Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Алтайская государственная академия образования имени В.М. Шукшина»

На правах рукописи

Грекова Инга Валерьевна

ЭВОЛЮЦИЯ АГИОГРАФИЧЕСКОГО ЖАНРА В

ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ

Специальность 10.02.01 – русский язык

Диссертация

на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Бийск 2014

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор

Марина Геннадьевна Шкуропацкая

- 2 -

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………………………..3

Глава I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ ТЕКСТОВ АГИОГРА-

ФИЧЕСКОГО ЖАНРА В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АС-

ПЕКТЕ……………………………………………………………………..……..13

1.1. Функционально-стилистический подход к описанию жанра

в современной лингвистике……..………………………………………..13

1.2. Церковно-религиозный стиль как функциональная разновидность

современного русского литературного языка…….…………………….35

1.3. Основные признаки агиографического жанра и проблема его эво-

люции……………………………………………………..………………..51

Выводы по главе I…...……………………………………………………67

ГЛАВА II. ОПИСАНИЕ ДРЕВНЕРУССКИХ ЖИТИЙНЫХ ТЕКСТОВ

В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ…...……………..69

2.1. Агиографический канон и его проявление в текстах житий……...69

2.2. Языковые средства выражения образов святых в жанре жития….88

Выводы по главе II…….….……………………………………………..111

ГЛАВА III. ТЕКСТЫ СОВРЕМЕННЫХ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ СВЯТЫХ

В СОПОСТАВЛЕНИИ С ДРЕВНЕРУССКИМИ ЖИТИЯМИ……………...113

3.1. Особенности проявления агиографического канона

в текстах жизнеописаний святого……….………………………….…..113

3.2. Языковое воплощение жанра жизнеописания святого………..….136

3.3. Образ святого как ключевая фигура текста жизнеописания: особен-

ности языкового выражения……………………..……………………...144

3.4. Жанр жития и жизнеописания святого:

проблема тождества и различия…………….……….………………….161

Выводы по главе III…….……………………..…………………………172

ЗАКЛЮЧЕНИЕ…………………………………………………………………175

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ…………………….………..………………………181

- 3 -

ВВЕДЕНИЕ

Диссертационная работа посвящена сопоставительному изучению тек-

стов житий XI-XVI веков и жизнеописаний святого XX – начала XXI веков в

функционально-стилистическом аспекте.

В силу причин экстралингвистического порядка проблемы взаимодей-

ствия языка и религии долго оставались за пределами научного изучения. В

конце 80-х – начале 90-х годов XX века в научной литературе вновь начали

обсуждаться проблемы, связанные с представленностью в русском литера-

турном языке функциональных стилей. Ученые предложили выделить в ка-

честве самостоятельного стиля церковно-религиозный стиль. Это было обу-

словлено тем, что в последние 20-25 лет на постсоветском пространстве ак-

тивно формируется новая область коммуникации, которая является частью

повседневного речевого общения миллионов носителей русского языка, –

сфера религиозной коммуникации. Лингвисты уже обратили внимание на эту

новую для себя область исследования, и в первую очередь их интересуют

жанровые и стилистические особенности данной сферы общения. При этом

особое внимание уделяется функционально-стилистическому, коммуника-

тивно-прагматическому направлению исследования текста, где жанр являет-

ся системой взаимодействующих и взаимообусловленных факторов (соци-

альных, когнитивных, языковых). Православная литература, создаваемая в

разных жанрах, сегодня заполняет прилавки как церковных, так и светских

книжных магазинов. Кроме церковной литературы (проповедей, размышле-

ний, богословских трудов), к современной православной русской литературе

относится большой пласт светской литературы, написанной на современном

литературном языке. Как среди церковных, так и среди светских книг значи-

тельное место занимает житийная литература – жизнеописания мучеников,

исповедников и подвижников Русской Православной Церкви XIX – XX ве-

ков, которая не становилась еще предметом специального исследования в

функционально-стилистическом аспекте.

- 4 -

Актуальность темы исследования определяется значимостью изуче-

ния эволюционных процессов в такой достаточно устойчивой области рече-

вого взаимодействия, какой является церковно-религиозная коммуникатив-

ная сфера. Канонизированный, инвариантный образ святого, ценностные ха-

рактеристики которого не подлежат никаким модификациям и реализуются в

жанре жития, должен сохранять его признаки в жизнеописаниях, создавае-

мых уже в другое время и на другом языке. Вместе с тем, сопоставительный

анализ агиографических текстов, проведенный в рамках функционально-

стилистического подхода, дает основания для выявления константных и ва-

риативных признаков текстов агиографического жанра, написанных в разные

исторические периоды.

В настоящее время жанр жития функционирует в форме так называе-

мого жизнеописания святого. Это название еще не вошло в научный оборот

как терминологическое обозначение современного житийного текста. Однако

авторы духовной литературы XX – начала XXI веков дают именно такое на-

именование современным житийным текстам. Например, оно встречается в

названии серии «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской

Православной Церкви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним»

[Иеромонах Дамаскин (Орловский): 1999], подготовленной сотрудниками

Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и общест-

венным фондом «Память мучеников и исповедников Русской православной

Церкви». Даже если данное наименование не вынесено в название текста,

как, например, в книге «Патерик Сибирских святых» [Дмитрук 2006], в Пре-

дисловии к изданию автор отмечает, что в сборник входят именно жизнеопи-

сания. Термин же «житие» на современном этапе, как правило, соотносится с

древнерусскими каноническими текстами.

Проблемы, связанные с изучением современных текстов агиографиче-

ского жанра, носят, с одной стороны, историко-богословский, а с другой –

литературоведческий и лингвистический характер. С богословской точки

зрения, «житие мученика или подвижника должно быть кратко или про-

- 5 -

странно не оттого, что оно так стилизовано, а из-за того, что мы или мало,

или много о мученике знаем. Жизнеописание святого, если изложение осно-

вано на подлинных фактах, всегда приглашает поработать читателя, поду-

мать и потрудиться, а увлекательное или мечтательное повествование только

лишь развлекает читателя, может растрогать его, но никакой внутренней ра-

боты в нем не производит», – говорит игумен Дамаскин (Орловский) [Игумен

Дамаскин (Орловский): электронный ресурс]. Авторов, которые пишут жиз-

неописания святого в жанре литературной публицистики или художествен-

ного произведения, волнует вопрос, как писать на житийные темы так, чтобы

большее число читателей проявляло к ним интерес? Значит ли это, что со-

временные жития нужно писать совершенно по-другому, чем произведения

житийного жанра древнерусского периода? Один из подходов к решению

данного вопроса, с нашей точки зрения, заключается в функционально-

стилистическом изучении житийных текстов, написанных в разные периоды

существования агиографического жанра.

Исследованием агиографической литературы занимались многие из-

вестные ученые. Одни рассматривают житийные тексты с исторической точ-

ки зрения [Ключевский 1870; Яхонтов 1881; Серебрянский 1907 и др.], дру-

гие с литературоведческой [Адрианова-Перетц 1964; Дмитриев 1973; Еремин

1966; Лихачев 1954 и др.]. Ряд исследователей акцентирует внимание на язы-

ковых особенностях агиографической литературы [Колесов 1999; Рогожни-

кова 2000; Топоров 1995; Завальников 2003, 2005 и др.]. Некоторые ученые

специализируются на изучении околожанрового пространства агиографиче-

ских текстов [Митров 2004; Лихачев 1962, 1958; Еремин 1966 и др.]. Вместе с

тем, малоизученной остается проблема соотношения вариантов агиографиче-

ского жанра в функционально-стилистическом аспекте [Казеннова 2007;

Иванова 2007 и т.д.]. Кроме того, практически неисследованными остаются

современные жизнеописания сибирских святых и подвижников благочестия.

Существует также недостаточная разработанность методологии и ме-

тодики анализа лингвокультурологических и семантических аспектов, свя-

- 6 -

занных с характеристиками образа святого – центрального для агиографиче-

ской литературы. Актуальность диссертационного исследования определяет-

ся также и тем, что в нем ставится задача сопоставительного изучения образа

святого и языковых средств его выражения в текстах древнерусской житий-

ной литературы и современных жизнеописаниях святого, что является зна-

чимым для моделирования русской языковой картины мира.

Объектом диссертационного исследования являются тексты древне-

русских житий XI – XVI веков и современных жизнеописаний святых, пред-

метом – жанровые и языковые характеристики данных текстов.

Цель настоящей работы – функционально-стилистическое описание

житийных текстов, направленное на выявление константных и вариативных

признаков жанра, и определение тенденций развития агиографического жан-

ра в русской духовной культуре XX – начала XXI века.

Поставленная цель и логика исследования предопределила необходи-

мость решения следующих задач:

1) сформулировать теоретическую и методологическую базу исследо-

вания: рассмотреть его основные положения в связи с функционально-

стилистическим подходом к анализу житийного текста;

2) сформировать представление о церковно-религиозном стиле как

функциональной разновидности современного русского литературного язы-

ка;

3) в рамках функционально-стилистического подхода к анализу жанра

текста определить основные жанровообразующие признаки агиографических

текстов;

4) охарактеризовать агиографический (житийный) канон и его языко-

вое выражение в текстах древнерусских житий и современных жизнеописа-

ний;

5) проследить трансформацию канона в изображении святого в текстах

жизнеописаний;

- 7 -

6) рассмотреть лексический состав, морфологические и синтаксические

особенности текстов агиографического жанра в стилистическом аспекте;

7) осуществить описание языкового образа человека сквозь призму

концепта «святость» в древнерусских житиях и современных жизнеописани-

ях сибирских (и алтайских) миссионеров;

8) уточнить место и роль в древнерусской и современной агиографии

индивидуально-авторских речевых элементов в их необходимом сочетании с

собственно каноническими средствами воплощения образов святых;

9) выявить специфику жизнеописания по сравнению с древнерусскими

житийными текстами; определить тенденции в развитии/эволюции агиогра-

фического жанра в современном коммуникативном пространстве.

Материал исследования. Исследование выполнено на материале жи-

тийных текстов XI – XVI веков: «Житие Феодосия Печерского» (XI век),

«Житие Авраамия Смоленского» (I половина XIII века), «Житие Стефана

Пермского» (XIV век), «Житие Дмитрия Ивановича Донского» (XIV век –

середина XV века), «Житие Михаила Ярославича Тверского» (XIV век – се-

редина XV века), «Житие Кирилла Белозерского» (XV век), «Житие Ефроси-

на Псковского» (XVI век) – и текстов современных жизнеописаний сибир-

ских подвижников благочестия: «Жизнеописание преподобного Макария,

первоапостола Алтая с акафистом» (2009), «Заря безсмертья блещет: из жиз-

неописания преподобного Макария Глухарева» (2007), «Преподобный Гер-

ман Аляскинский» (Патерик сибирских святых, 2006), «Преподобный Мака-

рий (Глухарев), миссионер Алтайский» (Патерик сибирских святых, 2006),

«Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита московского,

апостола Америки и Сибири» (1999), «Святитель Макарий (Невский), митро-

полит Алтайский» (Патерик сибирских святых, 2006), «Святой равноапо-

стольный Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский, апостол Си-

бири и Америки» (Патерик сибирских святых, 2006), «Словом и житием на-

ставляя… Жизнь и труды прп. Макария Алтайского (Глухарева)» (2005).

- 8 -

Теоретико-методологическую базу исследования составили работы,

выполненные в рамках следующих направлений:

– теория текста и жанроведение (М. М. Бахтин, Н. И. Жинкин,

К. Ф. Седов, Н. Ф. Алефиренко, В. В. Дементьев, А. Н. Баранов,

Е. С. Кубрякова, О. Б. Сиротинина, Г. Г. Слышкин, М. В. Китайгородская,

Н. Н. Розанова и др.);

– стилистика текста (М. Н. Кожина, Н. С. Болотнова, Н. В. Орлова,

В. В. Виноградов, В. А. Салимовский, М. М. Бахтин, М. П. Котюрова,

О. Б. Горобец, Т. В. Анисимова, Т. В. Шмелева, А. Д. Шмелев,

Н. В. Данилевская, Б. А. Ларин, Г. О. Винокур, В. В. Одинцов, А. И. Горшков

и др.);

– исследования в области церковно-религиозного стиля и его жанров

(М. Н. Кожина, Н. Б. Мечковская, Н. С. Трубецкой, В. В. Виноградов,

А. К. Гадомский, Л. П. Крысин, О. А. Прохватилова, С. Г. Макарова,

Л. Л. Шевченко, Н. И. Формановская, О. А. Крылова, В. И. Карасик,

В. И. Набиев, И. В. Бугаева, Е. С. Худякова, А. Д. Шмелев, С. Ю. Дубровина,

Г. Н. Скляревская, Ю. Т. Листрова-Правда, Т. П. Рогожникова,

Л. И. Шелепова, В. П. Завальников, Е. Л. Барышева, Е. К. Макаренко и др.);

– современная концептология (Е. С. Кубрякова, С. Г. Воркачев,

В. И. Карасик, И. А. Стернин и др.);

– теория тождества и различия в философии и языкознании (Аристо-

тель, Т. Гоббс, Г. Лейбниц, М. Хайдеггер, В. Гумбольдт, Ф. де Соссюр,

Е. В. Сидорова, Е. А. Желунович и др.).

Методы исследования. Анализ материала осуществлен на основе

комплексного подхода, в рамках которого используются приемы дискурсив-

ного, стилистического, лексического, грамматического, синтаксического

анализа текста; приемы лингвистического моделирования и стилистической

идентификации, а также концептуального анализа при изучении образа свя-

того. При этом языковые средства рассматривается с точки зрения их роли в

процессе формирования и выражения жанровообразующих характеристик

- 9 -

текстов исследуемого функционального стиля. Прием сравнения как логиче-

ская операция, лежащая в основе суждений о сходстве или различии изучае-

мых объектов, используется для выявления качественных различий текстов

агиографического жанра.

Научная новизна проведенного исследования состоит в том, что в нем

впервые осуществляется сопоставительный анализ древнерусских житий и

современных жизнеописаний святого в рамках функционально-

стилистического подхода. Выявлены константные признаки жанра, в том

числе языковые, которые устойчиво реализуются как в текстах древнерус-

ских житий, так и в текстах современных жизнеописаний святого, сохраняя

тождество жанра во всех его функциональных вариантах. Описан вариатив-

ный потенциал житийных текстов и текстов жизнеописания святого. В каче-

стве факторов, обеспечивающих его реализацию, рассматриваются факторы

прагматического характера и особенности языко-речевой организации текста.

Описаны направления в развитии агиографического жанра при его функцио-

нировании в условиях современного религиозно-церковного дискурса. В на-

учный оборот вводится новый материал, ранее не подвергавшийся описанию

в данном аспекте: жизнеописания сибирских святых XX – начала XXI века.

Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в

том, что оно вносит определенный вклад в разработку теории жанров, мето-

дов их изучения, а также является значимым для проблемы исследования об-

раза человека в русской языковой картине мира и, в частности, в религиозной

(православной) картине мира. Работа вносит вклад не только в развитие ме-

тодики описания жанра с позиций функциональной стилистики, но и расши-

ряет понятийный аппарат жанроведения за счет введения в научный обиход

термина – наименования одной из разновидностей агиографического жанра:

жизнеописания святого. Данное исследование формирует целостное пред-

ставление о жанровой и языковой специфике текстов агиографического жан-

ра не только Древней Руси, но и современности; вносит определенный вклад

в теорию языковых стилей.

- 10 -

Практическая значимость заключается в том, что материалы могут

быть использованы в курсах преподавания истории языка, стилистики рус-

ского языка, лингвокультурологии, а также при разработке лекционных

спецкурсов по когнитивной, коммуникативной лингвистике, спецкурсов, по-

священных комплексному анализу художественного текста, в том числе ре-

гионального текста. Материалы диссертации могут способствовать расшире-

нию состава идеографических словарей сферы человека как в целом, так и в

особенностях ее регионального, сибирско-алтайского, проявления.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Агиографический жанр принадлежит церковно-религиозному стилю,

особой подсистеме современного русского литературного языка. При функ-

ционально-стилистическом подходе важными являются такие жанровообра-

зующие признаки агиографических текстов, как тема, композиция, коммуни-

кативная цель, образ автора, характер адресата, содержательная сторона тек-

ста и языковое воплощение всех перечисленных категорий.

2. Религиозно-церковная культура современного российского общества

выработала особую форму агиографического жанра – жизнеописание свято-

го, которая существует наряду с древнерусскими каноническими житийными

текстами в едином стилевом пространстве современной религиозной комму-

никации.

3. Все тексты агиографического жанра обладают набором константных

характеристик, сохраняющихся при всех его модификациях в разных услови-

ях употребления. В текстах обязательным является наличие агиографическо-

го канона, проявляющегося в определенных доминантно-детерминантных

отношениях элементов разных языковых уровней текста, способствующих

полнейшему раскрытию образа святого.

4. Образ святого в агиографических текстах раскрывается также через

константный набор признаков: доброта, жертвенность, самоотречение, ве-

ра, аскеза, скромность, боголюбие, смирение, – реализующих концепт «свя-

- 11 -

тость». Образ главного героя, являющегося воплощением святости, противо-

поставлен всем остальным героям житийного текста и самому автору.

5. В процессе функционирования житийного текста проявляется не

только его способность к определенной устойчивости, но и предрасположен-

ность к гибкости и вариативности. В состав вариативной зоны текстов данно-

го жанра включаются признаки, характеризующие коммуникативную на-

правленность текста, образы автора и адресата текстов житий и жизнеописа-

ний святого, их языко-речевые характеристики.

6. Древнерусские жития и современные жизнеописания святого XX –

начала XXI веков принадлежат к одному и тому же агиографическому жанру,

который, функционируя в новых коммуникативных условиях и претерпевая

изменения, остается тождественным самому себе.

Апробация работы. Основные положения диссертации обсуждались

на II Всероссийской научно-практической конференции «Письменная рус-

ская речь в вузе и школе: теория и практика» (Кемерово, КемГУ, 2011); на

конференции, посвященной празднованию Алтайской Духовной миссии

(Бийск, 2010); на XIII Региональной научно-практической конференции ас-

пирантов, студентов и учащихся «Наука и образование: проблемы и перспек-

тивы» (Бийск, АГАО им. В.М. Шукшина, 2010, 2011); на XIV и XV Всерос-

сийской научно-практической конференции аспирантов, студентов и уча-

щихся «Наука и образование: проблемы и перспективы» (Бийск, АГАО

им. В.М. Шукшина, 2012, 2013); на XV Всероссийской с международным

участием конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и

образование» (Томск, ТГПУ, 2011); на Международной научно-практической

конференции молодых исследователей «Диалог культур в аспекте языка и

текста» (Красноярск, СФУ (ИФиЯК), 2012); на научной всероссийской (с

международным участием) конференции «Русская языковая личность в со-

временном коммуникативной пространстве» (Бийск, АГАО им.

В. М. Шукшина, 2012); на V Международной научной конференции «Обще-

теоретические и типологические проблемы языкознания» (Бийск, АГАО им.

- 12 -

В. М. Шукшина, 2012); на II Международной научной конференции «Речевая

коммуникация в современной России» в рамках международной летней на-

учной школы по программе «Коммуникативная лингвистика» (г. Омск, Ом-

ГУ им. Ф.М. Достоевского, 2011); на VII Международной летней лингвисти-

ческой школе «Теоретические и прикладные проблемы современной лин-

гвистики» в рамках программы «Методика и методология лингвистического

анализа» (г. Кемерово, КемГУ, 2012); на Региональной научно-практической

конференции «Крещение Руси в судьбе Отечества: выбор цивилизационного

пути» (Бийск, АГАО им. В.М. Шукшина, 2013).

Результаты исследования отражены в десяти публикациях автора, в том

числе в трех статьях, опубликованных в рецензируемых научных изданиях,

включенных в реестр ВАК Минобрнауки РФ.

Структура и объем исследования. Диссертация состоит из введения,

трех глав, заключения, списка используемой литературы.

- 13 -

ГЛАВА I.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ ТЕКСТОВ АГИОГРАФИЧЕ-

СКОГО ЖАНРА В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ

1.1. Функционально-стилистический подход к описанию жанра в совре-

менной лингвистике

Одним из актуальных направлений современной русистики является

функциональная стилистика, изучающая закономерности языка в различных

сферах человеческого общения, соответствующих тем или иным разновидно-

стям деятельности и представляющих функциональные стили, а также их бо-

лее частные разновидности, специфику, речевую системность, стилевые нор-

мы этих разновидностей речи с учетом их экстралингвистических стилеобра-

зующих факторов [Кожина 2003: 576].

Ученые указывают на существование двух уровней абстракции в сти-

листике. На первом уровне исследуется конкретная языковая личность и кон-

кретный текст, основанный на определенных жанровых образцах с учетом

социокультурных обстоятельств. На втором – изучаются каноны того или

иного жанра. Отсюда связь стилистики с социолингвистикой, так как «только

в социальном взаимодействии, в общении, в "диалоге" определяются значи-

мые для языкового коллектива темы речевых выступлений, формируются со-

циальные оценки, складываются соответствующие этим темам и оценкам

модели высказываний (т.е. речевые жанры)» [Салимовский 2002: 7]. На этом

уровне абстракции создаются модели отдельных речевых жанров [Китайго-

родская, Розанова, 2007; Тарасова 2007].

Затем фокус внимания ученых смещается с готового текста на процесс

его создания. Это, по определению В.А. Мишланова, Е.С. Худяковой, самый

высокий уровень абстракции, где изучаются ментальные модели, находящие-

ся в основании речевой деятельности и соотносящиеся со структурой мен-

- 14 -

тальной сферы, где эта деятельность осуществляется. На этом этапе функ-

циональная стилистика исследует ономасиологический аспект текстообразо-

вания (выявляя мотивы и интенции, определяющие выбор знаков) и обраща-

ется к понятиям и методам когнитивного и дискурсивного анализа [Мишла-

нов, Худякова: электронный ресурс].

В отличие от социолингвистики, в рамках которой изучаются опреде-

ленные социальные и психологические факторы и отражающие их языковые

явления, современная функциональная стилистика стремится описать систе-

му социокультурных категорий, лежащих в основе текстовой деятельности,

т.е. создает модель речевой деятельности внутри определенной социокуль-

турной сферы (или дискурса). Среди обозначенных категорий на первый

план выдвигается изучение отдельных жанров в различных аспектах (мотивы

и интенции говорящего; описание социокультурного окружения текста; образ

автора, адресата и т.д.).

Поскольку в настоящей диссертационной работе ставится задача рас-

смотрения жанра «жития / жизнеописания святого», находящего конкретное

воплощение в текстах, функционирующих в церковно-религиозной сфере,

для нас важным является решение вопроса о соотношении категорий жанра и

стиля в рамках функциональной стилистики и жанроведения. По мнению

М.М. Бахтина, речевая деятельность имеет жанровую природу, поэтому

нельзя изучать стили вне анализа тех относительно устойчивых форм, в ко-

торые «выплавляются» все речевые произведения. В.А. Салимовский пишет:

«Изучение языковых стилей может быть продуктивным лишь на основе по-

стоянного учета их жанровой природы» [Салимовский 2002: 6]. С учетом

этого «стилистику нужно рассматривать как дисциплину, включаемую в

жанроведение» [там же: 17]. В то же время анализ лингвистических работ

показывает, что ученые пытаются распределить жанры речи между четко

очерченными «территориями» стилей; следовательно, стиль трактуется как

более крупная по сравнению с жанром категория.

- 15 -

В языкознании нет единого определения понятия функционального

стиля, так как оно многомерно и изучается с разных точек зрения. Наиболее

распространенным в русистике является определение стиля, данное В.В. Ви-

ноградовым: «Стиль – это общественно осознанная и функционально обу-

словленная, внутренне объединенная совокупность приемов употребления,

отбора и сочетания средств речевого общения в сфере того или иного обще-

народного, общенационального языка, соотносительная с другими такими же

способами выражения, которые служат для иных целей, выполняют иные

функции в речевой общественной практике данного народа» [Виноградов

1982: 314]. Отсюда стиль определяется как «общественно осознанная, исто-

рически сложившаяся, объединенная определенным функциональным назна-

чением и закрепленная традицией за той или иной сферой социальной жизни

система языковых единиц всех уровней и способов их отбора, сочетания и

употребления. Это функциональная разновидность русского литературного

языка, отличающаяся способами ее использования в разных сферах общения

и создающая разные речевые стили как композиционно-текстовые структу-

ры» [Кожина 2003: 508].

Учитывая тот факт, что жанр характеризуется единством композиции,

темы и стиля (по М.М. Бахтину), О.Б. Горобец рассматривает стиль как «сис-

тему динамического балансирования между разнородными текстовыми па-

раметрами, между композиционными и тематическими элементами текста»

[Горобец 2008: 76]. К тому же, проблема исследования жанра сложна и раз-

нообразна настолько, что не может быть решена в рамках только стилистики.

Для ее решения предполагается использование широкого спектра методов

исследования.

Литературный жанр – это исторически складывающийся и развиваю-

щийся тип литературного произведения (художественного, публицистиче-

ского, научного и др.). О необходимости выработки единой методологии ис-

следования разнородных типов высказываний (жанров) писал М.М. Бахтин,

эксплицировавший понятие речевого жанра. Вопрос о соотношении речевых

- 16 -

и литературных жанров остается нерешенным. Наиболее целесообразной, по

мнению В.А. Салимовского, представляется точка зрения, согласно которой

понятие речевого жанра является родовым по отношению к понятию жанра

литературного, обозначающему не все реально существующие жанры, но

лишь те из них, которые исторически признаны таковыми [Салимовский

2003: 56].

В этом направлении начал работать еще М.М. Бахтин, который обосно-

вано сужал сферу изучения жанра и обращал свое внимание на хронотоп,

придавая ему жанрообразующее значение [Бахтин 1974; 1975]. Взаимодейст-

вие между первичными и вторичными жанрами он считал отличительной

особенностью процесса формирования жанра [Бахтин 1986].

В современной стилистике под стилевыми чертами или под «общими

формальными характеристиками речевого жанра» [Провоторов 2003: 42] по-

нимаются «признаки текста, выражающие специфику и стилевое своеобразие

соответствующего функционального стиля благодаря реализации функций

последнего, обусловленных его экстралингвистическими факторами» [Дани-

левская 2003: 403]. Стилевые черты структурируются в виде функциональ-

ных семантико-стилистических категорий (ФССК), которые, в свою очередь,

понимаются как «система разноуровневых языковых средств (включая тек-

стовые), объединенных функционально-семантически и стилистически на

текстовой плоскости… т.е. реализующих тот или иной категориальный при-

знак данного текста как представителя соответствующего функционального

стиля» [Кожина 2003: 573].

Таким образом, ФССК тесно взаимодействуют со стилевыми чертами,

оба этих понятия являются качественными признаками не только в целом

функционального стиля, но и определенного текста конкретного функцио-

нального стиля и жанра. «Часто данные категории, – отмечает М.Н. Кожина,

имеют общие названия и различаются только по уровню абстракции их пред-

ставления: если стилевые черты – это более обобщенные, не всегда структу-

рированные характеристики того или иного стиля, то ФССК – это, прежде

- 17 -

всего, система языковых средств и приемов, характеризующая текст того или

иного жанра» [там же].

Утверждение о том, что «жанр включает в себя определенную типиче-

скую свойственную данному жанру экспрессию», и о том, что «эта типиче-

ская экспрессия… не обладает той силой принудительности, которой обла-

дают формы языка» [Бахтин 1986: 282], соотносится с представлениями о

подвижном «наборе» ФССК, который наблюдается в любом тексте. Эти кате-

гории определяются набором экстралингвистических факторов, главенст-

вующую позицию из которых занимает непосредственно жанр. Поэтому

вполне логично объяснять жанровое своеобразие того или иного текста

сквозь призму присущих ему ФССК (оценки, логичности, диалогичности,

гипотетичности, абстрагизации, акцентности, субъектности (авторизации),

тональности, экспрессивности, преемственности знания, категоричности /

некатегоричности изложения, его стандартизированности и др.) [Кожина

2003; Аврасин 1973; Котюрова 1994; Рудозуб 1999; Провоторов 2003].

Обнаружение жанрообразующих стилевых черт (ФССК) текстов раз-

личных жанров и анализ языковых приѐмов и средств, воплощающих эти

черты, является оправданной моделью жанрового анализа текста в стилисти-

ческом аспекте.

Таким образом, жанр, по сути дела, является «механизмом, сложно свя-

зывающим текст с установившимся типом содержательной формы и столь же

сложно организующий форму каждого отдельного произведения» [Шайтанов

1996: 16]. «Действие этого механизма связи между формой и содержанием

жанра, между композицией и темой определенного текста можно исследо-

вать и описать, изучая стиль каждого конкретного текста и группу текстов

одной жанровой принадлежности, поскольку именно стиль соединяет обоб-

щенные представления о жанре с реальным текстом. Именно стиль дает ответ

на вопрос, каким образом, с помощью каких языковых средств и приемов

действуют сложнейшие механизмы корреляции формально-содержательных,

индивидуальных и типических аспектов жанра» [там же: 17].

- 18 -

Следовательно, при анализе текста с точки зрения жанра должное вни-

мание необходимо уделять изучению стиля. Например, существует трехчаст-

ная модель жанра, состоящая из композиции, темы текста и стиля, стиль мо-

жет быть компонентом, уравновешивающим форму и содержание, создаю-

щим уникальный баланс различных факторов текста, который определяет

жанровую принадлежность произведения, его жанровое своеобразие. «Стиль

как часть модели жанрового анализа текста может служить средством созда-

ния особого динамического баланса между жанровыми императивами и ин-

дивидуальными авторскими особенностями каждого текста. "Где стиль, там и

жанр"», – писал М.М. Бахтин [Горобец 2008: 77].

Существует мнение, что жанровое своеобразие того или иного текста

определяется наличием непременно всего комплекса его жанроотличитель-

ных черт [Анисимова 2000; Крылова 2000; Провоторов 2003]. О.Б. Горобец

полагает, что следует учитывать: «во-первых, историческую изменчивость

жанровых доминант, их неравнозначную обязательность и принципиальную

открытость «списка» жанроотличительных черт всякого жанра; во-вторых,

степень обязательности того или иного жанрового признака, которая умень-

шается по мере снижения уровня его абстракции; в-третьих, тот факт, что

абсолютная полнота «списка» жанроотличительных черт допустима и реаль-

но реализуется только в текстах отдельных жанров и грозит шаблонностью и

нежизнеспособностью текстам более творческого характера» [Горобец 2008:

78].

Поэтому, если изъять какой-либо признак из набора жанрообразующих

черт, это компенсируется актуализацией признаков, которые остались, их пе-

реосмыслением, перегруппировкой, вследствие чего жанровые нормы не раз-

рушаются, а корректируются. Таким образом, жанр обновляется, не потеряв

при этом своей сущности. Стилистический выбор управляет балансировани-

ем между требованиями современной коммуникации и жанровой традицией.

«Сам акт выбора – явление сугубо стилистическое, знаковое для фор-

мирования речевого произведения. Понимание стиля как выбора между раз-

- 19 -

личными возможностями языка не является чем-то новым, но в рамках жан-

ровой формулы это понимание приобретает новую окраску» [там же]. Еще

Аристотель, рассматривая жанры, отмечал, что «различаются они друг от

друга в трех отношениях: или тем, в чем совершается подражание, или тем,

чему подражают, или тем, как подражают» [Аристотель 2000: 149-150], а

пять частей трагедии, которые выделил Аристотель, по своей сущности,

представляют содержательный («характеры», «разумность»), композицион-

ный (фабула и способы еѐ организации) и стилистический («словесное выра-

жение» и «музыкальная часть») аспекты жанра [Горобец 2008].

Неразрывное единство композиции, темы и стиля текста подчеркива-

лось в свое время и М.М. Бахтиным, Ю.Н. Тыняновым и другими учеными

[Бахтин 1986; Тынянов 1977]. В этой триединой модели жанра стиль может

восприниматься как ограничивающий и ограничиваемый фактор. С одной

стороны, стилистический фон произведения задается композицией и темой

текста, а с другой стороны, тема и композиция проявляются именно на опре-

деленном стилистическом фоне [Бахтин 1979].

Следует отметить прогматичность понимания М.М. Бахтиным темы,

стиля и композиции, которое отличается от традиционно-лингвистического.

«Порождение (употребление) речевого жанра, – согласно М.М. Бахтину,

происходит так. Вначале появляется замысел; он определяет предмет речи и

его границы и соединяется с ним в неразрывное единство, очевидно и яв-

ляющееся темой речевого жанра. Это с одной стороны. С другой стороны,

замысел определяет выбор жанровой формы: этот выбор определяется спе-

цификой данной сферы речевого общения, предметно-смысловыми (темати-

ческими) соображениями, конкретной ситуацией речевого общения, персо-

нальным составом его участников и т.п. Затем происходит обратное влияние:

замысел сам корректируется избранным жанром, складывается и развивается

в определенной жанровой форме» [Бахтин 1979: 256-264]. В результате этого

взаимного влияния складываются стиль и композиция. Наряду с этим момен-

том существует второй – экспрессивный, т.е. «субъективное эмоционально

- 20 -

оценивающее отношение говорящего к предметно-смысловому содержанию

своего высказывания». Он также оказывает влияние на стиль и композицию.

Оба эти момента чрезвычайно осложняются влиянием чужих высказываний,

или «диалогическими обертонами» [там же: 271-276].

Как видим, по М.М. Бахтину, «тема – это первый аспект триединства,

ближе всех стоящий к замыслу, – существенно отличается от предмета речи,

поскольку она, если можно так выразиться, уже почти готова быть высказы-

ванием. Это предмет речи, который в результате отбора, построения и орга-

низации стал таким, что по отношению к нему возможна ответная позиция

(говоря современным языком, тема прагматична). Стиль речевого жанра –

это модель, типическая форма, в которую отливается индивидуальный стиль

высказывания, выражающий индивидуальность автора, и экспрессия, с кото-

рой стиль непосредственно связан. Стиль также прагматичен: он существует

не в языке, а в конкретных высказываниях, включенных в контекст конкрет-

ной ситуации. Стиль – это как бы "почти выраженная" экспрессия, стиль, как

и тема, готов к выражению определенной (экспрессивной) позиции говоря-

щего и к определению, вынуждению ответной позиции. Третий аспект –

композиция речевого жанра является определенными типами построения

целого, типами его завершения, типами отношения говорящего к другим уча-

стникам речевого общения. Композиция – это организация целого, своеоб-

разный метатекст, сеть (метатекстовых) перформативов, которая и способст-

вует связи высказывания с действительностью (хотя, как было уже показано,

и тема, и стиль сами по себе уже связаны с действительностью). Компози-

цию, конечно, совершенно недопустимо понимать как лишь формальную и

потому наименее важную сторону высказывания» [Бахтин 1979: 242]. Компо-

зиция, как не раз отмечал М.М. Бахтин, – важнейший аспект речевого жанра.

Рассматривая проблему жанра и стиля, А. Мишланов, Е. Худякова вы-

двигают гипотезу о непрямой их связи. Если жанр (исходя из модели

Т.В. Шмелевой [Шмелева 1997]) «определяется в первую очередь коммуни-

кативной целеустановкой, задающей "каркас", алгоритм речевых действий,

- 21 -

которые в принципе могут быть воплощены стилистически нейтрально, то

основными стилеобразующими факторами оказываются некоторые всеобщие

и конкретно-всеобщие признаки духовной деятельности, совокупность кото-

рых в определенной социокультурной сфере неповторима. Реализуя интен-

цию, говорящий в соответствии с "законами" данной социокультурной сферы

избирает жанр, "наполняя" его стилистически-определенными категориями

(т.е. включая в текст стилистически маркированные выражения)» [Мишла-

нов: электронный ресурс].

Таким образом, стиль как выбор, определяющий специфику жанра,

служит мерилом построения текста, создает то равновесие его признаков, ко-

торое позволяет идентифицировать жанровую принадлежность всякого тек-

ста, отличать один жанр от другого. Именно в таком своем качестве (в каче-

стве средства, обеспечивающего обозначенный тройной выбор) стиль и фи-

гурирует в модели жанрового анализа текста.

С включением в орбиту исследований шестого стиля русского языка –

церковно-религиозного – актуальность решения обозначенной проблемы

только возросла. Необходимость выделения в системе функциональных сти-

лей русского языка церковно-религиозного стиля была обусловлена осозна-

нием того, что определенные речевые жанры, сравнительно недавно попав-

шие в поле зрения исследователей, не соответствуют по своим функциональ-

но-стилистическим параметрам традиционно выделяемым стилям.

Отличительной чертой функционально-стилистического направления

является изучение не только структуры языка как имманентной сущности, но

использование его в реальных аспектах речевого общения, что зависит не

только (и не столько) от строя языка, сколько от экстралингвистических фак-

торов (сферы общения, вида деятельности, типа мышления, формы общест-

венного сознания, целей и задач общения, типа содержания, жанра и др.), де-

терминирующих закономерности функционирования языка в их разновидно-

стях, их специфику и стилистико-речевую системность.

- 22 -

Экстралингвистические стилеобразующие факторы предопределяют

закономерности функционирования языка в речи и формирование специфики

речевой организации функционального стиля. Отсюда актуальным становит-

ся изучение самих экстралингвистических факторов, то есть выход за преде-

лы «чистой» лингвистики в области смежных дисциплин (психолингвистики,

психологии, логики, теории коммуникации, теории речевых актов и др.)

[Кожина 2003: 576].

С XIX века в русской лингвистике методологической базой стилисти-

ческого анализа являются фундаментальные труды о связи языка и общества,

языка и мышления, о социальной сущности языка и его функций, оформлен-

ные еще в трудах В. фон Гумбольдта, Ф. де Соссюра, А.А. Потебни, И.А. Бодуэна

де Куртенэ, М.М. Бахтина, Л.С. Выготского, А.А. Леонтьева и др. Теоретиче-

ской основой современной функциональной стилистики является идея о

единстве языка со всем комплексом неязыковых факторов, сопутствующих

интеллектуально-духовной деятельности человека и влияющих на процесс и

специфику речепроизводства. Поэтому предмет ее исследования – речевая

организация, т.е. не структура языка, не сами по себе языковые средства, а

принципы их отбора и сочетания в различных сферах деятельности, в зави-

симости от конкретных коммуникативных условий общения и экстралин-

гвистических стилеобразующих факторов [Данилевская 2003].

Цель функционально-стилистического анализа состоит в определении

языковых и речевых средств, реализующих основные функции того или иного

стиля или жанра – то, каким образом на формирование речевой системности

стилей влияет их экстралингвистическая основа.

Функциональный подход включает в себя: (а) анализ разноуровневых

единиц языка в их взаимодействии, являющийся более коммуникативно-

системным, нежели структурно-системным, так как именно в первом случае

основным считается учет целей и задач общения; (б) установление значимо-

сти определенных закономерностей функционирования языковых средств для

специфики речевой системности стиля и его разновидностей (текстов); (в)

- 23 -

опору на идею единства лингвистических и экстралингвистических аспектов

речи; (г) признание деятельностной природы языка (язык как интеллектуаль-

но-эмоциональная деятельность), поэтому в функциональной стилистике при

изучении языковых единиц актуален антропоцентрический подход. При этом

активно используются междисциплинарные знания. К тому же, большое зна-

чение уделяется определению того, как экстралингвистические факторы

влияют на функционирование языковых средств, формируя тем самым спе-

цифику стиля [Данилевская 2003: 223].

Мы перечислили фундаментальные принципы исследования, провоз-

глашаемые сторонниками функционально-стилистического подхода. Однако

необходимо учитывать и другие, производные от них, принципы, а именно:

а) принцип единства формы и содержания, при котором поверхностный

уровень текста анализируется не с формальной (грамматической) стороны, а с

функционально-коммуникативной;

б) принцип координации общего и частного, который предполагает рас-

смотрение отдельного (лексической единицы, высказывания, сложного син-

таксического целого, или целого текста) либо в качестве единицы целого, от-

ражающей все свойства и особенности этого целого (например, определенно-

го функционального стиля как особой системы), либо в качестве единицы

предельно конкретного характера (например, особенности индивидуального

стиля писателя), находящейся в родо-видовых отношениях с целым, «отпе-

чатки» которого она сохраняет.

Важнейшими методами функционально-стилистического анализа тек-

ста являются: 1) функциональный метод, при котором языковые средства ис-

следуются относительно их роли в процессе формирования и выражения

мысли, концепции, композиции, жанра; 2) комплексный метод изучения язы-

ка с опорой на знания других дисциплин; 3) многоаспектный анализ функ-

ционирования и взаимодействия языковых единиц разных уровней, опреде-

ляющий специфику конкретного функционального стиля.

- 24 -

К частным методам функционально-стилистического подхода относит-

ся семантический, сопоставительно-диахронический метод, опирающийся на

сравнительно-исторический анализ текста. Так, семантический метод связан с

анализом тех или иных языковых элементов с точки зрения их содержатель-

но-смыслового значения в окружающем контексте или целом произведении.

С помощью сопоставительного метода в стилистике устанавливается специ-

фика каждого из стилей речи, их функциональное, лингвистическое, компо-

зиционное и семантико-смысловое своеобразие по отношению друг к другу.

Сопоставительно-диахронический метод призван помочь изучать процессы

формирования функциональных стилей в связи с изменением социально-

исторических условий жизни человека и, следовательно, экстралингвистиче-

ских факторов языка.

Кроме названных исходных, общих методов и принципов функцио-

нально-стилистического анализа, сегодня в стилистике существует целый ряд

конкретно-практических методов и приемов непосредственной реализации

стилистического исследования языка. Их можно подразделить на: 1) общена-

учные (метод непосредственного наблюдения; описательный метод с такими

его специальными приемами, как наблюдение, сопоставление, классифика-

ция, эксперимент, обобщение, интерпретация; метод моделирования); 2) об-

щефилологические (прием интерпретации и сравнительный анализ языкового

материала); 3) общелингвистические методы, представленные в стилистиче-

ских исследованиях а) структурным, в частности структурно-семантическим

анализом, б) статистическим анализом, в) методом построения лингвистиче-

ских парадигм, г) методом полевого структурирования, д) комплексным ана-

лизом; 4) частнолингвистические, в т.ч. собственно стилистические методы

(дискурсный анализ, дистрибутивный анализ, компонентный анализ, контек-

стуальный анализ, структурно-смысловой анализ материала и др.).

Далее рассмотрим некоторые из них более подробно. Как было отмече-

но, в русле функциональной стилистики может быть использован и метод

дискурс-анализа, и комплексный метод, и метод полевого структурирования.

- 25 -

При этом метод полевого структурирования помогает систематизировать вы-

явленные стилистические средства с позиции ядерности и периферийности

определенных стилевых категорий текста. Метод дискурсивного анализа в

рамках функционально-стилистического подхода рассматривается не столько

как анализ каких-либо структурно-семантических контекстов целого (напри-

мер, фрагментов текста, содержащих экспрессивность, недосказанность, им-

перативность), сколько исследование структурно-семантических особенно-

стей текста в их взаимодействии с экстралингвистическими особенностями

коммуникации той или иной речевой сферы. Комплексный же анализ сквозь

призму функциональной стилистики – это не просто сочетание различных

приемов исследования в разных областях науки, а, в первую очередь, учет

связи определенных фактов функционирования языка в той или иной сфере

общения с различными экстралингвистическими явлениями, изучающимися

в других науках. При этом данные других наук используются как объяснение

основ закономерностей функционирования языка.

На наш взгляд, необходимо отметить, что для анализа художественного

текста используются особые приемы стилистического анализа, исходящие из

принципа единства формы и содержания, общей образности, реализации эс-

тетической функции языка в определенной сфере общения. Так, к основному

методу анализа изучаемого объекта принадлежит определение того, как весь

строй художественного произведения и конкретных его языковых и тексто-

вых единиц (стилистические приемы, композиция) отражают идейно-

образное содержание произведения, а также реализуют «образ автора» в тек-

сте.

Один из подходов к анализу художественного текста рассматривает в

своих работах Б.А. Ларин. Главенствующую позицию ученый отдает раскры-

тию «системных взаимосвязей слова с другими словами художественного

целого при выражении так называемой сквозной идеи произведения, художе-

ственного образа» [Ларин 1974: 14]. Данное свойство художественного тек-

ста Б.А. Ларин назвал «комбинаторным приращением смысла», появляю-

- 26 -

щимся у слова в динамике содержательно-концептуального развертывания

всего текста [там же]. Близкой является идея Г.О. Винокура о «внутренней

форме художественного слова», заключающаяся в том, что лексические

средства языка и их значения служат для художественного текста основой,

опираясь на которую автор создает поэтическое слово – метафору, реали-

зующую тему и идею произведения. Причем смысл и назначение художест-

венной метафоры могут быть поняты читателем только после прочтения все-

го произведения [Винокур 1991].

Отметим, что перечисленные методы можно объединить одним общим

методом, именуемым «слово и образ» [Виноградов 1959; Шмелев 1964; Ко-

жина 1966]. Он направлен на обнаружение системы языковых средств в ху-

дожественном тексте, реализующих образно-эстетическую функцию художе-

ственного стиля речи, а также на достижение наиболее адекватного прочте-

ния текста. К тому же, в аспекте единства слова и образа определяется харак-

тер индивидуального стиля автора, решаются те или иные проблемы интер-

претации произведения.

Для стилистического анализа художественного текста часто применя-

ется метод ассоциативно-концептуального анализа произведения, при кото-

ром выделяются смысловые текстовые доминанты. К данному виду анализа

примыкает компонентный, контекстологический, эстетико-стилистический и

культурологический анализ. Также на изучение художественного текста на-

правлены (а) тематико-классификационный, семантический, формально-

когнитивный виды анализа, исследующие структурно-содержательные осо-

бенности того или иного концепта в произведении; (б) концептуальный ана-

лиз, выявляющий основную идею концепта как нормативно-ценностного

факта в художественном творчестве; (в) метод структурно-фрагментарного

описания, основывающийся на понятии системности художественного текста

и предопределяющий выделение отдельных фрагментов в целях сопоставле-

ния; (г) сопоставительно-стилистический анализ, позволяющий сравнить

первоначальный (черновой) текст с его окончательным вариантом для опре-

- 27 -

деления особенностей авторской работы над концепцией произведения; (д)

метод лингво-поэтической интерпретации, направленный на толкование со-

держания текста посредством раскрытия системно-семантических отноше-

ний разноуровневых языковых единиц. Помимо этого, при изучении художе-

ственного текста в настоящее время активно используется комплексный ана-

лиз, включающий, помимо лингвистического, литературоведческий анализ

(см. работы Л.Г. Бабенко, Н.С. Болотновой, Н.А. Купиной и др.). Это позво-

ляет увидеть целенаправленный характер взаимодействия языковых единиц в

рамках текста, так как языковая структура произведения продумана автором

именно с точки зрения реализующейся в нем эстетической концепции.

Литературоведческий анализ текста предполагает выявление двух пла-

нов текста (образного и идейного), а также особенностей его взаимодействия

с концептуальным и культурно-историческим контекстом, изучение художе-

ственного произведения как факта истории общественной мысли и др. Лин-

гвостилистический же анализ художественного текста направлен на выявле-

ние связей и отношений языковых единиц разных уровней, выражающих ту

или иную концепцию произведения. Поэтому материалом данного вида ана-

лиза, по Н.В. Данилевской, оказываются: «1) архаизмы и историзмы; 2) не-

понятные факты поэтической символики; 3) незнакомые или малознакомые

читателю диалектизмы, профессионализмы, термины и т.д.; 4) индивидуаль-

но-авторские языковые инновации; 5) ключевые слова; 6) тропы; 7) особен-

ности синтаксиса; 8) своеобразие композиции; 9) специфика употребления и

сцепления друг с другом нейтральных и стилистически значимых (экспрес-

сивных) языковых элементов и структур; 10) особенности языковой органи-

зации подтекста; 11) особенности выбора и организации языкового материа-

ла в его частностях и целостности; 12) взаимосвязь языкового и смыслового

уровней текста с точки зрения полноты выражения авторской концепции и

др.» [Данилевская 2003: 196].

Как известно, языковые средства разных уровней должны анализиро-

ваться с точки зрения замысла автора, его индивидуальной манеры письма.

- 28 -

Отсюда, как уже было отмечено, единство формы и содержания как один из

основных методологических принципов функционально-стилистического

подхода к анализу произведения: «Форма упорядочивает, организует матери-

ал, дидактически с ним соотносится» [Одинцов 1980: 4]. Следовательно, при

выделении структуры текста необходимо учитывать такие содержательные

категории, как тема, идея, авторский замысел, художественно-образная сис-

тема. К тому же, по справедливому замечанию А.И. Горшкова, система язы-

ковых средств автора должна рассматриваться не как механическое сочета-

ние лингвистических приемов и форм в тексте, а как «стиль», то есть «языко-

вая реальность», само функционирование языка, благодарому которому опре-

деляются конкретные случаи употребления элементов общенародной языко-

вой системы [Горшков 1995].

Л.А. Новиков выделяет следующие разновидности анализа художест-

венного текста [Новиков 1979: 14]:

1) лингвистический (элементарный – объяснение устаревших слов и

форм языка; филологический – опора на лингвистические теории, систему

языка и его историю);

2) стилистический (образные средства текста изучаются как общеязы-

ковые, присущие разным стилям и жанрам, так и авторские, направленные на

раскрытие идеи произведения);

3) литературоведческий (текст представлен как продукт национальной

культуры; анализу подвергается связь текста с эпохой, местом в литератур-

ном процессе, проблематикой, идейным содержанием, образами, композици-

ей, сюжетом и языком).

По мнению Л.А. Новикова, лингвостилистический анализ текста бази-

руется на следующих принципах: троякое рассмотрение художественного

текста (идейное содержание – образ – язык); конкретно-исторический подход

к толкованию текста того или иного периода; выделение в тексте норматив-

ных элементов, которые свойственны современному словоупотреблению, а

также отклонений от них, выявление индивидуально-авторских и общеязы-

- 29 -

ковых факторов; единство различных принципов толкования текста. Поэти-

ческий язык понимается особой формой эстетического освоения действи-

тельности, активным средством создания художественного обобщения. При

этом читателю в тексте уделяется активная роль [там же].

Л.Г. Бабенко выделяет следующие направления изучения художест-

венного произведения [Бабенко 2000]:

1. Лингвоцентрический подход, в котором рассматриваются особенно-

сти функционирования лексических, грамматических, стилистических кате-

горий и единиц; например, особенности синтаксических конструкций, выра-

жения категорий времени, пространства, императивности, идеостиля того

или иного автора [Долинин 1985; Новиков 1979].

2. Текстоцентрический подход, где текст видится как самостоятельный

объект исследования в его целостности и завершенности, однако не учиты-

ваются коммуникативные, в частности диалогические аспекты художествен-

ной речи [Гальперин 1981; Золотова 1982; Кубрякова 2001].

3. Антропоцентрический подход: интерпретация художественного тек-

ста происходит с опорой на позицию автора текста (аспект порождения) и его

адресата (аспект восприятия), при учете воздействие текста на читателя.

