1

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Уральский

государственный университет им. А.М. Горького»

ИОНЦ «Русский язык»

Филологический факультет

Кафедра риторики и стилистики русского языка С

Современные теории синтаксиса сложного предложения

Хрестоматия

Екатеринбург 2008

2

Буслаев Ф.И. Историческая грамматика. М., 59 2. Придаточное предложение сокращенное

§274. Полные предложения сокращаются в имена существительные, прилагательные и наречия, т. е. переходят в какой-либо отдельный член предложения: в подлежащее, в дополнительное слово, в определительное или обстоятельственное (§ 135). Так как существо предложения состоит в сказуемом, т. е. в глаголе, то этой части речи дана возможность, при сокращении предложений, принимать форму или существительного — в неопределенном наклонении, или прилагательного — в причастии, или наречия— в деепричастии.

Примеч. I. Сокращение предложения в форме существительного подробно объяснено в §§ 260 и 261.

§ 275, Словосочинение причастий и отношении к согласованию в роде, числе и падеже ничем не отличается от прилагательных; а в отношении времен подчиняется общим законам с глаголами (§ 199). Причастия краткие, т. е. наши деепричастия, в цс. изменялись по родам и числам и, следовательно,

были такими же прилагательными, как и причастия полные (§ 54); у нас же стали неизменяемыми наречиями.

Деепричастия употребляются в русском языке двояко: 1) независимости от главного предложения и 2) независимо от него. 1) Деепричастие, употребленное в зависимости от главного предложения, относится к его подлежащему; напр., «так тяжкий млат, | дробя стекло, кует булат», Пушк., И, 269: деепричастие дробя и глагол кует имеют одно и то же подлежащее млат. Подлежащее, в этом случае, обыкновенно поставляется в главном предложении вместе с глаголом; а если между подлежащим и сказуемым вставлено придаточное, то это последнее отделяется запятыми. Впрочем, как у писателей, так и особенно в народном языке, подлежащее ставится и в придаточном при деепричастии; напр., у Хемн. «npишедши мальчик в лес, | гнездо на дереве увидел и полез», II, 17; у Пушк. «приехав он прямым поэтом, | пошел бродить», I, 244.

Примеч. I. В народном ялике: в послов. XVII в, «видя мышь кошку, забыла и ложку», «видя волкъ козу, забываетъ грозу». «Хватя он царевича за белы ручки, | повел царевича за Москву реку», Древн. русск. cтих., 329. В дух. стих. «что жили вы тамо из вольном свету \ грехи вы ко грехам прилагаючи, \ про страшен суд вы божий забываючи, \ а про вечное житие вы не вспоминаючи», 16, 200.

2) Деепричастие н е з а в и с и м о е не относится к подлежащему главного предложения и употребляется самостоятельно; напр., «я слыхал пословицу: не учась, в попы не ставят» (т. е. неученых, необразованных в священники не ставят), Ф.Виз., 572. У Даля в послов., и правильное чисто народное сочетание: «неуча, в попы не ставят», и с искусственным, книжным подновлением: неуча, т. е. невежду. «Армия наша, вся вместе состоявшая из 79800 человек, не считая казаков и молдаван, — уже не составляла» и проч., Пушк., XI, 306—7.

Независимое деепричастие употребляется в русском языке преимущественно при глаголе безличном; напр., «родясь в романической земле, отвечал он, как не любитъ поэзии?», Карамз., II, 221. «Велено было идти в Оренбург, зарывая или потопляя тяжести и порох», Пушк., V, 27. «Другой позволено было только сидя дремать»,, Пушк., V, 92. «Увидя то, на мысли Волку вспало, что Лев, конечно, не силен», Крыл., 171. В языках романских независимые формы причастий и деепричастий гораздо употребительнее, нежели

у нас, и притом столько же при безличных глаголах, сколько и при личных. Напр., во франц. «lui mort

3

nous n'avont point de vengeur", Corn. „Notre profond silence abusant leurs esprits ils n'osent plus douter de nous avoir surprise” , Corn. „L'assemblee finie chacun se retira chez soi”. В книжном языке, не только в новейшем, но и у писателей ХVIII века, должно отличать оборот с

независимым деепричастием при личном глаголе, заимствованный из чужих языков, от оборотов чисто русских, народных, которые теперь наиболее сохранились только при безличном глаголе. Напр., у Пушк. «вы согласитесь, что, имея право выбирать оружие, жизнь его была, В моих руках», V11I, 24. У Крыл, «хоть я и не пророк, | но, видя мотылька, что он вкруг свечки вьется, / пророчество почти всегда мне удается», 229.

Примеч. 4. О таких иностранных оборотах Ломоносов говорит следующее: «Весьма погрешают те, которые но СВОЙСТВУ чужих языков

деепричастия oт глаголов личных липами разделяют. Ибо деепричастие должно в лине согласоваться с главным глаголом личным, на котором всей речи состоит сила: идучи в школу, встретился я с приятелем; написав я грамотку, посылаю за море. Но многие в противность сему пишут: идучи я в школу, встретился со мною приятель; написав я грамотку, он приехал с моря; будучи я удостоверен о вашем к себе дружестве, вы можете уповать на мое к вам усердие; что весьма неправильно и досадно слуху, чувствующему правое российское сочинение (Граммат., § 532). Из писателей XVIII в. особенно часто встречаются такие обороты у Ф. Виз.: напр., «не имея третий месяц никакого об вас известия, нетерпение наше было несказанное», 433; «приехав в Велев, по счастию попалась нам хорошая квартира», 525.

Примеч. 5. К иностранным же оборотам принадлежит подчинение деепричастия причастию, а притом такому, которое постановлено в косвенном падеже; напр., у Жук. «как бешеный, Зораб впился руками | в его серебряные кудри, \ рассыпанные по плечам, | в сраженье выпав из-под шлема», VI, 154—5.

6) Неопределенное наклонение § 276. Полное, придаточное предложение, состоящее из глагола с частицами что, чтобы, дабы, может

сокращаться в форму неопределенного наклонения; напр., у Крыл. «Крестьянина Червяк просил его пустить в свой сад», 221 (=чтобы пустил в свой сад): у Пушк. «мы поверили только отчасти, хотя повествователь и хвалился быть дворянином», XI, 305 (= хвалился тем, что он дворянин).

4

Потебня А.А. Из заметок по русской грамматике Простое определение подлежащего или приложение к нему отлично от атрибута, входящего в состав

сказуемого. «Царь (определение) Киръ избранъ бысть...» или «Киръ, царь Персьскъ (приложение), избранъ бысть» новее не то, что «Киръ избранъ бысть царь». Или в современном русском: «босая (опред.) девица вышла на мороз», v. «девица, босая (приложение)1, вышла на мороз», не то, что «девица вышла босая (атриб. в сказ.) на мороз». Определение и приложение означают признаки, уже данные в определяемом прежде, чем возникает действие; атрибут в сказуемом есть признак, возникающий вместе с действием или посредством его. Подобная разница существует между простым дополнением, имеющим определения и приложения («избраша царя Кира», «избраша Кира, царя Персьска») и составным дополнением: «избрали Кира царя». В первом случае Кир представляется уже царем в то время, когда его избрали; во втором он только тогда и становится царем, когда его избрали.

Выше мы назвали именительный в сказуемом предикативным, т. е. входящим в состав грамматического предиката, но приложить этого названия ко второму падежу составного дополнения нельзя, так как это дополнение вовсе не заключает в себе сказуемого. Тем менее можно согласиться с Курциусом, который, назвавши именительный в сказуемом именным предикатом, второй винительный зовет в »Περσαι τον Κορον ειλοντο βασιλεα » «зависимым предикатом» (Gr. Schulgr., § 361,10). Кажется наиболее удобным выразить сходство между предикативным атрибутом и соответственными ему косвенными падежами, назвавши их все, в отличие от подлежащего и ближайшего дополнения с их определениями и приложениями, вторыми атрибутивными , или со гласуемыми падежами простого предложения. Подлежащее с своими определениями, а равно и ближайшие объекты с своими, будут при атом считаться первыми; они не согласуемы, притом, кроме случаев инверсии, они занимают первое место в порядке слов.

Указанные выше выражения не дают основания говорить о так называемых сокращенных придаточных предложениях. Вообще этот термин неудобен. Он обязан своим происхождением ошибочной теории, что если логическому суждению соответствует не предложение, а член предложения, то это произошло лишь вследствие некоторого помрачения закона (суждение = предложение), который некогда господствовал во всей силе. Одно из двух: или известный отрывок речи есть предложение, и тогда он заключает в себе личный глагол, хотя бы и опущенный, или он не есть предложение, а только его часть. Части простых предложений, именно дополнения, напр. «в налезоша и жива», «уведаша князя идуча», не суть ни предложения, ни сокращения чего-либо, притом в равной мере. Доля правды, заключенная в термине «сокращенное предложение» состоит лишь в том, что если принять vb. finitum = сказуемое за единицу для измерения предикативности, то окажется, что одни члены простого предложения более приближаются к этой единице, другие менее. Так, причастие ближе к глаголу, чем существительное и прилагательное; но эта близость не простирается до тождества с личным глаголом. Если бы оказалось, что позднейший язык заменяет первое из приведенных выражений одним предложением («нашли его живым» или «в живых»), а второе двумя («узнали, что он идет»), то этого свойства позднейшего языка никак не следовало бы приписывать языку предшествующему. Сами по себе приведенные вторые падежи равносильны во всем, кроме того, что причастию свойственны вид (если он есть в языке) и время. Причастия не возникли из придаточного предложения, вроде «уведаша о же (я к о, анъ) идеть».Они не предполагают союзов, напротив, в позднейших языках они вытесняются придаточными предложениями, 1 Это есть приложение, appositio. и как приложение, это прилагательное заключает в зародыше отношения противительное и уступительное: «N, босая, а вышла», v. «хотя босая, но вышла». Ничего подобного нет в собственном определении «босая девица вышла». Различие между определением и приложением обозначается не столько порядком слов, сколько тоном.

5

присоединенными к главным посредством союзов и местоимений относительных. Употребление причастия, а равно и второго падежа вообще может рассматриваться как объединение и сосредоточение мысли лишь по отношению к тому незапамятному времени, когда не было ни причастий, ни союзов с относительными местоимениями, ни придаточных предложений, когда было возможно лишь построение речи из предложений, не имеющих между собою никакой формальной связи: «налезоша, живъ есть», «уведаша, идеть», «народъ же слышавъ, гла-голааха, громъ бысть». Остр. Ев., Иоан., 12.20 (в греческом, лат. и готском здесь винительный с неопределенным: Подобное построение в известной мере, как одно из многих средств языка, употребительно и в позднейшее время; «.... понеже Go и вижда, уже изобалъ юсть ведро сочива» (XIV в., Срезневский, Пам. юсов, пис., 221). Здесь связью между предложениями служит только то, что дополнение первого означает одно лицо с подлежащим второго. Этот оборот стоит посредине между совершенно бессвязным "вижда, уже изобалъ юсть" и связными: "вижда и изобавъше (изобавъша)" и .вижда, я ко изобалъ.. юсть". Два последние в равной мере могли бы назваться сокра-щениями разве в том смысле, в каком предложение, состоящее из двух оформленных слов, есть объединение речи, состоящей из слов, еще не имеющих грамматической формы.

