БЫТЬ ИЛНЕ?(Э(ОГРАФЯПМ)П-(TOBE-(R(T(NHG ЭТНО-Яetnografia.kunstkamera.ru/.../2019_02/arutyunov.pdf · 2019. 7. 30. · БЫТЬ ИЛНЕ?(Э(ОГРАФЯПМ)П-(tobe-(r(t(nhg

ЭТНОГРАФИЯ / ETNOGRAFIA. 2019. № 2 (4)

А Н Н О Т А Ц И Я . Этот текст можно отнести к жанру научного мемуарного эссе, в котором автор-исследователь высказывается от первого лица о собственном ощущении, переживании и осознании этничности. Среди смешавшихся в нем «разных кровей» различаются определяющие самосознание (у автора это принадлежность к армянскому народу) и в той или иной мере его дополняющие. Родными языками автор называет русский и грузинский, а его жизненная траектория включает целый ряд эпизодов нарастания армянского самосознания. Взаимные проекции личного восприятия и академического знания этнической истории армян создают своего рода персонифицированную этноисторическую панораму, а обсуждение и комментарии происходящих на наших глазах «войны могил» и «войны соседей» открывают потаенные, но значимые нюансы взаимоотношений армян в пространствах Кавказа, России и диаспоры. Примечательно, что эпизодически и ситуативно оттенки этнических понятий могут меняться, но межэтнические отношения сохраняют актуальность и время от времени приобретают конфликтогенные формы, как показывает ушедший в историю, но по-прежнему травмирующий народную память геноцид армян 1915 г. или тлеющий и в любой момент готовый вспыхнуть Карабахский армяно-азербайджанский конфликт. Для «этнографии памяти» значимыми оказываются многие мемориальные символы и обозначения, в том числе наименования и переименования улиц, погребения, надгробные памятники и над-писи на них.

К Л Ю Ч Е В Ы Е С Л О ВА : К а в к а з , а р м я н е , г р у з и н ы , а з е р б а й д ж а н ц ы , п а м я т н и к и к ул ьт у р ы , х ач к а р , д и а с п о р а

УДК 316.642

DOI 10.31250/2618-8600-2019-2(4)-172-208

АРУТЮНОВ Сергей Александрович — чл.-корр. РАН, д.и.н., Институт этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН (Москва, Россия)E-mail: [email protected]

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ? (ЭТНОГРАФИЯ ПАМЯТИ)

С. А. Арутюнов

Э Т Н О - Я

173ЭТНОГРАФИЯ / ETNOGRAFIA. 2019. № 2 (4) Арутюнов С. А. Быть или не быть? (Этнография памяти)

Предлагаемый очерк1 может вызвать у читателя вопрос, считать ли этот текст этнографическим источником или антропологическим иссле-дованием? Не берусь дать этому жанру исчерпывающее определение, но полагаю, что такого рода эссеистское направление обладает по меньшей мере двумя преимуществами перед обычными строго научными анали-тическими текстами: оно оживляет память и раскрепощает речь. В целом это развернутое высказывание от первого лица, во многом приближаю-щееся к произведениям мемуарного жанра.

О Б А Р М Е Н И И И Д И А С П О Р Е

Автор этнически является армянином. Таково в общем и целом его самосознание. Однако как профессиональный антрополог, автор не мо-жет не отдавать себе отчета в том, насколько это самосознание условно. Итак, употребляя такое сугубо ненаучное выражение как «кровь», я дол-жен признать, что сам не смогу точно определить количество собрав-шихся и смешавшихся во мне «кровей», причем некоторые из них никак не отражаются на моем самосознании, а отдельные — это самосознание определяют.

С отцовской стороны, безусловно, у меня, наряду с армянскими, есть и грузинские предки, а с материнской, наряду с безусловно отразив-шимися в моем формировании на этапе раннего детства русскими, укра-инскими и немецкими «корнями», существуют и никак не отразившиеся во мне, но реально существующие итальянские «корни» (неаполитанка Луиза-Тереза Каппаччио была моей прабабкой по матери), венгерские, полумифические печенежские и другие, только одному Богу ведомые, генетические истоки.

Русский и грузинский в равной мере я могу назвать своими родны-ми языками. Песни и сказки на украинском языке рассказывала мне моя бабушка Антонина Ивановна Кириченко, для которой родными языками были украинский и немецкий. С раннего детства обучала она меня не-мецкому языку, и даже итальянский язык я до сих пор отчасти понимаю, потому что иногда бабушка на нем говорила с сестрой моего дедушки, Софьей Андреевной Саломон, с рождения и вплоть до замужества жив-шей в Италии.

Армяне — народ трудной и противоречивой исторической судьбы. Их исконной этнической территорией условно можно считать в целом 1 Часть этого эссе недавно опубликована под названием «Моя диаспора» в журнале «Вестник ан-

тропологии» (2018. № 1 (41). С. 5–23). В нашем издании текст существенно расширен и дополнен иллюстрациями. Принимая во внимание его тематическую и концептуальную близость журналу «Этнография» (не говоря уже о том, что его автор является членом редколлегии журнала), мы ре-шили опубликовать авторский ремейк еще и для того, чтобы открыть рубрику «Этно-Я», пригла-шая этнографов мыслить и писать о народах не только с позиций объективности, но и предельно субъективно, делясь своими собственными переживаниями этничности.

главный редактор

174 ЭТНОГРАФИЯ / ETNOGRAFIA. 2019. № 2 (4)

все Армянское Нагорье. Однако армяне никогда не были его единствен-ными обитателями; напротив, в обозримом прошлом, начиная с конца второго тысячелетия до н.э., всегда занимали его в постоянном череспо-лосном контакте с народами иной этнической принадлежности: грузин-ской, северокавказской, иранской и даже древней протоиндоевропей-ской — малоазийской.

Анализ адстратных и субстратных компонентов армянского языка не может входить в мои задачи в этом эссе, но необходимо указать, что из всех индоевропейских языков от Ирландии и Скандинавии до Шри-Ланки и Ассама, армянский впитал, пожалуй, более всего инородных компонентов и претерпел максимум фонетических изменений по срав-нению с исходным индоевропейским праязыком. Надо сказать, что и сам географический термин «Армянское Нагорье» нередко заменяется более политкорректным названием «Армяно-Курдское Нагорье». Высочайшая гора его Арарат, находящаяся в политических пределах Турции и при этом служащая этническим символом, изображенным на государствен-ном гербе как нынешней республики Армении, так и прежней Армянской ССР, рассматривается местными курдскими племенами как входящая в их символическое духовное достояние и подлежащая охране и приро-досбережению с их стороны.

В наши дни армян рассматривают прежде всего как представителей южнокавказского культурного ареала (наряду с грузинами и азербайд-жанцами), но по ряду черт армян можно определить как наименее ти-пичных кавказцев из всех кавказских народов. Например, практически для всего Кавказа характерна ориентированность на дворянское сосло-вие как референтную группу, и для каждой семьи характерны амбиции, связанные с родом и родовитостью. Для грузин дворянство (азнаурство) и сословие князей (тавадов), для азербайджанцев прослойка беков, на се-верном Кавказе узденство в разных формах и степенях всегда были важ-ными элементами социальной структуры, и это в деталях отражалось в традиционном костюме. Однако в армянский традиционный костюм не входит черкеска с ее орнаментальными принадлежностями — газырями и кинжалом, и это есть предметное отражение того социального факта, что в общественной структуре армян на их общей прародине практи-чески нет и давно уже не было представителей дворянского сословия. А значит армяне давно уже (более тысячи лет) социально ориентирова-ны на что-то другое. Но на что именно?

В древности и в раннем Средневековье знатность и принадлежность к княжеским и дворянским родам (к сословию нахараров) имела очень большое значение в социальной стратификации армян. Но многие века жесточайшей борьбы как нахараров между собой, так и соперничающих великих держав Ирана и Малой Азии, привели практически к полному исчезновению нахарарства. В условиях, когда большинство функций


государства взяла на себя армянская национальная церковь, именно при-надлежность к разным уровням духовенства стала играть основную роль референтной вехи и источника престижа.

Помимо церковной карьеры, основная масса крестьян, ремеслен-ников и торговцев, оставаясь мирянами, важнейший механизм повыше-ния своего статуса видела прежде всего в экономическом, коммерческом успехе. Этот тренд ярчайшим образом проявился в ходе нарастающей диаспоризации этноса, начиная со средних веков и вплоть до Новейшего времени.

Вторым ярко выраженным предметным признаком отличия армян от всех остальных кавказцев можно считать относительно менее разви-тую культуру винопития. Кавказ — родина дикой виноградной лозы, ос-новной центр ее одомашнивания и развития виноделия. На территории Армянского Нагорья виноделие засвидетельствовано уже в урартских памятниках. Тем не менее для армян, судя по данным Ксенофонта (сере-дина V в. до н. э.), изначально более всего было характерно пивоварение, тогда как у большинства других кавказских народов, даже тех, у кого сегодня доминирует пивоварение (как у осетин), ранее были популярны вино и медовуха. Позднее виноградное вино никогда не покидало армян-ский культурный ландшафт, но на протяжении последнего тысячелетия, с момента изобретения арабами техники дистилляции, в нем стабильно нарастал удельный вес более крепких напитков.

Кто бы ни господствовал в разные исторические эпохи на простран-ствах Большого и Малого Кавказа и прилегающих территорий, будь то хетты, киммерийцы, скифы, хазары, греки или римляне, во все времена армяне или их предки, находясь между перечисленными народами, слу-жили одновременно и передаточным звеном, и фоном, и ареной непре-кращающегося противоборства. Даже будучи разделенными между враж-дующими и конкурирующими державами Древности, Средневековья и Нового времени, армяне всегда умели сохранить сознание своего един-ства — единства языка, происхождения, культуры, веры и исторической судьбы.

Расхожая фраза армянской историографии Хайоц ашхар цовиц цов, то есть «армянский мир от моря и до моря», может быть истолкована в двояком смысле. Большой треугольник «армянского мира» вполне мо-жет рассматриваться как выходящий своими вершинами к большим мо-рям — Черному, Средиземному, Каспийскому, но в более узком смысле малый треугольник «армянского мира» на протяжении ряда веков упи-рался в три внутренних «малых моря» Армянского Нагорья — в боль-шие озера Ван, Севан и Урмия. Исконную этническую территорию ар-мян возможно рассматривать как пульсирующее пространство в рамках этих двух треугольников, где второй вписан в первый и в которых почти в любом отдельно взятом районе или исторической провинции армяне


далеко не всегда находились хотя бы в относительном большинстве.И на Южном Кавказе (в так называемом Закавказье), и в Малой Азии,

и в Северном Иране практически невозможно сказать, где проходила гра-ница между нуклеусом «армянской родины» и «отщепами» его диаспоры. Диаспора в том или ином виде существовала еще с рубежа христианской эры, начиная с завоеваний Тиграна Великого и продолжая массовыми вынужденными переселениями внутри Ирана и Византийской импе-рии. На протяжении всей истории, вплоть до образования Тифлисской и Эриванской губерний Российской империи, невозможно было сказать, где кончается «Грузия» и начинается «Армения». Поэтому в частности так бессмысленны нескончаемые споры о том, является ли тот или иной храмовый комплекс памятником грузинской или армянской архитектуры. Армянскую эпиграфику разного времени можно найти на большей части территории современной Грузии, равно как и грузинскую — во множе-стве мест центральной и северной Армении (Мурадян 1985).