Данный подход включает в себя психолингвистические, прагматические,

коммуникативные и деривационные аспекты изучения текста [Болотнова

2001; Баранов 1993; Жинкин 1982].

4. Когнитивный подход. Текст является сложным знаком, отражающим

комплекс знаний писателя о действительности, воплощенный особым обра-

зом организованными языковыми средствами и художественно-образной

системой произведения. Основным понятием этого подхода является «кон-

цепт», определяемый как ментальная сущность, связанная с процессами го-

ворения и понимания, отражающий психический аспект взаимодействия

субъектов художественной коммуникации [Караулов 1981; Лихачев 1993;

Кубрякова 2004; Лотман 1972].

- 30 -

Таким образом, текст является сложным и многогранным объектом ис-

следования. Традиционным в лингвистике считается определение текста как

системы взаимодействующих уровней языка: идейно-эстетического, жанро-

во-композиционного и собственно языкового [Данилевская 2003: 196].

Итак, рассмотрев существующие подходы лингвистического анализа

текста, можно сказать, что базовыми являются следующие аспекты: функ-

ционально-стилистический; структурно-языковой; текстовый, композицион-

но-смысловой; коммуникативный.

При анализе художественного текста Н.А. Купина считает важным раз-

граничение поверхностного (специфика семантики лексических средств) и

глубинного уровня смысла художественного текста (денотативное простран-

ство текста, соответствующее ситуации; эмоционально-оценочное простран-

ство; идейный смысл – концептуальное пространство, отражающее замысел

автора) [Купина 1983].

Выделяют три вида лингвистического анализа относительно глубины

проникновения в содержание художественного текста и относительно объема

учета литературоведческого анализа [Болотнова 2001]:

Лингвистическое комментирование. Его цель – выявить в тексте труд-

ные для понимания места, наиболее значимые фрагменты с позиции эстети-

ческой концепции или индивидуальных особенностей авторского изложения,

и разъяснить их. Лингвистическое комментирование может быть полным

(филологическое, культурно-историческое) и выборочным (разъяснение не-

понятных слов, фрагментов текста).

Полный поуровневый или частичный анализ. Данный вид анализа спо-

собствует определению специфики взаимосвязи формальной и содержатель-

ной стороны художественного текста. Отсюда с помощью поуровневого лин-

гвистического анализа выявляются особенности использования автором в

тексте определенных языковых единиц, объясняется их речевая и компози-

ционная организация и др. Тем самым языковые уровни предстают не только

во взаимосвязи друг с другом, но и в целом с концепцией произведения.

- 31 -

Полный поуровневый анализ базируется на изучении всех уровней языка

текста в их единстве и соотношении с тематической, содержательной, идей-

ной и образной составляющей произведения. Таким образом, формируется

целостное представление о смысле художественного текста.

Лингво-поэтический разбор текста. Этот подход к анализу текста бо-

лее свойственен литературоведению, так как он представляет «анализ и сис-

тематизацию элементов языковой организации текста, воплощающих "образ

мира" и "образ автора" с позиции определенного эстетического идеала» [Бо-

лотнова 2001: 48]. В нем более представлен анализ поэтической формы про-

изведения, в частности стиха. Данный анализ текста направлен на изучение

места произведения в творчестве поэта; интерпретацию тематических, идей-

ных особенностей текста; исследование стихотворного размера, рифм; ос-

мысление языковых средств относительно образного строя и т.д.

Инструментарием функционально-стилистического подхода к анализу

художественного произведения могут являться такие текстообразующие ка-

тегории, как целостность (план содержания) и связность (план выражения) в

их взаимодействии. Целостность текста имеет отношение к художественно-

эстетической концепции автора, поэтому, в первую очередь, связана с мен-

тально-эмоциональными особенностями чтения, с особенностями восприятия

адресатом произведения и его стремлением объединить в смысловое целое

отдельные части текста. Поэтому, как отмечает Ю.А. Сорокин, эта категория

больше психологическая, нежели чисто лингвистическая. Цельность – это

явление психолингвистическое, так как «обеспечивается денотативным про-

странством текста и конкретной ситуацией его восприятия, а также способ-

ностями воспринимающего: кто воспринимает текст, где, когда и почему?»

[Сорокин 1982: 62].

Необходимо отметить, что автор при создании текста пытается зало-

жить определенные условия для возникновения какого-либо конкретного

восприятия в сознании читателя, а для достижения целостности использует

разнообразные речевые и языковые средства. Связность – «это взаимосвязь и

- 32 -

взаимообусловленность всех элементов текста, иначе, это его системность на

всех уровнях, когда изъятие из общего континуума даже незначительной час-

ти приводит к разрушению целого» [Гальперин 1981: 65]. Связность на уров-

не целого текста «реализуется как расчлененность содержательно-

смыслового пространства на предопределяющие друг друга и зависимые

друг от друга компоненты» [там же]. Эта категория проявляется в синтагма-

тике слов, предложений, фрагментов текста.

Л.Г. Бабенко выделяет интенциональную и синтагматическую связ-

ность. Данные виды связности она объясняет следующим обраом: «Интен-

циональная связность обусловлена замыслом автора и создается по его воле

как особое, специфическое для конкретного художника и конкретного произ-

ведения членение континуального смысла на компоненты. Интенциональная

связность реализует в художественном тексте интрасвязность текста, т.е.

обеспечивает содержательный план концептуальной (внутренней) связно-

стью. Синтагматическая связность – это связность, имеющая внешнее, собст-

венно лингвистическое выражение, она реализует в художественном тексте

его экстрасвязность, т.е. взаимосцепление звуков, слов, предложений, компо-

зиционных частей текста и т.п. Эти два проявления связности нежестко

взаимообусловлены, поэтому можно говорить об их относительной незави-

симости» [Бабенко 2000: 63]. Следовательно, связность художественного

текста реализуется в текстовом пространстве не только структурно-

языковыми средствами, но и семантическими, смысловыми.

Эти две текстообразующие категории являются фундаментальными, к

ним примыкают другие категории, соотносящиеся с ними. Например, цело-

стность текста обеспечивается такими категориями, как интегративность,

информативность, завершенность, хронотоп (время и пространство текста),

образ автора, образ персонажа, модальность, эмотивность, экспрессивность.

Семантические, смысловые, структурно-языковые повторы, когезия, ретро-

спективная и проспективная направленность обеспечивает связность художе-

ственного текста [Гальперин 1981].

- 33 -

При функционально-стилистическом подходе нужно учитывать и дру-

гие свойства текста: абсолютную антропоцентричность, связанную с авто-

ром, действующими лицами и читателем; социологичность художественного

текста – соотнесенность с конкретным временем, эпохой, социальной обста-

новкой; диалогичность. Теорию диалогичности художественного произведе-

ния разработал М.М. Бахтин. «Диалогичность художественного текста – это

свойство, связанное, с одной стороны, с бесконечностью, открытостью его

содержания, не допускающими однозначного толкования смысла произведе-

ния, в связи с чем художественный текст не теряет своей актуальности на

протяжении многих лет; с другой – с соотнесенностью с другими текстами,

как более ранними, уже существующими, так и последующими, на данном

конкретном историческом этапе развития литературного процесса лишь по-

тенциальными» [Бахтин 1975].

Немаловажной характерной чертой художественного текста является

его интерпретируемость. «Множественность интерпретаций обусловлена

тем, что художественный текст является психо-эстетическим феноменом, ибо

он создается автором для выражения своих индивидуальных представлений о

мире, знаний о мире при помощи набора языковых средств и направлен чита-

телю» [Бабенко 2000: 63]. Читатель, пытаясь понять концептуальный мир пи-

сателя, является активным деятелем, «сотворцом» художественно-образной

системы. «При этом структурно-языковая и композиционно-смысловая орга-

низации художественного произведения являются основой объективности

его интерпретации, а коммуникативно-прагматическая природа текста и со-

циальные характеристики читателя (возраст, пол, образование, уровень куль-

туры и т.п.) допускают неоднозначность интерпретации всего того, что объ-

ективировано в языковой и глубинной ткани текста», – пишет Л.Г. Ким [Ким

2009: 64].

На наш взгляд, не стоит упускать из виду и такое направление, поя-

вившееся в последние десятилетия, как коммуникативная стилистика худо-

жественного текста, которая выработала свои методы анализа текста [Болот-

- 34 -

нова 2000], а именно: «1. Метод ассоциативного поля, при котором в тексте

выявляются ассоциативные связи между словами. Производится разноуров-

невый анализ лексем, при котором происходит одновременный учет их фо-

немного облика и грамматической природы, морфемной структуры и лекси-

ческого значения, стилистической маркированности, тематической и ситуа-

тивной соотнесенности и т.д. Именно благодаря своим ассоциативным свя-

зям слово становится "проводником" эстетической концепции автора, выра-

жаемой в целом произведении, способствует определению концептуальной и

языковой картины мира автора и его идиостиля. 2. "Метод регулятивного

структурирования" предполагает выявление в тексте регулятивных структур

(регулятивов), стимулирующих различные коммуникативные эффекты и

представляющие собой текстовые структур-стимулы. Последние понимаются

как приемы организации текстовых микроструктур, соотнесенных с общей

коммуникативной стратегией текста. Регулятивы выделяются и формируются

на основе лексических средств, соотнесенных в восприятии читателя по

принципу ассоциативных связей. Поэтому вспомогательными приемами ана-

лиза здесь служат психолингвистический эксперимент и контекстуальный

анализ. С помощью информационно-смыслового метода осуществляется

анализ смыслового развертывания текста, направленный на изучение процес-

са смыслоформирования на основе информации, представленной в художест-

венном произведении. Под информацией здесь понимаются знания о мире,

воплощенные в тексте с позиций определенного эстетического идеала автора.

Результатом отражения этой информации в сознании адресата является

смысл текста, под которым понимается структура лингвистически оформ-

ленных смысловых фрагментов текста, коррелирующих с действительным

миром, т.е. смысловая структура текста. Конкретными приемами данного

метода служат а) экспериментальный анализ; б) контекстуальный анализ; в)

компонентный анализ; г) моделирование текстовых парадигм и ассоциатив-

но-смысловых полей концептов» [см. об этом в ст.: Данилевская 2003: 228].

- 35 -

В заключение отметим, что при функционально-стилистическом под-

ходе к анализу как жанра в целом, так и конкретного текста в частности, наи-

более актуальна комплексная методика исследования, так как она объединяет

разные типы анализа, как в рамках определенной работы, «так и с точки зре-

ния взаимодополняющего совмещения собственно лингвистического и экст-

ралингвистического планов интеллектуально-духовной деятельности» [там

же: 229]. На наш взгляд, жанр современного «жития / жизнеописания» целе-

сообразно характеризовать именно сквозь призму функционально-

стилистического подхода по параметрам, отражающим содержательную сто-

рону (в том числе тему); собственно содержание, выраженное диктумом и

модусной рамкой; композиционную организацию; коммуникативную цель;

образ автора; характер адресата и языковое воплощение.

1.2. Церковно-религиозный стиль как функциональная разновидность

современного русского литературного языка

Целью данного параграфа является анализ научных работ, посвящен-

ных проблеме определения и описания церковно-религиозного стиля; анализ

терминологии, необходимой для характеристики церковно-религиозного

стиля; описание его специфических стилевых черт и речевой системности,

образующейся под воздействием стилевой доминанты.

При рассмотрении церковно-религиозного стиля мы будем исходить из

общего понимания функционального стиля как исторически сложившейся,

общественно осознанной речевой разновидности, обладающей специфиче-

ским характером, сложившимся в результате реализации особых принципов

отбора и сочетания языковых средств. «Это разновидность, соответствующая

той или иной социально значимой сфере общения и деятельности, соотноси-

тельной с определенной формой сознания» [Кожина 2003: 581]. Или иначе –

«это исторически сложившийся тип функционирования языка, отложивший-

ся и существующий в сознании говорящих, который, реализуясь в речи в

- 36 -

процессе общения, представляет собой крупные композиционные типы речи,

обладающие спецификой» [там же]. Эти две формулировки опираются на

понимание стиля М.М. Бахтиным, В.В. Виноградовым, Б.Н. Головиным. С

этой точки зрения, «церковно-религиозный стиль – это функциональная раз-

новидность современного русского литературного языка, обслуживающая

сферу церковно-религиозной общественной деятельности и соотносящаяся с

религиозной формой общественного сознания» [Крылова 2003: 612].

По своей онтологической природе функциональные стили являются

историческим и социальным явлением. Их становление и развитие связано с

изменениями социально-культурных условий жизни общества и использова-

ния языка. Возникновение религиозного стиля в культуре любого народа свя-

зано с формированием его религиозного сознания. Н.Б. Мечковская отмеча-

ет: «Обращение к высшим силам требовало речи, отличной от обиходной,

внятной этим силам. Заговор, заклинание, молитва, табу – в своих истоках

это словесная магия, то есть стремление воздействовать на мир при помощи

трансцендентных возможностей слова. Приписывая такие возможности оп-

ределенным языковым средствам и вырабатывая формы речи, отличные от

повседневного обихода, религиозное сознание, в сущности, создает эти зна-

чения и тем самым создает предпосылки для функциональной и экспрессив-

ной дифференциации языковых средств» [Мечковская 1998: 272].

На Руси формирование церковно-религиозного стиля было связано с

принятием христианства и формированием церковной книжно-письменной

культуры: после того как пала Византия и на Балканах установилось Осман-

ское иго, центры православия переместились на славянский Восток. «Именно

Русская Православная Церковь и Русское государство с его идеологией "Мо-

сква – третий Рим" оказались главными хранителями церковнославянской

книжной культуры православия. Таким образом, церковнославянская литера-

турно-языковая традиция утвердилась и развилась в России не столько пото-

му, что была славянской, сколько потому, что была церковной» [Трубецкой

1990: 132]. Письменно-литературное развитие пошло по пути гибридизации

- 37 -

церковнославянского и русского народного языков; стала формироваться

своя относительно цельная словесность, в которой церковнославянский и на-

родный язык на протяжении долгого времени мыслились как два стиля, то

есть как две функциональные разновидности одного языка. Знаменитые

«Очерки по истории русского литературного языка XVII – XIX веков» В.В.

Виноградова открываются словами: «Русским литературным языком средне-

вековья был язык церковнославянский» [Виноградов 1982: 10]. В произведе-

ниях средневековой словесности церковнославянская и народная языковая

стихии соединялись и смешивались, при этом в разных жанрах и видах пись-

менности – в разной пропорции. Вес церковнославянского компонента был

максимальным в церковной письменности, средним – в летописях, еще

меньшим, но не малым – в произведениях светской литературы (например, в

«Слове о полку Игореве») или в «низовой» литературе (в русской бытовой

прозе XVII в.), а также в деловой (канцелярской и юридической) письменно-

сти. По-видимому, реальная картина распределения средств церковнославян-

ского и народного языков была более сложной, чем ее можно здесь предста-

вить, так как, по образному выражению Н.Б. Мечковской, «жанровые грани-

цы не так определенны, как шлагбаум, а литературная традиция создавалась

людьми, которые все были в той или иной мере двуязычны: народный язык –

это их родной (материнский) язык, а церковнославянский язык – это язык их

церкви и школы» [Мечковская 1998: 265].

Формирование церковно-религиозного стиля стимулировалось также

достаточно строгой конфессиональной иерархией религиозных текстов.

«Церковная иерархия книг и конфессиональной устной речи (например, та-

кие несхожие жанры, как священническая молитва в ходе богослужения,

проповедь, собеседование при катехизации, надгробное слово, исповедь и

т.п.) усиливала семантическую и стилистическую неоднородность, разнопла-

новость церковно-религиозной коммуникации и тем самым обостряла вни-

мание говорящих к словесному выражению мысли» [там же]. Этот фактор

сохраняет свою значимость и в современной церковно-религиозной сфере

- 38 -

коммуникации, которая в настоящее время значительно расширила свои гра-

ницы, став частью повседневного речевого общения миллионов носителей

русского языка. В храмах звучат проповеди, издаются православные газеты и

журналы, вещают православные радиостанции и телеканалы, издаются сочи-

нения отцов Церкви, сборники статей современных проповедников и т.п.

Лингвисты уже обратили внимание на эту новую для себя область ис-

следований, и сегодня их в первую очередь интересует коммуникативная ор-

ганизация церковного дискурса [Карасик 1999б; Набиев 1997]; жанровое

своеобразие и многообразие церковной речи [Крысин 1994; Бугаева 2010;

Худякова 2009; Шмелев 2007; Прохватилова 2006]; динамика церковной лек-

сики и фразеологии [Дубровина 1997; Скляревская 2001]. Исследования язы-

ка Церкви проводятся в разных аспектах: лингвокультурологическом [Кури-

лов 1994; Мечковская 1996, 1998]; социолингвистическом [Крысин 1996;

Шмелев 2007]; лексикографическом [Дьячкова 2007]; лингвоперсонологиче-

ском [Барышева 2012]; в сфере лингвистики текста и функциональной грам-

матики [Майданова 1999; Прохватилова 2006; Крылова 2003; Кожина 1968].

В рамках диссертационного исследования нас в первую очередь инте-

ресует проблема определения и описания церковно-религиозного стиля, изу-

чение которого начинается примерно с начала 90-х годов XX столетия. До

этого времени (в период с 1917 года по 1980-е годы) данная область функ-

ционирования языка в силу причин экстралингвистического порядка остава-

лась за пределами научного изучения, следствием чего явилось отсутствие

указания на церковно-религиозный стиль в литературе по стилистике.

В славянском языкознании описанием церковно-религиозного стиля

одним из первых занялся словацкий лингвист Ю. Мистрик. В 1992 году в

Польше была опубликована его статья «Религиозный стиль», в которой уче-

ный перечислял следующие его особенности: «книжная риторичность, про-

слеживающаяся в библейских текстах, гомилетике и других составляющих

литургии; диалогичность (во время молитвы человек ведет разговор с Богом,

- 39 -

а также священник с Богом и с верующими); использование неязыковых

средств» (см. об этом в ст.: [Гадомский 2008: 22]).

В это же время польская исследовательница М. Войтак издала статью

«О зарождении религиозного стиля в польском языке», основные идеи кото-

рой позднее были опубликованы на русском языке [Войтак 1998, 2003]. В

числе особенностей религиозного стиля автор называет следующие: теоцен-

тризм, противопоставленный антропоцентризму разговорного стиля; психо-

логизм и идеализм в видении человека, вопреки физикализму и биологизму

разговорного стиля; символическое видение мира, стремление к отражению

того, что трудно выражается в дискурсивном языке и недоступно в общест-

венном опыте; видение человека как представителя определенной группы;

оперирование различными кодами; проникновенное отношение, противопос-

тавленное действительности; диалогичность, у которой другой характер, от-

личный от разговорного стиля. Важнейшими языковыми константами рели-

гиозного стиля М. Войтак считает формульность (композиционные правила и

устоявшиеся способы передачи содержания); повтор как условие организа-

ции текста; специальную лексику.

К проблеме выделения церковно-религиозного стиля как самостоя-

тельного функционального стиля обращались многие российские ученые.

Одним из первых идею о необходимости его выделения и описания высказал

Л.П. Крысин [Крысин 1994], который также обозначил проблему выявления

жанрового многообразия и языковых характеристик духовной речи и наме-

тил ее стилистические признаки. Эту идею в последующие годы поддержали

М.Н. Кожина, В.А. Мишланов, И.В. Бугаева, О.А. Крылова [Кожина 1983;

Мишланов 2003; Бугаева 2005; Крылова 2003] и др., и была начата работа по

изучению стилистической разновидности языка, функционирующей в сфере

религии.

Сегодня уже можно говорить о формировании функционально-

стилистической традиции изучения жанров речи, реализующихся в церков-

но-религиозной сфере общения, представленной в трудах Д. Беньковской,

- 40 -

М. Войтак, И.В. Бугаевой, И.М. Гольдберг, С.А. Гостеевой,

О.С. Захаринковой, О.А. Крыловой, Л.П. Крысина, Л.М. Майдановой, Ю.

Мистрика, В.А. Мишланова, М. Макуховской, О.А. Прохватиловой, М.Б.

Расторгуевой, Н.Н. Розановой, Е.С. Худяковой и др.

В современной лингвистике отмечается терминологическая неупорядо-

ченность именования церковной речи: язык Церкви, религиозный дискурс,

религиозно-проповеднический стиль, церковно-религиозный стиль, религи-

озный стиль и религиозная коммуникация и др. Чем обусловлено такое тер-

минологическое разнообразие?

О.А. Прохватилова рассматриваемый стиль называет «религиозным»,

объясняя это тем, что в подобном именовании указывается базовый стилевой

критерий – сфера употребления данного типа функционирования языка. В

термине «церковно-религиозный», по мнению данного автора, содержится

тавтология (ср.: церковный – «связанный с церковью, с религией, с богослу-

жением»; церковь – «религиозная организация духовенства и верующих,

объединенная общностью верований и обрядности») [Прохватилова 2006:

20].

С.Г. Макарова также замечает, что «религиозный стиль» объективно

может быть выделен исходя из своей экстралингвистической основы – рели-

гии как одной из форм общественного сознания» [Макарова 2001: 114]. На-

ряду с другими стилями языка «религиозный стиль» выделяет и Д. Беньков-

ская. К его разновидностям она относит библейский стиль, стиль проповедей

и молитв [Беньковская 2002].

Польская исследовательница М. Макуховская считает, что религиоз-

ный язык может иметь статус самостоятельного языка наряду со светским

языком. Далее через религиозный и светский языки проходит другое деление

на разговорный язык, язык художественной литературы, научный язык, пуб-

лицистический язык и др. [Макуховская 1999: 186]. Здесь, по мнению А. Га-

домского, исследователь позволяет методологическую и терминологическую

неточность, так как, говоря о религиозном языке как о равноправной функ-

- 41 -

циональной разновидности языка, М. Макуховская смешивает понятия языка

и стиля. Думается, что религиозный язык не может подразделяться на языки

функциональных разновидностей. «Религиозный язык может подразделяться

на жанры, на стили и так далее, но не на языки», – отмечает А. Гадомский

[Гадомский 2008: 28]. Справедливым, на наш взгляд, является также замеча-

ние А. Гадомского о необходимости введения некоторых корректив в систе-

му отношений между понятиями «религиозный язык» и «религиозный

стиль». Церковно-религиозный стиль русского языка и церковнославянский

язык – это не одно и то же. Церковнославянский язык является культовым

языком всего верующего народа, на нем ведется богослужение в Православ-

ной Церкви и составляются молитвы [Церковно-религиозный стиль: элек-

тронный ресурс]. «Религиозный стиль – это стиль, складывающийся на осно-

ве литературного национального языка и языка конкретной религии. Лин-

гвистическое отличие религиозного стиля от других функциональных сти-

лей, основанных только на современном национальном языке, состоит в син-

тезе национальных и профетических языков, языков литургии» [Гадомский

2008: 30]. Сам же религиозный стиль предполагает более дробное деление,

связанное с его использованием в сфере официально-делового общения,

науки, общественных отношений, в сфере бытового общения и т.д. Стили-

стическая дифференциация религиозного стиля может быть объектом от-

дельного исследования.

Термин «духовная речь» используют в своих работах А.А. Волков,

О.А. Прохватилова [Волков 2001; Прохватилова 1999]. Так, А.А. Волков пи-

шет: «Имеет смысл говорить о духовной речи как особом функциональном

стиле русского литературного языка, лингвистическое отличие которого от

других функциональных стилей, основанных только на современном русском

языке, состоит в синтезе церковнославянской и русской речи» [Волков 2001:

287-288].

Л.П. Крысин в качестве самостоятельного выделяет религиозно-

проповеднический стиль, к которому относит жанр поучения, молитвы, про-

- 42 -

поведи [Крысин 1996]. Данное терминологическое обозначение нам пред-

ставляется не вполне удачным, так как оно затрагивает не всю жанровую па-

радигму стиля. Так, например, за границей стиля оказываются такие важные

жанры, как послания иерархов Церкви, церковно-религиозные уставы, бого-

словские статьи, записи текстов свободных молитв, специализированные по-

собия, жития и др.

И.В. Бугаева отмечает нецелесообразность использования при имено-

вании стиля и таких терминов, как «богослужебный и литургический стиль».

По ее мнению, актуальнее использовать термин «церковный стиль»: «Цер-

ковный стиль – это функциональный стиль современного русского литера-

турного языка, закрепившийся в церковной сфере, представленный текстами

в письменной и устной формах, которые характеризуются особым отбором и

сочетанием языковых средств. В церковном стиле можно выделить следую-

щие подстили: церковно-богослужебный (или богослужебный), церковно-

научный (догматический), гимнографический, проповеднический, учитель-

ный» [Бугаева 2005: 6].

Перечисленные выше термины нельзя назвать синонимами, так как они

служат для описания церковно-религиозного стиля с разных сторон. Логич-

нее было бы говорить «о лексической группе, лексическом поле терминов с

интегральным значением религиозный стиль» [Гадомский 2008: 32].

В диссертационном исследовании мы будем использовать термин

«церковно-религиозный стиль», который, с нашей точки зрения, наиболее

полно характеризует данный функциональный стиль, так как «указывает од-

новременно и на сферу общественной деятельности, в которой он функцио-

нирует, и на религиозную форму общественного сознания, и на церковных

деятелей как авторов соответствующих текстов» [Крылова 2003: 613].

В современном подходе к изучению функциональных стилей литера-

турного языка предполагается раскрыть не только внеязыковые свойства

стиля, но и те лингвистические элементы и категории, которые отражают его

стилистическое содержание. По мнению О.А. Прохватиловой, важнейшими

- 43 -

экстралингвистическими признаками церковно-религиозного стиля, которые

определяют системность его языковых характеристик, являются следующие:

«совокупность видов коммуникации, актуальных для религиозной сферы

общения, – коллективная, массовая и личная коммуникации, а также особый

вид – гиперкоммуникация; специфический тип соотношения «говорящий –

слушающий» в религиозном общении; присущая монологическому религи-

озному тексту диалогичность; сочетание функций сообщения и воздействия,

в которых реализуется просветительская и дидактическая направленность

текстов религиозного стиля; стилевая доминанта, представляющая собой

синтез в религиозных текстах элементов двух языковых систем – русского

староцерковнославянского и современного русского языка» [Прохватилова

2006: 20].

С учетом исследуемого нами житийного жанра нам представляется

важным остановиться на некоторых характеристиках церковно-религиозного

стиля более подробно. Как особый вид коммуникации, актуальный для рели-

гиозной сферы, О.А. Прохватилова выделяет гиперкоммуникацию. Этот осо-

бый вид речевого общения является актуаленым только для коммуникации

религиозного характера (например, чтение молитв, Священного Писания, их

цитирование и т.д.). По мнению автора, «гиперкоммуникация характеризует-

ся особым статусом Адресата и трансформацией языкового кода, связанной

со спецификой восприятия сакральных текстов, сакрального Слова как во-

площения Божественной сущности Спасителя» [там же].

Еще один признак – диалогичность – определяется как свойство моно-

логичного текста, связанное с воспроизведением в нем элементов диалога

(М.М. Бахтин). В церковных текстах О.А. Прохватилова выделяет три типа

диалогичности: внешнюю, внутреннюю и глубинную: «Внешняя диалогич-

ность текста реализует его направленность на адресата, обнаруживает статус

адресата и характер взаимоотношений адресанта и адресата. Основу внут-

ренней диалогичности религиозного текста составляет авторизация, пони-

маемая автором как указание на источник информации в речи. Внутренняя

- 44 -

диалогичность становится возможной в тех случаях, когда в монологический

текст вводится чужая речь – высказывания высоких духовных авторитетов,

сентенции, пословицы, поговорки, речь действующих лиц в нарративных

фрагментах текста. Глубинная диалогичность возникает при введении в ду-

ховные тексты фрагментов текстов сакральных – Священного писания и мо-

литвословий. При молитвенном обращении к Всевышнему, Богородице, ан-

гелам и т.д. в речи появляется особый Адресат. В тех случаях, когда цитиру-

ется Библия, происходит смена речевой позиции говорящего и появляется

особый Субъект речи» [там же: 21]. Гиперкоммуникация, о которой речь шла

ранее, связана именно с глубинной диалогичностью текста. Гиперкоммуни-

кация и сложные формы диалогичности в одинаковой мере свойственны как

устным, так и письменным жанрам церковно-религиозного стиля, в том чис-

ле и агиографическому жанру.

Наряду с отмеченными, к числу базовых стилеобразующих категорий

ученые относят типовое содержание, характерное для соответствующей сфе-

ры общения; цели общения, связанные с назначением в социуме той или

иной формы сознания и вида деятельности; образ автора; характер адресата;

систему языковых средств и особенности их организации [Крылова 2006:

613]. Кратко охарактеризуем данные категории применительно к церковно-

религиозному стилю.

Содержательная сторона текста, выдержанного в церковно-

религиозном стиле, включает диктумное содержание, предопределенное те-

мой, и модальную рамку этого содержания, отражающуюся в религиозных

наставлениях, советах, призывах и др. Например: «Я призываю вас благоус-

пешно / продолжать служение Церкви…». В этих сторонах церковно-

религиозного текста проявляется соотношение содержательно-

концептуальной информации, или модальной рамки (в примере – это текст до

черты), и информации содержательно-фактуальной (текст после черты). При

этом специфической чертой модуса в данном случае является его эксплицит-

- 45 -

ный характер, так как в нем отражается религиозная идеология, не допус-

кающая инотолкований.

Коммуникативная цель текстов церковно-религиозного стиля сложна и

многопланова. Раскрывая диктумное содержание, автор одновременно стара-

ется эмоционально воздействовать на адресата, в частности, привлекая при-

меры из жизни святых, Библии и т.д., вместе с тем достигая религиозного

просвещения читателя. Описание важных церковных событий и обществен-

ной жизни в целом позволяет автору достичь еще одной цели – пропаганди-

ровать положительную роль Церкви в жизни современного общества. В при-

зыве человека к соблюдению христианских норм и религиозных традиций

реализуется воспитательная цель. Таким образом, «соединение эмоциональ-

но-воздействующей, религиозно-просветительской, религиозно-

пропагандистской и воспитательно-дидактической целей реализует много-

стороннюю коммуникативную направленность церковно-религиозных тек-

стов» [Крылова 2003: 614].

Коммуникативная цель предопределяет и сложный образ автора, ко-

торый носит двуплановый характер. Автор одновременно является духовным

наставником мирян и «чадом Матери-Церкви», «испытывающим чувства ра-

дости, ликования или, напротив, чувства сожаления и скорби вместе со слу-

шающими» [там же]. Это получает отражение в использовании особых язы-

ковых форм повествования (я авторское / мы авторское / мы инклюзивное):

«С радостным светлым чувством я обращаюсь к вам со словами мира и люб-

ви о Христе»; «Мы посетили Алма-Атинскую епархию в Казахстане…»; «И

мы, чада Божие, возрадуемся ныне …» (Рождественское послание Алексия

II).

Автор является посредником между Церковью и народом, что обуслов-

ливает отсутствие явного авторского волеизъявления в форме категорическо-

го приказа. Поэтому долженствующе-предписывающий характер изложения

в форме категорического императива церковно-религиозному стилю не свой-

ственен. Например: «Мы хотим, чтобы наши верующие не были ограничены

- 46 -

только знакомством…». Отметим, что если автор хочет выразить отрица-

тельную эмоцию по поводу того или иного события, он использует не форму

приказа или запрета, а облекает мысль в форму совета или просьбы.

Адресат в тексте церковно-религиозного стиля – это православный

христианин, с одной стороны, если текст звучит в церкви и предназначен для

верующего человека, или более широкая аудитория, массовая и обобщенная,

как замечает Н.И. Формановская [Формановская 2005], например, телезрите-

ли, слушатели радиопередачи, читатели периодического издания и т.д. Адре-

сат может быть прогнозируемым и конкретизируемым в том случае, если

речь идет об обращении священнослужителя к церковным деятелям различ-

ного ранга.

Церковно-религиозный стиль в первую очередь является книжным

функциональным стилем литературного языка, что определяет систему его

языковых средств и особенностей их организации.

В словарный состав стиля входят лексические единицы следующих

групп: 1) нейтральная, межстилевая лексика (помогать, говорить, каждый,

Москва); 2) общекнижная (бытие, традиции, однако, восприятие, мировоз-

зрение); 3) церковно-религиозная (Господь, мирянин, богослужение, пас-

тырь); 4) лексика с газетно-публицистической функционально-стилевой ок-

раской (сфера образования, преодоление трудностей, экономическая обста-

новка). Безусловно, основу лексического состава церковно-религиозного

стиля составляют эмоционально-окрашенные слова (архаически возвышен-

ные и эмоционально-оценочные): неземное величие, черпать вдохновение.

Лексические особенности стиля церковно-религиозных текстов нахо-

дят свое выражение и в наличии единиц такой тематической группы, как

«православная сакральнобогослужебная лексика» (термин

О.В. Прохватиловой [Прохватилова 2006: 22]). Такая лексика включает сло-

ва, основанные на понятии «вера» (именования святых, ангелов, Бога, дьяво-

ла). Богослужебная лексика служит объединению единиц, отражающих рели-

гиозные обряды, традиции, элементы церковной службы (именования лиц,

- 47 -

участвующих в богослужении; церковной утвари; строений; книг; названия

священных праздников и служб). Входящие в лексический состав церковно-

религиозного стиля церковнославянизмы (агнец Божий, врата Великого по-

ста, восчувствовал) придают тексту особую торжественно-приподнятую то-

нальность. В текстах можно встретить церковнославянизмы фонетические

(святый – святой; стенать – стонать), акцентологические (утЕшитель –

утешИтель; приИдет – придЕт), семантические (муж – мужчина; жена –

женщина; живот – жизнь). Попутно отметим, что до XX века в текстах

агиографического жанра не использовались слова позднейшего русского

происхождения, если они могли быть заменены более высокими словами

церковного словаря: вместо «мальчик» используется «отрок», вместо «этот» -

«сей» и т.д. [Церковно-религиозный стиль: электронный ресурс].

Грамматический состав обнаруживается в таких морфологических и

синтаксических средствах, которые обеспечивают: 1) книжный характер сти-

ля (родительный присубстантивный, причастия и причастные обороты, пас-

сивные конструкции): лето благости Господней, слова мира и любви, ра-

дующее сердце общение; 2) архаическую стилистическую окраску речи (ар-

хаические морфологические формы, устаревшие управления, инверсия): с

любовию во Христе; изглаждена будет; хранить веру отеческую; Церковь

небесная; 3) создание экспрессивного эффекта (ряды однородных членов, су-

перлативы): светлый и благословенный праздник; важнейший; преславное;

многополезное; радостнейший; благословеннейший и др.

Для усиления экспрессии, кроме оценочной и эмоционально-

экспрессивно окрашенной лексики, в тексте используются цитаты, тропы и

фигуры речи (эпитеты, повторы, метафоры, градации, антитезы, инверсии,

риторические вопросы), приемы усложнения композиции текстов, например:

«Мы грешны и нечисты // А Она (Богородица) / Пречистая» (антитеза); «И

действительно / кому и когда отказал Бог в благодати / просвещения / Кто

из христиан / не может получить / себе мудрости от Бога?» (риторический

вопрос) [Розанова 2000]. Отметим, что в тексте используются только те фи-

- 48 -

гуры речи, которые способствуют воссозданию духовной возвышенной мыс-

ли.

В церковно-религиозных текстах используются принятые в Правосла-

вии специальные номинации для духовенства и людей верующих (брат, се-

стра – при обращении к мирянам; матушка – к женам служителей церкви,

пожилым женщинам; отец, батюшка (+имя) – к священникам, владыка – к

архиереям). Наряду с этим, можно отметить специальные приветственные

формы, формы прощания (вместо «Всего доброго!» – «С Богом!», «Храни

Бог!», вместо «Прощай!» – «Простите!») и благодарения (вместо «Спаси-

бо!» – «Спаси Господи!», «Спаси Бог!»).

Для морфологического строя церковно-религиозного стиля характерно

особое функционирование форм глагола, например, настоящее богословского

обобщения, использующееся при обозначении речевого действия, которое

происходило в прошлом и не совпало с моментом речи, например:

«...апостол Павел говорит»; « ...и Святые Отцы-монахи/ из своих пустынь/

которые были полем их духовной битвы/ вместе с мучениками/ говорят ка-

ждому из нас /...» [Прохватилова 2006: 24]. Семантика глаголов подобной

формы отражает события, запечатленные в Ветхом и Новом Завете, как не-

преходящие. При помощи данных форм в тексты религиозного характера

вводятся высказывания уважаемых и почитаемых личностей православия,

которым придается обощенно-вечный смысл.

В церковно-религиозном стиле активно используются формы импера-

тива, частотны формы 1-го и 2-го лица мн.ч. («…поделитесь радостью;

...поэтому и облечемся/ добродетелью христианской любви/ ...будем любить

друг друга/ и этим/ мы покажем,/ что мы являемся/ действительно/ после-

дователями/ Христовыми/») [там же]. Отметим, что категория «мы» отража-

ет в Православии идею объединения людей, соборности, а использование в

тексте «мы»-форм является важным стилистическим средством религиозного

текста. В текстах используются и формы 3-го лица единственного числа, со-

провождающиеся частицами «да» и «пусть». Как правило, высказывания, ко-

- 49 -

торые имеют в своем составе формы 3-го лица единственного числа с части-

цей «пусть», наряду со значением пожелания, призыва приобретают эмоцио-

нально-экспрессивную окраску торжественности, приподнятости благодаря

использованию усилительной частицы «же», а также стилистически марки-

рованных грамматических форм и инверсии (ср.: «…пусть будет тепло/

мирно/ и светло/ в ваших семьях/...»; «...пусть же утвердится/ храм сей/ си-

лою Божиею/ молитвами Церкви/ и трудами народными/...») [там же]. Фор-

мы 3-го лица в сочетании с частицей «да» принадлежат императивным фор-

мам старославянского языка и в современной грамматике считаются уста-

ревшими. Эти формы встречаются и в современных религиозных текстах, что

характеризует силу духовных традиций.

Синтаксические характеристики церковно-религиозного стиля прояв-

ляются в использовании полных двусоставных распространенных предложе-

ний, императивных конструкций. Частотно использование элементов «эмо-

ционального синтаксиса»: вопросительные, восклицательные предложения,

синтаксические повторы («...человек/ – это великая святыня на земле/ чело-

век – это микрокосмос/...»; «...об этом просил не Иоанн/ не Петр/ об этом

просил/ сам Сын/ Божий/») [там же]. Синтаксические повторы часто концен-

трируются в риторически сильных позициях текста религиозной направлен-

ности (вступление, заключение). Они могут выполнять текстообразующую

функцию, являясь своеобразными сигналами перехода от одной композици-

онной части текста, к другой.

В качестве архаических синтаксических структур, воспроизводимых в

церковно-религиозном стиле, О.В. Прохватилова рассматривает постпози-

цию согласованного определения, например: «...и в день памяти/ святителя

Божия/ будем, дорогие,/ так же искренно/ любить/ богослужение церков-

ное/...». Эта инверсивная конструкция наблюдается обычно в семантически

важных сочетаниях, которые включают такие определения, как Божий, свя-

той, церковный, духовный, небесный, Господний, Христов [Прохватилова

2006: 26].

- 50 -

Названные стилевые и языковые средства церковно-религиозных тек-

стов, конечно же, не являются исчерпывающими, но они помогают увидеть,

что церковно-религиозный стиль – это особая подсистема современного рус-

ского литературного языка.

Подведем итог. Церковно-религиозный стиль правомерно считать

функциональной разновидностью современного русского литературного

языка, обслуживающей сферу церковно-религиозной общественной деятель-

ности и соотносящейся с религиозной формой общественного сознания. Рас-

смотренные в параграфе экстралингвистические основания церковно-

религиозного стиля определяют его конструктивный принцип – особую со-

держательно-смысловую и собственно речевую организацию текстов, назна-

чение которой состоит в содействии единению человеческой души с Богом.

Этот принцип реализуется комплексом специфических стилевых средств, а

именно: архаически возвышенной тональностью речи; символизацией фактов

и событий невидимого мира; оценочностью речи, ориентированной на рели-

гиозные ценности; модальностью несомненности и достоверности сообщае-

мого.

Решая вопрос о стилевом статусе церковно-славянского языка, нужно

иметь в виду, что стили современного русского литературного языка являют-

ся незамкнутыми типами его функционирования и все они в большей или

меньшей степени допускают использование языковых средств других сфер.

При этом иностилевые для какой-либо речевой разновидности единицы

употребляются в ней в измененной функции и поэтому перестают быть сред-

ствами другого стиля. Не составляет исключения и религиозная речь. Язык

Церкви изменяется во времени от стилистической однородности к стилисти-

ческому многообразию. Однако на всех этапах его эволюции происходит

взаимодействие двух тенденций: сохранение системных отношений и их мо-

бильность вследствие влияния внецерковных стилей русского литературного

языка. В церковно-религиозном стиле сохраняются такие «традиционные»

элементы, как межстилевая основа языка (сочетание общекнижных элемен-

- 51 -

тов с церковно-религиозными и газетно-публицистическими, а также элемен-

тов с архаически торжественной и эмоционально-оценочной окраской), ка-

ноническая композиция, информативность (обращение к православию, нор-

мам нравственности), гиперкоммуникативность и интертекстуальность,

сложная диалогичность текста.

Все перечисленные стилеобразующие признаки реализуются в текстах,

оформленных в зависимости от типа словесности или ситуации общения по

модели того или иного жанра. Таким образом, жанр – это стилистически от-

меченная модель текста. Далее перейдем к рассмотрению агиографического

жанра церковно-религиозного стиля.

1.3. Основные признаки агиографического жанра и

проблема его эволюции

Термином «агиография» обозначаются два понятия: во-первых, это ли-

тература в жанре жития – одна из основных форм церковной словесности

(так называемая «практическая» агиография); во-вторых, это научная дисци-

плина, занимающаяся изучением житий святых как памятников религиозной

и литературной истории (так называемая «критическая» агиография, которая

в научной литературе осмысляется как часть агиологии – теории святости).

«Агиография – это научная дисциплина, занимающаяся изучением житий

святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости» [Лите-

ратура и культура Древней Руси 1994: 21]. Таким образом, жития святых

служат основным материалом как для агиографии, так и для агиологии. «Од-

нако если агиография рассматривает жития как памятники религиозной и ли-

тературной истории той эпохи, когда жития создавались, то агиология сосре-

доточивает свое внимание на самом святом, типе его святости и восприятии

этого типа в различные эпохи» [там же]. В своем исследовании мы использу-

ет термин «агиография» в первом значении (литература в жанре жития), хотя

- 52 -

в практическом анализе житийных текстов в некоторых случаях обращаемся

к историко-церковным и богословским аспектам святости.

Жития занимают в христианской литературе большое, чуть ли не ос-

новное, место. Они имеют свои закономерности развития, эволюционируют в

структурном и содержательном плане. В этой связи они являются предметом

литературно-филологического рассмотрения, которое выступает основой

всех прочих исследований, в том числе и для лингвистического анализа жи-

тийных текстов в функционально-стилистическом аспекте в данном диссер-

тационном исследовании. Такой подход направлен на изучение житий с по-

зиции их литературной истории, их жанровой отнесенности и особенностей

построения, а также отражает стандартные мотивы и приемы изображения и

т.д. [Живов 1994]. Поэтому целью данного параграфа является рассмотрение

житий как литературного жанра, его истоков и развития в русской словесно-

сти, аспектов изучения в филологической науке.

Изучением житийных жанров с литературно-филологической точки

зрения занимались многие ученые, в том числе В.О. Ключевский,

А.П. Кадлубовский, И.С. Некрасов, Г.П. Федотов, Д.С. Лихачев, В.Н. Топо-

ров, В.П. Адрианова-Перетц, М.Д. Каган-Тарковская, В.М. Живов и др. Мно-

гие жития подвергались специальному исследованию. В частности, И. Яхон-

тов занимался исследованием памятников севернорусской агиографии. В

данном параграфе диссертационного исследования учитываются прежде все-

го работы перечисленных авторов.

«Житие святого, – по мнению В.М. Живова, – это не столько описание

его жизни (биография), сколько описание его пути к спасению, типа его свя-

тости. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не лите-

ратурные приемы построения биографии, а динамику спасения, того пути в

Царствие Небесное, который проложен данным святым. Житие абстрагирует

эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщенно ти-

пическим» [Живов 1994: 26]. Способ описания пути к спасению может быть

различным, и в выборе этого пути более всего различаются западная и вос-

- 53 -

точная агиография. «Западные жития написаны в динамической перспективе:

автор как бы прослеживает из своего земного бытия, по какой дороге прошел

святой из этого земного бытия в Царствие Небесное. А для восточной агио-

графии, к которой относится и русская агиография, более характерна обрат-

ная перспектива: перспектива святого, уже достигшего Небесного Царствия и

от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует раз-

витию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая

насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда

из Царствия Небесного» [там же]. Как уже отмечалось в первом параграфе

данной главы, архаически-возвышенная тональность речи, свойственная цер-

ковно-религиозному стилю в целом, определяется возвышенностью религи-

озных мыслей, чувств, ценностных установок, которые предполагают ис-

пользование соответствующих им своей стилистической окраской языковых

средств – прежде всего церковнославянизмов. Таким образом, характер агио-

графической литературы соотносится со всей системой религиозных воззре-

ний и различиями религиозно-мистического опыта.

На Русь житийный жанр пришел из Византии с принятием христианст-

ва. В византийской агиографии к этому времени (конец X века) уже были

выработаны строгие каноны жанра. Трехчленная композиция (предисловие,

главная часть и заключение), внутри которой отмечается целый ряд более ча-

стных обязательных черт агиографического канона: однотипное заглавие;

риторическое вступление; «уничижение автором своих литературных спо-

собностей, оправдание своей дерзости и обоснование необходимости, не-

смотря на дерзость, написать житие; возвеличивание подвигов святых»

[Дмитриев 1973: 4]. Произведения пронизаны цитатами из библейских тек-

стов, эмоциональными восклицаниями и сравнениями. Характер и задачи

житийного вступления настолько отвлеченны и общи, что одни и те же обра-

зы, целые обороты, большие отрывки, наконец, житийные вступления цели-

ком повторяются в различных житиях. Главной части жития также свойст-

венны многочисленные стандартные мотивы, например, такие, как рождение

- 54 -

святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т.п. Л.А.

Дмитриев, замечает: «Аскеза – подвижничество святого – носила в житиях

разнообразный характер, хотя и здесь в целом ряде ситуаций повторялись

одинаковые образы и определенные штампы» [там же]. Заканчивалась эта

часть рассказом о смерти святого. «Основанием для причисления усопших

подвижников благочестия к лику святых служило прославление подвижни-

ков (чудесным) даром» [Голубинский 1903: 40]. В заключение жития – по-

хвала святому.

Церковно-служебное назначение жития определяло стремление агио-

графа строго придерживаться в своем произведении канонов житийного

жанра. «Житие святого, – пишет историк церкви, – само составляло принад-

лежность богослужения в день его памяти, будучи обязательно прочитывае-

мо в церкви на 6-ой песни канона после кондака и икоса, и потому само на-

страивалось обыкновенно на возвышенный хвалебный тон церковных песней

и чтений, который требовал от него не столько живых конкретных черт в об-

рисовке личности и деятельности святого, сколько черт именно типических,

отвлеченных, чтобы сделать эту прославляемую личность чистым олицетво-

рением того же отвлеченного идеала» [Дмитриев 1973: 4].

Спустя век после появления на Руси первых переводных житий начи-

нает создаваться оригинальная русская агиография, неся на себе отпечаток

восточнославянской самобытности. Она приобрела особые черты, отражаю-

щие своеобразие и общественной жизни, и культуры, и литературного окру-

жения жанра, и языковой ситуации [Иванова 2004]. Чтобы представить, на

какой литературной почве формировались древнерусские жития, необходимо

хотя бы в общих чертах описать особенности языка и литературы данного

периода. В древнерусской литературе этого периода еще живы черты фольк-

лорного коллективизма. Это литература, в которой личностное начало при-

глушено. Многие из произведений включают в свой состав предшествующие

тексты, следуют традициям «литературного этикета», создаются нескольки-

ми авторами, поправляясь и дополняясь в последующей переписке. Благода-

- 55 -

ря этой особенности в произведениях литературы Древней Руси заключено

монументальное, эпическое начало, в них меньше, чем в последующей лите-

ратуре, выдуманного, воображенного, рассчитанного на развлечение, на за-

нимательность [Лихачев 1970].

Язык старославянский и живой разговорный русский составляли два

стилистических полюса языка литературных произведений – один высокий,

торжественный, другой – «низкий», обыденный. Это позволяло авторам соз-

давать множество вариантов «среднего» стиля. Языку древнерусской литера-

туры были одновременно доступны библейская образность и символика, ви-

тиеватость, простота и украшенность риторической византийской и болгар-

ской прозы, русская народная лиричность, лаконизм летописного изложения,

точность правового языка, кратчайшая энергия речей на вече [Лихачев 1987].

Благоприятную обстановку для лексического обогащения русского

языка создавала сама обширность территории, на которой располагались

древнерусские племена, и множество развивающихся диалектов. Сложность

языка русской литературы неизмеримо возрастает от стилистического разно-

образия жанров, разнообразия социального положения писателей. Среди

жанров встречаются и традиционные, перешедшие к нам из Византии и Бол-

гарии (жития святых, проповеди и др.), и слабо организованные, свободные

жанры: летописи, записки о путешествиях, записки о жизни святых, публи-

цистические повести о княжеских преступлениях.

Каноны агиографического жанра должны были обеспечить наилучшее

воплощение в житии основной задачи этого жанра – служить религиозно-

назидательным чтением для всех христиан. Поэтому естественно, что с само-

го возникновения на Руси оригинальных житий агиографы стремились к

строгому соблюдению этих канонов. Так, одно из первых оригинальных рус-

ских житий, «Житие Феодосия Печерского», созданное Нестором, в развитии

сюжетной линии, в отборе материала, в целом ряде литературно-

риторических приемов полностью отвечает агиографическому канону. Но

вместе с тем, с самого начала, наряду с этой тенденцией проявлялась и про-

- 56 -

тивоположная ей – проникновение в житийное повествование таких элемен-

тов, которые противоречили житийным жанровым канонам, разрушали их.

В.П. Адрианова-Перетц на примере «Жития Феодосия Печерского» (XII век)

убедительно показала, как интенсивно вторгалась в агиографию историче-

ская действительность, реальная жизнь. Исследователь по этому поводу за-

мечает: «"Временному", "частному", "случайному" Нестор уделяет внимание

в такой мере, что за религиозной оболочкой его повествования это "многооб-

разие действительности" ощущается и в характерах действующих лиц, и в

описании событий, участниками которых они являются» [Адрианова-Перетц

1961: 50-51]. Именно в этой двойственности (с одной стороны, в стремлении

соблюсти в житии чистоту агиографического жанра, а с другой – в наруше-

нии агиографических канонов), заключалось развитие жанра и делало этот

церковно-служебный вид литературы чтением, привлекавшим читателя не

столько своей церковно-назидательной функцией, сколько интересным сю-

жетом [Дмитриев 1972: 181].