10. Второстепенные связки . Общим свойством вторых надежей в простом предложении кажется то, что в них, особенно и косвенных, средства языка как бы скудны сравнительно с его требованиями. При отсутствии обязательного порядка слов одно и то же согласование должно дать и простые определения и приложения, и вторые падежи.

6

ПЕШКОВСКИЙ А.М. РУССКИЙ СИНТАКСИС В НАУЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ XXII. Обособленные второстепенные члены. Сравним два сочетания: Я удивляюсь, что вы, с вашей, добротой, не чувствуете этого.

(Л. Толст . , Анна Каренина.) Я удивляюсь, что вы с вашей супругой не чувствуете этого.

Оба сочетания на первый взгляд синтаксически совершенно совпадают друг с другом. Но если в с л уш а т ь с я внимательно в произношение, то обнаружится большая разница в интонации и ритме. В "первом сочетании голос прежде всего повышается до первой запятой, затем переходит на низкую ноту и резко повышается к слову вы (что звучит гораздо ниже, чем вы), затем снова переходит на низкие ноты и в. третий раз повышается вплоть до добротой, с этого же места понижается равномерно до конца. Таким образом, интонация первой фразы выразится п р и б л и з и т е л ь н о (см. выноску на стр. 393) так:

Я удивляюсь, что вы, с вашей добротой, не чувствуете этого.

Сравнивая с этой интонацией интонацию второго сочетания, замечаем, что там после первого повышения сразу начинается равномерное понижение до самого конца. Значками .это можно изобразить так:

Я удивляюсь, что вы с вашей супругой не чувствуете этого.

_Кроме того, есть разница и в ударениях. В первой фразе четыре сильных ударения: я удивляюсь, что вы, с нитей добротой, не чувствуете этого; во второй только два: я удивляюсь, что вы с вашей супругой не чувствуете этого. Таким образом, разница в интонации и в ритме между обоями сочетаниями очень большая, и мы вправе спросить себя, не имели ли мы тут двух р а з н ы х форм с л о восочетания (см . стр. 43 и сл), — другими словами, не-имеет ли эта

7

разница грамматического з н а ч е н и я ? Для решения этого вопроса вслушаемся в следующее простое сочетание с п о в е с т в о в а т е л ь н о й интонацией: Когда я пришел к нему, его не было дома. Здесь мы тоже находим повышение вплоть до -запятой и последующее понижение по схеме:

Когда я пришел к нему, его не было дома.

Перевернув предложения, находим то же:

Его не было дома, когда я пришел к нему. Заменив подчинительный союз сочинительным, находим то же:

Я пришел к нему, а его не было дома. И в обратном порядке:

8

Его не было дома, а я пришел к нему. Вставляя между этими двумя предложениями третье, находим уже два повышения голоса с

последующим понижением:

Когда я пришел к нему, мне сказали, что его нет дома.

Вставляя еще одно предложение, получаем еще одно повышение:

Когда я пришел к нему, мне сказали, что он просил, чтоб я подождал.

Наконец, вставляя четвертое предложение не между предпоследним и последним, а в с е р е д ину по с л е д н е г о , получаем еще на одно повышение больше:

Когда я пришел к нему, мне сказали, что отца его,

которого я только что видел в окне, нет дома.

Из всего этого можно сделать следующие выводы: 1) внутри сложного целого может быть столько повышений, сколько предложений, и 2) если какое-нибудь предложение попадает в середину другого, то число повышений увеличивается на одно, так как перед этим вставным предложением получается добавочное повышение. А из этих выводов можно сделать окончательный и важнейший для нас вывод, что повышения голоса в сложном целом могут быть связаны с грамматическим дроблением его, именно – с границами предложений, и связаны очень по простому закону: сколько границ, столько повышений. Ударения так же могут быть связаны с дроблением предложения: в каждом из разобранных сочетаний было столько с и л ь ны х уд а р ений , с к о л ь к о п р е д л ож ений, а в последнем было на одно ударение больше из-за того, что перед

9

вставным предложением появилось лишнее ударение. Обращаясь теперь к нашим первым примерам, мы видим, что в сочетании

Я удивляюсь, как вы, с вашей добротой, не чувствуете этого. сочетание с вашей добротой интонируется как отдельное предложение , как бы вст авленное в предложение что вы не чувствуете этого (ср. лишние ударения и повышения на вы и на добротой, играющие роль пограничных пунктов между отдельными предложениями в сложных целых). Напротив, в сочетании

Я удивляюсь, что ей с вашей супругой не чувствуете этого, сочетание с вашей супругой, формально абсолютно тождественное с первым, не интонируется подобным образом. Вдумываясь в причину этой разницы, замечаем, что она связана с внутренним различием в отношениях данной группы к ее словесному окружению. Именно в сочетании с вашей добротой предлог с имеет значение не простой совместности, как в сочетании с вашей супругой, а совместности характеризующей предмет, как если бы было сказано вы, такой добрый…или вы, или вы, который так добры...., и выражается этот оттенок и отношении, конечно, ударением и повышением на слове вы. Далее по отношению к последующим. словам у сочетания связь, выражаемая удалением и повышением., на слове ..добротой и имеющая значение п р о-тивопоставления этой доброты отсутствию чувствительности у адресата (с вашей добротой не чувствуете), как если бы было сказано... несмотря на то, что вы так добры, не чувствуете этого, или... даже будучи так добры, не чувствуете этого. Никаких этих добавочных оттенков в отношениях нет, конечно, у сочетания с вашей супругой во втором из наших начальных примеров. Приходим, следовательно, к выводу, что интонационные модификации, открытые нами в первом из этих примеров, не внешни, не случайны, а создают действительно особую форму словосочетания. При этом: 1) форма эта может наслаиваться на разные виды членов в распространенном предложении, как видно из сочетаний

Я удивляюсь, что вы, такой добрый, не чувствуете этого,

10

Я удивляюсь, что вы, будучи так добры, не чувствуете этого, так что в одних случаях особо интонируется управляемый член (наш основной пример), в других – согласуемый член (первый из только что данных примеров), в-третьих – примыкающий член (второй из них); 2) форма эта имеет во всех этих случаях одно и то же значение определенной аналогии данных словосочетаний с отдельными придаточными предложениями, как это видно из следующих словосочетаний:

Я удивляюсь, что вы, который так добры, не чувствуете этого,

Я удивляюсь, что вы, хотя вы так добры, не чувствуете этого,

причем аналогия наблюдается и в интонации и в характере связей с окружающими словесными массами, так что первый признак является внешним выражением второго. Вот такой-то второстепенный член (или группу членов, синтаксически возглавляемую таким членом) мы будем называть обособленным второстепенным членом. Итак: Обособленным второстепенным членом называется второстепенный член, уподобившийся (один или вместе с другими, зависящими от него членами) в отношении мелодии и ритма и — параллельно — в отношении связей своих с окружающими членами отдельному придаточному предложению. В отношении интонации необходимо иметь в виду еще следующие дополнительные замечания:

1. Если обособленный член не имеет при себе зависящих от него членов (т.е. если обособлено только одно слово), то повышения голоса не происходит, но зато выдерживаются по обеим сторонам этого члена небольшие паузы , например:

И на чужой скале, за синими морями, Забытый, он угас один... (Лерм.)

Однажды, осенью, на возвратном пути с отъезжего поля, я простудился и занемог. (Тург.; предполагаем чтение с соблюдением запятых.)

11

Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали… (Л. Толст.)

Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще низ/се погубит... (Он же.) По-видимому, ритм речи требует, чтобы на всякую обособлен-

ную группу членов тратилось определенное и всегда одинаковое количество времени (приблизительно столько же, сколько тратится на отдельное, средних размеров предложение). А так как здесь вся группа состоит из одного слова, то остаток времени должен заполниться паузами. Равным образом и ударение делается на таком члене гораздо более сильное, чем обычно, так как запас выдыхательной силы, идущий обычно на несколько слов, уходит здесь весь на одно слово.

2. Если обособленная группа попадает в начало предложения, то ударение и повышение, предшествующие ей, по понятным причинам отпадают (придя домой, я встретил...)

3. Если обособленная группа попадает в конец предложения, то повышение, которое приходится на самоё обособленную группу, отпадает, так как конец повествовательного предложения обязательно должен быть занят понижением (я увидел человека, бывшего у меня ранее).

4. Если обособленная группа отделена от начала предложения только частично смысловом (большей частью союзом), то предшествующие ей повышение и ударение отпадают, так как, на частичном слове ни того, ни другого не делается (согласитесь, что не зная дороги, я не мог попасть...; все так, но, с вашей добротой, вы должны понять...). Запятая, принятая в этих случаях; после союза и составляющая камень преткновения для школьников, совершенно условна и живого произношения не отражает.

В последних трех .пунктах обособленные группы опять-таки совершенно параллельны отдельным придаточным предложениям.

Как видно из пп. 2-го и 3-го, явление обособления может находиться в интонационном отношении к простой двучленности распространенного предложения и эту двучленность не следует смешивать со случайным интонационным членением распространенного предложения. Дело в том, что двучленное произношение распространенных предложений вообще очень развито в языке, причем любая группа слов может обособиться от любой другой. я могу сказать (в наставительном тоне):

Вот эту записку // передайте дворнику

или просто в тоне оживленного сообщения:

Сегодня вечером // приезжает наш лучший друг

12

Мой двоюродный брат // сегодня заболел

Эта лампа // вечно коптит Мало того, даже нераспространенные предложения произносятся иногда двучленно (ср. торжественное

произношение сочетаний: жребий // брошен, перчатка // поднята, заседание // открывается и т.д.). Собственно говоря, и эта двучленность до некоторой степени связана с формальным строением словосочетания, так как нельзя было бы, например, интонировать; вот эту // записку передай дворнику, мой двоюродный брат сегодня заболел и т.д., и в то же время и эта двучленность небеззначна: она свидетельствует о раздельном внимании нашем к той и к другой части предложения (ср. особенно членение двухсловных сочетаний). Но в ней нет аналогии той или иной обособившейся в произношении части с отдельными прилаточными предложениями, нет того параллелизма интонации характера синтаксических связей, которые составляют сущность обособления. Связь между вин. пад. слова записку и глаголом передай при двучленном произношении предложения вот эту записку передай дворнику остается, по существу, та же, что и при одночленном. Связь же между деепричастием и глаголом в сочетании он лег, не обращая внимания на окружающих и в сочетании он лег не раздеваясь – не одна и та же: в первом сочетании к общему значению отношения деепричастия к глаголу присоединяется еще оттенок каких-то о с о бы х отношений между данным деепричастием и данным глаголом, выражаемый в других случаях сочетанием предложений (...причем не обращал внимания, ...потому что не обращал внимания и т. д.). Соответственно, двучленное интонирование в первом случае всегда факультативно, если и становится необходимым, то только вследствие особого у д л и н е н и я распространенного предложения, т. е., в сущности, по общим психо-физиологическим причинам (необходимость разделения внимания, необходимость передышки); напротив, двучленность во втором случае часто о б я з а т е л ь н а и во всяком случае в с е г д а т е с н о с в я з а н а с целым рядом собственно грамматических условий (см. все дальнейшее описание). Таким обратом, интонационное членение первого типа мы можем включить в рубрику неорганического соотношения интонационных и собственно грамматических признаков, а интонационное членение второго типа — в рубрику о р г а н и ч е с к о г о их соотношения

(см. стр. 51 и сл.). Познакомившись, таким образом, в общих чертах с явлением обособления, мы перейдем теперь

к детальному рассмотрению тех у с л о в и й , от которых зависит этот процесс. При этом мы сначала рассмотрим те о бщи е условия, от которых зависит обособление в с я к о г о второстепенного члена, а затем перейдем к специальным условиям, существующим для отдельных разрядов этих членов (управляемого существительного, сочиненного существительного, прилагательного, наречия).

