А.П. Скорик, Р.Г. Тикиджьян

Донцы в 1920-х годах: очерки истории

Ответственный редактор

доктор исторических наук, профессор В.А. Бондарев

РОСТОВ-НА-ДОНУ

ИЗДАТЕЛЬСТВО СКНЦ ВШ ЮФУ 2010

2

УДК 94(470.6)"1920" ББК 63.3(27) С44

Рецензенты:

доктор исторических наук, доктор политических наук, профессор Баранов А.В., кандидат исторических наук, профессор Перехов Я.А., доктор социологических наук, профессор Лукичев П.Н.

Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. С44 Донцы в 1920-х годах: Очерки истории. – Ростов-на-Дону:

Изд-во СКНЦ ВШ ЮФУ, 2010. – 244 с. ISBN 978-58-7872-371-8

В настоящем монографическом исследовании представлены узловые сюжеты истории донского казачества в 1920-х гг. с введением в научный обо-рот коллекций архивных документов из московских и региональных собраний (ГА РФ, РГАСПИ, РГАЭ, ЦДНИ РО, ГА РО), а также с широким использова-нием материалов периодической печати, документов партийных и государст-венных органов, сюжетов из художественно-публицистической литературы. В книге на региональных примерах анализируется проблема жизнедеятельности, положения и роли донского казачества в социально-экономических преобра-зованиях в 20-х годах ХХ века, а также трансформации самого казачества и его менталитета в обозначенный исторический период. Освещены в очерковой форме такие генерализующие вопросы, как втягивание донского казачества в мирную жизнь после гражданской войны в условиях противоречивой казачьей и аграрной политики, особенности перехода к нэпу на Дону, коллизии боль-шевистской политики «лицом к казачеству» и возврат в конце 1920-х гг. к во-енно-коммунистическим способам общественных преобразований в рассмат-риваемом казачьем регионе, а также организация и прохождение воинской службы казаков в новых исторических условиях.

Данное издание рассчитано на специалистов, преподавателей и сту-дентов вузов, а также читателей, интересующихся историей российского казачества, вопросами регионоведения.

УДК 94(470.6)"1920" ББК 63.3(27)

Д – 01(03)2010 без объявл. ISBN 978-58-7872-371-8 © Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г., 2010

3

Нашим родителям посвящается

ВВЕДЕНИЕ

В начале 1928 г. талантливый поэт российского зарубежья, ка-зак станицы Старочеркасской Н.Н. Туроверов с горечью писал: «Там – в Союзе республик – есть Северо-Кавказский край, есть Крупп и евреи на Задонской целине, разбухающий, галдливый Рос-тов, да умирающий на своем юру Новочеркасск. Может быть, там наладилась сила жизни, свой быт; но казаки тут ни при чем».1 Го-речь этих слов понятна: изгнаннику, выдворенному большевиками за пределы родного Тихого Дона, действительность Советской Рос-сии казалась совершенно неприемлемой, враждебной для казачест-ва. Понятны и мотивы утверждений о том, что казаки «ни при чем» в процессе «строительства социализма». Ведь в восприятии эмиг-рантов (и пример Н.Н. Туроверова в данном случае более чем ха-рактерен) казачество Советской России как бы перестало сущест-вовать; казачьи сообщества представлялись российскому зарубе-жью неким «пустым местом», неким отзвуком прошлого, не имеющим телесной оболочки и надежд на будущее.

Нельзя не признать, что во многом пессимистичное высказы-вание Н.Н. Туроверова было верным. Действительно, казакам в их традиционном социальном (сословном) обличье, с их привыч-ным укладом жизни, о котором с ностальгией вспоминали за гра-ницей эмигранты, не было места в «Союзе республик». Но, вме-сте с тем, поэт-изгнанник не был совершенно прав, подметив лишь одну сторону сложных и, порой, противоречивых взаимо-отношений советской власти и казачества (в том числе и донско-го) на протяжении 1920-х гг.

1 Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества

/ Предисловие В.Н. Королева. Ростов н/Д., 1992. С. 245.

4

Детальный и взвешенный анализ источников дает основания утверждать, что после истребительных боев и террористического расказачивания времен Гражданской войны большевистское ру-ководство, действуя в рамках нэпа, придерживалось линии на ин-теграцию казаков в советское общество. Хотя интеграция ослож-нялась твердым намерением большевиков ни на йоту не отсту-пать от классовых принципов, все же казаки получили возмож-ность трудиться в относительном спокойствии и восстанавливать свои разоренные хозяйства. Вопреки словам Н.Н. Туроверова, представители донского, кубанского и терского казачьих сооб-ществ внесли свой (и довольно заметный) вклад в восстановление и развитие экономики Северо-Кавказского края, в границах кото-рого с середины 1920-х гг. эти сообщества пребывали. Помимо производственной сферы, в Советской России оказался востребо-ван и военно-патриотический потенциал казаков, использован-ный для повышения боеготовности территориальных кавалерий-ских формирований Красной Армии. Поэтому утверждать, что казаки в Советской России «ни при чем», могли, пожалуй, лишь непримиримые противники большевиков, а также масса эмигран-тов, не имеющих возможности (или не желающих) адекватно оценить и осмыслить всю сложность социально-экономических и общественно-политических процессов в СССР в период нэпа.

Заметим, что, несмотря на ограниченность и, нередко, пред-взятость суждений эмигрантского сообщества о казаках Совет-ской России 1920-х гг., эти суждения и мнения оказались весьма живучи и занимают едва ли не господствующее положение в соз-нании российского общества в постсоветскую эпоху. Как пред-ставляется, ведущую роль в данном случае играют не устная тра-диция или же инерция общественного сознания, но особенности состояния историографии положения и жизнедеятельности каза-ков (в частности, донских) на протяжении второго десятилетия XX века. Ведь состояние историографии напрямую влияет на со-держание и учебной литературы, и произведений публицистов и

5

литераторов, которые, как правило, формируют общественные представления о тех или иных событиях отечественной истории.

Нельзя сказать, что в советской историографии донское каза-чество 20-х годов XX века являлось неким запретным, табуиро-ванным объектом научного анализа. Сюжеты о мероприятиях коммунистической партии в отношении казаков, о социально-экономическом расслоении, «классовой борьбе» и «колхозном строительстве» в донских казачьих станицах 1920-х гг., о воин-ской службе донцов в рядах Рабоче-крестьянской Красной Ар-мии, о сочетании традиций и новшеств в культуре и быте казаче-ства присутствуют во многих исследованиях, относящихся к со-ветскому периоду.1

Однако, в 1920-х – 1980-х гг. донские казаки, как правило, не рассматривались в качестве предмета специального исследования. Работы, в которых бы комплексно освещались жизнедеятельность, быт, культура донских казаков периода нэпа во всей их сложности и многогранности, применительно к советской эпохе практически отсутствуют. Немногочисленными исключениями, лишь подтвер-ждающими общее правило, являются кандидатская диссертация Я.А. Перехова и совместная монография Г.Л. Воскобойникова и

1 См., напр.: Лантух Л. Колхозы на Дону // Северо-Кавказский край. 1928. № 8 –

9. С. 33 – 43; Народное хозяйство Ростовской области за 20 лет. Ростов н/Д., 1940; Узнародов М.Т. Большевики Дона в борьбе за восстановление сельского хозяйства в 1921 – 1925 гг. Дис. … канд. ист. наук. Ростов н/Д., 1950; Осколкова Э.Д. Партийное строительство на селе в первые годы нэпа (1921 – 1925 гг.) (По материалам Дона). Дис. … канд. ист. наук. Ростов н/Д., 1963; Ленинский путь донской станицы / Под ред. Ф.И. Поташева и С.А. Андронова. Ростов н/Д., 1970; Иванов В.И., Чернопицкий П.Г. Социалистическое строительство и классовая борьба на Дону (1920 – 1937 гг.). Исторический очерк. Ростов н/Д., 1971; Осколков Е.Н. Победа колхозного строя в зерновых районах Северного Кавказа. Ростов н/Д., 1973; Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. 2. 1921 – 1971 гг. / Под ред. П.В. Барчугова. Ростов н/Д., 1973; Дон советский. Историко-экономический и социально-политический очерк / Под ред. А.И. Козлова. Ростов н/Д., 1986; Чернопицкий П.Г. Деревня Северо-Кавказского края в 1920 – 1929 гг. Ростов н/Д., 1987; Сквозь ветры века. Очерки истории Ростовской област-ной организации КПСС (80-е гг. XIX в. – 1987 г.) / Отв. ред. Е.Н. Осколков. Рос-тов н/Д., 1988.

6

Д.К. Прилепского.1 В этих работах, выполненных на материалах Дона и Кубани, обстоятельно анализировались вопросы аграрных преобразований в казачьих станицах, взаимоотношений казаков и большевистского режима, военной службы донцов советской вла-сти, и т.п. Разумеется, перечисленные авторы были несвободны в выборе методологии и анализируемых ими вопросов казачьей ис-тории. Их исследовательская деятельность базировалась исключи-тельно на принципах марксистской теории, а круг рассматривае-мых вопросов, равно как суждения и выводы, жестко ограничивал-ся коммунистической идеологией. В итоге Я.А. Перехов, Г.Л. Вос-кобойников, Д.К. Прилепский уделяли первостепенное внимание социально-экономическим и социально-политическим процессам в донских казачьих станицах в 20-х годах XX века; при этом иссле-дователи акцентировали внимание на положительном характере советских преобразований, избегая касаться острых, «неудобных» тем (например, недовольства крестьян и казаков сломом нэпа и на-гнетанием «чрезвычайщины» в конце 1920-х гг.). Все же, несмотря на обусловленные спецификой советской эпохи недостатки, отме-ченные исследования представляют собой весомый вклад в изуче-ние истории казачьего сообщества Дона 1920-х гг.

В постсоветской историографии, по сравнению с предшест-вующими десятилетиями, внимание к проблеме положения и жиз-недеятельности донских казаков в 1920-х гг. заметно возросло. В целом ряде работ неоднократно затрагивались вопросы истории ка-зачества Юга России (в том числе и донского), причем, вопреки со-ветской традиции, исследователи сосредоточили свои усилия на освещении таких, ранее замалчивавшихся, проблем, как сохраняе-мый большевиками и в период нэпа курс на расказачивание, раз-

1 Перехов Я.А. Борьба Коммунистической партии по вовлечению казачества Дона

и Кубани в социалистическое строительство (1920 – 1925). Дис. … канд. ист. наук. Рос-тов н/Д., 1966; Воскобойников Г.Л., Прилепский Д.К. Казачество и социализм: Историче-ские очерки. Ростов н/Д., 1986.

7

рушение традиционного социально-экономического уклада казачь-их станиц и массирование репрессивных мер в отношении донцов в конце 1920-х гг., протестное движение казачества в связи с «чрез-вычайщиной» и надвигавшимся «великим переломом», и т.п. 1

Следует подчеркнуть, что в постсоветский период возрастает количество исследований, посвященных специально вопросам исто-рии донского казачества второго десятилетия XX века.2 Данное об-стоятельство, безусловно, не только свидетельствует об усилении

1 См., напр.: Токарева Н.А. Деформация социально-экономических отношений в ста-ницах и селах Северо-Кавказского края в 1928 – 1929 гг.: Дис. … канд. ист. наук. Рос-тов н/Д., 1994; Донская история в вопросах и ответах / Под ред. Е.И. Дулимова и С.А. Кислицына. Т. I. Ростов н/Д., 1997; Баранов А.В. Социальное и политическое развитие Северного Кавказа в условиях новой экономической политики (1921 – 1929 гг.). СПб, 1996; Его же: Многоукладное общество Северного Кавказа в условиях новой экономи-ческой политики. Краснодар, 1999; Пантелеев Е.В. Верхнедонские округа: проблемы социально-политического и экономического развития (1918 – 1927 гг.). Автореф. дис. … канд. ист. наук. Волгоград, 2005.

2 См., напр.: Кожанов А.П. К вопросу о социально-демографическом составе каза-чества Северного Кавказа (по материалам Всероссийской переписи населения 1926 го-да) // Известия СКНЦ ВШ. Общественные науки. 1992. № 3. С. 124 – 128; Его же: Дон-ское казачество в 20-х годах XX века. Ростов н/Д., 2005; Генис В.Л. Расказачивание в советской России // Вопросы истории. 1994. №1. С. 42 – 55; Казачий Дон: Очерки исто-рии. Ч. I / А.П. Скорик, Р.Г. Тикиджьян и др. Ростов н/Д., 1995; Кислицын С.А. «Раска-зачивание – стратегический курс большевистской политической элиты в 20-е гг. // Воз-рождение казачества: история и современность. Сборник научных статей к V Всерос-сийской (международной) научной конференции. Изд. 2-е, исправл. и доп. Новочер-касск, 1995. С. 98 – 107; Его же: Государство и расказачивание. 1917 – 1945 гг. Ростов н/Д., 1996; Воскобойников Г.Л. Казачество в Красной Армии в 20-е – 30-е годы XX в. // Кубанское казачество: Три века исторического пути. Материалы Междунар. науч.-практ. конф., ст. Полтавская Краснодарского края, 23 – 27 сентября 1996 г. – Красно-дар, 1996. С. 50 – 55; Чернопицкий П.Г. Советская власть и казачество // Проблемы ка-зачьего возрождения. Сб. науч. статей. Ч. 2. Ростов н/Д., 1996. С. 83 – 86; Перехов Я.А. Казачество и власть: поиск консенсуса // Возрождение казачества: история и современ-ность. Сборник научных статей к V Всероссийской (международной) научной конфе-ренции. Изд. 2-е, исправл. и доп. Новочеркасск, 1995. С. 92 – 98; Его же: Власть и каза-чество: поиск согласия. Ростов н/Д., 1997; Донские казаки и в прошлом и настоящем / Под общ. ред. Ю.Г. Волкова. Ростов н/Д., 1998; Воскобойников Г.Л., Батырев В.Д. Со-ветская власть и казачество (1921 – июнь 1941). М., 2003; Водолацкий В.П., Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Казачий Дон: очерки истории и культуры. Ростов н/Д., 2005; Бон-дарев В.А. Казачество Юга России в социальном противостоянии деревни и власти (ко-нец 1920-х - первая половина 1940-х гг.) // Российское казачество: вопросы истории и современные трансформации: Материалы междунар. науч. практ. конф. «Духовная культура донского казачества: прошлое и современность», г. Новочеркасск, 9 сент. 2005 г. / Отв. ред. А.П. Скорик. - Ростов н/Д., 2005. С. 20 – 25; Демидова А.Н. Расказа-чивание в Хоперском округе в 1918 – 1931 гг. Дис. … канд. ист. наук. Волгоград, 2002.

8

интереса ученых к тем или иным этапам исторического пути ка-зачьих сообществ, но также является зримым выражением произо-шедших в отечественной исторической науке перемен (формирова-ние теоретико-методологического плюрализма, рассекречивание массива документов, и пр.), стимулировавших исследовательскую активность. На наш взгляд, среди таких работ заслуживают отдель-ного упоминания, в первую очередь, монография Я.А. Перехова «Власть и казачество: поиск согласия», совместная монография Г.Л. Воскобойникова и В.Д. Батырева «Советская власть и каза-чество (1921 – июнь 1941)», а также коллективная работа «Дон-ские казаки и в прошлом и настоящем». Авторы перечисленных трудов, по традиции, акцентировали внимание на социально-экономических и социально-политических аспектах казачьей ис-тории: аграрных преобразованиях, взаимоотношениях донцов и большевиков, и пр. Но, по сравнению со многими другими рабо-тами, в отмеченных исследованиях вопросы такого рода анализи-ровались с большей глубиной и тщательностью.

Хотя, как уже отмечалось, вопросы положения и жизнедея-тельности донских казаков второго десятилетия XX века не оста-вались за пределами внимания исследователей (а в постсоветский период внимание это существенно усилилось), все же анализ ис-ториографии дает основания утверждать, что в рамках данной те-мы остается значительное количество лакун. Историографический обзор позволяет согласиться с мнением Я.А. Перехова, обосно-ванно полагающего, что «одним из наименее изученных и, как по-казали публикации последних лет, дискуссионных периодов исто-рии казачества является время от окончания гражданской войны до массовой коллективизации».1

В частности, весьма фрагментарно освещен такой драматиче-ский период казачьей истории, как вторая половина 1920-х гг., ко-

1 Перехов Я.А. Власть и казачество: поиск согласия. С. 6.

9

гда И.В. Сталин и его сторонники, перечеркнув все благие реше-ния апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б), обрушили на хле-боробов, и в том числе на донских казаков, всю мощь репрессив-но-карательного аппарата. Нуждаются в дополнительном анализе такие вопросы, как неоднозначные взаимоотношения казаков и иногородних крестьян на протяжении второго десятилетия XX ве-ка, противодействие казачества насилию власти в 1927 – 1929 гг., влияние «чрезвычайных» хлебозаготовок на состояние казачьих общностей Юга России (в частности, на усиление сословно-корпо-ративной сплоченности и замкнутости казаков), и пр. Необходимы дальнейшие исследования трансформаций казачьей культуры, по-вседневности и ментальности в условиях нэпа, так как данные во-просы изучены в весьма слабой степени.

В настоящей работе предпринята попытка осветить ряд част-ных сюжетов, относящихся к такому этапу истории донского ка-зачества, как второе десятилетие XX века и, тем самым, дополнить и уточнить наличествующие в историографии исследовательские суждения и выводы относительно этих сюжетов. В их числе:

специфика взаимоотношений донцов и большевиков в 1920 г., на исходе Гражданской войны;

начальная граница и особенности новой экономической поли-тики на Дону;

социально-экономические процессы в донских казачьих ста-ницах в первой половине 1920-х гг.;

причины и результаты принятия проказачьих решений на ап-рельском (1925 г.) пленуме ЦК РКП(б), а также реакция казаков, иногородних и представителей партийно-советского руководства на эти решения;

порядок и особенности прохождения донскими казаками во-инской службы в рядах РККА, отношение донцов к службе в ар-мии, а представителей власти – к возможности и необходимости

10

допущения в вооруженные силы Советской республики членов ка-зачьих сообществ, в том числе и донского;

слом нэпа в донских казачьих станицах в конце 1920-х гг. и протестное движение казачества в ответ на развернутую сталин-ским режимом политику «чрезвычайщины».

Добавим, что вопросы культуры, исторической повседневно-сти, ментальности донских казаков второго десятилетия XX века сознательно оставлены за рамками настоящей монографии. Де-тальное, комплексное и всесторонне освещение таких вопросов может быть осуществлено лишь в специальной, самостоятельной работе, что представляется нам в виде задачи на будущее.

Исследование осуществлено на основе широкого круга разно-образных источников. Основу источниковой базы составили мате-риалы Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного архива эконо-мики (РГАЭ), Центра документации новейшей истории Ростов-ской области (ЦДНИ РО), Государственного архива Ростовской области (ГА РО). Значительный массив информации был почерп-нут из опубликованных документов и статистических сборников,1

1 Северо-Кавказский край. Цифры и диаграммы. Ростов н/Д., 1926; Казачество

Северо-Кавказского края. Итоги переписи населения 1926 г. / Ред. Н.И. Воробьев; предисловие А.И. Гозулова. Ростов н/Д., 1928; КПСС в резолюциях и решениях съез-дов, конференций и пленумов ЦК. 1989 – 1953. Изд.7. В 2-х ч. Ч. I. 1898 – 1925. М., 1953; Восстановительный период на Дону (1921 – 1925 гг.) / Под ред. П.В. Барчугова. Ростов н/Д., 1962; Наш край. Из истории советского Дона. Документы. Октябрь 1917 – 1965 / Отв. ред. А.Г. Беспалова. Ростов н/Д., 1968; Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества / Предисловие В.Н. Королева. Ростов н/Д., 1992; Крестная ноша. Трагедия казачества. Ч. I. Как научить собаку есть горчи-цу. 1924 – 1934 / Сост. В.С. Сидоров. Ростов н/Д., 1994; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в 5-ти томах. / Отв. ред. В.П. Данилов. Т. 1. 1927 – ноябрь 1929 гг. – М., 1999; Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Документы и материалы в 4-х томах / Под ред. А. Береловича, В.П. Данилова. Т. 2. М., 2000; Крестьянские истории. Российская деревня 1920-х го-дов в письмах и документах / Сост., автор предисловия С.С. Крюкова. М., 2001; «Со-вершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране (1922 – 1934 гг.). Т. 4.

11

а также из периодических изданий 1920-х гг.: газет «Голос трудо-вого казачества», «Красный Дон», «Ленинский путь», «Молот», «Советский пахарь», журналов «Коммунист» и «Новая деревня». Источники, подвергнутые сравнительному и критическому ана-лизу, предоставили сведения, позволившие с достаточной полно-той и обстоятельностью рассмотреть целый ряд недостаточно изученных аспектов положения и жизнедеятельности донских ка-заков в 1920-х гг.

В понимании исторического образа донского казачества 1920-х гг., на наш взгляд, вполне можно использовать методоло-гический концепт социального антигероя. Он объясняет социаль-но-ментальную сторону места и роли донцов в региональном со-обществе обозначенного исторического периода и позволяет нам несколько отойти от традиционного экономического детерми-низма и политико-конфликтогенной предопределенности в ин-терпретации жизнедеятельности донского казачества 1920-х гг. Десословизация казачества как раз была направлена на уравнива-ние и даже социальное принижение казачества по сравнению с иногородними во всех сферах общественной жизни.

Мы избрали очерковую форму изложения исторического ма-териала, поскольку при наличествующих в нашем распоряжении исторических источниках пока еще сложно дать цельную, полно-весную картину событий. С другой стороны мы рассчитываем на научную дискуссию по избранной проблеме, которая и позволит уточнить наши исследовательские позиции.

Полагаем, что данная монография будет интересна и полезна преподавателям высшей и средней школы, студентам и учащим-ся, кадетам казачьих кадетских корпусов, а также всем, интере-сующимся отечественной историей и, в частности, – историей Дона и донского казачества. 1926 г. Ч. 1 / Отв. ред. А.Д. Чернев. М., 2001; Реформа в Красной Армии. Документы и материалы. 1923 – 1928 гг.: В 2 кн. Кн. 1 / . – М.; СПб, 2006.

12

Очерк первый Донские казаки и советская власть на исходе Гражданской войны

В январе 1920 г. победоносные отряды Красной Армии всту-

пили в Ростов-на-Дону. Уже на следующий день по окончании боев за город, 11 января 1920 г., газета «Известия ВЦИК» сооб-щала об этой победе советских войск в следующих выражениях: «7 января вечером под ударами доблестной пехоты и конницы т. Думенко падает Новочеркасск – оплот Донской армии, а в то же время доблестная Красная конница и пехота т. Буденного пе-решла уже в атаку на Ростов и Нахичевань, где противник сосре-доточил остатки разбитой Добровольческой армии и конницу Мамонтова, Шкуро и корпус кубанских казаков. После горячего боя в ночь на 8 января доблестные войска т. Буденного оконча-тельно разбили противника на подступах к Ростову и Нахичевани и победоносно вступили в эти города…».1 Таким образом, «Крас-ная Армия мощным ударом мозолистых рук разрушила все осно-вы генералов и капиталистов»,2 и Дон стал советским.

Область Войска Донского, на протяжении двух лет бывшая ареной непрерывных боев, досталась большевикам в тяжелом со-стоянии. Население (и казаки, и иногородние) понесло огромные потери, «во многих станицах население убавилось на целую треть».3 В основном, что естественно в условиях войны, погибли мужчины молодого и среднего возраста. Согласно переписи на-селения 1926 г., на Дону и Кубани насчитывалось 2 957,7 тыс.

1 Статья из газеты «Известия ВЦИК» о боевых подвигах Первой конной армии. 11 января 1920 г. // Наш край. С. 78.

2 Из резолюции Федоровского волостного съезда советов. 30 марта 1920 г. // Наш край. С. 96.

3 Калинин М.И. На Дону и на Кубани // Помнят степи донские. Сборник воспоми-наний / Под ред. А.Н. Иванова и др. – Ростов н/Д., 1967. С. 322.

13

женщин и лишь 2 685,6 тыс. мужчин.1 По данным Е.Н. Осколко-ва, на Дону и Северном Кавказе «в результате [Гражданской] войны многие крестьянские и казачьи хозяйства лишились муж-ских рабочих рук. Даже семь лет спустя – в 1927 г. – 70 тыс. хо-зяйств возглавляли женщины».2 В частности, столицу донского казачества, – город Новочеркасск, – современники печально име-новали «городом вдов», «вдовьим городом».3

Военное лихолетье самым пагубным образом сказалось и на хозяйстве Дона, ибо оно, по образному выражению уполномо-ченного казачьего отдела ВЦИК Старикова, инспектировавшего Усть-Медведицкий округ, «все зглатывалось набегавшей волной гражданской войны».4 В ходе боевых действий разрушались ка-зачьи станицы, дороги, мосты, гибли фруктовые сады и вино-градники, сокращались посевные площади и поголовье скота, на-селение нищало из-за не прекращавшихся реквизиций и грабе-жей, которые широко практиковались и белыми, и красными.5

Разруху, и без того немалую, дополнительно усиливало то обстоятельство, что Донская область неоднократно становилась ареной упорных и ожесточенных боев. Как писал заведующий информационного подотдела казачьего отдела ВЦИК летом

1 Жиромская В.Б. Демографическая история России в 1930-е годы. Взгляд в неизвестное. М., 2001. С. 38.

2 Осколков Е.Н. Победа колхозного строя… С. 62. 3 Заветы старины храня!.. (Статьи и очерки, стихи и поэмы казаков зарубежья о

г. Новочеркасске) / Сост. К.Н. Хохульников. – Ростов н/Д., 2006. С. 247. 4 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 36, л. 26. 5 М.И. Калинин, в январе 1920 г. посетивший в агитационных целях ряд донских

станиц, в беседах с казаками не мог не затронуть и столь актуальную для них тему гра-бежей и реквизиций. Не оправдывая грабителей в военной форме, Калинин, по сущест-ву, расписался в бессилии им воспрепятствовать: «здесь фронт – грабят и красные, и белые… когда идет армия, то тут все равно, что белые, что и красные – [все] одинако-вы. Конечно, мы следим за нашими красноармейцами. Но разве уследишь». Затем Ка-линин попытался рассуждать о метаморфозах в сознании «человека с ружьем». Начало фразы он выстроил следующим образом: «пока он мужик, он ничего не делает, а как одел шинель», и далее замялся, подыскивая определение для «одевшего шинель». Один из присутствовавших казаков пришел на помощь «Всероссийскому старосте» и со зна-нием дела подсказал: «делается вроде волка» (По красному Дону (Беседа тов. М.И. Ка-линина с донцами) // Голос трудового казачества. 1920. 20 февраля).

14

1920 г., в районах расселения казачьих сообществ «фронт воен-ных действий от края до края совершал колебания по нескольку раз, производя все усиливающееся опустошение областей».1 К этому следует добавить, что множество донцов бежали на Кубань от наступавшей Красной Армии со всем своим имуществом, ко-торое, в конечном итоге, на Кубани и осталось. Масса беженцев вернулась в родные донские станицы практически с пустыми ру-ками (как говаривал один из героев «Поднятой целины», Яков Лукич Островнов, «вернулся к голому куреню»).2 Поэтому «в на-роде сама по себе сложилась такая поговорка, что Кубань сына женила, а Дон приданое выдал».3

Резкое снижение численности населения и подрыв экономики Дона, конечно, не могли приветствоваться партийно-советским руководством. Но большевиков, по-видимому, устраивало то об-стоятельство, что поредевшее население донских казачьих ста-ниц, разоренное, оглушенное гулом сражений, утратившее веру в победу и волю к сопротивлению, изъявило покорность новой власти и боялось ее. По этому поводу партработники из Верхне-Донского округа Донской области докладывали на первой обла-стной партийной конференции 2 – 5 июня 1920 г., что после ак-тивных действий Красной Армии по подавлению антибольшеви-стского движения «население было запугано, забито. Оно боя-лось даже слова «коммунист». И нашим товарищам сознательно приходилось не упоминать этого слова».4

Вместе с тем, многие представители руководящего звена компартии, умудренные жестоким опытом Гражданской войны, хорошо понимали, что даже по отношению к замиренному каза-честву нецелесообразно применять масштабные жесткие меры.

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 8, л. 10. 2 Шолохов М.А. Поднятая целина. М., 1960. С. 17. 3 Суханов. На Дону // Голос трудового казачества. 1920. 25 июля. 4 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 25.

15

Опасно было дразнить льва, пусть даже и сильно ослабевшего. Непрекращающееся давление грозило повторением событий вес-ны 1919 г., когда в ответ на разнузданный большевистский тер-рор на Дону вспыхнуло Вешенское восстание. Следовало отка-заться от огульно-враждебного отношения к казакам вообще, ко-торым были буквально пропитаны строки печально знаменитого «циркуляра Свердлова», и подходить к казачьим сообществам дифференцированно, на основе классовых принципов.

Предваряя рассмотрение конкретных мероприятий больше-виков в отношении донского казачества, основанных на классо-вом подходе, необходимо со всей четкостью очертить нашу по-зицию в данном вопросе. В противовес голословным утвержде-ниям «о том, что Советская власть все время проводила по отно-шению ко всему казачеству только одну, репрессивную полити-ку»1 (ярким примером в данном случае выступает теория о так называемом «скрытом», или «латентном расказачивании», якобы осуществлявшемся компартией в период нэпа2), мы придержива-емся точки зрения о наличии в большевистской среде в 1920-х – 1930-х гг. двух стратегических позиций (линий) в отношении к казакам – «социально(классово)-дифференцированной» и «этно-графически-унитарной».3 Верхушка компартии, а также функ-ционеры среднего звена, придерживались, как правило, «соци-

1 Цитата из одной из публикаций П.Г. Чернопицкого, весьма критически оцени-вавшего укоренившуюся в постсоветской историографии тенденцию к максимализации негатива во взаимоотношениях большевиков и казачества (Чернопицкий П.Г. Об одном историческом мифе // Кубанское казачество: три века исторического пути. Материалы Междунар. науч.-практ. конф., ст. Полтавская Краснодарского края, 23 – 27 сентября 1996 г. – Краснодар, 1996. С. 277).

2 См.: Кислицын С.А. «Расказачивание – стратегический курс большевистской по-литической элиты в 20-е гг. // Возрождение казачества: история и современность. Сборник научных статей к V Всероссийской (международной) научной конференции. Изд. 2-е, исправл. и доп. Новочеркасск, 1995. С. 98 – 107; Его же: Государство и раска-зачивание. 1917 – 1945 гг. Ростов н/Д., 1996; Донские казаки и в прошлом и настоящем / Под общ. ред. Ю.Г. Волкова. Ростов н/Д., 1998.

3 Подробнее об этом см.: Скорик А.П. Многоликость казачества Юга России в 1930-е годы: Очерки истории. Ростов н/Д., 2008.

16

ально-дифференцированной» позиции, ориентировавшей ее при-верженцев на союз с беднейшим и средним казачеством в сочета-нии с враждебностью к «кулацко-зажиточным» слоям казачьих сообществ. По этому поводу хорошо высказался А.И. Микоян, заявивший в ноябре 1925 г.: «казак он или крестьянин, если он середняк, то он наш. Наша политика – классовая политика».1

Напротив, представители местного руководства на Дону (председатели и члены станичных советов, волостных исполко-мов, и пр.), а также масса рядовых членов РКП(б), непосредст-венно общавшиеся с казаками и видевшие, что они проявляют гораздо большую сплоченность, чем это следовало по классовой теории, придерживались в большинстве своем «этнографически-унитарной» позиции. Суть ее, в общих чертах, заключалась в том, что все казаки, вне зависимости от их социально-имущественных характеристик, признавались «контрреволюционерами» и врага-ми советской власти.

Если лидеры компартии (в том числе и Донской ее организа-ции) вещали о необходимости дифференцированного отношения к казакам, то множество ее рядовых членов были убеждены в не-исправимой «контрреволюционности» казачьих сообществ и вы-ступали за репрессивные меры в отношении всех казаков или, по крайней мере, выражали постоянное недоверие им. Данное об-стоятельство и дает основания ряду исследователей говорить о наличии «латентного расказачивания», когда благие декларации большевиков являлись лишь маскировкой осуществлявшегося ими же постоянного давления на казаков с целью растворения их в советском обществе.

Действительно, нередко официальные заявления большевист-ских лидеров разительно отличались от действий местного пар-тийно-советского руководства по отношению к казакам (более

1 Восстановительный период на Дону (1921 – 1925 гг.). С. 440.

17

того, во время Гражданской войны и в начале 1920-х гг. даже функционеры, занимавшие в большевистской иерархии высокое положение, иной раз весьма негативно отзывались обо всех каза-ках вообще, без учета их социального положения). Но, тем не ме-нее, анализ источников позволяет говорить о том, что контраст между словами и делами большевиков в отношении казачества на протяжении 1920-х гг. свидетельствовал не о некоем продолжав-шемся (но при этом тщательно скрываемом) расказачивании, а о конфликте «социально-дифференцированной» и «этнографиче-ски-унитарной» позиций. Точнее, к завершению расказачивания стремились равно все большевики, все зависимости от их поло-жения в партийной иерархии. Но приверженцы «классово-дифференцированной» позиции намеревались при этом опирать-ся на «социально-близкие» слои казачества, каковыми признава-лись бедняки и середняки; представители этих слоев должны бы-ли на полных правах войти в состав советского общества. Для сторонников же «этнографически-унитарной» позиции все каза-чество представало в качестве помехи на пути строительства со-циализма, которую следовало устранить: отсюда и их нежелание прислушиваться к декларациям большевистских лидеров.

Самое же главное, на что в данном случае следует указать, – то, что большевики в 1920-х гг. никогда не скрывали свои намерения продолжить расказачивание, понимаемое как десословизация ка-зачьих сообществ, а не их полная ликвидация. Вопреки заявлениям сторонников теории «латентного расказачивания», мы полностью солидарны с Я.А. Переховым, указывавшим: «утверждения неко-торых исследователей о злонамеренном скрытом (латентном) рас-казачивании, как сословном, так и этническом, проводимом вла-стью после гражданской войны и в последующие годы, выглядят неубедительно. Политика расказачивания проводилась открыто и была по существу разновидностью политики раскрестьянивания, а

18

еще шире – частью стратегического курса большевиков на по-строение в России социалистического, а затем и коммунистическо-го общества. Этот курс, закрепленный в программных партийных документах, предполагал стирание всех социально-классовых и со-словных различий, сближение наций и народностей страны и обра-зование той новой исторической общности людей, которая в годы «развитого социализма» получила название «советский народ».1 Расказачивание, продолжавшееся (и, более того, завершившееся) и в 1920-х гг., никоим образом не являлось «скрытым» или «тай-ным», так как лидеры РКП(б) неоднократно и во всеуслышание за-являли о нем: материалы, изложенные далее по тексту настоящей работы, послужат подтверждением данного тезиса.

Классовые принципы, составлявшие основу «социально-дифференцированной» позиции, были нарушены большевиками в начале 1919 г., когда в письме ЦК РКП(б) об отношении к каза-честву («директиве Свердлова») было прямо заявлено о необхо-димости применить «беспощадный массовый террор» не только к «кулацким верхам» казачьих сообществ, но «ко всем вообще ка-закам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». Даже в отношении казака-серед-няка следовало «применить все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти»2 (в условиях Гражданской войны эти слова, по существу, благословляли развязывание неограниченных репрессий в отношении средних слоев казачества).

Конечно, жестокость руководства РКП(б) по отношению «ко всем вообще казакам» во многом объяснялась тем, что различия в социальном статусе и материальном положении не помешали каза-честву выступить против большевиков едва ли не единым фрон-

1 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 17. 2 Письмо ЦК РКП(б) об отношении к казачеству. 24 января 1919 г. // Известия ЦК

КПСС. 1989. № 6.С. 178.

19

том. Но показательно, что в письме ЦК РКП(б) ни слова не говори-лось о сохранении союзнических отношений с казачьей беднотой или вообще с просоветски настроенными казаками. Вместо этого рекомендовалось «принять все меры по оказанию помощи пересе-ляющейся [в казачьи районы] пришлой бедноте» и «выдавать ору-жие только надежным элементам из иногородних».1 Содержание данного документа со всей очевидностью свидетельствовало об огульной враждебности ко всем вообще казакам, которая овладела лидерами РКП(б) (не говоря уже о массе рядовых коммунистов) после «года гражданской войны с казачеством».2

Осознав бесперспективность массового террора в отношении казачества, большевики вскоре были вынуждены отказаться от «директивы Свердлова». В данном случае, очевидно, сказалось не только что, что директива эта вызвала казачьи восстания на Дону, но и произошедший общий пересмотр политики руководства РКП(б) по отношению к средним слоям деревни, которые в марте 1919 г. были объявлены Лениным союзниками класса-гегемона.3

В рамках возрождения классового подхода к казачьим сообще-ствам появились известные «Тезисы о работе на Дону», опублико-ванные в газете «Известия ЦК РКП(б)» 30 сентября 1919 г. Здесь «проводилось четкое разграничение казачьих верхов от трудового казачества»,4 отмечалось, что советская власть не помышляет о на-сильственном расказачивании и не покушается на своеобразный казачий быт, обещает всем лояльным казакам свое покровительст-во и защиту, а всем ее противникам – беспощадное уничтожение.5 «Тезисы», таким образом, предоставляли казакам возможность

1 Письмо ЦК РКП(б) об отношении к казачеству… // Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. С. 178.

2 Там же, С. 176. 3 См.: Ленин В.И. Доклад о работе в деревне на VIII съезде РКП(б). 23 марта 1919 г. //

Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 38. М., 1974. С. 187 – 205; Резолюция об отно-шении к среднему крестьянству, принятая на VIII съезде РКП(б) // Там же, С. 207 – 210.

4 Воскобойников Г.Л., Прилепский Д.К. Указ. соч. С. 66. 5 Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. I. С. 494 – 495.

20

мирно сосуществовать с советской властью и дифференцировали казачество в зависимости от позитивного или негативного отноше-ния к ней (а отношение это, по глубочайшему убеждению больше-вистских идеологов, напрямую определялось социально-классовой принадлежностью индивидов). Содержание «Тезисов» позволяет расценивать их как манифест новой, более осторожной и взвешен-ной тактической линии большевиков по отношению к казачьему сообществу Дона, сменившей попытки террористического расказа-чивания зимы 1919 г. В частности, П.Г. Чернопицкий оценивал «Тезисы о работе на Дону» именно так, полагая, что с момента их публикации начинается новый, относительно мирный этап взаимо-отношений большевиков и донских казаков.1

«Тезисы», появившиеся во время самых напряженных боев между Красной Армией и войсками белогвардейцев, преследовали вполне очевидную цель, – расколоть казачество и тем ослабить его способность к противостоянию большевикам. В определенной степени цель эта была достигнута. Но и после установления совет-ской власти на Дону руководство РКП(б) сохраняло социально-дифференцированную тактическую линию в отношении казаков и демонстрировало им свои добрые намерения, что объяснялось со-ображениями как экономического (получение продовольствия из южных областей), так и военно-политического (получение надеж-ного плацдарма для действий на Кавказе) характера.2

Очень показательны в данном случае статьи большевистских лидеров в рупоре казачьего отдела ВЦИК, – газете «Голос трудово-го казачества». В номере газеты за 1 февраля 1920 г. было опубли-ковано сразу несколько таких статей. И. Смилга писал, что, хотя «казачество кроваво расплачивается за свое полицейское прошлое, за свое невежество, за веру в офицерство, за свой откол от трудово-

1 Чернопицкий П.Г. Советская власть и казачество // Проблемы казачьего возрож-дения. Сб. науч. статей. Ч. 2. Ростов н/Д., 1996. С. 84.

2 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 14.

21

го народа России», все же «бесспорно и то, что советские работни-ки вначале не разобрались в обстановке. Много ошибок совершено и ими. Не всегда в знойной атмосфере гражданской войны руково-дители Советов на Дону оказывались на высоте».1 В конечном сче-те «над кровавым прошлым надо поставить крест», заключал Смилга, ибо «борьба на три четверти уже закончена. Не надо мстить казачеству за прошлое. Оно и так уже захлебнулось кровью, своей и чужою».2 Смилге вторил М.И. Калинин, указывавший, что «те ошибки, которые были совершены раньше, объясняются ис-ключительно незнанием местных условий, и они ни в коем случае не должны больше иметь места».3

Наибольшей известностью среди материалов, помещенных в «Голосе трудового казачества» 1 февраля 1920 г., обладает статья Л.Д. Троцкого «Казаки, в Советскую колонну стройся!». Из этой статьи, выдержанной в весьма самоуверенном тоне, цитируется обычно фрагмент о стремлении большевиков к добрососедскому сосуществованию с казачеством: «Советская власть открывает ка-зачеству широкие ворота и говорит: «Как бы вы ни держали себя в прошлом, но если теперь вы осознали, что вы – братья рабочих и крестьян, – добро пожаловать, казаки!».4 Но Троцкий не удержался и от угроз в отношении «классово-чуждых» казаков, еще до поже-ланий «добро пожаловать» заявив о печальной судьбе потенциаль-ных врагов большевистского режима из казачьей среды: «Если бы какая-либо группа казачества отказалась теперь от протянутой руки Советской власти, эта группа была бы стерта в порошок».5

Едва ли не венцом проказачьих заявлений лидеров РКП(б) в феврале 1920 г. стало высказывание М.И. Калинина во время его

1 Смилга И. Мир трудовому казачеству! // Голос трудового казачества. 1920. 1 февраля. 2 Там же. 3 Слово Всероссийского старосты // Голос трудового казачества. 1920. 1 февраля. 4 Троцкий Л. Казаки, в Советскую колонну стройся! По поводу предстоящего Ка-

зачьего съезда // Голос трудового казачества. 1920. 1 февраля. 5 Там же.

22

пропагандистско-агитационной поездки по районам Дона. На встрече с казаками Урюпинской станицы «всесоюзный староста» заявил, что «желательным» является сохранение и даже распро-странение «на возможно больший круг населения» бытовых при-вычек казачества, способствующих выработке таких качеств, как «выносливость, ловкость и жизнерадостность». «В этом смысле», заявил далее Калинин, «можно даже говорить о желательности оказачивания всей России»1 (sic! – авт.).

Помимо общих заверений в дружбе, большевики озаботились успокоением казаков и в вопросе о создании колхозов. Преобла-дающая часть донцов в начале 1920-х гг. воспринимала идею коллективизации крайне негативно, причем такую позицию за-нимали даже некоторые представители низовых органов власти на Дону. Так, инструктор губернского отдела управления Цари-цынской губернии М. Ильин возмущенно писал, что в одной из станиц Усть-Медведицкого округа ему пришлось наблюдать, как местные члены партии выступали однозначно против коммуны. Критикуя этих партийцев-маловеров, Ильин предлагал «послать партийного работника в эти уголки, который мог-бы вычистить всю эту грязь из партии, чем и разлагается трудовое казачество против Советской власти; … ясно[, что] темный казак видит и слышит что раз председатель [станичного совета] говорит, что не пройдет коммуна, он всецело доверяется своему избраннику и идет уж определенно против Коммунизма».2

Учитывая антиколхозные настроения большинства казаков, в «Тезисах о работе на Дону» содержались гарантии, что коммуны не будут навязаны населению.3 Кроме того, в номере «Голоса трудового казачества» от 20 февраля 1920 г. была помещена ста-

1 Говоров. В поезде Красного Старосты (Путевые впечатления) // Голос трудового

казачества. 1920. 20 февраля. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 36, л. 1б. 3 Воскобойников Г.Л., Прилепский Д.К. Указ. соч. С. 67.

23

тья А. Серафимовича, призванная успокоить население Дона. Се-рафимович писал: «поняли большевики: никогда силой коммуну не создашь, а и создашь, она развалится.

Поэтому коммуну никто никому не навязывает. Хочешь [–] живи коммуной, не хочешь, как знаешь.

Не навязывает Советская власть коммуну и казакам. Они го-ворит им только:

Смотрите, товарищи казаки. Вы разорены. Ни лошадей, ни скота, ни повозок у вас, ни веялок, ни плугов, ни молотилок. Не-чем вам взяться, нечем восстановить хозяйство… Одно вам спа-сение: сгрудиться в коммуны… Но запомните одно: идти в ком-муну вас никто ни под каким видом не неволит. Коммуну вы мо-жете образовать только по своей воле, по своей охоте, по своему желанию, по своему пониманию. Выбирайте».1

Содержание статьи, как видим, должно было уверить казачест-во в отказе партийно-советского руководства от коллективизации максимально возможного количества крестьянских и казачьих хо-зяйств, без чего большевики не мыслили формирования социали-стического уклада в деревне. Формально казакам предоставлялась полная свобода в выборе форм землепользования и хозяйствования на земле. Показательно, однако, как настойчиво Серафимович убе-ждал казаков в том, что «сгрудиться в коммуны», – это единствен-ное спасение от разрухи. Настойчивость эта ясно показывала, како-вы истинные предпочтения и намерения большевиков. Об этих на-мерениях свидетельствовало и помещение прямо под статьей ло-зунга, набранного крупным шрифтом: «Коммуна – это доброволь-ная трудовая складчина-артель».2 Лозунг, по существу, дезориен-тировал хлеборобов, так как коммуна представляла собой отнюдь не «добровольную трудовую складчину», а высший (и потому наи-более желательный для большевиков) тип коллективного хозяйст-

1 Серафимович А. Коммуна // Голос трудового казачества. 1920. 20 февраля. 2 Голос трудового казачества. 1920. 20 февраля.

24

ва, характеризующийся максимально полным обобществлением не только средств производства, но и быта (жизнь в общежитиях, пе-редача детей в детсады, питание в столовых, отсутствие личных подсобных хозяйств, и пр.). Не случайно коммуны вызывали ус-тойчивое отторжение российских земледельцев, преодолеть кото-рое большевики не смогли даже во время сплошной форсирован-ной коллективизации в конце 1920-х – первой трети 1930-х гг.

Нельзя не сказать, что в произошедшей на исходе Граждан-ской войны оптимизации политики по отношению к казачеству имеется и определенная заслуга казачьего отдела Всероссийского центрального исполнительного комитета, который, как отмеча-лось в его документах, «является представителем при ВЦИК тру-дового населения казачьих областей».1 Члены казачьего отдела ВЦИК, созданного еще в сентябре 1918 г., являлись верными сторонниками советской власти, направлявшими свою деятель-ность в защиту ее интересов. Но, при этом, многие из них не за-бывали о своей принадлежности к казачьим сообществам, с гор-достью позиционируя себя как казаков (разумеется, «красных ка-заков»). К числу таких казачьих патриотов просоветской ориен-тации относился, например, донской казак М.П. Мошкаров, о ко-тором близко знавший его комсомольский вожак Е.Я. Багреев (в будущем доцент Уральского госуниверситета) писал: «Глубоко преданный революции, смертельно ненавидевший врагов трудо-вого народа, он любил Донщину и не только не расставался с ка-зачьей одеждой, но и по старинному донскому обычаю носил серьгу в ухе».2 Члены казачьего отдела ВЦИК, подобные Мошка-рову, стремились минимизировать для казаков негативные по-следствия Гражданской войны и превратить их в полноправных членов советского общества (в этой связи Я.А. Перехов право-

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 5, л. 36. 2 Цит. по: Немиров Ю.А. Встреча в австрийских Альпах. Очерки, документальная

повесть. Ростов н/Д., 1987. С. 66.

25

мерно указывает, что «казачий отдел резко протестовал против эксцессов и перегибов в отношении казаков зимой 1919 г.», но в то время большевики игнорировали эти протесты1).

С этой целью сотрудники казачьего отдела ВЦИК всячески старались создать в общественном сознании позитивный, привле-кательный образ казачества, разрушить большевистский стереотип о казаках как о «прислужниках самодержавия», «сатрапах», «нага-ечниках». Показательны в данном случае два решения, принятые на заседаниях казачьего отдела 19 и 21 февраля 1921 г.

19 февраля 1921 г. члены казачьего отдела ВЦИК решили одобрить предложение своего коллеги Коробова о создании возле Петрограда «Северной Казачьей Коммуны». Было решено «при-нять меры к образованию около Петрограда Северной Казачьей Коммуны, которая могла-бы служить наглядным образцом, как для казаков, так и для остального трудового народа, дабы во-очию убедить последнего в истинном и полном присоединении казачества к Советскому строительству, а равно показать сель-ско-хозяйственную заботливость казаков, старательное и умелое их отношение к земледелию, садоводству, скотоводству, пчело-водству и к рыболовству, наряду с их дисциплинированностью и постоянной готовностью к воинским обязанностям». Привлекать в коммуну, по мнению членов казачьего отдела, следовало «каза-ков, разоренных бедствиями войны, или как напр.[имер], терское казачество, вынужденных к переселению». В качестве практиче-ских мероприятий по созданию «Северной Казачьей Коммуны» надлежало установить контакт с питерскими властями, добиться их поддержки в этом деле и согласовать с ними необходимые ор-ганизационные вопросы; указанные обязанности были возложе-ны, разумеется, на Коробова как инициатора в данном вопросе.2

1 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 14. 2 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 6, л. 9.

26

На заседании казачьего отдела 21 февраля 1921 г. все тот же Коробов (видимо, большой оригинал) выступил с докладом об организации в Петрограде особой научной комиссии «для все-стороннего выяснения с революционной точки зрения казачества, как идеи, непосредственно возникшей на Руси в массах трудово-го народа, как, стало быть, бытового явления». Внимательно вы-слушав доклад, члены казачьего отдела постановили: «приняв во внимание, что научные силы при царском режиме не только за-малчивали о казачестве как бытовом явлении, выражавшем про-тест трудовых народных масс против угнетения абсолютизма, но и сознательно или бессознательно извращали сведения о казаче-стве в угоду самодержавию, каковые несоответствующие казаче-ству по существу своему сведения остались и при новом режиме, что собственно и служит к порождению разных недоразумений как со стороны трудовых казачьих масс, так и среди общества и самих советских работников, признать крайне желательным и не-обходимым образовать при Главном Управлении архивным де-лом в Петрограде научную историко-бытовую Комиссию для всестороннего выяснения с революционной точки зрения казаче-ства, как идеи, непосредственно возникшей в массах трудового народа, как, стало быть, бытового народного явления, для чего просит[ь] тов. Коробова, войдя предварительно в сношение с за-ведывающим Главным управлением архивным делом в Петро-граде профессором Платоновым, предпринять меры к образова-нию означенной научной комиссии», руководствуясь указаниями последнего.1 Данное решение (как и предыдущее, от 19 февраля) со всей определенностью свидетельствовало об озабоченности сотрудников казачьего отдела ВЦИК вопросом о нормализации взаимоотношений между казачеством и общественностью рево-люционной России, об их стремлении разрушить укоренившиеся

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 6, л. 10 – 10об.

27

в общественном мнении негативные стереотипы в отношении ка-зачьих сообществ.

Трудно сказать, были ли вышеприведенные решения казачьего отдела ВЦИК воплощены в жизнь (думается, тяжелая экономиче-ская обстановка Советской России отнюдь не благоприятствовала этому; во всяком случае, для ответа на данный вопрос необходи-мы дальнейшие исследования). Как бы там ни было, сотрудники отдела не ограничивались только принятием решений и рекомен-даций, но и предпринимали практические меры помощи и казачь-им сообществам в целом, и отдельным их представителям.

Наиболее известной из таких практических мер, нацеленных на установление союза между большевиками и казачеством (точ-нее, между беднейшими и средними слоями казачьих сообществ), на мирное вовлечение казаков в «социалистическое строительст-во», является, конечно, созыв в Москве в самом конце февраля 1920 г. I Всероссийского съезда трудового казачества. Инициато-ром созыва съезда выступил именно казачий отдел ВЦИК,1 ви-девший в нем способ продемонстрировать просоветские настрое-ния казаков и, тем самым, улучшить их взаимоотношения с боль-шевистским режимом.

В свою очередь, лидеры РКП(б) полностью одобрили идею созыва съезда, не без оснований надеясь использовать этот форум для усиления пропагандистского воздействия на массы казачест-ва. Как известно, содержание принятых на съезде резолюций («О задачах казачества», «О советском строительстве в казачьих об-ластях», «По земельному вопросу» и др.) отражало исключитель-но позицию большевиков, что, разумеется, не могло не вызвать протеста у некоторой части казачества и, следовательно, ослаб-ляло позитивный импульс данного мероприятия. К тому же, вследствие кризисного состояния коммуникаций и средств мас-

1 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 15.

28

совой информации, сами казаки нередко почти ничего не слыша-ли о казачьем съезде или, довольствуясь слухами, толковали его решения в свою пользу.1 В связи с этим значение I Всероссийско-го съезда трудового казачества нельзя преувеличивать. Однако и преуменьшать важность его результатов нет оснований: все же съезд в определенной степени способствовал нормализации по-ложения в казачьих районах (в том числе на Дону), успокоению казачества и смягчению позиции местных органов власти по от-ношению к казакам (разумеется, только к «классово-близким»).

Любопытно, что сотрудники казачьего отдела ВЦИК, а также и делегаты I Всероссийского съезда трудового казачества, памя-туя о корпоративной солидарности, использовали данное меро-приятие еще и для возвращения в родные края «военно-пленных казаков». В документах казачьего отдела ВЦИК содержится зна-чительное количество заявлений членов казачьего отдела ВЦИК и делегатов казачьего съезда, направленных в адрес различных должностных лиц, возглавлявших те или иные учреждения, орга-низации или командовавших воинскими подразделениями.2 Со-держащиеся в заявлениях просьбы, при всем различии адресатов, были аналогичны: передать на поруки заявителей казаков-воен-нопленных или перебежчиков (имярек), на тот момент работав-

1 Партработники, присутствовавшие на первой Донской областной партийной конференции 2 – 5 июня 1920 г., неоднократно делали в адрес I Всероссийского съезда трудового казачества критические замечания, расценивая его как мероприятие, про-шедшее мимо внимания казаков. Так, делегаты, прибывшие на конференцию из стани-цы Вешенской, заявляли, что «казачий съезд никакого значения не имеет»: часть ото-бранных для участия в нем казаков в Москву вообще не поехала, «а другая вернулась, но значения никакого не имела» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 26). Представитель До-нецкого округа Черепащенко говорил: «О Всероссийском Казачьем Съезде решительно ничего не слышно. Никаких резолюций и постановлений к нам этого съезда не было прислано, и говорить о значении и влиянии этого съезда не приходится» (Там же, л. 29). Делегат конференции из 2-го Донского округа Болдырев возмущался тем, что «казачий съезд имел даже отрицательное значение. На окружном съезде выступали представители этого казачьего съезда, которые заявляли: «мы теперь будем сами уст-раивать свою жизнь». Представители казачества на этом съезде [в] определенном [смысле] будируют казачьи массы в обратном для нас отношении» (Там же, л. 31 – 32).

2 См.: ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 7, л. 1 – 168.

29

ших или служивших в учреждениях, организациях, воинских подразделениях, с целью транспортировки их на родину.

Так, 24 марта 1920 г. казачий отдел ВЦИК просил начальника пересылочного пункта Московского комендантского управления снабдить необходимыми документами для проезда по железной дороге «Кайгородова, Уланова, Глебова, Федорова, Спирина, Ялимова, Конюхова и Зыкова[, –] военно-пленных и перебежчи-ков казаков, освобожденных из Тылового ополчения гор. Москвы и направленных по месту жительства в военные комендатуры».1 Через два дня, 26 марта 1920 г., в адрес военкома Черкасского округа Донской области было направлено извещение о том, что «Казачий отдел препровождает при сем военно-пленного казака Донской Области Черкасского Округа тов. Денисова Семена, ос-вобожденного из Московского Рабочего полка тылового ополче-ния на поруки делегату I-го Всероссийского Съезда трудовых [казаков] тов. Макаренкову [и] предлагает по истечении месячно-го срока со дня прибытия его в ваше распоряжение направить в одну из красноармейских частей на фронт если он будет признан к службе годным».2

Содержание отдельных заявлений позволяет предположить, что иногда делегаты Всероссийского съезда трудового казачест-ва, пользуясь случаем, вызволяли из числа военнопленных своих близких или дальних родственников. Например, в апреле 1920 г. казачий отдел ВЦИК обращался к заведующему Перловским Об-сервационно-питательным пунктом с просьбой «откомандировать в его распоряжение (то есть в распоряжение казачьего отдела – авт.)» военнопленного Макаренкова Василия, чтобы затем пере-дать его на поруки делегату казачьего съезда Макаренкову Нико-лаю. По всей видимости, эти казаки приходились друг другу братьями или же состояли в каком-либо ином близком родстве,

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 7, л. 95. 2 Там же, л. 96.

30

только один поддерживал «красных», а другой имел несчастье воевать на стороне «белых» и попасть в плен (вот он, братоубий-ственный характер Гражданской войны!). По крайней мере, Ва-силий не погиб, и теперь Николай должен был сопроводить его на родину, чтобы передать станичному исполкому.1

Итак, верхушка компартии уже с середины 1919 г. достаточ-но четко обозначила свою позицию в «казачьем вопросе», ориен-тируя нижестоящие партийно-советские инстанции на отказ от огульно-враждебного отношения к казакам и налаживание взаи-моотношений с казачьими сообществами с учетом их социальной дифференциации. Как же реагировали органы власти на Дону на новый (точнее, реанимированный после зимы 1919 г.) тактиче-ский курс по отношению к казачеству?