И.П. Еремин подробно рассматривает, как основные признаки русского

агиографического стиля, сложившегося к XII в., проявлялись в способах изо-

бражения человека: «Агиографически просветленный образ… блистающий

всеми возможными христианскими, даже специально монашескими доброде-

телями», стремление «устранить все черты индивидуального характера» ге-

роя, освободить от всего «временного», всего «частного» и «случайного»,

дать «обобщенное воплощение добра и зла», «злодейства» или «святости»,

держаться «для всех положений» «предустановленной схемы», которая отве-

чает «тенденции свести к некоему абстрактному "единству" все многообра-

зие действительности». Такой подход к изображению человека требует наде-

ления героя «празднично-торжественными» эпитетами, подчеркивающими

его качества образцового христианина; «умилительной чувствительности»

повествования; панегиризма; «цветистой», «патетической фразеологии» вос-

хваления; «нагнетания деталей, подчеркивающих христианские добродете-

ли»; трактовки событий как «чудес» [Еремин 1966: 82-97]. С утверждением,

- 57 -

что в житийных текстах святой человек (например, князь или священнослу-

житель) изображался слишком обобщенно, без каких-либо индивидуальных

характеристик, мы можем согласиться лишь частично, так как «в основе жи-

тий лежала судьба реальных людей, и, как ни стремился агиограф к отвле-

ченности, обобщенности, схематизации в своем рассказе, в него проникали и

какие-то живые, реально связанные с именем этого человека эпизоды»

[Дмитриев 1972: 183].

Характер изображения святого со временем претерпевал изменения в

связи со сменой литературных стилей. Благоприятной почвой для проникно-

вения в агиографию жизненных черт являлся экспрессивно-эмоциональный

стиль, пришедший в конце XIV – начале XV веков на смену стилю монумен-

тального историзма. Д.С. Лихачев пишет: «Если в XII-XIII веке изображения

людей статичны и монументальны, взяты как бы в их "вечном" смысле, то в

житийной литературе конца XIV – начала XV века все движется, все меняет-

ся, объято эмоциями, до предела обострено, полно экспрессии» [Лихачев

1970: 74]. Ученый обращает внимание на тот факт, что в средние века одним

из способов художественного обобщения была идеализация. «Обнаружение

сложности человеческого характера, открытие в нем соединения злых и доб-

рых черт вели к гибели средневековой идеализации», – пишет Д.С. Лихачев

[там же: 107]. Однако в житиях святых идеализация героя не могла исчезнуть

полностью, так как церковь предъявляла к этому жанру литературы доста-

точно жесткие требования в связи с его использованием в литургической

практике.

Расцвет русской агиографии приходится на XV в. Тогда же меняется и

характер отечественной житийной литературы. Фактический, документаль-

ный материал отступает на второй план, и главное внимание обращается на

его обработку. Через «второе южнославянское влияние» на Русь проникает

стиль византийского «плетения словес»: стремление подобрать ряды ярких

синонимов, сравнений, торжественных и хвалебных славословий, чтобы при-

близиться к пониманию тайны святого. Укреплению этого стиля способство-

- 58 -

вало богословское движение исихастов, представители которого исходили из

того, что слово неразрывно связано с тем лицом или предметом, который оно

обозначает. Поэтому назвать лицо или предмет значило, насколько возможно

его познать, прикоснувшись к его вечной, а в случае агиографии – Божест-

венной сущности. Изменяется отношение не только к герою жития, но и к

личности агиографа, которая выступает теперь более или менее явно. Неред-

ко в житии дается краткая биография автора. Самыми известными книжни-

ками данной эпохи стали Пахомий Логофет, оставивший большое житийное

наследие, и Епифаний Премудрый (автор житий Стефана Пермского и пре-

подобного Сергия Радонежского» (см. об этом в кн.: [Полонский: электрон-

ный ресурс]). В это время под руководством московского митрополита Ма-

кария собираются и объединяются все известные к тому времени и признан-

ные Церковью жития в общий свод Великие Минеи Четьи. Свои варианты

Четьих Миней составляют Иван Малютин, Герман Тулупов и Димитрий Рос-

товский, который, кроме того, предпринимает критическую редактуру жи-

тий: сверяет списки с греческими и латинскими первоисточниками и дает ряд

новых переводов. Минеи Димитрия Ростовского с XVIII века вплоть до но-

вейшего времени становятся основным агиографическим корпусом право-

славной России.

К XVI веку создано достаточное количество произведений агиографи-

ческого жанра, в которых рассказывается уже не о подвигах во славу веры,

не о церковных или государственных деятелях, а о простых людях из народа,

пострадавших не во имя веры, а из-за своей несчастной судьбы, вызывавшей

человеческое сочувствие: убийце, самоубийце, убитом молнией и т.п. (на-

пример, «Житие Кирилла Вельского»). Рассказы о чудесах подчас станови-

лись не столько прославлением величия божественной воли, сколько повест-

вованием о ярких, достопримечательных событиях из жизни людей. И в этом

отношении особенно могут быть выделены севернорусские жития, в которых

повествуется о спасении людей, погибающих в море. В рассказах этого рода

присутствует элемент чудотворения; святой выступает как спаситель. Однако

- 59 -

не это составляет главное в чудесах подобного рода. И святой, и мотивы чу-

дотворения здесь явно на втором плане – это дань жанру; сущность же такого

рода чудес – в желании поведать о суровых буднях поморов. Как правило,

рассказы эти насыщены сложными перипетиями, язык их обильно оснащен

диалектными формами, поморскими терминами (например, Жития Савватия

и Зосимы Соловецких: XV-XVII век) [Дмитриев 1973].

Помимо вышеперечисленных признаков агиографического стиля

В.В. Виноградов указывает на особенности его языка: «Этот стиль целиком

базируется на системе церковнославянского языка и вместе с тем связан со

строго определенными книжно-славянскими формулами изображения дейст-

вий и переживаний человека, с церковно-книжными приемами изображения

внутренней сущности представителя той или иной религиозно-моральной ка-

тегории лица, его внешнего облика и всего уклада его поведения. Ярлык –

агиографический – слишком общ, но в основном подходящ. Важно лишь

изучить вариации и разновидности этого стиля в историческом движении»

[Виноградов 1959: 117].

Другой исследователь, И.П. Еремин, обращает внимание на распро-

странение агиографического стиля в некоторых летописных повестях, при-

меняя для его обозначения специальный термин «агиографическая стилиза-

ция» [Еремин 1966: 85-86]. На переплетение агиографического стиля с лето-

писным указывают многие исследователи (В.П. Адрианова-Перетц,

В.П. Еремин, Д.С. Лихачев и др.). Однако такое «переплетение» не было ме-

ханическим. Об этом свидетельствует В.П. Адрианова-Перетц: «Когда в ха-

рактеристику князя вплетались черты примерного христианина, выраженные

агиографическим стилем, это было оправданно тем, что отношения между

государственной и церковной властью на данном этапе требовали, чтобы

правитель был и образцом выполнения правил христианского поведения. От-

сюда вытекала и "эстетическая оправданность" переноса готовых приемов

агиографического стиля в светское повествование: для характеристики раз-

ных проявлений "благочестия" героя нужны были иные выразительные сред-

- 60 -

ства, чем те, какими писатель пользовался, рассказывая о государственных –

политических и воинских – заслугах своего героя. Так, рядом с фразеологией

феодального быта, пользующейся "народным типом" литературного языка,

закономерно становятся "книжно-славянские формулы изображения дейст-

вий и переживаний человека", взятые из книжного типа русского литератур-

ного языка» [Адрианова-Перетц 1961: 45].

В свое время Н.И. Серебрянский отмечал, что в житиях «форма не

только господствует над содержанием, но обезличивает и даже поглощает

его» [Серебрянский 1908: 73]. Мы можем согласиться с данным положением

лишь отчасти, так как житийный репертуар XV – XVII веков, вовсе не огра-

ничивается выработанными стереотипами, поскольку к этому времени уже

происходит освобождение от строгого агиографического канона. На эту осо-

бенность житийных текстов позднего периода указывают многие исследова-

тели, в частности М.Д. Каган-Тарковская, посвятившая свое исследование

изучению развития житийного жанра в XVII веке [Каган-Тарковская 1966].

Жанр жития в XVII веке продолжает свое развитие. В этот период черты его

трансформации проявляются наиболее ярко, на что, безусловно, повлияла

смена литературной и историко-культурной обстановки. «Чем дальше шло

время в глубь XVII века, – пишет Н.К. Гудзий, – тем чаще житие наполня-

лось конкретным, реальным биографическим материалом – явное свидетель-

ство известного отказа от шаблонных схем и проявления внимания к индиви-

дуальным особенностям жизни и поведения того лица, о котором писалось»

[Гудзий 1950: 341]. Д.С. Лихачев, посвятивший большой труд изучению изо-

бражения человека в литературе Древней Руси, замечает: «В житийный жанр

все больше вторгаются в XVII веке те новые явления, которые сопутствовали

в литературе открытию характера: интерес к рядовому человеку, к быту, к

конкретной исторической обстановке и т.д. Идеализация в житийной литера-

туре продолжала совершаться, но она совершалась на новой почве – почве, в

значительной мере сниженной и упрощенной» [Лихачев 1970: 104-105].

- 61 -

Во многих житиях XVII века нарушается традиционная композиция: в

тексте может отсутствовать какая-либо часть, например, описание посмерт-

ных чудес, столь необходимых для канонизации святого. Это обстоятельство

открывало автору жития простор для композиционного усложнения текста,

включения в него исторических, бытовых и социальных сцен. Пафосное от-

влеченное повествование уступает место живому рассказу. М.Д. Каган-

Тарковская, сравнивая жития данного периода с биографией, пишет: «Позд-

нее житие – это биография хорошо известного человека. Отсюда большое

количество событий из его жизни, переданных более или менее подробно»

[Каган-Тарковская 1966: 126].

Конечно, трудно согласиться с тем, что жития, даже в столь изменен-

ном виде, можно сводить к жанру биографии человека. Житие не биография,

рассказывающая о жизни святого. Главное в агиографическом жанре – это не

столько изложение основных этапов, или вех жизни святого, сколько переда-

ча духовного содержания изображаемого. На это обращал внимание Д.С. Ли-

хачев, отмечая, что основным принципом любого агиографического произве-

дения является «двоякий реализм», который подразумевает стремление сред-

невековой литературы к абстрагированию, вызванное «попытками увидеть во

всем "временном" и "тленном", в явлениях природы, человеческой жизни, в

исторических событиях символы и знаки вечного, вневременного, "духовно-

го", "божественного"... Средневековое сознание во всем замечало две сторо-

ны: божественное и человеческое» [Лихачев 1970: 62]. Вероятно, можно го-

ворить о сочетании в пределах жития элементов биографии, которые призва-

ны показать реальность историческую, и собственно агиографии, которая

раскрывает в создаваемом историческом образе реальность духовную, Боже-

ственную (см. об этом также в кн.: [Розина 1991; Казеннова 2007; Ключев-

ский 1989: 75]).

Вместе с тем, жития XVII века характеризуются сюжетной избыточно-

стью, связанной с «жанровым смешением житийных произведений» [Каган-

Тарковская 1966: 127]. Если в XVI веке существовали конкретные виды жи-

- 62 -

тийных текстов: князей, юродивых, преподобных, святителей, пустынников и

т.п., каждый из которых отличался своими повествовательными штампами,

то в XVII веке это деление разрушается, происходит гибридизация жанров. В

житиях усиливается личностное начало, связанное с появлением образа авто-

ра, который, даже оставаясь анонимным, все же сообщал о себе какую-либо

информацию [Лихачев 1969, 1973]. В авторском предисловии нередко со-

держатся указания на письменные источники информации о жизни и дея-

тельности подвижника, упоминаются имена и должности информантов. Ино-

гда к тексту житий присоединяются различные документы, в том числе ду-

ховные грамоты, вносящие в повествование автобиографические элементы. В

среде старообрядчества появляются немыслимые прежде автобиографиче-

ские произведения, составленные самим «автобиографическим героем». На-

пример, из духовного завещания родилось «Житие протопопа Аввакума»

[Понырко 1985]. В XVII веке с процессом постепенной секуляризации, «об-

мирщения» русской культуры начинает проявляться кризис канонической

агиографии. В этот период в русской литературе происходит смена жанровой

парадигмы: главенствующие позиции в литературном процессе стали зани-

мать новые жанры (переводной роман, бытовая повесть, книжная поэзия), а

те, которые были ведущими в Древней Руси, постепенно ушли на перифе-

рию. Они трансформировались либо перестали существовать вовсе.

В XVIII – XIX веках в послепетровскую эпоху, когда русская церковь

практически не знала канонизации новых святых, агиография «вытесняется

на обочину национальной культуры» [Полонский: электронный ресурс]. Од-

нако жанровые признаки жития используются в новой русской литературе.

Нередко элементы жития использовались русскими писателями как мотивы,

жанровые схемы, сюжетные ходы в произведениях иных литературных жан-

ров. Некоторое оживление традиционной агиографии, но уже на современ-

ной документальной основе в начале XX века было связано с почитанием и

канонизацией в 1903 году старца Серафима Саровского. Тогда же были на-

писаны «Сказания о жизни и подвигах блаженной памяти о. Серафима»,

- 63 -

«Житие Св. Серафима» Н.М. Левитского, «О цели христианской жизни»,

«Беседа Серафима Саровского с Н.А. Мотовиловым».

Поместный 1988 года и Архиерейский 2000 года Соборы Русской

Церкви, на которых впервые за несколько столетий прошли массовые кано-

низации как подвижников древнего периода (князь Дмитрий Донской, пре-

подобный Андрей Рублев и др.), так и нового времени, в том числе новому-

чеников Российских, привели к небывалому агиографическому всплеску. Ес-

ли в XIX веке было написано всего несколько житий для пяти святых, про-

славленных в течение столетия, то в последнее время количество житий но-

вопрославленных святых исчисляется сотнями. Однако жития новопрослав-

ленных святых составляются ныне по совсем иным законам и, по мнению ис-

следователей, «представляют собой, по сути, строго выверенные научно-

документальные биографические сведения» [Полонский: электронный ре-

сурс]. В связи с этим актуальной становится проблема поиска современного

житийного канона, которая поднимается в первую очередь в богословских

сочинениях. Например, о. Олег (Митров) пишет: «Сейчас, после разрыва в

церковном предании, вызванного гонениями XX века, перед нами стоит во-

прос: к каким традициям в агиографии мы должны вернуться» [Митров 2004:

26]. Данное заявление свидетельствует о том, что ученые-богословы с осо-

бым вниманием относятся к проблемам современной агиографии.

С опорой на современную социокультурную ситуацию и историческое

прошлое, члены Московской епархиальной комиссии выбрали подходящий

нашему времени проложный тип житийного жанра, который характеризуется

лаконичностью и простотой языка. Информационный текст, оперирующий

фактами, хорошо усваивается современным читателем, в отличие от старин-

ной риторичности и стилизации. В «проложном» тексте автор безличен, он

лишь излагает собранные факты. Это необходимо во избежание ненужных

размышлений, подмены реальных фактов вымыслом, искажения реальных

событий. Иногда единственным источником для прославления святого явля-

ются свидетельства очевидцев его жизни, архивные документы, протоколы

- 64 -

допросов и др. Приведем слова из беседы с одним из современных состави-

телей жизнеописаний святых – игуменом Дамаскиным (Орловским): «В со-

временных обстоятельствах лучше писать жития по типу пролога или лето-

писи – то есть просто излагать ход событий. Поучением сейчас является

жизнь самого святого… Документальный текст как раз дает опыт научиться

– как вести себя в таких обстоятельствах. В этом смысле документальные

тексты несут гораздо большую дидактическую нагрузку, только эта дидакти-

ческая нагрузка выражена не в общем виде – что вообще хорошо быть благо-

честивым, хорошо совершенствоваться в добродетелях, чтобы не стать пре-

дателем, а как вести себя, оказавшись вот в таких трудных обстоятельствах.

В документах больше подробностей, больше практических вариантов, с мак-

симальным приближением к жизни, не опосредованной литературой» [игу-

мен Дамаскин (Орловский): электронный ресурс].

К пониманию жанра современных житий выработаны и другие подхо-

ды. На наш взгляд, важными являются свидетельства историков и писателей

о жанрах современной агиографии в литературно-исторической публицисти-

ке. Автор книги о преподобном Савве Сторожевском, изданной в серии

«Жизнь замечательных людей» К.П. Ковалев-Случевский в беседе с извест-

ным журналистом С. Чапниным замечает: «Как писать на житийные темы

так, чтобы большее количество читателей проявляло к ним интерес. Это не

значит, что надо писать жития совсем по-другому. Нужно суметь все это со-

вместить. Ведь житие иногда называют словесной иконой, в тексте житий,

как и на иконе, многое изображается символически, не реалистично. Можно

ли все это совместить с реальными событиями?» [Ковалев-Случевский 2007:

электронный ресурс]. И отвечая на поставленный вопрос, автор отмечает, что

«в примере с преподобным Саввой Сторожевском только такое сопоставле-

ние жития и реальной истории помогло сделать некоторое количество откры-

тий, увидеть многое как бы со стороны, свежим взглядом» [там же]. Опреде-

ляя жанр современного жития для церковного и светского человека одновре-

менно, ученый утверждает, что наличие беллетризованного переложения жи-

- 65 -

тий святых вовсе не исключает существования привычного жития святого.

«Одновременно нельзя забывать о жанре, который можно назвать даже не

биографией (статья называется «Житие или биография?»), а жизнеописани-

ем. Вот, пожалуй, самое подходящее определение» [там же]. Определяя жанр

своего произведения, К.П. Ковалев-Случевский называет его несколькими

терминами: научно-художественная биография, или историческая реконст-

рукция, где ученый-публицист пытается восстановить события, иногда через

свое личное восприятие; публицистика с воскрешением исторических дета-

лей; историческое расследование.

Высказывание разных точек зрения, подчас противоречащих друг дру-

гу взглядов, возражений, контраргументов, свойственное дискуссии, свиде-

тельствует о том, что в современной богословской и филологической литера-

туре существуют такие воззрения на проблему современного житийного

жанра, которые существенно отличаются друг от друга, точно так же как су-

ществуют разные подходы к решению этой проблемы: исторический (содер-

жание житий должно быть исторически выверенным, а если и с гипотезами,

то с максимально возможными фактологическими доказательствами и с со-

ответствующей библиографией), агиографический («для современного агио-

графа правильнее пользоваться стилем пролога, стараясь как можно точнее

зафиксировать то, что было, памятуя, что не литературная сторона текста

должна быть прекрасна, хотя и она должна быть достаточно совершенна, а

прекрасен сам святой, нетленная красота верности Христу даже до мучени-

ческой кончины» [Игумен Дамаскин (Орловский): электронный ресурс]), фи-

лологический, под которым подразумевается степень литературности житий

как жанра. Создатели текстов жизнеописаний святых ратуют за необходи-

мость совмещения традиции и новаторства (при создании произведений в

русле «житийности» сохраняется православный взгляд на мир и, вместе с

тем, «держится интерес» читателя).

Итак, развитие жанра жития шло путем накопления последовательных

изменений в недрах самого жанра, прежде всего через расширение и транс-

- 66 -

формацию его содержания. Характерной особенностью житийного жанра

было отсутствие в нем в течение всего многовекового периода его развития

последовательной эволюции. В житиях почти невозможно наметить обыч-

ную для некоторых других жанров линию перехода от церковного к светско-

му, от абстрактного к конкретному и т.п. Столь же трудно при анализе про-

изведений этого жанра говорить о постепенном накоплении элементов реа-

листичности и беллетристических сюжетных моментов, которые выступают

обычно как отступление от нормы. Тем не менее, иногда эти отступления по-

вторяются столь часто, что, в конце концов, становятся своего рода законо-

мерностью.

Попытка представить себе схему развития житийного жанра, конечно

условную и ограниченную, привела бы нас к изображению не прямой линии,

а спирали. Уже в первых житиях присутствуют реалистические элементы,

черты действительной жизни. Вслед за этим житийный жанр канонизируется,

в нем резко возрастают нормативные элементы, идеализированное изобра-

жение, символика. В последний период в житиях снова происходит нараста-

ние жизненного, реального; начиная с XVII века жития трансформируются в

жанр светской повести, а в начале XXI века – в жизнеописание. Внутри жан-

ра происходит процесс формообразования, и отдельные жития все больше

сближаются с произведениями других литературных жанров. Все это разно-

образие, нарушающее канонические рамки религиозного жанра, отрывает его

от церковной линии и приближает к светской. Вместе с тем, житийная лите-

ратура последнего периода остается практически не изученной, что делает

необходимость ее изучения очень актуальной, особенно, как нам кажется, с

точки зрения стиля и языка.

- 67 -

Выводы по главе I.

Существование церковно-религиозного стиля как разновидности со-

временного русского литературного языка, функционирующего в сфере ре-

лигии, было признано сравнительно недавно – на рубеже XX и XXI веков.

Такое положение дел было обусловлено тем, что в силу причин экстралин-

гвистического порядка православные духовные тексты долго оставались за

пределами научного изучения. В меньшей степени это коснулось произведе-

ний агиографического жанра, которые составляют чуть ли не самую боль-

шую часть христианской литературы. Это было связано с тем, что агиогра-

фия со своими закономерностями развития, эволюцией структурных и со-

держательных параметров, наряду с летописанием, рассматривалась как один

из основных литературных жанров древнерусского периода истории рус-

ской литературы. В рамках литературоведения определялись границы жи-

тийного жанра и его типологические признаки; устанавливались соотноше-

ния традиции и своеобразия в канонических древнерусских житийных тек-

стах; раскрывалась композиционная структура жития – агиографический ка-

нон. Собственно лингвистические исследования житийных текстов были свя-

заны с раскрытием функционирования и особенностей отбора в них лексиче-

ских средств; описанием содержания и стилистической специфики ориги-

нальных и переводных церковнославянских текстов; описанием способов

включения чужой речи в житийные тексты. В современной науке жития изу-

чаются не только с литературной точки зрения, но и с историко-

богословской, исторической, социокультурной. Однако литературно-

филологический анализ житий является своеобразной основой всех других

типов исследования. В настоящем диссертационном исследования агиогра-

фические тексты рассматриваются с функционально-стилистической точки

зрения как литературный жанр церковно-религиозного стиля, эволюциони-

ровавший на протяжении всей истории своего существования. Функциональ-

но-стилистический подход к изучению произведений агиографического жан-

ра, относящихся к разным историческим периодам, позволяет, с одной сто-

- 68 -

роны, увидеть их принадлежность к особой подсистеме современного рус-

ского литературного языка – церковно-религиозному стилю. С другой сторо-

ны, такой подход в рамках сопоставительно-диахронического описания по-

зволяет представить эволюцию агиографического жанра и определить статус

современных жизнеописаний святого в отношении к традиционной агиогра-

фии.

В диссертации применяется комплексная методика, направленная на

описание с позиций стиля таких жанровообразующих признаков агиографи-

ческих текстов, как тема, композиционная организация, коммуникативная

цель, образ автора, характер адресата, содержательная сторона, представлен-

ная диктумом и модальной рамкой, языковое воплощение.

- 69 -

ГЛАВА II.

ОПИСАНИЕ ДРЕВНЕРУССКИХ ЖИТИЙНЫХ ТЕКСТОВ

В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ

В данной главе анализу подвергаются житийные тексты, написанные в

древнерусский период истории русской литературы: «Житие Феодосия Пе-

черского» (XI век), «Житие Авраамия Смоленского» (1 половина XIII века),

«Житие Стефана Пермского» (XIV век), «Житие Дмитрия Ивановича Дон-

ского» (XIV – середина XV века), «Житие Михаила Ярославича Тверского»

(XIV – середина XV века), «Житие Кирилла Белозерского» (XV век), «Житие

Ефросина Псковского» (XVI век). Для нас важным было сопоставить житий-

ные тексты, составленные или написанные в разные периоды, с тем, чтобы

выявить, как менялся характер отечественной житийной литературы на про-

тяжении XI – XVI веков. Были взяты произведения разных авторов, с разным

типом святости с целью выявить общие и различительные признаки, связан-

ные с жанровообразующими характеристиками текстов.

2.1. Агиографический канон и его проявление в текстах житий

В данном разделе главы ставится задача рассмотреть канонические

(композиционные) признаки агиографического жанра на материале конкрет-

ных житийных текстов с целью выявления их сохранения или видоизмене-

ния, а также описания направления изменений в том случае, если они возни-

кали.

Рассмотрение композиции произведения является одной из задач

функционально-стилистического подхода к анализу текста. В первой главе

уже обращалось внимание на тот факт, что композиция текста является некой

системой двух составляющих: формы и содержания, – каждая из которых

изучается отдельной областью филологии. В диссертационном исследовании

используется комплексный подход, в соответствии с которым компоненты

- 70 -

композиционного единства рассматриваются в их функциональной зависи-

мости и взаимообусловленности.

Е.А. Баженова предлагает следующее определение понятия «компози-

ция»: «это схема организации и структурной упорядоченности целого текста

(произведения), отражающая строение, соотношение и взаимное расположе-

ние его частей, членение на смысловые элементы, степень и характер выра-

женности этих элементов, порядок их следования и взаимосвязь между ни-

ми» [Баженова 2003: 168]. Для литературоведения композиция является по-

строением художественного произведения, определенной системой средств

раскрытия, организации образов, их связей и отношений, отражающих жиз-

ненный процесс, показанный в тексте. С точки зрения лингвистики, компо-

зиция отражает: 1) взаимосвязь статического и динамического аспектов тек-

ста (первый связан с построением, архитектоникой текста; второй – с логиче-

ским развертыванием содержания, движением хода мысли); 2) процесс рас-

членения континуума текста на сегменты, информативные блоки и объеди-

нения информации внутри каждого блока; 3) внутреннюю (смысловую) сто-

рону организации текста и его внешнюю структуру (членение на части, раз-

делы, главы, абзацы и т.д.) [там же: 169]. В риторике акцентируется внима-

ние на том, что композиция текста является не просто структурой, а структу-

рой, наделенной коммуникативной функцией управления вниманием адреса-

та, а все части произведения воспринимаются как единое иерархическое це-

лое, где каждому компоненту уделяется внимание, соответствующее его зна-

чимости, обусловленной коммуникативной установкой [Хазагеров, Ширина

1994].

Отметим, что в композиции выражается главная идея текста, стиль пи-

сателя. К композиционно-стилистическому центру художественного текста

В. Виноградов относит «образ автора», в своеобразии речевой структуры ко-

торого глубже и ярче выражается стилистическое единство целого произве-

дения» [Кайда 2011: 83]. В. Одинцов полагает, что «об «образе автора» при-

ходится говорить не только тогда, когда повествование ведется «от автора»,

- 71 -

не только тогда, когда «образ автора» выступает в разнообразных комбина-

циях с образом рассказчика и персонажами, но и тогда, когда автор старается

скрыться или когда повествование ведется в первом лице, «от героя» [Один-

цов 1980]. Автор особым образом группирует различные моменты изобра-

жаемых явлений, добиваясь нужного воздействия на адресанта.

Лингвистическое изучение композиции художественного текста пред-

полагает «анализ динамически развертывающегося содержания, которое рас-

крывается в смене и чередовании разных форм и типов речи, синтезируемых

в образе автора и его создающих как сложную, но целостную систему экс-

прессивно-речевых средств» [Виноградов 1959: 214]. Композиционной еди-

ницей литературного произведения является такой его элемент (микрообраз),

в рамках которого сохраняется один и тот же способ художественного изо-

бражения. В связи с этим выделяются динамическое повествование, статиче-

ское описание, диалог персонажей, монолог, авторская ремарка, лирическое

отступление и др. Каждый из этих элементов характеризуется особым со-

держанием, особой функцией в образной системе произведения, а также спе-

цифической речевой реализацией [Баженова 2003: 171].

В житийных текстах композиция задается агиографическим каноном. В

свою очередь, канон – это регламентированность сюжетно-композиционной

модели жития, трафаретность образов и ситуаций, стандартный набор рече-

вых оборотов. Не следует думать, однако, что составление житий сводилось

к механическому подбору шаблонов и трафаретов. Это был творческий акт,

но особого рода. Агиография, по замечанию Ю.Ф. Шпаковского, более ис-

кусство соединения «своего» и «чужого», нежели искусство индивидуальной

творческой инициативы, и критерием мастерства агиографа было умение

тщательно следовать традиции [Шпаковский: электронный ресурс].

Наличие агиографического канона, на наш взгляд, относится к числу

константных и одновременно конститутивных признаков текстов агиографи-

ческого жанра во всех его вариантах. Тема предопределяет композицию тек-

ста, его канон. Образ святого является ключевой фигурой, объединяющей

- 72 -

тему и композицию. В свою очередь, тема, композиция и стиль выражается с

помощью тех или иных языковых средств.

С целью выявления агиографического канона обратимся к анализу ори-

гинального произведения древнерусской литературы «Житию Авраамия

Смоленского». Главное в подвиге преподобного Авраамия – монашеское

подвижничество и, как следствие, отказ от всего мирского, и выбор такого

жизненного пути, на который указывал и которым прошел сам Господь Ии-

сус Христос. Сделать какие-то выводы о жизни и характере этого персонажа

мы можем исключительно по его житию, которое написал его младший со-

временник и ученик Ефрем. «Житие» написано индивидуально, лично, эмо-

ционально. Ефрем говорит, что недостоин возносить хвалебную речь Авраа-

мию: «Сего ради, господье, и отци, и братья, не могу дивнаго и божествена-

го, и преподобьнаго образъ и подобие похвалити, грубъ и неразуменъ сый»

[Житие Авраамия Смоленского: 98].

Авраамий – религиозный деятель, образ которого характеризуется на-

ставничеством, учительством, просветительством, страстным желанием пе-

редать знания, которые он получил из книг и из своего духовного опыта,

другим людям, тем более что «благодать божиа бе с нимъ, и духъ божий из-

млада в онъ вселися» [там же: 70]. Как видим, о таких качествах Авраамия,

как послушание, смиренность, покорность, богобоязненность, подвижниче-

ство, любовь неоднократно упоминается в «Житии». И хотя эти черты он

разделяет со многими святыми, данные характеристики являются очень важ-

ными для раскрытия его образа.

«Житие Авраамия Смоленского» композиционно отчетливо трехчленно

(как этого и требовал житийный канон) – предисловие, собственно житийная

часть и послесловие, включающее похвалу Авраамию, молитву к Богородице

и так называемое «заступление граду». В предисловии показана молитва ав-

тора к Иисусу Христу о послании ему разума, просвещенного Божьей благо-

датью, чтобы начать рассказ. Здесь же Ефрем словно объясняет цели и задачи

написанного им жития: «Се же, братия, въспоминающу житие преподобна-

- 73 -

го и не сущу написану, печалью по вся дни обдержимъ быхъ и моляхся богу:

"Господи, сподоби мя вся по ряду писати о житьи богоноснаго отца нашего

Авраамиа"» [Житие Авраамия Смоленского: 68].

Без преувеличения Ефрем пишет о соблазнах и искушениях Авраамия.

Единственное чудо, описываемое в житии (вызывание дождя в засуху и го-

лод) изображается простым и убедительным языком, не акцентируя внима-

ния на чуде.

В собственно «житийной» части порядок описываемого выдерживается

строго в соответствии с последовательностью жизненных событий – от рож-

дения Авраамия до его смерти. Жизнь преподобного соответствет канониче-

ским жизненным периодам – детство и юность, уход из дома и начало подви-

га, монастырская жизнь. Особенно ценно то, что Ефрем рассказывает нам о

внутренних состояниях и переживаниях Авраамия Смоленского (заметим,

что в ранних произведениях древнерусской агиографии этого практически не

было). Показаны не просто внутренние состояния святого, а то, что «"внеш-

нее" и "внутреннее" в определенных случаях неотделимы друг от друга –

точнее, "внешнее" иногда отсылает к "внутреннему". Таковы три портрета

Авраамия, относящиеся к разным периодам его жизни. Первый – когда Ав-

раамий вырос и достиг возраста вступления в брак; второй – когда он совер-

шал подвиг святости в монастыре Честного креста и аскетически изнурял се-

бя многими трудами» [Топоров 1995: 110]: «Егда устраяшеся въ священч-

скый санъ, образъ же подобье на Великого Василья: черну браду таку имея,

плешиву разве имея главу» [Житие Авраамия Смоленского: 78]; третий, слов-

но иконописный, вынесен в послесловие: «…дивнаго и божественаго, и пре-

подобьнаго образъ светелъ и радостенъ, и похваленъ…» [там же: 98].

В.Н. Топоров говорит о подобных портретах как своеобразных «скре-

пах», которые держат и соединяют воедино «житийную» часть. «Другими

скрепами являются элементы композиции, собирающие ее в целое, – от опи-

сания основных событий жизни Авраамия до элементов языкового уровня

(сфера выражения соединительно-противительного, причинно-

- 74 -

следственного, заключительно-подытоживающего, эксплицирующе-

объяснительного) и стилистических приемов» [Топоров 1995: 111]. По наше-

му мнению, подобные цели преследует и обилие в тексте цитат, которые за-

ключают в себе своеобразную функцию разъяснения. Они являются своеоб-

разным подтверждением, апробацией чего-либо, а также ссылкой на автори-

тет. Например: «Лепо же есть помянути и о житьи преподобнаго отца

Феодосья Печерьскаго всеа Руси…» [Житие Авраамия Смоленского: 90].

Нередко житийному жанру присуща некая двойственная природа [Ша-

кирова 1999]. Так, в «Житии Авраамия Смоленского» наблюдается довольно

четкое разграничение повествовательных и проповеднических фрагментов,

последние из которых проявляются в специальных отступлениях с помощью

определенных формул, указывающих на возвращение к прерванному расска-

зу: «Но на прежереченная възвратимся, отнеле же начахомъ…» [Житие

Авраамия Смоленского: 72]; «Но на прежереченная поминая възвратимся,

отнюду же поидохомъ…» [там же: 78]; «Понеже възвратимся, о нем же на-

чахъ глаголати» [там же: 82]. Маркированные отступления отражают в пер-

вую очередь тему осуждения и суда. Автор не раз использует в тексте слова

разных частей речи с общим значением «суд»: судъ, осудити, осужают и ху-

лятъ, въ день судный и т.д.

В «Житии Авраамия Смоленского» наблюдается использование авто-

ром следующих приемов и средств текстопорождения, в частности регламен-

тирующих внутрифразовую организацию текста (перечисление и удвоение

понятий, антитеза, однокорневой повтор). Ритмизации текста способствуют

анафора, синтаксический параллелизм, аллитерация, а также гомеотелевт:

«Украси же церковь иконами и завѣсами, и свѣщами, и мнози начаша отъ

града приходити и послушати церковнаго пѣниа и почитаниа божествен-

ныхъ книгъ» [Житие Авраамия Смоленского: 76]. Или: «И оттолѣ нача пре-

бывати в первѣмъ подвизѣ, и всѣмъ же притекающимъ с радостью великою,

- 75 -

ибо велиа благодать Божиа на градѣ, вся просвѣщающи, и веселящи, и хра-

нящи, избавляющи, тишину же и мир, и всѣхъ благыхъ на многа лѣта по-

дающи, и еще не оскудѣти имать молитвами святыя Богородица и препо-

добнаго ради Авраамия и всѣхъ святыхъ его» [там же: 92]; «иконами и

завѣсами, и свѣщами» [там же: 94].

Житие является церковным произведением, поэтому отражающаяся в

нем христианская идея должна проявляться как на уровне текста, так и на

уровне его построения. Удвоение как прием отражает христианское мировоз-

зрение автора (противопоставление духовного / плотскому, добра / злу). При-

ем удвоения можно увидеть даже в противопоставлениях: «Истинною реку

тако, никто же аще бы не глаголя на блаженаго Авраамиа въ граде, но диа-

волъ о семъ радоваашеся, а блаженый все, радуяся, терпяше о господи»

[Житие Авраамия Смоленского: 80]. Таким образом, Авраамий противопос-

тавляется дьяволу, одновременно с этим и «радость» имеет в основе двойную

сущность: рассматривается с двух разных позиций – дьявола и блаженного.

Одним из важных стилеобразующих факторов агиографического жанра

является ритм. Ритмичность произведения определяется целью и назначени-

ем религиозного текста и способствует благозвучному его воспроизведению

во время богослужения, усилению эмоционального воздействия на слушате-

ля. Ритмизации подвергаются те фрагменты, которые имеют в смысловом

плане наиболее важное значение. В связи с этим можно выделить авторские

риторические отступления на тему суда и осуждения: «Овии осужаютъ и ху-

лятъ святителя и ереа, и черноризца, а сами яко безъ грѣха суще; а слыша-

сте Господа, глаголюща: "Святителя моя, и черноризца, и ерѣа честьно

имѣйте и не осужайте ихъ", – да не сами отъ Господа приимете горкый

судъ; да не забудете Господа, заповѣдающа, рече бо Господь: "За весь

празднъ глаголъ въздати есть слово въ день судный". А Павелъ апостолъ,

- 76 -

вселеныя учитель, глаголеть: "Что осужаете чюжаго раба? Своему госпо-

дину или стоить, или падаеть, или въстанеть; силенъ же Господь постави-

ти и"; и пакы: "Ихъ ради приходить гнѣвъ Божий на сыны непокоривыя».

Тѣм же внимай мы кождо себе: кождо за ся въздати имать слово въ день

суда"» [Житие Авраамия Смоленского: 84].

Особого внимания требует заключительная часть жития, которую мож-

но обозначить «Радуйся». Здесь можно встретить и синтаксический паралле-

лизм, и гомеотелевты, и аллитерацию и т.д.: «…Радуйтеся апостоли и про-

роци, мученици и святители, преподобнии, праведнии и вси святии въ день и

в память святаго успениа преподобнаго Авраамиа! Радуйтеся пастуси и на-

ставници Христова стада, патриарси, епископи, архимандрити, игумени,

иереи, и дьякони, и весь черноризьческый чинъ, и честьныхъ черноризець, и

преставльшихся о Христѣ, и еже и еще о Бозѣ и о Господи живущеи въ хри-

стоименитой вѣрѣ, свѣтло радуйтеся ликоствующе въ память успѣниа пре-

подобнаго Авраамиа! Радуйтеся, о христолюбимии и богохранимии цари и

князи, и судьи, богатии и славнии, и нищии о Бозѣ, уже преставльшиися о

Христѣ и еще о Господѣ здравьствующе, и всякъ, реку, възрастъ мужескъ и

женескъ, уноша и старци, въ честное успѣние богоноснаго отца Авраа-

миа!…» [Житие Авраамия Смоленского: 100-101].

Текст жития словно построен на сравнениях и символах, многие из ко-

торых берут свое начало из Библии, также встречаются сравнения с живот-

ными. Все образные сравнения выполняют эстетическую функцию, наделяют

те или иные явления символической характеристикой: «И кормимъ словомъ

божиимъ, яко дѣлолюбивая пчела, вся цвѣты облѣтающи и сладкую собѣ

пищу приносящи и готовящи, тако же и вся отъ всѣх избирая и списая ово

своею рукою, ово многыми писци, да яко же пастухъ добрый, вся свѣдый па-

- 77 -

ствы и когда на коей пажити ему пасти стадо…» [Житие Авраамия Смо-

ленского: 72]; «Блаженный же бѣ яко птица ятъ руками, не умѣа, что гла-

голати или что отвѣщати» [там же: 81]; «Пишеть бо смерть, искушениа и

брань по святымъ книгамъ наше же житие се есть, яко неудобь есть без

напасти прѣйти никому же» [там же: 72]. Большая встречаемость в тексте

сравнений обусловлена содержательной и жанровой спецификой произведе-

ния, а сравнение действий Авраамия с деятельностью святых способствует

определению места героя в церковной истории: преподобный сравнивается с

Феодосием Печерским, Иаковом и др. Особое значение в тексте предается

символу «свет» (в значении светило, святитель, светильник), который связы-

вает воедино в тексте отдельные фрагменты, подтверждая сакральность тек-

ста.

Для «Жития Авраамия Смоленского» характерно нагромождение пред-

ложений, имеющих одинаковое начало (например, оформленных повторени-

ем союза «и»), а также частотны конструкции с прямой речью, обращением,

что обусловлено жанрово-стилистической принадлежностью текста. Отме-

тим, что большая часть примеров прямой речи содержит в себе указание на

актуальный план речи («здесь и сейчас»). Конечно, упоминая эту последова-

тельность, не стоит забывать и о последовательности другой – цитатной:

«Они как две подошвы, – признается В.Н. Топоров, – отмечающие соотно-

шение устного и письменного в тексте и пронизывающие его от начала до

конца. Оба эти ряда как бы актуализируют понятие "ткани текста"» [Топоров

1995: 112].

Так как тексты житий использовались в церковной службе, в подобных

произведениях встречаются молитвы, нравственно-религиозные поучения и,

как следствие, наблюдается обильное использование упомянутых конструк-

ций с обращениями, которые по большей части выражены существительны-

ми и субстантивами мужского рода со значением сакрального лица: «О пре-

святый царю, Отче и Сыне и Святый Душе, слово Божие, искони сый вь

- 78 -

вѣкы, сътворивый небо и землю…»; «И се преже написаниа молю ти ся,

Господи Исусе Христе Сыне Божий…» [Житие Авраамия Смоленского: 66].

«Обращение, – как отмечает Д.Р. Шакирова, – выступает в житии как поли-

функциональная единица, выполняющая в зависимости от конкретной рече-

вой ситуации аппелятивную, контактоустанавливающую, наминативную и

стилистическую функцию» [Шакирова 1999].

С позиций функционально-стилистического подхода к анализу произ-

ведения нельзя упускать из внимания лексический состав текста, который

можно разделить на два блока: 1) обозначения конфессиональных понятий

(пророк, владыка, священник, архимандрит, божественное писание, мона-

стырь, блаженный, благодать, божественная литургия, игумен, инок, свечи,

завесы, сатана, преподобный отец, пророчество, клирос, молитва); 2) на-

именования повседневных понятий (крамола, мятеж, бояре, князья, страж-

ник, верблюд, лавка, еда, прыщи, нога, бездождие, земля, сады). Подобное

разграничение обусловлено двойственным характером житийного жанра, в

котором сочетается абстрактно-поучительная линия повествования, опираю-

щаяся на первый лексический блок, и конкретно-повествовательная, имею-

щая в своей основе блок второй.

В житийной литературе часто встречается формула типа азъ, недос-

тойный… и т.п., что, в первую очередь, способствует противопоставлению

субъекта и объекта описания [Топоров 1995]. В «Житии Авраамия Смолен-

ского» противопоставление выражено ярко и последовательно прежде всего

за счет самоуничижения и поношения автором самого себя: «Онъ умиленый

плачася, азъ же веселяся и глумляся; онъ иже на молитву и почитаниа Бо-

жественыхъ книгъ, на славословие въ Божию церковь тщася, азъ же на

дремание и на сонъ многъ; онъ еже трудитися и бдѣти, азъ празденъ ходи-

ти и в лѣности мнозѣ, онъ еже непразденъ ходити, азъ же в лѣности мнозѣ

… Сего ради, господье, и отци, и братья, не могу дивнаго и божественаго, и

преподобьнаго образъ и подобие похвалити, грубъ и неразуменъ сый, оного

- 79 -

бо образъ свѣтелъ, и радостенъ, и похваленъ, образъ же мой теменъ и лу-

кавъ, и мерзокъ, и безстуденъ, аще хощу, не достигну» [Житие Авраамия

Смоленского: 98]. Однако, как замечают исследователи древнерусских па-

мятников, противопоставляя свою личность личности святого, автор в после-

словии создает некое «собственное анти-житие», сочетающееся с непосред-

ственно житийными элементами, что в агиографической литературе является

редким случаем [Топоров 1995].

Типичным монашеским житием является «Житие Феодосия Печерско-

го», написанное Нестором. В тексте множество бытовых коллизий: сцен об-

щения святого с иноками, мирянами, князьями, грешниками. Кроме того, в

житиях этого типа обязательным компонентом являются чудеса, которые

творит святой, – а это привносит в житие элемент сюжетной занимательно-

сти. Средневековые агиографы хорошо понимали, что эффект чуда особенно

хорошо достигается при сочетании сугубо реалистических бытовых подроб-

ностей с описанием действия потусторонних сил – явлений ангелов, пако-

стей, чинимых бесами, видений и т.д.

Композиция «Жития» традиционна. Но уже в этом повествовании о

рождении, детских и отроческих годах Феодосия происходит невольное

столкновение традиционных штампов и жизненной правды. Сложен и харак-

тер самого Феодосия. Он обладает всеми традиционными добродетелями

подвижника: кроток, трудолюбив, непреклонен в умерщвлении плоти, ис-

полнен милосердия, однако активно включается в сугубо мирскую политиче-

скую борьбу.

Но самое замечательное в «Житии» – это описание монастырского бы-

та и особенно творимых Феодосием чудес, в которых все художественно

убедительно: и живость диалога, и эффект чуда, усиленный именно благода-

ря умело найденным деталям. Таким образом, в «Житии Феодосия Печерско-

го» канонические приемы тесно переплетаются с приемами психологизации

и оживления повествования. Традиционная житийная ситуация столкновения

- 80 -

будущего святого, желающего оставить мир, с удерживающими его в миру

родителями передана Нестором с не свойственной агиографическому жанру

психологической эмоциональностью [Жанр жития в русской духовной лите-

ратуре 2010: электронный ресурс].

Отступление от канона прослеживается и в таком произведении, как

«Житие св. Михаила Клопского» (70–80-е годы XV века). Традиционного

рассказа о жизни подвижника до его появления в монастыре произведение

вообще не имеет. Все житие – цепь кратких новелл о чудесных и достопри-

мечательных событиях в жизни монастыря, главным героем которых высту-

пает Михаил Клопский. В житии отразился быт Новгорода, повседневная

будничная жизнь монастыря. Язык произведения близок к живому разговор-

ному языку эпохи, пестрит местными диалектическими оборотами. В житии

много оборотов пословичного характера [там же].

Выше мы говорили о житиях священнослужителей, княжеская же жи-

тийная литература XI-XIII веков, которая служила в первую очередь для про-

славления национальных героев, с XV века теряет свой историко-

публицистический характер, и на первый план выдвигаются собственно жи-

тийные элементы. Причину этого явления В.П. Адрианова-Перетц объясняет

следующим образом: «Прежде всего теряли остроту те политические тенден-

ции, которые в свое время послужили основанием для возвеличения опреде-

ленных исторических лиц. С другой стороны, регламентации церкви стано-

вились строже и, возможно, церковная власть для канонизации или хотя бы

местного прославления как святого светского лица требовала от него не

только общественно-государственных подвигов, но и выдающихся христиан-

ских добродетелей» [Адрианова-Перетц 1947: 309].

Так, агиографический канон выдержан в «Слове о житии великого кня-

зя Дмитрия Ивановича» (далее в ссылках употребляется в сокращении «Сло-

во о житии»). В произведении показана вся жизнь Дмитрия Ивановича Дон-

ского от рождения до смерти. Сначала говорится о его детстве, затем о зре-

лых годах и, наконец, о мучительной смерти князя. С юного возраста Дмит-

- 81 -

рий Иванович остался сиротой и унаследовал престол. Был он мужественным

и справедливым правителем, в тоже время почитал церковь и заботился о ду-

ховной чистоте: «…еще же млад сый възрастомъ, но духовных прилежаше

дѣлесех, пустошных бесѣд не творяше, и срамных глаголъ не любляше, а зло-

нравных человѣкъ отвращашеся, а съ благыми всегда бесѣдоваше. И боже-

ствных писаний всегда съ умилениемь послушаше, о церквах божиих велми

печашеся. А стражбу земли Руской мужествомъ дръжаше, злобою отрочя

обрѣташеся, а умомъ всегда съвръшенъ бываше» [Слово о житии: 208];

«Царьскый убо санъ дръжаше, а аггелскы живяше, постомъ и молитвою по

вся нощи стояше, сна же токмо мало приимаше; и пакы по малѣ часѣ на мо-

литву встаяше, и подобу благу все творяше» [Слово о житии: 214].

Мы видим, что подобные описания встречаются в ряде княжеских жи-

тий («Житие Александра Невского», «Сказание о Борисе и Глебе» и др.). К

числу часто повторяющихся характеристик можно отнести следующие: князь

мужествен, доблестен, решителен и добр, избегает многочисленных со-

блазнов жизни, с детства стремится вести праведную жизнь и следовать заве-

там Божьим. Даже после женитьбы на княгине Авдотье, они «…по брацѣ

цѣломудрено живяста, яко златоперсистый голубь и сладкоглаголиваа лас-

товица, съ умилением смотряху своего спасениа, въ чистѣи съвѣсти,

крѣпостию разума предръжа земное царство и к небесному присягаа, и пло-

тиугодиа не творяху» [Слово о житии: 210]. А мы знаем, что такие доминан-

ты, как благочестивость, чистота души, ясный ум, небесное, отказ от зова

плоти, являются неотъемлемой чертой практически всех текстов рассматри-

ваемого литературного жанра.

Типичной сюжетной линией житийных текстов древнерусского перио-

да является борьба добра и зла, противопоставление святости героя и жесто-

кости его врагов. В «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича»

- 82 -

данный мотив прослеживается отчетливо: козни Мамая против Димитрия

Донского, зависть и нечестивость врагов и т.д.

Своеобразно в этом произведении то, что автор, начиная свой рассказ о

детстве и юности князя, о его победе над Мамаем, вновь обращается к описа-

нию его юности. Хотя перед этим автор не забывает упомянуть о своей дер-

зости по поводу того, что не постыдился поведать нам о житии Дмитрия

Ивановича. Заметим, что в произведении нет такого огромного объема тек-

ста, повествующего об уничижении и «поношении» автором самого себя,

как, например, в «Житии Авраамия Смоленского». В то же время это можно

объяснить тем, что «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича» –

это княжеское житие, к тому же написано оно гораздо позднее (XV в.), и о

его авторе мы практически ничего не знаем. В то время как «Житие Авраа-

мия Смоленского» (XIII в.) – это произведение о жизни церковного подвиж-

ника, поэтому содержание, а в особенности тип святости в данных житиях

различны.

Отличительной чертой жития является то, что умирает князь не от руки

врагов как, например, в «Сказании о Борисе и Глебе», а от мучительной бо-

лезни: «И пакы впаде в болшую болезнь, и стенание прииде к сердцю его, яко

торгати внутрьнимь его, уже приближися к смерти душа его» [Слово о жи-

тии: 216]. Автор так убедительно описывает мучения князя, что кажется,

словно мы на себе чувствуем его страдания. Заметим, что в этом произведе-

нии часто мы можем увидеть именно душевные переживания (которые на-

глядно представлены и в плаче княгини по мужу), внутренние движения ду-

ши и сомнения героя, что в ранних произведениях древнерусского периода

было достаточной редкостью.