13

Из общих условий обособления мы наметим следующие: 1. Взаимное отношение двух не связанных иными синтаксическими узами членов, как определяющего к определяемому и частного к общему, например: Лес этот необходимо било продать, но теперь, до примирения с женой, не могло быть о том и

речи. (Л. Толст.) Этот милый Свияжский, держащий при себе мысли только для общественного употребления и,

очевидно, имеющий другие какие-то, тайные для Левина, основы жизни.... (Он же.) Однажды, осенью, на возвратном пути с отъезжего поля, я простудился и занемог. (Тург.) Однажды, в день воскресный, с час обедни, Иоанн входил в соборную церковь Успения. (Ал.

Толст.) Окруженная всеми выкупанными, с мокрыми головами, детьми, Дарья Александровна... уже

подъезжала к дому... (Л. Толст.) И царственно спокойно раздавались эти голоса в ихнем, чуждом для нас, ночном мире. (Он же.) ...а надо было оставаться здесь, в чужом и столь противоположном ее настроению, обществе. (Он

же.) В первом из этих примеров обособленное управляемое существительное до примирения с женой2

определяет более общее временное понятие теперь, во втором — обособленное прилагательное тайные для Левина определяет более общее другие какие-то, в третьем — обособленное наречие осенью определяет более общее однажды и т. д. Так как в общем порядке согласования, управления и примыкания эти члены относятся не друг к другу, а к одному и тому же третьему члену, то для уста-новления их в з а и м н о й связи у языка нет других средств, кроме мелодическо-ритмических (и некоторых союзов, как то есть, именно, а именно, см. гл. XXVIII). При этом связь эта, как бы ни была она логически ясна, может и не с о з н а в а т ь с я , и тогда обособления не будет. Мы можем сказать однажды, осенью, он заболел (с сильные ударением на осенью, как на обособленном члене, и на однажды, как на предшествующем ему), а можем сказать и просто однажды осенью он заболел; можем сказать теперь, до примирения с женой, об этом не могло быть и речи и теперь до примирения с женой об этом не могло быть и речи (ср. по интонации: теперь надолго об этом не могло быть речи, теперь до самых каникул об этом не могло быть речи). И, наоборот, там, где мы желаем выразить такого рода связь, мы всегда прибегаем к этому «объяснительному» произношению: да ты эту, деревянную, лопатку возьми, а не ту, железную! и т. д. Это именно те случаи, которые в школьных грамматиках рассматриваются как особого рода «приложения», причем понятие «приложения» теряет, понятно, всякие грамматические очертания.

2. Порядок слов. Хотя русский язык и принадлежит к языкам с так называемым «свободным» порядком слов, однако для каждого члена предложения можно указать одно обычное, излюбленное место в предложении, и другое, менее обычное, при котором расстановка слов кажется как бы

2 Так как всякий обособленный член обособляется всегда со всеми зависящими от него членами (если только последние сами, в свою очередь, не обособлены), то в дальнейшем мы для краткости под тем или иным обособленным членом будем понимать и всю обособленную г р у п п у , в которой данный член играет синтаксически главную роль, так что вместо „обособленная группа с управляемым существительным во главе" будем условно говорить „обособленное управляемое существительное", вместо „обособленная группа с прилагательным во главе"—„обособленное прилагательное" и т. д.

14

намеренно измененной. На этом основании различают так называемый «прямой» порядок слов и «обратный». При „обратном" порядке член, который кажется переставленным, больше выделяется в мысли и больше привлекает к себе внимание, чем при „прямом". Так, для приглагольного падежа прямым порядком является постановка его п о с л е глагола, а обратным — п е р е д ним. Сочетания я беру книгу, он говорит о пожаре, он заболел лихорадкой кажутся нам при равных условиях интонации ш ритма более обычными, чем сочетания я книгу беру, он о пожаре говорит, он лихорадкой заболел, и управляемые падежи во вторых сочетаниях больше выделяются в мысли, чем в первых. То же можно сказать и о наречиях: он выучил наизусть, он читает вслух, он пошел шагом кажутся более обычными, чем он наизусть выучил, он вслух читает, он шагом пошел (впрочем, для к а ч е с т в е н н ы х наречий на -о дело обстоит, кажется, наоборот: он хорошо читает кажется нормой, а он читает хорошо — отступлением от нее). Для прилагательного, наоборот, прямым порядком является постановка его п е р е д существительным, а обратным — п о с л е него. Ср. он умный человек и он человек умный, это не твое дело и это дело не твое и т. д., а также такие сочетания, как а у вас, ваше превосходительство, голос сильный (Чех.); в животе трескотня такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы (Гот.); доктор я плохой (Тург.); муж тебе выпал недобрый на долю (Некр.); город старый, город древний, ты вместил в свои концы... (Глинка); кость белая, кость черная, и поглядеть — так разные... (Некр.) и т. д.; ср. также перестановку в сочетаниях типа муж жену любит здоровую, а брат сестру богатую (см. стр. 331). 3 Вот этот-то о б р а т н ы й порядок слов, выделяющий переставленное слово, и является условием, благоприятствующим обособлению, так как обособление тоже связано с перемещением второстепенного члена; в центр синтаксического сознания. Таким образом, управляемое существительное и наречие должны быть более склонны к обособлению, когда стоят п е р е д тем словом, от которого зависят, а прилагательное, когда стоит п о с л е этого слова. Что это так и есть, нетрудно убедиться, беря примеры с несомненно обособленным второстепенным членом при обратном порядке слов, или необособленным, но способным к обособлению — при прямом и изменяя порядок слов. Для существительных сопоставим: Дубровский, с расстроенным состоянием, принужден был выйти в отставку… (Пушк.) Дубровский принужден был выйти в отставку с расстроенным состоянием. Чисто одетая молодайка,в калошках на босу ногу,

согнувшись подтирала пол… (Л. Толст.) Чисто одетая молодайка согнувшись подтирала пол в калошках на босу ногу…

Для наречий сопоставим примеры с д е е п р и ч а с т и я м и, так как остальные наречия вообще очень редко обособляются (см. далее): Она послала человека и девушку искать его и, ожидая, сидела.

Она послала человека и девушку искать его и сидела ожидая (Л. Толст.) Осердясь, била служанок… Служанок била осердясь…(Пушк.) Простившись, он ушел.. Он ушел простившись. Для прилагательных ( и сочиненных существительных) сопоставим:

Был по какому-то делу он в Амстердаме, голландском городе. (Жук.)

3 В главах XI — XIII все формулы словосочетаний, поскольку порядок слов не оговорен, даны в порядке, признаваемом нами прямым.

15

Был по какому- то делу он в голландском городе Амстердаме. Стук ножей, рубивших котлеты и зелень в кухне, долетал даже до

деревни. (Гонч.) Стук рубивших котлеты и зелень в кухне ножей долетал даже до

деревни. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую

застенчивость.... (Пушк.) Свободный и любезный разговор его вскоре рассеял мою одичалую

застенчивость. Мы видим, что в правых примерах, с прямым порядком слов, обособление или совсем невозможно,

или во всяком случае не н е о б х одимо ; в левых же, с обратным порядком слов, оно, наоборот, всегда возможно и во многих случаях необходимо.

3. Объем обособляемой группы. Так как обособление связано с физиологической стороной речи (самостоятельное ударение, т. е. сильное выдыхание), то уже по физиологическим условиям нам тем приятнее выделить какую-либо группу в самостоятельную ритмическую единицу и тем труднее слить ее с другими группами, чем она обширн е е , т. е. чем больше в ней членов. К тому же приводит и психологическая сторона речи. Чем больше группа, тем сложнее она синтаксически и тем труднее подчинять ее, как целое, другим группам, не сосредоточивая на ней особого внимания, а проявлением этого особого внимания и является, между прочим, обособление. Поэтому при прочих равных условиях два слова имеют больше шансов на обособление, чем одно, три – больше, чем два, и т. д.

Чтобы убедиться в этом, сопоставим: Она послала челсвека... и сидела ожидая. (Л. Толст.) Она послала человека… и сидела, ожидая ответа. В коляску вместо Ворона запрягли... приказчикова Бурого. В коляску, вместо заминающегося Ворона, запрягли… приказчикова Бурого. (Л. Толст.) Андрий иногда с помощью хитрости умел увертываться от наказания. Андрий иногда, с помощью изобретательного ума своего, умел увертываться от наказания. (Гог.) Тронутый Дубровский замолчал и предался своим размышлениям. Тронутый преданностью старого кучера, Дубровский замолчал и предался своим размышлениям. (Пушк.) Дарья Александровна в кофточке стояла среди разбросанных по комнате вещей… Дарья Александровна, в кофточке и с пришпиленными на затылке косами уже редких, когда-то густых и прекрасных волос, стояла среди разбросанных по комнате вещей. (Л.Толст.)

В левых примерах обособление, если и возможно, то во всяком случае менее необходимо, чем в правых. 4. Соседство других обособленных групп, частью навязывающих данной группе подражательную обособляющую интонацию, частью изолирующих ее оттого члена предложения, от которого она зависит, и тем вызывающих обособление. В сочетании, например, Он заглянул и в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпорками внизу, в виде треугольников... (Гонч.)

16

группа с подпорками внизу обособлена только потому, что отделена от слова дерев, к которому она относится, другой обособленной группой. Удаляя эту последнюю, находим, что обособление не необходимо: … который состоял из тоненьких дерев с подпорками внизу... Точно так же в сочетании

На полу, в крестьянском оборванном платье, сидела Марья Ивановна... (Пушк.)