И хотя Киликийское царство никак не входит в рамки понятия исто-рической Армении, язык тем не менее не поворачивается назвать его ар-мянское население диаспорой.

В то же самое время и диаспора, как бы ее ни понимать, находи-лась в состоянии такой же непрерывной пульсации. Отдельные ее со-ставляющие части то увеличивались в размерах, то уменьшались вплоть до полного исчезновения, меняли свой статус в странах пребывания, приобретали в каких-то сферах общественной жизни лидирующую роль или, напротив, теряли ее. В любом случае основные точки роста армян-ского этнокультурного достояния, особенно после утраты последних остатков национальной государственности, находились не в ядерной (нуклеарной) части этноса, а именно в диаспоральных ответвлениях, от Константинополя и Венеции до Калькутты и Мадраса. Все это делает исследование армянской этнической истории и генезиса общеармянской национальной культуры чрезвычайно сложным предприятием.

Еще более сложной представляется проблема армянского этногене-за. Как уже говорилось, армянский язык относится к индоевропейской семье, занимая в ней обособленное положение. Фонетический облик слов армянской речи претерпел больше изменений и дальше отошел от исходного источника, нежели в любом другом языке данной семьи.

Проблема прародины носителей индоевропейского праязыка продол-жает оставаться дискуссионной, но в самом общем смысле многообразие точек зрения сводится к двум альтернативам: Северное Причерноморье от Дуная до Дона либо Южное Причерноморье от Босфора до Чороха. Впрочем, возможен, хотя и менее вероятен, также циркумпонтийский вариант, в котором это противоположение снимается. В первом случае армяне появляются в Малой Азии извне через Балканский полуостров со стороны Босфора. Во втором случае выделение армянского языка


и племенной этничности происходит внутри первичного индоевропей-ского ареала, и, таким образом, армяне становятся единственным наро-дом в индоевропейской семье, который сохранился на территории своего первичного формирования, хотя и мог претерпевать отдельные подвиж-ки.

Это, естественно, никак не отменяет возможность и необходимость поиска в этногенезе и глоттогенезе армян субстратных или суперстрат-ных компонентов. Так, наличие явных взаимодействий древнеармянско-го языка с раннекартвельскими диалектами, причем в основном в их за-падной мегрело-лазской части, несомненно. Этот кажущийся на первый взгляд парадоксальным факт свидетельствует в пользу локализации пра-родины армян в районе верховий Чороха, Куры и Карасу. По-видимому, первоначальные этнические территории предков грузин и армян находи-лись в тесном соседстве.

Сложнее вопрос о северокавказских, более узко нахско-дагестан-ских, и еще более узко, урарто-хурритских воздействиях. Топонимы «Урарту», «Арарат» и «Армения» можно, с определенными ограниче-ниями, рассматривать как синонимы. Но этнонимы «урарты» и «армя-не» так рассматривать нельзя.

Урарты, как и хурриты, растворились среди других народов и сош-ли с исторической сцены как обособленные целостности, но ассимиля-ция армянами других, более поздних народов нахско-дагестанского мира продолжалась и много позднее, а учитывая современное положение удин, можно сказать, что продолжается она и по сей день.

Надо сказать, что все вышеизложенное отнюдь не является исклю-чительным достоянием профессиональной академической науки. Разные варианты представлений об этногенезе и древней истории армян от со-лидных научно обоснованных до совершенно произвольных и фанта-стических, но закамуфлированных под научность, имеют широчайшее хождение среди массовых читателей, писателей и даже мало читающих обывателей, распространяясь через некачественное школьное препода-вание, СМИ, научно-популярную, а нередко и откровенно антинаучную литературу, и формируют в целом армяноцентрическую, глубоко и при-страстно заинтересованную в определенном понимании и трактовке сво-ей истории, ментальность.

Младший брат моего одноклассника Рачика Айвазяна, мой близ-кий приятель Сурик Айвазян, в бытность студентом геологоразведоч-ного института вместе со мной и парой других студентов организовал в Москве в 1950-е гг. неформальный кружок по изучению армянского языка и истории, которые мы, как преимущественно русскоязычные уро-женцы Тбилиси, знали весьма поверхностно. Окончив институт, Сурик уехал работать в Армению и за свои труды в области ее геологии даже удостоился премии имени Ленинского комсомола. Однако позже он


разочаровался в геологии, занялся любительской историей и опублико-вал ряд получивших довольно большую популярность книг. В одной из них в частности он доказывал с помощью сложных построений искон-ное родство армян, русских и этрусков, указывая, например, что слово «этруск» и по-русски означает «это русские» и по-армянски «эдруск» — то же самое. Многочисленные труды Сурика издавались достаточно большим тиражом и среди малообразованных армянских читателей име-ли огромную популярность.

Мы встретились в Ереване в начале 2000-х гг. спустя сорок лет после нашего расставания. Мы радостно приветствовали друг друга, но когда пришедший на мою лекцию седобородый Сурик убедился, что я весьма критически отношусь к его этногенетическим построениям, он вместе с группой своих почитателей тихо удалился и более мы не встречались. Очень жаль, что это звучит как скверный анекдот, но действительность такова, что очень многие ура-патриотически настроенные по отноше-нию к своей истории армяне реальным научным знаниям предпочитают подобные лженаучные измышления.

Другой и чрезвычайно значимой гранью исторической ментально-сти армян является ее виктимный аспект. В мире нет народа, который в какие-то моменты своей истории не становился бы жертвой злополуч-ных событий — междоусобиц, иноземных нашествий, проявлений ре-лигиозного фанатизма, природных катаклизмов и т. д. Однако история армян может считаться исключительной и на этом общем фоне.

Самыми мучительными были те века, когда почти вся историческая Армения находилась под гнетом Османской империи.

Многие века страданий и унижений сфокусировались в народном сознании в одном страшном событии — геноциде 1915 г.

Собственно говоря, это был больше чем геноцид, так как помимо массовых убийств, унесших по разным оценкам жизни от полумиллио-на до полутора миллионов человек, при общей численности армянского населения в том регионе около двух миллионов человек, резня сопро-вождалась осквернением святынь, уничтожением памятников культуры, разгулом сексуального насилия, жестоким насильственным обращением уцелевших в иную веру и прочими издевательствами. Поэтому, наверное, нет ни одного армянина (даже в тех группах и общинах, которые находи-лись далеко от основного ареала кровавых событий и непосредственно от них не пострадали), у которого в душе не было бы кровоточащей раны или хотя бы ноющего шрама, оставленного этой уже довольно давней, более чем столетней, но никак не поддающейся забвению трагической катастрофой.

Современная Республика Армения занимает едва ли одну десятую всей территории исторической Армении, а ее население (не более трех миллионов) составляет менее трети общего числа всех армян мира. Но


можно надеяться, что пусть и в таком урезанном масштабе, Армения на-конец обрела окончательную и гарантированную международным со-обществом независимость и более или менее успешно продвигается по пути построения и совершенствования своей, еще очень молодой госу-дарственности.

У армянского национального государства много трудных проблем. Ее географическое положение не вполне благоприятно. Со всех сторон Армения окружена государствами, которые относятся к ней, как правило, не очень дружественно, а порой и неприкрыто враждебно. Транспортные коммуникации с внешним миром затруднены и недостаточно надежны. Армения бедна ресурсами, здесь очень мало полезных ископаемых, со-всем нет природных энергоносителей — угля, нефти и газа; почвы от-носительно малоплодородны и каменисты, леса в большинстве районов отсутствуют, климат суровый и засушливый, источники воды, помимо нуждающегося в восстановлении нормального уровня озера Севан, поч-ти везде в дефиците. Единственный действительно неисчерпаемый ре-сурс Армении — это трудолюбие, стойкость, талант и высокий культур-ный уровень ее народа.

В О Й Н А М О Г И Л

Из разных разделов социальной антропологии психологическая антропология, или, как еще обозначают эту дисциплину — этническая психология, является, пожалуй, самым спорным и вызывающим наи-большие разногласия предметом.

Мы знаем, что в так называемом национальном характере между японцами и филиппинцами есть существенные черты сходства, но вряд ли можно оспаривать, что японцы бережливее филиппинцев. Более вы-сокая бережливость японцев может быть доказана статистически, про-центом финансовых средств, откладываемых гражданами страны от-носительно своих доходов на накопительные счета банков. Между тем японцы нередко тратят отнюдь не меньшие, чем филиппинцы, суммы на престижное потребление, например, на угощение несуразно большого, с западной точки зрения, количества гостей при организации свадеб, торжественных приемов и других знаковых сборищ. Вряд ли можно оспаривать также и то, что среди японцев найдется немало мотов, спо-собных превзойти в расточительности самых щедрых филиппинцев. Да и среди филиппинцев найдется «скупой рыцарь», и не один. Так вправе ли мы вообще объективно говорить о существовании национальных черт характера? Из каких источников мы черпаем сведения об этом столь не-однозначном предмете?

Конечно, о бережливости мы можем судить по статистике накопи-тельных счетов, хотя какая статистика может учесть тех бережливых, что


хранят деньги под матрасом? Для филиппинцев это вполне приемлемый способ хранения, японцу же и в голову не придет, что деньги могут хра-ниться где либо, кроме банка.

Такая трудноопределимая вещь, как национальная черта характера, чаще всего и выпуклее всего отражается в анекдотах, быличках, пого-ворках и других типах оформления стереотипических и автостереоти-пических обывательских представлений, и в этом смысле рассуждения о характерном для грузин мотовстве и армянской бережливости состоя-тельны не более, чем такие же рассуждения о различиях между филип-пинцами и японцами.

Однако, не пытаясь дать конкретный ответ на вопрос, существуют ли реальные и объективные различия в национальном характере между грузинами и армянами, японцами и филиппинцами, поляками и евреями, китайцами и индийцами, голландцами и малайцами, или же эти разли-чия являются мифическими и фантомными, зыбкими и ускользающими от рационального истолкования представлениями, мы попытаемся рас-сказать, используя в основном свой достаточно субъективный опыт и до-вольно обрывочные и случайные, сформированные в значительной мере зигзагами собственной жизни наблюдения, о том, как эти представления формируют вполне реальные обстоятельства жизни отдельных людей и больших людских сообществ и заставляют их порой с оружием в руках занимать одну и ту же, или, напротив, разные стороны баррикад.

Я родился, вырос и повзрослел в многонациональном городе Тбилиси, который в годы моего детства еще назывался Тифлис. Здесь среди тридцати мальчишек одного класса русскоязычной школы были и армяне, и грузины, и русские, и евреи (по меньшей мере трех разных сортов — ашкенази, грузинские и горские), а более половины мальчи-ков были детьми от смешанных браков — армянско-русских, грузин-ско-армянских, еврейско-осетинского, польско-армянского, датско-гру-зинского, грузинско-греческого, русско-грузинского, русско-еврейского и каких-то еще, о которых с точностью и вспомнить трудно.

Класс наш был очень дружным, в нем не было и намека на прояв-ление антисемитизма или ксенофобии, хотя помнится, что частым объ-ектом для буллинга был мальчик с еврейской фамилией, сын довольно тщедушного мастера слесарных работ и огромной и очень агрессивной казачки, уроженки кубанской станицы. Помню, как мы сочувствовали в 1949 г. выпускнику, на год старше нас, который, будучи совершенно гениальным математиком, именно из-за пресловутого пятого пункта не смог поступить ни в один столичный университет, но все-таки поступил в университет в Воронеже и, кажется, сделал в дальнейшем неплохую научную карьеру математика.