Даже перед смертью, Дмитрий Иванович не забывает о заповедях гос-

подних и призывает своих бояр и родных всегда жить по ним. В наставлении

Димитрий Донской не раз обращается к Святому Писанию, цитирует его, а

сам автор время от времени отсылает нас к таким святым, как Борис и Глеб,

Авраамий, Моисей и другим, что достаточно часто встречается в житийных

- 83 -

произведениях. Итак, мы видим, что стиль автора может охарактеризовать

использование библейских цитат, образов и т.д. Своеобразные «уподобле-

ния» в заключительной части похвалы («кому приподоблю») отсылают нас к

ветхозаветным героям: Сифу, Еноху, Ною, Еверу, Аврааму, Исааку, Израилю,

Моисею – персонажам, противопоставленным превзошедшему их своей дея-

тельностью Дмитрию Донскому.

«И тако утвръдив златопечатною грамотою, и лобызав княгиню и

дѣти своя, и бояре своя конечнымь лобзаниемь, и благослови их, и пригнувъ

руцѣ к персемъ, и тако предасть святую свою и непорочную душу в руцѣ ис-

тиннаго Бога майа въ 19, на память святого мученика Патрекиа, на 5-й не-

дели по Пасцѣ в среду, въ 2 час нощи. Тѣло же его честное на земли остася,

а святая его душя въ небесныа кровы вселися» [Слово о житии: 218]. В дан-

ном отрывке, описывающем кончину великого князя, мы видим очень много

мелких подробностей (начиная от положения частей тела святого до точных

числовых и временных параметров), которые, скорее всего, автор использует

для придания большей достоверности тому, что излагает. Он словно пытает-

ся нас убедить, что все описываемое было именно так, а не иначе.

Особых посмертных чудес типа исцеления больных в тексте нет. Един-

ственное упоминающееся чудо – это сотрясение земли. Вот как описывает

его агиограф: «Егда же успе вѣчным сномь великый царь Дмитрий Рускыа

земля, аеръ възмутися, и земля трясашеся, и человѣци смятошяся» [Слово о

житии: 222].

В заключительной части произведения автор объясняет причины напи-

сания данного жития, что нисколько не противоречило канону и, скорее все-

го, встречалось практически во всех житийных текстах. Подобное можно

сказать и о том месте, в котором автор говорит о своей недостойности: «Аз

же, недостойный, не възмогох твоему православному господьству по дос-

тоанию похвалы приложити за грубость моего неразумиа» [Слово о житии:

- 84 -

226]. Подобные агиографические штампы, зачастую перефразированные, за-

нимают почетное место в древнерусских житиях.

В рассматриваемом тексте мы можем увидеть сходные элементы с «Жи-

тием Александра Невского». К иным источникам ведет нас обширный плач

княгини Евдокии по умершему великому князю. Плач княгини вносит по

преимуществу интимно лирическую ноту в похвалу национальному герою,

государственному деятелю. Как постоянный элемент княжеских житий плач

начинает функционировать с XV века. Подобные плачи дополняли житий-

ную литературу лирическим настроением.

Говоря о приемах автора «Слова о житии великого князя Дмитрия Ива-

новича», В.П. Адрианова-Перетц отмечает их сходство с манерой Епифания

Премудрого. «Жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского, – отмечает

исследователь, – и похвальное слово Сергию родственны некоторыми сторо-

нами своего изложения «Слову о житии»… Сходство обнаруживается, преж-

де всего, и в одинаковом пристрастии обоих авторов к библейскому языку,

причем они прибегают иногда к одним и тем же образам…» [Адрианова-

Перетц 1947: 82]. Интересно и то, что «Слово о житии великого князя Дмит-

рия Ивановича», как и «Житие Стефана Пермского», заканчивается плачем: в

первом – вдовы Авдотьи, во втором – церкви пермской, овдовевшей со смер-

тью Стефана.

Следует отметить, что плач являлся особой формой выражения лириче-

ских настроений, а также похвалы умершему, и встречался в княжеских жи-

тиях уже с ХІ века. В.П. Адрианова-Перетц поясняет: «Здесь такие плачи

иногда развивали краткие летописные заметки о плаче народа и родственни-

ков над умершими князьями, иногда же самостоятельно дополняли содержа-

ние, причем публицистическая идея жития входила и в некоторые плачи, ча-

ще, однако, посвящавшиеся оценке заслуг умершего» [Адрианова-Перетц

1947: 83]. На наш взгляд, плач во всех его разновидностях более распростра-

нен был все-таки в летописном стиле, а в житийной же литературе раннего

периода встречался достаточно редко.

- 85 -

Остановимся на «Житии Кирилла Белозерского», написанном Пахоми-

ем Логофетом (Сербом) в XV веке. Данное житие в целом соответствует

агиографическому канону и строится по традиционной схеме. Β риториче-

ских похвалах, вступлениях, отступлениях и т.п. язык Пахомия Серба наме-

ренно усложнен, витиеват, он приближен к стилю гимнографической литера-

туры – стихирам, канонам и акафистам (с акафистами его роднят хайретиз-

мы, т.е. обращения к прославляемым лицам, которые начинаются словом

«радуйся»). Основная часть членится на ряд эпизодов. Β житии речь начина-

ется с родителей святого, прерывается разговорами и размышлениями дейст-

вующих лиц, наставительными авторскими замечаниями и похвальными вос-

клицаниями, иногда довольно пространными, и завершается цепочкой рас-

сказов ο чудесах. Β повествованиях ο событиях язык автора прост, ясен и де-

ловит. Опираясь на большое количество устных преданий и предшествую-

щих письменных произведений, иногда документов, житие богато историко-

литературным и историческим материалом [Житие Кирилла Белозерского:

электронный ресурс].

«Житие Кирилла Белозерского» – один из немногих рассказов ο свя-

тых, написанных Пахомием впервые, по словам «самовидцев», а не путем

редактирования или дополнения чужих произведений. Единственным пись-

менным источником послужила ему в данном случае Духовная грамота Ки-

рилла, включенная им в «Житие» с некоторыми пропусками и поправками.

Состоя более, чем из сорока рассказов, житие насыщено конкретными исто-

рическими сведениями, обстоятельствами и именами. Здесь гораздо подроб-

нее, чем в других житиях, говорится ο молодости святого, периодах его жиз-

ни, об окружавших его людях – его родственнике-воспитателе Тимофее Ва-

сильевиче, жене того Ирине, игумене Стефане Махрищском, преподобном

Сергии Радонежском, племяннике того Феодоре Симоновском, Михаиле

Смоленском, Ферапонте Белозерском и других [там же].

Особое место в истории древней русской литературы занимает и «Жи-

тие Михаила Ярославича Тверского», которое также соответствует агиогра-

- 86 -

фическому канону подобных текстов. В житии очень много дат и названий

мест, что придает описываемому эффект достоверности, например: «Сия же

побѣда сътворися месяца декабря в 22 день, на память святыя мученици

Анастасии, в день четвертокъ, в годину вечернюю» [Житие Михаила Яро-

славича Тверского: электронный ресурс]. Традиционное место в тексте отво-

дится посмертным чудесам. Автор жития с большой эмоциональностью и

реалистичностью описывает жестокость врагов, которые мучают, а в итоге

убивают князя. Через описание этих мучений также, на наш взгляд, проявля-

ется образ святого, мы можем прочувствовать его душевное и физическое со-

стояние, в частности через испольование автором сравнений: «Убийцы же,

яко дивии звѣрие, немилостивии кровопийцы, разгнавше всю дружину бла-

женнаго, въскочивше в вежю, обрѣтоша его стояща. И тако похвативше

его за древо, еже на выи его, удариша силно и възломиша на стѣну, и проло-

мися стѣна. Он же паки въскочивъ, итако мнози имше его, повергоша на

землю, бияхутъ его нещадно ногами. И се единъ от безаконных, именем Ро-

манецъ, и извлече ножь, удари в ребра святаго, в десную страну и, обращая

ножь сѣмо и овамо, отрѣза честное и непорочное сердце его. И тако пре-

дасть святую свою блаженную душю в руцѣ Господеви великий христолюби-

вый князь Михайло Ярославичь месяца ноября в 22 день, в среду, въ 7 дни и

спричтеся с лики святых и съ сродникома своима, з Борисом и Глѣбом, и с

тезоименитым своимъ с Михайлом с Черниговьским. И приятъ венецъ не-

увядаемый от рукы Господня, егоже въжделѣ» [там же].

Итак, вполне традиционное по форме, оно встает в один ряд с более

ранними житиями – «убиениями» (мартириями), открываемый житием пер-

вых русских святых Бориса и Глеба. Помимо определяющих эту группу па-

мятников особенностей сюжетно-композиционного плана (особое развитие

получает сцена гибели героя, при этом его жизнь либо не описывается вовсе,

- 87 -

либо представляется крайне обобщенно и схематично), для произведений та-

кого рода характерно, как правило, наличие четко сформулированной поли-

тической и связанной с ней религиозной идеи. Β «Житии Михаила Ярослави-

ча Тверского» лейтмотивом проходит евангельская идея «положить душу

свою за други своя», и эта идея получает свое осмысление не только в рели-

гиозном плане, но и в плане политическом, что определяет высокий гумани-

стический пафос этого жития. При всей своей традиционности это житие от-

ражает новые явления в истории русской культуры, в нем получила свое

оформление мысль ο противостоянии, соперничестве двух новых политиче-

ских и культурных центров – Москвы и Твери, отразившаяся впоследствии в

памятниках разных жанров и разного времени, вплоть до XVII в. [Андреева

2009].

Таким образом, агиографический канон определяет композиционную

структуру житийных текстов. Для создания произведения как единой цело-

стной системы авторы используют разнообразные приемы: цитаты, опреде-

ленные словесные формулы, маркированные отступления, всевозможные по-

вторы, противопоставления, сравнения, символы; на языковом уровне это

проявляется в употреблении синтаксического параллелизма, анафор, конст-

рукций с прямой речью и обращением; включенность в текст молитв, хри-

стианских поучений и т.д. Лексический состав агиографических произведе-

ний характеризуется бинарностью: конфессиональное/повседневное, духов-

ное/плотское.

Агиографическая литература представляет собой достаточно сложное,

противоречиво развивающееся явление. С одной стороны, при написании

жития было необходимо соблюдать предписанные каноны, а с другой – ре-

альная жизнь, политическая обстановка и меняющаяся идеология народа,

личность самого автора и выбор им объекта своего описания служили пово-

дом для внесения в тексты множества нового и своеобразного, индивидуаль-

ного и эмоционального, что приводило к нарушению канонов агиографиче-

- 88 -

ского жанра, однако при этом делало произведение еще более оригинальным

и интересным для читателя.

Вместе с тем, во всех текстовых вариантах агиографического жанра со-

храняется определенный баланс константных и вариативных частей, соз-

дающий тождество данного жанра. Константная зона жанра состоит из при-

знаков, характеризующих агиографический канон. Вариативную зону обра-

зуют признаки, характеризующие манеру изложения, стиль и язык текста.

Поэтому большое внимание в следующем разделе второй главы будет уделе-

но языковым средствам выражения образа святого.

2.2. Языковые средства выражения образов святых в жанре жития

Одной из важнейших особенностей литературы Древней Руси является

ее ярко выраженная зависимость от религиозной традиции. В частности, ду-

ховные образцы, поддерживаемые авторитетом церкви, сыграли ведущую

роль в формировании и развитии этого рода литературы. Мы, вслед за

И.Ю. Абрамовой, склонны считать, что «церковная культура являлась основ-

ным источником для вдохновения древнерусских книжников и оказала ог-

ромное влияние на формирование их манеры письма…» [Абрамова 2007: 8].

В данном параграфе мы рассмотрим некоторые языковые особенности древ-

нерусских произведений, в том числе образ святого, сквозь призму основной

мысли произведения, специфики жанра, композиции и стиля, с учетом целей,

задач и условий общения.

Связь русской культуры с византийскими традициями усматривается

многими исследователями. В частности, В.В. Бычков эту связь видит в том,

что на Руси, как и в Византии, иконографический канон «брал на себя всю

нагрузку описательного религиозного текста. Иконографическая схема в

этом плане практически была тождественна буквальному значению текста»

[Бычков 1992: 41]. В.В. Лепахин, подчеркивая связи иконы и жития, уточняет

данный тезис и пишет о том, что «житие стремилось к иконичности, тяготело

- 89 -

к оформлению себя как словесной иконы» [Лепахин 2002: 268]. Данная сло-

весная икона святого строится по соборно-личностному принципу. Это зна-

чит, что в облике святого должны наблюдаться черты, сближающие его образ

с образами других святых. В таком подходе видится несколько целей: 1) он

позволяет автору подтвердить статус описываемого им святого; 2) позволяет

подчеркнуть, что в основе подражания всех святых лежит духовный опыт

Христа, за которым следовали своей жизнью святые [Абрамова 2007]. К

функциям церковно-религиозного стиля можно отнести сплочение участни-

ков религиозного дискурса с целью приобщения к вере; информирование о

религиозно-ритуальных действиях; создание «языковой реальности» поля

«христианство» и ее интерпретация и т.д. Для религиозного дискурса харак-

терно использование повторов, клишированных слов, образов, синтаксиче-

ских структур (параллелизмов), организующих особый ритм текста. Это, на

наш взгляд, задает большую значимость для конфессиональной литературы

ритуального слова, что обусловливает эмотивно-прагматическую воздейст-

вующую функцию религиозного текста на читателя.

Т.Р. Руди [Руди 2003] указывает на то, что жизнь многих святых жи-

тийных произведений уподобляется жизни ангелов. Отметим, что эта черта

не обошла стороной и «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича»,

в котором часто указывается на то, что князь «аггелскы живяше, постомъ и

молитвою по вся нощи стояше» [Слово о житии великого князя Дмитрия

Ивановича: 214], а когда Д. Донской умер, «просвѣтися лице его, яко аггелу»

[там же: 219]. Иноки монастыря, где подвизается святой, воспринимают его

не как человека, а как ангела: «Тѣмже вси, видящее его труды и смирение, не

яко человѣка, но яко аггела Божиа посреди себе имѣаху»; «Оттолѣ же пре-

ждереченный Феодоръ стяжа велию вѣру къ святому, и не яко человѣка

имяше его, но паче яко аггела Божиа» [Житие Кирилла Белозерского: элек-

тронный ресурс].

- 90 -

Причины, определяющие особый интерес авторов монашеских житий к

«ангельским» мотивам, достаточно прозрачны: суть подвига, описание кото-

рого является задачей агиографа, состоит в отвержении «мира» с его земной,

плотской жизнью, а потому «сакральным образцом» для монахов являются

силы небесные, бесплотные, то есть ангельские. Именно поэтому синонимом

для выражений «принять монашество», «постричься в монахи» в агиографи-

ческой традиции является устойчивая формула «сподобиться ангельского об-

раза», то есть вести ангелоподобную жизнь, отвергнуть жизнь плотскую и

сосредоточиться на жизни духа [Руди 2003]. Отсюда в житиях и службах

преподобным – многочисленные формулы, метафоры и сравнения, призван-

ные различными способами подчеркнуть сходство монахов с ангелами,

вследствие чего, часто встречаемые в тексте лексемы церковнославянского и

древнерусского языка, образованных от корня «ангел»: ангельски (-кий), ан-

геловидно (-ный), ангелолепный, равноангельно (-ный), ангелонравный и др.

Т.Р. Руди обращает внимание на тот факт, что ангельская тематика ис-

пользуется и при противопоставлении светской, мирской жизни. Активное

использование данных формул помогает автору «усилить и авторитетно за-

свидетельствовать идею богоугодности жизни великого князя, которого он

изображает как "чаемого святого"» [там же: 59]: «Царскый убо санъ дръжа-

ше, а аггельскы живяше… В бернѣм телеси бесплотных житие съвръшаше.

Землю Русскую управляще, на престолѣ сѣдяше, яко пещеру в сердци

дръжаше, царскую баграницю и вѣнецъ ношаше, а в чернечьскыа ризы по вся

дни облещися желаше… Преочистованну душу перед Богомъ хотяше поста-

вити; поистинѣ явися земный оггель, небесный человѣкъ» [Слово о житии

великого князя Дмитрия Ивановича: 212]. На наш взгляд, формулы уподоб-

ления ангелу в какой-то степени являются смысловой доминантой агиогра-

фического произведения. Их задача заключается в усилении совершаемого

- 91 -

подвига святого, в изображении отказа от плотской жизни ради Царствия

Небесного.

Для ряда княжеских житийных текстов («Житие Михаила Ярославича

Тверского», «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича» и др.) ха-

рактерно то, что в борьбе с врагами святой князь часто обращается к Богу,

Богородице. Использование фраз с подобным содержанием, Т.А. Богатырева

называет «богородичными формулами» [Богатырева 2009: 75]. В житии

Дмитрия Ивановича Донского мы видим многочисленные их примеры, неко-

торые из которых следует привести для наглядности: «…же князь Дмитрий,

и въздохнув из глубины сердца к Богу и к пречистѣй его Матери, и рече: «О,

пресвятая госпоже Богородице-дево, заступнице и помощнице миру, моли

Сына своего за мя грѣшнаго, да достоинъ буду славу и живот свой положи-

ти за имя Сына твоего и за твое, иноя бо помощница не имамы развѣе тебе,

Госпоже» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 210]. Наибо-

лее часто богородичные формулы встречаются в воинских житиях для под-

черкивания результата сражения как помощи высших сил. Например, Дмит-

рий Донской, когда узнал о нашествии, пошел в церковь Богородицы и обра-

тил свою молитву к Богу и Божьей матери: «Господи, помилуй ны пресвятыа

Матере молитвами, не остави нас, егда, унываемь!..» [там же: 213].

Т.А. Богатырева справедливо отмечает, что «используемые… богоро-

дичные формулы композиционно и идейно организуют произведение, акцен-

тируя богоданность победы… А использование разных стилистических обо-

ротов актуализирует общую для них сему помощи и просьбы о ее получе-

нии» [Богатырева 2009: 77].

Следует добавить, что часто богородичные формулы используются и в

жанре житий в рассказах о вступлении на игуменство, о борьбе с темными

силами, о смерти персонажа. Например, в «Житии Авраамия Смоленского»

такой эпизод появляется в описании назначения Авраамия на игуменство:

«Блаженный же радоваашеся и хваляше Бога, таку даровавшаго благодать

- 92 -

рабу своему молитвами святыя Богородица» [Житие Авраамия Смоленско-

го: 74].

Т.А. Богатырева приведенные нами формулы разделяет на две группы в

соответствии с особенностями их структурной организации. «К первой отно-

сятся формулы, в которых центральной составляющей является наименова-

ние Богоматери – молитвами святыя Богородица, ко второй – Бога и Бого-

родицы – милость Божия и Пречистыи Богородици. После основного струк-

турного элемента могут следовать дополнительные компоненты, одинаковые

для обеих групп: сила честного креста, святыя ангелы, имя святого или

святых» [Богатырева 2009: 78]. Например, в «Житии Авраамия Смоленско-

го» формула усложняется – к имени святого прибавляется формула всех свя-

тых: «молитвами святыя Богородица и преподобнаго ради Авраамия и всех

святых его» [Житие Авраамия Смоленского: 68].

К составляющим категорию святости можно отнести не только нравст-

венно-эстетические идеалы, предписываемые церковью, но и такие понятия,

как физическая сила, храбрость, мужество и воинская доблесть (например,

Дмитрий Донской, Михаил Тверской). В церковном подвижничестве актуа-

лизируются такие доминанты, как жертвенность, аскетизм, праведность,

любовь к ближнему и т.п. «В агиографических произведениях, посвященных

светским людям, этой стороне облика святого уделялось меньшее внимание.

В княжеских житиях на первый план выходит не внутренний, а внешний об-

раз человека, его физические качества, так как княжеская святость была по

большей степени народной, нежели религиозной» [Завальников 2005]: «И

въсприимъ Авраамлю доблесть, помолився Богу и помощника имуще святи-

теля Петра..» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 213],

«Сему же доброта и нравъ добръ, велик же величства ради, дръз же по

добродѣтели дѣаниа…» [там же: 224].

В данном тексте мы видим некую гиперболизацию силы Дмитрия

Донского. Эта гиперболизация прослеживается и в описании Михаила Твер-

- 93 -

ского: «Самому же великому князю Михаилу бѣ видѣти доспѣх его весь язв-

лен, на тѣле же его не бысть никоеяже раны» [Житие Михаила Ярославича

Тверского: электронный ресурс]. Известно, гиперболизация физической силы

– характерная черта древнерусской словесности, в частности, она проявляет-

ся в фольклоре. Воинская доблесть, мужество, физическая крепость пред-

ставляют собой основополагающие черты княжеского образа во всем древне-

русском искусстве. Но еще больше гиперболизация проявляется в посмерт-

ных чудесах: «Егда же успе вѣчным сномь великый царь Дмитрий Рускыа

земля, аеръ възмутися, и земля трясашеся, и человѣци смятошяся» [Слово о

житии великого князя Дмитрия Ивановича: 223].

Еще одно отличие, на которое обращает внимание в своих работах

В.П. Завальников, связано с прототипическими особенностями выстраивания

образа святого в древнерусской агиографии. «Поскольку жанр жития в пер-

вую очередь оставался религиозным жанром, а уже потом художественным,

образ святого напрямую соотносился с библейскими героями, а также с ге-

роями других священных книг. Подобная прототипизация присутствует и в

агиографии, посвященной церковным деятелям. Образ такого святого вы-

страивается, как правило, по образу Иисуса Христа. Такая традиция обуслов-

ливается тем, что агиографическое произведение ориентировано, прежде все-

го, на простого человека (крестьянина, ремесленника и т.п.), усваивающего

основы христианства, которому необходим образец более близкий, более ре-

альный, нежели Иисус Христос» [Завальников 2005: 42-43]. Данное сравне-

ние прослеживается в житиях довольно четко, хотя и в завуалированном ви-

де: «И сими блаженаго всѣми искусивъ сатана и не удолѣвъ, Богу помагаю-

щу, и ту крамолу нань въздвиже, якоже и при Господи бысть. И вшедъсо-

тона въ сердца Июдеомъ и съвѣтъ сътворше нань и много поругавшеся и

страсти предаша Господа славы» [Житие Авраамия Смоленского: 78].

- 94 -

Более того, Ефрем отмечает, что Авраамий сам осознает сходство сво-

ей судьбы с жизнью Христа: «… и в собѣ въспоминая страсть Господа на-

шего Иисуса Христа, яко вся си претерпѣ нашего ради спасении, и за нихъ

моляся: Господи, не постави имъ грѣха сего и не попусти на раба твоего

предатися в руцѣ ихъ, но укроти и запрѣти, яко же предъ ученикы намори

вѣктру повел умолкнути» [Житие Авраамия Смоленского: 82]. Подобные

примеры демонстрируют высокую степень зависимости житийных текстов от

Евангелия, что обусловливает своеобразную «христосоцентричность» образа

[Завальников 2005: 43], а также проявление особой текстуальной гиперком-

муникации.

На Евангелие опирается и образ Дмитрия Донского: «По вся часы

честь и славу от всего мира прииимаше, а крестъ Христовь на раму ноша-

ше, божествныа дни поста въ чистотѣ храняше, а по вся неделя от святых

таинъ приимаше» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 215].

К цитации Священного писания прибегает и Михаил Тверской, например:

«Блаженный же великий князь Михайло такоже съ многимъ смирениемъ ре-

че: «Братие, слышите, что глаголетъ святое Евангелие: иже аще кто по-

ложит душу свою за други своя, велик наречется въ царствии небеснемъ.

Нам же не за единъ другъ, ни за два положити душа своя: елико народа в по-

лону, и инии избиени суть, жены же и дщери ихъ осквернени суть от пога-

ныхъ; а нынѣ мы, иже за толика народа положим душа своя, да вменится

намъ слово Господне въ спасение» [Житие Михаила Ярославича Тверского:

электронный ресурс].

Интересно отметить, что прототипичность героев древнерусской агио-

графии носит бинарный характер. «С одной стороны, поскольку святые пред-

ставлены в текстах в двух ипостасях – как реальные люди и как идеализиро-

ванные художественные персонажи, они уже являются прототипами образца

- 95 -

нравственно-религиозного человека. С другой – в каноническом воплощении

этих образов (святых) присутствуют параллели с героями Священного Писа-

ния. Таким образом, в древнерусской агиографии можно выделить два на-

правления в концепции святости, прослеживающихся, прежде всего, в дис-

курсивном языковом воплощении церковных деятелей и светских людей»

[Завальников 2005: 42].

В упомянутом выше «Житии Михаила Ярославича Тверского»

(XIV век) все составляющие текста направлены на реализацию главной зада-

чи: прославление подвигов князя, показ его святости, но жестокости его вра-

гов. Святой характеризуется через следующий завет Евангелия: положить

жизнь свою за други своя. Михаил Ярославич – «идеальный персонаж, в изо-

бражении которого с первых строк жития возникает образ венца – символа

мученичества, высшей степени святости» [Андреева 2009: 80].

При изображении князя автор использует следующие лексические до-

минанты: «крѣпкий умомъ и терпеливый душею блаженный и христолюби-

вый великий князь Михайло Ярославичь»; «сей блаженный, приснопамятный

и боголюбивый великий князь»; «блаженный, приснопамятный и боголюби-

вый великий князь Михайло… исполнився смирения»; а также – благоразум-

ный, блаженный непорочный Христов воин, Христов страдалец, благовер-

ный великий князь, со светлым веселым взором и сладкими словами и т.п.

Данные языковые средства помогают воссоздать духовный облик святого.

Только у Бога может просить защиты князь, оставаясь наедине с самим со-

бой. Со своей дружиной, прибывшей с ним в Орду, Михаил Ярославич ведет

себя иначе: «В день же бяше всегда видети светлым веселым възором, сло-

весы сладкими и веселыми тешаше дружину свою» [Житие Михаила Яросла-

вича Тверского: электронный ресурс]. То, что в душе у князя на самом деле,

он скрывает от своих подданных, что является отражением его выдержки и

силы воли. В данном примере показана вся забота князя о людях, ради кото-

рых он принимает страдания, не боясь мучений и смерти.

- 96 -

Для описания психологического состояния героя, его чувств и их про-

явлений автор жития использует метафоры, характеризующие состояние ду-

ши тверского князя в период заключения в Орде: очищая душю; исполнився

смирения; тягота отъидет; приму покои; словеса положи на сердци; прооб-

разующе ему поносную муку прияти; прияти начяток мучения; предаст свя-

тую свою блаженую душу в руце господни; прият венец неоуведомыи; тече-

ние съверши; веру съблюди. Справедливо по этому поводу заметила Е.А. Ан-

дреева: «Они же характеризуют Михаила Ярославича как святого. Не слу-

чайно две последние из них заимствованы из Второго послания к Тимофею

апостола Павла. Большинство метафор не являются собственно авторскими.

Одни заимствованы из текста Священного Писания, другие представляют со-

бой "общие места", встречающиеся в житийном жанре. Опора на сущест-

вующую традицию отразилась на подборе художественных средств. Агио-

граф создает житие в русле житий о князьях-мучениках. Отсюда наличие ха-

рактерных топосов: желание полного уподобления Христу – вплоть до муче-

нической смерти – прият страсть: восприятие смерти святого как уподоб-

ления страданиям прежних мучеников Христовых – яко же сии... князь Ми-

хаила Ярославич свае царство оу месты вменив, остави, прият страсть

нужную, положи душу свою за други своя» [Андреева 2009: 82].

Данный прием помогает агиографу ввести князя в круг житийных геро-

ев, отражает не столько индивидуальность персонажа, сколько родство Ми-

хаила Ярославича с другими святыми. Для раскрытия чувств главного героя,

его душевного состояния, когда он заточен в Орде, сидит в темнице с колод-

кой на шее, агиограф использует сравнение, например: «испущая от очию,

яко реку, слезы; Се бо минута, яко дым, дние мои; Приидох бо сема, яко в

глубину морскую, аки буря потопи мя» [там же]. Агиограф сравнивает Ми-

хаила Ярославича с различными житийными и библейскими персонажами

(Дмитрий Солунский, Борис и Глеб, Михаил Черниговский, Иов и др.), что

является отражением духовных подвигов князя.

- 97 -

Глубже раскрыть образ Михаила Тверского помогает агиографу и дру-

гой прием – противопоставление: «Испитый же христов страдалец Михаи-

ле, любя, глаголя истинно, со всякою правдою обличааше их лживое сведе-

тельство. Се бо бяше нечестивый Ковгадыи, сам судья и сутяжеи, той же

лжив послух бываше, покрывая же лжею своею истинная словеса верного

Михаила» [Житие Михаила Ярославича Тверского: электронный ресурс].

Прием противопоставления наглядно проявляется на лексическом уровне.

Если для изображения Михаила Ярославича автор использует такие прилага-

тельные, как блаженный, великий князь с правдивой речью, то для описания

Кавкадыя употребляются слова с резко противоположной семантикой: кро-

вопивец, немилостивый, законопреступный, лукавейший и т.д.

Следовательно, подчеркивается нравственное превосходство святого

над его противниками. Это мы видим и в житии Дмитрия Ивановича, в кото-

ром князь называется великим, храбрым, добродетельным, благоверным,

чистейшей душой, земной ангел, святая и непорочная душа, христолюбивый,

а при описании Мамая используются следующие лексемы, усиливающие эф-

фект противопоставления: бесстыдный, лукавый, нечестивый, злочестивый.

Также образ Михаила Ярославича Тверского проявляется не только в

высказываниях о нем его бояр: «Господине отче драгий, не езди сам во Ор-

ду» [Житие Михаила Ярославича Тверского: электронный ресурс], но и в

прямой речи самого Михаила Тверского: «Азъ, отче, много мыслях, како бы

намъ пособити крестьяномъ сим, но моихъ ради грѣховъ множайшая тяго-

та сотворяется разности; а нынѣ же благослови мя, аще ми ся случитъ,

пролию кровь свою за них» [Житие Михаила Ярославича Тверского: элек-

тронный ресурс]; «Не дай же ми Богъ сего сътворити, николиже бо сего

сътворих во дни моя. Аще бо азъ, гдѣ уклонюся, а дружину свою оставя в

такой бедѣ, кою похвалу приобрящу, но воля Господня да будетъ» [там же].

- 98 -

Следовательно, мы видим, что для образа князя характерны не только кро-

тость, смирение и разум, но также мужество и доблесть.

Таким образом, использование различных способов изображения героя,

привлечение разноплановых изобразительно-выразительных средств позво-

лило автору жития Михаила Ярославича Тверского создать «новый для агио-

графической литературы образ, совмещающий черты святых воинов и муче-

ников, и в то же время показать преемственность подвига героя, ввести его в

круг прославленных христианских святых» [Андреева 2009: 83].

Как мы уже отмечали, прием сравнения очень популярен в жанре жи-

тия, этот прием наблюдается в большинстве агиографических текстов; на-

пример, в «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича» таких срав-

нений очень много, при этом существуют целые предложения, в которых эти

сравнения словно нанизываются друг на друга. Такой прием характерен для

стиля «плетения словес», о котором будет сказано ниже: «По великому же

Иову – яко отець есть миру, око слѣпым, нога хромымъ, стлъпъ и стражь, и

мѣрило извѣстно, къ съвѣту правя подвластныа, от вышняго промысла

правление приимь... роду человечьскому, всяко смятение мирское исправляше

– высокопаривый орелъ, огнь, попаляа нечестие….» [Слово о житии великого

князя Дмитрия Ивановича: 213-214].

Интересным с языковой точки зрения является также и «Житие Евфро-

сина Псковского». Повествовательная манера автора своеобразна. Ему свой-

ственны сложные синтаксические обороты, наполненные метафорическими

сочетаниями; положительной или отрицательной экспрессией; например:

«своеа скорби разоря помысла своего печалный облак»; «противу оплъчениа

Иевля на възражение хулных стрел, сыплемых тмами клевет от устну его»

«в злолютой горести мучениа недуга того» [см. в ст. Первушин 2007: 75].

Составитель «Жития» имеет пристрастие к сложным синтаксическим

оборотам, образным сравнениям, «цепочкам из субстантивных определений,

сгущающих метафорический смысл фраз за счет наслаивания одного опреде-

- 99 -

ления на другое» [Охотникова 2004: 266]: «и множицею сиа вся ключахуся

преподобному от неприазни, и ничемь же възмагаше враг, яко немощен до-

кушаше бо ся вред сътворити множицею святому испону паче бы некакову

препял люту кознь на поколебание добродетелем его изяществу, но паче сво-

еа немощи борениа являющи шатание и святем приснаго в исчезновение по-

бежашеся» [Житие Евфросина Псковского: 82]. Благодаря ярким примерам

из жизни Евфросина Псковского, автору удается сформировать образную

структуру текста и более полно выразить свою мысль.

М.В. Первушин отмечает, что «на протяжении всего жития автор, делая

ударения на определенных словах или выражениях, усиливает их либо син-

таксическим повтором, либо синонимом» [Первушин 2007: 75]. Заметим, что

в данном произведении зачастую можно наблюдать звуковую игру, напри-

мер, тавтологические сцепления: «некою меру мерят немеримое», «рвънуа

рвьноваше огненым ревнованиемь» и т.п. Созвучия отдельных частей слова

создают необычное их смысловое истолкование. Стилистически это новое

понимание слова выражается в сопоставлении его с такой лексемой, которая

имеет общие с ним звуковые части: «препрен о «пресвятемь алилугии»; «лю-

бодейство деяти»; «внемлите страшной се повести, да не мните»: «о дивное

чювьство и чюдное естьство»; «сице же зле скончася и погребен бысть с

концем безлепотным»; «клеветы... клеврета твоего» и т.п. [там же]. В по-

следних двух примерах слова иронически приравниваются одно к другому,

как бы взаимно оттеняя свое значение, при этом семантическая характери-

стика каждого из них, согласно терминологии В.В. Виноградова, оказывается

опрокинутой, вывернутой. «Подобная игра созвучий создает каламбурно-

морфологическое переосмысление слова, которое непривычно переразлага-

ется на образующие его морфемы» [Виноградов 1980: 31-35]. В «Житии Ев-

фросина» такие морфологические каламбуры встречаются неоднократно.

«Игра созвучий создается в нем порой перекрещиванием нескольких повто-

ряющихся однокоренных слов или слогов: приставок, окончаний, создавая

тем самым сложное плетение» [Превушин 2007: 75].

- 100 -

Для языка исследуемого памятника характерны многочисленные по-

вторы на синтаксическом, лексическом, смысловом уровнях, а также стили-

стическая бинарность, свойственная стилю «плетения словес». Это просле-

живается, например, в употреблении автором двух имен или глаголов, у ко-

торых почти синонимичны значения, и связанны они союзом и: слицаше и

стеняше; ободритися и стрябитися; гнуишася и мрьзоствуася. В тексте

частотно повторение глагольных форм со значением «говорения»: глаголаше

вещающее; рекосте глаголющее; отвещавше реши и т.п. Автор памятника

довольно часто применяет прием стилистической симметрии как вид повто-

ра: «да того делма божественное сокровище открыто будет и небесное бо-

гатьство познано будет»; «яко в суету путь их и в тщетную вещь труд

их»; «прославляющи прослави угодника своего, и наказуя накажет всяку дуп-

ло» [Житие Евфросина Псковского 1862].

Особенно ярко стилистическая семантика видна в повторениях одноко-

ренных слов, которые являются «ключевыми» для всего текста [Лихачев

1997]. «В житии Евфросина автор с самого начала в разных вариантах упот-

ребляет слова, в основе которых лежит значение "един". Этим автор как бы

призывает читателя обратить внимание на смысл читаемого, на его призыв к

"христьаньскыа конци" единогласно славить Бога. Подобный орнамент со-

держит в себе и "Житие Сергия Радонежского". Только в его основе лежат

слова, имеющие в своей лексической основе корень –mpu-» [Кириллин 2000:

86]. В целом же языковые и стилистические особенности рассматриваемого

памятника свидетельствуют о достаточном умении владения автором стилем

«плетения словес».

Вместе с тем, стиль автора исследуемого жития характеризуется боль-

шой степенью свободы, которая заключается в устранении границы между

группами слов торжественно-книжных и просторечно-разговорных, в их лек-

сическом и фразеологическом взаимодействии и контаминации. Например,

говоря о пророке Илье, автор не без доли иронии поясняет: «понеже бо хо-

- 101 -

щяше пророк уморити вселенную любовнаго ради ему рвениа по Бозе» [Жи-

тие Ефросина Псковского: 76].

Синтезу разных видов речи в исследуемом памятнике содействовал

диалог. Диалогом вводятся в повествование новые, необычные для жития

просторечные слова и выражения: «но паче свинъеки божественая мудро-

ствуета»; «да сподобит его чрьнеческаго образа»; «желая чрьно-ризець

бытии»; а также такое просторечное выражение, как: «нерачиша ему вле-

сти... желаниемь в иноческы образ» [там же].

В тексте памятника много иронии, особенно в прямой речи Евфросина:

«о семь же убо слышите, врачеве мои, сего бо ради глаголю вам, да навык-

нете от предреченные моеа повести»; «принесосте в разум мои, но паче те-

лячье вещание» [там же]. Дважды автор пишет о «философском листе» – за-

писке, которую составил Иов в помощь посланным к Евфросину явно с иро-

нией: «И тако изостривше учением посланных своих и опустиша их из града,

с ними же к послание философства лист, его же сами от себе смудрост-

вавше, в манастырь к преподобному»: «но токмо бяше избытка им еще

имуща с собою посланную епистолью от Иева Столпа философьства

лист» [Первушин 2007: 76].

С другой стороны, авторский стиль жития Евфросина, кроме просто-

речных слов и выражений, содержит яркие бытовые детали, отражающие

живые впечатления, чувства, и даже жесты: «абие въздрогнув и въекочив»;

«огнем и курением дыма заимахуся двери»; «сонныа ради тольстоты» [там

же].

Мы, вслед за М.В. Первушиным, склонны считать, что «…стиль «Жи-

тия Евфросина» представляет собой сложную систему чередующихся сло-

весных форм устно-разговорной речи и традиционно строгих канонов агио-

графического жанра. Здесь ясно прослеживается синтаксическое своеобразие

типов предложений, обусловленных, с одной стороны, соответствием их той

примитивно-народной форме, которая покоится на быстрой передаче движе-

ний, а с другой – стремлением к более сложным синтаксическим построени-

- 102 -

ям. Составляющие этого процесса взаимопроникновения церковно-книжной

фразеологии с приемами бытового разговора не равнозначны – книжно-

письменная риторика преобладает над устно-поэтической речью. Однако от-

дадим должное автору «Жития Евфросина», стоящему у истоков подобного

синтеза, который не побоялся, возможно, первым соединить столь несоеди-

нимые в понятиях того времени вещи». [Первушин 2007: 77].

Иные языковые особенности древнерусских памятников прослежива-

ются в «Житии Стефана Пермского», автором которого является агиограф

Епифаний Премудрый. Стремясь поразить читателей величием подвига про-

светителя, который занимал в ряду святых особое место (он был миссионе-

ром), Епифаний использует «украшенный» экспрессивно-эмоциональный

стиль изложения, стиль «плетения словес». Как отмечает М.В. Иванова: «По

распространенному мнению, этот стиль определяется как наиболее риторич-

ный, многословный и усложненный, в основе которого особое отношение к

слову, к его символическому смыслу и звуковому выражению» [Иванова

2007: 70].

Принципом построения текста жития в пределах того или иного фраг-

мента является повтор на всех языковых уровнях: на фонетическом, семан-

тическом, словообразовательном и синтаксическом. Отличительной чертой

организации житийных текстов является принцип, при котором слова той

или иной тематической или лексико-семантической группы сосредотачива-

ются в пределах одного фрагмента. Например, тематическая группа сущест-

вительных со значением ландшафтных и природных явлений: «все елико еж

в водах и елико на възвосѣ и елико въ блатѣх и в добравах и в грѣ и в лозѣ и в

порослех и в чащах и в березнике и в соснагѣ и в ельникѣ и в прочих лѣсех»

[Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми

епископа: электронный ресурс].

Принято считать, что основным условием создания стиля конфессио-

нальной литературы русского средневековья было обособление ее языка от

- 103 -

бытовой речи. Конечно, книжно-славянский тип языка, как отмечает

В.В. Виноградов, «при всей своей нарочитой возвышенности не мог быть аб-

солютно лишен элементов бытовой речи. Хотя отметим, что в памятниках

религиозной литературы бытовой лексике отводилось достаточно скромное

место» [см. об этом в ст.: Адрианова-Перетц 1948: 12]. А в тексте жития

Стефана Пермского широко представлены слова и выражения, часто упот-

реблявшиеся в быту. Епифаний стремится подробнее рассказать о различных

конкретных фактах из жизни пермского епископа и делает это с помощью

конкретной лексики. Например: «И еже повешаное около идолъ или кровля

над ними или приношение или на окрашенное им принесенное или соболи ли

коници ли горностали ли ласници ли бобры ли лисици ли медведна ли рыси ли

бѣлкы…» [Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в

Перми епископа: электронный ресурс]. М.В. Иванова утверждает, что подоб-

ные слова употребляются за пределами книжно-славянского типа литератур-

ного языка и принадлежат к языку народно-разговорному.

Если считать это предположение верным, тогда на другом полюсе сло-

варного состава жития будут находиться книжные сложные слова, созданные

по греческой и книжной словообразовательной модели, использование кото-

рых увеличивается в литературном языке с конца XIV– начала XV веков. В

лексике жития о Стефане Пермском сложным словам уделяется большое ме-

сто. М.В. Иванова разделяет их на 2 группы: «1. Кальки – добродѣтель –

благодѣтель, доброчестие – благочестие и др.; 2. Образованные по продук-

тивной модели на собственно русской почве – слова с начальными: зло-,

красно-, лже- и пр.» [Иванова 2007: 71]. Помимо этого, в произведении ярко

проявляется еще одна оригинальная черта, которая связана с использованием

в произведении синонимов, которые призваны усилить эмоциональное воз-

действие. На наш взгляд, такая лексика особым образом строит текст, в кото-

рый она включена.

- 104 -

Занимаясь поэтикой древнерусской литературы, Д.С. Лихачев отметил,

что в «украшенном» стиле XIV – XV веков «синонимы обычно ставятся ря-

дом, в результате внимание читателя привлекают не оттенки и различия в

значениях, а то самое общее, что есть между ними» [Лихачев 1970: 109].

В.В. Колесов же считает, что подобным образом отражается градация при-

знака [Колесов 2000].

И все же в «Житии Стефана Пермского» ярко проявляется черта стиля,

обозначенная Д.С. Лихачевым, так как общий принцип построения текста –

повтор, что можно проиллюстрировать большим количеством примеров. Так,

в контексте: «и много подвизався на добродѣтел постом и молитвою и чис-

тотою и смѣрением въздержанием и трезвѣныем итръпѣнием и безлобиемъ

послушаниемъ и любовию» [Слово о житии и учении святого отца нашего

Стефана, бывшего в Перми епископа: электронный ресурс] – выстраиваются

синонимические ряды: въздръжание – постъ – трезвѣние с общим значени-

ем «воздержание», с которым сближаются слова трьпѣение в значении «тер-

пение», смѣрение в значении «обуздание» и чистота в значении «целомуд-

рие» (как «воздержание»), ряд послушание – любовь с общим значением «со-

гласие», к которому примыкает слово беззлобие в значении «кротость» (как

«согласие»). То есть в данном примере видим слова, которые входят в 2 си-

нонимических ряда: въздръжание – постъ – трезвѣние – трьпѣение –

смѣрение – чистота с общим значением «воздержание» и послушание – лю-

бовь – беззлобие с общим значением «согласие». Подобные синонимические

ряды наглядно иллюстрируют языковое построение образа святого.

Следует отметить, что в отдельном фрагменте текста выделяются не-

сколько синонимических рядов. «При этом, – замечает М.В. Иванова, – один

синонимический ряд через одно какое-то слово, ему принадлежащее, входит

в другой синонимический ряд и создает тем самым определенные синоними-

- 105 -

ческие сцепления, связывающие весь текст в целостное композиционное по-

строение» [Иванова 2007: 74].

Также в тексте встречается обилие однокоренных синонимов, скорее

всего даже словообразовательных синонимов, например: храмъ – храмина

«храм», насильство – насилье «насилье», жизнь – житие – животъ

«жизнь», хвала – похвала «хвала», велии – великии «большой», изгубити – по-

губити «погубить», срамъ – срамота «стыд», возвѣстити – провозвѣстити

«возвестить» и др. Перед смертью Стефан Пермский говорит последние

слова, которые характеризуются ритмикой, повтором одинаковых граммати-

ческих форм: «Мужаитеся, и да крепится сердце ваше, вси уповающий на

господа» [Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в

Перми епископа: электронный ресурс].

О.Ф. Коновалова замечает, что распространенными метафорами в тек-

сте являются «сердце», «ноги», «гортань», «челюсти», «язык», «рука»,

«мышца» и т.д. Метафора-символ с ключевым словом «ноги» в различных

видах довольно широко распространена в житии. Это не случайно, так как

деяния Стефана постоянно связываются с апостольскими. «Того ради ныне

отпусти мя, раба своего, владыко, по благословению твоему с миром и мо-

литву сотвори о мне, да благовествую в странах и бог мира да управит путь

мои, да исправить стопы моя, направит ногы наша на путь мирен» [Конова-

лова: электронный ресурс], – эти слова Стефан произносит, обращаясь к епи-

скопу Герасиму Коломенскому с просьбой отпустить его для проповеди в

пермские земли. Реальную просьбу Стефана автор легко переводит в симво-

лико-метафорический план, так как метафорические образования «исправить

стопы», «направит ногы» говорят о евангелическом (евангелие – благая

весть) подвиге подвижника-апостола: «Обуй нозе на уготование благовество-

ваниа веры». Писатель применяет стилистическую симметрию, столь харак-

терную для многих библейских книг (в особенности Псалтыри), которая рит-

мизует текст: «исправить стопы моя – направит ногы наша».

- 106 -

Некоторые традиционные библейские метафоры Епифаний переводит в

конкретный, реальный план. В этом отношении интересен следующий фраг-

мент: «Аз бо силу свою исполних, и многа словеса божественнаа сказах и все,

елико должен бе сотворити, и сотворих, и уже устал есмь уча их, не дая по-

коя челюстей моим, утрудихся въпия, измолче гортань моя, боле сего, что

хотех сотворити и не сътворих, токмо еще сице глаголю и засведетельст-

вую вам и запрещаю страшными клятвами» [там же]. Стефан Пермский го-

ворит здесь о своем состоянии после проповеди, обращенной к пермянам. Он

устал, он трудился, «не дая покоя челюстей», его гортань «измолче» и т.д.

Речь Стефана эмоциональна, он как бы еще продолжает уговаривать, убеж-

дать пермян, заклинать их «страшными клятвами». На первый взгляд здесь

нет явных библейских ассоциаций, по существу же и эта речь Стефана по-

строена на библейской основе.

Для усиления выразительности метафоры писатель сочетает ее с эпите-

том, и создает такие метафорические выражения, как «скрижали сердечные»,

«очи сердечные», «чувственные хартии», в которых каждый компонент вы-

полняет метафорическую функцию. Отличительной особенностью стиля

Епифания является создание из старых традиционных метафор новых, более

сложных, имеющих как бы двойной смысл: тот, который вкладывался в них

библейской символикой, и иной, нужный писателю для выполнения его ху-

дожественной задачи.

Таким образом, своеобразие построения лексического образа Стефана

Пермского, да и лексики жития в целом, по М.В. Ивановой, заключается «в

обилии и разнообразии слов различной тематической и лексико-

семантической отнесенности. А также в такой организации текста, при кото-

рой слова определенной тематической группы или лексико-семантической

группы сосредотачиваются в пределах одного фрагмента, играя особую

структурную роль» [Иванова 2007: 75]. Широко в житии употребляется бы-

товая лексика, сложные слова, лексическая синонимия, стиль плетения сло-

- 107 -

вес т.д., в результате чего мы видим своеобразную языковую композицию

данного произведения древнерусской словесности.

Отметим, что в древнерусской агиографии того времени шло освоение

возможностей языка и поиск выразительных художественных средств, кото-

рые могли бы адекватно и наиболее полно отразить динамику и экспрессию

человеческой жизни на примере святых подвижников и князей, в которых ав-

торы видели образец воплощения святости, героизма и справедливости.

Далее отметим некоторые другие языковые особенности агиографиче-

ских произведений и несколько подытожим вышесказанное.

К системе языковых средств житийных текстов относятся как ней-

тральные (сын, отец, мать, дочь, внук, жить, держать, шестнадцать лет),

так и эмоционально окрашенные слова (благочестивая жизнь, омывали от-

рока, блаженный ребенок; огонь, выжигающий нечестие; святая непорочная

душа; воздух взмутился, земля тряслась, князь князей почил; солнце затме-

вается, восхваляет земля, престол земного царства и т.д.). Произведения

насыщены: устаревшими словами, например поганый (в знач. ˈнечистый с

религиозной точки зренияˈ); крамола (в знач. ˈзаговор, мятежˈ), лиходействие

(в знач. ˈзлодеяниеˈ); лексикой богослужебного характера (Богородица, день

успения, риза, священник, архимандрит, монастырь, дьякон). Особый стили-

стический колорит текстам задают следующие слова: дева (в зн. ˈустар. де-

вушкаˈ), отчина (в зн. ˈвеликое княжениеˈ), отрок (в зн. ˈустар. мальчикˈ),

пресвитер (в знач. ˈвысок. священникˈ, обитель (в знач. ˈустар. монастырьˈ),

дубрава (высок.) и т.д. Мы не раз уже отмечали, что жития насыщены прича-

стными и деепричастными оборотами, рядами однородных членов и слож-

ными синтаксическими конструкциями. Вот один из примеров: «И плакашя

над ним князи и бояре, велможи и епископи, архимандриты и игумены, попо-

ве и диаконе, чръноризци и всь народ от мала и до велика, и нѣсть такова,

кто бы не плакалъ, и пѣниа не слышати въ мнозѣ плачи. Бѣ же ту гость –

митрополит тряпезонскый, Феогностъ гречин, и владыка смоленскый Дани-

- 108 -

ло, и Сава, епископь сарайскый, и Сергий игумен, преподобный старець, и

инии мнози…» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 220].

Особую экспрессивность текстам придают риторические вопросы, различные

сравнения и повторы, антитезы, инверсии, что композиционно усложняет

текст. Интересен с этой точки зрения монолог княгини по умершему Дмит-

рию Ивановичу: «Видѣв же его княгини мрътва на постели лежаша, въспла-

кася горкымъ гласом, огньныа слезы от очию испущающи, утробою распа-

ляющи, в перси своя руками бьюще. Яко труба, рать повѣдающи, яко лас-

товица, рано шепчущи, и арганъ сладковѣщающий, глаголаше: «Како умре,

животе мой драгый, мене едину вдовою оставив! Почто азъ преже того не

умрох? Како заиде свѣт от очию моею! Где отходиши, съкровище живота

моего, почто не проглаголеши ко мнѣ, утроба моя, к женѣ своей? Цвѣте

прекрасный, что рано увядаеши? Винограде многоплодный, уже не подаси

плода сердцю моему и сладости души моей! Чему, господине мой милый, не

възриши на мя, чему не промолвиши ко мнѣ, чему не обратишися ко мнѣ на

одрѣ своемъ? Ужели мя еси забыл? Что ради не възриши на мене и на дѣти

свои, чему имъ отвѣта не даси? Кому ли мя приказываеши? Солнце мое, –

рано заходиши, мѣсяць мой свѣтлый, – скоро погибаеши, звѣздо всточная,

почто к западу грядеши?…» [Слово и житии великого князя Дмитрия Ивано-

вича: 218]. Вообще, «синтаксическая организация напрямую зависит от ком-

муникативного назначения, от стилевых и жанровых особенностей текста, в

котором представлена речь того или иного периода истории языка» [Рылов

2000: 194].