предложно-надежная группа на полу изолирована от своего глагола, обособленной группой и только из-за этого делается и сама обособленной (ср. без изоляции: на полу сидела Марья Ивановна).

5. Намеренное отделение группы от ближайшего члена, к которому она могла бы примкнуть, и отнесение к более удаленному. В сочетании, например,

«Что, не ждал?» — сказал Степан Аркадьевич., вылезая из саней, с комком грязи па переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. (Л. Толст.)

группа с комком грязи, на переносице, на щеке и брови била отнесена автором, если судить по пунктуации, не к ближайшему вылезая из саней, что само по себе было бы вполне возможно (вылезая из саней с комком грязи на переносице), а к более удаленному Степан Аркадьевич (Степан Аркадьевич... с комком грязи... но сияющий). И чтобы выразить это особое соотношение членов, необходимо было оторвать эту группу от ближайшей , т.е. обособить, изолировать путем особой интонации и ритма. Точно так же в сочетании Могучий конь, в степи чужой, Плохого сбросив седока, На родину издалека Найдет прямой и верный путь... (Лерм.) группа в степи чужой намеренно оторвана (если судить по пунктуации) от ближайшего деепричастия (в степи чужой, плохого сбросив седока) и отнесена при помощи обособления к осталь-ной части предложения, в частности к сказуемому найдет.

Переходим теперь к отдельным разрядам обособленных членов. I. Обособленное управляемое существительное. Основным условием обособления является

здесь слабость синтаксической связи с окружающими членами. Обособляются только слабоуправляемые существительные, и притом почти исключительно посредственно управляемые. Не говоря уже о винительном беспредложном, но даже такие управляемые падежи, как дом отца, измена отечеству, рубка топором, никогда и ни при каких условиях не могут обособиться. И даже такие, совсем уже слабо держащиеся в предложении падежи, как ребенком он упрям был и резов, лето целое все пела, вчерашнего дня случилась за городом драка и т. д., обособляются только в исключительных случаях, только под влиянием соседних обособленных групп или с целью отделения от них (например: преображенским офицером, стоя на карауле в Зимнем дворце, князь Валериан заметил...). Таким образом, обособление возможно только в области с л а б е й ш е г о управления. Это, конечно, вполне понятно, если рассматривать обособление как кр айнюю с т еп ен ь син т а к сич е с ко г о о тд ел ения внутри предложения. Далее, необходимо отметить важность в еще с т в е нно г о значения того им ен и , которое стоит подле склонного к обособлению падежа. Так как падеж этот стоит часто между подлежащим и гла голом , то для него возникает возможность примкнуть к подлежащему, т. е. из приглагольного перейти в приименное (как, например, в человек в белой шляпе пошел с нами). И тут, как и при всяком слабом

17

управлении, важно, подходят эти имена по вещественным значениям друг к другу или нет, могут они слиться или нет. В первом случае обособление необязательно, во втором — обязательно. В предложении, например, Ребенок этот со своим наивным взглядом на жизнь был компас, который показывал им... (Л. Толст.)

предложно-падежная группа соединима с подлежащим и потому может при случае и не быть обособлена (в тексте запятых нет). А в предложении

Шаги его, в толстых сапогах, все удаляясь, прозвучали по дорожке. (Л. Толст.)

обособление неизбежно, так как сочетание в толстых сапогах по смыслу никак не может примкнуть к подлежащему шаги.. Впрочем, нужно заметить, что случаи вроде последнего, где обособление управляемой группы безусловно необходимо, крайне редки. В отличие от обособленных прилагательных и наречий., где мы найдем довольно тесную связь между определенным строением сочетания и обособляющей интонацией, здесь в огромном большинстве случаев одинаково возможны обе интонации – и обособляющая и обычная В таких предложениях, как мой сын по домашним обстоятельствам не мог явиться в класс, галерея по случаю ремонта закрывается, он по своему обыкновению опоздал, он со своей рассеянностью натворит когда-нибудь бед, я при всем желании не могу признать... и т. д., обычно затрудняются, ставить запятые или пет, и обычно ищут каких-то «правил», не подозревая, что единственный возможный критерий здесь — произношение и что нужно только прочитать сочетание вслух и выбрать ту интонацию, которую желаешь внушить читателю.

II. Обособленное прилагательное. Так как прилагательное в собственном смысле слова и причастие обособляются при совершенно одинаковых условиях, то мы рассмотрим обе эти категории совместно. Здесь можно наметить целый ряд определенных специальных зависимостей от порядка слои и общего строения, а именно:

а) Прилагательное, стоящее после своего существительного и имеющее при себе другие, второстепенные члены (хотя бы один), п о ч т и в с е г д а п о ч т и в с е г д а обособляется: Он увидел реку, исчезавшую после многих изгибов в темноте, крутые берега, отделявшиеся от

нее белым туманом, и черные тучи, облегавшие кругом горизонт. (Григор.) Большая часть дворян бежала в губернии, еще безопасные. (Пушк.)

На тризне, уже недалекой, Не ты под секирой ковыль обагришь... (Он же.)

б) Два или несколько прилагательных хотя бы и одиноких, стоящих после своего общего существительного, обязательно обособляются, если перед этим существительным уже есть одно прилагательное: Это было неуклюжее строение, просторное и пространное. (Тург.) Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне стакан простого вина… (Пушк.)

И раз – мой взор, сухой и страстный, Я удержать в пыли не мог... (Брюс; впрочем, в данном случае м е с т о и м е н н о е значение предшествующего прилагательного, как более легковесное, делает, кажется, возможной и необособляющую интонацию.)

18

Если же перед общим существительным нет прилагательного, то обособление необязательно. Правда, и тут оно очень распространено:

Маша, бледная и трепещущая, подошла к Ивану Кузьмичу. (Пушк. ) Большие деревья, лишенные снизу ветвей, поднимались из воды, мутной и черной. (Ал. Толст.)

Но возможна и обычная интонация, т. е. простая п е р е с т а н о в к а прилагательных: По дороге зимней, скучной Тройка борзая бежит... (Пушк.)

Елена хотела бы, чтобы и. все люди поняли, что одна есть цель в жизни — красота, и устроили себе жизнь достойную и мудрую... (Ф. Солог.) Федор Павлович заметил тогда…., что Митя имеет о своем состоянии понятие преувеличенное и

неверное. (Дост.) Вышел же Алеша из, дома отца, в состоянии духа разбитом и подавленном. (Дост.)

в) Прилагательное, могущее слиться с глаголом в в еще с т в е н н о е составное сказуемое (см. стр. 249 и сл.), обособляется, когда его не х о т я т с л и в а т ь с глаголом :

С коня он слезает, угрюмый... (Пушк.) И, вот дорогою прямой Пустился, робкий и немой... (Лерм.)

… и в стенах Хранительных остался он, , Искусством дружеским спасен. (Он же.) Стоят, готовые для бега, И тихо плещут паруса. (Язык.) Как исполин, в ночном тумане, Встал новый, год, суров и слеп... (Брюс.)

Сверкают, разноцветные, в причудливом саду, В котором, очарованный, и я теперь иду. (Он же, Фонарики.)

В каждом из приведенных примеров (как и в каждом из приведенных, на стр. 250 примеров на вещественные составные сказуемые) возможны сами по себе, если не считаться со знаками препинания, два чтения: слезает угрюмый (как ходит сонный, лежит больной и т. д.) и слезает., угрюмый (с обособляющей интонацией: пустился робкий и немой и пустился, робкий и немой; остался спасен и остался спасен и т.д.). А так как здесь в известных случаях возможно и непредикативное и необособленное прилагательное, а простая перестановка (см. стр. 229), то в таком, например, сочетании, как богатырь лежит убитый, возможны в результате три разных чтения, создающих три совершенно различных формы словосочетания: 1) богатырь + лежит убитый 2) богатырь лежит + убитый с перестановкой, но без обособления и 3) богатырь лежит, убитый с перестановкой и с обособлением.

г) Прилагательное, относящееся к подлежащему и состоящее в н а ч а л е предложения (или после обособленной группы) непосредственно перед этим подлежащим , обособляется в том

19

случае, если сознается в связи не только со своим существительным, но и со всем остальным содержанием предложения :

Тронутый преданностью старого кучера, Дубровский замолчал и предался своим размышлениям (Пушк.)

В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую. (Л. Толст.) Запущенный под облака, Бумажный змей, приметя свысока В долине мотылька, ... кричит ... (Крыл.)

Робкие по виду, терпеливые до последней степени, олени, сильно свыкшиеся с холодами полярной зимы, в короткое лето... терпят муки, равняющиеся трем годам возможных для них страданий. (Максим.)

Сломанные бурею и подмытые весенней водою, деревья местами преграждают ее течение…(Акс.) Широкая, свободная, аллея вдаль влечет. (Брюс.) Это обособление связано с особым произношением и той части предложения, которая следует за

обособленной группой. Именно в ней подлежащее в этих случаях ритмически стушевывается, наименее ударяется, а наиболее ударяется тот член или те члены, с которыми преимущественно приводится в связь обособленное прилагательное (тронутый преданностью старого кучера, Дубровский замолчал…; широкая, свободная, аллея вдаль влечет и т.д.).4 Таким образом, здесь путем особой интонации и двух взаимно соответствующих ударений выражается особое соотношение между членами, совсем не связан-ными формально. Это напоминает рассмотренное уже нами «пояснительное» обособление (см. стр. 419 — 420). И как там, так и здесь, если это особое, обозначаемое ритмом и интонацией соотношение по тем или иным причинам не сознается , все особенности произношения отпадают: обособляющая интонация исчезает, подлежащее получает свое нормальное ударение, прилагательное со всеми своими членами ритмически примыкает к подлежащему, и все сочетание произносится приблизительно так: тронутый преданностью старого кучера Дубровский замолчал...; широкая, свободная аллея вдаль влечет и т. д. Ср. также такие сочетания, как:

Запряженные в сохи и бороны лошади были сытые и крупные. (Л. Толст.) Это было то место Днепра..., где брошенные в середину его острова вытесняла его еще далее

из берегов. (Гог.) где такие же точно прилагательные не обособлены, потому что не приведены в связь ни с чем, кроме своего существительного5

4 Кое-где в приведенных примерах встречается ударение и на подлежащем (см. примеры из Крылова и Максимова), но это только потому, что сейчас же за ним следует опять обособленная группа, требующая непременно, как мы уже знаем, перед собой ударения и повышения.

5 Ритмические условия требуют в этих случаях всегда двучленной интонации, и раздел происходит всегда после подлежащего: запряженные в сохи и бороны лошади || были сытые и крупные; но мы уже знаем, что не всякое членение есть обособление.

20

д) Прилагательное, относящееся к п о д л е ж ащ е м у и стоящее в н а ч а л е предложения (или

после обособленного члена) п е р е д подлежащим, но не н е п о с р е д с т в е н н о пер ед ним, обособляется в с е г д а , независимо оттого, приводится оно в особую связь с формально не связанными с ним членами последующего словосочетания или не приводится:

Дальше, вечно чуждый тени, Моет желтый Нил Раскаленные ступени Царственных могил. (Лерм.)

