THE NEW HISTORICAL BULLETIN

№ 4(42)2014

Москва 2014

РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИСТОРИКО-АРХИВНЫЙ ИНСТИТУТ

Журнал основан в 2000 г.

ОСНОВАТЕЛИ И ГЛАВНЫЕ РЕДАКТОРЫ

Сергей Сергеевич ИпполитовСергей Владимирович Карпенко

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ

А.Б. Безбородов, В.П. Булдаков, О.Г. Буховец, В. Голдман, Л.Е. Горизонтов, В.И. Дурновцев, Е.Н. Евсеева, Н.Т. Ерегина,

Г.З. Иоффе, А.А. Киличенков, Т.Ю. Красовицкая, А.В. Костров, А.В. Крушельницкий, Н.Г. Кулинич, В.В. Минаев, А.М. Пашков,

В.Н. Пискун, В.А. Поляков, А.С. Сенин, А.А. Симонов,В.Л. Успенский, О.В. Хлевнюк, Т.И. Хорхордина,

В.Ж. Цветков, П.П. Шкаренков

Ответственный секретарь М.Ю. Черниченко

Переводчик О.Н. СудаковаОбложка А. Надточенко

Выходит 4 раза в год

Адрес редакции: 125267, Москва, Миусская пл., 6Эл. почта: nivestnik@yandex.ru

Сайт: www.nivestnik.ru

© Новый исторический вѣстникъ, 2014 © Российский государственный гуманитарный университет, 2014

RUSSIAN STATE UNIVERSITYFOR THE HUMANITIES

INSTITUTE FOR HISTORY AND ARCHIVES

The Journal is founded in 2000

FOUNDERS AND EDITORS-IN-CHIEF

Sergey S. IppolitovSergey V. Karpenko

EDITORIAL BOARD

A. Bezborodov, O. Bukhovets, V. Buldakov, V. Durnovtsev, N. Eregina, E. Evseeva, W. Goldman, L. Gorizontov, G. Ioffe, O. Khlevnyuk, T. Khorkhordina, A. Kilichenkov, A. Kostrov, Т. Krasovitskaya, A. Krushelnitsky, N. Kulinich, V. Minaev, A. Pashkov, V. Piskun, V. Polyakov, A. Senin, P. Shkarenkov,

A. Simonov, V. Tsvetkov, V. Uspensky

Executive Secretary M. ChernichenkoTranslator O. Sudakova

Cover Designer А. Nadtochenko

Quarterly journal

Address: 6, Miusskaya sq., Moscow, Russia, 125267

E-mail: nivestnik@yandex.ru

© by Novyy Istoricheskiy Vestnik, 2014 © by Russian State University for the Humanities, 2014

4 5

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Слово о друге: Памяти Леонида Алексеевича Молчанова (1956 – 2013)...6

Статьи

Еремин А.И. «Если указанное зло действительно неискоренимо…»: Спор на Педагогическом совете Орловской мужской гимназии о списывании на испытаниях зрелости (1903 г.)...............................10

Шевцов В.В. Революция и Гражданская война в освещении губернских ведомостей Сибири.......................................................31

Крыжан А.В. Бюрократизм и злоупотребления в местных советских учреждениях юстиции (конец 1920-х – начало 1930-х гг.)............49

Стасюкевич С.М. Деньги для крестьянства: Сельскохозяйственный кредит на Дальнем Востоке в условиях нэпа.................................63

Кометчиков И.В. «Дайте нам секретаря, который был бы с народом»: Десталинизация партийной власти в сельских районах центрального Нечерноземья (1953 – начало 1960-х гг.)................76

Антибольшевистская Россия

Агеев С.А. Строительство аппарата военного управления Добровольческой армии и Вооруженных сил на юге России (ноябрь 1917 – январь 1919 гг.).......................................................................89

События и судьбы

Мауль В.Я. Ложное эхо «Чигиринского заговора» в судьбе обер-кондуктора Чайковского........................................................114

Агапов В.Л. «Макс Линдер на экране Владивостока»: Российская пресса о дальневосточном вояже вице-губернатора В.И. Лодыженского (1912 – 1914 гг.).............................................127

У книжной полки

Дементьева В.В. Глубокомысленная бессмыслица: Статусные создатели и обескураженный читатель..........................................................149

C O N T E N T S

A Word About the Friend: In Memory of Leonid Alexeevich Molchanov(1956 – 2013).....................................................................................................6

Articles

Eremin A. “If this Evil is Really Persistent...”: A Dispute at Pedagogical Council’s Meeting of Orel Male Gymnasium about Cheating during Tests of Maturity (1903)......................................................................10

Shevtsov V. The Russian Revolution and the Civil War Covered in the Siberian Provincial News Bulletins...................................................................31

Kryzhan A. Red Tape and Malpractices in the Local Soviet Institutions of Justice (late 1920s – early 1930s).......................................................49

Stasyukevich S. Money for the Peasantry: Agricultural Credit in Russian Far East under the NEP..............................................................................63

Kometchikov I. “Give Us A Secretary Who Would Be with the People”: De-Stalinization of the Communist Party’s Power in the Rural Districts of the Central Part of Non-Black Soil Area of Russia (1953 – early 1960s)............................................................................76

Anti-Bolshevik Russia

Ageev S. The Formation of Military Command and Control Apparatus of the Volunteer Army and the Armed Forces in the South of Russia (November 1917 – January 1919).......................................................89

Landmarks in Human History

Maul V. A False Echo of the “Chigirin Plot” in the Life of SeniorConductor Chaykovskiy.....................................................................114

Agapov V. “The Max Linder of Vladivostok”: The Russian Press about Vice-Governor V. Lodyzhenskiy’s Far East Tour (1912 – 1914)......127

Book Reviews

Dementeva V. A Profound Nonsense: Status Creators and A Disconcerted Reader......................................................................149

6 7

СЛОВО О ДРУГЕ:ПАМЯТИ ЛЕОНИДА АЛЕКСЕЕВИЧА МОЛЧАНОВА

(1956 – 2013)

A Word About the Friend:In Memory of Leonid Alexeevich Molchanov

(1956 – 2013)

Трудно поверить, что Леонида Алексеевича Молчанова больше нет среди нас…

Он был плоть от плоти Историко-архивного института, был не-разрывно и органично связан с ним, его историей и коллективом. В чем-то, казалось, Леонид Алексеевич выражал и дух института – дух увлечения историей и архивами, ироничного свободомыслия, отрицания «официальщины» и пренебрежения материальными бла-гами и почестями.

Он всегда был в институте: и рано утром, и поздно вечером. Всегда его можно было встретить в длинных коридорах, деканате или услышать его громкий голос, доносящийся из 37-й аудитории. В здание на Никольской он шел с радостью: институт на четыре де-сятилетия стал его любимым домом.

Отличительной чертой его была доброта. Каждый знал, что най-дет в нем внимательного собеседника, способного выслушать, по-мочь, дать дельный совет. В конце концов, просто сказать: «Не вол-нуйся, все будет хорошо!»

Многие годы он входил в состав государственной комиссии по приему госэкзаменов и защите дипломных работ. Видя его в пре-зидиуме, все знали: атмосфера будет доброй, непринужденной, и Леонид Алексеевич постарается помочь каждому, кто от волнения

запутается в ответе.Словно чувствуя неумолимый бег времени, он старался жить

на пределе своих возможностей. Никогда никому не отказывал: в рецензии ли, оппонировании, выступлении на конференции. Часто бывал «палочкой-выручалочкой» для нерадивых студентов и науч-ных руководителей, когда, сидя в 6-й аудитории, на коленках, за пять минут до защиты дипломной работы, писал отзыв. «А что делать? Судьба человека решается!», – говорил Леонид Алексеевич.

Он много ездил по филиалам РГГУ, где его вспоминают с боль-шой теплотой. В этих своих поездках он объездил всю Россию, оста-вив о себе самые хорошие впечатления. Поездки он использовал и для своих наблюдений за жизнью вне столицы. Его интересовали не только организация учебного процесса или научная деятельность того или иного филиала, но и повседневная жизнь людей в Крас-ноярске и Грозном, растительный и животный мир природных запо-ведников Калмыкии, необычные ландшафты Приэльбрусья, редкие природные явления Апатитов. Любая поездка использовалась им, чтобы как можно больше мест посетить, часто за собственный счет, и увидеть все, чем знаменит каждый край.

Он много работал, особенно в последние годы. Бывало, после окончания вечерних занятий он шел в безымянный бар, ныне закры-тый – часто его называли «Железка» или «На дне», – расположен-ный в переулке, соединяющем Театральную площадь с Никольской улицей. Заходили туда и другие преподаватели Историко-архивного института. Там он проводил время в компании профессиональных историков и историков-любителей, а чаще всего – археологов и со-трудников Исторического музея. С интересом слушал рассказы о последних экспедициях и новых находках. В свою очередь, его со-веты и замечания были значимы и интересны для аспирантов и док-торантов московских вузов, тоже собиравшихся здесь. Случалось, он становился неформальным научным руководителем и «давал пу-тевку в жизнь», пусть и неофициально, талантливым молодым ис-следователям.

Леонид Алексеевич стал настоящим другом кафедры истории и организации архивного дела, когда у него появились свои аспиран-ты, которых он заботливо опекал, а потому часто приходил к доцен-ту нашей кафедры и ученому секретарю диссертационного совета Тамаре Серафимовне Волковой. У нее он выяснял детали защиты, порядок написания отзывов, массу других организационных и про-цедурных вопросов, проявляя не всегда, к сожалению, в нынешние времена свойственную научным руководителям заботу о научной судьбе аспирантов. Во время его визитов мы открыли его как че-ловека и как-то потянулись друг к другу, стали тесно общаться. У нас на кафедре давно установилась традиция: после каждого заседа-ния мы устраиваем чаепитие и еще пару часов после «официальной части» общаемся в неформальной атмосфере. Мы с удовольствием

8 9

стали приглашать и Леонида Алексеевича на эти кафедральные «посиделки». Он стал их неизменным участником, а в последние годы не пропустил ни одного заседания нашей кафедры. Мы никог-да не забудем последнюю встречу с ним на последнем в 2013 году новогоднем заседании кафедры.

С ним можно было поговорить буквально обо всем, он умел слу-шать, а главное – слышать. С равным интересом с его стороны с ним можно было вести беседу и о житейских проблемах, и об учебных, и о научных. Широкая эрудиция и кругозор, в которых накапливались не только его преподавательский опыт и умение исследователя, но и обширный круг чтения, позволяли обсуждать с ним практически любую тему.

Советы его были ненавязчивыми, но заинтересованными, не-равнодушными. И хотя Леонид Алексеевич не был особенно мно-гословным, он часто давал точные характеристики тем или иным событиям, которые опирались на отличное знание источников – ре-зультат его целенаправленной научной работы.

Чуткость и деликатность были его врожденными качествами. Уважение к другим, порядочность, отзывчивость буквально притя-гивали к нему людей, когда они узнавали его ближе.

Леонид Алексеевич любил работать со студентами. Всем извест-ны его доброжелательность и демократизм в общении с ними. Его искренний, неподдельный интерес к тем сюжетам, которыми он за-нимался, передавался студентам и аспирантам, за которых Леонид Алексеевич болел, как за собственных детей. Он не только умел ув-лечь их темой, знанием фактов и архивных документов, но и сопере-живанием тем событиям, которые они изучали.

Леонид Алексеевич нередко был первооткрывателем многих тем и исторических источников. У него была потрясающая работоспо-собность. Поражала его кропотливая работа над выявлением новых документов в архивах, рукописных отделах музеев и библиотек. Он был читателем четырех федеральных архивов и восьми библиотек! Как ученого Леонида Алексеевича отличало умение увидеть новый аспект в теме, по-новому взглянуть на проблему или выделить глав-ное и перспективное в ней.

Назовем только некоторые сюжеты, которыми он занимался в последние годы и в изучении которых был первопроходцем. Так, он первым в отечественной историографии выявил и проанализировал целый пласт неопубликованных документов о деятельности инфор-мационно-агитационных учреждений антибольшевистской Сибири в годы Гражданской войны.

В силу нашего профессионального интереса мы внимательно следили за научными изысканиями Леонида Алексеевича в области истории архивного дела. Он первым ввел в научный оборот ряд ис-точников, существенно дополняющих и обогащающих наши пред-ставления об истории архивного дела в первое послереволюцион-

ное десятилетие. Им были опубликованы выявленные в сибирских и федеральных архивах документы, освещающие неисследованные аспекты истории архивов и архивного дела в Белой Сибири, а также деятельность антибольшевистских правительств Поволжья и Сиби-ри по собиранию и хранению архивных документов. Кроме того, он первым в историографии отечественного архивного дела ввел в научный оборот документы, по-новому освещающие развитие архи-вов и архивного дела Русского Севера.

Леонид Алексеевич воссоздал деятельность Военно-историче-ской комиссии по сбору и обработке документов Первой мировой войны, которая работала на Юго-Западном и Румынском фронтах до осени 1920 г. Он установил поименно ее состав, выяснил биографи-ческие данные ее членов, их деятельность. Им восстановлены и за-бытые имена военных архивистов, внесших вклад в дело собирания документов времен Первой мировой войны и в развитие архивовед-ческой мысли.

Нам, как и всем его друзьям в институте, не хватает его мягкой самоиронии, его душевности и теплоты, с которыми он относился к нам. Мы благодарны судьбе за неизменно теплые и интересные встречи с этим талантливым и умным человеком и ученым. Память о коллеге и друге навсегда сохранится в наших сердцах.

Т.И. Хорхордина, А.В. Попов

10 11

СТАТЬИArticles

А.И. Еремин

«ЕСЛИ УКАЗАННОЕ ЗЛОДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕИСКОРЕНИМО…»:СПОР НА ПЕДАГОГИЧЕСКОМ СОВЕТЕ

ОРЛОВСКОЙ МУЖСКОЙ ГИМНАЗИИО СПИСЫВАНИИ НА ИСПЫТАНИЯХ ЗРЕЛОСТИ

(1903 г.)

A. Eremin

“If this Evil is Really Persistent...”:A Dispute at Pedagogical Council’s Meeting of

Orel Male Gymnasium about Cheating during Tests of Maturity

(1903)

Списывание на испытаниях зрелости (выпускных экзаменах) в гимназии, разнообразные способы как взаимопомощи выпускников (абитуриентов), так и неформальной поддержки со стороны органи-заторов экзаменов вместе с примерами экстравагантной строгости прочно встроены в собирательный образ гимназической повседнев-ности конца ХIХ – начала ХХ вв., созданный художественной лите-ратурой, публицистикой, мемуарами. Между тем в делопроизвод-ственной документации того времени встречаются только единич-ные подобные случаи. В новейших исследованиях социальной исто-рии образования основное внимание при преодолении тенденциоз-ности и непрозрачности этих источников переносится с выяснения достоинств и недостатков классического образования или описания занимательных казусов на соотнесение малых социальных групп и практик в сфере образования с современным им обществом.

Новые подходы требуют дополнительных ресурсов информа-ции историко-антропологического характера, изучения жизненного мира индивидов и социальных групп в различных повседневных практиках1. Подобную информацию можно найти в делопроизвод-ственных материалах учреждений образования, и, конечно, в эк-заменационной документации классических гимназий, дававших права на зачисление без вступительных экзаменов в университет и преимущества по службе. Редкие примеры делопроизводственной

фиксации списывания на испытаниях зрелости не позволяют уста-новить более или менее точно реальные масштабы списывания даже в одной отдельной гимназии. Но именно в силу их исключительно-сти, нахождения в естественной среде своего возникновения и бы-тования, документы о списывании содержат детали, указывающие на жизненные обстоятельства, привычки мышления и поведения участников экзаменов.

В ходе многолетней работы с хорошо сохранившейся документа-цией Орловской мужской гимназии конца ХIХ – начала ХХ вв. нам удалось выявить всего два случая списывания – в 1899 и 1903 гг.

Первая делопроизводственная фиксация списывания связана с проверкой письменных работ по латинскому языку в 1899 г. Тогда вскрылось предварительное ознакомление с темой работы, и про-изошел скандал, вышедший за стены учебного заведения. Педаго-гическая корпорация гимназии и начальство Московского учебно-го округа, заминая скандал, проигнорировали установленный факт массового списывания.

Повторно списывание оказалось отмечено в документации в ходе разногласий, возникших между почетным попечителем гимна-зии М.А. Стаховичем и ее директором О.А. Петрученко при выстав-лении окончательных отметок в 1903 г. На этот раз именно за спи-сывание на устном экзамене по истории один абитуриент «не был удостоен аттестата зрелости».

Внимательное изучение материалов о споре на испытаниях зре-лости в 1903 г. (журнал заседаний Педагогического совета, особое мнение Стаховича, ответ Петрученко) позволяет вычленить в них способы понимания и репрезентации повседневных практик в обра-зовании, ведь особенности мышления участников спора формирова-лись установками, существовавшими в их современности. Инстру-ментарием для установления взаимосвязей делопроизводственных текстов с окружающей культурой, локальными контекстами и куль-турными традициями служит источниковедческий микроанализ, по-лученные результаты излагаются приемами «плотного описания». Такой подход предлагает новая локальная история, которая при-зывает видеть целое прежде составляющих его локальных частей, воспринимать контекстность, глобальное и локальное, соотношение исторических макро- и микроуровней2.

Задача настоящей статьи – в развитие наших предыдущих ста-тей, опубликованных в «Новом историческом вестнике» и «Вест-нике РГГУ»3, оценить информационные и интерпретационные воз-можности документации о споре, реконструировать его взаимосвязи с требованиями «Правил об испытаниях учеников гимназий и про-гимназий Министерства народного просвещения» (1891 г.)4, черта-ми социокультурной обстановки в Орловской мужской гимназии и культурно-исторической ситуации в России того времени.

12 13

* * *

Разнообразие свидетельств о повсеместности списывания на фоне его редкой делопроизводственной фиксации указывает на воз-можное замалчивание подобных случаев преподавательской корпо-рацией. В Орловской гимназии, к тому же, факт списывания был документирован не протоколом Испытательной комиссии, как это предписывалось «Правилами об испытаниях», а журналом Педаго-гического совета от 1 июня 1903 г., утверждавшего окончательные оценки5.

Педагогический совет после «весьма продолжительных прений и очень продолжительного обмена мнениями» [Выделено нами. – А.Е.] изменил неудовлетворительные оценки двоим ученикам ос-новного класса по обоим древним языкам, вывел итоговые тройки и удостоил аттестата, а ученику параллельного класса Хартину – двойки на устных испытаниях по истории и немецкому языку ут-вердил и постановил аттестата не выдавать. Со слов преподавателя немецкого языка Треймана оказалось, что допущенный к испытани-ям зрелости Хартин, «не знает нескольких букв немецкого алфави-та, плохо читает по-немецки, обладает микроскопическим запасом слов и, естественно, на экзамене не мог понять предложенного ему легкого текста».

По свидетельству Недбаля, классного наставника параллельного отделения, ученик Борис Хартин был «малоспособным и малораз-витым, хотя и довольно прилежным», в течение года имел по чет-вертям неудовлетворительные отметки по четырем предметам, но, «списывая на экзамене истории, позволил себе резкое нарушение Правил об испытаниях», поэтому: «Усматривая, с одной стороны, в этом проступке доказательство нравственной незрелости Хартина, а с другой стороны, принимая во внимание слабые познания, вы-сказанные им на устных испытаниях зрелости по некоторым пред-метам, в особенности по Истории и Немецкому языку, он [классный наставник Недбаль] не считает его достойным аттестата зрелости».

Согласно «Правилам об испытаниях», по каждому предмету ис-пытаний зрелости в гимназии образовывались Испытательные ко-миссии в составе директора (председатель каждой комиссии), ин-спектора, учителя по этому предмету и двух ассистентов «из числа преподавателей ближайших родственных предметов». Члены ко-миссий осуществляли «надзор за исполнением работ» с целью не допустить общения сдающих между собой и списывания, вели «об-стоятельный протокол всему происходившему [на экзамене]». При «пользовании недозволенными пособиями, или какого либо обмана, виновный тотчас же» лишался «права продолжать начатое испыта-ние, которое в таком случае откладывается на год» (§ 63 «Правил об испытаниях»). То есть вслед за установлением факта списывания должно было последовать документированное протоколом Испыта-

тельной комиссии удаление с экзамена. На испытаниях по истории в 1903 г. этого не было сделано.

Решения и протоколы Испытательных комиссий утверждал Пе-дагогический совет, который мог повысить неудовлетворительную оценку абитуриенту в случаях, когда неудачный ответ на экзамене, по отзыву ведущего преподавателя, не соответствовал познаниям, показанным в течение учебного года. Но в отношении списывания имелась четкая норма – немедленное удаление.

Читая журнал Педагогического совета, не понять, между кем и о чем происходили «весьма продолжительные прения и очень про-должительный обмен мнениям». Получается, что во время экзамена вскрылось, но не было документально оформлено списывание, а в одном из главных официальных документов гимназии – журнале Педагогического совета – отсутствуют важные сведения о ходе ито-гового заседания.

На заседании присутствовал с правом совещательного голоса по-четный попечитель гимназии губернский предводитель дворянства М.А. Стахович, но кроме подписи и пометы «при особом мнении», его участие в итоговом заседании Педагогического совета больше не отражено никак. Стаховича узнала вся Россия после его речи о свободе совести на миссионерском съезде в Орле в 1901 г.6, о его участии в земском съезде 1902 г. и последовавшем за это «высо-чайшем выговоре», конфликте с одиозным министром внутренних дел В.К. Плеве тогда много говорили7. Трудно поверить, что человек с таким общественным положением, такой известностью и полити-ческим темпераментом, молча просидел все заседание Педагогиче-ского совета.

Широкая либеральная инициатива и неуклонная преобразова-тельная энергия почетного попечителя заведомо не могли быть по душе директору гимназии. Петрученко придерживался консерва-тивных взглядов, ему ближе была позиция С.А. Нилуса, помещика Мценского уезда Орловской губернии, поставлявшего в гимназию молоко из своего имения. Их сыновья учились в одном классе и окончили гимназию в 1901 г. Нилус, ставший в последствии извест-ным православным писателем и издателем «Протоколов сионских мудрецов», в 1899–1901 гг. в ярких политических памфлетах в газе-те «Московские ведомости» бескомпромиссно критиковал Стахови-ча по всему кругу вопросов актуальной политической повестки. По-сему Петрученко не мог питать иллюзий относительно убеждений и линии поведения Стаховича в том или ином конкретном случае.

Лаконичность записей в журнале легко объяснима. Она связана и с нежеланием педагогической корпорации «выносить сор из избы», и с правовым положением почетного попечителя в правительствен-ных гимназиях. Устав гимназий 1871 г. ограничивал его полномочия хозяйственными вопросами, вмешательство в учебное дело не до-пускалось. Поэтому в протокол заседания Педагогического совета

14 15

Орловской мужской гимназии не вошли подробности «прений» и «обмена мнениями».

* * *

Многое на того, что происходило на заседании, проясняет особое мнение Стаховича. Отпечатанное на двух страницах, с пометами и правками Петрученко, оно приложено к журналу Педагогического совета от 1 июня 1903 г. Приводим его с незначительными сокраще-ниями:

«Я нахожу решение педсовета, не удостоившего Бориса Харти-на, аттестата неправильным, нецелесообразным и жестоким вот на каких основаниях.

А) Оно неправильно <…> Для меня очень убедительно заяв-ление обоих преподавателей (как по Истории так и по Немецкому языку), что Хартин по своим познаниям и занятиям в году вполне заслуживает тройки; что плохие ответы на экзамене вызваны его ис-пугом после обнаружения шпаргалки [Сверху вписано Петрученко: «Конспекта Ильина». – А.Е.] на предпоследнем экзамене и растерян-ностью от конфуза. Самою попытку помочь себе на экзамене справ-кой, или заглядыванием в книжку, или в работу соседа, словом тем, что называется списываньем и шпаргалкой, я считаю гораздо более непослушанием, чем безнравственностью. Эти попытки получили во всех учебных заведениях такое универсальное распространение и представляется естественным, что столь важный для экзаменую-щихся результат от проверки их познаний является тоже зависи-мым от случайностей и подчинен формальности; экзамен – только внешне добросовестен, м.б. только нелицеприятным. [Выделенное курсивом отчеркнуто карандашом и рядом поставлен вопроситель-ный знак. – А.Е.].

Выводить из случая Хартина убеждение в его нравственной не-зрелости (как то делает Г. Классный Наставник) нельзя и – главное – несвоевременно [Слева на полях карандашом поставлен вопроси-тельный знак. – А.Е.]. Педагогический Совет уже обсуждал ранее его “зрелость” согласно §§ 52 и 53 в том заседании (Апрельском), когда допустил его до испытаний; следовательно, решил этот вопрос утвердительно. Мы решили, что он зрел для аттестата и допустили до экзаменов, [теперь] мы пересматриваем вопрос об его зрелости и, придираясь к шпаргалкам, не удостаиваем аттестата. Это, по-моему, неправильно.

Б) Это к тому же нецелесообразно. Все знающие Хартина препо-даватели категорически заявляли в совете, что ему никакой пользы не будет от пребывания лишний год в гимназии. Они единогласно говорили, что Хартин дальше не разовьется, что он достиг своего ординара, который не выше среднего, нормального. С другой сто-роны, они же утверждали, что пребывание его среди перешедших

в VIII класс также нежелательно; что уровень этого класса лучше выпущенного, от которого он отстает.

Наконец, всему Совету известно, что имущественное положение семьи очень тяжелое [Вписано Стаховичем чернилами: «вся семья 8 или 9 человек». – А.Е.] содержатся матерью-вдовой, получающей в конторе Брянского завода 35–40 рублей жалованья; что в этом от-ношении очень важно, платить ли ей за сына лишний год или годом раньше он ей будет подавать деньги для воспитания младших?

Убедившись на основании вышеприведенных рассуждений, что, отказывая в аттестате Борису Хартину, Педагогический Совет по-ступает неправильно, нецелесообразно и жестоко, я подал голос против этого решения и остался при особом мнении, которое имею честь приложить к журналу, вместе с которым оно будет представ-лено, в случае обжалования или апелляции, в Округе»8.

Особое мнение Стаховича, представляет собой деловой доку-мент логико-доказательного характера, информационный потенци-ал которого шире его содержания. Применяя к этому тексту приемы нарративного расчленения и деконструкции, попытаемся устано-вить взаимосвязи обстоятельств спора с обстановкой в гимназии и ситуацией в России того времени. Реконструкция целей и соображе-ний, которые ставил автор перед собой и которыми при этом руко-водствовался, предположения, о чем промолчал и чего не осознавал Стахович, основываются на том, что в момент подготовки особого мнения решение о невыдаче аттестата было принято, оформлено и вступило в силу.

Стахович придавал письменному изложению особого мнения практическое значение. Утверждая, что для него «очень убедитель-но заявление обоих преподавателей (как по Истории так и по Не-мецкому языку), что Хартин по своим познаниям и занятиям в году вполне заслуживает тройки», он давал правовые основания для «об-жалования или апелляции» решения Педагогического совета.

Существовало право экзаменаторов на особое мнение и обя-зательность фиксирования разногласий, при появлении которых «письменные работы лиц, о которых возникло разногласие, вместе с соответственными протоколами представляются попечителю окру-га немедленно после того заседания, на котором возникло разногла-сие. Эти последние работы немедленно рассматриваются в Попечи-тельском совете, который постановляет решение о признании или не признании, на их основании, зрелыми тех молодых людей, о ра-ботах которых возникло разногласие» (§ 79). В случае разногласий на устном экзамене решение принималось большинством голосов, но за списывание предписывалось удалять так же, как на письмен-ном экзамене (§ 63,65). Так важнейший в системе государственного управления в России принцип коллегиальности был распространен на учреждения среднего образования.

В российских гимназиях, в том числе и в Орловской, происходи-

16 17

ли споры при выставлении оценок, но никогда вопрос не выносился на рассмотрение Попечительского совета учебного округа. Стахович хорошо знал «Правила об испытаниях» и экзаменационную прак-тику. Упоминая положительные отзывы преподавателей предметов, по которым были поставлены двойки, он давал делопроизводствен-ную зацепку, потянув за которую, начальство Московского учебного округа, при получении жалобы, должно было признать нарушения «Правил об испытаниях» со стороны преподавателей и директора гимназии: испытуемый не был удален с экзамена по истории, прото-кол Испытательной комиссии искажен, налицо сокрытие факта раз-ногласий при выставлении оценки. Получалось, что преподаватели и директор не выполнили те требования «Правил об испытаниях», на основании которых абитуриент не был удостоен аттестата.

В дореволюционной России жалоба и даже угроза жалобой были действенным средством, регулировавшим взаимоотношения в учебных заведениях, так как сопровождались тщательным рассле-дованием должностными лицами Управления учебного округа. В данном случае и для жалобы, и для опасений преподавателей были основания. Стахович, столкнувшись с бездушием и формализмом на испытаниях зрелости в Орловской гимназии, не беспокоился за слу-жебное благополучие директора и преподавателей. Он в очередной раз публично указал на изъяны в постановке классического образо-вания в России, критиковал нормы «Правил об испытаниях», спец-ифический строй дисциплинарно-правовой повседневности класси-ческой гимназии, ведущуюся реформу классического образования.

Стахович, аргументируя свою позицию, назвал только два пара-графа, 53 и 53, «Правил об испытаниях». В них содержалось очевид-ное противоречие, а именно: испытаниям зрелости предшествовала процедура допущения учеников к испытаниям зрелости, в ходе ко-торой «тщательно обсуждалась степень нравственной и умственной зрелости» каждого из учеников. То есть все державшие испытания зрелости еще до их начала уже были признаны зрелыми.

По существу спора Стахович обращался также к нормам § 74 о повторном обсуждении умственной зрелости, § 63 о работе Испы-тательных комиссий, § 65 и 79 о порядке рассмотрения разногла-сий. «Правила об испытаниях» допускали повышение неудовлетво-рительной оценки, когда «неудовлетворительность есть дело слу-чая или зависит от каких-нибудь неблагоприятных обстоятельств <…>», но «не в видах послабления, всегда вредно действующего на весь строй школы» (§ 67). Стахович утверждал обратное: результа-ты экзаменов всегда зависят от случайностей. И настаивал именно на «послаблении» выпускнику-абитуриенту, не обладавшему спо-собностями и находившемуся в трудной жизненной ситуации.

Стахович указывал на нарушения преподавательской корпора-цией конкретных требований «Правил об испытаниях», которые действовали почти без изменений с 1872 г. и были хорошо извест-

ны в образованном обществе. «Правила об испытаниях» являлись настольной книгой каждого директора и всех учителей. Согласно их последнему, 83-му, параграфу, «статьи этих правил, относящие-ся собственно до учеников, прочитываются от времени до времени директором или классным наставником ученикам VIII класса с над-лежащими объяснениями и наставлениями». Зачитывали ли «Пра-вила об испытаниях» классные наставники, установить не удалось, но протоколы экзаменов содержат непременную формулировку о прочтении директором соответствующих разделов правил после об-щей молитвы перед началом письменных испытаний. В журналах заседаний Педагогического совета также зафиксированы случаи за-читывания параграфов правил при возникновении разногласий по вопросам проведения испытаний. Несомненно, что «Правила об ис-пытаниях» были на слуху и реально регламентировали взаимоотно-шения всех участников испытаний зрелости.

В 1903 г. в 70-тысячном губернском городе Орле существовала единственная мужская гимназия, вторая была создана путем реорга-низации прогимназии только на следующий год. Испытания зрело-сти оставались значимым событием губернского масштаба, «Орлов-ские губернские ведомости» публиковали расписание экзаменов, из гимназии должностным лицам губернии рассылались уведомления об испытаниях, а после их окончания проводились торжественные акты вручения аттестатов. Слухи об экзаменационных курьезах бы-стро распространялись и надолго запоминались.

Похоже, что все это принимал в расчет и использовал Стахович для того, чтобы вынести разногласия из зала заседаний Педагоги-ческого совета на всеобщее обозрение. В конце ХIХ – начале ХХ вв. особые мнения часто публиковались в изданиях губернских и уездных земств, работавших в те годы над введением всеобщего на-чального образования. Предводители дворянства были хорошо зна-комы с проблематикой образования, так как являлись попечителями разных учебных заведений, председателями училищных советов. Многие общественные деятели разделяли просветительские иллю-зии о том, что для улучшения положения дел в каком-либо вопро-се достаточно изменить отношения к нему государства и общества. Педантичное отношение к публичным выступлениям и преподне-сению своей деятельности публике сформировало индивидуальный стиль политического мышления и поведения Стаховича. После ро-спуска I Государственной думы он отчитался о своей работе депу-тата в форме публикации своих речей: «Избиратели должны узнать не мои впечатления, не то, что я испытывал, обещал и собирался делать, а то, что я действительно думал, говорил и делал»9.

Ранее общественные деятели из ближнего круга Стаховича в за-писке 14-ти губернских предводителей дворянства резко критикова-ли состояние среднего образования, говорили о необходимости его преобразования10, чем способствовали реформе гимназии, начатой

18 19

министром народного просвещения Н.П. Боголеповым в июле 1899 г. В июне 1902 г. на выставке по народному образованию в Курске либералы призвали не допустить проникновение «рутинного строя» гимназий в земские школы11.

Особое мнение о среднем образовании орловское дворянство высказывало еще в 1889 г. (тогда Стахович был гласным уездного и губернского земства) в прошении Александру III о реформе гим-назии. Ответы министра народного просвещения И.Д. Делянова на это и другие прошения хрестоматийно известны благодаря исследо-ваниям по истории российской гимназии. О предложениях орлов-ского дворянства Делянов высказался так: «Возбуждение подобных вопросов в дворянских, земских и других собраниях, может сопро-вождаться весьма нежелательными последствиями. Теперь дело коснулось мужских гимназий, в другой раз оно может коснуться учебных заведений женских, военных, духовных, затем перейти на другие вопросы, вроде начинавшихся уже в некоторых местах по-пыток к возбуждению вопроса о ненадобности введения положения о земских начальниках»12.

В 1903 г. в особом мнении Стахович не называл имен, не ука-зывал на нарушения экзаменационных процедур, но умолчания были красноречивее перечислений. Сказанное и подразумевавшееся подтверждало существование «постоянной и систематической лжи между учителями, учащимися, семьей и государством, которая уби-вала живое дело образования и воспитания юношества», для устра-нения которой была начата реформа Н.П. Боголепова. Выстроенная Стаховичем аргументация доказывала противоречия между норма-тивным регулированием экзаменационных практик и бытовавшими в обыденной жизни способами оценивания знаний и достоинств учащихся, а занятая им позиция нападающего давала дополнитель-ные преимущества.

* * *

Петрученко сделал пометы в тексте особого мнения Стаховича и подготовил ответ. Ответ на особое мнение не предусматривался де-лопроизводственными нормами, выглядел моветоном, нарушением приличий, должен был иметь для своего появления веские причины. Петрученко приложил к журналу Педагогического совета печатный текст и собственноручную записку.

Что смог возразить директор гимназии почетному попечителю и что осталось недоговоренным?

Одна часть ответа больше другой по объему, выполнена в фор-ме делового документа машинописью, имела заголовок «К Журналу Совета от 1 июня». В ней содержатся контраргументы к обоим пун-ктам – «А» и «Б» – особого мнения Стаховича:

«По поводу особого мнения г. почетного попечителя по вопросу

о выдаче абитуриенту Хартину аттестата зрелости и в дополнение к журналу пс[Педагогического совета. – А.Е.] от 1 июня с.г. считаю необходимым изложить нижеследующее:

1. Хартин на экзамене по Истории и Немецкому языку, как то видно из журнала, оказался круглым невеждой. Когда я в заседа-нии совета обратил внимание преподавателей Истории и Немецкого языка на несоответствие познаний Хартина, обнаруженных на экза-мене, оценке его познаний в году; то учитель Истории заявил, что “Хартин глуп, неразвит, истории не знает, в году получает часто 2, за одну четверть имеет 2; ответ на экзамене не является неожиданно-стью; сколько бы Хартин не учился в гимназии, он умнее не будет”.

Это мнение учителя Истории в общих чертах выражено в жур-нале: “правильность отзыва г. Инспектора о Хартине признаны все-ми преподавателями класса кроме г. Треймана” [Учитель немецкого языка. – А.Е.]. Таким образом, утверждение г. Почетного попечите-ля, что оба преподавателя заявляли, что Хартин “по своим позна-ниям и занятиям в году вполне заслуживает 3, и что плохие ответы вызваны испугом” <…> не соответствуют действительности.

Правда, учитель Истории произнес вышеприведенную мною ха-рактеристику Хартина, в заключение сказал: “поэтому для гимназии лучше будет, если мы выдадим Хартину аттестат зрелости”; но этот парадоксальный вывод имеет ту же цену, как и рассуждения г. по-четного попечителя в п. Б особого мнения.

2. Я понимаю г. Почетного Попечителя, когда он требует выдачи аттестата зрелости, если неудовлетворительные ответы ученика на экзамене случайны. Я сам всецело присоединяюсь к этому требова-нию: случайность на экзамене должна быть оценена по достоинству, и удовлетворительно занимавшийся в году ученик не может из-за случайности на экзамене быть лишен аттестата зрелости. К сожа-лению, ответ Хартина на экзамене не случайность, что я утверждаю как председатель испытательных комиссий и что наглядно видно из отзывов учителя Истории и классного наставника, сделанных в со-вете.

3. Пункт Б особого мнения подтверждает правильность решения педагогического совета.

4. Независимо от существа дела, § 80 и прим. к § 75 Правил об испытаниях устраняют возможности выдачи аттестата абитуриенту Хартину»13.

Мягкая угроза возможным разбирательством, язвительные наме-ки и умолчания от человека с репутацией оппозиционера, видимо, достигли цели, задели Петрученко. Он сосредоточился на опровер-жении претензий и аргументов, изложенных только в пункте «А» особого мнения Стаховича. В ответе директора гимназии основное внимание уделено не тому, что он сам пометил в особом мнении по-четного попечителя (пометы касались обстоятельств списывания), – он стал восстанавливать не вошедшие в журнал заседаний выска-

20 21

зывания преподавателей. Петрученко так и не смог опровергнуть «утверждение г. Почет-

ного попечителя, что оба преподавателя заявляли, что Хартин “по своим познаниям и занятиям в году вполне заслуживает 3, и что плохие ответы вызваны испугом” <…>», чем подтвердил правоту Стаховича. Сделанное преподавателям истории и немецкого языка замечание о «несоответствии познаний Хартина, обнаруженных на экзамене, оценке его познаний в году» Петрученко мог обратить и к себе самому, так как прямой обязанностью директора был контроль за текущей успеваемостью всех учеников гимназии в течение года.

Уязвимость позиции директора гимназии проявляется и в другой части ответа – в рукописной записке. В ней переплетены тенденци-озные, нарочито эмоциональные рассуждения о списывания как яв-лении школьной жизни с осторожными аллюзиями по существу во-просов, поставленных Стаховичем: «Г. ПП [Почетный попечитель. – А.Е.] утверждает, что Хартин выдержал испытание. Это неверно: испытательная комиссия поставила Хартину и по истории и по не-мецкому языку 2, и эта оценка утверждена советом.

Г. ПП в том же пункте находил “естественным” пользование шпаргалкой, списывание и заглядывание к соседу, другими словами он одобряет мошенничество. С этим взглядом г. пп не согласен ни один воспитатель. Если указанное зло действительно неискорени-мо, то во всяком случае оно не может стать в гимназии явлением нормальным и не может быть поощряемо властью педагогического совета. Стремление г. пп навязать этот антипедагогический взгляд педсовету для меня непостижимо.

Г. ПП говорит, что суждение о нравственной незрелости Хартина на последнем совете было несвоевременно, так как допущением до испытания Хартина педагогический совет признал его нравствен-ную зрелость. Но ведь всякий злодей, всякий мошенник, всякий вор, пока не пойман, может слыть за честного человека; но раз его пой-мали, он с этого самого момента признается нечестным: он – злодей, он – мошенник, он – вор».

Петрученко приписал Стаховичу утверждение, что Хартин вы-держал испытание, домыслил оправдание мошенничества. Возмож-но, он пытался таким образом дискредитировать оппонента при рас-смотрении возможной апелляции, но сделал это крайне неудачно. Рассуждая в духе логики, приравнивающей списывание на экзамене к мошенничеству, чем можно считать умышленное нарушение четко прописанных должностных обязанностей и искажение отчетной до-кументации?

Потерпев фиаско в опровержениях, Петрученко признал повсе-местность списывания, изменив согласование времен. Стахович го-ворил о списывании в настоящем времени: «Эти попытки получили во всех учебных заведениях такое универсальное распространение и представляется естественным». Осмотрительный Петрученко – в

прошедшем: «Если указанное зло действительно неискоренимо, то, во всяком случае, оно не может стать в гимназии явлением нормаль-ным».

* * *

Между тем возможности списать на испытаниях были и весь-ма притом различные. Они зависели, с одной стороны, от сноровки сдающих, с другой – от степени «сочувствия» экзаменаторов своим «школярам». Наконец, они зависели и от особенностей предмета, поскольку при проверке куда труднее было уличить в списывании ответов математических заданий, чем в переводах или в сочинениях.

Вероятно, Испытательные комиссии вместо исполнения пункта «к» § 63 правил – «в случаях какого-либо обмана, виновный тот-час же лишается права продолжать начатое испытание», – как и в случае с гимназистом Хартиным, не удаляли с экзамена, оставляли их выполнять экзаменационную работу дальше. Так или иначе, ма-териалы спора в 1903 г. не дают количественных показателей для уточнения представлений о списывании в гимназиях вообще и в Ор-ловской гимназии в частности. К тому же подобная задача едва ли может оправдать необходимые для своего решения исследователь-ские усилия.

Любопытную возможность посмотреть на отношение к списы-ванию глазами самих гимназистов предоставляют материалы ру-кописного журнала «Школьные досуги», издававшегося в том же, 1902/03-м, учебном году, гимназистами VI класса Орловской гим-назии. Основное внимание юные авторы и читатели журнала уделя-ли вопросам формирования собственного мировосприятия.

Неожиданно для самих издателей журнал и его содержание вы-звали острые критические отклики тех, кто посчитал содержание статей не более чем скрытыми заимствованиями (то есть привыч-ными школярскими переписываниями хрестоматий). Несомненно, задетые, но и уверенные в своей правоте, редакторы и авторы по-местили приглашение к дискуссии, оговорив особо: «Кстати, пред-упреждаем, что все стихотворения, рассказы, статьи, рисунки и за-метки оригинальны и ниоткуда не заимствованы».

Между авторами и читателями завязался нелицеприятный обмен мнениями, поводом для которого стала статья о славянском единстве «Мысли о славянстве». Выплеснулись эмоции, участники дебатов от обсуждения вопросов перешли на личности. Один критик остро-умно предложил дополнить название статьи «Мысли о славянстве» словом «обрывки». Другой предостерегал: «Смотрите, как бы вам не пришлось судиться за контрафакцию, да еще довольно жалкую». Поднимаемые вопросы казались гимназистам слишком уже избиты-ми, а приводимые имена критиков, их мнения, контраргументы по-считали попросту списанными14.

22 23

То есть старшеклассники Орловской гимназии привыкли счи-тать списывание главным способом выполнения школьных заданий и искали тому подтверждения порой даже во внеклассных занятиях. На рубеже ХIХ – ХХ вв., когда массовая культура властно ворва-лась в повседневную жизнь, диктуя свои правила тиражирования продукции и воздействия на публику, учащиеся средних учебных заведений делали первые попытки самоидентификации, отличая «ординарных, средних, нормальных» от «развитых» сверстников. Ближайшим критерием для этого могло быть отношение к списы-ванию.

* * *

Как видим, спор почетного попечителя и директора Орловской гимназии, если не считать признания повсеместности списывания, не способствовал сближению позиций оппонентов. В подобных спорах, конфликтах его участники кроме основного предмета раз-ногласий обычно затрагивают другие события и процессы, которые остаются на периферии, составляют информационный фон. В на-шем случае Стахович и Петрученко сосредоточились на том, что им казалось главным, об одних вопросах вместе промолчали, другие почему-то пропустили, а что-то – не заметили.

Не менее важным, чем списывание на экзаменах, участники спо-ра и многие их современники (и, заметим, исследователи истории образования) считали низкое качество знаний выпускников россий-ских гимназий, успешное окончание которых давало права на зачис-ление в университет. Именно из-за этих прав и преимуществ воз-никали многие школьные коллизии. В конце ХIХ – начале ХХ вв. Министерство народного просвещения и его местные учреждения – Управления учебных округов – предпочитали ради сохранения спокойствия делать уступки ученикам и их родителям. Преподава-тели были заинтересованы в успешной сдаче испытаний зрелости, так как в противном случае могли вызвать неудовольствие коллег, учащихся, родителей, начальства.

Сведения об успеваемости Хартина в учебном году, изложенные сначала в журнале заседаний Педагогического совета, затем допол-ненные в гротесковых подробностях Петрученко, являются важной характеристикой уровня знаний учеников и требований в гимназиях того времени. Напомним, по мнению учителей, Хартин был «мало-способным и малоразвитым, хотя и довольно прилежным, в течение года имел по четвертям неудовлетворительные отметки по четырем предметам <…> не знает нескольких букв немецкого алфавита, пло-хо читает по-немецки, обладает микроскопическим запасом слов и, естественно, на экзамене не мог понять предложенного ему легкого текста <…> глуп, неразвит, истории не знает, в году получает часто 2, за одну четверть имеет 2; ответ на экзамене не является неожидан-

ностью; сколько бы Хартин не учился в гимназии, он умнее не будет. <…> поэтому для гимназии лучше будет, если мы выдадим Хартину аттестат зрелости».

Все это было известно комиссии преподавателей, осуществляв-шей допуск к испытаниям зрелости. Не попадись он со шпаргалкой или повернись иначе спор на Педагогическом совете, Хартин мог получить аттестат. Уровень знаний абитуриента, озвученный в за-седании Педагогического совета, часть общества, пусть даже в лице двух преподавателей, от мнения которых в данном случае по закону зависело повысить оценки и выдать аттестат и почетного попечи-теля, считала достаточным для зачисления в университет. Согласно структуре учебных округов – в Московский университет. В 1903 г. из 50-ти учеников основного и параллельного классов, державших испытания зрелости, двое получили по две двойки по древним язы-кам, считавшимися главными предметам гимназического курса, еще двое – не были допущены к испытаниям. Учителя говорили, что все абитуриенты того года были слабее гимназистов VII класса, а, зна-чит, еще несколько учеников, кроме Хартина, имели примерно такие же познания. Кстати сказать, в тот год показали хорошие знания экс-терны, получившие 13 аттестатов, и среди них – начинающий поэт А.Ф. Диесперов (1883 – не ранее 1931). В Николаевской женской гимназии аттестат об окончании получили 59 учениц, 18 из них – золотые медали.

Подобные курьезы, как и романтические истории о преодолении экзаменационных барьеров, переплетены в собирательном образе школьной повседневности конца ХIХ – начала ХХ вв. Эти казусы позволяют подобрать соответствующую исследовательскую оп-тику при состыковке проблематики университетских и школьных исследований, использовать вторичные информационные ресурсы источников, введенных в оборот научной индустрией изучения ре-гиональных систем образования, увидеть соотношение между об-щеимперским и губернским в количественных параметрах системы образования в России.

* * *

Низкое качество знаний, показанное Хартиным на испытаниях зрелости, всем известное и едва прикрытое краткостью журнала за-седаний Педагогического совета, сторонники и противни выдачи Хартину аттестата сознательно не использовали в качестве своего решающего аргумента в споре. Стахович не стал копаться, почему допустили Хартина к испытаниям и не удалили с экзамена по исто-рии, когда обнаружили шпаргалку, и отчего учителя предлагали по-высить неудовлетворительные оценки, но не оформили письменно свое мнение. Для исследователя социальной истории России эти во-просы имеют центральное значение. Ответы на них характеризуют

24 25

обыденные повседневные взаимоотношения между директором и преподавателями, их отношения с учениками, их семьями, обще-ством и государством.

Внимательного чтения документов было достаточно, чтобы уста-новить разногласия между директором и преподавателями, предше-ствовавшие принятию «неправильного, нецелесообразного и жест-кого» решения Педагогического совета. Напомним, преподаватели истории и немецкого языка предлагали изменить неудовлетвори-тельные оценки и выдать аттестат Хартину, причем преподаватель истории Н.И. Горшечников оригинально обосновал свое мнение тем, что хотя «Хартин глуп, неразвит <…> сколько бы Хартин не учился в гимназии, он умнее не будет. <…> «Поэтому для гимназии лучше будет, если мы выдадим Хартину аттестат зрелости».

Среди жителей Орла и выпускников гимназии Горшечников считался человеком независимым, прямолинейным, резким в суж-дениях. Он стал одним из прототипов героев и событий в рассказе выпускника Орловской гимназии Леонида Андреева «Молодежь» (1899 г.). Историк Бочкин – «независимый господин» – кроме ироничной аллюзии фамилии, имел с Горшечниковым фотогра-фические сходства внешности и психологических характеристик, «в педагогическом совете доводил директора до чертиков». Прав-да Андреев учился в 1882–1891 гг. и при другом директоре – И.М. Белоруссове (1884 – 1897 гг.), – но упомянутая Петрученко «пара-доксальность» суждений «учителя Истории» указывает на обыден-ность «весьма продолжительных прений и очень продолжительного обмена мнениями» на заседании Педагогического совета Орловской гимназии. Вероятно, Горшечников спорил в Педагогическом совете в 1903 г. не в первый, и не единственный раз, а это значит, что слу-жебная дистанция, установленная Уставом гимназии и «Правилами об испытаниях» между директором и учителями, отнюдь не была непреодолимой.