Особой коммуникативной значимостью в древнерусских памятниках

отличаются глаголы речи. Изучением глаголов речи в древнерусских житиях

(на материале «Жития Михаила Ярославича Тверского») занималась Е.С. Ру-

дыкина. По мнению Е.С. Рудыкиной, «… жития характеризуются религиоз-

- 109 -

ной направленностью и занимают промежуточное положение между конфес-

сионально-литургической и национальной литературами, то есть находятся

на границе между воспроизводимыми и оригинальными текстами; они рас-

сматриваются в качестве образцовых; будучи частью богослужения и необ-

ходимым атрибутом канонизации святого, они реализуют биографическую

(описание событий жизни святого), дидактическую (поучительная направ-

ленность жития), панегирическую (необходимость показать, что в произве-

дении говорится не о простом человеке, а именно о святом) задачи» [Руды-

кина 2005: 67].

Е.С. Рудыкина приходит к выводу, что выбор того или иного глагола

зависит от содержания текста. Рассмотренные ей глаголы (глаголати, молви-

ти, речи) встречаются как в стилистически нейтральных (биографических),

так и в окрашенных (назидательных, проповеднических, панегирических)

контекстах, чтобы передать процесс речи. Также с помощью «глаголати» и

«речи» происходит ввод прямой речи участников событий. Языковые едини-

цы в биографическом контексте выполняют функцию сообщения, раскрыва-

ют значимые для произведения взгляды, суждения действующих лиц.

«Глаголати» и «речи» являются, кроме всего, средством отражения

внутреннего состояния героев жития в определенные жизненные моменты. В

контекстах проповеднических «глаголати» и «речи» вводят в текст наставле-

ния служителей церкви, христианские догматы. В панегирических высказы-

ваниях «глаголати» передает в основном процесс говорения, в частности при

обращении князя к Богу, и вводит в текст молитвы святого [там же: 70].

Кроме этого, в текстах характерно использование определенных гла-

гольных форм, время которых не совпадает с моментом речи. Как правило,

они вводят в текст информацию из Священного писания, в частности ярких

представителей православия, значимость действий и высказываний которых

имеет для истории человечества непреходящее значение: «Божественаго

апостола Павла сбыстся о немь глаголющее, еже рече: "Вы есте церкви Бо-

га живаго, якоже рече: "Вселюся в ня и похожу"» [Слово о житии великого

- 110 -

князя Дмитрия Ивановича: 214]; «К сему же учить Златаустъ, глаголя:

"Господи, аще попустиши единого врага, то ни весь миръ ему не удолѣеть,

то како азъ възмогу, калъ и берние? "» [Житие Авраамия Смоленского: 80];

«А Павелъ апостолъ, вселеныя учитель, глаголеть: "Что осужаете чюжаго

раба?"» [Житие Авраамия Смоленского: 84].

Важным стилистическим средством является использование в текстах

житий категории «мы», передающую идею единения людей, скрытый или

явный призыв к таковому единению: «И тѣми обращая и приводя к собѣ, да

не бо есмы безъ грѣха, а терпяще сихъ, рассудимъ, помянемъ, колико злыхъ

яже сътворихомъ и забытью предахомъ, в нощи же и въ день съгрѣшающе»

[Житие Авраамия Смоленского: 84]. Здесь идет речь о том, что «мы» (люди)

не безгрешны, и должны терпеть испытания, посланные Богом, вследствие

чего произойдет осознание своей греховности и начало пути спасения. Кроме

этого, частотны формы 1-го и 2-го лица мн.ч.: «Укрѣпите истиною, послу-

жите княгини моей и чядом моимъ от всего сердця своего, въ время радости

повеселитеся с ними, и въ время скръби не оставите их: да скръбь ваша на

радость преложится. Богъ же мира да будет с вами» [Слово о житии вели-

кого князя Дмитрия Ивановича: 216].

Итак, религиозный дискурс характеризуется высокой степенью назида-

тельности. Язык, в свою очередь, выполняет воздействующую функцию пу-

тем формирования христианских ценностей, норм поведения через опреде-

ленный языковой образ. Данное коммуникативное воздействие проявляется

на разных уровнях языка: ключевые слова и сквозные образы, речевые штам-

пы, стилистические, синтаксические, морфологические и лексические сред-

ства, эпитеты, перифразы и т.д.

- 111 -

Выводы по главе II.

Церковно-религиозный функциональный стиль древнерусского литера-

турного языка с течением времени постепенно изменялся в силу экстралин-

гвистических факторов, а также развития самой языковой структуры как та-

ковой. Каноническая структура, статичность фигур древнерусского жития

формировали отношение к нему как к «словесной иконе». Постепенно по

своей структуре, содержанию, речевой организации, жанр трансформировал-

ся. Изменившийся жанр стал наполняться новыми коммуникативными зада-

чами и тяготел к повествовательно-художественному стилю, поэтому в ком-

позиции жития могла отсутствовать какая-либо традиционная часть, предпи-

санная каноном. Постепенно житие стало характеризоваться занимательно-

стью сюжета, бытописанием, а герои уже мало напоминали «лики святых».

Наряду с этим, наблюдается взаимопроникновение жанров, благодаря чему

житие соединяет в себе черты других жанров (сказание, повесть).

Древнерусские жития по своему стилю более трафаретны, они являют-

ся частью богослужения. Ведущими типами святости становятся священно-

служитель и святой князь, что влечет различное языковое воплощение этих

образов. Если в описании священнослужителя доминируют внутренние пока-

затели (терпение, труд, кротость, мудрость, покорность, смирение), то святые

князья характеризуются внешними качествами (решительность, красота, во-

инская доблесть, сила). Однако подвижничество, благочестие, чистота души,

ясный ум, боголюбие, святость и вера свойственны всем святым, независимо

от типа.

Жанр жития – это в первую очередь религиозный жанр, а потом уже ху-

дожественный, поэтому образ святого напрямую соотносится с героями свя-

щенных книг. Авторы житий часто используют для подчеркивания сходства

святого и ангела различные формулы, метафоры, сравнения, лексемы церковно-

славянского и древнерусского языков, образованные от корня «ангел», вводят в

структуру произведения «богородичные формулы» и своеобразные «уподобле-

ния», прибегают к приему противопоставления, чтобы умалить достоинства ав-

- 112 -

тора и подчеркнуть святость персонажа-священнослужителя, соотнести святого

князя и жестокость его врагов, отсюда и употребление противоположных по

семантике лексических единиц (святой / нечестивый; благоверный, чистый /

бесстыдный, лукавый и т.д.). Для житийной литературы частотно использова-

ние самоуничижительных формул, выражающих противопоставление автора

святому. Отметим, что подобные формулы более употребительны для житий

священнослужителей, в меньшей же степени для княжеских житий. Образы

святителей характеризуются бинарной прототипичностью; с одной стороны,

соотнесены с образом Иисуса Христа, а с другой – являют образец христиан-

ской добродетели, нравственности. Для некоторых текстов характерно исполь-

зование маркированных формул при разграничении повествовательных и про-

поведнических элементов в сюжете произведения. Употребляемые в текстах

обращения нередко несут на себе функцию поучительного воздействия.

Для повествовательной манеры житий свойственны сложные синтаксиче-

ские обороты, включающие метафорические сочетания, положительную или

отрицательную экспрессию. В язык поздних памятников вторгается разговор-

ная речь, диалектические обороты, просторечия, вводимые, как правило, в текст

диалогами. Наряду с общекнижными словами функционируют бытовые слова и

выражения. В произведениях частотны цепочки из субстантивных определений,

фонетические повторы, аллитерация, повторы однокоренных слов, синоними-

ческие ряды (в том числе словообразовательные), то есть повторы на синтакси-

ческом, лексическом и смысловом уровнях, а обилие рядов однородных членов,

состоящих преимущественно из глаголов, передает динамику и сложность об-

раза святого, а также предопределяет особую ритмичность произведения. Все

эти черты характеризуют стиль «плетения словес», который был очень популя-

рен в произведениях древнерусской литературы. Итак, композиционная органи-

зация жанра жития, также как и изображение святого человека, наряду со ста-

тикой, все же характеризуется достаточной динамичностью, для выражения ко-

торой служат различные языковые средства (грамматические, фонетические,

лексические, стилистические, синтаксические).

- 113 -

ГЛАВА III.

ТЕКСТЫ СОВРЕМЕННЫХ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ СВЯТЫХ

В СОПОСТАВЛЕНИИ С ДРЕВНЕРУССКИМИ ЖИТИЯМИ

3.1. Особенности проявления агиографического канона в

текстах жизнеописаний святого

Жанр жития в истории русской духовной литературы и культуры в XX

веке занимает особое место. В конце данного столетия канонизировано

большое количество святых разнообразных чинов. Почитание как канонизи-

рованных, так и неканонизированных святых становится отличительной чер-

той православного человека XX – начала XXI века. Исследование текстов

агиографического жанра XX века, а особенно конца этого столетия, встреча-

ет на своем пути трудности разного характера. Этот период является совсем

близким к настоящему времени, поэтому историческая дистанция для объек-

тивного анализа отсутствует, практически нет в области описания современ-

ных жизнеописаний святых научно-исследовательских и критических работ.

С помощью исследования жизнеописания святого в функционально-

стилистическом аспекте мы сможем решить проблему тождества жанра жиз-

неописания и жития через сопоставительный анализ, выявить отличительные

признаки современного жанра жития в сравнении с древнерусским периодом

и т.д. В данном параграфе мы рассмотрим тему современного житийного

произведения, композицию, собственно содержание, выраженное диктумом и

модусной рамкой, коммуникативную цель, образ автора и характер адресата

с учетом экстралингвистических факторов, то есть все то, что создает опре-

деленную стилистическую специфику функционирования того или иного

жанра в конкретный исторический период. А в следующих параграфах мы

обратимся непосредственно к характеристике языковых средств жанра со-

- 114 -

временного жизнеописания и к их организации в рамках текста, а также про-

следим языковую реализацию в тексте концепта «святость».

Материалом для анализа послужили тексты о Сибирских святых XX –

начала XXI веков: «Жизнеописание преподобного Макария, первоапостола

Алтая с акафистом», «Заря безсмертья блещет: из жизнеописания преподоб-

ного Макария Глухарева», «Преподобный Герман Аляскинский», «Препо-

добный Макарий (Глухарев), миссионер Алтайский», «Путешествия и подви-

ги Святителя Иннокентия, митрополита московского, апостола Америки и

Сибири», «Святитель Макарий (Невский), митрополит Алтайский», «Святой

равноапостольный Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский,

апостол Сибири и Америки», «Словом и житием наставляя… Жизнь и труды

прп. Макария Алтайского (Глухарева)». По характеру своей деятельности

данные святители принадлежат к миссионерам – духовным лицам, посылае-

мым церковью для распространения христианской религии среди инакове-

рующих.

Итак, жизнеописание – это литературный жанр, имеющий в своей ос-

нове древнерусское житие, в котором повествуется о людях, причисленных

церковью к лику святых. Можно сказать, что цель данных текстов остается

неизменной – прославление святого, описание его подвигов во славу веры.

Жития прошлых столетий выполняли в первую очередь нравственно-

назидательную, дидактическую функцию, о чем свидетельствуют поучения,

обращения автора к читателю с наставлениями. В настоящее время дидакти-

ческая функция ослабевает, но возрастает просветительская, авторское пояс-

нение или комментарий заменяется характером подачи материала; жизнеопи-

сание перестает быть элементом священных действий и приближается к соб-

ственно литературным произведениям. Даже если сейчас жизнеописание и

зачитывается во время службы, то оно все равно не может восприниматься

как неотъемлемая часть этого процесса, а видится некой вставкой, преры-

вающей естественное течение богослужения [Жанр жития в русской духов-

ной литературе: электронный ресурс].

- 115 -

Относительно житий прошлых веков, жизнеописания XX века сохра-

няют в себе основные черты жанра. В нем традиционным остается назва-

ние текста, указывающее на содержание, на святость личности: «Житие, про-

славление и чудеса…», «Жизнеописание преподобного…», «Жизнь и труды

преподобного…», «Из жизнеописания преподобного…», «Путешествия и

подвиги святителя…» и т.д. В 2006 году Единецко-Бричанской епархией бы-

ло составлено цельное собрание Сибирских подвижников благочестия, кото-

рое до этой поры еще не составлялось в форме Патерика. В Патерик вошли

жизнеописания тридцати семи местночтимых святых и четырнадцати под-

вижников благочестия Сибирской земли [Дмитрук 2006: 11]. Несмотря на

столь очевидное сознание важности духовного опыта святых Сибирского

края, научных исследований по агиографии Сибири в XX веке практически

не было, в том числе они не были исследованы и с лингвистической точки

зрения.

Обращение к конкретным произведениям рассматриваемого жанра по-

зволило сделать ряд выводов. Если в житиях XIX века деталь не имела прин-

ципиального значения, то для жизнеописаний XX столетия она является важ-

ной составляющей произведения, например: «Действительно, тело его, из-

нуряемое трудами, бдением и постом, сокрушали пятнадцатифунтовые ве-

риги (сейчас они находятся в часовне на острове Еловый) [Преподобный

Герман Аляскинский 2006: 381]; «Тихо мы подвигались, о. Макарий рясу

старенькую теплую натянул, подпоясался опояской, и мы оделись тоже...

лошади осторожно ступали, жались друг к другу, ушами поводили» [Жизне-

описание преподобного Макария 2009: 29].

Мы видим, что в произведениях представлено много фактов, относя-

щихся к конкретной историко-временной обстановке, которая, наряду с обра-

зом святого, также идеализируется: «12 февраля 1884 года он был хиротони-

сан во епископа Бийского. Тогда же его попечением в Бийске появилось пер-

вое в Сибири противораскольническое братство святого Дмитрия Ростов-

ского. Особое развитие получила Бийская катехизаторская школа и Ула-

- 116 -

линское миссионерское училище» [Святитель Макарий (Невский) 2006:

339]; «30-40-е годы XIX века – время выступления архимандрита Макария на

проповедь Евангелия язычникам Алтая – были периодом ощутимого подъе-

ма миссионерской деятельности Российской православной церкви» [Не-

стеров 2005: 40]. Выделенные в примерах фрагменты, позволяют нам гово-

рить о том, что в пределы церковно-религиозного стиля на современном эта-

пе вторгаются черты стиля официально-делового. Тем самым происходит

проникновение черт одного стиля в другой. Отличительной чертой данного

текста является его тяготение и к научному стилю, например: «Глинский пе-

риод жизни архимандрита Макария стал переломным для его духовного со-

стояния. Здесь у него окончательно выработался аскетически-

созерцательный характер, определивший всю его последующую жизнь. Осо-

бенно же ясно отобразился в нем «богобоязненный, смиренномудрый, не-

стяжательный и деятельно-духовный "незабвенный авва" Филарет» [Не-

стеров 2005: 38]; «Методы, применявшиеся просветителем Алтая для обра-

щения язычников, отличала разумная целесообразность и простота, они как

нельзя лучше соответствовали тем условиям, в которых приходилось дей-

ствовать миссионерам» [Нестеров 2005: 79]; «Надо отметить, что, пере-

водя Священное Писание и важнейшие веручительные книги на язык мест-

ных инородцев, апостол Алтая предвосхитил знаменитую систему Н.И.

Ильминского, построенную на обращении иноверцев в Православие с помо-

щью их родного языка. А переводы религиозного характера имели огромное

значение. Новообращенные могли читать слово Божие не на чужом языке, а

на своем родном языке, что значительно облегчало духовный контакт с ни-

ми и их восприятие и понимание православной веры» [Нестеров 2005: 81].

В текстах современных жизнеописаний представлению чудес также от-

водится существенная роль, хотя мистическое начало ослабевает. Описание

чудес в некоторых современных текстах связано с реальными событиями,

опирающимися на факты: диагноз, конкретные способы исцеления, поэтому

использование в текстах житийного жанра лексики, отражающей физическое

- 117 -

и психическое состояние человека и способы избавления от этого состояния

и т.д., является вполне оправданным: «Божий гнев пал на меня: у меня ничего

нет – ни скота, ни денег, и я хвораю, ах, как хвораю; у меня яман-паалу (ве-

нерическая болезнь). Чем не лечился: киноварью, парами, мазью из яри ма-

зался, бобковым маслом и сулемой, и синим купоросом лечился – не помогает

ничего, тошно... Макарий, не попросишь ли своего Бога, чтобы помог: ты

все говорил, что Он добрый; а меня прости: тогда я был злой» [Жизнеопи-

сание преподобного Макария 2009: 25]. Отметим, что некоторые примеры

похожи на записи, сделанные, возможно, с целью фиксации самого факта чу-

дес как основания для последующей канонизации. Однако даже при упоми-

нании слов, нередко используемых в медицине или названий конкретных бо-

лезней, повествование насыщено развитием, эмоциями. В сюжете текста ино-

гда можно увидеть и истории, близкие к чудесам как таковым, но по объему

очень краткие и сжатые; например, случай из жизни Макария Невского, сви-

детельствующий о его поразительной молитве, приведен как заключение к

жизнеописанию: «Когда у него в келье был пожар, он сказал своему послуш-

нику: "Иди", и послушник, повиновавшийся благословлению старца, прошел

через огонь невредимо, и пожар прекратился» [Святитель Макарий (Нев-

ский) 2006: 340]. А в жизнеописании Германа Аляскинского представлены

чудеса иного характера: святой обладает даром предвидения и предсказания.

Жизнеописание так же, как и древнерусское житие, отражает периоды

жизни святого от рождения до смерти, однако во многих произведениях ис-

чезает трехчастное строение агиографического текста, отсутствует вступле-

ние и заключение. Многие жизнеописания начинаются прямо с даты, места

рождения подвижника (например, «Жизнеописание Макария Невского»). В

некоторых текстах иногда лишь встречаются 1-2 вставных предложения, по-

сле которых сразу следует информация о месте и дате рождения святого:

«Жизнь и труды этого преподобного отца свидетельствуют о славных

страницах истории Русской Православной миссии. Родился преподобный

Герман в 1757 году в городе Серпухове…» [Преподобный Герман Аляскин-

- 118 -

ский 2006: 379]. Автор словно пытается побыстрее перейти к фактам жиз-

ненного пути святого.

Рассмотрим подробнее структуру жизнеописания на примере текста о

Макарии Глухареве иерея В. Трубина, А. Анпилогова [Жизнеописание пре-

подобного Макария 2009]. После тропаря преподобному Макарию прописа-

ны памятные даты из жизни святого, затем в роли преамбулы, выполняющей

функцию эпиграфа, даны слова о. Макария о том, что Бог не оставит челове-

ка без помощи. После этого одно предложение о том, что «Преподобный ар-

химандрит Макарий (Глухарев) – одна из самых светлых личностей не толь-

ко в истории нашего миссионерства, но и вообще в истории нашей Церкви»

[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 4]. И сразу информация о мес-

те, дате рождения о. Макария без объяснений автором того, зачем он пишет

жизнеописание. Затем идет основная часть. В заключение даны версии пре-

бывания мощей Макария Глухарева и дни памяти преподобного. Далее при-

водятся подлинные документы об о. Макарии, воспоминания иных лиц,

письмо преподобного Макария Глухарева, список использованной литерату-

ры и акафист преподобному Макарию, включающий кондак, икос, молитву

святому, прославляющую его как миссионера, и тропарь. Однако это все-

таки не может заменить торжественную похвалу святому, которая была рас-

пространенным явлением древнерусских текстов, поэтому данную функцию,

по всей вероятности, в настоящее время несут в себе молитвы и приведенные

документальные материалы, в том числе воспоминания, наполненные дейст-

виями, эмоциями и динамикой. Они организуют всю повествовательную

ткань текста.

В связи с этим, интересным представляется монолог Макария Глухаре-

ва, наполненный чувствами и эмоциями, состоящий в основном из вопроси-

тельных и восклицательных предложений вопросно-ответной формы, кото-

рые занимают почти полторы страницы текста жизнеописания: «А вы, не-

бось, думаете, что не знаете, какое большое делаете добро, если любите

любящих вас? Я же скажу вам, что в такой вашей любви нет христианско-

- 119 -

го добра. Почему? А потому, что и язычники, не знающие Иисуса Христа,

делают то же самое, т.е. любят тех, которые и их любят… Вы, пожалуй,

скажете: да как же это можно полюбить своего врага, да еще от всего

сердца? Нет, это выше наших сил!.. Да я вам не говорю, что можно это

сделать зараз, легко и скоро, и не уверяю вас, что вы можете это сделать

одними своими силами. Для этого надобно призвать в свое сердце, на по-

мощь себе, благодать Святого Духа...» [Жизнеописание преподобного Ма-

кария 2009: 49-50]. Использование данной синтаксической формы монолога

помогает читателю ощутить удивительную силу каждого слова миссионера.

Следует отметить, что модусная рамка церковно-религиозного жанра

жизнеописания включает в себя религиозные наставления; слова одобрения и

надежды на лучшее; призывы-пожелания и т.д.; например: «Помните, по-

вторяю, что всякая гордая мысль принятая, есть уже осквернение чисто-

ты, какой Господь желает от души девственной. Господь гордых смиряет,

и дарует благодать смиренным. Будем у спасителя нашего учиться смире-

нию до конца жизни; будем рыть глубже сей кладенец, тем более воды жи-

вой будет, тем изобильнее любовь Божия будет изливаться в сердца наши

Духом Святым» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 3]. Диктум-

ное содержание жизнеописания включает напоминания о событиях библей-

ской истории, о духовных ценностях (например, о спасении своей души), на-

поминания о грехах и пороках и средства избавления от них, разъяснение ду-

ховных истин (например, что такое покаяние, раскаяние), изложение осново-

полагающих моментов христианской религии и т.п. [Листрова-Правда, Рас-

торгуева 2006].

На наш взгляд, интересен тот факт, что через многие современные

жизнеописания Сибирских святых сквозной нитью проходит не только тема

России, но и тема малой Родины – Алтайского края. «Жизнеописание Мака-

рия Глухарева» такими примерами пестрит: «Деревья ломались и падали кру-

гом, ураган рвал наши одежды, дождь лился потоками, а гроза гремела

ужаснее и ужаснее... и среди этого хаоса звуков, рокота грома и разбуше-

- 120 -

вавшейся реки около нас – совсем близко – раздался рев, ужасом наполнив-

ший и не одно мое слабое сердце, вспомнившее далекую Россию, близких и

родных» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 29]. В данном приме-

ре мы видим обилие однородных членов, нанизанных друг на друга простых

предложений, имеющих схожее построение и различные вставные конструк-

ции.

Часто свои чувства и ощущения миссионер выражает в стихах [Жизне-

описание преподобного Макария 2009: 47]: «Алтай золотой! / Будь счаст-

лив, родной! / И мир – над тобой! / Будь ты исполин, / И свят, как Афон: /

Господь твой – один. / Все мерзости вон. / Алтай мой родной, / Отныне Бог

твой, / Спаситель драгой! / Прощаюсь с тобой / На сердце с тоской, / С

слезой на глазах, / С молитвой в устах!...». Стихи наполнены сравнениями,

отличаются особой ритмической организацией, в них наблюдается сосредо-

точение слов, имеющих одинаковое звуковое окончание, что имеет немало-

важное значение для стилистики текста. А вот еще один интересный пример,

основанный на звуковой игре и лексическом повторе: «Если не можешь ло-

вить человеков, – шутил преподобный Макарий, – лови рыбу для ловцов че-

ловеков» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 34]. Данный прием

используется для усиления выразительности речи.

Следует отметить, что образные сравнения и метафоры в жизнеописа-

ниях сибирских святителей, конечно же, используются не только в стихах

миссионера, но и во всей структуре текста. Так, например, «Жизнеописание

Макария Глухарева» наполнено подобными примерами: «Твоя душа, как эти

камни! – говорил о. Макарий. – Но Христос так добр, Борис: Он посылает

меня к тебе. Он хочет спасти твою бедную душу; смотри, как точит камни

вода, вон один стал гладким и чистым и не торчит так злобно и угрюмо, как

другие. Мои слова – та же вода, они дойдут до твоей души, я верю тому,

потому что Господь мой желает ее отнять у курюмеся (дьявола)» [Жизне-

описание преподобного Макария 2009: 23].

- 121 -

Так как жизнеописание одного и того же подвижника часто имеет ва-

рианты, целесообразно, на наш взгляд, рассмотреть структуру и особенности

жизнеописания Макария Глухарева в другой редакции, в частности в книге

С.В. Нестерова «Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского» [Несте-

ров 2005]. Книга включает два раздела: «Жизнеописание» и «Избранные тру-

ды». В этой книге жизнь подвижника рассмотрена гораздо подробнее, в том

числе уделено должное внимание детским годам, даны краткие сведения о

семье святителя: «Мать его Агафия, умная и образованная по своему време-

ни, отличалась добротой, кротостью и смирением. Эти черты, как и мяг-

кость характера, несомненно, передались сыну» [Нестеров 2005: 10]. То есть

номинативное лексическое поле концепта «святость», о котором мы будем

говорить в третьем параграфе, соотносится не только с обозначением лично-

сти миссионера, но и с его окружением.

Достоверность излагаемого материала подтверждается множественно-

стью ссылок и цитат: «Как отмечают биографы»; «Как он сам с прискорби-

ем сообщает в своей исповеди»; «Преподаватели характеризовали его

как…»; «…товарищи по академии отзывались о нем как о…» [Нестеров

2005: 10-11].

Большой интерес, с нашей точки зрения, представляет и то, что в

структуру текста включены правила, определяющие жизнь и взаимоотноше-

ния между миссионерами. Эти правила влияют на функцию, сюжет и язык

современного жанра жизнеописания, представляют собой своеобразный «за-

вет», передающий тот дух, который начальник миссии хотел видеть в своих

сотрудниках. В них реализуется идея сплочения людей за общую цель, что на

морфологическом уровне проявляется использованием определенных форм

глагола множественного числа, реализующих в себе категорию «мы»: МЫ

говорим, стараемся, посещаем. Данная мысль подтверждается и синтаксиче-

ски, в частности единоначатием каждого правила во всем своде: «Желаем»

[Нестеров 2005: 44-47].

- 122 -

Представляет интерес тот факт, что в данном тексте имеется ссылка на

рассказы о посмертных чудотворениях преподобного Макария, которые

можно найти в публикациях Стефана Ландышева, Илии Ливанского, Евфи-

мия Остромысленского и в других источниках. При этом автором указыва-

ются все выходные данные этих трудов в соответствии с требованиями к

оформлению литературы в наше время.

Далее рассмотрим «Жизнеописание святого Иннокентия». Произведе-

ние начинается с эпиграфа: «Радуйся, Иннокентие, Сибири и полунощных

стран апостоле» (Икос из службы Собора Сибирских святых» [Святой рав-

ноапостольный Иннокентий 2006: 284]. Часты воспоминания самого святого

о его жизни или о тех или иных событиях: «Учился я хорошо, но чистого

ржаного хлеба до выхода из семинарии не пробовал» [Святой равноапостоль-

ный Иннокентий 2006: 284]. Своеобразна заключительная часть данного жи-

тия: «Жизнеописанию преосвященного митрополита Иннокентия посвящен

замечательный труд И. Барсукова, а также киносценарий, написанный ми-

трополитом Иоанном Вендландом на тему: "Иннокентий – миссионер Рус-

ской Америки". Этот кинематографический документ представляет собой

правдивую, хотя и далеко не полную историю жизни и трудов святителя

Иннокентия, справедливо называя его апостолом Камчатки и Аляски» [Свя-

той равноапостольный Иннокентий 2006: 288]. Мы видим, что данный текст

максимально приближен к действительности, осовременен; отсюда исполь-

зование соответствующих понятий: кинематограф, киносценарий. Современ-

ному читателю предлагается информация о том, что и где он может прочи-

тать или посмотреть, заинтересовавшись личностью святителя.

Исследователи житийных текстов XIX века отмечают их тяготение к

научному историзму. На наш взгляд, стремление к документализму наглядно

проявляется и в современных жизнеописаниях сибирских святых, так как в

текстах публикуются выдержки из документов, прописываются точные даты,

цифры, имена, названия местностей: «16 марта 1861 года он принял монаше-

ство и был наречен именем основателя миссии, а 19 марта рукоположен в

- 123 -

сан иеромонаха. Три года трудился миссионер-подвижник на далекой окраи-

не Алтая – в Чолушманской долине вблизи Телецкого озера» [Святитель Ма-

карий (Невский) 2006: 338]; «23 мая 1831 года он остановился в Майме, в 8

верстах от Улалы и 80 верстах южнее Бийска» [Преподобный Макарий

(Глухарев) 2006: 394]. К тому же, стремление к обобщению и абстрагирова-

нию, свойственное каноническим житийным текстам, сменяется бытовой

конкретикой: «В Буланихе так замерз, что залез на полати, одел носки и ва-

ленные сапоги (валенки)» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 28].

В текстах приводится статистика экономического состояния Миссии,

точные границы, даты постройки храмов и т.д. Например: «Полезно было

пребывание его в столице и для Алтайской Миссии: он смог заинтересовать

ею благотворителей и собрал среди них средства, выслав 600 рублей на Ал-

тай, так как казенные средства на это дело были недостаточны. Особенно

помогал Миссии митрополит Филарет: вначале деньгами (12 мая 1837 г. –

837 рублей, 9 февраля 1833 г. – 150 руб. и 15 июля – 300 руб.), а затем снаб-

жавший отца Макария книгами и церковной утварью» [Жизнеописание пре-

подобного Макария 2009: 42]. А вот как описаны точные границы Епархии

святителя Иннокентия: «…епархия Иннокентия, в которую входит вся Вос-

точная Сибирь, Камчатка, острова Тихого океана, вся Аляска и побережье

Северной Америки до Калифорнии включительно, является самой обширной

в мире» [Святой равноапостольный Иннокентий 2006: 286].

Несмотря на то, что тексты жизнеописаний написаны, как и жития XIX

века, уже на русском языке, церковнославянские вкрапления и богослужеб-

ная лексика в произведениях сохраняется. Это придает тексту торжественное

звучание, атмосферу церковности: пастырь, жительство, братия, други,

семинария, клобук (монашеский головной убор) и т.д.

В жизнеописании можно встретить и целые фразы, написанные высо-

ким стилем, и это не обязательно церковнославянизмы, а русские словосоче-

тания возвышенного семантического значения – благонравие и прилежание;

«заря безсмертья блещет»; тишина духа; истинное умиротворение; Свет

- 124 -

Христов; горячая/великая любовь; «а за окном начинал брезжить рассвет

нового дня» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 21]; заблудшая

душа; самоотверженная и безграничная вера; страшила и ужасала; Алтай

Золотой; догорающая жизнь; кроткие, благодатно сильные слова; вдохно-

венный проповедник; небесная радость; «туча печали надо мной висит» и

др. Сохранены эпитеты, свойственные духовному жанру, риторические

приемы, используемые в Святом Писании. Отметим, что ссылка на Святое

Писание может вводиться в текст по-разному: 1) в уста святого вкладывают-

ся строки из Псалтири; 2) святитель сравнивается с ветхозаветным пророком;

3) дословная цитата из послания апостола с точным указанием его места в

Библии [Листрова-Правда, Расторгуева 2006]. Вот несколько примеров: «По-

сле этого о. Макарий начал тонким, замирающим голосом произносить: "Во

имя Отца и Сына, и Святого Духа, – кладя на себя медленно крестное зна-

мение. Затем взяв книгу и, разогнув ее, прочитал: – слышасте, яко речено

есть: возлюбиши искреннего и возненавидиши врага твоего. Аз же глаголю

вам: любите враги ваши, благословите кленущия вы, добро творите ненави-

дящим вас и молитеся за творящим вам напасть и изгоняющие вы: яко да

будете сынове Отца вашего, иже есть на небесех... " (Мф. 5, 43-45)» [Жиз-

неописание преподобного Макария 2009: 49]; «Предавшись воле Божией в

течение всей своей жизни, он оставил завет веры своим преемникам, указав

на слова пророка: От Господа стопы человеку исправляются (Пс. 36; 23)»

[Святой равноапостольный Иннокентий 2006: 287]. Таким образом, церков-

нославянские вкрапления в основном вводятся в текст при цитировании

Священного Писания или слов какого-либо пророка.

При обращении к текстам современных жизнеописаний немаловажным

является тот факт, что борьба святости и зла разворачивается не в плане веч-

ности, а в рамках обычной земной истории. Многие жизнеописания XX – на-

чала XXI века приближаются по форме к рассказу, насыщены яркими крас-

ками, формы становятся более свободными [Жанр жития в русской духовной

литературе 2010: электронный ресурс].

- 125 -

Таким образом, мы видим, что повествование современного жизнеопи-

сания с его динамизмом, последовательностью изложения материала и сю-

жетностью характеризуется тягой к беллетристичности. Часто описываются

переживания героев: самого миссионера, его близких и знакомых, а также

других лиц: «Слава Богу! – слетело с уст отца Макария, и глаза его при-

стально взглянули на бежавшего к ним ребенка…» [Жизнеописание препо-

добного Макария 2009: 15]; «Нет! Я там (в лесу) не один! Там есть Бог, как

и везде есть Бог! Там есть Ангелы, святые!..» [Преподобный Герман Аля-

скинский 2006: 382]; «– Остановись! – вскричал отец Макарий, хватая его

за руку. – Не смей. Господа моего, Искупителя ты не тронешь, безумный...»

[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 18].

Характерной чертой беллетристичности в произведении является и об-

ращение автора к читателю, которое связано с описанием структуры расска-

за; например, следующие маркированные вставные конструкции: «… До это-

го было еще почти четыре года службы в Костроме и более полугода жизни

в Киево-Печерской Лавре» [Нестеров 2005: 23]; «Но это осмысление пришло

к о. Макарию позже» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 6]; или:

«Осознание пришло позже, сейчас же он чувствовал себя придавленным мо-

щью архиепископа Иова…» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 8];

«Это были первые слова, произнесенные Иваном для народа Божия. Тогда ни

он, ни люди, бывшие в церкви, не могли предположить, что вся дальнейшая

его жизнь будет освящена этими пророческими словами…» [Путешествия и

подвиги Святителя Иннокентия 1999: 8].

В жизнеописании часто используются элементы мемуарного характера,

а именно упомянутые выше воспоминания очевидцев, людей, которые близ-

ки святому, а иногда и его врагов. Все они словно являются помощниками

агиографу в написании жития. Использование в тексте воспоминаний являет-

ся важной чертой современного жанра жизнеописания, отличающей его от

древнерусского жития.

- 126 -

Оригинальным и проблемным с точки зрения житийной направленно-

сти являются «Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита

Московского, апостола Америки и Сибири» [Путешествия и подвиги Святи-

теля Иннокентия 1999]. Данный текст, на наш взгляд, мало похож на жизне-

описание как таковое, потому что очень приближен и к жанру рассказа, и к

жанру путешествия, однако оно в общем плане соответствует требованиям

агиографического канона. На наш взгляд, его лучше обозначить следующим

образом: жизнеописание святого в форме рассказа-путешествия. Оно имеет

ряд отличительных признаков от древнерусских житийных текстов. Далее мы

рассмотрим некоторые особенности данного произведения. Во вступитель-

ной части жизнеописания святого дано обращение автора к читателям, в ко-

тором объясняется цель написания этого текста: «Надеемся, что эта книга

будет не только полезной и занимательной, но и поможет читающему за-

дать себе вопрос: на какое служение Богу и людям призываюсь я?» [Путеше-

ствия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 4]. Эта цитата важна постоль-

ку, поскольку во всех рассмотренных нами современных жизнеописаниях

прямого объяснения автором причины написания жития не было, а в данном

тексте эта мысль определена достаточно четко. Это жизнеописание, как

представляется, больше ориентировано на детей юного возраста, так как с

самого начала характеризуется красочностью, великолепием характеристик,

словно в сказке. Интересно представлены и сведения о рождении святого

Иннокентия: «В 1797 году, 26 августа, в день празднования Владимирской

иконы Божией Матери, у пономаря Ильинской церкви Евсевия Попова родил-

ся сын» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 6]. Ласково ав-

тор называет юного святого Ваней (впоследствии его нарекли Иннокентием),

описывает очень детально некоторые события из детства.

Известно, что жизнь человека Древней Руси, а особенно человека ду-

ховного звания определялась богослужебным кругом, отсюда и цикличность

времени, представленного в тексте: «От Пасхи до Троицы…От Троицы до

Петрова дня…» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 7].

- 127 -

Мы уже отмечали, что для жизнеописания характерны монологи под-

вижника, которые в той или иной форме и степени содержат в себе поучи-

тельные наставления, советы или просто размышления и т.д. В тексте о ми-

трополите Иннокентии монолог представлен в письме миссионера к дочери

следующим образом: «Пишу тебе, плывя по реке Амуру. Плывем мы по нему

уже 15 дней… Ты в письме твоем просишь меня научить тебя спасаться.

Ах, Пашенька! Сам я готов у тебя просить совета – как мне спасаться.

Давно уже начал учиться, и все еще учу азы… Ты говоришь, что нет у тебя

смирения и послушания, и что ты ленива молиться Богу. Истинное смире-

ние, милая моя, есть дар Божий; следовательно, его нельзя иметь, когда хо-

чется, его надобно достигать, а оно достигается тем, между прочим, что-

бы никогда и нигде, и ни в чем не считать себя выше других, ни на кого не

сердиться, никогда не считать себя невинною или правою… Ты говоришь

еще, что не можешь преодолеть своего гнева. О милая моя! Этот враг у

тебя самый лютый и самый неутомимый и неотвязчивый, потому что он в

твоем характере… Что же тебе сказать на это? То же – борись сколько

можно...» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 131]. Мы

видим, что данный монолог высоко диалогичен, наполнен риторическими

вопросами и восклицаниями, чувством участия, переживания за своих род-

ных и мир в целом, желанием поиска истины и спасения во славу Христа.

Заканчивается произведение эпилогом, в котором традиционно обозна-

чаются день кончины и прославления подвижника в лике святых, а также

приводится молитва. Нам кажется, что «Путешествия и подвиги святителя

Иннокентия, митрополита Московского, апостола Америки и Сибири»

Н.В. Романова и Н.Ю. Лазарева, с одной стороны, можно отнести к жанру

жизнеописания, так оно в общем плане соответствует агиографическому ка-

нону. С другой стороны, уже само название этого произведения – «Путеше-

ствия…» – отсылает нас к жанру иному, а именно жанру путешествия, осно-

вой которого, прежде всего, является познавательная задача, но автор может

ставить и другие задачи. Отсюда и описание странствий героя, далеких от

- 128 -

Центра России народов и т.д. Однако все эти черты жанра путешествия объе-

динены основной деятельностью миссионерства: привлечением людей к вере

и обретением спасения на небесах, показом святости героя и его праведного

пути, несмотря ни на какие препятствия. Последнее же являются приоритет-

ным направлением житийного жанра.

Итак, мы видим, что в жизнеописании XX – начала XXI века во многом

меняется содержание и сама сущность жития, а также его место в культур-

ном контексте. Изменения происходят в композиции, языке, отношении к ис-

торичности и т.д. Это происходит потому, что изменяется само направление

движения мысли. Как отмечает Русская Православная Церковь, ранее святой

человек воспроизводился с точки зрения идеала святости, то теперь «сама

святость рассматривается сквозь призму личности святого» [Жанр жития в

русской духовной литературе 2010: электронный ресурс].

Одной из задач изучения текста в стилистическом аспекте является об-

наружение образа автора, его языкового воплощения. Н.С. Болотнова дает

следующее определение: «образ автора это – 1) одно из проявлений глобаль-

ной категории субъективности, выражающей творческое, созидательное на-

чало в разных видах деятельности, включая речевую; 2) основная категория

текстообразования, наряду с образом адресата формирующая лингвистиче-

ские и экстралингвистические факторы текстообразования; 3) художествен-

ная категория, формирующая единство всех элементов многоуровневой

структуры литературного произведения; 4) образ творца, создателя художе-

ственного текста, возникающий в сознании читателя в результате его позна-

вательной активности» [Болотнова 2003: 253]. Образ автора в современной

стилистике художественной литературы необходимо изучать в коммуника-

тивно-деятельностном аспекте не только в свете категории субъектности, но

и категории адресованности. Наглядно его образ выражается в идиостиле пи-

сателя, то есть «совокупности языковых и стилистико-текстовых особенно-

стей, свойственных речи писателя, а также отдельных носителей данного

языка в рамках данного функционального стиля» [там же: 95]. В силу мето-

- 129 -

дической сложности полного анализа текстов и недостаточности описания

лишь специфических, индивидуально-авторских языковых средств, необхо-

димо «укрепление» единицы лингвистического анализа. Такой единицей, по

мнению М.П. Котюровой [Котюрова 2003: 98], является текстовая категория,

понимаемая в качестве комплекса языковых единиц, объединенных на функ-

ционально-семантической основе. Идиостиль писателя проявляется как в от-

ношении состава категорий, выраженных в тексте, так и в отношении поль-

зования этим гибким инструментом оформления речи. Взаимодействие тек-

стовых категорий – подчеркнутой логичности/ассоциативности, связно-

сти/фрагментарности, фактологичности/ гипотетичности, нейтрально-

сти/оценочности и др. – формирует доминирующую категорию текста, ре-

альное «наполнение» которой языковыми единицами способствует выраже-

нию творческой индивидуальности. Одним из ярких проявлений идиостиля

является использование иностилевых вкраплений. Ранее мы уже приводили

примеры включения в текст жизнеописания элементов официально-делового

стиля. Добавим только, что появление подобных вкраплений с определенной

текстообразующей нагрузкой свидетельствует об индивидуальном их ис-

пользовании.

Отметим, что искусство Древней Руси выражает коллективное чувство.

Поэтому много в текстах житий предопределено не автором, а конкретным

жанром. В каждом жанре есть определенный сложившийся образ автора.

Древнерусская литература существует как единое целое. Как справедливо

отметил Д.С. Лихачев, «в письменности было "одновременно", а вернее, вне-

временно, все, что написано сейчас или в прошлом. Не было ясного сознания

движения истории, движения литературы, не было понятий прогресса и со-

временности, следовательно, не было представлений и об устарелости того

или иного литературного приема, жанра и пр.» [Лихачев 1987: 85].

Далее рассмотрим образа автора древнерусских житий и современных

жизнеописаний. И.П. Еремин по этому поводу пишет следующее: «Многие

авторы привнесли в житийные тексты черты индивидуальной стилистики:

- 130 -

новые синтаксические конструкции, лексические и словообразовательные

элементы, специфическую метафоризацию текста. С одной стороны, это спо-

собствовало эволюции древнерусского житийного жанра и во многом предо-

пределило его расцвет, который пришелся на XV-XVI века, с другой – по-

служило одной из главных причин его исчезновения, а точнее, перехода в

другие, уже не столько религиозные, сколько художественные жанры: био-

графическую повесть, автобиографию и др.» [Еремин 1966: 236].

Сразу отметим, что авторы современных жизнеописаний проявляют

свою личность в тексте очень скромно. Они не дают развернутых характери-

стик своего «Я» как такового, потому что главное в произведении – показать

не себя, а святость героя, который является образцом поведения для челове-

ка. Автор в структуре самого произведения практически не дает сведений о

себе, своем детстве, не включает в текст и ярко выраженные личные эмоцио-

нальные характеристики по тому или иному событию. Лишь изредка можно

встретить краткую информацию о составителе жития. Как правило, образ ав-

тора в житии/жизнеописании соотносится с духовным лицом, священнослу-

жителем, в качестве которого выступает мужчина, являющийся своеобраз-

ным посредником между церковью и населением.

На важность изучения проблемы образа автора указывал еще В.В. Ви-

ноградов, который говорил: «Вопросы о речевой структуре "образа автора"

занимают очень важное место в науке о языке художественной литературы.

Иногда именно в этом кругу стилистических явлений отыскивается разгадка

композиционной структуры художественного произведения, его внутреннего

стилистического единства. Индивидуальный стиль писателя, его качествен-

ные своеобразия в значительной степени определяются формами воплощения

"образа автора" в произведении этого писателя» [Виноградов 1958: 26-27].

О том, что представляет собой «образ автора», единого мнения у ис-

следователей не существует. Например, Д.С. Лихачев предложил концепцию

безликости авторской позиции древнерусской литературы. По его мнению,

«данная литература анонимна не столько внешним отсутствием авторского

- 131 -

имени, сколько внутренней характеристикой подобного текста, так как житие

основано на смирении, безоговорочном и безликом послушании автора

Древней Руси» [Лихачев 1970: 54]. Полностью согласиться с мнением Д.Н.

Лихачева невозможно, так как создается впечатление, что в житийном тексте

совсем отсутствует авторская позиция, а это не совсем так, хотя не стоит

упускать из вида факт, что в большинстве житийных текстов личностное на-

чало приглушено.

Наиболее последовательно эту проблему разработал В.В. Виноградов,

который рассматривал образ автора в качестве главного элемента языковой

композиции произведения, организационным началом смыслового простран-

ства текста. По В.В. Виноградову, образ автора – это «концентрированное

воплощение сути произведения, объединяющее всю систему структур пове-

ствования в их соотношении с повествователем-рассказчиком и через них яв-

ляющееся идейно-стилистическим фокусом целого» [Виноградов 1971: 181].

В.В. Виноградов формулирует основную роль, которую выполняет образ ав-

тора в произведении: «В образе автора, в его речевой структуре объединяют-

ся все качества и особенности стиля художественного произведения: распре-

деление света и тени при помощи выразительных средств, переходы от одно-

го стиля к другому, перемены и сочетания словесных красок, характер оце-

нок, выражаемых посредством подбора и смены слов и фраз, своеобразия

синтаксического движения» [там же].

Творческая индивидуальность древнерусского писателя, его авторская

инициатива создают особую модель жанровой системы, несколько отличаю-

щуюся от заимствованной. Если византийский агиограф даже не мыслил о

написании жития императора или воина, то на Руси одним из первых ориги-

нальных житийных произведений становится житие княжеское – «Житие Бо-

риса и Глеба», «Житие Александра Невского» и др. То есть, мы видим, что на

языковую композицию текста очень повлияла субъективная воля писателя,

которая разрушала агиографический языковой канон.

- 132 -

В таком древнерусском произведении как «Житие Стефана Пермского»

(конец XIV века) автор постоянно рассказывает о себе: место учебы, автор-

ский замысел, история создания произведения, его задачи. Оригинально то,

что в тексте есть особая глава «Плач и похвала инока списающа» – это плач

автора о смерти епископа Пермского и похвала святому. Образ автора здесь

проникнут скорбью, эмоциональным и лиричным ощущением: «Увы мне!

Кто во мне пламень угасит, кто мне тму просветит? Увы мне! Волнуяся

посреде пучины житийского моря, и како постигну в тишину умиления и ка-

ко дойду в пристанище покаяния? Но яко добрыи кормник сыи, отче, яко

правитель, яко наставник, из глубины меня от страстей возведи, молюся»

[Иванова 2007: 74]. В современном жизнеописании подобных высказываний

автора встретить практически невозможно, также как и самоуничижительных

формул. Он просто описывает действительность, опираясь на фактический

материал.

Так же, как и в житийных текстах древнерусского периода, в жизне-

описаниях часты ремарки автора, его замечания, которые связывают различ-

ные части повествования и являются своеобразными формулами: «яко же

прежде рекох, о нем же преже рех, его же выше помянухом»; в жизнеописа-

ниях – «но это осмысление пришло к Макарию позже» [Жизнеописание пре-

подобного Макария 2009: 6] и т.п.

Безусловно, образ автора является главной составляющей языковой

композиции, определяющей структуру произведения. А в нашем случае,

именно антиномия автор – герой является основным принципом построения

житийного текста. Таким образом, в одних произведениях автор просто изла-

гает ход событий, в других является участником этих событий, а в третьих

происходит синтез того и другого – автор и герой слиты в одном лице.

Так, в «Житии протопопа Аввакума» автор и герой – «одно целое, что

усиливает личностное начало произведения. Все в тексте проходит через

систему его восприятия, мировоззрения, настроения. То есть речь идет об ав-

торизации – отношении автора к содержанию сообщения, его оценке, кото-

- 133 -

рая проявляется на разных уровнях строения текста. Житие Аввакума похоже

на монолог, с которым автор обращается к читателю. Он рассказывает о сво-

их трудностях, победах, видениях, душевных переживаниях (он «тужит»,

«рыдает», «вздыхает», «горюет») и т.д.» [Золотова 1973: 263]. Автор и герой

предстают как борцы, подвижники, искренне верящие в праведность своих

идей и веры. В современных же жизнеописаниях автор просто рассказывает о

своем герое от рождения до смерти, опираясь на различные свидетельства

других церковных деятелей и др. Нами не было встречено ни одного жизне-

описания, в котором автор и герой являлись бы чем-то целым.

Например, в таком произведении как «Жизнеописание Макария Глуха-

рева», автор показан как своеобразный наблюдатель за происходящим, но

свои наблюдения он фиксирует, основываясь на воспоминаниях известных

личностей, лично знакомых с миссионером. Так, например, из воспоминаний

Михаила Чевалкова – первого алтайского священника: «Однажды в осенний

день, когда сентябрь подходил уже к концу, я, ворочась из пихтача, увидел о.

Макария, идущего к дому Бориса. Было тихо. Люди, пользуясь ясными днями,

ушли по делам…, и меня потянуло послушать речь о. Макария. Прячась за

деревьями, я подошел совсем близко к крыльцу, на котором, насупившись, си-

дел Борис, угрюмый и злой» [Жизнеописание преподобного Макария 2009:

24]. Автор скромен, он понимает духовное превосходство миссионера над

собой. В свою очередь, авторы воспоминаний иногда рассказывают и о своей

жизни: «Этой осенью я крестился, и меня назвали Михаилом; крестились и

отец, и сестры и жена» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 24].

Такие небольшие вкрапления о жизни очевидцев иногда встречаются на

страницах жизнеописаний, однако об их внешности, характере составитель

жизнеописания, да и, вероятно, сам очевидец, информации не дает. Из «Жиз-

неописания Макария Глухарева» мы узнаем, что Михаил Чевалков и святой

знакомы. М. Чевалков изредка сообщает: «Я спешно обошел его с желанием

предупредить о. Макария, но он уже отворил двери и сошел с крыльца, то-

ропясь и не глядя на меня, подбежавшего к нему» [Жизнеописание препо-

- 134 -

добного Макария 2009: 25]. Таким образом, воспоминания помогают автору

в организации текста, а отсюда и в формировании собственного образа, так

как автор отбирает только самые интересные воспоминания о жизни святого,

только те, которые с его точки зрения полнее смогут раскрыть божественную

сущность героя.