Анализ документов позволяет прийти к очевидному выводу: как и следовало ожидать, донская организация РКП(б) (а также ра-ботники советских учреждений) разделилась в своем отношении к казакам на приверженцев «социально-дифференцированной» и «этнографически-унитарной» позиций. Большинство представите-лей верхних эшелонов донской региональной парторганизации, подчиняясь внутрипартийной дисциплине и понимая пагубность массовых антиказачьих мер, последовали за лидерами РКП(б), ак-центируя внимание на необходимости учитывать социальные раз-личия внутри донского казачьего сообщества и строить взаимоот-ношения с донцами на основе мира и сотрудничества. По крайней мере, региональные лидеры полностью изменили риторику: они отказались от враждебных заявлений в адрес вообще всех казаков и «вспомнили», что беднейшие и средние слои донцов должны рас-сматриваться как союзники большевиков.

Так, в тезисах о советском строительстве, озвученных на со-стоявшейся 11 – 12 марта 1920 г. партийной конференции четырех

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 7, л. 105.

31

округов Донской области (Ростовского, Таганрогского, Черкасско-го, Миллеровского), говорилось: «борьба с технической и культур-ной отсталостью и психологическими пережитками крепостниче-ства [на Дону]… должна вестись СЛОВОМ товарищеского убеж-дения и логических доводов, без угроз и начальственного тона, и ДЕЛОМ организации примерных образцовых земледельческих хо-зяйств на товарищеских началах, делом помощи советами, указа-ниями и снабжением единоличных хозяйств…, энергичной работой в отделах социального обеспечения, народного образования и здра-воохранения».1 На первой Донской областной партконференции 2 – 5 июня 1920 г., собравшейся с целью «наметить ясную и опреде-ленную линию по отношению к казачеству и крестьянству»,2 зву-чали заявления такого рода: «мы можем привлечь казачество и кре-стьянство только путем планомерной выдержанной работы среди него, которая бы показала[,] что советская власть – его власть».3 На той же конференции В.Ф. Ларин указывал, что на одном доброже-лательном отношении к казакам «не построишь Советскую власть», и следует «переходить к выделению среди казачества от-дельных групп на которые Советская власть могла опереться».4

Однако, немало функционеров среднего и нижнего звена дон-ской парторганизации, а также множество рядовых коммунистов, выражали крайнее недовольство смягчением политики в отноше-нии казачества (в данном случае нельзя не согласиться с Я.А. Пе-реховым, утверждающим, что «среди партийных и советских ра-ботников низшего и среднего управленческого звена казачьих областей были весьма широко распространены антиказачьи на-строения»5). Эти радикал-большевики не видели никакого смыс-ла в дифференцированном подходе к казакам, ибо считали их

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 3, л. 20. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 1. 3 Там же, л. 58. 4 Там же, л. 11. 5 Перехов Я.А. Власть и казачество... С. 21.

32

всех «контрреволюционерами». Хрестоматийный пример, иллю-стрирующий непримиримую жесткость сторонников «этногра-фически-унитарной» позиции на Дону, относится к июню 1920 г. и связан с уже упомянутой первой Донской областной партийной конференцией.

Представитель Ростово-Нахичеванской парторганизации С.Ф. Васильченко выступил на конференции с весьма резкими заявлениями относительно социально-политической сущности казачества и изложил необходимую, по его мнению, программу действий в отношении казаков. Фрагменты речи Васильченко не-однократно цитировались на страницах специальных изданий,1 однако, на наш взгляд, речь эта заслуживает более пространного изложения, так как позволяет отчетливо уяснить логику сторон-ников «этнографически-унитарной» позиции.

В начале своего выступления Васильченко заявил: «я не буду противопоставлять население крестьянское и казачье, ибо оно одинаково зажиточное и кулаческое. Заинтересована-ли эта часть населения в хорошей советской власти, конечно нет, ибо она (то есть советская власть – авт.) недопустит того разврата который происходит сейчас в Кубанской области. Когда власть станет хо-рошо разрешать земельный вопрос, это опять непонравиться на-селению».2 В этих условиях, продолжал Васильченко, необходи-мо рассчитывать только на то, «чтобы коммунистический проле-тариат воспитанный или невоспитанный твердо осуществлял диктатуру пролетариата в станицах. Ни какие-же элементы про-летариат может опереться в станицах. Они незначительны (эти слова в стенограмме зачеркнуты карандашом, а сверху написано – «их нет» – авт.). Тов. Сырцов отмечает группы иногородних. Во[-]первых нельзя разделять их от казачества, иначе придем мы

1 См.: Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. I С. 509 – 510; Пере-хов Я.А. Власть и казачество… С. 21 – 22.

2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 43.

33

к выводам, которые сделал Думенко, идеология которого такова: [«]мы боремся на Дону, пока Советская власть поддерживает нас в борьбе против казаков, если Советская власть этого делать не будет, мы уйдем в Сибирь получим там такие-же наделы земли, но тогда уже нам Советская власть не нужна». Тов.[арищи,] что-бы не создавать такого настроения нельзя разделять иногородних и кулаков (казаков – авт.). Тов. Сырцов изучал этнографию Дон-ской области и нашел в станицах некоторое количество пролета-риата и с этим объединенным в союзы пролетариатом думает вести борьбу… Это конечно товарищи невозможно. Дело безна-дежно в смысле изменения реального соотношения сил и в том отношении, что физически этот пролетариат воздействовать [на положение в станицах] не[]может. На тот случай, если не[]вы-горит наша надежда на сочувствие социальных групп мы должны иметь реальную силу и такие формы Советской власти, которые бы действовали огнем и мечем – это Ревкомы».1

«Когда речь идет о Польском фронте и международной поли-тике Российской Республики», продолжал Васильченко, «мы мо-жем сказать крестьянину: «Вместе с польскими панами прийдут русские помещики, которые отнимут у тебя землю» и российский крестьянин получивший разрешение земельного вопроса от Со-ветской власти[,] это понимает[,] но мы не можем сделать такой же подход к донскому хлеборобу, потому что земли у него по горло, то, что годится для Центральной России, для Донской об-ласти не[]годится… Диктатуру пролетариата [на Дону] необхо-димо реально осуществлять путем опоры на красноармейские и при том коммунистические части. Сплошь и рядом должно быть предоставлено партийным комитетам право образования ревко-мов и даже Чрезвычаек».2

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 44. 2 Там же, л. 44.

34

Выступление Васильченко может рассматриваться как свое-образное кредо сторонников «этнографически-унитарной» пози-ции. Логику Васильченко и ему подобных индивидов (которых среди большевиков было отнюдь не мало), с высоты сегодняшне-го дня кажущуюся по меньшей мере странной, а то и людоед-ской, понять не сложно, если исходить из большевистской идео-логии. Ведь большевики рассматривали крестьянство как мелко-буржуазный и потому враждебный «делу пролетариата» класс. Следовательно, казачество, признававшееся особой группой кре-стьянства,1 считалось враждебным вдвойне и не заслуживало ни-какого союза, никакого мира. И крестьянство, и казачество как часть его, следовало принести в жертву «мировой революции».

Думается, зимой 1919 г. экстремистское кликушество Ва-сильченко нашло бы полное одобрение в большевистских рядах. Однако времена изменились: на дворе стоял июнь 1920 г., и на первой Донской партконференции Васильченко подвергся жесто-чайшей критике. Ларин назвал точку зрения Васильченко о не-устранимой враждебности казачества и крестьянства «делу про-летариата» «нереальной», «безжизненной», справедливо указал на то, что, если опираться только на коммунистические отряды, то «сил не хватит», и иронично заметил: «когда утверждают, «что нужно прежде всего и раньше всего говорить о рабочем классе и пролетариате, надо отмести крестьянство и казачество в сторо-ну[»], эти слова напоминают мне тех людей, у которых есть один раз навсегда заученный лозунг, [«]Да здравствует социальная ре-волюция».2 С резкой отповедью Васильченко выступил делегат конференции А.Х. Митрофанов: «Я раньше думал, что у нас есть только правые, а вот, оказывается, имеются и «максималисты»…

1 Подчеркивая принадлежность казачьих сообществ к крестьянству, командую-

щий 8-й армией Сокольников в марте 1920 г. говорил, что на Дону «мы имеем квали-фицированное крестьянство – казачество» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 3, л. 34).

2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 45, 46.

35

Если нужно рассматривать воинственность т. Васильченко, на-правленную неизвестно против кого, то ее можно рассматривать как усердие не по разуму… если не сказать более резко «прово-кация». … товарищ Васильченко[,по существу,] выступал… про-тив двухлетней практики нашей партии, против постановления 8-го съезда и распоряжений Центрального комитета… [Крестья-не] являются основными нашими производителями в данный мо-мент продовольственных продуктов, сырья для промышленности и если мы железом, огнем и мечем ополчимся на них, то что же выйдет… Политика огня[,] железа и меча есть сеяние совершенно ненужной паники, казак [–] это тот-же крестьянин. Если здесь есть у нас объекты для такой политики, то это генеральско-чиновничьи слои казачьего населения. С ними мы по крайней ме-ре внешне покончили. К казачеству и крестьянству мы должны подходить иными методами…, вовлекая их в советское строи-тельство».1 И, завершая свое выступление, Митрофанов угро-жающе добавил, что говорить о политике «огня и меча» совер-шенно невозможно (причем «на местах не следует [даже] заи-каться об этом»), «ибо это будет определенное преступление – провокация, за которую каждый член партии будет наказан».2

Вышеприведенные примеры ясно свидетельствуют, что с се-редины 1919 г. большевистское руководство отказалось от терро-ристических методов расказачивания и возродило социально-дифференцированный тактический курс по отношению к каза-кам, основанный на учете и использовании классовых различий внутри казачьих сообществ. В пылу охватившего большевист-ских лидеров раскаяния за совершенные зимой 1919 г. ошибки М.И. Калинин зашел так далеко, что даже заговорил о некоем «оказачивании» населения Советской России. Вместе с тем, как мы уже отмечали, возрождение большевиками социально-диффе-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 47. 2 Там же, л. 47.

36

ренцированного курса в отношении казачества отнюдь не означа-ло, что произошел отказ от политики расказачивания, то есть де-сословизации казачьих сообществ. Большевики не собирались снимать вопрос расказачивания с повестки дня и были твердо намерены продолжать этот стратегический курс и на исходе Гра-жданской войны, и по ее окончании. Другое дело, что для реали-зации данного курса были избраны уже не террористические, но мирные методы: в частности, нивелировка социального статуса казаков и иногородних, уравнение их в правах пользования зем-лей, и пр. Причем, и это следует подчеркнуть, новая власть не де-лала из своих намерений продолжить расказачивание (и на Дону, и в других казачьих регионах России) никакой тайны.

О каком «скрытом расказачивании» может идти речь, если уже на первом заседании I Всероссийского съезда трудового ка-зачества тот же М.И. Калинин, признав, что «казачье население имеет много своеобразностей», далее со всей определенностью заявил: «Советская власть нравственно обязана расказачивать ка-зачество и она будет [его] расказачивать».1 Итак, председатель ВЦИК, то есть формальный глава государства (Калинин занимал этот пост с 30 марта 1919 г.) прямо и открыто говорит казакам на казачьем же съезде, что расказачивание будет продолжено: неу-жели даже с учетом этого факта еще могут оставаться сомнения в том, что теория «латентного расказачивания» основана на умо-зрительных суждениях и не выдерживает проверки фактами?

В данном случае важно учесть и то, что сказал Калинин после своего обещания продолжать расказачивание. «В каком отноше-нии [мы будем расказачивать]? – продолжал Калинин, – «Раска-зачивать – это не значит снимать или срезать красные лампасы с брюк – обыкновенное украшение, которое привыкло носить все казачье население. Расказачивание состоит не в этом, а в том,

1 Речь тов. М.И. Калинина [на первом заседании Всероссийского съезда трудового казачества. 29 февраля 1920 г.] // Голос трудового казачества. 1920. 15 марта.

37

чтобы в казачьих областях были проведены железные дороги, чтобы казацкая женщина поднялась на более высокий уровень культурного развития, чтобы с казачьего населения были сняты особые воинские повинности, которые тяготели над ним рань-ше».1 Как видим, большевики, выразившие устами Калинина свое отношение к расказачиванию, понимали под этим исключительно десословизацию казачьих сообществ, но не ликвидацию казаков как субэтноса или этнографической группы русского народа.

Обещания Калинина не были пустыми. Расказачивание явля-лось одним из компонентов процесса формирования «социали-стического общества», и потому оно действительно было про-должено советским правительством в 1920-х гг. Факт этот под-тверждается длинным рядом свидетельств.

Прежде всего, в начале 1920-х гг. большевики ликвидировали автономию казачьих сообществ, ранее пребывавших в границах особых административно-территориальных образований (войск). Область Войска Донского, как и другие казачьи территории, «стала обычной провинцией РСФСР»,2 значительно уменьшившись при этом в размерах за счет передачи части ее округов Украине (сюда отошли Таганрогский округ и часть Черкасского, Донецкого, 1-го Донского округов) и Царицынской губернии (сюда были переданы Усть-Медведицкий, Хоперский и 2-й Донской округа). С другой стороны, в состав Донской области через некоторое время была включена часть территории Кубани, так что теперь здесь появились Ейский, Кущевский, Староминской районы.3 Я.А. Перехов отмеча-

1 Речь тов. М.И. Калинина… // Голос трудового казачества. 1920. 15 марта Там же. 2 Водолацкий В.П., Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Казачий Дон: очерки истории и

культуры. Ростов н/Д., 2005. С. 147. 3 Кубанские казаки были весьма недовольны передачей ряда их станиц в состав Дон-

ской области. Как говорил председатель станичного совета станицы Ново-Щербиновской Краснопольский в январе 1926 г., «[кубанский казак] смотрит больше на Кубань, [напри-мер,] когда [собирают] съезд советов, то он говорит почему [его собрали] не в Краснодаре, он никак не может отделиться от Кубани, его душа пахнет Кубанью. Присоединились к Донской области и теперь он говорит, что все не так» (ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 139).

38

ет, что расчленение Донской области стало следствием «политиче-ского недоверия» большевиков казачеству,1 с чем нельзя не согла-ситься. Вместе с тем, данному мнению нисколько не противоречит и утверждение о том, что эти же территориальные преобразования являлись очевидным свидетельством расказачивания.

Особые органы власти и управления в бывших казачьих облас-тях в начале 1920-х гг. также были перестроены в соответствии с логикой расказачивания. На I Всероссийском съезде трудового ка-зачества было принято решение, согласно которому органы управ-ления в казачьих областях должны были создаваться на общих ос-нованиях, и «никаких отдельных советов казачьих депутатов не должно быть создаваемо». Вместе с тем Съезд высказал «пожела-ние, чтобы при Областных Исполкомах, или там, где Областные Исполкомы найдут нужным, были образованы казачьи секции, в состав которых входили бы казаки – члены Исполкомов. Эти сек-ции отнюдь не должны быть органами власти, а иметь лишь ин-формационно-справочный и агитационный характер».2 Решениям съезда была придана сила закона после того, как 25 марта 1920 г. Совет народных комиссаров РСФСР принял декрет «О строитель-стве Советской власти в казачьих областях». Здесь еще раз говори-лось о том, что в казачьих областях должны формироваться «общие органы Советской власти», но, «в виду особых бытовых условий жизни казачества», можно «предоставить Областным Исполни-тельным Комитетам по их усмотрению образовывать для усилен-ной политической работы среди казачества казачьи секции, кото-рые, не являясь органами власти, должны носить агитационный и информационно-справочный характер».3 Впрочем, аналогичные настроения были распространены среди донских казаков тех окру-гов и станиц, которые отошли к Украине или Царицынской губернии.

1 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 24. 2 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 181, л. 2, 4. 3 Собрание узаконений и распоряжений рабоче-крестьянского правительства

РСФСР. 1920. № 24. С. 175.

39

Еще одним шагом на пути расказачивания стала ликвидация казачьего отдела ВЦИК в марте 1920 г. В протоколе № 4 заседа-ния Президиума ВЦИК от 20 января 1920 г. говорилось: 1) «Ка-зачий Отдел ВЦИК упразднить», 2) «Предложить казачьему От-делу все имеющиеся в его распоряжении культурные силы, на-править на Дон и Кубань, для культурно-просветительной работы среди казачьего населения» и 3) «Ликвидацию отдела закончить к 1-му марта с/г.».1 В соответствии с этим решением, специально созданная Ликвидационная комиссия 1 марта 1920 г. приняла ре-шение о закрытии казачьего отдела ВЦИК.2

Ликвидация казачьих войск и особого представительства каза-ков в центральных органах власти Советской России логично укла-дывалась в комплекс мер по расказачиванию, то есть десословиза-ции казачьих сообществ. Подчеркивая этот факт, член казачьего отдела ВЦИК Я.В. Полуян утверждал в феврале 1920 г.: «Стремле-ние к автономии – это попытка вновь закрепить то обособленное положение казачества, в каком оно находилось при царском режи-ме. Однако, долой эту обособленность!». Со стремлениями к авто-номии, продолжал Полуян, «как явно контр-революционными, льющими воду на мельницу генеральско-буржуазно-помещичьей своры, сознательное трудовое казачество не имеет ничего общего и будет беспощадно бороться».3

Вместе с тем, обосновывая ликвидацию казачьей автономии, большевистские идеологи указывали и на органическую принад-лежность казачества к русскому народу, критикуя распространен-ное среди казаков мнение о том, что они являются особым этно-сом.4 Подобная критика была необходима, ибо в сознании казаков

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 85, д. 19, л. 2. 2 ГА РФ, ф. 1235, оп. 85, д. 20, л. 27. 3 Советское строительство в казачьих областях // Голос трудового казачества.

1920. 20 февраля. 4 Л.Н. Толстой в этой связи справедливо писал о членах Терского казачьего войска:

«казак, по влечению, менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солда-

40

автономия неразрывно связывалась с субэтничностью: считая себя отдельным народом, они были уверены в своем праве на владение определенной территорий, будь то Область Войска Донского, Ку-бань, Терек, Урал и т.д.

Поэтому, например, М.И. Калинин в ходе агитационно-пропа-гандистской поездки по Дону в феврале 1920 г. на встрече с каза-ками станицы Петровской говорил: «я смотрю на вас и по-моему здесь все такие же тверские мужики [, как и я]. Вот, смотрите, у не-го такая же борода, как и у меня. Да вы и есть наши же тверские мужики. Ваши предки бежали от старых помещиков – они не мог-ли ужиться с этими помещиками и бежали на вольный Дон и здесь селились. А теперь вы говорите, что мы казаки, какие-то особен-ные. Какие же вы особенные – от нас же сбежали, вот только что завели лампасы, но разве они дорого стоят?».1 В резолюции I Всероссийского съезда трудового казачества также отмечалось: «казачество отнюдь не является особой народностью или нацией, а составляет неотъемлемую часть русского народа. Поэтому ни о ка-ком отделении казачьих областей от остальной Советской России, к чему стремятся казачьи верхи, тесно спаянные с помещиками и буржуазией, не может быть и речи».2

Наиболее же существенной и болезненной для казаков мерой расказачивания стала, конечно, аграрная реформа, выразившаяся в уравнительном земельном переделе. Учитывая ясно выражен-ную во время Гражданской войны позицию крестьянства, желав-шего «земли и воли», большевики вынужденно пошли на уравни-тельный земельный передел (хотя они с большим удовольствием та, который стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату… Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видел в заходящих торгашах и переселенцах малороссия-нах, которых казаки презрительно называют шаповалами» (Толстой Л.Н. Казаки // Тол-стой Л.Н. Казаки. Повести и рассказы. М., 1981. С. 158).

1 По красному Дону (Беседа тов. М.И. Калинина с донцами) // Голос трудового ка-зачества. 1920. 20 февраля.

2 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 31, л. 52.

41

предпочли бы ему коллективизацию деревни). Причем перерас-пределение земельных угодий рассматривалось лидерами РКП(б) зачастую не столько как мера достижения социальной справедли-вости, сколько в качестве средства ослабления сельской «буржуа-зии» и укрепления позиций своей социальной базы в деревне: батрачества, бедноты и, в меньшей мере, середняков.

В условиях донской станицы задача уравнительного перерас-пределения земли приобретала еще большую актуальность, чем в деревне Центральной России. Ведь донские казаки, в массе своей не поддержавшие советскую власть, владели основными земель-ными площадями; наоборот, опора большевиков на Дону, – ино-городнее крестьянство, – земли практически не имело и было вы-нуждено арендовать ее у казачества (в связи с чем большевики характеризовали донцов как «народ-помещик»1). Соответственно, аграрная реформа в Донской области в 1920-х гг. преследовала цели не только выровнять нормы землепользования казаков и иногородних, но также ослабить социально-экономический (и, значит, социально-политический) потенциал «народа-помещика» и, напротив, усилить позиции неказачьего населения. Кроме того, партийно-советское руководство прекрасно понимало, что зе-мельное неравенство являлось одной из причин сословной розни, и устранение данной причины способствовало бы нормализации

1 И.В. Сталин, как известно, выступил во время Гражданской войны с определением казачества как «коллективного, народного помещика» (Сталин И.В. К военному положе-нию на Юге // Сталин И.В. Сочинения. Т. 4. М., 1947. С. 286 – 287). Такое определение было широко распространено среди большевиков. Так, на партийной конференции Рос-товского, Таганрогского, Черкасского, Миллеровского округов Донской области в марте 1920 г. отмечалось, что «земельные привилегии казачества и особенности его военной службы создали из него строго замкнутый класс-касту, относившийся к крестьянству почти так же свысока, как в средней и северной России относились к нему мелкие поме-щики» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 3, л. 20). На первой Донской областной партийной кон-ференции 2 – 5 июня 1920 г. делегат Митрофанов говорил, что «казак являлся как бы мелким помещиком[, так как за него работали иногородние]… то, что мы называем «тру-довым казачеством» вовсе не является таковым. По существу, это были специальные солдаты Государства, которое давало им землю в таком количестве, чтобы они имели возможность эксплоатировать чужой труд» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 71 – 72).

42

положения в донских станицах. Подчеркивая последнее обстоя-тельство, делегат А.Х. Митрофанов говорил на первой Донской областной партийной конференции в начале июня 1920 г. о необ-ходимости уравнять нормы землепользования казаков и крестьян, дабы из-под «сословной розни была выбита почва».1

Почти сразу же по установлении на Дону советской власти, в марте 1920 г., руководство региональной парторганизации заяви-ло о своем твердом намерении «неуклонно проводить в жизнь принципы равенства всего трудового земледельческого населе-ния в пользовании землей».2 Правда, большевики не рискнули сразу же осуществить уравнительный земельный передел на До-ну. В данном случае было принято во внимание то обстоятельст-во, что «переделы земель могут только помешать весенней по-севной кампании … и вызвать внутренние ссоры в станицах и столкновения между станицами, хуторами и деревнями».3

Далеко не последнюю роль сыграло также осознание пред-ставителями власти того факта, что осуществление в ближайшее время земельных переделов будет не только неэффективно (так как вследствие снижения численности населения значительные земельные площади попросту не обрабатывались), но и опасно. Опасность заключалась в том, что осуществление уравнительных переделов противоречило обещаниям большевиков не касаться земельных наделов «трудового казачества» (то есть бедняцко-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 74 – 75. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 3, л. 20. 3 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 3, л. 21. В значительной мере по той же причине, –

стремясь сохранить хозяйственно-экономический потенциал казачьих сообществ, – большевики старались не разрушать границы земельных владений казачьих станиц, даже при передаче их в границы других административных образований. Так, в ноябре 1920 г. техническая комиссия подотдела землеустройства Донского областного земель-ного отдела предписывала, чтобы при образовании нового Морозовского округа за счет 1-го и 2-го Донских, Верхне-Донского, Донецкого и Усть-Медведицкого округов, «в интересах землеустройства, чтобы земли станиц и волостей не расчленялись при фак-тическом установлении границ и входили-бы в состав нового округа или оставались в прежних округах целиком со всеми своими надельными, юртовыми и проч. землями» (ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 102, л. 7).

43

середняцких слоев казачьих сообществ)1 и вполне могло вызвать более или менее активный протест последних.

В результате 18 ноября 1920 г. ВЦИК и СНК РСФСР был принят декрет «О землепользовании и землеустройстве в бывших казачьих областях», который «гарантировал оставление за каза-чеством его надельных земель».2 В начале 1920-х гг. большевики практически не коснулись землепользования донских казачьих станиц, национализировав и передав малоземельным казакам и иногороднему крестьянству лишь частновладельческие, мона-стырские, церковные, запасные войсковые земли. Только по мере восстановления роста сельскохозяйственного производства (не ранее 1922 г.) партийно-советское руководство на Дону озаботи-лось меж- и внутриселенным землеустройством, направленным, соответственно, на урегулирование земельных отношений между станицами и внутри станичных обществ. В последнем случае речь шла о перегруппировке земельных участков за счет «кулац-ко-зажиточной» части населения в пользу батрацко-бедняцких и середняцких слоев казачества и крестьянства.

Проведение аграрных преобразований на Дону в 1920-х гг. и их результаты достаточно подробно отражены в литературе,3 что по-зволяет нам не акцентировать внимание на данном вопросе. Под-черкнем лишь, что уравнительный земельный передел, являвшийся одной из важнейших мер расказачивания, оказался для донских ка-заков все же не настолько тяжелым ударом, как этого можно было ожидать. Ведь, во-первых, размеры землепользования казаков-се-

1 Как известно, еще в декабре 1919 г., на VII Всероссийском съезде Советов рабо-чих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов «торжественно подтвер-ждался курс советского правительства на предоставление трудовым казакам равно-правного положения в братской семье трудящихся России, провозглашалась неприкос-новенность земель казачьей бедноты и середняков» (Летопись борьбы и побед: Хрони-ка революционной борьбы на Дону. 1875 – 1920 гг. / Под ред. Г.В. Малашенко. – Рос-тов н/Д., 1984. С. 237).

2 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 46. 3 См., напр.: Ленинский путь донской станицы. С. 32 – 51; Перехов Я.А. Власть и каза-

чество… С. 35 – 61; Кожанов А.П. Донское казачество в 20-х годах XX века. С. 209 – 213.

44

редняков уменьшились не так существенно, чтобы это могло при-вести к кризису хозяйствования. Во-вторых, от переделов выиграли беднейшие слои не только крестьянства, но и казачества. Наконец, в-третьих, даже зажиточная верхушка донского казачьего сообще-ства, хотя и утратила часть своих наделов, могла с успехом ком-пенсировать их путем разрешенной в период нэпа аренды (а в рос-сийской деревне второго десятилетия XX века арендные отноше-ния процветали, так как батраки и бедняки не могли самостоятель-но обрабатывать землю из-за отсутствия орудий труда и сдавали ее более зажиточным односельчанам или станичникам). Показателем того, что донцы в массе своей не столь уж сильно пострадали от аграрных преобразований большевиков, является отсутствие каких-либо массовых волнений или протестов в станицах Дона в 1922 – 1927 гг. гг. (тогда как на исходе Гражданской войны или во время сплошной форсированной коллективизации возмущенные хлебо-робы активно выступали против властей).

Вышеизложенные материалы свидетельствуют, что в начале 1920-х гг. большевики не демонстрировали единства в отношении к донскому казачеству: если лидеры РКП(б) выступали за диффе-ренцированный подход в соответствии с классовым расслоением казачьих сообществ, то многие местные работники и масса рядо-вых коммунистов по-прежнему относились ко всем казакам недо-верчиво или враждебно. Но и сами донцы, в свою очередь, не были единодушны в восприятии Советов и большевистского режима.

Ряд большевистских лидеров с уверенностью утверждал, что донские казаки уже не помышляют о сопротивлении и лояльно относятся к советской власти. Так, М.И. Калинин утверждал в сентябре 1920 г.: «в Донской области можно более или менее уверенно говорить, что казачество признало Советскую власть».1

1 Калинин М.И. Казаки и Советская власть // Голос трудового казачества. 1920.

15 сентября.

45

В противовес этому и другим, подобным ему, оптимистич-ным заявлениям, многие члены советско-партийного руководства в начале 1920-х гг. совершенно иначе оценивали настроения ка-заков. Эти представители власти либо выражали сильные сомне-ния в лояльности донцов, либо прямо говорили об их враждебно-сти к советской власти, временно скрываемой, но могущей вспыхнуть ярким пламенем вооруженных восстаний. Например, на первой Донской областной партийной конференции 2 – 5 июня 1920 г. представитель 2-го Донского округа Болдырев выступил с весьма пессимистичным заявлением: «я должен несколько раз-очаровать впечатление Конференции, настроение казачества не очень хорошее, чтобы им можно было похвастаться… если мы проанализируем, то увидим, что они добровольно сдают излишки [продовольствия], но этим казачество как бы откупается за свои прошлые грехи перед Советской властью – не больше ни меньше. Настроение казачества остается прежним и оно держит нос по ветру. Сейчас оно притихло боясь расправы… [но] то «убаюки-вание», которое мы слышали от докладчиков, далеко не верно. Казачество устало и неспособно к активной борьбе, скажим на год или два, но казачество прыткий, дикий конь и возжи о[т]пус-кать не следует».1 А.И. Рыков, присутствовавший на той же кон-ференции, обрисовал отношение донцов к большевикам в еще более мрачных тонах, заметив: «власть Советов и нашей партии в значительной части [Донской] области держиться в порядке во-енной оккупации».2

Имеющиеся материалы позволяют утверждать, что все вы-шеприведенные суждения, несмотря на их полную противопо-ложность, по-своему верны. Дело в том, что казачье сообщество Дона в своем отношении к большевикам и Советам отнюдь не

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 31, 32. 2 Там же, л. 106.

46

было единым, демонстрируя то лояльное, то резко негативное восприятие новой власти.

Например, на первой Донской областной партийной конфе-ренции 2 – 5 июня 1920 г. представительница Усть-Медведицкого округа Яковлева говорила, что «в округе замечается своеобразное разслоение населения не по возрасту, а по участию в Красной ар-мии, сейчас население в округе разбивается на 2 лагеря[:] участ-ников белой и красной армии, и надо сказать, что они относятся друг к другу враждебно».1 Согласно другим свидетельствам, «об-щее настроение казаков не вполне благоприятное; но часть тру-дового казачества определенно стоит на стороне Советской вла-сти и местных комячеек. Таковое количество не более одной тре-ти, которая будет поддерживать всеми мерами как Советскую власть, так и коммунистическую партию».2

Причем, отмеченная группа убежденных сторонников боль-шевиков могла и превысить уровень 30 %, прежде всего, – за счет казачьей молодежи, с большей готовностью принимавшей совет-скую власть, чем представители старших поколений. Как говорил В.Ф. Ларин июне 1920 г., «молодежь казачья [и] крестьянская представляет собой [н]етронутое тесто, благоприятный материал для нашей партии… мы должны напрячь все силы, чтобы поста-вить грань между стариками и молодежью… а над стариками мы должны поставить крест, так как их все равно никакими метода-ми не привлечешь».3 Поэтому большевики не препятствовали привлечению молодых казаков на партийную и, в особенности, советскую работу,4 и полагали, что «дальнейшее укрепление Со-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 19. 2 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 8, л. 184. 3 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 102. 4 По поводу привлечения молодых казаков во властные структуры представитель

Хоперского округа Черниченко говорил на первой Донской областной партийной кон-ференции 2 – 5 июня 1920 г.: «можно видеть представителей молодого казачества на ответственных постах, вообще можно сказать, что молодое казачество [в] нашем округе прониклось идеями социальной революции» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 18).

47

ветской власти может основываться только на молодом поколе-нии».1 В «Тезисах по землеустройству и организации сельского хозяйства», озвученных на первой Донской областной партийной конференции 2 – 5 июня 1920 г., прямо говорилось о том, что уг-лубление пропасти между «отцами и детьми» в казачьих сообще-ствах является одним из условий претворении в жизнь классовых принципов большевистской социальной политики: «разрушение методами агитации, пропаганды средневекового уклада крестьян-ской и казачьей семьи вообще является подготовительным сред-ством [и] [под]ведением к классовому разложению».2 Впрочем, надо сказать, что в начале 1920-х гг. эффект мероприятий по уси-лению просоветских настроений среди молодых казаков вряд ли мог быть высок вследствие отрыва партийно-советских органов от казачества: по этому поводу тот же Ларин говорил, что «свя-зью с местами Донком похвастаться не может».3

В приведенных выше свидетельствах внимание акцентировано на разделении казачьих сообществ на сторонников и противников советской власти и большевистского режима. Анализ источников позволяет утверждать, что такое деление слишком схематично и не учитывает всей сложности социально-политической обстановки в казачьих станицах Дона 1920-х гг. Действительно, относительно небольшие группы донцов занимали жестко просоветские или ан-тисоветские позиции. Однако же, основная масса донского казаче-ства колебалась в своем выборе, нередко меняя позитивное (или, напротив, негативное) отношение к большевистскому режиму на прямо противоположное, под влиянием, как общей политики боль-шевиков, так и практики ее реализации местными властями.

В данном случае заслуживает внимания аналитическое письмо агронома отдела земледелия 2-го Донского округа из станицы

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 12. 2 Там же, л. 116. 3 Там же, л. 12.

48

Нижне-Чирской А.С. Могилатенко, поступившее в казачий отдел ВЦИК 17 августа 1920 г. Могилатенко утверждал, что «казачество можно разделить на 3 категории». Во-первых, это «красное казаче-ство: отступавшие от белых семьи, красноармейцы и наиболее по-страдавшие от гражданской войны; эта категория по[-]моему есть революционный оплот в округе». Во-вторых, это «остававшиеся казаки (не отступавшие с белыми) не верившие в силу и приход бе-лых»; эта категория ждет от советской власти помощи в хозяйст-венном отношении. «Третья категория – вынужденные вернуться белогвардейские семьи и служившие белой армии»; причем, «каза-ки[,] служившие у белых[,] разделяются на 2 лагеря: упорных бело-гвардейцев» и казаков, «всей душой ставших на возвращении в ря-ды Красной армии и вообще советской власти».1

Кроме того, продолжал Могилатенко, можно выделить еще и четвертую категорию, к которой относятся «обыватели (интелли-генция, служащие и т.д.)». Эта категория также неоднородна, по-скольку часть ее представителей поддерживает советскую власть и ведет соответствующую работу среди казаков, а остальные сби-вают казачество с пути сотрудничества с большевиками. Послед-них «необходимо изолировать в широком смысле», то есть огра-ничить их влияние на население казачьих станиц.2

Выводы А.С. Могилатенко представляются нам вполне объ-ективными и взвешенными, а разработанная им классификация общественно-политических настроений казачества, – наиболее подробной и максимально соответствующей действительному положению дел. Остается, однако, добавить, что Могилатенко не заметил или не захотел сказать о том, что вторая из выделенных им категорий казачества, – казаки, активно не поддерживавшие белых и ждущие помощи от советской власти, – могла стать как на просоветские, так и на антисоветские позиции. Выбор этих ка-

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 8, л. 142об, 143. 2 Там же, л. 143.

49

заков (составлявших большинство в донских казачьих станицах) был обусловлен рядом факторов.

В начале 1920-х гг. на настроения казаков определяющее влияние оказывала, разумеется, политика «военного коммуниз-ма» с присущими ей командными методами управления, трудо-вой повинностью, ориентацией на ликвидацию рыночных меха-низмов, продразверсткой и пр. Реалии политики «военного ком-мунизма» решительно противоречили благим заявлениям боль-шевистских агитаторов и пропагандистов о свободе и народном счастье. Партийно-советские лидеры декларировали, что «зада-чей момента» следует считать «воспитание широкой обществен-ной самодеятельности среди трудового крестьянства и казачест-ва»,1 что теперь народ сам решает свою судьбу и «теперь барин не придет – не прикажет… Господ нет».2 В реальности же ни о какой общественной самодеятельности в сфере управления и ре-чи не шло: всем заправляли чрезвычайные и полномочные орга-ны власти (будь то ревкомы, партийные комитеты и т.п.), завали-вавшие население огромным количеством приказов и распоряже-ний и чрезмерно увлекавшиеся мелочной опекой, якобы, «сво-бодных» граждан Советской России.3 Подобный стиль управле-ния никоим образом не способствовал нормализации отношения

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 3, л. 21. 2 Обращение Верхне-Донского окрисполкома об организованном проведении па-

хоты и сева. 26 марта 1920 г. // Наш край. С. 118. 3 Образчиком такой мелочной заботы, осуществляемой в приказном порядке, яв-

ляется, например, приказ земельного отдела Верхне-Донского округа. В апреле 1920 г. окружной земотдел «в интересах государства и трудового казачества» предписал всем земотделам волостных и станичных исполкомов «собрать собрание трудовых казаков и прочитать приказ», в котором говорилось буквально следующее: «всем гражданам тру-довым казакам и крестьянам строго смотреть за своим скотом чтобы при выгоне на па-стьбу, при пастьбе и возвращении домой не делал потравы лугов, огородов в особенно-сти же оберегать фруктовые сады от потрав и иной порчи, так как последние представ-ляют большую ценность для хозяина, общества и государства» (ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 91, л. 9 – 9об). Можно подумать, казаки, ранее самостоятельно регулировавшие по-добные мелкие вопросы на уровне станиц, нуждались в таком «приказном попечении» и могли положительно отреагировать на него!

50

крестьян и казаков к советской власти, заставляя их критично или даже враждебно относиться к ней.

Поскольку же основой народного хозяйства Дона выступало сельхозпроизводство, а хлеборобы (крестьяне и казаки) составля-ли подавляющее большинство населения, то более всего их бес-покоила аграрная политика большевиков, а именно, такие ее ком-поненты, как коллективизация и продразверстка. Как мы уже от-мечали, в начале 1920-х гг. большевики вынужденно пошли на временное тактическое отступление от планов коллективизации сельского хозяйства, что было обусловлено необходимостью ус-покоить взбудораженную деревню. Однако от продразверстки партийно-советское руководство отказываться не собиралось, ибо она являлась основным методом изыскания необходимых для городского населения и армии продуктов питания.

Именно продразверстка вызывала наибольшее возмущение и озлобление крестьян и казаков на Дону (как и по всей Советской России). Земледельцев возмущал не только сам факт изъятия у них хлеба без какой-либо материальной компенсации со стороны «рабоче-крестьянского государства», но и широко распростра-ненные злоупотребления тех, кто собирал продразверстку: прода-гентов, комиссаров, командиров и рядовых членов продотрядов, и т.п. Недовольство хлеборобов было тем сильнее, что превыше-ние властных полномочий и злоупотребления были широко рас-пространены. Не случайно в документах неоднократно подчерки-вается: «продовольственные агенты безобразничают».1

Из множества свидетельств о том, насколько продразверстка ухудшала отношение казачества к советской власти, приведем лишь три, на наш взгляд, наиболее ярких. Они принадлежат чле-ну казачьего отдела ВЦИК А.Детистову и «чрезвычайному упол-номоченному Донецкого окрпродкома» Чеботареву.

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 31.

51

А. Детистов, ознакомившись с положением дел во 2-м Дон-ском округе, 12 сентября 1920 г. направил в казачий отдел ВЦИК доклад, в котором признавал: «если весной политическое на-строение округа можно было назвать хорошим, то теперь его нельзя назвать и удовлетворительным. Весной казачество, видя, что Советская власть не только не мешает земледельцам зани-маться своим родным трудом, но даже помогает им, чем может, или, по крайней мере, стремится к тому, чтобы помочь, – видя это, казачество начало постепенно избавляться от страха перед неумолимой коммунией».1

Однако эта идиллия длилась недолго. «Но вот прошел медо-вый месяц брачного союза Советской власти и Донской обла-стью, настали деловые будни. Местные Продотряды принялись сперва за учет, а потом и реквизицию хлеба, скота и фуража… во всех захолустиях появились продовольственные агента (агенты – авт.), народ сплошь и рядом очень мало подготовленный к этому делу и политически невежественный. Мало того, что он первый не по приглашению хозяина переступает порог его амбара, но он к тому же еще и не умеет объяснить хозяину, что лишь крайняя необходимость заставляет Советскую власть прибегать к такой мере и что этого требует интерес всего Государства, а значит и интерес всех граждан».2

Деятельность продотрядов и продагентов, а особенно их зло-употребления и систематическое превышение ими властных пол-номочий, естественным образом взбудоражили крестьянско-ка-зачье население 2-го Донского округа: «тут перед земледельцем,

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 8, л. 283. 2 Там же, л. 283об. В опубликованной в октябре 1920 г. статье, основанной на тех

же наблюдениях, Детистов вновь подверг жесткой критике донских продработников, заметив: «где продовольственные агенты были на высоте», там «заготовки шли успеш-нее и настроение казачества было гораздо лучше. Но, к сожалению, таких агентов было меньшинство. Большинство же вело себя слишком безцеремонно, подходя к казаку с окриком или даже угрозой» (Детистов А. Как донцы приняли Врангеля // Голос трудо-вого казачества. 1920. 15 октября).

52

привыкшим бесконтрольно распоряжаться своим добром, снова воскресает призрак страшной коммунии и он начинает прислуши-ваться и задумчиво посматривать в направлении Черного моря (то есть в сторону расположения Белой армии – авт.). Не пошлет ли Бог чего лучшего». И хотя, замечал Детистов, просоветски настро-енная часть казачества по-прежнему «смотрит с надеждой на Мо-скву», оттуда пока нет ни ответа, ни помощи, так что «в душу ис-страдавшегося населения этих станиц начинает закрадываться от-чаяние». Более того, продолжал Детистов, из-за материальных трудностей и отсутствия помощи от центрального руководства и местных властей население в целом «не только разуверилось в обещаниях Советской власти, но уже начинает верить глупой сказ-ке, будто Советская власть намерена сжить с лица земли все каза-чество и контр-революционное и вместе с ним и революционное».1

Еще более удручающая картина была нарисована в весьма откровенном докладе «чрезвычайного уполномоченного Донец-кого окрпродкома» Чеботарева, направленного в Донской коми-тет РКП(б) в декабре 1920 г. В докладе, носившем недвусмыс-ленное название «Отчего загорается восстание в Донецком окру-ге», со всей определенностью отмечалось, что высокие размеры продразверстки и практика ее реализации стимулируют протест-ную активность хлеборобов: «в инструкциях продработников со-вершенно отсутствует указание об оставлении посевного мате-риала на местах и о выделении хлеба на едаков и домашний скот», а направление «продотрядов и воинской силы, которые предоставляют 24 час. срока выполнения разверстки, не считаясь ни с какими заявлениями и ходатайствами крестьян, сильно оз-лобляет последних и в результате, во всех тех волостях, куда по-сылались продотряды – вспыхнуло восстание».2

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 8, л. 282об, 283. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 37, л. 3б.

53

Более того, согласно данным Чеботарева (относящимся уже к марту 1921 г.), продразверстка вызывала протест даже у местных властей и у членов казачьих подразделений Красной Армии. Чебо-тарев докладывал, что «большим тормозом» в сборе продразверст-ки в Донецком округе являлась «несочувствующая, саботирующая и бездеятельная волостная и сельская власть, которая во многих волостях была на сторонником кулачества и практически тормози-ла работу».1 Кроме того, «через Донецкий Округ в феврале [1921 г.] проходили по военным заданиям Кавчасти 2-й кондивизии Мироновцев. Несмотря и без того на тяжелые условия продработы, эти войска, как красная государственная опора, не только не при-шли нам на подмогу, но всюду срывали продовольственную работу и[,] подталкиваемые очевидно контрреволюционной организаци-ей[,] повели враждебную агитацию среди населения о невыполне-нии разверстки, оскорбляли и преследовали продработников, были случаи избиения [продработников] нагайками, забирали без всяких нарядов фураж[,] продовольствие и транспорт и таким образом со-вершенно парализовали работу ударных групп более как в 20 во-лостях».2 Разумеется, «население, воодушевленное красными вой-сками, стало еще более упорствовать, открыто надеясь на вмеша-тельство и защиту этих войск», а поскольку прямо обратить силу против воинских частей не было возможности, «здесь была уже не борьба, а только дипломатическая переписка по телеграфу и пря-мому проводу с Комдонвойск, от которого были распоряжения и приказы, которые бессильны были прекратить срыв работы».3

Таким образом, особенности осуществления продразверстки и отсутствие помощи от властей вполне могли привести часть лояль-ных большевикам казаков в антисоветский лагерь. В конечном ито-ге, продразверстка вызвала вооруженный протест донских хлебо-

1 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 20, л. 10. 2 Там же, л. 9 – 10. 3 Там же, л. 10.

54

робов, как казаков, так и крестьян. Вместе с тем, по мнению ряда членов РКП(б), в начале 1920-х гг. донцы в массе своей уже были не готовы взяться за оружие и решительно выступить против большевистского режима, как в годы Гражданской войны. А. Дети-стов, например, уверенно утверждал, что даже зажиточные казаки иной раз опасаются прихода белых, понимая, что в случае развер-тывания боевых действий у них погибнет последнее имущество, и «вот тогда уж верно получится – пролетария всех стран соединяйся в одну кучу, вместе с голоду помирать. А когда у нас ничего не ос-танется ни во дворе, ни в амбаре, тогда нам один черт, что предсе-датель, что атаман».1 Провал Назаровского десанта летом 1920 г. подтверждал справедливость таких суждений.

Итак, к началу 1920-х гг. лидеры РКП(б), извлекшие уроки из совершенных ими же зимой 1919 г. ошибок, вновь вернулись к классово-дифференцированному подходу к казачьему сообщест-ву Дона. Данное решение, однако, было проигнорировано весьма многими местными работниками и рядовыми членами компар-тии, которые продолжали с враждебным недоверием относиться ко всем казакам вообще. Вместе с тем, в условиях нэпа даже са-мые заядлые казакофобы уже не имели возможностей осуществ-лять огульно-массовые антиказачьи акции, как это было во время Гражданской войны. Что касается донцов, то они, несмотря на понесенное в Гражданской войне поражение, демонстрировали весь спектр отношения к советской власти, от полной ее под-держки до активного неприятия.

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 8, л. 284об.

55

Очерк второй Переход к нэпу: донской инвариант

К началу 1920-х гг. политика «военного коммунизма», позво-

лившая большевикам сконцентрировать материальные и людские ресурсы для достижения победы в Гражданской войны, доказала свою неэффективность в социально-экономической сфере и исчер-пала запас терпения граждан Советской России. Стало очевидным разрушительное воздействие военно-коммунистических методов хозяйствования на экономику РСФСР (в частности, Донской облас-ти), что вызывало нарастание протестных настроений в обществе и, тем самым, ослабляло позиции большевистского режима.

Ограничиваясь пределами Дона, следует заметить, что под влиянием широко практиковавшихся большевиками продразверст-ки и разного рода реквизиций, которым постоянно подвергались не только крестьянско-казачьи, но и советские (то есть государствен-ные) хозяйства,1 здесь неуклонно сокращались посевные площади и уменьшалась численность скота. По данным земельного отдела Донского облисполкома (Донземотдела), в 1910 г. в Донской об-

1 Так, в мае 1920 г. Донземотдел направил «командиру Кавфронта» телеграмму, в ко-

торой передавал поступившие от Таганрогского окружного земотдела «тревожные сведе-ния о безпощадных реквизициях воинскими частями в Советских хозяйствах племенного рабочего скота[:] лошадей[, а также] семян[,] продовольствия и фуража». Донземотдел просил командование «сделать по фронту категорические распоряжения о прекращении в Советских хозяйствах реквизиций без ведома Дон и Окрземотделов». Командование, од-нако, умыло руки, заявив буквально следующее: «Таганрогский Округ в состав Кавказско-го фронта не входит» (ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 311, л. 24, 24об). Подобные бесчинства не ограничивались только границами Таганрогского округа. Донземотдел рассылал теле-граммы такого же содержания, касавшиеся совхозов других округов области, в Луганский губземотдел и даже (видимо, отчаявшись найти управу на распоясавшихся продагентов) в Наркомзем РСФСР. Практически во всех случаях текст телеграмм был стандартен; лишь иногда к заявлениям о «безпощадных реквизициях» добавлялись слова о том, что «проти-водействие [продотрядам] невозможно», а милиционеры на местах «содействуют реквизи-ции» (Там же, л. 26, 27).

56

ласти было засеяно 5,96 млн десятин, а в 1920 г. посевные площади составили только 1,84 млн десятин, то есть сократились более чем в 3,5 раза. Анализируя причины кризиса сельского хозяйства, со-трудники Донземотдела называли в их числе не только острейший дефицит тягла, рабочих рук, сельхозинвентаря, но и «недостаток посевного материала»,1 в значительной мере порожденный прод-разверсткой, то есть узаконенным грабежом хлеборобов.2

Нельзя не подчеркнуть, что сокращение запашки в рассматри-ваемый период времени объяснялось не только ослаблением про-изводственной базы донских сел и станиц в результате продразвер-стки, но и утратой казаками и крестьянами стимулов к расширению хозяйства. Поскольку продотряды забирали у донских земледель-цев не только излишки сельхозпродукции, но даже семенное зерно, последние не видели смысла в расширении посевных площадей или увеличении численности скота. В сентябре 1920 г. Верхне-Донской земотдел печально констатировал, что неоднократно сделанные им «распоряжения и призывы о приложении всех сил и стараний к увеличению и расширению посевной площади… мало приводятся в жизнь местными властями и отчасти населе-

1 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 192, л. 19, 23. Дефицит посевного материала ощущался

повсеместно. В этом смысле показательна реакция представителей волостных земельных отделов Ростовского округа Донской области, которые на совещании 9 сентября 1921 г. в ответ на заявления представителей вышестоящего руководства о необходимости выполне-ния плана озимых заявили, что работать не отказываются, но ограничены в средствах: «по-сеять смогут, если будут семена» (ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 209, л. 50).

2 В данном случае речь, действительно, может идти лишь об узаконенном грабе-же, поскольку продразверстка не только не предполагала более-менее удовлетвори-тельной материальной компенсации хлеборобам за произведенную ими продукцию, но игнорировала даже витальные потребности сельского населения. Стремясь выкачать максимально возможное количество сельхозпродукции из деревни, партийно-советское руководство и продотряды забирали у крестьян последнее, обрекая их на голодную смерть. Современники свидетельствовали, что «неурожайность 1920 года особенно коснулась в Донецком округе где во многих волостях не собрано даже посевного зер-на», но «по выполнению Госразверстки он был поставлен в одинаковое условие с дру-гими Округами, находившимися в лучших условиях урожая» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 37, л. 2а). Для донецких хлеборобов такой «недосмотр» властей означал, в лучшем случае, материальные трудности, в худшем – гибель от недоедания.

57

нием некоторых районов игнорируются».1 Причем, представите-ли власти не только фиксировали подобные негативные явления, но и, докапываясь до сути, устанавливали их причины. Так, на V Донской областной партийной конференции 10 – 12 декабря 1921 г. один из ее участников, Сергиевский, рассуждал: «прод-разверстка отнимала стимул к увеличению засева тем, что отни-мала все излишки. И в результате продразверстки мы видим ги-гантское сокращение [посевной] площади [и переход] к хозяйству натурально-потребительскому, ибо крестьянин, зная, что у него отбирают все излишки, заявлял: «зачем я буду сеять больше?».2

Видя снижение посевных площадей в южных, хлебородных, губерниях страны, партийно-советское руководство приложило максимум стараний для организации весенней посевной кампании 1921 г. Однако для организации этой кампании были использованы все те же военно-коммунистические методы, что, разумеется, соот-ветствующим образом повлияло на ее результаты.

Хотя в официальных распоряжениях содержались грозные предписания, согласно которым «всякое принуждение, невызы-ваемое очевидной необходимостью должно быть безусловно уст-раняемо»,3 весенняя посевная кампания 1921 г. строилась именно на принуждении и с самого начала приобрела милитаризованный характер. Весенний сев 1921 г. был объявлен «боевым заданием»,4 пресса запестрела лозунгами типа «незасеянное поле – лютый враг Республики».5 Центральные и местные органы власти наперебой бросились издавать приказы с требованием ко всему трудоспособ-ному населению выйти на поля.6 Крестьян и казаков, отказывав-

1 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 91, л. 46. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 74. 3 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 180, л. 13. 4 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 192, л. 10. 5 Красный Дон. 1921. 3 марта. 6 Например, в приказе № 8 земотдела Верхне-Донского округа от 16 апреля 1920 г.

говорилось: «почти закончилась междоусобная борьба, вызвавшая тяжелую, особенно в нашем крае, разруху. Пришла весна, начались посевы и земля требует от нас полного на-

58

шихся обрабатывать свои поля, предписывалось лишать права пользования землей1 (что в тех условиях, впрочем, являлось не более чем пустой угрозой, ибо реализовать ее властям решитель-но препятствовал острый дефицит рабочих рук).

Для непосредственного руководства севом, контролем за земледельцами и помощи им в деревню направлялись разного рода уполномоченные и создавались посевные комитеты (посев-комы), характеризовавшиеся как «новые боевые органы на с/х. (сельскохозяйственном – авт.) фронте».2 Более того, продработни-ки переквалифицировались в своеобразных контролеров сева и должны были уже не отбирать хлеб у крестьян и казаков, но всяче-ски понукать их к труду и оказывать необходимую помощь.3

Понятно, что эффективность сева, который должен был осуще-ствляться едва ли не в буквальном смысле из-под палки, не могла быть высокой. Пытаясь организовать весеннюю посевную кампа-нию 1921 г., большевики, как обычно, учитывали лишь собствен-ные интересы, игнорируя потребности самих хлеборобов. В итоге протестные настроения в донских станицах усиливались.

пряжения труда. Города тонут от голода, ждут избытков вашего трудового хлеба. Хлеб зо-вет работников в поле. Не должно быть свободной от посева земли, не должно быть сво-бодных рук, не должно быть бездельников – все силы должны быть направлены на зем-лю». Далее в приказе содержались требования провести учет «физически здорового» насе-ления и рабочего скота, сельхозорудий, распределить между гражданами средства произ-водства, чтобы все могли пахать, и пр. (ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 91, л. 11 – 12).

1 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 91, л. 46об. 2 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 192, л. 28, 36. 3 Согласно Положению об окружных рабочих бюро, разработанному Донземотде-

лом 17 февраля 1921 г., эти органы должны были заниматься уже не продработой (что ранее вменялось им в обязанность), а посевом. Предписывалось, что «все Окрраббюро, со всеми имеющим[ися]… ответственными работниками и продотрядами переходят на работу в посевкампанию» (ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 180, л. 24). Конкретно бюро зани-малось следующим: отводило продотряду или его части (которые теперь именовались «посевгруппами») определенное село или станицу, на которую отряд должен был воз-действовать с целью осуществления сева. В то же время входившим в отряд квалифи-цированным слесарям, токарям и другим рабочим вменялось в обязанность помогать крестьянам. В Положении содержались красноречивые строки: «те отряды, которым приходилось вести крайне нажимную работу и против коих настроено население не ре-комендуется оставлять для посевработы в тех же районах» (Там же, л. 24).

59

Крестьянско-казачий протест в начале 1920-х гг. нашел выра-жение в уклонении от выполнения продразверстки и массовых вооруженных выступлениях (организованных и стихийных) против продагентов, продотрядов и партийно-советских структур. Воору-женные выступления были настолько массовыми и распространен-ными, что в литературе, как известно, их традиционно объединяют понятием «повстанческое движение». Даже в советской историо-графии факт массового сопротивления донских хлеборобов аграр-ной политике большевиков в начале 1920-х гг. не нашли возмож-ным замолчать, объясняя его, правда, происками «кулаков».1

Столкнувшись с жестким противодействием крестьян и каза-ков, большевики в 1920 г. не смогли выполнить годовой план продразверстки в 20 млн. пудов, собрав к концу года всего лишь 2,6 млн. пудов. Правда, для усиления темпов сбора разверстки на Дону с 10 декабря 1920 г. по 10 января 1921 г. был объявлен «крас-ный месяц» продовольственной разверстки («красный продме-сяц»), в ходе которого удалось выколотить из хлеборобов еще бо-лее 2,5 млн. пудов хлеба.2 Но насилие продотрядов только усили-вало сопротивление земледельцев. Журналист антибольшевистской газеты «Уссурийский казачий вестник» А. Алексинский в феврале 1921 г., анализируя содержание советской прессы, с иронией писал, что даже на Конгрессе III Интернационала мужики «отравили ра-достное торжество неприятной истиной», направляя в президиум записки следующего содержания: «отменить принудительность, отменить всякие сборы яиц, масла, сена и всех других продуктов; пусть землероб свои излишки свободно обменивает на рынке».3

1 Отмечалось, например, что «кулацкая агитация в конце 1920 г. находил благопри-

ятную почву в хуторах и станицах. На исходе гражданской войны трудящиеся казаки и крестьяне Донской области, как и всей страны, стали проявлять недовольство продразвер-сткой, хлебной монополией», так что «каждый пуд хлеба по разверстке приходилось бук-вально брать с бою» (Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. I. С. 519).

2 Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. I. С. 519. 3 ГА РФ, ф. 1235, оп. 85, д. 1, л. 17.