Среди участников итогового заседания Педагогического совета 1903 г. был сверхштатный преподаватель истории и воспитатель гимназического пансиона Ф.Д. Крюков, впоследствии известный донской писатель. В 1904 г. в журнале «Русское богатство» был опубликован большой рассказ Крюкова («Березинцева») «Картинки школьной жизни». В нем читатель нашел едкую, с явными перехле-стами, критику классического образования. В персонажах рассказа узнали себя многие преподаватели и учащиеся Орловской мужской гимназии, в городе был разгадан псевдоним писателя.

Крюков имеет литературную репутацию бытописателя, сторон-ника реалистических литературных традиций и неонароднических политических взглядов. Лексика, образы, проблематика гимназиче-ского образования, использованные в сюжетах рассказа, могут быть сопоставлены с их делопроизводственными фиксациями, в локаль-ных событиях художественного текста можно разглядеть детали

школьной повседневности для восполнения недостатка информа-ции историко-антропологического характера.

В рассказе нет аллюзий к списываниям на испытаниях зрелости 1899 и 1903 гг., но представлены художественные образы и прототи-пические детали переэкзаменовки по истории и заседания Педаго-гического совета по итогам первой четверти. На заседаниях Педа-гогического совета, писал Крюков, бывало, что «возникал продол-жительный обмен мыслей», «схватывались» между собой или «вяло пикировались» два-три преподавателя, но «эти схватки были также вялы и неожиданны, если не носили личного характера. Остальные члены совета интересовались ими лишь постольку, поскольку они затягивали время и отдаляли конец заседания». Ни сам Педагогиче-ский совет, ни то, что происходило на нем «никому из них не был интересен, ибо нельзя в течение целого ряда годов и десятков лет сохранить интерес к вопросам, которые обсуждать приходилось с оглядкой и с оговорками, соображаясь с обстоятельствами, приме-няясь к духу руководящих лиц, начальственных распоряжений и проч., и проч.».

Материалы о споре на испытаниях 1903 г. дают редкую возмож-ность сопоставить художественный и делопроизводственный тек-сты разного целевого назначения и условий возникновения, но име-ющие общее проблемно-событийное содержание. Крюков, как и его литературные современники, придавал большое значение сюжету и идейной нагрузке своих произведения для достижения репутаци-онного и читательского успеха. Его описание подробностей школь-ной повседневности подчинено доказательству правдивости худо-жественных образов. Согласно правилу, что в источнике наиболее достоверна информация, противоречащая основному направлению его тенденциозности, в рассказе «Картинки школьной жизни» до-стоверны обыденность споров на Педагогическом совете, которые в синхронной делопроизводственной документации представлены единичными случаями.

Почему же тогда учитель истории не отстаивал свое мнение на заседании Педагогического совета в 1903 г.?

Известно, что преподаватели гимназий опасались проверок по жалобам, которые могли установить нарушения и с их стороны. Учитель истории в рассказе Крюкова собирал подтверждения уче-нических ляпов на экзаменах «на случай оправдания, если вздумает подать попечителю округа…», чем вызывал ерничанье своего уче-ника «Одинокого», который «часто слышал от него подобные речи и не раз сам в шутку поддерживал опасения этого нервного ворчуна относительно «жалобы попечителю»: получив единицу и уходя на место, он неизменно говорил угрожающим тоном: – Что ж… Земля наша не бессудна!..». Реальным прототипом гимназиста был Алек-сандр Тиняков, впоследствии ставший поэтом-символистом.

Разногласия на Педагогическом совете прекратил Петрученко,

26 27

когда «обратил внимание преподавателей Истории и Немецкого языка на несоответствие познаний Хартина, обнаруженных на экза-мене, оценке его познаний в году», чем одновременно предостерег от желаний отстаивать свое мнение в случае разбора жалобы. Такое утверждение всегда трудно оспаривать в формате педагогического дискурса, ведь знания учеников являются показателем работы учи-телей. Эти простые истины бывает трудно разглядеть даже квали-фицированным наблюдателям. К таковым, без сомнения, относился министр народного просвещения России граф И.И. Толстой, для ко-торого в 1905 г. стало откровением спорное, на наш взгляд, мнение О.П. Герасимова, товарища (заместителя) министра. Он подсказал Толстому, «что главным тормозом в деле нормального развития школы является бесправное положение Педагогических советов, це-лым рядом последовательных циркуляров лишенных всякой само-стоятельности, всякой инициативы в порученном им, по закону и по естественной логике, делу. Вернуть Советам их значение, сделать их хозяевами своего родного дела – главный шаг к упорядочению средней школы»15.

* * *

Свидетельств личной неприязни Петрученко к Хартину, которые могли бы прояснить категоричность позиции директора, обнару-жить не удалось. Экзаменационная документация гимназии показы-вает, что мнение Петрученко при выставлении оценок всегда было решающим, иногда серьезно расходясь с требованиями «Правил об испытаниях». Так, в 1900 г. Педагогический совет проигнорировал мнение преподавателя русского языка Малиновского, признавшего двойку за сочинение (!) гимназиста Яковлева закономерной, и до-пустил абитуриента к устным экзаменам, хотя § 67 «Правил об ис-пытаниях» гласил: «Русское сочинение, неудовлетворительное в ор-фографическом отношении и оцененное ниже трех, обуславливает собой недопущение экзаменующегося к устным испытаниям зрело-сти»

То есть директор гимназии мог, опираясь на нормы «Правил об испытаниях», избирательно применять наказание. Похоже, крайняя мера наказания ученика имела для Петрученко показательное зна-чение. В Орловской гимназии абитуриентам ежегодно на всех экза-менах испытаний зрелости ставились двойки, иногда гимназистов VIII класса не допускали к испытаниям или не удостаивали аттеста-та. Что же касается факта, когда за списывание выпускник не был удален с экзамена по истории, то его можно объяснить нежеланием директора брать персональную ответственность за наказание, при-крыться решением Педагогического совета.

В конце ХIХ – начале ХХ вв. рост интенсивности информацион-ного обмена вызвал у многих, по словам современников, «развинчи-

вание нервов». Наиболее восприимчивая ко всему часть общества, учащаяся молодежь, в том числе ученики средних учебных заведе-ний, движимая потребностями самореализации, требовала индиви-дуального отношения к себе. Конфликты, угрозы, покушения были широко известны, составляли эмоциональный фон школьной жиз-ни. Напомним, гимназисты Орловской гимназии, пытаясь избежать наказания за списывание на испытаниях зрелости 1899 г., шанта-жировали директора ложным доносом. В начале 1901 г. министр на-родного просвещения Н.П. Боголепов, начавший реформу средней школы, был смертельно ранен за репрессии в отношении участни-ков студенческий волнений.

Независимо от целесообразности и оправданности решений ди-ректора гимназии, их избирательное применение было прямым на-рушением норм «Правил об испытаниях». Министерство народного просвещения в частном порядке в ходе совещаний в Управлениях учебных округов, в повседневной управленческой практике прово-дило линию на сглаживание экзаменационных конфликтов уступ-ками ученикам и их родителям. Многим виделась в этом слабость учебной и государственной власти. Упомянутый выше ученик Гор-шечникова, герой рассказа «Картинки школьной жизни» гимназист Одинокий (А.И. Тиняков) в 1903 г. поместил в рукописном журна-ле «Школьные досуги» статью «О реформе средней школы». В ней прорывается обостренное подростковое самолюбие, росшее у гим-назистов быстрее, чем способность понимать прочитанное либо ус-лышанное: «...Классическая школа незыблемо стоит и дразнит бес-сильных противников. Ей дела нет до того, сколько людей по ее вине погибает физически и какое ужасающее количество нравственно и умственно; она не замечает их, она также холодна и бесстыдна как “Стена” в рассказе Л. Андреева. Но ведь стена заколебалось, было, когда на нее дружно налегли запертые ею. Но они оставили ее, когда она начала шататься. Неужели и мы оставим свои усилия опроки-нуть классическую школу тогда, когда она начала падать?» Гимна-зистам казалось, что они ясно видят суть проблемы и кратчайший путь ее решения.

* * *

Обе стороны спора о списывании не замечали существовавшую тогда реальную независимость гимназий внутри ведомства народно-го просвещения. Трафаретная делопроизводственная формулировка в самом конце ответа Петрученко на особое мнение Стаховича «не-зависимо от существа дела, решение не может быть пересмотрено» констатировала, что решение о выдаче аттестата относится к компе-тенции Педагогического совета гимназии.

Нарушение экзаменационных процедур было ясно видно пре-подавателям, начальству Московского учебного округа. Несмотря

28 29

на это, Петрученко пренебрег справедливым мнением Стаховича, пошел «на принцип», наперекор и доказал, что в вопросах учебно-воспитательной части в спорах с высшими должностными лица-ми местного управления и самоуправления главным авторитетом, хозяином положения является именно директор гимназии. Чтобы поворачивать «дышло» «Правил об испытаниях» и гнуть свою ли-нию дальше, директору нужно было иметь соответствующие права, волю и служебную репутацию в глазах начальства учебного округа. Это все у него имелось в наличии. По правовому статусу директор гимназии в служебном отношении был независим не только от гу-бернского предводителя дворянства, но и от губернатора. И внутри ведомства главным аргументом являлось не должностное положе-ние, а соответствие прописанному в инструкциях или надлежащему и умение это доказать. Принятое решение Педагогического совета, даже «неправильное, нецелесообразное и жестокое» было оконча-тельным.

* * *

Итак, спор о списывании, произошедший в Орловской мужской гимназии на испытаниях зрелости 1903 г., запечатленный случайно появившимися и сохранившимися документами, являлся распро-страненным способом разрешения конфликтных ситуаций внутри педагогической корпорации. Как и в иных подобных конфликтах и происшествиях, участники спора применяли казавшиеся им опти-мальными средства достижения своего интереса. Для убедительно-сти аргументации они сознательно и неосознанно преобразовывали обстоятельства происшествия, его вербальные и подразумевавшие-ся признаки и обоснования. В процессе и в результате деформации образа предмета оспаривания и заключен, повторимся, ресурс ин-формации историко-антропологического характера, для выявления которой и проведено наше исследование.

Примечания

1 Пушкарева Н.Л. История повседневности: предмет и методы // Со-циальная история: Ежегодник, 2007. М., 2008. С. 9–54.

2 Маловичко С.И., Румянцева М.Ф. История как строгая наука vs соци-ально ориентированное историописание. Орехово-Зуево, 2013. С. 181–223.

3 Еремин А.И. Мировосприятие провинциальных гимназистов в начале XX в. (по материалам рукописного журнала «Школьные досуги») // Вест-ник РГГУ. 2013. № 10. С. 18–42.

4 Правила об испытаниях учеников гимназий и прогимназий Мини-стерства народного просвещения: Утверждены министром народного про-свещения 12 марта 1891 г. СПб., 1891.

5 Государственный архив Орловской области (ГАОО). Ф. 64. Оп. 1. Д. 949. Л. 18.

6 Миссионерский съезд в г. Орле, 16–24 сентября 1901 года. Орел, 1901. С. 278–294.

7 Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний Д.Н. Любимова (1902 – 1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6. С. 79–81.

8 ГАОО. Ф. 64. Оп. 1. Д. 949. Л. 13. 9 Речи в Думе, бывшего ее члена от Орловской губернии М.А. Стахо-

вича. Орел, 1906. С. 1.10 Заметки губернских предводителей. Вып. I. О средней школе. М.,

1899.11 Еремин А.И. Выставки по народному образованию в провинции на

рубеже XIX – XX вв. // Источниковедение и краеведение в культуре Рос-сии. М., 2000. С. 270–272.

12 Алешинцев И.А. История гимназического образования в России (ХVIII – ХIХ век). СПб., 1912. С. 316.

13 ГАОО. Ф. 64. Оп. 1. Д. 949. Л. 15–16. 14 Еремин А.И. Мировосприятие провинциальных гимназистов в на-

чале XX в. (по материалам рукописного журнала «Школьные досуги») // Вестник РГГУ. 2013. № 10. С. 23, 39.

15 Толстой И.И. Воспоминания министра народного просвещения гра-фа И.И. Толстого: 31 октября 1905 г. – 24 апреля 1906 г. М., 1997. С. 91–92.

Автор, аннотация, ключевые слова

Еремин Александр Иванович – канд. ист. наук, докторант Историко-архивного института РГГУ (Орёл)

eremin_a62@mail.ru

В статье на основе ранее неизвестных архивных документов впервые рассматривается проблема списывания на выпускных экзаменах (испы-таниях зрелости) в российских гимназиях в конце ХIХ – начале ХХ вв. Проведен микроанализ случая списывания, произошедший в Орловской мужской гимназии на выпускных (вступительных в университет) экзаме-нах в 1903 г. Основное внимание уделяется конструированию вокруг эк-заменационного инцидента культурного контекста в русле подходов исто-риографической практики новой локальной истории. Делается вывод, что совокупная сила действия ряда социальных, ментальных, нравственных и бюрократических факторов мешала искоренению списывания на экзаме-нах.

Российская империя, Орловская губерния, Орловская мужская гимна-зия, Министерство народного просвещения, Московский учебный округ, преподавательское сообщество, М.А. Стахович, гимназист, выпускной эк-замен, вступительный экзамен, документация, повседневность, мотив по-ведения, списывание (на экзамене)

References

(Articles from Scientific Journals)

30 31

1. Eremin A.I. Mirovospriyatie provintsialnykh gimnazistov v nachale XX v. (po materialam rukopisnogo zhurnala “Shkolnye dosugi”). Vestnik RGGU, 2013, no. 10, pp. 18–42.

2. Eremin A.I. Mirovospriyatie provintsialnykh gimnazistov v nachale XX v. (po materialam rukopisnogo zhurnala “Shkolnye dosugi”). Vestnik RGGU, 2013, no. 10, pp. 23, 39.

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

3. Eremin A.I. Vystavki po narodnomu obrazovaniyu v provintsii na rubezhe XIX – XX vv. Istochnikovedenie i kraevedenie v kulture Rossii [Source and Regional Studies in the Culture of Russia]. Moscow, 2000, pp. 270–272.

4. Pushkareva N.L. Istoriya povsednevnosti: predmet i metody. Sotsialnaya istoriya: Ezhegodnik, 2007 [Social History: Yearbook, 2007]. Moscow, 2008, pp. 9–54.

(Monographs)

5. Aleshintsev I.A. Istoriya gimnazicheskogo obrazovaniya v Rossii (XVIII – XIX vek) [The History of Gymnasium Classical Education in Russia (18th – 19th centuries)]. St. Petersburg, 1912, p. 316.

6. Malovichko S.I., Rumyantseva M.F. Istoriya kak strogaya nauka vs sotsialno orientirovannoe istoriopisanie [History as a Strict Science vs Socially Oriented Historiography ]. Orekhovo-Zuevo, 2013, pp. 181–223.

Author, Abstract, Key words

Alexander I. Eremin – Candidate of History, Doctoral Candidate, Institute for History and Archives, Russian State University for the Humanities (Orel, Russia)

eremin_a62@mail.ru

On the basis of previously unknown archive documents the article addresses the problem of cheating at final exams (tests of maturity) in Russian gymnasiums in the late 19th and early 20th centuries. The article presents a microanalysis of an incident of cheating which occurred in Orel Boys’ Gymnasium in 1903 during final exams which provided for university entrance qualification. The author focuses on reconstructing the cultural context around the incident, in keeping with the new local history approach in historiography. It is concluded that the entire combination of a number of social, mental, moral and bureaucratic factors impeded the elimination of cheating during exams.

Russian Empire, Orel province, Orel Boys’ Gymnasium, Ministry of Public Education, Moscow Educational District, teaching staff, M. Stahovich, gymnasium student, graduation exam, entrance exam (to university), documentation, everyday life, motive of behavior, cheating (at an exam), new local history

В.В. Шевцов

РЕВОЛЮЦИЯ И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ОСВЕЩЕНИИ ГУБЕРНСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ СИБИРИ*

V. Shevtsov

The Russian Revolution and the Civil War Covered in the Siberian Provincial News Bulletins

Губернские ведомости как местные печатные органы самодер-

жавной России прошли долгий исторический путь, возникнув в 1830 г. в качестве унифицированного проекта и продолжив свое раз-витие в виде разнообразных, несхожих между собой по содержанию и значению, местных вариантов. В 1901 г. правительственная комис-сия для пересмотра правил об издании ведомостей, проанализиро-вав их 73 наименования, отметила высокий уровень тех газет, кото-рые выходили за рамки установленной законом программы. Однако никаких изменений в существующие законоположения внесено не было1.

Не решилось на это правительство Николая II и в 1916 г., со-звав аналогичную комиссию, уже в условиях усиливавшегося соци-ально-политического кризиса2. Из-за нехватки финансовых средств были отклонены ходатайства наиболее дальновидных царских ад-министраторов, стремившихся к усилению политического влияния губернских ведомостей для противостояния оппозиционным из-даниям3. Так, советник Акмолинского областного правления В.С. Недашковский, наблюдавший за книжными и типографскими за-ведениями, отмечал, что «как Западная, так и Восточная Сибирь широкой волной наводняется повременной печатью исключительно левого направления до социал-демократического включительно. Га-зеты по своему направлению правее “Нового времени” встречаются редко и то в небольшом числе экземпляров»4.

Дореволюционные губернские ведомости представлены в каче-стве самостоятельного объекта исследования и в виде источника работ по общественной и повседневной жизни российской провин-ции достаточно широко5. Однако в работах, посвященных печати периода революции 1917 г. и Гражданской войны они затерялись среди разнообразных партийных органов печати. Применительно к Сибири можно назвать лишь статью О.Д. Якимова, относившего официальные «Известия» и «Ведомости» к изданиям коалиционных органов власти кадетов и правосоциалистов6.

* Статья написана в рамках проекта «Человек в меняющемся мире. Пробле-мы идентичности и социальной адаптации в истории и современности» (грант Правительства РФ №14.B25.31.0009).

32 33

Заключительный этап истории губернской официальной прессы Сибири возможно изучить путем непосредственного обращения ко всем дошедшим до нашего времени экземплярам сибирских губерн-ских ведомостей. Они содержатся в газетных фондах Российской государственной библиотеки, фондах научных библиотек Томска и Иркутска. О редакторах, финансовом положении и изменениях в программе губернских официальных газет можно узнать из докумен-тов, сохранившихся от деятельности местных революционных орга-нов власти – постановлений, журналов заседаний, переписки, доне-сений, личных дел членов исполнительных комитетов.

* * *

В Иркутске, административном центре Иркутской губернии,

телеграмма об отречении Николая II была получена 2 марта 1917 г. Полный текст манифеста был опубликован в «Иркутских губерн-ских ведомостях» через две недели7.

При новой власти газета, выходившая с гербом губернии, но без короны, печатала постановления Временного правительства, а в неофициальной части – частные объявления. После Октябрьского переворота газета продолжала выходить до 31 декабря 1917 г. как орган Иркутского губернского комиссариата, несмотря на то, что в начале декабря 1917 г. в городе начались вооруженные столкнове-ния между силами Советов рабочих и солдатских депутатов и Коми-тетом защиты революции.

4 декабря губернский комиссар И.А. Лавров, подписывавший газету с марта 1917 г., был арестован большевиками, однако 10 де-кабря освобожден юнкерами8. В результате декабрьских боев 8–17 декабря в Иркутске была установлена Советская власть. С 31 июля 1918 г., после прихода к власти Временного Сибирского правитель-ства, «Иркутские губернские ведомости» возобновились как офи-циальный орган иркутского губернского комиссара П.Д. Яковлева, продолжившего исполнять свои функции в качестве управляющего губернией после переворота 18 ноября 1918 г.

Редактором официальной части стал бывший член губернского воинского присутствия А.П. Церерин, занимавший должность по-мощника управляющего Иркутской губернией. Неофициальную часть возглавил Георгий Иванович Поршнев (1887–1937), в доре-волюционные годы работник книжных магазинов и библиотек Ир-кутска, с 1905 г. член партии эсеров. После окончания Гражданской войны он продолжил занятия библиографией и книжным делом. В 1920 г., в Иркутске вышла подготовленная им «Книжная летопись Иркутска за годы революции (1917–1919 гг.)». В 1930 г. Г.И. Порш-нев был репрессирован и в 1937 г. расстрелян9.

В апреле 1919 г. в неофициальной части появился обзор текущих событий в целях осведомления населения «о положении на фрон-

тах и успешных продвижениях наших доблестных войск, а также о важнейших мероприятиях временного правительства»10. Расшире-ние программы «Иркутских губернских ведомостей» происходило не только в силу местных обстоятельств, но и в связи с курсом на расширение пропагандистской деятельности Российского прави-тельства адмирала А.В. Колчака в Омске для мобилизации населе-ния Урала и Сибири в армию11. Основным источником информации для газеты стало Российское (Русское) телеграфное агентство. Вы-ходящие два раза в неделю, «Иркутские губернские ведомости» рас-сылались во все волостные земские управы и сельские общества гу-бернии с приложением пропагандистских брошюр, газет или листо-вок. Так распространялись газеты «Возрождающаяся армия», «Кре-стьянская мысль», «Надежда России», «Русская армия», брошюры «Раненая Россия» Г.А. Вяткина, «Кому земля достанется» и «Как и для чего большевики уничтожили суд» А. Бонч-Осмоловского12. В условиях военно-политической нестабильности случайный газет-ный лист мог сыграть роковую или спасительную роль при попада-нии его владельца в лагерь противника13.

В рубрике «Борьба с большевиками» «Иркутские губернские ве-домости» сообщали об успехах весеннего наступления войск Кол-чака, об антибольшевистских восстаниях, дезертирстве и сдаче в плен красноармейцев, тяжелом положении населения в «советской России». Причиной крестьянских выступлений на контролируемых белыми территориях называлась «работа большевистских комисса-ров, проникших вместе с военнопленными через наш фронт»14. Не-смотря на очевидный пропагандистский характер этих сообщений, призванных укрепить веру сибиряков в ближайшее падение Совет-ской власти и повысить авторитет верховного правителя у западных союзников, публикации в газете в целом отражали действительное положение дел.

Когда ситуация на восточном фронте стала меняться в пользу Красной армии, их развернутость и торжественность сменились краткостью и фактологичностью. Слухи распространялись быстро, и необходимо было сообщать относительно верную информацию, хотя и с некоторым опозданием и в успокоительно-загримированной форме («отвод на заранее приготовленные позиции», «военные дей-ствия носят характер маневра» и т.п. эвфемизмы отступления). На-пример, 8 августа 1919 г. без боя была оставлена Тюмень, известие о взятии города большевиками распространилось в Иркутске уже 9 августа15, а в «Иркутских губернских ведомостях» об этом было на-печатано более чем через неделю16. Надежды теперь возлагались на продвижение войск А.И. Деникина по направлению к Москве и Н.Н. Юденича к Петрограду. Так сглаживалось впечатление о военных неудачах и создавалось представление о едином антибольшевист-ском фронте, временные успехи «красных» на отдельных участках которого не могли предотвратить их конечного поражения (подобно

34 35

кайзеровской Германии в 1918 г.). В воззваниях к населению говорилось уже не о спасительных

мессианских задачах Сибири в отношении России, а о ближайших непосредственных угрозах, которые исходят из нее: «Теснимые с юга и запада <…> большевики ведут свои разбойничьи кровавые банды в Сибирь. Они отдадут ее на разграбление голодных красно-армейцев, они рассчитывают здесь кормиться и окрепнуть, они со-бираются разорвать сибирских крестьян и казаков, чтобы за их счет продолжить гнусную зверскую войну против порядка и честного труда. Подымись же Сибирь на свою защиту, не допустят сибирские граждане, чтобы близкое время окончательного разгрома больше-визма опять отдалилось»17.

В переходе от наступательной стратегии к оборонительной власть взывала к патриотическим чувствам сибиряков, пытаясь воздейство-вать более на эмоциональную, чем на рациональную сферу. В обра-щении П.Д. Яковлева к иркутянам отчаянный призыв «Идите в ар-мию!», как заклинание (набранное заглавными буквами), заключал каждый абзац запугивающих описаний «зверств» большевистского режима: «Большевики, разорившие Европейскую часть России, го-лодные и опьяненные кровью, двигаются на Сибирь! Не пускайте их! Там, в России, они разрушили все фабрики и заводы, разорили крестьянское хозяйство, лишили хлеба рабочего и крестьянина и, как скотину, погнали их в красную армию. Не допускайте этого в Сибири! <…> Кровавый ужас большевистского нашествия грозит разрушить всю Сибирь. Остается один выход – грудью встать на за-щиту родной страны и своей жизни и сбросить иго комиссаров, уже два года расстреливающих русский народ. Вернуть народу безопас-ность и мирную жизнь можно только созданием собственной силь-ной армии и созывом Учредительного собрания. Идите в армию!»18.

Однако с каждой неделей положение на фронте ухудшалось, о чем лаконично, уже без каких-либо комментариев, сообщалось в ор-гане управляющего Иркутской губернией П.Д. Яковлева, начавшего с № 6284 от 2 ноября выходить как «Ведомости Иркутской губер-нии». 14 ноября Красная армия заняла Омск, и правительство Кол-чака переехало в Иркутск. «Настроение почти всех групп населения Иркутской губернии по отношению к Правительству враждебно», – такой вывод содержался в докладе Информационного отдела управ-ляющего Иркутской губернией, подготавливавшего материалы к публикации в иркутской официальной газете19. Под руководством эсеро-меньшевистского Политцентра началась подготовка анти-колчаковского восстания. В декабре 1919 г. правительство Колчака утратило контроль над городом. «Ведомости Иркутской губернии» прекратили свое существование. Последний известный номер газе-ты (№ 6308)20 датировался 25 декабря 1919 г. 5 января 1920 г. власть в Иркутске перешла к Политическому центру Всесибирского крае-вого комитета партии социалистов-революционеров, который 21 ян-

варя самораспустился, передав свои полномочия большевистскому Иркутскому военно-революционному комитету.

* * * В Енисейской губернии, как и в других губерниях России, после

февраля 1917 г. была учреждена должность губернского комисса-ра Временного правительства, которым стал врач и общественный деятель В.М. Крутовский. «Енисейские губернские ведомости» с 7 апреля 1917 г. стали выходить как «Известия Енисейской губернии» под редакторством А. Р. Шнейдера и В.И. Щипанова. Содержание газеты было аналогичным «Иркутским губернским ведомостям».

После Октябрьского переворота в Петрограде и установления Советской власти в Красноярске газета стала большевистским орга-ном печати. С 7 ноября 1917 г. по 5 марта 1918 г. она выходила как «Известия Енисейского губернского народного комиссариата», за подписью председателя губернского Соединенного исполнительно-го комитета Советов рабочих и крестьянских депутатов Енисейской губернии, члена большевистской партии А.И. Окулова. В газете пе-чатались декреты Советской власти, сообщения о заседаниях ЦИК, передовые и тематические статьи о задачах пролетарской борьбы («В трудный час», «К моменту», «К населению», «Кто мешает за-ключить мир и получить землю» и т.д.), приказы и постановления Красноярского исполкома, протоколы заседаний Красноярского со-вета рабочих и солдатских депутатов, партийные списки к выборам в Учредительное собрание, известия с фронта, телеграммы из рево-люционного Петрограда.

С 21 ноября 1917 г. по май 1918 г. в качестве неофициальной ча-сти «Известий Енисейского губернского народного комиссариата» издавалась «Рабоче-крестьянская газета».

* * *

В Тобольской губернии комиссаром Временного правительства стал частный поверенный, член партии народных социалистов В.Н. Пигнатти. О падении монархии «Тобольские губернские ведомо-сти» сообщили в № 10 от 7 марта 1917 г. 15 марта отдельный экс-тренный выпуск сообщал о признании в Тобольске 4 марта власти Временного правительства. Распространению номера содействова-ла волостная и сельская администрация, которая должна была про-читать данный номер на крестьянских сходах, с составлением при-говоров о выслушивании.

Редактором «Тобольских губернских ведомостей» стал Е.М. Федоров, занимавший эту должность и до революции. Постанов-ления Временного правительства, воззвания к гражданам, приказы губернского комиссара, казенные объявления, списки назначенных

36 37

к слушанию дел составляли основное содержание газеты, неофици-альная часть которой ужалась до небольшого раздела частных объ-явлений. № 15 от 11 апреля вышел без короны, а с № 26 от 27 июня – на оберточной бумаге.

О находившейся в Тобольске царской семье единожды было опу-бликовано сообщение от начальника ее охраны полковника Е.С. Ко-былинского: «По городу циркулируют слухи, будто бы бывший царь и члены его семьи гуляют по городу, посещают церковные службы и заходят в магазины. Прошу вас поставить в известность городское население, что ни бывший царь, ни бывшая царица и никто из их детей после переезда с парохода никуда из предназначенного для них жительства бывшего губернаторского дома не выходил и не вы-ходит»21.

Октябрьский переворот в Петрограде прошел мимо «Тобольских губернских ведомостей», продолжавших заниматься «текучкой» – назначениями, увольнениями и перемещениями чиновников, спи-сками освобожденных от воинской обязанности, объявлениями от почтовой конторы и т.д. Газета выходила до № 14 от 3 апреля 1918 г.22, занимая уже всего две страницы, и даже иногда в виде листовки (26 x 35).

С приходом к власти большевиков на базе тобольской губерн-ской типографии с 21 апреля по 9 июля 1918 г. издавались «Известия Тобольского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депута-тов»23. После этого краткого периода издание «Тобольских губерн-ских ведомостей» вновь было восстановлено, но с новым названием – «Ведомости Тобольского губернского комиссариата», с подзаго-ловком «Сибирское временное правительство», под редакций стар-шего советника тобольского губернского управления И.В. Бирюкова и за подписью В.Н. Пигнатти. Вернулся к должности заведующего губернской типографией и Е.М. Федоров24.

Первый номер «Ведомостей» вышел 10 июля 1918 г. с сообще-нием об аннулировании декретов Советской власти. В газете по-мещались постановления и обращения Тобольского губернского комиссара, его приказы по тобольскому гарнизону, сообщения о де-ятельности Тобольского губернского земского собрания. 2 сентября 1918 г. редактором был назначен сотрудник Тобольского губернско-го музея, в дореволюционном прошлом – преподаватель Тобольской духовной семинарии и автор многочисленных противораскольниче-ских брошюр Василий Александрович Ивановский (1862–1920)25.

Опыт идеологической борьбы был применен им против новых более серьезных оппонентов. Агитационная линия неофициальной части выстраивалась вокруг автономистских видов Временного Си-бирского правительства: «Единодушно следует жителям Сибири откликнуться на призыв Правительства о создании мощной Сибир-ской армии. Ради блага родины пусть будут забыты счеты и интере-сы личностей, групп, партий, классов. Ленточки белого и зеленого

цветов видим мы на защитниках родины. Снега и леса родной нам Сибири обозначены этими лентами»26. Разъяснялись роль Сибири в восстановлении российской государственности27 и почему чехосло-ваки – «верные союзники русских»28. Подчеркивалось, что Сибирь стала оплотом для продолжения борьбы с большевизмом: «В наши дни Сибирь наиболее деятельная часть русского государства. Здесь пала гибельная для государственной жизни советская власть и нахо-дится Временное Правительство. Стремясь восстановить русскую государственность и утвердить государственную власть, это Прави-тельство принимает меры к водворению порядка и устроению пра-вильного течения жизни в отдельных областях Сибири»29.

О передаче Временным Сибирским правительством власти Вре-менному всероссийскому правительству 3 ноября 1918 г. говорилось с точки зрения как общероссийских, так и автономистских интере-сов сибирского региона: «В видах создания единой Всероссийской государственной власти Временное Сибирское Правительство по-становило сложить свои полномочия верховного органа управления на территории Сибири и передать свои права Временному Всерос-сийскому Правительству. Но оно сделало это под условием сохране-ния в будущем, – после того как минует трудность современной по-литической обстановки, – самостоятельности Сибири, как отдель-ной части Русского государства»30.

Сообщений с фронта не было, но уверенность в постепенной нормализации жизни вселяли сообщения, которым, казалось бы, не могло быть места в тяжелых условиях экономического кризиса и Гражданской войны: об открытии Института исследования Сиби-ри в Томске31, о включении предмета «родиноведение» в школьную программу32, об открытии второго сибирского университета в Ир-кутске33, о предоставлении Омскому политехническому институту прав государственного высшего учебного заведения34 и, наконец, о сборе сведений в «Архив войны» для будущих поколений35.

В январе 1919 г. «Ведомости Тобольского губернского комисса-риата» были переименованы в «Вестник Тобольской губернии», в качестве печатного органа управляющего губернией В.Н. Пигнатти, чьи полномочия были подтверждены Омским правительством А.В. Колчака. О статусе газеты как единственной официальной напо-минало объявление «всем местам и лицам» о том, что только по-средством «Вестника Тобольской губернии» можно сообщать об утрате документов, а публикации в частных газетах юридическо-го значения не имеют36. Редактором газеты по-прежнему был В.А. Ивановский, политические статьи которого уже не были выдержаны в автономистском духе. В новогоднем номере в статье «По поводу современных задач русской жизни» таких задач перед русским на-родом выделялось две – «окончание междоусобной войны и восста-новление независимого Русского государства»37.

Как и во многих других газетах Белой Сибири, основными в

38 39

«Вестнике» были рубрики «Сведения о военных действиях», «Хро-ника губернии», «Что сообщают газеты о большевиках». Тревожные сообщения о сдаче городов и отступлении на восточном фронте со-провождались успокаивающими – о продвижении войск Деникина на юге и уверениями в его близкой победе: «Мы отступили на 10 верст. Генерал Деникин продвинулся вперед на 50. Мы отдали Уфу. Деникин взял Феодосию, подошел к Харькову и Царицыну. Мы от-ступили к Перми, генерал Деникины в это время взял Харьков. По-чему большевики сравнительно сильны на нашем фронте и совер-шенно бессильны на всех остальных. Разгадка проста: потому что они идут за сибирским хлебом. В России, они национализировали, социализировали, реквизировали, а попросту говоря, ограбили все, что было можно. Несчастная Россия вымирает с голоду. Дело дошло до того, что голод приближается уже даже к комиссарским и крас-ноармейским желудкам. И вот голод бросил красноармейские банды на наш фронт»38.

В последнем сохранившемся номере, № 41 от 16 августа, со-общалось о визите министра внутренних дел В.Н. Пепеляева в То-больск 7 августа, сведений с фронта уже не было. Возможно, газета выходила и далее, до установления в Тобольске Советской власти в октябре 1919 г.

* * *

В Томской губернии с 20 апреля 1917 г. началась работа Томского губернского народного собрания, во главе исполнительного комите-та которого встал адвокат Б.М. Ган, назначенный 18 мая Временным правительством на должность Томского губернского комиссара39. С № 11 от 12 марта «Томские губернские ведомости» сменили назва-ние и стали выходить как «Известия Томской губернии». Органом Томского губернского народного собрания стал ежедневный «Голос свободы», выходивший с 25 марта 1917 г. «Голос свободы» рассы-лался по тем же адресам, что прежде – «Томские губернские ведо-мости»40. В объявлении о подписке говорилось, что в газете помеща-ются «статьи, отчеты, обзоры, хроника губернской жизни, телеграм-мы и политические фельетоны о революционном перевороте, новой власти, Учредительном Собрании и др.». С отменой цензуры сама необходимость в «программе издания» отпала, писать стало воз-можным обо всем (особенно показательной в этом отношении была концовка процитированного предложения – «и др.», немыслимая в дореволюционный период).

Редактором «Голоса свободы» стал выпускник Юридического факультета Томского университета, присяжный поверенный Миха-ил Бонифатьевич Шатилов (1882–1933), уже имевший опыт соот-ветствующей работы: в 1914–1916 гг. – редактор-издатель ежеме-сячного журнала «Сибирский студент», в 1915 г. – издатель газе-

ты «Сибирская мысль». Во время участия М.Б. Шатилова в съезде Союза городов, проходившем в г. Камень, обязанности редактора исполняли члены Томского губернского исполкома В.М. Бархатов (№ 73 от 28 июня; № 75 от 1 июля и № 123 от 29 августа) и В.П. Денисов (№ 74 от 29 июня))41. Последующая судьба редактора «Го-лоса свободы», члена партии эсеров с февраля 1917 г., сложилась типично: отход от политической деятельности, в 1920–1922 г. ра-бота в Томском университете на кафедре «Туземное право и быт», с 1922 г. – руководство открытым в Томске краевым музеем, в 1933 г. был приговорен коллегией ОГПУ к 10 годам исправительно-тру-довых лагерей по сфабрикованному обвинению в принадлежности к организации «Белогвардейский заговор» и в 1937 г. расстрелян. В 2011 г. имя М.Б. Шатилова было присвоено Томскому областному краеведческому музею42.

1 июля 1917 г. товарищем министра внутренних дел Д.М. Щеп-киным губернским комиссарам был отправлен запрос о положении, занимаемом губернскими ведомостями в качестве местного офици-ального органа. Министерство констатировало, что и в настоящее время Временное правительство еще более, чем до революции, «нуждается в современном обнародовании правительственных ме-роприятий», а характер губернских ведомостей изменился настоль-ко, что «является сомнение, удовлетворяет ли этот официальный ор-ган тем требованиям, которые к нему предъявляет закон о порядке обнародования правительственных распоряжений»43. На это Б.М. Ган ответил, что содержание отдельного печатного органа губерн-ского комиссариата совершенно неинтересно для населения, а из-менение его при бедности провинции газетными работниками не-возможно44. В № 30 «Известий Томской губернии» от 16 июля 1917 г. сообщалось об упразднении газеты как отдельного издания и объ-единении ее с «Голосом свободы» как общественно-политической народной газетой, в которой содержание прежних «Известий» было вынесено в официальный отдел на последнюю страницу. С 1 авгу-ста 1917 г. под № 100 (1) газета стала выходить ежедневно как «Го-лос свободы (Известия Томской губернии)».

В качестве источников заимствования статей и передовых вы-ступали столичные эсеровские («Земля и воля», «Воля народа», «Труд»), меньшевистские («Новая жизнь», «Рабочая газета») и большевистские газеты («Социал-демократ», «Вперед»), а также «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» и «Известия Московского Совета рабочих и солдатских депутатов». Из местных газет встречаются ссылки на меньшевистское «Едине-ние» (Иркутск), эсеровский «Наш голос» (Красноярск), «Известия Красноярского Совета рабочих и солдатских депутатов», социал-де-мократический «Голос Сибири» (Новониколаевск) и «Знамя револю-ции», орган Томского Совета рабочих и солдатский депутатов.

О томской и сибирской проблематике писали солдат Дм. Гр. Деев,

40 41

солдат Петр Гладышев, А. Иванов, С. Кириллов, Л. Затяжнов, Ф. Шевцов, З.Н. Анин, А. Сатонин, Н. Боровников, И. Ховес, П. Бель-ков, М. Торопов, А. Ефимов, Н. Леонов, А. Разанов, Е. Антонов, П. Маслов, Д. Федоров, Г. Гуркин, Ив. Копаев, П. Лащенков, В. Нагни-беда, Н. Рожков, П. Воеводин, Ив. Евсенин, К. Васьков, П. Коваленко, Ф. Бондарчук.

В первые месяцы издания «Голоса свободы» Февральская ре-волюция осмысливалась авторами статей как рубежное событие в русской истории, навсегда отделившее ее темное прошлое от свет-лого будущего: «свободная жизнь»45, «день рождения русской сво-боды»46, «солнце свободы»47, «свободное общество»48, «новые фор-мы жизни» 49 и т.д. Перед новой властью вставали такие задачи, как «политическое просвещение народа»50, преобразование армии на демократических началах51, «уничтожение обломков старого строя и очагов черносотенства»52, «перераспределение производительных сил»53, «спасение страны от экономической катастрофы»54. «Живо-му», «новому» уступало место «старое», «отжившее». Монархи-ческий режим, как и историческое прошлое России, описывались исключительно в негативных дискредитирующих выражениях (пре-имущественно эмоциональных, обобщенных, не подкрепленных логико-фактической аргументацией): «ничтожные фигуры вроде Алексея Михайловича или просто деспоты, как Николай I, крестьян не интересуют», «монархизм крестьянства подрывался в самом корне на местах грабительской политикой администрации и дво-рянства»55; «уже к 18 годам он [Александр II] истощил себя пьян-ством, развратом и бессонными ночами, проводимыми в кутежах и картежной игре. Впоследствии он проиграл в карты американцам Аляску»56; «Одним из устоев царской власти была виселица и ее спутник– палач»57 и т.д. Недавние участники правящих думских пар-тий – «правые», «октябристы», «прогрессисты» – определялись как «палеоантропологические породы», «помпейские остатки»58; глас-ные дореволюционной Томской городской думы – как «старые без-ответственные заправилы города», «бывшие всесильные»59. Были опубликованы списки членов «Союза русского народа»60, постав-ленным таким способом вне общественно-политической жизни.

На первых порах продовольственный кризис и неудачи на фрон-те мировой войны газета объясняла «предательской политикой» царских министров и непригодностью Николая II к управлению страной. В дальнейшем самодержавие как объект для критики была забыта и основной мишенью стала буржуазия: «наша буржуазия не в состоянии преодолеть свою классовую ограниченность»61; «если капиталисты не идут ей [революции] навстречу добровольно, она должна наложить на них свою руку»62; «народ голодает <…> а меж-ду тем буржуазия расточает народное богатство и производствен-ные силы страны для удовлетворения всяких своих причуд и при-хотей»63; «буржуазия дезорганизовывает производство и усиливает

разруху, и без того дошедшую до крайности»64 и т.д. Доставалось и кадетам – сторонникам капиталистических порядков и продолжения войны до победного конца, которых революция «отбросила на то ме-сто, где находилась черная сотня»65. П.Н. Милюков рассматривался как «главный идейный вождь захватного русского империализма» и изображался исключительно как отрицательная фигура66. Печатным органам, поддерживавшим «народную свободу» («Русские ведомо-сти», «Речь»), отказывалось в возможности объективного взгляда на происходящие политические события. «Кадетствующая», «кон-трреволюционная» «Сибирская жизнь» критиковалась не только за вылитые «ушаты грязи на революционный народ» и «поток обыва-тельской желчи, ненависти и брюзжания», но и по вполне прозаиче-ской причине – за нежелание Сибирского общества печатного дела безвозмездно поделиться бумагой с социалистическими газетами67. 8 июля 1917 г. «Сибирской жизни» со стороны новой власти был объявлен бойкот68.

Отношение «Голоса свободы» к Временному правительству от его безусловной поддержки как легитимного органа власти в марте–апреле 1917 г. к концу июня изменилось до критического. В пере-довой «Томск, 28 июня» прямо утверждалось: «Временное прави-тельство, состоящее в большинстве своем из представителей капи-талистической и помещичьей буржуазии, не в силах решительно и твердо проводить в жизнь требования трудового народа во всем их объеме»69. Фигура А.Ф. Керенского как «представителя демократии» и «министра-революционера»70 после корниловского мятежа хотя и не подвергалась прямой критике, перестала появляться в передовых и проблемных статьях – о председателе Временного правительства упоминалось лишь в официальных сообщениях.

С конца мая «Голос свободы» стал выражать тревожные настро-ения по поводу будущего России и Сибири, на читателя повеяло бе-зысходностью ситуации, что контрастировало с уверенным тоном большевистской печати, предлагавшей конкретные и радикальные меры. Так, в передовой «Томск, 30 мая» отказ союзников от заклю-чения мира без аннексий и контрибуций рассматривался как «угроза бесконечной войны, которая убьет нашу родину, погубит добытые нами свободы»71. В статье «Почему нет хлеба, одежды и обуви» в качестве основной причины дефицита называлась война, а в завер-шении делался вывод, который никак не мог вызвать оптимизма у читателя: «От недели к неделе, от месяца к месяцу будет все меньше и меньше этих предметов»72.

В отчете о первом месяце работы Томского городского народ-ного собрания говорилось, что оно «сумеет вывести город из со-стояния хронической дефицитности»73. Но такой уверенности не было у жителей Томска. Заверения власти, что «приняты все меры к обеспечению города самыми необходимыми продуктами питания и топлива», воспринимались как признак того, что продовольствен-

42 43

ный и топливный кризис будут только усиливаться. Статья «В хво-стах», написанная на основе впечатлений от городских очередей за продуктами, должна была вызывать у читателя размышления о необходимости успокоиться и терпеть, но на деле лишь печатно воспроизводила озлобленность и ожесточение, которые нарастали против новой власти с каждым днем: «Мясной хвост. Настроение кровожадное. Холодно и скучно ожидать. В ход пускаются языки, редкий молчит. Слышно: “Ну и времячко… порядки… все забра-ли… все съели… все за себя… грабители… а ведь все было… куда девалось…, знамо дело… Все – Ган… доберутся” <…> в воздухе ви-сит лишь крепкая брань, свидетельствующая о том, что люди часто взвинчивают сами себя, не отдавая себе отчета ни в том, что говорят, ни в том, что творят. А пора бы немного поразмыслить» 74.

Не внушали жителям уверенности в завтрашнем дне и статьи «Паралич власти»75 и «У грани». В последней европейская часть России рассматривалась как территория «своя», оказавшаяся в тя-желой ситуации, но одновременно и как «чужая», откуда исходила опасность для Сибири: «Развал хозяйственный, финансовое бан-кротство, крах транспорта – все это теперь уже не пустые страхи. Черный призрак голода, беспорядка и анархии надвигается к нам с Запада, из-за Урала вместе с тысячами семей беженцев… измучен-ных солдат и т.д.»76.

Как и другие провинциальные газеты в 1917 г., «Голос свободы» отзывался на революционные события в других странах. Так, 27 мая 1917 г. в редакцию газеты поступила просьба о напечатании протеста против вынесения австрийскому социалисту Ф. Адлеру смертного приговора: «Томский губернский исполнительный комитет проте-стует с глубоким негодованием против акта смертной казни, позоря-щего все человечество и отвергнутого Российским Временным Пра-вительством»77. Несмотря на призывы исполнительного комитета к спокойствию, «Голос свободы» № 47 от 28 мая вышел со строкой на развороте: «Граждане, на улицу! Протестуйте против смертного при-говора Фридриху Адлеру!». Дело «застрельщика в борьбе за брат-ство народов» (Ф. Адлер в 1916 г. застрелил министра-президента Австро-Венгрии Карла фон Штюргка) должно было стать поводом для организации в Томске митинга и шествия к площади Свободы (бывшая Новособорная).

Октябрьские события в столице в «Голосе свободы» освещались негативно: как большевистский переворот, узурпация власти наи-более радикальной социалистической партией под прикрытием Со-ветов. Если в марте–мае деятельность социал-демократов во главе с В.И. Лениным оценивалась положительно и перепечатывались ма-териалы из большевистского «Социал-демократа», то в конце сен-тября – начале октября возможность свержения демократического Временного правительства стала оцениваться как авантюра, пре-пятствующая передаче власти Учредительному собранию. Декреты

«рабоче-крестьянского правительства» (которое именовалось всег-да в кавычках) подвергались резкой критике. «Государственная раз-руха и безвременье»78 уже не могли быть преодолены в масштабах всей страны и с помощью центрального правительства, публикуе-мые решения Сибирского областного съезда явственно указывали на отделение Сибири от России путем создания собственных орга-нов управления.

Неясность ситуации в столице приводила к тому, что в газете до 4 ноября помещались распоряжения уже свергнутого Временного правительства и речи Керенского, в которых Ленин рассматривался как государственный преступник. «Конец 1917 года и начало 1918 года встречается в атмосфере острой борьбы между Учредитель-ным Собранием и Советом народных комиссаров – между плодом февральской революции и порождением октябрьской революции. Этим рельефно (выпукло) намечаются два пути – “путь жизни и путь смерти”», – такие неутешительные итоги для будущего страны подводились в последнем номере «Голоса свободы» от 31 декабря 1917 г.

* * *

Итак, если газета по воле ее создателя – Министерства внутрен-них дел – не поспевала за быстротекущим историческим временем, то время само видоизменяло газету и вносило в нее новое содержа-ние. Оказавшись в руках умеренных социалистов (эсеров и мень-шевиков) губернские ведомости сохранили за собой официальную функцию и стали представлять интересы Временного правитель-ства, в качестве печатных органов его губернских комиссаров под прежними и новыми названиями.

Кредит общественного доверия к новой официальной револю-ционной прессе, был быстро исчерпан. Возможно, недоверие к пе-чатным органам Временного правительства отчасти выросло из не-доверия к каким-либо официальным органам вообще. После уста-новления Советской власти эти газеты были закрыты, а материаль-но-техническая база губернских типографий национализирована. В качестве большевистского органа печати продолжила свой выход только енисейская официальная газета, выходившая как «Известия Енисейского губернского народного комиссариата» (до марта 1918 г.), и приложение к ней – «Рабоче-крестьянская газета» (по май 1918 г.).

С июля 1918 г., после свержения Советской власти, были воз-обновлены «Ведомости Тобольского губернского комиссариата» и «Иркутские губернские ведомости». В ряду других изданий Белой Сибири они выполняли функции информирования о постановлени-ях и распоряжениях антибольшевистских правительств, пропаган-

44 45

дистского обеспечения антибольшевистской борьбы.

Примечания

1 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 785. Оп. 1. Д. 354. Л. 1–4, 136–136об.; Ф. 776. Оп. 14. Д. 44. 1901 г. Л. 5–6, 19–21, 62–65.

