206 207


усталая, садилась на скамейку и подзывала нас – сво-их внучат. Мы ели ягоды прямо из корзин, нагребая их в ладошки.

Мне исполнилось 18 лет. Началась война. Я при-шел проститься с бабушкой, и она сказала мне: «С богом. Запомни: вперед не поспевай, позади не отставай». Мудрость ее слов я познал позднее, когда судьба тряхнула меня не один раз.

Кончилась война, и я вернулся домой. Пошел про-ведать бабушку. Явился к ней при погонах и орденах. Она сидела вся седая. Перекрестила меня и сказала: «Ну, расскажи, как вы били супостата».

Я начал ей рассказывать. Рассказывал долго и об-стоятельно. Она внимательно слушала. А когда я со-брался уходить и уже взялся за ручку двери, она крикнула: «Эй, парень, погоди!. . Ты чей будешь-то – Петра али Ивана?. .».

«Петра, Петра, бабушка…».

* * *Зимой 1953 г. умирал мой Отец. Жил я тогда в Тал-

лине, Эстония. Мне было известно, что он давно не-излечимо болен: у него был рак легких, печени и же-

лудка. Когда жить ему оставалось дней 7–10, меня телеграммой вызвала мать. Я срочно взял отпуск и по-ехал.

В Свердловск я прибыл поздно вечером. Мать от самого порога начала меня уговаривать, чтобы я не давал ему курить и выпить.

– А что, он поправится разве? Проживет дольше?..– Нет. Врачи сказали, что осталось жить ему одну

неделю.– Так зачем же мучить старика, пусть напоследок

пьет и курит…Отец лежал исхудавший. Мы обнялись… Он све-

сил ноги с кровати и пересел к столу.Я достал пачку «Казбека» и поставил на стол бу-

тылку водки.– Давай выпьем, отец, с приезда.Он умоляюще посмотрел на мать. Она ничего не

сказала.– Вообще-то врачи не велят…– А ты слушай врачей больше… – я пододвинул

к нему папиросы.Мать принесла закуску. Выпили и закурили.

209208


ВМЕСТО ЭПИЛОГА(от составителя)

Для меня День 9 мая всегда будет Праздником.Покойный мой дед прошел три войны: Граждан-

скую, Финскую (от начала кампании и до конца) и Ве-ликую Отечественную, которую закончил с тяжелым ранением под Сталинградом. Старый осколок в лег-ком достал его уже в 1980-м.

Дед моей жены попал в плен в первые дни войны. Есть сведения, что он погиб в концлагере при очеред-ной попытке побега.

Старший брат отца Искандер Халиуллин во-евал в 1-й Воздушной армии на «Ил-2» с 1941 г. по 1945 г. – производил аэрофотосъемку. Штурмовик «Ил-2» жил в бою в среднем несколько вылетов. К тому же, с тогдашней оптикой аэрофотосъемка была делом непростым и опасным: приходилось ра-ботать на минимальной скорости и высоте, под об-стрелами зенитной артиллерии и немецких пехотных подразделений, уходя от преследования вражеских стервятников.

Утром мы с ним сходили в баню. Я помыл его. Вернулись из баньки и снова выпили по рюмочке.

Так прошел мой почти месячный отпуск. Мне ка-залось, да и мать говорила, что отец будто воскрес, стал чувствовать себя лучше.

Настал день отъезда…Мы с отцом обнялись в коридоре. Трагизм проща-

ния заключался в том, что я знал, что вижу его в по-следний раз, а он знал также, что это наша последняя встреча.

Когда я приехал в Таллин, на столе уже лежала телеграмма. Мать послала ее, извещая меня, что Отец скончался.

211

Бомбежканемецкихпозицийсоветскимпикирующимбомбардировщиком«Пе-2»,ВосточнаяПруссия,1944г.

(изсемейногофотоархиваИ.М.Халиуллина)

Семь раз дядю сбивали, причем три раза – за ли-нией фронта. И каждый раз он выбирался без чьей-либо помощи, не получив ни единого ранения – ред-кое везение.

Жаль, мемуаров не оставил – а ведь было ему, о чем поведать потомкам.

Во время очередного набора новобранцев в Уфе мой дядя-старшина от отчаяния прихватил с собой на фронт своего распухшего от голода 12-летнего

Газета«Правда»от9мая1945г.