60

Последней же каплей для большевиков стало восстание балтийских матросов, которые считались верной опорой революционной вла-сти. Кронштадтское восстание показало большевистским лидерам, что почва уходит у них из-под ног, и заставило ЦК РКП(б) и Сов-нарком РСФСР кардинально пересмотреть основы проводимого ими социально-экономического курса. Как известно, на X съезде компартии в марте 1921 г. В.И. Ленин провозгласил замену продо-вольственной разверстки натуральным налогом. Это было первое мероприятие в системе мер, направленных на отказ от политики «военного коммунизма» и переход к новой экономической полити-ке, имевшей целью стабилизовать экономику и успокоить боль-шинство населения Советской России.

Начальная граница нэпа, таким образом, формально опреде-ляется мартом 1921 г.; свертывание же новой экономической по-литики относят к исходу 1920-х гг. (к 1927 г. или же к 1929 г.). Именно такая датировка нэпа утвердилась в отечественной исто-риографии с советских времен. Безусловно, с формальной точки зрения указанная датировка не вызывает возражений. Ведь нэп был провозглашен в марте 1921 г., а о его сломе и переходе к по-литике сплошной форсированной коллективизации, по существу, свидетельствовало появление известной сталинской статьи «Год великого перелома» в ноябре 1929 г. Однако в российской исто-рии нередко случалось так, что между декларациями и практикой их воплощения в жизнь существовал определенный временной разрыв. Причем не обязательно в этом случае слова предшество-вали делам; вполне могло случиться так, что официальные заяв-ления лишь освящали уже произведенные действия, как это слу-чилось с тем же «великим переломом», основанным на «чрезвы-чайных хлебозаготовках» 1927 – 1928 гг. Данное обстоятельство, помимо других факторов, само по себе придает определенную условность практически любой периодизации.

61

Периодизации нэпа вовсе не является исключением. Это хоро-шо заметно с позиций таких, новых для отечественной историче-ской науки, направлений познания минувшей реальности, как ис-торическая антропология и региональная история (история про-винции, новая локальная история). Как отмечают В.С. Измозик и Н.Б. Лебина, основывающие свои выводы на результатах анализа повседневной жизни советских горожан, периодизация новой эко-номической политики представляет собой «весьма упрощенный образ действительности 1920-х гг., с точки зрения истории лю-дей».1 Исследователи правомерно утверждают, что заметные по-ложительные изменения в повседневной жизни населения и освое-ние им «нэпа на ментальном уровне» приходятся отнюдь не на 1921 г., а, как минимум, на середину 1922 г.2 Основания для сход-ных интеллектуальных обобщений предоставляет и анализ ситуа-ции с позиций региональной истории, в том числе – истории Дона.

В качестве ведущих критериев, сигнализирующих о реализа-ции новой экономической политики (или, напротив, о деклара-тивности заявлений о ней, не подкрепленных реальными дейст-виями), выступают, очевидно, критерии социально-политические и социально-экономические. Иными словами, о начале реализа-ции новой экономической политики на Дону должны свидетель-ствовать смягчение политики большевистского режима в отно-шении казачества и крестьянства, а также определенное потепле-ние во взаимодействиях между властью и указанными социаль-ными группами, выражавшееся, прежде всего, в затухании воо-руженного противостояния (социально-политические критерии). О том же должны свидетельствовать первые признаки позитив-ных тенденций в экономике, в первую очередь, – в сельском хо-

1 Измозик В.С., Лебина Н.Б. Нэп: уточненная хронология (историко-антропологический

аспект) // Россия в XX веке: Сб. статей к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, проф. В.А. Шишкина / Под ред. В.М. Ковальчука. СПб., 2005. С. 63.

2 Там же, С. 63, 79.

62

зяйстве, которым занималось подавляющее большинство населе-ния Дона (социально-экономические критерии).

Предваряя анализ затронутой нами проблемы, подчеркнем общеизвестный факт сопротивления множества членов РКП(б) переходу к новой экономической политике, которую они рас-сматривали как отказ от завоеваний революции и реставрацию капиталистических порядков. В этой связи члены Донкома РКП(б) признавали в мае 1922 г., что наблюдался относительно небольшой «выход из партии в связи с новой экономической по-литикой».1 Напротив, политика «военного коммунизма» привет-ствовалась многими членами компартии, поскольку полностью соответствовала их коллективной психологии, основанной на не-терпимости к инакомыслию, склонности решать возникшие про-блемы путем насилия, стремлении «быстрее шагать» к новому обществу и пр. В итоге не только возникла ситуация конфликта между руководством РКП(б) и массой ее членов, но и противоре-чие между официальными декларациями и практикой их реали-зации. В резолюциях и решениях высших органов компартии го-ворилось о нэпе, а среднее и низшее звенья партийных функцио-неров, как и рядовые партийцы, в своей деятельности упорно придерживались военно-коммунистических методов, уже опро-бованных на практике и понятных пламенным революционерам. Поэтому фактическое начало нэпа на Дону (как и в других регио-нах Советской России) заметно отставало от провозглашения данной политики на X съезде РКП(б).

Отмеченные особенности в полной мере проявились на Дону. Готовность донского руководства приступить к реализации новой экономической политики проявилась далеко не сразу, отнюдь не в марте 1921 г. Собственно, сам В.И. Ленин в своей речи о замене продразверстки натуральным налогом 15 марта 1921 г., ознаме-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 122, л. 22.

63

новавшей переход к нэпу, прямо заявил о возможности замедле-ния такого перехода (как и о региональной специфике сценариев воплощения нэпа в жизнь): «мы говорим: применяйтесь к замене разверстки налогом. Но когда мы это проведем? Не раньше уро-жая, т.е. через несколько месяцев. Одинаково это будет в разных местностях? Ни в коем случае».1

Понятно, что вождь РКП(б) имел в виду практическую заме-ну продразверстки продналогом, которая была возможна лишь после сбора нового урожая летом – осенью 1921 г.; до этого же властям следовало проводить разъяснительную работу о сути но-вой экономической политики. Но, по существу, его слова стали пророческими в том смысле, что местное руководство не спеши-ло отказываться от военно-коммунистических методов работы.

Местные партийные и советские работники с большим тру-дом, весьма замедленно усваивали азы нэпа, отчасти из-за того, что политика эта изначально не была четко сформулирована, а отчасти из-за отрицательного отношения к ней. Сам В.И. Ленин в мае 1921 г., через два месяца после провозглашения перехода к нэпу, признавал: «на местах политика, определившаяся в связи с продналогом, остается в громадной степени неразъясненной, ча-стью даже непонятой».2 В декабре 1921 г. члены Донской партор-ганизации на областной партийной конференции говорили, что «новый курс политики (это можно с определенностью сказать) еще недостаточно усвоен ни советскими работниками, ни в по-давляющем большинстве и работниками нашей партии».3 Даже в мае 1922 г. члены Донкома РКП(б) сетовали, что «продинспекто-ра политически слабо развиты и мало разбираются в НЭПе» (правда, после этих слов следовало оптимистичное утверждение:

1 Ленин В.И. Доклад [X съезду РКП(б)] о замене разверстки натуральным налогом. 15 марта 1921 г. // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 43. М., 1974. С. 65 – 66.

2 Ленин В.И. Доклад [X Всероссийской конференции РКП(б)] о продовольственном налоге. 26 мая 1921 г. // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 43. М., 1974. С. 299.

3 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 53.

64

«но есть надежда, что после месяца практической работы они бу-дут вполне справляться с работой»).1

Отрицательное отношение местных (в том числе донских) властей к декларациям вышестоящего руководства о переходе к нэпу, естественно, определяло стиль их деятельности. Вполне со-лидаризуясь с классиком марксизма-ленинизма, специалисты, анализировавшие действия донских партийно-советских работ-ников, обоснованно утверждают, что «ни весной, ни даже летом 1921 г. не существовало реальной экономической свободы, этой важнейшей составляющей нэпа»,2 что «чрезвычайные методы ра-боты и после перехода к НЭПу воспринимались руководством [Донской] области как норма жизни».3

Показательно в данном случае, что политуправление Северо-Кавказского военного округа только 23 июня 1921 г. предписало всем заведующим библиотечными базами воинских частей и уч-реждений округа «немедленно изъять всю изданную до марта 1921 г. литературу по продовольственным вопросам, как несоот-ветствующую новой экономической политике», закончив эту операцию к 1 июля того же года.4 Как видим, устаревшая литера-тура, то есть руководящие материалы для местных продработни-ков, была изъята отнюдь не в марте – апреле 1921 г., а лишь через три месяца после ленинской речи о замене продразверстки нату-ральным налогом. Возможно, руководство Донской области не торопилось с соответствующим распоряжением просто потому, что до начала уборочной кампании имелся довольно большой ре-зерв времени. Но также вполне вероятно, что большевистские функционеры на Дону сознательно саботировали указания своего партийного вождя, искренне надеясь на отказ от перехода к «не-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 122, л. 25а. 2 Измозик В.С., Лебина Н.Б. Указ. соч. С. 65. 3 Донская история в вопросах и ответах. Т. I. С. 236 – 237. 4 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 99, л. 57.

65

большевистскому» и резко критикуемому в РКП(б) нэпу (если бы вдруг такое произошло, то, конечно, старая литература о принци-пах и правилах сбора продразверстки была бы востребована).

Хотя руководящие материалы по продразверстке в конечном итоге были изъяты из библиотек, это мало отразилось на местном руководстве в селах и станицах Дона, которое по старой памяти применяло для сбора продналога методы давления на крестьян и казаков. Несмотря на замену продразверстки продналогом, рабо-та по его собиранию сильно напоминала прежние времена и час-то превращалась в выколачивание.

Очень наглядно это утверждение иллюстрируют методы сбо-ра продналога «ответственным руководителем отряда содействия продработе № 3» Ростовского округа осенью 1921 г. Приведем здесь три приказа, являющиеся плодом творчества этого «руко-водителя», который, по-видимому, являлся убежденным поклон-ником военно-коммунистических правил и приемов.

Согласно изданному 24 октября 1921 г. «оперативному приказу № 1» в селах и станицах, не выполнявших задания по натурально-му налогу, устанавливалась «экономическая блокада», выражав-шаяся в закрытии мельниц и крупорушек, запрете вывозить про-дукты на рынки других районов, запрете вольной торговли лицам, не выполнившим налог. Приказывалось также «давать без всякой очереди наряды на подводы налогоплательщикам невыполнившим до настоящего времени 100 % налогов»1 (то есть неплательщиков рекомендовалось терроризировать возможно более частым исполь-зованием их транспортных средств и тягла для нужд государства, что не лучшим образом сказывалось на состоянии их хозяйств).

В «оперативном приказе № 2», между прочим, говорилось: «в период двухнедельника [по сбору натурального налога] поставить работу по выполнению налогов по[-]боевому и военному, все жи-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 98, л. 278.

66

вое и все движущееся должно быть приведено в боевой порядок[,] все члены сельсоветов и троек должны работать в течение двух недель день и ночь, как автоматические машины и помнить[,] что все обязаны или выполнить [задание] или умереть».1 Потрясаю-щий по выразительности образчик военно-коммунистической ри-торики! А ведь на дворе стоял уже октябрь 1921 г., то есть с мо-мента объявления нэпа прошло семь месяцев; но, как видим, соз-нание конкретных представителей власти на местах и к этому времени не претерпело сколь-нибудь заметных изменений.

Наконец, приказ № 3 все того же «руководителя» предусматри-вал применять уже прямые репрессии против неплательщиков про-довольственного налога. Здесь указывалось, что «за невыполнение 10 фунтового аванса и упорный отказ в выполнении Государствен-ного хлебного налога арестовываются на трое суток налогопла-тельщики в количестве 11 человек с преданием суду Ревтрибунала в случае невыполнения налога в 3-х дневный срок со дня ареста».2

Сходными выражениями отличались распоряжения сборщиков налога и в других станицах Дона. В частности, Старочеркасская станичная оперативная продтройка в приказе от 21 ноября 1921 г. продлевала «Красный двухнедельник» по сбору продналога и еди-новременного проднаряда» до окончательного выполнения мест-ным населением возложенного на него задания. Для пущей убеди-тельности в приказе отмечалось: «настоящее распоряжение считать боевым и подлежащим безоговорочному исполнению».3

Вышеприведенные приказы отнюдь не являются исключени-ем, а характерная для них риторика не была декларативной: все жесткие меры, перечислявшиеся в приказах, ретивые сборщики продналога (то есть, бывшие продагенты) обрушивали на голову казаков и крестьян Дона исправно и в полном объеме. Предста-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 98, л. 277. 2 Там же, л. 276. 3 ГА РО, ф. р-2716, оп. 1, д. 1, л. 55.

67

вители руководства Донской области в конце 1921 г. сокрушенно признавали, что все благие посулы о замене продразверстки продналогом оказались пустыми словами: на деле продналоговая кампания проходила по уже привычным сценариям выколачива-ния продразверстки.

На V Донской областной партийной конференции 10 – 12 де-кабря 1921 г. многие присутствовавшие говорили, что «наша про-довольственная кампания…, безусловно носит все признаки и черты продразверстки», «продналоговая кампания по Донобласти приобрела характер продразверстки со всеми вытекающими по-следствиями», «[формы и методы сбора продналога] походят на старую разверстку и фактически деревня не отличает нашего продналога от продразверстки», «в прошлом году мы не забирали последних пеленок и горшков, а теперь же налог собирается го-раздо тяжелее», «репрессии [при сборе продналога] превышают разверстку. В [Донской] области [при сборе налога] эксцессов было больше, чем нужно: вместо арестов целыми пачками, мож-но, было-бы ограничиться десятками и единицами».1

Причем, что важно подчеркнуть, некоторые представители областного руководства даже оправдывали применение жестких мер, идущих вразрез с нэповскими декларациями и полностью соответствовавших традициям «военного коммунизма». В част-ности, в ноябре 1921 г. член бюро Донкома РКП(б) Каменский, оправдывая жесткость продработников, говорил: «мы видели, что методами убеждения мы не достигали положительных результа-тов [при сборе налога], и поэтому решили перейти к методам ре-прессивным и мерам принуждения», что принесло заметные ре-зультаты в виде увеличения налоговых поступлений.2 Таким об-разом, характерные для политики «военного коммунизма» мето-ды изъятия материальных ресурсов у крестьянства господствова-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 29, 33, 35, 53, 72а. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 130, л. 2.

68

ли и во время кампании по сбору продналога осенью – зимой 1921 г., спустя несколько месяцев после объявления нэпа.

По воспоминаниям А.И.Микояна, занимавшего с весны 1922 г. пост секретаря Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б), в этом году обстановка нормализовалась и жесткие методы при работе в деревне уже не применялись. Микоян утверждал, что в 1922 г. «мы решили с самого начала кампании [по сбору продналога] полностью отказаться от применения вооруженной силы, к чему до этого приходилось, к сожалению, нередко прибегать».1 Име-ются, однако, все основания предполагать, что реализация этого решения была проведена далеко не везде. Ведь даже в апреле 1924 г., то есть через три года после ленинских деклараций о вве-дении нэпа на X съезде компартии, партработники Шахтинско-Донецкого окружкома РКП(б) признавали, что в процессе сбора налогов с крестьянства «нужен был большой нажим», и «при-шлось стать на путь репрессий».2 Даже в середине 1920-х гг. со-временники сетовали, что «с продналоговой выкачкой получают-ся масса недоразумений, масса конфликтов».3

Помимо традиционных для политики «военного коммунизма» жестких методов работы в деревне, на ранних этапах нэпа в Дон-ской области сохранялись и чрезвычайные донэповские органы, призванные контролировать деятельность крестьян и казаков. В ре-гиональной историографии советского периода с непонятным вос-торгом сообщалось, что «созданные в начале 1921 г. Донпосевко-мом окружные, волостные и станичные посевкомы осуществляли руководство посевной кампанией, помогали организовать ремонт сельскохозяйственного инвентаря и заготовку семян».4 Как видим, посевкомы, то есть чрезвычайные органы по руководству севом (а

1 Микоян А.И. В начале двадцатых… М., 1975. С. 188. 2 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 45, л. 7. 3 Крестьянские истории. С. 70. 4 Иванов В.И., Чернопицкий П.Г. Указ. соч. С. 41.

69

нередко по принуждению к севу) спокойно существовали и в рам-ках нэпа. Предел постнэповскому бытию посевкомов был положен отнюдь не в 1921 г., а только в 1922 г. Как сообщали в июне 1922 г. сотрудники Донецкого окружкома РКП(б), «посевкомы преобразо-ваны в селькомы, не оказались жизненными и ликвидированы».1 Однако посевкомы пережили, по существу, второе рождение, ибо они были восстановлены сталинским режимом в период сплошной форсированной коллективизации под названием «посевные трой-ки». Факт возрождения посевкомов (хотя и под новым названием) во время коллективизации вполне объясним: ведь эта политика сталинского режима была генетически близка к политике «военно-го коммунизма», осуществлялась методами насилия и давления на хлеборобов, опробованными большевиками еще в столь чтимые ими «военно-коммунистические времена».

Кроме того, что партийно-советские работники Донской об-ласти и после объявления нэпа демонстрировали упорную привер-женность военно-коммунистическим методам работы в деревне, они попытались сохранить и саму продразверстку. По существу, продразверстка сохранялась на Дону до конца 1921 г., хотя и под иным названием. Причем, в данном случае не приходится говорить о самодеятельности руководителей местного, низового уровня, так как решение о сохранении продразверстки (хотя и в завуалирован-ном виде) принималось вышестоящими инстанциями и было освя-щено на региональном съезде Советов. Попытки сохранения прод-разверстки объяснялись, по-видимому, не только материальными расчетами большевиков, стремившихся все же до конца выгрести из донских сел и станиц требуемые миллионы пудов хлеба. Руко-водители Донобласти не желали отказываться от продразверстки еще и потому, что она привлекала их своей простотой и удобством, а также вследствие того, что этот метод работы, по убеждению

1 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 29, л. 22г.

70

большевиков, содействовал классовому расслоению крестьянских сел и казачьих станиц. Дело в том, что продразверстка выполня-лась, в основном, середняцкими и зажиточными хозяйствами, ко-торые по принципу круговой поруки были вынуждены брать на се-бя и обязательства бедняков. Тем самым большевики добивались ослабления позиций имущего сельского населения и укрепления своей социальной опоры в деревне, каковой являлись бедняцкие, а зачастую – маргинальные, люмпенизированные элементы. Указы-вая на отмеченную особенность продразверстки, участники I Дон-ской областной партконференции в начале июня 1920 г. радостно предполагали: «[при распределении продразверстки по дворам] не-имущие будут говорить, что [хлеб] должны дать те, которые имеют больше хлеба, между ними создастся рознь», и это, в конечном итоге, будет способствовать расслоению и ослаблению казачества.1

В итоге, хотя официально продразверстка была отменена, власти попытались продолжить ее в завуалированной форме. Как отмечает А.В. Баранов, «СНК принял решение продолжить до но-вого урожая сбор разверстки в тех местностях, где план не вы-полнен. Эта мера получила стыдливое название «единовременно-го продовольственного наряда».2 Это решение было подтвержде-но на III Съезде Советов Дона в июне 1921 г. В полном соответ-ствии с принципами «демократического централизма», III Съезд Советов дал исключительно положительную оценку новой эко-номической политике. Тем не менее, одобрив переход к нэпу, съезд отнюдь не высказался против антинэповского решения о сборе с сельского населения Донской области «единовременного хлебного наряда». С донских хлеборобов большевики потребова-ли единовременный наряд в размере 643 тыс. пудов3 (кубанцам, впрочем, не повезло еще больше – на них была возложена обя-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 81. 2 Баранов А.В. Многоукладное общество Северного Кавказа… С. 43. 3 Иванов В.И., Чернопицкий П.Г. Указ. соч. С. 42.

71

занность выплатить 5 млн. пудов1); первоначально размер наряда на Дону был больше, но его снизили из-за возмущении крестьян-ско-казачьего населения.

Естественно, данное решение было расценено населением Юга России (или, как сообщалось в советской литературе, разного рода контрреволюционерами, эсерами, меньшевиками) как видоизме-ненная разверстка.2 Точно так же оценивают «единовременный хлебный наряд» исследователи постсоветского периода.3 Разумеет-ся, и в официальных большевистских заявлениях начала 1920-х гг., и в последующей исторической литературе упорно утверждалось, что «наряд» не имеет ничего общего с продразверсткой.

Лживость этих официальных заявлений, однако, очевидна. Достаточно в данном случае процитировать редакционную ста-тью газеты «Красный Дон», являвшейся официальным рупором исполкома и комитета РКП(б) Черкасского округа Донской об-ласти. Статья начиналась изложением крестьянских высказыва-ний: «Советская власть нас обманула[»], говорят темные кресть-яне. [«]Только что говорили, что разверстка отменяется, что вме-сто излишков будут брать только отчисление от урожая, а теперь снова старое, снова [власть] отбирает зерно, снова аресты, кон-фискации имущества[,] словом[,] снова разверстка». Далее автор статьи, задаваясь вопросом, можно ли приравнивать «единовре-менный наряд» к разверстке, из кожи вон лез, чтобы доказать об-ратное. Однако, при всем желании скрыть очевидное, он был вы-нужден признать, что наряд выдуман, дабы компенсировать ту часть разверстки, которая так и не была собрана с донских хлебо-робов: «если бы разверстка была выполнена полностью, то запаса хватило бы до урожая и можно было бы вводить продналог. Но крестьяне не выполнили своего долга перед республикой», что

1 История Кубани. XX век. Очерки / Гл. ред. В.Е. Щетнев. – Краснодар, 1998. С. 38. 2 Иванов В.И., Чернопицкий П.Г. Указ. соч. С. 42. 3 Донская история в вопросах и ответах. С. 245.

72

заставляет власть вводить «единовременный наряд».1 Точно так же введение «наряда» объяснялось и в другой редакционной ста-тье «Красного Дона», которая начиналась следующими словами: «разверстка не выполнена».2 Таким образом, все, что смогли сде-лать советские агитаторы и журналисты, – это объявить самих донских хлеборобов ответственными за введение «единовремен-ного наряда». Но скрыть прямую преемственность «наряда» и разверстки они не смогли: слишком уж эта преемственность была очевидна, и никакая газетно-пропагандистская ложь не могла за-ставить крестьян и казаков Дона признать черное белым.

К тому же методы сбора «наряда» практически ничем не отли-чались от приемов выколачивания продразверстки. В постановле-нии Донского комитета РКП(б) «О мероприятиях по скорейшему выполнению боевого задания по заготовке хлеба в области» от 10 мая 1921 г. прямо говорилось: «приступить с полным напряжением сил к выполнению поднаряда, используя всех продовольственных и парт[ийных] работников и имеющуюся по округам вооруженную силу».3 В Черкасском округе крестьянам и казакам, выполнившим наряд, обещалась премия товарами в размере 50 % стоимости сдан-ного хлеба. Обещание, правда, вполне могло остаться лишь обеща-нием, так как острый дефицит промтоваров с большой вероятно-стью мог воспрепятствовать его выполнению. А вот хлеборобов, уклонявшихся от уплаты «единовременного наряда», ждали вполне реальные репрессии. Органы власти сурово предупреждали потен-циальных неплательщиков: «при невыполнении добровольно нало-га в течение 48 часов со времени заключения договора вводятся и действуют ударные группы, а в случае упорного уклонения от вы-полнения взятого на себя обязательства ударной группе предостав-

1 Д. Наряд или разверстка // Красный Дон. 1921. 25 июня. 2 Ник. Красный двухнедельник // Красный Дон. 1921. 26 июня. 3 Постановление Донского комитета РКП(б) «О мероприятиях по скорейшему вы-

полнению боевого задания по заготовке хлеба в области» от 10 мая 1921 г. // Восстано-вительный период на Дону (1921 – 1925 гг.). С. 84.

73

ляется право взимать хлеб в двойном размере, оставляя только не-обходимое количество хлеба на едоков и лошадей до нового уро-жая».1 Подобные методы «работы» не оставляли у сельского со-циума Донской области никаких сомнений в сущности так назы-ваемого «единовременного продовольственного наряда», фактиче-ски являвшегося той же продразверсткой.

Важно подчеркнуть, что большевики и позже старались увели-чить размеры налогов, которые должна была платить деревня вме-сто продразверстки. А.И. Микоян вспоминал, что во время продна-логовой кампании 1922 г. «некоторые товарищи, справедливо от-мечая недостаточность средств в местном бюджете и ссылаясь на хороший урожай, предлагали ввести помимо основного продналога дополнительное налоговое обложение населения».2 Предложение это было Микояном отвергнуто. Но он не мог совладать с общей тенденцией, противоречившей благим нэповским декларациям и заключавшейся в стремлении лидеров и рядовых членов РКП(б) максимально увеличить налоговое бремя с земледельцев.

Отметим здесь, что крестьяне и казаки Дона нередко не заме-чали якобы свершившегося облегчения налогового бремени, про-изошедшего во время нэпа и являвшегося одним из важнейших компонентов данной политики. Как отмечают исследователи, при нэпе «объем сдаваемой сельскохозяйственной продукции сокра-тился до 20 % против 40 % по разверстке. На Дону разверсточная норма сдачи зерна сократилась с 10 млн. пуд. до 1 млн. пуд.»3 С формальной точки зрения эти расчеты справедливы, однако они игнорируют практику реализации и продразверстки, и продналога. Как представляется, ближе к истине мнение А.В. Баранова, кото-рый полагает: «степень смягчения нажима на крестьян станет по-нятнее, если вспомнить, что фактический сбор разверстки 1920 –

1 Ник. Красный двухнедельник // Красный Дон. 1921. 26 июня. 2 Микоян А.И. В начале двадцатых… С. 189. 3 Донская история в вопросах и ответах. С. 234.

74

1921 г. составил 304 млн. пуд. вместо 423 запланированных млн. пуд. зерновых. Значит, 240 млн. пуд. намеченного налога были не столь весомым облегчением для крестьян, как обычно считала со-ветская историография. Новые планы были просто признанием ре-альных пределов «выкачивания» хлеба из разоренных хозяйств».1

Более того, немало советских работников и партийных функ-ционеров на Дону в начале 1920-х гг., после перехода к нэпу, не собирались признавать и соблюдать «реальные пределы» обира-ния непосредственных производителей, то есть крестьян и каза-ков. Не случайно в документах нередко встречаются печальные свидетельства о том, что налоги иной раз не меньше, а то и боль-ше, чем отмененная продразверстка. Так, в сентябре 1921 г. в ЦК РКП(б) с мест поступали доклады с констатациями, что по РСФСР нередки случаи, когда «продналог в два и больше раза выше продразверстки».2 Да и позже тяжесть налогового бремени заставляла вспомнить о временах «военного коммунизма». На-пример, в феврале 1924 г. Донецкое окружное земельное управ-ление сообщало в окружком РКП(б), что «в экономическом по-ложении населения округа сыграл большую роль с/х (сельскохо-зяйственный – авт.) налог, не давший оправит[ь]ся в конец раз-рушенному крестьянскому с/х (сельскому хозяйству – авт.)».3

Вышеприведенные материалы со всей очевидностью свиде-тельствуют, что партийно-советские работники Дона упорно иг-норировали новую экономическую политику и как минимум до конца 1921 г. (а то и до конца 1922 г.) сохраняли верность воен-но-коммунистическим методам деятельности в донских станицах и селах. Остается выяснить отношение казаков и крестьян к нэпу (точнее, к декларациям о переходе большевиков к реализации данной политики). Иными словами, следует обрисовать социаль-

1 Баранов А.В. Многоукладное общество Северного Кавказа… С. 43. 2 РГАСПИ, ф. 17, оп. 86, д. 176, л. 4. 3 ГА РО, ф. р-2563, оп. 1, д. 35, л. 37.

75

но-политическую ситуацию на Дону и установить, когда именно политика нэпа начала действовать и оказала благотворное влия-ние на взаимоотношения партийно-советского руководства и донских хлеборобов, особенно казаков.

Собственно, выше мы уже касались вопроса об отношении крестьянства и казачества Дона к большевистским декларациям о переходе к нэпу, цитируя критические крестьянские высказыва-ния из передовицы «Красного Дона» («Советская власть нас об-манула… [вместо нэпа] снова разверстка») и удрученные призна-ния донских коммунистов на V областной партконференции в де-кабре 1921 г. о том, что «фактически деревня не отличает нашего продналога от продразверстки».

Анализ содержания источников позволяет утверждать, что враждебно-недоверчивое отношение крестьян и казаков Дона к большевистским декларациям о переходе к нэпу представляло собой господствующую тенденцию. Причем, и это важно под-черкнуть, донские земледельцы отрицательно относились не к нэпу как таковому, а к практике реализации данной политики. Крестьяне и казаки хорошо понимали разницу между обещания-ми большевиков о замене продразверстки продналогом и их дей-ствиями, противоречившими этим обещаниям.

Подчеркивая указанный факт, члены Донецкого окружкома РКП(б) докладывали в июле 1921 г. в областной центр, что «от-ношение крестьянства – середняков и зажиточного к продналогу одобрительно, но [крестьянство] с недоверием смотрит на прак-тическое его осуществление, боясь что на практике налог превра-титься в разверстку».1 О том же писал один из партийных ин-спекторов, посетивший Донецкий округ в весенне-летний период 1921 г. По его словам, крестьяне и казаки «к продналогу относят-ся сочувственно, но не доверяют… Объявили продналог, пред-

1 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 20, л. 6.

76

ложили сделать его достоянием массы. Готово. Сделано. Нет кре-стьянина, который бы не знал, что разверстка отменена. А между тем она продолжается и еще новая объявлена – объявлена чуть ли не секретным голым приказом.1 На местах растерялись. Что это? Приказывали говорить одно, а делать заставляют другое! Почему одновременно, объявляя налог, не объяснили, что будет продол-жаться разверстка? Завтра они поедут агитировать за разверстку. Кто им поверит? Они потеряли доверие в массах. Вот почему не-доверчиво относятся к продналогу крестьяне. «Та це ж все так; це так!» – говорят они, – «а як це буде на диле?».2

Когда донские хлеборобы увидели, что «на диле», вместо обещанного снижения налогового бремени, «народная власть» по-прежнему демонстрирует явные намерения содрать с них по-следнюю шкуру, они отреагировали на попытки сбора проднало-га и «единовременного продовольственного наряда» точно так же, как ранее реагировали на разверстку. Когда весной 1921 г. на Дону начался сбор «единовременного наряда», местные власти печально констатировали, что наряд «поступает слабо»,3 что «не-сознательные крестьяне и казаки отказывают братьям-рабочим».4 От уплаты продналога крестьяне и казаки уклонялись так же, как и ранее от продразверстки, вследствие чего за «упорный невзнос продналога» Дон в сентябре 1921 г. был занесен на «черную дос-ку».5 Только в ноябре 1921 г. члены Донкома РКП(б) смогли пе-ревести дух, утверждая, что продналог собран на 75 %.6

Казалось, по мере упрочения нэпа размеры налогов и методы их собирания все меньше и меньше походили на продразверстку и

1 Очевидно, имеется в виду объявление о необходимости выполнения «единовре-менного продовольственного наряда». Как видим, сами большевики расценивали «на-ряд» точно так же, как и «темные крестьяне», то есть, – как видоизмененную разверстку.

2 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 20, л. 28, 28а. 3 Ник. Красный двухнедельник // Красный Дон. 1921. 26 июня. 4 Горин. Одумайтесь, хлеборобы! // Красный Дон. 1921. 26 июня. 5 Баев Н. Укор Дону // Красный Дон. 1921. 15 сентября. 6 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 130, л. 17.

77

уже не напоминали крестьянам о мрачных временах «военного коммунизма». Однако, и по прошествии ряда лет с момента пере-хода к новой экономической политике, многие деревенские скеп-тики на Дону (как и по всей России) выражали сомнения в том, что новая аграрная политика большевиков кардинально отличается от старой, военно-коммунистической. Так, в 1924 г. один из красно-армейцев, на два месяца приехавший домой по болезни, вопрошал редакцию «Крестьянской газеты»: «как должен взиматься [единый сельхозналог], все ли налоги в него входят? Не по плану ли прод-разверстки, которую мы изжили, он идет?»1 Вопрос этот, разумеет-ся, являлся риторическим, раз уж у задавшего его крестьянского сына возникли сомнения в заметных различиях между единым сельскохозяйственным налогом (ЕСХН) и продразверсткой.

Помимо нелицеприятных крестьянских высказываний, другим свидетельством того, что нэп наступил на Дону гораздо позже его формального провозглашения, является повстанческое движение. В советской историографии утверждалось, что «введение новой эко-номической политики внесло успокоение в среду крестьянства и трудового казачества».2 Успокоение, действительно, наступило, однако далеко не сразу после объявлений о переходе к нэпу в марте 1921 г. Более того, в 1921 г. взаимоотношения между большевист-ским руководством и крестьянско-казачьим населением Дона даже ухудшились. Возмущение донских хлеборобов насилием власти и тяжестью налогообложения переросло в открытые вооруженные выступления, традиционно трактуемые в советской историографии как «кулацкие мятежи» или «бандитизм». Вопреки успокоитель-ным заверениям властей, «наибольшего развития повстанческое движение достигло к лету – началу осени 1921 г.»,3 то есть ко вре-мени сбора того самого пропагандируемого натурального (продо-

1 Крестьянские истории. С. 103. 2 Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. II С. 24. 3 Донская история в вопросах и ответах. С. 245.

78

вольственного) налога, который был введен взамен продразверстки и нацелен на успокоение земледельцев.

О том, что жители Дона далеко не сразу ощутили перемены к лучшему в связи с объявлением нэпа, свидетельствует и история возникновения полумифической тайной организации: «Донской повстанческой армии». В октябре 1921 г. военными властями бы-ла предпринята попытка задержать в хуторе Ясыреве некоего Уварова, члена одной из повстанческих групп. Уварову удалось бежать (позже все-таки его поймали), но в брошенной им во вре-мя бегства одежде красноармейцы и сотрудники ВЧК обнаружи-ли любопытные документы, повествовавшие о существовании «Донской повстанческой армии». На документах имелись подпи-си «командующего армии» Орленка и «начальника штаба армии» Хохуленко.1 Так, совершенно случайно, представители советско-партийного руководства на Дону узнали о существовании еще одной повстанческой организации, до этого никак себя не про-явившей. Впрочем, данная организация существовала по большей мере в воображении ее создателей, а число ее участников, види-мо, измерялось единицами и никаких антисоветских действий они не успели (или не могли) предпринять.

В рамках нашей работы наиболее интересны данные об орга-низаторах «Донской повстанческой армии», времени и мотивах ее создания. В ходе расследования удалось установить, что за псевдонимом Орленок скрывался донской казак, уроженец ста-ницы Великокняжеской (впоследствии переименованной в Про-летарскую) Захарий Филиппович Абрамов, а под фамилией Хо-хуленко – мещанин из г. Полтавы, Шемполонский Константин Ефимович. Пикантность ситуации придавал тот факт, что и Аб-рамов, и Шемполонский прошли обучение в «Красной Академии Генерального Штаба», то есть являлись красными командирами.

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84. д. 384, л. 23, 23об.

79

Больше того, на момент задержания Абрамов занимал должность начальника штаба 14-й кавалерийской дивизии, выполнявшей за-дачи по искоренению политического бандитизма на Дону.1

Оказалось, что «Донская повстанческая армия» была сконст-руирована ее создателями Абрамовым и Шемполонским (естест-венно, на бумаге) в июне 1921 г., то есть, формально, в период нэпа. Одним из мотивов создания повстанческой организации яв-лялось то, что красные командиры никак не ощущали перемен к лучшему, которые должна была принести новая экономическая политика. Объясняя причины своих антисоветских действий, Аб-рамов на допросе сказал буквально следующее: «наша Республи-ка, несмотря на все старания правительства[,] экономически гиб-нет. Это можно констатировать из общего положения страны и в особенности Поволжья и Дона, где катастрофическое положение усилилось еще и стихийным бедствием – недородом». О том же рассказывал следователям и Шемполонский, утверждавший, что конечным результатом деятельности «Донской повстанческой армии» являлось «дать жизненные формы стране».2 Эти слова не только выражают крестьянскую боль «эпохи перемен», но и до-вольно ясно показывают, что новая экономическая политика практически не ощущалась на Дону и в середине 1921 г.

Прекращение повстанческого движения и ликвидация поли-тического бандитизма на Дону произошли только весной 1922 г. Лишь в это время «прекратились налеты озверевших конников на станицы и села, кровавые расправы над коммунистами, комсо-мольцами, активистами. Не разрывали больше ночную тишину ожесточенные перестрелки, не полыхали зарева пожаров от по-дожженных бандитами сельсоветов».3 Современники свидетель-ствовали, что лишь в этом году ситуация на Дону более или ме-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84. д. 384, л. 25. 2 Там же, л. 32об, 33об. 3 Сквозь ветры века. С. 185.

80

нее нормализовалась. Так, М.А. Шолохов писал, что банды «вла-ствовали» на Дону до 1922 г.1 В марте 1922 г. члены Донкома РКП(б) утверждали: «среди крестьянских масс о[п]позиционного настроения по отношению к Советской власти – нет», а «полити-ческий бандитизм по области почти вымер, чего, однако, нельзя сказать про бандитизм уголовный».2 Выражаясь словами руково-дящих партийных работников Донской области, «свирепствую-щий бандитизм»3 представлял собой «политический градусник»,4 и вот только через год после провозглашения нэпа температура на этом градуснике, наконец-то, стала спадать.

Правда, ликвидация политического бандитизма на Дону от-нюдь не означала исчезновения бандитизма уголовного. По этому поводу даже в сентябре 1924 г. Юго-Восточный крайком РКП(б) отмечал, что в перечень стоящих перед ним задач, которые долж-ны «быть выдвинуты на первый план», входит и «борьба с банди-тизмом, как наследием прежней темноты и дикости, подрываю-щим благополучие крестьянского хозяйства».5

Итак, с точки зрения социально-политических критериев, но-вая экономическая политика стала утверждаться на Дону никак не с весны 1921 г., а, как минимум, только через год, – с весны 1922 г. О том, что провозглашение нэпа и фактическая реализа-ция данной политики на Дону отделены друг от друга довольно значительным временным промежутком, позволяет говорить и внимательный анализ социально-экономической обстановки.

Дело в том, что состояние сельского хозяйства на Дону улучшилось далеко не сразу после провозглашения нэпа. Спра-

1 Шолохов М.А. Автобиография // Шолохов М.А. Собрание сочинений в восьми

томах. Т. 8. М.. 1975. С. 33. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 104, л. 3. 3 Резолюция III Донской областной конференции РКП(б) «О посевной кампании»

от 1 марта 1921 г. // Восстановительный период на Дону (1921 – 1925 гг.). С. 60. 4 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 74а. 5 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 178, л. 15.

81

ведливы утверждения, согласно которым «замена разверстки на-туральным налогом, переход к товарно-денежным отношениям были понятны крестьянину и казаку» и «создавали мощный сти-мул для развития сельскохозяйственного производства».1 Дейст-вительно, среди крестьянства и казачества Дона после официаль-ных деклараций о ликвидации военно-коммунистического вариан-та аграрной политики распространились настроения, выраженные словами одного из земледельцев: «хотел только 5 десятин засеять, а теперь постараюсь и, может, 8 – 10 оборудую».2 Но позитивный настрой донских земледельцев оказался не в состоянии мгновенно изменить в лучшую сторону состояние аграрного производства.

В 1921 – 1922 гг. состояние аграрного производства на Дону оставалось крайне тяжелым вследствие трагического совпадения нескольких неблагоприятных факторов: вызванной гражданской войной и политикой «военного коммунизма» разрухи, нежелания большевиков отказываться от выкачивания из деревни макси-мально возможного количества сельхозпродукции и сильнейшей засухи 1921 г. Сложение этих факторов, как известно, привело к масштабному голоду 1921 – 1922 гг., охватившему Поволжье, юг Урала, север Казахстана, Западную Сибирь, южные губернии Ук-раины, Юго-Восток России (куда входили Дон, Кубань и Ставро-полье) и нанесшему мощнейший удар по уже и без того ослаб-ленному социально-экономическому потенциалу сел и станиц Донской области.

В советской историографии на первый план выводились такие причины голода, как вызванная Гражданской войной разруха и сильнейшая засуха 1921 г. А.И. Микоян, например, утверждал, что «новой экономической политике, принятой на X партийном съезде, в первый же год не повезло. Ее проведение совпало со стихийным

1 Ленинский путь донской станицы. С. 45. 2 Сквозь ветры века. С. 184.

82

бедствием – сильной засухой и неурожаем 1921 года».1 В постсо-ветский период исследователи, не скованные уже узами коммуни-стической идеологии, обоснованно указывают, что голод стал след-ствием ряда факторов, среди которых особо важными являлись не только разруха или засуха, но и налогово-заготовительная полити-ка большевиков. В частности, один из ведущих специалистов по проблеме «советских голодовок», В.В. Кондрашин, указывает, что «особенно негативной по своим последствиям для сельского хозяй-ства была продовольственная разверстка».2 Материалы Дона не только подкрепляют этот вывод, но и дают основания утверждать, что продналог оказался сродни продразверстке и повлиял на сель-ское хозяйство не лучшим образом.

В ходе весенней посевкампании 1921 г. на Юге России удалось несколько расширить площади основных сельхозкультур, по срав-нению с предшествующими годами. Однако в марте 1922 г. пред-ставители донского руководства признали, что «продналог вме-сте с недородом подорвали крестьянское хозяйство»3 и вызвали голод,4 от которого на Юго-Востоке России пострадали 1,5 млн. человек, в том числе на Дону – 638 тыс. человек, или почти 50 % населения.5 А.И. Микоян, приехавший в Ростов-на-Дону занимать пост секретаря Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б) весной 1922 г., то есть в разгар голода, свидетельствовал: «кое-где, прямо на

1 Микоян А.И. В начале двадцатых… С. 106. 2 Кондрашин В.В. Голод 1932 – 1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008. С. 319. 3 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 104, л. 2. 4 В конце 1922 г. Донецкий окружком РКП(б) планировал, что после выполнения

налогов излишки останутся у 30 % населения, «не будет иметь излишков, но и не будет нуждаться в помощи – 35 %», а еще 35 % разорятся. Чуть позже работники окружкома признали, что «продналог собирался самым решительным образом», и в результате «сейчас голодает не менее 25 % населения округа, а через месяц число голодающих безусловно возрастет до 50 %» (ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 29, л. 33, 40б).

5 Чернопицкий П.Г. Деревня Северо-Кавказского края… С. 54. Самая же тяжелая ситуация сложилась на Ставрополье. Здесь посевы почти полностью погибли от засухи, а от голода пострадало 600 тыс. человек, то есть 74,6 % местного населения (Очерки истории Ставропольского края. В 2-х т. Т. 2. С 1917 года до наших дней / Отв. ред. А.А. Коробейников. Ставрополь, 1986. С. 83; Чернопицкий П.Г. Указ. соч. С. 54).

83

улицах, попадались даже трупы людей, умерших, как мне гово-рили, от голода: они прибыли сюда из голодающих районов края. Меня поразило, как люди спокойно проходили мимо трупов, – видимо, это стало для них привычным зрелищем».1 Чтобы про-кормиться, голодавшие хлеборобы забивали скот, ели кошек и собак, всяческие суррогаты; наблюдался и каннибализм.2

Голод не добавил большевикам популярности. В информаци-онной сводке организационного подотдела отдела управления Донисполкома за вторую половину марта 1922 г. отмечалось, что население демонстрирует «неблагожелательное» отношение к со-ветской власти.3 Для донских хлеборобов не осталось тайной, что безудержный грабеж сел и станиц продотрядами (а затем – сбор-щиками продналога) стал одной из основных причин голода.

С другой стороны, в 1921 – 1922 гг. органы власти немало сделали и для того, чтобы снизить остроту продовольственного кризиса и уменьшить масштабы голода. Наиболее пострадавшие территории все-таки получили налоговые льготы4 и семенную ссуду, хотя и не безвозмездную (по этому поводу Совнарком РСФСР постановлял в июле 1923 г., что семенная ссуда для насе-ления неурожайных районов Юго-Востока должна быть возвра-щена государству в размере 4 миллионов золотых рублей5).

1 Микоян А.И. В начале двадцатых… С. 171. 2 В 1922 г. (особенно весной) представители власти на Дону констатировали, что

крестьяне и казаки забивают скот на мясо, и стремились помешать повсеместному рас-пространению забоя, дабы не оставить посевную кампанию без живого тягла (ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 29, л. 40б; ГА РО, ф. р-2716, оп. 1, д. 1, л. 10). В марте 1922 г. со-трудники Донисполкома отмечали, что «наблюдается поголовное уничтожение собак и кошек» и случаи людоедства (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 146, л. 64 – 65). В мае того же года работник Донкома РКП(б) Квиринг также говорил, что «у нас зафиксировано ряд [случаев] людоедства» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 122, л. 28).

3 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 146, л. 64. 4 В частности, 12 июля 1921 г. Краевой Экономический Совет Юго-Востока Рос-

сии постановил признать Медвеженский и Благодарненский уезды и 11 волостей Став-ропольского и Александровского уездов голодающими. Было решено просить ВЦИК об уменьшении им налога: на 50 % для Медвеженского уезда и на 30 % для всех ос-тальных перечисленных территорий (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 156, л. 25).

5 РГАСПИ, ф. 17, оп. 86, д. 23, л. 13.

84

Активизировались мероприятия по созданию комитетов кре-стьянской взаимопомощи (КОВов), призванных аккумулировать средства сельского населения на поддержку нуждающихся.1 Кроме самих крестьян, на помощь голодающей деревне было призвано советское общество в целом (причем, в полном соответствии с ду-хом эпохи, представители «нетрудовых» слоев населения принуж-дались к оказанию помощи хлеборобам2). В июле 1921 г. в РСФСР была создана Центральная комиссия помощи голодающим. Органы власти неоднократно организовывали и проводили кампании по сбору средств в пользу населения пораженных голодом губерний и уездов. Например, ВЦИК наметил в период между 15 сентября и 15 октября 1921 г. провести Всероссийскую неделю помощи голо-дающим.3 24 сентября 1921 г. Донецким окружкомом был проведен субботник «Все на борьбу с голодом», в котором, «по грубым под-счетам», участвовало более 1,5 тыс. человек.4

Более того, вопреки мрачным ожиданиям, что «рассчитывать на помощь из-за границы не приходится»,5 советское правительст-во не стало замалчивать факт голода и согласилось принять по-мощь от иностранных государств. Отвечая на призыв советских властей, Лига Наций образовала специальную комиссию помощи

1 Представители власти на Дону в сентябре 1921 г. подчеркивали, что «комитеты

крестьянской взаимопомощи – это средство в руках трудовых крестьян и казаков, даю-щее возможность избежать трудящимся многих более или менее тяжелых бедствий» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 99, л. 113).

2 Осенью 1921 г. на Дону «в помощь голодающим было проведено налоговое обло-жение буржуазии» (Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. II. С. 32). Другим из-вестным мероприятием в данном направлении стало изъятие церковных ценностей, час-тично использованных для поддержки крестьян. В мае 1922 г. сотрудник Донкома РКП(б) Минченко докладывал, что в храмах Ростова-на-Дону, Новочеркасска, Аксая, станиц Ста-рочеркасской и Гниловской было изъято и отправлено в Москву свыше 25 фунтов золота, более 505 пудов серебра, около 11,5 тыс. различных драгоценных камней, 809 крупных жемчужин, и т.д. (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 122, л. 36а). При этом донские руководители подчеркивали: «большинство сообщений с мест говорят, что население относится к изъя-тию церковных ценностей сочувственно (ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 29, л. 17а).

3 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 99, л. 120. 4 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 20, л. 5 – 5а. 5 Илья Серп. Кто хочет себе смерти? // Красный Дон. 1921. 23 августа.

85

голодающим гражданам России во главе с Ф. Нансеном. Заметный вклад в борьбу с голодом внесла Американская администрация по-мощи (АРА). Как отмечает В.В. Кондрашин, АРА обеспечила про-довольствием более 10 млн. граждан России, в то время как все ос-тальные международные организации – менее 1 млн.1

Не стоит преувеличивать ни готовность коммунистов помо-гать голодавшим земледельцам, ни масштабы поддержки.2 Но, с другой стороны, неправомерно и занижать оценки мероприятий в помощь деревне. Большевики, чья неразумная и безжалостная на-логово-заготовительная политика стала одной из важнейших при-чин голода 1921 – 1922 гг., все-таки не оставили крестьянство без помощи; в том числе советская власть озаботилась и нормализа-цией критической ситуации в донских селах и станицах.

Хотя казаки и крестьяне получили некоторую помощь, все же голод 1921 – 1922 гг., а также нежелание большевиков даже в дан-ное время отказываться от максимального налогообложения, реши-тельно воспрепятствовали восстановлению сельского хозяйства Дона. В 1922 г. посевная площадь в Донской области уменьшилась даже по сравнению с отнюдь не легкими 1920 – 1921 гг.3 Анализи-руя показатели аграрного производства, Я.А. Перехов совершенно справедливо назвал 1922 год «наиболее кризисным» для сельского хозяйства Дона.4 С учетом печальных экономических итогов пер-вых лет советской власти на Дону становится вполне понятно, по-чему работники Донского областного земотдела отмечали, что сельское хозяйство области, за военное время «упавшее до 30 % мирного времени, начало восстанавливаться только с 1923 года»,

1 Кондрашин В.В. Голод 1932 – 1933 годов… С. 322 – 323. 2 Указывая на недостаточно активные усилия властей в борьбе с голодом, пред-

ставители партийного руководства Донской области в декабре 1921 г. самокритично признавали: «все-таки сделано мало по сравнению с тем, что можно было сделать» (ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 26).

3 Донская история в вопросах и ответах. С. 246. 4 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 52.

86

достигнув к этому времени 50 % довоенных посевных площадей и 40 % животноводства.1 Подтверждая этот вывод, сотрудники До-нецкого окружного земуправления в сентябре 1923 г. констати-ровали, что здесь, как и по всей области, «в последние годы до минимума сократилась как посевная площадь[,] так и количество рабочего и продуктивного скота, и только в течении последнего года замечается некоторый подъем сельского хозяйства».2

Причем, если в сфере растениеводства на Дону положение стало налаживаться не ранее 1923 г., то в области животноводст-ва ситуация была сложнее. Дело в том, что животноводство, как правило, страдает от боев, грабежа и неумеренных аппетитов власти гораздо сильнее, чем земледелие. Это легко объяснить: ведь крупный и мелкий рогатый скот и лошади постоянно рекви-зировались армейскими подразделениями или просто бандитски-ми шайками, а спрятать домашнюю скотину гораздо сложнее, чем, скажем, пуд пшеницы. Поэтому, как отмечали представите-ли власти, на Дону «животноводство за годы войны и хозяйствен-ной разрухи пережило еще большее потрясение, чем полеводство. Начиная с 1920 года сокращение скота идет быстрым темпом и только с 1924 год начинается неуклонный и быстрый рост».3 Лю-бопытно, что в качестве начальной точки отсчета кризиса донского животноводства в документе указан 1920 г., когда Дон, вообще-то, стал советским. Сами того не желая, сотрудники аппарата Донско-го комитета РКП(б), составившие цитируемый документ, указали на пагубное влияние большевистской налогово-заготовительной политики на состояние животноводства.

Приведенные выше материалы свидетельствуют, что в облас-ти производственных отношений благотворные результаты нэпа

1 ГА РО, ф. р-1775, оп. 1, д. 48, л. 153. 2 ГА РФ, ф. А-406, оп. 5, д. 331, л. 98. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 92, л. 4; Материалы к отчету Донского комитета В.К.П.

(больш.[евиков]) на XII окружной партконференции (ноябрь 1925 – январь 1927 г.). Ростов н/Д., 1927. С. 14.

87

на Дону сказались не в 1921 г., а не ранее 1923 г. В отдельных же округах и районах Дона, вопреки средним показателям, стабили-зация и переход к восстановлению сельского хозяйства произош-ли даже позже 1923 г. В частности, в Шахтинско-Донецком окру-ге Дона посевная площадь в 1916 г. составляла 827 тыс. десятин, в 1923 г. – 395,4 тыс. десятин, в 1924 г. – 379,4 тыс. десятин; лишь в 1925 г. площадь запашки начала расширяться, составив 442,8 тыс. десятин.1

Итак, проведенный нами анализ событий первой четверти 1920-х гг. на Дону позволяет заключить, что с позиций историче-ской регионалистики и историко-антропологического подхода, новая экономическая политика (как комплекс действительно осуществленных мер, а не как официальные большевистские дек-ларации) должна быть отнесена отнюдь не к марту 1921 г. и во-обще не к этому году, а к 1922 – 1923 гг. Нормализация социаль-но-политической обстановки (свертывание повстанческого дви-жения, ликвидация политического бандитизма) на Дону про-изошла не в 1921 г., а лишь весной 1922 г. Еще хуже обстояли де-ла в сфере аграрного производства, выступавшего в качестве ос-новы экономики Дона. Здесь положительные тенденции отчетли-во наметились не в 1921 г. и даже не в 1922 г., а только в сле-дующем, 1923 г. Таким образом, переход к нэпу на Дону растя-нулся как минимум на два года. Инерция «военного коммунизма» оказалась слишком велика, затрудняя нормализацию как соци-ально-экономических, так и социально-политических отношений.

1 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 97, л. 3.

88

Очерк третий Политика «лицом к казачеству» на Дону: осуществление и результаты

В истории советской доколхозной деревни 1924 – 1925 годы

занимают особое место, поскольку именно к данному времени относится вершина прокрестьянских деклараций и мероприятий большевистского руководства, получивших устойчивое наимено-вание политики «лицом к деревне». На протяжении этих лет ли-деры компартии, стремясь укрепить советскую экономику и, тем самым, упрочить позиции большевистского режима, всячески пытались оптимизировать взаимоотношения власти и земледель-цев. Столкнувшись с «глубоко враждебным отношением к власти со стороны крестьянства»,1 представители большевистской вер-хушки озаботились налаживанием союза с деревней и на некото-рое время отодвинули на второй план даже свято чтимые ими классовые принципы, установив, по словам Г.Е. Зиновьева, ори-ентацию «на широкое крестьянское поле».2 Свидетельством вре-менного ослабления классового подхода большевиков к сельско-му социуму СССР стал знаменитый лозунг Н.И. Бухарина «обо-гащайтесь!», означавший, что коммунисты в целях развития аг-рарного производства согласны даже с некоторым ростом «ку-лацко-зажиточных элементов» деревни.

Поскольку в глазах большевиков казачество представало в качестве особой группы крестьянства, политика «лицом к дерев-не», само собой разумеется, не могла не коснуться казачьих со-обществ, в том числе, – сообщества донских казаков. Действи-

1 Венер М. Лицом к деревне: советская власть и крестьянский вопрос (1924 – 1925 гг.) // Отечественная история. 1993. № 5. С. 87.

2 Из доклада Зиновьева «Важнейшие черты современного периода» на III Съезде Советов СССР // Молот. 1925. 26 мая.

89

тельно, большевики не только уделили внимание казачеству, а пошли еще дальше, осуществив в 1924 – 1925 гг. целый комплекс проказачьих мероприятий. Такие мероприятия проводились в об-щем русле политики «лицом к деревне», но носили, по существу, самостоятельный характер. Тем самым, в казачьих станицах по-литика «лицом к деревне» была интерпретирована как политика «лицом к казачеству». Именно об этом говорили в 1927 г. члены Донского окружкома ВКП(б): «лозунг партии «лицом к деревне» при практическом его проведении в условиях Дон.[ского] Округа должен преломиться как лозунг «лицом к казачеству».1

Надо сказать, что в основе комплекса мероприятий, осущест-вленных компартией в отношении казачества в 1924 – 1925 гг., лежали те же основные причины, которые, в целом, предопреде-лили и политику «лицом к деревне». Правительственные органы, как и в случае с крестьянством, были озабочены изменением в лучшую для себя сторону характерного для казачества негатив-ного или, по меньшей мере, отчужденного отношения к совет-ской власти. Переломить недоверчивое, отстраненное или прямо враждебное отношение казачества к советской власти, – эта за-дача была важна уже сама по себе, но приобретала особую акту-альность в связи с немалым военно-политическим и хозяйствен-ным значением населяемых казаками регионов (в частности, До-на, Кубани, Терека). Ведь, во-первых, эти казачьи области пред-ставляли собой житницы России и производили в значительных объемах сельхозпродукцию, как потребляемую внутри страны, так и шедшую за рубеж. Во-вторых, бывшие казачьи войска Юга России располагались в непосредственной близости от Кавказа, которому отводилась важная роль в геополитических расчетах большевистского руководства; степень доверия казачества к со-ветской власти определяла здесь прочность тыла и приграничья.

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61.

90

Учитывая вышеизложенные обстоятельства, партийно-советские лидеры в первой половине 1920-х гг. были очень заинтересованы в окончательном замирении казачества (в том числе донского), в распространении среди казаков просоветских настроений.

С просоветскими же настроениями среди казаков (в частно-сти, среди донцов) к середине 1920-х гг. дело обстояло неважно. По окончании Гражданской войны, на Дону, как и в других ка-зачьих областях России, казаки расценивали себя в качестве по-бежденных, вынужденных терпеть власть коммунистов и иного-родних: «мы теперь как бы завоеванные и должны подчиняться».1 В установлении на Дону советской власти казаки не видели ниче-го хорошего для себя, памятуя о древней истине «горе побежден-ным!», ничуть не утратившей своего значения и применительно к советской действительности. Поскольку казаки расценивали себя как «побежденных», в первой половине 1920-х гг. для большин-ства представителей казачьих сообществ было характерно со-стояние, которое представители Донского окружкома РКП(б) оп-ределили как «угрюмость»2 казачества. Под этим определением скрывалось отстранение казаков от новой власти, от обществен-ной жизни, от участия в «советском строительстве».