2 РГИА. Ф. 785. Оп. 1. Д. 356. Л. 4–13об. 3 РГИА. Ф. 785. Оп. 1. Д. 356. Л. 55–56об., 61.4 РГИА. Ф. 785. Оп. 1. Д. 356. Л. 67об.–68.5 Блохин В.Ф. «Губернские ведомости» как зеркало российской про-

винции (XIX – начало XX вв.) // Вестник РГГУ. 2009. № 17. С. 20–31; Шевцов В.В. «Губернские ведомости» в советской и постсоветской исто-риографии: основные направления изучения // Вестник Пермского госу-дарственного университета: Серия «История». 2013. № 3(23). С. 105–123.

6 Якимов О.Д. Периодическая печать Восточной Сибири в 1917 году // Вестник Якутского государственного университета. Якутск, 2005. Т. 2. № 4. С. 23–31.

7 Иркутские губернские ведомости. 1917. 15 марта. 8 Романов Н.С. Летопись города Иркутска за 1902 – 1924 гг. Иркутск,

1994. С. 260. 9 Романов Н.С. Летопись города Иркутска за 1902 – 1924 гг. Иркутск,

1994. С. 501–502; Посадсков А.Л. Сибирский библиограф и книговед Г. И. Поршнев // Советская библиография. 1987. № 3. С. 51–58.

10 Иркутские губернские ведомости. 1919. 14(27) апреля.11 Шевелев Д.Н. Деятельность осведомительных и культурно-просве-

тительных органов российского правительства адмирала А.В. Колчака по объединению и координации антибольшевистской пропаганды: создание Русского бюро печати и Осведверха // Вестник Томского государственного университета. 2010. № 340. С. 113.

12 Иркутские губернские ведомости. 1919. 10(28) авг. 13 Кружинов В.М. Тюмень и тюменцы 8 августа 1919 года: от «чужой»

к «своей» власти // Вестник Тюменского государственного университета. 2009. № 7. С. 124.

14 Иркутские губернские ведомости. 1919. 3(21) авг.15 Романов Н.С. Летопись города Иркутска за 1902 – 1924 гг. Иркутск,

1994. С. 360. 16 Иркутские губернские ведомости. 1919. 4(17) авг. 17 Иркутские губернские ведомости. 1919. 22 авг. (4 сент.).18 Иркутские губернские ведомости. 1919. 1(14) сент.19 Скорикова Н.А. Власть и общество в Иркутской губернии в годы

гражданской войны // Вестник Иркутского государственного технического университета. 2014. № 5(88). C. 279.

20 Романов Н.С., Жубрина Е.Г., Потапова Н.К. Периодическая печать города Иркутска: 1856 – 1960 гг. Иркутск, 1961. С. 13.

21 Тобольские губернские ведомости. 1917. 22 авг.

22 Газеты первых лет Советской власти: 1917 – 1922 гг.: Сводный би-блиографический каталог. Ч. 4. М., 1990. С. 131.

23 Газеты СССР, 1917 – 1960: Библиографический справочник. Т. 2. М., 1976. С. 542.

24 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 27 (14) авг.25 Цысь О.П. Православные общественно-религиозные организации

Тобольской епархии во второй половине XIX – начале XX вв. Нижневар-товск, 2008. С. 85–86.

26 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 10 сент. (28 авг.).

27 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 17 (4) сент. 28 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 20 (7) сент. 29 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 1 окт. (18

сент.). 30 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 12 нояб.

(30 окт.). 31 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 15 (2) окт.;

31(18) декабря 32 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 22(9) окт.;

29 (16) окт. 33 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 5 нояб.

(23 окт.). 34 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 10 дек. (27)

нояб. 35 Ведомости Тобольского губернского комиссариата. 1918. 19(6) нояб. 36 Вестник Тобольской губернии. 1919. 1 апр. 37 Вестник Тобольской губернии. 1919. 7 янв. 38 Вестник Тобольской губернии. 1919. 19 июля. 39 Государственный архив Томской области (ГАТО). Ф. Р-1138. Оп. 1. Д.

18. Л. 2; Ф. Р-549. Оп. 1. Д. 12. Л. 33.40 ГАТО. Ф. Р-549. Оп. 1. Д. 24. Л. 8. 41 ГАТО. Ф. Р-1138. Оп. 1. Д. 13. Л. 21; Д. 14. Л. 49; Ф. Р-549. Оп. 1. Д.

3. Л. 2. 42 ГАТО. Ф. Р-549. Оп. 1. Д. 3. Л. 2, 22, 45, 45об.; Ф. Р-815. Оп. 5. Д. 604;

Ф. Р-1138. Оп. 1. Д. 14. Л. 49; Бондаренко А.А., Нам И.В. Шатилов Миха-ил Бонифатьевич // Томск от А до Я: Краткая энциклопедия города. Томск, 2004. С. 416.

43 ГАТО. Ф. Р-1138. Оп. 1. Д. 18. Л. 95–96.44 ГАТО. Ф. Р-166. Оп. 1. Д. 11. Л. 165–166об.45 Голос свободы (Томск). 1917. 30 марта. 46 Голос свободы. 1917. 2 мая.47 Голос свободы. 1917. 26 мая. 48 Голос свободы. 1917. 29 мая. 49 Голос свободы. 1917. 2 июня. 50 Голос свободы. 1917. 31 мая. 51 Голос свободы. 1917. 26 мая.

46 47

52 Голос свободы. 1917. 27 мая. 53 Голос свободы. 1917. 27 мая. 54 Голос свободы. 1917. 31 мая. 55 Голос свободы. 1917. 26 мая. 56 Голос свободы. 1917. 20 июня. 57 Голос свободы. 1917. 14 июня. 58 Голос свободы. 1917. 31 мая. 59 Голос свободы. 1917. 3 июня. 60 Голос свободы. 1917. 28 сент.; 29 сент.61 Голос свободы. 1917. 26 мая. 62 Голос свободы. 1917. 31 мая. 63 Голос свободы. 1917. 2 июня. 64 Голос свободы. 1917. 2 июля. 65 Голос свободы. 1917. 3 мая. 66 Голос свободы. 1917. 31 мая; 4 июня. 67 Голос свободы. 1917. 2 июня. 68 Голос свободы. 1917. 20 июля.69 Голос свободы. 1917. 28 июня. 70 Голос свободы. 1917. 26 мая; 9 июня. 71 Голос свободы. 1917. 29 мая.72 Голос свободы. 1917. 3 июня. 73 Голос свободы. 1917. 3 июня.74 Голос свободы. 1917. 15 окт.75 Голос свободы. 1917. 4 июня. 76 Голос свободы. 1917. 12 окт. 77 ГАТО. Ф. Р-1138. Оп. 1. Д. 14. Л. 48.78 Голос свободы. 1917. 30 нояб.

Автор, аннотация, ключевые слова

Шевцов Вячеслав Вениаминович – канд. ист. наук, доцент Нацио-нального исследовательского Томского государственного университета

totleben@yandex.ru

В статье анализируются вводимые впервые в научный оборот мате-риалы Иркутских, Тобольских и Томских губернских ведомостей, выхо-дивших в годы революции и Гражданской войны в качестве официаль-ных органов Временного правительства, а затем антибольшевистских правительств, которые были созданы в Сибири. Показывается, что в из-менившихся социально-политических условиях новые власти не могли обойтись без привычной населению официальной части губернских ве-домостей: обнародование правительственных постановлений, публикация казенных и частных объявлений. С другой стороны, неофициальная часть ведомостей приобрела ярко выраженный политизированный характер: га-зетные материалы выполняли пропагандистскую функцию в соответствии с политическим режимом и идеологией Временного правительства и ан-

тибольшевистских властей, которые управляли Иркутской, Тобольской и Томской губерниями в 1917–1920 гг.

Февральская революция, Гражданская война в России, Временное пра-вительство, Временное Сибирское правительство, Временное Всероссий-ское правительство, Российское правительство (Омское правительство ад-мирала А.В. Колчака), Сибирь, Иркутская губерния, Тобольская губерния, Томская губерния, губернские ведомости, официальная периодическая печать

References

(Articles from Scientific Journals)

1. Blokhin V.F. “Gubernskie vedomosti” kak zerkalo rossiyskoy provintsii (XIX – nachalo XX vv.). Vestnik RGGU, 2009, no. 17, pp. 20–31.

2. Kruzhinov V.M. Tyumen i tyumentsy 8 avgusta 1919 goda: ot “chuzhoy” k “svoey” vlasti. Vestnik Tyumenskogo gosudarstvennogo universiteta, 2009, no 7, p. 124.

3. Posadskov A.L. Sibirskiy bibliograf i knigoved G. I. Porshnev. Sovetskaya bibliografiya, 1987, no. 3, pp. 51–58.

4. Shevelev D.N. Deyatelnost osvedomitelnykh i kulturno-prosvetitelnykh organov rossiyskogo pravitelstva admirala A.V. Kolchaka po obedineniyu i koordinatsii antibolshevistskoy propagandy: sozdanie Russkogo byuro pechati i Osvedverkha. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta, 2010, no. 340, p. 113.

5. Shevtsov V.V. “Gubernskie vedomosti” v sovetskoy i postsovetskoy istoriografii: osnovnye napravleniya izucheniya. Vestnik Permskogo gosudarstvennogo universiteta: Seriya “Istoriya”, 2013, no. 3(23), pp. 105–123.

6. Skorikova N.A. Vlast i obshchestvo v Irkutskoy gubernii v gody grazhdanskoy voyny. Vestnik Irkutskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta, 2014, no. 5(88), p. 279.

7. Yakimov O.D. Periodicheskaya pechat Vostochnoy Sibiri v 1917 godu. Vestnik Yakutskogo gosudarstvennogo universiteta, Yakutsk, 2005, vol. 2, no. 4, pp. 23–31.

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

8. Bondarenko A.A., Nam I.V. Shatilov Mikhail Bonifatevich. Tomsk ot A do Ya: Kratkaya entsiklopediya goroda [Tomsk from A to Z: A Short City Encyclopedia]. Tomsk, 2004, p. 416.

(Monographs)

9. Romanov N.S. Letopis goroda Irkutska za 1902 – 1924 gg. [A Chronicle

48 49

of the City of Irkutsk from 1902 to 1924]. Irkutsk, 1994, p. 260. 10. Romanov N.S. Letopis goroda Irkutska za 1902 – 1924 gg. [A Chronicle

of the City of Irkutsk from 1902 to 1924]. Irkutsk, 1994, pp. 501–502. 11. Romanov N.S. Letopis goroda Irkutska za 1902 – 1924 gg. [A Chronicle

of the City of Irkutsk from 1902 to 1924]. Irkutsk, 1994, p. 360. 12. Romanov N.S., Zhubrina E.G., Potapova N.K. Periodicheskaya pechat

goroda Irkutska: 1856 – 1960 gg. [The Periodical Press of the City of Irkutsk: 1856 – 1960]. Irkutsk, 1961, p. 13.

13. Tsys O.P. Pravoslavnye obshchestvenno-religioznye organizatsii Tobolskoy eparkhii vo vtoroy polovine XIX – nachale XX vv. [Orthodox Public and Religious Institutions in the Tobolsk Eparchy in the second half of 19th – early 20th centuries]. Nizhnevartovsk, 2008, pp. 85–86.

Author, Abstract, Key words

Vyacheslav V. Shevtsov – Candidate of History, Senior Lecturer, National Research Tomsk State University (Tomsk, Russia)

totleben@yandex.ru

The article is the first introduction into scientific use of the published materials from provincial news bulletins released in Irkutsk, Tobolsk and Tomsk during the Russian Revolution and the Russian Civil War as an official mouthpiece of the Provisional Government, and later of anti-Bolshevik governments which were founded in Siberia. It is highlighted that in a new social and political situation the new authority did include what was used to be common for people to find in provincial news bulletins: the government’s acts and directives, official and private ads. The informal part of the bulletins, however, became politically biased: the printed matter performed propagandistic functions in accordance with the political regime and ideology of the Provisional Government and anti-Bolshevik authorities that controlled Irkutsk, Tobolsk and Tomsk provinces in 1917–1920.

February Revolution, Russian Civil War, Provisional Government, Provisional Siberian Government, Provisional All-Russia Government, Russian Government (Admiral A.V. Kolchak’s Omsk Government), Siberia, Irkutsk province, Tobolsk province, Tomsk province, provincial news bulletins, official periodical press

А.В. Крыжан

БЮРОКРАТИЗМ И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯВ МЕСТНЫХ СОВЕТСКИХ УЧРЕЖДЕНИЯХ ЮСТИЦИИ

(конец 1920-х – начало 1930-х гг.)

A. Kryzhan

Red Tape and Malpracticesin the Local Soviet Institutions of Justice

(late 1920s – early 1930s)

В советской историографии деятельность советских учрежде-ний юстиции с первых дней их существования преподносилась исключительно в позитивном ключе, с позиций защиты интере-сов трудящихся. Действительно, советские суды с первых дней существования разбирали бесчисленное количество дел, возни-кавших в повседневной жизни граждан нового государства по самым разнообразным поводам (от бытовых склок до притесне-ний со стороны местных властей). Прокуратуры отстаивали на-рушенные права работников, выявляли многочисленные наруше-ния налогового законодательства. Члены адвокатских коллегий давали консультации, составляли исковые заявления, защищали интересы граждан в суде.

Обыватели относились к новому советскому правосудию с куда большим доверием, чем в дореволюционное время. Потому, прежде всего, что множество новых судебных работников были выходцами из народа и мало чем отличались от них самих, а уча-ствовавшие в судебных процессах народные заседатели вообще воспринимались как «свои». Далее, придя на работу в органы юстиции, бывшие хлебопашцы и рабочие стали буквально вос-принимать понятие «правоохранительная деятельность»: пред-писанные им надзорные функции еще более усиливали рвение в пресечении нарушений правопорядка любыми учреждениями и организациями1, и односельчане могли рассчитывать на то, най-дут защиту от притеснений со стороны местных властей. Нако-нец, судебные участки функционировали в уездах, и вероятность того, что гражданин имел среди участников судебного процесса родственников, односельчан или просто знакомых, была очень велика.

В 1920-е гг. известный советский деятель, экономист С.Е. Кры-жановский писал: «Крестьяне и рабочие успели оценить то обсто-ятельство, что самые высокие должности в государстве стали до-ступны людям их среды, их уровня культуры. Сознание это льстит, и низкий уровень образования и воспитания большинства нынешних представителей власти, особенно в местном управлении, делает их

50 51

близкими народным массам; от них меньше требуют и им больше прощают»2.

Однако подобная демократичность имела и обратную сторо-ну. Юстиция относится к тем сферам профессиональной деятель-ности, которые требуют не только наличия теоретических знаний и определенного уровня культуры, но и специфического миро-воззрения. Без этого ее нельзя в полной мере освоить на практи-ке. Работа любого юридического учреждения, с одной стороны, предполагает неминуемое столкновение с непредсказуемыми, порой невероятными, коллизиями человеческих судеб, а с другой – ограничивается жесткими формальными рамками закона, оди-накового для всех, и организационными процедурами, объектив-но порождающими то, что было принято тогда и принято сейчас называть «канцелярщиной», «волокитой», «бюрократизмом». В условиях не устоявшейся еще социально-политической системы приток в систему правосудия значительного количества неподго-товленных людей не только усиливал волокиту, присущую любой бюрократической системе в любую историческую эпоху, но и по-рождал новые проблемы.

Основу советской системы юстиции до 1936 г. составляли уч-реждения и органы, которые делились на две группы: управлявшие сферой юстиции (Народный комиссариат юстиции РСФСР, губерн-ские отделы и уездные бюро юстиции, Советы народных судей) и практически осуществляющие правосудие. До 1922 г. деятель-ность последних регламентировалась последовательно заменяв-шими друг друга тремя декретами Совнаркома РСФСР «О суде» и ведомственными циркулярами Наркомюста. Если положения декретов еще претворялись в жизнь, то с распоряжениями нарко-мата дело обстояло гораздо хуже.

Так, циркуляром Наркомюста от 16 сентября 1920 г. учрежда-лись особые сессии судов – в губернских городах при Советах на-родных судей, а в уездных городах при бюро юстиции3. В особую сессию могли передаваться для слушания любые дела, в отношении которых признавалось, что они имеют крупное общественное значе-ние. Например, дела по обвинению в должностных преступлениях уездных ответственных работников4. Однако, квартальные отчеты о работе бюро юстиции Грайворонского, Щигровского, Обоян-ского уездов Курской губернии в период с октября 1920 по январь 1921 гг. свидетельствуют о том, что суды особой сессии так и не были созданы5.

Положение о судоустройстве РСФСР, утвержденное поста-новлением ВЦИК РСФСР 22 ноября 1922 г., узаконило на терри-тории РСФСР следующую систему судебных учреждений: Народ-ный Суд в составе постоянного народного судьи, Народный Суд в составе постоянного народного судьи и двух народных заседателей, Губернский Суд и Верховный Суд РСФСР и его коллегии. Губерн-

ский суд действовал в качестве судебного центра губернии, органа непосредственного надзора и кассационного рассмотрения жалоб и протестов на приговоры и решения подведомственных ему народ-ных судов.

В том же 1922 г. были учреждены государственная прокурату-ра, высший орган которой именовался в Положении о прокурорском надзоре, принятом постановлением ВЦИК РСФСР 28 мая 1922 г., Прокуратурой Республики, и советская адвокатура в форме колле-гий правозащитников. Согласно Положению о коллегии защитни-ков, утвержденному Наркомюстом 5 мая 1922 г., коллегии и их пре-зидиумы фактически находились под контролем Исполнительных комитетов губернских Советов. Наконец, еще одним детищем судеб-ной реформы 1922 г. стал государственный нотариат, учрежденный декретом Совнаркома РСФСР от 4 октября 1922 г.

В 1923 г. постановлением Президиума ЦИК СССР от 23 ноября был учрежден Верховный Суд СССР, а при нем – Прокуратура Вер-ховного Суда СССР. Республиканские прокуратуры остались в ве-домстве республиканских Наркомюстов.

На местах деятельность порожденных судебной реформой су-дебно-следственных учреждений, прокуратур, адвокатских колле-гий и нотариата протекала в условиях объективных сложностей и коллизий, порожденных постреволюционным временем. Однако це-лью настоящей статьи является исследование бюрократизма и зло-употреблений, являвшихся следствием субъективных причин, свя-занных с безграмотностью, безответственностью, а порой и своеко-рыстными действиями людей, вовлеченных в столь сложную сферу, как юстиция, в столь сложное время, как период 1920–1930-е гг. в Советской России.

Исследование предпринято на материалах и документах госу-дарственных архивов Воронежской, Курской и Тамбовской обла-стей, а также материалах периодической печати Орловской губер-нии и существовавшей в 1928 – 1934 гг. Центрально-Черноземной области (центр – город Воронеж). ЦЧО объединила территории Во-ронежской, Курской, Орловской и Тамбовской губерний, делилась на округа во главе с бывшими губернскими центрами, и районы.

Рассмотрим бюрократизм и злоупотребления в работе отдель-ных звеньев системы юстиции, начиная с самого крупного из них – судебных учреждений.

Настоящим бичом первых советских судов была безграмотность судей, приводящая к ситуациям, которые на первый взгляд можно оценить как курьезные. Постановления содержали формулировки о прекращении производства по делу ввиду «неустановления фами-лии и имени обвиняемого» или «невозможности в дальнейшем уста-новить его местопроживание»6.

В марте 1928 г. В газете «Орловская правда» была опубликова-на заметка «Шемякин суд», подписанная «Н.Б.», в которой высме-

52 53

ивался оправдательный приговор, вынесенный судьей Степановым братьям Павловым, подозреваемым в краже семян конопли и ржи из амбаров Россошевского пункта «Хлебопродукта». Несмотря на то, что при обыске у братьев были обнаружены украденные коно-пля и рожь, судья мотивировал оправдательный приговор тем, что «кража была осуществлена через забор трехметровой высоты и для этого нужна лестница, а у Павловых есть только короткая лестница с тремя порожками и по ней невозможно подниматься и спускаться с мешком конопли»7.

В 1927 г. в Тамбовский губернский суд поступила кассационная жалоба М.В. Фомина: его отцовство было признано вопреки От-сутствию четких доказательств. Кроме того, на одном из заседаний в качестве судебного заседателя была привлечена гражданка Сева-стьянова, которая не состояла в списках заседателей 1927 г8.

В 1928 г. нарсуд одного из судебных участков Тамбовской губер-нии признал отцовство гражданина Филатова и взыскание с него алиментов по иску гражданки Шуваловой на основании «установ-ления сходства глазами» с Филатовым дочери Шуваловой, которой было уже 17 лет9.

Случаи, без сомнения, анекдотичны, но они влекли материаль-ные затраты, влияли на судьбы людей. Кроме того, такие курьезы означали, что правонарушитель попросту был избавлен от наказа-ния, что в целом дискредитировало саму идею правосудия. Очевид-но, что причиной подобных действий судей могла быть не только безграмотность и отсутствие профессиональных компетенций, но и обыкновенная коррупция.

В судах процветала волокита. Жалобы, особенно гражданские, рассматривались годами. В Воронежской губернии дело о назна-чении пособия семье красноармейца Мишина тянулось три года и разрешилось только после вмешательства Отдела общего надзора Прокуратуры Республики, в результате которого было возбуждено уголовное дело «по факту волокиты виновных лиц»10.

Нередко правозащитники, пытаясь хоть как-то сдвинуть дело своих клиентов с мертвой точки, жаловались в прокуратуру или в высшие судебные инстанции11.

Случались и утери судебных дел. Показательный случай произо-шел в Тамбовской губернии.

В феврале 1923 г. народный суд 8-го участка Моршанского уезда рассматривал дело по обвинению П.А. Толстошеина в краже лоша-ди у С.Д. Долгова. Приговором суда Толстошеин был оправдан, а лошадь передана Долгову. По жалобе Толстошеина приговор был отменен Тамбовским губернским судом и в январе 1924 г. дело пере-дано на новое рассмотрение в народный суд 9-го участка Моршан-ского уезда. Через три года, в апреле 1926 г., от П.А. Толстошеина поступила жалоба в Тамбовский губернский суд о том, что повест-ки из 9-го участка он так и не получил и настаивает на пересмотре

дела. В губернском суде в результате проведенного разбирательства выяснили, что дело действительно было направлено в 9-й участок с нарочным12.

Прошел еще год. Толстошеин опять пожаловался в губернский суд, а уполномоченный губернского суда по Моршанскому уезду со-общил, что дело «утеряно», поскольку в нарсудах Моршанска и его уездов уголовного дела по обвинению Толстошеина в краже лошади у Долгова не имеется, хотя во входящем реестре за 1924 г. значится его поступление от нарсуда 9-го участка для передачи в другой нар-суд. На запрос губернского суда народный судья 9-го участка отве-тил, что указанное дело в суд не поступало. Тем не менее, в реестре уполномоченного губсуда было записано, что 7 марта 1924 г. дело направлено в нарсуд 5-го участка. Однако секретарь нарсуда 5-го участка сообщил, что у него не имеется ни данного дела, ни распи-ски о его получении13.

Уполномоченный губернского суда по Моршанскому уезду вы-нес постановление о возобновлении дела в 8-м участке, где оно рас-сматривалось изначально (к тому времени он стал 7-м). 7 декабря 1927 г. нарсуд 7-го участка Моршанского уезда постановил: «Имея в виду давность совершенного (1922 г.), ряд амнистий за время с 1922 г. по настоящее время и нецелесообразность возобновления дела <…> в возобновлении указанного выше дела гр. Толстошеину отказать с предоставлением права разобрать дело в гражданском по-рядке»14.

Оправдывая факты регулярных потерь дел, судебные работники пытались переложить вину на почтовых служащих. В июне 1927 г. заведующий Почтово-телеграфной конторой Воронежа обратился с письмом к учреждениям и организациям Воронежа, в котором пи-сал: «При тщательной проверке поступающих жалоб на постановку работы обменного бюро [Учреждение почтового ведомства. – А.К.] установлено, что имеющие место ненормальности происходят толь-ко по вине самих же подателей корреспонденции по следующим причинам: адреса пишутся небрежно и очень сокращенно, рас-шифровать которые не всегда представляется возможным; бумаги с адресом в различные учреждения сдаются сшитыми или сколоты-ми в одну пачку; сдаются пакеты в использованных конвертах, на которых имеются разные адреса с обеих сторон; поступают бумаги совершенно без адреса, или с адресом, написанным настолько не-ясно, что даже по догадкам определить, кому следует бумага, очень сложно»15.

Порой судебные работники демонстрировали полную безответ-ственность и бестолковость. В августе 1928 г. Полномочное пред-ставительство ОГПУ СССР по Центрально-Черноземной области запросило Воронежский окружной суд о том, не привлекался ли к ответственности и не числится ли по розыску гражданин Капранов Анатолий Моисеевич, работавший в 1920–1922 гг. в Воронежском

54 55

художественном техникуме и скрывшийся с казенными деньгами. Окружной суд ответил, что уголовного дела по обвинению А.М. Ка-пранова за 1923–1928 гг. в окружном суде нет, а дела за 1922–1923 гг. сданы в Воронежское губернское архивное бюро. Через несколько дней Полпредство ОГПУ направило суду письмо, в котором указы-вало, что «дело Капранова у вас имеется и 31 августа уполномочен-ный ОГПУ ознакомился с этим делом у секретаря Уголовного от-дела тов. Никитина». Полпредство ОГПУ потребовало выслать дело и принять меры к сотрудникам суда, приславшим сообщение, не со-ответствующее действительности. В ответ Воронежский окружной суд сообщил, что «неправильные сведения о судимости Капранова даны вследствие того, что по описи дел за 1924 г. значится Капралов, тогда как на подлинном производстве именуется Капрановым»16.

Обращает на себя внимание тот факт, что столь неспешную, ли-шенную всяческих эмоциональных оттенков канцелярскую пере-писку окружной суд ведет с ОГПУ, наследником ВЧК. В ответах судебных работников явно не чувствуется стремления как-либо оправдаться в своих действиях или поторопиться с исполнением его требований грозного ведомства. Нужно отметить, что отношения между органами советской юстиции и органами госбезопасности с первых дней существования обеих систем были далеки от дру-жественных. Противостояние наблюдалось как на местах, так и на высших ступенях управленческой лестницы.

Так, в феврале 1921 г. нарком юстиции Д.И. Курский обратил-ся с письмом к заместителю председателя ВЧК И.К. Ксенофонтову, в котором обращал внимание на то обстоятельство, что к ведению уголовных дел на местах часто параллельно приступают следствен-ные органы юстиции и следственные органы ВЧК, «причем послед-ние нередко не считаются с тем, что дело носит чисто уголовный характер и не включает в себя признаков, которые давали бы повод к рассмотрению этого дела ЧК»17. В результате возникало два уго-ловных дела, которые либо поступали в один и тот же суд, затягивая делопроизводство, либо вообще рассматривались в разных судах, порождая совершенно абсурдную ситуацию, когда по одному и тому же делу выносились два несогласованных между собой приговора.

Так противостояние двух ведомств само по себе порождало бю-рократизм в работе и нежелательные казусы. Ощущая поддержку сверху, Курское губернское совещание деятелей советской юстиции в декабре 1921 г. приняло резолюцию «Губотюст, Губревтрибунал и ЧК», в которой предлагалось ни много ни мало отобрать у ГубЧК судебную функцию, ликвидировать ее следственный аппарат и огра-ничить ее деятельность лишь репрессивными действиями во время непосредственных восстаний. Местные чекисты в долгу не остава-лись. В сентябре 1921 г. Курская губернская ЧК обратилась с пись-мом в губернский комитет РКП(б). Признавая наличие антагонизма и конфликтов, ГубЧК называла в качестве причины этих явлений

несознательность «работающих на местах товарищей. Подчеркивая это слово, комиссия утверждает, что первопричиной происходящих конфликтов является задор, дебоширство, озорство, самовластие, местничество, взаимная грызня»18.

«Непробиваемое» спокойствие воронежских судебных работ-ников 1928 г. имело прочный фундамент. Если в начале 1920-х гг. относящийся к высшим государственным органам Наркомюст и органы управления юстицией на местах не просто осмеливались, а считали своим долгом противостоять специальному чрезвычайному органу, действия которого не были ограничены никакими правовы-ми рамками, то после реорганизации ВЧК в Главное политическое управление при НКВД РСФСР, а затем и формирования в 1923 г. Объединенного государственного политического управления при СНК СССР, эти учреждения стали восприниматься работниками юстиции как звенья параллельной бюрократической структуры, чем они по форме и являлись. Видимо, рядовым судебным служащим в 1928 г. трудно было увидеть в новом карательном органе ключе-вой инструмент раскручивающейся репрессивной политики партии большевиков. Поэтому они совершенно спокойно признались, что не нашли нужное Полпредству ОГПУ дело, поскольку «просто оши-блись» в написании фамилии на обложке.

Нарсуды «не боялись» и Финансовых отделов губернских и уезд-ных Исполкомов Советов рабочих и крестьянских депутатов. На-пример, циркуляр Воронежского губернского финансового отдела, утвержденный пленумом Воронежского губернского суда 3 декабря 1924 г., предписывал нарсудам вести строгий учет постановлений по взысканиям штрафов, налагаемых в судебном порядке, судебных издержек и удовлетворения исковых требований в пользу учрежде-ний, состоящих на госбюджете, и регулярно оповещать Финансовые отделы уездных исполкомов о подобных приговорах и определени-ях. Однако, по сведениям Воронежского губсуда, некоторые нарсу-ды этих сведений не предоставляли или делали это несвоевременно, вследствие чего «финорганы не имеют возможности координиро-вать свою работу по взысканию означенных поступлений»19.

Немало нарушений допускалось и в Следственных отделах нар-судов. Согласно Положению о судоустройстве РСФСР, следователи при следственных отделах судов именовались народными следова-телями. Губернские прокуроры вынуждены были указывать народ-ным следователям на то, что обвинительные заключения часто гре-шат не только против элементарных указаний статей применяемых кодексов, «но и против требований самой простой логики. Обви-нение часто строится на одних только априорных предположениях нарследователя, и в них пестрят слова “по-видимому”, “очевидно”, “надо полагать”, без ссылки на конкретные данные»20.

Так, в марте 1928 г. в Тамбовский губернский суд поступила кас-сационная жалоба К.П. Лугина и О.К. Бабайцевой, приговоренных

56 57

к лишению свободы на 3 месяца за торговлю водкой. В жалобе они указывали, что свидетельские показания о продаже им водки кем-либо или о том, что они сами продавали водку, в деле отсутствуют. Свидетели лишь «слышали» об этих фактах от третьих лиц, причем одна из свидетельниц признала, что «находится с подсудимой в ссо-ре с угрозами о мщении»21.

Нарушения имели место и в деятельности адвокатов. По По-ложению о коллегиях защитников, утвержденному Наркомюстом 5 июля 1922 г., коллегии защитников создавались при губернских советских народных судах. Членами коллегии защитников могли быть лица, имевшие практический стаж работы в органах совет-ской юстиции не менее двух лет, либо выдержавшие испытание в особой комиссии, возглавляемой председателем совнарсуда. Члены коллегии защитников каждой губернии избирали президиум, чис-ленностью от трех до семи человек сроком на один год. Президиум коллегии рассматривал заявления о вступлении или об отчислении из членов коллегии защитников, контролировал исполнение члена-ми коллегии своих обязанностей, устанавливал порядок назначения бесплатной и платной защиты, организовывал консультации для оказания юридической помощи населению, наблюдал за деятельно-стью своих уездных уполномоченных, распоряжался имуществом и денежными суммами коллегии. На ведение дела члена коллегии за-щитников могла уполномочить либо нотариально заверенная дове-ренность учреждения, нуждающегося в юридических услугах, либо ордер президиума на защиту в суде рабочих и служащих.

Из всех работников юстиции члены коллегии защитников, в силу специфики своей деятельности, были самыми образованными, по-этому курьезы в их профессиональной деятельности встречались не столь часто. Нарушения большей частью имели профессиональный характер: неявка на дежурства, заведомо неправильные утвержде-ния в кассационной жалобе, нарушения дисциплины в отношении президиума (например, неявка на собрание членов коллегии защит-ников или не вовремя представленный отчет), неправильный способ ведения дел, выступления в суде без ордера, неуместные выраже-ния в кассационной жалобе22. К примеру, Президиум Тамбовской губернской коллегии защитников сетовал на «продолжающиеся до сих пор единоличные нетактичные поступки товарищей: бесцель-ное пребывание в кулуарах суда с целью вербовать клиентов, не со-всем удовлетворительное знакомство с делами, опаздывания на суд-заседания, отсутствие чуткого и отзывчивого подхода при даче бес-платных консультаций, написание в жалобах непроверенных фактов и т.п.»23

Между тем уездные и губернские, а с 1928 по 1934 гг. – област-ные, окружные и районные прокуратуры зачастую ограничивались лишь выявлением правонарушений, не принимая в дальнейшем ни-каких мер по их пресечению. Так, в 1932 г. прокуратурой Централь-

но-Черноземной области были установлены факты несвоевремен-ной выплаты работникам зарплаты на ряде государственных пред-приятий, в том числе по причине расходования фондов зарплат не по назначению. Однако никаких санкций областной прокуратурой не было применено. Однако, это не помешало областному прокурору в распоряжении, опубликованном в газете «Коммуна», издаваемом в Воронеже органе обкома ВКП(б), Облисполкома и Облпрофсове-та Центрально-Черноземной области, указать на «недостаточность борьбы со стороны райпрокуроров с этим недопустимым явлением и неиспользование райпрокурорами предоставленных им по закону прав: возбуждение судебных исков о взыскании зарплаты и обра-щение взыскания на все средства предприятия или учреждения и привлечения руководителей, виновных в расходовании фондов зар-платы не по назначению, к уголовной ответственности»24.

27 августа 1932 г. в газете «Коммуна» появилась редакционная заметка «“Льговская законность” еще в силе». В ней рассказыва-лось, что в 1930 г. почтовая контора Льгова заключила договор с гор-советом о предоставлении шести квартир во вновь строящемся доме местным работникам связи. Согласно договору, горсовету было вы-плачено за квартиры 25 тыс. руб. Когда строительство дома было завершено, выяснилось, что оплаченные связистами квартиры уже заняты ответственными работниками райисполкома, в том числе и его председателем тов. Федоровым. Дело дошло не только до облис-полкома, но и до ВЦИК РСФСР, которые потребовали от горсовета незамедлительно вернуть связистам квартиры. Вместо этого предсе-датель горсовета тов. Жданкин ложно проинформировал ВЦИК, что квартиры почтовой конторе предоставлены. На этом этапе вмеша-лась прокуратура, которая передала дело Жданкина в суд. Решение суда нельзя признать бесспорным: за обман ВЦИКа председатель горсовета был приговорен к 6-ти месяцам принудительных работ условно с трехгодичным испытательным сроком, однако комизм си-туации заключался в том, что злосчастные квартиры были переданы по акту тому же Жданкину, а фактического выселения незаконных жильцов так и не произошло.

Прокуратура прореагировала на подобное решение суда следую-щим образом: «предложила старшему судье Фолтареву, чтобы он, в случае неосвобождения квартир к 1 сентября немедленно, на основе постановления ВЦИКа выселил жильцов из квартир почтового ве-домства без предоставления жилой площади. Одновременно проку-ратура передала материал о самоуправстве предрика тов. Федорова в облисполком для наложения на него дисциплинарного взыскания».

Вопрос, заданный редакцией газеты, был правомерен: «Почему областная прокуратура игнорирует распоряжение ВЦИКа, который приказал в десятидневный срок обеспечить выполнение договора? Передача квартир на бумаге, в то время как требовалось фактическое предоставление квартир работникам связи, является по сути дела

58 59

новой самовольной оттяжкой осуществления директивы ВЦИК, на этот раз со стороны прокуратуры»25.

Работе государственных нотариальных контор был присущ не столько бюрократизм, сколько намеренные финансовые наруше-ния. Это объяснялось отчасти тем, что в условиях нэпа клиентами нотариальных контор часто становились лица, которые и сами не прочь были дать нотариусам «подработать», а кроме того, бывшие частные нотариусы привычно рассматривали нотариальные сборы как источник своего заработка. Схем перевода нотариальных сбо-ров в собственный карман было несколько. Например, помимо пла-ты за совершение нотариальных действий, конторы взимали сборы за техническую работу – составление проектов, актов, договоров и т.д. Однако бывали случаи, когда нотариальные конторы вместо сведений о количестве сборов за техническую работу, указывали в отчетах, что граждане приносили уже готовые документы, а сборы за техническую работу присваивались нотариусами и их помощни-ками. Был и другой вариант: собранные нотариальные сборы шли на оплату содержания конторы по смете, утверждаемой пленумом губернского суда, а остаток должен был сдаваться в казну раз в три месяца, а если сборы были значительными, то и чаще. Но нотариу-сы часто этого не делали, и, по прошествии трех месяцев, остатков либо уже не было, либо они были минимальными.

В июле 1924 г. житель Воронежа А.М. Скоморох подал жалобу в губернский суд на деятельность городской нотариальной конто-ры, в которой утверждал, что один из ее работников через несколь-ко месяцев после открытия конторы купил дом «в несколько сотен червонцев»26. Жалоба была составлена со знанием дела и возымела действие: в конторе была проведена ревизия. Выводы ревизии не дают однозначного ответа на вопрос о том, прав ли был жалобщик в своих обвинениях. Ревизия действительно обнаружила нарушения в хранении денежных сумм и несвоевременную сдачу денег в кассу Наркомфина, что привело «к незначительному ущербу казне». Од-нако размер ущерба в акте не указан27.

Немало претензий к органам юстиции возникало и у губернских Рабоче-крестьянских инспекций, местный аппарат Наркомата ра-боче-крестьянской инспекции РСФСР, особенно по вопросу борь-бы с должностными преступлениями чиновников и руководящих работников учреждений и организаций. Для решения этого вопро-са в середине 1920-х гг. в губерниях начали создаваться междуве-домственные комиссии по изучению должностных преступлений, включавшие представителей РКИ, органов юстиции и ОГПУ. Од-нако попытка объединения усилий различных органов в борьбе с должностными преступлениями не дала значительного эффекта.

Так, в Воронежской губернии междуведомственная комиссия при губернской Рабоче-крестьянской инспекции по изучению долж-ностных преступлений была образована в 1924 г. Через три года, в

марте 1927 г., постановление комиссии констатировало нарушения по всем направлениям: в следственных органах дела рассматрива-лись по 5–7 месяцев и дольше, суды необоснованно приговарива-ли обвиняемых к условным наказаниям и имели высокий процент сумм, не взысканных по исполнительным листам. Были претензии и к прокуратуре: по мнению комиссии, слишком малочисленными были выступления прокурорских работников на показательных про-цессах и выездных сессиях28.

Воронежский губернский суд признавал недостатки в борьбе с должностными преступлениями: «В карательной политике судов <…> наблюдаются слишком мягкие меры репрессии, несоответству-ющие тому ущербу, который причинен растратчиком. Кроме того, из дел, прошедших через Губсуд, усматривается, что карательная поли-тика слишком неравномерна – в одном случае нарсуд за ничтожную растрату в несколько десятков рублей подвергает лишению свободы на продолжительный срок, а в другом случае – за довольно крупную растрату – налагает слишком мягкое наказание»29. Губернский суд предъявлял судам и другую претензию: те не обеспечивают граж-данских исков в делах о растратах, из-за чего растратчики успевают избавиться от своего имущества и причиненные ими убытки оста-ются невозмещенными. Часто суды отправляли дело на доследова-ние без мотивированного определения, ограничиваясь лишь общей фразой – «ввиду неясности дело обратить к дознанию»30.

Немало фактов бюрократизма в работе органов юстиции вскры-валось и в ходе рассмотрения заявлений, направляемых в Бюро жа-лоб при губернских РКИ, членами которых были работники мест-ных прокуратур. Сами бюро являлись, скорее, дополнительным зве-ном бюрократической машины, поскольку их работа процесс рас-смотрения жалоб нисколько не ускоряла. Так, в 1926 г. в Валуйском уезде Воронежской губернии «имущественный раздел крестьянина Кудрявцева дошел до таких пределов, что жалобщик обвиняет весь советский и прокурорско-следственный аппарат в волоките, жа-лобщиком было направлено в бюро жалоб 11 заявлений с просьбой ускорить рассмотрение и 3 заявления в Центральное бюро жалоб»31.

Дело об увольнении с должности счетовода Хавского отделения сельскохозяйственной опытной станции Халькина рассматривалось с августа 1925 г. до конца 1926 г. Конфликт достиг такой напряжен-ности, что вмешались губернские РКИ и прокуратура, а также Цен-тральное бюро жалоб и Прокуратура Республики32.

Таким образом, в 1920–1930-е гг. главным недостатком в рабо-те губернских органов юстиции являлась традиционная для любого государственного аппарата бюрократическая волокита. Она уси-ливалась специфическими для той эпохи факторами. Прежде все-го тем, что на смену подготовленным юристам-профессионалам и грамотным делопроизводителям пришли новые работники. В луч-шем случае их главным достоинством была «революционная созна-

60 61

тельность», а в худшем – это были люди, которым надо было про-сто выжить в стране, еще не вышедшей из революционного ката-клизма. Безграмотность и безответственность работников юстиции не только усиливали бюрократизм и проволочки, но и порождали злоупотребления, приводили к тому, что неправильно проведенное следствие, абсурдные судебные решения, вынесенные без опоры на закон, нарушения адвокатской этики и иные негативные явления в этой сфере пагубно влияли на судьбы людей и подрывали доверие «простых обывателей» к Советской власти.

Примечания

1 Крыжан А.В. Восприятие органов юстиции гражданами Советской России в первые постреволюционные годы // Научная дискуссия: вопросы социологии, политологии, философии, истории. М., 2012. С. 19.

2 О характере государственного строя в России (из записок С.Е. Кры-жановского 1926 г.) // Вопросы истории. 2008. № 3. С. 8.

3 Государственный архив Курской области (ГАКО). Ф. Р-451. Оп. 1. Д. 7. Л. 7.

4 ГАКО. Ф. Р-451. Оп. 1. Д. 22. Л. 41.5 ГАКО. Ф. Р-451. Оп. 1. Д. 13. Л. 8.6 ГАКО. Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 3. Л. 14.7 Н.Б. Шемякин суд // Орловская правда. 1928. 3 марта.8 Государственный архив Тамбовской области (ГАТО). Ф. Р-524. Оп. 1.

Д. 858. Л. 213.9 Там же. Л. 112.10 Государственный архив Воронежской области (ГАВО). Ф. Р-3253.

Оп. 1. Д. 2. Л. 90–92.11 ГАТО. Ф. Ф. Р-524. Оп. 1. Д. 829. Л. 75.12 Там же. Л. 11–12.13 Там же. Л. 14, 16.14 Там же. Л. 7. 15 ГАВО. Ф. Р-410. Оп. 1. Д. 45. Л. 38.16 ГАВО. Ф. Р-3253. Оп. 1. Д. 5. Л. 12–17.17 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 4. Д. 28. Л. 37.18 Крыжан А.В. Взаимодействие местных органов юстиции с советски-

ми, партийными и чрезвычайными органами // Научные ведомости Белго-родского государственного университета: История. Политология. Эконо-мика. 2007. Вып. 3. № 4(35). С. 118.

19 ГАВО. Ф. Р-410. Оп. 1. Д. 32. Л. 61.20 ГАКО. Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 3. Л. 77.21 ГАТО. Ф. Р-524. Оп.1. Д. 858. Л. 97.22 ГАТО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 557. Л. 6.23 Там же.24 Распоряжение Прокурора Центрально-Черноземной области // Ком-

муна (Воронеж). 1932. 8 марта.

25 «Льговская законность» еще в силе // Коммуна. 1932. 27 авг.26 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 1. Д. 46. Л. 16.27 Там же. Л. 15.28 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 3. Д. 18. Л. 3.29 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 3. Д. 18. Л. 10.30 Там же. Л. 11.31 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 1. Д. 98. Л. 32.32 Там же.

Автор, аннотация, ключевые слова

Крыжан Анна Викторовна – канд. ист. наук, доцент Регионального открытого социального института (Курск)

kryjhan@mail.ru

В статье исследуются бюрократизм и злоупотребления в работе мест-ных учреждений юстиции Центрально-Черноземной области в конце 1920-х – начале 1930-х гг.). В это время для органов юстиции было харак-терно общее стремление обеспечивать законные права советских граждан и отстаивать их в случае нарушения. Однако анализ ранее неизвестных архивных документов показывает, что в работе учреждений было много проявлений бюрократизма, а также злоупотреблений. Делается выводу, что безграмотность, некомпетентность и безответственность работников юстиции усиливали характерную для любой бюрократической системы волокиту и создавали почву для злоупотреблений. Бюрократизм и злоу-потребления напрямую влияли на повседневные аспекты жизни людей и их судьбы, а кроме того порождали или усиливали недоверие населения к Советской власти.

Советская власть, Народный комиссариат юстиции, ОГПУ, Централь-но-Черноземная область, Воронежская губерния, Курская губерния, Ор-ловская губерния, Тамбовская губерния, суд, прокуратура, адвокатура, нотариат, бюрократия, бюрократическая волокита, служебные злоупотре-бления

References

(Articles from Scientific Journals)

1. Kryzhan A.V. Vzaimodeystvie mestnykh organov yustitsii s sovetskimi, partiynymi i chrezvychaynymi organami. Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universiteta: Istoriya. Politologiya. Ekonomika, 2007, vol. 3, no. 4(35), p. 118.

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

62 63

2. Kryzhan A.V. Vospriyatie organov yustitsii grazhdanami Sovetskoy Ros-sii v pervye postrevolyutsionnye gody. Nauchnaya diskussiya: voprosy sotsi-ologii, politologii, filosofii, istorii [Scientific Discussion: Issues of Sociology, Political Science, Philosophy, and History]. Moscow, 2012, p. 19.

Author, Abstract, Key words

Anna V. Kryzhan – Candidate of History, Senior Lecturer, Regional Open Social Institute (Kursk, Russia)

kryjhan@mail.ru

The article investigates red tape and malpractices in the work of local insti-tutions of justice in Central Black Earth Region in late 1920s – early 1930s. At that time the judicial bodies were aimed at ensuring soviet citizens’ legitimate rights and securing them in case of their violation. However, the analysis of pre-viously unfamiliar archive documents found a lot of examples of bureaucracy, malpractice and power abuse in the work of these institutions. It is concluded that red tape accompanying any bureaucratic system as well as malpractices were caused and nurtured by judicial workers’ incompetence and negligence. People were directly affected by bureaucracy and malpractice in their everyday life, feeling increasingly mistrustful of the Soviet authorities.

Soviet power, People’s Commissariat of Justice, Joint State Political Direc-torate (OGPU), Central Black Earth Region, Voronezh province, Kursk prov-ince, Orlov province, Tambov province, court of justice, prosecutor’s office, public defender’s office, notary office bureaucracy, red tape, malpractices

С.М. Стасюкевич

ДЕНЬГИ ДЛЯ КРЕСТЬЯНСТВА: СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ КРЕДИТ НА ДАЛЬНЕМ

ВОСТОКЕ В УСЛОВИЯХ НЭПА

S. Stasyukevich

Money for the Peasantry:Agricultural Credit in Russian Far East

under the NEP

В постсоветской историографии развитие сельскохозяйственной кооперации в период новой экономической политики рассматрива-ется в контексте противоречий между рыночной сутью кооперации и социальными устремлениями большевистского политического режима 1920-х гг. В литературе сложилось устойчивое понимание того, что деформация кооперативных принципов, произошедшая в условиях Советской власти, ограничивала развитие хозяйственного потенциала крестьянства и способствовала огосударствлению ко-оперативной системы на протяжении всего нэпа1. В региональной дальневосточной историографии данные подходы к анализу совет-ской кооперации до настоящего времени не нашли отражения. В по-следних публикациях деятельность сельскохозяйственной кредит-ной кооперации показана лишь фрагментарно2.

В настоящей статье функционирование сельскохозяйственной кредитной кооперации Дальнего Востока реконструируется на ос-нове как документов советских и партийных органов, так и сохра-нившейся финансовой информации: актов ревизионных обследо-ваний дальневосточных союзов сельскохозяйственной кредитной и промысловой кооперации (сельсоюзов), балансов сельсоюзов и кредитных товариществ.

К моменту восстановления Советской власти в ноябре 1922 г. дальневосточная кооперация находилась в состоянии глубокого кри-зиса: практически полностью распалась низовая сеть, прекратилась кредитная работа, произошла коммерциализация деятельности ко-оперативных союзов. Причины кризиса крылись как в экономиче-ской дестабилизации периода Гражданской войны и интервенции, так и в военно-коммунистической модели кооперативной политики Дальневосточной республики, отводившей кооперации роль состав-ной части государственного заготовительно-распределительного ап-парата и взявшей курс на объединение потребительской, сельскохо-зяйственной и кредитной кооперации3.

В октябре–ноябре 1922 г. решениями IV Дальневосточной кра-евой конференции РКП(б), Дальневосточного бюро (Дальбюро) ЦК РКП(б) и 3-го кооперативного съезда Дальнего Востока были

64 65

определены основные цели и принципы кооперативной политики на этапе «советизации»: усиление партийной работы в кооперации, объединение ее вокруг одного центра, ликвидация неподконтроль-ных коммунистам союзов и первичных товариществ4. 3-й коопера-тивный съезд, формально предоставив крестьянству право выбора специальных или объединенных кооперативов, фактически признал необходимым сохранить в регионе трехступенчатую систему еди-ных кооперативов: первичные объединенные кооперативы, губерн-ские союзы кооперативов, Дальневосточное отделение Центросою-за (Дальцентросоюз)5.