Прямо перед окнами — светлый и упорный — Каждому прохожему бросал лучи фонарь. (А. Блок.) И, пачкающий лапки играющих детей, Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей... (Ф. Солог.)

На запятках, покрытые, словно ковром из солдатского сукна, густым слоем пыли, копошились какие-то живые существа... И опять, нежный и ласковый, зазвенел Колин голос... (Ф. Солог.) ... когда, безмолвные и великие, расстилались русские поля... (Б. Зайцев.) На белых плюшевых щитках, ряд над рядом, освещенные скрытыми рефлекторами, горят разноцветные капли огня. (Купр.)

Из тех двух интонаций, которые описаны в предыдущем пункте, вторая здесь невозможна, так как прилагательное, отделенное от подлежащего, не может ритмически примкнуть к нему; поэтому остается одна первая, обособляющая интонация. Но здесь и она несколько изменена (если иметь в виду всё предложение): второе ударение приходится здесь на подлежащем (моет желтый Нил, бросал лучи фонарь, побрызгал дождь), так что обособляющая интонация создает здесь особую связь прилагательного только с его же собственным существительным.

е) Прилагательное, относящееся к одному из трех личных существительных (я, ты, он) и не сливающееся с глаголом в вещественное составное сказуемое, по ч ти в с е г д а обособляется:

А он, мятежный, просит бури...(Лерм.)

...а он, синий, снова заснул. (Гог., о Днепре.) Как, бедной, мне не горевать! (Крыл.)

Если прилагательное одиноко, то обособление это не всегда сказывается теми резкими чертами, которые описаны у нас на стр. 412—416. Но во всяком случае произношение здесь всегда чем-то отличается от обычного (ср. как, бедной, мне не горевать! и как бедной кукушке не горевать!). Вп о л н е обычное произношение, сливающее прилагательное с существительным в одно ритмическое целое, известно нам только в двух примерах (см. стр. 189).

ж) Прилагательное, стоящее пер ед существительным и не удовлетворяющее условиям пунктов «в», «г», «д» и «е», нико гд а не обособляется: Ему страшно было, что расстроится приобретенное им с таким трудом спокойствие. (Л.

Толст.) Поцеловав его, наконец, в покрасневшее от наклоненного положения и сияющее нежностью

лицо, девочка разняла руки и хотела бежать назад... (Он же.) Крик двигавшейся в стороне туки диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. (Гог.)

21

Обособленное прилагательное в с т и х о т в о р н ом языке отличается еще тем, что здесь для него допускается и даже предпочитается краткая форма прилагательного:

Как исполин в ночном тумане. Встал новый год, суров и слеп... (Брюс.) Океан морской, обманут, обо льды стучится в вихре. (Он же.)

чего у прозаиков в настоящее время уже не встречается. Здесь обособленный член отличается не только ритмом и интонацией, а и морфологически.

III. Выделенное из однопадежной сочиненной группы существительное. Здесь обособление происходит о ч е н ь часто , так как одно из существительных всегда стремится к двум крайностям:

или слиться с другим существительным (поэт-художник, механик-самоучка и т.д.), причем недостаток грамматической связи заменяется связью ритмической, или уже совсем оторва т ь с я от него при помощи обособления. Посредине между тем и другим удерживаются, кажется, только такие сочетания, как гражданин Иванов, князь Курбский, грозный царь Иван Васильевич, город Москва и т.д., т.е. сочетания типа «нарицательное имя с зависящими от него прилагательными и существительными + собственное имя», хотя в отдельных случаях ) возможно и здесь обособление (Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе. — Пушк.; Дальнее поле было взято... с помощь .умного плотника— Федора Резунова, шестью семьями мужиков... — Л. Толст.). Во всех остальных случаях обязательно происходит, по нашим наблюдениям, или с л и я и н и е (на письме иногда не обозначаемое), или обособление , хотя бы и не было налицо тех условий, которые перечислены в предыдущем отделе. Вот несколько примеров:

Он не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцатичетырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в жену, мать пяти живых и пяти умерших детей, бывшую только годом моложе его... Ему даже казалось, что она, истощенная, состаревшаяся, уже некрасивая женщина и ничем не замечательная, простая, только добрая мать семейства, по чувству справедливости должна быть снисходительна. (Л. Толст.) Я не слишком люблю это дерево — осину. (Тург.) Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот — цветы. (Он же.)

Там, устарелый вождь, как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь... (Пушк.) И прежде чем понять ^-рассудком неразвитым, Ребенок, мог я что-нибудь... (Некр.) Но, узник, ты схватил секиру... (Брюс, Одному из братьев.)6

Зловещая старуха, судьба глядит в окно. (Бальм.)

В последнем примере мы видим обособление при таких условиях, при которых прилагательное ни в коем случае не обособилось бы (условия пункта « г», но бе з приведения в связь с остальным содер-жанием предложения). И на этом примере лучше всего видно, как трудно сочиненному существительному, не подходящему под тип, указанный выше, удержаться посредине между слиянием и

6 Узник здесь по связи, не обращение к узнику, а обособленный член ( = «будучи узником»).

22

обособлением: устраняя обособление, мы получаем зловещая старуха-судьба, произнести же эти три

слова, как грозный царь Иван, повидимому, невозможно. В школьных грамматиках отмечаются еще особые п е р е чи с л я ющи е «приложения» как: подпруги, подковы, узды,

чепраки — все было пеною покрыто, в крови, растеряно, избито (Пушк.), от дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали длинные тени (Гонч.), меж ними все рождало спори и к размышлению влекло: племен минувших договоры, плоды наук, добро и зло... (Пушк.), рассуждать они пустились вдвоем о всякой всячине: о их собачьей службе, о худе, о добре и, наконец, о дружбе (Крыл.). В первом примере школьные грамматики признали бы слова подпруги, подковы, узды, чепраки приложениями к слову все, по втором слова от дома, от деревьев, от голубятни, от галереи — приложениями к словам от всего и т.д. На самом деле, хотя здесь и возможна в известных случаях обособляющая интонация, однако перечисляющие имена эти совсем не относятся мыслью к подводящему им итог имени (скорее, наоборот, оно относится к ним), а сознаются как отдельные п о д л еж ащи е и л и у п р а в л я е мы е с ущ е с т в и т е л ь ны е . Если перечисление предшествует итогу (первые два примера), то эти подлежащие и управляемые существительные относятся, как обычно, к ожи д а е м ом у с к а з у е м ом у (как если бы было сказано подпруги, подковы, узды, чепраки были пеною покрыты; от дома, от деревьев, от голубятни, от галереи побежали длинные тени) и только вследствие неожиданной вставки подводящего итог слова о т ры в аю т с я от сказуемого. Если перечисление следует за, итогом (вторые два примера), они связываются мыслью с п р е дш е с т в ующим с к а з у е мым (племен минувших договори, погоды наук и т.д. вызывали споры; о собачьей дружбе, о худе, о добре и т.д. рассуждали). В обоих случаях получаются н е п о л ны е п р е д л ож е н и я с з а им с т в у е мым у соседнего предложения сказуемым. В заключение следует указать еще на следующие синтаксические отличия обособленного

прилагательного (и сочиненного существительного, которое в области обособления вообще во многом параллельно прилагательному) от необособленного: 1. Обособленное прилагательное может относиться и к отсутствующему существительному, если существительное это является подлежащим и если это подлежащее заимствуется из предыдущего или опускается как личное слово:

Сверкают, разноцветные, в причудливом саду... (Брюс.) Дитя сама, в толпе детей Играть и прыгать не хотела… (Пушк.)

А вот из нашей братии, чиновников, есть такие свиньи: решительно не пойдет, мужик в театр… (Гог.) Обособленное прилагательное может сочетаться с такими синтаксическими разрядами слов, с которыми простое прилагательное несоединимо. Так, при нем могут быть такие обстоятельственные наречия, как вчера, здесь, тогда, затем, зачем-то и т. д. {вчера еще добрый и веселый, сегодня он уже осунулся и раскис…; почему-то весь истерзанный оборванный, вбежал он к нам...; мы говорили о зайце беляке, зимой белом, а летом сером; здесь либерал, он там является консерватором; я увидел Иванова, вчера еще друга, а сегодня уже непримиримого врага моего и т. д.). Единственным средством оторвать такие слова от глагола и отнести к имени является обособление. Ср. я видел травку вчера зеленую (вчера, несмотря на перестановку, тяготеет к видел) и я видел травку, вчера зеленую, а сегодня уже увядшую, или я видел зайцев здесь очень больших и я видел зайцев, здесь очень больших и с лучшим мехом, чем у нас и т. д. Все это показывает, что обособление может быть связано с изменением не одних только интонации и ритма, а и всей с и н т а к с и ч е с к о й с т р у к т у р ы предложения – обстоятельства, лишний раз указывающее на то, что оттенки эти не могут не изучаться в синтаксисе. 3. Обособленное прилагательное может не только ритмически, но и м о рф о л о г и ч е с к и отрываться от своего существительного, теряя с о г л а с о в а н и е с ним, отчего, правда, оно уже делается о тд ел ьным н е п о л ным предложением ;

Вечно холодные, вечно свободные, Нет у вас родины, нет вам изгнания. (Лерм.)

23

Несколько раненых офицеров сидело на лавке, подобрав костыли, — бледные, грустные. (Лерм.) ...Где в годы ласкового детства Святыней чувств владел и я, — Мной расточенное наследство На ярком пире бытия! (Брюс.)

Это такой же пример синтаксического синкр е ти зма (обособленный член + неполное предложение), как отмеченные на стр. 266—267 звательные группы.

IV. Обособленные примыкающие члены. 1. Наречие . Так как наречие теснейшим образом связано со своим глаголом или прилагательным (красиво пишет, вчера уехал, замечательно интересный) и так как оно крайне редко способно подчинять себе другие второстепенные члены, то обособление здесь возможно только в тех исключительных случаях, когда оно вынуждается общими причинами, перечисленными на стр. 419—425, например: Глаза его смотрели куда-то в другое место, далеко, и там он будто видел что-то особое, таинственное. (Гонч.) 2. Присуб с т ан тивна я с р а вни т е л ьн а я форма :

«Ужели это Манилла?» — говорил один из наших спутников, помоложе привыкший с именем Маниллы соединять что-то цветущее. (Гонч.; наречие относится к один из спутников, т. е. к предмету, а не к признаку.)