О конкретном выражении этой «угрюмости» дают представ-ление слова сотрудника Донского окружкома Патрикеева, вспо-минавшего в 1925 г.: «пару лет тому назад казаки вообще с нами не разговаривали. Когда мы в первый раз с партийной инспекци-ей были в Константиновском районе и разговаривали с казаками в Нижне-Кундрючке, то на нас эти разговоры произвели удру-чающее впечатление. Не было общего языка. Сидит полный зал, слушают внимательно, ни слова не говорят, ни за, ни против, ни-чего не говорят. Послушали, разошлись».3 О том же говорилось в

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 25. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 3. 3 Там же, л. 4 – 4а.

91

политписьме секретаря Шахтинского окружкома РКП(б) в январе 1924 г.: «по нашему мнению, казачество по[-]прежнему остается в своей скорлупе, оставаясь как бы нейтральным к власти и пар-тии».1 «Угрюмость» соседствовала с подавленным, стрессовым состоянием казачества. Один из казаков в письме своим родст-венникам-эмигрантам определил такое состояние следующим об-разом: «у нас всю неделю понедельник».2

Нельзя сказать, что казачья «угрюмость» представляла собой постоянную, неизменную величину на всем протяжении первой половины 1920-х гг. Исследователи справедливо отмечают, что с 1923 – 1924 гг., по мере восстановления экономики и улучшения повседневной жизни под благотворным влиянием нэпа, казаки ста-ли демонстрировать более позитивное отношение к советской вла-сти; это в полной мере касалось и донцов.3 Так, засуха 1924 г., по-разившая в основном северные и восточные районы Донской об-ласти, уже не столь тяжко сказалась на хозяйстве донских хлеборо-бов, как неурожай 1921 г. С одной стороны, власти собирали нало-ги, не взирая на «пониженную урожайность»,4 так что «никаких за-пасов для местного потребления оставлено не было».5 Но, с другой стороны, не было допущено ни полного разорения донских земле-дельцев, ни массовых голодовок в селах и станицах, так как казаки и крестьяне получили семенную ссуду. Хотя хлеборобы злослови-ли, что «недород – это наказание за безбожье большевиков»6 и не ждали помощи от властей,7 некоторая поддержка им была предос-

1 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 55, л. 8. 2 Крестная ноша. С. 12. 3 Донская история в вопросах и ответах. С. 243; Перехов Я.А. Власть и казачест-

во… С. 75. 4 В результате засухи 1924 г. на Дону погибло не менее 15 % посевной площади

(Донская история в вопросах и ответах. С. 246). 5 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 5а, 20. 6 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 14, л. 19. 7 Казаки, жившие на Хопре, не верили в возможность предоставления им больше-

виками материальной помощи в условиях неурожая 1924 г., говоря: «хозяевам нашим

92

тавлена. В конце 1924 г. Донской комитет компартии отмечал, что уже получены и переброшены в наиболее пострадавшие районы (Константиновский, Нижне-Кундрюченский, Семикаракорский) 65 тыс. пудов семенной пшеницы и 22 тыс. пудов ячменя; в отно-шении других районов были получены наряды на 87 тыс. пудов пшеницы и 45 тыс. пудов ячменя, распределение которых уже на-чалось.1 Хотя, как правило, семенная ссуда не могла удовлетворить запросы всех пострадавших крестьян и казаков,2 сам факт предос-тавления помощи, безусловно, улучшил отношение донцов к со-ветской власти. Не случайно инструктор-пропагандист из Багаев-ского района докладывал в начале октября 1924 г. представителям Ростовского окружкома ВКП(б), что «отношение казаков к Соввла-сти начинает становиться лояльным».3

Вместе с тем, даже к исходу 1924 г. лояльность к советской власти (а, тем более, к большевистскому режиму) демонстрировали далеко не все донские казаки. Значительная часть донцов откро-венно ненавидела советское устройство либо, временно прими-рившись с ним, лелеяла мечты о свержении режима «комиссаров». Донские власти в конце 1924 г. признавали, что «в массе [своей] казачество настроено выжидательно, подчас скрыто враждебно».4 В ряде обстоятельных докладов, поступивших в ЦК РКП(б) нака-нуне апрельского пленума 1925 г. (на котором и были озвучены проказачьи решения), также содержались самые пессимистичные оценки отношения казаков к советской власти. Так, 10 марта 1925 г. информотдел ЦК подготовил сводку сообщений с мест о не до помощи к голодным, они смотрят, как бы забраться в чужое хозяйство да и там подогнать под одну колодку» (Крестная ноша. С. 15).

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 5а. 2 В частности, земледельцам Сальского округа требовалась семенная ссуда в раз-

мере 421 тыс. пудов ржи и пшеницы, но получили они только 224 тыс. пудов. Кроме того, им было обещано 99 тыс. руб. кредита для сохранения поголовья скота (при тре-буемых 300 тыс. руб.), из которых на руки власти выдали не более 50 250 руб. (ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 36, л. 3).

3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 10, л. 43б. 4 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 41а.

93

положении в некоторых казачьих регионах, дав ей название «О ка-зачестве». Здесь отмечалось, что «почти по всем материалам» с мест настроение казачества «характеризуется как враждебное и не-доверчивое по отношению к советской власти и партии», что каза-чество ощущает себя в качестве «пасынков власти советов», вслед-ствие чего «при первых серьезных испытаниях для советской вла-сти этот вопрос (то есть казачий – авт.) может стать во всем его объеме» и «не исключена угроза превращения «матерых» казацких гнезд в русскую «Вандею».1

Сложно сказать, насколько реальна была в 1920-х гг. «угроза превращения в Вандею» казачьих районов России, которые сильно пострадали во время Гражданской войны. На наш взгляд, при от-сутствии внешних условий угрозы такого рода были минимальны. Казаки, ощутившие на себе мощь большевистского режима, вряд ли осмелились бы по собственной инициативе поднять вооружен-ное восстание против коммунистов, тем более, – в относительно спокойные годы нэпа. Сотрудники Донского окрисполкома в своем отчете за октябрь – декабрь 1924 г., касаясь вопроса о возможности вооруженного мятежа на Дону, уверенно констатировали нежела-ние казаков вновь воевать с большевиками: «есть еще медвежьи углы (Константиновский, Богаевский и некоторые другие районы), где зажиточное и кулацкое крестьянство и казачество и белое офи-церство, еще продолжает коситься на Советскую власть, еще, как будто, ждут чего-то, живут сплетнями и слухами собственного со-чинения – но все гинет на корню и никакого абсолютно значения для общественной жизни деревни не имеет».2 Вместе с тем, не бы-ло гарантии, что в случае иностранной агрессии казаки не состави-ли бы более или менее многочисленную «пятую колонну». Ведь определенная часть казачества и в 1920-х гг., и в 1930-х гг. ожидала нападения европейских держав на СССР, в ярости вопрошая: «не-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 904, л. 82, 83, 84. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 17, л. 1 – 1об.

94

ужели же на все эти проделки [большевиков] Европа спокойно смотрит? Неужели же не поднимется меч казни над этими драко-нами и не отсечет им главы?»1

Опасаясь, что недоброжелательное отношение казаков за-труднит восстановление сельского хозяйства и ослабит обороно-способность Северо-Кавказского региона, большевистское руко-водство осуществило в середине 1920-х гг. комплекс проказачьих мероприятий в общем русле политики «лицом к деревне».

Начало развертывания комплекса проказачьих мероприятий в Советском Союзе (Советской России) относится к осени 1924 г. В октябре этого года, как отмечает Я.А. Перехов, оргбюро ЦК обяза-ло местные парторганизации установить, какие причины затруд-няют ликвидацию пережитков казачьей сословности2 (то есть, по существу, следовало выяснить, что именно тормозит процесс рас-казачивания). В том же месяце на пленуме ЦК РКП(б) было приня-то известное решение «обязать совещание по работе в деревне об-судить вопрос о положении казачества, особенно в пострадавших во время гражданской войны районах, с привлечением к обсужде-нию работников с мест, и доложить о результатах работы следую-щему пленуму ЦК».3 Забегая вперед, отметим, что решение это бы-ло выполнено, хотя и не в полном соответствии с процитирован-ным пунктом резолюции: доклад о положении казачества был оз-вучен не на следующем пленуме ЦК РКП(б) (состоявшемся в янва-ре 1925 г. и вынесшем разгромную резолюцию в отношении Л.Д. Троцкого4), а в апреле 1925 г., на втором по счету широком партийном форуме (если считать от октября 1924 г.).

Любопытно, что орготдел Ростовского окружного комитета РКП(б) в плане работы на сентябрь – март 1924 – 1925 гг. наме-

1 Крестная ноша. С. 15. 2 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 82. 3 Резолюция октябрьского (1924 г.) пленума ЦК РКП(б) «Об очередных задачах

работы в деревне» // КПСС в резолюциях… С. 909. 4 См.: Пленум ЦК РКП(б) 17 – 20 января 1925 г. // КПСС в резолюциях… С. 912 – 921.

95

чал создать специальную комиссию «для обследования двух – трех типичных станиц» округа.1 Вряд ли орготдел включил этот пункт в план своей работы по собственной инициативе. Логично предположить, что сотрудники орготдела в данном случае лишь выполняли соответствующие указания вышестоящих инстанций, то есть того же орготдела ЦК компартии. Это значит, что подготовка к осуществлению проказачьих мероприятий началась не в октябре 1924 г., а в сентябре или в августе.

Когда же в октябре 1924 г. центральными партийными органа-ми были приняты вышеотмеченные решения, местные парторгани-зации немедленно приступили к их выполнению; внимание мест-ных властей к положению, жизнедеятельности и настроению каза-чества резко повысилось. В частности, 4 декабря 1924 г. оргколле-гия того же Ростовского окружкома РКП(б), анализируя итоги пе-ревыборной кампании советов по округу и городу Ростову-на-Дону, озаботилась вопросом, «какой процент населения – казачь-его привлечен к участию в работе Сельсовета. Наряду с этим [не-обходимо] выявить в какой мере привлечена казачья часть насе-ления к работе Райисполкомов».2

В январе 1925 г. казачья подкомиссия комиссии по работе в деревне Донского окружкома РКП(б) в качестве цели своей дея-тельности избрала «составление обширного письменного доклада Донскому К-ту (комитету – авт.) о казачьем вопросе в округе».3 Для того чтобы составить такой доклад, казачья подкомиссия решила осуществить «всемерное изучение положения казачества до революции и в [19]24 году»: исследовать вопрос «о казачьих традициях на Дону», установить особенности землепользования казаков, порядок взимания налогов и составления бюджета Об-ласти Войска Донского, составить «краткий очерк истории До-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 10, л. 58а. 2 Там же, л. 38а. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 32, л. 15.

96

нобласти», определить взаимоотношения составных компонентов триады «партия, советы и казачество», и т.д.1 Тогда же комиссия по работе в деревне Донского окружкома РКП(б) постановила, что вопрос о положении казачества можно будет освещать на ма-териалах Мечетинского района.2

В том же январе 1925 г., в Ростове-на-Дону состоялся пленум Северо-Кавказского крайкома, где немало говорилось о пробле-мах казачества, а в конце января – начале февраля та же тема бы-ла затронута и на первом краевом съезде Советов. На съезде вы-ступил сам председатель Совнаркома СССР А.И. Рыков, объя-вивший о начале нового периода взаимоотношений казачества и советской власти, которая теперь прилагала усилия к тому, чтобы привлечь казаков к строительству новой жизни.3

Венцом проказачьих мер, как известно, стал прошедший в ап-реле 1925 г. пленум ЦК РКП(б) (состоявшаяся на пленуме дискус-сия по «казачьему вопросу» и принятая по итогам прений резолю-ция были впервые проанализированы Я.А. Переховым,4 но до на-стоящего времени здесь еще остается ряд недостаточно освещен-ных вопросов и осмысленных сюжетов). С докладом о казачестве на пленуме выступил недавний ревнитель суровых мер по отноше-нию к донским казакам, – С.И. Сырцов. В своем обширном докладе Сырцов признал, что казачьи сообщества имеют мало шансов на интеграцию в советское общество из-за противодействия иного-родних: «победу советской власти [казаки] восприняли как победу иногородних и совершенно естественно, что при этой перемене [власти] иногородние восприняли перемену положения в таком

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 32, л. 5. 2 Там же, л. 15. 3 Перехов Я.А. Административно-территориальная реформа на Северном Кавказе

1920-х гг. и казачий вопрос // Национальные элиты и проблемы социально-полити-ческой и экономической стабильности. Материалы Всероссийской научной конферен-ции, г. Ростов-на-Дону, 9 – 10 июня 2009 г. – Ростов н/Д., 2009. С. 247.

4 См., напр.: Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 96 – 104.

97

смысле, что с казачьей властью покончено, что теперь власть наша, власть иногородних и в этих (то есть, в казачьих – авт.) районах получилось такое положение, что иногородние во многих местах стали проявлять тенденцию к тому, чтобы превратиться в зло, стремящиеся поставить казачество на такое же бесправное положе-ние, в которое иногороднее население было поставлено до этого времени казачеством».1

Нельзя не согласиться с утверждением о том, что иногородние имели все основания мстить казакам за долгие десятилетия собст-венного бесправного существования в границах казачьих войск, будь то на Дону, Кубани, Урале или других местностях. Однако, при всем том, что ненависть иногородних к казакам была истори-чески оправдана, сохранение сословной вражды грозило серьезны-ми осложнениями для РСФСР и, в частности, для советского Дона. Именно об этом говорил далее Сырцов в своем докладе. Нам пред-ставляется необходимым изложить ниже обширную цитату из док-лада Сырцова, со всеми повторами и огрехами стенографистов. На наш взгляд, в данном случае обширное цитирование оправдано, так как оно не только позволяет составить впечатление об ораторских способностях Сырцова, но и, что важнее, дает возможность понять логику политики «лицом к казачеству».

Сказав о мстительно-враждебном отношении иногородних к казакам, Сырцов далее отметил: «такой пережиток, такая отрыжка гражданской войны от старых отношений, такое перевернутое об-ратное отношение, приводит в настоящее время к тому, что этот антагонизм [между казаками и иногородними], с одной стороны чреват большими политическими осложнениями, большими поли-тическими опасностями, потому что такое огульное отрицательное отношение к казачеству, как к сплошь контр-революционным эле-ментам и продолжение деления на казак и не-казак[,] деление по

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 172, л. 92.

98

линии кастового признака, чревато сильными политическими ос-ложнениями и продолжение такого отношения приведет к тому, что то расслоение и деференциация в слоях казачества, которое на-мечалось до революции, которая особенно резко произошла в пе-риод гражданской войны и после гражданской войны, эта диффе-ренциация искусственно задерживается в области оформления по-литического сознания [казаков] и те элементы казачества, которые очень мало по экономическому и хозяйственному положению имеют общего с крупным зажиточным казачеством или бывшим зажиточным казачеством, сохранившим психологию бывшего за-житочного казачества, создают такое положение, что казачество как самобытная, социальная, сословная группа искусственно все еще продолжает сохраняться. Кроме того этот антогонизм стоит и на пути нашего хозяйственного развития, стоит поперек дороги тех хозяйственных задач, которые требуют в настоящее время скорей-шего замирения [в казачьих областях]».1

Содержание изложенного высказывания Сырцова, таким обра-зом, свидетельствует о том, что в первой половине 1920-х гг. не только казаки не желали «расказачиваться», но и иногородние бы-ли настроены резко против слияния с казаками, против их принятия в новое, советское, общество. Тем самым, «расказачивание» тормо-зилось с двух сторон, что никак не способствовало ни планомерно-му осуществлению, ни, тем более, ускорению данной политики.

В качестве детализации вышеизложенного суждения можно отметить ряд моментов. Поскольку иногородние демонстрировали резко враждебное отношение ко всем казакам вообще, то бедней-шие и средние слои казачества, которые при других условиях мог-ли бы пополнить социальную базу большевиков в деревне, вынуж-денно блокировались с казачьими верхами. Ощущая на себе косые взгляды иногородних, бедняки и середняки из казачьих сообществ,

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 172, л. 93 – 94.

99

вместе с «кулаками», занимали своеобразную «круговую оборону», сохраняя отстраненное (нередко – оппозиционное) отношение к большевистскому режиму и советской власти. Большевики, конеч-но, не могли не видеть, что сословная спайка казачества в Совет-ской России не только не ослабевает, но даже крепнет. Отсюда и проистекали задачи политики «лицом к казачеству», заключавшие-ся в том, чтобы путем демонстративно-доброжелательного отно-шения властей к казачьим сообществам привлечь их бедняцко-середняцкие слои к советской власти, одновременно разрушая кор-поративную (иначе говоря, сословно-этнографическую) сплочен-ность казаков. То есть, логика политики «лицом к казачеству» пол-ностью строилась на классовых принципах: доброжелательное от-ношение большевиков к казачьим сообществам должно было акти-визировать просоветские настроения в беднейших и средних слоях казачества (в том числе и донского), отторгнуть их от казаков-«кулаков» и ослабить позиции последних с целью их дальнейшей ликвидации. Образно выражаясь, в 1925 г. компартия и советская власть «повернулись лицом» не ко всем казакам, а только к «соци-ально-близким» (впрочем, и представители казачьих верхов в это время нередко не отторгались большевиками, если демонстрирова-ли им искреннюю лояльность).

Конечным же итогом политики «лицом к казачеству» должно было стать завершение расказачивания, то есть десословизации ка-заков. Это, разумеется, звучит парадоксально, но зато полностью отвечает логике данной политики: ведь смысл процитированных выше слов Сырцова заключался именно в том, что демонстратив-но-доброжелательное отношение к казакам, прекращение нападок на их традиции являлось лишь средством углубления классовых, социальных противоречий внутри казачьих сообществ и неизбежно должно было привести к крушению сословной казачьей спайки. О том же Сырцов говорил и в ходе прений, последовавших после ог-

100

лашения им своего доклада. Отвечая на критические замечания о том, что политика «лицом к казачеству» означает восстановление «казачьего сословия», Сырцов справедливо заявил: «ничего подоб-ного. Этими мероприятиями мы идем по линии уничтожения этого казачьего сословия, потому что ничто так не стимулирует [сослов-ную сплоченность], как игнорирование бытовых особенностей ка-зачества и идя по линии… [грубого] вмешательства в его бытовую жизнь, мы не уменьшаем те старые сословные настроения, которые в казачестве в сильной мере имеются, и которые в интересах [не компартии, а] политических верхов казачества». 1

Легко понять, что логика политики «лицом к казачеству» исхо-дила из большевистского понимания казаков как сословия, а не су-бэтнической общности. Вряд ли возможно объявить такое понима-ние казачества полностью неверным и усомниться в целесообраз-ности большевистских мероприятий по классовому размежеванию казачьих сообществ. Вместе с тем, обладая сегодня массивом зна-ний о событиях 1920-х – 1930-х гг. на Дону, можно с уверенностью утверждать: абсолютизация идеологами компартии социального (классового) начала в казачьих сообществах оказалась во многом надуманной, ибо не учитывала естественную для казаков корпора-тивную сплоченность и их субэтническую самость. Усилия боль-шевиков по социальной дифференциации казачества зачастую ока-зывались затраченными впустую. В частности, даже ликвидация «кулацких верхов» казачьих сообществ в период сплошной коллек-тивизации в конце 1920-х – 1930-х гг. не привела к размыванию «социально-близких», то есть беднейших и средних, слоев казаче-ства в массе колхозников (так что с 1936 г. властям пришлось сми-риться с существованием пусть «колхозных», но все же казаков). Точно так же и политика «лицом к казачеству» в 1925 г. дала не-сколько неожиданные (даже для ее инициаторов) результаты. Но

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 55.

101

подробнее о неоднозначности результатов данной политики мы скажем ниже, а пока остановимся на проказачьих решениях ап-рельского (1925 г.) пленума ЦК ВКП(б).

По докладу Сырцова на пленуме, помимо прочих решений, была принята резолюция «По вопросу о казачестве». Здесь прямо указывался один из факторов, под влиянием которого большевист-ское руководство стремилось к нормализации взаимоотношений с казаками, заключавшийся в огромной важности казачьих регионов как производителей сельхозпродукции («эти районы являются бо-гатыми хлебородными районами, имеющими крупное экономиче-ское значение для Союза Республик»). В резолюции был намечен ряд мер для усиления просоветских настроений среди казаков: все-мерное привлечение «широких слоев казачества» к работе сельских и станичных советов; вовлечение «маломощных и середняцких слоев молодого казачества в ряды РЛКСМ»; смягчение в отноше-нии казаков практики лишения избирательных прав; фокусирова-ние внимания прессы на нуждах казачьих сообществ, и пр. Особой важностью в резолюции наделялась борьба с игнорированием ка-зачьих традиций и особенностей уклада жизни казаков. Важность данной задачи подчеркивалась тем, что о ней говорилось в первом пункте резолюции: «признать недопустимым игнорирование осо-бенностей казачьего быта и применение насильственных мер по борьбе с остатками казачьих традиций».1 Все эти меры, повторим-ся, должны были не только усилить просоветские настроения в ка-зачьей среде, но и способствовать социальной дифференциации ка-зачества, создать благоприятные условия для большевистской про-паганды среди казаков и, в конечном счете, привести к постепен-ному завершению расказачивания (десословизации).

Местные органы власти в казачьих областях и районах, в том числе и на Дону, в целом, весьма активно и оперативно приступили

1 Резолюция апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) «По вопросу о казачестве» // КПСС в резолюциях… С. 932.

102

к реализации проказачьих мер, обозначенных в резолюции апрель-ского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б). Но, прежде чем приступить к рассмотрению процесса и результатов реализации проказачьих деклараций апрельского пленума, следует осветить реакцию на эти декларации, как работников низовых советско-партийных структур на Дону, так и самих донских казаков. Выполнить эту задачу необ-ходимо, поскольку позиция представителей власти и казаков, разу-меется, влияла не только на процесс реализации апрельских лозун-гов, но и, в определенной степени, на результаты этого процесса.

Прежде всего, следует подчеркнуть, что даже высокопостав-ленные большевистские функционеры не демонстрировали едино-го отношения и к политике «лицом к деревне», и к проказачьим ло-зунгам и мерам (по этому поводу представители казачьей эмигра-ции ехидно констатировали, что коммунисты заявляют о дружбе с казаками «с зубовным скрежетом»1). Уже на апрельском (1925 г.) пленуме ЦК РКП(б), в ходе последовавших после доклада Сыр-цова прений, присутствовавшими был высказан ряд критических замечаний относительно намеченных проказачьих мероприятий. Так, В.Я. Чубарь прямо заявил: «у меня сложилось такое впечат-ление, что т. Сырцов докладывал [вовсе не] о том, что нужно дальше углублять работу по выравниванию казаков и иногород-них и создавать единое целое из всей той массы хлеборобов, ко-торые имеются на Дону и в оренбургских степях и т.д. … Мне до сих пор представлялось, что казаки это те-же крестьяне. Если мы хотим их выделить из крестьянства [путем подчеркивания их присутствия в советах или уважения их традиций], тогда… нуж-но говорить о том, что восстанавливаем казацкое сословие… [а это опасно тем, что] в дальнейшем мы можем просто иметь уклон казацкий и создание опять тех противоречий, которые, как-будто

1 Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества

/ Предисловие В.Н. Королева. Ростов н/Д., 1992. С. 229.

103

бы из доклада Сырцова вытекает, – нужно было устранять»1 (и, надо сказать, что последовавшие события отчасти подтвердили опасения Чубаря и его единомышленников; речь об этом пойдет на следующих страницах нашей работы).

Если даже в верхах компартии политика «лицом к казачеству» вызвала неоднозначные оценки, то что уж было говорить о функ-ционерах более низких рангов или о рядовых членах РКП(б), а также о массе беспартийных сторонников большевистского режима (или советского устройства) из числа иногороднего населения ка-зачьих районов. Как и следовало ожидать, у многих партийно-советских чиновников низшего и среднего звена проказачьи декла-рации, да и политика «лицом к деревне» в целом, вызвали одно-значно негативную реакцию. Иначе и не могло быть. Ведь, по спра-ведливому замечанию Я.А. Перехова, трагические события Гра-жданской войны «прочно остались в памяти крестьянских защит-ников советской власти и еще долго подпитывали антиказачьи настроения, что, в частности, проявилось в годы НЭПа и мешало большевикам осуществлять свои благие намерения, выраженные в лозунге «лицом к казачеству».2

Множество местных партийно-советских работников возмуща-лись проведением политики «лицом к деревне», видя в ней капиту-ляцию перед «мелкобуржуазной стихией», каковой большевики привыкли именовать крестьянство. Местные чиновники сетовали, что из-за излишнего либерализма ЦК РКП(б) «мужики стали хо-зяином, а коммунисты – слугой».3 Некоторые убежденные сторон-ники военно-коммунистических методов из числа партийных функционеров низового уровня и советской администрации и вовсе игнорировали политику «лицом к деревне». Летом 1925 г. сообща-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 10 – 11. 2 Перехов Я.А. Идеологическая составляющая политики государства по отноше-

нию к казачеству (1917 – 1927 гг.) // Казачество России: прошлое и настоящее: сб. науч. статей. Вып.2. Ростов н/Д., 2008. С. 269.

3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 917, л. 51.

104

лось, например, что в Потемкинской партийной ячейке 2-го Дон-ского округа «до сего времени применяются методы военного коммунизма. Пред.[седатель] сельсовета, член партии, говорил: «Без революционного нажима у нас здесь не обойдешься, в виду несознательности населения… когда население не соглашается с тем или другим предложением, на него приходиться нажимать и нажимать как следует».1 Содержание многочисленных документов доказывает, что у этого «любителя нажима» было немало едино-мышленников среди партийно-советского аппарата.

Такое же отношение местные чиновники демонстрировали и к политике «лицом к казачеству». В феврале 1924 г., то есть, как минимум, за полгода до перехода к этой политике, представитель Донецкого окружкома РКП(б) Селиванов признавал: «в местных организациях создавались зачастую и создаются сейчас огульное определение казачества контр-революционерами» (добавляя при этом, в соответствии с логикой классового подхода, что «данное определение неверно и нужно также разграничить и здесь чуж-дых и нечуждых нам»).2 Недоверчивое, враждебное или, как ми-нимум, пренебрежительное восприятие казачества зачастую гос-подствовало в сознании партийно-советских работников Дона и после апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б). Подчеркивая этот факт, лидеры донской парторганизации с сожалением кон-статировали в 1927 г.: «у отдельных членов партии имеется мне-ние о ненужности особого внимания работе среди казачества, в результате чего в ряде мест имеется ослабление этой работы».3

Резко негативно политику «лицом к казачеству» расценила и масса иногородних крестьян, особенно бывшие красноармейцы и «красные партизаны», то есть те, кто в период Гражданской войны отстаивал с оружием в руках крестьянские интересы и сражался с

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 917, л. 77. 2 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 47, л. 2г. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61а – 62.

105

казаками. Иногородние возмущались: «советская власть делает не-правильно, оказывая внимание казакам – нашим врагам».1 Один селькор с Дона в мае 1925 г. писал в «Крестьянскую газету», что казачество, которое «не забыло своей старой зверской схватки», трактует политику «лицом к деревне» в свою пользу и утверждает, что «правительство хочет взять казачество использовать [для] ус-мирений тех крестьян, которые не хочут Сов.[етской] власти и не подчиняются ей. И темная казачья масса радуется тому, что скоро можно будет гулять плеткой по мужицким спинам».2 К сожалению, крестьянские опасения такого рода не были беспочвенны, как это будет показано далее по тексту нашей работы.

Итак, множество местных партийно-советских функционеров и огромная масса иногороднего населения на Дону, как и в дру-гих казачьих областях и районах Советской России, крайне нега-тивно оценили политику «лицом к казачеству». Какие же оценки давали ей донские казаки?

Естественно предположить, что члены донского казачьего сообщества восторженно встретили известия о переходе больше-виков к политике «лицом к казачеству». Предположение это от-нюдь не лишено оснований, но полностью верным его никак нельзя назвать. Содержание источников позволяет со всей опре-деленностью утверждать: донцы не демонстрировали единодуш-ного одобрения проказачьим инициативам лидеров компартии. Хотя большинство донских казаков радостно поддержало поли-тику «лицом к казачеству», определенная часть донцов с сомне-нием, подозрением или прямой враждебностью отнеслась к ней.

Первоначально казаки были растеряны известиями о политике «лицом к казачеству». Многие из них не знали, что и думать, а еще большее количество донцов выражало сомнения в искренности

1 «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране (1922 – 1934 гг.). Т. 4. 1926 г. Ч. 1 / Отв. ред. А.Д. Чернев. М., 2001. С. 33.

2 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 175 – 175об.

106

большевиков. Представители донского руководства констатирова-ли в 1925 г.: «характерно отметить то недоверие с первого раза вы-брошенному лозунгу «лицом к деревне[»] со стороны казачества».1 Например, член Манычской партийной ячейки Езолка рассказывал на совещании секретарей сельских ячеек ВКП(б) Донского округа в январе 1926 г., что «после лозунга лицом к деревне, казачество [сначала]… не доверяло этому лозунгу, пассивно относилось к ра-боте вообще, не выступало, открыто не показывало свои зубы».2 Самые подозрительные среди казаков вопрошали большевиков по окончании апрельского пленума: «почему нашу форму не носите, а нас заставляете[?] Чтобы нас скорей арестовать[?]».3

Когда период сомнений и растерянности закончился, донское казачье сообщество разделилось на казаков, выражавших одобре-ние большевистским мирным инициативам и на тех, кто эти ини-циативы критиковал. Точное соотношение тех и других, конечно, установить невозможно. Но, судя по частоте упоминаний в источ-никах, большинство донцов были довольны смягчением большеви-стской политики, давали либеральным мероприятиям властей вос-торженные оценки и с оптимизмом смотрели в будущее.

После апрельского пленума казаки в большинстве своем поло-жительно расценили декларации и действия большевиков, радуясь, что советская власть наконец-то «повернулась лицом к казачеству. А то до сих пор казаки чувствовали себя как бы обиженными».4 В 1925 г. один восторженный селькор из станицы Пролетарской Сальского округа писал в «Крестьянскую газету»: «прошли те го-ды, годы вражды и годы гражданской разрухи, на стала более свет-лая новая жизнь [для] сальских крестьян казаков-хлеборобов».5 Ав-тор письма, пришедшего по тому же адресу (и примерно в то же

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 72, л. 1. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 168. 3 Там же, л. 138. 4 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 795, л. 761. 5 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 575, л. 4.

107

время) из Кубанской области, полностью соглашался с донцами. Он писал, что революционные события очень тяжело отразились на кубанском казачестве: «я бы сказал, [что] благодаря революции, все в нем на время умерло. Умерли все его традиции, умерла вся любовь и ко всему». Но решения апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) «явились воскресителями того, о чем он (казак – авт.) так тосковал, что он не может принести свою службу Рабоче-кресть-янскому правительству, на том лихом коне и [в] лихой для него форме».1

Наряду с позитивными оценками проказачьих деклараций и мероприятий большевиков, относительно небольшая часть дон-ского казачества встретила инициативы компартии в штыки. Так, казак В.И. Зерщиков из хутора Арпачин Багаевского района Се-веро-Кавказского края, разъяренный лицемерием коммунистов, писал в редакцию «Крестьянской газеты» в декабре 1925 г.: «го-ворят, да так неохотно, что казачеству дана демократия. Возвра-щены какие[-]то старые привилегии. Казачья форма, даже холод-ное оружие. Что толку с этого. А средство к существованию от-няли. Нас[-]то казаков выгнали [со своих земель, дали по] 1 д[есятине] земли а иным и этого не попадает. Царское прави-тельство отнимало у казаков земли но всю не успело отнять так сов.[етское] правительство постаралась отнять. Теперь остановка за одним. Заставить казака по[-]прежнему справляться на воен-ную каторгу».2

Как видим, для казаков, подобных Зерщикову, недовольство аграрной политикой советской власти не могло быть затушевано «разрешением» казачьих традиций (тем более что одна из этих традиций, – обязательная и длительная служба в вооруженных силах, – вызывала неоднозначную реакцию казачьих сообществ; немало донцов не желало восстановления воинской повинности,

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 580, л. 98. 2 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 795, л. 403 – 403об.

108

которая в досоветские времена представляла собой важнейшую обязанность их сословия). Причем, Зерщиков был не одинок. На-пример, сотрудники Морозовского райкома РКП(б) в сентябре 1925 г. докладывали в вышестоящие властные структуры, что «казачество все же хотя и скрыто[,] но враждебно настроено к Соввласти и партии». Впрочем, следующая строка этого доклада звучала успокаивающе: «но чтобы это [враждебное] настроение выливалось в острую форму[,] не замечалось».1

Поскольку большинство казаков (и не только на Дону, но и вообще в Советской России) положительно, а то и восторженно встретили политику «лицом к казачеству», проказачьи решения местных партийно-советских органов и апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) не остались пустым звуком, но были реали-зованы незамедлительно. Реализация проказачьих решений осу-ществлялась по ряду ведущих направлений. Определяя их, со-трудники Донского окружкома ВКП(б) указывали в 1926 г.: «в практической работе среди казачества внимание парторганизаций было сосредоточено, главным образом, на разрешение земельно-го вопроса, широком привлечении казачества к участию в совет-ском и кооперативном строительстве, на укреплении влияния и руководства парт. организаций бедняцко-середняцкими массами казачества и на изоляции кулаков и быв. господ[ских] верхов (атаманы и т.д.)».2 Таким образом, при всех благих декларациях властей, речь шла исключительно об укреплении союзнических отношений большевиков с «социально-близкими» казаками (бед-няками, середняками), но никак не с «социально-чуждыми», то есть «кулаками», казачьим офицерством, и т.п. Провозглашая по-литику «лицом к казачеству», лидеры РКП(б) имели в виду лишь ту его часть, которая мыслилась ими как реальная или потенци-альная социальная опора.

1 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 75, л. 135. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61.

109

Среди конкретных мероприятий в рамках политики «лицом к казачеству» наиболее известно «оживление» советов, выражав-шееся в снятии административных препятствий свободным вы-борам, временном отказе компартии от засилья ее членов в орга-нах местного самоуправления и допущении в них значительного количества активных, инициативных, распорядительных и хозяй-ственных земледельцев (которые, как правило, не состояли в ря-дах РКП(б) и нередко критично относились к большевикам, но зато пользовались уважением и доверием односельчан).

В казачьих станицах «оживление» советов, как известно, вы-разилось в их «оказачивании»,1 которое понималось как «боль-шее вовлечение казачества в работу массовых станичных орга-нов… Решительное выдвижение наиболее авторитетных и лой-яльных казаков на руководящую советскую работу от станицы до Края с курсом на казака-председателя станичного совета», «под-линное оживление работы массовых организаций», «использова-ние навыка и активности казачества к общественному обсужде-нию вопросов и с этой целью устройство общегражданских соб-раний без подмены ими работы сельсоветов, втягивание в обсуж-дение наиболее [важных] станичных вопросов всей массы стани-цы (сельбюджет и др.)».2

До провозглашения политики «лицом к казачеству» ситуация в сфере местного самоуправления на Дону никак не могла быть названа ни идеальной, ни даже терпимой. Коммунисты, стремясь установить полный контроль над деревней (которая не пользова-лась доверием большевистских идеологов как населенная кресть-янами, то есть «мелкобуржуазным элементом»), проводили в сельские советы своих ставленников и старались не пропускать туда хозяйственных и зажиточных крестьян, даже если последних

1 Горюнов П. О казачьем вопросе (из наблюдений и опыта работы по Ейскому р-ну Донского округа). Ростов н/Д., 1925. С. 31.

2 Там же, С. 31.

110

поддерживало население. В итоге выборы в местные органы вла-сти, – в сельсоветы, – превращались в профанацию и зачастую проходили формально, при полной пассивности жителей села.

Все сказанное в полной мере относилось и к казачьим стани-цам Дона, с одним существенным дополнением: недоверие, ис-пытываемое большевиками к крестьянам («мелкой буржуазии») возрастало вдвойне в отношении казаков («сословия контррево-люционеров»). Поэтому казаки решительно оттеснялись от уча-стия в делах станичных советов в пользу иногородних активи-стов, рабочих и, конечно, представителей компартии.

Правда, надо сказать, что, хотя превалирование коммунистов и иногородних в станичных советах Дона в первой половине 1920-х гг. являлось правилом, все же не везде и не всегда ситуа-ция выглядела столь удручающе. В ряде случаев казаки добива-лись доминирования в советах, особенно в том случае, если в от-дельных казачьих станицах иногородние не составляли сколь-нибудь заметной величины.

Например, в октябре 1921 г. состоялись выборы в совет стани-цы Ольгинской, в результате которых в данный орган местного са-моуправления были избраны 25 членов и 6 кандидатов. Из 25 членов стансовета 20 были казаками, и лишь 5 – крестьянами; что касается кандидатов, то они все, как на подбор, являлись пред-ставителями казачьего сообщества станицы Ольгинской.1 В октяб-ре 1923 г. в хуторской совет хутора Верхне-Подольного Старочер-касской станицы прошли 4 человека, из которых трое были казака-ми, и лишь один – рабочим, происходившим из крестьян.2

Помимо органов местного самоуправления, донские казаки в рассматриваемый период времени занимали посты и в разного рода советских, административных учреждениях. Так, к началу октября 1923 г. в окружную земельную комиссию 1-го Донского

1 Подсчитано по: ГА РО, ф. р-1198, оп. 1, д. 2, л. 2 – 2об. 2 ГА РО, ф. р-2716, оп. 1, д. 5, л. 12 – 12об.

111

округа входило 6 членов, трое из которых являлись казаками, двое – крестьянами, а еще один происходил из мещан.1 В то же время в Константиновской волостной земельной комиссии на-считывалось 4 человека: два крестьянина и два казака.2

Однако эти и другие примеры присутствия или, более того, доминирования донских казаков в органах местного самоуправ-ления или в администрации были, во-первых, не столь уж много-численны (во всяком случае, нельзя подавать их как распростра-ненное явление) и, во-вторых, никоим образом не отменяли гос-подствовавшую в административно-управленческой сфере тен-денцию. Тенденция же заключалась в том, что реальные рычаги власти находились в руках отнюдь не казаков, но большевиков или верных им беспартийных иногородних активистов. Проще говоря, даже в «казачьем» (по сословной принадлежности боль-шинства членов) стансовете председателем, как правило, стано-вился не казак, а иногородний, зачастую, – коммунист. Предста-вители донского казачьего сообщества, чаще всего, не занимали руководящих постов в тех или иных учреждениях или организа-циях; начальником обычно становился иногородний, пусть даже уровень его профессионализма в порученном деле намного усту-пал квалификации подчиненных ему казаков. Это суждение под-тверждается теми же, приведенными выше, примерами.

В том же совете станицы Ольгинской, который по итогам вы-боров в октябре 1921 г. на четыре пятых был заполнен казаками, председателем стал не казак, а некто Л.В. Луцкий – член РКП(б), происходивший из крестьян. Документы избирательной комис-сии не оставляют сомнений в том, что кандидатура Луцкого была навязана ольгинским станичникам вышестоящими партийными органами. Он явно не пользовался симпатиями избирателей, так как во время выборов в его пользу высказались всего 46 человек

1 ГА РО, ф. р-2563, оп. 1, д. 1, л. 10. 2 Там же, л. 19.

112

из 380, принимавших участие в голосовании. Скромные дости-жения Луцкого особенно бледно выглядят на фоне целого ряда местных казаков, за которых избиратели голосовали единогласно: таковых набралось 19 человек (13 станичников, избранных чле-нами стансовета, и все 6 выдвинутых в состав этого органа кан-дидатов). Но, хотя Луцкий и не снискал популярности в казачьем сообществе станицы Ольгинской, именно он стал председателем станичного совета, а не кто-либо из местных, уважаемых и авто-ритетных, казаков.1

Председателем вышеупомянутой окружной земельной комис-сии 1-го Донского округа стал некто И.М. Цыганков, происходив-ший из мещан и бывший до революции рабочим. Социальное про-исхождение и дореволюционная профессия Цыганкова вряд ли могли наделить его знаниями и навыками, необходимыми для ру-ководства землеустройством. Такими знаниями и опытом отличал-ся заместитель Цыганкова, казак Г.М. Фетисов, который, как отме-чается в анкетных данных, до 1917 г. занимался агрономией. Пока-зательно, однако, что не Фетисов, а Цыганков возглавил земельную комиссию, хотя нетрудно было предсказать, какой прок будет от такого начальника и на чьи плечи на самом деле ляжет основная тяжесть работы (кстати, два других казака, – члена комиссии, – также занимались до революции землеустройством, в то время как входившие в нее еще двое крестьян не работали на земле, но слеса-рили и плотничали).2

Социальные предпочтения большевиков проявились и при на-значении председателя Константиновской волостной земельной комиссии, в которую, как уже отмечалось, входили два крестьянин и два казака. Председателем этой комиссии стал, разумеется, не ка-зак, а А.И. Сомов, – член РКП(б), происходивший из крестьян и ранее являвшийся мельником (по крайней мере, в данном случае

1 ГА РО, ф. р-1198, оп. 1, д. 2, л. 2, 2об, 7. 2 ГА РО, ф. р-2563, оп. 1, д. 1, л. 10.

113

профессиональные навыки Сомова могли помочь ему на председа-тельском посту).1

Разумеется, социально-политические предпочтения больше-виков в сфере местного самоуправления и административного устройства прямо влили на избирательную активность донцов и на их отношение к органам власти. Не будучи слепцами, казаки не желали голосовать за навязываемые компартией кандидатуры. Казачье население игнорировало выборы в сельские и станичные советы, расценивая эти органы как опорные пункты большевист-ского режима в станицах, чуждые, а то и враждебные казачеству (впрочем, то же отношение к органам местного самоуправления демонстрировали в данное время и многие крестьяне, возмущен-ные засильем и самоуправством коммунистов).

Как мы уже отмечали, в выборах совета станицы Ольгинской в октябре 1921 г. приняли участие 380 человек. Между тем, об-щая численность избирателей в станице составляла 4 132 челове-ка, то есть более чем в 10 раз превышала количество участников октябрьских выборов. Причем, из этих более чем четырех тысяч избирателей только 54 местных жителя носили на себе клеймо «лишенца» (то есть были лишены избирательных прав за небла-говидное социальное происхождение, либо за негативное отно-шение к большевистскому режиму в прошлом или настоящем, либо за совершение противоправных действий, и т.д.).2 Эти циф-ры ясно свидетельствуют, что станичники Ольгинской просто не желали участвовать в выборах, понимая, что стансовет все равно будет подчинен партийным структурам.

Индифферентное отношение к избирательному процессу и к органам местного самоуправления, продемонстрированное казака-ми станицы Ольгинской в 1921 г., было характерно и для подав-ляющего большинства донцов. Такое отношение казачества к вы-

1 ГА РО, ф. р-2563, оп. 1, д. 1, л. 19. 2 ГА РО, ф. р-1198, оп. 1, д. 2, л. 2.

114

борам ярко проявилось, в частности, в 1924 г. Представители дон-ского партийного руководства констатировали, что проведенные в 1924 г. перевыборы местных советов «показали громаднейший аб-сентеизм [уклонение от выборов]: из трехсот пятидесяти тысяч из-бирателей явилась одна треть, т.е. 31,45 %» (правда, в то же время фиксировалось стремление зажиточных крестьян и казаков либо самим пройти в советы, либо провести туда своих ставленников для защиты собственных интересов1). При этом подчеркивалось, что «устранение от выборов происходило неорганизованно и от-сутствовало общее руководство этой работой»2 (то есть никакие «враги» не призывали крестьян и казаков саботировать выборы; это была естественная реакция электората, разочарованного и возму-щенного целенаправленными мерами большевиков по подчинению своему контролю органов местного самоуправления в селах и ста-ницах Дона). Кроме того, члены Донского окружкома РКП(б) пе-чально констатировали, что «абсентеизм в нынешних выборах больше[,] чем в прошлом году»: если в 1923 г. выборы игнорирова-ли 47 % избирателей, то в 1924 г. – уже около 70 %.3 Сохраняв-шуюся и даже возраставшую избирательную пассивность донских хлеборобов можно было объяснить лишь неизменностью политики большевиков в области местного самоуправления, построенной на подчинении сельских и станичных советов партийным органам.

Переход лидеров РКП(б) к политике «лицом к казачеству» существенно изменил ситуацию в сфере местного самоуправле-ния донских казачьих станиц и способствовал более активному вовлечению казаков на административную работу. Уже в конце 1924 г. Донской окрисполком признал «недостаточное втягива-ние в дело советского строительства некоторых категорий сель-ского населения, как например: крестьянок, середняков, каза-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 30а, 33а – 34, 36. 2 Там же, л. 31. 3 Там же, л. 30а.

115

ков».1 Отмечая, что в казачьих районах Дона вплоть до 1924 г. господствовала «неправильная политика по отношению к казаче-ству в смысле втягивания его в сферу советской работы»,2 пар-тийно-советское руководство приняло меры к повышению изби-рательной активности казаков и росту их доверия к органам ме-стного самоуправления.

В числе таких мер можно указать, в частности, восстановле-ние значительного количества «лишенцев» в избирательных пра-вах и досрочные перевыборы местных советов в марте 1925 г., которые были призваны дезавуировать печальные итоги выборов осени 1924 г. (проходивших, как уже отмечалось, при пассивно-сти электората, возросшей даже по сравнению с предшествую-щими годами). Эти мероприятия базировались на признании большевиками права донских хлеборобов самостоятельно фор-мировать органы местного самоуправления из казаков или кре-стьян, авторитетных в каждом конкретном сельском социуме (но, к их несчастью, далеко не всегда лояльных к большевистскому режиму или даже советской власти). Одновременно партийные структуры отказались от стремления к безусловному доминиро-ванию в сельских и станичных советах путем проталкивания туда коммунистов или беспартийных активистов, преданных больше-вистскому режиму. Правда, как показали последовавшие собы-тия, отказ большевиков от безусловного доминирования их став-ленников в органах местного самоуправления был весьма и весь-ма кратковременным.

Следующий (и наиболее мощный) импульс процессам «ожив-ления» и «оказачивания» советов в казачьих станицах Дона по-ступил, конечно, от апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б). Резолюция апрельского пленума «По вопросу о казачестве», как отмечал П.Г. Чернопицкий, дала «политическое представительст-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 17. л. 2об. 2 Там же, л. 2об.

116

во казакам, как особой группе сельского населения».1 Действи-тельно, ведь, согласно этой резолюции, «ближайшей задачей» признавалось «последовательное и полное проведение линии в отношении оживления Советов и решительное привлечение к со-ветскому строительству через Советы широких слоев казачест-ва…», в том числе казачьей интеллигенции и части «лишенцев» (реэмигрантов, бывших станичных и хуторских атаманов и писа-рей). Следовало, уже в самом наименовании местных советов, подчеркивать факт присутствия в них казаков: «в наименовании Советов в казачьих районах должно быть обязательным упомина-ние: «и казачьих депутатов».2 Кроме того, после апрельских ре-шений, в казачьих станицах Юга России было решено допустить традиционную для казачества выборность «должностных лиц со-ветов (завхоз, казначей, базарный) на пленумах советов».3

Результаты тактической линии на «оживление» и «оказачива-ние» станичных советов и местной администрации не замедлили сказаться на Дону (как и в других казачьих регионах РСФСР).

Резко сократилось число «лишенцев». Так, руководство До-нецкого округа констатировало в мае 1925 г., что «амнистия по восстановлению в избирательных правах сократила число лишен-ных с 3.053 на 1.303, за счет в наибольшей части реэмигрантов [– как] рядовых [казаков, так] и бывших хуторских старост, атама-нов».4 Результатом восстановления в избирательных правах зна-чительной части «лишенцев» стало не только увеличение чис-ленности избирателей или возрастание активности электората, но и, – в определенной степени, – нормализация взаимоотношений большевиков и казачества.

1 Чернопицкий П.Г. К вопросу о возрождении казачества // Возрождение казачест-ва (история, современность, перспективы). Тез. докл., сообщ., выступлений на V Меж-дународной (Всероссийской) научной конференции. Ростов н/Д., 1995. С. 13.

2 КПСС в резолюциях… С. 933. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 93, л. 19об. 4 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 64, л. 28.

117

Заметно возросла избирательная активность казаков и степень их доверия и уважения к органам местного самоуправления. Если до 1925 г. «казак принимал очень слабое участие в перевыборах со-ветов»,1 «казаки не шли на выборы, считая, что это не их дело, их победила иногородняя коммунистическая Советская власть, пусть и в советы выбирают эти иногородние», то в рамках реализации политики «лицом к казачеству» ситуация изменилась.2 Спустя не-сколько месяцев после апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) власти Шахтинского округа отмечали, что наблюдается «возрас-тающая политическая активность крестьянства и особенно казаче-ства».3 Во время перевыборов сельских и станичных советов вес-ной 1925 г. в Константиновском районе на избирательные участки пришло едва ли не 100 % местных казаков.4 Причем, в выборах и в деятельности советов теперь принимали участие даже казаки стар-ших возрастов, которые ранее принципиально игнорировали мест-ное самоуправление в его «большевистском» варианте. Руково-дство Донецкого округа не замедлило отметить такие факты, на-звав их «характерными: «если на прошлых выборах мы мало заме-чали присутствия стариков, особенно в казачьих станицах, как прежних общественников, то теперь они заполнили собою выбор-ные собрания и не только для того, чтобы посмотреть, послушать, а с настойчивостью выдвигали свои требования к собраниям в сове-ты проводить хозяйственников, деловых людей, честных».5

Наконец, закономерным итогом мероприятий по «оказачива-нию» советов стало существенное увеличение казачьего предста-вительства в органах местного самоуправления. В 1924 г., по ито-гам очередных перевыборов, в станичных советах Донского ок-руга оказалось 27,75 % казаков, а среди председателей стансове-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61а. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 3. 3 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69, л. 7. 4 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 3. 5 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 64, л. 30 – 31.

118

тов они составляли 22,46 %; крестьян же в советах было до 63 % (среди председателей – 63,64 %).1 В том же году доля казаков в районных исполнительных комитетах составила 17,61 %, а кре-стьян, – около 31 %.2 Любопытно, что в 1924 г. явно выраженные диспропорции представительства казаков и крестьян в местных органах власти не только не вызвали у донского партийного на-чальства какой-либо обеспокоенности, но воспринимались как должное. Если доля казаков в райисполкомах была охарактеризо-вана как «достаточная», то относительно крестьян (которых в ис-полкомах наличествовало чуть ли не вдвое больше, чем казаков) отмечалось, что их «маловато».3

Напротив, в 1925 г., в рамках политики «лицом к казачеству», партийно-советское руководство Дона озаботилось увеличением удельного веса казаков в составе местных органов власти. В ча-стности, в результате перевыборов 1925 г. в сельские и станич-ные советы Донецкого округа были избраны 3 444 человека: из них, крестьян насчитывалось 2 247 человек, казаков – 1 174, ра-бочих – 9. В президиумы советов прошли 219 крестьян и 136 ка-заков, а председателями органов местного самоуправления стали 77 крестьян и 41 казак.4

В целом же по всем округам и районам Дона динамика пред-ставленности крестьян и казаков в сельских и станичных советах выглядела следующим образом. Если в 1924 г., как уже отмеча-лось, казаки составляли в сельских и станичных советах (по раз-ным данным) от 27,75 % до 29,7 %, а крестьяне – соответственно

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 31. Данные об удельном весе казаков в советах в 1924 г., взятые нами из материалов Донского окружкома РКП(б), несколько отличаются от данных Донского окрисполкома, приведенных Я.А. Переховым в его монографии: там указано, что в 1924 г. казаки составляли в советах Дона округа 29,7 % (См.: Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 94). Хотя расхождение не столь существенно (около 2 %), его все же следует принять во внимание. Возможно, в данном случае налицо небрежность подсче-та, а более верны, на наш взгляд, данные окружного исполкома.

2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 31а. 3 Там же, л. 31а. 4 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 64, л. 38, 38а, 40, 41.

119

63 % (70,3 %), то в 1925 г. удельный вес казаков увеличился до 32,1 % (37,6 %), а крестьян стало меньше – 62,4 %.1

Следует отметить также не только количественные, но и каче-ственные изменения, произошедшие в сфере самоуправления дон-ских казачьих станиц Дона в связи с развертыванием политики «лицом к казачеству». Речь идет о том, что в советах и во властных структурах более высокого уровня стало не только больше казаков, но это были, так сказать, другие казаки, которые ранее вызывали у коммунистов стойкую антипатию своей независимой гражданской позиций и критическими замечаниями в адрес большевистского режима. Теперь же большевистские лидеры согласились терпеть таких инициативных и независимых хлеборобов в органах местно-го самоуправления, куда их избрало население.

О перемене отношения большевиков к таким крестьянам и казакам хорошо сказал на состоявшемся в феврале 1926 г. втором пленуме Донского окружкома ВКП(б) секретарь Ейского райкома компартии П. Горюнов. По его словам, «в станицах особенно мы имеем такое положение, когда у нас помимо тех активных кре-стьян и казаков, которые более или менее близко с нами соприка-саются, имеется ряд таких элементов, которые нельзя назвать злостными контрреволюционерами, или кулаками, которые дер-жутся несколько посвободнее по привычке по отношению к на-шим ячейкам и советам».2 Ранее большевики не подпускали та-ких смутьянов к советам и на пушечный выстрел. Теперь же си-туация изменилась, и Горюнов предлагал использовать немалый авторитет таких станичников в интересах укрепления советской власти: «Считаясь с теперешней обстановкой в деревне, нужно сказать, что мы еще не успели все то активное, что есть в дерев-не, все то, что из активного можно завоевать, не успели целиком завоевать на свою сторону… Иной раз бывает просто так, что с

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61а. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 91а, 91б – 92.

120

человеком, который пользуется колоссальнейшим влиянием, но который по ряду причин почему[-]либо не стоял близко к нам, мы по предубежденности не советуемся, не используем его. Тогда, как сделать это иной раз довольно просто, достаточно с ним по[-]человечески поговорить и у него чувствуется некоторое удовлетворение, у него наступает перелом в настроении… если активист[,] крестьянин или казак[,] не контр-революционер, идейный по существу, если он не кулак, то конечно, с ним нужно работать. Сначала вы с ним просто поговорите, затем вы его при-влечете на собрания, вовлечете в выборный орган и т.д.».1

С 1925 г. казаки стали более активно вовлекаться и в состав административных учреждений. Как отмечает Я.А. Перехов, в це-лом по Северо-Кавказскому краю, только за первый квартал 1925 г., на работу в различные учреждения и организации было направ-лено 129 беспартийных крестьян и казаков. Из них 44 человека бы-ли направлены в окружные, 85 – в районные исполкомы, 8 хлебо-робов стали заместителями председателей окрисполкомов, 11 – за-местителями заведующих окружными земельными управлениями.2

В терминологии 1920-х гг. процесс вовлечения рядовых, бес-партийных казаков и крестьян в административные структуры или хозяйственные учреждения и организации именовался «вы-движением на руководящую советскую и хозяйственную работу» и расценивался, конечно, положительно. Надо, однако, отметить, что в данном случае все не столь однозначно. Конечно, с одной стороны, налицо было увеличение представительства казаков в различных органах власти районного и даже окружного масштаба (хотя и ранее, до 1925 г., подобные случаи также не были боль-шой редкостью). Но, с другой стороны, даже приведенные в ра-боте Я.А. Перехова материалы о выдвижении казаков «на руко-водящую работу» ясно свидетельствуют, что от действительного

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 91а, 91б – 92. 2 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 90.

121

«руководства» казаки были по-прежнему отдалены. Ведь, лишь в единичных случаях казаки не просто входили в состав тех или иных советских, административных учреждений и организаций, но возглавляли их. То есть, в 1925 г., как и до реализации поли-тики «лицом к казачеству», действительные рычаги власти нахо-дились в руках иногородних, а казаки, чаще всего, играли в ад-министрации роль статистов или, в лучшем случае, могли пре-тендовать на пост заместителей тех или иных «начальников». По большому счету, в 1925 г. в советской администрации, при нали-чии количественных сдвигов, качественных изменений не про-изошло: хотя казаков стало больше в органах власти, но они, как правило, не возглавляли эти органы. Понятно, что такого рода явления в очередной раз свидетельствовали о сохранявшемся не-доверии большевиков к казакам даже в рамках реализации поли-тики «лицом к казачеству». Поэтому бодрые заявления советских пропагандистов о выдвижении представителей казачьего сообще-ства Дона «на руководящую работу» в 1925 г. лишь в слабой сте-пени соответствовали действительности.

Помимо органов местного самоуправления или администра-ции, в 1925 г. большевики пошли даже на то, чтобы принять ряд казаков в «святая святых»,1 – в коммунистическую партию и в комсомольскую организацию. Подобные меры были необходимы в рамках политики «лицом к казачеству», потому что с предста-вительством казаков в партийной и комсомольской организациях дела обстояли еще хуже, чем с их участием в работе органов ме-стного самоуправления или административных учреждений.