212 213

братишку. Так закончилось детство моего отца. Спа-сибо офицерам, не отдавшим за это дядю под трибу-нал. Его младший брат выполнял посильную работу и поручения, наряду с мужчинами стойко переносил все тяготы военных будней в боевой эскадрилье, ко-торая постоянно находилась вблизи от передовой. Впоследствии папа очень не любил, когда в школе, которой он отдал всю жизнь (с 1953 г. по 2001 г.), ра-ботая учителем истории, а в последние годы дирек-тором школы, его фото вывешивали на одной доске с фронтовиками.

Не дай бог кому такого детства: на фронтовом пути от Шауляя до Кенигсберга с июня 1944 г. маль-чишка насмотрелся всякого. . .

А за свое детство я говорю спасибо поколениям наших дедов и отцов, и прежде всего своим родите-лям – маме, которая чудом выжила в голод 1933-го, с самого рождения питаясь одной жидкой баландой. И папе (на фото справа) – бывшему беспризорнику, чья мама по иронии судьбы работала инспектором охраны детства при Уфимском городском отделе на-родного образования, и которой просто не остава-лось времени присматривать за своими тремя деть-ми. Восхищаюсь дядей Искандером, который, дабы не обременять мать, в 12 лет убежал на заработки. Прислал весточку только перед самой войной, уже

став курсантом военного училища.. . Он говорил нам: «Я горжусь тем, что никогда не воровал и не побирал-ся. Запрыгивал в товарняк, идущий на юг, там устраи-вался в артели по сбору орехов и на черные работы. Так и жил».

Да, страна была другая. И люди в ней, вынесшие на своих плечах колоссальные тяготы и лишения, знали, что такое страдание. А знание это всегда ве-дет к очищению от всего наносного и навязываемого, к духовности и подвигу во имя всех живущих – часто безымянному.

РифХалиуллин,12лет, г.Гердауен,ВосточнаяПруссия,1944г.

СОДЕРЖАНИЕ

От составителя ............................................................................................... 5Предисловие .................................................................................................. 8Сполохи памяти ..........................................................................................115-й запасной офицерский пол (как меня расстреливали) ............20Первый немец .............................................................................................24О мужестве и ребячестве.........................................................................34На подступах к Ленинграду ....................................................................40Кириши ..........................................................................................................44Хандрово ......................................................................................................50Стрельба по самолетам ............................................................................62Вши .................................................................................................................68Тортолово ......................................................................................................71Тоська .............................................................................................................84Макарьевская пустынь ..............................................................................9427 марта 1944 г. ........................................................................................100Госпиталь .....................................................................................................107Родина Пушкина .......................................................................................117Деманти-Айзупес ......................................................................................123Тарту .............................................................................................................130Рига ...............................................................................................................134Данциг ..........................................................................................................137Лекштрисс ...................................................................................................141Варшава.......................................................................................................155Грауденц ......................................................................................................160«По своим, сволочи!. .» ............................................................................168На Берлин! ..................................................................................................172Пархим .........................................................................................................191И вот я вернулся .......................................................................................198Вместо эпилога (от составителя) .........................................................209

Слава героям. И низкий поклон.

Для меня День 9 мая всегда будет святым.

Моя дочь родилась в этот День и названа Викто-рией в честь Великой Победы.

Благодарю Андрея и Виктора Белоглазовых за предоставленную рукопись и фотографии отца; дочь, жену Маргариту – за поддержку и помощь в подготов-ке этой книги.

Олег Риф

Составитель будет благодарен читателям за отклик на эту книгу.

[email protected] [email protected]

Художественноеиздание

БелоглазовЛеонидПетрович


Верстка–И.Селезнева

ИздательствоИППиджаковА.В.www.пиджаков77.рф

Тел.:(343)286-03-87,8-950-634-59-80

Подписановпечать31.03.2015.Формат70×1001/32Усл.печ.л.8,78.Тираж500экз.Заказ№117

Отпечатановсоответствииспредоставленныморигинал-макетомвОАО«ИПП«Уральскийрабочий»

620990,г.Екатеринбург,ул.Тургенева,13

Documents

Леонид Белоглазов - Танец осы (Записки артиллериста)