Мы были взрослыми мальчиками и все несправедливости социа-лизма сталинского разлива, в том числе и привилегии и дискриминацию


по национальным основаниям, осознавали очень четко и готовились в полной мере столкнуться с ними по окончании школы. Понимал это и я, и, прекрасно зная, что востоковедческий факультет Тбилисского университета для меня закрыт, а единственный доступный — это исто-рико-филологический факультет Тбилисского русского пединститута имени Пушкина, я, использовав право медалиста, ухитрился поступить в Московский институт востоковедения.

Некоторые неблагоприятные анкетные обстоятельства (наличие родственников за границей, их принадлежность к дворянскому сосло-вию, причастность к белогвардейскому движению, наличие среди чле-нов семьи бывших в немецком плену и окружении) мне пришлось ута-ить, но без этого риска мои жизненные планы состояться не могли.

Надо сказать, что — во всяком случае в тех кругах, в которых мне и моим родным приходилось вращаться, — серьезных проявлений ксе-нофобии, антисемитизма или антиармянизма (явления очень похожие друг на друга) заметно не было. Люди встречались, дружили семьями, участвовали в различных совместных мероприятиях, казалось, не при-давая существенного значения этнической принадлежности друг друга.

У меня лично было как бы два круга родственников и их знакомых. Один — это мои армянские родственники, вполне приобщенные к обще-российской культуре (для них она в те годы, до начала Великой отече-ственной войны, еще не успела преобразиться в советскую; слова «со-вок» или какого-либо похожего выражения тогда не существовало, но отношение к формировавшемуся советскому образу жизни было, мягко говоря, амбивалентным). Это был довольно обширный круг родствен-ных между собою семей Арутиновых, Багдасаровых, Сааковых и множе-ства их знакомых, друзей и свойственников. Это были армяне, но практи-чески все грузиноязычные, до революции принадлежавшие к среднему и мелкому купечеству, с крестьянскими корнями, как правило, успевшие получить образование в гимназиях или реальных училищах, и полно-стью приобщенные к основам русской культуры и литературы. В своем кругу они говорили преимущественно по-грузински, но русским вла-дели очень хорошо, а армянским, напротив, почти не владели, и с вы-сокой армянской культурой, скажем, с творчеством Ованеса Туманяна, Александра Ширванзаде, Акопа Раффиили Аветика Исаакяна были зна-комы в основном по переводам на русский язык.

Друзья и подруги мамы и бабушки почти все в социальном отно-шении принадлежали к бывшему дворянскому сословию, и их вкусы и ценности сформировались в основном еще до Октябрьской революции. Простое перечисление их фамилий (Астаховы, Потаповы, Денфферы, Эссены, Корнельсены, Кохаси, Гадяцкие, Барнавели, Твалчрелидзе, Хорава) показывает, что это были в социальном плане сохранившие-ся «пережитки» имперской России, ее не слишком знатной, но все же


преимущественно дворянской, чиновно-служивой, довольно космополи-тической русско-польско-немецко-грузинской прослойки, как правило, неплохо владевшей несколькими языками, а также, конечно, француз-ским (но не английским). Мне не припоминается практически ни одной еврейской фамилии, помню также очень мало армян, по-настоящему вхожих в этот круг. Но и моя мать, и обе ее сестры были замужем за ар-мянами (старшая сестра Татьяна первым браком — за грузином).

Среди населения Тбилиси той поры были люди разной языковой компетенции. Их дети обучались в грузинских, армянских и в двух имев-шихся в городе азербайджанских школах. Не только сами эти дети, но и их родители более или менее бегло говорили по-русски, в отличие от жителей близлежащих сел. Последние были людьми совершенно иного культурного уровня, и их русский язык скорее можно назвать своего рода местным пиджином, это был совсем другой круг, мало пересекавшийся с кругом образованных горожан. Среди образованных горожан основным языком был безусловно язык Пушкина и Льва Толстого, а основным со-держимым их книжных полок были другие Толстые, а также Тургенев, Лермонтов, Булгаков, Блок, Есенин и далее по списку.

Кроме собственно грузин, не так уж много людей хорошо знали грузинскую литературу и вообще грузинскую словесность ХIХ–ХХ в., а лучшие произведения современной для того времени армянской лите-ратуры были знакомы пусть и довольно многим, но почти всецело через русские переводы. В общем русская культура в восприятии образован-ной публики практически всего Закавказья, которое до 1936 г. политиче-ски было оформлено как ЗСФСР, решительно доминировала.

Конечно, какие-то отголоски представлений о приоритете грузин-ских «дворянских» ценностей перед армянскими «буржуазными», какая-то отрыжка дореволюционного антисемитизма и даже какие-то намеки на потаенную антисоветскую фронду при интуитивном ассоциировании «советского» с «новорусским» имели место. И все же общее настроение интернационализма не только в предвоенные, но и в военные и после-военные годы было гораздо сильнее, чем то начавшееся уже в 1920-е и все более и более набиравшее в дальнейшем обороты противопостав-ление местного русскому, которое так открыто проявлялось в Украине, Татарстане, республиках Средней Азии, не говоря уже о не смешиваю-щихся, как вода и масло, русско-советских и туземных аспектах куль-туры в Прибалтике, проявившихся еще до ее так называемой советиза-ции. Несколько уходя в сторону от основной темы нашего обсуждения, должен сказать, что в преимущественно интернационалистической ат-мосфере довоенного Закавказья не было сколько-нибудь существенно-го привкуса, похожего на американский жесткий расовый дуализм или дуальную и даже множественную отчужденность венгров и румын, по-ляков и евреев, японцев и корейцев, вьетнамцев и китайцев, индусов и


мусульман, какие мне приходилось наблюдать практически во всех стра-нах, где довелось изучать межэтнические отношения.

В дореволюционной России формально перед крестившимся иуде-ем открывались решительно все двери. Однако поговорка «Жид креще-ный — вор прощеный» ярче, чем что-либо иное рисует глубину юдофоб-ских настроений, в той или иной мере сохраняющихся в подсознании рядового российского обывателя и по сей день. Очень сходные индика-торы можно найти и в отношении татар, не говоря уже о прочих мусуль-манских народах России, и в отношении немцев, так и не дождавшихся восстановления своей автономии, а также тех народов, которые облада-ют более или менее выраженными монголоидными чертами.

В послевоенной Грузии существенной помехой для карьеры могла быть армянская или русская фамилия. Греческая или абхазская воспри-нимались скорее как вариант грузинской, а смена фамилии на бесспорно грузинскую, в особенности для детей смешанного происхождения, во-обще снимала какие бы то ни было проблемы.

В русском языке суффикс «-ия» практически универсально увязы-вает название страны с преобладающим в ней этносом — Калмыкия, Киргизия, Испания, Греция и т. д. вплоть до таких журналистских ново-образований как Казакия, Помория, Юкагирия и др. В грузинском языке такую же роль играет суффикс «-ет-», опять-таки наращиваемый суф-фиксом «-ия» в переложении на русский: Осетия, Ингушетия, Имеретия, Кахетия и пр., и только грузинское слово, означающее «Грузия», этому правилу не подчиняется. Грузин по-грузински «картвели», а Грузия — «Сакартвело», буквально — «для грузин». В случае с армянами в гру-зинском языке избран своего рода синтетический путь: армянин по-грузински «сомехи», а Армения — «Сасомхети».

Конечно, можно только радоваться, что разногласия между грузина-ми и армянами, если они и есть, не принимают таких уродливых форм, как армянско-азербайджанские, где даже символические жесты порою безо всяких дополнительных усилий перерастают в пулеметные очереди и залпы минометов, где продолжают взрываться мины на пастбищах и виноградниках, и люди погибают, будучи заложниками неизвестно чего и неизвестно ради чего. Напомню, что такая ситуация продолжается не год, не два, а уже более тридцати лет, начиная с провозглашения отде-ления Нагорного Карабаха в феврале 1988 г., при разных лидерах, раз-ных режимах и в разной глобальной геополитической обстановке. Но на фронте символов, за барьерами незримых баррикад страсти продолжают вскипать то там, то тут и по другим линиям разлома: что в Абхазии, что в «Южной Осетии» (она же — Шида Картли, она же — Самачабло, она же — Цхинвальский регион), и, наверное, еще в ряде мест с другими топонимами, один политкорректнее другого, где так или иначе глубокий конфликт не угасает еще дольше.


Я не помню, какие были первые выученные мною буквы, но хоро-шо помню, что уже в возрасте трех-четырех лет я уже был в состоянии прочесть надпись как минимум на четырех языках (с разными алфави-тами): грузинском, армянском, русском и латинизированном тюркском (азербайджанском). Дело в том, что в Тифлисе, как в столице ЗСФСР, важнейшие вывески писались на всех этих четырех языках до 1936 г.

Потом к знакомым мне алфавитам добавился немецкий готический, еврейский квадратный, позже еще несколько, но это уже было за преде-лами Кавказа. Лишь арабицу, к большому сожалению, постичь мне не удалось, поскольку советская власть ее искореняла особенно усердно. Но соотношение этих алфавитов в окружавшем меня письменном про-странстве менялось. Последний раз пребывая на грузинской террито-рии, на международной конференции в Батуми в 2011 г. я не сразу по-нял, как беспомощны были мои польские, венгерские и австрийские коллеги за пределами университетских корпусов. Очень мало где (еще мало где) можно было увидеть вывеску или объявление на английском языке. Уже мало где оставались объявления, написанные по-русски. Около 95 процентов окружающих текстов, будь то пресса, реклама или просто полухулиганское, хотя, надо признать, почти никогда не обсцен-ное, граффити, были сделаны на грузинском языке (впрочем? надписи церковного и религиозного содержания не так-то легко прочесть и ко-ренным грузинам, поскольку грузинский язык в этих случаях исполь-зует особые восходящие к IV в. алфавиты, а современный гражданский алфавит, которым пишется и печатается 98 процентов текстов, суще-ствует только с ХI–Х в.).

Художественную, а также учебную и научную литературу, газеты, журналы я читал главным образом по-русски. Кое-что по-французски или по-немецки. Азербайджанские и армянские тексты прочесть было нетрудно, но далеко не всегда они были понятны, не считая самых про-стых, на начальном школьном уровне, при этом огромное количество гру-зинских и армянских текстов, впрочем, как и русских, я читал на могиль-ных плитах и мемориальных досках. Повсюду в городе, в парках, садах, скверах, тут и там попадались памятники, стелы, плиты, мемориальные доски и тому подобные сооружения с текстами на всех этих языках. В ре-волюционное и раннее послереволюционное время люди гораздо больше заботились об увековечении памяти усопших и погибших, чем в более поздние времена. Да и на протяжении всего ХIХ в. созданию всякого рода мемориальных надписей, запечатленных когда на мраморе, а когда и на довольно непритязательном металлическом листе, уделялось, как мно-гим покажется нынче, непропорционально много внимания.