В первой половине 1920-х гг. партийные функционеры раз-ных уровней неоднократно констатировали минимальный удель-ный вес казаков, в том числе и донских, в рядах РКП(б). Напри-мер, А.И. Рыков, выступая на первой Донской областной партий-

1 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 104.

122

ной конференции в первых числах июня 1920 г., признавал: «до сих пор мы не приступили к созданию своей Коммунистической или рабоче-крестьянской базы среди казачества».1

Тот факт, что в начале 1920-х гг. большевики «не приступали» к активному вовлечению казаков в ряды компартии, объясним: еще не остыли негативные эмоции времен Гражданской войны, в кото-рой коммунисты и основная масса казачества выступали врагами. Однако враждебность большевистского режима к казачеству оказа-лась весьма устойчивой, исключая возможность пополнения Дон-ской организации РКП(б) за счет казаков. Более того, в ходе чисток партийных рядов казаки исключались из компартии в первую оче-редь, как наиболее сомнительный элемент. Так, в 1921 г. была осу-ществлена чистка Донской парторганизации, причем среди «вычи-щенных» больше всего было казаков, – 58 % (из расчета на каждую сотню исключенных из партии). Это при том, что и ранее казаков среди донских коммунистов было немного: не более 10 % на каж-дую сотню.2 Неудивительно, что на состоявшейся 10 – 12 декабря 1921 г. V Донской областной партийной конференции, согласно отчету мандатной комиссии, только пятеро из 122 делегатов при-надлежали к казачьему сообществу.3

К середине 1920-х гг. ситуация не улучшилась, поскольку ме-стные власти сообщали в ЦК РКП(б) в марте 1925 г. о том, что налицо «малочисленность коммунистов среди казачества».4 По состоянию на 1 июля 1925 г. в основных казачьих округах Дона и Кубани среди более чем 10,5 тыс. коммунистов насчитывалось всего 745 казаков, или около 7 %.5

В ходе реализации политики «лицом к казачеству» в данной сфере произошли некоторые сдвиги. В частности, лидеры парт-

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 4, л. 107. 2 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 130, л. 19. 3 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 67, л. 74а. 4 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 904, л. 88. 5 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 104.

123

организации Дона заговорили о формировании партийных ячеек, которые бы состояли в основном из казаков; были даже предпри-няты меры по созданию таких ячеек.

Например, в конце 1925 г. Вешенский райком РКП(б) докла-дывал вышестоящему партийному руководству о намерении соз-дать в станицах кандидатские группы «в целях лучшего достиже-ния политвоспитания кандидатов и [усиления] своего партвлия-ния среди населенных пунктов казачества». В Калининском сель-совете предполагалось создать кандидатскую группу из трех че-ловек (два кандидата и один член партии), в Черновском сельсо-вете – одну группу из 10 человек, в Базковском сельсовете – еще одну группу не указанной численности. Особые надежды возла-гались на Черновский сельсовет. При местной кандидатской группе райком предполагал «иметь платного секретаря, а именно из тех соображений, что означенная группа составляется исклю-чительно с бедняков, хлеборобов[-]казаков плюс – имеется боль-шая лойяльность самого населения к ее организации и ее рост очевидный [так что] Райком имеет перспективы в том, что в этом населенном пункте может быть в дальнейшем од[н]а из лучших чисто казачьих партячеек, именно [из] хлеборобов».1 Вешенцы были не одиноки в своих действиях, поскольку на состоявшемся в январе 1926 г. совещании секретарей сельских ячеек ВКП(б) Донского округа представитель Семикаракорского района Власов рассказывал, что у них в ячейке 14 казаков и только 4 иногород-них, то есть «ячейка казачья».2

Однако нельзя не отметить, что действия по «оказачиванию» Донской региональной парторганизации дали весьма скромные результаты. В целом, в составе Северо-Кавказской парторганиза-ции даже к июлю 1928 г. насчитывалось только 3 042 казака, что составляло 3,7 % от общей численности южнороссийских комму-

1 ЦДНИ РО, ф. 36, оп. 1, д. 5, л. 5. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 141.

124

нистов. Хотя к этому времени численность казаков-партийцев и выросла на 411 человек по сравнению с началом того же года,1 их представительство в рядах краевой организации ВКП(б) никоим образом не было пропорционально удельному весу в составе насе-ления Юга России (причем даже к казакам-коммунистам партийное руководство Северо-Кавказского края испытывало определенное недоверие, в связи с чем в 1928 г. было решено проверить степень влияния «сословной розни на внутрипартийную жизнь»2).

Примерно такими же, более чем скромными, результатами закончились попытки «оказачивания» донского комсомола. Мо-лодые казаки не очень-то стремились в ряды комсомола, в связи с чем численность членов коммунистической молодежной органи-зации в казачьих районах Дона не только не была высокой, но даже снижалась. Донской окружной комитет ВКП(б) печально констатировал осенью 1927 г., что, если на 1 января 1926 г. в комсомоле состояло 947 казаков, то на 1 июля 1927 г. осталось только 648, «что характеризует ослабление внимания к работе среди казачьей молодежи».3 Даже в июле 1929 г. партийные ли-деры указывали на «особо слабое состояние комсомольских ор-ганизаций среди масс казачьей молодежи».4

Завершая настоящий очерк, представляется возможным за-ключить, что мероприятия, осуществленные на Дону в рамках политики «лицом к казачеству», несмотря на отрицательное к ним отношение со стороны не только части казаков, но и многих партийно-советских работников, способствовали повышению хо-зяйственной и общественной активности донцов и росту их дове-рия к советской власти. Можно согласиться с лидерами донской парторганизации, полагавшими в 1927 г., что «вся сумма меро-

1 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 754, л. 151. 2 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 133, л. 12. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61а – 62. 4 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 115, л. 22.

125

приятий по работе среди казачества способствовала сдвигу каза-чества к более активному его участию в сов.[етском] строитель-стве, укреплению влияния партии в бедняцко[-]середняцких мас-сах казачества, заметному ослаблению сословной розни и более яркому выявлению классового расслоения внутри казачества».1 Благожелательно расценивая мирные инициативы большевиков, большинство представителей казачьего сообщества Дона с готов-ностью приняло участие в «оживлении» и «оказачивании» мест-ных советов, в административной работе. Учитывая специфику своей корпорации, донцы приняли активное участие и в укрепле-нии обороноспособности СССР (РСФСР), не отказываясь от во-енной службы в рядах Красной Армии. Однако такая тема, как военная служба донских казаков в РККА в 1920-х гг. заслуживает обстоятельного рассмотрения, в связи с чем мы полагаем необхо-димым посвятить ей следующий очерк.

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61а.

126

Очерк четвертый Донцы на военной службе в Советской России 1920-х гг.

Казаки всегда славились как отважные и умелые воины, спо-

собные с честью противостоять любому противнику. Эту заслу-женную репутацию представители казачьих сообществ неодно-кратно подтверждали в многочисленных войнах, которые велись сначала Московским государством, а затем Российской импери-ей. Гражданская война, несмотря на присущий ей как ожесточен-ному братоубийственному конфликту трагизм, стала очередной демонстрацией высокого профессионализма и превосходных бойцовских качеств казачества, – как «белого», так и «красного». Хотя большинство казаков приняло участие в антибольшевист-ском движении, все же казачьи формирования сыграли заметную роль и в боевых действиях Красной Армии; это признавали даже лидеры большевиков, в общем-то, не склонные демонстрировать излишне теплое отношение к казачеству. Так, И. Смилга писал, что «героические полки красных казаков» оказали «неоценимые услуги Советской России. Их обильно пролитой крови мы обяза-ны нашими успехами на юге».1

«Красные казаки», и донские в том числе, должны были занять свое место в вооруженных силах Советской республики и по окон-чании Гражданской войны. Но, забегая вперед, отметим: основания и порядок военной службы донцов в 1920-х гг. отличались замет-ным своеобразием, вследствие преобразований в Красной Армии. Подавив к исходу 1920 г. сопротивление основных антибольшеви-стских движений, победоносная армия Советской России столкну-лась с необходимостью не просто демобилизации, но реформиро-

1 Смилга И. Мир трудовому казачеству! // Голос трудового казачества. 1920. 1 февраля.

127

вания, цель которого заключалась в максимальной адаптации воо-руженных сил к условиям мирного времени. Тяжелейшие послед-ствия ожесточенного гражданского противоборства определяли не-обходимость скорейшей перестройки РККА, и в результате, как справедливо замечают исследователи, «вопросы сокращения армии и реорганизации военного аппарата в связи с переходом ее на мир-ное положение находились в центре внимания военного руково-дства сразу же после окончания Гражданской войны».1

На 1 ноября 1920 г. Красная Армия и военно-морской флот Советской республики достигли максимальной (и весьма внуши-тельной) численности, – около 5,5 млн. красноармейцев, красно-флотцев и командиров.2 Россия, переживавшая жесточайшую хо-зяйственную разруху вследствие опустошительных боев Граж-данской войны и «военно-коммунистических» экспериментов большевиков, уже не могла содержать столь многочисленные вооруженные силы. Поэтому закономерным образом встал во-прос о необходимости демобилизации армии и флота.

По словам начальника Главного управления Рабоче-кресть-янской Красной армии В.Н. Левичева, «начиная с 1921 года, непо-средственно после ликвидации внешних фронтов вплоть до 1923 г. Красная Армия находилась в состоянии беспрерывного сокраще-ния ее организационных форм, войсковых частей, учреждений, ап-парата управления и демобилизации личного состава».3 В действи-тельности, однако, не в 1921 г., а уже в декабре 1920 г. РВС РСФСР, не смущаясь неопределенной обстановкой на советско-польских мирных переговорах в Риге (и на то, что «в это время в прессе довольно много писалось об организации Антантой ново-

1 Тархова Н.С. Археографическое предисловие к сборнику документов // Реформа в Красной Армии. С. 28.

2 Россия и СССР в войнах XX века: Статистическое исследование. М., 2001. С. 110. 3 Доклад начальника ГУ РККА В.Н. Левичева в РВС СССР о милиционно-

территориальных формированиях РККА. 16 августа 1925 г. // Реформа в Красной Ар-мии. Кн. 1. С. 387.

128

го похода на Советскую Россию»1), приказал «уволить в безсроч-ный отпуск всех красноармейцев и матросов армии и флота, ро-дившихся в 1885 году и старше». Тогда же РВС распорядился по-степенно приступить к увольнению рядового состава сухопутных и военно-морских сил 1886 г., 1887 г., 1888 г. рождения.2

Демобилизация РККА продолжалась и позднее, несмотря на возражения определенной части военных и советско-партийных работников. На совещании военных делегатов Всероссийской кон-ференции РКП(б) и IX Съезда Советов РСФСР 21 декабря 1921 г. было решено, что дальнейшее сокращение армии является «совер-шенно недопустимым» из-за сложной международной обстановки.3 Но 11 апреля 1922 г. М.В. Фрунзе отправил из Харькова на имя секретаря ЦК РКП(б) шифротелеграмму следующего содержания: «в случае выяснения международного положения в благоприятном для нас смысле считаю необходимым немедленно приступить к дальнейшему сокращению численности красной армии примерно на 500 тысяч человек, что составляет около третьей части ее нали-чия к данному моменту». Обосновывая свое предложение, Фрунзе указал на то, что норма продовольственного снабжения красноар-мейцев не выполняется в среднем на 40 %, и благоприятных пер-спектив пока не наблюдается. «На почве постоянного недоедания», докладывал Фрунзе, «в частях появился значительный процент ху-досочных [военнослужащих], являющийся лишь балластом для ар-мии, состояние же конского состава таково, что имеющееся в на-стоящее время количество его едва ли сможет обслужить [даже] сокращенную армию».4

Сокращение армии было необходимо и мирному населению Советской России (в том числе ее южных регионов и, в частно-

1 Мельтюхов М.И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостоя-ние 1918 – 1939 гг. М., 2001. С. 103.

2 РГАСПИ, ф. 17, оп. 86, д. 156, л. 3. 3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 444, л. 55. 4 Там же, л. 54.

129

сти, Дона), страдавшему от разного рода реквизиций и поставок в пользу армии, а также и от грабежей красноармейцев. Как докла-дывал вышестоящим властям секретарь Кубано-Черноморской областной парторганизации в сентябре 1922 г., «тяжелы для на-селения воинские тяготы»; ведь «содержание красноармейцев и лошадей ложится преимущественно на плечи населения… казак прячет сено от кавалериста-красноармейца, но оно в конечном [счете] обнаруживается».1 Тем самым, многочисленные воору-женные силы превращались уже не столько в щит страны Сове-тов, сколько в серьезную обузу для народного хозяйства и в пре-пятствие его восстановлению.

Вышеперечисленные обстоятельства привели к тому, что де-мобилизация Красной Армии продолжалась, несмотря на все опа-сения и возражения. С почти 5,5 млн. человек в ноябре 1920 г. воо-руженные силы Советской республики сократились до 600 тыс. че-ловек к началу 1923 г.2 и до 478 517 тыс. – к 1 сентября 1924 г.3

Сознавая необходимость сокращения вооруженных сил до приемлемого в мирных условиях уровня, правительственные ор-ганы Советской России (Советского Союза) в то же время не за-бывали и о сложностях международной обстановки, о том, что Республика Советов представляла собой «осажденную крепость». Небольшая армия, не являясь обузой для советской экономики,

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 444, л. 100а. В художественной форме страдания кре-стьян от разного рода реквизиций в годы Гражданской войны передал И.Э. Бабель в своей знаменитой «Конармии»: «на деревне стон стоит. Конница травит хлеб и меняет лошадей. Взамен приставших кляч кавалеристы забирают рабочую скотину. Бранить тут некого. Без лошади нет армии. Но крестьянам не легче от этого сознания. Крестьяне неотступно толпятся у здания штаба… Лишенные кормильцев, мужики, чувствуя в себе прилив горькой храбрости и зная, что храбрости ненадолго хватит, спешат безо всякой надежды надерзить начальству, богу и своей горькой доле» (Бабель И.Э. Конармия // Бабель И.Э. Конармия. Рассказы. Дневники. Публицистика. М., 1990. С. 11).

2 Тезисы начальника мобилизационного отдела Штаба РККА Н.Л. Шпекторова о со-стоянии Красной Армии от 20 января 1924 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 70.

3 Отчетный доклад Управления РККА зам. председателя РВС СССР М.В. Фрунзе о ходе реорганизации РККА в период с апреля по октябрь 1924 г. (18 ноября 1924 г.) // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 267.

130

не имела шансов отразить агрессию иностранных государств, в возможности которой в начале 1920-х гг. мало кто сомневался. Небольшая армия не смогла бы осуществить и пресловутую «ми-ровую революцию», о которой многие большевики в начале 1920-х гг. еще не перестали мечтать (как говорилось в одной из большевистских листовок 1922 г., «наша Красная Армия должна сыграть роль передового отряда Мировой армии раскрепощения труда»1). Необходимо было создать такую систему военной подго-товки и военной службы, которая не препятствовала бы развитию народного хозяйства, но, вместе с тем, позволила в случае начала войны быстро увеличить сокращенную до минимальных размеров Красную Армию. Поэтому в РСФСР (а затем – в СССР), наряду с сохранением регулярной кадровой армии, началось последователь-ное формирование территориально-милиционной системы прохо-ждения военной службы населением.

Специфика территориально-милиционной системы состояла в том, что Красная Армия делилась на кадровые и милиционные (переменного состава) части, причем первых было заметно мень-ше, чем вторых.2 Красноармейцы кадровых подразделений РККА проходили полный срок военной службы непосредственно в рас-положении своих воинских частей. Иначе обстояло дело в мили-ционных формированиях, которые состояли «из кадра и пере-менного состава».3 Иными словами, ядром милиционных подраз-делений являлись красноармейцы и командиры кадровой служ-бы, но основная масса военнослужащих в таких подразделениях относилась к переменному составу. Красноармейцы-переменники (или терармейцы, то есть проходящие службу в милиционно-территориальных подразделениях) приписывались к милицион-

1 Листовки Московской организации большевиков. 1914 – 1925 гг. М., 1954. С. 356. 2 Берхин И.Б. Военная реформа в СССР 1924 – 1925 гг. М., 1958. С. 13. 3 Декрет ЦИК и СНК СССР «Об организации территориальных частей и проведении во-

енной подготовки трудящихся» от 8 августа 1923 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 34.

131

ным частям, но постоянную службу в них не несли, на казармен-ном положении не находились, а только проходили периодиче-ские и кратковременные (как правило, полтора – два месяца) во-енные сборы. Как отмечалось в то время в публикациях и спра-вочных изданиях, «в милиционной армии не может быть казарм и долгого обучения. Воины должны пройти военное обучение на досуге от работ и вблизи своего дома»;1 «переменный состав, числясь на военной службе, не находится все время в части, а, не отрываясь от повседневного труда, призывается лишь на корот-кие сроки обучения».2

Такой порядок прохождения службы был выгоден в то время ослабленному Советскому государству и с военной, и с хозяйст-венно-экономической точки зрения. «Советское государство», пи-сал в 1925 г. один из южнороссийских журналистов, «освобожда-ясь от части своих расходов по содержанию армии, в то же время армию имеет. Переменники в очень короткий срок могут собраться по всем частям и составить целые полка и дивизии. Кроме того, го-сударство спокойно за состояние хозяйства переменников, которые почти все время службы находятся при своем хозяйстве».3

Добавим, что, до того, как наступало время советским граж-данам оправляться на действительную военную службу в кадро-вые части или на кратковременные сборы в части переменного состава, они (в возрасте 16 – 18 лет) должны были пройти пред-варительную подготовку к службе. Подготовка эта заключалась «в физическом и элементарном военном воспитании молодежи» под общим руководством военного ведомства, но силами и сред-ствами гражданских организаций на местах. В 1920-х гг., напри-мер, рекомендовалось создавать в селах и станицах военные

1 Збруч Б. Военные задачи казачества // Голос трудового казачества. 1920. 25 июня. 2 Настольная справочная книга крестьянина и календарь на 1926 год. Л., 1926. С. 28. 3 Геллер И. Выгоды службы в территориальной Красной армии // Советский па-

харь. 1925. 23 февраля.

132

уголки, стрелковые кружки, а «от стрелковых кружков через ор-ганизацию полевых занятий и массовых игр легко перейти к ор-ганизации кружков военных знаний, используя в качестве руко-водителей начальствующий состав запаса и демобилизованных красноармейцев».1 Затем, с 19 лет, молодые граждане РСФСР (СССР) проходили курс допризывной подготовки.

Как отмечает Н.С. Тархова, «за кадровыми частями оставалась задача прикрытия государственных границ, которая в военное вре-мя приобретала особую значимость на период мобилизации и со-средоточения территориальных войск на театре военных действий. В мирное время они становились школой подготовки комсостава запаса – на них возлагалась подготовка младшего комсостава, на-чальников из красноармейцев, командиров отделений, начальников пулеметов и им соответствующих. На территориальные части воз-лагалась задача обучения военным знаниям и навыкам основной массы призывного контингента».2 Основная задача терчастей, по существу, заключалась в том, чтобы распространить среди массы красноармейцев-переменников военные знания и навыки, а также систематически эти знания и навыки обновлять и поддерживать.

В определенной мере принципы формирования милиционной системы восходили к теоретическим построениям классиков мар-ксизма-ленинизма о ликвидации регулярной армии (что должно было произойти в процессе «отмирания» государства) и замене ее «простой организацией вооруженных масс», «вооруженным на-родом», «государством вооруженных рабочих».3 Реальность по-стоктябрьской России доказала иллюзорность этих мечтаний, ос-

1 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 68, л. 4. 2 Тархова Н.С. Красная Армия и коллективизация советской деревни. 1928 –

1933 гг. Дис. … докт. ист. наук. Саратов, 2006. С. 108. 3 См., например: Ленин В.И. О пролетарской милиции // Ленин В.И. Полное собрание

сочинений. Т. 31. М.., 1974. С. 286 – 289; Его же: Государство и революция. Учение марксиз-ма о государстве и задачи пролетариата в революции // Ленин В.И. Полное собрание сочине-ний. Т. 33. М., 1974. С. 91, 97.

133

нованных на примере Парижской коммуны. Вопреки своим пер-воначальным замыслам, большевики сохранили регулярную ар-мию, так же, как и государственную машину.1 Но, как представ-ляется, замыслы большевиков о замене армии поголовным воо-ружением народа, пусть и не воплощенные в действительности, облегчили выбор такого варианта реформирования РККА, как создание территориально-милиционной системы.

Споры о том, насколько полезна и эффективна будет терри-ториально-милиционная система, развернулись в РСФСР уже в 1920 г. Сторонники создания частей переменного состава указы-вали на экономическую необходимость военной реформы. Про-тивники же милиционной системы, как правило, утверждали, что «в виду отсталого земледельческого характера нашей республики с обширной территорией и редким населением невозможно осу-ществить в милиционной армии диктатуру пролетариата, а также [нецелесообразно переходить к ней] по стратегическим сообра-жениям, и, наконец, в виду того, что милиционная армия способ-на лишь обороняться, а не нападать, что может понадобиться по условиям развития мировой революции».2

Споры, впрочем, не помешали постепенному формированию территориально-милиционных подразделений в составе РККА: «на экспериментальном уровне терчасти создавались и функцио-

1 В данном случае очень показателен тот факт, что знаменитая работа В.И. Ленина «Государство и революция» об «отмирании» государственного организма (а вместе с государством – и армии) была напечатана в том же самом 1918 г., в котором советское правительство издало декрет о формировании регулярной Красной Армии. Перейдя к регулярной армии, комплектовавшейся путем мобилизаций граждан призывного воз-раста, основанной на диктате командиров и комиссаров и жесткой воинской дисципли-не, большевики, по сути, сдали в архив нашумевший «Приказ № 1» о демократизации вооруженных сил Российской империи и принятые ими в декабре 1917 г. декреты «Об уравнении всех военнослужащих в правах» и «О выборном начале и об организации власти в армии». Конечно, ни «Приказ № 1», ни указанные декреты не критиковались большевистской идеологической машиной, а всячески восхвалялись как образец демо-кратизма, но факт оставался фактом: красивые лозунги о замене армии «вооруженным народом» не прошли проверки временем и жизнью.

2 Подвойский И. Советская милиционная система // Красный Дон. 1921. 16 января.

134

нировали в стране до 1923 года».1 В августе же 1923 г. вышел декрет ЦИК и СНК СССР «Об организации территориальных частей и проведении военной подготовки трудящихся», который провозгласил окончательный переход вооруженных сил страны на принципы территориально-милиционной системы.2 После из-дания указанного декрета в городах и селах Советского Союза развернулась активная разъяснительная работа о сущности тер-строительства, направленная на формировании позитивного об-раза новой армии в сознании населения. Так, в отчете Донского окружкома РКП(б) за май – октябрь 1924 г. отмечалось, что чле-нами парторганизации, помимо прочего, проводилась и «систе-матическая работа по освещению перед рабочими и крестьянами сущности территориальных формирований. На собраниях в пред-приятиях и клубах, в селах, на сходах и в избах-читальнях, как устной, так и печатной агитацией разъяснено значение террито-риальной системы красной армии для рабочих и крестьян».3

Как же относились к воинской службе казачества представите-ли военного и советско-партийного руководства РСФСР (СССР), какую роль отводили казакам, и донским в том числе, в кадровых и территориальных частях? Отвечая на этот вопрос, следует под-черкнуть, что источники позволяют в полной мере согласиться с В.С. Сидоровым, полагавшим: «утверждение, будто казачество до 1936 г. было лишено права нести воинскую службу… мягко выра-жаясь, не соответствует действительности».4 В самом деле, доку-менты свидетельствуют никак не об установлении советской вла-

1 Шабардин П.М. Предисловие к сборнику документов // Реформа в Красной Ар-мии. Кн. 1. С. 5.

2 Декрет ЦИК и СНК СССР «Об организации территориальных частей и проведе-нии военной подготовки трудящихся» от 8 августа 1923 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 33 – 38.

3 Отчет Донского окружного комитета Российской Коммунистической Партии (большевиков) с мая по октябрь 1924 года. Ростов н/Д., 1924. С. 68.

4 Сидоров В.С. Комментарии к сборнику казачьих писем // Крестная ноша. Траге-дия казачества. Часть I. Как научить собаку есть горчицу. 1924 – 1934 / Сост. В.С. Си-доров. Ростов н/Д., 1994. С. 258.

135

стью каких-либо препятствий казакам при призыве их в армию, а совершенно об обратном. Члены большевистского руководства, при всей нелюбви к казачеству как сословию «контрреволюционе-ров», отдавали должное воинскому искусству казаков и ничего не имели против их службы в Красной Армии. Правда, руководство компартии противилось допущению в состав вооруженных сил тех казаков, которые имели неблаговидное (с точки зрения большеви-ков) социальное происхождение или не отличались должной ло-яльностью к большевистскому режиму; но здесь нельзя усмотреть дискриминации по сословному (или по субэтническому и культур-но-этнографическому) признаку, так как ряды армии были закрыты и для всех вообще граждан СССР, чье происхождение или общест-венно-политическая позиция не устраивали коммунистов.

На исходе Гражданской войны, находясь под впечатлением подвигов «красных» казачьих частей, большевистские вожди да-вали высокие оценки воинским навыкам казаков. Так, М.И. Ка-линин, совершая в начале 1920 г. агитационно-пропагандистский вояж по районам Дона, на встрече с казаками Урюпинской ста-ницы в феврале 1920 г. заявил буквально следующее: «поскольку для нашего будущего общества нужны выносливость, ловкость и жизнерадостность, – желательным является не только сохранение бытовых привычек казачества, способствующих выработке этих качеств, но и распространение этих привычек на возможно боль-ший круг населения. В этом смысле можно даже говорить о же-лательности оказачивания всей России».1

Не удивительно, что «Всероссийский староста» избрал в ка-честве эталона выносливости и ловкости именно казаков, не ос-тановившись даже перед признанием желательности «оказачива-ния» населения РСФСР. Ведь представители казачьих сообществ убедительно доказали в боях и походах 1918 – 1920 гг., что они

1 Говоров. В поезде Красного Старосты (Путевые впечатления) // Голос трудового казачества. 1920. 20 февраля.

136

прирожденные воины (хотя надо сказать, что в свете последо-вавших событий слова Калинина о том, что в «светлом» совет-ском обществе будут крайне необходимы «выносливость, лов-кость и жизнерадостность», приобретают прямо-таки угрожаю-щую тональность: ведь в «сталинскую» эпоху с ее массовым тер-рором, периодическими голодовками и широкомасштабной ло-жью о наступлении «социалистического рая» прожить без этих качеств было бы почти невозможно).

Более того, во время дискуссий о сущности и целесообразности милиционно-территориальной системы в газете «Голос трудового казачества» был помещен ряд публикаций, содержавших весьма лестные для казаков оценки той роли, которую они могли и долж-ны были сыграть в реформированной армии Советского государст-ва. В одной из статей прямо и недвусмысленно утверждалось: «ка-зацкое войско [–] это есть природная милиционная армия, пото-му, что каждый казак с детства хороший наездник и лихой боец. Казак, не бывая еще в казармах, уже солдат».1 В дальнейшем, оценивая службу красноармейцев-переменников в территориаль-ных формированиях, советские авторы отмечали присущую каза-кам дисциплинированность, выгодно выделявшую их в общей массе новобранцев.2

В прессе звучали даже призывы к «трудовым казакам» отправ-ляться (наряду с рабочими и крестьянами) не просто на военную службу рядовыми, но на «курсы красных командиров», чтобы, «окончив их, [они] стали бы руководить рабоче-крестьянской ар-мией».3 Подобного рода призывы свидетельствовали о довольно высокой степени доверия, которое испытывали к «красному каза-

1 Збруч Б. Военные задачи казачества // Голос трудового казачества. 1920. 25 июня. 2 Лазарев С. На стыке пролетариата с крестьянством (Партийная и политико-

просветительная работа в Донской территориальной дивизии) // Коммунист. 1924. № 3 – 4. С. 18.

3 Дайте красных командиров из рабочей среды! // Красный Дон. 1921. 8 мая.

137

честву» не только журналисты, но и представители власти (контро-лировавшие, естественно, деятельность советских СМИ).

Как видим, в начале 1920-х гг. большевистское руководство вполне благожелательно относилось к привлечению «социально близких» казаков (то есть из батрацко-бедняцкой и середняцкой среды) на военную службу. Вышеизложенные материалы убеди-тельно свидетельствуют, что лидеры РКП(б) не могли не учитывать высокий военно-патриотический потенциал казачества, который мог быть использован для оптимизации формирования милицион-но-территориальной армии, да и в целом в деле укрепления воору-женных сил Советского государства. В конце концов, в районах Дона, вошедших в состав сначала Юго-Востока России, а затем Се-веро-Кавказского края, по переписи 1926 г. насчитывалось почти 622 тыс. донских казаков обоего пола, из них – 278,9 тыс. мужчин (не учитывая казачье население Ейского, Кущевского и Старомин-ского районов Донского округа, традиционно относившееся не к донцам, а к кубанцам).1 Было бы неразумно отказываться от такой «природной милиционной армии», какую представляло собой дон-ское казачье сообщество, пусть и серьезно ослабленное в ходе Гражданской войны (и не отличавшееся такой кристальной чисто-той в социально-классовом плане, как того хотели большевики).

В принципе не возражая против несения «трудовым казачест-вом» военной службы в составе РККА, большевики, однако, реши-тельно искореняли традиционный порядок казачьей службы. В от-личие от армии императорской России, в вооруженных силах Со-ветского государства в 1920-х гг. уже не создавались обособленные казачьи кавалерийские (или, реже – пехотные) подразделения. В данном случае большевики были верны принципам «расказачива-ния», то есть десословизации казачьих сообществ, их постепенного растворения в массе сельского населения. Теперь казаки на общих

1 Рассчитано по: Казачество Северо-Кавказского края. Итоги переписи населения 1926 г. / Ред. Н.И. Воробьев; предисловие А.И. Гозулова. Ростов н/Д., 1928. С. 3, 4, 5, 7.

138

основаниях призывались и в пехоту, и в кавалерию; они проходили военную службу в территориальных частях бок о бок не только со своими станичниками, но и с крестьянами, и с рабочими.1 Так, не-мало донских казаков было приписано в качестве красноармейцев-переменников к 9-й Донской стрелковой дивизии.

Что касается отношения к военной службе Советскому госу-дарству самих донских казаков, то оно не было однозначно по-ложительным или же отрицательным. Массив документов и ма-териалов, находящийся в нашем распоряжении, позволяет с дос-таточной долей уверенности утверждать, что большинство пред-ставителей казачьего сообщества Дона (как и Кубани, и Терека) в целом положительно относились к необходимости служить либо в кадровых, либо в территориальных частях. Подобный выбор определялся несколькими, наиболее важными, обстоятельствами.

Прежде всего, в 1920-х гг., да и спустя многие десятилетия, у сельских юношей, и особенно молодых казаков, в отношении во-енной службы практически не было выбора. Ведь, по справедли-вому замечанию А.Ю. Рожкова, «во многих селениях, особенно в казачьих станицах, юноша, не служивший в армии, традиционно считался неполноценным» (курсив А.Ю. Рожкова – авт.).2 Обще-ственное мнение крестьянского (казачьего) социума стимулирова-ло молодые поколения земледельцев пройти военную службу, ко-торая, таким образом, приобретала характер некоей инициации.

Кроме того, в условиях возросшей в Советской России соци-альной мобильности немало молодых крестьян и казаков стреми-

1 На апрельском (1925 г.) пленуме ЦК РКП(б) первый секретарь Северо-

Кавказского крайкома РКП(б) А.И. Микоян, подчеркивая факт отсутствия в составе войск СКВО специфически казачьих подразделений, говорил: «У нас на Северном Кав-казе имеются территориальные кавалерийские и пехотные формирования… Среди них не только казаки, но и иногородние. Поэтому название «казачьи» неправильно, ибо там принимают участие не только казаки» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 50).

2 Рожков А.Ю. «Казарма хуже тюрьмы». Жизненный мир красноармейца 1920-х годов // Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2005 / 2006. Актуальные проблемы изу-чения. М., 2006. С. 259.

139

лись в армию, дабы выйти за тесные рамки сельского мира (ка-зачьей станицы). Для молодых селян, по каким-либо причинам не желавшим связывать свое будущее с деревней и сельским хозяй-ством, армия представлялась в виде первой ступеньки к новой жизни, в которой можно повысить или сменить свой социальный статус (превратиться в рабочего, служащего, избрать военную карьеру, и т.д. Здесь опять-таки заслуживает поддержки мнение А.Ю. Рожкова о том, что «в советской России повестка в военко-мат для многих юношей становилась потенциальной «путевкой» в благополучную жизнь, с призывом в армию для них наступал долгожданный момент социального перехода и превращения… крестьянский парень отчетливо представлял себе, от каких про-блем он освобождался и какие привилегии он приобретал в слу-чае призыва в армию».1 Да и, в конце концов, армия привлекала молодых крестьян и казаков возможностью повысить свой обра-зовательный уровень, расширить кругозор, обрести или упрочить гражданскую позицию. Очень хорошо подобные надежды ка-зачьей молодежи переданы в рассказе М.А. Шолохова «Кривая стежка», в сюжете, когда после получения повестки на прохож-дение военной службы секретарь станичной ячейки комсомола Гришка радостно говорит своему незадачливому приятелю: «пойдем в армию, чудак, белый свет увидим, а тут, окромя наво-за, какое есть удовольствие?.. А там, брат, в армии – ученье…».2

Далее, необходимо отметить, что некоторая часть представи-телей донского казачьего сообщества в 1920-х гг. была твердо убеждена в необходимости прохождения военной службы с це-лью получения и повышения знаний и навыков, необходимых для защиты «социалистического Отечества» от грозившего агрессией враждебного капиталистического окружения. Чаще всего подоб-

1 Рожков А.Ю. «Казарма хуже тюрьмы»… // Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2005 / 2006.С. 258, 259.

2 Шолохов М.А. Кривая стежка // Шолохов М.А. Из ранних рассказов. М., 1987. С. 119.

140

ные настроения отличали казачью молодежь, в большей мере восприимчивую к большевистской пропаганде. Настроения таких казаков превосходно передают слова одного из красноармейцев-переменников, изложенные в его письме в редакцию «Крестьян-ской газеты» в 1928 г.: «я и другие мои товарищи, как дети тру-дового революционного кр-ва (крестьянства – авт.) с[]радостью пошли отбывать свой срок военной службы, что-бы лучше подго-товиться военно-политическому делу и в нужный момент стать на защиту от нападения на С.С.С.р западных хищников[,] капита-листов[,] помещиков».1

Большинство же донских казаков определяли свое отношение к службе в Красной Армии, исходя не из политических лозунгов, а из веками складывавшейся традиции служения Родине. Весьма многие донцы в 1920-х гг., как и ранее, видели в военных заняти-ях и войне свое предназначение. Они расценивали службу в воо-руженных силах и участие в войнах как тяжелейший, смертельно опасный, но почетный труд, умелое выполнение которого пре-вращало казачество в особую воинскую касту, выделяло казачьи сообщества в массе земледельцев. Нередко для таких казаков служба в армии являлась едва ли не последним средством само-идентификации, едва ли не единственным оставшимся способом доказать свою особость, непохожесть на крестьян или рабочих. Не случайно в 1920-х гг. журналисты и партийно-советские дея-тели нередко констатировали, что казачество охотно служит в Красной Армии, так как «территориальная служба соответствует его историческому укладу».2

Наконец, в качестве еще одного фактора, стимулировавшего доброжелательное отношение казаков к службе в частях Красной Армии, следует назвать произошедшее в советский период об-легчение военно-мобилизационного бремени. В 1920-х гг., по

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 22, л. 190. 2 Лазарев С. На стыке пролетариата с крестьянством… // Коммунист. 1924. № 3 – 4. С. 18.

141

сравнению с досоветской эпохой, представители казачьих сооб-ществ стали проводить на службе гораздо меньше времени и тра-тить на это намного меньше материальных средств. Например, в октябре 1925 г. члены Вешенского райкома РКП(б) с удовольст-вием отмечали, что «не мало удивления» у казаков 1903 года ро-ждения, подлежавших мобилизации, вызвало то обстоятельство, «что очень уж короткий срок службы [в РККА]».1 Конечно, по сравнению с 20-летней службой, которую донцы были обязаны проходить в досоветский период в соответствии с «Уставом о во-инской повинности Донского войска» от 17 апреля 1875 г., крат-ковременные военные сборы в частях переменного состава Крас-ной Армии казались казакам сущей мелочью. Самым благопри-ятным образом на отношении донцов к службе в вооруженных силах РСФСР (СССР) сказывалось и сокращение расходов на снаряжение призывника, о чем очень любили говорить на разного рода массовых мероприятиях представители партийно-советского руководства. Так, на прошедшей 11 октября 1925 г. в станице Митякинской Тарасовского района Северо-Кавказского края бес-партийной казачьей конференции один из докладчиков, – некто Коняев, – торжествующе говорил о превосходстве советской мо-билизационной практики над ее досоветскими аналогами: «при царском строе казаки, как будто не несли налоговой тяжести в той форме, как сейчас[,] но за то они несли значительные матери-альные расходы в связи с обязательной военной службой и целым рядом общественных повинностей. Теперь служба в Красной ар-ме (армии – авт.) не связана почти ни с какими материальными затратами. В чем придешь в том и принимают[,] ран[ь]ше же не то: справ[ь] седло, купи лошад[ь,] да не абы какую, а хорошую».2

Показателем позитивного отношения казачьей молодежи, да и вообще большинства казаков, к службе в Красной Армии явля-

1 ЦДНИ РО, ф. 36, оп. 1, д. 5, л. 8. 2 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 271об.

142

лись военные сборы и призывные кампании, которые, как прави-ло, протекали в казачьих районах Дона без особых осложнений. Ярким примером в данном случае выступает призывная кампа-ния, проходившая осенью 1925 г. в Вешенском районе Донецкого округа Северо-Кавказского края.

В докладной записке Вешенского райкома РКП(б), направ-ленной окружным властям, говорилось, что осенью 1925 г. на службу в РККА отправились призывники 1903 года рождения. В подавляющем большинстве новобранцы принадлежали к казачь-ему сообществу, поскольку население района почти сплошь со-стояло из казаков: по данным переписи 1926 г., из 52,7 тыс. мест-ных жителей 44,9 тыс. (то есть 85,2 %) причислили себя к дон-скому казачеству.1

Сотрудники Вешенского райкома РКВП(б) свидетельствова-ли: «настроение к призыву как самих призывников, так и населе-ния – вполне благоприятное». В определенной степени формиро-ванию положительного образа РККА в сознании казачества по-могли («много сыграли») демобилизованные казаки 1902 года рождения, так как они «много передали хорошего о службе в Красной Армии».2 Только «в верхах кулачества», сетовали члены райкома, было заметно нежелание отправляться на военную службу («что и естественно можно было ожидать»), но «влияния [кулаков на массы казачества] никакого не было». Призывники явились на сборные пункты «своевременно и полностью в соот-ветствии призывных списков за исключением 2-х человек»; одна-ко эти двое вряд ли могли быть причислены к дезертирам, так как один из них умер, а другой находился где-то за пределами рай-она. Из личных бесед с призывниками члены райкома заключили, что они готовы «защищать совправительство», а на вопрос «как относятся Ваши отцы [к необходимости проходить службу]» от-

1 Казачество Северо-Кавказского края. Итоги переписи населения 1926 г. С. 3. 2 ЦДНИ РО, ф. 36, оп. 1, д. 5, л. 8.

143

вет [был] один: отцы не возражают против призыва, но вот если бы только в кавалерию».1

Нельзя не включить в наше повествование любопытное соче-тание казачьих традиций и советских новаций в призывной кам-пании, подмеченное членами Вешенского райкома РКП(б). «Не-безинтересно отметить», докладывали они в Донецкий окружком, «старотрадиционные явления. В старое время, видимо, призы-ваемые устраивали качку атаманов, что проделано и в настоящий момент». Но, поскольку атаманов при советской власти уже не было, «призывники левобережной части р. Дона после митинга в ст. Вешенской стали качать ПредРИКа (председателя райиспол-кома – авт.), секретаря Райкома и др. завотделами РИКа, после чего стали собирать деньги из качающих сколько кто даст», и «в результате было ими собрано 55 рублей». Попытались призывни-ки получить некоторую сумму и с секретаря райкома, но главный коммунист Вешенского района оказался парень не промах и вме-сто денег вручил казакам-новобранцам «Красный Флаг»[,] выра-жающий настроение призывников и новые традиции»; тем самым секретарь и деньги сохранил, и внес в процесс проводов необхо-димый элемент большевистской идеологии. «Собранные день-ги[,] думалось[,] пойдут на пропой, но оказывается их поделили между собой на табак и папиросы», что свидетельствовало, по мнению членов райкома, об отсутствии «пьяных и рекрутских замашек»2 и, следовательно, еще раз выгодно подчеркивало дис-циплинированность казаков-призывников.3

1 ЦДНИ РО, ф. 36, оп. 1, д. 5, л. 8. 2 «Рекрутские замашки», упоминаемые в докладной записке Вешенского райкома

РКП(б), представляли собой весьма распространенное в 1920-х гг. неумеренное по-требление алкоголя призывниками и их пьяные выходки, то есть «буйство с массовой попойкой, драками «стенка на стенку», погромами винных лавок и базарных рядов» (Рожков А.Ю. «Казарма хуже тюрьмы»… // Военно-историческая антропология. Еже-годник. 2005 / 2006. С. 263).

3 ЦДНИ РО, ф. 36, оп. 1, д. 5, л. 8а.

144

Призывная кампания 1925 г. в Вешенском районе, как и другие вышеизложенные примеры, в целом подтверждают мнение, что на протяжении второго десятилетия XX в. донские казаки в большин-стве своем положительно относились к необходимости прохожде-ния военной службы в Красной Армии. Но, как уже отмечалось, отношение казаков к службе в вооруженных силах РСФСР (СССР) не было однозначно положительным. Некоторая часть представи-телей казачьих сообществ критично, а то и вовсе резко негативно воспринимала обязанность «дежурит[ь] всему населению СССР 2 года»1 в кадровых частях или хотя бы проходить краткосрочные военные сборы при территориальных формированиях.

Отчасти недовольство донцов порождалось негативными чер-тами армейского устройства или же прямыми злоупотреблениями командного состава, инструкторов и пр. В частности, в конце 1922 г. в одном из населенных пунктов Верхне-Донского округа имело место избиение «допризывников инструкторами».2 Легко представить, какую реакцию вызвал этот инцидент у местных жителей, как крестьян, так и казаков. Впрочем, и у командного состава кадровых и территориальных частей Красной Армии в 1920-х гг. были основания выражать неудовольствие поведением и дисциплиной новобранцев.3

Более же всего, судя по свидетельствам источников, сельских жителей не устраивали сроки проведения военных сборов в тер-риториальных частях, приходившиеся на весенне-летний период,

1 Так выразился о военной службе командир 13-го кавалерийского полка в посла-нии Ольгинскому станичному совету, который незаконно заставлял членов семьи крас-ноармейца Губарева (проходившего службу в 1 эскадроне данного полка) исполнять обязанности дежурных при стансовете (ГА РО, ф. р-1198, оп. 1, д. 154, л. 115).

2 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 38, л. 1. 3 Например, в 9-й Донской дивизии «взаимоотношения [красноармейцев] с команд-

ным составом были нездоровым явлением. Командиры нормальных школ требовали неук-лонного исполнения приказаний, будучи строгими[,] старались быть слишком вежливыми с красноармейцами. Совершенно новый вежливый подход создавал противоречивость [в отношении] к красным командирам, а между тем как к старым командирам, несколько грубоватым, [рядовые] относились как к своим» (ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 15, л. 88).

145

то на время напряженных сельхозработ (на то время, когда «день год кормит»). Как раз тогда, когда в семьях хлеборобов была не-обходима каждая пара рабочих рук, государство требовало от молодых (и, значит, наиболее трудоспособных) крестьян и каза-ков на два – три месяца оставить хозяйственные дела и заняться военным обучением. Разумеется, все это не могло пройти бес-следно для крестьянско-казачьих хозяйств; поэтому вовсе не без-основательны были жалобы хлеборобов о том, что «терсборы в летнюю рабочую пору убыточны».1

Территориальные сборы своей убыточностью беспокоили не только земледельцев. У военного руководства (хорошо понимав-шего, что совпадение по времени терсборов и сельхозработ вызы-вает законное недовольство призывного контингента2) тоже были поводы для беспокойства. Дело в том, что некоторая часть при-зывников, боясь разорения своих хозяйств, всячески пыталась ук-лониться от сборов. В частности, в 1925 г. один из красноармей-цев-переменников Северо-Кавказского края направил письмо в редакцию «Крестьянской газеты», в котором описал недостатки краткосрочных военных сборов в территориальных частях (в дан-ном случае – в 4 эскадроне 90 территориального кавалерийского полка): «первые дни учеба как будто протекала нормально, [а] по-том начались дезертирства и симуляции. Объясняется это тем, что наш район экономически слабый, неурожайный. Оторвать от хо-зяйства дееспособного мущину на 2 месяца, а вместе с тем [и] средств[а] на прокормление его[,] значит ослабить хозяйство, вне-сти временный развал в трудовой земледельческий двор. Кроме того не все хозяйства одинаково равны, некоторые в лице допри-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 901, л. 199. 2 Доклад М.В. Фрунзе и А.С. Бубнова в ЦК РКП(б) И.В. Сталину о необходимости

поддержки и дальнейшего укрепления территориальной системы как основы организа-ции вооруженных сил. 19 декабря 1924 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 302; Тезисы доклада зам. начальника Штаба РККА С.А. Пугачева в РВС СССР «Об итогах опытных мобилизаций 1925 года». 18 апреля 1926 г. // Там же, С. 550.

146

зывников имеют кормильцев[,] занимающихся[,] кроме крестьян-ства[,] побочным трудом. Батраки, служащие и чернорабочие[,] имеющие поденный или месячный заработок и содержащие на не-го семью[,] тем более не имеют возможности отрывать средства для содержания себя на сборе хотя бы [на] несколько дней».1

И, разумеется, отрицательное отношение казаков (да и кресть-ян) к военной службе порождалось социально-классовой полити-кой большевиков. Лидеры компартии, как известно, делали ставку на сельскую бедноту и пролетариат, рассматривали средние слои деревни в качестве союзника (хотя и не очень надежного) и враж-дебно относились к «кулацкой» верхушке, в состав которой не-правомерно включались и более-менее зажиточные крестьяне. Здесь можно вспомнить классическую формулу, изложенную И.В. Сталиным на апрельском (1929 г.) пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б): «беднота как опора рабочего класса, середняк как союз-ник и кулак как классовый враг, – таково наше отношение к этим социальным группировкам»2 (выделено в источнике – авт.).

Представителей «кулацко-зажиточных» слоев деревни (в том числе и донских казачьих станиц) большевики не были намерены допускать в армию, дабы не подрывать ее нерушимую верность созданному ими режиму. Хотя, как будет показано далее, в пери-од нэпа эти ограничения нередко не соблюдались (тем более, по отношению к казачеству), сам принцип просеивания призывного контингента через сито «классового подхода» никогда не ставил-ся под сомнение. Если же тот или иной зажиточный казак попа-дал в категорию лиц, лишенных избирательных прав за принад-лежность к «кулачеству» («лишенцев»), то ему и его сыновьям дорога в армию была закрыта, причем уже без всяких поблажек.

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 795, л. 178. 2 Сталин И.В. О правом уклоне в ВКП(б). Речь на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в

апреле 1929 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 12. М., 1953. С. 39.

147

Конечно, представители сельской (казачьей) верхушки, а тем более «лишенцы», не приветствовали большевистский режим и не выражали желания его защищать. В источниках нередко встречаются упоминания о том, что сыновья «кулаков», которым все-таки приходили повестки из военкомата, не желали отправ-ляться на военную службу (выше мы уже приводили подобный пример, рассматривая призывную кампанию 1925 г. в Вешенском районе Северо-Кавказского края). Показательно также отноше-ние донских казаков-«лишенцев» к тому, что лишение избира-тельных прав автоматически выводило их из числа призывников. На одном из пленумов Донского окружкома ВКП(б) в начале 1927 г. представители партийного руководства с удивлением от-мечали различие в реакции крестьян и казаков на лишение изби-рательных прав. Если крестьяне болезненно воспринимали пере-ход в категорию «лишенцев», то казаки относились к этому спо-койно, говоря: «раз лишили, значит закон советской власти для нас обязателен к выполнению». На самом же деле у казаков-«лишенцев», возмущались донские коммунисты, был даже свой интерес в новом статусе: «когда поговоришь с ними хорошенько, то выходит, что он знает, что в Красную армию не берут лиц, лишенных права голоса, а вот война будет, пусть идут воевать те, которые имеют голос, как у нас выражаются, а мы не пойдем».1

Добавим, что, как ни странно, результаты классовой полити-ки большевиков в сфере военного дела иной раз возмущали даже сельскую (казачью) бедноту и середняков. Казалось бы, основа-ний для недовольства в данном случае попросту не могло быть: ведь пресловутый классовый подход был ориентирован исключи-тельно на защиту интересов беднейших слоев сельского населе-ния, в которых идеологи и лидеры компартии видели свою соци-альную опору в деревне. Но в данном случае классовая политика

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 98, л. 119.

148

большевиков выходила им боком, так как беднота воспринимала недопущение «кулаков» в армию как поблажку последним, а не как наказание. Поэтому призывники из числа батраков, бедняков, середняков нередко выражали недовольство по поводу освобож-дения кулаков и зажиточных от службы с формулировкой «как социально негодный элемент».1

Как видим, в 1920-х гг. далеко не все донские казаки благо-желательно относились к службе в Красной Армии. Вместе с тем большинство представителей казачьего сообщества Дона не име-ли существенных возражений против необходимости прохожде-ния военной службы, пусть даже и в вооруженных силах Совет-ского государства.

Однако следует отметить, что даже у тех донцов, которые бы-ли готовы честно и добросовестно нести службу в кадровых и ми-лиционно-территориальных частях РККА, все же имелись к совет-ской власти определенного рода претензии. Собственно, о них уже упоминалось мельком в нашем повествовании, в той его части, где шла речь о ходе призывной кампании 1925 г. в Вешенском районе. Эти претензии звучали в высказываниях казаков-призывников, ко-торые мечтательно говорили тогда членам райкома РКП(б), что служить они готовы, «но вот если бы только в кавалерию».2

Это далеко не единственный случай, когда казаки озвучивали свое желание служить не в пехоте, а в кавалерии. По сообщениям с мест, поступавших в ЦК РКП(б) в марте 1925 г., «казачество не довольно, что его зачисляют в пехоту. Отмечается, что у всех ка-заков имеется большое желание служить в кавалерии и артилле-рии».3 На казачьей беспартийной конференции в станице Митя-кинской Тарасовского района Северо-Кавказского края, прошед-шей 11октбря 1925 г., выступавшие казаки высказывали «поже-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 905, л. 9. 2 ЦДНИ РО, ф. 36, оп. 1, д. 5, л. 8. 3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 904, л. 86.

149

лание чтобы воинский дух и врожденные склонности казаков к наездничеству были использованы Сов.[етской] властью при при-зыве казачьего населения в воинские части».1 Служить в кавале-рии, – вот в чем заключалась мечта направлявшейся в армию донской казачьей молодежи, вот в чем состояло их основное тре-бование (пожелание) к советско-партийному и военному руково-дству РСФСР (СССР).

Надо сказать, что такого рода мечты и пожелания не были беспочвенны и безосновательны. Члены казачьих сообществ тра-диционно позиционировали себя как конных воинов (хотя суще-ствовали и пехотные части казаков-пластунов), и представители власти в Российской империи вполне соглашались с таким при-вычным образом казака-кавалериста. Во время Гражданской вой-ны и большевики в полной мере использовали огромный потенци-ал казаков (в том числе и донских) как конных бойцов. Так, Каза-чий отдел ВЦИК постановлял 29 октября 1920 г.: «мобилизован-ными казаками[,] подлежащими службе в Красной Армии[,] ис-ключительно укомплектовывать кавалерийские части. Служба в пехоте для казаков является тягостью и нежелательна».2 Когда же руководство РСФСР заговорило о переходе на территориально-милиционную систему, то в прессе появились многозначительные публикации о том, что казаки могут сыграть важную роль в деле создания и развития кавалерии в новой армии. Авторы этих пуб-ликаций утверждали, что казаки должны «сделать население дере-вень готовыми наездниками»,3 «помочь создать в пограничных деревнях крестьянскую конницу».4

По окончании Гражданской войны казаки утратили свое на-следственное право служить только в кавалерийских частях, ко-

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 275об. 2 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 5, л. 75. 3 Збруч Б. Военные задачи казачества // Голос трудового казачества. 1920. 25 июня. 4 Баратов. Казаки должны // Голос трудового казачества. 1920. 25 июля.

150

торые по своему составу являлись, опять-таки, исключительно казачьими. В 1920-х гг. они призывались в Красную Армию на общих основаниях, служили наравне с иногородними и в пехоте, и в коннице. Установление такого порядка, однако, не означало, что казаки с ним примирились. Немало новобранцев из казачьих районов (в том числе и районов Дона), как уже отмечалось, по-прежнему стремились с кавалерию, расценивая службу в пехот-ных частях как умаление собственного достоинства.1

Партийно-советское и военное руководство, конечно, могло проигнорировать просьбы казаков. Однако ситуация в кавалерий-ских частях Красной Армии образца 1920-х гг. сложилась таким образом, что сделать это было не то что невозможно, но даже пре-ступно. Сама жизнь доказала целесообразность первоочередного привлечения казаков именно в кавалерию. Это было необходимо как с военно-хозяйственной, так и с политической точки зрения.

Наиболее очевидной, конечно, в 1920-х гг. была военно-хо-зяйственная необходимость использования экономического по-тенциала, опыта и навыков казачьих сообществ Советской Рос-сии в деле формирования и укрепления кавалерийских частей Красной Армии. Необходимо принять во внимание тот факт, что, в соответствии со спецификой территориально-милиционной ар-мии, территориальные кавалерийские части не располагали таким количеством строевых лошадей, которого могло бы хватить на

1 Тот факт, что даже «красные» казаки свысока, пренебрежительно относились к пехотным частям (формировавшимся, естественно, из неказаков) ярко отражен в «Кон-армии» И.Э. Бабеля. В одной из частей «Конармии» повествуется о встрече казаков из бригады Маслака со своей же пехотой, окопавшейся в ожидании противника: «Всадни-ки ехали с величественной и дерзкой холодностью. Лохматая пешка (пехота – авт.) вылезла из своих ям и, разинув рты, следила за упругим изяществом этого небыстрого потока». Затем, писал Бабель, казаки решили развлечься и «бросились в атаку. Бедная пешка побежала, но поздно. Казацкие плети прошлись уже по их драным свиткам. Всадники кружились по полю и с необыкновенным искусством вертели в руках нагай-ки. – Зачем балуетесь? – крикнул я Афоньке [Биде]. – Для смеху, – ответил он мне… – Пешка, не зевай! – прокричал Афонька и надменно выпрямил тщедушное тело. – По-шла блох ловить, пешка…» (Бабель И.Э. Конармия // Бабель И.Э. Конармия. Рассказы. Дневники. Публицистика. М., 1990. С. 66, 67).

151

всех военнослужащих, приписанных к этим частям. В связи с этим красноармейцам-переменникам необходимо было прохо-дить службу на собственных конях (не так было в кадровой кон-нице, которая снабжалась лошадьми за казенный счет).

Однако в разоренной Гражданской войной Советской России огромное большинство крестьянских хозяйств попросту не имели лошадей, которых можно было бы безболезненно оторвать от сельхозработ и отправить на военные сборы, пусть и краткосроч-ные. Казачьи же хозяйства, в отличие от крестьянских, в массе своей были более зажиточны и потому располагали лошадьми, не-обходимыми для прохождения военной службы в кавалерийских подразделениях переменного состава. По справедливому замеча-нию Г.Л. Воскобойникова, «приписники должны были являться на сборы с боевыми конями», а «это могли делать только казаки».1 Данное обстоятельство партийно-советское руководство РСФСР (СССР) и командование РККА не могли не учитывать.

Кроме того, что казачья молодежь, в отличие от крестьян-ской, могла себе позволить отправление на военные сборы с соб-ственными лошадьми, она была еще и более подготовлена для службы в кавалерийских частях. В казачьих станицах, в том чис-ле и в донских, издавна существовали методики военного обуче-ния, осуществлявшегося на бытовом уровне, – дедами и отцами, путем военных игр, и т.д. (здесь можно вспомнить процитиро-ванное выше утверждение Б. Збруч, согласно которому «казак, не бывая еще в казармах, уже солдат»2). Вопреки огромным потерям и разрушениям Гражданской войны, взятому большевиками кур-су на разрушение веками существовавшего уклада жизни казаче-ства, традиционно-бытовые методики допризывной военной под-готовки не исчезли в казачьих станицах и в 1920-х гг. (более того,

1 Воскобойников Г.Л. Казачество в Красной Армии в 20-е – 30-е гг. XX в. // Ку-банское казачество: три века исторического пути. С. 51.