... там другая жизнь, другие картины, еще величавее, хотя и суровее тех, и еще необыкновеннее. (Гонч.) Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом вдруг продвинулся

вперед... (Л. Толст.) Обособление здесь зависит от тех же условий, что и при прилагательном + еще предрасполагающее к

обособлению отсутствие форм согласования. 3. Дееприча с ти е . Это наиболее часто обособляемый вид слов, что объясняется способностью деепричастия как г л а г о л ь н о го с л о в а управлять падежами и подчинять себе обширные синтаксические группы. Здесь можно выставить следующие соотношения между обособлением и общим строением сочетания:

а) деепричастие, имеющее при себе другие второстепенные члены (хоти бы один), п о ч т и в с е г д а обособляется:

Песней душу веселя, Бабы с граблями рядами Ходят, сено шевеля. (Майк.)

Иногда шум песен и говор, вылетая из сакли, заглушали любопытный для пас разговор (Лерм.); б) два деепричастия, стоящие рядом, хотя бы и одиночные,в се г д а обособляются: Туманы, клубясь и извиваясь, сползали туда по морщинам соседних скал... (Лерм.); в) одиночное деепричастие, стоящее т о т ч а с по сл е своего глагола в к о н ц е предложения, почти

никогда не обособляется. Сюда относятся такие случаи, как писал сидя, говорил заикаясь, стоял вытянувшись, ушел простившись и т. д.;

24

г) одиночное деепричастие, не удовлетворяющее условиям последнего пункта, то обособляется, то нет. С одной стороны, мы имеем такие сочетания, как:

А я, таясь, готовлю миру Яд, где огонь запечатлен. (Брюс.)

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. (Пушк.) Савельич, дремля, качался на облучке. (Он же.)

где обособление очень вероятно, а с другой — такие, как: ...И всяк зевает да живет И всех вас гроб зевая ждет. (Пушк.)

25

Раздел 2. Современные теории сложного предложения

ПЕШКОВСКИЙ А.М. РУССКИЙ СИНТАКСИС В НАУЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ XXV. СЛОЖНОЕ ЦЕЛОЕ.

До сих пор мы говорили почти исключительно о таких словосочетаниях, которые образуют или предложения или части предложений. Но в языке есть еще такие словосочетания, которые состоят из двух или нескольких предложений. Такие словосочетания мы будем называть c л о ж н ы м и целыми и к рассмотрению их нам надо сейчас, обратиться. Примечание. Термин «сложное предложение» мы отвергаем, так как он называет несколько предложении одним «предложением» и тем создает путаницу. Правда, можно было бы указать на то, что в других науках сложные единицы носят иногда то же название, что и простые, их составляющие. Так, например, в науке государственного права мы имеем термин «союзное» или «федеративное государство», несмотря на то, что эти «государства» сами в свою очередь состоят из «государств». Но тут разница в том, что в одном случае самый принцип слияния мелких единиц в крупные остается' на всех ступенях один и тот же (федеративное государство обладает в пределах федерации той же верховной в л а с т ь ю, какой обладает каждое из составляющих его государств в своих пределах), а в другом — принцип слияния меняется: предложения строятся по принципу подчинения, прямого или косвенного, всех его членов одному абсолютно независимому— подлежащему и в некоторых случаях сказуемому, а «сложные предложения» в большом числе случаев — по принципу простого нанизывания одних предложений на другие, и только в части „сложных предложений", именно в тех из них, где подчинение явно преобладает над сочинением (см. след. главу), мы имеем ту же структуру отношений, что и внутри предложения. Ведь и государственное право отличает союзное государство (Bundesstaat) от союза государств (Staatenbund). Так вот «сложное предложение» и является как раз очень часто не «союзным предложением», а «союзом предложений», почему и не должно называться «предложением».

Соединение предложений в сложные целые происходит при помощи уже известного нам разряда служебных слов; — союзов. Кроме союзов, оно может выражаться еще и некоторыми полными словами, которые берут на себя роль союзов. Так, например, в сочетании Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. (Гог.)

во втором предложении слово который, образуя подлежащее к сказуемому жил бы и потому являясь полным членом предложения, в то же время есть е д и н с т в е н н ы й связующий элемент между обоими предложениями. Такие слова мы будем называть с о юз н ы м и с л о в а м и. Но не в одних союзах и союзных словах дело при образовании сложного целого. Сложное целое имеет также свою интонацию и свой ритм, играющие вообще в языке тем большую роль, чем сложнее та синтаксическая единица, на которую они наслаиваются. Мы уже видели на примере слитных предложений, какое значение могут получать эти побочные синтаксические признаки. Там нам пришлось причислить к слитным предложениям и такие, которые не имели совсем союзов, но имели ту же интонацию и тот же ритм, что и предложения с союзами. То же нам придется сделать и здесь по отношению к сложному целому. Там мы видели, что п а у з а на месте союза может создавать те же синтаксические оттенки, что и союз: в предложении червонец был запачкан в пыли… ... пауза подчи-нила оба члена одному и тому же третьему и тем делала их однородными, a все предложение – слитным, тогда как то же предложение без паузы (червонец был запачкан в пыли) было неслитным. Такие же паузы встречаются и между отдельными предложениями, и они так же создают в этих случаях сложное целое, как в тех случаях – слитное предложение. Так, например, в сочетании

В тех комнатах мебель закрыта была чехлами, шторы спущены (Гонч.) пауза между двумя предложениями (обозначенная на письме запятой) легко бы быть заменена союзом и, и все сочетание по интонации и ритму нисколько не изменилось бы. Такие сочетания предложений, не имеющие внутри союзов, но могущие без изменения синтаксических отношений их

26

иметь, мы тоже будем считать сложными целыми, и их тем труднее отделить от союзных сложных целых, что здесь (опять-таки как и в слитных предложениях) господствуют сочетания смешанного типа. Союз и здесь соединяет часто два последних предложения тогда как все предыдущие соединяются паузами: Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резки застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась. (Тург.).

В столицах шум, гремят витии, Кипит словесная война, А здесь, во глубине России, Здесь вековая тишина… (Некр.)

Кроме этих пауз, находящихся внутри сложных целых и заменяющих союзы, существуют в языке еще и другого рода паузы, находящиеся между отдельными сложными целыми. Такие паузы уже никак не могут быть заменены союзами, и служат они не для соединения, а для разъединения предложений. Там, где есть такая пауза, мы обязательно сознаем какой-то р а з д е л, какую-то г р а н и ц у, отделяющую одну группу предложений от другой. На письме эти паузы обозначают' обычно точкой, вопросительным или восклицательным знаками, тогда как паузы первого рода — всеми остальными знаками препинания. После такой паузы сейчас же может быть и союз, но он уже не имеет той соединительной силы, как внутри сложного целого: разъединительная сила паузы побеждает соединительную силу союза. Возьмем, например, следующий отрывок:

Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зим v, ни а лето; отец – больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стаявшую в углу песочницу; вечное сидение на лавке с пером, в руках, чернилами на пальцах и даже на губах; вечная пропись перед глазами: „Не лги, послу шествуй старшим, и носи добродетель в сердце"; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: „опять задурил!", отзывавшийся, в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда, вслед за сими словами, краюшка его уха скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального детства, о котором едва сохранил он бледную память. Но в жизни все меняется быстро и живо; и в один день, с черным, весенним солнцем и разлившимися, потоками, отец, взявши сына, выехал с ним на тележке, которую потащила мухортая пегая лошаденка, известная у лошадиных барышников под именем, сороки... (Гог.)

Вслушавшись внимательно в чтение этого отрывка, нетрудно заметить, что весь он ритмически разбивается на две неравные по | объему, но в ч е м - т о р а в н о с и л ь и ы е м с ж д у с о б о и части. Мерная часть идет с самого начала до точки, вторая — от этого места до конца. Деление это в данном случае совпадает с логическим делением (картина раннего детства Чичикова и перемена в жизни его). Но нам важна сейчас не логическая сторона, а ритмическая и связанная с ней синтаксическая. Мы видим, что в данном отрывке есть такая пауза, которая дробит весь отрывок на две крупнейшие части, и что дроблению этому не препятствует стоящий тут же союз но. Таким образом, пауза эта оказывается синтаксически сильнее СОЮЗа. Вот такие-то паузы и делят речь на отдельные сложные целые.

27

Помимо синтаксических причин, паузы могут возникать в речи и по другим поводам. Могут быть чисто случайные паузы (например, если закрыть человеку рот), физиологические (например, чтобы забрать воздуху в легкие), психологические_(например, при смущении, при волнении), логические (например, в лекции, где лектор при помощи пауз обычно выделяет более трудные слова и более важные выводы). Паузы, о которых мы говорили выше, надо отграничить от всех этих пауз, потому что те связаны с синтаксическим строем речи, а эти — нет. Поэтому мы и назовем изученные нами паузы синтаксическими паузами. При этом паузы, производимые внутри сложного целого, мы условимся называть соединительными, или союзными синтаксическими паузами (потому что они заменяют союзы), a паузы, производимые между отдельными сложными целыми, – разделительными и синтаксическими паузами. Соединительные и разделительные синтаксические паузы неразрывно связаны каждая со своими специальными очень разнообразными интонациями. Именно соединительной паузе предшествует всегда или повышение голоса ср. в первом ложном целом нашего примера чтение слов отзывавшийся в то время..., а во втором сложном целом — слов выехал с нам на тележке...), или ч а с т и ч н о е п о н и ж е н и е разных видов (ср. в первом сложном целом чтение двоеточия перед словами не лги или во втором сложном целом чтением точки с запятой), или та интонация, которую мы условно назвали в предыдущей главе «однотонной» и которая является, в сущности, рядом одинаковых повышений или частичных понижений (ср. все точки с запятой первого сложного целого); разделительной же паузе предшествует всегда или законченного типа понижение голоса, или вопросительная, или восклицательная интонация (см. гл. XIX). И эти интонации здесь еще важнее пауз. Так как паузы есть и внутри и вне сложных целых (соединительные и разделительные), так как различать те и другие точно по длительности было бы очень затруднительно и для говорящего и для слушающего, так как, наконец, при быстром темпе речи паузы могут совсем исчезать или делаться еле уловимыми, а с другой стороны, всегда имеется в речи огромное количество н е с и н т а к с и ч е с к и х пауз (см. выше), то гораздо более выразительным и потому гораздо более обычным средством синтаксического дробления речи является интонация. И на первом месте стоят интонации законченно-повествовательная (максимальное понижение), вопросительно-восклицательная. можно прямо сказать, что в каждом отрывке сознается столько сложных целых, сколько в нем таких интонаций, независимо от фактического количества пауз и от их длительности. Таким образом, в понятие синтаксической паузы надо включить и связанную с данной паузой и и т о

н а ц и ю, которая в с е г д а с о п р о в о ж д. а е т и часто заменяет паузу. Только с такой оговоркой будет правильно то определение сложного целого, к которому мы ведем читателя и которое формулируем так:

Сложное целое есть сочетание предложений, соединенных союзами, союзными словами или союзными синтаксическими паузами и не разъединенных разделительными синтаксическими паузами. В собственно литературной речи (не разговорной) есть единица еще более крупная, чем сложное

целое. Это сочетание сложных целых от одной красной строки до другой. Например, в отрывке: Бились до полусмерти, ломали ребра и груди, сворачивали скулы, выбивали глаза. Безумели в драках. И на побоище, как на праздник, съезжались именитые купцы посмотреть, на санях. Поднявшись на

облучок, смотрели через головы толпы в самую гущу. И—случалось — сами ввязывались. Когда

28

темнело, приходил странный боец — широкобородый, в большой шапке, привязанной шарфом, чтобы в драке она не спала с головы, в рукавицах, в полушубке. И все знали, что это пришел драться отец Никита — поп из старого собора — большой любитель драк... А еще приходил молодой мужик — чернявый, С выразительными глазами, высокого роста, в плечах

— косая сажень с четвертью. (А. Яковлев, Повольники) — находим три интонационно-синтаксические единицы, причем в состав первой и второй из них входят отдельные сложные целые. К сожалению, синтаксического термина для этой единицы не существует, и мы принуждены пользоваться здесь типографским (и вдобавок иностранным) термином «абзац». Абзацы, как видно из нашего примера, так же могут начинаться союзами, как и отдельные сложные целые. Границами между абзацами, в отличие от границ между сложными целыми, являются только сверхмерно уд л и и е и н ы е паузы, так как особых интонаций, принципиально отличающих абзац от сложного целого, нет.