Изучая образ автора, В.В. Виноградов указывал на своеобразные его

«лики». Отметим, что к образу автора можно отнести не только его характе-

ристику как действующего лица, но и элементы стиля автора, которые также

являются отражением его образа. «То, какие изобразительно-выразительные

средства использованы для реализации художественного замысла, и их ком-

позиционное оформление – все это объединяется образом автора», – пишет

В.В. Виноградов [Виноградов 1978: 165]. Иными словами, здесь идет речь о

творческом подходе автора к произведению, его индивидуальной манере из-

ложения. Ведь помимо сюжета в произведении имеется грамматический кон-

текст: структура предложения, порядок слов, использование определенных

лексем, суффиксов и т.д., что, по определению В.В. Виноградова, является

своеобразными «словесными рядами» [там же].

«Также целесообразно упомянуть об авторском подходе к цитатам, ко-

торый у каждого автора, конечно же, различен. На наш взгляд, набор цитат

является фоновым знанием писателя, а поэтому мы можем выделить из них

наиболее предпочтительные составителю жития. Оформление цитат в тек-

стах также разное: одни даются кратко, но точно к месту; другие только дают

ссылку на него; третьи представлены очень обширно; а есть такие, которые

настолько хорошо вплетены в ткань произведения, что из авторского текста

их вычленить достаточно трудно» [Грекова 2012: 112-113].

В современных жизнеописаниях, как было отмечено уже не раз, в ос-

новном цитируются слова из Библии, часты цитаты слов самих миссионеров,

а также людей, которые были знакомы с подвижником: «По свидетельству о.

Макария «в епископском служении Иова господствовала сила яростная, раз-

рушающая всякое бесчиние и истребляющая всякое зло» [Жизнеописание

- 135 -

преподобного Макария 2009: 6]; «Давно это было…, мы с отцом Макарием с

проповедью ездили…» (из свидетельств протоиерея Стефана Ландышева)

[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 20].

Таким образом, образ автора – это форма словесной художественной

реализации автора в произведении. Автор активно вплетен в литературный

процесс, он создает новые жанры и изменяет традиционные, в тексте он яв-

ляется субъектом речи, действующим лицом, а также с помощью индивиду-

ального стиля воплощает собственный образ.

С точки зрения стилистики значимым жанрообразующим признаком

является и образ адресата. Отметим, что в проанализированных текстах

жизнеописаний прямого указания на адресата нет. На кого жизнеописание

ориентировано? Зачем автор его пишет? На эти вопросы человек получает

ответ в ходе комплексного рассмотрения текста. Но есть и исключения. Ав-

тор «Путешествий и подвигов святителя Иннокентия» перед собственно жи-

тийной частью отмечает, что данное произведение ориентировано на моло-

дое поколение, которое подражает своим героям. Несмотря на то, что обще-

ственные идеалы сменились, опыт святости все-таки не утерян. «Однако, –

как отмечает А. Зайцев, – можно говорить о том, что сейчас чаще интересу-

ются не особенностями спасения того или иного праведника, не подробно-

стями его пути к спасению, а возможностью получить помощь по молитвам

этого святого» [Зайцев: электронный ресурс].

Итак, образ адресата древнерусского жития и современного жизнеопи-

сания существенно изменяется во времени. Тексты житий святых имели для

народа особо важное значение, они были самым распространенным жанром

Древней Руси. Сейчас же жизнеописания хоть и рассчитаны на широкий круг

читателей, имеют намного меньшую популярность [там же]. Меняется не сам

«широкий читательский круг» как таковой, а его качество: в частности, по-

менялось восприятие времени и жизненные идеалы населения России. На

наш взгляд, читатель современного жизнеописания является либо глубоко

заинтересованным, либо глубоко верующим во Христа лицом. К тому же, от-

- 136 -

ношение к религиозным произведениям древнерусского и современного чи-

тателя заметно отличается, так как меняется само отношение к книге [Жанр

жития в русской духовной литературе 2010: электронный ресурс].

К. Ковалев-Случевский выделяет два разных образа читателя в современном

жизнеописании: 1) простой человек; 2) церковный деятель, в отличие от пер-

вого глубже проникающий в произведение. Отсюда и два уровня восприятия

текста. Поэтому необходимо создавать интересные и оригинальные произве-

дения, оставаясь в русле «житийности», сохраняя православный взгляд на

мир [Ковалев-Случевский 2007: электронный ресурс].

Раньше человек находился внутри церковной традиции, при чтении

жития ему были важны штрихи к духовному портрету, а не бытовые детали и

подробности. Тексты воспринимались духовно, но не исторически. В на-

стоящее же время жизнеописания многих святых знает лишь малый круг лю-

дей, несмотря на то, что рассчитаны они на всех. Жанр житийной литературы

опирается на традицию, но для светского человека он будет сложен для вос-

приятия.

Таким образом, агиографический жанр XX века достаточно неодноро-

ден. Четко очерченных границ жанра нет. Как уже отмечалось, это происхо-

дит потому, что агиографический жанр в конце XX века возрождается вновь

после некоторого перерыва, некоторые традиции теряются. К тому же, в но-

вых условиях современным авторам приходится искать новые литературные

формы для жанра. Наблюдается тенденция к поиску оригинального стиля.

Однако, несмотря на это, общие черты агиографического жанра сохраняются,

но приобретают особую уникальность и неповторимость.

3.2. Языковое воплощение жанра жизнеописания святого

Языковое воплощение жанра жизнеописания можно рассматривать как

в плане стилистики языка (характеристика языковых средств), так и в плане

стилистики речи (характеристика организации этих ресурсов) [Листрова-

- 137 -

Правда, Расторгуева 2006]. В предыдущем параграфе мы эту тему уже затро-

нули. Далее систематизируем языковые особенности современного агиогра-

фического текста. Итак:

1) Жизнеописание, как и житие, можно отнести к церковно-

религиозному стилю.

2) Рассмотрение лексических средств жизнеописания в функцио-

нально-стилистическом аспекте позволило выделить: нейтральную лекси-

ку (общеупотребительную), церковно-религиозную, а также собственно ал-

тайскую лексику.

Нейтральная лексика отличается тематической безликостью, в нее вхо-

дят слова всех частей речи, она занимает значительное место во всем объеме

текста: сел, жизнь, шуметь, восток, деревья, буря, волна, столица, книга, по-

ездка, радостно, из, как, заблестел, говорила, подумали и др.

Церковно-религиозную лексику можно разделить на церковную и ре-

лигиозную. Церковная лексика отражает:

а) предметы культа, церковной утвари, устройство храма: икона, рясы,

алтарь, клирос, свещница, крест;

б) церковные обряды, обычаи и праздники: утреня, Великий пост,

крещение, постриг, молитва, проповедь, крестное знамение, «служил черед-

ную седмицу», Пасхальная неделя, Троица, Петров день, Успение, Покров,

Рождество и др.: «Преп. Макарий всегда крестил только после оглашения

(ознакомления с основами веры), поручал крещенного надежному восприем-

нику» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 22];

в) наименование священнослужителей: архиерей, пономарь, епископ,

настоятель, архимандрит, архиепископ, инок, иеродиакон, иеромонах и др.;

г) церковноадминистративные единицы: христианский храм, собор,

церковь, Киевская Лавра, Екатеринославская духовная семинария, Глинская

пустынь, Костромской Богоявленский монастырь Орловской епархии и др.

Религиозная лексика используется для обозначения:

- 138 -

а) Святой троицы и Богородицы: Господь, Иисус Христос, Бог, Сын

Божий, Бог-Свет-Христос (триединство), Провидение Божие, Всеблагой

отец Небесный; Владыка всесвятый, всемогущий, всеведущий и всем управ-

ляющий; Единый истинный Бог, Святая троица, Благая Матерь Бога и т.д.;

б) существ, явлений и качеств, воплощающих зло и порок: грех, дьявол,

косность и зло, соблазны, плотская страсть, искушение, нечистота, гре-

шен, гордость, порочные наклонности, рабство греха, «душа очищается от

черных, нечистых и гнилых кровей своеволия и глупости» [там же: 11];

в) библейских книг, религиозной литературы и ее персонажей: Библия,

Евангелие (от Марка, от Матфея, от Луки, от Иоанна), Ветхий и Новый

Завет, Апостол, Иов, Моисей, Иоанн, книга Деяний, псалмы, краткая Свя-

щенная история, краткий катахезис Филарета, огласительные поучения,

сборник молитв, часослов, Голгофа, «сошел с Креста» и др.;

г) христианских добродетелей: христианская жизнь, православная

мысль, попечитель бедных, крепость духа и др.;

д) именований религиозных понятий: вера, христианство, правосла-

вие;

е) именования христианских святителей: Дмитрий Ростовский, Сергий

и Герман Валаамские и др.

Общекнижная лексика в тексте представлена отвлеченными существи-

тельными (благонравие, прилежание, самопожертвование); глаголами со

значением абстрактности с возвышенной оценкой (почитается); прилага-

тельными, отражающими положительную или отрицательную оценку («са-

мый лютый, самый неутомимый и неотвязчивый враг», истинное смирение,

доверчивый и чистый, горячая и великая любовь, добрый); причастиями (все-

могущий, всеведущий); деепричастиями (глубоко веря, довольствуясь, не за-

сыпая, сложив руки, имея в своем сердце).

В составе лексики письменной речи современного жизнеописания мно-

го разговорных, просторечных, устаревших слов и выражений разных частей

речи, например: «Весь Петербург облетели слова новоназначенного обер-

- 139 -

прокурора Святейшего Синода, сказанные знакомому: "Поздравь меня! Я –

министр! Я – архиерей, я – черт знает что!? ". Архиереи шли к нему на при-

ем как на муку, снося и окрики, и невежественные поучения, и присловья, вы-

сказываемые без стеснения: "Пусть-ка сунутся на меня жаловаться! Я им

клобуки-то намну!"» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 39]; не-

бось (прост. и обл. в зн. «пожалуй, вероятно»), надобно (устар. и прост. в зн.

«нужно»), слыхали? (разг. в зн. «удивление»), хворать (прост. в зн. «болеть»),

хула (устар. и книжн. в зн. «резкое осуждение»), врачебница (слав. в зн.

«больница»), очи (устар.), уста (устар.), давеча (устар. и прост. в зн. «недав-

но») и т.п.

На принадлежность к определенному времени и культуре указывает

обилие в текстах коренной алтайской лексики. Так, в «Жизнеописании пре-

подобного Макария»: каранеме (злые духи), каии (березы), тере (тополя),

курюмесь (дьявол), сыгын-ай (сентябрь), кол-куреэчи (гадающий по рукам),

ти-мирыт (черемуха), толмач, аил, камланье, байга (конная скачка) и т.д. В

тексте часто встречаются многочисленные географические названия: Бия,

Бийский округ, Бийск, Барнаул, село Майма, Смоленское, Буланиха, Телецкое

озеро и др.

Иной лексический характер отмечается в «Путешествиях и подвигах

Святителя Иннокентия». Произведение переполнено лексикой мореплава-

тельного характера: фрегат, шквал, бом-брамсели (паруса на верхней части

мачты), рейд (часть водного пространства для маневрирования и погрузки

судов), пассат (ветер), бриг (парусное двухмачтовое судно), губа (морской

залив у устья реки) и др. Текст отмечен такой региональной лексикой, как:

зипун, чарки, верста, алеут, камчадал, шаман, тоѐн (старейшина у амери-

канских народностей), колоши (название людей по необычному сенскому ук-

рашению, которое называлось калуга), тайши – старейшина и др. В житиях

Сибирских миссионеров особое место отводится описанию той местности,

народов, где ведут свою деятельность святые; отсюда использование назва-

ний народных обычаев и костюмов такого народа, как алеуты: парка, кам-

- 140 -

лейка и прочее. Отмечается использование лексики, передающей состояние

человека, а также способы предотвращения данного состояния: «Тошнота,

головокружение, слабость не дают человеку подняться с койки и отравля-

ют неприятнейшими ощущениями почти всякое морское плавание. Владыка

нашел на удивление простой способ избавиться от укачивания на море…,

держа за щекой сырую луковицу» [Путешествия и подвиги Святителя Инно-

кентия 1999: 93].

3) Жанру жизнеописания церковно-религиозного стиля присущи

следующие грамматические особенности:

а) употребление имен существительных с суффиксами -ость, -ство, -

ние, -ие, -ени (устроение, исключение, исцеление, смирение, прилежание, от-

ношение, искушение, раздражение, безудержность); существительных, об-

разованных путем сложения основ (благонравие, богоподобие, самоотвер-

жение);

б) использование прилагательных простой и сложной превосходной

формы (достойнейший, важнейшее направление, самый лютый, «Макарий –

одна из самых светлых личностей», «Святейший Синод», Высочайшее имя,

всесвятейший и др.);

в) употребление действительных и страдательных причастий и деепри-

частий: хранимый, сопутствуемый, пораженный; «И, продолжая рыдать, я

покрыл поцелуями маленькие, тонкие руки, а он, все стоя на коленях, улыбал-

ся мне, смущенно и взволнованно отнимая у меня свои руки» [Жизнеописание

преподобного Макария 2009: 33]; «Он сам и его сотрудники, учась медици-

не…» [там же: 35]; «Растроганный до глубины души, о. Макарий, благосло-

вивший всех в последний раз, стал подниматься в гору» [там же: 46]; «Затем

призвал своего келейника и повел его за руку вместе с собой вдоль дороги,

лежавшей через широкий луг» [там же: 47];

г) включение в текст архаичных форм имен существительных, прилага-

тельных, глаголов и других частей речи (отче, настави, святаго, сей, аз же

глаголю, пред, други, драгой, сынове, на небесех).

- 141 -

4) Для стилистического анализа немаловажное значение имеет и

рассмотрение синтаксических особенностей текста. В жизнеописаниях

отмечено использование следующих конструкций (сразу скажем, что некото-

рые пункты мы только обозначим для обобщения, так как их примеры при-

водились в предыдущем параграфе):

а) сложные предложения превалируют над простыми;

б) тексты оснащены причастными и деепричастными оборотами: «И

жутко мне стало, привычному ко всему этому, в ту ночь и тоскливо» [Жиз-

неописание преподобного Макария 2009: 29]; «…его лицо, освещенное мол-

ниями, было кротко и спокойно»; «Я сознавал, что он прав; но, посмотрев на

вспененную бурную реку, бешено несущую свои быстрые волны, остановился

в нерешимости» [там же: 30]; «Быстро пройдя мимо оставленных всадника-

ми лошадей, он остановился у пня старой березы и, раздвинув инородцев,

склонился над упавшим. Алтайцы расступились перед ним, за минуту гнев-

ные, пьяные, они теперь испуганно глядели на потерявшего чувство отца

Элески, в темноте налетевшего на пень, выпавшего из седла и теперь обес-

памятевшего, и на старца, которого только что ругали уста сраженного

человека» [там же: 19];

в) простые предложения осложнены однородными и уточняющими

членами предложения, вводными словами: «… а я медлил, позорно медлил,

точно парализованный» [там же: 30]; «В Екатеринославе (ныне Днепропет-

ровск)…» [там же: 6]; «Беседовал с ними и на дому, давал свои книги, деньги и

съестное, которое по старой привычке ему, как инспектору, несли со всех

сторон [там же: 7]; «Это, несомненно, духовный человек» [там же: 8]; «Киев-

ская Лавра, в которую о. Макарий прибыл, показалась ему "слишком шум-

ной", и он попросился в Китаевскую пустынь, в 7 км от города, находящуюся

в месте тихом и прекрасном. Здесь он занимался переводами, в частности,

переводил на русский язык Слова преподобного Феодора Студита. Затем,

избегая предложенного ему настоятельства или, по мнению других исследо-

- 142 -

вателей, ища истинного духовного руководства, он переводится в Глинскую

пустынь Курской губернии» [там же: 9];

г) в тексты широко привлекаются цитаты из Библии, молитв, высказы-

ваний духовных лиц. Подобные цитаты являются важным стилистическим и

языковым фактором воплощения жанра жития как церковно-религиозного

стиля: «Святое Писание утверждало: «Итак вера от слышания, А слышание

от слова Божия» (Рим. 10, 17) и говорило устами Иисуса Христа: «Иссле-

дуйте Писания: ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свиде-

тельствуют о Мне» (Иоан, 5, 39)» [там же: 41];

д) в текстах обширно присутствуют элементы литературно обработан-

ного синтаксиса. Они, как правило, используются в сверхфразовых единст-

вах: анафора, риторические вопросы, синтаксический параллелизм, вопрос-

но-ответные конструкции;

е) отмечается инверсия согласуемого компонента в словосочетаниях.

Это обусловлено стилем и жанром текста, а также влиянием церковнославян-

ского языка: для гордости ученой; нервы утешает; школа Христова; Гос-

подь милостивый; жизнь вечная; вода живая; душа девственная; ряса ста-

ренькая, теплая и т.д.;

ж) в структуре текстов иногда наглядно представлена диалогизирован-

ная прямая речь: «Что ты, отец Макарий, забился и сидишь тут в темно-

те?» – спрашивал его гость. «Что мне делать, когда я так слаб и чувствую,

что везде дует», – отвечал монах» [Нестеров 2005: 35].

з) в произведениях наблюдается использование неполных предложе-

ний: «Кричал мальчик-келейник: – Тону! Тону!!»; «– Медведи! – крикнул он

своим слабым голосом, близко склоняясь к нам, чтобы быть услышанным»

«– Абыз!?» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 30]; или в диалоге

[там же: 18]:

– Элеска больше не сын тебе, – обратился он к толстому, сильнее всех гро-

зившему человеку. – У него отец – Спаситель и Господь, Которого полюбило

- 143 -

его сердце... если дитя тебе дорого, ты можешь вернуть его к себе, если

тоже придешь к Богу.

– Ах, ты... – затрясся от злости пьяный алтаец, – да я тебя, старый...

И он замахнулся плетью на архимандрита, тот не откачнулся даже, но

спутник, видимо менее пьяный, схватил алтайца за руку.

– Одурел, – выскочил из-за хвороста Иеремия. – Гость мой, не смей... дуй

меня, пьяница, дуй, а его не трогай...

– Нельзя трогать... забыл, что он старый, – загудели из толпы собравшихся

улалинцев и среди приехавших. – Ай, ай, совсем одурел.

– Зачем Элеску?.. Зачем сына?.. Твой Бог худой... зачем сманил... ой, какой

худой твой...

– Остановись! – вскричал отец Макарий, хватая его за руку. – Не смей. Гос-

пода моего, Искупителя ты не тронешь, безумный;

и) используются обращения, в том числе развернутые: «Выспался, ми-

лый?»; «Ну, что ты, милый, Господь с тобой, успокойся», «Послушайте,

други и братья!». Или в молитвах: «О Владыко всесвятый», «О всесвятей-

ший, всемогущий Боже!», «Батюшка, родимый, благослови!» и т.д.;

к) побудительность предложения, выражающего совместное действие

или приглашение к нему, передается с помощью формы глагола 1 лица мн. ч.

(посмотрим, попробуем, говорим, стараемся, посещаем): «О действиях мис-

сии теперь только то скажу, что мы по силам, по случаям, какие получаем

от провидения Божия, говорим полудиким здешним татарам о Боге истин-

ном… Стараемся между тем не терять из виду новокрещеных, посещаем их

и, поучая их познанию Иисуса Христа Распятого и обязанностей христиан-

ских, вкупе с ними и сами поучаемся тому же» [Нестеров 2005: 57].

Таким образом, особенности содержания текста, его композиции, ком-

муникативной направленности, образа автора и адресата определяют своеоб-

разие его лексических, морфологических, синтаксических языковых средств,

свойственных церковно-религиозному стилю в данной жанровой разновид-

ности.

- 144 -

3.3. Образ святого как ключевая фигура текста жизнеописания:

особенности языкового выражения

Описание образа святого через концептуальную сферу религиозного

сознания и его языковую репрезентацию в текстах является важным направ-

лением изучения агиографических текстов. Рассмотрим реализацию в тексте

жизнеописания образа святости с опорой на лингвоантропологические ис-

следования, в которых образ человека предстает как центральный фрагмент

языковой картины мира.

Значимым для нас является то, что лингвокультурология изучает язык

и культуру в их взаимодействии (В.Н. Телия, Н.Д. Арутюнова, Ю.С. Степа-

нов и др.). С этим направлением тесно связаны этнолингвистика, когнитив-

ная лингвистика и социолингвистика, а также функциональная стилистика, в

рамках которой находится наше диссертационное исследование.

Отметим, что в современной лингвоантропологической семантике в

работах Г.А. Золотовой, Л.А. Уфимцевой, М.П. Одинцовой, Н.Д. Арутюно-

вой, Ю.Д. Апресяна, Ю.Н. Караулова и др. языковой образ человека изучает-

ся в разных аспектах.

Во всех обобщенных моделях человек «характеризуется как субъект,

являющийся центром двух реальностей: внешней и внутренней (положитель-

ной и отрицательной), которые в текстах агиографического характера пред-

ставляют, – по определению В.П. Завальникова, антиномичный аксиологиче-

ский образ человека» [Завальников 2003: 28].

Главной идеей христианства является вера в загробную жизнь, поэтому

образ человека характеризуется праведностью, добротой, жертвенностью,

самоотречением, любовью к ближнему и т.п. Безусловно, эти составляющие

актуализируются и в текстах жизнеописаний, где на примере образа святого

выстраивается модель идеализированного облика человека, центральная для

определения концепта святости.

- 145 -

Конечно, наиболее полно рассмотреть репрезентацию образа человека

в языке, его связь с культурой и мышлением невозможно в рамках какого-то

одного направления. Поэтому необходимо интегрировать разные направле-

ния лингвоантропологии (работы В.П. Завальникова, О.В. Коротун, Л.Б. Ни-

китиной, Н.А. Седовой и др.).

Итак, при анализе лексико-семантических единиц, а также различных

текстовых фрагментов мы, вслед за В.П. Завальниковым, опираемся на лин-

гвоантропологический описательный метод, в который входит прием вычле-

нения анализируемых смыслов и средств их экспликации путем контексту-

ального анализа лексических единиц, семантических структур текста, ком-

муникативных параметров и привлечения нелингвистических данных [За-

вальников 2003]. «Описание образа алтайского святого в русской языковой

картине мира обусловливает обращение к тем единицам языка, которые яв-

ляются для русского национально-культурного сообщества традиционными

средствами характеристики святого человека, предопределенными жанровы-

ми особенностями, в том числе строгим агиографическим каноном. Такими

средствами являются слова и словосочетания, связанные с концептом "свя-

тость"» [Никитина 2004].

Через призму лингвокультурологического понимания концепта языко-

вой образ рассматривается как воплощение ментальной сущности, несущей

на себе национально-культурный отпечаток. Следовательно, в языковом об-

разе человека отражена национально-культурная специфика интерпретации

человека как одного из объектов внеязыковой действительности [Антология

концептов 2007].

Для нас большое значение будет иметь такой важный признак текста,

как его коммуникативная направленность. При рассмотрении текста жизне-

описания с точки зрения его коммуникативности, мы в первую очередь опи-

раемся на понятие концептуальной структуры текста, которая находит в нем

словесное воплощение.

- 146 -

Трактовке термина «концепт» посвящено большое количество работ

(Е.С. Кубрякова, В.И. Карасик, И.А. Стернин), но единого мнения по этому

вопросу не сформировано. Как отмечает Л.А. Грузберг, концепт, прежде всего,

связан с анропологической парадигмой языкознания и когнитивно-

прагматической методологией и используется наряду с такими ключевыми

понятиями, как «дискурс», «картина мира» и др., для репрезентации мировоз-

зренческих, интеллектуальных и эмоциональных интенций личности, отра-

женных в ее творениях – текстах [Грузберг 2003: 181]. Некоторые ученые по-

лагают, что часть концептуальной информации имеет языковую «привязку»,

выражается при помощи языка, но часть этой информации представляется в

психике принципиально иным образом, ментальными репрезентациями друго-

го типа – образами, картинками, схемами и т.п. Как интерпретаторы смыслов,

концепты постоянно уточняются и модифицируются. «Так как люди постоян-

но познают новые вещи в этом мире и поскольку мир постоянно меняется, че-

ловеческое знание должно иметь форму, быстро приспосабливаемую к этим

изменениям» (Л.В. Барсалоу; цит. по: [Грузберг 2003: 182]). «Концепты – это

скорее посредники между словами и экстралингвистической действительно-

стью» [Краткий словарь когнитивных терминов 1996: 92]. В лингвокультуро-

логии концепт мыслится как «культурно-ментально-языковое» образование,

своего рода «сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура

входит в ментальный мир человека, тот "пучок" представлений, понятий, зна-

ний, ассоциаций, который сопровождает слово» (Ю.С. Степанов; цит. по:

[Грузберг 2003: 182]). В отличие от многих исследователей, Ю.С. Степанов

считает концепт и понятие различными сущностями: «В отличие от понятий

концепты не только мыслятся, они переживаются. Они – предмет эмоций,

симпатий и антипатий, а иногда столкновений» [там же]. По мнению ученого,

в структуру концепта, с одной стороны, входит все, что имеет отношение и к

строению понятия; с другой стороны, к структуре концепта относится все то,

что делает его фактом культуры: исходная форма, сжатая до основных при-

знаков содержания история, современные ассоциации, оценки и т.д.

- 147 -

Под концептом, вслед за С.Г. Воркачевым, мы будем понимать единицу

коллективного знания/сознания (отправляющую к высшим духовным ценно-

стям), имеющую языковое выражение и являющуюся одной из единиц мыш-

ления [Воркачев 2005].

В тексте жизнеописания концепт святости выражается при помощи но-

минативных полей, объединяющихся в следующие тематические блоки: бла-

го, добро, смирение, кротость, самоотверженность, вера, учительство;

благовоспитанный, благочестивый, сердечный, ласковый и т.д. «Наличие

большого количества номинаций того или иного концепта свидетельствует о

высокой номинативной плотности данного участка языковой системы, что от-

ражает актуальность вербализуемого концепта для сознания народа» [Антоло-

гия концептов 2007: 294].

«Следует отметить, – акцентирует в своих работах И.В. Грекова, – что

концептуальные составляющие образа, передающие как портретное, так и

внутреннее состояние святого, принимают в тексте различные формы, имеют

разное категориальное значение. Если автор говорит о таком важном качест-

ве святого человека, как «смирение», то здесь наглядно проявляется некое

постоянное свойство, без которого человека к лику святых причислить не-

возможно. Другое дело, когда автор употребляет глагол «смирился». В этом

случае уже проявляется процессуальность, делается акцент на том, что чело-

век привел себя в это состояние усилием воли, показывается его духовная

борьба не только с окружающим миром, но и с самим собой» [Грекова 2012:

33].

В жанре жизнеописания, как и в жанре жития, концепт святости, с на-

шей точки зрения, является одной из важнейших текстовых составляющих.

От его воплощения зависит композиционное построение текста, его идейно-

семантическое содержание, а также построение самого образа святого с по-

мощью языковых единиц, выражающих духовное содержание как главней-

шее свойство человека в жизнеописании [Болотнова 2001]. Концепт является

главным связывающим звеном между различными компонентами любого

- 148 -

жанра, он позволяет посредством языковых единиц выразить духовное со-

держание образа.

М.Н. Казеннова в концепт святости включает следующие компоненты:

«Вера в Бога и любовь к ближнему; постоянная молитва и пост; смирение,

кротость и терпение; постоянное наблюдение за своими помыслами и дейст-

виями; послушание; отсутствие всякого излишества и т.д. Перечисленные

выше добродетели рождают особое отношение к смерти как началу новой

жизни. Свидетельством обретения святости также является указание на раз-

личные чудесные дарования, которые обретает подвижник как награду за не-

устанный духовный труд» [Казеннова 2007: 93-100]. На наш взгляд, целесо-

образным будет добавить в этот список ряд положений, касающихся жизни

именно святителя-миссионера. «Это активная деятельность, связанная с обу-

чением грамоте и церковному писанию непросвещенных народов, перевод на

их языки богослужебных книг, строительство храмов, постоянная борьба с

природными стихиями, лечение от болезней и др.» [Грекова 2011: 16-19]: «Во

время повальной язвы, целый месяц, не щадя себя, он неутомимо посещал

больных, увещавал их терпеливо переносить страдания, молиться, каяться,

или приготовлял их к смерти» [Преподобный Герман Аляскинский 2006:

382]. Миссионеры обладают высокой силой убеждения. Так, например, бесе-

да преподобного Германа Аляскинского «производила на слушавших его не-

отразимое впечатление. Особенно поражали собеседников ясность мысли,

четкость и глубина суждений. "Мы были безответны, дураки перед ним",

рассказывал капитан русского фрегата после встречи с отцом Германом»

(противопоставление простого человека и преподобного) [Преподобный

Герман Аляскинский 2006: 383].

Следует обратить внимание на тот факт, что «большая часть слов, со-

ставляющих идеальный образ человека в агиографической литературе, в со-

временной языковой картине мира частично или полностью утрачивает отпе-

чаток сакральности и переходит в обиходное употребление (мудрый, хитрый,

блаженный, святой)» [Завальников 2003].

- 149 -

Картина мира, эксплицируемая в жанре жизнеописания, формируется

при помощи определенных контрастных характеристик. Религиозный худо-

жественный мир жизнеописания представлен в виде строгих ментальных и

этических оппозиций: земное – небесное; истинное – ложное; обыденное –

сакральное; любовь к Богу – страх перед Богом и т.д. [там же].

Концепт святости является константой, обусловливающей появление

так называемого житийного канона, предполагающего единообразное по-

строение всех агиографических текстов. А значит, при описании языковых

средств, которыми эксплицируется содержание концепта святости в структу-

ре текста жизнеописания, мы можем говорить не только о новых языковых

элементах, выбор которых, по нашему предположению, диктует сам текст, но

и о сохранении жанрового единства различных вариантов житийных текстов.

Безусловно, концепт влияет не только на организацию структуры про-

изведения, но и определяет языковые единицы, посредством которых выра-

жается. Прежде всего, это проявляется в употреблении синонимических лек-

сических единиц. Но конкретная историческая обстановка, окружающая свя-

того, на наш взгляд, во многом оказывает влияние на написание и восприятие

текста жизнеописания. В частности, рассматриваемое нами «Жизнеописание

преподобного Макария (Глухарева) первоапостола Алтая» несет на себе от-

печаток своего времени.

Концепт святости как когнитивная единица имеет свои формы выраже-

ния в тексте. Прежде всего, он характеризуется антиномичностью, которая

проявляется с самого начала жизнеописания Макария Глухарева. Автор вво-

дит противопоставление сразу, разграничивая мир святого и мир простого

человека, – доброта и праведность противопоставляются злости и греховно-

сти. Это два противоположных содержательных плана. «Святой» – это иде-

альный, проникнутый высокими чувствами человек, обладающий божест-

венной благодатью, посвятивший свою жизнь церкви и религии, а после

смерти признанный образцом праведной жизни и носителем чудотворной си-

лы [Ожегов 1994: 695]. А «грешный» – это человек, нарушающий религиоз-

- 150 -

ные предписания и правила, это нечто вредное, дурное, противоположное

добру и святости в принципе [Ожегов 1994: 141].

«Подобные антиномии являются, на наш взгляд, своеобразным карка-

сом, на котором строится содержательный план произведения. Мы постигаем

сущность концепта не только через набор конкретных лексических единиц,

но и через очевидное противопоставление таких признаков, вводимых в про-

изведение, как послушание, детскость, духовное начало, с одной стороны, и

гордыня, грех, зависть, непросвещенность – с другой.

Автор не просто вводит в текст данные антиномии, он наделяет их спе-

цифическими признаками, которые передают мировосприятие коренного на-

селения. Ведь именно из жизнеописания мы узнаем, что в основе религиоз-

ных взглядов алтайцев-язычников прослеживается дуализм, то есть присут-

ствие двух начал: светлого – Ульгень и темного – Эрлик» [Грекова 2012: 144].

Следовательно, перед миссионером стоит непростая задача – открыть и пере-

дать народу понятие о всемогуществе Бога-Христа, то есть пробудить в их

душе именно святое начало, благодаря чему человек сможет ощутить чувство

свободы и открыть свое сердце божественному, праведному, вечному.

Антиномии в тексте жизнеописания могут проявляться и косвенно, что

видим в следующем примере: «И его спокойный и ясный голос точно обухом

ударил подлетевших на конях инородцев» [Жизнеописание преподобного

Макария 2009: 18]. «В этом предложении словно три части, которые может

выделить читатель, оперируя своим когнитивным опытом, полученным в ре-

зультате прочтения данного текста: 1) спокойный и ясный голос Макария

Глухарева; 2) дерзкие и грубые инородцы; 3) "точно обухом" – ключевое, на

наш взгляд, сочетание слов к пониманию данного противопоставления. В

тексте отчетливо выстраивается логическая цепочка: человек, причисленный

к лику святых, наделен особой Божьей благодатью, особыми качествами, с

которыми даже темное человеческое начало бороться не в состоянии. Это два

разных полюса, и либо человек принимает учение миссионера, меняет себя,

либо остается непросвещенным всю жизнь. Таким образом, через восприятие

- 151 -

средств выражения образа миссионера формируется не только представление

о концепте святости, но и приходит осознание таких важнейших его компо-

нентов, как кротость, любовь, терпение, доверчивость, бескорыстие, учи-

тельство, гуманность и т.д.» [Грекова 2012: 144-145].

Важным моментом, на наш взгляд, является то, что антиномии могут

выражаться в тексте и в форме диалога [Жизнеописание преподобного Мака-

рия 2009: 24]:

– Зачем идешь опять? – забыв долг гостеприимства, сказал он (Борис)

с ненавистью. – Мне противно глядеть на тебя и речи твои мне постыли.

– А я тебя люблю, – сказал с кротостью отец Макарий, и сел, по обы-

чаю, на крылечко, со своими кроткими словами о праведном Боге.

Через речь Макария автор словно передает основную Заповедь Христа

о любви к своему врагу. В данном отрывке ненависть и злость противопос-

тавляются кротости и любви. «Антиномии, выражающие концепт святости,

прежде всего, репрезентируются через систему отношений элементов поня-

тийной сферы, которые связаны между собой не только прямым, но и кос-

венным образом в рамках текста жизнеописания. К тому же, читателю иногда

легче понять сущность концепта именно косвенно, в результате образного

его восприятия», отмечает И.В. Грекова [Грекова 2012: 144].

«Миссионерская жизнь – это дорога, бесконечные переезды, порой по

местам необычно диким и непроходимым, в любую погоду, не взирая ни на

что», – говорит автор [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 28]. И

для достоверности приводит свидетельства протоиерея о. Стефана Ланды-

шева, преемника святого Макария по Миссии. В этих свидетельствах пред-

ставлено поведение Макария Глухарева в борьбе с природными стихиями: «А

молнии, все продолжавшие сверкать ослепительными змеями, освещали реч-

ную пучину; на лицах моих спутников было тоже выражение страха и не-

решимости, и только этот маленький сильный духом человек дернул поводья

своей дрожащей лошади, и та покорно скользнула с берега в воду... Я помню

эту минуту и теперь, ясно помню..., он слабый и не молодой показал пример

- 152 -

нам, молодым и сильным; его лицо, освещенное молниями, было кротко и по-

койно» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 30]. Данный отрывок

текста являет собой ѐмкую словесную антиномию, репрезентирующую кон-

цепт «святость». Макарий Глухарев «слабый и не молодой» с кротким и спо-

койным лицом, в то время как его спутники достаточно молоды и сильны, но

с выражением страха и нерешимости на лице. Или: «Имея невеличавую внеш-

ность и физически немощное, слабое тело, преподобный Макарий был чело-

веком твердого духа, сильной воли и подлинной апостольской ревности» [За-

ря безсмертья блещет 2007: 11].

Рассматриваемый нами концепт находит свое выражение и в моноло-

гах, представленных проповедями святого, в диалогах миссионера с самим

собой. Об особенностях включения монологической и диалогической речи

уже говорилось в первом параграфе данной главы, поэтому подробно мы не

будем останавливаться на этом вопросе.

Таким образом, в тексте жизнеописания концепт святости реализуется

как прямо, так и косвенно. В тексте есть слова с прямым значением, которые

непосредственно указывают на проявление святости, как правило понятные

читателю даже в изолированном употреблении. Косвенное же выражение

концепта требует при восприятии большего внимания и сосредоточенности,

так как косвенное выражение концепта святости возможно понять только в

системе, а не отдельно взятыми фразами и словами. О косвенном представ-

лении концепта мы уже говорили ранее. Вместе с тем, не следует упускать из

виду специфическую и устаревшую лексику, при помощи которой образ свя-

того воплощается в тексте жизнеописания: склеп, рясы, аскет, келья, просфо-

ра, раскольник, семинария, кончина и т.д.

Прямое же воплощение концепта святости представлено конкретными

лексемами через описание внешности и духовного мира Макария Глухарева:

«В семинарии инспектор Глухарев с его бескорыстием, гуманностью, че-

стностью выгодно выделялся на общем фоне своих сослуживцев. Мягкий по

природе, он чуждался всякой грубости и в свои отношения к воспитанникам

- 153 -

ввел тон самый дружелюбный, самый сердечный, ласковый, обнадежи-

вающий» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 7]. Отметим, что ду-

ховный облик святого выражается в тексте жизнеописания не только при по-

мощи лексических и синтаксических средств, но и единицами морфологиче-

ского уровня, в первую очередь благодаря словам разной частеречной при-

надлежности: «Он заметно выделялся и скромностью и вместе отсутстви-

ем всякого подобострастия… и простотой, и безыскусностью обращения во

время служения, и особенно кротким и приятным выражением в чертах ли-

ца. В глазах его светилось искреннее, благоговейное настроение души»

[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 54].

При описании внутреннего состояния миссионера наблюдается сосре-

доточение в одном простом предложении однородных определений, после-

довательно идущих друг за другом. Концепт святости, являясь жанровой до-

минантой, включаясь в произведение, получает свое распространение в раз-

нообразных лексических единицах. В тех же местах, где говорится о том,

сколько трудов и ответственности возлагается на плечи миссионера, наблю-

дается обилие однородных членов, повторов союза «и», что создает особое

стилистическое восприятие фрагмента, особую семантическую экспрессию и

динамичность: «Миссионерам приходилось заниматься всем: обучением вере

и навыкам земледелия, преподаванием грамоты детям и взрослым, постав-

ками сельскохозяйственного инвентаря, продовольствия и одежды, лечени-

ем и даже принятием родов» [Жизнеописание преподобного Макария 2009:

52].

Таким образом, мы видим, что существует ряд понятий, с помощью ко-

торых репрезентируются характеристики, определяющие человека и окру-

жающие его материальные и нематериальные ценности. Совокупность этих

единиц составляет семантику ментального мира. Так, в своих работах

В.П. Завальников использует понятие языковой аксиологической доминанты,

определяющей языковой образ человека применительно к житийной литера-

туре. Это понятие «характеризует типичные, доминирующие качества лично-

- 154 -

сти святого. Это значения лексем, синонимических рядов, тематических

групп, развернутых контекстуальных характеристик, определяющих лич-

ность святого и оценивающих его в определенном аспекте» [Завальников

2003: 30]. Для образа миссионера это такие доминанты, как бескорыстный,

трудолюбивый, боголюбивый, смиренный, ангельский и т.д. В текстах совре-

менных жизнеописаний подобные доминирующие аксиологические смыслы

часто вычленяются на уровне развернутых описательных характеристик:

«Высоконравственный характер Макария, его строгость в отношении себя,

постоянный и неустанный труд при больших лишениях, вызывали всеобщее

удивление, а помощь местным жителям в их нуждах и болезнях доставили

ему общую любовь» [Заря безсмертья блещет 2007: 5].

Определяя языковую доминанту как аксиологическую, следует обра-

тить внимание на ценностные по содержанию языковые характеристики об-

раза святого. Ведь образ миссионера представляет собой строгий набор рели-

гиозных морально-нравственных установок, предписываемых древнерусским

агиографическим каноном. Таким образом, мы имеем дело «с прагматиче-

ским (оценочным) когнитивным компонентом семантики слова, словосоче-

тания, фрагмента текста, текста в целом. А поскольку содержание текста во-

площается вербально, то смысл произведения может быть понят, прежде все-

го, через его лексическую структуру. Рассмотрение лексической структуры

текста, то есть многообразия ассоциативно-семантических, логических и

концептуальных связей и отношений элементов лексического уровня в пер-

спективе текста (от отдельных высказываний до целого произведения) по-

зволяет конкретизировать его семантику и смысл», – пишет Н.С. Болотнова

[Болотнова 2001: 52].

О подвижничестве преподобного Макария свидетельствуют следую-

щие ключевые лексические доминанты его образа – строгость и требователь-

ность к самому себе, молитвенные подвиги, довольство самым необходимым,

глубочайшее смирение и самоотвержение: «С молодых лет, приучив себя к

духовной брани, он не угождал своей плоти ни пищей, ни сном, ни одеждой:

- 155 -

жил в маленькой комнатке, в еде был постнически строг, зачастую по це-

лым суткам вкушая лишь просфору и несколько чашек чаю, спал очень мало,

в быту был скромен и невзыскателен, – пишет его биограф. – Личных вещей,

кроме самой необходимой одежды, книг, чернил и пера, у него не было» [Заря

безсмертья блещет 2007: 16]; «Святитель стяжал дар умной сердечной Ии-

сусовой молитвы, был строгим монахом-аскетом, обладал большой духовной

силой» [Святитель Макарий (Невский) 2006: 340]. То есть, прослеживается

еще один доминирующий признак образа святого – аскетический образ жиз-

ни, который находит свое воплощение в таких номинациях как терпение,

пост, кротость, воздержание и т.д.

Смысл жизни преподобного заключался в просветительской работе, в

служении истине. Поэтому и его образ жизни при большой силе его духа, от-

личается смирением, простотой, бескорыстностью и доступностью для

всех: «Действуя по закону любви, он для себя лично ничего и не искал – на-

против, сам отдавал ближним решительно все, что имел» [Заря безсмертья

блещет 2007: 106]. Как отмечал биограф архимандрита Макария Д.Д. Фили-

монов, «усвоив истинное значение Христианства и духа Христова, он шел

непоколебимо к намеченной им себе цели… чему он учил, что он проповедо-

вал, то он сам выполнял и даже с большей строгостью… нежели требовал

или искал того в других. И будучи архимандритом, он носил не шелковую ря-

су, а плохонькую шерстяную, как самый бедный монах; не изысканным, не

сытным рыбным столом возмещал воздержание от мяса, а довольствовался

самой простой пищей. И не из фарисейства, и не из юродства поступал он

так, а потому, что признавал как искренно верующий, что так должно.

"Вера без дела мертва"» [Заря безсмертья блещет 2007: 24]. Мы видим, что

подобные градационно-сопоставительные синтаксические конструкции уси-

ливают противопоставление мирских и духовных ценностей для святого че-

ловека, важнейшими из которых для образа подвижника веры являются вто-

рые.

- 156 -

Огромное место в деятельности миссионера занимает учительство.

«Свет Христов просвещает всех» [Заря безсмертья блещет 2007: 103] – эти

последние предсмертные слова отца Макария были девизом, программой

деятельности и пасторским завещанием памятного Архимандрита, который

постоянно стремился к нравственному очищению, самосовершенствованию,

распространению идей Христа, идей добра, любви, света и истины. Отсюда

берут свое начало и метафорические сравнения, показывающие роль миссио-

нера как посредника между простым человеком и Богом: «За свою деятель-

ность и благочестивую жизнь народ назвал его "Апостолом Алтая" и "Си-

бирским столпом Православия"» [Святитель Макарий (Невский) 2006: 340],

«Белый клобук на Алтае!» [Макарова-Мирская, 2005: 64].

Обратим внимание на то, что в жизнеописании показано последова-

тельное восхождение человека к святости. И одной из самых ярких доминант

не только концепта святости, но и непосредственно образа святого предстает

вера, которая является центральной для любого религиозного учения. Вера

является связывающим звеном между Богом и человеком: «Архимандрит

Макарий при жизни своей… являл одного из… угодников Божиих. Все свой-

ственные миру выгоды, самолюбие, житейское преуспеяние были совершен-

но чужды его благочестивой и честной душе. Вера, главное содержание

преподобного Макария, давала направление и его характеру, и поведению,

и отношению к людям» [Заря безсмертья блещет 2007: 9]. Заметим, что в

религиозной концепции веры прослеживается дихотомическое представле-

ние о любви к Богу и страха перед ним, что эксплицируется в семантической

составляющей текста.

По мнению М.Н. Казенновой, все слова-доминанты, выражающие кон-

цепт святости, можно объединить в несколько групп: номинативные едини-

цы, служащие для обозначения «источника святости»; наименования сферы,

связанной с греховной жизнью человека, в преодолении которой выражается

стремление к святости; слова и выражения, которые призваны обозначить

путь и «средства» восхождения к святости [Казеннова 2007: 96].

- 157 -

В этой связи целесообразным будет рассмотреть проявление концепта

святости на уровне содержания произведения. В современных жизнеописа-

ниях выделены события реальной исторической жизни миссионера, которые

раскрывают духовное содержание совершаемого им подвига и отражают

путь достижения святости. Это, во-первых, особые обстоятельства детства,

интерес ребенка к духовной жизни, его болезнь, которые показывают, что

святой изначально был храним особым Промыслом Божиим; во-вторых, обу-

чение и посвящение себя Христу (см. например, пребывание Макария Глуха-

рева в Екатеринославской духовной семинарии, где он проходит постриг).

Юный святой исполняет все монашеские правила и уставы, соблюдает пост,

занимается физическим трудом, выполняет все это с особым усердием и ве-

ликою радостью. Особое внимание уделяется рассказу об устроительстве ду-

ховной миссии, что считается великой добродетелью. Миссионер Макарий

Глухарев постоянно встречает на своем пути препятствия различного рода:

природные стихии, нежелание людей следовать священному пути, нападе-

ния, болезни. Испытания обнаруживают духовную крепость миссионера в

сочетании с кротостью и смиренностью. Концепт святости обеспечивает ус-

тойчивость агиографического жанра, несмотря на эволюционные процессы,

связанные с изменением экстралингвистических факторов, и приводящих к

трансформации жанра жития в жанр жизнеописания.

Мы считаем, что концепт святости является ключевым концептом жи-

тийного жанра. Его номинативное лексическое поле включает в себя такие

компоненты, как: «благо», «добро», «смирение», «кротость», «детскость»,

«любовь», «самоотверженность», «вера», «учительство», строгость к самому

себе, довольство самым необходимым, аскетический образ жизни и др. Эти

компоненты проявляются в тексте жития очень отчетливо: «Благочестивый,

скромный, благовоспитанный и в то же время подвижный, живой и не-

сколько восторженный» [Жизнеописание преподобного Макария 2006: 5];

«Проповедник Любви, архимандрит Макарий сам был воплощение любви, ду-

ха кротости и смирения» [Жизнеописание преподобного Макария 2006: 52];

- 158 -

«Кротостью в обращении, отеческой приветливостью Преосвященный за-

служил любовь среди коряков, чукчей, тунгусов» [Путешествия и подвиги

святителя Иннокентия 1999: 88]; «Здесь он жил в землянке, недалеко от

питьевого ручья, предаваясь подвигам пустынножителя, к чему привык с

двенадцатилетнего возраста… Постелью ему служила небольшая скамья,

покрытая вытершейся оленьей шерстью, а местом изголовья служили два

кирпича… одеяла тоже не было, его заменяла деревянная доска, лежавшая

на печке. Одежда его была одной и той же – и зимой и летом. Питанием

преподобному служили рыба или овощи, которые он вкушал с крайним воз-

держанием» [Преподобный Герман Аляскинский 2006: 381].

Миссионеры обладают высокой силой убеждения. Например, Макарий

Глухарев обращал к вере тех, кто, казалось, погряз в невежестве, пьянстве и

злости: «Как убедительно он говорил! Сердце юноши трепетало и горело в

порыве горячей любви к Небесной Матери…» [Жизнеописание преподобного

Макария 2006: 16]. Искренне молящийся Иннокентий Московский внушал

почтение даже врагам: «Невозмутимое спокойствие Владыки и благоговей-

ное выражение его лица поразили англичан, заставили их смолкнуть и тер-

пеливо выждать конца службы» [Путешествия и подвиги святителя Инно-

кентия 1999: 120]. А беседы Германа Аляскинского всегда производили на

слушающих неотразимое впечатление: «Особенно поражали собеседников

ясность мысли, четкость и глубина суждений. "Мы были безответны, дура-

ки перед ним", – рассказывал капитан русского фрегата» [Преподобный

Герман Аляскинский 2006: 383].

В текстах современных жизнеописаний, как отмечалось, много ссылок

на авторитетные источники для подтверждения достоверности слов автора.

Так, святитель Филарет называет преподобного Макария Глухарева «роман-

тическим миссионером». Говорится и о своеобразной «детскости» миссионе-

ра в восприятии автора: «… при своей искренности и пылкости имел опреде-

ленную "наивность" в житейской мудрости века сего, в евангельском смысле

- 159 -

"детскость" при твердом уповании, что Господь не оставит» [Жизнеопи-

сание преподобного Макария 2006: 39].

Миссионер отличается безграничной смелостью. Например, в «Жизне-

описании Макария Глухарева» особых чудес не показано, но представлена

мужественная физическая и духовная борьба святого с бурей, дабы показать

пример остальным и внушить веру в спасение: «Он забыл о себе: но я разве

мог забыть это? Я ясно представил себе эти слабые руки, державшие дол-

го, долго мое бесчувственное тело среди бури и волн; я знал, что он изнемо-

гал, этот старец с слабым телом и великой душою; он понимал, что каж-

дую минуту может погибнуть из-за меня, и однако не опустил меня, спас»

[Жизнеописание преподобного Макария 2006: 33].

Вместе с тем, святого характеризует скромность и самоуничижение пе-

ред лицом Творца: например, при обращении к Богу Макарий называет себя

ничтожным, недостойным, грешным. Отсюда следует и другой вывод, что в

жизнеописаниях сохраняется постоянное обращение к Богу, который под-

держивает святого в совершении духовных подвигов: «Нет! Я там (в лесу)

не один! Там есть Бог, как и везде есть Бог! Там есть Ангелы, святые!»

[Преподобный Герман Аляскинский 2006: 382].