Множество памятников, которые я видел и хорошо запомнил в пяти- или шестилетнем возрасте, исчезли, причем не всегда могу ска-зать, когда, куда и почему. Конечно, зигзаги генеральной линии партии,


вместе с которыми колебалось и обывательское сознание, сыграли не-малую роль в бесследном исчезновении многих персонажей и имен, но все-таки проваливающихся в небытие не-грузин было явно больше, чем грузин, и постепенно, хотя бы в наименованиях улиц и переулков про-цент грузинских имен и фамилий нарастал. Большинство этих имен, принадлежавших не слишком значимым большевикам и мелким партий-ным деятелям, очень мало кому были знакомы. В конце концов таковых было не так уж много, а улочек и переулков, да и других, требовавших переименования объектов, как в больших городах, так и в населенных пунктах поменьше, имелось огромное число.

Помимо увековечения тривиальных мелких революционеров по-падались и действительно неординарные случаи. Думаю, что только в Тбилиси имелась улица явно опального историка Б. А. Куфтина, или весьма достойного, но мало где (помимо Франции и Грузии) известно-го французского ученого Мари Броссе, так же вряд ли где еще в СССР имелась улица имени великого французского скульптора Огюста Родена. Дело в том, что, когда горсовет вознамерился увековечить имя прекрас-ного скульптора Якова Николадзе, то сам скульптор потребовал, чтобы сначала воздали должное имени его покойного французского учителя. Обе эти улицы, первоначально безымянные, расположены параллельно в начале района Ваке.

Я родился и вырос на Орбелиановской улице. Она называлась так, надо полагать, еще с ХVIII в., ибо там располагалось подворье армяно-грузинского (изначально грузинского, но потом ставшего в большей мере армянским) княжеского рода Орбели/Орбелиани/Орбелянов. В потоке переименований дореволюционное название «Орбелиановская» поменя-ли на улицу Орбеляна, но через год или два городские власти спохвати-лись и заменили ее табличкой «ул. Г. Орбелиани» в честь не самого вы-дающегося писателя-представителя этого рода. Однако дело в том, что улица Сулхан-Саба Орбелиани, великого ученого-лексикографа ХVIII в., уже существовала совсем в другом районе города. Через какое-то время моя улица стала просто улицей Орбелиани, а другая — просто улицей Сулхан-Саба.

Наверное, про перипетии судеб микротопонимов Грузии можно было бы написать отдельную, большую и увлекательную книгу. Особыми главами в ней были бы истории топонимов Абхазии и Южной Осетии, многие из которых изменялись многократно, но это совершенно осо-бая тема. Могу лишь сказать, что с ходом времени русские и армянские в своей основе топонимы становились все малочисленнее, а нынче их, кажется, и вовсе не осталось, разве что Пушкинская улица. Главная же площадь города попеременно была до установления российского влады-чества Караван-Сарайской, затем, после преобразования Эриванского (или иначе Иреванского) ханства в одноименную губернию Российской


Империи — Эриванской, затем на очень короткое время площадью Свободы, чуть на более долгое — площадью Республики, потом на до-вольно длительный срок — площадью Л. П. Берии, а после его развенча-ния или, если угодно, «разоблачения», она стала называться площадью Ленина. С провозглашением независимости Грузии вновь стала пло-щадью Свободы, и никто не поручится, что ее в будущем не ждет еще несколько очередных звучных переименований. Такие примеры можно было бы умножать едва ли не до бесконечности.

Дореволюционный Тифлис был в гораздо большей степени, чем Ереван или равноценный ему в те времена по значению Александрополь (позднее Ленинакан, а ныне Гюмри), очагом армянской культурной жиз-ни, и в многонациональном населении города армяне были многочис-леннее всех других, даже «титульной нации». Но культурный круг моих родителей, их близких и друзей, бесспорно был по преимуществу рус-ским. Поэтому, будучи благодаря родителям неплохо знаком как с клас-сической русской, так и с западноевропейской — английской, немецкой, французской — литературой и культурой, я до двенадцати лет сравни-тельно мало соприкасался с грузинской (и тем более армянской) словес-ностью. Правда, был источник, который в какой-то мере восполнял этот пробел. Источник этот был эпиграфическим. Жаркие летние месяцы в довоенные и предвоенные годы детские и подростковые группы, как нашей большой семьи, так и семей наших знакомых, проводили в дач-ных и сельских местностях Грузии: в Кахетии, Джавахетии, в Абхазии, Аджарии и в более близких окрестностях Тифлиса, и специфика этих мест была такова, что более всего игры и прогулки младшего поколе-ния сосредотачивались в районе старых, по большей части даже забро-шенных, кладбищ. Кладбища состояли не столько из собственно могил, сколько из старых, полузабытых, нередко наполовину вросших в землю, но почти всегда покрытых наивной, чисто народной резьбой и много-словными резными надписями надгробных плит разной величины и формы. Надписи эти были видны еще достаточно отчетливо, а читать я умел на всех употребляемых в годы создания этих надписей, языках. Конечно, это было довольно однообразное по тематике чтение, но от это-го не менее интересное, а времени разбирать эти письмена у меня было более чем достаточно. Шумные и подвижные игры, преимущественно с более старшими детьми, меня не очень привлекали.

Склонность к чтению кладбищенской эпиграфики сохранилась у меня и позже, и я охотно занимался им, пока сохранял достаточную подвижность, вплоть до начала ХХI столетия. Я старался удовлетворить эту сторону моего любопытства и во Франции, и в США, и в Японии, и в Черногории, но более всего, конечно, на кладбищах сел и малых го-родов Армении и Грузии, и многие места мне удавалось посетить неод-нократно со значительными интервалами во времени. Не буду утомлять


читателя подробностями интереснейших наблюдений, которые мне уда-лось сделать во время этих увлекательных экскурсий. Многие кладбища в холмистых и гористых районах размещаются на достаточно крутых склонах, и как человеческая деятельность, так и природные процессы ведут со временем к их существенному преобразованию и разрушению. При этом в Грузии я замечал, что на протяжении примерно шестидесяти лет, вплоть до начала 2000-х гг. в ходе этих скорее природных, чем антро-погенных разрушений более всего страдали и даже полностью исчезали преимущественно надгробия с русской и армянской эпиграфикой, а гру-зиноязычные памятники все более умножались. Это вполне понятно и отражает параллельно шедший процесс увеличения доли грузинского компонента среди ныне живущего населения больших и малых городов и сел Центральной и Восточной Грузии, в том числе и самого Тбилиси. Но кроме этих более или менее естественных процессов и изменений, немалую роль в исчезновении старых, притом не грузинских по своей маркировке могил играла и целенаправленная, не побоюсь этого слова, кладбищенская политика.

И в детстве, и в юности, и вплоть до ухода из жизни моего отца (1983 г.) любимым местом проведения моего досуга в Тбилиси был ве-ликолепный ботанический сад. В силу специфики топографии города он находится совсем недалеко от официального центра, но отделен от города небольшим и легко преодолимым как по шоссейной дороге, так и по пронзающему его тоннелю Сололакским хребтом. С 1950-х гг. хребет венчает как бы осеняющая город и хорошо видная со многих мест в его центре огромная фигура Матери-Грузии, левее ее — разва-лины цитадели Нарикала, а за хребтом расположился ботанический сад с протекающей по нему речкой Легвта-Хеви. За речкой территория сада переходила в пустырь, частично занятый мусульманским (в основ-ном азербайджанским) кладбищем, а у подножия развалин Нарикалы размещался населенный преимущественно азербайджанцами так на-зываемый Банный квартал с комплексом бань, построенных в разное время на серных источниках, несколько выше их — шиитская мечеть. Кладбище было очень живописным, и особое обаяние ему придавали несколько небольших, но изящно декорированных кирпичных мавзо-леев и ряд больших могильных плит, покрытых затейливыми арабеска-ми и надписями арабской вязью. Поскольку арабицу я читать не умею, то о содержании этих надписей мог только догадываться, я заходил на кладбище лишь изредка. Но в пределах самого сада, недалеко от выхода в сторону мечети была одна могила, которую я посещал почти каждый раз, когда приходил в сад.

Это была невысокая, чуть больше метра, усеченная пирамида, обра-зованная четырьмя мраморными плитами. Впервые я увидел ее еще под-ростком в двенадцатилетнем возрасте и до сих пор кляну себя за то, что


в свое время не скопировал надписей на плитах и даже не запомнил име-ни погребенного под пирамидой человека. Могу сказать только, что это были обычные, очень типичные для азербайджанца имя, отчество и фа-милия. Но надпись на четырех плитах, и соответственно на четырех язы-ках — русском, грузинском, армянском и (арабицей) азербайджанском — я запомнил очень хорошо. «Дорогому имяреку, павшему жертвой гнусной провокации (… числа) 1905 года от его сотоварищей по цеху мясников».

Надо сказать, что до начала 1930-х гг. большинство ремесленников, мелких торговцев и предпринимателей Тбилиси (тогда еще Тифлиса) были организованы в многочисленные цеха — пекарей, кузнецов, гон-чаров, сапожников, портных, мельников и т. д. Среди мясников преоб-ладали азербайджанцы, среди кузнецов — армяне, но в целом это были вполне интернациональные по своему духу организации, восходящие по времени образования к Средневековью и сохранявшие многие средневе-ковые атрибуты — свои цеховые знамена, праздники, символы, мифиче-ских святых покровителей (и это невзирая на поликонфессиональный со-став любого цеха) и тому подобное. Наверное, мне было года два-три, но я еще смутно помню проходивший в Александровском саду последний цеховой праздник, очевидно посвященный самороспуску цеха, хотя я уже не могу сказать, какого именно. Эти цеха в 1930-е гг. были преобразованы в артели или какие-то иные, соответствующие советскому укладу жизни организации и быстро стерлись из памяти горожан. Но могила в ботани-ческом саду оставалась замечательным памятником реальной дружбе на-родов, настоящему интернационализму и гуманизму трудящегося населе-ния Тбилиси. Оставалась до какого-то момента в 1950-е гг., когда, придя в ботанический сад в очередной приезд в Тбилиси (уже будучи студентом в Москве), я не увидел ее на своем месте. Она была просто стерта с лица земли, и ничто, кроме неуместно расширяющейся садовой дорожки, не напоминало о ее многолетнем существовании. Куда делись мраморные плиты, озаботился ли кто-нибудь об их сохранении где-то в подвале, или они просто были разбиты и выброшены в речку — я не знаю.

Сначала я подумал: «Какой же дурак, не сделал из этой могилы пропагандистского пособия по пролетарскому интернационализму». Но потом сообразил, что интернационализм получился бы не столько про-летарский, сколько мелкобуржуазный, а кроме того, это шло бы вразрез с оформившимся в послевоенные годы и с тех пор только набиравшим силу мелкотравчатым грузинским шовинизмом, пока наконец Тбили-си, некогда бывший многоликим центром всего многонационального Кавказа, не превратился в прекрасный, но сугубо грузинский и только грузинский город (подробнее об этом см.: Тер-Саркисянц 2018: 123–127).