Предложения, не входящие в состав сложных целых, произносятся, конечно, с теми же тремя основными интонациями (законченно-повествовательной, вопросительной и восклицательной), что и сложные целые. Это создает полную интонационную соотносительность таких одиночных интонационнозаконченных предложений со сложными целыми и полную интонационную несоотносительность их с теми предложениями, которые входят в состав сложных целых. Фактически речь состоит несовершенно беспорядочной смены таких одиночных предложений и сложных целых (ср.. например, состав второго абзаца в примере из Яковлева). Таким образом, основной интонационной единицей речи является не предложение (потому что те предложения, которые входят в состав сложных целых, интонационно не самостоятельны и могут даже в известных случаях, как увидим ниже, интонационно сливаться с соседними частями своих сложных целых) и не сложное (потому что и отдельное предложение может иметь интонационную законченность), а некая величина, в грамматическом отношении то с л о ж н а я, т о п_p_o_c т а я, обладающая одной из трех законченных интонаций: законченно-повествовательной, вопросительной или восклицательной. Опять-таки и здесь у науки нет общепризнанного термина, равно как и само понятие мало разработано и не всеми признается. _Мы предлагаем называть эту величину интонационным единством, или (проще) ф р а з о й.. Под фразой мы понимаем, следовательно, всякий отрезок речи от одной разделительной паузы (см. выше) до другой, независимо от того, из скольких предложений состоит он. В интонационном отношении фраза может быть простой и сложной, но это деление не совпадает с грамматическим делением фраз на одиночные предложения и сложные целые. В гл. XXII мы уже видели, что одиночные предложения могут очень часто произноситься двучленно и, следовательно, образовывать сложные фразы. Предложения с обособленными членами и группами членов в интонационном отношении тоже, KV.K мы уже видели, всегда сложны, тогда как в чисто грамматическом смысле это все же предложении, а не комплексы предложений. Даже в тех случаях, где сложная фраза одновременно делится и па предложения и на интонационные части (для которых опять-таки нет термина, назовем их в виде пробы „частичными фразами"), эти единицы могут не совпадать между собой. Так, в тех случаях, когда придаточное предложение вставляется в главное (с моим двоюродным братом, который должен, был. сегодня приехать, случилось несчастье), получается три интонационных величины („частичные фразы"), но два предложения. Значительно реже те случаи, когда комплексы предложений произносятся слитно, как одна простая фраза, но и это бывает. Именно: если одно из слов в таком комплексе получает исключительно сильное ударение, то вокруг этого ударения группируется интонационно вся фраза и грамматические границы между предложениями в голосе ничем не отмечаются, например: А! Так вот ты что затеял чтоб меня погубить! Ну, а где деньги что я тебе вчера дал? Да ведь я лее все сделал что вы велели!

29

(запятых намеренно не ставим для передачи цельности произношения). „Вялый", безударный конец фразы объясняется в таких случаях именно сверхмерной силой центрального ударения, истощающей, так сказать, весь силовой запас фразы, а сама эта сила объясняется, конечно, психологической ценностью данного слова для говорящего. О ч е н ь к р а т к и е предложения внутри сложных целых тоже часто интонационно сливаются со своим окружением (ср., например, если правда что заплатят, так пойду; ты не ищи где много деревьев, а ищи где мало, запятые намеренно опускаем). Таким образом, понятие фразы и предложения как интонационно синтаксического единства и собственно синтаксического оказываются в довольно сложных и запутанных отношениях друг с другом. Отношения эти можно сжать в следующие формулы 1) фраза есть в с е г д а или предложение или комплекс предложений, 2) предложение есть в огромном большинстве случаев фраза (простая, сложная пли частичная) и лишь в ничтожном меньшинстве случаев не образует никакого интонационного единства, 3) комплекс предложений («сложное целое») есть в с е г д а фраза (сложная или, в редких случаях, простая), 4) частичная фраза есть в с е г д а или предложение внутри сложного целого, или синтаксически о б ъ е д и н е н н а я группа членов внутри одиночного предложения (ср. стр. 418).

30

Богородицкий В.А. Общий курс русской грамматики Переходя к вопросу о сложных предложениях» сделаем сначала несколько общих замечаний.

Сложные предложения могут состоять: 1) из равноправных предложений (так называемые составные), напр. я читаю, а ты играешь; при этом если имеются общие члены в том и другом, то они – согласно принципу экономии сил—могут не повторяться, напр. брат сидит и читает (такие предложения получили наименование слитных); 2) из неравноправных предложений—главного с зависящим от него придаточным, напр. «Несется он к Франции, милой, где славу оставил и трон» (Лермонтов). Сущность разницы между этими двумя типами сложных предложений сводится к тому, что в первом случае, при сочинении сохраняется самостоятельность и полнота смысла каждого из сочетаемых предложений, тогда как во втором, при подчинении, одно предложение, именно придаточное, служит как бы частью главного, отвечающею на тот или другой вопрос при этом последнем. Кроме этих двух типов сложного предложения можно выделить еще один как бы переходный между ними тип, в котором обе части сложного предложения взаимно обусловливают друг друга; сюда относятся предложения условные и уступительные. Хотя в этих предложениях школьная грамматика и находит, часть придаточную с союзами «если» и «хотя», выражающими условие или уступление, однакож в действительности здесь нет того подчинения, каким характеризуются другие придаточные предложения; это доказывается способ-ностью условных и уступительных частей сложного предложения выделяться в самостоятельные целые, чего но бывает при подчинении; срв. Фразы: «если бы у меня были крылья!» ну, хотя бы и так?»7.

Что касается интонации сложных предложений, то, как увидим из нотных записей, они обычно подразделяются на две половины, отделенные одна от другой довольно значительною паузою Движение тона в той и другой половине неодинаково: первая половина, будет ли она придаточною или же главною, имеет более или менее восходящее движение и вообще произносится выше по сравнению со второй половиной, имеющею нисходящее движение, которое настолько характерно, что даже ударяемый слог последнего слова, следующий за неударенными, произносится ниже последних. При всем том вторая половина примыкает к первой таким образом, чтобы ее тоничность или тесситура находилась в соответствии о начальной половиной, ибо иначе не получилось бы целостности сложной фразы. Повышение тона первой половины сопровождается crescendo, а понижение второй—diminuendo.

В некоторых случаях в сложном предложении встречаются повышения голоса и помимо подразделения такого предложения на две половины эти повышения, обычны, напр. в слитных предложениях при перечислениях, а также перед союзами, чем как бы указывается слушателю на незаконченность фразы. Придаточные предложения бывают в так называемом полном и кратком виде. Свя з ь полно го прид а т о чно г о пр едложения с г л а вным может обозначаться: 1) посредством местоимений относительных, 2) посредством местоименных наречий, 3) посредством союзов (временных, условных, уступительных, причинных и пр.). Первый род связи употребляется

7 Таким образом обычное деление всех сложных предложений на сложно-сочиненные и сложно-подчиненные страдает некоторою искусственно-стью, особенно когда стараются живое разнообразие языка уложить в эти две произвольно наперед указанные и слишком категорически отграни-ченные рубрики. Прежде всего — во всяком сложном предложении его части составляют одно связное целое, так что, будучи взяты отдельно, уже не могут иметь вполне прежнего смысла или даже совсем невозможны, подобно тому как морфологические части слова существуют только в самом слове, но не отдельно от него; таким образом ни та, ни другая часть сложного предложения, строго говоря, не являются самостоятельными, но лишь совместно образуют одно целое. Став на эту точку зрения, исследователь должен стремиться к тому, чтобы бестенденциозно определить типы связей или отношений между обеими частями сложных, предложений и способов формального обозначения этих связей в речи (включая сюда и отсутствие соединяющих слов, равно как порядок слов и интонацию}.

31

тогда, когда придаточное предложение относится к главному или второстепенному члену предложения, выраженному посредством склоняемого слова; второй род связи применяется в том случае, когда придаточное предложение относится к обстоятельственному слову главного предложения, но иногда может употребляться также и в первом случае как параллельный оборот; третий род связи употреб-ляется тогда, когда придаточное предложение относится к главному в его целом, а не к отдельному его члену8.

Перейдем теперь к более частному рассмотрению отдельных типов полных придаточных предложений в связи с главным предложением, классифицируя их уже не по способу формального присоединения к главному предложению, а на основании смысловых различий, причем оговоримся, что факты живой речи не всегда укладываются в тот или другой определенный тип, но могут занимать переходное положение, относясь одновременно к тому и другому.

8 Не следует смешивать мою группировку с отрицаемым мною традиционным сопоставлением придаточных предложений с членами главного предложения: я говорю — к чему относится придаточное предложение, что заменяет. При исследовании придаточных предложений нужно иметь в виду: 1) к чему относится, 2) какие формальные слова применяются (также и другие средства – интонация и т.п.), 3) какие смысловые оттенки в каждом случае принадлежат самим придаточным предложениям (а не тому или другому члену главного предложения).