Эти решения принимались в условиях, когда в Советской Рос-сии, начиная с лета 1921 г., шел процесс формирования самостоя-тельных специализированных кооперативных систем6. С введением советского законодательства возможность создания специальных видов кооперации через регистрацию в местных органах государ-ственной власти появилась и на Дальнем Востоке7. Дальневосточ-ный революционный комитет (Дальревком) и Дальбюро ЦК РКП(б), продолжая в 1923–1924 гг. курс на сохранение объединенных коо-перативов, руководствовались в первую очередь политическими мотивами: создание на Дальнем Востоке специализированных ко-оперативов тормозилось в силу того, что в них сильное влияние сохраняли «белкооператоры» – сторонники эсеров и меньшевиков, деятельность которых расценивалась как угроза Советской власти8. В постановлениях Кооперативной комиссии Дальбюро ЦК РКП(б), кооперативных комиссий дальневосточных губкомов партии, при-нимавшихся в конце 1922 – начале 1923 гг. неоднократно подчерки-валась необходимость завершения борьбы с антикоммунистически-ми элементами в кооперативном движении9.

Политика сохранения объединенных кооперативов объектив-но препятствовала восстановлению дальневосточной кооперации и усугубляла ее состояние. В 1923 г. через кооперацию удовлетво-рялось менее половины крестьянского спроса, кооперативного кре-дита не существовало10. В деревне, особенно приморской, широко распространились антикооперативные настроения, продолжался распад сельских ячеек. Сохранявшиеся низовые кредитные и потре-бительские общества отказывались от перерегистрации на уставе единого товарищества, не выполняли решений областного съезда11. Крестьяне, остро ощущавшие потребность в деньгах для восстанов-ления хозяйства, идею кредитования через объединенные коопера-тивы отторгали. «Сельское население сущность кредитных опера-ций при кооперативных товариществах улавливает плохо и говорит, что для них более понятны и приемлемы специальные кредитные товарищества», – отмечалось в аналитических материалах Дальне-восточного общества сельскохозяйственного кредита (Дальселькре-дита) по Забайкалью12.

В 1923 г., на основании декрета ВЦИК и СНК РСФСР от 21 дека-

бря 1922 г. «О восстановлении сельского хозяйства и создании сель-скохозяйственного кредита», на Дальнем Востоке начала формиро-ваться советская система сельскохозяйственного кредита. В январе 1923 г. вопрос о создании Дальневосточного общества сельскохо-зяйственного кредита обсуждался на заседании межведомственной комиссии при Дальревкоме. В марте был утвержден проект устава Дальселькредита, определены размер основного капитала, стои-мость учредительских и крестьянских паев, избрано временное бюро. Дальселькредит начал свою работу с 1 октября 1923 г. и вско-ре был преобразован в Дальневосточный сельскохозяйственный банк (Дальсельбанк), остававшийся главным кредитором сельского хозяйства на протяжении всех 1920-х гг.13 Основной капитал Даль-сельбанка составил 1 200 тыс. руб. Формировался он путем продажи учредительских и крестьянских паев. На момент открытия, в октя-бре 1923 г., средства банка составили 300 тыс. руб., на 1 октября 1924 г. – 904,2 тыс. руб., на 1 октября 1925 г. – 2 321,8 тыс. руб., на 1 октября 1926 г. – 6 998,7 тыс. руб.14

В конце 1923 г. под эгидой Дальсельбанка в деревнях стали от-крываться кредитные товарищества, занимавшиеся исключительно ссудными операциями15. Одновременно при Дальцентросоюзе и губернских союзах кооперативов создавались сельскохозяйствен-ные кредитные отделы16. Эти шаги ознаменовали начало выделения сельскохозяйственной кооперации Дальнего Востока в самостоя-тельную систему. Дальневосточная деревня сначала очень осто-рожно отнеслась к новой инициативе власти. Интерес крестьян к кредитным товариществам проявлялся только после того, как они на практике убеждались в том, что те действительно оказывают по-мощь17.

После решения XIII съезда ВКП(б) о разграничении функций потребительской и производственной кооперации и постановления СНК СССР «О возврате имущества сельскохозяйственной, про-мысловой и кредитной кооперации» от 22 июля 1924 г. процесс вы-деления сельскохозяйственной кооперации в самостоятельную си-стему вступил в завершающую стадию. В октябре–ноябре 1924 г. состоялись учредительные собрания союзов сельскохозяйственной кредитной и промысловой кооперации (сельсоюзов) Забайкальской, Амурской и Приморской губерний. 22–23 декабря 1924 г. в Хаба-ровске прошел учредительный съезд Дальневосточного краевого союза сельскохозяйственной кредитной и промысловой кооперации Дальнего Востока (Дальсельсоюза), объединившего все губернские союзы и выполнявшего функции районного союза для селений, рас-положенных вокруг Хабаровска и в низовьях Амура18.

Основные задачи, стоявшие перед сельсоюзами на начальном этапе, заключались в расширении низовой сети, организации кре-дитования крестьянства, сбыте сельхозпродукции и снабжении села инвентарем19.

66 67

Центром сельскохозяйственной кооперации на местах, вокруг которого объединялось крестьянство и формировалась специальная кооперация, становилось кредитное товарищество20. На Дальнем Востоке процесс роста кредитных товариществ и численности ко-оперированного населения шел быстро: осенью 1924 г. их насчиты-валось 114, в 1926 г. – 140, в которые вступили 31,2 % крестьянских хозяйств, в 1927 г. – 153, в которых состояли 48,1 % дворов21.

В 1920-х гг. проводилась активная кампания против «диких» ко-оперативов – объединений, стремившихся сохранить свою самосто-ятельность и не подпасть под контроль официальных союзов. Наи-большее число «диких» кредитных товариществ было в приморской деревне: в 1924 г. – 28 из 41. В амурской и забайкальской деревне в середине 1920-х гг. начитывалось по 40–45 товариществ, входивших в систему сельсоюзов, и до 10 независимых объединений. В даль-нейшем, в ходе реорганизации сельской кооперации, часть низовых кредитных кооперативов была ликвидирована или объединена с другими, и к апрелю 1928 г. все они были поставлены под контроль сельсоюзов.

Уровень объединения и активность крестьянства во многом за-висели от степени приближенности населенных пунктов к кредит-ным товариществам. По данным Всероссийского союза сельско-хозяйственной кооперации, в селениях европейской части страны, расположенных в радиусе 4 верст от правления, членами кредитных товариществ были 77 % крестьянских дворов, из которых 56 % име-ли текущие ссуды, средний размер кредита составлял 59 руб. В селе-ниях, расположенных в радиусе от 6 до 16 верст, членами кредитной кооперации были только 29 % дворов, получателями ссуды – 17 %, размер ссуды составлял только 23 руб.22

Дальневосточные расстояния и плохие дороги делали связь кре-дитных товариществ с крестьянским хозяйством еще более слабой, чем в центральных районах РСФСР. В этих условиях по инициативе самого крестьянства создавались ячейки содействия сельскохозяй-ственному кредиту. Во второй половине 1920-х гг. их насчитывалось до 600. В мае 1928 г. Дальневосточный краевой комитет (Далькрай-ком) ВКП(б) констатировал, что «этот институт нарождается почти стихийно, без санкции партийных организаций»23.

Важным вопросом является выявление реальных механизмов функционирования сельскохозяйственного кредита.

Дальсельбанк постоянно увеличивал размер средств, выделяе-мых на нужды сельского хозяйства. Без учета вложений в основной капитал, оборотный капитал и страхование, в 1923/24 хозяйствен-ном году в деревню было направлено 338 тыс. руб., 1925/26 г. – 3 964,1 тыс. руб.24

Далеко не все эти деньги поступали непосредственно в кре-стьянское хозяйство. В 1925/26 г. не менее 25 % пошло на целевое финансирование промысловой, производственной и специальной

кооперации, еще часть средств предоставлялась госучреждениям, обслуживавшим аграрный сектор, на покупку машин и семян25. Во второй половине 1920-х гг. государственное кредитование сельско-хозяйственного производства Дальнего Востока значительно увели-чилось. В 1926/27 г. Дальсельбанк ассигновал на эти нужды 7 443,7 тыс. руб., в 1927/28 г. – 13 112,1 тыс. руб. Однако непосредственно в крестьянские руки попадало 55–58 % выделенных сумм: в 1926/27 г. – 4 055,7 тыс. руб., в 1927/28 г. – 7 867,2 тыс. руб. Остальные средства направлялись преимущественно на переселение (22,4 % в 1927/28 г.) и государственное строительство гидротехнических со-оружений на рисовых полях (19,7 %)26.

Основополагающим принципом кооперативной политики Со-ветской власти был классовый подход, декларировавший предостав-ление преимуществ бедняцкому слою крестьянства. В то же время практика распределения кредитов не могла не опираться на эконо-мическую целесообразность. Отдельный крестьянин, чтобы полу-чить ссуду, должен был стать членом кооперативного товарищества, которое открывало ему кредит с учетом хозяйственных способно-стей27. Ссуда предоставлялась под 15 % годовых на срок от 6 до 12 месяцев, причем, как правило, без залога, по личному доверию. От-ветственность перед банком несло кооперативное товарищество в двукратном размере открытого своему члену кредита, поэтому сред-ства выдавались при достаточной уверенности в том, что они будут возвращены28.

Детальное выборочное обследование 12-ти сельскохозяйствен-ных кредитных товариществ, произведенное в 1925/26 г. в Читин-ском, Амурском, Хабаровском и Владивостокском округах пока-зало, что беднота повсеместно находилась в худших условиях по сравнению с более состоятельными слоями крестьянства. Если сре-ди крупных и средних дворов более половины (от 50 до 70 % по разным посевным группам) были членами местных «кредиток», то среди «беспосевных» и «малопосевных», имевших до 3-х десятин, дворов в кооператив вступили только 14 %, среди хозяйств, не имев-ших скота, – 17 %. Не в пользу бедноты складывалось и распреде-ление кредитных средств. Так, по Александровскому товариществу Амурского округа удовлетворялась 49,6 % кредитных заявок бедня-ков, 72,0 % заявок середняков, 92,1 % заявок зажиточных. Средний размер кредита в бедняцких хозяйствах колебался в пределах 14–55 руб., середняцких – 17–101 руб., зажиточных – 21–171 руб.29 Забай-кальский сельсоюз в феврале 1926 г. отмечал, что беднякам чаще всего отказывали именно в долгосрочных ссудах, а краткосрочные приносили слишком мало пользы. Бедняки, не способные быстро отработать полученные средства, когда наступало время платежа, вынуждены был продавать взятые в кредит скотину или инвентарь30.

В апреле 1926 г. для укрепления и развития бедняцкого хозяйства решением Далькрайисполкома при Дальсельбанке был образован

68 69

фонд льготного кредитования деревенской бедноты в размере 150 тыс. руб. К осени 1927 г. размер фонда достиг 266,1 тыс. руб., на 1 октября 1928 г. – 704,3 тыс. руб. Деньги отпускались банком под 4 % годовых сроком до 5 лет. Средства фонда бедноты, сами по себе небольшие, распределялись в первую очередь крестьянским коми-тетам общественной взаимопомощи (кресткомам) на организацию мероприятий, способствующих коллективизации, и непосредствен-но в коллективные хозяйства. В 1926/27 г. только в колхозы было направлено 34,6 % средств фонда, в 1927/28 г. – 38,3 %31.

Фонды бедноты не изменили положения индивидуального бед-няцкого хозяйства. Далькрайком партии в мае 1927 г. опять конста-тировал, что бедняцкие хозяйства в среднем по краю кооперирова-ны ниже их удельного веса в общей массе крестьянства, особенно по Амурскому округу32. Ревизионные обследования Амурского и За-байкальского сельсоюзов в начале 1928 г. показали, что кредитные запросы зажиточного крестьянства по-прежнему удовлетворяются более полно33.

На протяжении всех 1920-х гг. крайне незначительным оста-вался размер ссуды, на которую мог рассчитывать крестьянин. На Дальнем Востоке в 1926 г. средний размер выплат составлял всего 34,9 руб., осенью 1928 г. – 59,4 руб.34 В хлебопроизводящих районах Амурского и Владивостокского округов, куда направлялись основ-ные денежные ресурсы, размер ссуды сильно варьировался в зави-симости от мощности двора. В Забайкалье на двор, независимо от его социальной характеристики, приходилось 30–40 руб.35 В целом, по мнению специалистов Дальсельбанка, размеры выдаваемых ссуд были совершенно недостаточны для действительного укрепления крестьянского хозяйства36.

С помощью кредита индивидуальное хозяйство могло решить лишь наиболее неотложные проблемы: приобрести семена, рабочий или продуктивный скот, сельхозинвентарь. Средства на покупку ма-шин, мелиоративные и землеустроительные работы выделялись, как правило, коллективам.

Как отмечалось выше, Дальсельбанк предоставлял крестьянам ссуду под достаточно высокий процент. Дальневосточные сельсою-зы подчеркивали неприемлемость дорогостоящих банковских кре-дитов для крестьянства37, однако реализовать иную модель кредито-вания не смогли из-за хронической нехватки собственных средств.

Первоначальные ресурсы дальневосточных сельсоюзов, полу-ченные при выделении в самостоятельную систему, составили всего 380,5 тыс. руб., при этом часть из них была неликвидной. В дальней-шем финансы дальневосточных сельсоюзов росли очень быстро: уже к маю 1925 г. их совокупный баланс увеличился до 1 094 тыс. руб. Проблема, однако, заключалась в том, что свыше 80 % состав-ляли заемные средства. Баланс Амурсельсоюза за период с 1 октя-бря 1925 г. по 1 октября 1928 г. вырос с 734,1 тыс. руб. до 4 165,4

тыс. руб., при этом доля заемных средств увеличилась с 85,3 % до 89,8 %. Между тем, для нормальной хозяйственной деятельности удельный вес заемных средств не должен превышать 60 % баланса организации, а среднее соотношение собственных и привлеченных кооперативных средств по РСФСР составляло 20 % к 80 %38.

Крайне медленно шел приток паевых капиталов и вкладов от на-селения, необходимых для развития самостоятельных ссудных опе-раций, и в первичные кредитные кооперативы. Средства низовой кооперации увеличивались исключительно за счет государственных вливаний. Баланс среднего кредитного товарищества в 1925 г. до-стиг 16,4 тыс. руб., из них 9,67 тыс. руб. были заемными средствами, в то время как вклады составляли только 0,2 тыс. руб. Отметим, что до революции средний размер вкладов в дальневосточных кредит-ных кооперативах составлял 9,2 тыс. руб., а внешние займы – всего 1,68 тыс. руб.39

В дальнейшем, несмотря на постоянный рост балансов первич-ных кооперативов, наметилась тенденция ухудшения их структуры. В сводном балансе дальневосточных кредитных товариществ на 1 октября 1926 г. около половины по-прежнему составляли кредиты Дальсельбанка40. В Забайкалье средства, находившиеся в распоря-жении «кредиток», с октября 1926 по октябрь 1927 гг. увеличились с 858,5 тыс. руб. до 1 644,5 тыс. руб., в том числе долги выросли с 689,8 тыс. руб. до 1 388,4 тыс. руб., или с 80,4 % до 84,4 %41.

В теории и практике кооперации паевому капиталу придава-лось большое значение. На основе паевых взносов формировались собственные средства, размер которых характеризовал надежность кооператива и позволял притягивать капиталы со стороны. Паевой взнос дисциплинировал крестьянина, стимулировал его к активно-му участию в жизни товарищества. Дальневосточные кооператоры отмечали: «С какой бы стороны не рассматривали пай, значение его огромное и основное. Без пая вся кооперативная организация стоит на песке»42.

На Дальнем Востоке стоимость пая в «кредитке» оставалась ми-зерной, в середине 1920-х гг. – от 2 до 4 руб.43 На протяжении всех 1920-х гг. привлечение крестьянских средств – постоянный пункт резолюций по вопросам развития кооперации. Ставилась задача до-вести размер пая в «кредитках» до 10 руб. и увеличить вклады на-селения44. Однако решить эту проблему не удалось ни с помощью агитационной риторики середины 1920-х г., ни прямым давлением на деревню на исходе нэпа. Только в 1928 – начале 1929 гг. размеры крестьянского пая едва превысили 5 руб.45 Незначительными оста-вались и вклады населения: осенью 1928 г. в среднем по Дальнему Востоку на одного члена кредитной кооперации приходилось 6,5 руб. вкладов46.

В первые годы нэпа работа кредитной кооперации на заемные банковские средства вполне оправдывалась общей бедностью даль-

70 71

невосточной деревни, отсутствием у крестьянства свободных де-нег47. Но во второй половине 1920-х гг. ситуация существенно изме-нилась. В деревне оседали внушительные денежные ресурсы: осе-нью 1926 г. накопления дальневосточного крестьянства оценивались в 3,1 млн. руб., осенью 1927 г. – 7,8 млн. руб., осенью 1928 г. – 18,2 млн. руб. Однако крестьянство предпочитало держать свои средства в наличных денежных знаках, а не использовать такие финансовые инструменты, как госзаймы, банковские и кооперативные вклады, паи в кооперации. Доля наличных денег в накоплении увеличилась и абсолютно – с 2,2 до 13,8 млн. руб., и относительно – с 71 до 76 %48. Крестьянские вклады и паевые капиталы в сельскохозяйствен-ную кредитную кооперацию росли более медленными темпами: в 1926 г. они составляли 806,7 тыс. руб., в 1928 г. – 1 801,5 тыс. руб., а их доля в общем накоплении снизилась с 26 % до 10 %49.

Такое отношение крестьянства к размещению накопленных средств свидетельствовало о его недоверии к кооперативной систе-ме, имевшем как экономические, так и социально-психологические причины. Экономические корни крылись в том, что в советской коо-перации второй половины 1920-х гг. перестали работать механизмы стимулирования паевого участия через выплату дивидендов, рас-пределение кооперативной прибыли, доплаты за реализуемую про-дукцию50. Советская власть вменяла кредитным товариществам осу-ществление зачастую нерентабельных заготовок сельхозпродукции по твердо установленным ценам, ведение непрофильных акций по массовой агрономической пропаганде и культурно-просветитель-ской работе. Социально-психологические причины отражали реак-цию крестьянства на классовые принципы политики большевиков в деревне. Декларация приоритетности интересов не самых успешных в хозяйственном отношении бедняцких и маломощных середняцких слоев не могла не настораживать остальную часть крестьянства. По-литика ограничения зажиточных слоев деревни привела к тому, что крестьяне, даже имея свободные деньги, опасались вкладывать их в кооперацию, дабы не быть причисленными к кулакам. Негативное впечатление на деревню производили и многочисленные факты рас-трат, использования кооперативов в личных целях, грубость коопе-ративных работников, их нежелание и неумение приспосабливаться к нуждам крестьянства51.

Советская практика кредитования способствовала распростра-нению в крестьянской среде иждивенческих настроений. Крестьян-ство начинало смотреть на кооперацию как на казенное учреждение, а не свое общественное дело, хозяином которого оно само являет-ся52. На Дальнем Востоке фиксировалось «собезническое» отно-шение крестьян к кооперативам (то есть отношение как к собесу, учреждению социального обеспечения): «…Каждый старается как бы взять у кооператива в долг и затянуть погашение этого долга…, а если не сможет рассчитаться, то перевести на следующий год»53.

В 1927–1928 гг. о неблагополучном положении в кредитной коопе-рации «сигнализировали» массовые просрочки кредитных товари-ществ по платежам, резко возросшие и в абсолютных размерах и относительно аналогичных прошлых периодов54.

Таким образом, начальный этап «советизации» Дальнего Восто-ка отмечен кризисом системы кооперации, что обусловливалось не только более поздним окончанием Гражданской войны и интервен-ции, но и политически мотивированным продлением существова-ния военно-коммунистической кооперативной модели, сложившей-ся в период ДВР. После формирования самостоятельной системы сельскохозяйственной кооперации в конце 1924 г. региональная си-стема сельхозкредита развивалась по общему для советской коопе-рации алгоритму. С одной стороны, бурный количественный рост кредитных товариществ и членства в них, инициатива деревни по созданию ячеек содействия сельхозкредиту свидетельствовали о большой заинтересованности дальневосточного крестьянства в раз-витии кооперативного кредита. Вместе с тем, формализация фун-даментальных кооперативных принципов привела к тому, что сель-скохозяйственная кредитная кооперация, в отличие от дореволюци-онного времени, так и не стала самостоятельным и действенным инструментом накопления средств населения и их инвестирования в производство. Кредитные товарищества и сельсоюзы оставались низовыми звеньями государственно-кооперативной системы сель-хозкредита, выполняли преимущественно посредническую роль в продвижении банковских средств в деревню. По сути, сельскохозяй-ственный кредит в 1920-х гг. на Дальнем Востоке был банковским, а не кооперативным.

Примечания

1 Файн Л.Е. Советская кооперация в тисках командно-административ-ной системы (20-е годы) // Вопросы истории. 1994. № 9. С. 35–47; Файн Л.Е. Нэповский эксперимент над российской кооперацией // Вопросы истории. 2001. № 7. С. 35–55; Кабанов В.В. Кооперация, революция, соци-ализм. М., 1996; Ильиных В.А. Реорганизация системы сельскохозяйствен-ной кооперации в конце 1920-х – начале 1930-х гг. // Кооперация Сибири: проблемы истории, экономики и социальных отношений. Новосибирск, 2009. Вып. 6. С. 87–105; Николаев А.А. Перестройка органов кооператив-ного управления в Сибири в начале 1920-х гг. // Гуманитарные науки в Сибири. 2010. № 1. С. 68–72.

2 Лыкова Е.А., Проскурина Л.И. Деревня российского Дальнего Вос-тока в 20 – 30-е гг. XX века: Коллективизация и ее последствия. Владиво-сток, 2004; Иванов А.В. Кооперация Сибири и Дальнего Востока России в годы ДВР и НЭПа. М., 2008.

3 Днепровский С.П. Кооперация на Дальнем Востоке в 1922 г. Чита, 1923. С. 19.

72 73

4 Долгов Л.Н. Экономическая политика Гражданской войны: Опыт Дальнего Востока России. Комсомольск-на-Амуре, 1996. С. 99.

5 Государственный архив Приморского края (ГАПК). Ф. п-61. Оп. 1. Д. 478. Л. 6; Государственный архив Хабаровского края (ГАХК). Ф. п-335. Оп. 1. Д. 67. Л. 53–56.

6 Файн Л.Е. Советская кооперация в тисках командно-административ-ной системы (20-е годы) // Вопросы истории. 1994. № 9. С. 36–37.

7 ГАХК. Ф. п-335. Оп. 1. Д. 67. Л. 53–56.8 Там же. 9 ГАХК. Ф. п-335. Оп. 1. Д. 67. Л. 53–56; ГАПК. Ф. п-61. Оп. 1. Д. 72.

Л. 18, 20; Д. 478. Л. 5-6.10 Лукомский И.С. Начало разинтеграции кооперации в ДВО // Дальне-

восточная кооперация. 1924. № 13-14. С. 7. 11 ГАПК. Ф. п-61. Оп. 1. Д. 55. Л. 14–16.12 ГАЗК. Ф. п-81, оп. 1. Д. 1032. Л. 29. 13 Ващук А.С., Галлямова Л.И., Лыкова Е.А., Осипов Ю.Н., Проскури-

на Л.И., Сергеев О.И., Щагин Э.М. и др. Крестьянство Дальнего Востока СССР XIX – XX вв.: Очерки истории. Владивосток, 1991. С. 171–172.

14 Сельское и лесное хозяйство Забайкалья. Чита, 1927. С. 136. 15 Там же. С. 127. 16 ГАПК. Ф. п-61. Оп. 1. Д. 478. Л. 6.17 ГАЗК. Ф. п-81, Оп. 1. Д. 1032. Л. 28. 18 Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 3938. Оп.

10. Д. 53. Л. 185; Российский государственный исторический архив Даль-него Востока (РГИА ДВ). Ф. р-2422. Оп. 1. Д. 365. Л. 298; Кооперация ДВК. Хабаровск, 1926. С. 36.

19 Дальневосточный краевой союз сельскохозяйственной кредитной и промысловой кооперации («Дальсельсоюз»): Отчет за 1925 год. Хаба-ровск, 1926. С. 3.

20 ГАХК. Ф. п-2. Оп. 1. Д. 97. Л. 144 .21 РГИА ДВ. Ф. р-2422. Оп. 1. Д. 365. С. 299, 303; Справочник по ДВК

за 1927. Хабаровск, 1927. С. 66. 22 ГАХК. Ф. п-2. Оп. 1. Д. 97. Л.144.23 Там же.24 ГАХК. Ф. р-58 сч. Оп. 1. Д. 73. Л. 184; ГАХК. Ф. п-2. Оп. 1. Д. 11. Л.

125–127.25 ГАХК. Ф. р-58 сч. Оп. 1. Д. 73. Л. 184; Дальневосточный краевой

съезд сельскохозяйственной кредитной и промысловой кооперации: Тру-ды 2-го собрания уполномоченных Дальсельсоюза 5 – 9 февраля 1926 г. Хабаровск, 1926. С. 40.

26 ГАЗК. Ф. п-75. Оп. 1. Д. 333. Л. 140; Два года работы Далькрайиспол-кома в 1926 – 1928 гг. Хабаровск, 1929. С. 218–219.

27 Сельское и лесное хозяйство Забайкалья. С. 142.28 Кредитный отдел работает // Забайкальский кооператор. 1924. № 7-8.

С. 39. 29 ГАХК. Ф. п-2. Оп. 1. Д. 40 . Л. 147–149.

30 ГАЗК. Ф. п-81. Оп. 1. Д. 1334. Л. 214.31 ГАЗК. Ф. п-81. Оп. 1. Д. 1334. Л. 214; Два года работы Далькрайи-

сполкома в 1926 – 1928 гг. С. 220.32 ГАХК. Ф. п-2. Оп. 1. Д. 44. Л. 188. 33 РГАЭ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 127. Л. 10; Ф. 3983. Оп. 10. Д. 116. Л. 45. 34 Два года работы Далькрайисполкома в 1926 – 1928 гг. С. 224. 35 РГАЭ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 127. Л. 10.36 ГАХК. Ф. п-2. Оп. 1. Д. 40 . Л. 149.37 Дальневосточный краевой союз сельскохозяйственной кредитной и

промысловой кооперации («Дальсельсоюз»): Отчет за 1925 год. С. 3. 38 РГИА ДВ. Ф. р-2422. Оп. 1. Д. 365. Л. 308–309; РГАЭ. Ф. 3983. Оп.

10. Д. 116. Л. 11об.39 Дальневосточный краевой съезд сельскохозяйственной кредитной и

промысловой кооперации…С. 38.40 Сельское и лесное хозяйство Забайкалья. С. 140.41 РГАЭ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 127. Л. 14–15. 42 Наша очередная кампания – привлечение паевых взносов // Забай-

кальская деревня. 1924. № 1. С. 62. 43 ГАЗК. Ф. п-75. Оп. 1. Д. 333. Л. 140.44 ГАХК. Ф. п-2. Оп. 1. Д. 40. Л. 153–154; РГАЭ. Ф. 3938. Оп. 2. Д. 372.

Л. 56–57.45 РГАЭ. Ф. 3983. Оп. 10. Д. 116. Л. 30; ГАЗК. Ф. п-75. Оп.1. Д. 585. Л.

10–11. 46 ГАЗК. Ф. п-75. Оп.1. Д. 585. Л. 11; Сельское и лесное хозяйство За-

байкалья. С. 140.47 Кредитный отдел работает // Забайкальский кооператор. 1924. № 7-8.

С. 39. 48 ГАХК. Ф. р-353. Оп. 1. Д. 10. Л. 37.49 Два года работы Далькрайисполкома в 1926 – 1928 гг. С. 218.50 Файн Л.Е. Советская кооперация в тисках командно-административ-

ной системы (20-е годы) // Вопросы истории. 1994. № 9. С. 41–42.51 ГАЗК. Ф. п-71. Оп. 1. Д. 121. Л. 148; Дальневосточный краевой съезд

сельскохозяйственной кредитной и промысловой кооперации… С. 9. 52 Кооперация ДВК. Хабаровск, 1926. С. 37, 49.53 ГАПК. Ф. п-61. Оп. 1. Д. 164. Л. 145.54 ГАЗК. Ф. п-75. Оп.1. Д. 585. Л. 10–11.

Автор, аннотация, ключевые слова

Стасюкевич Светлана Михайловна – канд. ист. наук, профессор Дальневосточного государственного аграрного университета (Благове-щенск Амурской обл.)

svetasms@inbox.ru

В статье впервые в российской историографии анализируется практика кредитования крестьянства, которую Советская власть проводила на Даль-

74 75

нем Востоке в период новой экономической политики. Особое внимание в статье уделяется реализации кооперативной политики, формированию системы сельскохозяйственного кредита, анализу механизмов кредитова-ния крестьянского хозяйства, отношению крестьянства к советской систе-ме кредитования. Делается вывод о том, что более позднее формирование системы сельскохозяйственной кооперации на Дальнем Востоке по срав-нению с Европейской частью России объясняется не только затянувшейся Гражданской войной, но и политическими целями партии большевиков. В условиях новой экономической политики дальневосточная система сель-хозкредита хотя и развивалась по общему для советской кооперации алго-ритму, однако она не смогла стать эффективным инструментом накопле-ния средств населения и их инвестирования в производство. Кредитная кооперация оставалась низовым звеном государственно-кооперативной системы, выполняла преимущественно посредническую роль в продвиже-нии банковских средств в деревню.

Советская власть, Дальний Восток России, новая экономическая поли-тика, крестьянство, кооперация, сельская кооперация, сельскохозяйствен-ная кредитная кооперация, кредитование

References

(Articles from Scientific Journals)

1. Fayn L.E. Nepovskiy eksperiment nad rossiyskoy kooperatsiey. Voprosy istorii, 2001, no. 7, pp. 35–55.

2. Fayn L.E. Sovetskaya kooperatsiya v tiskakh komandno-administrativnoy sistemy (20-e gody). Voprosy istorii, 1994, no. 9, pp. 35–47.

3. Fayn L.E. Sovetskaya kooperatsiya v tiskakh komandno-administrativnoy sistemy (20-e gody). Voprosy istorii, 1994, no. 9, pp. 36–37.

4. Fayn L.E. Sovetskaya kooperatsiya v tiskakh komandno-administrativnoy sistemy (20-e gody). Voprosy istorii, 1994, no. 9, pp. 41–42.

5. Nikolaev A.A. Perestroyka organov kooperativnogo upravleniya v Sibiri v nachale 1920-kh gg. Gumanitarnye nauki v Sibiri, 2010, no. 1, pp. 68–72.

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

6. Ilinykh V.A. Reorganizatsiya sistemy selskokhozyaystvennoy kooperatsii v kontse 1920-kh – nachale 1930-kh gg. Kooperatsiya Sibiri: problemy istorii, ekonomiki i sotsialnykh otnosheniy [Cooperation in Siberia: History, Economics, and Social Relations]. Novosibirsk, 2009, vol. 6, pp. 87–105.

(Monographs)

7. Dolgov L.N. Ekonomicheskaya politika Grazhdanskoy voyny: Opyt Dalnego Vostoka Rossii [The Economic Policy of the Civil War: The Experience

of Russian Far East]. Komsomolsk-na-Amure, 1996, p. 99.8. Gallyamova L.I., Lykova E.A., Osipov Yu.N., Proskurina L.I., Sergeev

O.I., Shchagin E.M., Vashchuk A.S., et al. Krestyanstvo Dalnego Vostoka SSSR XIX – XX vv.: Ocherki istorii [The Peasantry of the Far East of the USSR in 19th – 20th centuries: Essays on History]. Vladivostok, 1991, pp. 171–172.

9. Ivanov A.V. Kooperatsiya Sibiri i Dalnego Vostoka Rossii v gody DVR i NEPa [The Cooperation of Siberia and Russian Far East during the existence of the Far East Republic and under the NEP]. Moscow, 2008, 341 p.

10. Kabanov V.V. Kooperatsiya, revolyutsiya, sotsializm [Cooperation, Revolution, and Socialism]. Moscow, 1996, 205 p.

11. Lykova E.A., Proskurina L.I. Derevnya rossiyskogo Dalnego Vostoka v 20 – 30-e gg. XX veka: Kollektivizatsiya i ee posledstviya [The Countryside of Russian Far East in 1920s – 1930s: Collectivization and its Consequences]. Vladivostok, 2004, 188 p.

Author, Abstract, Key words

Svetlana M. Stasyukevich – Candidate of History, Professor, Far Eastern State Agrarian University (Blagoveshchensk, Amur Region, Russia)

svetasms@inbox.ru

The article apparently for the first time in the Russian historiographical tradition examines peasantry lending practices in the Russian Far East. The article is focused on the implementation of cooperative policy of the Soviet state in the Far East, formation of agricultural credit system, the mechanisms of crediting the peasant economy and the attitude of peasantry to the Soviet lending system. The author concludes that the longer formation of the agricultural cooperation in the Far East is determined not only by the protracted Civil War and intervention, but by the political objectives of the Soviet state as well. Regional system of agricultural credit being developed according to the general Soviet algorithm could not become an effective instrument for the accumulation of public funds and their investment in production. Credit cooperatives remained lower echelons of state-cooperative system and mainly performed a mediating role in the promotion of banking facilities in the village.

Soviet power, Russian Far East, NEP (New Economic Policy), peasantry, cooperation (cooperative system), rural cooperatives, rural credit cooperatives, lending

76 77

И.В. Кометчиков

«ДАЙТЕ НАМ СЕКРЕТАРЯ, КОТОРЫЙБЫЛ БЫ С НАРОДОМ»:

ДЕСТАЛИНИЗАЦИЯ ПАРТИЙНОЙ ВЛАСТИВ СЕЛЬСКИХ РАЙОНАХ ЦЕНТРАЛЬНОГО

НЕЧЕРНОЗЕМЬЯ(1953 – начало 1960-х гг.)

I. Kometchikov

“Give Us A Secretary Who Would Be with the People”: De-Stalinization of the Communist Party’s Power

in the Rural Districts of the Central Part of Non-Black Soil Area of Russia

(1953 – early 1960s)

Изменения в механизме партийно-советской власти в СССР в ходе десталинизации под руководством Н.С. Хрущева пока изуча-ются в основном на региональном уровне1. Почти не освещенным остается районный масштаб этого процесса, без чего трудно оце-нить глубину и последовательность десталинизации, ее влияние на взаимоотношения власти и населения. В данной статье эта пробле-ма исследуется на материале сельских районов Центрального Не-черноземья.

Необходимость корректировки управления селом осознава-лась еще в последние годы сталинского режима. В сентябре 1952 г. страна размышляла над дилеммой руководства колхозами «по-пролетарски» или «с крестьянской справедливостью», сформулиро-ванной в очерке В. Овечкина2. На сентябрьском (1953 г.) пленуме ЦК КПСС неблагополучие в районном звене было признано офици-ально. Главная его причина виделась в неверных «содержании и ме-тодах» работы: при наличии значительных штатов районного аппа-рата райкомы КПСС опирались на чрезвычайных уполномоченных, что порождало «обезличку и безответственность»3.

Накануне пленума было обследовано нескольких райкомов КПСС, в том числе Рыбновский Рязанской области, считавшийся передовым. Хотя в 39-ти районных организациях работало 582 че-ловека, руководство велось через уполномоченных. Райком погряз в хозяйственных кампаниях, «подменив» райисполком и запустив политическую работу4. То же самое отмечалось в Брянской, Кали-нинской, Ярославской и других областях Центрального Нечернозе-мья5, где районное звено переживало предел возможностей сверх-централизованного управления. Аппарат работал с постоянной перегрузкой: опекая в условиях бездорожья, неразвитости средств связи непосильное количество колхозов, совхозов, МТС, сельсо-

ветов, деревень, он не мог обойтись без чрезвычайщины. За неиз-бежными срывами планов следовали ротация и отстранение кадров, усугублявшие положение. Перераспределять полномочия по управ-лению экономикой в пользу советских органов руководство страны не спешило, опасаясь, видимо, что это ослабит мобилизационный потенциал партаппарата.

Провальные результаты «хозяйственно-политических» кампа-ний начала 1950-х гг. свидетельствовали не только о кризисе управ-ления, но и о неправомерности его повседневного чрезвычайного функционирования в глазах населения. Не посягая на изменение по-рядка власти, село пыталось манипулировать «районом», указывая на забвение «правильного руководства» через первичные парторга-низации и сельсоветы. С другой стороны, сельское население уме-ло приспосабливалось к чрезвычайщине ради обеспечения своего выживания, и это приспособление затрудняло реализацию аграрной политики КПСС, особенно ее повинностной составляющей. Важ-ность преодоления неэффективности функционирования районного звена, таким образом, переплелась с задачей восстановления дове-рия к нему общества.

Распутать этот узел новый руководитель партии и государства планировал, опираясь на сталинские идеи «улучшения повседнев-ного партийного руководства в смысле приближения к низовой ра-боте»6. С этой точки зрения, преобразования состояли в «приближе-нии» аппарата районных комитетов КПСС к производству без пере-дачи реальных полномочий советским и хозяйственным учреждени-ям – путем перемещения партработников по структуре аппарата. На сентябрьском (1953 г.) пленуме ЦК КПСС Хрущев призвал устра-нить «обезличку» и чрезвычайщину, «приблизив» аппарат сельских райкомов и райисполкомов к колхозам, совхозам и МТС7.

Вместо Сельскохозяйственных отделов и Отделов партийных, профсоюзных и комсомольских организаций в райкомах КПСС на-чали создавать группы инструкторов, обязанных вести основной объем партийной работы в зоне охвата МТС. Зональные инструк-торы «закреплялись» на жительство в «опекаемых» колхозах, а секретарь райкома партии в зоне охвата МТС – на ее центральной усадьбе. При этом в райкомах формировались Отделы пропаганды и агитации и Организационно-инструкторские отделы. Должности замдиректора МТС по политчасти упразднялись8. Принципом функ-ционирования аппарата отделов становился отраслевой, а зональ-ных групп – территориально-производственный.

Выбор МТС в качестве «опорного пункта» райкома был не слу-чайным. К началу реформы здесь имелись самые крупные первич-ные парторганизации села, в которых, по нашим подсчетам, со-стояло от 19-ти до 34-х коммунистов9. Здесь была сосредоточена сложная сельхозтехника. Почти все МТС имели телефонную связь с районными центрами. Даже в 1955 г. после неоднократных укруп-

78 79

нений колхозов в восьми областях Центрального Нечерноземья, как показывают наши подсчеты, лишь 27,2–45 % их правлений имели телефонную связь с районными центрами и только в Московской области – 85,8 % правлений10.

Ответы обкомов КПСС Центрального Нечерноземья на запрос ЦК о новых штатах сельских райкомов свидетельствуют о стремле-нии областных и районных партработников всячески их увеличи-вать, обосновывая это пресеченным рельефом местности, подорван-ной экономикой колхозов, большим их количеством и т.д. Так, Смо-ленский обком просил увеличить штаты инструкторов сельских РК КПСС на 200 человек, Великолукский – на 314. Калининский обком планировал увеличить штаты сельских РК КПСС на 262 человек, Тульский – на 111, Калужский – на 408, Орловский – на 90. Приня-тие этих предложений, по нашим подсчетам, создало бы нагрузку на одного зонального инструктора в среднем: в Великолукской области (существовала с 1944 по 1957 гг.) – 1,8 колхоза, во Владимирской – 2,6, в Калининской – 3,9, в Калужской – 1,4, в Рязанской – 2,7, в Смоленской – 3,4, в Тульской – 3,911.

Сам Хрущев высказывался за то, чтобы зональный инструктор приходился на «один, максимум два колхоза»12. Однако на деле на-грузка оказалась существенно выше. Так, на 1 августа 1955 г. на од-ного работника инструкторских групп сельских РК КПСС Смолен-ской области приходилось в среднем 4,8 колхоза13, в Калужской – 414.

Почти сразу реформа натолкнулась на сопротивление партийной бюрократии районного звена15. Кадры для зональных групп частич-но переводились из аппарата РК КПСС, областных учреждений, частично – из других учреждений района и сельской округи. Наи-более опытные работники райкомов к началу реформы уже прояви-ли немалую активность, чтобы выбраться из деревни и пытались закрепиться в райцентре. В самих райкомах смысл преобразований увидели в разделении аппарата на «привилегированную» и «непри-вилегированную» части. На пленуме Калужского обкома КПСС, об-суждавшем решения сентябрьского пленума ЦК, секретарь Боров-ского райкома Бурдин заявил: «У ряда товарищей и, в частности, секретарей есть обида, что его послали в колхоз и заставляют там подыскивать квартиру, эта внутренняя обида чувствуется и ее надо переломить…»16. В Рязанской области оставшиеся в райцентрах партработники полагали, что зональный аппарат – это работники МТС. Первый секретарь Рязанского обкома КПСС А.Н. Ларионов сообщал в ЦК, что руководители советских и хозяйственных орга-низаций пытаются давать «указания» и нагружать секретарей РК КПСС по зонам МТС. Те не остались в долгу, заявив Ларионову, что, так как за ними «не закреплено транспорта», необходимо передать им легковые автомашины «второстепенных» учреждений17.

Аппарат зональных инструкторов, ответственный за широкий спектр партийной работы, часто был предоставлен сам себе и дей-

ствовал методами уполномоченных. В справке о работе инструк-торской группы Веневского райкома Тульской области говорилось, что «некоторые из инструкторов райкома КПСС занимаются дела-ми колхозов в обход партийных организаций», часто выступают в «роли советчиков председателей колхозов», причем советы носят «призывающий характер», «идут туда, где давно не были». Сходное положение отмечалось в Богородицком, Крапивенском, Чернском районах18, в Великолукской, Смоленской и Ярославской областях19.

Реформа аппарата РК КПСС сопровождалась мобилизацией зна-чительного числа коммунистов из городов, со строек и транспорта. Кроме того, она проводилась в увязке с перекраиванием сетки адми-нистративно-территориального деления. Только в ходе реализации постановления ЦК КПСС от 25 января 1954 г. «О серьезных недо-статках в работе партийного и государственного аппарата» в РСФСР к середине 1956 г. было упразднено 172 района, 13 368 сельсоветов, в три раза сокращен объем отчетности, штаты управленцев умень-шены на 193 тыс. человек. Высвобожденные 2 761 ответственный и 690 технических работников РК КПСС стали «кадровым ресурсом» для периферии20. В Центральном Нечерноземье, по нашим подсче-там, за 1953–1961 гг. число сельских районов сократилось с 460 до 31321.

Мобилизации коммунистов, перестройки районного аппарата обусловили высокую кадровую нестабильность. Передаваясь вниз, она лихорадила партийных и советских чиновников нижележащих уровней, вынужденных подстраиваться под колебания «линии» но-вого руководства страны. Как показывают наши подсчеты, за 1956 г. в РСФСР сменилось 24 % председателей исполнительных комите-тов районных Советов, 28,6 % их заместителей, 21,2 % секретарей исполкомов. За 1957 г. сменяемость составила, соответственно, 15,3 %, 17,9 % и 11,6 %22. В Ярославской области до двух лет на своих должностях работали 76,3 % секретарей РК КПСС, 55,3 % заведу-ющих отделами райкомов, 41,3 % председателей райисполкомов. В Смоленской области – 81,8 %, 70,8 %, 71,0 %, в Орловской – 64,7 %, 75,8 %, 45,1% соответственно. Высокой была текучесть кадров: в Ярославской области в 1955 г. сменилось 39,0 % состава секретарей РК КПСС, 24,6 % заведующих отделами РК, 20,6 % председателей райисполкомов, в Смоленской области – 44,9 %, 55,5 % и 44,7 %, в Орловской области – 24,0 %, 43,5 % и 22,5 % соответственно23. Из числа руководящих работников сельских районов, чьи должности водили в номенклатуру Смоленского обкома КПСС, работали до 2-х лет на своих постах 77,9 %, за год сменилось 49,1 %24, в Ярослав-ской области – соответственно 54,5 % и 27,3 %25. Из руководителей, входящих в номенклатуру Отдела парторганов Орловского обкома КПСС, работало в своих должностях до 2-х лет 60,6 %, за год сме-нилось 29,1 %26.

Высокая сменяемость воспринималась аппаратом как «наказа-

80 81

ние» и противоречила замыслу десталинизации власти на селе: что-бы быть на хорошем счету, первый секретарь райкома и председа-тель райисполкома задействовали чрезвычайные методы. Население же, оценивая работу «района» с точки зрения доступных «простым людям» сведений о содержании доклада Хрущева «О культе лично-сти и его последствиях», видело в этом сопротивление компании по исправлению ошибок эпохи «культа», что также наводило на мысли о схожести ситуации «в районе» и «наверху». Так, в июне 1956 г. из колхоза имени Ворошилова Орловской области сообщали: «Товарищ Хрущев в своем докладе на ХХ съезде КПСС от 25 марта указал на вред культа личности, на причины, на то, к чему это приводило. За этим последовала кампания исправления ошибок, связанная с куль-том личности. Кампания начата сверху. А вот снизу, можно сказать, этой кампании дается крепкий тормоз, например, у нас, в Ливенском районе и даже вообще в Орловской области…»27 В начале 1957 г. из Ельнинского района первому секретарю Смоленского обкома КПСС П.И. Доронину жаловались на секретаря Ельнинского райкома пар-тии Фролова: «Это сухарь-чинуша, который сидит целыми днями в кабинете… <…> Нам не нужны у власти чинуши-одиночки, само-властье нам не надо, время не то. Замучил всех, что захочет, то и делает. Нет у него человечности к людям. Уберите его от нас, дайте нам секретаря, который был бы с народом, понимал его…»28.

Растущее сопротивление хрущевским реформам со стороны рай-онной партийной и советской бюрократии, отразившееся в потоке жалоб с мест, ускорило признание неэффективности инструктор-ских групп как метода «приближения» партаппарата к колхозному производству. Зональные инструкторы дублировали отраслевые от-делы райкомов и зачастую имели меньше опыта и знаний, чем ру-ководимые ими председатели колхозов. Они стремились покинуть деревню, а первые секретари райкомов – вновь сосредоточить в своих руках полноту власти. Ликвидация зонального аппарата была оформлена постановлением Секретариата ЦК КПСС от 14 сентября и Президиума ЦК от 19 сентября 1957 г. «Об изменении структу-ры и штатов аппарата сельских райкомов партии», так как он будто бы выполнил свои задачи, обеспечив рост состава первичных пар-тийных организаций, качественное улучшение корпуса колхозных и совхозных руководителей и преодоление «в известной мере» «обе-злички» руководства29. Наиболее опытные зональные инструкторы влились в восстановленные отраслевые отделы РК КПСС. Другая их часть стала председателями колхозов, секретарями первичных пар-торганизаций и другими низовыми руководителями. В этом смысле инструкторские группы, безусловно, стали шагом вперед к полному охвату села «регулярными» партийными структурами и «приблизи-ли» партийное руководство к производству и трудящимся. Одновре-менно, по нашим подсчетам, на 2–15 % были увеличены ставки за-работной платы заведующих отделами, их заместителей и инструк-

торов сельских райкомов КПСС (последних – особенно ощутимо)30.Спад производства сельскохозяйственной продукции в начале

1960-х гг., свидетельствовавший о провале хрущевской аграрной политики, подтолкнул руководство страны к еще одной аппаратной реформе – созданию территориальных производственных колхозно-совхозных управлений, каждое из которых охватывало несколько районов и «подкрепляло» «живой организаторской работой» «сла-бые» колхозы и совхозы. «Инспекторы-организаторы» управлений обязывались «через правление колхоза и дирекцию совхоза» орга-низовывать выполнение планов производства и государственных за-купок («сдачи») сельскохозяйственных продуктов и сырья, для чего основное время должны были находиться на селе вместе с группами инструкторов, подчиненных партийным организаторам («партор-гам») обкомов КПСС, ответственным за партийную, политическую и пропагандистскую работу в колхозно-совхозных управлениях31.

Так попытки «приближения» районного партаппарата к произ-водству были распространены и на государственный аппарат.

В ноябре 1962 г. путем реорганизации партаппарата сверху до-низу по отраслевому принципу, созданием в пределах краев и об-ластей промышленного и сельского комитетов КПСС и преобразо-вания парторгов обкомов и крайкомов КПСС, групп инструкторов и райкомов КПСС в партийные комитеты территориальных колхозно-совхозных управлений партийное руководство на селе попытались сделать еще более специализированным32. В итоге к апрелю 1963 г. в Центральном Нечерноземье 127 укрупненных сельских районов, возглавленных парткомами, объединили территорию 290 районов, существовавших в начале 1962 г.33

Децентрализация власти, «критика культа», теория «общенарод-ного государства» идеологически обосновали и узаконили «погру-жение» парторганов в управление экономикой села. Но война и тя-готы послевоенного восстановления остались в прошлом, поэтому их функционирование в стиле «чрезвычайщины» в глазах населения выглядело неоправданным. Такие настроения побуждали централь-ное и областное партийное руководство обновлять образ своих пред-ставителей на селе. На смену чрезвычайному «комиссару» должен был прийти функционер-специалист. Необходимость знания пар-тработником экономики сельского хозяйства неоднократно подчер-кивал сам Хрущев34. На местах это возводилось в абсолют. В начале 1960 г. секретарю ЦК КПСС А.Б. Аристову (являлся заместителем Хрущева в Бюро ЦК КПСС по РСФСР и руководил всем ее пар-тийным аппаратом) поступила жалоба из Владимирской области на первого секретаря Гусь-Хрустального райкома А.М. Зубова, обви-нявшегося, среди прочего, в провале колхозами обязательств перед государством. Аристов наложил на письмо резолюцию: «Прошу по-слать инструктора и если это так, надо на месте принять меры. Если урожаи много лет не повышаются, такого секретаря не надо остав-

82 83

лять. Ставить надо таких, которые могут это сделать – поднять уро-жай…»35. Ее появление в момент, когда стало отчетливо видно, что подстегиваемая Хрущевым инициатива рязанского руководства во главе с первым секретарем Рязанского обкома А.Н. Ларионовым (с которым Аристов, кстати, находился в товарищеских отношениях) является авантюрой, с одной стороны, говорит об отстаивании Ари-стовым принципа «специализации» партаппарата. С другой – эта же ситуация высвечивает противоречивую позицию самого Хрущева, пытавшегося смещением Аристова с поста заместителя Бюро ЦК КПСС по РСФСР на январском (1961 г.) пленуме ЦК КПСС снять с себя ответственность за «рязанское дело»36.