Следующие этапы этой грузинизации кладбищ Грузии я мог наблю-дать в течение ряда лет все в том же ботаническом саду. Сначала были разрушены и поглощены весенним морем маков непритязательные, но


полные очарования маленькие мавзолеи, затем куда-то исчезли массив-ные, почти черные базальтовые плиты-надгробия. Кому-то пришлось с ними изрядно повозиться: я нашел их в дальнем углу сада в тенистом, постоянно сыром уголке рядом с водопадом и мостом через него. Там надгробия были сложены штабелем и слегка присыпаны землей. Но еще через пару лет их и там уже не оказалось, наверное, они все-таки приго-дились кому-то в качестве стройматериала. Осталась и, полагаю, до сих пребывает нетронутой лишь маленькая площадка, заполненная надгроби-ями семьи Ахундовых. В центре этой площадки, среди вросших в землю плит, высилась и, может быть, высится по сей день примерно двухметро-вая вертикаль, увенчанная бюстом Мирзы Фатали Ахундова — ведущего среди прогрессивных демократов Азербайджана ХIХ в. Ввиду большого исторического значения этой личности, площадка, занятая могилами его клана, смогла уцелеть, но была окружена уродливой железной оградой, в принципе совершенно не свойственной мусульманским кладбищам, само пространство заросло молодыми деревцами. Можно, однако, пред-положить, что столь соблазнительное место на горе будет со временем востребовано для бурно развивающихся новостроек Тбилиси.

Я рассказал здесь лишь о маленьких локальных эпизодах той гран-диозной войны могил, которая развернулась по всему Кавказу еще с мо-мента зарождения местных национальных буржуазий в ХIХ в., с вхож-дением Кавказа и Закавказья в гигантский, начинающий развиваться механизм имперской капиталистической экономики с неизбежно свой-ственными раннему капитализму националистическими и шовинистиче-скими тенденциями. Объектами агрессии становятся захоронения любой национальной принадлежности, кроме господствующей в данном ареа-ле.

Пожалуй, менее всего истребляющая враждебность направлена против мусульманских могил, но это в немалой степени потому, что пи-етет по отношению к рядовым могилам вообще мало присущ исламу, простые могилы зачастую никак не маркируются и исчезают сами по себе. Исключения составляют захоронения выдающихся своей свято-стью и общественным значением людей, но в этих случаях сооружают-ся либо мавзолеи, либо на месте захоронения возникает так называемый зиярат — обширные и имеющие сложную структуру места поклонения.

В Грузии и Армении мавзолеи имелись и отчасти сохраняются, хотя многие из них были разрушены в соответствии с советской установкой на борьбу с религиозными сооружениями, но зияратов я нигде не встре-чал. На Северном Кавказе зияраты есть практически в каждой респу-блике, но более всего в Ингушетии, Чечне и Дагестане. Надо учесть, что традиции сооружения погребальных склепов, которые не всегда можно отграничить от мавзолеев, уходят на Северном Кавказе своими корнями еще в языческую доисламскую эпоху, а в форме дольменов едва ли не в


эпоху неолита. Случаев вандализма по отношению к ним известно не-мало, но, как правило, националистической подоплеки они не имеют.

Армяне, напротив, с момента своего появления на исторической сце-не, то есть с VI в. до н. э., отличались ярко выраженным стремлением от-мечать все значимые места (и в особенности захоронения) изощренными и разнообразно изукрашенными резными каменными фигурами. С хри-стианизацией Армении, официально провозглашенной в 301 г., излюблен-ной формой таких памятников стал хачкар, буквально ‘крест-камень’. В самой Армении хачкары встречаются на каждом шагу. Геологическая структура Армении, изобилующая мягким, легко режущимся камнем, таким, как туф разных оттенков и фактур, немало этому способствова-ла. Хотя в различных районах Армении могли и могут быть популярны и другие формы резных каменных надгробий, хачкары встречаются тут повсеместно. Иногда это просто каменные глыбы с безыскусно проре-занными на них крестами, но гораздо чаще это тщательно отесанные стелы, с одной стороны украшенные сложнофигурным, так называемым процветшим крестом, иногда с надписью или датой, и, как правило, по-крывающим всю лицевую поверхность стелы причудливым орнаментом, нередко превращающимся в высокохудожественное каменное кружево. Но если собственно в Армении никто на них не посягает, то за пределами страны они сплошь и рядом становятся излюбленными объектами ванда-лизма. Наиболее показателен в этом плане Азербайджан.

Нахичеванский край, то есть протянувшаяся по левому берегу Аракса плодородная долина, в прошлом безусловно был заселенной пре-имущественно армянами территорией, но и его благодатные природные условия, и выгодное положение на пересечении важнейших торговых путей этой части Юго-Восточного Закавказья, делали его лакомым объ-ектом для правителей и завоевателей самого разного происхождения. В конце ХIХ — начале ХХ в. азербайджанцы составляли около полови-ны его населения, более 40 % здесь было армян, плюс небольшие группы других, занятых преимущественно в торговле, этносов: персов, анато-лийских турок, ассирийцев. Важнейшим торговым центром была здесь Старая Джульфа (Джуга), более чем наполовину населенная армянами. Именно тут на протяжении ХVI (если не ранее) и до конца ХIХ в. об-разовалось самое большое скопление хачкаров, служивших в основном надмогильными памятниками. Общая оценка их числа варьировалась от нескольких тысяч до десятка и более тысяч, но цифра шесть тысяч на конец ХIХ в. наиболее правдоподобна. Несколько десятков были вывезе-ны в другие места, более всего в Эчмиадзин и сейчас доступны для обо-зрения. Не считая небольшого числа стел, вывезенных в другие места для включения в художественные экспозиции, вплоть до распада СССР, джульфинское поле хачкаров не подвергалось каким-либо переделкам и, тем более, намеренному осквернению.


Положение изменилось с провозглашением независимости Азер-байджана и самостоятельного автономного статута Нахичеванской ре-спублики. Первоначально появился ряд псевдонаучных публикаций, в которых предлагалось именовать их не хачкарами, а вновь созданным тюркизированным термином «хачдаши», они объявлялись культурным наследием древнего, якобы албано-тюркского в своей основе, населения края, в дальнейшем вошедшего в состав формировавшейся азербайджан-ской нации. При этом христианская символика, так или иначе имеющаяся на любом хачкаре, хотя бы в виде центрального изображения креста, объ-являлась свидетельством лишь преходящего этапа в ходе развития этого некоего албанского по своим этническим корням населения. Впрочем, по-том эта не выдерживающая никакой критики концепция была отброшена и возобладала установка на полную облитерацию каких-либо следов нему-сульманского и нетюркского присутствия на территории Нахичеванского Края. В ходе реализации этой концепции в конце ХХ и в первые годы

Рис. 1. Современный хачкар, мастер Рубен Налбандян, село Ошакан. Перепечатано из книги Гамлет Петросян. Хачкар. Ереван, 2015 (на армянском языке). С. 53


ХХI в. в несколько приемов все хачкары Староджульфинского поля па-мятников были выкорчеваны, разбиты на три и более частей каждый и либо вывезены в неизвестном направлении, либо просто сброшены в реку Аракс, а освободившаяся территория была занята подразделениями ар-мии Азербайджана под стрельбищный полигон, и доступ на нее посто-ронним был перекрыт. Протесты мировой научной общественности на уровне ООН и Юнеско имели место, но были проигнорированы.

Имеются сведения об уничтожении армянских памятников в дру-гих районах Азербайджана, притом значительно ранее, чем в Джульфе. А. Тер-Саркисянц сообщает, что еще в 1978 г. в селе Агулис «часть сред-невековых хачкаров валялась во рву, а часть была использована в каче-стве строительного материала для домов» (Тер-Саркисянц 2015: 378). Аналогичные сообщения отнюдь не только о хачкарах, но и о целых культовых комплексах имеются из многих мест. Однако в сегодняшней политической обстановке никакая проверка этих сведений невозможна. Что касается варварского уничтожения Староджульфинского комплекса памятников, то оно хотя бы частично документировано фотосъемкой, проводившейся рядом частных лиц с правого берега Аракса, являющего-ся иранской территорией. За пределами Азербайджана мне достоверно известен лишь один случай подрыва недавно установленного хачкара в селе Гайкадзор на территории Краснодарского края. По непроверен-ным данным, этот подрыв был совершен группой ультрарадикалов-на-ционалистов, якобы связанной с какой-то из самозваных псевдоказачьих

Рис. 2. Современный хачкар, мастер Армен Паносян, село Кусапат, Нагорный Карабах (Арцахская Республика), Мартакертский район. Перепечатано из книги Гамлет Петросян. Хачкар. Ереван, 2015 (на армянском языке). С. 52


организаций, но официального расследования, насколько мне известно, не производилось.

Впрочем, надо сказать, что при посещении армянской церкви во Владикавказе я видел несколько весьма художественно ценных новых хачкаров, воздвигнутых по случаю столетия геноцида армян в султан-ской Турции в 1915 г.

На территории Грузии многие из старых армянских захоронений, и далеко не только армянских, исчезли в результате оползней или в ходе освоения заброшенных или реконструируемых кладбищ под новую за-стройку. Деятельность такого рода была особенно активна в 1930-е гг. и шла в русле известной общесоветской практики антирелигиозных мероприятий. Крупнейшим из таких мероприятий можно считать снос Ванкского армянского собора в Тбилиси в 1938 г. Снос был осуществлен официально как один из этапов реконструкции квартала, расположен-ного между Колхозной площадью и улицей Бараташвили, переходящей в Мухранский мост через реку Куру.

Этот район вообще подвергся существенной реконструкции и ре-ставрации. Так, Круглая башня на Курной улице, замыкающая Орбелиа-новское подворье с юго-восточной стороны, пострадала от разруши-тельного действия времени почти на две трети своей высоты и была

Рис. 3. Хачкары в селе Макраванк, область Котайк. XI–XVII вв.


восстановлена по принципу частичного новодела более чем на эти две трети. Одну сторону улицы Бараташвили украсил многоэтажный, весьма эффектный дом, сочетающий в своей архитектуре грузинские и общеурба-нистические мотивы и построенный в конце 1940-х гг. Противоположная сторона улицы значительно позже была облагорожена путем сноса вет-хих строений ХIХ в. и на 80–90 % восстановлена новодельной реставра-цией крепостных стен ХVII–ХVIII в.

Ванкский собор, крупнейшая армянская церковь в дореволюцион-ной Грузии, был построен на средства армянского купечества Тифлиса в ХIХ в. и был одним из важнейших религиозных памятников мировой армянской общественности того времени. Особое значение ему прида-вало обширное примыкающее к нему кладбище, на котором были по-хоронены поэт и писатель Ованес Туманян, писатель романист Раффи и многие другие выдающиеся деятели армянской литературы и культуры, проживавшие, творившие и скончавшиеся в Тифлисе в конце ХIХ и на-чале ХХ в. Хотя снос собора происходил в 1938 г., в разгар репрессивной деятельности Л. П. Берии, он вызвал тем не менее активный и массовый протест армянского населения и прежде всего интеллектуальной обще-ственности города. Чтобы как-то успокоить этот протест, было объявлено, что на освободившейся территории будет построена крупнейшая в городе

Рис. 4. Тапанакар, XVI в., село Фантан, область Котайк


армянская школа. Надо сказать, что она функционирует по сей день, хотя большинство других армянских школ в Тбилиси преобразованы в грузин-ские, то есть в них преподавание ведется на грузинском языке.