2 Збруч Б. Военные задачи казачества // Голос трудового казачества. 1920. 25 июня.

152

в остаточной форме эти методики сохранялись даже во второй половине третьего десятилетия XX века1). Данное обстоятельство также учитывалось большевиками.

Командование КККА прекрасно понимало: «в кавчастях не-обходимо одновременно решать два вопроса: обучение человека и лошади, что в смысле выучки значительно труднее».2 Трудно-сти, действительно, были немалые, так что в октябре 1924 г. ин-спектор кавалерии РККА С.М. Буденный отправил в РВС СССР доклад, в котором мрачно указывал: «существующая система комплектования конницы [призывными] контингентами без учета специальных и специфических[,] необходимых качеств для служ-бы в кавалерии при 2[-х] летнем сроке службы ставят под сомне-ние возможность тех минимальных достижений, коим должен удовлетворять боец – кавалерист, выступающий в поле во время войны или демобилизованный по окончании срока службы».3

Исходя из нужд кавалерии и проблем, стоящих перед кавча-стями, Буденный предлагал: «необходимо снова проработать и окончательно решить вопрос укомплектования конницы [при-зывниками] из районов, дающих молодняк, по бытовым условиям воспитания, удовлетворяющий требованиям кавслужбы».4 То есть, инспектор кавалерии, бывший командующий знаменитой Первой конной армией, выросший на Дону и не понаслышке зна-комый с казачеством, предлагал улучшить ситуацию в кавтерча-стях путем привлечения туда казаков. О том же говорил и первый секретарь Северо-Кавказского крайкома РКП(б) А.И. Микоян в

1 См. об этом: Скорик А.П. Многоликость казачества Юга России в 1930-е годы:

Очерки истории. Ростов н/Д., 2008. С. 270 – 275. 2 Аналитический доклад ОГПУ председателю РВС СССР о территориально-

милиционной системе как основе Вооруженных Сил СССР. 27 декабря 1926 г. // Ре-форма в Красной Армии. Кн. 1. С. 663.

3 Из доклада Инспекции кавалерии РККА в РВС СССР о состоянии кавалерийских частей и школ и необходимости их улучшения. 1 октября 1924 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 245.

4 Там же, С. 246.

153

апреле 1925 г.: «у казаков до сих пор имеются военные традиции, которые могут быть использованы и мы должны будем эти воен-ные традиции сохранить, влив них наше советское содержание».1

Помимо военно-хозяйственной необходимости, представители партийно-советского руководства учитывали и политические ас-пекты привлечения казачества к службе в кавчастях переменного состава. Как рассуждал А.И. Микоян на апрельском (1925 г.) пле-нуме ЦК РКП(б), «военные кавалерийские формирования должны являться одним из каналов, которые пройдут от казаков к совет-ской власти [и] к партии и вот эти кавалерийские формирования поведут за собою казачью молодежь».2 Его поддержал С.И. Сыр-цов, тогда же заявлявший, что территориально-милиционная форма устройства кавалерии «может сыграть не только крупную роль в том отношении, что будет[]давать боеспособные кадры нашей ар-мии, но кроме того она будет известного рода политической шко-лой, школой по обработке казачьей молодежи».3

Такого рода ожидания большевистского руководства были отнюдь не беспочвенны. Ведь в Красной Армии казачья моло-дежь не только обучалась военному делу, но и, вполне законо-мерно, подвергалась мощной политико-идеологической обработ-ке, нацеленной на рост просоветских (прокоммунистических) на-строений среди красноармейцев.4 Возвращаясь домой даже с краткосрочных сборов (не говоря уже о двухгодичной службе в

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 52 – 53. 2 Там же, л. 52 – 53. 3 Там же, л. 55. 4 В данном случае можно процитировать, например, стандартную программу во-

енной подготовки допризывников образца 1929 г. Здесь говорилось, что основой «по-литического обучения и воспитания РККА» должны выступать «классовое сплочение и социалистическое просвещение», в отличие от «буржуазных армий», в которых осно-вой политико-идеологической подготовки личного состава являлись «воспитание пат-риотизма, собственнических инстинктов, религиозности. Борьба с проявлениями рево-люционности внутри капиталистических армий» (Программа военной подготовки в техникумах и рабфаках (пехотный уклон). М., 1929. С. 12, 13).

154

кадровых частях), казаки-переменники демонстрировали боль-шую приверженность советской власти, чем до призыва.

Исходя из вышеизложенных соображений, руководство СССР вернулось к озвученным еще в 1920 г. намерениям о пер-воочередном привлечении казаков в конницу (о создании кавча-стей в казачьих районах) и об использовании военно-патриоти-ческих традиций, знаний и навыков казачества в деле формиро-вания и повышения боеспособности кавалерийских частей пере-менного состава. Произошло это не позже 1923 г. Именно в этом году 3-я Отдельная кавалерийская бригада, дислоцировавшаяся в Северо-Кавказском военном округе (СКВО), была переведена на начала территориально-милиционной системы.1 Осенью 1924 г. С.М. Буденный отмечал, что в бригаду привлекались новобран-цы, «по бытовым условиям воспитания» вполне подходящие для службы в кавалерии, то есть казаки. По мнению Буденного, в бригаде «все предпосылки жизнеспособности и боеготовности имеются налицо. Несмотря на то, что центром и округом не уде-лялось необходимого внимания, бригада растет и укрепляется, встречая полное сочувствие, поддержку населения и неоспоримое желание в ней служить. Приписка молодняка и старослужащих, покрывшая потребность на 120 %, и покупка переменникам спе-циально для строевой службы лошадей, достаточно ярко свиде-тельствует о здоровой идее теркавформирований».2

Первый секретарь Северо-Кавказского крайкома РКП(б) А.И. Микоян в полной мере поддержал оптимистичные оценки Буденного относительно восприятия казачеством Юга России идеи и процесса формирования территориальных кавалерийских частей в казачьих районах. На апрельском (1925 г.) пленуме ЦК

1 Воскобойников Г.Л. Казачество в Красной Армии в 20-е – 30-е гг. XX в. // Ку-банское казачество: три века исторического пути. С. 51.

2 Из доклада Инспекции кавалерии РККА в РВС СССР о состоянии кавалерийских частей и школ и необходимости их улучшения. 1 октября 1924 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 247.

155

РКП(б) Микоян говорил, что казаки полностью одобрили прави-тельственную инициативу по формированию территориальной конницы и приняли живейшее участие в пополнении призывного контингента теркавчастей: «Мы по инициативе т. Ворошилова создали территориальные кавалерийские формирования, т. е. при-зываем солдат[а] с его лошадью, и они вместе составляют одну армейскую единицу… казак этим доволен, ибо считает, что это идет немножко по линии прежней традиции и даже старики при-езжали смотреть как их сыновья гарцуют на лошади».1

Микоян не случайно говорил о желании казаков служить в территориальной коннице именно на апрельском (1925 г.) плену-ме ЦК РКП(б). Ведь на этом партийном форуме была принята ре-золюция «По вопросу о казачестве», в которой во всеуслышание заявлялось о намерении большевиков укрепить добрососедские отношения с казачьими сообществами и привлечь казаков к уча-стию в советском строительстве.

Правда, в резолюции практически ничего не говорилось о желательности использования традиций и навыков казачества в деле укрепления территориальных кавалерийских частей РККА (если не считать указания о том, что «должно быть проявлено чуткое отношение к боевым командирам, руководителям красно-го казачества в борьбе с контрреволюцией. Местные советские и партийные органы должны их знать и привлекать к активному участию в советской и партийной работе»2). Относительно того, почему в резолюцию не вошел пункт о вовлечении казаков в тер-риториальные кавчасти, Сырцов в своем заключительном слове сказал: «здесь, товарищи, в частных разговорах упрекнули меня за то, что в проекте резолюции по вопросу о территориальном формировании сказано чрезвычайно глухо и неопределенно о

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 50, 51. 2 Резолюция апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) «По вопросу о казачестве»

// КПСС в резолюциях… С. 933.

156

том, что – поручить Реввоенсовету с участием местных организа-ций и [совместно с] органами ГПУ изучить вопрос о территори-альном формировании. Здесь не моя личная вина, я на деревен-ском совещании отстаивал другую точку зрения, а именно при-знать положительным тот опыт, который мы на Северном Кавка-зе имели, но деревенское совещание решило сказать более осто-рожно. На этом заседании были также военные работники, у ко-торых, по[-]видимому, нет единой точки зрения на этот вопрос».1

Таким образом, по уверениям Сырцова, в резолюции апрель-ского пленума «По вопросу о казачестве» ничего не говорилось о роли казаков в территориальной коннице вследствие излишней ос-торожности большевистского руководства (вызванной, вероятно, сохранявшимся недоверием к казакам). Но в черновом варианте ре-золюции, утверждал Сырцов, пункт о важности участия казаков в территориальных кавчастях содержался: «В первоначальном тексте [резолюции] говорилось таким образом: «считать что территори-альные кавалерийские формирования в казачьих районах…[»] (чи-тает). Так что те предложения, те указания, которые делал тов. Ми-коян, они не расходятся с предложениями, которые вносились мною, не расходятся с моими взглядами, и которые заключались в первоначальном тексте предложения».2 Кроме того, в процессе об-суждения доклада Сырцова (на основании которого и была принята указанная резолюция) тема участия казаков в территориальной ка-валерии затрагивалась неоднократно, как о том свидетельствуют процитированные высказывания Микояна и самого Сырцова.

В конечном итоге, процесс создания территориальных кава-лерийских частей в казачьих районах Советского Союза активи-зировался именно после апрельского пленума ЦК РКП(б). На Се-веро-Кавказском краевом совещании по работе среди казачества в июле 1925 г. «был обсужден вопрос о расширении теркавстрои-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 54. 2 Там же, л. 54.

157

тельства в казачьих районах».1 В том же году в СКВО прошли первые сборы территориальной конницы, вызвавшие большой интерес местного населения; в особенности, разумеется, этим ме-роприятием заинтересовались казаки.2

Территориальное кавалерийское строительство в казачьих ре-гионах СССР (в том числе на Юге России и, в частности, на До-ну) продолжалось и позднее. Однако, прежде чем говорить об этом, необходимо рассмотреть те условия и факторы, которые самым существенным образом влияли на привлечение казачества к делу формирования и укрепления территориальной конницы.

Во-первых, следует вновь (как и в предыдущем разделе на-шей работы) отметить, что даже после апрельского (1925 г.) пле-нума ЦК РКП(б) большевики сохраняли известное недоверие к казачеству и не были намерены отказываться от курса на «раска-зачивание», то есть на ликвидацию остатков сословной особости казачьих сообществ. Поэтому партийно-советским руководством даже не рассматривалась возможность формирования кавалерий-ских частей переменного состава исключительно из казаков.

На том же апрельском пленуме даже Сырцов, выступивший с проказачьим докладом, заявил, что опыт привлечения казаков к службе в территориальных кавчастях Красной Армии следует признать «вполне целесообразным и вполне положительным при том условии, что у нас в территориальных формированиях 35 – 40 % будет иногороднего населения».3 Тогда же Микоян предла-гал «создать [в Северо-Кавказском крае] три кавалер.[ийские] ди-визии: одну преимущественно в казацком районе, но туда входят и иногородние, другую преимущественно в иногороднем районе,

1 Воскобойников Г.Л. Казачество в Красной Армии в 20-е – 30-е гг. XX в. // Ку-банское казачество: три века исторического пути. С. 51.

2 Доклад начальника ГУ РККА В.Н. Левичева в РВС СССР о милиционно-территориальных формированиях РККА. 16 августа 1925 г. // Реформа в Красной Ар-мии. Кн. 1. С. 394 – 395.

3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 54.

158

но часть будет и казаков и третью горскую национальную диви-зию. Букет будет великолепный».1

Учитывая подобные настроения представителей власти, нет ничего странного в том, что на всем протяжении 1920-х гг. в красной кавалерии никогда не было подразделений, состоявших исключительно из казаков. По данным Г.Л. Воскобойникова, в СКВО в июле 1925 г. 11-я территориальная кавдивизия (развер-нутая на базе уже упоминавшейся 3-й Отдельной кавбригады) только на 62 % состояла из казаков; в январе 1928 г. в территори-альных кавалерийских дивизиях округа казаки составляли свыше 70 % военнослужащих.2 Остальные кавалеристы являлись выход-цами из крестьянства и рабочих.

Кстати, рабочих, несмотря на все усилия руководства Северо-Кавказского края, в территориальной коннице было относительно немного вследствие общей немногочисленности данной социаль-ной группы на Юге России. В 1928 г. Северо-Кавказский крайком ВКП(б) пессимистично констатировал: «отсутствие достаточных кадров в большинстве районов комплектования территориальных кавалерийских частей не дает возможности поднять % рабочих в их составе выше пяти (требуется 10 %)».3 Те же тенденции на-блюдались и по всей стране. Так, в мае 1926 г. начальник Главно-го Управления РККА В.Н. Левичев печально докладывал в РВС СССР, что «дальнейшее развертывание территориальных войск упирается в невозможность обеспечить в переменном составе даже минимальной 10-ти процентной пролетарской прослойки».4

Во-вторых, далеко не все казаки могли попасть в кавалерий-ские территориальные формирования, а только те, социальное

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 52. 2 Воскобойников Г.Л. Казачество в Красной Армии в 20-е – 30-е гг. XX в. // Ку-

банское казачество: три века исторического пути. С. 51, 52. 3 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 651об. 4 Тезисы доклада начальника ГУ РККА В.Н. Левичева в РВС СССР по организацион-

ным выводам терстроительства. 13 мая 1926 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 580.

159

происхождение и социальная принадлежность которых устраива-ли партийно-советское руководство. К социальному составу красноармейцев большевики всегда относились весьма внима-тельно, болезненно реагируя на «случаи, когда в ряды Красной Армии пролазиют лишенцы и сыны активных белогвардейцев, а мы им доверяем оружие охранять границы Сов.[етской] Респуб-лики».1 Иначе не могло быть: ведь, теоретически (да, как прави-ло, и на практике), социальное происхождение определяло и об-щественно-политические настроения призывников. А настроения личного состава, вполне естественно, влияли на боеготовность вооруженных сил. В этом смысле нельзя не признать правоту М.В. Фрунзе, который на III Съезде Советов СССР в мае 1925 г. поставил «политиконормальное состояние» Красной армии в один ряд с такими показателями ее готовности к вероятной вой-не, как уровень боевой квалификации личного состава, качество и количество вооружения, и пр.2

Социальное происхождение (и, соответственно, общественно-политические настроения) призывников из числа казачьей молоде-жи весьма заботили большевистское руководство. Казак, отправ-лявшийся на службу в РККА, должен был быть проверен в соци-ально-политическом плане с гораздо большей тщательностью, чем, например, крестьянин (не говоря уже о рабочем). Казакам, вызы-вавшим у коммунистов сомнения в чистоте «классового облика» и лояльности, не было места в вооруженных силах.

Еще на исходе Гражданской войны, 29 октября 1920 г., Каза-чий отдел ВЦИК постановлял: «оставшихся на Дону и Кубани казаков, бывших в белой армии и амнистированных Советской властью – мобилизовать на общих основаниях. При чем в ряды Красной армии допускать только добровольцев, изъявивших же-

1 ЦДНИ РО, ф. 87, оп. 1, д. 24, л. 8. 2 Из доклада Фрунзе «Наша Красная армия» на III Съезде Советов СССР // Молот.

1925. 23 мая.

160

лание зачислиться в таковую на местах жительства – до общей мобилизации. Остальных зачислять в Трудармию и удалять за пределы своих областей (как мера предосторожности)».1 Да и позже органы власти на Юге России не ослабляли внимание к со-циальному происхождению призывников (в том числе и донских казаков), определявшему их отношение к советской власти. Так, оргколлегия Ростовского окружкома РКП(б) на своем заседании 20 ноября 1924 г. постановила «проследить за работой комиссий по классовому отбору» допризывников.2

Надо, впрочем, отметить, что, несмотря на все старания большевистского руководства, территориальные кавалерийские формирования в казачьих районах считались с точки зрения «классовой чистоты» одними из самых проблемных. Дело в том, что, по справедливому замечанию А.И. Микояна, в подразделе-ниях территориальной конницы «могут участвовать только ло-шадные, безлошадные не могут участвовать».3 «Лошадными» же оказывались, как правило, отнюдь не бедняки, а середняки и «ку-лаки» (но к первым большевики питали известное недоверие, вторых и вовсе считали врагами). Это правило было особенно распространенным в условиях вызванной Гражданской войной хозяйственной разрухи, которая, естественно, затронула и сферу коневодства. Причем, сокращение конского поголовья было осо-бенно заметно на Дону, Кубани, Северном Кавказе, которые яв-лялись ареной наиболее ожесточенных междоусобных битв.

По утверждениям сотрудников Народного комиссариата Рабо-че-крестьянской инспекции (НК РКИ), «Северный Кавказ, где власть в гражданскую войну переходила неоднократно из рук в ру-ки и при стихийной эвакуации в конце 1919 г. значительного коли-чества зажиточного населения – по убыли конского состава стоит

1 ГА РФ, ф. 1235, оп. 84, д. 5, л. 75. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 10, л. 36. 3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 51.

161

на первом месте в СССР и, в особенности быв.[шая] Донобласть[,] где, по данным на 1921 г., убыль [лошадей] определялась в 80 %».1 Восстановление же конских табунов в крестьянско-казачьих хозяй-ствах Юга России продвигалось замедленными темпами, так что на состоявшемся в январе 1926 г. Северо-Кавказском краевом сове-щании маломощных крестьян, казаков и горцев говорилось, что 35 – 40 % хозяйств края не имеют лошадей.2 В 1927 г. один из казаков Новочеркасского района Донского округа Северо-Кавказского края свидетельствовал, что «в довоенное время только четыре станицы района: Кривянская, Грушевская, Заплавская и Бессергеневская имели казачьих строевых и рабочих лошадей до 10 тысяч, а теперь весь район насчитывает 3 100 лошадей».3 Такое же положение на-блюдалось и в остальных казачьих районах Дона.

Учитывая тяжелое положение в сфере коневодства, именно призывники из более-менее зажиточных казачьих семей могли прибыть на службу со своими лошадьми. Поэтому, по словам ра-ботников Северо-Кавказского крайкома ВКП(б), «командный со-став теркавчастей» находится перед трудным выбором: «кого и в каком количестве приписывать к части – безлошадных или одно-лошадных, с риском иметь пешую кавалерийскую часть или двух – трех лошадных переменников, но за счет ухудшения социаль-ного состава части».4

Причем военное руководство кавалерийских подразделений Красной Армии, вследствие дефицита «лошадных» красноармей-цев-переменников, нередко сознательно закрывало глаза на соци-альную принадлежность призывников, так что в ряде случаев в эскадронах и полках терконницы оказывалось довольно значи-

1 ГА РФ, ф. А-406, оп. 5, д. 330, л. 7. 2 Стенографический отчет [Северо-Кавказского] краевого совещания маломощных

крестьян, казаков и горцев. Ростов н/Д., 1926. С. 3. 3 Михаил Ф. Организация подворно-табунного коневодства // Новая деревня.

1927. № 13. С. 30. 4 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 651об.

162

тельное количество «классово-чуждых элементов». По этому по-воду сотрудники ОГПУ тревожно докладывали председателю РВС СССР в декабре 1926 г.: «особенно опасные симптомы про-являются в национальных формированиях и в казачьих областях. В последних в теркавчасти попадает более зажиточная часть на-селения, имеющая лошадей (в Донской области, например, целый эскадрон отказался принять участие в октябрьских торжествах)».1

Разумеется, большевики не были намерены мириться с «засо-рением» территориальной конницы выходцами из отторгаемых ими социальных слоев казачества. Помимо ужесточения контроля за социальным происхождением призываемой на военную службу казачьей молодежи, партийно-советское руководство намеревалось всячески способствовать вовлечению в территориальные кавале-рийские части казаков-батраков, бедняков и, в меньшей мере, се-редняков.2 О конкретных мерах, которые следовало предпринять в отмеченном направлении, рассказал на апрельском (1925 г.) плену-ме ЦК РКП(б) А.И. Микоян: «мы предполагаем дать кредит бедня-кам на покупку лошади, чтобы зачислить и их в кавалерийский полк, он будет считаться с казенной лошадью как казенный чело-век, и он внесет с собой нужный элемент в наши кавалерийские части, эти территориальные казаки будут играть большую роль».3

Предложение Микояна было и разумным, и своевременным. Однако реализовать его оказалось весьма и весьма затруднитель-но, поскольку в 1920-х гг. ресурсы Советского государства были очень ограничены. Это касалось как финансов, так и лошадей.

1 Аналитический доклад ОГПУ председателю РВС СССР о территориально-

милиционной системе как основе Вооруженных Сил СССР. 27 декабря 1926 г. // Ре-форма в Красной Армии. Кн. 1. С. 661.

2 В этом смысле красноречива цитата из материалов Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) за сентябрь 1928 г.: «одним из важнейших элементов территориального кавалерий-ского строительства, имеющего большое как военное, так и политическое значение, является вопрос о прохождении службы в переменном составе кавалерийских частей рабочими, бед-няками и маломощными крестьянами и казаками» (ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 651).

3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 174, л. 51.

163

Тяжелую ситуацию в сфере коневодства в индивидуальных крестьянско-казачьих хозяйствах в 1920-х гг. мы уже освещали выше; теперь же необходимо кратко рассмотреть, как складыва-лось положение на государственных конных заводах и какие ме-ры принимало партийно-советское руководство с целью обеспе-чения кавалерийских формирований (и призывного контингента территориальных кавчастей) конским составом. Ведь обеспече-ние лошадьми, как армии, так и призывников в основном могло осуществляться за счет государственных конзаводов. Это был наиболее стабильный и контролируемый источник качественного конского поголовья для кавалерийских частей.

В ходе Гражданской войны, как частные, так и государствен-ные конные заводы были практически полностью разрушены. По сведениям НК РКИ, к 1920 г. на Дону и Северном Кавказе из «мно-гочисленных конзаводов ни один не уцелел, даже частично».1 Ко-мандование СКВО докладывало в ЦК РКП(б) 26 июня 1922 г., что «особенно сильно пострадало Коннозаводство Юго-Востока Рос-сии, бывшее ареной сильных, жестоких и изменчивых по успеху боев, при чем погибли, главным образом, лошади верхового (ре-монтного) сорта… Юго-Восток России, в частности, Донская об-ласть, издавна был поставщиком военной лошади и вот именно этой-то лошади имеются на лицо весьма незначительные остатки».2

Восстановление конных заводов, вследствие общего обнища-ния страны, продвигалось замедленными темпами. Инспектор ка-валерии РККА С.М. Буденный 25 мая 1925 г. направил в ЦК РКП(б) докладную записку, в которой писал, что донских конных заводов (где производилась «лучшая кавалерийская и в то же время рабочая» лошадь донской породы) «сохранилось 40 % от всех в Союзе». Всего по стране (в подчинении разных ведомств) насчитывался 21 конный завод; в том числе в ведении Наркомво-

1 ГА РФ, ф. А-406, оп. 5, д. 330, л. 7. 2 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 445, л. 25.

164

енмора на Дону и Северном Кавказе имелось 8 таких заводов, «с поголовьем почти равным всем конзаводам НКЗ РСФСР».1 К ле-ту 1925 г. в Северо-Кавказском крае имелось 10 конных заводов, из которых, правда, уже только 7 были в подчинении Военведа.2

Мало того, что численность конных заводов и к середине 1920-х гг. оставалось низкой; следует принять во внимание еще и их весьма скромные возможности вследствие организационно-хозяйственных неурядиц. С.М. Буденный в мае 1925 г. призна-вал: «печальное состояние наших коневых средств общеизвест-но».3 Состояние коннозаводства вызывало у властей большие опасения, так что не случайно Северо-Кавказской РКИ в 1924 г. предписывалось обследовать местные конные заводы.4

Того количества лошадей, которое могли произвести уцелев-шие и восстановленные конезаводы, не хватало для РККА. В сен-тябре 1923 г. председатель РВС СССР констатировал: «наличие конского состава в армии постепенно падает и на 1 июля выра-жалось в 126 872 лош[ади], что при штатной численности в 145 000 дает 12,5 % некомплекта. С этим некомплектом еще мож-но было бы мириться, хотя и с явным ущербом для боевой подго-товки, но главное – это почти полное несоответствие конского состава условиям военной службы, особенно в коннице и артил-лерии. Гражданская война, а затем фуражный кризис довели кон-ский состав армии до такого состояния, что требуются большие средства для его освежения».5

В октябре 1924 г. С.М. Буденный докладывал в РВС СССР о некомплекте лошадей в кавчастях, выражавшемся цифрой более

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 1014, л. 17, 17об, 22, 23. 2 ГА РФ, ф. А-406, оп. 5, д. 330, л. 7об. 3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 1014, л. 17, 17об, 22, 23. 4 ГА РФ, ф. А-406, оп. 2, д. 1566, л. 48. 5 Циркулярное письмо председателя РВС СССР командующим войсками округов

и фронтов «Об основных мероприятиях по военному ведомству» от 6 сентября 1923 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 43.

165

чем 26 тыс.1 В январе 1925 г., по данным М.В. Фрунзе, в артилле-рии и кавалерии наблюдался «громадный», грозящий «катастрофи-ческими последствиями», дефицит конского состава в 32,3 тыс. лошадей («на штатное число потребных для всей конницы 49 890 верховых лошадей фактическое число их не превышает 17 588»).2 То есть совокупные возможности государственных конных заводов СССР не могли удовлетворить даже потребности кадровой армии. Что уж говорить о территориальных кавалерийских частях, лично-му составу которых, будь ситуация получше, государство могло бы предоставить лошадей на льготных условиях.

Помимо восстановления конных заводов, органы власти пы-тались в деле увеличения конского поголовья использовать воз-можности и ресурсы сельского населения, в том числе казаков. В СССР создавались коневодческие товарищества, иногда даже в масштабах районов. Так, в Новочеркасском районе Северо-Кав-казского края в 1927 г. было решено «повсеместно провести ор-ганизацию подворно-табунного коневодства. Это должно было привлечь к разведению верховой лошади на кооперативных на-чалах широкие массы хлеборобов, тем более что подворно-табун-ное коневодство допускает использование племенных маток для работ в хозяйстве». Районные власти отвели товариществу до 3 тыс. десятин земли, десятая часть которых передавалась под кор-мовые культуры, а остальное использовалось для пастбищ.3

Кроме того, большевики использовали столь характерный для них строжайший учет и контроль за конским поголовьем, на-ходящимся в собственности населения. В целях контроля были

1 Из доклада Инспекции кавалерии РККА в РВС СССР о состоянии кавалерийских частей и школ и необходимости их улучшения. 1 октября 1924 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 245.

2 Доклад зам. председателя РВС СССР М.В. Фрунзе о состоянии РККА и Флота и мерах по усилению мобилизационной готовности. 16 января 1925 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 314.

3 Михаил Ф. Организация подворно-табунного коневодства // Новая деревня. 1927. № 13. С. 30.

166

введены «учетно-конские книжки», выдававшиеся крестьянам и казакам волостными исполкомами и уездными военкоматами. В книжках давалось подробнейшее описание лошади (возраст, масть, расположение, форма и цвет пятен на голове, крупе, ногах, форма ушей, особые приметы). Владельцы обязаны были регист-рировать своих лошадей, проходить каждую весну и осень пере-регистрацию, сообщать о продаже коня или о покупке нового (теоретически, как отмечалось в прессе, «без учетно-конской книжки лошадь не может быть ни куплена, ни продана»).1

В определенной степени все перечисленные мероприятия способствовали увеличению численности конского поголовья, которое можно было использовать для нужд армии. Однако ре-зультаты этих мероприятий все же не были настолько значитель-ны, чтобы говорить о полном обеспечении и кадровых кавале-рийских частей, и красноармейцев-переменников территориаль-ной конницы, необходимым количеством лошадей. Как же об-стояло дело с кредитованием покупки лошадей призывниками теркавчастей, относящимися к столь обожаемым большевиками батрацко-бедняцким слоям деревни?

Говоря о финансах, следует отметить, что в 1920-х гг. у Совет-ского государства просто не было денежных сумм, потребных для кредитования беднейших и средних слоев крестьянства и казачест-ва с целью покупки ими лошадей для прохождения военной служ-бы в территориальных кавчастях. Поэтому командование по-преж-нему предпочитало закрывать глаза на социальное происхождение казаков, прибывающих на службу со своими лошадьми. Даже в июне 1928 г., несмотря на ужесточение контроля за социальным обликом терармейцев, Управление по войсковой мобилизации и укомплектованию армии Главного Управления РККА отмечало, что в СКВО заметно «явно выраженное стремление ставки на ко-

1 ГА РО, ф. р-1198, оп. 1, д. 154, л. 14а – 15а; Покупка и продажа лошадей // Новая деревня. 1926. № 7. С. 61

167

ня, недостаточное внимание к вопросу привлечения бедняцкого состава с использованием кредитования».1

О неудовлетворительном кредитовании крестьянско-казачьей бедноты, подлежащей отправлению на службу в терконницу, пол-нотой говорилось в обширном письме, направленном Северо-Кав-казским крайкомом ВКП(б) в ЦК ВКП(б) 1 сентября 1928 г. (под-писал письмо «за секретаря» крайкома некто А. Ударов). В письме говорилось, что «вопрос о службе рабочих на коне решается путем призыва на сборы кавчастей лошадей государственных учрежде-ний и частных лиц. Что-же касается бедняков и маломощных кре-стьян[-]однолошадников, то обеспечить прохождение службы ими в территориальных кавалерийских частях, должно льготное креди-тование для покупки лошадей». Кредитование «начало проводить-ся в Северо-Кавказском крае с 1925 – [19]26 г.г. (то есть предложе-ния А.И. Микояна были оперативно реализованы – авт.). В теку-щем году Центральным Сельско-Хозяйственным банком для кре-дитования переменников была отпущена сумма в 466.000 руб. Эта сумма дает возможность кредитовать, если исходить из расчета 250 руб. для каждого, около 20 % общего количества призываемых очередного возраста».2

Как видим, отпущенных сумм хватало лишь на пятую часть призывников, что не могло удовлетворить руководство Северо-Кавказского края. Поэтому далее в письме указывалось: «отпус-каемых средств для кредитования недостаточно» по ряду причин.

Во-первых, в связи с созданием новых кавчастей необходимо было обеспечить кредитами «не только переменников очередного призывного возраста, но и старших возрастов, т.к. в противном случае будет много пеших».

1 Доклад Управления по войсковой мобилизации и укомплектованию ГУ РККА в

УД НКВМ об итогах территориального строительства за 927 год. 19 июня 1928 г. // Ре-форма в Красной Армии. Кн. 2. С. 221.

2 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 651 – 651об.

168

Во-вторых, следовало отпустить дополнительные суммы для создания кавчастей в «менее мощных» округах края, «где коне-водство подорвано гражданской войной (это были такие округа, как Шахтинско-Донецкий, Сальский, часть Донского и Майкоп-ского). В противном случае территориальную конницу в этих ок-ругах невозможно было обеспечить «нужным контингентом пе-ременников», то есть бедняками и середняками.

В-третьих, дефицит рабочих в территориальных кавалерий-ских частях, возникший из-за крайней узости пролетарской базы на Юге России, предполагалось возместить путем увеличения численности призывников из бедняцко-батрацких слоев сел и станиц: «в целях политической устойчивости кавалерийских час-тей, необходимо приписывать в переменный состав по меньшей мере 35 % бедняков и маломощных середняков».1 Но эта мера требовала и дополнительных кредитных сумм.

Кроме того, отмечалось в письме Северо-Кавказского край-кома ВКП(б), «своевременность отпуска кредита центром также играет большое значение. Из вышеуказанной суммы поступило 111.000 р., следовательно, часть переменников-бедняков важный период обучения – новобранческие сборы должны были прохо-дить пешими... Наряду с своевременным получением средств для кредитования и извещения в начале года о размере суммы, кото-рая будет отпущена, необходимо обращение поступающих пла-тежей от кредитуемых переменников в специальный фонд для дальнейшего кредитования».2 Наконец, следовало обратить вни-мание и на условия погашения кредитов, весьма стеснительные для крестьянско-казачьей бедноты. В совокупности платежи «по ссудам и по Госстраху» составляли 7 % годовых (4 % банковских и 3 % страховых). Хотя еще в марте 1928 г. СНК РСФСР было

1 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 651об. 2 Там же, л. 651об.

169

принято решение о снижении банковского процента до 2 %, Цен-тральный сельхозбанк не торопился его выполнять.1

Исходя из вышеизложенного, Северо-Кавказский крайком ВКП(б) просил «содействия ЦК партии по следующим вопросам»: увеличить сумму кредитования переменников кавчастей до 1 млн рублей и об аккумуляции поступающих от населения платежей по кредитам в специальный фонд для дальнейшего кредитования; своевременно отпускать кредитные суммы (в начале хозяйственно-го года) и извещать краевое руководство накануне призыва о раз-мере кредита, который будет отпущен на следующий год.2

Однако, несмотря на эти дельные предложения, ситуация с кредитованием переменников в конце 1920-х гг. уже не имела шансов на улучшение. Совсем недолго оставалось до «великого перелома», в ходе которого ресурсы государства в такой мере были брошены на социально-экономическую модернизацию страны (в том числе и на техническое перевооружение армии), что лишь минимум средств оставался даже не продовольственное обеспечение городского населения, а крестьяне в смысле пропи-тания и вовсе были предоставлены самим себе. Да и, в любом случае, никакие кредиты не могли существенно изменить поло-жение из-за недостаточно высокой численности конских табунов (нелишне в данном случае добавить, что сплошная форсирован-ная коллективизация в конце 1920-х – первой трети 1930-х гг. еще более сократила конское поголовье в СССР).

Как видим, эффективность развертывания территориальных кавалерийских частей в казачьих районах Юга России (и, в част-ности, на Дону) снижалась дефицитом пригодных для этих целей лошадей и недостаточным кредитованием безлошадных призыв-ников. Эти же обстоятельства до крайности затрудняли больше-викам регулирование социального состава призывных казачьих

1 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 652. 2 Там же, л. 652.

170

контингентов в сторону вытеснения «зажиточно-кулацкого эле-мента» терармейцами из числа батраков, бедняков, середняков.

Однако, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, ак-тивизировавшийся после апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) процесс формирования территориальной конницы в ка-зачьих районах Советской России продолжался полным ходом. В мае 1926 г. начальник Главного Управления РККА В.Н. Левичев полагал, что «дальнейшее развитие кавалерийских территориаль-ных формирований может базироваться только на районы СКВО – Майкопский, Ставропольский, Донской и Морозовский».1

Это предположение оказалось верным, так как через год, в мае 1927 г., Северо-Кавказский крайком ВКП(б) разослал Арма-вирскому, Сальскому, Ставропольскому и Терскому окружкомам ВКП(б) циркулярные письма, в которых говорилось, что «осенью текущего года в ряде округов и районов Северного Кавказа будет приступлено к организации новых территориальных кавалерий-ских формирований. В частности, впервые начнут развертываться территориальные кавалерийские части в Сальском и Ставрополь-ском округах и будут охвачены новые районы в Армавирском и Терском. Указанная работа имеет большое значение как в воен-ном, так и в политическом отношениях. В особенности это важ-но, как опыт, в крестьянских районах, где население ранее не призывалось для службы в войсках со своим конским составом».2

Дабы оптимизировать процесс создания кавтерчастей в новых округах и районах Северо-Кавказского края, члены крайкома обя-зывали нижестоящие властные инстанции оказать содействие при-бывшим подразделениям в расквартировании, помочь командному составу в изучении районов расквартирования, а также «развернуть широкую разъяснительную кампанию среди населения». Подчер-

1 Тезисы доклада начальника ГУ РККА В.Н. Левичева в РВС СССР по организацион-ным выводам терстроительства. 13 мая 1926 г. // Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 581.

2 ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 69, л. 2.

171

кивалось, что Ставропольскому и Сальскому окружкомам следует «на проведение кампании обратить самое серьезное внимание, учи-тывая слабую осведомленность населения о теркавформировании, а в отдельных случаях некоторое предвзятое отношение к целесо-образности и возможность их организации в крестьянских районах (Ставропольский округ)». «Необходимо учесть», подчеркивали краевые руководители, «что несвоевременно развернутая работа, судя по прошлогоднему опыту теркавстроительства в Майкопском округе, может привести к скрытию годного для приписки конского состава и тем самым затруднит работу частей».1

Эти слова, кстати сказать, лишний раз свидетельствуют о том, что крестьянское население Юга России, в отличие от каза-ков, не очень-то горело желанием отправляться на службу в кава-лерийские части переменного состава. Это, в общем, понятно. Ведь крестьяне видели в необходимости служить в теркавчастях дополнительную повинность, которую они ранее не выполняли (плюс к этому – нежелание сельских хозяев отрывать от сельхоз-работ не только членов своей семьи, но еще и лошадей). Напро-тив, казаки стремились служить именно в кавалерии, видя в этом восстановление столь чтимых ими воинских традиций.

В сентябре 1928 г. Северо-Кавказский крайком ВКП(б), от-мечая, что территориальная конница формировалась, прежде все-го, в тех районах, «где население имело опыт прохождения воен-ной службы на собственном коне (б.[ывшие] казачьи области)», констатировал: «таким образом, районы комплектования кавале-рийских частей, включив в начале часть Кубанского, Армавир-ского и Терского округов, теперь охватили полностью и распро-странились на Шахтинско-Донецкий, Донской, Сальский и часть Ставропольского и Майкопского округов. Вместо одной террито-риальной кавалерийской дивизии на Северном Кавказе после

1 ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 69, л. 2 – 2об.

172

прошлогоднего развертывания стало две и одна кавалерийская бригада».1 Иными словами, кавалерийские подразделения пере-менного состава к исходу 1920-х гг. были созданы во всех ка-зачьих округах Северо-Кавказского края.

Итак, в 1920-х гг. правительственные органы Советской Рос-сии, несмотря на идеологически обусловленное неприятие казачьих сообществ и стремление к расказачиванию, не только доброжела-тельно относились к привлечению «классово-близких» казаков в РККА, но считали это необходимым. Вопреки логике расказачива-ния, большевики, не создавая специально казачьих формирований, все же учли значительный потенциал казачества в деле укрепления территориальной конницы. Со своей стороны, большинство каза-ков (в частности, донцов), при всех различиях и нюансах в их от-ношении к большевистскому режиму и советской власти, изъявля-ли желание проходить военную службу, особенно в кавалерии. Во-енная служба в определенной степени примиряла большевиков и казаков, позиции которых в иных областях жизнедеятельности бы-ли во многом различны, а то и непримиримы.

Новый порядок воинской службы с повсеместным распределе-нием казаков по разным частям, в том числе и пехотным, хотя и вызывал у донцов неприятие, но позволял им сохранить традици-онный уклад, пройти социальную реабилитацию, получить новые возможности для последующего жизнеустройства. Казачья моло-дежь вольно или невольно втягивалась в советскую орбиту миро-понимания, хотя идеалы мировой революции приветствовали дале-ко не все молодые казаки. Причем, военная целесообразность службы казаков нередко брала верх над социальной лояльностью части донцов, а они, в отличие от иногородних, менее тяготились военной обязанностью. Главное же – донцы даже в новых условиях службы сохраняли свой военно-корпоративный потенциал.

1 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 651.

173

Очерк пятый Крах политики «лицом к казачеству»

Изложенные в предыдущих разделах нашей работы материа-

лы убедительно доказывают тот факт, что политика «лицом к ка-зачеству», как и ожидали большевистские лидеры, вызвала рас-пространение просоветских настроений среди донцов. По всей видимости, осуществленный с конца 1924 г. комплекс проказачь-их мероприятий действительно мог оказать существенное стиму-лирующее влияние на интеграцию казаков в сообщество «строи-телей социализма» и на процесс расказачивания, – и на Дону, и в других казачьих регионах Советской России. Казалось, замыслы творцов политики «лицом к казачеству» сбываются. Однако, уже в 1926 г. проказачья риторика большевистских лидеров посте-пенно минимизируется, да и в целом, по справедливому замеча-нию А.В. Баранова, в этом году «явно выдохся и постепенно был прекращен курс РКП(б) на сотрудничество с трудовым казачест-вом».1 В чем же заключались причины того, что политика «лицом к казачеству» была свернута примерно через полтора года с мо-мента начала ее фактического осуществления? В данном очерке мы попытаемся ответить на этот вопрос.

Как представляется, основной причиной свертывания поли-тики «лицом к казачеству» послужило то, что целый ряд ее ре-зультатов оказался неожиданным и, более того, неприемлемым для большевистского руководства. Собственно, подобные выво-ды можно сделать и в отношении, в целом, политики «лицом к деревне». Объявив об «оживлении» советов и ориентации на

1 Баранов А.В. «Военная тревога» 1927 г. как фактор политических настроений в нэповском обществе (по материалам Юга России) // Человек на исторических поворо-тах XX века / Под ред. А.Н. Еремеевой, А.Ю. Рожкова. – Краснодар, 2006. С. 13.

174

«широкое крестьянское поле», лидеры РКП(б) через некоторое время с удивлением и огорчением осознали, что рост самостоя-тельности и самодеятельности населения деревни несовместим с единодержавием компартии. После того, как большевики отказа-лись от курса на безусловное доминирование в сфере сельского самоуправления, крестьяне, без всякого почтения к партийным структурам, стали проводить в сельсоветы тех односельчан, ко-торые пользовались их уважением: как правило, это были креп-кие, зажиточные хозяева, а не рекомендуемые коммунистами бедняки и батраки, расценивавшиеся сельским социумом как не-исправимые лентяи и тунеядцы. Подобные предпочтения сель-ского электората вели к ослаблению позиций большевистского режима в деревне, что естественно, не радовало верхушку ком-партии: ведь лидеры РКП(б) никогда, ни при каких обстоятельст-вах не собирались делиться с кем бы то ни было властью, дер-жась за нее мертвой хваткой. Видя, что «оживление» советов действует на позиции РКП(б) в деревне как сказочная мертвая вода, большевики бросились восстанавливать свое подорванное доминирование на селе и «отвратили лицо» от крестьянства.

Подобные же мотивы определили и свертывание политики «лицом к казачеству». Кроме того, учитывая социальную специ-фику Дона, коммунисты были обеспокоены не только подрывом своих позиций в сфере самоуправления казачьих станиц, но еще и обострением взаимоотношений казаков и иногородних на почве землепользования и землеустройства. В источниках содержится немало фактов, подтверждающих это суждение.

Прежде всего, нужно сказать, что многие донские казаки, по-добно крестьянам, расценили политику «лицом к казачеству» как явное свидетельство ослабления компартии и как возможность реванша. Та часть донцов, которая негативно относилась к боль-шевистскому режиму и советской власти, выступила с призывом

175

«дожать» коммунистов и, воспользовавшись моментом, восста-новить досоветские порядки; сотрудники Шахтинско-Донецкого окружкома ВКП(б) отмечали по этому поводу, что казачество по-лагает, будто «партия новым курсом дает ему почти старые при-вилегии».1 На волне подобных настроений в Константиновском районе в 1925 г. наблюдались «случаи монархической пропаган-ды, [антисоветчики из числа казаков] будировали слухи, что коммунисты прижаты, что Кирилл Владимирович воцарился на Всероссийском престоле».2 Селькор из села Поповского Вешен-ского района Донецкого округа осенью 1925 г. писал в «Кресть-янскую газету», что политика «лицом к казачеству» понята зажи-точными казаками несколько иначе, чем того ожидали большеви-ки: «наши казаки воспользовались неправильным понятием о де-мократии, особенно Зажиточные, почувствовавшие себя как зверь сорвавшийся с цепи, [и говорят, что] теперь мол все по[-]старому, коммунистов нужно гнать всех в шею».3

Антисоветские настроения зажиточной верхушки казачьих сообществ не являлись, конечно, для лидеров и идеологов РКП(б) неприятной неожиданностью и вряд ли вызвали у них большое волнение. Каждому большевику было известно, что «кулаки» яв-ляются непримиримыми врагами советского устройства, готовы-ми использовать любую оплошность компартии для дискредита-ции ее среди сельского населения. Но каждый большевик знал и то, что позиции сельской буржуазии следует ослаблять путем уг-лубления социальной дифференциации крестьянства, что борьбу с «социально чуждыми» группами деревни необходимо вести, опираясь на группы «социально близкие» (на бедняков и батра-ков). Следовательно, антисоветской деятельности казачьего «ку-лачества» большевики могли не опасаться, установив союз с ка-

1 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69, л. 97. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 4. 3 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 575, л. 36 – 36об.

176

зачьей беднотой. Именно в этом заключалась одна из задач поли-тики «лицом к казачеству», которая, как уже отмечалось, была направлена на раскол казачьих сообществ по социально-имущественным критериям, на сплочение казачьей и иногород-ней бедноты, изоляцию казаков-«кулаков» и, тем самым, укреп-ление позиций советской власти в донских станицах.

Проблема, однако, состояла в том, что казачья беднота не-редко игнорировала призывы коммунистов к «классовому един-ству», храня верность корпоративной сплоченности и видя своих недругов не в казаках-«кулаках», а в иногородних крестьянах. Подчеркивая этот факт, члены Донского комитета РКП(б) указы-вали, что, хотя «вследствие гражданской войны казачество обес-силело экономически и разница между ним и крестьянством Со-ветской России весьма уменьшилась», все же в сознании казаче-ства «осталось субъективное убеждение в его обособленности».1

Более того, в 1925 г. широкие слои казачества зачастую не только не выступали против своей зажиточной верхушки, но еще и демонстрировали ей доверие, избирая ее представителей в органы местного самоуправления. Отчасти отмеченные предпочтения ка-зачьего электората базировались на тех же соображениях, что и у крестьян: казаки наделялись, что зажиточные станичники сумеют вести общественные дела так же разумно, как собственное процве-тающее хозяйство. Вместе с тем, в данном случае у казаков име-лись специфические мотивы, не характерные для крестьянства. Де-ло в том, что нередко казаки избирали представителей своей зажи-точной верхушки в советы по, так сказать, старой (и доброй) памя-ти, ибо эти люди в досоветские времена часто занимали посты ста-ничных и хуторских атаманов, писарей, и т.д. Кроме того, среди выдвигаемых в станичные советы кандидатур были и бывшие офи-церы, пользовавшиеся уважением станичников-однополчан.

1 ЦДНИ РО, ф. 4, оп. 1, д. 3, л. 34.

177

Случаи прохождения в состав местных советов зажиточных казаков, авторитетных и уважаемых среди станичников (хотя и ненавидимых коммунистами) наблюдались на Дону и до 1925 г., однако тогда они представляли собой не правило, но исключение из него. Широкое же распространение подобные случаи получи-ли только в рамках инициированного компартией курса на «оживление» и «оказачивание» советов. Разумеется, большевики, трактовавшие события сельской и станичной жизни с позиций классовой доктрины, расценили пополнение органов местного самоуправления на Дону хозяйственными, инициативными кре-стьянами и казаками как рост «кулацкой» активности. Так, член Донского окружкома ВКП(б) Патрикеев охарактеризовал итоги пе-ревыборов советов весной 1925 г. следующим образом: «в совет прошли те, которые за несколько месяцев тому назад нами сами-ми отбрасывались, кулаки и контрреволюционеры».1 Полномоч-ный представитель ОГПУ по Северо-Кавказскому краю Е.Г. Евдо-кимов утверждал, что «до лозунга «лицом к деревне» кулак, глав-ным образом казачий кулак, отсиживался», а затем стал активно бороться за места в сельских и станичных советах, землеустрои-тельных комиссиях и других местных органах и учреждениях.2

Помимо «окулачивания» советов, большевики были сильно обеспокоены их чрезмерным «оказачиванием». Перевыборы стансоветов весной 1925 г. показали, что казаки, получив свободу выбора, нередко стремятся заполнить их своими представителями на 100 %. При этом казачий электорат, всячески ратуя за сослов-но близкие ему кандидатуры, усиленно выражал недоверие ино-городним и стремился оттеснить последних от участия в местном самоуправлении. Сотрудники Донского окружкома РКП(б), оце-нивая итоги перевыборов, тревожно отмечали, что в это время «низовой советский аппарат почти повсеместно сталкивался с

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 6. 2 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 704, л. 74.

178

проявлением сословной розни».1 Зачастую, даже после того, как в советы проходило значительное количество казаков, они все рав-но заявляли о необходимости дальнейшего «оказачивания» мест-ных управленческих структур. Так, казаки Ажиновского хутора (Багаевский район), внимательно заслушав осенью 1925 г. отчет райисполкома, приняли решение, в котором, между прочим, го-ворилось: «собрание считает недостаточным сословное предста-вительство в сельсовете казаков».2 В том же районе, во время от-четной кампании сельсоветов в 1926 г., на собраниях звучали во-просы о том, почему в районном исполкоме «мало казаков».3

Причем, такие настроения в донском казачьем сообществе оказались весьма устойчивы, и в определенной степени опреде-лили результаты избирательных кампаний в 1926 – 1927 гг.4 (не-смотря на то, что в эти годы отчетливо проявилось нежелание большевиков продолжать политику «лицом к казачеству»). Пар-тийные функционеры на Дону, разумеется, негативно расценили стремление казаков к доминированию в сфере местного само-управления, охарактеризовав его, как явный «перегиб» в деле «оказачивания» станичных советов.5

Повсеместно распространенные действия донцов по «окула-чиванию» и максимально возможному «оказачиванию» местных

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 21. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45а, л. 255. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 74, л. 17а. 4 Местные партийные работники, присутствовавшие на состоявшемся в Донском

окружкоме ВКП(б) в марте 1927 г. совещании по итогам перевыборов советов, нередко говорили о том, что «получилось оказачивание совета», «много вовлечено в совет каза-ков». Причина «оказачивания» заключалась в том, что «в тех избирательных участках, где большинство было казаков, … провалились иногородние, а прошли в большинстве казаки»; «в казачьих станицах, где можно было сделать больше напора со стороны ка-заков, казаки делали больший напор на крестьянство и мы имеем в некоторых местно-стях [«оказачивание» советов], несмотря на то, что там крестьян 20 – 30 % и не провели ни одного крестьянина [в совет]» (ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 98, л. 105, 106, 122).

5 На том же совещании об итогах перевыборов советов, состоявшемся в марте 1927 г. при Донском окружкоме ВКП(б), один из его участников прямо заявил: «полу-чился перегиб в сторону оказачивания советов» (ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 98, л. 106).

179

управленческих структур ясно свидетельствовали о том, что, во-преки большевистской логике политики «лицом к казачеству», донское казачье сообщество намерено сохранять свою корпора-тивную сплоченность и обособленность. Хотя в ответ на проказа-чьи лозунги и мероприятия РКП(б) донцы демонстрировали по-ложительное отношение к советской власти, они, все же, не же-лали расказачиваться; данное обстоятельство не только обес-смысливало классовые мотивы политики «лицом к казачеству», но и ставило под сомнение целесообразность этой политики как таковой. Таким образом, печальные уроки, полученные партий-но-советскими руководителями Дона в 1925 г., во время перевы-боров органов местного самоуправления в казачьих районах и станицах, заставили их сильно сомневаться в необходимости про-должения проказачьего курса.

Особенное же беспокойство большевиков было вызвано за-метным обострением сословной розни между казаками и иного-родними на базе земельных отношений. Причем, надо подчерк-нуть, что рост напряженности между казаками и иногородним крестьянством на Дону в середине 1920-х гг. был спровоцирован именно развертыванием политики «лицом к казачеству».

Земельный вопрос традиционно являлся основой длительной, упорной и непримиримой сословной вражды между казачьим со-обществом Дона и иногородними крестьянами. Это вполне по-нятно, поскольку речь шла об источнике не только материально-го благосостояния, но самого существования донских хлеборо-бов; ведь, как выразился один из селькоров в 1925 г., «земля у нас считается жизнью каждого крестьянина и казака».1 Непримири-мая вражда из-за земли продолжала подпитывать сословную рознь на Дону и в 1920-х гг., хотя партийные агитаторы не уста-вали твердить, что в Советской России наличествует только «од-

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 575, л. 37.

180

на дружная рабочая семья из казаков, рабочих и крестьян»,1 что «ныне нет места сословиям. Есть только трудящиеся и нетрудя-щиеся».2 Вражда эта даже обострилась во втором десятилетии XX века, что объяснялось особенностями аграрной политики большевиков в казачьих регионах РСФСР.

Последовательная реализация коммунистической аграрной политики на Дону привела к тому, что иногороднее крестьянство (ранее практически безземельное) получило землю при одновре-менном сокращении размеров землепользования казачьих станиц. Тем самым, советская власть стремилась не только к десослови-зации казачества, но и к воплощению принципов социальной справедливости, изложенных крестьянами в своих наказах и по-служивших основой знаменитого «Декрета о земле».3

Как мы уже отмечали, для основной массы представителей донского казачьего сообщества земельные потери не были ката-строфическими, а беднейшая часть казачества даже выиграла от аграрных преобразований. Больше того, – не столь редкими были случаи, когда после уравнительных переделов у казаков все рав-но оставалось больше земли, чем у крестьян. Представители Дон-ского окружкома ВКП(б) отмечали: «после проведения землеуст-ройства, земельные наделы на едока в казачьих земобществах по сравнению с крестьянскими наделами остаются выше, как на-пример: в Семикаракорском районе в казачьих земобществах на-

1 Обращение Верхне-Донского окрисполкома об организованном проведении па-хоты и сева. 26 марта 1920 г. // Наш край. Из истории советского Дона. С. 118.

2 О казачестве // Молот. 1925. 15 мая. 3 В Декрете о земле, принятом II Всероссийским съездом Советов рабочих, сол-

датских и крестьянских депутатов 26 октября 1917г., содержались, как известно, поло-жения «Крестьянского наказа о земле», охарактеризованного как «выражение безус-ловной воли огромного большинства сознательных крестьян всей России». В частно-сти, пункт седьмой «Наказа» гласил: «землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется между трудящимися смотря по местным условиям, по трудо-вой или потребительной норме» (См.: Декрет II Всероссийского съезда Советов рабо-чих, солдатских и крестьянских депутатов «О земле» от 26 октября 1917 г. // История колхозного права. Сборник законодательных материалов СССР и РСФСР. 1917 – 1958 гг. В 2-х т. Т. I. 1917 – 1936 гг. М., 1959. С. 18).

181

дел равен от 3 до 8 дес. на едока, а в земобществах с крестьян-ским населением от 3,5 до 4,5 дес., в Ейском районе в первом случае от 2 до 2,8 дес., во втором от 1,5 до 2,5».1 В начале 1926 г. руководство Маньково-Березовского района Шахтинско-Донец-кого округа докладывало, что в крестьянском хуторе Маньковка на едока приходилось по 3,5 дес. земли, а в соседнем казачьем хуторе Петровском, – по 7,5 дес. В этой ситуации, отмечали представители районного комитета компартии, «крестьяне тре-буют уравнения земли [и] говорят, что власть боится казаков и поэтому не отбирает у них землю».2

Но, хотя казачьи станичные общества лишились далеко не всех своих наделов, все-таки казаки выражали возмущение кур-сом советской власти на уравнение их в земельных правах с кре-стьянством. Как говорил в мае 1927 г. представитель партийного руководства Донского округа Черепахин, в первую очередь, тот факт, что у казаков Гниловской станицы из прежних 23 тысяч де-сятин земли осталось только 7 тысяч десятин, «определяет в ос-новном настроение казака. Можно ли будет разбить у казака те глухие неприязненные отношения к совет.[ской] власти и комму-нистической партии, которые он держит у себя. Ясное дело, что при таком положении невозможно».3 При этом казаки демонст-рировали «неприязненные отношения» не только к партийно-советским структурам, но и к иногородним, ставшим владельца-ми значительной части казачьей земли.

До той поры, пока хозяйство Дона лежало в руинах и запус-тевших земельных площадей хватало на всех, враждебность во взаимоотношениях казачества и крестьянства тлела подспудно, не разгораясь ярким пламенем. Однако, с 1923 г. начинается посте-пенный рост донской экономики, в аграрной сфере нашедший вы-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61. 2 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 75, л. 124. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 104.