С помощью отсылки к другому человеку автор дает описание внешно-

сти миссионера, его духовных характеристик, что также является одним из

средств выражения концепта святости. Познакомившись с о. Макарием в

1844 году, Д. Филимонов так описывает его внешность: «Небольшого роста,

непредставительный, несколько сутуловатый, с седоватой бородкой, он

сначала не привлекал особого внимания, но раз вглядевшись в него и особенно

в его умные выразительные глаза, как-то невольно приходилось следовать за

ним. Он заметно выделялся и скромностью и вместе отсутствием всякого

подобострастия перед митрополитом, и простотой, и безыскусностью об-

ращения во время служения, и особенно кротким и приятным выражением в

чертах лица. В глазах его светилось искреннее, благоговейное настроение

души» [Жизнеописание преподобного Макария 2006: 41]; «Ученик старца,

- 160 -

алеут, получивший в крещении имя Игнатия, говорил: "Да, трудную жизнь

вел дедушка, и никто не может подражать его жизни!"» [Преподобный

Герман Аляскинский 2006: 380]. А вот как описывает автор внешность свя-

тителя Иннокентия при пострижении митрополитом Филаретом: «В полу-

темном храме стоял… батюшка, одетый лишь в длинную белую рубаху –

власяницу, как бы нищий и не имеющий ничего своего перед Богом» [Путеше-

ствия и подвиги святителя Иннокентия 1999: 109].

Итак, концепт святости представляет собой константу, единую для всех

текстов агиографического жанра: житий и жизнеописаний. Именно он обу-

словливает появление так называемого житийного канона. С его помощью

отражается концептуальная картина мира, которая является результатом всей

духовной активности человека.

Н.С. Болотнова правомерно заметила, что «читатель постигает смысл

текста и образа в первую очередь через различные связи лексических единиц,

поэтому они и имеют первостепенное значение для коммуникативной сторо-

ны текста, в частности плана интерпретации. Лексическая структура текста –

это основа к пониманию текста, это форма репрезентации семантического и

смыслового уровня жизнеописания. Вся эта сложная система гармонизирует-

ся на морфологическом и синтаксическом уровнях текста, которые находятся

в отношениях взаимодействия и взаимообусловленности» [Болотнова 2001:

115].

Несмотря на то, что жанр жития с течением времени подвергся измене-

нию, произведения, призванные выражать, нести единственную Божествен-

ную Истину, составляют некое единое смысловое пространство. И такое

проникновение в смысловое содержание позволяет читателю понять мотивы,

побуждающие автора писать так, а не иначе, понять все, что подразумевает

писатель, внутреннюю логику его текстового сообщения. Этот уровень по-

нимания включает и оценку языковых средств выражения мысли, использо-

ванных автором, которые, в свою очередь, опираются не только на сюжет, но

и на грамматический контекст. «Таким образом, текст жизнеописания явля-

- 161 -

ется системой, состоящей из избирательно вовлеченных элементов, которые

различными способами и на разных уровнях текста репрезентируют концепт

святости. Выделенные нами языковые составляющие образа святого с опорой

на экстралингвистические знания наглядно показывают репрезентацию об-

раза миссионера в тексте как некоего образца поведения и носителя нравст-

венных идеалов христианства. Языковая реализация образа святого проявля-

ется в определенном наборе инвариантных номинативных смыслов, усили-

вающих восприятие этого образа и помогающих решить важнейшие задачи

религиозного дискурса» [Грекова 2012: 146].

3.4. Жанр жития и жизнеописания святого:

проблема тождества и различия

В диссертационной работе ставится задача определить жанровые ха-

рактеристики текстов житий и жизнеописаний святого, и на основе выявле-

ния тождества и различий между данными текстами определить статус жиз-

неописаний по отношению к каноническим житийным текстам. С этой целью

в диссертации проводится сопоставительно-типологический анализ текстов

агиографического жанра в функционально-стилистическом аспекте: в своем

исследовании жанра жизнеописания мы обращаемся к жанру жития для вы-

явления жанровообразующих констант и специфических черт и на этом ос-

новании прослеживаем эволюцию жанра на определенном этапе его истори-

ческого развития. В данной части исследования мы опираемся на теорию то-

ждества и различия как на теоретическую основу анализа текстов в интере-

сующем нас аспекте. В связи с этим, на наш взгляд, целесообразно дать фи-

лософское и лингвистическое обоснование указанного подхода.

Проблема тождества и различий объектов является, прежде всего, фи-

лософской проблемой. Она прослеживается в античной философии в работах

Аристотеля. К данной проблеме обращались многие представители классиче-

- 162 -

ской философии: Т. Гоббс, Г. Лейбниц и М. Хайдеггер [Философский сло-

варь: электронный ресурс].

Тождество и различие – это парные категории диалектики, философии

и логики, в своей взаимосвязи отражающие единство многообразия в мире,

соотносительность моментов объединения и разъединения любых явлений,

находящихся во взаимодействии. Два тела различны, когда об одном из них

можно сказать нечто, чего нельзя одновременно высказать о другом

(Т. Гоббс). Принцип индивидуации, выражающий онтологический аспект

проблемы тождества, гласит: всякая вещь неповторима и единственна в ка-

ком-либо отношении. Однако в некотором ином отношении та же вещь мо-

жет перестать быть неповторимой. Принцип индивидуации, по мнению

Д. Юма, есть не что иное, как неизменяемость и непрерывность какого-либо

объекта при предположении изменения во времени. Нет абсолютно тождест-

венных вещей. Вместе с тем наличие объективно-общих моментов позволяет

людям осуществлять в практических или познавательных целях абстракцию

отождествления различных объектов. «В какой мере различие вырастает из

существа тождества, – это читатель должен узнать сам, прислушавшись к со-

гласию, царящему между событием и ладом», – пишет М. Хайдеггер [Хай-

деггер 1997: 64].

Тождество – это равенство объекта, одинаковость объекта с самим со-

бой или равенство нескольких объектов. Но при этом конкретное тождество

всегда относительно, поскольку действительность постоянно меняется, и ни

один объект не бывает абсолютно тождественным самому себе: постоянно

изменяясь. Любое тождество всегда содержит в себе различие. С другой сто-

роны, различие объекта с другими объектами всегда содержит в себе тожде-

ство, поскольку различение объектов есть не что иное, как различение их са-

мотождественностей. Следовательно, различие – это несходство самотожде-

ственности двух или более объектов, проявляющееся внешне в наличии у

них тех или иных признаков, отсутствующих у одного и присутствующих у

- 163 -

другого. Таким образом, как каждое тождество всегда содержит в себе раз-

личие, так и всякое различие содержит в себе тождество.

Исходя из этого, можно сказать, что тождество и различие, как харак-

теристики бытия вещей, существуют в единстве. Далее рассмотрим, что про-

истекает из относительного характера тождества объекта самому себе.

Следует сразу сказать, что относительность тождества объекта самому

себе отражает, наоборот, изменчивость существования объекта в бытии.

Ведь, если конкретность тождества указывает на то, что объект в данный мо-

мент устойчиво есть то, что он есть, то относительность тождества указывает

на то, что объект изменчив и может, благодаря этому, стать не тем, что он

есть. Следовательно, поскольку любой объект самотождественен и конкретно

и относительно одновременно, то самотождественность любого объекта со-

держит в себе не только признаки различия с иным себе, но и признаки раз-

личия с самим собой. Таким образом, любой объект является неким единст-

вом своей устойчивости и своей изменчивости [Закон единства и борьбы

противоположностей: электронный ресурс].

Е.В. Сидорова о проблеме тождества в языке и лингвистике пишет сле-

дуюющее: «Сходство в отличие от тождества предполагает градацию, т.е.

можно говорить о степени сходства (очень похож, похож, немного (мало) по-

хож). Различие имеет место тогда, когда начинают сопоставляться противо-

положные понятия. Различие строится, как правило, на отношениях сопос-

тавления/ противопоставления одного другому, причем отношение сопостав-

ления представляется несколько неоднородным. Это естественно, поскольку

само слово "сопоставление" может предполагать как сходство, так и разли-

чие. Однако операцией сопоставления мы пользуемся все же часто для того,

чтобы внести различие. Отношение сопоставления представляется особым

еще и потому, что сопоставляться могут признаки или качества предметов не

только с целью провести между ними различие (реже сходство), но и для то-

го, чтобы показать, что "развитие" одного признака зависит от "развития"

другого признака [Сидорова: электронный ресурс].

- 164 -

Следовательно, продолжает Е.В. Сидорова «семантическая шкала "то-

ждество – сходство – различие" представляет собой языковую ось сравнения,

его языковые ипостаси, разнообразие средств выражения которых обуслов-

лено не только выделенными семантическими отношениями, но также, по-

видимому, и некоторыми стилистическими. Сходство тяготеет больше к язы-

ку, нежели к логике. Что касается категорий тождества и различия, то они

входят как в сферу логики, так и в сферу языка. Хотя при этом нужно ска-

зать, что тождество как логическая категория имеет в языке свою особую то-

нальность – полное тождество в языке, как правило, не выражается. Язык как

бы «подстраивает строгое логическое тождество под себя», делая его более

гибким, удобным и "полезным" для своих нужд» [там же].

Таким образом, тождество, сходство и различие как семантические ка-

тегории сравнения функционируют в языке в виде предложений тождества,

сочинительных конструкций и сравнительных конструкций с их вариантами,

лексических средств и т.д. «Языковые факты сравнения отражают не только

отношения сходства и различия, но и отношения тождества. Вследствие это-

го о сравнении можно говорить как о феномене, опирающемся на триаду от-

ношений – сходства, различия и тождества, среди которых тождество и раз-

личие представляют собой пределы сравнения – совпадение предмета с са-

мим собой в случае тождества и отсутствие общего в случае различия. Се-

мантическая ось "тождество – различие" представляет собой то семантиче-

ское пространство, на основе которого происходит освоение человеком ок-

ружающей его действительности» [там же].

Рассмотрев концепцию тождества и различия с логико-философской

позиции, обратимся к обзорному освещению данной проблемы с лингвисти-

ческой точки зрения. Достижением современной лингвистики является по-

нимание того, что язык нельзя отвлечь от экстралингвистической действи-

тельности. В языке важна его национально-культурная семантика, отражаю-

щая особенности природы, характер экономики и общественного устройства

страны, особенностей быта, обычаев и историю народа. Национально-

- 165 -

культурная семантика языка – это продукт истории, включающий в себя

прошлое культуры. Об этом писал еще В. фон Гумбольдт: «...Язык тесно пе-

реплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой

ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую ста-

дию культуры» [Гумбольдт 1984: 48].

Язык – это продукт экстралингвистической действительности. Еѐ ос-

новная схема: мир в его тождествах и различиях – познание мира в его тож-

дествах и различиях – оценка тождества и различий с точки зрения интереса

человека в направлении «хорошо-нейтрально-плохо». Отсюда язык – извест-

ная модель мира в тождествах и различиях, а также система аксиологических

оценок тождеств и различий. Отсюда же вся система языка зиждется главным

образом на семантическом субстрате тождеств и различий (синонимия-

антонимия, полисемия-омонимия; структура грамматических категорий; со-

гласие и несогласие, противительные и подчинительные отношения и т.д.).

Для говорящего важно устанавливать в своей речи не только тождест-

венное и разное в мире. Он всегда (хочет он того или нет) показывает (от-

крытым текстом или скрыто), положительны они, или отрицательны, или же

вообще безразличны (нейтральны) для него. Поэтому семантика тождеств и

различий в языке (и речи) всегда подается в «одеждах» аксиологических зна-

чений. Данный тезис утверждается еще и тем, что жизненная подлинная

правда обнаруживается именно при противопоставлении плохого и хороше-

го. В частности, множество примеров тому можно обнаружить в текстах

жизнеописаний. Данные тексты пронизаны аксиологическими значениями,

так как ценностные ориентации и связанные с ними представления образуют

своего рода ось сознания, являются важнейшей составляющей в структуре

человеческого бытия, в том числе и важнейшей стороной познавательно-

мыслительной деятельности.

Тождество текстов является не абстрактным, а конкретным, содержа-

щим внутренние различия, противоречия, постоянно «снимающие» себя в

процессе развития, зависящим от данных условий. Само отождествление тек-

- 166 -

стов определенного жанра требует их предварительного отграничения от

других текстов. С другой стороны, часто приходится отождествлять различ-

ные тексты, например с целью создания их жанровой классификации. Это

означает, что тождество текстов неразрывно связано с их различием и явля-

ется относительным.

Всякое тождество вещей (и семиотических объектов) временно, прехо-

дяще, а их развитие, изменение абсолютно. При описании вариативности

языко-речевых единиц представляется целесообразным исходить из выделе-

ния не инварианта, противопоставленного вариантам, а константных призна-

ков единицы, противопоставленных ее вариантным признакам. Константная

и вариантная зона могут быть выделены на основании множества конкрет-

ных реализаций. Константная зона при этом понимается не как абстрактная

сущность, связывающая все варианты, а как «конкретный набор характери-

стик объекта, остающийся неизменным при всех его модификациях в реаль-

ных условиях употребления» [Беляевская 1987: 87]. Каждый вариант вклю-

чает в себя все константные признаки, а также часть вариативных из общей

зоны вариативности, что и составляет индивидуальную специфику каждого

варианта.

Применение принципа константности/вариативности к содержательной

и формальной сторонам текста предполагает выделение константной и вари-

антной частей семантики текста и ее оформленности. Изучение процессов

развития позволяет заключить, что в самих этих процессах формируется не

только способность формально-содержательной структуры текста к гибкости

и вариативности, но и способность к определенной устойчивости. Констант-

ность жанровых характеристик текста не только обеспечивает его тождество,

но также и определяет пределы варьирования. Расширение зоны вариативно-

сти возможно лишь постольку, поскольку оно не нарушает стабильности

константных признаков. В сфере жанровых признаков канонических житий и

современных жизнеописаний обнаруживается свой состав константно-

вариативных отношений, к описанию которых мы и переходим.

- 167 -

В современной литературе традиционный жанр жития продолжает су-

ществовать, но приобретает несколько иные жанровые формы. Теперь тексты

данного жанра функционируют, прежде всего, в форме жизнеописания, что

вызывает необходимость их сопоставительного анализа. Термин «жизнеопи-

сание» в науке еще не закреплен, но авторы называют свои произведения

именно «жизнеописанием», что отражается не только в заглавии текстов, но

и в предисловиях к изданиям. Мы, вслед за К. Ковалевым-Случевским, счи-

таем, что данное определение наиболее подходит для именования современ-

ных житийных тестов [Ковалев-Случевский 2007: электронный ресурс]. Да-

лее рассмотрим некоторые проблемы соотношения жития и жизнеописания,

которые, с нашей точки зрения, являются двумя вариантами одного и того же

агиографического жанра.

В конце XX века многие подвижники, священники, пострадавшие за

веру, а также миссионеры были причислены к лику святых. Одним из необ-

ходимых условий канонизации всегда было написание жития святого. В свя-

зи с этим в настоящее время важным становится требование соблюсти при

создании новых жизнеописаний агиографический канон.

На протяжении всей истории существования жанр жития не оставался

неизменным. Следовательно, имела место эволюция данного жанра. В каком

направлении шло изменение агиографии, какое влияние на жанр оказывала

сфера бытования текстов, в каком состоянии находится житийная литература

в настоящее время – на эти вопросы мы ответили в ходе нашего диссертаци-

онного исследования.

В сборниках жизнеописания обычно располагаются в соответствии с

агиографической традицией: в хронологическом порядке по дням памяти

святых. Отдельной брошюрой жизнеописание издается ко дню прославления

святого; жизнеописания особо чтимых святых могут создаваться разными ав-

торами и издаваться несколько раз, как небольшими брошюрами, так и объ-

емными книгами; к жизнеописанию иногда добавляется акафист или служба

святому, его поучения, послания, проповеди [Православный Алтай 2002].

- 168 -

Как и древнерусские жития, жизнеописания включают в себя описание

следующих периодов жизни святого: 1) происхождение (сведения о родите-

лях); 2) рождение и детские годы; жизнь и деятельность; поучения, страда-

ния, чудеса; 3) кончина (мирная или мученическая); 4) посмертные явления и

чудеса. Рассматриваемые нами жизнеописания в целом соответствуют этой

схеме, однако по разным периодам объем сведений может быть различным (в

жизнеописаниях достаточно редко приводятся сведения о детстве, в отдель-

ных текстах наблюдается утрата трехчленной композиции, в произведении

может отсутствовать вступление и заключение как таковое), вследствие чего

тексты даже в пределах одного сборника различаются по объему, и даже в

жизнеописании одного и того же миссионера, написанного разными автора-

ми, содержание текста может различаться, дополняясь различными данными

из жизни и деятельности подвижника – «активная деятельность обучения

грамоте, церковному писанию непросвещенных народов, перевод на их язы-

ки священного писания, строительство храмов, постоянная борьба с природ-

ными стихиями» [Грекова 2001: 16-19] (например, «Жизнеописание Макария

Глухарева», «Жизнеописание Святителя Макария (Невского) Митрополита

Московского», «Жизнеописание Преподобного Германа Аляскинского» и

др.).

В жизнеописаниях достаточно редко приводятся свидетельства о при-

жизненных и посмертных чудесах, поскольку в советское время собирать и

фиксировать их было некому [Иванова 2007]. В текст жизнеописаний могут

включаться фрагменты воспоминаний, писем, следственных дел. В изданиях

часто встречаются фотографии, что для житий, естественно, не характерно, в

последних же могут приводиться миниатюры и иконы.

Говоря о современных жизнеописаниях, многие исследователи, в част-

ности Т.А. Иванова, замечает, что «по стилю, манере изложения, языку жиз-

неописания ближе к биографии, чем жития, однако от биографии жизнеопи-

сания отличаются адресностью, целью, тем, что биография может быть напи-

сана для любого человека, жизнеописание же повествует только о праведни-

- 169 -

ке или уже о прославленном святом» [Иванова 2007: 89]. Таким образом,

жизнеописание святого как бы соединяет в себе черты жития и биографии. И

если Т.А. Иванова разводит эти понятия, говоря, что «жизнеописание сосу-

ществует с житием, их нельзя отождествлять» [Иванова 2007: 91], то

М.Н. Казеннова считает, что «в настоящее время житие как жанр сакральной

литературы исчезает» [Казеннова 2007: 107].

Мы считаем, что древнерусское житие и житие XX века нельзя отно-

сить к совершенно различным жанрам, потому что, по справедливому заме-

чанию Е.К. Макаренко, «любой развивающийся во времени жанр остается

тождественен самому себе» [Макаренко: электронный ресурс]. Жизнеописа-

ние и житие представляют собой варианты одного агиографического жанра,

которые строятся по определенному канону, выработанному еще в Византии.

Далее приведем полное высказывание одного из современных состави-

телей жизнеописаний игумена Дамаскина (Орловского), упомянутого в пер-

вой главе: «Думаю, что для современного агиографа, описывающего события

относительно недавних лет, правильно пользоваться стилем пролога или ле-

тописи, стараясь как можно точнее зафиксировать то, что было, памятуя, что

не литературная сторона текста должна быть прекрасна, хотя и она должна

быть достаточно совершенна, а прекрасен сам святой, нетленная красота вер-

ности Христу даже до мученической кончины» [Игумен Дамаскин (Орлов-

ский): электронный ресурс].

Рассмотрим, какие общие и различные черты жития и жизнеописания

выделяет игумен Дамаскин.

1. Как старые жития, так и те, что составляются сейчас, – это, прежде все-

го, самый полный, самый связный рассказ о человеке, прославленном Церко-

вью, написанный по общим литературным правилам своего времени и отра-

жающий общую культуру своего времени. Различия возникают именно из-за

разной исторической, культурной обстановки Древней Руси и современной

России. Древнерусский рассказ о жизни святого мог сопровождаться поучи-

тельными размышлениями, назидательными выводами. Автор старался, что-

- 170 -

бы у простого человека было еще и некое понятное поучение. Такого количе-

ства книг, как сейчас, в Древней Руси не было, и это была единственная ли-

тература, которая служила универсальным научением. В настоящее время

людей окружает море книг, из которых можно многое почерпнуть. В совре-

менных обстоятельствах, считает игумен Дамаскин, «лучше писать жития по

типу пролога или летописи, то есть просто излагать ход событий. Поучением

сейчас является жизнь самого святого» [там же].

2. Исследователи древнерусских житий отмечают их трафаретность, а

также их большую художественность по сравнению с новыми житиями.

Правомерным будет считать, что агиограф при составлении жития или

жизнеописания, ориентируется «на церковное представление о святости – ут-

вержденное в традиции, описанное церковным преданием представление о

том, что такое святой: мученик, преподобный, праведный, юродивый, мис-

сионер. Агиограф не может изменить этих общецерковных понятий, а в ка-

ких обстоятельствах и какая историческая обстановка его окружала – это уже

детали конкретного времени» [там же].

«ХХ век из-за современной системы управления государством стал

очень документированным, и жизнь любого человека, в том числе и подвиж-

ника, – пишет Ю.В. Корнеева, – отражается и остается в тех или иных доку-

ментах, начиная от его рождения до кончины. Так что естественно, что без

документов современному агиографу обойтись невозможно» [Корнеева 2010:

72].

Большая документированность по сравнению с древнерусскими жи-

тиями не означает, говорит игумен Дамаскин, что раньше читатели были ме-

нее требовательны к правдивости текста. Просто ставилась иная задача, жанр

жития был универсальным. Читатель чувствовал правдивость изображения,

неуклончивость автора от христианской правды. Сейчас же знание человека

формализовано и должно быть подкреплено фактами [Игумен Дамаскин (Ор-

ловский): электронный ресурс].

3. Еще одно отличие жития и жизнеописания – отличие в языке.

- 171 -

Иногда возникает вопрос, на каком языке создавать современные жи-

тия: на церковнославянском, как древнерусские жития, или на современном

русском. По этому поводу отец Дамаскин говорил, что «не совсем правомер-

но новые жития стилизовать "под старину", использовать архаичный язык,

манеру изложения, так как сами древние жития не есть результат стилизации,

применения каких-то стилистических приемов. Тогда так писали, это было

для них совершенно естественно, органично. Вообще – любое формальное

подражание – это не лучший способ для агиографа, так как оно отдаляет чи-

тателя от понимания текста…» [Игумен Дамаскин (Орловский): электронный

ресурс].

Относительно языка современных агиографических произведений,

К. Ковалев-Случевский сделал интересное замечание: «Только в православ-

ной литературе мы многое продолжаем излагать языком даже не XIX, а XIV

или XVI века. Древнерусский язык, точнее церковно-славянский, продолжает

существовать, он сам по себе ценен, он прекрасен, великолепен, но, исполь-

зуя только этот язык или только его "интонации", мы сейчас разговаривать с

молодежью уже не можем» [Ковалев-Случевский 2007].

Заметим, кстати, что хотя жизнеописания сейчас пишутся на современ-

ном русском языке, в них встречаются церковнославянские вкрапления. Это

происходит, во-первых, при цитировании церковнославянских текстов, во-

вторых, церковнославянские слова, формы и конструкции могут просто ис-

пользоваться в повествовании.

Говоря о различиях житий и жизнеописаний, следует также вспомнить

о том, что древнерусские жития составляли часть богослужения, они чита-

лись по шестой песни канона на утрени, были утверждены Церковью. «Со-

временные тексты в богослужении не употребляются и могут иметь вариан-

ты, их текст можно оспорить, подвергнуть критике», – пишет Т.А. Иванова

[Иванова 2007: 90].

Жанр жития, который находится у истоков агиографической литерату-

ры, не стоит на месте, он постепенно изменяется и получает новое развитие в

- 172 -

жанре современного жизнеописания святого. Изменяется характер повество-

вания текста, важным становится фактор достоверности, происходит взаимо-

проникновение стилей. С одной стороны, мы видим, что главный герой про-

изведения – это личность святого, характеризующаяся традиционным во-

площением, но, с другой стороны, некоторые святые в современных текстах

предстают как обычные люди. Жизнеописания современных алтайских мис-

сионеров пестрят историческими фактами, бытовыми деталями, специфиче-

ской алтайской лексикой, влияющими на выбор тех или иных языковых но-

минаций. В современных жизнеописаниях изменяется традиционная трех-

членная композиция, чудесные явления если и сохраняются, то обладают

большей достоверностью, приводится больше фактов и делается акцент на

правдоподобии и реальности происходящего. Отметим, что в житийные тек-

сты могут вторгаться элементы беллетристики, фантастических повестей,

приключенческих рассказов, биографий, фольклора, происходит усиление

драматизации в описании святого.

Подводя итог сказанному, отметим, что тексты древнерусских житий и

современных жизнеописаний святого включают в себя как константные кон-

ститутивные признаки, так и вариативные признаки. К числу константных

относятся следующие: это самый полный, самый связный рассказ о человеке,

прославленном Церковью; это изложение не только основных этапов, вех

жизни святого, то есть то, что видимо, но и передача духовного содержания

изображаемого; раскрытие в создаваемом историческом образе реальности

духовной, Божественной; жития и жизнеописания различаются, главным об-

разом по стилю, манере изложения, языку; по включенности / невключенно-

сти в богослужение.

Выводы по главе III.

Агиографический жанр XX – начала XXI веков находится на стадии

возрождения. Рассказ о прославленном Церковью человеке в современной

литературе принято называть жизнеописанием святого. Данный термин как

- 173 -

наиболее удачный, с нашей точки зрения, используется в диссертации. Со-

временные жизнеописания святого характеризуется художественностью,

беллетристичностью, что облегчает его восприятие читателем. Вместе с тем,

авторы текстов придерживаются точности в описании исторических собы-

тий, в некоторых жизнеописаниях наблюдается тяга к научности, официаль-

но-деловому стилю. Встречаются особые конструкции, свидетельствующие о

проникновении в житийный жанр элементов этих функциональных стилей.

Подобные примеры наблюдаются в жизнеописаниях сибирских подвижни-

ков. Образы в текстах жизнеописаний, в отличие от древнерусских житийных

текстов, характеризуются большей живостью и динамикой. Отличие состоит

в том, что агиографы Древней Руси опирались на присущие данному жанру

традиции, а современный автор в определенной мере руководствуется своим

собственным пониманием литературных задач данного жанра, в том числе

нормами светской литературы.

Передать духовное содержание образа святого в жизнеописании позво-

ляет концепт святости, который репрезентируется, прежде всего, лексиче-

ским составом текста. Для передачи масштабности, вневременности и разно-

сторонности образа святого, противопоставления мирских и духовных цен-

ностей в жизни миссионера авторы используют сложные предложения, по-

вторы синтаксических конструкций, построенных по определенной модели,

повтор слов одной и той же части речи, значительное количество разнород-

ных изобразительно-выразительных средств и т.д. Обилие в жизнеописаниях

святого цитат из Библии и обращение к библейским героям свидетельствуют

о том, что данные тексты продолжают традиции древнерусской агиографии.

Образ святого проявляется в речи героя, письмах, проповедях и, самое глав-

ное, в его просветительской деятельности. Являясь ключевым элементом жи-

тийных текстов, он организует всѐ смысловое, художественное и языковое

пространство подобных произведений, что обусловливает достаточную ус-

тойчивость жанра. Но в современных жизнеописаниях уже прослеживается

некоторая эволюция жанра. Она начинается с переосмысления задач жанра,

- 174 -

характера и места употребления современных житийных произведений, ут-

раты некоторых композиционных элементов – часто в структуре жизнеопи-

сания отсутствуют пространные рассказы о чудесах; изменяется образ автора

и образ адресата.

Своеобразен в жизнеописаниях лексический, морфологический и син-

таксический состав. Общекнижная лексика представлена отвлеченными су-

ществительными, глаголами со значением абстрактности с возвышенной

оценкой, прилагательными положительной или отрицательной окраски, при-

частиями и деепричастиями и т.д. В текстах нейтральные слова сочетаются с

эмоционально-окрашенными, встречаются разговорные, просторечные, уста-

ревшие слова и выражения разных частей речи, а также региональная лекси-

ка для именования народов, их традиций и обычаев (алтайцев, алеутов и т.д.).

Лексика жизнеописания святого как жанра церковно-религиозного стиля ис-

пользуется для обозначения: а) предметов культа, церковной утвари, церков-

ных обрядов, обычаев и праздников, священнослужителей, церковноадмини-

стративных единиц; б) Святой троицы и Богородицы, существ, явлений и ка-

честв, отображающих зло и порок, религиозной литературы и ее героев, хри-

стианских добродетелей, религиозных понятий и христианских святителей и

т.д.

Грамматическому строю присуще употребление имен существитель-

ных с суффиксами -ость, -ство, -ие, -ени; простой и превосходной формы

прилагательных; архаичных форм разных частей речи и др. Темой, стилем и

жанром текста во многом предопределен и синтаксический строй жизнеопи-

сания. Для него характерно преобладание сложных предложений над про-

стыми, употребление причастных и деепричастных оборотов, предложений с

однородными и уточняющими членами, вводными словами, цитатами из

Библии, а также использование элементов литературно обработанного син-

таксиса (анафоры, риторических вопросов, синтаксического параллелизма,

вопросно-ответных конструкций), инверсий согласуемого компонента в сло-

восочетаниях, диалогизированной прямой речи, неполных предложений, раз-

- 175 -

вернутых обращений и т.д. Отметим, что длинные ряды однородных членов,

несколько утяжеляют текст, однако придают ему определенный ритм, часто

имея созвучия в окончаниях. Особое место в тексте занимают глаголы речи,

выбор которых зависит от содержания произведения, а также категория «мы»

и формы 1-го и 2-го лица мн. ч.

Изменение внешней формы влечет за собой изменение концептуальной

сущности жития: снижается его богословская направленность. Современные

жизнеописания, приобретая свойства документального текста, не утрачивают

при этом композиционных и стилистических характеристик агиографическо-

го жанра.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Лингвистический анализ житийных текстов, выполненный нами в рам-

ках стилистико-диахронического сопоставительного описания, позволяет

сделать следующие выводы. Произведения агиографического жанра, отно-

сящиеся к разным историческим периодам, образуют единое стилевое про-

странство, относясь к особой подсистеме современного русского литератур-

ного языка – церковно-религиозному стилю. Экстралингвистической основой

данного стиля является вера и религия, поэтому интерпретировать подобные

тексты нужно с позиций религиозного сознания, которое и воплощается в

данных текстах. Важным признаком, обусловливающим системные языковые

характеристики текстов церковно-религиозного стиля, является стилевая до-

минанта, представляющая собой синтез в религиозных текстах элементов

двух языковых систем – русского староцерковнославянского и современного

русского языка. Специфика языковой системы данного стиля может быть

охарактеризована с разных сторон: с позиции семантики ее элементов, сти-

листической окраски единиц, входящих в ее состав, а также исторической

перспективы слов религиозного текста. Лексическая система, морфологиче-

ский строй, синтаксические особенности, выполняющие роль стилистиче-

ских маркеров церковно-религиозного стиля, в диссертационном исследова-

- 176 -

нии рассматривались нами сквозь призму жанровых характеристик текста.

Поэтому в диссертации представлено двойное означивание объекта исследо-

вания, с одной стороны, объектом исследования и целью являлся язык как

стиль, а с другой стороны, текст как жанр. Изучение того и другого в диа-

хронии позволило нам увидеть преемственность отношений между канони-

ческими текстами древнерусского периода и современными жизнеописания-

ми святого, как в плане стиля, так и в плане жанровых характеристик текста.

Последние оказались самыми устойчивыми категориями литературного про-

цесса не только на протяжении древнерусского периода истории агиографи-

ческого жанра, но и в житийных текстах современного периода.

Развитие агиографического жанра носило спиралевидный характер и

происходило в направлении от внешних предпосылок к изменениям внут-

реннего характера. В самом общем виде этот процесс можно представить

следующим образом. В древнерусский период житийным текстам были свой-

ственны черты традиционного жанра: в них велико содержание канониче-

ских элементов, им свойственно идеализированное изображение святого, ре-

лигиозная символика. Хотя уже в первых оригинальных житиях присутство-

вали реалистические черты, нарастание исторических реалий и документа-

лизма происходит в XVII столетии в период первой секуляризации русской

общественной жизни. Начиная с этого времени, жития могли трансформиро-

ваться в жанр светской повести, а в конце XX века, после второй секуляриза-

ции, связанной с советским периодом в истории России, происходит возрож-

дение жанра в форме жизнеописания святого.

Классические житийные тексты, относящиеся к древнерусскому пе-

риоду, и тексты современных жизнеописаний святого по многим признакам

отличаются друг от друга. Эти различия, в первую очередь, связаны с изме-

нением коммуникативной цели житийного текста. Основным предметом изо-

бражения в древнерусском житии был христианский идеал, а само житие яв-

лялось своеобразным наставлением читателя о том, как этого идеала можно

достичь. В XX веке дидактическая направленность жанра жития теряет свои

- 177 -

ведущие позиции.

Тот или иной жанр определяется конкретной совокупностью струк-

турно-композиционных средств, особенностми языка и стиля. Так, для агио-

графических текстов характерна высокая формально-смысловая организо-

ванность, искусность. Композиция жития определяется агиографическим ка-

ноном. В тексте видим обилие цитат из Священного писания, что обусловли-

вает глубинную диалогичность текста с особым адресатом; лексических и

синтаксических повторов и противопоставлений. Разграничение повествова-

тельных и проповеднических фрагментов в современных жизнеописаниях

проявляется не в специально маркированных формулах как в Древней Руси, а

в монологах и письмах святителя.

Традиционная трехчленная композиция в некоторых произведениях

меняет свою структуру, традиционные мотивы сочетаются с жизненной

правдой, характеры становятся более сложными и динамичными. Как и про-

изведения Древней Руси, жизнеописание описывает жизнь миссионера от

рождения до кончины. Однако в настоящее время, во многих жизнеописани-

ях отсутствует вступление и заключение, которыми характеризовались древ-

нерусские жития. Эти элементы композиции даже не столько в тексте отсут-

ствуют, сколько приобретают новые формы своего выражения. Сейчас мно-

гие жизнеописания начинаются прямо с даты и места рождения святого, хотя

есть и исключения, в частности в тех текстах, которые по своей форме напо-

минают путешествия или восходят к иным жанрам.

В некоторых жизнеописаниях описываются детские годы подвижника,

как и в древнерусских произведениях, однако обращение к ним в настоящее

время характеризуется меньшей частотностью в сравнении с предшествую-

щими эпохами. Функцию торжественной похвалы, столь распространенной в

заключительной части древнерусских памятников, в современных жизнеопи-

саниях берут на себя молитвы и приведенные в тексте документальные мате-

риалы, в том числе воспоминания.

- 178 -

В жизнеописаниях наблюдается определенная тенденция в изложении

материала: повествование строится на исторических и биографических фак-

тах жизни миссионера, большое значение уделяется просветительской дея-

тельности святого, но нет подробных сведений о чудесах. Теперь чудеса

представлены в тексте очень кратко и лаконично, ослабевает их мистическое

начало, но возрастает фактическая составляющая. Автор воздерживается от

собственного толкования и обобщения излагаемого материала, так как суще-

ствует много свидетельств жизни святого. Осознается важность влияния ав-

тора на текст, который он пишет, ответственность за изображение святого,

поэтому писатель старается включать по большей степени высказывания са-

мого подвижника. Документальный материал, представленный в жизнеопи-

сании, может быть приведен в тексте как полностью, так и отрывками, созда-

вая тем самым повествовательную ткань произведения, которая является ба-

зой для создания образа святого. Образ автора в житиях скорее рассказчик

(я), пересказывающий то, что ему известно, поэтому вполне логичен субъек-

тивизм и психологизм повествования, различные вставки. В жизнеописаниях

же, напротив, важным становится фактор достоверности, который усиливает-

ся включением детального описания бытовых реалий, образ автора соответ-

ствует исследователю-документалисту. Помогают автору в построении тек-

ста упомянутые воспоминания очевидцев, которые организуют текстовое

пространство и характеризуют проявление авторского начала в жизнеописа-

нии. Стилистика отдельных житийных текстов сближает их с нарративными

жанрами, в том числе фольклорными, что может создавать в некоторых жи-

тиях фантастическую реальность. Изменения коснулись и образа адресата,

изменившего свою качественную и количественную характеристику. В жанр

современного жизнеописания проникают черты других стилей (официально-

делового, научного).

Данному жанру присущи особые грамматические, морфологические и

синтаксические особенности, что обусловлено жанрово-стилевой принад-

лежностью произведений. Отсюда использование в текстах церковно-

- 179 -

религиозных лексических средств разных тематических групп. Помимо тра-

диционных лексических средств, характерных для данного вида жанра, в тек-

сты включается региональная лексика и т.д. Кроме этого, в лексический со-

став жизнеописаний входит как нейтральная лексика, так и разговорные,

просторечные, устаревшие слова и выражения.

В древнерусской агиографии и в современных жизнеописаниях ключе-

вым является концепт святости, о чем свидетельствует частотность лексиче-

ских репрезентаций данного концепта в текстах, а также наличие регулярных

сквозных ассоциативных «перекличек», то есть комплекса ассоциативных

связей, соотносящегося с одним концептом. В тексте концепт находит как

прямое (в конкретных лексемах, например, при характеристике персонажей),

так и косвенное воплощение (в монологах, диалогах, образных сравнениях и

противопоставлениях). Неизменными остаются главные черты в изображе-

нии святого: аксиологичность, нравственность, религиозность. Суть языково-

го образа святого сводится к системе доминант, которые характеризуют ге-

роя по тем или иным качествам: вера, смирение, бескорыстие, пост, учитель-

ство, терпение, любовь, кротость, самоотверженность, воздержание, аскеза и

т.д. Таким образом, в описании святого духовное изображение превалирует

над телесным. Отсюда проявление регулятивной функции языка, функции

воздействия, так как святой является образцом для подражания независимо

от эпохи, следовательно, и речевые средства для его изображения подбира-

ются специальные. Религиозный художественный мир жизнеописания пред-

ставлен в виде строгих оппозиций. Концепт «святость» организует все про-

странство произведения и выступает главным регулятором изображения свя-

того, как в житиях древнерусского периода, так и в современных жизнеопи-

саниях. Он остается неизменным на протяжении всего существования агио-

графического жанра. Отличия наблюдаются в изображении самого святителя,

образ которого, с одной стороны, обладает всеми признаками святого чело-

века, а с другой – к ним добавляются признаки новые, характеризующие,

главным образом, его вид деятельности, что, в первую очередь, зависит от

- 180 -

типа святости героя, который является миссионером. Так как миссионерская

деятельность связана с теми или иными народами Алтайского края, в тексте

отмечается обилие национальной лексики, которая формирует особую язы-

ковую картину мира.

Таким образом, эволюция агиографического произведения привела к

существенным изменениям константного и вариативного состава жанровооб-

разующих признаков текстов и сформировала индивидуальную специфику

каждого варианта. Принцип «двоякого реализма», отмеченный Д.С. Лихаче-

вым в житийных текстах, в современных жизнеописаниях святых несколько

смещается в сторону исторической реальности. Так как эти тексты не ис-

пользуются в литургической практике, они имеют множественные варианты,

различающиеся объемами и языковыми средствами изображения святого че-

ловека. Вместе с тем, во всех текстовых вариантах агиографического жанра

сохраняется определенный баланс константных и вариативных частей, со-

храняющий единство агиографического жанра. Проблема исследования со-

временных агиографических текстов и, в частности, жизнеописаний Сибир-

ских святых только затронута в диссертационном исследовании, однако она

является настолько актуальной и значительной, что может стать предметом

дальнейших научных обобщений.

- 181 -

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абрамова, И.Ю. Поэтика древнерусской агиографии и ее отношение к эс-

тетике церковного искусства [Текст] / И.Ю. Абрамова // Церковь и про-

блемы современной коммуникации: сборник статей по материалам Меж-

дународной научно-практической конференции. Нижегородская Духовная

семинария, 5-7 февраля. – Нижний Новгород, 2007. – С. 5-15.

2. Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции

[Текст] / С.С. Аверинцев // Древнегреческая поэтика и мировая литерату-

ра. – М.: Школа «Языки русск. культуры», 1996. – С. 146-157.

3. Аврасин, В.М. Характеристика текста и система стилевых черт [Текст] /

В.М. Аврасин // Сб. научн. тр. МГПИИЯ им. М. Тореза. –1973. – Вып. 73.

– С. 101-108.

4. Адрианова-Перетц, В.П. Задачи изучения «агиографического стиля»

Древней Руси [Текст] / В.П. Адрианова-Перетц // Труды отдела древне-

русской литературы. – Т. 20. – М; Л.: Наука, – 1961. – 452 с.

5. Адрианова-Перетц, В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси [Текст]

/ В.П. Адрианова-Перетц. – М.:, Л.: Наука, 1947. – 183 с.

6. Алефиренко, Н.Ф. Концепт и значение в жанровой организации речи: ког-

нитивно-семасиологические корреляции [Текст] / Н.Ф. Алефиренко //

Жанры речи: сб. науч. ст. – Саратов, 2005. – Вып. 4. – С. 50-63.

7. Алефиренко, Н.Ф. Речевой жанр, дискурс и культура [Текст] / Н.Ф. Але-

фиренко // Жанры речи: сб. науч. ст. – Саратов, 2007. – Вып 5. – С. 44-55.

8. Альниязов, А. Тождества и различия как способ анализа художественного

текста [Электронный ресурс] / А. Альниязов. – Режим доступа:

http://www.gabdullatukay.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4

011&Itemid=50.

9. Андреева, Е.А. «Блаженный христов воин». Изображение Михаила Яро-

славича Тверского в житии [Текст] / Е.А. Андреева // Русская речь. – 2009.

– №1. – С. 80-83.

- 182 -

10. Анисимова, Т.В. Типология жанров деловой речи (риторический аспект):

автореф. дис. … докт. филол. наук [Текст] / Т.В. Анисимова. – Краснодар,

2000. – 37 с.

11. Антология концептов [Текст] / Науч. ред. В.И. Карасик, И.А. Стернин. –

Иваново: Гнозис, 2007. – 511 с.

12. Аристотель Риторика. Поэтика [Текст] / Аристотель. – М.: Лабиринт,

2000. – 224 с.

13. Арутюнова, Н.Д. Тождество и подобие (заметки о взаимодействии кон-

цептов) [Текст] / Н.Д. Арутюнова // Тождество и подобие. Сравнение и

идентификация. – М.: Наука, 1990. – С. 7-32.

14. Бабенко, Л.Г. и др. Лингвистический анализ художественного текста

[Текст] / Л.Г. Бабенко, И.Е. Васильев, Ю.В. Казарин. – Екатеринбург: Изд-

во Урал. ун-та, 2000. – 534 с.

15. Баженова, Е.А. Композиция (текста) [Текст] / Е.А. Баженова // Стилисти-

ческий энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожи-

ной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 168-173.

16. Баранов, А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста [Текст] /

А.Г. Баранов. – Ростов н/Д., 1993. – 115 с.

17. Бартон, В.И. Сравнение как средство познания [Текст] / В.И. Бартон. –

Минск: Изд-во БГУ, 1978. – 128 с.

18. Барышева, Е.Л. Русская православная проповедь: соотношение канониче-

ского и вариативного (лингвоперсонологический аспект): автореф. дис. …

канд. филол. наук [Текст] / Е.Л. Барышева. – Кемерово 2012. – 20 с.

19. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет

[Текст] / М.М. Бахтин. – М.: Художественная литература, 1975. – 502 с.

20. Бахтин, М.М. Время и пространство в романе [Текст] / М.М. Бахтин // Во-

просы литературы. – 1974. – № 3. – С. 133-179.

21. Бахтин, М.М. Проблема речевых жанров [Текст] / М.М. Бахтин //

М.М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979. –

423 с.

- 183 -

22. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин. –

М.: Искусство, 1986. – 445 с.

23. Беляевская, Е.Г. Семантика слова [Текст] / Е.Г. Беляевская. – М., 1987. –

128 с.

24. Бийск православный: альманах духовно-нравственного содержания

[Текст] // Приложение к альманаху «Бийский вестник». – Бийск: «Бия»,

2008. – 153 с.

25. Богатырева, Т.А. Богородичные формулы в древнерусской литературе

[Текст] / Т.А. Богатырева // Русская речь. – 2009. – № 1. – С. 75-79.

26. Богуславский, М.М. Человек в зеркале русской культуры, литературы и

языка [Текст] / М.М. Богуславский. – М., 1994. – 238 с.

27. Болотнова Н.С. О трех направлениях коммуникативной стилистики худо-

жественного текста и изучении текстового слова [Текст] / Н.С. Болотнова

// Русский язык в современном культурном пространстве: материалы юб.

конф. – Томск, 2000.

28. Болотнова Н.С. Образ автора [Текст] / Н.С. Болотнова // Стилистический

энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. –

М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 253-255.

29. Болотнова, Н.С. Филологический анализ текста [Текст] / Н.С. Болотнова.

– Томск, 2001. – 129 с.

30. Болотнова, Н.С. Коммуникативная стилистика художественного текста:

лексическая структура и идиостиль [Текст] / Н.С. Болотнова. – Томск: Из-

дательство Томского государственного педагогического университета,

2001. – 331 с.

31. Большая российская энциклопедия [Текст] / С.С. Аверинцева, А.Н. Меш-

кова, Ю.Н. Попова. – Т. 2. – М., 1993. – 341с.

32. Борисова, И.Н. Русский разговорный диалог: структура и динамика

[Текст] / И.Н. Борисова. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. – 408 с.

33. Бугаева, И.В. Стилистические особенности и жанры религиозной сферы

[Текст] / И.В. Бугаева // Стилистика текста. Межвузовский сборник науч-

- 184 -

ных трудов / Отв. ред. Плисов Е.В. – Н. Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добро-

любова, 2005. – С. 3–11.

34. Бугаева, И.В. Язык религиозной сферы: автореф. дис.. докт. филол. наук

[Текст] / И.В. Бугаева. – М., 2010. – 48 с.

35. Буслаев, Ф.И. Историческая хрестоматия церковнославянского и древне-

русского языков [Текст] / Ф.И. Буслаев. – М., 1861.

36. Бычков, В.В. Русская средневековая эстетика XI – XVII вв. [Текст] /

В.В. Бычков. – М.: Мысль, 1992. – 637 с.

37. Васильев, В. Очерки по истории канонизации русских святых [Текст] /

В. Васильев. – М.: Наука, 1893. – 248 с.

38. Вендина, Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка

[Текст] / Т.И. Вендина. – М.: Индрик, 2002. – 336 с.

39. Виноградов, В.В. Вопросы образования русского национального литера-

турного языка [Текст] / В.В. Виноградов // Вопросы языкознания. – 1956.

– № 1. – С. 3-25.

40. Виноградов, В.В. Избранные труды. История русского литературного язы-

ка [Текст] / В.В. Виноградов. – Том 4. – М.: Наука, 1978. – 319 с.

41. Виноградов, В.В. Итоги обсуждения вопросов стилистики [Текст] /

В.В. Виноградов // Вопросы языкознания. – 1955. – № 1. – С. 60-87.

42. Виноградов, В.В. Наука о языке художественной литературы и ее задачи

[Текст] / В.В. Виноградов. – М. 1958. – С. 26-27.

43. Виноградов, В.В. О теории художественной речи [Текст] / В.В. Виногра-

дов. – М.: Высшая школа, 1971. – 240 с.

44. Виноградов, В.В. О языке художественной литературы [Текст] // В.В. Виногра-

дов – М.: Наука, 1959. – 654 с.

45. Виноградов, В.В. О языке художественной прозы [Текст] / В.В. Виногра-

дов // В.В. Виноградов. Избранные труды. – М.: Наука, 1980. – 358 с.

46. Виноградов, В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII –

XIX вв.: учебник [Текст] / В.В. Виноградов. – М.: Высш. Школа, 1982. –

528 с.

- 185 -

47. Виноградов, В.В. Поэтика русской литературы [Текст] / В.В. Виноградов //

В.В. Виноградов. Избранные труды. – М.: Наука, 1976. – 511 с.

48. Винокур, Г.О. О языке художественной литературы [Текст] / Г.О. Вино-

кур. – М., 1991. – 446 с.

49. Войтак, М. Проявление стандартизации в высказываниях религиозного

стиля (на материале литургической молитвы) [Текст] / М. Войтак // Текст:

стереотип и творчество. – Пермь, 1998. – С. 214-230.

50. Войтак, М. Религиозный стиль в генологической перспективе [Текст] /

М. Войтак // Стереотипность и творчество в тексте: межвуз. сб. науч.тр. –

Вып. 6. – Пермь, 2003. – С. 323-338.

51. Волков, А.А. Курс русской риторики [Текст] / А.А. Волков. – Москва: Из-

дательство храма святой мученицы Татианы, 2001. – С. 287–288.

52. Воркачев, С.Г. Вариативные и ассоциативные свойства телеономных лин-

гвоконцептов: монография [Текст] / С.Г. Воркачев – Волгоград, 2005. –

214 с.

53. Гадомский, А.К. Стилистический подход к изучению религиозного языка

[Текст] / А.К. Гадомский // Стил. – № 7. – Београд, 2008. – С. 21–36.

54. Гайда, Ст. Жанры разговорных высказываний [Текст] / Ст. Гайда // Жан-

ры речи. – Вып. 2. – Саратов, 1999. – С. 103-111.

55. Гальперин, И.Р. Текст как объект лингвистического исследования [Текст] /

И.Р. Гальперин. – М., 1981. – 140 с.

56. Голованова, Е.И. Лингвистическая интерпретация термина: когнитивно-

коммуникативный подход [Текст] / Е.И. Голованова // Известия Урал. гос.

ун-та. Гуманитарные науки. – 2004. – Вып. 8 (33). – С. 24 – 31.

57. Голубинский, Е. История канонизации святых русской церкви [Текст] /

Е. Голубинский. – М., 1903. – С. 40.

58. Горобец, О.Б. Стиль и жанр: соотношение и взаимосвязь понятий [Текст] /

О.Б. Горобец // Филологические науки. Вопросы теории и практики. –

Тамбов: Грамота, 2008. – № 1 (1). – Ч. I. – C. 76-80.

- 186 -

59. Горшков, А.И. Русская словесность: От слова к словесности [Текст] /

А.И. Горшков. – М.: Просвещение, 1995. – 335 с.

60. Грекова, И.В. Агиографический (житийный) канон и его проявление в

текстах житий [Текст] / И.В. Грекова // Естественная письменная русская

речь: исследовательский и образовательный аспекты. Часть IV: дискурсы

и жанры письменной речи: сборник научных статей / под ред. Н.Б. Лебе-

девой. – Кемерово, 2011. – С. 214-220.

61. Грекова, И.В. Агиографический жанр и околожанровое пространство в

русской литературе XX века [Текст] / И.В. Грекова // Наука и образование:

проблемы и перспективы: материалы XV Всероссийской научно-

практической конференции аспирантов, студентов и учащихся (Бийск, 12-

13 апреля 2013г.). – Бийск: ФГБОУ ВПО «АГАО», 2013. – С. 142-143.

62. Грекова, И.В. Жанр жития и жизнеописания святого: проблема тождества

и различия [Текст] / И.В. Грекова // Наука и образование: проблемы и пер-

спективы: материалы 13-ой Региональной научно-практической конфе-

ренции аспирантов, студентов и учащихся. В 2-х частях. – Ч. 2. – Бийск:

ФГБОУ ВПО «АГАО», 2011. – С. 16 – 19.

63. Грекова, И.В. Жизнеописание святого: проблема определения жанра

[Текст] / И.В. Грекова // Мир науки, культуры, образования, 2013. – № 4

(41). – С. 37-39.