Что касается захоронений на кладбище при Ванкском соборе, то большинство из них было перенесено на противоположный берег Куры на Ходживанкское кладбище, расположенное на холме Элиа над исто-рическим армянским кварталом Авлабар. Там нашли свое пристанище, как оказалось недолгое, десятки могил деятелей армянской культуры. В независимой Грузии в 1990-х гг. район Элиа вновь стал местом гран-диозного строительства грузинского православного Троицкого собора, которое вместе с другими церковными объектами поглотило практически всю территорию Элиа, вместе с Ходживанкским кладбищем и другими армянскими культовыми объектами. Детальной информацией о том, куда были перенесены в очередной раз или просто вывезены со строительным мусором могильные памятники как ХХ в., так и ряда предшествующих веков, а также хачкары и другие элементы Ходживанкского комплекса, я не обладаю. Краткое упоминание о том, что некоторый мемориал панте-онного типа все же воссоздан на части прежней территории Ходживанка, имеется в статье А. Е. Тер-Саркисянц (Тер-Саркисянц 2018: 126).

Конкретные случаи уничтожения памятников, в том числе могиль-ных, или попытки такого уничтожения, в Грузии отнюдь не редкость, хотя, конечно, по своим масштабам они не идут ни в какое сравнение с массовой кампанией по уничтожению следов армянского присутствия,

Рис. 4. Тапанакар, XVI–XVII вв., Макраванк, область Котайк — Մաքրավանք, Կոտայքի մարզ


проводимой в Азербайджане. Эти мероприятия, зачастую официально санкционированные местными властями, касаются не только армянских памятников. Весьма интересные и имеющие даже художественную цен-ность документальные фильмы посвящены, например, борьбе за снос, восстановление, релокацию и прочие операции, проводящиеся как в от-ношении целого ряда памятников В. И. Ленину, И. В. Сталину и другим большевистским деятелям, так и памятников людям, с политикой никак не связанным (например Н. В. Гоголю), или солдатам, павшим на фрон-тах Великой отечественной войны.

Некоторые из мероприятий такого рода я наблюдал в Тбилиси, Батуми и других местах лично, иные видел в фильмах, о некоторых читал в сообщениях журналистов, но чаще всего узнавал из устных личных со-общений. В ряде случаев подобные кампании приобретают совершенно гротескный характер: несколько лет тому назад нашлась группа ультра-националистов, которые потребовали демонтировать гробницу и памят-ник А. С. Грибоедова, открывающие вход на Пантеон, расположенный на склоне горы Мтацминда. Памятник этот был сооружен стараниями его безутешной вдовы княжны Нино Чавчавадзе. К счастью, протесты общественности довольно скоро похоронили эту нелепую инициативу, но в других, менее громких и не привлекающих общественное внимание случаях подобные выпады в наше неспокойное время еще будут иметь рецидивы.

В О Й Н А С О С Е Д Е Й

Кавказ населен людьми уже не первую сотню тысяч, да и не первый миллион, лет. Мы не знаем и никогда не узнаем, сколько разных языков звучало в устах этих людей, как назывались их приходившие и уходив-шие, складывавшиеся и распадавшиеся племена, и какие из них в той или иной степени могут считаться предками населяющих Кавказ сегодня народов и локальных групп. Сегодня здесь представлены четыре госу-дарства, являющиеся членами ООН, несколько небольших государств, имеющих лишь частичное и почти ничего не значащее признание, около десятка территорий, обозначаемых как республики и обладающих опре-деленным уровнем государственной автономии, наконец, ряд террито-рий, административно никак не оформленных, но тем не менее очерчен-ных совершенно определенными границами, обладающих всем соседям понятным названием, связанным с только здесь понимаемым языком и вполне определенным и зачастую довольно сложным этническим соста-вом населения (например, Сванетия, Мегрелия, Талыш, Табасаран).

Названия, размеры, число, известность, значимость этих единиц разного уровня менялись на протяжении истории и не совсем понятно, кем были мисимиане, кем — меоты, а кем — нахчаматианы, где нахо-дился Маджар, где начинался Арран, но в свое время за этими словами


стояла вполне осязаемая, порой манящая изрядным богатством, а порой ощерившаяся грозным оружием реальность. Чем дальше от нашего вре-мени вглубь веков, тем более смутные у нас представления о ней. Но все-таки, благодаря в основном записям разных генуэзцев, венецианцев, а позже просто итальянцев, французов, англичан и вообще «цивилизо-ванных людей», за последние полтысячи лет мы можем себе представить эту реальность более или менее адекватно.

В Европе наступало уже Новое время, но на Кавказе еще длилось Средневековье (преимущественно раннее) с его раздробленностью и во-йной всех против всех. Впрочем, воевали, главным образом, претен-денты на региональную гегемонию — Турция, Иран и набиравшая все большую силу Россия (поначалу скорее еще не Россия, а Московия), а местные жители выработали на своем простецком крестьянском или мелкодворянском уровне целый ряд механизмов, позволявших им избе-гать не только полного взаимоуничтожения, но даже существенного ра-зорения. Стада угонялись в различных направлениях, временно обедняя (впрочем, не до полного обнищания) «проигравших», но и не особен-но обогащая «победителей», поскольку не увеличивали чей-то капитал, а попросту щедро раздаривались и очень быстро съедались на пирах и пирушках. Точнее сказать, капитал наращивался, но это был моральный капитал в виде репутации щедрого витязя. Как писал великий Руставели:

Щедрость меж царей подобно древу райскому растет,Даже подлый покорится воздаятелю щедрот,Снедь полезна, а хранимый бесполезным станет плод,Что раздашь — твоим пребудет,Что оставишь — пропадет.

Даже виноградники, хотя и страдали во время набегов, но редко вырубались сплошь под корень. Пожалуй, единственный «успешный» эксперимент такого рода произошел в горбачевские времена, в процессе антиалкогольной кампании 1985–1987 гг., которую уподобить феодаль-ному набегу, конечно, можно, но все же довольно трудно считать тако-вым всерьез.

Этническая структура тех довольно далеких времен была типична для условий раннего феодализма. Садоводческие и полеводческие села доминирующего в данной местности этноса, плюс преимущественно скотоводческие (отгонно-трансгумантные) села дополняющих этносов на тех изогипсах, где земледелие становилось уже малорентабельным, а также вкрапления торгово-ремесленных сельских и мелкогородских поселений наиболее продвинутых меньшинств, феодально-общинные башни-крепости, крепостицы и крепостеподобные селеньица во всех удобных для обороны местах образовывали довольно стабильный, хотя и сложный конструкт. Этот конгломерат временами сильно страдал от


разорительных нашествий отдельных претендентов на мировое господ-ство, периодически появлявшихся примерно раз в столетие, а то и чаще, с достаточно привычной регулярностью, но в целом был вполне устой-чив, напоминая гигантский этнический салат в чаше горных хребтов.

Лишь в конце ХVIII и начале ХIХ в. на фоне затянувшейся и непо-мерно трагичной для многих этносов Кавказской войны 1763–1864 гг., а также целого ряда русско-турецких и русско-персидских конфликтов, это средневековое месиво, постепенно включаясь в структуру Российской империи, обрело более или менее европеизированные черты. Постоянно, хотя и очень постепенно, нарастала составляющая товарного производ-ства в сельской местности и мелкоиндустриального производства в го-родах. Среди последних особо выделился бакинский нефтедобывающий район, ставший к концу ХIХ в. на некоторое время основным мировым поставщиком нефтепродуктов, но пока еще только ощупью находивший свое истинное место в глобальной энергетической системе.

Весь ХIХ в. был веком грандиозной перестройки этнической и по-селенческой структуры на Кавказе, затронувшей как преимущественно сельские районы, так и узлы городской жизни. Среди них особое значе-ние имели Баку, Тифлис, Александрополь, Карс, Батум, Екатеринодар, подпираемые целой чередой городов и городков помельче, выполнявших каждый свою конкретную функцию в локальных ячейках этой формиру-ющейся сети.

Вопросы динамики этнической мозаичности, разумеется, требу-ют сложного многофакторного анализа, который невозможно вместить в рамки обзорного очерка, подобного настоящему. Но, предельно упро-щая, можно сказать, что по существу на протяжении всего ХIХ в. и шире, во все время укрепления русского имперского господства на Кавказе и развития здесь капиталистических производственных отношений вез-де, как в городских центрах, так и в их сельских хинтерландах, общий индекс этнической мозаичности стабильно нарастал. Повсюду увели-чивалась доля этнически русского населения, хотя почти нигде, кроме районов «Казакии», оно не стало преобладающим. В большинстве мест, где больше, а где меньше, росла и доля армянского компонента. Она росла как за счет естественного прироста, так и за счет иммиграции из населенных армянами районов Турции и Ирана (Персии). Внутренняя миграция, в частности из преимущественно армянских густонаселен-ных районов Карабаха, в крупные центры миграционного притяжения, такие как Тифлис и Баку, тоже играла немаловажную роль. Что касается Иреванского ханства, то с момента его упразднения и преобразования в Эриванскую губернию, здесь преимущественно скотоводческое, отча-сти полукочевое тюркское население продолжало составлять около по-ловины жителей, хотя кое-где в наиболее благоприятных для земледе-лия зонах доля его могла несколько снижаться за счет продолжавшейся


армянской крестьянской иммиграции из Турции и Персии. Такая картина продолжала оставаться актуальной вплоть до первой четверти ХХ в.

Любое увеличение этнической пестроты не может не иметь в каче-стве побочного эффекта рост межнациональной напряженности и быто-вой ксенофобии. Армянофобные настроения, как и антисемитизм в за-падных областях Российской империи, в какой-то мере были характерны для многих районов Кавказа; они выливались в эпизоды так называемой армяно-татарской резни в начале ХХ в., были тесно связаны с событи-ями, происходившими в соседней Турции, а также с общим ростом ка-питалистических и товарно-денежных тенденций в экономике, с меро-приятиями недоброй памяти наместника Е. И. В. князя Г. С. Голицына, но нигде в рамках российского имперского господства не становились центральным фактором общественной жизни. Как мне, надеюсь, уда-лось показать в предыдущем разделе, они встречали достаточно жесткое осуждение и противодействие со стороны прогрессивных и демократи-чески мыслящих слоев многонационального населения Кавказа.

Оглядываясь на более чем тридцатилетний опыт полевой работы в селах Армении, я, конечно, могу вспомнить некоторые эпизоды вза-имной неприязни и отчуждения между армянами и азербайджанцами. Участвовавшие в некоторых экспедициях вместе со мной аспиранты Э. С. Маркаряна (Институт философии АН Армении) вспоминали свою армейскую практику, когда им как младшим лейтенантам запаса в воз-расте 20–22 лет приходилось служить отделенными и взводными коман-дирами в частях, где рядовой состав был практически сплошь — кре-стьянские парни из азербайджанских сел на год или два младше. Мои молодые коллеги вспоминали об очень добрых бытовых взаимоотноше-ниях со своими солдатами, но признавали, что в доверительных беседах те иногда говорили примерно следующее: «Не хочется, конечно, но куда деться, лет через десять мы будем целиться друг в друга из окопов, хотя вы, пусть и армяне, но очень славные ребята». Эти воспоминания были записаны мной в середине 1970-х гг., а относились к реальности само-го начала этого десятилетия, то есть почти за двадцать лет до вспышки Карабахского конфликта. Таким образом, ясно, что даже самые простые и малообразованные люди в зоне этнического контакта уже отдавали себе отчет о возможной перспективе событий конца ХХ в., хотя и отно-сились к такой перспективе как к нежелательной.