Акцент на «интересах дела» в оценке руководящих кадров стал придавать «критике снизу» (жалобам, кляузам и доносам на район-ное руководство) оттенок «гражданского контроля над властью»37. Авторы обращений в районные, областные и центральные партий-ные учреждения, предлагая усовершенствовать управление селом, выступали за создание органов, которые бы боролись с «зажимом критики» и «семейственностью» бюрократии. Однако центральная, областная и районная власть по отношению к инициативе и пред-ложениям «снизу» была единодушна. Она не только отвергала боль-шинство из них, но и устраивала гонения на их авторов. Много та-ких фактов содержится в делах «писем и заявлений трудящихся» в фондах обкомом и райкомов партии.

Так, в течение 1950–1954 гг. председатель районной плановой комиссии Оленинского райисполкома Калининской области П.П. Никитин направил около десяти посланий И.В. Сталину, А. А. Ан-дрееву, министру совхозов СССР А.И.Козлову, Н.С.Хрущеву, в ЦК КПСС, в Совет министров СССР, КПК при ЦК КПСС, пытался лично попасть на прием к Н.С. Хрущеву, чтобы доложить свои со-ображения о «развитии сельского хозяйства, укреплении колхозов, улучшении жизни колхозников». В одном из писем он предлагал учредить штат «инспекторов ЦК КПСС по району» и «старших ин-спекторов» по области, не подотчетных местному руководству, по-ручив им контроль за провинциальным партаппаратом и проверку жалоб, чтобы секретари РК КПСС не считали себя «независимыми и бесконтрольными». В другом – о необходимости направить ин-структоров РК КПСС, входивших в группы по зонам МТС, осво-божденными секретарями первичных парторганизаций в экономи-чески слабые колхозы38.

Реакцией на обращения П.П. Никитина, неизменно пересылав-шиеся из Москвы в Калининский обком КПСС, стали попытки об-ластного и районного руководства «задвинуть» их автора подаль-ше от партработы. За пять лет с начала попыток «достучаться» до руководства страны Никитин сменил четыре должности, поработав райиспектором ЦСУ, инструктором РК КПСС, заведующим отделом культуры, а затем – председателем районной плановой комиссии. За-

тронутые в письмах вопросы с ним неоднократно обсуждало руко-водство района и работники обкома КПСС. Последнее по времени из отложившихся в фонде Калининского обкома КПСС заявлений сопровождалось предложением о «снятии с контроля» всех его пи-сем, так как некоторые из содержавшихся в них инициатив «оши-бочные и неправильные», а по новым предложениям вызвать Ники-тина на беседу к первому секретарю Калининского обкома КПСС В.И. Киселеву39.

Схожая судьба была у Г.В.Цветковой, направлявшей в 1950-е – начале 1960-х гг. в центральные партийные инстанции предложе-ния по улучшению функционирования аппарата передового Пере-мышльского района Калужской области, которую из-за критических выступлений снимали с должностей и после очередного письма, «проработав» в райкоме, уволили с поста редактора районной газе-ты «Колхозный труд». При этом со многими ее наблюдениями со-глашались и другие авторы писем в ЦК, и руководство Калужского обкома КПСС40.

Раз за разом наталкиваясь на непробиваемый барьер бюрокра-тии, общество разочаровывалось в попытках «достучаться до прав-ды», свидетельством чего был вал анонимных обращений. Авторы анонимного письма первому секретарю Орловского обкома КПСС Ф.Р. Васильеву и первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву негодова-ли, описывая проделки чиновников областных организаций, пытав-шихся при помощи «блата» отвести угрозу направления на работу в колхоз. Руководителю области рекомендовалось смелее направлять председателями колхозов областных руководителей, а также «взять-ся за КГБ», так как «много там вельмож, говорят: мы – меч партии, а выходит – заржавел…». Васильева, как и Хрущева, анонимные ав-торы назвали «справедливым», откровенно сообщив, тем не менее, первому секретарю обкома, что посылают такое же заявление и са-мому Хрущеву в Москву: «Пусть посмотрит, как в Орле подбирают в колхоз»41.

Однако подобные предложения растворялись в потоке просьб на-казать и снять «неправильно» действующих районных начальников-«специалистов», которые можно считать традиционной реакцией сельского населения на явственно видимое приспособление партий-ной бюрократии к реформам, затеянным на Старой площади. В том числе – к передаче обкомам КПСС и сельским райкомам права кон-тролировать замещение все большего количества номенклатурных должностей в районе и полному охвату к началу 1960-х гг. первич-ными парторганизациями укрупненного колхозно-совхозного про-изводства42.

Почувствовал сопротивление партаппарата и Хрущев: одновре-менно с очередной перестройкой управления колхозами и совхозами ЦК КПСС утвердил 29 марта 1962 г. «Инструкцию о проведении вы-боров руководящих партийных органов», согласно которой состав

84 85

райкомов КПСС должен был обновляться раз в два года наполовину и вводился лимит пребывания в выборной должности не более трех сроков подряд43. Но на местах, в сельских райкомах партии, против этого новшества быстро нашли «противоядие».

Авторы анонимного письма в газету «Советская Россия» жало-вались на настойчивые попытки бывшего первого секретаря Деди-ловского РК КПСС (Тульская область) А.Я. Береговского вернуться в район, где за 13 лет работы он создал «вокруг себя полную семей-ственность». Переведенный в 1962 г. на должность парторга Туль-ского управления совхозов, секретарь Дедиловского райкома попы-тался получить медицинское заключение о невозможности переезда на новое место работы. Вынужденный все же перебраться в Тулу, он продолжал влиять на «решение дел» в «своем» районе. В кон-це 1962 г. он был утвержден секретарем укрупненного Киреевского промышленного парткома. В письме на этот счет говорилось: «Ра-ботая 13 лет в Киреевске, против него боялись сказать что-то, иначе – пропал. Вел себя как хозяин частной собственности, и сейчас об-ратно через всех своих оставшихся подхалимов собирается работать в г. Киреевске…»44.

По мнению авторов письма из Тарусы – центра одного из ликви-дированных районов Калужской области, – все работники его быв-ших учреждений «разбежались по городским организациям, только не в сферу производства, а в кабинеты укрупненных районов и об-ласти…»45.

Отмена разделения партийного аппарата по отраслевому прин-ципу в ноябре 1964 г.46 при сохранении возросших прав управле-ния сельской экономикой стала победой райкомовской бюрократии не столько над снятым с руководящих должностей реформатором, сколько над обществом. Использовав десталинизацию для освобож-дения своей власти от теряющего обоснованность и оправданность чрезвычайного функционирования и опираясь на разросшиеся ни-зовые структуры, она существенно продвинулась в утверждении своего не только фактического, но и «правового» господства над селом. Переживавший кризис сталинский порядок заменялся «при-ближенным» к низовой работе систематическим контролем со сто-роны управленцев-специалистов, связанных устойчивыми нефор-мальными связями между собой и с верхушкой районного партап-парата. Осознание «советским колхозным крестьянством» такого результата десталинизации, интуитивное, без конкретного знания закулисной работы партийного аппарата обусловило постепенный рост недоверия к районной власти, безразличие к исходящим от нее производственным инициативам. Активизированная хрущевской десталинизацией и «оттепелью» социальная энергия людей пере-ключалась с приспособления к колхозному строю на переезд из села в город.

Примечания

1 Хлевнюк О.В. Региональная власть в СССР в 1953 – конце 1950-х го-дов: Устойчивость и конфликты // Отечественная история. 2007. № 3. С. 31–49; Хлевнюк О.В. Роковая реформа Н.С. Хрущева: разделение партий-ного аппарата и его последствия, 1962 – 1964 годы // Российская история. 2012. № 4. С. 164–179; Мохов В.П. Региональная политическая элита Рос-сии (1945 – 1991 гг.). Пермь, 2003. С. 72–89.

2 Овечкин В.В. Районные будни // Овечкин В.В. Собрание сочинений. В 3 т. Т. 2. М., 1989. С. 20.

3 КПСС в резолюциях, решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898 – 1986). Т. 8. М., 1985. С. 341–343.

4 Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Ф. 5. Оп. 15. Д. 433. Л. 2–6, 14.

5 Региональная политика Н.С. Хрущева: ЦК КПСС и местные партий-ные комитеты: 1953 – 1964 гг. М., 2009. С. 55–56, 64, 65; РГАНИ. Ф. 5. Оп. 15. Д. 454. Л. 108–109; Д. 483. Л. 35, 52.

6 XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б): Стенографи-ческий отчет. М., 1939. С. 28–29, 37.

7 КПСС в резолюциях… Т. 8. С. 343–344.8 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 15. Д. 433. Л. 6; КПСС в резолюциях… Т. 8. С. 343.9 РГАНИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 19. Л. 60–75.10 Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 1562. Оп.

11. Д. 5301. Л. 198.11 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 15. Д. 412. Л. 123–124, 132; Л. 413. Л. 21, 22, 32, 33;

Д. 414. Л. 19, 20, 42, 82, 203, 206.12 Правда. 1953. 15 сент.13 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 15. Д. 414. Л. 81; Государственный архив новейшей

истории Смоленской области (ГАНИСО). Ф. 6. Оп. 3. Д. 89. Л. 127. 14 Государственный архив документов новейшей истории Калужской

области (ГАДНИКО). Ф. 55. Оп. 9. Д. 390. Л. 1; Д. 391. Л. 1.15 КПСС в резолюциях… Т. 8. С. 388.16 ГАДНИКО. Ф. 55. Оп. 9. Д. 7. Л. 76.17 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 15. Д. 433. Л. 28–29.18 Центр новейшей истории Тульской области (ЦНИТО). Ф. 177. Оп.

21. Д. 41. Л. 3, 5, 6, 7, 8, 91.19 ГАНИСО. Ф. 6. Оп. 3. Д. 242. Л. 37; Центр документации новейшей

истории государственного архива Ярославской области (ЦДНИ ГАЯО). Ф. 272. Оп. 226. Д. 1056. Л. 10, 27, 28; Оп. 227. Д. 89. Л. 231; Российский госу-дарственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 556. Оп. 22. Д. 26. Л. 77, 80; РГАНИ. Ф. 5. Оп. 15. Д. 459. Л. 260.

20 РГАСПИ. Ф. 556. Оп. 14. Д. 29. Л. 1.21 Народное хозяйство РСФСР в 1961 году: Статистический ежегодник.

М., 1962. С. 88; ГАРФ. Ф. А-385. Оп. 46. Д. 65. Л. 7–10.22 ГА РФ. А-385. Оп. 46. Д. 74. Л. 15; Д. 77. Л. 15.23 ЦДНИ ГАЯО. Ф. 272. Оп. 226. Д. 1074. Л. 19–19об., 20, 21–21об., 22,

86 87

23–23об., 24, 25–25об., 26, 63–63об., 64, 65–65об., 66–66об., 68; ГАНИ-СО. Ф. 6. Оп. 3. Д. 86. Л. 26–26об., 33–33об.; Д. 87. Л. 103–110; ГАОО. Ф. П-52. Оп. 323. Д. 167. Л. 13–13об., 16–16об., 19–19об., 21–21об., 23–23об., 27–27об., 34–34об.

24 ГАНИСО. Ф. 6. Оп. 3. Д. 88. Л. 22–22об., 71.25 ЦДНИ ГАЯО. Ф. 272. оп. 226. Д. 1074. Л. 19–19об., 21–21об., 23–23об.,

25–25об., 63–63об., 65–65об., 66–66об., 69–69об., 71–71об., 73–73об.. 75–75об., 77–77об., 79–79об., 81–81об., 83–83об., 85–85об., 87–87об., 88.

26 Государственный архив Орловской области (ГАОО). Ф. П-52. Оп. 323. Д. 167. Л. 2–2об., 91.

27 ГАОО. Ф. П-52. Оп. 323. Д. 552. Л. 92.28 ГАНИСО. Ф. 6. Оп. 3. Д. 394. Л. 69.29 Региональная политика Н.С. Хрущева… С. 117–119.30 Там же. С. 155, 159, 160.31 Справочник партийного работника. Вып. 4. М.,1963. С. 321–328.32 КПСС в резолюциях… Т. 10. М., 1986. С. 292–293.33 Народное хозяйство РСФСР в 1961 году… С. 88; Народное хозяйство

РСФСР в 1962 году: Статистический ежегодник. М., 1963. С. 8.34 Никита Сергеевич Хрущев: Два цвета времени: Документы из лич-

ного фонда Н.С. Хрущева. Т. 2. М., 2009. С. 88, 93, 106, 148, 268, 269. 35 РГАСПИ. Ф. 556. Оп. 14. Д. 162. Л. 1. 36 Сушков А.В. Президиум ЦК КПСС в 1957 – 1964 гг.: Личности и

власть. Екатеринбург, 2009. С. 166–178.37 Пыжиков А.В. Политические преобразования в СССР (50 – 60-е гг.).

М., 1999. С. 218, 219.38 ТЦДНИ. Ф. 147. Оп. 5. Д. 1054. Л. 18–21, 27.39 Там же. Л. 1–2, 4, 8об., 9, 10, 10об., 28.40 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 15. Д. 429. Л. 104–109. ГАДНИКО. Ф. 6878. Оп. 1.

Д. 63. Л. 135, 136, 139. 41 ГАОО. Ф. П-52. Оп. 323. Д. 198. Л. 185об.42 РГАНИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 26. Л. 72–77, 138–149, 150–153; Кометчиков

И.В. Номенклатура РК КПСС в механизме управления селом Центрально-го Нечерноземья середины 1940-х – начала 1960-х гг. // Ученые записки Орловского госуниверситета: Гуманитарные и социальные науки. 2014. № 40(60). С. 25–28.

43 Справочник партийного работника. Вып. 4. С. 482, 484.44 ЦНИТО. Ф. 177. Оп. 32. Д. 76. Л. 281–283.45 ГАДНИКО. Ф. 6878. Оп. 1. Д. 63. Л. 18, 19, 21, 22.46 Пыжиков А.В. Политические преобразования в СССР (50 – 60-е гг.).

М., 1999. С. 288.

Автор, аннотация, ключевые слова

Кометчиков Игорь Вячеславович – канд. ист. наук, доцент Калуж-ского государственного университета им. К.Э. Циолковского

kometchikov.igor@mail.ru

Руководство центральных органов КПСС в 1953 – начале 1960-х гг. стремилось использовать десталинизацию партийной власти в сельских районах прежде всего как способ повышения эффективности управления колхозно-совхозной системой в сельском хозяйстве СССР. Однако, как яв-ствует из документов областных и районных комитетов партии, в сельских районах Центрального Нечерноземья партийная бюрократия все реорга-низации «сверху» сумела использовать для упрочения собственного поло-жения. Терявшая оправданность в глазах населения работа районной вла-сти в режиме «чрезвычайщины» заменялась жестким контролем со сторо-ны партийных управленцев-специалистов. Основой этого контроля стали развитые неформальные связи внутри партийно-советской номенклатуры и густая сеть первичных партийных организаций, полностью охвативших колхозы и совхозы. Интуитивное осознание колхозным крестьянством этого бюрократического результата десталинизации обусловило постепен-ный рост недоверия к районной власти и стремление переехать из деревни в город.

Центральное Нечерноземье России, Коммунистическая партия Совет-

ского Союза (КПСС), Центральный комитет КПСС, областной комитет КПСС, районный комитет КПСС, партийный аппарат, партийная бюро-кратия, десталинизация, реформа управления, сельское хозяйство, обще-ственные настроения, Н.С.Хрущев

References

(Articles from Scientific Journals)1. Khlevnyuk O.V. Regionalnaya vlast v SSSR v 1953 – kontse 1950-kh

godov: Ustoychivost i konflikty. Otechestvennaya istoriya, 2007, no. 3, pp. 31–49.

2. Khlevnyuk O.V. Rokovaya reforma N.S. Khrushcheva: razdelenie partiynogo apparata i ego posledstviya, 1962 – 1964 gody. Rossiyskaya istoriya, 2012, no. 4, pp. 164–179.

3. Kometchikov I.V. Nomenklatura RK KPSS v mekhanizme upravleniya selom Tsentralnogo Nechernozemya serediny 1940-kh – nachala 1960-kh gg. Uchenye zapiski Orlovskogo gosuniversiteta: Gumanitarnye i sotsialnye nauki, 2014, no. 40(60), pp. 25–28.

(Monographs)

4. Mokhov V.P. Regionalnaya politicheskaya elita Rossii (1945 – 1991 gg.) [Regional Political Elite in Russia (1945 – 1991)]. Perm, 2003, pp. 72–89.

5. Pyzhikov A.V. Politicheskie preobrazovaniya v SSSR (50 – 60-e gg.) [Political Transformations in the USSR (1950s – 1960s)]. Moscow, 1999, pp. 218, 219.

6. Pyzhikov A.V. Politicheskie preobrazovaniya v SSSR (50 – 60-e gg.)

88 89

[Political Transformations in the USSR (1950s – 1960s)]. Moscow, 1999, p. 288.

7. Sushkov A.V. Prezidium TsK KPSS v 1957 – 1964 gg.: Lichnosti i vlast [The Presidium of the CPSU Central Committee in 1957 – 1964: Power and Personalities]. Ekaterinburg, 2009, pp. 166–178.

Author, Abstract, Key words

Igor V. Kometchikov – Candidate of History, Senior Lecturer, Tsiolkovskiy Kaluga State University (Kaluga, Russia)

kometchikov.igor@mail.ru

From 1953 to the early 1960s the top leadership of the Communist Party of the Soviet Union (CPSU) tried to de-Stalinize the party power in the rural districts in its effort to raise the efficiency of kolkhoz and sovkhoz system in the agriculture of the USSR. However, as it is seen from the documents of regional and district party committees, the party bureaucracy in Central part of Non-Black Soil Area used all top-down reorganizations in its own interests to gain power. “Emergency” style of management exercised by local authorities which was losing ground among the population was replaced by rigid control from the party management. This control was based on well-developed non-formal relations within the partite-soviet nomenclature as well as on the dense network of primary party organizations encompassing kolkhozes and sovkhozes. The collective farmers’ awareness of this bureaucratic effect of de-Stalinization resulted in their mistrust in local authorities and their move from the countryside to urban areas.

Central Non-Black Soil Area in Russia, Communist Party of the Soviet

Union (CPSU), Central Committee of the CPSU, regional committee of the CPSU, district committee of the CPSU, party apparatus, party bureaucracy, de-Stalinization, management reform, agriculture, public feelings, N.S. Khrushchev

АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯAnti-Bolshevik Russia

С.А. Агеев

СТРОИТЕЛЬСТВО АППАРАТА ВОЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

И ВООРУЖЕННЫХ СИЛ НА ЮГЕ РОССИИ(ноябрь 1917 – январь 1919 гг.)

S. Ageev

The Formation of Military Command and Control Apparatusof the Volunteer Army and the Armed Forces in the South of Russia

(November 1917 – January 1919)

Летом и осенью 1919 г. многим в антибольшевистском лагере было очевидно, что победу над «Совдепией» могут одержать толь-ко Вооруженные силы на Юге России (ВСЮР) генерала А.И. Де-никина, начавшие победоносное наступление на Москву, когда во-йска верховного правителя адмирала А.В. Колчака уже отступали за Урал. Случись так – новая российская регулярная армия создавалась бы на их основе.

Но год наивысших успехов не принес ВСЮР окончательной по-беды – наоборот, обернулся сокрушительным поражением. Выйдя уже на дальние подступы к Москве, три армии ВСЮР сначала оста-новились, а потом безостановочно покатились на юг. И несмотря на все планы и возможности, уже не смогли переломить ход войны в свою пользу. Часто это объясняется ошибками и неудачами Деники-на и его правительства в государственно-правовом строительстве и в деятельности многообразных политических структур1, в экономи-ческой политике и в зависимости стратегии от экономики и полити-ки2. Однако многие участники Белого движения главными причина-ми неудачи считали недостатки в строительстве вооруженных сил. А они исследованы куда меньше3. И практически совсем не изучены организация и деятельность аппарата военного управления ВСЮР. В настоящее время это, пожалуй, является одним из самых слабых мест в изучении Белого движения.

Между тем, государственность Белого юга возникла на основе Добровольческой армии, поэтому роль аппарата военного управле-ния в государственном строительстве была велика. Очевидно, что без его изучения нет возможности всесторонне рассмотреть процесс

90 91

строительства, снабжения и боевого применения основных видов белогвардейских вооруженных сил – пехоты, кавалерии и артилле-рии. Наконец, без его изучения невозможно создание полноценной истории авиации, бронечастей и флота, а также контрразведки и раз-ведки.

Цель настоящей статьи – в основных моментах восполнить этот пробел и исследовать систему военных учреждений ВСЮР: органы полевого и центрального военного управления, органы снабжения армии. А также осветить начальный этап становления этой системы в период Добровольческой армии и оценить, что она представляла собой к моменту создания ВСЮР. Сохранившиеся в Российском государственном военном архиве трофейные документы ВСЮР, не-смотря на свою разрозненность и малочисленность, дают немало сведений на этот счет.

* * *

Вооруженные силы на юге России (ВСЮР) были образованы 26 декабря 1918 г. (8 января 1919 г.) в результате соглашения между главнокомандующим Добровольческой армией генералом А.И. Де-никиным и атаманом Всевеликого войска Донского генералом П.Н. Красновым об установлении единого командования над всеми сухо-путными и морскими силами, действовавшими в этом регионе4.

Создание ВСЮР изначально отражало факт подчинения дон-ского казачества Деникину, при этом Донская армия подчинялась ему лишь в оперативном отношении, а казачье население призна-вало власть главкома через своего атамана. Но ВСЮР не стали всего лишь новым названием для объединенных Добровольческой и Донской армий. Армия выходила на новые направления, и Дени-кин реорганизовал свои войска для решения задач общероссийского масштаба. В Крыму была создана Крымско-Азовская Добровольче-ская армия. Одновременно Добровольческая армия (в тот момент действовавшая на Северном Кавказе) была переименована в Кавказ-скую Добровольческую армию. Также были организованы войска Терско-Дагестанского края. С ноября 1918 г. под контролем Деники-на находился Черноморский флот.

В этих условиях началось преобразование центрального и поле-вого аппарата Добровольческой армии в органы управления ВСЮР.

Особенностью этой системы было доминирование в ней полево-го военного аппарата, то есть штаба главнокомандующего. Это сло-жилось исторически, так как в течение долгого времени армия была маленьким, плохо вооруженным отрядом, комплектовалась по прин-ципу добровольчества, не имела своей территории, возможности ор-ганизовать правильное снабжение, систему военных сообщений и т.п.5 В этих условиях штаб армии был единственным полноценным органом управления. Центральные органы управления появились

только в конце августа 1918 г., когда было создано Особое совеща-ние (правительство). А военное ведомство в его составе возникло и того позже – в октябре, то есть через год после начала войны. Это заставляет обратить внимание прежде всего на историю штаба.

Штаб главнокомандующего ВСЮР был создан на основе штаба главнокомандующего Добровольческой армии. Деникин и другие генералы в своих мемуарах специально оговаривают, что именно прежний армейский штаб стал штабом ВСЮР, а в приказе главкома № 2 от 27 декабря 1918 г. (9 января 1919 г.) говорится просто о пере-именовании6. В момент переименования в его состав входили управ-ления: генерал-квартирмейстера, дежурного генерала, начальника военных сообщений, инспектора артиллерии и инспектора авиации.

Целенаправленного реформирования организационного устрой-ства штаба в связи с приобретением им нового статуса не после-довало, все свелось к переименованиям и постепенной разработке новых штатов для отделов. В дальнейшем постепенно появлялись новые структурные части, что было вызвано изменениями стратеги-ческой и политической обстановки, а также попытками определить компетенцию штаба и военное ведомства.

В своей деятельности штаб руководствовался «Положением о полевом управлении войск в военное время» (Петроград, 1914; да-лее – Положение 1914 г.). Оно было утверждено 16 (29) июля 1914 г., накануне Первой мировой войны, и регламентировало устройство системы управления войсками действующей армии Российской им-перии от высшего уровня вплоть до уровня дивизии. Анализ сохра-нившихся документальных материалов показывает, что за образец структуры штаба ВСЮР был выбран уровень фронта, что логично, поскольку ВСЮР по своей сути (несколько армий) действительно напоминали фронт.

Конечно, полного следования Положению 1914 г. быть не могло, поскольку уже в 1914–1917 гг. военный аппарат далеко вышел за его рамки. Деникин даже планировал разработать некоторые изменения и дополнения к Положению 1914 г. (сохранились соответствующие приказы). И все же ничего принципиально нового по сравнению с дореволюционной практикой на Белом юге не создавалось. Это, вероятно, было определено и личным опытом командующего (Де-никин одно время служил начальником штаба главковерха) и его убежденностью в необходимости организации армии и аппарата во-енного управления на регулярных началах в противовес революци-онному развалу.

* * *

Важнейшим этапом в истории штаба (да и всей системы органов военного управления) стало не само создание ВСЮР, а период осе-ни 1918 г. Проведенные тогда преобразования по своему значению и последствиям превосходят все сделанное в период существования

92 93

ВСЮР.До этого армия управлялась по упрощенной схеме. Приступив в

ноябре 1917 г. к формированию армии (тогда называвшейся «Алек-сеевской организацией»), генерал М.В.Алексеев организовал при себе штаб, состоявший из Строевого отдела, занимавшегося опера-тивной работой и комплектованием армии, и Хозяйственной части, ведавшей обеспечением армии продовольствием, обмундированием и оружием, устройством лазаретов7.

В конце декабря 1917 г. в должность командующего Доброволь-ческой армией вступил генерал Л.Г. Корнилов. При нем был соз-дан новый штаб, но прежняя схема сохранилась: он тоже состоял из Строевого отдела и Отдела снабжений. В Строевом отделе со-единились функции двух важнейших подразделений полевого аппа-рата: Управлений генерал-квартирмейстера и дежурного генерала. Начальником штаба первоначально был генерал-лейтенант А.С. Лу-комский, а с марта 1918 г. – генерал–майор И.П. Романовский, про-работавший на этой должности до конца марта 1920 г.8

При генерале Деникине, по мере развертывания и усиления ар-мии, структура штаба постепенно усложнялась. Особенно это про-явилось во время 2-го Кубанского похода в июне–августе 1918 г. Так, где-то в начале лета был создан самостоятельный Санитарный отдел9.

В июле 1918 г. произошла важнейшая реорганизация: Строе-вой отдел был разделен на Управление генерал-квартирмейстера и Управление дежурного генерала10. В ведение первого отошли опера-тивные вопросы, в ведение второго – организационно-администра-тивные. Структура штаба начала приобретать классический, с точки зрения военной администрации, вид.

Тогда же началось создание и органов управления родами войск. В связи с увеличением артиллерийского парка армии, в начале июня 1918 г., прямо перед началом похода, для организации работ по вос-созданию и дальнейшему развитию этого рода войск было создано Управление инспектора артиллерии11. На Кубани в качестве трофеев было захвачено некоторое количество самолетов, и уже в августе 1918 г. появился орган для руководства авиацией – Управление ин-спектора авиации12.

Принципы, на основании которых была организована первона-чальная структура штаба, показывают, что в качестве ее образца была выбрана схема штаба неотдельной армии13, которую, однако, переработали в сторону максимального упрощения.

Сама должность командующего – это именно армейский уро-вань (фронтовой уровень — это главнокомандующий). Структур-ные части штаба именовались отделами, а это тоже наименование армейского уровня (фронт – это управления). И самое важное – в Добровольческой армии поначалу соблюдался принцип управления тыловыми службами через штаб. Положение 1914 г. относило это

к ведению Этапно-хозяйственного отдела штаба армии, а в Добро-вольческой армии аналогичные задачи выполнял Отдел снабжения.

Штаб, однако, руководил отнюдь не полнокровной армией, а фактически отрядом. На начало 2-го Кубанского похода армия на-считывала лишь 8–9 тыс. бойцов, и испытывала острую нехватку вооружения и всей материальной части. Так, при создании инспек-ции артиллерии у добровольцев было всего-навсего 21 орудие. А инспекция авиации была создана, когда в армия располагала двумя авиаотрядами общей численностью в семь самолетов14. Генерал Де-никин вплоть до осени 1918 г. лично вел войска, штаб работал в по-левых условиях, командующий выезжал вместе со своим штабом на линию огня к сражающимся частям, штабные офицеры иногда даже принимали участие в атаках15. Поэтому структурные подразделения штаба с точки зрения масштаба работы и своих технических воз-можностей были далеко не теми, что они представляли из себя даже в конце 1918 г., а тем более в период ВСЮР.

Однако осенью 1918 г. ситуация изменилась. Войска Деникина заняли Кубанскую область, часть Черноморской и Ставропольской губерний, начались регулярные мобилизации в армию, приступили к организации гражданского управления. В октябре, после кончины генерала Алексеева, Деникин объединил в своем лице военную и гражданскую власть, а потому стал именоваться главнокомандую-щим. Все это сразу сказалось и на военном аппарате.

Именно тогда, впервые за много месяцев войны, было создано военное ведомство – Военный и Морской отдел Особого совеща-ния, началось разграничение функций между ним и штабом. В кон-це ноября 1918 г., с началом мобилизаций, Деникин отдал приказ о создании Управления начальника запасных частей. Спустя несколь-ко дней началось формирование подчиненных управлению трех ар-мейских запасных батальонов16.

Развернулась работа по организации снабженческих, санитар-ных и прочих тыловых служб. Если раньше этим занимался Отдел снабжения штаба командующего армией, то где-то в начале октября была учреждена должность Главного начальника снабжений, руко-водившего работой по основным направлениям военного снабже-ния. В самом штабе создавались новые структурные части, росли количественно и качественно уже существующие.

Осенью 1918 г. было создано Управление начальника военных сообщений, которое занималось эксплуатацией железнодорожных, автомобильных и водных путей в военных целях17.

В октябре 1918 г. в составе Управления генерал-квартирмейстера было создано Контрразведывательное отделение18. Тогда же в соста-ве военного ведомства было создано Особое отделение, на которое возложили ведение агентурной разведки и контрразведку. Вполне возможно, что это была единая реорганизация.

Серьезные изменения произошли в органе управления авиаци-

94 95

ей. 1(14) декабря 1918 г. был утвержден новый штат Управления, в соответствии с которым количество сотрудников возросло почти в два раза, были созданы Строевой отдел, занимавшийся вопросами организации авиачастей и учреждений, службой личного состава, и Технический отдел, ведавшим вопросами авиационного снабжения, введена должность заведующего радиотелеграфом. Одновременно утверждались штаты авиационного отряда, управления командира авиационного дивизиона и авиапарка – то есть упорядочивалась вся система управления авиацией Добровольческой армии19.

В ноябре–декабре 1918 г. были утверждены штаты наиболее важных управлений: генерал–квартирмейстера, дежурного генера-ла, начальника военных сообщений, начальника запасных частей20, а также многих других учреждений рангом пониже (Инструктор-ской пулеметной роты при штабе главкома, Главного телеграфного отделения при штабе главкома, Автомобильного отдела в составе Управления начальника военных сообщений и т.п.). Одновременно со штабными утверждались штаты управлений, подчиненных Глав-ному начальнику снабжений (Управления главного полевого кон-тролера, интенданта Добровольческой армии, заведующего Рекви-зиционной частью, начальника Ветеринарной части)21.

Таким образом к концу 1918 г. сложились не только основные структуры военного аппарата, но и все внутренние подразделения в их составе.

Проведенные осенью 1918 г. организация и реорганизация ста-ли качественным скачком в строительстве штабного аппарата. Осо-бенно примечательно появление управления Главного начальника снабжений – структуры и должности фронтового уровня. Согласно Положению 1914 г., фронтом руководило Полевое управление, со-стоявшее из штаба главнокомандующего армиями фронта, и управ-лений, подчиненных Главному начальнику снабжений. Правда сам Главный начальник снабжений при этом подчинялся начальнику штаба фронта, что разгружало главнокомандующего от хозяйствен-ных забот и позволяло сосредоточиться на руководстве военными операциями22, но курируемые им снабженческие управления в со-став штаба не входили. И теперь полевые учреждения Доброволь-ческой армии практически полностью соответствовали этой схеме. Таким образом, еще до образования ВСЮР военный аппарат Добро-вольческой армии быстро эволюционировал в сторону устройства, характерного для фронтового уровня. Видимо, поэтому переход от управления одной армией к руководству ВСЮР прошел для штаба органично и практически не потребовал дополнительных реорга-низаций. Дальше, уже в 1919 г., эта ситуация была закреплена. Из документов явствует, что вновь утверждаемые положения о струк-турах штаба ВСЮР были подкреплены ссылками на статьи Поло-жения 1914 г., регламентирующие организацию фронтового уровня управления. Это же касалось и Управления Главного начальника

снабжений.Разумеется, учитывался и опыт развития военного аппарата в

годы мировой войны, вносилось и что-то свое. Например, органов управления артиллерией и авиацией в Положении 1914 г. не предус-матривалось, они возникли в Ставке главковерха в 1916 г. А Управ-ление начальника военных сообщений, по Положению 1914 г., на фронтовом уровне подчинялось Главному начальнику снабжений, а не начальнику штаба, как это было в Добровольческой армии, и в первое время – во ВСЮР. А вот на высшем уровне оно состояло как раз в составе штаба главковерха.

Но все же во ВСЮР за основу не был взят высший уровень управ-ления войсками, каковым в мировую войну была Ставка Верховно-го главнокомандующего. Очевидно, это было связано и с меньшим масштабом деятельности, и с острой нехваткой финансовых ресур-сов, а также с личным весьма критическим отношением Деникина к устройству Ставки времен мировой войны.

* * *

После создания ВСЮР штабом продолжил руководить генерал И.П. Романовский. Он был вторым человеком в военной иерархии ВСЮР, ближайшим помощником Деникина. Его исключительное положение определялось ведущим положением штаба в системе во-енных учреждений, членством в правительственном Особом сове-щании при главкоме ВСЮР (начальник штаба по должности входил в его состав) и личной дружбой с Деникиным, на которого он имел большое влияние. Однако в армейской среде к нему относились от-рицательно, даже считали проводником левых идей23.

Начальнику штаба подчинялся ряд должностных лиц, возглав-лявших соответствующие управления. Первейшая задача полевого военного аппарата – решение военно-оперативных вопросов. По устоявшейся в XIX – начале XX вв. практике, этим ведал генерал-квартирмейстер. С 27 ноября (10 декабря) 1918 г. эту должность за-нимал Ю.Н. Плющик-Плющевский24.

При нем состояло Управление генерал-квартирмейстера, играв-шее ключевую роль в работе штаба. Его задачами были сбор и ана-лиз сведений о ходе боевых действий, расположении и состоянии своих воинских частей (оперативная информация), сбор данных о противнике (разведка), разработка распоряжений главкома и переда-ча их в нижестоящие штабы, вообще поддержание с ними оператив-ной связи (служба связи). В момент образования ВСЮР в его состав входили отделения: Оперативное, Разведывательное, Контрразведы-вательное, Связи, Топографическое (руководило военно-топографи-ческой работой на фронте) и Общее (занималось обеспечением нор-мальной работы Управления, а также, в соответствии с традициями Российской империи, всеми вопросами службы офицеров Генштаба

96 97

в действующей армии)25. «Мозгом» же управления было Оператив-ное отделение, которое собирало оперативные сведения от армий, составляло доклады и оперативные сводки для генерал-квартирмей-стера и начальника штаба, готовило проекты оперативных приказов.

В начале мая 1919 г. в состав Управления генерал-квартирмей-стера добавился Особый отдел сношений с союзными армиями. Но создан он был раньше – в январе 1919 г. – для поддержания контак-тов со странами Антанты через военные миссии, находившиеся при штабе главкома ВСЮР26.

В целом же в течение 1919 г. в структуре управления крупных перемен произведено не было, все отделения сложились еще в 1918 г., общий штат управления, утвержденный 2(15) ноября 1918 г.27, долгое время не менялся. Структура представляла собой точную копию аналогичного управления, предусмотренного Положением 1914 г. для штаба фронта, новым был лишь Отдел сношений с со-юзными армиями. Стабильным оставался и кадровый состав, ос-новные фигуры – сам Плющик-Плющевский, начальники главных отделений – спокойно проработали все это время, крупные переста-новки последовали только в феврале–марте 1920 г.

Однако Контрразведывательное отделение имело несколько вы-ходящую за рамки задач своего Управления специфику работы. В годы Гражданской войны для контрразведки главной стала функция политического розыска, борьба с внутренним врагом (после Фев-ральской революции и разгрома жандармских учреждений лишь контрразведка оказалась инструментом, пригодным для этой ра-боты). Основными задачами органов контрразведки, подчиненной штабу ВСЮР, были сбор информации о противниках, раскрытие подпольных большевистских организаций и их ликвидация, борьба с большевистским деятелями и агитаторами, мероприятия в отно-шении местных жителей, в способствовавших укреплению Совет-ской власти.

Но в своих изначальных функциях – борьба с иностранным шпионажем – эта служба является незаменимой частью военного аппарата и была таковой в годы Первой мировой войны. Согласно Положению 1914 г., войсковая разведка и борьба со шпионажем объединялись в разведывательных отделениях управлений гене-рал-квартирмейстеров всех уровней. Уже в ходе войны, в составе Управления генерал-квартирмейстера штаба главковерха было соз-дано самостоятельное контрразведывательное делопроизводство. А руководство агентурной разведкой и контрразведкой по-прежнему оставалось в ведении Главного управления Генштаба.

Схожесть с этой системой сохранялась и во ВСЮР. Разведка и контрразведка за границей, а также на территории Советской Рос-сии и Советской Украины (агентурная) возлагались на Особое от-деление части Генерального штаба Военного отдела, при котором действовала Контрразведывательная часть. Органы же контрразвед-

ки, формально остающейся военной, но взявшей на себя функции политического розыска, подчинялись штабу главкома ВСЮР.

В 1918 – начале 1919 гг. в организации разведки и контрразведки большую роль играла сеть местных центров Добровольческой ар-мии. Они были созданы летом 1918 г. во многих южных городах: Таганроге, Харькове, Киеве, Одессе, Николаеве, Полтаве и других. Основной их задачей была вербовка добровольцев в армию, однако постепенно определился круг задач разведки и контрразведки28.

В первые месяцы единого органа, отвечающего за их работу, не было. Их считал своей сферой компетенции Военно-политический отдел при генерале Алексееве, но также на руководство ими претен-довал и штаб командующего армией29. Вопрос подчинения центров был решен после смерти Алексеева. 10(23) октября 1918 г. приказом Деникина общее руководство их деятельностью было возложено на помощника главнокомандующего Добровольческой армией по военной части (одновременно – начальника только что созданного Военно и морского отдела) генерал-лейтенанта А.С. Лукомского. А конкретно – на Особое отделение Военного и морского отдела30. В составе каждого центра была создана должность заведующего раз-ведкой и контрразведкой31. С этого времени территории разведки между Военным и морским отделом и штабом армии были фор-мально разграничены: штаб – на Северном Кавказе (Кубань, Дон, Терек, Дагестан), а на остальной территории России и за границей – Военный и морской отдел32.

Организационными и административно-хозяйственными вопро-сами ВСЮР ведало Управление дежурного генерала. Ничего прин-ципиально нового для военного аппарата здесь также не было: и структура, и функции ориентировались на Положение 1914 г.

Задачи управления можно четко разделить на две группы. С од-ной стороны – общеармейские: комплектование воинских частей и учреждений личным (главным образом, офицерским) составом, все вопросы службы офицеров (кроме офицеров Генштаба – ими ведал Общий отдел Управления генерал-квартирмейстера), а именно – на-значения, переводы, увольнения, пенсионное обеспечение, награж-дение. С другой – поддержание жизнедеятельности штаба как уч-реждения.

Дежурным генералом весь период ВСЮР был генерал-майор С.М. Трухачев (в 1917 г. – начальник инспекторского отделения Управления дежурного генерала штаба главковерха)33. После обра-зования ВСЮР управление продолжало функционировать по штату, утвержденному 2(15) ноября 1918 г., новый был введен лишь в на-чале августа 1919 г.34

Состав Управления дежурного генерала лишь незначительно от-личался от образца, указанного в Положении 1914 г. Там для штаба фронта были предусмотрены Инспекторское и Общее отделения, за-ведующий Военно-судной частью и комендант главной квартиры35.

98 99

Тогда как под руководством Трухачева работали Инспекторское, На-градное, Судное и Общее отделения, Отделение укомплектования и Управление коменданта главной квартиры.

Задачи Общего отделения, видимо, остались прежними: расчет и получение необходимых кредитов, распределение этих сумм на нужды штаба, отчетность по ним. А вот Инспекторское и Наградное отделения, а также Отделение укомплектования, судя по всему, яв-лялись наследниками «классического» (по Положению 1914 г.) Ин-спекторского отделения, к которому относились все вопросы служ-бы офицеров на театре военных действий и наградное дело.

Отделение укомплектования занималось приемом офицеров на службу и распределяло их по войсковым частям и учреждениям ВСЮР36.

У Инспекторского отделения из старых функций должны были остаться сбор и обработка сведений о численности вооруженных сил, их обеспеченности главнейшими видами довольствия, санитар-ном и ветеринарном состоянии. Вероятно, это отделение ведало и резервом чинов при штабе главкома, то есть контингентом офице-ров, принятых на службу, но временно не получивших назначения.

Деятельность Судного отделения была связана с группой судеб-но–следственных учреждений при штабе главкома (Корпусной суд, военный следователь по особо важным делам и другие) и войсковых частях, соблюдением законности в армии37.

Особо сложилась ситуация в наградном деле, которое в армии Деникина стало тождественно чинопроизводству. Согласно Поло-жению 1914 г., наградное дело – это задача Инспекторского отделе-ния. Однако в штабе главкома ВСЮР действовало самостоятельное Наградное отделение. Но помимо него, наградным делом занима-лось и другое учреждение: 15(28) декабря 1918 г. при Управлении дежурного генерала появилась Комиссия по рассмотрению наград-ных представлений (Наградная комиссия)38, созданная для решения наиболее сложных случаев чинопроизводства (оставшихся нераз-решенными с дореволюционных времен, касающихся вернувшихся из плена, служивших в армиях «суверенных» государств, а также самозванцев и т.п.). Сначала они рассматривались в Наградном от-делении, а затем передавались в Наградную комиссию для оконча-тельного определения прав представляемых и законности представ-лений.

Помимо общеармейских, Управление дежурного генерала имело структурную часть, которая обслуживала штаб в хозяйственном и техническом отношениях – Управление коменданта главной квар-тиры39. При нем состояло несколько частей и команд различного назначения (охрана, медперсонал и другие) и военно-полевой суд40. Также при управлении хранились для будущей России боевые рега-лии – знамена или части знамен полков Российской императорской армии41.

При Управлении коменданта главной квартиры состоял орган по руководству армейским духовенством – Управление протопресвите-ра военного и морского духовенства. Подобная должность была и Российской императорской армии: в мирное время – в составе Во-енного министерства, а в после начала мировой войны – в составе штаба главковерха. С 1911 г. деятельностью духовенства руководил о. Георгий Шавельский. Он же с 26 ноября (9 декабря) 1918 г. стал протопресвитером Добровольческой армии, а затем и ВСЮР; оста-вался им до отставки Деникина42.

В первые месяцы существования ВСЮР общее руководство во-енными сообщениями пока еще продолжало оставаться в ведении штаба главнокомандующего, где действовало Управление началь-ника военных сообщений. Возглавлял его генерал-лейтенант Н.М. Тихменев. Управление имело в своем составе отделы: Военно-до-рожный, Автомобильный, Этапно-транспортный и канцелярию. При управлении действовал Почтово-телеграфный отдел43.

Военно-дорожный отдел имел в своем составе отделения: Об-щее, Перевозок войск и воинских грузов, Расчетное и Отделение подвижного состава военного времени. Его задачей было поддер-жание необходимой работоспособности железных дорог и обеспе-чение воинских и эвакуационных перевозок, общее заведование железнодорожными частями, парками, мастерскими, а также охра-на путей сообщения. Автомобильный отдел ведал автомобильным парком ВСЮР, вопросами службы авточастей и их снабжением. Этапно-транспортный отдел, который делился на Этапное и Транс-портное отделения, руководил этапными и тыловыми войсками, уч-реждениями, обслуживающими военные дороги, ведал устройством самих военных дорог, этапной и транспортной служб. Последняя занималась учетом и распределением всех единиц транспорта, фор-мированием новых транспортных средств44.

11(24) января 1919 г. были вновь утверждены на своих должно-стях начальники отделов и правитель канцелярии – все они остались прежними. В тот же день был объявлен штат Почтово-телеграфно-го отдела. А поскольку началась организация органов военных со-общений на уровне новых армий, в феврале был утвержден типовой штат Управления начальника военных сообщений армии в составе ВСЮР45.

Такой порядок сохранялся до реформы в конце марта 1919 г., когда военные сообщения были выведены из компетенции штаба ВСЮР. Была утверждена должность Главного начальника военных сообщений ВСЮР, который координировал теперь еще и деятель-ность некоторых правительственных ведомств в той мере, в какой это было необходимо для использования путей сообщения для нужд армии. Он был подчинен непосредственно главкому и стал членом Особого совещания.

Что касается управлений родами войск, как и в Добровольческой

100 101

армии, в составе штаба ВСЮР поначалу работали две инспекции – артиллерии и авиации.

Управление инспектора артиллерии, по сравнению с други-ми аналогичными органами ВСЮР, имело свои особенности. Во-первых, оно являлось единственным учреждением, которое до кон-ца войны сохранило свой инспекторский статус, тогда как органы управления авиацией (а потом – и бронечастями), помимо инспек-торских функций, отвечали за все аспекты развития своих родов во-йск. Во-вторых, оно имело свои структурные части на уровне армии и корпуса: ни в авиации, ни в бронечастях этого не было.

Такая система – наследство мировой войны. Поначалу никаких инспекций в составе высших органов военного аппарата не пред-полагалось. В Положении 1914 г. должность инспектора артилле-рии была предусмотрена только на уровне корпуса. Но война внесла коррективы, и в январе 1916 г. было создано Управление полевого генерал-инспектора артиллерии, который подчинялся непосред-ственно главковерху46.

Нечто похожее была воссоздано на Белом юге. Штат управления был утвержден 13(26) апреля 1919 г.47 Немного позднее были раз-работаны временные положения об инспекторах артиллерии ВСЮР, армии и корпуса.

Управление инспектора артиллерии ВСЮР осуществляло кон-троль за правильным использованием (в техническом отношении) всех родов и видов артиллерии и состоянием вооружения. Оно сле-дило за своевременным пополнением артиллерийских частей лич-ным составом, осуществляло подбор командного состава. Подготов-кой артиллерийских кадров, распространением опыта применения артиллерии занималась Учебно-подготовительная артиллерийская школа, начальник которой подчинялся непосредственно инспектору артиллерии.

Именно инспектор артиллерии ВСЮР управлял в 1919 г. таким грозным оружием Гражданской войны, как бронепоезда. Ему непо-средственно подчинялся начальник бронепоездных дивизионов, в ведении которого находились все дивизионы и отдельные боевые единицы. Бронепоезда не были отдельным родом войск, а рассма-тривались как наиболее эффективный способ применения артилле-рии. Их начальник назначался из числа артиллерийских генералов. Он имел собственное Управление начальника бронепоездных ди-визионов, состоявшее при Управлении инспектора артиллерии (их штаты были утверждены в апреле одновременно), и проводившее инспектирование этих воинских частей в хозяйственном, строевом и боевом отношениях48.

В Добровольческой армии инспектором артиллерии был гене-рал-майор Н.Д. Невадовский, но вскоре после образования ВСЮР, 13(26) января 1919 г., эту должность занял генерал-майор Н.А. Иль-кевич49.

Система управления авиацией в первой половине 1919 г., после серьезных мероприятий в декабре 1918 г., пока оставалась стабиль-ной. Инспектором этого рода войск был полковник (с 24 января (6 февраля) – генерал-майор) И.И. Кравцевич50. Но постепенно при-менение авиации расширялось, налаживалась учебная работа, шел сбор технической части, формировались новые авиачасти. В февра-ле 1919 г. Великобритания начала поставки из Константинополя в Новороссийск предметов военного снабжения, включая авиацион-ную технику и запчасти к ней51.

* * *

Органы центрального военного управления тоже достались ВСЮР по наследству от Добровольческой армии.