64. Грекова, И.В. Концепт святости и его реализация в жанре жизнеописания

святого [Текст] / И.В. Грекова // I Всероссийский фестиваль науки: Все-

российская с международным участием конференция студентов, аспиран-

тов и молодых ученых «Наука и образование» (г. Томск, 25–29 апреля

2011 г.): материалы конференции: в 6 т. – Том II: Филология. – Ч. 1: Рус-

ский язык и литература. – Томск: Издательство Томского государственно-

го педагогического университета, 2011. – С. 100-105.

65. Грекова, И.В. Образ автора в древнерусском житии и современном жизне-

описании святого [Текст] / И.В. Грекова // Русская языковая личность в

современном коммуникативном пространстве: Материалы Международ-

- 187 -

ной научной конференции (22-23 ноября 2012г.). – Бийск: ФГБОУ ВПО

«АГАО», 2012. – С. 108-114.

66. Грекова, И.В. Образ святого как ключевая фигура текста жизнеописания

(языковые особенности выражения) [Текст] / И.В. Грекова // Вестник ке-

меровского государственного университета, 2012. – № 4 (52). – Т. 3. – С.

142-147.

67. Грекова, И.В. Репрезентация концепта святости в тексте жизнеописания

святого / И.В. Грекова // Научный журнал Института филологии и языко-

вой коммуникации Сибирского федерального университета

Siberia_Lingua, 2012. – Вып. 2. – Электронная версия журнала размещена

на сайте Института филологии и языковой коммуникации СФУ. – С. 32-

39. – Режим доступа: http://ifiyak.sfu-kras.ru/node/719.

68. Грекова, И.В. Типологические характеристики жанра жития и жизнеопи-

сания на примере текста о «Преподобном Германе Аляскинском» /

И.В. Грекова // Общетеоретические и типологические проблемы языко-

знания = General Theoretical and Typological Problems of Linguistics

[Электронный ресурс]: сборник научных статей. – Выпуск 2. / Отв. ред.

Е. Б. Трофимова. – Бийск: ФГБОУ ВПО «АГАО», 2013. – С. 303-309. – 1

электрон. опт. диск (DVD).

69. Грекова, И.В. Языковые особенности жанра современного жизнеописания

святого [Текст] / И.В. Грекова // Мир науки, культуры, образования. –

2013. – № 6 (43). – С. 341-343.

70. Грузберг, Л.А. Концепт [Текст] / Л.А. Грузберг // Стилистический энцик-

лопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.:

Флинта: Наука, 2003. – С. 181-184.

71. Гудзий, Н.К. История древней русской литературы. 4-е изд. [Текст] /

Н.К. Гудзий. – М., 1950. – 492 с.

72. Гумбольдт, В. Избранные труды по языкознанию [Текст] / В. Гумбольдт.

– М.: Прогресс, 1984. – 400 с.

- 188 -

73. Данилевская, Н.В. Лингвостилистический анализ художественного текста

[Текст] // Стилистический энциклопедический словарь русского языка /

под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 195-204.

74. Данилевская, Н.В. Методы лингвостилистического анализа [Текст] // Сти-

листический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н.

Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 221-230.

75. Данилевская, Н.В. Стилевые функции речевых разновидностей [Текст] /

Н.В. Данилевская // Стилистический энциклопедический словарь русского

языка [Текст] / под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. –

С. 401- 403.

76. Дейк, Т.А. ван., Кинч В. Стратегии понимания связного текста [Текст] /

Т.А. ван Дейк, В. Кинч // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып. 23. –

М., 1988. – С. 153-211.

77. Дементьев, В.В. Вторичные речевые жанры (онтология непрямой комму-

никации) [Текст] / В.В. Дементьев // Жанры речи. – Вып. 2. – Саратов,

1999. – С. 31-46.

78. Демьянков В.З. Когнитивная модель [Текст] / В.З. Демьянков // Краткий

словарь когнитивных терминов / В.З. Демьянков, Е.С. Кубрякова, Ю.Г.

Панкрац, Л.Г Лузина. – М.: Филол. ф-т МГУ им. М.В.Ломоносова, 1996. –

С. 56-57.

79. Демьянков, В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпрети-

рующего подхода [Текст] / В.З. Демьянков // Вопросы языкознания. –

1994. – № 4. – С. 17-33.

80. Демьянков, В.З. Понятие и концепт в художественной литературе и науч-

ном языке [Текст] / В.З. Демьянков // Вопросы филологии. – 2001. – № 1.

– С. 35-47.

81. Дмитриев, Л.А. Жанр севернорусских житий [Текст] / Л.А. Дмитриев //

Труды отдела древнерусской литературы. – Т. 27. – Л.: Наука, – 1972. –

467 с.

- 189 -

82. Дмитриев, Л.А. Житийные повести русского севера как памятники лите-

ратуры XIII – XVII в. Эволюция жанра легендарно-биографических сказа-

ний [Текст] / Л.А. Дмитриев. – Л.: Наука, 1973. – 303 с.

83. Дмитрук, А. Патерик сибирских святых и подвижников благочестия

[Текст] / А. Дмитрук. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – 606 с.

84. Долинин, К.А. Интерпретация текста [Текст] / К.А. Долинин. – М.: Про-

свещение, 1985. – 288 с.

85. Дубровина, С.Ю. Организация православной лексики русского языка по

функционально-стилистическим разрядам [Текст] / С.Ю. Дубровина //

Вестник Московского университета. – Сер. 9. Филология. – 1997. – №1. –

С. 34-56.

86. Дьячкова, Н.А. Православно-христианский дискурс и «культурная память»

слова [Текст] / Н.А. Дьячкова // Филология и человек. – Барнаул: Изд.

Алт. гос. ун-та, 2007. – № 3. – С. 30-39.

87. Егорова, Е.А. Жанр агиографии и агиографическая модальность в совре-

менном французском романе [Текст] / Е.А. Егорова // Вестник Московско-

го университета. – Сер. 9. Филология. – 2008. – № 1. – С. 38-45.

88. Еремин, И.П. Литература Древней Руси [Текст] / И.П. Еремин. – М.- Л.:

Наука, 1966. – 266 с.

89. Жанр жития в русской духовной литературе XIX-XX вв. [Электронный

ресурс]. – Санкт-Петербург, 2010. – Режим доступа: http://www.allbest.ru/.

90. Жанровая вариативность научного дискурса [Электронный ресурс] – Ре-

жим доступа: http://xreferat.ru/31/2865-2-zhanrovaya-variativnost-nauchnogo-

diskursa.html.

91. Желунович, Е.А. Сравнение как показатель жанровостилистического свое-

образия текста: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.А. Желуно-

вич. – Минск, 1991. – 21 с.

92. Живов, В.М. Святость. Краткий словарь агиографических терминов

[Текст] / В.М. Живов. – М.: Гнозис, 1994. – 112 с.

- 190 -

93. Живов, В.М. Язык и культура в России XVIII в. [Текст] / В.М. Живов. –

М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. – 591 с.

94. Жизнеописание преподобного Макария, первоапостола Алтая с акафи-

стом [Текст] / по благословению Преосвященнйшего Максима епископа

Барнаульского и Алтайского. – Бийск, 2009. – 75 с.

95. Жинкин, Н.И. Речь как проводник информации [Текст] / Н.И. Жинкин. –

М.: Политиздат, 1982. – 250 с.

96. Житие Авраамия Смоленского [Текст] / Библиотека литературы Древней

Руси / РАН. ИРЛИ; под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А. Алек-

сеева, Н.В. Понырко. – Том 5: XIII век. – СПб.: Наука, 1997. – С. 66-105.

97. Житие Евфросина Псковского [Текст] / Памятники старинной русской

литературы, издаваемые Графом Григорием Кушелевымъ-Безбородко.

Выпуск четвертый: Повести религиознаго содержания, древния поучения

и послания, извлеченныя из рукописей Николаем Костомаровымъ. – СПб.:

В типографии П.А. Кулиша, 1862. – С. 67-116.

98. Житие Кирилла Белозерского / Библиотека литературы Древней Руси

[Текст] / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А.

Алексеева, Н. В. Понырко. – Т. 7: Вторая половина XV века. – СПб.: Нау-

ка, 1999. – 581 с.

99. Житие Кирилла Белозерского [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://predanie.ru/lib/book/80431/.

100. Житие Михаила Ярославича Тверского / Библиотека литературы Древ-

ней Руси [Электронный ресурс] / РАН. ИРЛИ; под ред. Д.С. Лихачева,

Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко. – Т. 6: XIV – середина

XV века. – СПб.: Наука, 1999. –– 583 с. – Режим доступа:

http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4976.

101. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное [Электронный ре-

сурс]. – Режим доступа: http://old-russian.chat.ru/12avvak.htm.

102. Житие святого Стефана, первого епископа Пермского [Электронный

ресурс]. – Режим доступа: http://sv-stefan.ru/

- 191 -

103. Житие Феодосия Печерского [Текст] / Библиотека литературы Древней

Руси / РАН. ИРЛИ; под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А. Алек-

сеева, Н.В. Понырко. – Т. 1: XI–XII века. – СПб.: Наука, 1997. – 543 с.

104. Завальников, В.П. Некоторые особенности языкового воплощения об-

разов святых князей и священнослужителей в древнерусской агиографии

[Текст] / В.П. Завальников // Филологический ежегодник / под ред. Н.Н.

Мисюрова. – Вып. 5-6. – Омск: Омск. гос. ун-т, 2005. – С. 41-44.

105. Завальников, В.П. Языковой образ святого в древнерусской агиографии

(проблематика взаимной обусловленности лингвистического и экстралин-

гвистического содержания языкового образа человека в определенной со-

циокультурной ситуации): дис. … канд. филол. наук [Текст] / В.П. Заваль-

ников. – Омск, 2003. – 162 с.

106. Зайцев, А. Святые как герои нашего времени. Аналитика [Электронный

ресурс] / А. Зайцев. – Режим доступа: http://www.portal-missia.ru/node/262).

107. Зайцев, В. Благодать: документальные повествования [Текст] / В. Зай-

цев. – Барнаул, 2009. – 276 с.

108. Закон единства и борьбы противоположностей [Электронный ресурс].

– Режим доступа: http://referatwork.ru/filosofiya-012/section-32.html.

109. Залевская, A.A. Некоторые проблемы теории понимания текста [Текст] /

А.А. Залевская // Вопросы языкознания. – 2002. – № 3. – С. 62-73.

110. Заря безсмертья блещет: Из жизнеописания преподобного Макария

Глухарева [Текст]. – Орел: С.В. Зенина, 2007. – 160 с.

111. Звездин, Д.А. Православная проповедь как жанр церковно-религиозного

стиля современного русского литературного языка: дис. … канд. фи-

лол.наук [Электронный ресурс] / Д.А. Звездин. – Челябинск, 2012. – 201 с.

– Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/pravoslavnaya-propoved-

kak-zhanr tserkovno-religioznogo-stilya-sovremennogo-russkogo-literat.

112. Золотова, Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса [Текст]

/ Г.А. Золотова. – М.: Наука, 1982. – 368 с.

- 192 -

113. Золотова, Г.А. Очерк функционального синтаксиса русского языка

[Текст] / Г.А. Золотова. – М.: Науку, 1973. – 351 с.

114. Золотова, Г.А. Синтаксис текста [Текст] / Г.А. Золотова. – М.: Наука,

1979. – 366 с.

115. Иванова, М.В. Лексическая доминанта «Жития Стефана Пермского»

[Текст] / М.В. Иванова // Филологические науки. – 2007. – № 3. – С. 70-77.

116. Иванова, М.В. Первая редакция жития Михаила Клопского: проблемы

изучения [Текст] / М.В. Иванова // Филологические науки. – 2004. – №6. –

С. 27-35.

117. Иванова, Т.А. Житие и жизнеописание: особенности жанра [Текст] /

Т.А. Иванова // Церковь и проблемы современной коммуникации: сборник

статей по материалам Международной научно-практической конферен-

ции. Нижегородская Духовная семинария, 5-7 февраля 2007. – Нижний

Новгород, 2007. – С. 85-93.

118. Игумен Дамаскин, (Орловский) Житие и жизнь. Разговор о специфике

житийной литературы [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://www.priestt.com/article/liter/liter_366.html.

119. Иеромонах Дамаскин, (Орловский) Мученики, исповедники и подвиж-

ники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Жизнеопи-

сания и материалы к ним [Текст] / Иеромонах Дамаскин (Орловский). –

Тверь: Булат, 1999. – 624 с.

120. Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2-

х т. [Текст] / Сост. П.Я. Черных. – М.: Русский язык, 1999. – 1182 с.

121. Каган-Тарковская, М.Д. Развитие житийно-биографического жанра в

XVII веке (жития Адриана и Ферапонта Монзенских, Трифона Вятского,

Симона Воломского, Серапиона Кожеозерского, Арсения Новгородского,

Никандра Псковского) [Текст] / М.Д. Каган-Тарковская // Труды Отдела

древнерусской литературы / Российская академия наук. Институт русской

литературы (Пушкинский Дом); Гл. ред. серии Д. С. Лихачев, Ред.: А.А.

- 193 -

Алексеев, М.А. Салмина. – Т. 49. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. – С.

122-132.

122. Казеннова, М.Н. Некоторые особенности бытования житийной литера-

туры: вопрос эволюции жанра [Текст] / М.Н. Казеннова // Церковь и про-

блемы современной коммуникации: сборник статей по материалам Меж-

дународной научно-практической конференции. Нижегородская Духовная

семинария, 5-7 февраля 2007. – Нижний Новгород, 2007. – С. 93-109.

123. Кайда, Л.Г. Стилистика текста: от теории композиции – к декодирова-

нию [Текст] / Л.Г. Кайда. – М.: Флинта, Наука, 2011. – 208 с.

124. Карасик, В.И. Культурные доминанты в языке [Текст] / В.И. Карасик //

Языковая личность. Культурные концепты. Сб. науч. тр. ВГПУ, ПМПУ. –

Волгоград – Архангельск: Перемена, 1996. – С. 3-15.

125. Карасик, В.И. Религиозный дискурс [Текст] / В.И. Карасик // Языковая

личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики.

– Волгоград, 1999б. – С. 5-19.

126. Карасик, В.И. Характеристики педагогического дискурса [Текст] /

В.И. Карасик // Языковая личность: аспекты лингвистики и лингводидак-

тики. – Волгоград: Перемена, 1999а. – С. 2-18.

127. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] /

В.И. Карасик. – Москва: Гнозис, 2004. – 390 с.

128. Караулов, Ю.Н. Лингвистическое конструирование и тезаурус литера-

турного языка [Текст] / Ю.Н. Караулов. – М.: Наука, 1981. – 368 с.

129. Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю.Н. Ка-

раулов. – М.: Издательство ЛКИ, 2007. – 245 с.

130. Караулов, Ю.Н., Петров, В.В. От грамматики текста к когнитивной

теории дискурса: вступ. статья [Текст] / Ю.Н. Караулов, В.В. Петров //

Т.А. ван Дейк. Язык. Познание. Коммуникация. – М.: Прогресс, 1989. – С.

5-11.

131. Квятковский, А.П. Школьный поэтический словарь [Текст] / А.П.

Квятковский. – М.: Дрофа, 2000. – 464 с.

- 194 -

132. Ким, Л.Г. Вариативно-интерпретационное функционирование текста:

монография [Текст] / Л.Г. Ким. – Томск: Издательство Томского государ-

ственного педагогического университета, 2009. – 312 с.

133. Кириллин, В.М. Символика чисел в литературе Древней Руси (XI-XVI

века) [Текст] / В.М. Кириллин. – СПб.: «Алетейя», 2000. – 320 с.

134. Китайгородская, М.В., Розанова, Н.Н. К характеристике жанра совре-

менной эпитафии в социокультурном аспекте [Текст] / М.В. Китайгород-

ская, Н.Н. Розанова // Жанры речи: Сб. науч. статей. – Саратов: Издатель-

ский центр «Наука», 2007. – Вып. 5. Жанр и культура. – С. 232-247.

135. Ключевский, В.О. Древнерусские жития святых как исторический ис-

точник [Текст] / В.О. Ключевский. – М., 1871. – 465 с.

136. Ключевский, В.О. Источниковедение: Источники русской истории

[Текст] / В.О. Ключевский // В.О. Ключевский. Сочинения в 9 томах. –

Т. 7. – М., 1989. – С. 70-82.

137. Ковалев-Случевский, К. Житие или биография? О жанрах современной

агиографии и литературно-исторической публицистики [Текст] / К. Кова-

лев-Случевский // Церковный вестник. – № 23 (372). – Декабрь, 2007.

[Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://www.kkovalev.ru/Savva_Tsercov_vestnik.htm.

138. Кожина, М.Н. К основаниям функциональной стилистики [Текст] /

М.Н. Кожина. – Пермь, 1968. – 251 с.

139. Кожина, М.Н. О специфике художественной и научной речи в аспекте

функциональной стилистики [Текст] / М.Н. Кожина. – Пермь, 1966. –

213 с.

140. Кожина, М.Н. Речевой жанр и речевой акт (некоторые аспекты про-

блемы) [Текст] / М.Н. Кожина // Речевые жанры. – Вып. 2. – Саратов: Изд-

во «Колледж», 1999. – С. 54-60.

141. Кожина, М.Н. Стилистика русского языка [Текст] / М.Н. Кожина. –

Москва: Просвещение, 1983. – 224 с.

- 195 -

142. Кожина, М.Н. Стиль [Текст] / М.Н. Кожина // Стилистический энцик-

лопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.:

Флинта: Наука, 2003. – С. 507-513.

143. Кожина, М.Н. Стиль и жанр: их вариативность, историческая изменчи-

вость и соотношение [Текст] / М.Н. Кожина // М.Н. Кожина. Речеведение

и функциональная стилистика: вопросы теории: Избр. труды. – Пермь:

Перм. ун-т, ПСИ, ПССГК, 2002. – С. 150-178.

144. Кожина, М.Н. Функциональная семантико-стилистическая категория

(ФССК) [Текст] / М.Н. Кожина // Стилистический энциклопедический

словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука,

2003. – С. 56-73.

145. Кожина, М.Н. Функциональная стилистика (учение о функциональных

стилях) [Текст] // Стилистический энциклопедический словарь русского

языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 576-577.

146. Кожина, М.Н. Функциональный стиль [Текст] / М.Н. Кожина // Стили-

стический энциклопедический словарь русского языка / под ред.

М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 581-583.

147. Колесов, В.В. Древняя Русь: наследие в слове [Текст] / В.В. Колесов. –

СПб.: Мир, 2000. – 526 с.

148. Коновалова, О.Ф. Традиционная метафора в «Житии Стефана Пермско-

го» [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://odrl.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=OAZl9MwnWrk%3d&

tabid=2278.

149. Корнеева, Ю.В. Преподобный, подобный [Текст] / Ю.В. Корнеева //

Русская речь. – 2010. – № 5. – С. 71-77.

150. Косицкая, Ф.Л. Письменно-речевые жанры рекламного дискурса моды

в аспекте межязыковой контрастивности (на материале французских и

русских каталогов моды): автореф. дис. … канд. филол. наук [Электрон-

ный ресурс] / Ф.Л. Косицкая. – Томск, 2005. – Режим доступа:

http://www.bibliofond.ru/view.aspx?id=515844.

- 196 -

151. Котюрова М.П. Идиостиль [Текст] / М.П. Котюрова // Стилистический

энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. –

М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 95-99.

152. Котюрова, М.П. Некоторые функционально-семантические категории

в научном тексте [Текст] / М.П. Котюрова // Разновидности текста в

функционально-стилевом аспекте: Межвуз. сб. научн. тр. / Гл. ред.

М.Н. Кожина. – Пермь: ПермГУ, 1994. – С. 35-41.

153. Красовицкая, М.С. Литургика [Текст] / М.С. Красовицкая. – М.:

ПСТГУ, 2008. – 303 с.

154. Краткий словарь когнитивных терминов [Текст] / Сост. Е.С Кубряко-

ва, В.З. Демьянков, Ю.Г Панкрац, Л.Г. Лузина. – М.: Филологический

фак-т МГУ, 1996. – 245 с.

155. Крылова, О.А. Существует ли церковно-религиозный стиль в совре-

менном русском литературном языке? [Текст] / О.А. Крылова // Культур-

но-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000. – С.

107-119.

156. Крылова, О.А. Церковно-религиозный стиль [Текст] / О.А. Крылова //

Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред. М.

Н. Кожиной. – Москва: Флинта: Наука, 2003. – С. 612-616.

157. Крысин, Л.П. Об одной лакуне в системе функциональных стилей со-

временного русского языка [Текст] / Л.П. Крысин // Русский язык в школе.

– 1994. – № 3. – С. 69–79.

158. Крысин, Л.П. Религиозно-проповеднический стиль и его место в функ-

ционально-стилистической парадигме современного русского литератур-

ного языка [Текст] / Л.П. Крысин // Поэтика. Стилистика. Язык и культу-

ра: Памяти Т.Г. Винокур. – Москва, 1996. – С. 135–138.

159. Кубрякова, Е.С. В начале XXI в.: (Размышления о судьбе когнитивной

лингвистики на рубеже веков) [Текст] / Е.С. Кубрякова // Когнитивная се-

мантика. Материалы второй международной школы-семинара. – Ч. 1. –

Тамбов: Изд-во Тамб. гос. ун-та, 2004. – С. 6-7.

- 197 -

160. Кубрякова, Е.С. О тексте и критериях его определения [Текст] / Е.С

Кубрякова // Структура и семантика: доклад на 8 международной конфе-

ренции (3-5 апреля 2001г.). – М.: СпортАкадемПресс, 2001. – С. 72-81.

161. Кубрякова, Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине

XX века (опыт парадигмального анализа) [Текст] / Е.С. Кубрякова // Язык

и наука конца 20 века: Сб. статей. – М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1995. –

С. 144-238.

162. Кубрякова, Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке:

Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира

[Текст] / Е.С. Кубрякова. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 560 с.

163. Кузнецов, С.А. Большой толковый словарь русского языка [Текст] /

С.А. Кузнецов. – М.: Норинт, 2008. – 1536 с.

164. Культурное наследие Древней Руси: истоки, становление, традиции

[Текст]. – М.: Наука, 1976. – 460 с.

165. Купина, Н.А. Лингвистический анализ художественного текста [Текст] /

Н.А. Купина. – М.: Просвещение, 1980. – 78 с.

166. Купина, Н.А. Смысл художественного текста и аспекты лингвистиче-

ского анализа [Текст] / Н.А. Купина. – Красноярск: Красноярский универ-

ситет, 1983. – 160 с.

167. Курилов, A.C. Русские филологи XVIII века о роли христианства в

судьбе древнейшей нашей словесности. Статья вторая. «Мнение» М.В.

Ломоносова [Текст] / А.С. Курилов // Филологические науки. 1994. – № 3.

– С. 3-13.

168. Кучкин, В.А. Пространная редакция Повести о Михаиле Тверском

[Текст] / В.А. Кучкин // Средневековая Русь. – Вып.2. – М.: Наука, 1999. –

С. 116-163.

169. Ларин, Б.А. Эстетика слова и язык писателя [Текст] / Б.А. Ларин. – Л.:

Худож. Лит. 1974. – 286 с.

170. Лебедева, Н.Б. К построению жанровой типологии (на материале есте-

ственной письменной речи) [Текст] / Н.Б. Лебедева // Естественная пись-

- 198 -

менная русская речь: исследовательский и образовательный аспекты. – Ч.

II: Теория и практика современной письменной речи: Материалы конфе-

ренции. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. – С. 91-100.

171. Лепахин, В.В. Икона и иконичность [Текст] / В.В. Лепахин. – СПб.:

Флинта, 2002. – 268 с.

172. Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] – М.: Советская

энциклопедия, 1990. – 685 с.

173. Листрова-Правда, Ю.Т., Расторгуева, М.Б. К вопросу о функциональ-

ном церковнорелигиозном стиле современного русского литературного

языка [Текст] / Ю.Т. Листрова-Правда, М.Б. Расторгуева // Вестник ВГУ.

Серия: Филология. Журналистика. – 2006. – № 1. – С. 49-54.

174. Литература Древней Руси: Библиографический словарь [Текст] / Сост.

Л.В. Соколова; под. ред. О.В. Творогова. – М.: Просвещение, 1996. –

240 с.

175. Литература и культура Древней Руси. Словарь-справочник [Текст] /

под. Ред. В.В. Кускова. – М.: Высшая школа, 1994. – 336 с.

176. Лихачев, Д.С. Великий путь: Становление русской литературы XI-XVII

[Текст] / Д.С. Лихачев. – М.: Современник, 1987. – 301 с.

177. Лихачев, Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как ми-

ровоззрение [Текст] / Д.С. Лихачев. – СПб. 1997. – С. 225.

178. Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка [Текст] / Д.С. Лихачев //

Изв. АН СССР. Сер. ЛиЯ. – 1993. – Т. 52. – № 1. – С. 5-12.

179. Лихачѐв, Д.С. Культура Руси времени Андрея Рублѐва и Епифания

Премудрого (конец XIV- нач. XV вв.) [Текст] / Д.С. Лихачев. – М.; Л.:

Изд-во АН СССР, 1962. – 172 с.

180. Лихачев, Д.С. Предвозрождение в русской литературе [Текст] /

Д.С. Лихачев. – М., Л.: Наука, 1985. – 354 с.

181. Лихачев, Д.С. Развитие русской литературы X – XVII веков: Эпохи и

стили [Текст] / Д.С. Лихачев. – Л.: Наука, 1973. – 254 с.

- 199 -

182. Лихачев, Д.С. Семнадцатый век в русской литературе [Текст] / Д.С. Ли-

хачев // XVII век в мировом литературном развитии. – М., 1969. – С. 299-

328.

183. Лихачев, Д.С. Человек в литературе Древней Руси [Текст] / Д.С. Лиха-

чев. – М.: Наука, 1970. – 178 с.

184. Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке [Текст] /

Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. – М.: Индрик, 1999. – 424 с.

185. Лотман, Ю.М. Анализ поэтического текста [Текст] / Ю.М. Лотман. –

Л.: Просвещение, 1972. – 271 с.

186. Лотман, Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре 18 ве-

ка [Текст] / Ю.М. Лотман // Ю.М. Лотман. Избранные статьи в трех томах.

– Т 1. – Таллин, 1992. – С. 248-268.

187. Майданова, Л.М. Религиозно-просветительский текст: стилистика и

прагматика [Текст] / Л.М. Майданова // Русский язык в контексте культу-

ры. – Екатеринбург, 1999. – С. 172-194.

188. Макаренко, Е.К. Агиография XX века. Проблема жанра и методов его

исследования [электронный ресурс] / Е.К. Макаренко. – Режим доступа:

http://traditions.org.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=67:-

xx-&catid=14:2010-09-13-13-17-20&Itemid=3.

189. Макаров, М.Л. Жанры в электронной коммуникации. Quo vadis? Жанры

речи [Текст] / М.Л. Макаров // Жанры речи. – Вып. 4: Жанр и концепт. –

Саратов: «Колледж», 2005. – С. 336-352.

190. Макарова, С.Г. Функциональные стили русского и французского язы-

ков (своеобразие научного стиля французского языка) [Текст] / С.Г. Мака-

рова // Бодуэновские чтения: Бодуэн де Куртенэ и современная лингвис-

тика: Международная научная конференция (Казань, 11–13 дек. 2001 г.):

Труды и материалы: В 2 т. / Под общ. ред. К.Р. Галиуллина, Г.А. Николае-

ва. – Казань: Издательство Казанского университета, 2001. – Т. 2. – С. 114.

- 200 -

191. Макарова-Мирская, А.И. Полтора месяца на Алтае [Текст] / А.И. Мака-

рова-Мирская. – Барнаул.: Миссионерский отдел Барнаульско-Алтайской

епархии, 2005. – 64 с.

192. Максимов, Л.Ю. Лингвистический анализ художественного текста

[Текст] / Л.Ю. Максимов. – М., 1992.

193. Материалы для словаря древнерусского языка. В 4-х т. [Текст] / Сост.

И.И. Срезневский. – СПб., 1895-1902. Репринт – М., 1958.

194. Меркулова, М.В. Речевая структура образа автора в житии протопопа

Аввакума [Текст] / М.В. Меркулова // Труды Отдела древнерусской лите-

ратуры / Академия наук СССР. Институт русской литературы (Пушкин-

ский Дом); Отв. ред. Д. С. Лихачев. — Л.: Наука, Ленинградское отделе-

ние, 1977. – Т. 32: Текстология и поэтика русской литературы XI-XVII вв.

– С. 319-331.

195. Мечковская, Н.Б. Социальная лингвистика: пособие для студентов гу-

манит. вузов и учащихся лицеев. 2-е изд., испр. [Текст] / Н.Б. Мечковская.

– М.: Аспект Пресс, 1996. – 207с.

196. Мечковская, Н.Б. Язык и религия: пособие для студентов гуманитарных

вузов [Текст] / Н.Б. Мечковская. – М.: Агенство «ФАИР», 1998. – 352 с.

197. Митров, О. Опыт написания житий святых новомучеников и исповед-

ников Российских [Текст] / О. Митров // РОФ Память мучеников и испо-

ведников РПЦ. – Выпуск 1. Новомученики ХХ века. – М.: ООО «Изда-

тельство «Булат», 2004. – С. 24-27.

198. Михальская, А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-

исторической риторике [Текст] / А.К. Михальская. – М.: Изд. Центр

«Academia», 1996. – 192 с.

199. Мишланов, В. О жанровой специфике текстов церковно-религиозного

стиля [Электронный ресурс] / В. Мишланов, Е. Худякова. – Режим досту-

па: http://philologicalstudies.org/dokumenti/2008/1.pdf.

- 201 -

200. Мишланов, В.А. Молитва как речевой жанр [Текст] / В.А. Мишланов //

Прямая и непрямая коммуникация: Сб. научных статей. – Саратов: Изд-во

«Колледж», 2003. – С. 290-302.

201. Набиев, В.И. Модель контекста дискурса проповеди [Текст] / В.И. На-

биев // Дискурс. – Новосибирск, 1997. – № 3 – 4. – С. 32-41.

202. Некоторые направления эволюции агиографического жанра. Глава 2. /

[Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://do.gendocs.ru/docs/index-

2902.html.

203. Нестеров, С.В. Словом и житием наставляя [Текст] / С.В. Нестеров //

Жизнь и труды прп. Макария Алтайского. – М.: Православный Свято-

Тихоновский гуманитарный университет, 2005. – 544 с.

204. Никитина, Л.Б. Категориальные семантические черты образа homo sa-

piens в русской языковой картине мира: монография [Текст] / Л.Б. Ники-

тина. – Омск: ОмГПУ, 2004. – 148 с.

205. Новиков, А.И. Семантика текста и ее формализация [Текст] / А.И. Но-

виков. – М.: Наука, 1983. – 120 с.

206. Новиков, Л.А. Лингвистическое толкование художественного текста

[Текст] / Л.А. Новиков. – М.: Русский язык, 1979. – 256 с.

207. Одинцов, В.В. Стилистика текста [Текст] / В.В. Одинцов. – М.: Наука,

1980. –263 с.

208. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразео-

логических выражений / С.И Ожегов, Н.Ю. Шведова / Российская АН;

Российский фонд культуры. – М.: АЗЪ., 1994 – 928 с.

209. Орлова, Н.В. Жанры разговорной речи и их «стилистическая обработ-

ка»: К вопросу о соотношении стиля и жанра [Текст] / Н.В. Орлова //

Жанры речи. – Вып. 1. – Саратов: Колледж, 1997. – С. 51-56.

210. Охотникова, В.И. Принципы литературной переработки источника при

создании Василием-Варлаамом Жития Ефросина Псковского [Текст] /

В.И. Охотникова // Труды отдела древнерусской литературы. – Т.55. –

СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. – С. 264-280.

- 202 -

211. Первушин, М.В. О стиле «Жития Ефросина Псковского» [Текст] /

М.В. Первушин // Русская речь. – 2007. – № 5. – С. 74-78.

212. Повесть о Стефане, епископе Пермском. Древнерусские предания XI –

XVI вв. [Текст] / Сост., вступ. статья и коммент. В.В. Кускова. – М.: Со-

ветская Россия, 1982. – С. 161-230.

213. Полонский, В. Агиография [Электронный ресурс] / В. Полонский. //

Энциклопедия Кругосвет. – Режим доступа:

http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/religiya/AGIOGRAFIYA.

214. Понырко, Н.В. Житие протопопа Аввакума как духовное завещание /

Н.В. Понырко // ТОДРЛ. – Л., 1985. – Т. 39. – С. 379-387.

215. Православный Алтай. Небесный покров и земной подвиг [Текст] // Аль-

манах. – Вып. 20. – М.: К свету, 2002. – 167 с.

216. Преподобный Герман Аляскинский [Текст] / Патерик сибирских святых.

– Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 379-386.

217. Преподобный Макарий (Глухарев), миссионер Алтайский [Текст] / Па-

терик сибирских святых. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 392-

397.

218. Провоторов, В.И. Очерки по жанровой стилистике текста (на материа-

ле немецкого языка): уч. пособие [Текст] / В.И. Провоторов. – М.: НВИ-

ТЕЗАУРУС, 2003. –140 с.

219. Прохватилова, О.А. Православная проповедь и молитва как феномен

современной звучащей речи [Текст] / О.А. Прохватилова. – Волгоград:

Издательство Волгоградского государственного университета, 1999. –

364 с.

220. Прохватилова, О.А. Экстралингвистические парметры и языковые ха-

рактеристики религиозного стиля [Текст] / О.А. Прохватилова // Вестник

ВолГУ. Серия 2: Языкознание. – 2006. – № 5. – С. 19-26.

221. Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита мос-

ковского, апостола Америки и Сибири [Текст]. – М.: Правило Веры, 1999.

– 157 с.

- 203 -

222. Расторгуева, М.Б. Речевой жанр церковно-религиозной проповеди:

дис. … канд. филол. наук [Электронный ресурс] / М.Б. Расторгуева. – Ре-

жим доступа: http://www.dslib.net/russkij-jazyk/rechevoj-zhanr-cerkovno-

religioznoj propovedi.html.

223. Рогожникова, Т.П. Грамматическая норма житийных текстов «Макари-

евского цикла» (на материале «Жития Иосифа Волоцкого») [Текст] /

Т.П. Рогожникова // Филологический ежегодник / под ред. Н.Н. Мисюро-

ва. – Омск: Омск. гос.ун-т, 2000. – Вып. 3. – С. 29-33.

224. Розанова, Н.Н. Коммуникативно-жанровые особенности храмовой

проповеди [Текст] / Н.Н. Розанова // И.А. Бодуэн де Куртене: Ученый.

Учитель. Личность / Под ред. Т.М. Григорьевой. – Красноярск, 2000. – С.

227-240.

225. Розанова, Н.Н. Сфера религиозной коммуникации: храмовая проповедь

[Текст] / Н.Н. Розанова // Современный русский язык: Социальная и

функциональная дифференциация / Отв. ред. Л.П. Крысин. Рос. академия

наук. Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова. – М.: Языки славянской культу-

ры, 2003. – С. 343-363.

226. Розина, Р.И. Человек и личность в языке [Текст] / Р.И. Розина // Логи-

ческий анализ языка. Культурные концепты. – М.: Наука, 1991. – С. 52-56.

227. Рудаков, А.П. Очерки византийской культуры по данным греческой

агиографии [Текст] / А.П. Рудаков. – СПб.: Алетейя, 1997. – 293 с.

228. Руди, Т.Р. «IMITANIO ANGELI» (Проблемы типологии агиографиче-

ской топики) [Текст] / Т.Р. Руди // Русская литература. – 2003. – № 2. –

С. 48-59.

229. Рудозуб, Е.Н. Стилеобразующие средства жанров делового и бытового

общения в русском языке XVII в.: автореф. дис. … канд. филол. наук

[Текст] / Е.Н. Рудозуб. – Барнаул, 1999. – 21 с.

230. Рудыкина, Е.С. Семантика глаголов РЕЧИ в летописном тексте [Текст]

/ Е.С. Рудыкина // Вестник ВолГУ. Серия 2. – Вып. 4., 2005. – С. 67-71.

- 204 -

231. Рылов, С.А. Функциональная стратификация древнерусской и старо-

русской речи [Текст] / С.А. Рылов // Вестник Нижегор.ун-та. Серия Фило-

логия. – Вып. 1 (2). – Н. Новгород, 2000. – С. 187-196.

232. Салимовский, В.А. Есть ли у жанроведения границы в пределах комму-

никативной лингвистики? [Текст] / В.А. Салимовский // Жанры речи. –

Саратов: «Колледж», 2002. – Вып. 3. – С. 52-56.

233. Салимовский, В.А. Жанр (литературный) [Текст] / В.А. Салимовский //

Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред.

М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 56.

234. Салимовский, В.А. Жанры речи в функционально-стилистическом ос-

вещении (научный академический текст) [Текст] / В.А. Салимовский. –

Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2002. – 236 с.

235. Святитель Макарий (Невский), митрополит Алтайский [Текст] / Па-

терик сибирских святых. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 337-

341.

236. Святитель Стефан Пермский [Текст] / Под ред. Г.М. Прохорова. –

СПб., 1995. – 280 с.

237. Святой равноапостольный Иннокентий, митрополит Московский и

Коломенский, апостол Сибири и Америки [Текст] // Патерик сибирских

святых. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 284-289.

238. Седов, К.Ф. Жанры речи в становлении дискурсивного мышления язы-

ковой личности [Текст] / К.Ф. Седов // Русский язык в контексте культу-

ры. – Екатеринбург, 1999. – С. 86-99.

239. Седов, К.Ф. Человек в жанровом пространстве повседневной коммуни-

кации [Текст] / К.Ф. Седов // Антология речевых жанров: повседневная

коммуникация. – М.: Лабиринт, 2007. – С. 7-38.

240. Семенюк, Н.Н., Бабенко, Н.С. Жанр текста как лингвистическая реаль-

ность [Текст] / Н.Н. Семенюк, Н.С. Бабенко // Горизонты современной

лингвистики: Традиции и новаторство: Сб. в честь Е.С. Кубряковой. – М.:

Языки славянских культур, 2009. – 856 с.

- 205 -

241. Сердобинцев, Н.Я. Очерки по истории русского литературного языка

первой половины XVII века [Текст] / Н.Я. Сердобинцев. – Саратов, 1975. –

105 с.

242. Серебренников, Б.А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и мыш-

ление [Текст] / Б.А. Серебренников. – М., 1988. – 244 с.

243. Серебрянский, Н.И. Очерки по истории монастырской жизни в Псков-

ской земле с критико-библиографическим обзором литературы и источни-

ков по истории псковского монашества [Текст] / Н.И. Серебрянский. – М.,

1908. – С. 73.

244. Сибирякова, И.Г. Тема и жанр в разговорной речи [Текст] / И.Г. Сиби-

рякова // Жанры речи. – Вып. 1. – Саратов: «Колледж», 1997. – С. 56-66.

245. Сидорова, Е.В. Проблема тождества и различия в логике и лингвистике

[Электронный ресурс] / Е.В. Сидорова. – Режим доступа:

http://www.dissercat.com/content/sravnenie-problema-tozhdestva-i-razlichiya-

v-logike-i-lingvistike.

246. Сиротинина, О.Б. Некоторые размышления по поводу терминов «рече-

вой жанр» и «риторический жанр» [Текст] / О.Б. Сиротинина // Жанры ре-

чи. – Вып. 2. – Саратов: «Колледж», 1999. – С. 26-31.

247. Скляревская, Г.Н. Слово в меняющемся мире: Русский язык начала XXI

столетия: состояние, проблемы, перспективы [Текст] / Г.Н. Скляревская //

Исследования по славянским языкам. – № 6. – Сеул, 2001. – С. 177-220.

248. Словарь русского языка. В 4-х т. [Текст] / Под ред. А.П. Евгеньевой. 2

изд., испр. и доп. – М.: Русский язык, 1981. – 736 с.

249. Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича [Текст] // Памятни-

ки литературы Древней Руси. XIV - сер. XV века. – М.: Худож. лит., 1981.

– С. 208-229.

250. Слово о житии и учении святаго отца нашего Стефана, бывшаго в

Перми Епископа [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://krotov.info/acts/14/3/stefan_perms.htm.

- 206 -

251. Слышкин, Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты: дис. …

докт. филол. наук [Текст] / Г.Г. Слышкин. – Волгоград, 2004. – 323 с.

252. Слышкин, Г.Г. Речевой жанр: перспективы концептологического анали-

за [Текст] / Г.Г. Слышкин // Жанры речи. – Вып. 4. – Саратов: «Колледж»,

2005. – С. 34-50.

253. Сорокин, Ю.А. Речевые маркеры этнических и институциональных

портретов и автопортретов (Какими мы видим себя и других) [Текст] /

Ю.А. Сорокин // Вопросы языкознания. – 1995. – № 6. – С. 43-53.

254. Сорокин, Ю.А. Текст, цельность, связность, эмотивность [Текст] / Ю.А.

Сорокин // Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. –

М., 1982. – С. 61-73.

255. Срезневский, И.И. Словарь древнерусского языка [Текст] / И.И. Срез-

невский. – М., 1989.

256. Старославянский словарь (по рукописям X-XI вв.) [Текст] / Под ред.

P.M. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. – М.: Русский язык, 1994. – 843 с.

257. Стилистический энциклопедический словарь русского языка [Текст] /

под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – 696 с.

258. Тарасова, И.А. Коммуникативная модель жанра «поэтическое посла-

ние»: инвариант и культурные трансформации [Текст] / И.А. Тарсова //

Жанры речи. – Вып. 5. – Жанр и культура. – Саратов: «Колледж», 2007. –

С. 300-311.

259. Телия, В.М. Метафоризация и ее роль в создании языковой картины

мира [Текст] / В.М. Телия // Роль человеческих факторов в языке. Язык и

картина мира. – М.: Наука, 1988. – С. 173-204.

260. Тенденции развития жанров современной журналистики. Проблема «текст»

– «жанр» [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://jyrnalistedu.ru/gos1/34-

tendencii-razvitiya-zhanrov-sovremennoj-zhurnalistiki-problema-tekst.html).

261. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. [Текст] / Сост.

В.И. Даль. – М.: Изд. Иностранных и национальных словарей, 1955.

- 207 -

262. Толстой, Н.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифо-

логии и этнолингвистике [Текст] / Н.И. Толстой. – М.: Индрик, 1995. –

512 с.

263. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области

мифопоэтического [Текст] / В.Н. Топоров. – М.: Прогресс – Культура,

1995. – 624 с.

264. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

Первый век христианства на Руси [Текст] / В.Н. Топоров. – М.: «Гнозис»,

1995. – 875 с.

265. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Том 2.

Три века христианства на Руси (XII – XIV вв.) [Текст] / В.Н. Топоров. –

М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. – 864 с.

266. Трубецкой, Н.С. Общеславянский элемент в русской культуре [Текст] /

Н.С. Трубецкой // Вопросы языкознания. – 1990. – № 3. – С. 114-134.

267. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино [Текст] / Ю.Н.

Тыньянов. – М.: Наука, 1977. – 574 с.

268. Улуханов, И.С. О языке Древней Руси [Текст] / И.С. Улуханов. – М.:

Наука, 1972. – 134 с.

269. Успенский, Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка

(XI-XIX вв.) [Текст] / Б.А. Успенский. – М.: «Гнозис», 1994. – 239 с.

270. Уфимцева, Н.В. Этнический характер, образ себя и языковое сознание

русских [Текст] / Н.В. Уфимцева // Языковое сознание: формирование и

функционирование: Сборник статей. – М.: Слово, 1995. – 253 с.

271. Федосюк, М.Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория

жанров речи [Текст] / М.Ю. Федосюк // Жанры речи. – Вып. 1. – Саратов:

«Колледж», 1997. – С. 66-88.

272. Федосюк, М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров [Текст] /

М.Ю. Федосюк // Вопросы языкознания. – 1997. – № 5. – С. 102-120.

273. Федотов, Г.П. Святые Древней Руси [Текст] / Г.П. Федотов. – М.: Мос-

ковский рабочий, 1990. – 398 с.

- 208 -

274. Философский словарь [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://www.philosophydic.ru/tozhdestvo-i-razlichie.

275. Формановская, Н.И. Адресат в языковой коммуникации [Текст] /

Н.И. Формановская // Stylistyka XIV, Stylistyka i Kozina. Ed. Stanislau Gaj-

da. Polish academy of sciences. Warsaw committee of linguistics. – Opole uni-

versity. 2005. – S. 231-242.

276. Хазагеров, Т.Г. Общая риторика [Текст] / Т.Г. Хазагеров, Л.С. Ширина.

– Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1994. – 191 с.

277. Хайдеггер, М. Тождество и различие [Текст] / М. Хайдеггер. – М.:

«Гнозис» - Издательство «Логос», 1997. – 64 с.

278. Худякова, Е.С. Социальная обусловленность системы жанров и жанро-

вой компетенции в церковно-религиозной сфере: автореф. дис. ... канд.

филол. наук [Текст] / Е.С. Худякова. – Пермь, 2009. – 19 с.

279. Худякова, Е.С. Церковно-религиозные тексты в научном дискурсивном

поле: стиль «научных» статей священнослужителей [Текст] / Е.С. Худяко-

ва // Проблемы социо- и психолингвистики: Сб. статей / Отв. ред.

Е.В. Ерофеева. – Вып. 9: Анализ языковых единиц в социолингвистиче-

ском аспекте. – Пермь: Перм. ун-т., 2007. – С. 195-205.

280. Церковно-религиозный стиль [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://rulinguistic.com/cerkovno-religioznyj-stil/.

281. Церковнославянский язык в системе современного религиозного обра-

зования: материалы XV Международных Рождественских образователь-

ных чтений. 31 января – 1 февраля 2007 года, Москва [Текст] / Сост. И.В.

Бугаева, С.М. Шестакова; Отв. ред. И.В. Бугавева. – М.: «Кругъ», 2008. –

312 с.

282. Церковь и проблемы современной коммуникации: сборник статей по ма-

териалам Международной научно-практической конференции. Нижего-

родская духовная семинария, 5-7 февраля 2007 [Текст]. – Нижний Новго-

род, 2007. – 208 с.

- 209 -

283. Шайтанов, И.О. Глазами жанра: проблемы англоязычной критики в

свете исторической поэтики [Текст] / И.О. Шайтанов // ANGLISTICA: Сб.

ст. по литературе и культуре Великобритании. – М., 1996. – Вып. 1. – С. 5-

29.

284. Шакирова, Д.Р. Язык Жития Авраамия Смоленского как памятника древне-

русской агиографии: введение диссертации (часть автореферата) [Электронный

ресурс] / Д.Р. Шакирова. – Режим доступа: http://31f.ru/dissertation/page,6,404-

dissertaciya-sistemnye-otnosheniya-religioznogo-diskursa.html.

285. Шанский, Н.М. Лингвистический анализ художественного текста

[Текст] / Н.М. Шанский. – Л.: Просвещение, 1990. – 415 с.

286. Шевченко, Л.Л. Конфесійний стиль [Текст] / Л.Л. Шевченко //

Українська мова: енциклопедія. – Киев: Українська енциклопедія им. М.П.

Бажана, 2000. – С. 252–253.

287. Шевченко, О.А. Когнитивная модель дискурса интервью: дис. … канд.

филол. наук [Электронный ресурс] / О.А. Шевченко. – Тольятти, 2006. –

210 с. – Режим доступа: http://www.dslib.net/germanskie-jazyki/kognitivnaja-

model-diskursa-intervju.html.

288. Шелепова, Л.И. Лексические разночтения в Прологе (на материале спи-

сков XII – XVII вв.) [Текст] / Л.И. Шелепова. – Барнаул.: ТЕМПЛАН,

1992. – 107 с.

289. Школьникова, О.Ю. «Плетение словес» в русской и французской агио-

графии [Текст] / О.Ю. Школьникова // Вестник Московского университе-

та. Сер. Филология. – 2009. – № 2. – С. 135-139.

290. Шкуропацкая, М.Г. Деривационное измерение лексики: системный ас-

пект: монография [Текст] / М.Г. Шкуропацкая. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-

та, 2003. – 387 с.

291. Шмелев, А.Д. Функциональная стилистика и моральные концепты

[Текст] / А.Д. Шмелев // Язык. Культура. Гуманитарное знание. Научное

наследие Г.О. Винокура и современность. – М., 1999. – С. 217-230.

- 210 -

292. Шмелев, А.Д. Языковые особенности различных видов религиозного

дискурса [Текст] / А.Д. Шмелев // Язык в движении. К 70-летию.

Л.П. Крысина. – М.: Языки славянских культур, 2007. – С. 612-621.

293. Шмелев, Д.Н. Слово и образ [Текст] / Д.Н. Шмелев. – М.: Наука, 1964. –

120 с.

294. Шмелева, Т.В. Модель речевого жанра [Текст] / Т.В. Шмелева / Анто-

логия речевых жанров: повседневная коммуникация. – М.: Лабиринт,

2007. – С. 81-90.

295. Шмелева, Т.В. Модель речевого жанра [Текст] / Т.В. Шмелева // Жанры

речи. – Вып. 1. – Саратов: «Колледж», 1997. – С. 88-99.

296. Шпаковский, Ю.Ф. Агиографический канон и национальные особен-

ности древнерусской агиографии [Электронный ресурс] / Ю.Ф. Шпаков-

ский. – Режим доступа: http://do2.gendocs.ru/docs/index-

436404.html?page=9.

297. Щерба, JI.B. Языковая система и речевая деятельность [Текст] /

Л.В. Щерба. – М.: Наука, 1974. – 428 с.

298. Щерба, Л.В. Избранные работы по русскому языку [Текст] / Л.В. Щер-

ба. – М., 1957. – 186 с.

299. Эволюция житий и особенности образования агиографического жанра

на русской почве [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://do.gendocs.ru/docs/index-2902.html.

300. Язык профессиональной коммуникации и термин как центральные объекты

когнитивного терминоведения [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://modernlib.ru/books/e_i_golovanova/vvedenie_v_kognitivnoe_terminove

denie_uchebnoe_posobie/read/.

301. Яхонтов, И. Жития святых севернорусских подвижников Поморского

края как исторический источник [Текст] / И. Яхонтов. – Казань, 1881. –

377 с.

302. Bieńkowska, D. Polski styl biblijny [Текст] / D. Bieńkowska – Łodź: Archi-

diecezjalne Wydawnictwo Łodzkie, 2002. – 160 s.

- 211 -

303. Makuchowska, M. Miejsce języka religijnego w typologii wspołczesnych

odmian polszczyzny [Текст]. – W: Od Biblii Wujka do wspołczesnego języka

religijnego. Z okazji 400-lecia wydania Biblii ks. Wujka, red. Adamek Z, Ko-

ziara S., Tarnow: Bilos, 1999. – S.176–190.

304. Mistrik. Religiozny štyl [Текст] / Mistrik. – W: Stylistyka I, 1992. – S. 82–

89.

305. Wojtak, M. O początkach stylu religijnego w polszczyźnie [Текст] / M. Woj-

tak 1992. – W: Stylistyka I., 1992. – S. 90–97.