Едва ли не каждая полевая экспедиция ХАГа (Хамалсарани Азгагракан Гитаршав — Университетский этнографический научный от-ряд) многие годы руководимого моим, увы, покойным другом и коллегой Ю. И. Мкртумяном, так или иначе затрагивала и вопросы армяно-азер-байджанских взаимоотношений в сельской среде. В начале 1970-х гг. параллельно с нами межнациональные отношения в Армении изучал и экспедиционный отряд этносоциологов из ИЭ АН СССР, руководимый


Ю. В. Арутюняном и Л. М. Дробижевой. Они работали без каких-либо контактов с ХАГом и изучали взаимоотношения армянского большин-ства с имевшимися в Армении нацменьшинствами — курдами-езидами, греками, русскими (молоканами) и другими малочисленными группа-ми, но не с азербайджанцами, поскольку ясно было, что в этом случае идиллической картины дружбы народов получить не удастся. И при всем моем глубоком уважении к этим ученым, я должен с грустью признать, что в результате их немалых усилий получилась картина, которой невоз-можно доверять.

Указанные выше факты, пожалуй, не очень соответствуют слащаво-му пропагандистскому тезису о дружбе братских народов в СССР; тем не менее, оставив дружбу народов в стороне, могу сказать по моим впе-чатлениям сорокалетней давности, что дружба людей разной националь-ности была в СССР преобладающей реальностью. Не говоря уже о том, что никакие националистические предрассудки не омрачали мои отно-шения и отношения моих коллег-армян с большинством коллег, аспи-рантов, учеников-азербайджанцев. Могу привести несколько примеров иного рода из экспедиционной практики.

Работая в селе Гетап Ехегнадзорского района Армении, я узнал от многих информантов, что, проживая в Гетапе, работали они на разных должностях в азербайджанских селах, расположенных выше по ущелью. И хотя многие бытовые и поведенческие обычаи этих соседей суще-ственно отличались от армянских, все это не мешало дружбе. Более того, когда у одного из азербайджанцев возникла необходимость привезти в свое село невесту из города Физули в Азербайджане (то есть издалека), согласно обычаю, он это сделал не сам, а обратился за помощью к двум друзьям, один из которых был армянином из Гетапа. На его машине де-вушка и приехала к жениху. Более высокого уровня доверия и признания статуса друга на Кавказе и вообразить невозможно.

Подробный рассказ об аналогичных примерах дружеских взаимо-отношений занял бы слишком много места. Пожалуй, наиболее ярким примером могут послужить наши интервью с жителями села Крдзен, на-ходящегося на берегу реки Куры, несколько ниже Мингечаура на западе Азербайджана. Мы включили его в программу исследований ХАГа в Та-вуш-Шамшадинском регионе Армении. Хотя наши исследования прохо-дили задолго до начала Карабахского конфликта, уже тогда работа армян-ской этнографической экспедиции на азербайджанской территории была совершенно невозможна и нам приходилось вывозить из Крдзена по пред-варительному индивидуальному согласованию наших информантов на армянскую территорию и уже там, не афишируя, проводить нашу работу.

Крдзен — старинное армянское село, первоначально бывшее моно-национальным. В середине 1920-х гг., с началом коллективизации, соци-алистические идеи, как это ни странно сейчас сознавать, действительно


были весьма популярны среди армянского крестьянства, во всяком случае в этих краях. Крдзенцы с энтузиазмом восприняли колхозное строитель-ство, обошедшееся в данном случае без существенных эксцессов раску-лачивания. У них и до этого были неплохие добрососедские отношения с проживавшими по соседству азербайджанцами, которые, впрочем, были значительно беднее, существовали преимущественно за счет полукочево-го или отгонного овцеводства и занимали малоудобные для земледелия территории. По собственной инициативе начинающие колхозники пред-ложили своим соседям-азербайджанцам присоединиться к их начинанию, и в результате этого село стало двухнациональным, а хозяйство колхо-за — многоотраслевым (как землепашеским и садоводческим, так и ско-товодческим). Таким оно оставалось и на момент наших исследований.

Мои коллеги использовали разные методы опроса, позволяющие вы-яснить реальные отношения и представления друг о друге армян и азер-байджанцев. Результат неизменно был один и тот же — никакой пред-убежденности в отношении односельчан иной национальности никто из информантов не проявлял. Ответы звучали примерно так: люди бывают разные, есть порядочные, а есть и не очень, есть очень чистоплотные, а есть и неряшливые, и те и другие встречаются как среди армян, так и среди азербайджанцев, и особого различия в этом плане между теми и другими нет.

К этому можно добавить, что в данном районе, как и в других рай-онах чересполосного расселения армян и азербайджанцев, существова-ли давние традиции межэтнического взаимодействия, в частности при-глашение иноэтничных соседей к участию в обрядах жизненного цикла. Например, крестным родителем для христианских армянских семей мог быть мусульманин, а в качестве восприемника кирва для мусульман-ских детей при обряде обрезания суннет желателен был христианин. Возможно было обращение к мусульманским священнослужителям при проблемах с детьми в христианских семьях, также как обычай достлик (побратимство) и так далее.

С сожалением я должен констатировать, что с конца 1980-х гг. в ра-нее многонациональных селах Азербайджана, в том числе в Крдзене, ар-мян не осталось, как, впрочем, и азербайджанцев в Армении. В чем же дело? Что произошло?

О карабахском конфликте написано достаточно много. В книге А. Е. Тер-Саркисянц «Армяне Нагорного Карабаха» некоторые этапы этого конфликта разобраны едва ли не поминутно (Тер-Саркисянц 2015), и пересказывать этот разбор, конечно, не входит в мои задачи. Скажу лишь, и это мое сугубо личное мнение, что Карабахский конфликт и по-следовавшие за ним кровавые события в Сумгаите 27–29 февраля 1988 г. были вовсе не запалом к запасам накопившейся взрывчатки армяно-азербайджанских противоречий. Они фактически и были этой самой


взрывчаткой, накопление которой легко можно было предотвратить, проявив достаточно политической воли на уровне общесоюзного, еще вполне сильного, руководства. Но это не было сделано из-за происков рвущихся к власти авантюристов националистического толка, одинаково активных и в Армении, и в Азербайджане, и равно заинтересованных в максимальной дестабилизации общей ситуации на Кавказе в целом.

Летом 1988 г. я мог на примере Гетапа и расположенных выше него азербайджанских селений поменьше, непосредственно наблюдать, как рушились отношения дружелюбия и добрососедства между армянами и азербайджанцами. Молодежь Гетапа не пожалела сил, чтобы выложить на склоне нависающей над селением горы гигантскую надпись «Смерть Сумгаитским людоедам». Азербайджанские селения на какое-то время оказались заблокированными, так как автомобили, принадлежавшие их жителям и направлявшиеся в райцентр, не пропускали через Гетап само-деятельные пикеты, а водителей нередко избивали. Люди, бывшие еще вчера ближайшими друзьями и побратимами, при встрече на дороге пе-реходили на другую сторону и отворачивались, чтобы не смотреть друг другу в глаза.

Даже если азербайджанцу удавалось доехать по неотложным делам до райцентра, он встречал там бойкот, и те люди, которые по долгу служ-бы обязаны были его выслушать, смотрели сквозь него. Ему не отвечали, его не видели. В сентябре-октябре среди всех азербайджанцев окрестных сел (как и в других районах Армении) сложилось твердое убеждение, что здесь им больше не жить и что единственный выход для них — оставить дома и налаженную, очень благополучную жизнь и уехать в Азербайджан, куда-нибудь поближе к Баку или в сам Баку, которого они не знали, не представляли и где их никто не ждал. Таким образом, к концу 1988 г. в Армении практически не осталось ни одного азербайджанца.

Справедливости ради надо сказать, что армян в Азербайджане, кро-ме тех женщин, которые были замужем за азербайджанцами, также не осталось к концу 1988 г., однако обстоятельства исхода армян были не такими, как у азербайджанцев, живших в Армении, и об этом будет под-робнее рассказано ниже.

На фоне нараставшей напряженности в армяно-азербайджанских отношениях 10 мая 1988 г. академик Т. И. Заславская, И. И. Крупник и я представили свои соображения по урегулированию Карабахского конфликта в ЦК КПСС, где в общем они были приняты, но их реализа-ция недопустимо затянулась до начала 1989 г., когда она стала уже не-эффективна. Основной смысл этих предложений сводился к введению в Карабахе прямого управления эмиссара всесоюзного значения из Москвы. По поручению М. С. Горбачева был создан Комитет особого управления Карабахом, который возглавил А. И. Вольский, но существенного пере-лома в негативном развитии событий ему достичь не удалось.


В июне 1988 г. в Баку я участвовал в международном cоветско-американском симпозиуме по национальным проблемам Кавказа. На этом симпозиуме единственным человеком армянской национальности был я. Представители Азербайджана, которых вообще-то до тех пор я знал как людей вполне прогрессивно и демократически мыслящих, на сей раз вместо трезвого и объективного анализа трагических сумгаит-ских событий всячески стремились их представить в благоприятном для азербайджанского руководства свете, впрочем, в этом они лишь шли по стопам тогдашних кремлевских руководителей.

По окончанию симпозиума всех его участников повезли на экс-курсию «потемкинского» типа в Сумгаит, меня же рано утром того же дня отвезли в аэропорт. Самолеты по маршруту Баку — Ереван тог-да еще летали ежедневно. Все пассажиры были армяне, покидавшие Азербайджан навсегда. Формально это были еще не беженцы, а факти-чески — именно беженцы. Когда шасси самолета коснулись армянской земли, они, рыдая, читали благодарственные молитвы. Однако боль-шинство из них не прижились в Армении. Их, в основном городских жителей с производственными специальностями, расселили в покину-тых азербайджанцами селах, а к сельской жизни они никак не были при-способлены. Впоследствии этих людей я встречал преимущественно в Москве и других крупных городах России, а также в США, главным образом в Калифорнии. Так же беженцы-азербайджанцы из сельской местности Армении не прижились в азербайджанских селах, они всеми правдами и неправдами стремились как-то устроиться в районе Баку, хотя к городской жизни в основной своей массе были не очень приспо-соблены.

До отъезда в экспедицию некоторое время я провел в Ереване, вся обстановка в котором была окрашена паникой и нелепыми слухами, от-ражавшими вспышку межэтнического недоверия и вражды. Люди воз-бужденно передавали друг другу самые фантастические сведения, напри-мер, о массовых отравлениях на какой-то неведомой фабрике, жертвами которых, якобы, были работницыармянки, а виновницами — работавшие рядом с ними азербайджанки. Имели место и совсем анекдотические случаи. Так, безо всяких объяснений был уволен технолог хлебозавода, чья необычная фамилия вызвала у сотрудников подозрения в том, что он — азербайджанец. На самом деле бедняга был мордвином из села, где жили мордовские сектанты, высланными из Поволжья в Закавказье еще в середине ХIХ в. Насколько я знаю, на работе его так и не восстановили, и он уехал в Россию, как и множество других, потерявших работу и сред-ства к существованию людей, чья этническая принадлежность вызывала какие-либо подозрения.

В особенно тяжелом положении оказались семьи смешанного армя-но-азербайджанского состава. Внезапно они стали везде чужими, везде


под подозрением, и у них не было иной альтернативы, кроме как поки-нуть пределы Кавказа вообще.

Одно чрезвычайно любопытное обстоятельство я, к сожалению, знаю лишь понаслышке, и в достоверности суждений о нем у меня уве-ренности нет. Но от людей, как-то интересующихся межнациональными отношениями, пусть и не на профессиональном уровне, я многократно слышал, что если азербайджанцы покидали Армению главным образом в результате бойкота, потери рабочего места, угроз односельчан и по сходным обстоятельствам, то встречный поток армян из Азербайджана можно, грубо говоря, разделить на три категории.