Как уже отмечалось, исторически они появились намного поз-же полевого аппарата, и даже позже прочих центральных органов. «Положение об Особом совещании при Верховном руководителе Добровольческой армии» от 18(31) августа 1918 г., определившее первоначальный состав правительства, не предусматривало созда-ние военного ведомства. Другие отделы соответствовали обычно-му списку центральных министерств и потому его отсутствие, как замечает член Особого совещания профессор К.Н. Соколов, броса-лось в глаза. Это было сделано намеренно: чтобы избежать вторже-ния генерала Алексеева в сферу компетенции командующего и его штаба52.

Однако достоверно известно, что 2(15) октября военное ведом-ство – Военный и морской отдел – уже существовало: к этому вре-мени относятся первые обнаруженные документы отдела (возмож-но, что он был учрежден как раз после смерти генерала Алексеева). Ему были переданы функции бывших Военного и Морского мини-стерств, и функции снабжения армии. В октябре 1918 г. были созда-ны основные структурные подразделения и произведены назначе-ния на должности. Возглавивший его генерал А.С. Лукомский имел дореволюционный опыт работы в Военном министерстве: с января 1909 г. – начальник Мобилизационного отдела Главного управления Генштаба, с января 1913 г. – помощник начальника канцелярии Во-енного министерства, с началом мировой войны был назначен ее на-чальником, подготовил и провел мобилизацию, а в январе 1915 г. стал помощником военного министра53.

Вскоре после создания ВСЮР, 15(28) января 1919 г., Военный и морской отдел при главкоме Добровольческой армии был преоб-разован в Военный отдел при главкоме ВСЮР, а Морское отделение бывшего отдела стало Морской частью при адмирале для поручений при главкоме ВСЮР54. Начальником Военного отдела остался гене-рал Лукомский.

Таким образом, военное и военно-морское ведомства были раз-

102 103

делены.Структура Военного отдела была трехзвенной: отдел делился на

части, а те – на отделения. Такие названия сохранились до 7(20) фев-раля 1919 г. Сразу после образования отдела в его составе работали две основные части: Генерального штаба и Общая.

Как и штаб главкома, военное ведомство действовало на осно-ве военного законодательства Российской империи, и его структура во многом напоминала дореволюционную. Вместе с тем его полно-мочия были сильно ограничены, поскольку, как уже говорилось, во ВСЮР доминировал полевой аппарат. Размежевание между ними в 1919 г. шло довольно активно, но, по мнению того же Лукомского, в деникинский период четко разграничить функции так и не удалось55.

Часть Генерального штаба была подобна одному из главных органов в системе Военного министерства Российской империи – Главному управлению Генерального штаба, выполняя во многом те же задачи. Ее начальником с середины октября 1918 г. стал генерал-лейтенант В.Е. Вязьмитинов, который одно время был начальником Оперативного отделения штаба Добровольческой армии56.

В состав Части Генерального штаба входили отделения: Моби-лизационное, Организационное, Особое, Картографическое, Часть государственного коннозаводства (была создана немного позже), а также, судя по всему, Военно-цензурное отделение.

Обращает на себя внимание отсутствие, по сравнению с Глав-ным управлением Генштаба, Отдела генерал-квартирмейстера, ко-торый занимался составлением оперативных планов, ведал внешней разведкой и контрразведкой (по Европе, Азии и Америке), а также вопросами прохождения службы офицеров корпуса Генерального штаба. Правда, в начале октября 1917 г. этот отдел был разделен на два: Отделы 1-го и 2-го генерал-квартирмейстеров. Причиной тому стала сильно расширившаяся за время войны сфера деятельности. То же самое (только немного раньше, летом 1917 г.) произошло в Ставке главковерха: были созданы управления 1-го и 2-го генерал-квартирмейстеров. Ни в Добровольческой армии, ни во ВСЮР по-добного не было.

Задачи разведки и контрразведки, руководство службой офице-ров Генштаба остались и в компетенции военного ведомства ВСЮР. А вот разработка всех стратегических и оперативных планов проч-но перешла к штабу главкома (к Управлению генерал-квартирмей-стера). Видимо, восстанавливать эти функции в военном ведомстве пока не имело смысла (они не были указаны и в Положении об От-деле Генерального штаба, утвержденном позже, в июне 1919 г.)57.

Особое отделение Части Генштаба было создано одним из пер-вых, в октябре 1918 г., причем Контрразведывательная часть пере-шла в ее состав из расформированного Военно-политического отде-ла, состоявшего при генерале Алексееве. Первоначально оно имело в своем составе Общую, Разведывательную и Контрразведыватель-

ную части58. Что касается задач, то в 1919 г. это был классический перечень: военно-политическая разведка за рубежом, связь с воен-ными агентами и представителями, агентурная контрразведка, кон-троль выезда за границу. Но это относится уже ко второй половине 1919 г. А в конце 1918 – начале 1919 гг. главным для Особого отде-ления было руководство центрами Добровольческой армии, причем всеми сторонами их деятельности. Функции центров, связанные с вербовкой добровольцев, все еще считались главными и, помимо своих прямых задач, Особому отделению пришлось заниматься во-просами снабжения, путей сообщения, формирования и т.д.59 Впро-чем, через несколько месяцев проблема отпала: наиболее мощные центры работали на Украине, в Новороссии и южных районах, а вся эта территория оказалась занятой войсками ВСЮР во время насту-пления весной – летом 1919 г.

Самой значительной задачей военного ведомства ВСЮР была организация централизованного призыва в армию. Этими вопроса-ми ведало Мобилизационное отделение Части Генерального штаба (подобное было и в составе дореволюционного Главного управления Генштаба). Оно вело работу по призыву в армию военнообязанных (новобранцев и запасных) и медицинского персонала на территори-ях, управляемых непосредственно главным командованием ВСЮР (казачьи области имели автономное управление), иногородних, про-живающих на территории казачьих областей, а также – по мобили-зации конского состава.

Это было возможно лишь при восстановлении, хотя бы частич-ном, системы мобилизационного аппарата. В начале 1919 г. в каче-стве его местных органов были восстановлены Управления уездных воинских начальников, за более крупные районы отвечали началь-ники местных бригад. Система местных мобилизационных орга-нов фактически полностью соответствовала дореволюционной. Но в обычных условиях начальники местных бригад подчинялись начальникам военных округов, а поскольку на территории ВСЮР округа не воссоздавались, то (как гласилось в приказах, «впредь до» их восстановления) начальники местных бригад были подчинены непосредственно начальнику Отдела Генерального штаба. В связи с этим последний получал права главного начальника военного окру-га60.

Но даже официально закрепленный за ведомством объем полно-мочий ограничивался из-за деятельности полевого аппарата, под контролем которого проводились мобилизации и формирование во-инских частей на фронте. Конечно, некоторые части формировались в тылу и уже готовыми отправлялись на фронт. Это были, прежде всего, казачьи части, которые формировались территориально, в своих округах (Донская и Терская области) и отделах (Кубанский край), и на которые компетенция начальника Военного отдела не распространялась61. А также части специальных родов войск (авиа-

104 105

ция, бронечасти, инженерные и т.п.), относившиеся к ведению шта-ба главкома ВСЮР, так как все соответствующие инспекции были в его составе.

Организационное отделение занималось разработкой штатов: как составлением новых, так и внесением изменений в старые, а также разработкой положений о воинских частях, управлениях и учреждениях, определяло их структуру, функции, регламентацию службы. Судя по всему, Организационное отделение выполняло те же задачи (или часть задач), что и Отдел по устройству и службе во-йск Главного управления Генштаба62.

Картографическое отделение ведало службой чинов Корпуса во-енных топографов, организовывало и координировало работу по созданию всех видов картографических материалов, снабжало ими военные учреждения и действующую армию63. Оно было аналогом Военно-топографического отдела в Главном управлении Генштаба и впоследствии получило то же название. Значительную часть этой работы выполнял и полевой военный аппарат: топографические от-деления в 1919 г. были на всех его уровнях – в штабе главкома, шта-бах армий и корпусов, а в штабах дивизий состояли обер-офицеры Корпуса военных топографов. Точно так же было и во время миро-вой войны, в полном соответствии с Положением 1914 г.

Позже, в середине марта 1919 г., был утвержден штат Части госу-дарственного коннозаводства

В целом состав Части Генерального штаба в основных чертах соответствовал составу Главного управления Генштаба: Мобилиза-ционный и Военно-топографический отделы даже сохранили свои названия, Организационный отдел по своим функциям походил на Отдел по устройству и службе войск. Не был восстановлен Отдел генерал-квартирмейстера, но часть его функций выполняло Особое отделение. Единственная структурная часть, чьи задачи не были унаследованы деникинским военным ведомством, – Отдел военных сообщений.

Задачи Части Генерального штаба, определяемые четырьмя ос-новными отделениями, впоследствии особо не менялись.

Круг задач Общей части Военного отдела устоялся не сразу. В ее развитии можно выделить два этапа.

На январь 1919 г. внутренний состав Общей части был следу-ющим: Административное отделение, Отделение по интендантской части (был другой вариант названия – Отделение хозяйственное и по интендантской части), Отдельное делопроизводство по артил-лерийской части, Судная часть и Санитарная часть (в документах также встречается иное название: Отдельное делопроизводство по санитарной части).

По всей видимости, как минимум четыре из перечисленных структурных частей – аналоги Главных управлений дореволюцион-ного Военного министерства: Главного интендантского управления,

Главного артиллерийского управления, Главного военно-судного управления и Главного военно-санитарного управления. Не найдено никаких данных о том, что эти структурные части когда-либо вос-создавались во ВСЮР по дореволюционному образцу (кроме Глав-ного военно-судного управления, но это было немного позже).

Из всех перечисленных отделений или частей впоследствии со-хранилось лишь Административное. Остальные либо стали само-стоятельными (военно-судная), либо послужили для формирования других структурных частей (санитарная), либо были расформиро-ваны, так как дублировали деятельность других учреждений (по интендантской части, делопроизводство по артиллерийской части). Можно сделать вывод: в Общую часть, которой не было в составе дореволюционного Военного министерства, первоначально свели все направления деятельности, находившиеся до 1917 г. в ведении «довольствующих» управлений, тогда как структуру «мозга» воору-женных сил – Генерального штаба – восстановили почти полностью.

Но существование аналогов коренных для военного ведомства «довольствующих» управлений впоследствии не продолжилось, и полноценно они не развернулись. В конце февраля 1919 г., при упо-рядочении дела снабжения армии, начальнику Военного управления был подчинен Главный начальник снабжения со своим управлени-ем. Это послужило поводом к ликвидации подобий министерских органов военного снабжения, функционирующих в составе Общей части.

На втором этапе в деятельности Общей части преобладали адми-нистративные и хозяйственные вопросы, канцелярские функции64.

* * *

Среди всех вооруженных сил антибольшевистских военных диктатур ВСЮР обладали наиболее мощным флотом. В распоря-жении Деникина оказалась значительная часть военно-морских сил и средств Российской империи на Черном и Каспийском морях. В состав ВСЮР вошел один из двух тогдашних российских флотов – Черноморский – со всей инфраструктурой. Он являлся такой же составной частью ВСЮР, как и сухопутные армии. Была восстанов-лена и Каспийская флотилия.

Флот (вернее то, что от него осталось после затопления больше-виками в Новороссийске) был присоединен к Добровольческой ар-мии в ноябре 1918 г., после прихода в Крым союзников по Антанте. Правда, присоединение было отчасти формальным, так как союзное командование затягивало передачу боевых судов Деникину. Оконча-тельно этот вопрос разрешился лишь летом–осенью 1919 г.65, однако органы управления флотом были созданы заранее.

Военно-морской отдел, образованный еще в октябре 1918 г., за месяц до официального включения флота в состав ВСЮР, имел в

106 107

своем составе Морскую часть – зачаток будущего самостоятельного морского ведомства. Ее возглавил вице-адмирал А.М. Герасимов.

13(26) ноября 1918 г. приказом Деникина временно исполняю-щим должность командующего Черноморским флотом был назна-чен вице-адмирал В.А. Канин, бывший командующий Балтийским флотом66. Тогда же было создано Управление Главного командира судов и портов; его штат был объявлен 7(20) декабря 1918 г.67

Однако 15(28) января 1919 г. было объявлено временное поло-жение об управлении флотом и морским ведомством на юге России. Морское управление было выведено из состава Военного и морско-го отдела и стало самостоятельным ведомством.

Управление Черноморским флотом, портами и учреждениями морского ведомства (а также приморскими батареями приморских крепостей) сосредотачивалось в руках командующего флотом юга России, который подчинялся непосредственно главкому. Он же сто-ял во главе морского ведомства (имел права морского министра) и входил в состав Особого совещания. Временно на него были воз-ложены также обязанности начальника тыла флота, то есть вопросы снабжения, ремонта, гидрографии, санитарно-морская часть и пор-ты.

При командующем создавался штаб, который должен был ре-шать вопросы, ранее бывшие в ведении Морского Генерального и Главного штабов. Для восстановления морской авиации была ут-верждена должность флагманского летчика – заведующего гидроа-виацией Черного моря68.

В соответствии с этим упразднялись должность Главного коман-дира судов и портов Добровольческой армии и его штаб (управле-ние).

Отныне сухопутное и морское ведомство существовали самосто-ятельно (за исключением небольшого периода в декабре 1919 – на-чале 1920 гг.). Это указывает, что цель реформы (а, следовательно, и создания «сухопутного» Военного отдела) состояла в повышении статуса именно морского ведомства.

Также учреждалась должность адмирала для поручений при главкоме ВСЮР (им стал тот же вице-адмирал А.М. Герасимов), бывшее Морское отделение Военного и морского отдела было пре-образовано в Морскую часть при нем.

Но это стало только началом многочисленных реорганизаций, которые ждали флот в 1919 г.

* * *

С созданием ВСЮР завершился начальный этап Белого движе-ния на юге России, в ходе которого Добровольческая армия из «ко-чующего» отряда превратилась в серьезную военную силу. По мере усиления армии был создан и полноценный аппарат военного управ-

ления. Он основывался на дореволюционных образцах военной ад-министрации и российских военных законах. В этом плане «белая» государственность имела преемственность с государственностью Российской империи. Принципиально новых структур в сфере во-енного строительства на Белом юге не возникло.

Практически все особенности системы органов военного управ-ления ВСЮР определились именно тяжелейшими условиями 1918 г., когда Добровольческая армия противостояла гораздо более мно-гочисленному и гораздо богаче снабжаемому противнику. Соответ-ственно, и строительство аппарата военного управления происходи-ло в куда более сложных условиях, чем те, в которых большевики создавали свой аппарат военного управления.

Вследствие этого центром системы военных учреждений, кра-еугольным камнем военного строительства белого Юга стал штаб главнокомандующего Добровольческой армией, то есть полевой ап-парат действующей армии.

Одновременно с этим определилась изначальная слабость во-енного ведомства с точки зрения времени возникновения, подкон-трольной территории, внутренней организации. Оно возникло с сильным запозданием, и даже с этой точки зрения имело мало вре-мени и для организации тыла и просто для выстраивания оптималь-ной структуры управления, для ее наладки с учетом ошибок и низ-кой действенности.

Кроме того, самые главные территории ВСЮР – казачьи области Дона и Кубани, – откуда шли основные пополнения и формирова-лась практически вся конница, не состояли в подчинении у началь-ника военного ведомства, так как на них деятельность «общегосу-дарственного» аппарата ВСЮР не распространялась, мобилизация и подготовка пополнений осуществлялись здесь органами казачьих правительств.

Момент создания ВСЮР застал военное ведомство только фор-мирующимся, аналоги Военного и Морского министерств еще были объединены в одном учреждении. Многие традиционные направ-ления деятельности ведомства так и не были развернуты. Соответ-ственно его роль в организации вооруженных сил была невысокой. Все это сильно повлияло на те процессы, которые происходили в армиях ВСЮР в 1919 г.

Примечания

1 Цветков В.Ж. Белое дело в России: 1917 – 1918 гг. (формирование и эволюция политических структур Белого движения в России). М., 2008. С. 190–273; Цветков В.Ж. Белое дело в России: 1919 г. (формирование и эволюция политических структур Белого движения в России). М., 2009. С. 129–250; Цветков В.Ж. Белое дело в России, 1920 – 1922 гг. (формирова-ние и эволюция политических структур Белого движения в России). Ч. I.

108 109

М., 2013. С. 62–114; Цветков В.Ж. Генерал Алексеев. М., 2014. С. 477–499.2 Цветков В.Ж. Продовольственная политика деникинского правитель-

ства // Вопросы истории. 2004. № 5. С. 112–127; Карпенко С.В. Белое дви-жение: экономика, политика и стратегия // Гражданская война в России, 1917 – 1922. М., 2006. С. 395–404; Карпенко С.В. Очерки истории Белого движения на юге России (1917 – 1920 гг.). 3-е изд. М., 2006. С. 172–318; Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 239–310; Кар-пенко С.В. Железные дороги и «свобода торговли» в условиях экономиче-ского кризиса: Из истории тыла Вооруженных сил на юге России (1919 г.). // Вестник РГГУ. 2013. № 10. С. 58–73.

3 Цветков В.Ж. Белые армии Юга России: 1917 – 1920 гг., М., 2000; Гагкуев Р.Г. Белое движение на Юге России: Военное строительство, ис-точники комплектования, социальный состав: 1917 – 1920 гг. М., 2012; Карпенко С.В. Военный и гражданский аппараты управления деникинской диктатуры // Власть. 2011. № 3. С. 131–134.

4 Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 1.

5 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 17–146.6 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 2.7 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 17–75;

Цветков В.Ж. Генерал Алексеев. М., 2014. С. 379–405.8 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 36, 38–

39, 210.9 Деникин А.И. Очерки русской смуты. В 3 кн. Кн. 2. М., 2013. С. 552.10 Там же.11 Там же.12 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 205. Л. 2.13 Положение о полевом управлении войск в военное время. Петро-

град, 1914. С. 54–63.14 Деникин А.И. Очерки русской смуты. В 3 кн. Кн. 2. С. 635.15 Там же. С. 566–617.16 РГВА. Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 51, 80, 130; Цветков В.Ж. Белые ар-

мии Юга России: 1917 – 1920 гг. М., 2000. С. 18; Гагкуев Р.Г. Белое движе-ние на Юге России: Военное строительство, источники комплектования, социальный состав: 1917 – 1920 гг. М., 2012. С. 171.

17 РГВА. Ф. 39540. Д. 128. Л. 48; Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 174.18 Бортневский В.Г. Белая разведка и контрразведка на Юге России

во время Гражданской войны // Отечественная история. 1995. № 5. С. 93.19 РГВА. Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 111.20 Там же. Л. 26, 36, 51, 72.21 Там же. Л. 58, 59, 73, 89.22 Сенин А.С. Военное министерство Временного правительства. М.,

1995. С. 20.23 Карпенко С.В., Робкова Е.Б. Диверсанты и террористы // Русские без

Отечества: Очерки истории антибольшевистской эмиграции 20–40-х го-дов. М., 2000. С. 432–437.

24 РГВА. Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 80.25 РГВА. Ф. 39540. Д. 132. Л. 105; Д. 133. Л. 77; Махров П.С. В белой

армии генерала Деникина. СПб., 1994. С. 45. 26 РГВА. Ф. 39540. Д. 128. Л. 127; Д. 130. Л. 237; Д. 134. Л. 128; Д. 135.

Л. 28; Д. 149. Л. 37–43.27 РГВА. Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 26.28 РГВА. Ф. 40238. Оп.1. Д. 1. Л. 10; Бортневский В.Г. Белая разведка и

контрразведка на Юге России во время Гражданской войны //Отечествен-ная история. 1995. № 5. С. 90.

29 РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Л. 11.30 Там же. Л. 51–54.31 Там же. Л. 18, 52, 55б, 75.32 Там же. Л. 24.33 Карпенко С.В. Комментарии // Белое дело: Избранные произведения.

В 16 кн. Кн. 5: Последний главком. М., 1995. С. 320. 34 РГВА. Ф. 39540. Оп.1. Д. 134. Л. 23; Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 36.35 Положение о полевом управлении войск в военное время. С. 15–16,

97.36 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 132. Л. 128.37 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 211–212, 218; Д. 130. Л. 137; Д. 134.

Л. 20–21; Д. 136. Л. 134, 144; Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 131, 196, 197, 204.38 РГВА. Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Д. 143.39 Положение о полевом управлении войск в военное время. С. 57.40 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 57, 70, 244; Д. 129. Л. 263; Д. 133.

Л. 145; Д. 136. Л. 39.41 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 130. Л. 66.42 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 135. Л. 163; Карпенко С.В. Комментарии //

Белое дело: Избранные произведения. В 16 кн. Кн. 5: Последний главком. М., 1995. С. 324.

43 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 48.44 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 129. Л. 216–217.45 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 48, 284.46 Жмуров Н.Н. Организация Ставки Верховного главнокомандующего

в годы Первой мировой войны (июль 1914 – февраль 1917 гг.) // Государ-ственные учреждения и общественные организации СССР: История и со-временность. М., 1985. С. 127.

47 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 130. Л. 197.48 РГВА. Ф. 39528. Оп. 1. Д. 1. Ч. 2.49 Волков С.В. Белое движение: Энциклопедия Гражданской войны.

СПб.; М., 2003. С. 226, 357.50 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 100.51 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 198.52 Соколов К.Н. Правление генерала Деникина // Белое дело: Избранные

произведения. В 16 кн. Кн. 8: Кубань и Добровольческая армия. М.,1992. С. 31.

53 Карпенко С.В. Комментарии // Белое дело: Избранные произведения.

110 111

В 16 кн. Кн. 1: Генерал Корнилов. М., 1993. С. 295. 54 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 117.55 Лукомский А.С. Из воспоминаний // Архив русской революции. Т.

5-6. М., 1991. Т. VI. С. 131.56 Волков С.В. Белое движение: Энциклопедия Гражданской войны.

СПб.; М., 2003. С. 117.57 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 132. Л. 127; Сенин А.С. Военное министер-

ство Временного правительства. М., 1995. С. 134–135. 58 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 134. Л. 122; Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Л. 62; Д.

43. Л. 3.59 РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Л. 75.60 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 130. Л. 9.61 Россия антибольшевистская: Из белогвардейских и эмигрантских ар-

хивах. М., 1995. С. 284.62 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 132. Л. 127; Махров П.С. В белой армии

генерала Деникина. СПб., 1994. С. 59.63 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д.132. Л. 127. РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 132. Л. 129; Сенин А.С. Военное министер-

ство Временного правительства. М., 1995. С. 51–54.65 Деникин А.И. Очерки русской смуты. В 3 кн. Кн. 3. М., 2013. С. 120–

122.66 РГВА. ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 35; Деникин А.И. Очерки русской

смуты. В 3 кн. Кн. 3. М., 2013. С. 121.67 РГВА. Ф. 39720. Оп. 1. Д. 34. Л. 112.68 РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 128. Л. 116; Д. 207. Л. 5, 19, 28.

Автор, аннотация, ключевые слова

Агеев Сергей Александрович – аспирант Историко-архивного инсти-тута Российского государственного гуманитарного университета (Москва)

ageev_s@bk.ru

В статье анализируется сложный процесс строительства аппарата во-енного управления Добровольческой армии и Вооруженных сил на юге России с конца 1917 г. по начало 1919 г. Источниковой базой статьи послу-жили ранее неизвестные архивные документы штабов и других военных учреждений ВСЮР. Основное внимание уделяется созданию органов по-левого и центрального военного управления, органов снабжения, органов разведки и контрразведки. Делается вывод, что аппарат военного управ-ления, созданный командованием Добровольческой армии в условиях ожесточенной Гражданской войны на юге России, основывался на дорево-люционных российских образцах организации аппарата военного управ-ления в период Первой мировой войны и военных законах Российской им-перии. Принципиально новых военных учреждений на Белом юге создано не было. Наконец, строительство «белого» аппарата военного управления происходило в куда более сложных условиях, чем те, в которых большеви-

ки создавали свой аппарат военного управления.

Гражданская война в России, Белое движение, Добровольческая ар-мия, Вооруженные силы на юге России (ВСЮР), военная администрация, аппарат военного управления, военная разведка, военная контрразведка, М.В. Алексеев, А.И. Деникин, А.С. Лукомский

References

(Articles from Scientific Journals)

1. Bortnevskiy V.G. Belaya razvedka i kontrrazvedka na Yuge Rossii vo vremya Grazhdanskoy voyny. Otechestvennaya istoriya, 1995, no. 5, p. 93.

2. Bortnevskiy V.G. Belaya razvedka i kontrrazvedka na Yuge Rossii vo vremya Grazhdanskoy voyny. Otechestvennaya istoriya, 1995, no. 5, p. 90.

3. Karpenko S.V. Voennyy i grazhdanskiy apparaty upravleniya denikinskoy diktatury. Vlast, 2011, no. 3, pp. 131–134.

4. Karpenko S.V. Zheleznye dorogi i “svoboda torgovli” v usloviyakh ekonomicheskogo krizisa: Iz istorii tyla Vooruzhennykh sil na yuge Rossii (1919 g.). Vestnik RGGU, 2013, no. 10, pp. 58–73.

5. Tsvetkov V.Zh. Prodovolstvennaya politika denikinskogo pravitelstva. Voprosy istorii, 2004, no. 5, pp. 112–127.

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

6. Karpenko S.V. Beloe dvizhenie: ekonomika, politika i strategiya. Grazhdanskaya voyna v Rossii, 1917 – 1922 [The Civil War in Russia, 1917 – 1922]. Moscow, 2006, pp. 395–404.

7. Karpenko S.V. Kommentarii. Beloe delo: Izbrannye proizvedeniya. V 16 kn. Kn. 1: General Kornilov [The White Affair: Selected Works. In 16 vol. Vol. 1: General Kornilov]. Moscow, 1993, p. 295.

8. Karpenko S.V. Kommentarii. Beloe delo: Izbrannye proizvedeniya. V 16 kn. Kn. 5: Posledniy glavkom [The White Affair: Selected Works. In 16 vol. Vol. 5: The Last Chief Commander]. Moscow, 1995, p. 320.

9. Karpenko S.V. Kommentarii. Beloe delo: Izbrannye proizvedeniya. V 16 kn. Kn. 5: Posledniy glavkom [The White Affair: Selected Works. In 16 vol. Vol. 5: The Last Chief Commander]. Moscow, 1995, p. 324.

10. Karpenko S.V., Robkova E.B. Diversanty i terroristy. Russkie bez Otechestva: Ocherki istorii antibolshevistskoy emigratsii 20–40-kh godov [Russians without Homeland: Essays on the History of Anti-Bolshevik Emigration in the 1920 – 1940s]. Moscow, 2000, pp. 432–437.

11. Zhmurov N.N. Organizatsiya Stavki Verkhovnogo glavnokomanduyushchego v gody Pervoy mirovoy voyny (iyul 1914 – fevral 1917 gg.). Gosudarstvennye uchrezhdeniya i obshchestvennye organizatsii SSSR: Istoriya i sovremennost [State Institutions and Public Organizations in the USSR: the Past and the Present]. Moscow, 1985, p. 127.

112 113

(Monographs)

12. Gagkuev R.G. Beloe dvizhenie na Yuge Rossii: Voennoe stroitelstvo, istochniki komplektovaniya, sotsialnyy sostav: 1917 – 1920 gg. [The White Movement in the South of Russia: Military Сonstruction, Recruitment Sources, and Social Somposition: 1917 – 1920]. Moscow, 2012, 704 p.

13. Gagkuev R.G. Beloe dvizhenie na Yuge Rossii: Voennoe stroitelstvo, istochniki komplektovaniya, sotsialnyy sostav: 1917 – 1920 gg. [The White Movement in the South of Russia: Military Сonstruction, Recruitment Sources, and Social Somposition: 1917 – 1920].Moscow, 2012, p. 171.

14. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 239–310.

15. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 17–146.

16. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 17–75;

17. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 36, 38–39, 210.

18. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, p. 198.

19. Karpenko S.V. Ocherki istorii Belogo dvizheniya na yuge Rossii (1917 – 1920 gg.). 3-e izd. [Essays on the History of the White Movement in the South of Russia (1917 – 1920). 3-rd ed.]. Moscow, 2006, pp. 172–318.

20. Tsvetkov V.Zh. Beloe delo v Rossii: 1917 – 1918 gg. (formirovanie i evolyutsiya politicheskikh struktur Belogo dvizheniya v Rossii) [The White Affair in Russia: 1917 – 1918 (the Formation and Evolution of the Political Structures of the White Movement in Russia)]. Moscow, 2008, pp. 190–273.

21. Tsvetkov V.Zh. Beloe delo v Rossii: 1919 g. (formirovanie i evolyutsiya politicheskikh struktur Belogo dvizheniya v Rossii) [The White Affair in Russia: 1919 (the Formation and Evolution of the Political Structures of the White Movement in Russia)]. Moscow, 2009, pp. 129–250.

22. Tsvetkov V.Zh. Beloe delo v Rossii, 1920 – 1922 gg. (formirovanie i evolyutsiya politicheskikh struktur Belogo dvizheniya v Rossii) [The White Affair in Russia: 1920 – 1922 (the Formation and Evolution of the Political Structures of the White Movement in Russia)]. Moscow, 2013, pt. 1, pp. 62–114.

23. Tsvetkov V.Zh. Belye armii Yuga Rossii: 1917 – 1920 gg. [The White Armies of the South of Russia: 1917 – 1920]. Moscow, 2000, 168 p.

24. Tsvetkov V.Zh. Belye armii Yuga Rossii: 1917 – 1920 gg. [The White Armies of the South of Russia: 1917 – 1920]. Moscow, 2000, p. 18.

25. Tsvetkov V.Zh. General Alekseev [General Alexeev]. Moscow, 2014, pp. 477–499.

26. Tsvetkov V.Zh. General Alekseev [General Alexeev]. Moscow, 2014, pp. 379–405.

27. Senin A.S. Voennoe ministerstvo Vremennogo pravitelstva [Military Ministry of the Provisional Government]. Moscow, 1995, p. 20.

28. Senin A.S. Voennoe ministerstvo Vremennogo pravitelstva [Military

Ministry of the Provisional Government]. Moscow, 1995, pp. 134–135. 29. Senin A.S. Voennoe ministerstvo Vremennogo pravitelstva [Military

Ministry of the Provisional Government]. Moscow, 1995, pp. 51–54.30. Volkov S.V. Beloe dvizhenie: Entsiklopediya Grazhdanskoy voyny [The

White Movement: The Encyclopedia of the Russian Civil War]. St. Petersburg; Moscow, 2003, pp. 226, 357.

31. Volkov S.V. Beloe dvizhenie: Entsiklopediya Grazhdanskoy voyny [The White Movement: The Encyclopedia of the Russian Civil War]. St. Petersburg; Moscow, 2003, p. 117.

Author, Abstract, Key words

Sergey A. Ageev – Postgraduate Student, Institute for History and Archives, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia)

totleben@yandex.ru

The article analyses the complex process of building a military command and control apparatus to run the Volunteer army and Armed Forces in the South of Russia (VSYuR) from late 1917 to early 1919. The study is based on previously unknown archival documents from headquarters and other VSYuR military institutions. The author focuses on establishing bodies responsible for field and central military administration, supplies, military intelligence and counterintelligence. It is concluded that the military administration system created by the command of the Volunteer army in the South of Russia was based on the prerevolutionary models of military administration designed for World War I period as well as on Russian Empire’s military laws. There was none of principally new military bodies created in the “White” South. Finally, the conditions under which the “white” military administration was being established were much more complicated than those in which the Bolsheviks’ military apparatus was being built.

Russian Civil War, White Movement, Volunteer Army, Armed Forces in the South of Russia (VSYuR), military administration, military command and control apparatus, military intelligence, military counterintelligence, M.V. Alexeev, A.I. Denikin, A.S. Lukomskiy

114 115

СОБЫТИЯ И СУДЬБЫLandmarks in Human History

В.Я. Мауль

ЛОЖНОЕ ЭХО “ЧИГИРИНСКОГО ЗАГОВОРА”В СУДЬБЕ ОБЕР-КОНДУКТОРА ЧАЙКОВСКОГО

V. Maul

A False Echo of the “Chigirin Plot”in the Life of Senior Conductor Chaykovskiy

По-разному подданные Российской короны, далекие от револю-ционных воззрений и тем более какой-то нелегальной деятельности, попадали в поле зрения, а потом и в жернова полицейско-бюрокра-тической машины империи. Так случилось в 1878 г. с поездным обер-кондуктором Викентием Чайковским.

На его судьбе, помимо собственного желания, отразилось эхо громких общественно-политических процессов, происходивших на Правобережной Украине во второй половине 1870-х гг. Дошло до того, что обычным железнодорожным служащим внезапно заинте-ресовались не только местные чины политической полиции, но даже столь видные правительственные фигуры, как шеф Отдельного кор-пуса жандармов и главный начальник III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии А.Р. Дрентельн и министр внутренних дел А.Е. Тимашев.

Рассмотрим на примере этого мелкого, мимолетного в глобаль-ном историческом масштабе эпизода из жизни обер-кондуктора Чайковского те механизмы, посредством которых благонадежные российские подданные могли обратиться в политических преступ-ников, а также возможные для них в такой критической ситуации пути и способы возвращения себе свободы, спасения своего соци-ального положения и репутации.

* * *В то время, разочаровавшись в действенности прежней тактики

«хождения в народ», группа революционеров – «южных бунтарей» – вознамерилась поднять крестьянское восстание с помощью под-ложных царских грамот1.

Один из них впоследствии вспоминал: «Мы верили, что един-ственный путь к осуществлению социалистическаго строя был путь революционный, кровавый. Для осуществления же социальной ре-волюции единственным путем признавали путь бунтовской. В на-

шем представлении бунт являлся, таким образом, альфой и омегой всего; а бунт в народе возможно было организовать лишь от царска-го имени»2.

Местом действия был выбран Чигиринский уезд Киевской гу-бернии, где бытовали давние бунтарские традиции, и население еще не успело забыть о героических временах Гайдаматчины. Да и неза-долго до описываемых событий по многим селам уезда прокатилась волна крестьянского недовольства3.

Здесь на Чигиринщине с помощью «манифеста» и других гра-мот, якобы подписанных императором Александром II, революци-онерам удалось за несколько месяцев создать подпольную органи-зацию «Тайная дружина», насчитывавшую более тысячи крестьян. Однако еще на подготовительной стадии заговор был раскрыт Киев-ским губернским жандармским управлением, а наиболее активные его участники арестованы.

Не избежали этой участи вдохновители и руководители всей противогосударственной затеи – «царские комиссары» Я.В. Стефа-нович, Л.Г. Дейч и И.В. Бохановский, брошенные в Киевский тю-ремный замок. Однако соратники по борьбе не оставили их в беде. Сначала они попытались за 1 000 руб. подкупить служившего в тюрьме унтер-офицера, согласившегося было вывести всех троих арестантов на волю: «В унтере были все уверены», но «вдруг, как бы по ветру, проносится неопределенная молва, что в тюрьме вы-шел скандал». Тот самый унтер-офицер, получив авансом часть обе-щанных денег, «нагрубил помощнику смотрителя, и его выгнали». Тогда, стремясь помочь узникам, член кружка «южных бунтарей» М.Ф. Фроленко решился на отчаянный шаг: сам поступил на работу тюремным ключником под вымышленным именем Сергея Тихоно-ва, и 27 мая 1878 г. сумел устроить товарищам побег4.

За несколько прошедших после этого месяцев все попытки жан-дармов напасть на след сбежавших арестантов не принесли резуль-тата5.

Трудно представить всю глубину разочарования властей, вызван-ного исчезновение столь крупной «добычи». К тому же вскоре после сенсационного бегства произошли два еще более громких события в политической жизни страны. 29 мая и 4 августа в результате тер-рористических актов были убиты адъютант Киевского губернско-го жандармского управления барон Г.Э. Гейкинг и шеф Отдельного корпуса жандармов и главный начальник III отделения Н.В. Мезен-цев. В обоих случаях убийцам удалось скрыться с места преступле-ния. В среде революционеров появился повод праздновать серьез-ный успех в борьбе с ненавистным самодержавием, в то время как в правительственном лагере воцарились уныние и жажда отмщения.

В этой предельно нервозной обстановке учреждения политиче-ской полиции, в том числе и ради чести «мундира голубого», готовы были с повышенным усердием хвататься за любые сведения, про-ливавшие хотя бы малейший свет на место, где могут скрываться

116 117

беглецы. Вот тогда-то впервые прозвучало имя несчастного обер-кондуктора.

Подробности злоключений этого «маленького человека» отраз-ились в двух официальных бумагах жандармского ведомства. Они были случайно найдены в Государственном архиве Российской Фе-дерации при работе с комплексом материалов по истории «Чигирин-ского заговора». И хотя к образованию и деятельности в крестьян-ской среде «Тайной дружины» документы имеют опосредованное отношение, они являются бесценными источниками о непростых коллизиях в жизни рядового подданного на фоне жаркого и острого политического противоборства.

К сожалению, они не впечатляют полнотой сведений и важных подробностей о персонажах этой истории, поскольку были состав-лены только на основе материалов дознания, результаты которого позволили прекратить дальнейшие следственные мероприятия по делу.

Первый из документов – донесение начальника Киевского гу-бернского жандармского управления полковника В.Д. Новицкого в III отделение собственной Е.И.В. канцелярии от 3 ноября 1878 г. за № 822. Второй – секретное отношение шефа Отдельного корпу-са жандармов и главного начальника III отделения Дрентельна ми-нистру внутренних дел Тимашеву за № 4841, написанное 7 ноября 1878 г. По сути, второй документ является экстрактом первого6.

Не вдаваясь в глубокие источниковедческие «штудии», обратим-ся к анализу их содержания.

* * *В тот момент, когда жизнь Чайковского, казалось, пошла напере-

косяк, он вместе с женой проживал в городе Казатин Бердичевского уезда Киевской губернии на съемной квартире в доме крестьянина Травинского. Кухаркой у них работала некая девица Филинила (Фи-липина) Романовская, «по наружному виду около 17–18 лет». Судя по всему, она отличалась не слишком яркой внешностью и испыты-вала недостаток внимания со стороны мужчин7.

Сам Чайковский, видимо, был поляком по происхождению и ка-толиком по вероисповеданию. На стенах его квартиры висели като-лические образа.

Служил он на станции Казатин частной Киево-Брестской желез-ной дороги (в тот год она вошла в состав Юго-Западных железных дорог). Работал обычно на «балластных» поездах, перевозивших песок и щебень для строительства и ремонта железнодорожного пути. Иногда на тех, «которые ходят от Киева (до станц. Попельня) к Казятину», но чаще всего, совместно с входившими в его бригаду кондукторами Чуней и Донинским, ездил «только между Казяти-ным, Здолбуновым, а не между Киевом – Казятиным» 8.

Обратим внимание на эти сведения: расположение станции «Ка-зятин между Здолбуновым и Киевом» сыграло важную роль в раз-решении жизненной драмы героя нашей поучительной истории9.

Восстанавливая черты личности Чайковского, можно исходить из того, что пребывание в занимаемой должности уже само по себе дает о нем определенное представление. В то время среди кондукто-ров не было случайных людей. Согласно правилам и инструкциям Министерства путей сообщения, штат кондукторских бригад пасса-жирских и товарных поездов комплектовался лицами крепкого здо-ровья, с хорошим слухом и зрением, грамотными, владеющими рус-ским языком. При поступлении на службу и периодически в даль-нейшем они проходили медицинское обследование и испытывались на знание должностных инструкций и положений, регламентирую-щих их служебные обязанности10. Очевидно, что Чайковский всем требованиям соответствовал. Тем более что занимал должность обер-кондуктора – старшего кондукторской бригады, обслуживав-шей товарный поезд.

О его возрасте точно ничего не известно. Скорее всего, он был старше своей молодой жены («говорила, что ей 17 лет, а знающие ее люди дают до 20-ти лет»), которая в тот момент находилась «в последнем периоде беременности». И хотя в ближайшем будущем у них ожидалось прибавление в семействе, похоже, это обстоятель-ство не доставляло супругам большую радость11.

По признанию Чайковского, жена «постоянно его обманывает, тратит без расчета деньги или, как он подозревает, передает их сво-ей матери, имеющей любовника некоего Юрьева; что мать его жены до замужества выгоняла ее по ночам из дома, говоря “иди зарабаты-вай деньги, чтобы мне было что есть”, что и после замужества в его отсутствии она под видом разных поручений посылала его жену в разныя дома, где живут молодые люди, чего конечно Чайковский не позволял делать, и из чего происходили ссоры, что мать советовала не жить им вместе, что хотя он боится сказать напрасно, но думает, что мать желает, чтобы дочь жила отдельно, для того чтобы, разврат-ничая, доставляла средства для жизни ей и ея любовнику»12.

Иными словами, молодую женщину вопреки воле мужа посто-янно заставляли заниматься проституцией, причем в роли завзятых сутенеров выступали родная мать и ее сожитель. Все говорит за то, что жена Чайковского была особой порочной («была развратного поведения и до замужества») и слабохарактерной, безропотно под-чинявшейся материнскому диктату. Очевидно и другое: у не еди-ножды обманутого мужа могли возникать обоснованные сомнения относительно отцовства будущего ребенка. Поэтому описанные им душевные терзания невольно вызывают чувство человеческого со-страдания, несмотря даже на то, что в сердцах «он один раз побил… довольно сильно свою жену»13.

Поскольку «домостроевские» понятия – «бьет – значит, любит» – давно уже были отвергнуты общественной моралью, не исключено, что молодая женщина, затаив обиду за жестокое рукоприкладство, в отместку мечтала о какой-нибудь ощутимой каверзе для супруга. При столь скандальных отношениях им недоставало малейшей ис-

118 119

кры, могущей окончательно взорвать их «семейный очаг». Подходящий мелкий повод рано или поздно нашелся бы. Однако

судьба сыграла «по-крупному»…* * *

В октябре 1878 г. Бердичевский уездный исправник, чье имя и чин в найденных документах не указаны, официальным письмом за № 50 доложил начальнику Киевского губернского жандармского управления полковнику Новицкому о том, как «собирая сведения о побеге арестантов из Киевской тюрьмы Дейча, Стефановича, Боха-новскаго и ключника Тихонова», он «узнал, что они были провезены Чайковским в товарном поезде от Киева в Казятин, скрывались там в лесу и что затем Чайковским же были перевезены в Радзивилов». Причем в качестве свидетельниц исправник «выставил жену и ку-харку Чайковскаго»14.

Ввиду их чрезвычайной ценности, у исправника потребовали уточнить, «от кого именно он получил сообщенныя им сведения». Тот доложил обстоятельно и толково: узнал их «от Пристава 3-го стана ввереннаго ему уезда. Приставу же доложил Полицейский урядник 11-го участка Цивинский, который об этом узнал от уряд-ника 10-го участка Юрьева, но этот последний, как выражал Г. Ис-правник, будучи женат на родственнице жены Чайковскаго, не до-нес об этом, не желая вводить свидетельницей свою жену против родственников, и лишь сказал по секрету уряднику Цивинскому»15.

В связи с открывшимися важными обстоятельствами из Киева в Бердичев и Казатин для проведения «формального дознания» не-замедлительно был командирован помощник начальника Киевского губернского жандармского управления штабс-капитан Георгий Пор-фирьевич Судейкин. Всего четыре года тому назад он был принят на службу в Отдельный корпус жандармов, и лишь начинал свое вос-хождение по карьерной лестнице жандармского ведомства. Вскоре он сделает блистательную, хотя и недолгую, карьеру в политиче-ском розыске16.

Прибыв к месту назначения, жандармский офицер приступил к дознанию. Так как лицом, «уличающим Чайковскаго в названных преступлениях явилась его жена», ее он и допросил в качестве ос-новной свидетельницы. Она «не только подтвердила факт провоза ея мужем, перед Троицыным днем нынешняго года, на баластном поезде 4-х пассажиров, но решительно выразила, что они, бывая два раза по ночам у них дома, днем скрывались они в лесу, куда как она думает муж носил им пищу под видом того, что идет на охоту, или что они скрывались у Горских живущих около ст. Казятин»17.

Сверх того, Чайковская, «заявив, что она ничего не знает и ни-чего не слыхала о бегстве арестантов из Киевской тюрьмы, тем не менее, объяснила приметы бывших у ея мужа 4-х лиц, близско к приметам бежавших преступников, указала, что один из них все время держался рукою за щеку (при побеге у однаго был нарыв на щеке), что один из них был одет в форму вроде военной и фураж-

ку вроде полицейской (Тихонов, как бывший ключник тюрьмы, мог иметь такую форму)…, что один из бывших в доме ея мужа говорил по еврейски, (а преступник Дейч еврей)». Также «из предъявленных ей 6-ти фотографических карточек (в числе которых для большей поверки справедливости ея показаний, ей были сначала предъяв-лены три карточки не относящихся к делу лиц…)… она признала карточки Дейча, Стефановича как портреты тех лиц, которыя были у ея мужа, выразив при этом полную уверенность, что она не оши-бается»18.

Обвинения в соучастии в побеге и укрывательстве государствен-ных преступников грозили Чайковскому самыми суровыми карами. Скажем, за куда менее очевидные провинности, примыкавшие к революционным кругам В.Е. Малавский и Ю.О. Круковская, про-ходившие по «Чигиринскому делу», по решению Сената были при-говорены к 20-ти и 13-ти с половиной годам каторжных работ19. Для бывшего студента Малавского сенатский вердикт стал полной неожиданностью. Он рассчитывал на куда более снисходительный приговор, поэтому первоначально, на процессе в Киевской соеди-ненной палате уголовного и гражданского суда, «держал себя скром-но, оправдывал себя и видимо желал выдти из суда оправданным»20.

Историк народничества В.Я. Богучарский с горечью писал о тра-гической судьбе Владимира Малавского, «не принимавшего абсо-лютно никакого участия в Чигиринском деле и узнавшего о самом его существовании лишь в тюрьме, куда он попал, будучи арестован на квартире одного из участников дела»21.

Озлобленные неудачами в поиске беглецов, жандармы едва ли стали бы миндальничать и в случае с Чайковским. К тому же показа-ния жены давали все основания и для других тяжких обвинений: «в тайном провозе какого-то ксендза, доставлении из за границы пре-досудительных писем», в «поползновении… на отравление жены», в том, что «муж преследует ея за православную веру, которую она исповедует. Кощунствует над Св. образами и вообще требует, чтобы она присоединилась к католицизму, но, не видя успеха в своих жела-ниях, обращается с нею жестоко»22.

Поскольку показание главной свидетельницы подтверждалось и «усиливалось в своей достоверности еще и показанием ея кухарки Романовской», обер-кондуктор там же в Казатине «был подвергнут согласно постановления» «предварительному аресту» (в каком по-мещении и в каких условиях он содержался – неизвестно)23.

Лишившись свободы, Чайковский вряд ли осознавал, что должен благодарить судьбу за то, что «формальное дознание» по его делу поручили талантливому сыщику Судейкину: тот подошел к своим обязанностям совершенно не формально, «с крайней осторожно-стью и без всякой предвзятой мысли против обвиняемаго». Допро-сы построил умело. А когда сопоставил показания двух женщин, в душу его сразу закралось «некоторое сомнение в том, что обе эти свидетельницы, желая показать одно и тоже к обвинению Чайков-

120 121

скаго, сговорились, но неудачно»24.Уцепившись в поисках истины за эту тоненькую ниточку, он

быстро сумел размотать весь клубок взведенных на Чайковского напраслин. В частности, отверг возможность причастности обер-кондуктора к революционной организации, поскольку из показаний главной свидетельницы, будто бы «муж ея получил за тот провоз довольно большия деньги… являлось сомнение, чтобы Чайковский принадлежал к числу подобных лиц, так как денежная плата между ними при такого рода услугах вряд-ли может практиковаться»25.

Изучив станционную документацию, произведя обыск в кварти-ре подозреваемого, а также допросив его самого, членов поездной кондукторской бригады и домовладельца Травинского, Судейкин пришел к заключению о ложности обвинения в силу «невозможно-сти провоза им политических бежавших арестантов»26.

Факты убедили дознавателя, что «не только с 27-го Мая по 5 Июня этаго года [От момента побега до праздника Святой Троицы. – В.М.], но даже с 23 Апреля по 15-е Июля, Чайковский ни одного раза не был назначен в баластный поезд и кроме того в этот период вре-мени не ездил ни к Киеву, ни от него, ни на каком поезде, а равно не был и в Радзивилове». Сочтя, что полученных данных «совершенно достаточно для полнаго объяснения невиновности Чайковскаго», Судейкин распорядился освободить его «из предварительнаго аре-ста… не принимая против него никакой меры пресечения»27.

Безошибочность выводов, сделанных будущим светилом поли-тического розыска, подтвердилась новыми показаниями свидетель-ниц: «Кухарка Чайковских – Романовская сама явилась и со слезами заявила, что она, мучимая совестью по возведенному ею ложному обвинению на Чайковскаго, должна сказать, что ничего, что она го-ворила, не было», а затем и «жена Чайковскаго прислала по почте заявление о том, что все ее показания против мужа были ложны»28.

Итак, справедливость восторжествовала. Обер-кондуктор Ви-кентий Чайковский был «очищен» от огульных подозрений, доноси-тельницы пришли в искреннее раскаяние. Казалось бы, в «формаль-ном дознании» можно поставить точку. Но просто закрыть дело не позволял его политический характер.

Судейкин отчетливо осознавал, «что обвинение противу Чай-ковскаго было подготовлено, что этим руководила опытная рука». Ничем иным нельзя было объяснить то, что его жена «с полною подробностию, возможнаго через известный период времени, раз-сказала приметы бежавших арестантов и узнала карточки 2-х из них». Списать это на простую случайность, считал Судейкин, «не представляется возможным, а между тем рациональное объяснение этаго обстоятельства в интересах разъяснения настоящаго дела, яв-ляется настоятельною необходимостию»29.