182

ражение в освоении хлеборобами временно заброшенных полей. Так, в Донском округе в 1925 г. освоенные площади равнялись 1 173,5 тыс. дес., в 1926 г. – 1 173,7 тыс. дес., в Донецком округе – соответственно 374,9 тыс. дес. и 394,2 тыс. дес., в Сальском округе – 466,5 тыс. дес. и 586,1 тыс. дес.1 Развитие сельского хозяйства, конечно, оказывало положительное воздействие на благосостоянии хлеборобов. Но, чем меньше оставалось ничейных земель, тем ча-ще возникали трения между казаками и крестьянами, тем громче первые возмущались передачей их наделов во владение последних. По этому поводу в резолюции пленума Донского окружкома ВКП(б) от 5 февраля 1926 г. совершенно справедливо отмечалось, что сословная рознь между казаками и крестьянами особенно «обо-стряется в тех станицах, где имеется на-лицо малоземельность».2

Землеустроительные работы, проводившиеся в донских стани-цах и во второй половине 1920-х г., чаще всего лишь усиливали со-словную вражду, поскольку основывались на классовых принципах и преследовали цель дальнейшего уравнения крестьянского и ка-зачьего землепользования. Хотя ряд большевистских деятелей на Дону полагал возможным говорить о сглаживании сословной розни в результате землеустройства,3 большинство партийно-советских работников не обманывалось на сей счет. Многие из них были со-лидарны с мнением одного из донских партработников, Фролова, высказанным им в ноябре 1926 г.: «землеустроительная работа как будто должна была внести некоторое успокоение в деревне, а на самом деле мы видим, что [э]та работа не только не внесла успо-коения, а наоборот создала обострение в борьбе».4

1 Северо-Кавказский край. Цифры и диаграммы. Ростов н/Д., 1926. С. 16. 2 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 60, л. 18об. 3 Так, в начале 1927 г. члены Донского окружкома ВКП(б) оптимистично уверяли,

что «проведенное землеустройство в некоторых частях способствовало ослаблению со-словной розни» (Материалы к отчету Донского комитета В.К.П. (больш.[евиков]) на XII окружной партконференции (ноябрь 1925 – январь 1927 г.). Ростов н/Д., 1927. С. 19).

4 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 51, л. 45.

183

Даже политика «лицом к казачеству» с ее демонстративно-уважительным отношением руководства коммунистической пар-тии к казачьим традициям и укладу жизни не была способна мгновенно ликвидировать десятилетиями копившуюся враждеб-ность. По этому поводу уже упомянутый выше Черепахин со-вершенно справедливо говорил в мае 1927 г.: «вопрос заключает-ся не в формах (то есть в признании права казаков на ношение свое формы – авт.), не в традициях, не в конских скачках на сель.[ско-]хоз.[яйственных] выставках, сельских, районных и т. д.», а «в первую очередь, цепляется [за землю]».1 В публика-ции, помещенной в газете «Молот» в середине мая 1925 г., при-знавалась неприятная истина: «взаимоотношения между казаче-ством и крестьянами (иногородними) во многих местах нашего Северо-Кавказского края остаются пока до известной степени на-тянутыми».2 Разумеется, в мае 1925 г. было еще рано говорить о каких-либо заметных результатах политики «лицом к казачеству» в области социальных отношений в крестьянских селах и казачь-их станицах Дона. Однако и позже представители донского руко-водства констатировали, что конфликтность между казачеством и крестьянством не только не ослабевает, но усиливается: «сослов-ная вражда из-за земли усугубляется».3

Необходимо еще раз подчеркнуть, что реализация политики «лицом к казачеству», вопреки замыслам ее творцов, не только не привела к нормализации взаимоотношений между казаками и крестьянами, но ухудшила их. Задумывавшаяся как средство рас-пространения в казачьих сообществах просоветских настроений и как метод стимулирования расказачивания, политика «лицом к казачеству» в реальности привела к усилению корпоративного самосознания казаков и к усилению сословной вражды. Воспри-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 104. 2 О казачестве // Молот. 1925. 15 мая. 3 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69, л. 10.

184

нимая проказачьи правительственные заявления и мероприятия как свидетельство слабости коммунистов (по принципу выдавать желаемое за действительное), казаки попытались вернуть важ-нейшую из своих досоветских привилегий, – безраздельное право на владение землей в пределах Области Войска Донского.

Представители партийно-советских структур Дона, анализи-ровавшие ситуацию в станицах в 1925 г., указывали, что «в большинстве казачьих станиц создалось такое мнение, что с нами начинает заигрывать партия, она признала наши казачьи особен-ности[,] раз сказала «а», то мы ждем когда она скажет «б». Если признавать казачество, то давайте признавать его до тех преде-лов, какие имело казачество в прошлом, на этой струнке играет сейчас и казачья беднота… [которая] ждет получения того ка-зачьего уровня[,] какой она имела в дореволюционный период».1 Донцы во всеуслышание стали критиковать аграрную политику большевиков, требовать возвращения своих земель (переданных иногороднему крестьянству), а в ряде случаев даже переходили от слов к делу, пытаясь либо отобрать землю у иногородних, ли-бо вовсе исключить таковых из числа членов станичных обществ.

Одним из характерных примеров того, с какими критическими заявлениями об аграрной политике РКП(б) выступали казаки на собраниях в период реализации политики «лицом к казачеству», служит беспартийная казачья конференция, прошедшая в станице Митякинской Тарасовского района Северо-Кавказского края 11 ок-тября 1925 г., то есть спустя пять месяцев после апрельского пле-нума. Первый доклад, заслушанный на конференции, именовался «Советская власть и трудовое казачество». Докладчик, некто Ко-няев, посвятил свое выступление отстаиванию тезиса о нормали-зации отношений между казаками и советской властью. Доклад был выдержан в таких благостных тонах, что даже земельный во-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 72, л. 13.

185

прос, – самый, пожалуй, болезненный для казаков, – докладчик сумел подать таким образом, будто его острота уже устранена. По словам Коняева, советская власть решила земельный вопрос «в том смысле, что уравнивает права на землепользование всех трудящихся независимо от сословий и национальности». Причем, казаки, якобы, ничего не потеряли от уравнительного земельного передела, проведенного на Юге России, начиная с 1922 г. Ведь, как утверждал Коняев, вместо юртовых земель, которые были перераспределены между казаками и иногородним населением на уравнительных началах, казачьи сообщества получили «церков-ные, монастырские и офицерские земли», которые «в значитель-ной степени их (то есть казаков – авт.) вознаграждают».1

Однако во время прений слова Коняева большинством вы-ступавших казачьих делегатов были если не раскритикованы (что, видимо, все же являлось небезопасным занятием), то под-вержены сомнению. В частности, делегат Ушаков заявил, что «казачество имело большое право на землю, чем иногородние так, как они (то есть казаки – авт.) купили эту землю ценою сво-ей крови, пролитой в вековой борьбе с крымскими татарами и шайками кочевников». Казак Попов справедливо заметил, что «многие иногородние занимаются ремеслом [и] не могут сами обрабатывать своего земельного надела и если бы они отказались в пользу (настоящих) хлеборобов, то было бы лучше».2

1 Добавим, что весьма умело Коняев подал и налоговую политику большевиков:

«налоговый вопрос особенно задевает и волнует казачество. При царском строе казаки, как будто не несли налоговой тяжести в той форме, как сейчас[,] но за то они несли значительные материальные расходы в связи с обязательной военной службой и целым рядом общественных повинностей. Теперь служба в Красной арме (армии – авт.) не связана почти ни с какими материальными затратами. В чем придешь в том и прини-мают[,] ран[ь]ше же не то: справ[ь] седло, купи лошад[ь,] да не абы какую, а хорошую. В отношении взысканий с/хоз (сельскохозяйственного – авт.) налога нет различий ка-зака от иногороднего крестьянина» (РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 271об).

2 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 272. Довольно острая критика прозвучала со стороны казачьих делегатов и по второму выступлению, посвященному экономическому положению Советского Союза (докладчик Учакин). В прениях по выступлению казак Поляков пытался

186

Характерно, что Коняев предпочел не заметить вполне опреде-ленной казачьей позиции по земельному вопросу. Вопреки выступ-лениям казачьих делегатов, он оптимистично заявил, что «ни кто из выступавших тов.[арищей] казаков не отметил ни одного резкого серьезного разногласия между казачеством и соввластью. Мнения казаков о землепользовании совпадают с положениями по этому во-просу советской власти».1 Понятно, что это была хорошая мина при плохой игре, прекрасно отражающая степень растерянности мест-ных партийно-советских работников переходом к политике «лицом к казачеству» (партия вдруг приказывает дружить с казаками, а как же это совместить с курсом на расказачивание?). О каком совпаде-нии интересов могла идти речь, если большевики проводили урав-нительный земельный передел, а казаки ратовали за сохранение своих наделов в неприкосновенности!

Помимо критики, в 1925 – 1926 гг. на станичных и хуторских собраниях казаки нередко выступали с заявлениями о лишении иногородних права на владение землей. Сотрудники Каменского райкома РКП(б) свидетельствовали весной 1925 г.: «казачество по-няло новый курс работы на селе, как полную свободу действий на месте и повело работу в плоскости восстановления своих «казачь-их» прав, ставя вопросы о лишении земли иногородних крестьян».2 Каменский район не был исключением, так как в данное время и в других районах и станицах Дона на собраниях можно было слы-шать заявления о «выселении иногородних из казачьих районов»,3 «объяснить недостаток промтоваров, тем, что рабочие работают не 12 часов в ден[ь], как это делают крестьяне а только 8 часов». Другой делегат, Головков, заметил, «что лозунг «лицом к деревне» осуществляется плохо, так например цены на хлеб не объявляются во всех газе-тах, что дает работникам хлебозаготовительных пунктов [возможность] злоупотреблять при установлении цен на принимаемые от крестьян зернопродукты. Денежную ссуду государст-во дает в то время когда на хлеб стоят высокие цены, а платить эту ссуду приходится когда цены на хлеб низки (весьма современные замечания, вполне понятные и близкие постсовет-ским фермерам!) (Там же, л. 274).

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 273. 2 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69, л. 22. 3 Там же, л. 23.

187

о том, что «Дон для казаков»,1 что «власть хохлов кончилась, скоро придут наши»2 (то есть казаки-эмигранты, которые, как ожидали в станицах, вернутся в Советскую Россию вместе побе-доносными войсками интервентов).

Представитель Манычской партийной ячейки Езолка на со-вещании секретарей сельских ячеек ВКП(б) Донского округа в январе 1926 г. рассказывал, что «после лозунга лицом к деревне, казачество почувствовало у себя так называемое «ура казачьего настроения[»], и привел в подтверждение любопытный пример. По словам Езолки, в середине января того же года в станице было собрание, на котором, с докладом об истории казачества, высту-пал казак Манычской станицы Донсков.3 Как только докладчик прибыл на собрание, местные казаки, повествовал Езолка, задали ему вопрос: «Миша, скоро ли к нам приплывет Тихий Дон». [Он спрашивает: «]Какой мол Тихий Дон[»]. «Да скоро ли мы этих хамов выгоним». Когда же он «повел линию, как партиец, они чуть ли не всем собранием в целом начали кричать: «эей ты, до-лой, чего ты начал защищать хамов». Это на собрании сельсове-та, это при районной нашей головке. Вот какова товарищи, у нас в станицах сословная рознь, она далеко еще не изжита». Когда же на этом собрании один из иногородних осмелился сказать «дура-ки вы, казаки, не понимаете линии советской власти и партии», и в этот же вечер, когда выходили из народного дома, а он на вто-ром этаже, его толкнули с лестницы и он сломал себе ногу».4

Помимо словесных нападок на иногородних, казаки в период реализации политики «лицом к казачеству» стали предпринимать

1 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69, л. 23. 2 Там же, л. 23. 3 Вероятно, здесь имеется в виду М. Донецкий, автор выдержанной в просоветском

духе книги по истории донского казачества, которая была издана в Ростове-на-Дону в се-редине 1926 г. с обширным предисловием А.И. Микояна (См.: Донецкий М. Донское каза-чество (Историко-публицистические очерки) / Предисл. А. Микояна. – Ростов н/Д., 1926.).

4 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 168 - 169.

188

и практические меры, нацеленные на восстановление прежних своих правил и норм землепользования. Подчеркивая данное об-стоятельство, члены Донского окружкома РКП(б) указывали в конце 1925 г., что в округе наблюдаются «попытки казачества за-крепить в порядке землеустройства дореволюционные земельные отношения, с готовностью идти на некоторые уступки по отно-шению к иногородним, давно поселившимся в станицах».1

О том же свидетельствовали и крестьяне, имевшие несчастье ощутить на себе специфику практического воплощения апрельских решений ЦК РКП(б). Как писал один из донских селькоров в «Кре-стьянскую газету» осенью 1925 г., «кулаки ведут свою волчью по-литику», стремясь отобрать землю у «крестьян и маломощных ка-заков» и передать ее «коренным Ермаковцам, а в последнее время – Деникинцам»2 (Ермак, ермаковец, – так иногородние на Дону ино-сказательно именовали казаков). С особенной остротой и яркостью сословное противостояние из-за земли наблюдалось в тех районах и округах Дона, где наличествовали значительные по численности группы и казачества, и крестьянства. К числу таких администра-тивно-территориальных единиц относился, например, Шахтинско-Донецкий округ, руководство которого еще в 1924 г. отмечало, что здесь «сельское население представляет собой разнородный эле-мент: полу[-]казацкое, – полу-крестьянское».3

Меры воздействия казаков на иногородних с целью восстано-вить досоветский статус-кво в области земельных отношений, не отличались особенным разнообразием. Нередко казаки стреми-лись запугать или избить своих соседей-иногородних, надеясь та-ким образом отобрать у них землю. Так, представители Кагаль-ницкой парторганизации уверяли в 1925 г., что у них «резкой со-словной розни не наблюдается»; правда, добавляли они, есть

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 21. 2 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 575, л. 37. 3 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 33, л. 40а.

189

«скрытая сословная рознь, которая могла быть замечена в про-цессе проведения внутриселенного землеустройства, когда она выражалась на почве мордобития»1 (интересно, что же в таком случае кагальницкие коммунисты понимали под «резкой сослов-ной рознью», если даже «мордобитие» их не особенно волнова-ло?). В связи с отсутствием соответствующей статистики трудно судить о том, каковы были масштабы этого «мордобития» и в Ка-гальнике, и в других населенных пунктах Дона в период реализа-ции политики «лицом к казачеству». Осуществив контент-анализ источников, можно лишь с большей или меньшей уверенностью утверждать, что методы психологического (угрозы) и физическо-го (побои) воздействия казаков на иногородних не были единич-ны, хотя и не являлись повсеместно распространенными.

Чаще, чем о «мордобитиях», в источниках встречаются упо-минания о более публичных и, с точки зрения казаков, вполне за-конных, методах решения земельного вопроса: о принятии на ста-ничных сходах решений о конфискации земли у иногородних и об исключении таковых из числа полноправных домохозяев. Так, руководители Шахтинского округа сообщали в августе 1925 г., что «переход земель в трудовое пользование от прежних ее поль-зователей (казаков) встречает с их стороны большие препятствия, выливающиеся в отдельных случаях в очень резкие формы. Наи-более резкий случай был в Маньково-Березовском районе, где в одном селе казаки постановили выселить иногородних и за поль-зование землей наложить штраф до 10 рублей с головы крупного скота и по 2 рубля с мелкого».2

Приняв такое решение, казаки последовательно приступили к взиманию штрафов (которые в этом случае приобретают вид арендной платы), но о факте притеснения иногородних узнали коммунисты соседнего села. Они предъявили распоясавшимся

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 46. 2 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69, л. 10.

190

станичникам земельный кодекс, в котором провозглашалось ра-венство всех граждан РСФСР в правах на землю. Это, впрочем, не произвело на казаков особого впечатления, поскольку они от-казались восстанавливать иногородних в своем земельном обще-стве, сделав лишь одну уступку: «Пусть подают иногородние за-явления, мы будем их принимать в казаки». Однако это были пу-стые обещания, ибо, когда один крестьянин действительно подал такого рода заявление, казаки «временно воздержались» от прие-ма его в свое сообщество.1

Докладывая о произошедшем в Маньково-Березовском рай-оне ЧП, шахтинские руководители назвали «характерным» тот факт, что «[казачье] население оправдывая свой поступок, ссыла-ется на будто-бы происходящее выселение иногородних в других местах».2 Конечно, массового выселения иногородних «в других местах» не наблюдалось, это были лишь приятные для казаков слухи; советская власть не допустила бы распространения подоб-ных явлений. Но, вместе с тем, тревожная ситуация в Маньково-Березовском районе не являлась уникальной. Политика «лицом к казачеству» вдохновила на противозаконные действия в отноше-нии иногородних не только казаков Шахтинского округа. Факты выселения иногородних и лишения их права пользования землей в станичных обществах наблюдались и в ряде других округов и районов Северо-Кавказского края. Так, в августе 1926 г. крестья-не из Прогнойского земельного общества Тарасовского района Донского округа жаловались в «Крестьянскую газету», что в ху-торе Прогнойском казачье большинство не только приняло реше-ние «нет ни вершка земли хохлу на казачьей земле», но и провело его в жизнь, отобрав у жалобщиков земельные наделы.3 Получив это письмо, шокированная редакция «Крестьянской газеты» на-

1 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69, л. 10. 2 Там же, л. 10. 3 РГАЭ, ф. 396, оп. 5, д. 58, л. 61.

191

правила запрос в Северо-Кавказское краевое земельное управле-ние (крайзу), откуда в начале 1927 г. пришел ответ следующего содержания: «факт лишения земли иногородних в Прогнойском земобществе действительно был, при чем право пользования зем-лей за лишенными гражданами было восстановлено районной зе-мельной комиссией».1 Как видим, вызванная политикой «лицом к казачеству» эйфория донцов была настолько сильна, что они, в ряде случаев, не ограничивались заявлениями о желательности восстановления дореволюционного землепользования (и о воз-вращении иногородних в досоветское, приниженное и подчинен-ное, состояние), но и предпринимали соответствующие меры.

Нелишне добавить, что нередко казаки в 1920-х гг. выступали совместно с коренными крестьянами против переселенцев, при-бывших на Дон из других областей и краев СССР после установ-ления здесь советской власти.2 Например, в январе 1925 г. работ-ники землеустроительных органов Донского округа отмечали «большое количество самовольных переселенцев из Сибири и разных губерний Центральной России, осевших в Донском окру-ге», что вносило «нежелательные в политическом отношении обострения [во взаимоотношениях] переселенцев со старожилым населением».3 В Кагальнике поселились переселенцы-гомельцы, с которыми, как признавал в январе 1926 г. секретарь местной партячейки, «казачество весьма не ладит».4 Таким образом, кон-фликты в сфере земельных отношений на Дону (как и в других казачьих регионах России) носили не только сословный характер. Учитывая подобные факты, становится ясно, почему в одном из составленных сотрудниками Наркомата Рабоче-Крестьянской ин-спекции планов по обследованию переселенческого дела специ-

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 5, д. 58, л. 60. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 23 – 24. 3 ГА РО, ф. р-2563, оп. 1, д. 47, л. 1. 4 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 46.

192

ально подчеркивалась необходимость отыскать наиболее эффек-тивные «способы сочетания интересов коренного старожильче-ского населения с переселенцами».1

Представители власти измышляли различные способы пре-одоления сословной розни. Так, представители Донского окруж-кома ВКП(б), прислушавшись к советам специалистов из крайзу, предлагали: «земельные потери казачьих станиц могут быть воз-мещены только путем, интенсификации земледелия».2 Иными словами, казакам (да, впрочем, и крестьянам) следовало перехо-дить на возделывание более рентабельных, по сравнению с коло-совыми, сельхозкультур (например, технических и пропашных), заниматься садоводством, виноградарством, огородничеством, и т.п. Думается, подобные предложения отнюдь не были лишены смысла. Однако вряд ли их удалось бы реализовать на практике в необходимых масштабах, поскольку сами же окружные руково-дители печально признавали, что интенсификации земледелия в сильнейшей мере препятствуют «прошлое казачества, его быто-вые навыки, уровень материального и культурного развития».3

Наиболее же привычными для большевиков (и потому наи-более распространенными, а точнее, безраздельно господствую-щими) являлись такие меры в отношении казачества, как админи-стративное принуждение, прямые репрессии и, конечно, осовре-мененная методика «разделяй и властвуй», на сей раз, – в виде классовой дифференциации казачьих сообществ. Видя, что про-казачьи декларации и мероприятия способствуют не расказачи-ванию, а, наоборот, сплочению казаков и их активизации в борь-бе за свои интересы, большевистское руководство в пожарном порядке сосредоточило усилия на классовом расслоении казаче-ства, на работе с казачьей беднотой, на привлечении ее к «социа-

1 ГА РФ, ф. А-406, оп. 2, д. 2001, л. 290. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 33, л. 22. 3 Там же, л. 22.

193

листическому строительству» и борьбе с «кулаками». Констати-руя, что политика «лицом к казачеству» пока не привела к изжи-ванию сословной розни,1 лидеры Донской парторганизации при-звали местных коммунистов и работников советского аппарата всемерно усилить деятельность по сплочению казачьей бедноты, соединению ее с иногородней беднотой, дабы использовать этот союз в целях ослабления зажиточных верхов казачьих сообществ.

Подобные призывы громко зазвучали уже в начале 1926 г.: именно в это время руководство Донского округа указывало, что необходимо организовать крестьянскую и казачью бедноту, про-тивопоставив ее кулачеству, которое на Юге России усиливается быстрее, чем в центральных районах страны.2 Но с наибольшей четкостью, на наш взгляд, отмеченную задачу разъяснил пред-ставитель Донского окружкома ВКП(б) Бальян в мае 1927 г.: «в [19]24 – [19]25 г.г. наша партия резко поставила вопрос о казаче-стве, но сейчас есть кое-что новое в постановке этого вопроса. Если мы раньше ставили вопрос о максимальном привлечении казачества [к советскому строительству], если мы раньше выяв-ляли актив из казачества, но недостаточно критически подходили к социальному составу этого актива и к тому, что нужно прово-дить четко и ясно классовую линию, поскольку в [19]24 – [19]25 году сословная рознь была сильна», то теперь «мы должны всю нашу работу перевести на классовые рельсы целиком», сплотить казачью и иногороднюю бедноту против кулаков, ибо сейчас особую остроту приобретает вопрос о том, «куда мы растем, во-прос о том, кто кого».3

Призывы об усилении внимания мерам по классовой диффе-ренциации казачьих сообществ, в общем-то, соответствовали ха-рактеру политики «лицом к казачеству». Однако идеи о необхо-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 60, л. 4, 18об. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 87а. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 44 – 45, 46.

194

димости опоры на казачью бедноту вызвали у многих членов пар-тийной организации Дона скептическое отношение. Немало дон-ских коммунистов предрекали минимальный успех в работе с беднейшими слоями казачества, указывая на их специфические характеристики и корпоративную сплоченность, подавлявшую классовые мотивы.

Прежде всего, местные партработники, непосредственно жившие в станицах и общавшиеся с казаками, с сомнением гово-рили, что курс на тесное сотрудничество с крестьянско-казачьей беднотой противоречит духу политики «лицом к казачеству», ибо неизбежно усилит сословную рознь. На втором пленуме Донского окружкома ВКП(б) в феврале 1926 г. целый ряд его участников указывал, что организация бедноты «это дело очень опасное, в особенности в условиях Дона, при наличии этой розни… ставя за-дачу и принимая меры организации бедноты мы обострим ту со-словную рознь, которая у нас имеется».1 Один из выступавших, Гречко, детализировал эти опасения: «вся беда в том, что когда мы рассматриваем дифференциацию, расслоение нашей деревни, то мы получаем 55 % средняков. Кто туда входит. Казаки. [Есть] 32 % бедняков. Кто туда попадает – 25 % иногородних. Вот и ска-жите пожалуйста, как вы будете рассуждать, когда весь вопрос о бедноте упирается в сословную рознь… Как тут подходить и ор-ганизовывать бедняка, чтобы сказали, что городовиков (то есть иногородних – авт.) хотят организовать против казаков».2

Следующей причиной, заставлявшей донских коммунистов сильно сомневаться в результативности курса на союз с казачьей беднотой, являлась корпоративная сплоченность казачества. На том же втором пленуме Донского окружкома ВКП(б) в феврале 1926 г. отмечалось: «есть казачество и традиции казацкие, это до некоторой степени сглаживает рознь между имущими казаками и

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 85 – 85а. 2 Там же, л. 115.

195

беднотой казацкой. Заблуждаясь[,] беднота иногда забывает свои материальные интересы классовые, увлекаясь так сказать «ура» – казачеством, увлекаясь теми традициями, теми завоеваниями, ко-торые существуют».1 Да и на других партийных форумах их уча-стники подчеркивали, что «[какой-либо казак] бедняк совсем, а говорит, что он не бедняк», «[казак-бедняк] не назовет себя бед-няком… я казак, какой же я бедняк»2 (впрочем, не все партийцы разделяли вышеизложенную точку зрения, уверенно заявляя, что казачья беднота практически идентична бедноте крестьянской3).

Многие донские партработники, соглашаясь с мнением о со-словной сплоченности казачества, добавляли, что, помимо соци-альной и социально-психологической общности, казаков крепко связывают еще и родственные узы. Зачастую казачья беднота на-ходится в родственных отношениях с зажиточными и «кулака-ми», вследствие чего крайне сложно использовать ее в «классо-вой борьбе»: «в казачьих станицах значительно трудней, чем ра-бота с крестьянской беднотой… Может быть потому, что влияет бывшее привилегированное положение, бывшая обеспеченность казачества, наконец, влияют родственные отношения: там все кумовья, сваты, браты и там практикуется помощь друг другу, которая дается без %% за оказание услуг в дальнейшем. Возмож-но что эти услуги стоят больше чем % эти, но процентов не бе-рут».4 Один из донских партработников, Гвоздевский, в развитие этой темы говорил в ноябре 1926 г., что беднейшие представите-ли казачьих сообществ нередко не отвергают большевистские идеи о «классовом сплочении», но, тем не менее, выступать про-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 86а – 87. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 76, 136. 3 В частности, на совещании секретарей сельских ячеек ВКП(б) Донского округа в

январе 1926 г. представитель Донского окружкома ВКП(б) Фирсов утверждал: «не-правда, что казаки говорят: «я казак и не бедняк». Ничего подобного, абсолютно такого понимания у казаков нет» (ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 70, л. 145).

4 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 130.

196

тив своей зажиточной родни отказываются наотрез: «[в станицах] родственная связь настолько крепка, что не всегда можно поста-вить [дело] так, что работа с беднотой дала бы сразу положитель-ные результаты. В течении года мы имеем массу может быть не-определенно оформившихся групп, главным образом по этой причине. Как только [местный работник] попробует записать официально бедноту в эту группу, она приходить не будет, а не трогайте ее, не записывайте и она будет со вниманием вас слу-шать, поддерживать… Как только попробуешь официально запи-сать и официально связать какого-нибудь бедняка с этой группой, а тем самым ему придется выступать против своего братишки по 12 – 13 поколению, голосовать против своего братишки, как этот момент имеет уже известное отражение».1

Наконец, партработники, хорошо знакомые с ситуацией в станицах, указывали еще и на неоднородность казачьей бедноты. В феврале 1926 г. члены Донского окружкома ВКП(б) предупре-ждали соратников по партии от безоглядно-доверчивого отноше-ния ко всем, без различий, «социально-близким» казакам: «у нас имеется огромное количество бедноты, которая была очень бога-той и [обеднела] только в результате гражданской войны, потому, что они участвовали в белых армиях, потому, что они были про-тивниками советской власти, репрессии к ним применялись, и благодаря репрессиям, конфискациям и т.д. они теперь преврати-лись в бедноту».2 Такая беднота, утверждали представители вла-сти, не думает о «классовой борьбе», а «ждет получения того ка-зачьего уровня[,] какой она имела в дореволюционный период».3 Более того, эти казаки-бедняки, утверждали секретари партийных ячеек Багаевского района на своем совещании в сентябре 1926 г., являются не союзниками, но противниками советской власти: «в

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 51, л. 4. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 86. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 72, л. 13.

197

среде бедноты имеется некоторая часть, которая происходит из бывших кулаков и которая, пользуясь всякой трещиной в нашей работе, фактически вредит нам, а не помогает»1 (о том же гово-рил коммунист из Аксайского района Козодеров в январе 1926 г.: «это самый нехороший, самый надоедливый бедняк, иногда хуже кулака»2).

В конечном счете, члены большевистской организации Дона выражали уверенность в том, что казачья беднота являет собой гораздо менее ценную социальную группу, чем беднота кресть-янская («казачья беднота и иногородняя имеют различные тен-денции»3). Степень пренебрежения, с которым донские коммуни-сты относились ко многим (а то и ко всем) казакам-беднякам, прекрасно передает презрительное высказывание уже упоминав-шегося выше Гвоздевского на втором пленуме Донского окруж-кома ВКП(б) в феврале 1926 г.: «кто из нас не знает Александ-ровки, которая в [19]18 году дала еще две бригады в Красную Гвардию, да и сейчас, если можно пересчитать то видимо, можно прекрасную бригаду организовать из старых красноармейцев, ко-торые работали в течение 3-х – 4-х лет, но вы попробуйте органи-зовать в ст. Маныческой, Богаевской (Елизаветинской – [голос с места]) и Елизаветинской, совершенно верно. Это совершенно другая беднота, и совершенно иначе нужно с ней разговаривать… это хуже чем всякий может быть в среднем средняк-казак или даже кулак… Вот такая беднота. Конечно, крестьянская беднота совершенно другая».4

Итак, немало представителей партийно-советских структур на Дону были уверены, что попытки опереться на беднейшие слои казачьих сообществ для борьбы с «кулачеством» и для наи-

1 ЦДНИ РО, ф. 30, оп. 1, д. 4а, л. 18об. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 203. 3 Там же, л. 171. 4 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 124.

198

более эффективного осуществления расказачивания, изначально обречены на провал. Тем не менее, свои намерения по классовой дифференциации казачьих сообществ лидеры парторганизации Дона попытались воплотить в жизнь во время перевыборной кампании советов 1926 г.

К началу выборов была издана более жесткая, чем в 1925 г., избирательная инструкция, согласно которой процент «лишен-цев» опять увеличился. Эта мера, разумеется, не могла не кос-нуться казаков, среди которых весьма и весьма многие подходили под определение «врагов советской власти», – бывших или на-стоящих. Большевики не скрывали при этом, что в условиях Дона новая инструкция по выборам в советы преследовала двоякую цель: во-первых, сократить численность казачьих депутатов в сфере местного самоуправления, во-вторых, улучшить их соци-ально-классовые характеристики. По словам члена Донского ок-ружкома Хасмана, в советы должен был пройти казачий актив, «который делает погоду [в станицах, но делает,] товарищи, со-ветскую погоду, а не кулацкую».1

Классово-ориентированные мероприятия донского партийно-советского руководства были с восторгом поддержаны иногород-ними, которые на выборах 1926 г. действовали очень активно, не желая более терпеть резко активизировавшиеся в предыдущем году сословные претензии казачества. Анализируя ход выборов 1926 г., лидеры донской парторганизации с удовлетворением от-мечали, что в избирательной кампании «особенную активность проявила иногородняя беднота, главным образом, бывшие парти-заны. У них кое[-]где были такие настроения, которые мы изжили примерно год тому назад, что вот Вы казачество, Вы побежден-ный слой, а мы Ваши победители».2 То есть, иногородние, воз-мущенные самоуправством казаков, в 1926 г. демонстрировали то

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45а, л. 160а. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 98, л. 20.

199

же отношение к казачеству, какое господствовало в 1924 г. и ра-нее. Уже одно это обстоятельство свидетельствовало, что поли-тике «лицом к казачеству» осталось существовать недолго.

Итоги выборов 1926 г. оказались весьма противоречивы. С одной стороны, выборы, по заверениям партийно-советских чи-новников, показали снижение сословной розни в сравнении с предшествующей избирательной кампанией 1925 г.1 В органы местного самоуправления прошло 37,2 % казаков (то есть боль-ше, чем в 1925 г., показатели которого составили 32,1 %2); тем самым, тенденции «оказачивания» советов сохранялись. Но, к полному удовлетворению партийных лидеров Дона, дальнейшее «оказачивание» советов уже в слабой степени сопровождалось их «окулачиванием». По словам донских партийных лидеров, вслед-ствие ужесточения контроля за социальным составом кандидатов, казаки, прошедшие в органы местного самоуправления, «по каче-ству… ближе стоят к нам и мы лучше сможем обеспечить свое влияние на казачьи массы через этих представителей».3 Кроме того, в ходе выборов, по замечанию Я.А. Перехова, «начался про-цесс уменьшения в советах числа беспартийных делегатов в пользу делегатов – членов партии», так что «вопрос о том, кому принадлежит реальная власть – советам или партии, не должен был вызывать никаких сомнений».4

Но, с другой стороны, попытки расколоть казачьи сообщества принесли минимальные результаты. Настроить казачью бедноту против казачьего же «кулачества» большевикам удалось в весьма малой степени: казаки по-прежнему стремились к сохранению корпоративной сплоченности, хотя и в казачьих сообществах на-личествовали достаточно острые противоречия между зажиточ-

1 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 114 – 115. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61а. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 145, 146. 4 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 115.

200

ными и бедняками. Члены донской парторганизации признавали, что на выборах 1926 г. «в казачьих станицах старо-казачье – ку-лацкая верхушка, в целях защиты своих интересов усиленно раз-жигала сословную рознь, выкинув лозунг: «Нам нечего делиться на бедняков и кулаков, мы все казаки», зная, что это является лучшим способом защиты их интересов».1

Эти призывы находили отклик в сознании казаков, поскольку и на протяжении последующих лет большевики сокрушались по поводу тех трудностей, которые им приходилось преодолевать при попытках социального размежевания казачьих сообществ. Так, в начале 1927 г. Донской окружком ВКП(б) признавал: «парторганизация проделала значительную работу по поднятию активности бедноты и батрачества [и] по укреплению их блока с середняками. Хуже обстоит дело в работе с казачеством. Работа с казачеством подвигается туго. Сельские парторганизации еще не нашли надлежащего подхода к этой работе и не охватили казаче-ства своим руководством в достаточной мере. В будущем, несо-мненно, казачеству надо уделить больше внимания, в особенно-сти имея в виду перевыборы советов».2 Даже в мае 1930 г. пред-ставители власти и активисты Тарасовского района, где казаки составляли немалую часть населения, сетовали: «бедноты у нас много, но качество ее плохое».3

Сохраняя корпоративную сплоченность, казаки расценили ужесточение избирательной процедуры в 1926 г. не как метод улучшения социального состава «народных избранников», а как новый знак недоверия казачеству как таковому. В итоге явка ка-заков на выборы в следующем, 1927 г., несколько снизилась (впрочем, и в целом по отношению к сельскому населению в этом году фиксировалось падение избирательной активности, вызван-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 93, л. 19об. 2 Там же, л. 2об. 3 ЦДНИ РО, ф. 110, оп. 1, д. 30, л. 37.

201

ное, очевидно, возрождением большевистского курса на заполне-ние советов «социально-близкими» и партийными кандидатами: в частности, в Донском округе голосование проигнорировали примерно 2 % избирателей).1

Сохранение корпоративной сплоченности казачьего сообще-ства Дона, помимо прочего, являлось существенной помехой на пути сглаживания сословных противоречий. Хотя выборы советов в 1926 г. показали некоторое ослабление сословной розни (да и современники свидетельствовали, что «вражда между казаками и иногородними[,] т.е. крестьянством постепенно сглаживается и на место их выдвигается разслоение на основе экономической»2), о ее полном прекращении говорить было нельзя. Указания на то, что между казаками и иногородними не прекращается вражда, с пе-чальной регулярностью встречаются в документах партийно-советских органов Дона и в 1927 – 1928 гг. В частности, в начале 1927 г. члены Донского окружкома ВКП(б) вновь отмечали нали-чие «больших споров, имевших место между казачьим и иного-родним населением на основе так называемой сословной розни».3 Участники Донецкой окружной конференции бедноты в ноябре 1928 г. констатировали «еще не окончательно изжитую сословную рознь».4 Можно привести немало других сообщений такого рода. 5

Видя сомнительный эффект мер по активизации казачьей бедноты, по сплочению ее с беднейшим крестьянством и батра-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 98, л. 10, 11, 12, 13, 19. 2 РГАЭ, ф. 396, оп. 3, д. 570, л. 168. 3 Материалы к отчету Донского комитета В.К.П. (больш.) на XII окружной парт-

конференции (ноябрь 1925 – январь 1927 г.). Ростов н/Д., 1927. С. 18. 4 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 109, л. 12. 5 Например, на совещании работников прессы в ЦК ВКП(б) в 1927 г. утверждалось,

что из казачьих регионов Юга России «идет масса писем неудовлетворительного порядка это антагонизм между казаками и иногородними – все это старая отрыжка и в некоторых губерниях до сих пор продолжается» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 204, л. 50). В 1928 г. Севе-ро-Кавказский крайком ВКП(б) констатировал: «сословная рознь между казаками и иного-родними… является и до настоящего времени окончательно неизжитой. Обострение со-словной розни происходит в период массовых кампаний и особенно при перевыборах в Советы и землеустройстве» (ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 754, л. 149).

202

чеством, донские большевики, в конечном итоге, избрали путь наименьшего сопротивления и предпочли не столько привлекать к себе беднейших представителей казачьих сообществ, сколько во-обще прекратить реализацию политики «лицом к казачеству».

На наш взгляд, ликвидация политики «лицом к казачеству» относится к 1926 г. Но, при этом, следует подчеркнуть, что про-цесс свертывания комплекса проказачьих мероприятий не имеет четко определенной рубежной даты. Ведь, с одной стороны, «ока-зачивание» советов, как мы уже отмечали, продолжалось и в это время: если в 1925 г. казаки составляли в органах станичного са-моуправления 32,1 %, то в 1926 г. – 37,2 %, с сохранением достиг-нутого показателя и в 1927 г.1 Подсчет казачьего населения, осу-ществленный в рамках Всесоюзной переписи 1926 г., также свиде-тельствовал о том, что большевики не сразу утратили интерес к работе по распространению среди казаков просоветских и про-коммунистических настроений.

Но, наряду с этими фактами, в документах партийных органов Дона именно в 1926 г. постепенно нарастает вал критических за-мечаний в отношении политики «лицом к казачеству», в результа-те чего эту политику постепенно замолчали (не объявляя, однако, во всеуслышание о ее ликвидации). Думается, четкое осознание того, что политика «лицом к казачеству» не принесла ожидаемых результатов и потому должна быть свернута, появилось у лидеров партийной организации Дона весной 1926 г., после перевыборов сельских и станичных советов, в ходе которых «социально-близкие» группы казачьих сообществ не оправдали возложенных на них надежд. Во всяком случае, на партийных форумах, созы-вавшихся после этих перевыборов, неоднократно звучали заявле-ния о трудностях работы с казачьей беднотой, о бесперспективно-сти использования ее в классовой борьбе, и т.д.

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 61а.

203

С 1926 г. представители партийно-советских структур Дона постепенно отказываются от безоглядно-позитивных заявлений в адрес «трудового казачества», характерных для начальных этапов реализации комплекса проказачьих мероприятий. На смену таким заявлениям идет жесткая риторика, в которой отчетливо звучат классовые мотивы. Поскольку же стимулирование социальной дифференциации казачьих сообществ продвигалось с черепашьей скоростью, большевики предпочли отказаться от политики «ли-цом к казачеству», которая не смогла в кратчайшие сроки преодо-леть корпоративную сплоченность казаков и привела не к расказа-чиванию, а к нарастанию сословной розни (вполне возможно, что в долговременной перспективе проказачьи меры компартии все же привели бы к полной десословизации казачества и его мирной ин-теграции в советское общество; но, как известно, история не знает сослагательного наклонения).

При этом следует подчеркнуть, что, по нашему мнению, вина за свертывание политики «лицом к казачеству» должна быть воз-ложена не только на большевиков, но и на самих казаков. Ведь, восприняв эту политику как признак слабости большевистского режима, казаки попытались восстановить свои досоветские при-вилегии, притесняя при этом иногороднее население. Хотя отме-ченная тенденция любопытным образом сочеталась с возросши-ми симпатиями казачества к советской власти, это никак не могло служить ему оправданием. Угрозы в адрес иногородних, попытки выселить их за пределы станиц или отобрать у них землю, – все эти, нетерпимые при советской власти, действия, естественно, возмутили неказачье население Дона, обеспокоили партийно-советские структуры и стали одним из факторов постепенного, но неуклонного свертывания политики «лицом к казачеству».

204

Очерк шестой Слом нэпа в казачьих станицах Дона

Политика «лицом к казачеству», породившая у донских каза-

ков радужные надежды на восстановление их былых прав и при-вилегий, оказалась недолговечной и была свернута большевист-ским руководством уже в 1926 г. Отказ лидеров ВКП(б) от про-должения проказачьего политического курса не привел, однако, к резкому обострению во взаимоотношениях большевиков и каза-чества. Казаки, разумеется, не могли не заметить ослабления внимания к ним со стороны партийно-советских структур и не могли дать положительную оценку этому факту; тем не менее, они по-прежнему демонстрировали возросшее доверие и благо-желательное отношение к советской власти. Но, уже в 1927 г. общественно-политическая ситуация в казачьих станицах Дона стала изменяться в худшую сторону, поскольку именно в это время формировавшийся и укреплявшийся сталинский режим на-чал проводить мероприятия, направленные на слом нэпа.

Как известно, в 1927 г. в СССР возник кризис хлебозагото-вок, спровоцированный паническими настроениями в обществе, ожидавшем близкой войны с Англией и запасавшимся продо-вольствием. В итоге стоимость хлеба существенно увеличилась и крестьяне, учитывая рыночную конъюнктуру, сократили продажу зерна государству по заниженным, «твердым», ценам.1

1 На Дону нежелание земледельцев продавать хлеб государству по заниженным

ценам было усилено тем, что 1926 г. (а в ряде районов – и 1927 г.) отличались низкой урожайностью. В итоге страховые фонды в крестьянских и казачьих хозяйствах, обыч-но создаваемые «на черный день», сильно истощились, и хлеборобы стремились их по-полнить, оставляя на продажу только минимум зерна или же вовсе ничего. Партийные чиновники Донского округа говорили по этому поводу: «ввиду того, что урожай на-стоящего года немногим лучше, чем в прошлом году, а также в силу отсутствия боль-

205

Руководство страны во главе с И.В. Сталиным, не желая под-нимать государственные закупочные цены на хлеб (так как, по убеждению властей, это затормозило бы темпы индустриализа-ции), широко применило по отношению к крестьянам методы жесточайшего административного давления. И хотя Сталин де-магогически заявлял в феврале 1928 г., что «нэп есть основа на-шей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период»,1 фактически «чрезвычайные хлебозаго-товки» 1928 – 1929 гг. стали «генеральной репетицией» сплош-ной коллективизации. При этом насилие властей было обращено в равной мере и против крестьянства, и против казачества. В этой связи представляется вполне справедливым мнение Я.А. Пере-хова, согласно которому, развернувшаяся по истечении 1925 – 1926 гг. «история казачества неразрывно связана с историей мно-гострадального российского крестьянства».2

Н.А. Токарева, анализировавшая обстановку в селах и стани-цах Юга России в период «чрезвычайщины», пришла к обосно-ванному выводу о том, «в арсенале хлебозаготовителей были разнообразные методы, от уговоров до самого откровенного из-девательства над крестьянством и казачеством Северного Кавка-за».3 Действительно, сотрудники ОГПУ в это время постоянно фиксировали проводимые в деревне местными властями и «акти-вистами» из числа батраков и бедняков «массовые обыски, про- ших хлебных запасов с урожая прошлого года среди отдельных групп середнячества имеется стремление придержать хлеб, не выбросить зерно на рынок»; «каждый казак привык держать у себя полугодичный или годичный запас хлеба, а в прошлом году, в связи с недородом эти запасы истощились и теперь казаки стараются пополнить эти за-пасы избытками этого года» (ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 13). Данное обстоятельст-во позволяет не только с большей четкостью осознать мотивы поведения крестьян и казаков в 1927 – 1928 гг., но и, лишний раз свидетельствует о, как минимум, ошибочно-сти сталинских заявлений о том, что срыв хлебозаготовок является прямым следствием «кулацкого саботажа».

1 Сталин И.В. Первые итоги заготовительной кампании и дальнейшие задачи пар-тии. 13 февраля 1928 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 11. С. 15.

2 Перехов Я.А. Власть и казачество… С. 115. 3 Токарева Н.А. Деформация социально-экономических отношений… С. 117.

206

извольные аресты, грубое отношение и факты насильственного изъятия всех хлебных излишков»1 (а секретарь ЦК ВЛКСМ А.В. Косарев в июне 1929 г. обвинил в «перегибах» членов своей организации, говоря, что «комсомольцы-крестьяне, северо-кав-казские[,] грешили именно по линии хлебозаготовок»2). Чувство жалости при этом было чуждо распоясавшимся представителям власти. Так, в одной из станиц Донского округа Северо-Кавказ-ского края хлебозаготовители приказали казаку-середняку сдать 30 пудов «хлебных излишков». Ретивые борцы за «светлое буду-щее» не обратили внимания на уговоры хлебороба, твердившего, что это последние его запасы, и что в случае их изъятия его се-мью из 8 человек ждет голод. Отчаявшись уговорить членов ко-миссии, не желая видеть голодные муки своих близких, жена се-редняка повесилась.3

Любопытно, что 30 июня 1928 г. Северо-Кавказский крайком ВКП(б) разослал всем обкомам и окружкомам края письмо сле-дующего содержания: «проведение хлебозаготовительной работы в Январе – Июне м[еся]-цах экстраординарными мерами поста-вило некоторых наших работников в ряде мест в невыгодное по-ложение перед широкими массами крестьянства. Создалось пред-ставление о ряде наших работниках у крестьян, как о «нажимщи-ках», «выколачивателях хлеба», «перегибщиках» и т.п., что не может свидетельствовать об авторитете их в глазах масс и этим самым создается осложнение для нашей работы в деревне». В связи с этим крайком предлагал местным парткомам «в ближай-шее время произвести перемещение части низовых… работников

1 Сводка № 30 информотдела ОГПУ о ходе весенней хлебозаготовительной кам-

пании по Северо-Кавказскому краю. 20 июня 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 754.

2 РГАСПИ, ф. 17, оп. 86, д. 37, без нумерации. 3 Спецсводка № 26 информотдела ОГПУ о хлебозаготовительной кампании по

данным на 28 мая 1928 г. Не ранее 28 мая 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 747.

207

ставших в результате хлебозаготовительной работы наиболее одиозными в глазах крестьян».1 Руководители Сальского округа Северо-Кавказского края весной 1929 г. также решили «просмот-реть партийное и советское руководство в селах (в особенности в местностях, пораженных недородом), принимая меры к срочной замене всех опороченных и вызывающих раздражение бедноты элементов».2 До какой же степени надо было озлобить хлеборо-бов, – и крестьян, и казаков, – чтобы власти пошли на такие меры!

Надо сказать, что сельские жители демонстрировали неодно-значное восприятие политики «чрезвычайщины». Определенная часть крестьян и казаков была готова примириться с действиями властей. Основным мотивом такого рода настроений являлись опасения в близости войны с капиталистическим западным миром. Немало донских хлеборобов были намерены придерживаться «предосторожности от буржуазных соседей»3 и полагали, что, не-смотря на «временные трудности», чрезвычайные, насильствен-ные меры сталинского режима способствуют укреплению оборо-носпособности Советского Союза. Боязнь агрессии извне способ-ствовала тому, что часть населения сел и станиц Дона соглашалась терпеть социальную агрессию сталинского режима.

В определенной мере сохранение просоветских настроений в подвергнутой «чрезвычайным» хлебозаготовкам деревне явля-лось результатом усилий большевиков, стремившихся привлечь к себе симпатии беднейших групп сельского населения. Партийно-советское руководство Дона в 1927 г. озаботилось дальнейшим проведением «классовой линии» в крестьянских селах и казачьих станицах, строго указывая функционерам на местах: «все меро-приятия по работе среди казачества необходимо проводить под углом обеспечения классовой линии партии, углубления начав-

1 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 556. 2 ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 111, л. 7. 3 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 123, л. 17.

208

шейся классовой дифференциации казачества, отрыва от кулаков и укрепления блока бедняцких и середняцких слоев казачества и крестьянства и изживания сословной розни».1 В конце 1928 г. Се-веро-Кавказский крайком ВКП(б) в своем обращении ко всем нижестоящим партийным комитетам и ячейкам «О предстоящих перевыборах советов» рекомендовал: «в селах и станицах должно быть обеспечено активное участие в отчетно-перевыборной кам-пании [советов] бедняцко-середняцких слоев казачества».2

Не менее актуальной оставалась задача сплочения крестьян-ской и казачьей бедноты против «зажиточно-кулацких» слоев. В связи с этим, ораторы, выступавшие на Донецкой окружной кон-ференции бедноты в ноябре 1928 г., призывали к тому, чтобы «в предстоящие перевыборы советов окончательно устранить какую бы то ни было сословную рознь между казаками и иногородними, поднять политическую активность казаков и более шире вовле-кать из них активистов преданных советской власти в советы и на руководящую советскую работу».3 Подобные призывы, как и ра-нее, зачастую не находили отклика среди казаков-бедняков; но, тем не менее, акцентация усилий большевистских агитаторов на разжигании социальных противоречий внутри казачьих сооб-ществ приносила некоторые (пусть и скромные) результаты.

Отмеченные факторы вели к тому, что большевики не полно-стью утратили социальную опору в охваченной «чрезвычайщи-ной» деревне, в том числе и в донских казачьих станицах. Напри-мер, летом 1927 г. представители власти Донского округа докла-дывали, что «в последнее время, в связи с проведением широкой разъяснительной кампании в неделю ОСО-Авиахима, а также с окончательным выявлением размеров урожая, который в некото-рых районах оказался лучше, чем первоначально предполагали,

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 71а. 2 ЦДНИ РО, ф. 110, оп. 1, д. 26, л. 28, 28об. 3 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 109, л. 12.

209

заметен значительный положительный сдвиг в сторону улучше-ния настроений бедняцко-середняцкой массы крестьянства и ка-зачества».1 В частности, хлеборобы станицы Вешенской, заслу-шав на собрании доклады местного руководства о возможности близкого нападения капиталистических держав, заявили: «все как один выступим на защиту страны трудящихся».2

Особенно активно и воинственно были настроены бывшие «красные партизаны», возлагавшие вину за все беды и неурядицы на уцелевших в Советском Союзе «бывших», то есть представи-телей дворянства, офицерства, чиновничества, и т.д. Мечтая вновь «показать красный террор»3 всем реальным или мнимым врагам советской власти, «красные партизаны» были готовы вновь взять в руки оружие для защиты «завоеваний Октября».

Так, еще в октябре 1926 г. один из бывших «красных парти-зан» Донской области Северо-Кавказского края возмущался, что «буржуазию золотой погон», которой более чем достаточно на Юге России, принимают и во власть. Основываясь на своем бое-вом опыте, средства для решения этой проблемы он находил са-мые радикальные: «бей буржуя, не давай пощады, а попов и ар-хиереев и разных причетников собрать по всей России и связать волосы ихни стальным канатом и пришибить до Фордзона, пусть он таскает [их] в море Черное и пусть проведет канаву, чтобы не проскочили в нашу рабоче-крестьянскую власть враги. Разрешите мне набрать добровольцев человек 10 и дайте мне права на руки. Тогда всю тварь вытоплю в море. Тогда будет порядок в России, в нашей республике».4 В августе 1928 г. бывший «красный пар-тизан» Г. Долгополов из Пролетарского района Сальского округа Северо-Кавказского края написал в «Крестьянскую газету» пись-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 10. 2 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 19, л. 144. 3 Там же, л. 11. 4 Там же, л. 298.

210

мо, где рассказывал о готовности его соратников «бросить плуг и взят[ь] винтовку для защиты суюза» и возглашал: «доздрастуят вожди товарищи ворушилов и буденной».1 Впрочем, обществен-но-политическая позиция бывших «солдат революции» не отли-чалась монолитным единством, о чем пойдет речь далее.

Вместе с тем, действия сталинского режима одобряли далеко не все жители села, в том числе, конечно, и казаки. Однако многие из них еще не достигли той степени недовольства властью, которая заставляет так или иначе выражать открытое недовольство ею или решительно выступать против нее. Такие крестьяне и казаки стре-мились не столько противодействовать политике «чрезвычайщи-ны», сколько уклониться от нее или приспособиться к ней, а также изыскать защиту у властей от несправедливых гонений.

Немало казаков в данное время жаловались большевистским «вождям», в органы власти или редакции популярных на селе га-зет о неправомерном причислении к «кулакам», что влекло за со-бой повышенное налогообложение. Так, 18 октября 1928 г. казак Д.Т. Пузанов из хутора Верхний Громок Базковского хуторского совета, Вешенского района Донецкого округа в письме в редак-цию «Крестьянской газеты» вопрошал: «у нас было расслоение по землеустройству, кто к какой группе относится: бедняк, сред-няк и зажиточный, то меня поставили в группу зажиточных, [ч]то я с своей стороны считаю неправильно». Далее Пузанов детально описывал свое хозяйство (которое, действительно, никак не мог-ло быть определено как «кулацкое»), особенно подчеркивая, что, кроме земледелия, более у него «доходов нет никаких».2 Резуль-тативность жалоб в большинстве случаев была практически ну-левой; однако казаки и крестьяне, не осмеливавшиеся открыто противодействовать власти, с завидной регулярностью направля-ли свои прошения во властные структуры.

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 27, л. 530. 2 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 22, л. 532.

211

Некоторая часть донцов в конце 1920-х гг. попыталась найти спасение от жесткого налогово-административного давления вла-сти в коллективных хозяйствах, которые сталинский режим стал усиленно насаждать еще до объявления в ноябре 1929 г. о пере-ходе к политике сплошной форсированной коллективизации. Как известно, еще в январе 1928 г. И.В. Сталин, прибывший в Сибирь с целью стимулирования хлебозаготовок, заявил: «…нужно до-биться того, чтобы в течение ближайших трех – четырех лет кол-хозы и совхозы, как сдатчики хлеба, могли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба. Это оттеснило бы кулаков на задний план и дало бы основу для более или менее правильного снабжения хлебом рабочих и Красной Армии. Но для того, чтобы добиться этого, нужно развернуть во-всю, не жалея сил и средств, строительство колхозов и совхозов».1 Призывы «вождя» были услышаны местным партийно-советским руководством, озабо-тившимся расширением общественного сектора аграрного произ-водства. Так, в докладе руководителя сельскохозяйственной группы Северо-Кавказской РКИ на проходившем 27 июля 1928 г. III пленуме краевой контрольной комиссии говорилось, что «чис-ло колхозов в крае увеличилось больше чем в два раза» за период с 1 января по 1 июля текущего года.2

По отношению к колхозникам сталинский режим демонстри-ровал определенный либерализм, расценивая их как прочную свою опору в нэповской деревне (либерализм этот, однако, ис-чезнет по мере того, как все большее количество крестьян будет пополнять коллективные хозяйства; следовательно, теперь уже с

1 Сталин И.В. О хлебозаготовках и перспективах развития сельского хозяйства. Из выступлений в различных районах Сибири в январе 1928 г. (Краткая запись) // Ста-лин И.В. Сочинения. Т. 11. С. 5.

2 Из доклада руководителя сельскохозяйственной группы Северо-Кавказской РКИ на III пленуме краевой контрольной комиссии ВКП(б) о результатах обследования кол-хозного строительства в крае. 27 июля 1928 г. // Коллективизация сельского хозяйства на Северном Кавказе (1927 – 1937 гг.) / Под ред. П.В. Семернина и Е.Н. Осколкова. – Краснодар, 1972. С. 98.

212

колхозников, а не с немногочисленных единоличников, власть решительно потребует выполнения тяжелых государственных повинностей). Данное обстоятельство способствовало усилению притока крестьян и казаков в колхозы; хотя, конечно, немало донских хлеборобов в конце 1920-х гг. вступали в коллективные хозяйства и по другим причинам, например, стремясь избавиться от вечной нужды, надеясь на государственную помощь, мечтая о коммунистическом «рае», и т.п.

Надо сказать, что до 1928 г. в донских колхозах насчитыва-лось гораздо больше иногородних, чем представителей казачьих сообществ. Но в 1928 г. положение меняется, так как желание стать колхозником изъявляли уже не только иногородние, но и немало казаков. Данное обстоятельство, на наш взгляд, объясня-ется именно усилением административно-налогового давления на донских хлеборобов. До развертывания политики «чрезвычайщи-ны» о коллективных формах труда на земле задумывалась в ос-новном крестьянская беднота, надеявшаяся на государственную помощь и взаимопомощь (казаки, напротив, игнорировали колхо-зы, надеясь на корпоративную солидарность); в условиях же вла-стного давления казаки, как и многие иногородние, устремились в коллективные хозяйства как в некую «тихую гавань».

Впрочем, следует признать, что даже под прессом «чрезвы-чайщины» донцы демонстрировали гораздо более сдержанное отношение к коллективным хозяйствам, чем, скажем, кубанцы или терцы. В уже цитированном выше докладе руководителя сельскохозяйственной группы Северо-Кавказской РКИ на III пленуме краевой контрольной комиссии были озвучены дан-ные выборочных обследований 102 колхозов края. Согласно этим данным, в Терском округе Северо-Кавказского края удельный вес казаков в коллективных хозяйствах достигал 45,6 %, в колхозах Кубанского округа доля выходцев из казачьего сообщества рав-

213

нялась 40,1 %, и только в Донском округе казачество не горело желанием менять свой социальный статус, направив в обследо-ванные колхозы лишь 17,7 % своих членов.1 Вместе с тем, подоб-ные диспропорции носили весьма кратковременный характер, ибо сплошная форсированная коллективизация нивелировала удельный вес казаков в колхозах Дона, Кубани и Терека, доведя его до максимальных показателей.