Первый, наиболее распространенный, случай — это побег от непо-средственной угрозы жизни в ситуации назревающего или уже начав-шегося погрома и избиений. О таких обстоятельствах, увы, достаточно многочисленных, имеется немало достоверных свидетельств как в пу-бликациях, так и в неопубликованных письмах, дневниках и воспомина-ниях. Частично с такими документами я имел возможность ознакомиться в рукописной части архива Института революции, войны и мира имени Гувера в Стэнфордском университете (Калифорния), где собрано не-сколько коробок таких документов от армян-выходцев из Азербайджана, нашедших окончательное пристанище в США. Кроме того, я имел воз-можность лично беседовать с представителями этой категории беженцев как в Москве, так и в США — в Стэнфорде, Беркли, Сан-Франциско, Лос-Анжелесе, где мне довелось работать приглашенным профессором в 1994–1999 гг.

Вторая категория — это люди, жизнь которых не находилась в не-посредственной опасности, но которые вынуждены были покидать Азербайджан потеряв работу, подвергаясь нападкам, бойкоту, дискрими-нации и иным формам давления.

Но имелась и третья категория людей, уезжавших из таких насе-ленных пунктов и местностей, где доминировавшие дружелюбные от-ношения между армянами и азербайджанцами сохранялись вплоть до момента отъезда. Эти случаи были особенно драматичны, так как расста-вались люди и семьи, хранившие взаимную доброжелательность и при-вязанность. Расставались против своего желания, но понимая, что общая обстановка в стране в целом исключала всякую возможность дальней-шего пребывания в местах, которые все уезжавшие уже давно привыкли считать своей родиной.

Проверить справедливость рассказанных в беседах фактов очень трудно, но все же создается впечатление, что первый вариант характе-рен для более или менее крупных городов, значительная часть населения которых происходит из сравнительно недавних переселенцев-крестьян из самых различных районов Азербайджана, а также из тех сельских местностей, жители которых убеждены в своем исконном тюркском


происхождении и сохраняли еще до недавних пор пережиточные формы отгонного скотоводства и память о былых племенных делениях.

Вторая категория, почти столь же многочисленная как и первая, — это беженцы из того окружения, которое еще несколько веков тому назад и даже много позже говорило на азери — местном варианте персидско-го языка и подвергалось постепенной тюркизации, не полностью завер-шившейся даже и сегодня.

И наконец, третья, самая, если можно так выразиться, благополуч-ная категория — это жители тех районов, тюркизация которых проходи-ла на, условно говоря, албанской этнической основе, то есть населения, некогда говорившего на нахско-дагестанских языках и диалектах.

* * *

В то время, о котором я говорю, то есть в конце 1980-х гг., за не-сколько лет до распада СССР, речь шла о дискриминации, об этниче-ски мотивированной несправедливости, о передвижениях значитель-ных масс населения по национальному признаку, но не о физическом уничтожении определенных категорий людей. Оно стало значимым или даже основным компонентом межэтнических конфликтов несколько позже. В 1980-х гг. жертвы таковых конфликтов имелись, как, например, в Сумгаите, но они исчислялись единицами, максимум — десятками че-ловек, и вызывали ужас, отторжение и негодование в широких слоях со-ветского общества, которое еще продолжало существовать как таковое.

В дальнейшем, как можно видеть на примере военных действий в Карабахе, в Абхазии или в Южной Осетии, физическая гибель людей в ходе этнических чисток, перестрелок, погромов и полномасштабных военных столкновений стала делом достаточно обыденным. Конечно, пропагандистские органы любой из конфликтующих сторон всегда и всячески стремились обелить и идеализировать действия «своих» и, наоборот, как можно более демонизировать противника, преувели-чить масштабы творимых им жестокостей и при любой возможности не гнушались прямой фальсификацией и вымыслом. Истории с распятыми мальчиками, на поверку оказывавшиеся беспардонным вымыслом — отнюдь не единичный случай, но жестокость, зверства, сексуальное на-силие, гибель беззащитных женщин, детей и стариков — это, увы, реаль-ность пожалуй всех без исключения межэтнических столкновений. Спор может идти лишь о масштабах этих недостойных нормального человека действий, которые остаются ужасными, с какой бы «праведной» стороны они ни были произведены.

Армяно-азербайджанский конфликт, или, лучше сказать, конфлик-ты — не исключение из этого правила; и что бы ни говорила офици-альная пропаганда той или другой стороны, не только армяне страда-ли и погибали от рук озверевших убийц, прикрывавшихся каким-либо


этническим или религиозным знаменем, но и во многих случаях ни в чем не повинные азербайджанцы и этнически родственные им другие тюрки также становились жертвами со стороны потерявших человеческий об-лик фанатиков армянской этнической и политической принадлежности. Что было — то было, и каждый честный человек должен это признать, на чьей бы стороне ни были его индивидуальные симпатии.

Мне повезло в том смысле, что самому не пришлось быть наблюда-телем или участником подобных кровавых событий. То, что я хотел бы здесь рассказать, мне рассказывал Завен Харатян — один из первых моих студентов еще в 1970 г., а в дальнейшем — научный сотрудник ереван-ских учебных заведений и ведущий научно-популярных программ ере-ванского телевидения. Завен был моим близким другом, и если я в чем-то могу быть уверенным, так это в его абсолютной честности — он органи-чески был неспособен к какой бы то ни было лжи или фальсификации.

По мере того, как нарастал поток армянских беженцев из Азер-байджана и беженцев-азербайджанцев из Армении, все более и более накалялась атмосфера, в которой эти потоки протекали. Чтобы предот-вратить возможные эксцессы, угроза которых становилась более чем ре-альной, армяне, преимущественно из интеллигентной среды, не надеясь на силы милицейских или иных силовых структур, создавали нечто вро-де добровольных дружин по поддержанию порядка. Участвовал в этом начинании и Завен.

В один из теплых солнечных дней поздней осени 1988 г. происходил массовый организованный выезд азербайджанского сегмента населения из города Веди, административного центра Араратского района, распо-ложенного на полдороге между Ереваном и границей Нахичеванской АССР, то есть территорией Азербайджана. Уже почти все эвакуируемые вместе со своим скарбом погрузились в предоставленные им для отъ-езда автомашины. Одной из последних отъезжала семья, чей дом нахо-дился на участке, охрана которого была поручена Завену. Члены этой многочисленной семьи были в основном женщины и дети. Старший мужчина сидел за рулем машины и оставалось лишь перенести в нее его отца — разбитого инсультом, полностью парализованного старика. Этим пришлось заняться Завену. Он был довольно сильным физически человеком, а старик весил, наверное, не более 40–45 кг. На старике было лишь белье — пижамные штаны и майка. День, как я уже сказал, вы-дался теплый. Завен без труда взял старика на руки и вышел из дома, чтобы отнести того в машину, до которой оставалось пройти не боль-ше двадцати шагов. Но это оказалось не такой уж легкой задачей: у во-рот дома сгрудилось несколько изрядно подвыпивших мужчин, которые встретили Завена нецензурной бранью, и когда он попытался пройти через их небольшую группу, стали тыкать в старика горящими сигаре-тами. Парализованный старик не мог шевелиться и только тихо стонал,


а у Завена были, естественно, заняты обе руки, и он мог лишь пытаться отталкивать мерзавцев локтями, так что немало ожогов досталось и ему. В конце концов Завен пробился через их толпу, погрузил старика в ма-шину, и она отъехала в сторону границы.

Думаю, что старик недолго прожил в изгнании на своей «истори-ческой родине». Тяжелой блокадной зимой 1992 г. умер и Завен. Сердце его не выдержало тяжелейших испытаний, выпавших на долю ереванцев в ту страшную холодную и голодную зиму.

Меня не было в Веди в тот злополучный день. Ожоги от сигарет озверевших мужиков не коснулись моих рук, но тем не менее я их ощу-щаю, как будто они и сегодня не зажили. Наверное, они уже никогда не заживут.

С П И С О К И С Т О Ч Н И К О В И Л И Т Е РА Т У Р Ы

Мурадян П. М. Армянская эпиграфика Грузии. Ереван, 1985.Тер-Саркисянц А. Е. Армяне Нагорного Карабаха. История. Культура. Традиция. М.,

2015.Тер-Саркисянц А. Е. Культурное и экономическое наследие армян в Грузии //

Этносоциальное развитие народов Кавказа в ХIХ–ХХ вв. М., 2018.

TO BE OR NOT TO BE (ETHNOGRAPHY OF MEMORY)

A B S T R A C T . This text can be attributed to the genre of a scientific memoir essay in which the author-researcher speaks from the first person about his own feeling, experience and awareness of ethnicity. Among “different bloods” that mixed in him, one provides the defining identity (the author’s belonging to the Armenian people) and the others just complements it. The author names Russian and Georgian as his native languages, and his life trajectory includes a number of episodes of the growth of Armenian self-consciousness. The mutual projections of personal perception and academic knowledge of the ethnic history of Armenians create a kind of personified ethno-historical panorama, and the discussion and comments of the “grave wars” and “neighbors wars” that take place before our eyes reveal the hidden, but significant nuances of the Armenian relations within the space of Caucasus, Russia and the diaspora. It is noteworthy that episodically and occasionally, the ethnic concepts may change, but interethnic relations remain relevant and from time to time acquire conflict-forming forms, as the 1915 genocide of Armenians traumatizing people’s memory or smoldering and at any moment ready to break out the Karabakh Armenian-Azerbaijani conflict. Many memorial symbols and designations, including names and renames of streets, burials, gravestones and inscriptions on them, are significant for the “ethnography of memory.”

K E Y W O R D S : C a u c a s u s , A r m e n i a n s , G e o r g i a n s , A z e r b a i j a n i s , m o n u m e n t o f c u l t u r e , k h a c h k a r , d i a s p o r a


Sergei A. ARUTYUNOV — Member of the RAS, Doctor of Historical Sciences, Institute of Ethnology and Anthropology Russian Academy of Science (Russia, Moscow)E-mail: [email protected]

R E F E R E N C E S

Muradyan P. M. Armyanskaya epigrafika Gruzii [Armenian epigraphy of Georgia]. Yerevan: AN ArmSSR Publ., 1985. (in Russ.).

Ter-Sarkisiants A. E. [Cultural and Economic Heritage of Armenians in Georgia]. Etnosotsialnoe razvitie narodov Kavkaza v ХIХ–ХХ vv. [Ethnosocial Development of the Peoples of the Caucasus in the Nineteenth and Twentieth Centuries]. Moscow: Inst. of Ethnology and Anthropology of the RAS Publ., 2018. (in Russ.).

Ter-Sarkisiants A. E. Armyane Nagornogo Karabakha Istoriya. Kultura. Traditsiya. [Armenians of Nagorno-Karabagh: History. Culture. Traditions]. Moscow: Russkaya Panorama Publ., 2015. (in Russ.).

Documents

БЫТЬ ИЛНЕ?(Э(ОГРАФЯПМ)П-(TOBE-(R(T(NHG ЭТНО-Яetnografia.kunstkamera.ru/.../2019_02/arutyunov.pdf · 2019. 7. 30. · БЫТЬ ИЛНЕ?(Э(ОГРАФЯПМ)П-(tobe-(r(t(nhg