Хотя Чайковская проявила в ходе дознания незаурядные актер-ские способности, «чтобы придать искренность своим показаниям», Судейкин полагал, «что у нея самой, без посторонняго руководства,

едва ли бы хватило достаточно соображения как у женщины, во вся-ком случае незнакомой с производством таких дел»30.

Руководствуясь принципом «ищи, кому выгодно», жандармский офицер быстро обнаружил такого человека в ближнем окружении обер-кондуктора. Им оказался В.С. Юрьев – полицейский урядник Бердичевского уезда.

Тот самый Юрьев, о котором Бердичевский уездный исправник, неизвестный нам полицейский чин, четко доложил как о первоис-точнике сведений против Чайковского: урядник «Юрьев частно на словах сообщил другому уряднику Цивинскому, что Чайковский провез политических преступников, свидетельницами чего могут быть жена и работница его Чайковскаго. Цивинский донес об этом Приставу, представление котораго к Исправнику и послужило по-водом к возбуждению дознания»31.

Как выяснил Судейкин, «будучи любовником матери Чайков-ской, живущий с нею и выдающий ея за свою жену», Юрьев был «заинтересован в ея материальных средствах, а последняя как видно из слов Чайковскаго, желала его удаления от жены, чтобы ея раз-вратом… добывать средства к жизни». Поэтому Судейкин посчитал возможным «предположить, что и Юрьев был заинтересован в этом удалении Чайковскаго». К тому же между мужчинами недавно про-изошла серьезная ссора, когда наш герой решительно выгнал уряд-ника из своей квартиры, и тот угрожал ему «недели с три тому назад “я тебе покажу, что я и что ты”»32.

Решив воспользоваться преимуществами служебного положе-ния и поддержкой единомышленницы в лице любовницы, урядник Юрьев вознамерился преподнести строптивцу-католику предмет-ный урок. Орудиями мести были избраны две впечатлительные мо-лодые женщины, которых с помощью «кнута и пряника» удалось заставить дать обличительные показания: жене обер-кондуктора урядник «грозил лишить ее жизни», кухарку прельщал женитьбой, а мать Чайковской даже «обещала снять с себя все платье и отдать ей». Убедившись, что девушки полностью в его руках, Юрьев на-учил их, как и что именно следует говорить, советуя ничего не бо-яться, «ибо Чайковскаго посадят в тюрьму»33.

Как верно рассудил Судейкин, стоило только один раз допустить «умышленное участие Юрьева в оговоре», как все сразу же вставало на свои места, «совершенно ясным становится и то обстоятельство, что Чайковская могла разсказать приметы бежавших арестантов. Юрьев как урядник естественно должен был их узнать официаль-ным путем… и мог их передать своей любовнице, а последняя своей дочери»34.

К тому же, обе лжесвидетельницы признались, что оговорили обер-кондуктора «по наущению Юрьева и матери Чайковской»35.

Так, к вящей радости намеченной жертвы, громкое эхо «Чиги-ринского заговора», больно отозвавшееся в его судьбе, оказалось ложным, нависшая, было, опасность развеялась как дым.

122 123

Киевское губернское жандармское управление взялось теперь за полицейского урядника Юрьева.

Его нежелание «выставлять» свою любовницу, «как родственни-цу Чайковскаго, свидетельницей по этому делу» было сочтено не имеющим никакого смысла, ибо она, «как видно из показания По-мощника пристава 1-го стана, сама приходила к нему с своею до-черью заявлять о действиях Чайковскаго». Проводившие дознание жандармы рассудили вполне резонно: «если бы Юрьев сам доложил Приставу о провозе Чайковским таких лиц, – это было бы сообраз-но с его обязанностями, как урядника и естественно как человека, враждующаго с Чайковским. Но Юрьев как-то подозрительно укло-няется от прямаго участия в этом деле». Напрашивался очевидный вывод: преследуя свои корыстные интересы, «он не заявил сам, ве-роятно потому, что зная ложность обвинения, боялся ответственно-сти, и потому желал остаться в стороне»36.

По заключению полковника Новицкого, «действия Юрьева на-столько неблаговидны, нечестны и свидетельствуют о его крайней неблагонадежности, что оне подрывают в народе всякое доверие и возбуждают ненависть не только к лицам, облеченным Полицейскою властью, но и к чинам Корпуса Жандармов». В донесении в III Отде-ление он подчеркнул: возбуждение «умышленно, с предварительно обдуманным планом, чрез других лиц, дел политическаго характера против ничем не виновных лиц, по моему мнению заслуживает не-сомненно административной безпощадной кары»37.

Между начальником Киевского губернского жандармского управления Новицким и новым главным начальником III Отделения собственной Е.И.В. канцелярии Дрентельном не возникло никаких разногласий. Дрентельн запросил у министра внутренних дел Тима-шева: «Не изволите ли признать возможным сделать распоряжение о высылке Юрьева, ныне уволеннаго от должности, в одну из отда-ленных губерний под надзор полиции; о последующем же почтить меня уведомлением». Эта мера представлялась жандармским чинам «необходимой в том отношении, что не дать возможности Юрьеву… поступить вновь на службу в другой губернии на ту же должность»38.

И хотя оба наших источника об этом умалчивают, нет сомнений, что соответствующее распоряжение министра внутренних дел было отдано и Киевским губернатором неукоснительно исполнено.

* * *Жизненные превратности обер-кондуктора Чайковского край-

не поучительны для понимания важных особенностей российского исторического процесса. Хотя в данном случае добродетель вос-торжествовала, зло оказалось наказанным, он наглядно показывает полную, или почти полную, беспомощность обычного «маленького человека» перед лицом полицейского аппарата, от работы бюрокра-тического механизма которого полностью зависело все его суще-ствование.

В тот критический момент судьба Чайковского оказалась в за-

висимости от добросовестности не самых худших исполнителей в отлаженной системе политической полиции Российской империи, у которых, действительно, имелся большой соблазн выдать желаемое за действительное. Однако «рыцарями без страха и упрека» были отнюдь не все ее сотрудники.

Еще хуже обстояло дело с профессиональными и человеческими качествами чинов в полиции общей: в полицейских учреждениях Киевской губернии служили далеко не только достойные, и об этом сохранились волне конкретные сведения. Так, тот же Новицкий да-вал весьма нелицеприятную оценку помощнику станового пристава Чигиринского уезда Дунаевскому: «Вообще личность Дунаевскаго не заслуживает никакого доверия и представляется крайне назойли-вою и нахальною, готовою во всякое время употребить во зло ока-занное ему доверие и занимаемое им положение по службе»39.

Очевидно, что исход «дела Чайковского» мог бы быть и менее благоприятным для обер-кондуктора, попади предварительное до-знание в руки какого-нибудь беспринципного карьериста.

В судьбе Чайковского отчетливо преломилась устойчивая для России тенденция, в силу которой обычные невинные люди, будто бы под влиянием неумолимого рока, регулярно приносятся в жертву на алтарь политических амбиций азартных игроков за «шахматной доской» большой истории. Так не раз случалось прежде (достаточ-но вспомнить участь семьи Е.И. Пугачева40), с чудовищным посто-янством подобное будет происходить и в дальнейшем (чего стоит только формулировка «член семьи врага народа»).

В этом смысле беды, обрушившиеся на Чайковского, можно счи-тать вполне типичным явлением для отечественной истории. Но надо признать, что в сравнении со многими «собратьями по несча-стью» наш герой, в конце концов, легко отделался.

Примечания

1 Пелевин Ю.А. Южные бунтари и «Чигиринский заговор» // Россий-ская история. 2014. № 1. С. 130–150.

2 Дебогорий-Мокриевич В.Д. Воспоминания. СПб., 1906. С. 205.3 Пойда Д.П. Крестьянское движение на Правобережной Украине в по-

реформенный период (1866 – 1900 гг.). Днепропетровск, 1960. С. 196–219; Терехова С.А. К вопросу об истоках «Чигиринского заговора»: Крестьян-ское движение в Чигиринском уезде Киевской губернии в начале 70-х гг. XIX в. // Вестник Сургутского государственного педагогического универ-ситета. 2013. № 4(25). С. 94–99.

4 Фроленко М.Ф. Записки семидесятника. М., 1927. С. 129–152. 5 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 109. Оп.

162. Д. 262. Ч. 1. Л. 241–242об.; 247–248, 249, 250–250об.6 ГА РФ. Ф. 109. Оп. 162. Д. 262. Ч. 2. Л. 45–55, 56–58.7 Там же. Л. 53.8 Там же. Л. 48, 49.

124 125

9 Там же. Л. 49.10 Макарова С.Л. Организация работы железных дорог в Российской

империи // Вестник архивиста. 2002. № 4-5. С. 211–225.11 ГА РФ. Ф. 109. Оп. 162. Д. 262. Ч. 2. Л. 53.12 Там же. Л. 48–48об.13 Там же. Л. 48, 51–51об.14 Там же. Л. 45.15 Там же. Л. 45об.16 Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в Рос-

сии, 1649 – 1917. СПб., 1992. С. 162–211; Перегудова З.И. Департамент полиции и местные учреждения политического розыска (1880 – 1917) // Жандармы России. СПб.; М., 2002. С. 283–285; Седов M.Г. Героический период революционного народничества. М., 1966. С. 316–340.

17 ГА РФ. Ф. 109. Оп. 162. Д. 262. Ч. 2. Л. 56, 46.18 Там же. Л. 46–46об.19 ГА РФ. Ф. 112. Оп. 1. Д. 477. Л. 142об.20 ГА РФ. Ф. 109. Оп. 162. Д. 262. Ч. 2. Л. 106об.21 Богучарский В.Я. Активное народничество семидесятых годов. М.,

1912. С. 257.22 ГА РФ. Ф. 109. Оп. 162. Д. 262. Ч. 2. Л. 56, 47.23 Там же. Л. 56об., 53об.24 Там же. Л. 54, 47об.25 Там же. Л. 47.26 Там же. Л. 50.27 Там же. Л. 49, 53об.28 Там же. Л. 54, 54об.29 Там же. Л. 52об., 50об.30 Там же. Л. 52об., 53.31 Там же. Л. 57.32 Там же. Л. 51–51об., 48об.33 Там же. Л. 54–54об.34 Там же. Л. 52.35 Там же. Л. 57об.36 Там же. Л. 51об.–52.37 Там же. Л. 57об., 54об., 55.38 Там же. Л. 58, 55.39 Там же. Л. 92.40 Мауль В.Я. Емельян Пугачев и его жены (к вопросу о гендерной про-

блематике русского бунта) // Клио: Журнал для ученых. 2012. № 11. С. 99–102.

Автор, аннотация, ключевые слова

Мауль Виктор Яковлевич – докт. ист. наук, профессор Нижневартов-ского филиала Тюменского государственного нефтегазового университета (Нижневартовск Тюменской обл.)

VYMaul@mail.ru

В историческом очерке на основании ранее неизвестных документов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации, впервые в историографии рассматриваются события, случившиеся в 1878 г. в жизни поездного обер-кондуктора В. Чайковского. Политическая полиция полу-чила сведения о его причастности к организации побега из киевской тюрь-мы участников «Чигиринского заговора» – революционеров-народников. В результате размеренная жизнь российского подданного, поляка и като-лика, жителя селения Казатин, была нарушена обвинением в совершении политического преступления и заключением под стражу. Дознание по его делу вел жандармский офицер Г.П. Судейкин, известный деятель полити-ческого розыска. На данном примере рассматриваются социальные и по-лицейские механизмы, в силу которых «маленький человек» внезапно ока-зался фигурантом дела, расследуемого политической полицией. Делается вывод о том, что «дело Чайковского» типично для российской истории: судьбы простых людей ломаются, когда из-за ложного доноса они безвин-но становятся жертвами полицейско-бюрократической машины, каратель-ной политики государства. Торжество истины и справедливости в «деле Чайковского» – лишь исключение, которое подтверждает правило.

Российская империя, Отдельный корпус жандармов, III отделение Собственной Е.И.В. канцелярии, Министерство внутренних дел, Киевская губерния, Киевское генерал-губернаторство, политическая полиция, поли-тическое преступление, «Чигиринский заговор», народничество, ложный донос, дознание, Г.П. Судейкин

References

(Articles from Scientific Journals)

1. Makarova S.L. Organizatsiya raboty zheleznykh dorog v Rossiyskoy imperii. Vestnik arkhivista, 2002, no. 4-5, pp. 211–225.

2. Maul V.Ya. Emelyan Pugachev i ego zheny (k voprosu o gendernoy problematike russkogo bunta). Klio: Zhurnal dlya uchenykh, 2012, no. 11, pp. 99–102.

3. Pelevin Yu.A. Yuzhnye buntari i “Chigirinskiy zagovor”. Rossiyskaya istoriya, 2014, no. 1, pp. 130–150.

4. Terekhova S.A. K voprosu ob istokakh “Chigirinskogo zagovora”: Krestyanskoe dvizhenie v Chigirinskom uezde Kievskoy gubernii v nachale 70-kh gg. XIX v. Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. 2013, no. 4(25), pp. 94–99.

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

5. Peregudova Z.I. Departament politsii i mestnye uchrezhdeniya politicheskogo rozyska (1880 – 1917). Zhandarmy Rossii [The Gendarmes in Russia]. St. Petersburg; Moscow, 2002, pp. 283–285.

(Monographs)

126 127

6. Bogucharskiy V.Ya. Aktivnoe narodnichestvo semidesyatykh godov [The Narodnik Movement in the 1870s]. Moscow, 1912, p. 257.

7. Lure F.M. Politseyskie i provokatory: Politicheskiy sysk v Rossii, 1649 – 1917 [Policemen and Agents-Provocateurs: Political Investigation in Russia, 1649 – 1917]. St. Petersburg, 1992, pp. 162–211.

8. Poyda D.P. Krestyanskoe dvizhenie na Pravoberezhnoy Ukraine v poreformennyy period (1866 – 1900 gg.) [Peasants’ Movement in the Right Bank Ukraine after the Reforms (1866 – 1900)]. Dnepropetrovsk, 1960, pp. 196–219.

9. Sedov M.G. Geroicheskiy period revolyutsionnogo narodnichestva [The Heroic Period in Revolutionary Narodnik Movement]. Moscow, 1966, pp. 316–340.

Author, Abstract, Key words

Viktor Ya. Maul – Doctor of History, Professor, Nizhnevartovsk Affiliate, Tyumen State Oil & Gas University (Nizhnevartovsk, Tyumen Region, Russia)

VYMaul@mail.ru

The historical essay based on previously unknown documents from State Archive of the Russian Federation depicts the events which occurred in 1878 in the life of V. Chaikovskiy, a train senior conductor. The political police was informed that he had taken part in planning an escape from a prison in Kiev involving revolutionary narodniks participating in the “Chigirin plot”. As a result the quiet life of this Russian subject, Polish, Catholic and resident of the village of Kazatin was broken when he was charged with committing a political crime and held in custody. His case was investigated by gendarme officer G.P. Sudeykin, a celebrated political investigator. This example is used to reveal some social and policing mechanisms which can suddenly turn a “rank-and-file” man into a political defendant. It is concluded that “Chaikovskiy’s case” is typical of Russian history, with ordinary innocent people being victimized by the state’s policing and bureaucratic machine and punitive policy as a result of false accusations. The fair judgment passed in “Chaikovskiy’s case” was a rare exception from the common rule.

Russian Empire, Separate Gendarme Corps, III Department of His Imperial Majesty’s (H.I.M.) Own Chancery, Ministry of Internal Affairs, Kiev Province, Kiev General Governorship, political police, political crime, “Chigirin plot”, Narodnik Movement, false denunciation, inquiry, G.P. Sudeykin

В.Л. Агапов

«МАКС ЛИНДЕР НА ЭКРАНЕ ВЛАДИВОСТОКА»: РОССИЙСКАЯ ПРЕССА О ДАЛЬНЕВОСТОЧНОМ

ВОЯЖЕ ВИЦЕ-ГУБЕРНАТОРА В.И. ЛОДЫЖЕНСКОГО

(1912 – 1914 гг.)

V. Agapov

“The Max Linder of Vladivostok”: The Russian Press about Vice-Governor V. Lodyzhenskiy’s

Far East Tour (1912 – 1914)

«Владимир Ильич...Кто его во Владивостоке не знает?Уверенно сказать можно:Паки прославился!»1 Так писала владивостокская газета «Русский Восток» в июне

1914 г., когда В.И. Лодыженского в Приморской области уже давно и след простыл, и никто не знал, где он. Однако в архиве Канцеля-рии Приамурского генерал-губернатора осталось его личное дело – уникальное собрание документов, содержащих обширный компро-метирующий материал на высшего чина местной администрации, не осужденного, тем не менее, законом.

По мнению владивостокского историка Ю.Н. Ковалевской, введ-шей в научный оборот документы из этого дела, «само возникнове-ние “дела Лодыженского” вызвано тем, что между ним и Приамур-ским генерал-губернатором Н.Л. Гондатти возник конфликт, так что по сути дела мы имеем досье, собранное генерал-губернатором на своего подчиненного с единственной целью – избавиться от него. При этом материал собирался из самых различных источников: слу-жебной переписки, центральной и местной прессы, частных исков, доносов и местных сплетен»2.

Для жаждущей сенсации российской прессы накануне Первой мировой войны Лодыженский стал одним из популярнейших ге-роев. Газеты смаковали истории о том, как он незаконно арестовал журналистов, как на него подали в суд чины прокурорского надзора, как он изобрел новый способ борьбы с «еврейским засильем» и соз-дал «освободительное от воинской повинности бюро», как ему дала пощечину девица из кафе-шантана, а гимназистка бросила на него из окна большой цветочный горшок. Его образ использовался и в партийной борьбе между либералами и монархистами.

Вице-губернаторство Лодыженского, с одной стороны, показы-вает возросшую в начале XX в. роль печати в формировании обще-ственного мнения, с другой – дает много фактов для суждений о

128 129

правовом поле, в котором действовали российские журналисты.А начиналось все так...

* * *Владимир Ильич Лодыженский, согласно его формулярному

списку, составленному в мае 1913 г.3, родился 2(14) марта 1880 г. Происходил из тверской ветви известного дворянского рода Лоды-женских.

Окончил 3-й Московский кадетский корпус, а затем Николаев-ское кавалерийское училище с производством в корнеты 9 августа 1900 г. Прибыл в лейб-гвардии Уланский ее величества государыни императрицы Александры Федоровны полк 23 сентября 1900 г.

По прохождении обязательной службы по его просьбе 4 октября 1904 г. Лодыженский был зачислен в Александровскую военно-юри-дическую академию. В декабре 1904 г. был произведен в поручики. По окончании курса наук, в мае 1907 г., был отчислен в часть по соб-ственному желанию. 12 июня 1907 г. был назначен в распоряжение военного прокурора С.-Петербургского военно-окружного суда для защиты обвиняемых. В сентябре 1908 г. был произведен в штабс-капитаны. 29 сентября 1908 г. был назначен помощником военного прокурора Варшавского военно-окружного суда и в декабре произ-веден в капитаны. В мае 1909 г. был на три месяца командирован в Тифлис, в Кавказский военно-прокурорский надзор. Вернулся в столицу в сентябре и в декабре был произведен в подполковники.

С 14 января 1910 г. Лодыженский был прикомандирован к воен-но-прокурорскому надзору Петербургского военно-окружного суда. Согласно более позднему (относящемуся к 1914 г.) письму началь-ника Александровской военно-юридической академии, в этом году приказом военного министра Лодыженский был подвергнут домаш-нему аресту на 7 суток за то, что освободил от ответственности ме-щанина Руге, обвинявшегося в политическом преступлении, а также прекратил дело рядовых Струге и Гонсецкого, отказавшись от обви-нения «без веских оснований»4.

10 мая 1911 г. Лодыженский был уволен от военной службы «за болезнью» с производством в полковники и «с мундиром».

В мае 1911 г. он был определен на службу младшим чиновником особых поручений при Варшавском генерал-губернаторе. Заведовал I делопроизводством Канцелярии генерал-губернатора с 15 июля по 4 сентября 1911 г. 20 сентября 1911 г. был переименован в надвор-ные советники (со старшинством с 6 декабря 1909 г.).

19 марта 1914 г. исполняющий должность Варшавского генерал-губернатора писал Приамурскому генерал-губернатору Гондатти: «В апреле месяце 1912 г. в городе Петроков задержан житель города Ченстохова еврей Тайхнер, которому за тайный перевод через гра-ницу эмигрантов было запрещено жительство в пограничных губер-ниях. При обыске у Тайхнера были обнаружены два векселя... на 500 и 200 рублей, подписанные “Владимир Ильич Лодыженский”.

Произведенным по этому по-воду негласным дознанием выяснилось, что векселя эти были получены Тайхнером от Лодыженского... в то время, когда он, как чиновник особых поручений, временно заведо-вал I отделением Канцелярии генерал-губернатора, в кото-ром сосредоточены дела по воспрещению жительства и, следовательно, производилась переписка о Тайхнере...»5 Оче-видно, давая деньги чиновнику, Тайхнер надеялся на пересмотр своего дела, о чем подавал хо-датайство в августе 1911 г., но ничего не добился. Деньги по векселям Лодыженский вер-нул, однако 1 мая 1912 г. ему пришлось уйти со службы в от-

пуск сначала на два месяца с сохранением содержания, а потом на два месяца без содержания.

Таким образом, к лету 1912 г. 32-летний Лодыженский успел за-работать себе довольно сомнительную по службе репутацию (впро-чем, в то время еще мало кому известную) и фактически находился в бессрочном отпуске без места. Формулярный список также сооб-щает о семейном положении: женат на дочери статского советника Анне Алексеевне Познанской, детей нет.

В этот момент совершенно неожиданно для всех В.И. Лодыжен-ский получил новое назначение вице-губернатором в Приморскую область.

* * *Это назначение нарушало установленный законами порядок.

Его назначили вопреки желанию Приамурского генерал-губернато-ра Гондатти, который узнал об этом из телеграммы: «Высочайшим приказом 8 сентября чиновник особых поручений при Варшавском генерал-губернаторе Лодыженский назначен вице-губернатором Приморской области. Министр внутренних дел Макаров»7.

По официальной версии, Лодыженский был назначен вице-гу-бернатором Приморской области по рекомендации генерала от кава-лерии Д.А. Скалона, председателя Императорского Русского воен-но-исторического общества1. По другой версии, которая подтверж-дается общим ходом событий, Лодыженский имел в придворных кругах мощную поддержку фрейлины «кузины Лели»: та устроила ему аудиенцию у императора в Спале, назначение на должность ви-це-губернатора Приморской области, а затем пожалование придвор-

В.И. Лодыженский

130 131

ным чином камер-юнкера и производство в следующий чин коллеж-ского советника8.

Эти назначения и производства, состоявшиеся, соответственно, 23 апреля и 6 декабря 1913 г., в обход генерал-губернатора и Мини-стерства внутренних дел9, вызвали гнев главного начальника края. В письме на имя министра внутренних дел Н.А. Маклакова Гондатти писал: «Такое получение наград, без всякого участия в этом со сто-роны генерал-губернатора, лицом, ему подчиненным, не может спо-собствовать подъему авторитета власти Главного начальника края на месте вообще, а в данном случае, тем более, так как Лодыжен-ский, в силу отсутствия у него вообще такта, старается при всяком случае подчеркнуть, что он дважды награжден без всякого участия в этом со стороны местного генерал-губернатора.

Но, помимо этого, также усиленное поощрение служебной дея-тельности коллежского советника Лодыженского совершенно им не заслужено, потому что служба его в Приамурском крае не давала и не дает оснований к поощрению его какими-либо наградами. Без всякой подготовки к административной службе, плохо разбирается в узаконениях, несмотря на свое юридическое образование...

Не упускает случая подчеркнуть свою “самостоятельность”, ука-зывая, что не всякий закон для него обязателен, что мне и лично от него приходилось слышать...»10

В другом письме Приамурский генерал-губернатор добавлял, что Лодыженский крадет деньги из депозитов губернатора, а также занимает деньги у частных лиц: «Чрезвычайно широкая жизнь кол-лежского советника Лодыженского при скромном содержании вице-губернатора заставляет его прибегать к таким займам, которые, при его служебном положении, роняют престиж власти в глазах обще-ства и дают повод к разным крайне неудобным толкам. Так, напри-мер, известно, что г. Лодыженский выдает векселя владивостокско-му купцу еврею Скидельскому на семь тысяч пятьсот рублей, есть сведения о других займах...»11

Вскоре после приезда Лодыженского во Владивосток начали при-ходить жалобы от людей, которым он остался должен по прежним местам службы. Так, 2 марта 1913 г. некий подполковник Кишмишев сообщал в письме из Тифлиса, что во время службы в Варшаве он занял для Лодыженского 500 рублей в Пражском ссудо-сберегатель-ном товариществе, но теперь тот перестал платить по счетам12. Дело дошло до генерал-губернатора. Гондатти запросил Лодыженского: «Окончены ли вами долговые обязательства с названным подпол-ковником Кишмишевым и если нет, то как вы их намерены ликви-дировать?»13. На это пришел ответ, что долг «окончательно ликви-дирован»14. Если это правда, то подполковник Кишмишев – один из немногих счастливчиков, которым удалось получить деньги с Лоды-женского. Другим повезло меньше: Лодыженский по своим счетам и долговым обязательствам платил плохо.

Любовь к роскоши и жизнь не по средствам вообще были осо-

бенностью натуры Владимира Ильича Лодыженского. В подшитом в личное дело анонимном памфлете-доносе на ви-

це-губернатора красочно рассказывалось о том, как «при приезде во Владивосток Ладыженский [В тексте фамилия Лодыженского пи-шется через букву «а». – В.А.] нанял большую квартиру, завел ши-карную обстановку. Вскоре он ее переменил и остался должен 800 рублей Попугаеву за квартиру и Кунсту 4 000 рублей за мебель и прочее, что бралось в долг. Он нанял новую квартиру, целый этаж за 4 тысячи рублей в год, при содержании вице-губернатора 4,5 тыс. Обставил ее великолепно, прислуга отличная... В ресторанах (“Мо-дерн”) и шантанах Ладыженский систематически не платил. В то же время отовсюду из прежних мест служения... стали поступать векселя и переписки для взыскания... Материальное положение Ла-дыженского было такое, что однажды, ездив на автомобиле, он не мог с ним рассчитаться. В магазине Чурина ему уже не отпускали в долг. Ладыженский перестал платить даже за освещение...

Долги и нужда в деньгах для широкой жизни заставили Лады-женского пойти на все. Прежде всего он обратился к Скидельскому. Миллионер, но еврей... Скидельский выдал вексель для учета на 5 тыс. Ладыженский представил его в Русско-Азиатский банк. Денег этих хватило, конечно, ненадолго. За первым векселем последовал второй – на 10 тысяч того же “друга” – Скидельского. На этот раз банк отказал. Исчерпав этот способ, Ладыженский обратился к дру-гим».

Через «известного в городе жулика» Андреева он попытался сдать в аренду участок земли на Светланской улице, главной во Владивостоке, у областного правления – Меркулову за 3 тыс. руб., Торговому дому Сенкевича – за 10 тыс. Сорвалось, потому что все знали: законно этот участок приобрести не получится. «Тогда опять взялись за жидов». Подрядчик Гольдштейн подлежал высылке, но за 3 тыс. руб. был оставлен. «То же удалось устроить еврею Канну. Марк Циммерман оставлен за 800 рублей, из них 300 рублей по-лучил посредник Миклашевский, а 500 рублей Ладыженский. Ев-реи братья Урины за оскорбление русского народа были высланы, а за 15 тысяч рублей возвращены»15. Не чурался вице-губернатор и откровенного вымогательства. «Будучи в Никольск-Уссурийском, Ладыженский получил с одного трактира 500 рублей под угрозой оштрафовать его на 3 000 рублей»16.

Не соблюдая никаких приличий, вице-губернатор демонстра-тивно вел разгульную жизнь. Будучи членом Попечительного со-вета Владивостокской женской гимназии17, он «любил ухаживать за гимназистками» и совместно со своими подельниками «портил девочек», устроив для этого специальную комнату в старом здании областного архива. «Открыто жил с гимназисткой Марусей Бринер, дочерью крупного коммерсанта, на которой хотел жениться, раз-ведясь со своей женой». «Любил посещать проституток, особенно малолетних, и облюбовал один такой домик, где его всегда можно

132 133

было застать»18.«Жена Ладыженского открыто жила с другими» и принимала

просителей по благотворительным делам, сидя в ванной. Сборы с вечеров, устраиваемых ей с благотворительной целью, шли в ее кар-ман19.

Есть поговорка, что «короля делает свита». Судя по документам того времени, ближайшее окружение вице-губернатора состояло из одних мошенников и проходимцев. Так, он покровительствовал по-лицмейстеру Шадрину, который был отдан под суд за потворство домам терпимости и сознательное допущение в них малолетних20.

Другим его приближенным был лейтенант флота Миклашев-ский, который «за какую-то мошенническую выходку исключен со службы по суду общества офицеров»21. Вероятно, речь здесь идет об Андрее Михайловиче Миклашевском, страстном автомобили-сте, в январе 1908 г. основавшем автомобильное сообщение между Екатеринославом и Новомосковском. Он командовал миноносцем «Лейтенант Малеев», но был уволен от службы без производства в следующий чин 15 апреля 1914 г. после конфликта с командующим Сибирской флотилией контр-адмиралом М.Ф. фон Шульцем, начав-шемся из-за стрельбы в порту по голубям из нагана.

При Лодыженском постоянно состоял и жил в его квартире ти-тулярный советник Александр Павлович Высокосов, бывший стар-ший чиновник особых поручений во Владимирской губернии, ко-торого Лодыженский 31 декабря 1912 г. выписал из С.-Петербурга и назначил столоначальником Приморского областного правления22, а после его прибытия 13 февраля 1913 г. во Владивосток – и сверх-штатным чиновником особых поручений при себе самом23. В до-носе-памфлете Высокосов описан как «Форменный алкоголик и дегенератик. Брал, только где мог и чем мог. Будучи командирован в Николаевск, напился в шантане и, вынув детородный член, начал обходить все столики и поливать их. На предложение генерал-губер-натора уволить Высокосова, Ладыженский ответил отказом. Тогда генерал-губернатор сам уволил Высокосова по 3-му пункту»24. Уточ-ним, что 3-й пункт Положения о «Порядке увольнения от службы и определения вновь в оную неблагонадежных чиновников» (1850 г.) позволял увольнять чиновника по усмотрению начальства без объ-яснения причин, без мундира и пенсии. Сами чиновники считали этот пункт узаконенным произволом, способствующим развитию «сервилизма» среди низшего чиновничества25.

Не менее примечательной личностью среди приближенных ви-це-губернатора был Густав Густавович фон Ундриц, выпускник вла-дивостокского Восточного института, участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. (в чине подпоручика в рядах 3-го Восточно-Сибирского стрелкового полка). Уйдя с военной службы с производ-ством в капитаны, Ундриц получил назначение чиновником особых поручений при военном губернаторе Приморской области с пере-именованием в коллежские асессоры26. С июня 1911 г. он стал со-

ветником Приморского областного правления «по отделу еврейских и китайских дел, то есть главной доходной статьи этой компании»27. Деятельность Ундрица на этом посту стала предметом особого вни-мания, когда в январе 1914 г. во Владивосток приамурским генерал-губернатором была направлена комиссия для обследования «жел-того и еврейского вопросов». Итоги работы комиссии подведены в опубликованной в 2011 г. статье Т.З. Позняк28.

«Комиссия пришла к выводам, что Г.Г. Фон-Ундриц, пользуясь служебным положением и особым доверием военного губернатора области М.М. Манакина, из корыстных соображений в соучастии с бывшим переводчиком китайского языка Сун-фу-цином “вымогал с китайцев деньги под угрозой выселения в случае отказа...” Члены комиссии выяснили подробности неблаговидной деятельности чи-новника: он установил систему поборов с китайских купцов, содер-жателей банковок и опиекурилен, причем в случае отказа платить, применял штрафные санкции, а затем высылал из области; подоб-ные регулярные поборы под видом займов он осуществлял и с Ки-тайского общества (размер “позаимствований” составлял 150–300 рублей), а затем и вовсе поменял состав правления общества, чем “приобрел сильное влияние на его дела”. Он организовал систему, когда задержанные китайцы освобождались на поруки только мест-ному Китайскому обществу (разумеется, не безвозмездно). Перевод-чик Су-фу-цин содержал собственную банковку, в которой проигры-вались большие суммы, затем делившиеся между “компаньонами”...

Свидетели привели немало фактов, когда арендаторы домов, где выявлялись притоны, и владельцы банковок не подвергались нака-заниям, так как либо ежемесячно платили Ундрицу по 400–500 руб., либо делали ему крупные подарки»29.

Владивостокский полицмейстер Г.И. Лединг показал, что «Ун-дриц часто прибегал к займам денег у пристава 3-й части С.К. Про-цука, вызывая его постоянно в шантаны, где он кутил и денег не платил, запугивая содержателей своим служебным положением. Ундриц жил не по средствам, постоянно кутил за счет заведений в шантане “Мулен Руж”, гостинице “Европа”, ресторане “Золотой Рог”. Обо всех преступлениях Лединг “не заявлял Управляющему Областью только потому, что считает это бесполезным и в то же вре-мя опасным для себя”, так как Ундриц сумел составить себе в глазах своего начальства репутацию “делового, верного служаки”»30.

Неудивительно, что при таком образе жизни и таких помощни-ках Владимир Ильич Лодыженский скоро сделался во Владивостоке «живым ходячим анекдотом». Его наглость, расточительность, не-уважение к законам и нежелание считаться ни с кем и ни с чем но-сили настолько скандальный характер, что сведения о них начали появляться как в местной, так и в центральной прессе.

Взаимоотношения вице-губернатора и прессы составляют це-лую историю...

* * *

134 135

Первыми под тяжелую руку Лодыженского попали владивосток-ские газеты.

По оценке Гондатти, «в отношениях своих к прессе коллежский советник Лодыженский проявляет особенную нетерпимость и при-страстие, особенно в тех случаях, когда, по его мнению, затронуто его болезненное самолюбие...»31 В отсутствие старшего начальства он «терроризировал всю местную прессу, приказывая писать. Иначе придирки и под арест без замены штрафом»32.

Особенно лютовал Лодыженский весной 1913 г. С 28 марта вследствие отъезда военного губернатора области генерал-майора М.М. Манакина он исполнял обязанности губернатора Приморской области33. Вслед за тем из края в С.-Петербург выехал и Приамур-ский генерал-губернатор Гондатти. Таким образом, Лодыженский временно остался старшим чиновником огромного края, и в это время он наломал больше всего дров. Из верхнего этажа гимназии одна гимназистка бросила в него большой цветочный горшок. К со-жалению, история умалчивает о том, промахнулась она или нет. «О случае с гимназическим горшком редакциям было запрещено пи-сать. Один напечатал. В 7 ч. утра вышла газета, а в 9 ч. редактор уже сидел в тюрьме», несмотря на справку о болезни34.

Редакторы В.П. Казанский («Далекая окраина»), Г.И. Ефремов («Океанский вестник»), никольск-уссурийской газеты и хабаров-ских газет послали жалобу Гондатти в С.-Петербург. За подачу жа-лобы последовал их арест на две недели без разрешенной законом замены штрафом.

Первым под вице-губернаторский удар попал «Океанский вест-ник». «Усматривая в заметке “Второе ходатайство”, помещенной в отделе хроники газеты “Океанский вестник” от 31 мая т.г. за № 1104 нарушение п. 1 отд. VIII обязательного постановления Приамурско-го генерал-губернатора от 12 апреля 1912 г. за № 20, определяю: ре-дактора названной газеты Г.И. Ефремова подвергнуть аресту на две недели без замены штрафом, о чем для немедленного исполнения предписать Владивостокскому Полицмейстеру»35.

На следующий день, 1 июня 1913 г., такая же участь постигла «Далекую окраину»: «Усматривая в заметке, помещенной в отделе хроники газеты “Далекая Окраина” от 1 июня т.г. за № 1886 отно-сительно произвольного толкования местной администрации обяза-тельных постановлений, изданных на основании правил о местно-стях, объявляемых состоящими на военном положении, нарушение п. 1 и 3 отд. VIII обязательного постановления Приамурского гене-рал-губернатора от 12 апреля 1912 г. за № 20, определяю: редактора названной газеты В.П. Казанского подвергнуть аресту без замены штрафом...»36 Оба документа подписали Лодыженский и Ундриц.

Скандал вышел такой, что в дело пришлось вмешаться самому министру внутренних дел Н.А. Маклакову. Министр признал поста-новления от 31 мая и 1 июня 1913 г. об аресте редакторов «подлежа-щим отмене». Телеграмма об этом была получена во Владивостоке

8 июня, а 9 июня было издано постановление военного губернатора об освобождении Г.И. Ефремова и В.П. Казанского от наложенно-го на них взыскания. За Лодыженского это постановление подписал подполковник Гауффе37. Из документов не совсем понятно, почему вице-губернатор сам не подписал постановление. То ли ему не по-зволило самолюбие, то ли решение было попросту «проведено» че-рез его голову.

Насколько плохо имеющий юридическое образование Лодыжен-ский разбирался «в законах и иногда в самых первоначальных по-ложениях права», видно из того, что 1 марта 1914 г. он приказал начальникам полицейских учреждений Приморской области «не-уклонно привлекать виновных в оглашении запрещенных сведений [по военной и морской частям] к судебной ответственности по п. 5 ст. 1034/4 Улож. о нак. и о всех таких случаях доносить мне»38. На это Гондатти написал: «Вами предложено начальникам Поли-цейских учреждений Приморской области привлекать виновных... к суду. Между тем, согласно ст. 1213 – Устава Уголов. Судопроиз-водства возбуждение преследования по п. 5 ст. 1034 Улож. о наказ. возложено отнюдь не на чинов полиции, а на специальные органы надзора за печатью и на прокурорский надзор. Изложенное сооб-щаю Вашему Превосходительству для руководства»39.

Случай с незаконным арестом двух редакторов стал достояни-ем широкой общественности. 2 июля с.-петербургская либеральная газета «День» опубликовала письмо из Владивостока, заключавшее подробное описание незаконных действий исполняющего долж-ность Приморского военного губернатора надворного советника Лодыженского40.

2 августа 1913 г. в этой же газете появляется заметка «Полиция напоролась на юстицию»41. В ней красочно описывался произошед-ший при свидетелях конфликт вице-губернатора Лодыженского со следователем. Произошло несчастье: трамвай врезался в угол дома на улице Светланской, пострадало 7 человек. Прибывший на место происшествия Лодыженский потребовал от следователя поскорее представить ему результаты следствия и уехал. Затем он послал по-лицейского Лединга за копией следственных материалов. Следова-тель ответил, что вице-губернатор не подходит ни под какую катего-рию лиц, которым выдаются такие документы. Лодыженский, глу-боко уязвленный, вторично послал полицейского, велев тому слово в слово передать «этому мальчишке следователю, что я приказываю передать мне копию дела». При этом он по своему обыкновению напомнил о своих связях в столице. Полицмейстер дословно и при свидетелях передал слова вице-губернатора следователю. Возмож-но, столь острая заинтересованность Лодыженского в получении на руки материалов следствия объясняется его желанием воспользо-ваться случаем и потребовать «отступные» с владельцев трамвай-ного общества.

Все это закончилось тем, что чинами прокурорского надзора (по

136 137

всей видимости, Владивостокского окружного суда) в полном со-ставе была подана жалоба на Лодыженского в Иркутскую судебную палату. Изложение сути дела анонимный автор газеты «День» со-проводил красноречивым комментарием: «Общее мнение в городе таково, что, хотя у Ладыженского [В тексте этой и некоторых дру-гих газетных статей фамилия Лодыженского пишется через букву «а». – В.А.] и имеются в Петербурге покровители, однако едва ли это ему сойдет даром. Даже правые недовольны им. Союзник [Член Со-юза русского народа. – В.А.] Егоров, подпольный адвокат, чуть ли не всем показывает исполнительные листы на Ладыженского – один на 1 000 рублей за неплатеж за квартиру, а другой на 400 рублей за ку-пленную лошадь. В этом отношении Ладыженский придерживается системы своего предшественника вице-губернатора Мономахова, не платившего долгов “из принципа”, на которого из Вологодской губернии (бывшего места службы) был прислан целый транспорт исполнительных листов»42.

Вырезка из газеты с этой заметкой была прислана в Хабаровск, Приамурскому генерал-губернатору Гондатти, министром внутрен-них дел Н.А. Маклаковым с запиской, в которой содержалась прось-ба разобраться, соответствует ли публикация действительности43.

Гондатти 9 сентября конфиденциально направил этот запрос прокурору Владивостокского окружного суда Н.Е. Гончарову44, на что и получил 17 сентября от него ответ, что корреспонденция не соответствует действительности45. Этот ответ был послан Макла-кову 14 ноября 1913 г.46 Интересна приписка Гондатти на ответном письме владивостокского прокурора: «Секретно. Собрать, какие у нас имеются переписки по поводу влиятельности вице-губернатора Лодыженского. 25 октября 1913 г.» В этот период отношения между ним и подчиненным были крайне натянутыми. Лодыженский любил дразнить генерал-губернатора, во многих случаях действовал напе-рекор, уверенный, что поддержка при дворе делает его неуязвимым.

Так, он проявил неуважение к Гондатти, пропустив торжества на выставке в Хабаровске, на которой должен был присутствовать. С другой стороны, после приема в японском консульстве во Владиво-стоке Лодыженский остался на обед, с которого генерал-губернатор ушел демонстративно, выразив свое отношение к стране-победи-тельнице в Русско-японской войне. Анонимный источник рассказы-вает, что, когда Гондатти назначил советника в областное правление, Лодыженский возразил, что этого нельзя делать без его согласия, на что получил ответ: «А вас как назначили?»47 При Лодыженском и благодаря его усилиям все областное правление перешло в оппо-зицию к главному начальнику края. «Бестактность и невоздержан-ность коллежского советника Лодыженского дошли до того, что он открыто позволял себе высказывать недопустимые суждения о даль-невосточной политике правительства»48.

14 января 1914 г., ввиду назначения военного губернатора При-морской области генерал-майора Манакина начальником Азиатско-

го отдела Главного штаба, вице-губернатор Владимир Ильич Лоды-женский снова вступил в исправление должности губернатора49. В конце этого же месяца во Владивосток генерал-губернатором была направлена комиссия для обследования «желтого и еврейского во-просов». Даже владивостокская пресса, запуганная вице-губернато-ром, почуяла, что кресло под ним зашаталось. И случая не упустила.

Против Лодыженского выступила владивостокская ежедневная вечерняя газета «Текущий день», редактируемая дворянином Ф.В. Мисюра. По поводу этого издания Лодыженский 1 февраля 1914 г. написал представление на имя Приамурского генерал-губернатора Н.Л. Гондатти:

«Редактор-издатель издающейся в городе Владивостоке газеты “Текущий день” Мисюра постоянно позволяет себе помещать на страницах издаваемой им газеты дерзкие, носящие клеветнический характер заметки по адресу должностных лиц. Неоднократные взы-скания и бесконечные предупреждения о недопустимости подобных выходок до сих пор не оказали на Мисюру никакого влияния, а по-стоянные прощения его Областной администрацией, следовавшие за его притворными раскаяниями, только увеличили его наглость»50.

Далее Лодыженский сообщал, что в № 840 от 29 января в хро-никальном отделе газеты напечатана заметка, что командированная генерал-губернатором комиссия для ознакомления с положением «желтого и еврейского вопросов» «напала в четвертом отделении Приморского областного правления “на следы чрезвычайно инте-ресных происшествий в области желтого вопроса”».

«31 января я вызвал к себе Мисюру и указал ему, что подобные выходки недопустимы и в дальнейшем мною терпимы не будут. Между тем на другой же день в № 842 от 31 января текущего года газеты “Текущий день” появилась... заметка под заголовком “Пере-мещение”, в которой, передавая сообщение газеты “Русское знамя” о моем якобы перемещении вице-губернатором в Эстляндскую гу-бернию, она от себя прибавляет, в опровержение якобы циркулиру-ющих в городе слухов, что “это перемещение ни в какой связи с работой комиссии по еврейским и китайским делам не стоит”. Цель этой заметки ясно заключается в стремлении распространить имен-но то, что Мисюра как будто отрицает, то есть распустить слух, что командированные Вами чиновники открыли какие-то неправильно-сти во вверенном мне управлении...»51 В связи с этим Лодыженский просил генерал-губернатора закрыть газету. Эту просьбу он повто-рил в представлении от 15 февраля 1914 г.52

Можно представить, как довольно улыбался в Хабаровске гене-рал-губернатор шталмейстер Гондатти, читая эти представления. С данной Лодыженским характеристикой Ф.В. Мисюры он был согла-сен. 9 июля 1912 г., то есть еще до назначения Лодыженского, он уже один раз закрывал газету «Текущий день» на полгода53, и закроет ее снова 9 февраля 1915 г.54 Однако в данный конкретный момент Ми-сюра определенно работал на Гондатти, тем более, что командиро-

138 139

ванные им чиновники и в самом деле «копали» под и.д. губернатора. Поэтому неудивительно, что просьбы Лодыженского остались без последствий.

21 февраля 1914 г. очередной выпад по адресу чиновника со-вершила санкт-петербургская газета «День». В ней опубликована корреспонденция из Владивостока «Талантливый администратор», весьма остроумно высмеивающая Лодыженского.

Анонимный автор заметки не без издевки писал, что, преследуя цели русификации края, «и.о. военного губернатора Приморской об-ласти вице-губернатор Лодыженский открыл новый способ борьбы с еврейским засильем. В последнее время местные банки завалены его векселями, выданными евреям-коммерсантам Скидельскому и Радомышльскому.

И без объяснений, конечно, ясно, что этот способ самый дей-ствительный из всех практиковавшихся. Чем больше еврейских де-нег перейдет в русские карманы, особенно столь благонадежные, как вице-губернаторские, тем меньше останется их у евреев и тем слабее станут последние. По своей гениальной простоте этот способ заслуживает повсеместного применения...»55

И опять вырезка из газеты была направлена в Хабаровск гене-рал-губернатору Гондатти министром внутренних дел Маклаковым со следующим письмом: «Препровождая при сем вырезку из газе-ты “День” от 21 сего февраля с корреспонденцией из Владивосто-ка “Талантливый администратор”, в коей сообщается о чрезмерной задолженности вице-губернатора Приморской области, в звании камер-юнкера, коллежского советника Лодыженского, покорнейше прошу ваше высокопревосходительство не отказать сообщить мне... соответствуют ли действительности приведенные в означенной кор-респонденции данные»56.

О задолженности Лодыженского писала также «Вятская речь» в № 43 от 25 февраля 1914 г.57

Естественно, Гондатти был только рад возможности сказать все, что он думает о подчиненном. Он сделал это в двух письмах на имя министра внутренних дел Маклакова от 16 февраля и 2 апреля 1914 г. Во втором письме он заявил о Лодыженском: «Дальнейшее пребы-вание его на службе в Приморской области и вообще в Приамурском крае я признаю совершенно невозможным и недопустимым...»58

«Окончательно убедившись в полном несоответствии коллежского советника Лодыженского занимаемой им должности и считая для дела положительно вредным дальнейшую его службу в крае, я на-стоятельно прошу Ваше Высокопревосходительство об отчислении его от занимаемой должности...»59

Министр Маклаков ответил: «Вполне разделяя Ваше соображе-ние о невозможности оставления Лодыженского вице-губернатором Приморской области и о необходимости скорейшего замещения его места другим лицом, нахожу тем не менее необходимым для реше-ния вопроса о возможности для него вообще продолжать службу,

иметь его объяснение. Самым удобным способом для сего считаю разрешение ему кратковременного отпуска в Петербург для дачи мне необходимых объяснений»60.

Есть основания полагать, что это решение было «подсказано» министру «тетушками» Лодыженского и было своевременно до-ведено до сведения «самого» фигуранта дела. Во всяком случае 13 апреля 1914 г. Лодыженский написал назначенному вместо Манаки-на военному губернатору Приморской области генерал-лейтенанту А.Д. Сташевскому докладную записку с просьбой исходатайство-вать ему двухмесячный отпуск с сохранением содержания.

К докладной записке прилагалось медицинское свидетельство, подписанное владивостокскими врачами М.А. Бергером и Н.А. Желудковым, о том, что косоглазие правого глаза, «вызывающее тягостное явление двоения предметов, ведущее к быстрому утом-лению зрения при занятиях и возникновению все усиливавшихся в последнее время невральгических болей головы» (быть может, гим-назистка все-таки не промахнулась?), требует «возможно полного отдыха от занятий и безотлагательного специального оперативного лечения»61.

На ходатайстве Сташевского Гондатти подписал: «Разрешен ме-сячный отпуск. 25 апреля»62. Этим же числом датируется приказ об увольнении Лодыженского на месяц с сохранением содержания63.

На увольнение Лодыженского владивостокская газета «Текущий день» откликнулась 3 мая фельетоном «Макс Линдер на экране Вла-дивостока», выдержанным в виде рецензии на творчество популяр-ного в те годы кинокомика64.

«...Всем намозоливший глаза шут-комик Макс Линдер истрепал-ся. Путает. Коверкает факты, извращает их. А главное темы невысо-кого нравственного качества.

Допустим, что Макс Линдер может все сделать, ему все доступ-но, “но?..”... Поступив на службу с окладом в четыре тысячи рублей в год, снял квартиру за 4 800. Купил рысака, раскатывает как аркад-ский принц. Пьет шампанское. Курит гаванские сигары а-ла Бис-марк... В то же время Макс Линдер – Альфонс: У него целый калей-доскоп романтических приключений... Все это мало правдоподобно. Хотя и смешно... Как можно из имеющихся 4 000 заплатить 4 800?!