Но, хотя часть донских хлеборобов была готова поддерживать большевиков или же приспособиться к «чрезвычайным» мерам, большинство жителей донских сел и станиц выражали законное возмущение безжалостными действиями властей и сельских ак-тивистов по «выкачке хлеба».2 Члены Северо-Кавказского край-кома ВКП(б) признавали в 1928 г., что, если до 1927 г. взаимоот-ношения крестьянства и власти были относительно дружествен-ными, то «с момента же применения в деревне чрезвычайных мер по хлебозаготовкам и по мере разворачивания других кампаний (самообложение, крестзаем) политическое настроение крестьян-ства резко изменилось в худшую для нас сторону».3

Причем, необходимо подчеркнуть тот факт, что на Юге Рос-сии политика «чрезвычайщины» натолкнулась на особенно рез-кие протесты земледельцев. Данное обстоятельство объяснялось социально-экономической и этнокультурной спецификой Южно-Российского региона, где крестьянство (и, конечно, казачество) отличалось большей зажиточностью, по сравнению с централь-ными российскими губерниями. По словам секретаря ЦК ВЛКСМ А.В. Косарева, крестьянство Северо-Кавказского края «в значительной мере отличается» от крестьянства средней России, так как «Сев.[еро-]Кавказский мужик – это крепкий мужик, зажи-

1 Из доклада руководителя сельскохозяйственной группы… // Коллективизация

сельского хозяйства на Северном Кавказе (1927 – 1937 гг.). С. 98. 2 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 760, л. 148. 3 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 754, л. 122.

214

точный… там имеется казачество, с его традициями, с целым культом обычаев, присущим казачеству».1 «Крепкие северо-кавказские мужики» и казаки в большей степени страдали от хлебозаготовок (ибо, как полагали представители власти, с них можно было больше взять) и, соответственно, с возросшей реши-мостью протестовали против административного и налогового давления сталинского режима.

Прежде чем перейти к освещению конкретных форм и выра-жений протеста донских хлеборобов против политики «чрезвы-чайщины», следует отметить характерные черты протестного дви-жения в селах и станицах Дона в 1927 – 1929 гг. Мы полагаем, что невозможно в данном случае говорить ни об избирательном ре-прессировании большевиками только казаков (в соответствии с воскрешенными сценариями «расказачивания» времен Граждан-ской войны), ни о том, что лишь казаки выступали против давления власти. Сталинский режим не акцентировал внимание на сословной принадлежности донских земледельцев, выколачивая из них хлеб (хотя, по всей видимости, казачьи сообщества, как более зажиточ-ные, все же в большей мере страдали от действий представителей власти). Протест крестьян и казаков Дона против «чрезвычайных» хлебозаготовок также, в большинстве случаев, был единым, чему в определенной мере способствовало некоторое ослабление сослов-ной розни во второй половине 1920-х гг. (о чем радостно говорили лидеры Северо-Кавказского края2).

Правда, сами казаки нередко расценивали «чрезвычайные хле-бозаготовки» как очередной виток расказачивания.3 Вряд ли, одна-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 86, д. 37, без нумерации. 2 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 754, л. 151. 3 В данном случае необходимо добавить, что члены донского казачьего сообщест-

ва (как и кубанцы, и терцы) с еще большей уверенностью стали отождествлять аграрную политику сталинского режима с расказачиванием в период сплошной коллективизации. В этой связи, в конце 1920-х гг. представители Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) утвер-ждали, что «кулачество очень усиленно распространяет провокацию о, якобы, проводи-мым на Северном Кавказе расказачивании» (ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 945, л. 24).

215

ко, такое мнение казаков, – современников трагических событий конца 1920-х гг., – заслуживает поддержки. Как нам представляет-ся, оно было порождено узостью кругозора, свойственной предста-вителям отдельно взятой социальной группы, и сегодня способно лишь дезориентировать исследователей (причем, анализ историо-графии вполне подтверждает факт дезориентации).

Но, хотя протест донских хлеборобов против политики «чрез-вычайщины» был единым, донские казаки зачастую выдвигались в протестном движении на передовые позиции. Говоря об авангард-ной роли казачества в сопротивлении давлению властей, следует выделить ряд причин повышенной протестной активности казаков.

Необходимо, прежде всего, указать на большую сплочен-ность казачества, по сравнению с крестьянством, и большую же его зажиточность. Даже после Гражданской войны казаки в массе своей оставались более зажиточными, чем иногородние. По вы-борочным гнездовым обследованиям, в 1927 г. в массе хлеборо-бов Северо-Кавказского края 39,9 % составляли батраки и бедно-та. Но среди казаков удельный вес этих групп равнялся всего лишь 10 – 12 %. Напротив, удельный вес социальных групп в со-ставе сельского населения, отличавшихся более высоким уровнем материального благосостояния, у казаков был выше, чем у иного-родних. Если в массе южнороссийских хлеборобов середняцкая группа составляла 55 %, то у казаков – 73 – 75 %, а зажиточные, соответственно – 6,1 % и 10 – 12 %.1 Разумеется, будучи более за-житочными, казаки в большей мере страдали от бесчинств хлебоза-готовителей, что стимулировало их протестную активность.

При этом, как уже отмечалось, донцы нередко выражали дове-рие «кулацко-зажиточной верхушке», вопреки попыткам больше-виков расколоть казачьи сообщества по социально-имущественным признакам. Подобные отношения между зажиточной верхушкой и

1 Баранов А.В. Социальное и политическое развитие Северного Кавказа… С. 275.

216

основной массой хлеборобов наблюдались и в среде крестьянства, но большевики были в наибольшей мере обеспокоены именно сплоченностью казаков, поскольку «кулаки» из казачьей среды проявляли повышенную социально-политическую активность. Подчеркивая этот факт, партийно-советские чиновники с тревогой констатировали, что «энергичные кулаки овладевают местными делами»,1 что «зажиточный будь то казак или крестьянин так или иначе он активист».2 Полномочный представитель ОГПУ в Северо-Кавказском крае Е.Г. Евдокимов говорил в 1928 г.: «кроме того, что наши кулаки грамотны, большинство из них бывшие команди-ры и в свое время в казачьих областях они являлись общественны-ми работниками, вождями».3

Если следовать логике Евдокимова, «кулаки» из состава ка-зачества, подвергаясь завышенным хлебозаготовкам и репресси-ям, с большим успехом могли увлечь за собой массу станични-ков, чем «кулаки» из числа иногородних. Тем самым, полномоч-ный представитель ОГПУ на Северном Кавказе признал, по су-ществу, низкую результативность мероприятий большевиков по социальной дифференциации донцов с целью противопоставле-ния казаков-бедняков казакам-«кулакам». Причем, в поддержку слов Евдокимова могли бы выступить многие члены ВКП(б), для которых не было тайной, что «в деревне, скажем прямо, партия стоит на глиняных ногах».4 Так, представитель руководства Ор-ловского района Радченко говорил в марте 1927 г., что «у нас очень тонкая прослойка казачьего актива».5 Члены Шахтинско-Донецкого окружкома ВКП(б) 26 июля 1928 г. приняли поста-новление «О проверке выполнения директив партии по вопросу работы среди казачества», в котором отмечалось, что, несмотря

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 218, л. 47. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 45, л. 84. 3 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 704, л. 75. 4 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 16, л. 99. 5 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 98, л. 40.

217

на постановления центрального комитета компартии и Северо-Кавказского крайкома «об усилении работы среди казачьей бед-ноты и середнячества[,] эта работа еще до сих пор не носит пла-нового характера».1 О том же говорили и участники Донецкой окружной конференции бедноты в ноябре 1928 г., констатируя «недостаточность вовлечения бедняцко-середняцких масс казаче-ства в советскую работу».2 Разумеется, сохранявшая корпоратив-ная сплоченность казачества, препятствовавшая реализации клас-совой политики большевиков, существенно усиливала протест-ную активность донцов в конце 1920-х гг.

Наконец, нам представляется вполне обоснованным мнение исследователей о том, что «у казачества традиционной была пси-хология привилегированного землепользователя, хозяина, само-стоятельно распоряжавшегося результатами своего труда на пае-вой земле», в связи с чем «чрезвычайные хлебозаготовки» сооб-щество донских казаков «восприняло болезненно». Напротив, «крестьянин-середняк получил землю из рук Советской власти, поэтому был более терпелив ко всем ее мероприятиям».3 В итоге, казачество более активно, чем крестьянство, выступило против действий сталинского режима в 1927 – 1929 гг., тем более что «многие казаки на первых порах не верили в силу государствен-ных репрессий»4 (но уж эти-то иллюзии сталинский режим разве-ял очень быстро и весьма убедительными мерами!).

В основном протест сельских жителей, и донских казаков в том числе, против практики «чрезвычайных хлебозаготовок», вы-ражался в резкой критике мероприятий власти, в отказах отдавать хлеб государству за бесценок и сверх установленных норм, в аги-тации за «крестьянские союзы» (или, в южнороссийском варианте,

1 ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 133, л. 11. 2 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 109, л. 12. 3 Токарева Н.А. Деформация социально-экономических отношений… С. 119. 4 Баранов А.В. Многоукладное общество Северного Кавказа… С. 281.

218

«союзы хлеборобов»), в распространении разного рода антисовет-ских и провокационных слухов, особенно о якобы приближаю-щейся войне и иностранной интервенции, в рамках которой ожи-далось возвращение казаков-белоэмигрантов. Готовности перейти к более активным формам протеста, а тем более к вооруженной борьбе, ни казаки, ни крестьяне Дона (да и всего Юга России) в 1927 – 1929 гг. еще не демонстрировали (хотя земледельцы и ут-верждали, что «сейчас деревенское население представляет [со-бой] пороховой погреб»1). Здесь мы в определенной мере соглас-ны с В.А. Бондаревым, который полагает, что, применительно к такому периоду, как 1927 – 1929 гг., не представляется возмож-ным говорить об упорном и повсеместном сопротивлении кресть-янства и казачества сталинскому режиму, так как, «пока речь шла о хлебозаготовках, а не о коренном изменении всей сельской жиз-ни, крестьянское возмущение еще не стало поистине массовым».2

В 1927 – 1929 гг., в условиях резкого недовольства властью, на Дону и Северном Кавказе, как и в других сельскохозяйствен-ных регионах СССР, распространилась критика «чрезвычайщи-ны». В общем-то, крестьяне на всем протяжении двадцатых годов XX века осуждали налоговую политику большевиков. Например, в обзоре писем, присланных в «Крестьянскую газету» в июле – октябре 1926 г., было помещено и послание с Дона следующего содержания: «что за план и задачи у партии, это ужас, это горе для хлебороба, последняя кровь истекает. Приходит час и минута, когда рванет сила могучая, сила казацкая, когда гром загремит из четырех концов земли, против… кровопийцев власти».3 Но, по сравнению с предшествующими годами, с 1927 г. численность

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 27, л. 163. 2 Бондарев В.А. Фрагментарная модернизация постоктябрьской деревни: история

преобразований в сельском хозяйстве и эволюция крестьянства в конце 20-х – начале 50-х годов XX века на примере зерновых районов Дона, Кубани и Ставрополья. Рос-тов н/Д., 2005. С. 331.

3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 19, л. 297.

219

критических высказываний и заявлений заметно выросла. Как со-общали в 1928 г. селькоры из Сталинградской губернии, куда отошли районы Верхнего Дона, «наши казаки сильно волнуются так как на[]них наложили большой налог в общем наши казаки недавольны партийной линией…».1

Критикуя власть, донские земледельцы выражали справедли-вое возмущение ее неумеренными аппетитами и указывали на не-соответствие мрачной реальности большевистским лозунгам о том, что крестьянская жизнь при советской власти много лучше, чем при царизме. Поскольку местные работники зачастую стре-мились «выкачать» из крестьянско-казачьих хозяйств максимум хлеба, «среди населения в связи с этим пошли слухи о том, что вернулась разверстка 1919 – 1920 гг.» (такие слухи, например, распространялись в хуторах и станицах Мечетинского района в конце 1927 – начале 1928 гг.).2 Иной раз отчаявшиеся донцы вы-ражали желание отказаться от труда на земле, который становил-ся их проклятием. Как писал в «Крестьянскую газету» в 1928 г. некто В.И. Петухов, один из жителей 2-го Донского округа Ста-линградской губернии, грабеж власти заставит земледельцев «бросить свое крестьянско-хлеборобское мучительство»3 (к со-жалению, эти слова стали пророческими, поскольку одним из наиболее распространенных методов протеста российского кре-стьянства против негативных характеристик колхозной системы, созданной сталинским режимом в конце 1920-х – 1930-х гг., ста-ло именно «бегство из деревни»4).

Еще одним методом протеста являлась агитация за создание «крестьянских союзов» («союзов хлеборобов»), которые пред-

1 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 27, л. 37. 2 Докладная записка о ходе хлебозаготовок и настроениях крестьянства на Север-

ном Кавказе. Не ранее 1 февраля 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 665 – 666.

3 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 27, л. 69. 4 Бондарев В.А. Фрагментарная модернизация… С. 326.

220

ставлялись сельским жителям «некоей могущественной свобод-ной общественной организацией, способной противостоять госу-дарству и коммунистической партии».1 Любопытно, что сам факт агитации за «крестьянские союзы» убедительно свидетельство-вал: крестьянство Советской России (в том числе и южно-россий-ских регионов) было недовольно аграрной политикой большеви-ков едва ли не в той же степени, как и в дореволюционный пери-од, когда оно повсеместно возмущалось консервативно-охрани-тельными мерами царской администрации.

Дело в том, что первые «крестьянские союзы», имевшие це-лью защиту прав и интересов земледельцев, появились в России (в том числе и в Области Войска Донского) накануне и в период Первой русской революции 1905 – 1907 гг.2 Эти организации зая-вили о себе и в годы Гражданской войны, во время крупных кре-стьянских выступлений и восстаний. В условиях нэпа, когда кре-стьяне получили столь давно чаемые ими «землю и волю», суще-ствованию и самих «крестьянских союзов», и идей об их созда-нии, казалось, пришел конец. Однако это было далеко не так. На протяжении 1920-х гг. в деревне постоянно раздавались призывы к созданию «крестьянских союзов», а иной раз подобные органи-зации все-таки возникали.3

Идея создания «союзов хлеборобов» была настолько попу-лярна среди земледельцев Дона, Кубани и Ставрополья, что Се-веро-Кавказский крайком ВКП(б) в 1926 г. был вынужден выпус-тить для партработников специальную секретную брошюру под красноречивым названием: «О крестьянском союзе (конспект возражений)». В брошюре иезуитски доказывалось, что в 1905 –

1 Куренышев А.А. Всероссийский Крестьянский Союз. 1905 – 1930 гг. Мифы и ре-альность. М., – СПб., 2004. С. 293.

2 Мазуренко С. Как боролось крестьянство в первую революцию // Новая деревня. 1924. № 6. С. 13 – 14; Куренышев А.А. Всероссийский Крестьянский Союз… С. 28 – 30.

3 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 1014, л. 42; оп. 85, д. 16, л. 250; ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 51, л. 51.

221

1907 гг. борьба крестьян за создание собственных союзов носила революционный, прогрессивный характер, а вот при советской власти попытки создать такие союзы являются, как ни удиви-тельно, контрреволюционными.1

В связи с ужесточением аграрной политики большевиков в последней трети 1920-х гг. требования создания «крестьянских союзов» («союзов хлеборобов») участились. В марте 1927 г. Дон-ской окружком ВКП(б) признавал: «политическая платформа но-вой буржуазии в деревне оформляется одним лозунгом «кресть-янский союз». Этот лозунг сейчас особенно распространяется в деревне и мы должны ждать, что в дальнейшем этот лозунг будет иметь еще большее распространение»2 (правда, в мае того же го-да те же партработники утверждали, что «крестьянские союзы не имеют огромного значения в селе и организация их терпит пора-жение»;3 однако же, это были явно поспешные заявления).

Как правило, жители советской деревни, в том числе донские казаки, видели в «союзах хлеборобов» не столько политические, сколько экономические организации, призванные способствовать развитию земледельческих хозяйств и защитить их от государст-венного гнета. По этому поводу еще в первой половине 1925 г. представители власти на местах докладывали в ЦК РКП(б), что «обычно организация крестьянских союзов мыслится, как орган могущий диктовать цены на крестьянский труд, как профсоюз диктуют цены на труд рабочего».4 В 1926 г. один из казаков Саль-ского округа Северо-Кавказского края сформулировал следующую программу действий «союза хлеборобов»: «Улучшение экономиче-ского положения и поднятие материального благосостояния своих членов[-]хлеборобов путем снабжения их живым и мертвым инвен-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 71, л. 4 – 11. 2 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 98, л. 136. 3 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 56. 4 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 916, л. 10.

222

тарем и всем необходимым. Поднятие культурного уровня и разви-тие классового самосознания своих членов. Помимо перечислен-ных главных задач, союзу хлеборобов предоставлялось бы право: открывать хлебные ссыпки для своих членов, склады земледельче-ских машин и орудий, а также всего производимого и употребляе-мого хлеборобами [продукта]. При чем при создании культурных хозяйств [союз] ставил бы непременной своей задачей развитие племенного скота, лошадей, овец и проч. и культивирование садо-водства и огородничества».1

Сальский казак был не одинок в своих представлениях о «крестьянском союзе» (учитывая, что сотрудники ОГПУ охарак-теризовали выдвинутую им программу действий как «характер-ную платформу»). Действительно, осенью 1927 г. в станице Егорлыкской Мечетинского района Северо-Кавказского края два казака осенью 1927 г. говорили примерно о том же: «через союз [хлеборобов] можно добиться гораздо меньшего налога, нормы которого устанавливали бы крестьяне, а не рабочие. Через союз мы могли бы иметь торговые сношения с заграницей и нам го-раздо дешевле бы обходились [импортные] товары».2

Рассматривая «союзы хлеборобов» как организации по защите хозяйственно-экономических интересов сельхозпроизводителей, крестьяне и казаки Юга России были солидарны с земледельцами других регионов Советского Союза. В то же время инициирование создания «крестьянских союзов» на Юге России имело свою спе-цифику, обусловленную наличием здесь крупных казачьих сооб-ществ. Представители власти и сотрудники ОГПУ Северо-Кавказ-ского края утверждали, что сословная рознь ослабляет призывы к созданию «союзов хлеборобов» («где сильна сословная рознь меж-ду казаками и иногородними, мы редко встречаемся с этим лозун-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 16, л. 254. 2 Там же, л. 268.

223

гом, а если он и выдвигается, то не имеет актуального значения»).1 Казаки иной раз демонстрировали намерение создать не общие для всех земледельцев, но свои собственные, сословные, организации; в ряде случаев такие организации ими действительно создавались. Так, в 1928 г. в Богаевском районе Донского округа Северо-Кавказ-ского края «группировка молодых казаков-кулаков срывала хлебо-заготовки выпуском листовок» и пыталась создать «Союз казачьей молодежи».2 В конце 1929 г. в Армавирском округе Северо-Кавказ-ского края возникла организация под недвусмысленным названием «самзак», то есть «самозащита казачества».3 Стремление к созда-нию чисто казачьих организаций объективно ослабляло единый протест сельских жителей Юга России против насильственных хлебозаготовок и других антикрестьянских (и, конечно, антика-зачьих) мероприятий сталинского режима. С другой стороны соз-дание такой организации весьма симптоматично, и свидетельствует о готовности и способности казаков отстаивать свои социально-групповые интересы и выражать собственные экспектации.

Наибольшую озабоченность властей вызывали распростра-нявшиеся в селах и станицах Юга России слухи о приближаю-щейся войне СССР с капиталистическими странами, которая, по убеждению казаков, закончится крахом большевистского режима. Озабоченность властей понятна: ведь в период «чрезвычайщины» слухи эти приобрели прямо-таки «ужасный характер».4

Такого рода слухи особенно были свойственны казачьим со-обществам Юга России (в частности, Дона), представители кото-

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 71, л. 4; Из доклада Секретного отдела ОГПУ «Анти-советское движение в деревне». Октябрь 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 816.

2 Докладная записка о ходе хлебозаготовок и настроениях крестьянства на Север-ном Кавказе. Не ранее 1 февраля 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 670.

3 Оперразведсводка № 4 СОУ ОГПУ о ходе «операции по контрреволюционным кулацко-белогвардейским и бандитским элементам» на 17 февраля 1930 г. Не ранее 17 февраля 1930 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 3. Кн. 1. С. 180.

4 РГАЭ, ф. 396, оп. 6, д. 123, л. 11.

224

рых, имея за границей родственников-эмигрантов, надеялись на их победное возвращение вместе с войсками интервентов. На-пример, сотрудники Сальского окружного отдела ОГПУ, на про-тяжении 1927 г. аккуратно информировавшие руководство округа о настроениях населения, постоянно фиксировали такие ожида-ния: «Англия и Япония скоро расправятся с революционными войсками Китая, которые они уже почти разбили в дребезги и как только разобьют вот эти остатки, так придут к нам и начнут бить наших коммунистов, которые так хорошо окопались и понабили свои карманы». При этом сотрудники ОГПУ добросовестно кон-статировали, что многие казаки готовы во время будущей войны не дожидаться бездеятельно краха большевистского режима, но «повернуть оружие на коммунистов», «разделаться с этой сворой (то есть с большевиками – авт.)».1

Сальский округ не представлял собой исключения. В других донских округах Северо-Кавказского края, как и в целом на Юге России, немало казаков во время разговоров о грядущей войне открыто заявляли о том, что сражаться они будут отнюдь не за коммунистов. Агенты ОГПУ в конце 1920-х гг. докладывали, что «в ряде случаев кулачество и реакционная часть казачества в сво-ей к[онтр]р[еволюционной] агитации доходили до выбрасывания лозунгов о необходимости восстания против Соввласти». Так, в Верхне-Донском, Вешенском, Криворожском, Кашарском рай-онах Шахтинско-Донецкого округа, где еще в 1920 г. наблюда-лось мощное повстанческое антибольшевистское движение, каза-ки говорили: «Давайте организовываться и садиться на коней, и мы покажем, как брать хлеб. Нам нужно собраться человек 20 – 30, и мы сможем занять Тацинскую, а там и Морозовскую, где нам помогут в этом, и там мы сможем достать оружие. Вот тогда мы покажем, как брать хлеб». Отдельные донцы, настроенные

1 ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 76, л. 2 – 4, 28 – 32, 51, 52, 81, 82, 102.

225

наиболее решительно, копили боеприпасы, покупая с этой целью у населения винтовочные патроны по 20 – 25 коп. за штуку.1 Тем самым, звучавшие заявления казаков о приближении войны не были для них пустым звуком.

Любопытно, что резкую враждебность по отношению к пар-тийно-советским структурам на Дону выражали даже бывшие «красные партизаны», которые в Гражданской войне самоотвер-женно отстаивали интересы «красного лагеря». Хотя, как отмеча-лось выше, в период «чрезвычайщины» «красные партизаны» на Дону в массе своей изъявляли готовность и дальше биться за со-ветскую власть, немало представителей данной корпорации де-монстрировали антибольшевистские настроения. Основной при-чиной подобных настроений и подобного поведения являлось то, что многие «красные партизаны» на Юге России (как и по всей стране) страдали «синдромом обманутых надежд».2

Ведь, достигнув победы в Гражданской войне и вернувшись к мирной жизни, множество бывших «солдат революции» осоз-нало свою неприкаянность в новом обществе: прежние их заслуги и боевые навыки были, увы, никому не нужны. Об этом хорошо сказал М.А. Шолохов в июле 1934 г., вспоминая свои мытарства в столице СССР: «в Москве я очутился на положении одного из героев Артема Веселого, который пришел после окончания граж-данской войны регистрироваться на биржу труда. Какая у вас профессия? – спросили его. – Пулеметчик, – ответил он. Но про-фессия пулеметчика никому не была нужна. Я зарегистрировался продовольственным инспектором. Профессия продовольственно-го инспектора также была не нужна. Был некоторое время безра-ботным, работал чернорабочим, каменщиком, грузчиком, счето-

1 Из информационной сводки ПП ОГПУ по Северо-Кавказскому краю о ходе хле-бозаготовок. 19 февраля 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 706.

2 Орлов И.Б., Лившин А.Я. Социологический анализ «писем во власть» (1917 – 1927-е годы) // Социологические исследования. 1999. № 2. С. 86.

226

водом в домоуправлении».1 О.М. Морозова описывает, как «крас-ные партизаны», в том числе и имевшие высокие правительст-венные награды, оказались в самом низу социальной лестницы нэповского общества. Так, инвалид Гражданской войны, член компартии с 1917 г., награжденный орденом Красного знамени, по свидетельству его соратников, «живет довольно плохо[,] так что бакши караулит[,] да казаны починяет». Партизан Я. Мале-ванный стал проводником в мягком вагоне, и возмущался: «уби-рать вагон и уборные иногда за своим классовым врагом не дело командира запаса РККА».2

Помимо бытовой неустроенности и материальных проблем, многих «красных партизан» возмущало то обстоятельство, что большевистский режим не очень-то был склонен считаться с их взглядами на жизнь или раскошеливаться на их нужды. Немало бывших бойцов за советскую власть, вернувшись к мирной жиз-ни, мечтали о получении земли и занятиях крестьянским трудом. Такого рода устремления, однако, зачастую наталкивались на противодействие партийно-советских чиновников, расценивав-ших хозяйственных рост сельских семей как укрепление позиций «кулачества». Так, в 1927 г. один из бывших «красных партизан», проживавший в поселке Целина Сальского округа Северо-Кавказского края, делясь с бывшими соратниками своим недо-вольством, говорил: «красные командиры партизаны, командо-вавшие бригадами, благодаря восстановленности своего хозяйст-ва зачисляются кулаками и чуть не лишают их избирательного права».3 В мае 1927 г. на сельском партийном совещании работ-ников Донского округа Северо-Кавказского края представитель

1 Шолохов К. На проверке – Михаил Шолохов // Михаил Шолохов в воспомина-ниях, дневниках, письмах и статьях современников. В 2-х кн. Кн. 1. 1905 – 1941 гг. / Сост., вступ. ст., коммент., примеч. В.В. Петелина. М., 2005. С. 471 – 472.

2 Морозова О.М. Послевоенная жизнь солдат революции // Человек на историче-ских поворотах XX века. С. 144, 145.

3 ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 76, л. 28.

227

Азовского района Ефимов в деталях расписал, как советское за-конодательство препятствовало попыткам «красных партизан» восстанавливать и укреплять собственные хозяйства: «[бывший «красный партизан»] прослужил несколько лет в Кр.[асной] Ар-мии, хозяйства у него нет, падает. В результате приходит домой. Что же ему делать. Для того, чтобы начать снова оживлять свое хозяйство, пойти к кулаку батраком, – за эту зарплату ничего не сделаешь: не приобретешь ни коняку, ни плуга». Поэтому «крас-ный партизан» в условиях Азовского района, где развито рыбо-ловство, «во время сезона начинает перекупать рыбу и проче[е]. Временно, в сезоне, 2 – 3 месяца занимается перепродажей, по-купкой рыбы. Поработал несколько месяцев. Купил коня. Бросает это дело. А в инструкции говорится, что лицо, занимающееся по-купкой и перепродажей, по истечении 5 лет лишается права голо-са». И его лишают избирательных прав, на что он высказывается: «я завоевывал сов.[етскую] власть, боролся за нее, а теперь меня лишили права голоса, за то, что я хотел, чтобы не быть голодным, что[-]то где[-]то взять».1

Подобные примеры были отнюдь не единичными, и вовсе не случайно в «Поднятой целине» бывший «красный партизан» Тит Бородин характеризуется его соратниками Нагульновым и Раз-метновым хотя и с ноткой сострадания, но в целом негативно: «будучи бедняцкого рода, сражался стойко… [Но] зубами, как кобель в падлу, вцепился в хозяйство, возвернувшись домой… И начал богатеть, несмотря на наши предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от тяже-лого подъема разных тяжестев, и все ему было мало!».2 Даль-нейшая же судьба «красного партизана» Тита Бородина, «раску-лаченного» и высланного из родных краев, весьма характерна и

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145, л. 91. 2 Шолохов М.А. Поднятая целина. М., 1960. С. 28.

228

для многих других зажиточных хозяев из числа бывших донских «красных партизан».

Разумеется, особое неудовольствие представителей партап-парата на Юге России в 1920-х гг. вызывали те «красные парти-заны» и бывшие красноармейцы, которые стремились не только использовать все возможности для хозяйственного роста (не об-ращая внимание на призывы большевиков соблюдать меру при реализации знаменитого лозунга «обогащайтесь!»), но и проявля-ли известную общественную активность. В 1924 г., например, члены Донского окружкома ВКП(б) Северо-Кавказского края указывали, что «кулаки» не только богатеют, но еще и стремятся создать себе прочные позиции в местной администрации и коо-перативных организациях, рассматривавшихся властью как ее вотчина: «одновременно кулачество пытается завоевать общест-венный удельный вес, стараясь пролезть в сельсоветы и захватить в свои руки кооперативы. В этом отношении особенно нагло ве-дут себя те из кулаков, которые служили в Красной Армии: службу в Красной Армии стараются использовать для захвата доминирующего значения в деревне. И, надо сказать, что это ку-лачеству, при малосознательности бедняцкого населения, при от-сутствии нужных партийных сил в деревне, очень часто удается; значительная часть низовой кооперации в руках кулаков».1

Процитированное выше гневное суждение представителей власти ясно свидетельствует, что между большевиками и многими «красными партизанами» в 1920-х гг. установились довольно на-пряженные отношения. Если коммунистам не нравилось стремле-ние их бывших комбатантов к созданию крепких, зажиточных хо-зяйств, то партизаны, в свою очередь, возлагали именно на членов и лидеров ВКП(б) вину за то, что советская действительность ма-ло напоминала их мечты о «коммунистическом рае». Критикуя не-

1 Отчет Донского окружного комитета РКП(б) с мая по октябрь 1924 г. Рос-тов н/Д., 1924. C. 19.

229

гативные черты советского общества периода нэпа, «красные пар-тизаны» зачастую обвиняли партийных функционеров в узурпа-ции власти и «перерождении», то есть в забвении своих «классо-вых корней» и стремлении к роскоши при игнорировании интере-сов простого народа. Разумеется, подобные обвинения с особен-ной силой зазвучали в период «чрезвычайщины».

Сотрудники органов ОГПУ по Северо-Кавказскому краю ле-том 1928 г. констатировали, что «особенно активно-враждебно вокруг продовольственных затруднений [вызванных завышен-ными хлебозаготовками] проявляют себя бывшие красные парти-заны и отчасти демобилизованные красноармейцы, заявляющие в своих выступлениях о неизбежности второй революции[:] «при-дется идти на крайность, ведь не умирать же голодной смер-тью».1 В сентябре того же года власти Ставропольского округа Северо-Кавказского края докладывали краевому руководству, что «красные партизаны» резко протестуют против высоких налогов, во всеуслышание заявляя о готовности обратить оружие на ком-мунистов и местных активистов. Так, член ВКП(б), бывший пар-тизан Максим Коломийцев в ярости говорил: «надо Деникина, я наберу отряд и буду воевать».2

Характерны высказывания бывших «красных партизан» Сальского округа Северо-Кавказского края в 1927 г.: «мы тогда нужны были, когда несли свои головы за лучшее будущее»; «большое жалованье способны получать лишь коммунисты, даже не служившие в Красной армии, а партизаны этого лишаются. Где-же правда. Коммунисты живут как бывшие министры и гене-ралы в особняках на дачах, получают бешеные ставки, заполняют кафе-шантаны и т.д., не обращая внимания на низы. По стопам Ленина еще не следуют, а каждый стремится лучше устроится

1 Цит. по: Токарева Н.А. Деформация социально-экономических отношений… С. 152.

2 ЦДНИ РО, ф. 7, оп. 1, д. 942, л. 200.

230

для своего благополучия не заботясь о других»; «перевыборы со-ветов у нас проводятся для примера. А в действительности не мы выбираем, а коммунисты, навязывая нам коммунистов заставля-ют поднимать руки за них. Красноармейцев не признают и о них не заботятся»; «коммунистам скоро придет конец, мы б.[ывшие] красноармейцы партизаны всех перевешаем. Мы с первых дней революции боролись, организовывали советы. А в настоящее вре-мя коммунисты нас меняют на женщин, высылая последних для работы по селам».1

В ряде случаев крестьяне и казаки на Дону не огранивались критическими высказываниями и грозными заявлениями в адрес большевистского режима, буквально выколачивавшего хлеб из их хозяйств. Иногда терпение хлеборобов истощалось, и они откры-то выступали против местных «нажимщиков» и «перегибщиков», против партийно-советских чиновников и разного рода активи-стов. Но, как правило, открытые массовые выступления кресть-янско-казачьего населения тех или иных сел и станиц Дона в кон-це 1920-х гг. были, во-первых, малочисленными, во-вторых, крат-ковременными и, в-третьих, безрезультатными.

Показательны в данном случае следующие примеры. В мае 1928 г. в Мечетинском районе Северо-Кавказского края группа женщин пыталась воспрепятствовать изъятию хлеба у одного из зажиточных середняков, окружив возы с зерном и не давая им двигаться. Но «пришедшими членами сельсовета женщин кое-как удалось уговорить и успокоить», после чего транспортировка зерна была продолжена.2 В июне того же года в хуторе Ясная По-ляна Поповского сельсовета Донского округа хлебозаготовители, собрав максимум зерна, попытались вывезти его на ссыпные

1 ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 76, л. 52, 28, 29. 2 Спецсводка № 26 информотдела ОГПУ о хлебозаготовительной кампании по

данным на 28 мая 1928 г. Не ранее 28 мая 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 755.

231

пункты. Тогда, «под влиянием подстрекательства и призывов ку-лаков и зажиточных к избиению работников по хлебозаготовкам группа женщин, вооруженная палками и тяпками, с криками: «Бей их, они грабят нас!», окружила возы с хлебом и не давала вывозить зерно». Женское «вооружение», впрочем, так и не было пущено в ход: все ограничилось только угрозами. В конечном итоге, несмотря на агрессивные настроения местных жителей, властям «после ареста подстрекателей удалось убедить женщин разойтись по домам и хлеб вывезти».1

Источники позволяют с уверенностью утверждать, что в кон-це 1920-х гг. ни казаки, ни крестьяне на Дону в массе своей так и не перешли к решительным действиям; причиной являлось не только ослабление казачьих сообществ в ходе Гражданской вой-ны, но и надежды хлеборобов на то, что ужесточение большеви-стской аграрной политики представляет собой временное явле-ние, которое нужно перетерпеть. Показательны в данном случае действия «кулацкой группировки» Мечетинского района Донско-го округа, которая на протяжении 1928 г. срывала хлебозаготовки антисоветской агитацией, но к вооруженной борьбе не прибегала, хотя имела в своем распоряжении пулемет.2

Как бы там ни было, но возникавшие порой в хуторах, селах и станицах Дона групповые или массовые крестьянско-казачьи выступления решительно подавлялись представителями больше-вистского режима. Какова же была реакция партийно-советских функционеров на другие методы социального протеста донских хлеборобов против политики «чрезвычайщины», перечисленные в настоящем очерке?

1 Сводка № 30 информотдела ОГПУ о ходе весенней хлебозаготовительной кам-пании по Северо-Кавказскому краю. 20 июня 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 755.

2 Докладная записка о ходе хлебозаготовок и настроениях крестьянства на Север-ном Кавказе. Не ранее 1 февраля 1928 г. // Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. С. 670.

232

Прежде всего, нужно сказать, что большевики придержива-лись избирательного подхода в отношении тех или иных смутья-нов, критиковавших «чрезвычайщину». «Социально-близкие» элементы казачьих и крестьянских сообществ Дона (то есть бат-раки и бедняки, в меньшей мере, – середняки), принимавшие уча-стие в волнениях или во всеуслышание критиковавшие действия хлебозаготовителей и активистов, могли рассчитывать на снис-хождение властей. В особенности, бывшие «красные партизаны» могли себе позволить резкую критику политики «чрезвычайщи-ны» и последовавшего за ней «колхозного строительства», по-скольку большевики не решались проводить широкомасштабные репрессии в отношении представителей данной корпорации (хотя нередко и демонстрировали подобные намерения). Лидеры ВКП(б) и региональных парторганизаций понимали, что они обязаны сво-ей властью этим «солдатам революции»; да и, помимо прочего, «красные партизаны» выступали для членов компартии как мифо-образующая сила ее легитимности и легальности. Поэтому в дан-ном случае «власть считала целесообразным использовать диалог, а не силовое давление: ведь партизаны воспринимались как за-блудшие единомышленники».1 Естественно, большевики рассчи-тывали подправить политическую позицию «красных партизан».

Напротив, «социально-чуждые» элементы среди крестьян и казаков (то есть зажиточные и «кулаки») подвергались преследо-ваниям за антисоветскую агитацию или, тем более, деятельность. В частности, в 1927 г. «проведенные аресты контрреволюцион-ных элементов на местах» привели к тому, что «кулачество в зна-чительной мере притихло и в отдельных случаях анти-советский элемент ушел в подполье». По словам секретаря Ейского райкома ВКП(б) П. Горюнова, если раньше «кулаки» «кричали против сов.[етской] власти», то после волны арестов «они стали бояться

1 Бондарев В.А. Фрагментарная модернизация… С. 367, 371.

233

не только говорить, но даже днем при людях думать, а думают лишь только ночью, когда не спится».1

Негативную реакцию большевиков вызывали те крестьяне и казаки, которые агитировали за «союзы хлеборобов». Выше мы уже отмечали, что в 1926 г. Северо-Кавказский крайком ВКП(б) отрицательно расценил агитацию за создание «крестьянских сою-зов» и вооружил местных партработников специальным конспек-том возражений. Лидеры парторганизации Северо-Кавказского края были отнюдь не одиноки в своих оценках и действиях: они лишь копировали «генеральную линию», с позиций которой любые попытки проявления крестьянской самостоятельности (тем более самостоятельности социально-политической) выглядели как угроза «диктатуре пролетариата» и встречали решительный отпор.

Причины отторжения партийно-советским руководством даже самой идеи создания специальных организаций, защищавших бы интересы земледельцев, были прозрачны и очевидны (хотя и непо-нятны для крестьян, вопрошавших власть, почему же в стране нет «крестьянских союзов»?2). Ведь большевики видели свою социаль-ную опору в городском и сельском пролетариате, а также бедней-ших слоях крестьянства. Основная же масса крестьян, а тем более, – казаков, – расценивалась, в лучшем случае, как «союзник», но союзник колеблющийся и ненадежный, а потому временный.3 Со-ответственно, аграрная и социальная политика большевиков в очень слабой степени учитывала интересы широких слоев кресть-янства и казачества. Большевики прекрасно понимали, что их дей-ствия не пользуются популярностью у большинства сельских жи-

1 ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 141, л. 13а. 2 РГАСПИ, ф. 17, оп. 86, д. 95, без нумерации. 3 См. об этом: Ленин В.И. Речь по аграрному вопросу на I Всероссийском съезде

крестьянских депутатов. 22 мая (4 июня) 1917 г. // Ленин В.И. Полное собрание сочи-нений. Т. 32. С. 175; Его же: Доклад о работе в деревне. 23 марта 1919 г. // Там же, Т. 38. С. 196; Сталин И.В. О правом уклоне в ВКП(б). Речь на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в апреле 1929 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 12. С. 39.

234

телей, а «союзы хлеборобов» могут стать организующими центра-ми крестьянско-казачьего протеста. Поэтому любые попытки кре-стьянства и казачества к самоорганизации решительно пресекались представителями большевистского (сталинского) режима.

В целом, можно утверждать, что крестьянско-казачий протест против политики «чрезвычайщины» оказался неспособен воспре-пятствовать намерениям партийно-советского руководства СССР ликвидировать нэп и вернуться к привычным и понятным пар-тийному большинству военно-коммунистическим способам об-щественных преобразований. Вопреки критическим заявлениям, угрозам и волнениям крестьянства и казачества, большевики не-уклонно осуществляли меры, направленные на слом новой эко-номической политики (а затем с той же последовательностью проводилась и сплошная форсированная коллективизация).

Закономерным результатом «чрезвычайщины» стала стагна-ция и даже падение сельскохозяйственного производства на Юге России и, в том числе, на Дону. В частности, в конце 1920-х гг. современники констатировали сокращение посевных площадей, которые и без того еще не достигли двоенного уровня.1 В конце августа 1928 г. секретарь Донецкого окружкома С. Кириллов док-ладывал вышестоящему руководству, что размеры хлебозагото-вок «создали на местах панику, …есть случаи приостановки засе-ва озимых из опасения, что нечем будет рассчитаться».2 В декаб-ре 1928 г. на заседании сотрудников Аграрного института Кома-кадемии отмечалось, что хлеборобы Северного Кавказа сокраща-ли площадь запашки, «потому, что не хотят, потому что нет хо-

1 Так, если в Донском округе в 1913 г. было засеяно 1 225 тыс. десятин, то в 1926 г. – лишь 1 007 тыс. десятин, или 82,2 % к показателям 1913 г. (Иванов М., Абра-мов А. Материалы к изучению вопроса о расслоении деревни Донского округа / Под ред. З. Шуголя. Б. м., 1927. С. 5). Власти Сальского округа в конце 1927 г. констатиро-вали, что «как сельское хозяйство, за исключением животноводства, так и промышлен-ность округа, еще не достигли в своем восстановлении до революционного времени» (ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 70, л. 1).

2 ЦДНИ РО, ф. 75, оп. 1, д. 20, л. 29б, 29в.

235

зяйственного расчета… крестьянство утратило стимул, утратило хозяйственный расчет к расширению зернового хозяйства».1 На-метившееся в конце 1920-х гг. сокращение посевных площадей, еще более усилившееся в период форсированной коллективиза-ции (когда, по утверждениям первого секретаря Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаева, посевные пло-щади в крае сократились на 1 млн. га2), стало одной из причин ужасающего голода 1932 – 1933 гг., унесшего сотни тысяч жиз-ней крестьян и казаков Дона, Кубани, Терека, Ставрополья.

Итак, в 1927 – 1929 гг., в отличие от периода сплошной кол-лективизации, протестное движение донских казаков против поли-тики «чрезвычайщины» и курса большевиков на слом нэпа, не от-личалось крайне острыми формами. В основном крестьяне и казаки ограничивались выражением крайнего возмущениями действиями власти и угрозами в ее адрес: но, до массовых (тем более воору-женных) акций протеста дело не дошло. Вместе с тем, «чрезвычай-ные хлебозаготовки» и общая устремленность лидеров ВКП(б) на отказ от новой экономической политики обострили взаимное недо-верие между донским казачеством и партийно-советскими струк-турами. Напряженные отношения между донцами и советской вла-стью переросли в серию открытых конфликтов во время сплошной форсированной коллективизации, развернутой сталинским режи-мом (после «тренировки» в период «чрезвычайных хлебозагото-вок») с конца 1929 г.

1 РГАСПИ, ф. 17, оп. 85, д. 338, л. 7, 8. 2 Шеболдаев Б.П. Казачество в колхозах // Колхозный путь. 1935. № 11. С. 3.

236

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Подводя итоги нашей работы, следует в первую очередь под-

черкнуть, что в истории донского казачества второе десятилетие XX века характеризуется взаимоисключающими тенденциями: если первые две трети указанного десятилетия были ознаменова-ны медленным сближением казаков и советской власти, смягче-нием и умиротворением их взаимоотношений, то в рамках по-следней его трети наблюдалось все нараставшее и ожесточавшее-ся противоборство донцов и большевистского (сталинского) ре-жима. Несколько упрощая сложную и, порой, противоречивую социально-экономическую и социально-политическую обстанов-ку в станицах Дона на протяжении 1920-х гг., можно сказать, что процесс нормализации взаимоотношений большевиков и казаков, стартовав в начале десятилетия с практически нулевого (а то и отрицательного) уровня, развивался по параболической траекто-рии. Вершиной этой параболы оказался 1925 г., а завершающей нижней точкой, – год 1929 г., трагически известный в нашей ис-тории как «год великого перелома».

Осознание ошибочности курса на террористическое расказачи-вание, провозглашенного циркуляром Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г., пришло к большевикам уже весной того же года, когда в ответ на разнузданный террор донцы подняли Вешенское восстание. Понимая, что репрессии способны не усмирить казаков, а лишь стимулировать отчаянное их сопротивление частям РККА, лидеры компартии во всеуслышание заявили о возвращении к клас-совым принципам своей социальной политики в казачьих районах Дона. Успокоительные заверения высокопоставленных партийных функционеров, обращенные к «социально-близким» элементам ка-зачества, возымели определенный эффект и способствовали рас-пространению просоветских настроений в станицах.

237

Но, эффективность «классово-дифференцированного» подхо-да к казачьему сообществу Дона, реанимированного, пропаган-дируемого и поддерживаемого лидерами РКП(б) и представите-лями региональной донской партийно-советской элиты, в первой половине 1920-х гг. оказалась минимальной. Во-первых, из-за скептически-враждебного отношения к этому тактическому кур-су основной массы рядовых членов компартии и множества ино-городних крестьян. Ведь, иногороднее крестьянство, рядовые члены РКП(б), руководители низовых партийных ячеек и органов власти на местах считали всех казаков (а не только зажиточных и «кулаков») врагами советской власти, хотя и побежденными, но не заслуживающими ни снисхождения, ни доверия. На исходе Гражданской войны у донских радикалов-казакофобов уже не было возможности обрушить на казаков массовые репрессии, но они в полной мере сохранили враждебность по отношению к ка-зачеству, существенно тормозившую интеграцию казаков в со-ветское общество.

Вторым обстоятельством, сводившим к минимуму результа-тивность большевистского курса на установление союзнических отношений с бедняцко-середняцкими слоями казачества, явля-лась аграрная и налогово-заготовительная политика советского государства в ее военно-коммунистическом варианте. Продраз-верстка, осуществлявшаяся насильственными методами и разо-рявшая казачьи хозяйства, вызывала закономерный протест дон-цов, которые в этом случае выступали против власти единым фронтом, без учета социальных или имущественных различий.

Военно-коммунистические методы господствовали как в эко-номике Дона, так и во взаимоотношениях местных властей и ка-зачества даже спустя месяцы после того, как В.И. Ленин в марте 1921 г. на X съезде РКП(б) провозгласил о переходе к новой эко-номической политике. Несмотря на громогласные декларации

238

своих лидеров, донские коммунисты откровенно саботировали нэп, сохраняя верность духу и методам столь любимой ими поли-тики «военного коммунизма». Первоначально большевики пыта-лись даже сохранить продразверстку, скромно переименовав ее в «единовременный продовольственный наряд» (причем, коммуни-стическая демагогия оказалась бессильна в попытках скрыть ис-тинную сущность «проднаряда», ибо большевистские пропаган-дисты и журналисты все же вынуждены были признать, что этот новый побор был придуман властью с целью изъять у донских земледельцев то количество сельхозпродукции, которое они так и не отдали государству во время выколачивания продразверстки в конце 1920 – начале 1921 гг.). Когда же осенью 1921 г. началась кампания по сбору продналога, она в сильнейшей степени напо-минала военно-коммунистические времена, поскольку проводи-лась, зачастую, насильственными мерами.

Об очевидной декларативности нэпа свидетельствовала и ре-акция донских хлеборобов, причем, не только казаков, но и кре-стьян, традиционно в большей степени приверженных советской власти. Так как большевики не отказывались от военно-комму-нистических методов в своей работе с сельским населением Дон-ской области, то и население отвечало на их деятельность по-прежнему: повсеместной критикой, сокрытием посевных площа-дей или размеров собранного урожая, массовыми волнениями, восстаниями, поддержкой повстанческих отрядов. Повстанческое движение на Дону, развернувшееся уже на исходе Гражданской войны, продолжалось и, более того, расширялось даже после объявления о переходе к нэпу.

Саботаж партийно-советского руководства и масштабность крестьянско-казачьего протеста против наследия «военного ком-мунизма» привели к тому, что фактически новая экономическая политика на Дону может быть отнесена не к 1921 г., а только к

239

1922 – 1923 гг. Социально-политическая ситуация в Донской об-ласти нормализовалась не ранее весны 1922 г., когда, по уверени-ям лидеров региональной парторганизации, повстанческое дви-жение («политический бандитизм») было сведено к минимуму; впрочем, и после этого крестьяне и казаки выражали недовольст-во чрезмерным налогообложением, тяжесть которого особенно ощущалась в условиях послевоенной разрухи. Что касается аг-рарной экономики Дона, то здесь благотворное влияние нэпа от-четливо проявилось лишь в 1923 г. До этого процесс восстанов-ления экономики был в сильнейшей мере затруднен налогово-заготовительной политикой большевиков, которая, вкупе с засу-хой 1921 г., привела к тяжелейшему голоду 1921 – 1922 гг.

Хотя нэп был направлен на умиротворение советского обще-ства и укрепление его единства перед лицом капиталистического окружения, положение донцов практически не изменилось: они по-прежнему ощущали на себе недоброжелательное внимание местных партийных функционеров, чиновников, активистов, по-прежнему расценивали себя как «побежденных», а иногородних, – как «победителей», имеющих полное право демонстрировать свою власть над поверженным противником. Все это никоим об-разом не способствовало распространению просоветских на-строений в донском казачьем сообществе и грозило крупными внутриполитическим осложнениями в случае нападения на Со-ветскую Россию (Советский Союз) западных держав вкупе с бе-логвардейцами-эмигрантами. Поэтому большевики развернули с осени 1924 г. политическую кампанию под общим лозунгом «ли-цом к казачеству», которая была призвана устранить напряжен-ность во взаимоотношениях казаков и советской власти, распро-странить в казачьих сообществах (в том числе и донском) просо-ветские настроения, ускорить социальную дифференциацию ка-зачества и, в конечном итоге, – стимулировать расказачивание.

240

Судя по региональным материалам, далеко не все донцы по-ложительно расценили политику «лицом к казачеству», либо ви-дя в ней очередную хитрую уловку большевиков, либо критикуя эту политику за ее декларативность. Вместе с тем, большинство донских казаков с восторгом поддержало мирные инициативы лидеров компартии, вершиной которых стала резолюция апрель-ского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) «По вопросу о казачестве». Реализация проказачьего курса привела к заметному увеличению представительства казаков в станичных советах, районных и ок-ружных исполкомах, к некоторому росту удельного веса предста-вителей казачьих сообществ в рядах коммунистической партии, к распространению и укреплению просоветских настроений среди казачества. Отчетливо проявившаяся нормализация взаимоотно-шений между казаками и большевиками в середине 1920-х г. по-зволила партийно-советскому руководству использовать немалый военно-патриотический потенциал казачества в деле укрепления Красной Армии, в особенности ее территориальных кавалерий-ских подразделений. Хотя большевики не создали специально ка-зачьих кавалерийских формирований (ибо подобное решительно противоречило бы логике расказачивания), они, тем не менее, приняли во внимание целесообразность создания территориаль-ных кавалерийских дивизий именно в казачьих районах. Ведь ка-заки не только имели строевых лошадей, необходимых для про-хождения службы в кавалерийских частях переменного состава, но и обладали знаниями и навыками, нужными каждому всадни-ку (последнее являлось результатом сохранения в казачьих ста-ницах методик традиционной допризывной кавалерийской под-готовки). Со своей стороны, казаки активно поддержали действия большевиков по «оказачиванию» территориальной конницы.

Однако, политика «лицом к казачеству» оказалась весьма не-долговечной, причем по вине не только коммунистов, но и самих

241

казаков. Представители партийно-советского руководства были напуганы возросшей в ходе «оживления» советов самостоятель-ностью деревни (в том числе и казачьих станиц Дона) и резким ослаблением своего влияния среди казачества и крестьянства. Донцы еще более усилили беспокойство большевиков, посколь-ку, во-первых, в рамках политики «лицом к казачеству» сохрани-ли и даже укрепили свою корпоративную сплоченность вопреки классовой политике компартии (а это до крайности затрудняло реализацию мер по расказачиванию) и, во-вторых, попытались восстановить досоветские привилегии путем давления на иного-родних. В итоге, уже в 1926 г. органы власти начали постепенное, не афишируемое свертывание политики «лицом к казачеству», что не способствовало улучшению их взаимоотношений с ка-зачьим сообществом Дона.

Последняя треть 1920-х гг. характеризовалась резким ростом напряженности во взаимоотношениях донских казаков и больше-вистского (сталинского) режима, перешедшего к насильственно-му слому новой экономической политики. Административно-налоговое давление и прямые репрессии, применявшиеся к дон-ским хлеборобам во время «чрезвычайных» хлебозаготовок», за-ставили крестьян и казаков решительно выступить против власти. В последней трети 1920-х гг. возмущение земледельцев Дона ужесточением аграрной политики еще не достигло того уровня, за которым следуют массовые волнения и вооруженные восста-ния. Ждать, однако, оставалось уже недолго, ибо вслед за поли-тикой «чрезвычайщины» последовала сплошная форсированная коллективизация, превратившаяся в очередной виток противо-борства большевистского режима и донского казачества.

Таким образом, донцы вышли из гражданской войны со зна-чительным сохранением социального потенциала, несмотря на поистине огромные людские потери. Большевики в этой ситуа-

242

ции вынужденно отказались от прямолинейного расказачивания и, вопреки социальному сопротивлению иногороднего крестьян-ства и низового звена партийно-советского управления, заняли на некоторое время относительно толерантную позицию. Однако социальный компромисс так и не состоялся. Политика «лицом к казачеству» оказалась временной уступкой казачеству. Социаль-ное большинство взяло верх и продолжило низвергать казачество с общественного пьедестала. Иногороднее крестьянство жаждало исторического реванша и превращения казачество в социального антигероя. Наступление велось по всему фронту общественной жизни. В этих целях донцов стремились превратить в политиче-ского лузера, в экономически зависимую и угнетенную группу населения, а в идеале – в социальную химеру.

Однако в реальных исторических условиях 1920-х гг. сделать это оказалось невозможно, ибо слишком велик был экономиче-ский и социальный потенциал донского казачества, слишком прочно его удерживали корпоративные связи, ментально предо-пределенные модели поведения, этнокультурный генотип. Не-смотря на активные попытки большевиков расколоть донское ка-зачество по социально-классовому признаку и интегрировать нужные части в советскую целостность, а остальное отбросить и уничтожить, данная социальная общность дифференцировалась сама по себе по критерию доверия и поддержки советской власти. Здесь выделяются четыре группы: «красные казаки» (в том числе перебежчики); «колеблющиеся нейтралитеты», «бывшие белые», «откровенные обыватели-приспособленцы». Причем, при опре-деленных условиях и обстоятельствах донское казачество консо-лидировалось и противостояло антиказачьей политике партийно-советских структур как единое целое. Тем самым, донское каза-чество в 1920-е гг. представляло собой сложный исторический феномен, который еще предстоит изучать исследователям.

243

СОДЕРЖАНИЕ

Введение ............................................................................................ 3 Очерк первый. Донские казаки и советская власть на исходе Гражданской войны ........................................................................ 12 Очерк второй. Переход к нэпу: донской инвариант.................... 55 Очерк третий. Политика «лицом к казачеству» на Дону: осуществление и результаты .......................................................... 88 Очерк четвертый. Донцы на военной службе в Советской России 1920-х гг. ........................................................................... 126 Очерк пятый. Крах политики «лицом к казачеству» ................ 173 Очерк шестой. Слом нэпа в казачьих станицах Дона............... 204 Заключение.................................................................................... 236

КОРОТКО ОБ АВТОРАХ Скорик Александр Павлович (1959 г.р.), историк, философ, правовед. Док-

тор философских наук (2002). Кандидат исторических наук (1989). Доцент по кафедре истории (1991). Профессор по кафедре истории Отечества и кавказоведения (2003). Специалист в области истории донского казачества. Ныне – заведующий кафедрой тео-рии государства и права и отечественной истории Южно-Российского государственно-го технического университета (Новочеркасского политехнического института).

Сфера основных научных интересов: отечественная и всемирная история; фи-лософия истории; философия права; муниципальное право; социология и политология; культурология; гуманизация высшего образования; история и культура казачества Юга России; интеллектуальные смыслы современной информатики. Автор свыше 460 науч-ных публикаций.

244

Тикиджьян Руслан Геннадьевич (1961 г.р.), историк. Кандидат исторических наук (1990). Доцент по кафедре социально-гуманитарных дисциплин (1993). Специа-лист в области истории донского казачества. Ныне – доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Ростовского технологического института сервиса и туризма Южно-Российского государственного университета экономики и сервиса.

Сфера основных научных интересов: отечественная и всемирная история; история политических партий и движений; история и культура казачества Юга России. Автор свыше 70 научных публикаций. В последние годы активно исследует проблемы исто-рической регионалистики 1920-х гг.

Научное издание

Скорик Александр Павлович

Тикиджьян Руслан Геннадьевич

Донцы в 1920-х годах: очерки истории

Приложение к «Южно-Российскому обозрению

Центра системных региональных исследований и прогнозирования ИППК ЮФУ и ИСПИ РАН»

Технический редактор О.В. Романова

Издательство Северо-Кавказского научного центра высшей школы ЮФУ

344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 160, оф. 208 Тел.: 8(863) 264-34-66

Сдано в набор 18.12.2009 г. Подписано в печать 25.12.2009 г. Формат 60×84 1/16. Бумага офсетная.

Печать офсетная. Усл. п. л. 15,25. Тираж 500 экз. Заказ № 760. Отпечатано в Издательстве ЮРГТУ (НПИ)

346428, Новочеркасск, ул. Просвещения, 132.