Пример Макса Линдера неважный и недостойный подражания... Банкротство, растраты, вредное легкомыслие – вот польза от подоб-ного рода картин.

Другая тема Макса Линдера тоже не из “порядочных”. Макс Линдер выступает в роли почетного руководителя филантропиче-ским обществом. В течение нескольких месяцев руководитель рас-тратил 8 000 рублей! А затем, на отчетный бланк, наложил фиговый листок. Публика хохочет...

Опять “но”. Пример дурной, картина безнравственная. Макс Линдер не унимается и дальше. На экране появляются вексельные бланки за подписью “Макс Линдер”.

140 141

Недовольство игрой Макса Линдера за последнее время заметно среди всех слоев Владивостокского общества. Даже завзятые иллю-зиономаны и иллюзиономанки проявляют неодобрение и собирают-ся обратиться к фирме Пате с петицией. Ангажировать Макса Лин-дера только на приличные примерные роли или... отказаться от его услуг. Подать другого комика»65.

Подписавшийся «Пилюля», автор фельетона продемонстрировал хорошую осведомленность. Например, жалованье Лодыженского в должности вице-губернатора действительно составляло 3 000 руб., столовых 1 500, итого 4 50066, а расходы намного превышали эту сумму. Верно переданы и детали других «приключений». Возмож-но, с этого фельетона пошло приклеившееся к Лодыженскому про-звище «Макс Линдер», на которого он и внешне был очень похож67.

Намек был понятен и местным властям. Владивостокский ин-спектор по делам печати Н.В. Дюфур написал, что «фельетон этот наполнен рядом инсинуаций по адресу лица, именуемого в статье Максом Линдером, под каковым прозвищем, по имеющимся у меня сведениям, подразумевается вице-губернатор области В.И. Лоды-женский». Однако «наложение ареста на нумер газеты и привлече-ние редактора к ответственности по суду, несомненно, не привело бы ни к чему, в виду затруднительности найти состав преступления в содержании статьи. Таким образом, наложение на нумер газеты ареста, не имеющего шансов быть утвержденным судом, привело бы к созданию рекламы для инкриминируемой статьи.

Вместе с тем я полагаю, что подобного рода выпады по адресу лиц, стоящих во главе местной администрации, не должны бы про-ходить без внимания...»68

Но это был еще не конец истории «похождений Макса Линде-ра»…

* * *По словам автора анонимного доноса-памфлета, «перед отъез-

дом из Владивостока Ладыженский и его приятели распускали слу-хи, что они еще вернутся» и всем покажут69. И они вовсе не блефо-вали. Скоро выяснилось, что избавиться от Лодыженского не так-то просто.

Уже 20 мая 1914 г. министр внутренних дел Маклаков попро-сил Гондатти согласиться на продление отпуска вице-губернатору Приморской области. В этом же письме содержится довольно не-ожиданное предложение поменять Лодыженского местами с вице-губернатором Забайкальской области действительным статским со-ветником М.И. Измайловым70. Дескать, не получилось в Приморье, может, в Забайкалье выйдет лучше. Очевидно, что назначенный в 1913 г. министром внутренних дел гофмейстер императорского дво-ра Николай Алексеевич Маклаков, пользующийся репутацией твер-дого консерватора и последовательного сторонника самодержавия, был не совсем свободен от влияния «безответственных и темных сил» в придворных кругах. И эти силы помешали ему принять пра-

вильное решение.Переписка по поводу замены Лодыженского продолжилась ле-

том. 12 июня Маклаков предложил другого кандидата – непременно-

го члена Костромского губернского по городским и земским делам присутствия надворного советника Л.А. Коренева71. 16 июня Гон-датти ответил, что Коренева не знает, что у того нет «юридического образования и знания местных условий», и просил назначить стат-ского советника Терновского, которого хорошо характеризовал72. На это Маклаков ответил сразу двумя телеграммами. В первой, от 22 июня, он писал, что «хотя Коренев не обладает высшим образова-нием, но отличается большим административным опытом и энерги-ей»73. Во второй, от 25 июня, пояснял: «Предлагаемая комбинация – единственный способ перевода Лодыженского. В случае невозмож-ности перевода Коренева, Лодыженскому придется возвратиться обратно [Выделено нами. – В.А.]»74. Сложно сказать, чего больше в этой телеграмме: откровенного шантажа или вопля отчаяния. По всей видимости, в кулуарах императорского двора еще решался во-прос о том, куда направить Лодыженского – отсюда и все варианты «перевода» и «замены».

На последнюю телеграмму министра Гондатти предсказуемо от-ветил: «Возвращение сюда Лодыженского признаю со своей сторо-ны совершенно недопустимым». И попросил назначить вместо него хоть кого-нибудь «знающего, опытного, дельного, работоспособного и тактичного»75. Министр 3 июля телеграфировал генерал-губерна-тору: «Во внимание к пожеланию Вашего Высокопревосходитель-ства, изложенному телеграмме 801, я одновременно подписал про-ект статьи Высочайшего приказа о назначении Рогачевского уездно-го предводителя дворянства камергера Пушкина Приморским вице-губернатором»76.

Пока продолжалась эта переписка, Владимир Ильич Лодыжен-ский преспокойно продолжал числиться вице-губернатором При-морской области, хотя никто в области, да и в крае, не знал, где он, а его обязанности с 1 мая 1914 г. выполнял старший советник При-морского областного правления статский советник А.В. Суханов77.

Выведенный из себя таким невыносимым положением дел, воен-ный губернатор Приморской области генерал Сташевский 29 июля 1914 г., то есть уже после начала мировой войны, написал представ-ление на имя генерал-губернатора: «Вице-губернатор Приморской области камер-юнкер Лодыженский, согласно телеграмме Вашего высокопревосходительства от 25 апреля с.г. за № 581 выехал в от-пуск на один месяц сроком с 1-го Мая с.г.

Так как камер-юнкер Лодыженский по настоящее время к месту службы не возвратился и нет сведений о продлении отпуска или о служебном перемещении его, то имею честь просить Ваше Высоко-превосходительство не отказать уведомлением меня, как считать от-сутствие Вице-губернатора камер-юнкера Лодыженского»78.

142 143

Но даже спустя три месяца после удаления «Макса Линдера» из края окончательное решение о его замене не было принято. Об этом свидетельствует ответ Сташевскому канцелярии Приамурского ге-нерал-губернатора, данный 6 августа 1914 г.: «Вследствие представ-ления от 29-го минувшего июля за № 46852, Канцелярия, по поруче-нии Главного Начальника Края, уведомляет Ваше Превосходитель-ство, что вместо Камер-Юнкера Лодыженского Вице-губернатором Приморской области будет назначен Непременный Член Костром-ского Губернского по земским и городским делам Присутствия, над-ворный советник Коренев, которому министром внутренних дел телеграммой от 23 июля текущего года предложено незамедлитель-но выехать в город Владивосток, не ожидая Высочайшего Приказа [Подчеркнуто в тексте синим карандашом. – В.А.]»79.

Накануне мировой войны поведение Лодыженского широко об-суждалось в российской прессе. Однако если раньше он служил объектом критики для либеральной прессы, последовательно боров-шейся против самодержавия, то после его фактического снятия на-чался «обстрел с других позиций». Теперь за Лодыженского взялись правые, а либералы выступили в его защиту. Это лишний раз ука-зывает на то, сколь «нездоровой» была общественно-политическая обстановка в предвоенной империи.

Полемика между русскими правыми и либералами о Лодыжен-ском разобрана в статье правой красноярской газеты «Сусанин», вы-ходившей 2 раза в неделю под характерным девизом: «Страха не страшусь! Смерти не боюсь, лягу за Царя, за Русь!». Место для об-суждения этой темы нашлось в номере от 19 июня 1914 г., то есть ровно за месяц до начала войны с Германией и ее союзниками.

Потомственный почетный гражданин Владивостока Илья Семе-нович Егоров, о котором мало что известно (кроме того, что в 1912 г. он получал разрешение на издание под своим ответственным ре-дакторством правой ежедневной газеты «Русский клич»80), донес, будто в Приморской области под главенством Лодыженского рабо-тает «бюро по освобождению русских и евреев от воинской повин-ности». Идея была подхвачена руководством «Союза русского на-рода». В.М. Пуришкевич в «исторической речи» в Государственной думе 2 мая 1914 г. заявил, что «Лодыженский служит Жидам и за это получил от главного владивостокского Жида – Скидельского – на елке 24 января 1913 г. 5 000 рублей». За это Лодыженский, по мне-нию активистов «Союза русского народа», освобождал евреев от во-инской повинности. Пуришкевич добавил, что такие «отрицатель-ного типа губернаторы», как Лодыженский, дискредитируют власть и являются лучшими агитаторами левых партий81.

Удар по Лодыженскому с «правого фланга» послужил поводом к защите его либеральной прессой. «Русское слово» поместило ста-тью «Клевета на В.И. Лодыженского». По оценке анонимного автора «Сусанина», «Корреспондент “Русского слова”, отбросив в сторону всякие понятия о чести и совести, а также “забыв” и об отношении

представляемой им газеты к Приморскому вице-губернатору В.И. Лодыженскому, поместил большую в защиту г. Лодыженского ста-тью, назвав ее “Клеветой на В.И. Лодыженского”». Будто бы суть конфликта «Русское слово» свело к борьбе «энергичного законни-ка» Лодыженского против «дебошира» и «черносотенца» Егорова, который пытался оклеветать честного чиновника. По мнению «Су-санина», статья «Русского слова» написана по заказу самого Лоды-женского. В качестве доказательства газета привела мелким шриф-том тексты статей «Дня» о Лодыженском: «Полиция напоролась на юстицию» (1913. 2 авг.) и «Талантливый администратор» (1914. 21 февр.), перепечатанных в свое время «Русским словом». По мнению газеты «Сусанин», эти публикации вполне ясно демонстрируют подлинное отношение либеральной прессы к ныне защищаемому ей Лодыженскому82.

Владивостокская правая газета «Русский Восток» (разрешение на это издание в марте 1914 г. выдавал сам Лодыженский), в статье «Герои тыла» отметила аналогичный «вольт» местной либеральной газеты: «Было время, когда “Далекая Окраина” говорила о нем в не менее деликатных выражениях, чем островские купчихи в свое вре-мя отзывались о “металле” и “жупеле”... Тогда “взаимоотношения”, существовавшие между “Далекой Окраиной” и В.И., выражались очень простой и спокойной формулой: 300, или 3 месяца. Но... ме-няются времена – меняются годы. Переменила “фронт” и “Далекая Окраина”:

За силою, или в силу каких-то обстоятельств, очутившись “в тылу” померкнувшего светила, посвятила ему обширный панеги-рик. В защиту от “покушений...” какого-то Егорова...»83

По поводу этой статьи военный губернатор Приморской области генерал Сташевский 7 июля писал Гондатти: «Тон этой статьи недо-пустимый в отношении должностного лица, занимающего пост ви-це-губернатора»84. Приписка Гондатти выразительна: «Без послед-ствий. К делу. 11 июля 1914 г.».

* * *Для дальнейшей судьбы Владимира Ильича Лодыженского ха-

рактерны столь же неожиданные, удивительные повороты, как и для всей прежней его жизни.

В начале мировой войны высочайшим приказом по гражданско-му ведомству от 5 августа 1914 г. за № 56, будучи камер-юнкером императорского двора, коллежским советником и по-прежнему чис-лясь вице-губернатором Приморской области, он был перемещен на должность вице-губернатора в закавказскую Елизаветпольскую губернию (территория современного Азербайджана) с оставлением в придворном звании85. Впрочем, проявить себя на новом месте Ло-дыженский уже не успел.

Осень 1914 г. застала нашего героя подполковником Чеченского конного полка Кавказской туземной конной дивизии (Дикой диви-зии) – необычного соединения российской императорской армии,

144 145

созданного приказом Николая II 23 августа 1914 г. Эта дивизия со-стояла из кавказских горцев-добровольцев, которые по законам Рос-сийской империи не подлежали призыву на военную службу. На-чальником дивизии был назначен младший брат императора Нико-лая II вел. кн. Михаил Александрович, среди ее командного состава было много представителей русского дворянства. Возможно, это и послужило решающим для Лодыженского доводом в пользу возвра-щения 29 сентября 1914 г. на военную службу и вступления в ряды именно этой дивизии.

Формирование Кавказской конной дивизии было завершено в сентябре, а уже в октябре эшелоны повезли ее полки на Юго-За-падный фронт. В декабре дивизия приняла участие в тяжелых кро-вопролитных боях против австрийской армии на реке Сан, в январе 1915 г. в районе нселенных пунктов Ломна и Лутовиска отражала наступление противника на Перемышль.

В этих боях 16 января 1915 г. Владимир Ильич Лодыженский «пал славной смертью».

Телеграмму о его гибели 21 января прислал во Владивосток «бывший советник капитан Ундриц»86.

* * *Политизация общественной жизни в России в период после ре-

волюции 1905 г. привела к тому, что борющиеся за власть партии начали активно использовать газетные страницы для дискредита-ции противников. Справедливая критика чиновничества вообще и целых учреждений, должностных лиц разной высоты положения неразделимо перепуталась с чьими-то субъективными взглядами и корыстными интересами, с наветами и беспощадной клеветой.

Все это очень ярко сказалось и на реальной жизни, и изображен-ном газетами вице-губернаторстве Владимира Ильича Лодыженско-го на Дальнем Востоке. Благодаря газетам о его «дальневосточном вояже», о его «похождениях» во Владивостоке узнала вся страна. Для российской прессы Лодыженский стал притчей во языцех. Чего только они не писали о нем: он арестовал журналистов, на него по-дал в суд весь прокурорский надзор, он изобрел немало относитель-но честных способов отъема денег у евреев, создал «освободитель-ное от воинской повинности бюро», ему дала пощечину девица из кафе-шантана, а гимназистка бросила на него из окна цветочный горшок...

Накануне мировой войны Лодыженский послужил объектом кри-тики как слева, так и справа. При этом либеральные газеты «День» и «Русское слово» писали, что Лодыженский «грабит евреев», а чер-носотенный «Сусанин» – что он «служит жидам».

Власти приходилось теперь считаться с нападками прессы. В 1913–1914 гг. газетные публикации неоднократно служили поводом для служебных расследований деятельности Лодыженского, прово-дившихся канцелярией Приамурского генерал-губернатора по ини-циативе министра внутренних дел.

Впрочем, к такому результату приводили только публикации центральной прессы (как правило, с.-петербургской газеты «День»). Что касается местной, владивостокской прессы, то она, находясь под давлением со стороны администрации, такого влияния не име-ла. Ее лучшие материалы появлялись не с опережением, а после установления тех или иных фактов, а то и после удаления из края Лодыженского («Макс Линдер» – «Текущего дня», «Герои тыла» – «Русского Востока»), что, естественно, снижало производимый ими эффект и в большей степени служило средством самоутверждения, своеобразной местью редакторов нелюбимому ими вице-губернато-ру. От щедро раздававшихся ранее Лодыженским штрафов и арестов их спасало благожелательное отношение к таким публикациям глав-ного начальника края, находившегося в плохих отношения с подчи-ненным ему вице-губернатором.

Насколько близок к реальности созданный прессой образ Лоды-женского, сейчас уже сказать трудно. Его скандальная слава оказа-лась столь же недолгой, как и слава любого модного героя светской хроники, сошедшего со сцены.

После получения известия о гибели бывшего вице-губернатора, Приморское областное правление отправило его матери письмо с выражениями соболезнований. Письмо это в архиве не сохрани-лось, но сохранился ответ, полученный по телеграфу 8 февраля 1915 г.: «Прошу вас принять и передать чинам области мою горячую бла-годарность за сочувствие моему горю и за добрую память о моем дорогом сыне. Александра Лодыженская»87

На этом документе поставили свои подписи несколько десятков чинов областного правления.

Примечания

1 Sol. Герои тыла // Русский Восток (Владивосток). 1914. 18 июня.2 Ковалевская Ю.Н. Чиновники Дальнего Востока России (вторая по-

ловина XIX века). Saarbrucken, 2011. С. 109.3 Российский государственный исторический архив Дальнего Востока

(РГИА ДВ). Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 13–18. 4 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 64.5 Там же. Л. 84.6 Там же. Л. 5.7 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2188. 8 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 109.9 Там же. Л. 80, 92.10 Там же. Л. 60–61.11 Там же. Л. 85–91.12 Там же. Л. 9, 51–52.13 Там же. Л. 54.14 Там же. Л. 55.15 Там же. Л. 113–114.

146 147

16 Там же. Л. 115.17 РГИА ДВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3757. Л. 12, 13, 16.18 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 116.19 Там же. Л. 117.20 Там же. Л. 98.21 Там же. Л. 114.22 РГИА ДВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3707. Л. 3.23 Там же. Л. 1024 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 114.25 Алексеев П. Третий пункт // Вестник права и нотариата. 1911. № 37.

С. 1111–1112.26 Буяков А.М. Офицеры-выпускники Восточного института: годы и

судьбы // Известия Восточного института. 1999. № 5. С. 100.27 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 115.28 Позняк Т.З. Китайские иммигранты и коррумпированность чиновни-

ков на российском Дальнем Востоке в начале XX века // Ойкумена. 2011. № 3(18). С. 80–89.

29 Там же. С. 87.30 Там же. С. 88.31 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 90.32 Там же. Л. 115.33 Там же. Л. 7.34 Там же. Л. 116.35 РГИА ДВ. Ф. 24. Оп. 1. Д. 27. Л. 10.36 Там же. Л. 11.37 Там же. Л. 12.38 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 3. Д. 488. Л. 16.39 Там же. Л. 18.40 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 46.41 Полиция напоролась на юстицию // День (С.-Петербург). 1913. 2 авг.42 Там же.43 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 37.44 Там же. Л. 40.45 Там же. Л. 41.46 Там же. Л. 42–4347 Там же. Л. 111.48 Там же. Л. 91.49 Там же. Л. 57.50 РГИА ДВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2086. Л. 44.51 Там же. Л. 44об.52 Там же. Л. 46.53 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 3. Д. 431. Л. 134. 54 РГИА ДВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2086. Л. 110.55 Талантливый администратор // День. 1914. 21 февр.56 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 62.57 Там же. Л. 63.58 Там же. Л. 85.59 Там же. Л. 91.

60 Там же. Л. 82.61 Там же. Л. 74.62 Там же. Л. 75.63 Там же. Л. 76.64 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 3. Д. 495. Ч. I. Л. 30.65 Пилюля. Макс Линдер на экране Владивостока // Текущий день (Вла-

дивосток). 1914. 3 мая.66 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 19об.67 Там же. Л. 118.68 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 3. Д. 495. Ч. I. Л. 31.69 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 2205. Л. 118.70 Там же. Л. 94.71 Там же. Л. 96.72 Там же. Л. 97.73 Там же. Л. 102.74 Там же. Л. 103.75 Там же. Л. 104.76 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 1. Д. 922. Л. 27.77 РГИА ДВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3757. Л. 24.78 Там же. Л. 28.79 Там же. Л. 29.80 РГИА ДВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2265. Л. 1–2.81 Непредусмотрительность // Сусанин (Красноярск). 1914. 19 июня.82 Там же.83 Sol. Герои тыла // Русский Восток. 1914. 18 июня.84 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 3. Д. 495. Ч. I. Л. 48.85 Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА).

Ф. 409. Оп. 1. Д. 176900. П/с 154–186. Л. 16–19об.86 РГИА ДВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3757. Л. 30.87 Там же. Л. 31.

Автор, аннотация, ключевые слова

Агапов Вадим Львович – канд. ист. наук, доцент Дальневосточного федерального университета (Владивосток)

windrace@nm.ru

Накануне Первой мировой войны вице-губернатор Приморской обла-сти В.И. Лодыженский стал одним из популярнейших героев российской прессы. Владивостокские и петербургские газеты писали о том, как он незаконно арестовал журналистов, как на него подали в суд чины проку-рорского надзора, как он изобрел новый способ борьбы с «еврейским за-сильем» и создал «освободительное от воинской повинности бюро». Его неуважение к законам и нечистоплотность в денежных делах приобрели скандальную известность. В 1913–1914 гг. газетные публикации неодно-кратно служили поводом для служебных расследований деятельности Лодыженского, которые проводились Министерством внутренних дел. В очерке, основанном на неопубликованных документах Российского госу-

148 149

дарственного исторического архива Дальнего Востока, показан реальный образ Лодыженского как казнокрада и взяточника, который пользовался покровительством императорского двора.

Российская империя, Министерство внутренних дел, Приамурское ге-нерал-губернаторство, Приморская область, Владивосток, периодическая печать, чиновничество, коррупция, предпринимательство, китайцы, евреи, Н.Л. Гондатти, Н.А. Маклаков, В.И. Лодыженский

References

(Articles from Scientific Journals)

1. Buyakov A.M. Ofitsery-vypuskniki Vostochnogo instituta: gody i sudby. Izvestiya Vostochnogo institute, 1999, no. 5, p. 100.

2. Poznyak T.Z. Kitayskie immigranty i korrumpirovannost chinovnikov na rossiyskom Dalnem Vostoke v nachale XX veka. Oykumena, 2011, no. 3(18), pp. 80–89.

(Monographs)

3. Kovalevskaya Yu.N. Chinovniki Dalnego Vostoka Rossii (vtoraya polovina XIX veka) [Bureaucrats in Russian Far East (second half of the 19th century)]. Saarbrucken, 2011, p. 109.

Author, Abstract, Key words

Vadim L. Agapov – Candidate of History, Senior Lecturer, Far Eastern Federal University (Vladivostok, Russia)

windrace@nm.ru

On the eve of World War I V.I. Lodyzhensky, the Vice-Governor of Primorskiy Krai, emerged as one of the most popular characters in the Russian

press. Vladivostok and St. Petersburg newspapers wrote that he had unlawfully arrested journalists, had been sued by the prosecutor’s office, had devised a new method of fighting against “Jews’ dominance” and had established a “bureau granting relief from military service”. His neglect of the law and unscrupulousness in financial matters made him scandalously notorious. In 1913–1914 newspaper articles about him made the Ministry of Internal Affairs launch several investigations into Lodyzhensky’s professional activities. The essay based on unpublished documents from the Russian State Historical Archive of the Far East offers Lodyzhensky’s realistic portrayal as an embezzler and extortioner being protected by the Imperial Court.

Russian Empire, Ministry of Internal Affairs, Priamurskiy General Governorship, Primorskiy Krai (Region), Vladivostok, periodical press, bureaucracy, corruption, entrepreneurship, Chinese, Jewish, N.L. Gondatti, N.A. Maklakov, V.I. Lodyzhenskiy

У КНИЖНОЙ ПОЛКИBook Reviews

В.В. Дементьева

ГЛУБОКОМЫСЛЕННАЯ БЕССМЫСЛИЦА:СТАТУСНЫЕ СОЗДАТЕЛИ

И ОБЕСКУРАЖЕННЫЙ ЧИТАТЕЛЬ*

V. Dementeva

A Profound Nonsense:Status Creators and A Disconcerted Reader

Внимание к методологии исторических исследований, закономерно обострившееся у нас в стране два десятка лет назад, приобрело затем гипертрофированный характер, что проявилось как в количестве работ «чисто методологических» по жанру, так и в насыщении конкретно-исторических трудов методологическими частями, экскурсами, реминисценциями и терминологией (заимствованной в зарубежной историографии и призванной усилить «научность» текста, но подчас использованной вопреки русскому языку).

И если специальные «методологические сочинения» можно «обычному историку», если нет на то особого желания, и не читать, то от методологических изысков, вплетенных в книги, названия которых не предвещают такой ловушки, бывает трудно отмахнуться.

Еще хуже, когда методологическая составляющая не просто навязчиво подчеркивается авторами, но подается ими как важнейшее достижение, с нескрываемой гордостью. А при внимательном прочтении оказывается, что все эти старания дают обратный результат: обесценивают то непосредственно историческое содержание, которое должно быть главным в книге.

* Статья написана в рамках государственного задания по НИР Ярославского госуниверситета (проект № 91).

150 151

Примером тому является заявленная в титуле как «коллективная монография» книга «Сословие русских профессоров: Создатели статусов и смыслов» (М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013. – 386, [6] с.). Опубликованная под редакцией Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой, она включает в себя как труды отечественных авторов, так и переводы работ зарубежных специалистов.

Это издание, безусловно, нуждается в публичной оценке, ибо оно вышло в свет под редакцией руководителей Института гуманитарных историко-теоретических исследований НИУ ВШЭ, то есть тех, кто представляет «экспертное сообщество» исторической науки. И подготовлено оно в рамках Программы фундаментальных исследований этого вуза, позиционирующего себя как научный и образовательный авангард. Следовательно, оно призвано служить всяческим ориентиром для наших историков.

В первую очередь, нуждается в анализе именно теоретико-методологический и методический ее пласт, поданный научными редакторами как важнейший. Он действительно принципиален и выходит за рамки сюжетов данного издания. Его мы и проанализируем.

Авторская аннотация (в том, что она – авторская, сомневаться не приходится: она содержательно и стилистически воспроизводит текст концептуальных для издания статей), отражающая суть книги, гласит следующее:

«В монографии представлены результаты изучения профессорского сословия России как творческого сообщества, создавшего оригинальные традиции, репрезентации, языки самоописания, практики взаимодействия, способы историзации и классикализации собственной деятельности… Данные тексты анализировались как единый рассказ профессоров “о себе”, у которого есть замысел, средства воплощения, работа с потенциальным читателем. Такой подход позволяет освободиться от социальной магии университета, разгерметизировать знание о нем и увидеть в нем рукотворное историческое явление, не равное себе во времени и пространстве».

В этой аннотации как в капле воды отразились и подходы авторов к исследованию, и характерное для них словесное и стилистическое оформление своих утверждений. Задумаемся для начала над формулировками. У «рассказа профессоров» есть «работа с потенциальным читателем» – возникает вопрос, как это рассказ может «работать» с потенциальным, то есть еще не читавшим этот «рассказ» читателем? Посредством своего «рассказа» может работать с читателем его автор, и то только с реальным читателем он может так работать (с потенциальным читателем – другими методами). Это – отражение заботы авторов о слове и построении фраз. Отсутствие таковой заботы уже само по себе нередко порождает бессмыслицу.

Что же до смысла, то авторы утверждают, что их подход позволяет рассматривать университет как «не равное себе во времени и пространстве» «рукотворное историческое явление». А разве мы до этого думали, что университет – божественное творение? Явление, находящееся во времени и пространстве, не может быть не равно само себе (не сказано ведь, что

не равно себе с изменением времени и/или пространства), утверждать противоположное, как получается у наших авторов, – антинаучно. Хотели, видимо, сообщить читателю очевидную вещь, что университет изменяется с течением времени, а университеты в разных местах отличаются друг от друга. А что получилось, пока маскировали «красивыми и умными» словами это простое утверждение? Бессмыслица.

Подобная бессмыслица воспроизведена в статье Е.А. Вишленковой и А.Н. Дмитриева «Прагматика традиции или актуальное прошлое для российских университетов» уже по отношению к университетской традиции: «Тиражируемое в разных по жанру текстах утверждение заведомо гомогенной, равной себе во времени и пространстве университетской традиции, как нам представляется, искажает историческое сознание читателей: оно камуфлирует интересы создателей исторических нарративов, исключает возможность признания множественности университетского прошлого и делает Россию зоной «особого пути» с «особой университетской традицией» (с. 64–65). В действительности именно такие формулировки могут исказить сознание читателя, заставляя его не только думать, что – вопреки законам физики – в определенный момент времени и точке пространства явление может быть не равно самому себе, но и пропагандируя тезис о множественности прошлого, – не о множественности восприятия прошлого, а самого этого прошлого.

Авторы, следовательно, исходят из того, что прошлое – лишь порождение мыслящего субъекта. Такое понимание прошлого подчеркивает употребляемое ими выражение «спрос на прошлое» (с. 81). Прошлое как имевшая место реальность событий, явлений и процессов (а только такая трактовка прошлого позволяет считать историю наукой: ученый-историк стремится, используя научные методы, в том числе анализа источников, понять и адекватно описать реалии прошлого) при демонстрируемом теоретиками рецензируемого издания подходе отрицается. Этот подход, распространенный постмодернизмом, определяет историю (занятие по изучению прошлого) как операцию по созданию вербального вымысла, лишая ее тем самым статуса науки. Но ведь наши авторы – носители научных званий и ученых степеней, они вроде бы должны считать свои занятия научными. И, кстати, если имеется, на взгляд авторов, множественность прошлого, то почему бы и не быть тогда, в рамках этой множественности, особой традиции? Получается, что «смыслы» двух частей предложения противоречат друг другу, что в итоге усиливает бессмыслицу.

Очень важен методологический и методический посыл, заключенный в начале последней из приведенных фраз аннотации: «Такой подход позволяет освободиться от социальной магии университета, разгерметизировать знание о нем...» К тому же, как выясняется, «университет… разными средствами герметизирует знание о себе», как заявлено в статье О.Н. Запорожец «Навигатор по карте историко-социологических исследований университета» (с. 23). Эта «разгерметизация» знаний об университете весьма и весьма показательна. Концепция книги свидетельствует: знание в ней понимается не как постоянно накапливающийся результат процесса познания; для ее авторов знание – то, что лежит в «готовом виде» в герметично закрытом сосуде. Надо только знать магическую формулу,

152 153

чтобы «разгерметизировать» его – и вот оно, перед нами. И можно с уверенностью говорить: «на самом деле» было то-то. Безо всякого поиска доказательств и прочей рутины исследовательской работы.

Приведем пример, показывающий, как непосредственно это делается в книге.

В статье Е.А. Вишленковой и А.Н. Дмитриева утверждается: «В середине 1990-х годов за особый вклад в национальную университетскую традицию (а на самом деле за политическую поддержку весьма слабой тогда правящей власти) ряд самых старых университетов страны были включены в Государственный свод особо ценных объектов культурного наследия народов Российской Федерации, что гарантировало им привилегированное государственное финансирование» (с. 87). При этом никакой аргументации в пользу такого утверждения не приводится, ни единой отсылки ни к одному источнику не дается – а это вроде как элементарное требование профессии историка. Чем доказывается это «на самом деле»? Представим себе, что некий историк-античник напишет: «В середине III в. до н.э. за особый вклад в римскую традицию (а на самом деле за политическую поддержку правившей тогда весьма слабой элиты)...». И не аргументирует ничем это утверждение, не покажет, откуда и как он черпает основания для такого вывода. Страшно подумать, что скажут коллеги! Профессиональный историк (исходящий из того, что история – наука, а не магия) никогда не скажет «на самом деле было вот что», не предъявив при этом никаких аргументов.

Почему же авторы этой книги считают себя вправе не утруждать себя доказательствами в историческом исследовании, обычными для любого человека, занятого «ремеслом историка»? Как показывает прочтение книги, потому, что уверены: у них есть особые магические методы для того, чтобы волшебными словами «разгерметизировать» знание.

Что же это за главный инструмент, который дает возможность авторам рецензируемого издания «разгерметизировать» знание? У них есть, как это формулируют Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева в статье «Университетские сообщества как объект и субъект описания», «спектр теоретических моделей и оптик» (с. 6), который и позволяет осуществлять, говоря словами О.Н. Запорожец, «исследовательский фокус» (с. 25). Задумались ли авторы о том, есть ли вообще смысл у словосочетания «спектр оптик»? А каков смысл у словосочетания «исследовательский фокус»? Он ведь совсем иной, чем у словосочетания «фокус исследования».

В том, что инструмент именно магический, сомнений не остается, ибо применяемая авторами исследовательская «оптика», как выясняется, имеет «жизненные силы»: «придали панорамной оптике новых жизненных сил» (с. 25). И еще она, эта «оптика», «проблематизируется»: «Проблематизация микрооптики» (с. 41). Вдумаемся: имеющая «жизненные силы» и «проблематизирующаяся» (или «проблематизируемая»?) исследовательская оптика! Какие «смыслы» порождают те, кто это пишет?!

Использование такой мифологизированной «оптики» совсем не безобидно, ибо оно приводит к абсолютно антинаучным измышлениям наших уважаемых авторов. К примеру, такое утверждение Е.А. Вишленовой

и А.Н. Дмитриева: «Для гомогенизации временного потока в таких случаях используется прием масштабирования, когда в качестве мерила для всего объекта исследования используется один из его элементов…» (с. 61).

Никаким «масштабированием» каких бы то ни было объектов нельзя «гомогенизировать временной поток», – это могут делать только те, кто пытается своими магическими методами повлиять даже на законы физики. Конечно, есть понятие «историческое время», как есть и метод его структурно-диахронного анализа. Но «временной поток» – понятие, отражающее важнейшее свойство времени как физического явления, поэтому предлагаемые манипуляции с ним выглядят антинаучно. Опасность ведь в том, что масса последователей – под воздействием статуса, а, значит, и формального авторитета данных специалистов по методологии истории, – будут повторять магические заклинания, все более порождая подобные «смыслы», содержание которых – бессмыслица.

Бессмыслицу порождает и нарочитая недоговоренность. Приведем характерный пример из статьи О.Н. Запорожец: «Единство университета, нередко воспринимаемого как механическая сумма частей, становится исследовательской аксиомой подхода, оставляя в стороне вопросы взаимодействия и динамики» (с. 23). Взаимодействия чего с чем? Частей университета друг с другом? Университета с внешней средой? Динамики чего? Ничего этого не поясняется ни до, ни после этой фразы; и так во многих местах: сплошь мистико-магические пассы – отсюда и такие словесные пассажи.

Дадим еще один пример многозначительной недоговоренности – предложение, в котором Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева гордятся научным вкладом, своим и коллег: «Результатом проведенного анализа стала деконструкция базового для университетских исследований концепта “традиция”, посредством которого создается континуитет прошлого и настоящего. Авторы демонстрируют рукотворный и исторически изменчивый характер университетской традиции, ее гетерогенность, не позволяющую безрефлексивно использовать данное понятие в качестве универсального. И такая натурализованная традиция едва ли может выступать аргументом в спорах за первородство и правопреемственность» (с. 10–11). Мы привели столь пространную цитату, чтобы показать следующее: понять какое такое первородство и от кого/чего к кому/чему правопреемственность, а также, почему традиция определяется как «натурализованная», – возможности читателю сочинители этих пассажей не оставляют, зато «глубокомысленная» тривиальность утверждения о «рукотворном характере» исторической традиции хорошо замаскирована всеми этими словесными нагромождениями.

«Спектр оптик» дает возможность авторам манипулировать любыми научными категориями и понятиями. В частности, термины «университет» и «академия» использованы многократно в статье О.Н. Запорожец как синонимы (с. 23, 26, 29, 34 и другие), что для русского языка (и для российских научных и образовательных реалий в истории и современности) совсем не характерно. Но это отражает настойчивое, изначально декларированное стремление вдохновителей издания «добиться нового понимания феномена “университет” благодаря расширительной трактовке его границ

154 155

и содержания» (цитата из статьи Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой, служащей камертоном всей книги, с. 5).

Разумеется, если расширительно трактовать содержание любого явления, то оно неизбежно будет размыто (и под ним будет пониматься нечто иное, отличающееся от традиционного содержательного наполнения термина), что, собственно, коллектив и пытается сделать, да вот на пользу ли пойдет такая практика исследованию феномена «университет»? Если университет определяется Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой как совокупность «проявлений академической жизни и деятельности» (с. 5), то границы понятия просто исчезают. Как, используя столь широкую дефиницию, можно вычленить университет из многообразия научных и учебных реалий? Разграничить университет и академию наук?

А насколько глубоко задумались редакторы над названием, которое они дали книге? У историков есть научная дефиниция понятия «сословие» (сословия – большие группы людей, отличающиеся правами и обязанностями, закрепленными в законе). Отличаются эти группы именно юридической фиксацией их положения (если нет еще писаного права, то в обычном праве). Где-нибудь и когда-нибудь было «сословие профессоров» в соответствии с этой дефиницией? В дореволюционной России точно не было (как бы некие группы себя ни называли или их ни называли), как нет его и сейчас в Российской Федерации.

Может ли историк в научном тексте оперировать не принятой в науке, а какой-то иной дефиницией, используя общеупотребительное понятие, но вкладывая в него иное содержание, да еще вставляя в название книги? Хорошо, допустим, авторы исходят из того, что сословием в обиходном смысле, не в качестве научного понятия, может называться просто группа людей, объединенных по профессиональным или иным признакам. Но теоретики книги о «сословии профессоров», Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева, поясняют к тому же, что профессора «русские (в смысле подданства)» (с.7) (!). Подданство, надо заметить, у нас в Отечестве при империи было российское, как и российским является гражданство при республике. И это всем хорошо известно. Но почему же историки позволяют себе писать этот абсурд о «русских в смысле подданства» профессорах? Видимо, потому, что полагают: тайное знание магических формул (с сакральным значением) разрешает им то, что не позволено непосвященным, а не владеющие «спектром оптик» пусть принимают как должное все, что пишут представители новоявленной «жреческой касты» методологов, все более отделяющейся, на наш взгляд, от профессионального сообщества «простых историков» и стремящейся при этом его обратить в свою веру, которая не предполагает рациональной критики сказанного ими.

Воспроизведем структуру издания. Начинают его две вводные статьи: первая – Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой «Университетские сообщества как объект и субъект описания», вторая – О.Н. Запорожец «Навигатор по карте историко-социологических исследований университета»). За ними идут три раздела основной части.

Первый – «Сообщество по производству текстов» – составляют статьи:

Вишленкова Е.А., Дмитриев А.Н. «Прагматика традиции или Актуальное прошлое для российских университетов», Кулакова И.П. «Протоколы конференции Московского университета как вариант самоописания», Иванов А.Е., Кулакова И.П. «Ипостаси русского профессора: социальные высказывания рубежа XIX – XX вв.», Галиуллина Р.Х., Ильина К.А. «Журналы о себе и для себя: университетские издания первой половины XIX в.», Степанов Б.Е. «“Натуральное хозяйство”: формы университетской солидарности и научных коммуникаций в постсоветский период».

Во второй раздел – «История сравнительная и переплетенная» – включены статьи: Кусбер Я. «Трансфер и сравнение: университетские сообщества России и Германии», Костина Т.В. «Профессора “старые” и “новые”: “антиколлегиальная реформа” С.С. Уварова», Баженова А.Ю. «Историки императорского Варшавского университета: условия формирования пограничной идентичности», Шиллер-Валицка И. «Реакция западных экспертов на русскую “профессорскую конституцию” 1906 г.».

В третий раздел – «Коммеморативная солидарность» – собраны статьи: Савельева И.М. «Классическое наследие в структуре университетской памяти», Файер В.В. «Этика академической памяти в условиях поколенческого конфликта», Маурер Т. «Патриотизм, сдержанность и самоутверждение. Празднование патриотических юбилеев в университетах России и Германии в 1912 – 1913 гг.», Ильина К.А., Вишленкова Е.А. «Архивариус: хранитель и создатель университетской памяти», Дмитриев А.Н. «Мемуары постсоветского гуманитария: стандартизация памяти?».

Как видим, перед нами – набор тем и сюжетов, хронологически и пространственно удаленных друг от друга. Впрочем, видны и потуги все это объединить якобы общим объектом исследования и согласованными подходами к его рассмотрению, декларируемыми Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой (с. 5). Что это за единый объект? «Русские профессора» – согласно названию? Так ведь и о советских профессорах нередко идет речь, и о немецких тоже не в одной статье. Да и вообще не профессора являются объектом изучения ряда статей. И это называется «коллективной монографией»? В любом «провинциальном вузе» постеснялись бы назвать такую книгу монографией. Это – сборник статей, который можно посчитать, хотя и с некоторой натяжкой, тематическим. Но «монография» – это лукавство.

Не ставя целью анализировать содержание статей (полагаем, что в них специалисты найдут для себя ценную информацию по ряду тем), обращая внимание только на теоретико-методологические установки и порождаемые ими «смыслы», отметим еще статью Я. Кусбера, в которой намечены пути дальнейшего изучения университетов. Процитируем последний их трех результирующих выводов статьи, в котором предлагается проводить исследования на уровне «университетских сетей»: «Для отслеживания этих сетей на микро- и макроуровне представляют интерес университетские помещения, которые с самого начала были задуманы как переходные или коммуникативные зоны. Здесь возникали сложные отношения между корпоративным сознанием и академической мобильностью, в которых мог происходить продуктивный

156 157

обмен между динамичными и частично гибридными культурами» (с. 210–211). Между сознанием и мобильностью возникали отношения в университетских помещениях? И в них, в этих отношениях между сознанием и мобильностью, мог происходить обмен между культурами? И редакторы издания считают, что приведенное утверждение имеет смысл? Местами неудобоварим и перевод, содержащий такие затушевывающие смысл выражения, как «внеположенная точка зрения» («...тогда сравнения проводились с внеположенной точки зрения...»; перевод с немецкого К. Левинсона, с. 197), «надындивидуальная деятельность» («люди как субъекты трансфера… участвовали в надындивидуальной деятельности», с. 210).

С.Ю. Малышева в отзыве, помещенном на оборотной стороне обложки книги, подчеркивает такую заслугу коллектива: «Авторы провели комплексную ревизию сферы университетских исследований...». Это слово – «ревизия» – многократно повторяется и на страницах сборника, причем в двояком значении: и той ревизии, которую делают ревизоры, и той, которую осуществляют ревизионисты. Вероятно, оно призвано постоянно воздействовать на сознание читателя: «Стартовой точкой предпринятой ревизии исследовательской литературы...» (О.Н. Запорожец, с. 21); «...теории агентскости способствуют ревизии исследований университета...» (она же, с. 44), «Эта работа проделана нами не ради ревизионистского пафоса...» (Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева, с. 20), «О неудобстве ревизии университетских исследований» (Е.А. Вишленкова и А.Н. Дмитриев, с. 92). Все-таки говорить, как в приведенных примерах, о «ревизии исследовательской литературы» или о «ревизии университетских исследований» (в каком бы значении слово «ревизия» здесь ни было употреблено), по меньшей мере, некорректно: ученый, формулирующий свои мысли и излагающий их на русском языке, так не напишет. А в целом, суть подхода авторов отражена точно: они не анализируют историографическое наследие предшественников, а подходят к нему как безапелляционные ревизоры и изощренные ревизионисты.

Подтверждают это отношение, например, критические замечания Е. А. Вишленковой и А.Н. Дмитриева такого рода: «А исследователи правительственной политики подменяли рассказ о жизни университетов рассказом о действиях власти, направленных на ее улучшение» (с. 72). Неужели не видят уважаемые авторы, что написали бессмыслицу? Ведь объектом исследований правительственной политики в отношении университетов и должны быть именно действия власти в области регулирования их жизни, поэтому занимавшиеся такой проблематикой исследователи ничего не «подменяли» в своем историческом «рассказе». Как можно их в этой «подмене» обвинять?

Есть в книге утверждения, которые, полагаем, если не оскорбили бы, то, как минимум, удивили «объект исследования», то есть русских профессоров XIX в.

Что именно Е.А. Вишленкова и И.М. Савельева понимают под наукой, которой занималось «ученое сословие» названного времени (именно под наукой в целом, а не какой-то ее частью), становится понятным из фразы: «Финансируемые государством университетские издания превратились в

разновидность отчетов ученого сословия за отпущенные на науку, т.е. на производство новых знаний об империи, казенные средства» (с. 12). Разве русские математики, химики, физики, медики и т.д. производили новые знания об империи? Каково им было бы это услышать (пусть они ничего против изучения своей империи не имели, но знания добывали отнюдь не о ней).

Не добавляют новых «смыслов» и банальности (известные любому студенту-историку, изучавшему источниковедение), поданные Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой с большим, но неуместным – в силу обыденности работы с распространенными группами источников личного происхождения – пафосом: «...работа исследователя с ними требует явно иных аналитических процедур, чем в случае с делопроизводственными документами. По крайней мере исследователь нуждается в постоянной самозащите от внушения анализируемых текстов, чтобы не стать простым ретранслятором чужих голосов, позиции своих героев» (с. 12). «Внушение текстов», от которого исследователь «нуждается в самозащите», – видимо, понимается авторами как новое слово в методике работы историка с источниками.

В целом перед нами в качестве коллектива авторов «монографии» предстает ни что иное как – используя их собственное выражение – «сообщество по производству текстов». Члены его объединились для реализации проекта «Конструирование традиции: проблема преемственности и разрыва в университетской истории России», а главные его теоретики начали активно конструировать, как видим по результату, традиции создания бессмыслицы. И опасность в том, что желающих последовать этим, разрушающим историческую науку «традициям», может оказаться много. Ведь создавать бессмыслицу в красивой упаковке наукообразных слов гораздо проще, чем заниматься рутинной и трудоемкой исследовательской работой историка. Тем более что пример подают эксперты научных фондов.

Говоря опять-таки словами самих Е.А. Вишленковой и И.М. Савельевой, можно этот труд, благодаря его ответственным редакторам и некоторым авторам, назвать пособием «по мифотворчеству, направленному на усиление своих символических ресурсов» (с. 10). Добавим, что отнюдь не только символических. И на «классикализацию собственной деятельности», очевидным образом, тоже.

Теоретический взгляд редакторов издания по истории университетской жизни базируется (видимо, в рамках общей идеологии НИУ ВШЭ) на том, что университет – это не храм науки, а игрок на «рынке образовательных услуг», ибо они тоже занимаются тем, что в одной из приводимых в статье О.Н. Запорожец цитат (с. 51) называется «важной частью университетского брендинга – позиционирования университета на рынке образовательных услуг». Думается, что профессоров российских университетов минувших веков данный подход не порадовал бы. Притом очень сильно.

Нам же остается порадоваться только тому, что теоретико-методологический антураж, претенциозно заданный идейными вдохновителями и руководителями проекта, нередко лишь слегка

158 159

затрагивает статьи его исполнителей или даже не сказывается на них вовсе. Повторим, многие статьи сборника – в отличие от тех, что посвящены методологии или содержат значительное количество обращений к ней – вполне интересны и квалифицированно написаны. Но об этом пусть скажут специалисты по отечественной, а также новой и новейшей зарубежной истории. В части же общетеоретической, задающей методы работы с источниками, обозначающей исследовательский инструментарий, явно многовато бессмыслицы. Небрежение смыслом фраз, который – при всей нарочитой цветистости предложений – в них отсутствует либо сомнителен, как наглядно видно из приведенных цитат, порождено, возможно, и спешкой завершения проекта, и самонадеянностью «законодателей мод» из ИГИТИ НИУ ВШЭ (уверенностью в том, что читатель должен некритически проглатывать сочинения «классиков»), и – что уж совсем опасно – антинаучностью взглядов, в соответствии с которыми историческое знание трактуется не как результат длительного познавательного процесса, а как закупоренная данность, которую следует «разгерметизировать» и получить в готовом виде, само же прошлое – не как имевшаяся ранее реальность событий, явлений процессов и т.д., к пониманию которой историк старается приблизиться, а как его субъективное построение. Вместо того чтобы перечислить хорошо известные методы исторического исследования, которые применяются авторами статей, наслаивается словесная шелуха о «спектре оптик», наделенных «жизненной силой». Вот в итоге и имеем якобы монографию о «русских в смысле подданства» профессорах, в которой университет дефинируется как «совокупность проявлений академической жизни и деятельности».

В аннотации к книге сказано, что она «может быть использована в качестве учебного пособия для обучения на гуманитарных факультетах». Полагаем, за пределами Высшей школы экономики лучше этого не делать.

Автор, аннотация, ключевые слова

Дементьева Вера Викторовна – докт. ист. наук, профессор Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова

vv_dementieva@mail.ruВ статье анализируется сборник статей «Сословие русских

профессоров: Создатели статусов и смыслов» (М., 2013). Преимущественно рассматриваются методология и исследовательская методика, использованные авторами работ, включенных в сборник. Ряд принципиальных теоретико-методологических установок авторов подвергается критике. Делаются выводы, что это издание по своему содержанию не является монографией, некоторые утверждения антинаучны, а предложенные дефиниции важнейших для исследования понятий («университет» и другие) приводят к размыванию их границ.

Университет, профессор, научное творчество, методология, исследовательская методика, историография, источниковедение

Author, Abstract, Key wordsVera V. Dementeva – Doctor of History, Professor, Demidov Yaroslavl

State University (Yaroslavl, Russia)vv_dementieva@mail.ruThe article analyzes the collection of papers titled “A Class of Russian

Professors: Creators of Statuses and Meanings» (Moscow, 2013). The author largely considers the methodology and research methods used by the authors of the papers. Some of the analyzed theoretical and methodological principles are criticized by the author. It is concluded that judging by its content the publication in question can hardly be viewed as an academic monograph, with some statements being anti-scientific and some of the offered definitions of very important concepts ( such as “university”, and some others ) being boundary-blurring

University, professor, scientific activity, methodology, research methods, historiography, source study

Научное издание

Новый исторический вестник

Компьютерная верстка А.В. Надточенко

Лицензия ИД № 00843 от 25.01.2000Свидетельство о регистрации СМИ № 77-7347

от 19 февраля 2001 г.Подписано в печать 19.12.2014

Формат 60х90/16Гарнитура Times New Roman

Печать офсетная. Усл. печ. л. 11Тираж 1 500 экз.

Издательство Ипполитова117513, Москва, Ленинский пр-т, д. 135, корп. 2

Телефон (495) 970-72-63E-mail nivestnik@yandex.ru

Сайт www.nivestnik.ru