32

Н. С. ПОСПЕЛОВ О грамматической природе сложного предложения (1950)

Вопрос о синтаксической природе сложного предложения до настоящего времени остается недостаточно освещенным теоретически. В учебниках для средней школы сложное предложение определяется обычно или как «такое предложение, которое состоит из двух или нескольких простых предложений, выражающих одну сложную мысль»9, или как «такое, которое, являясь по смыслу и произношению единым, целым, по своему составу может быть разделено на два или несколько простых предложений»10. Таким образом, самое понятие «предложение» раздваивается в своем значении: с одной стороны, это «наименьший грамматически оформленный отрезок речи, соответствующий относительно законченной мысли»11, а с другой — предложением называется часть сложного предложения, которая, будучи «грамматически оформленной», вовсе, однако, не выражает в процессе высказывания отдельной, мысли, в какой бы то ни было мере законченной. Такое же понимание состава «сложного предложения» мы обычно находим и в теоретических курсах по языку12, причем иногда даже оговаривается, что «сложное предложение по своему содержанию и конструкции настолько отличается от простого, что должно бы носить и другое название»13. В русской научной литературе по синтаксису мы находим теоретическое обоснование для отграничения сложного предложения от простого и особыми термином: Так, Пешковский, предложив называть сложное предложение сложным целым, отвергал самый термин «сложное предложение», «так как он называет несколько предложений одним "предложением" и тем создает путаницу», тогда как «сложные предложения в большом числе случаев строятся по принципу простого нанизывания одних предложений на другие, и только в части сложных предложений, именно в тех из них, где подчинение явно преобладает над сочинением, мы имеем ту же структуру, что и внутри предложения»14. Акад. Шахматов, сохраняя термин «сложные предложения» для обозначения таких пред-ложений,, в которых имеется двойное, второстепенное или дополнительное сказуемое15 или несколько подлежащих при одном сказуемом16, рассматривает так называемые «сложные предложения» как сцепления или сочетания. предложений, так как, по мнению акад. Шахматова, «самый термин должен указывать на то, что дело идет не об одном предложении, а о нескольких, составляющих синтаксическую единицу другой природы, выражающих словесно не одну единицу мышления, а целый комплекс мыслей?17. Ссылаясь на Шахматова, и акад. В. В. Виноградов считает, что «было бы осторожнее вместо сочинения и подчинения предложений говорить о разных видах сцеплений предложений и о разных степенях их

9 Грамматика русского языка / Под ред. акад. Л. В. Щербы. Ч.II § 1. 10 Земский А. М., Крючкова С. Е., Светлаев М. В. Грамматика русского языка: Учебник для педагогических училищ. 2-е изд. М., 1984. Ч. II, § 68. 11 Там же. § 1. 35 Сложное предложение определяется как синтаксическое целое, представляющее сочетание двух или нескольких предложений, объединенных ритмо-мелодически. См., например; Зиндер JI. А и Строева-Сокольская Т. В. Современный немецкий язык. Л, 1941. § 419, 515; Ильиш Б. А: Современный английский язык. М., 1948. _§ 755; Богомолова О. И. Современный французский язык. М., 1948. § 464 и сл. 13 Богомолова О. И. Указ. соч. § 464, подстрочное примечание. 14 Пешковский А.М.Русский синтаксис в научном освещении. 6-е изд. М., 1938 С. 407. 15 Шахматов А. А. Синтаксис. § 33 16 Каратаева Э. И. Академик А. А. Шахматов о предложении с однородными членами и о сложном предложении (Материалы архива Академии наук СССР // Доклады и сообщения Института русского языка М.; Л., 1948. Вып. I. С. 72. 17 Там же. С. 72.

33

зависимости, выражаемых союзами и другими грамматическими средствами: формами наклонения, формами относительных времен, порядком слои, местоименными словами, интонацией и т. п.»18.

Однако признавая решительно необходимым изучение и синтаксисе различного рода сцеплений предложений, образующих из сочетания отдельных самостоятельных предложений сложные синтаксические единства, мы не можем в то же время оставить в стороне проблему анализа самого сложно го предложения как целостного синтаксического выражении единой сложной мысли. Но как может сложное предложение, будучи единым предложением, в то же время распадаться на отдельные предложения — не с точки зрения своего возможного исторического происхождения, а по своему начальному составу? И считая части сложного предложения отдельными самостоятельными, или зависимыми предложениями, не скатываемся ли мы тем самым к структурно-формалистическому пониманию предложения только как определенного предикативного построения? <...> Если <...> стать на позицию изолированного рас смотрения частей сложного предложения как отдельных предложений, то и всякого рода предикативные обороты (напри мер, причастные и деепричастные конструкции с присущим им в какой-то мере предикативным значением) тоже должны считаться предложениями. Но, приписав, таким образом, синтаксическую самостоятельность предикативным частям сложного предложения, мы, в конце концов, дойдем до отрицания грамматического единства сложного предложении как языковой единицы.

И к этому выводу последовательно пришел Э. Сепир, утверждая, что «сочиненные предложения», вроде «Я останусь, а вы можете идти», лишь с большими оговорками могут рассматриваться как действительно единые высказывания, как настоящие предложения. «Они, — по мнению Сепира, — пред-ложения скорее в стилистическом смысле, а не со строго формальной лингвистической точки зрения»19. Необходимо решительно отвергнуть такую точку зрения на природу сложного предложения, так как она отрывает язык от мышления и несовместима с материалистическим пониманием предложения как живой клеточки, цельной единицы человеческого общения. Поэтому можем ли мы утверждать, что «при сочи-нении сохраняются самостоятельность и полнота смысла каждого из сочетаемых предложений»20, если «во всяком сложном предложении его части составляют одно связное целое, так что, будучи взяты отдельно, уже не могут иметь вполне прежнего смысла или даже совсем невозможны, подобно тому как морфологические части слова существуют только в самом слове, но не отдельно от него; таким образом, ни та ни другая часть сложного предложения, строго говоря, не являются самостоятельными, по лишь совместно образуют одно целое»21. Только резко противореча самому себе, мог В. А. Богородицкий на одной и той же странице в основном тексте удерживать тезис о мнимой самостоятельности частей сложносочиненного предложения, а в подстрочном примечании выдвигать непримиримое с ним положение о нераздельном единстве сложного предложения. <...>,

Что касается сложноподчиненного предложения, то и здесь гипостазирование придаточных предложений приводит к большим теоретическим затруднениям, на которые указывали Д. Н. Кудрявский и В. А. Богородицкий. Богородицкий правильно возражал против «традиционного сопоставления придаточных предложений с членами главного предложения», предлагая выяснять «к чему относится

18 Виноградов В. В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). М.; Л., 1947. С. 708

19 Сепир Э. Язык. М.; Л.. 1934. С. 29. 20 Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики. 5-е изд. М.,. Л., 1935. С. 229. 21 Там же.

34

придаточное предложение, а не что заменяет»22. «Результатом такого неправильного взгляда являются, по мнению Богородицкого, случаи, где совершенно одно и то же придаточное предложение получает разную характеристику при переменах в главном предложении, например, край, где все обильем дышит (определение), там, где все обильем дышит (обстоятельство), знаю, где все обильем дышит (дополнение)»23. Кудрявский в полном единодушии с Богородицким иронизировал: <...> Оказывается, что одно и то же предложение может быть чем угодно, смотря по тому, рядом с чем оно стоит. Это значит определять елку, как дерево, около которого лежат еловые шишки: понятно, что в таком случае елкою можно назвать и березу, под которой валяются еловые шишки»24. Однако вся эта остроумная тирада Кудрявского <...> самого автора приводит только к безнадежно-формалистическому признанию необходимости «стать па формальную точку зрения» и предложить при изучении придаточных предложений сосредоточить все внимание на тех элементах (союзах или местоимениях относительных), которые соединяют придаточное предложение с главным. Как известно, по этому пути и пошел Пешковский в своем анализе «подчинения предложении (в последней главе своего «Синтаксиса»). А между тем все теоретические трудности в данном вопросе отпадут, как только мы откажемся видеть в зависимых частях сложноподчиненного предложения отдельные от «главных» предложении особые предложения. В таком случае никому не покажете: смешным, что словосочетание <...> может оказаться и дополнением, и подлежащим, и определением <…> Правильно указывая на эту ошибку Богородицкого и Пешковского, А. Б. Шапиро писал в своей статье о принципах классификации подчиненных предложении: «Они производят свои исследования так, как будто главное и придаточное — это отдельные, самостоятельные предложения, вступающие в связь друг с другом с целью образования сложного предложения», не обращая внимания «на тот чрезвычайно существенный факт, что главное и придаточное непрерывно взаимодействуют, что каждое из них какими-то своими элементами проникает и самую ткань другого и что когда ставится вопрос о классификации подчиненных предложений, то это по существу неотделимо от анализа сложных предложении в целом»25. Но однако и сам: А. Б. Шапиро, формально разбив все сложно-починенные предложения две группы в зависимости от наличия или отсутствия в главном предложении указательных местоимений, в конкретном анализе ограничивает свою задачу традиционной классификацией придаточных предложений в составе сложных предложений той и другой группы. Ни если мы действительно признаем, что придаточное предложение не является самостоятельным предложением, то и так называемое «главное предложение» мы не должны рас-сматривать как отдельное, самостоятельное предложение в составе сложного и можем говорить только о различных частях единого и по существу неделимого сложного предложения.

Что касается бессоюзных сложных предложений, то и здесь попытка разложить их на якобы составляющие их простые неизбежно приводит к вытравлению из них единого смыслового ядра высказывания. Например, в сложном бессоюзном предложении с однородными предикативными членами «Катятся ядра, свищут пули, нависли хладные штыки» смысловое задание целого — изображение битвы — передается только тесным сочетанием частей, из которых каждая передает только отдельную деталь

22 Там же. С. 230. 23 Богородицкий В. А. Некоторые вопросы синтаксиса, морфологии семасиологии в применении к русскому языку в приложении к «Рун-. грамматике» того же автора. Казань, 1918. 24 Кудрявский Д. Н. Введение в языкознание. Юрьев (Дерпт), 1912. С. 124.

25 Шапиро А. Б. О принципах классификации подчиненных предложений // Русский язык в школе. 1937. № 2. С. 35.

35

этого целого. В предложении с неоднородными членами «Не поеду: устал» сообщение отказа от поездки тоже передается только тесным сочетанием обоих частей предложения, тогда как каждая из этих частей в отдельности только констатирует: первая — отказ от поездки, а вторая — усталость говорящего. <…>

Наряду с простыми и сложными предложениями мы, конечно, должны признать наличие в языке и синтаксически организованных групп предложений, рисующих одну картину, в которой мы осмысляем отдельные ее части, или выражающих такую сложную мысль, которая распадается на ряд Отдельных мыслей. Так построенная группа образует сцепление предложений, связанных единством высказывания при сохранении синтаксической самостоятельности отдельных предложений в ее составе. Такую группу предложений условно можно называть сложным синтаксическим целым. Однако признав смысловую и грамматическую цельность сложного предложения и отделив от него группу предложении образующую сложное синтаксическое единство, мы совсем еще не раскрыли самого понятия сложного предложения в отличие от простого предложения и от предложений, осложненных наличием в них однородных или обособленных членов. В чем же особенная синтаксическая природа сложного предложения?. <...> Прежде чем устанавливать наличие в сложном предложении сочинительной или подчинительной связи, необходимо подойти к сложному предложению не анатомически и статически, со стороны его возможного состава, а динамически и диалектически, как синтаксическому явлению, определенным образом складывающемуся и имеющему те или другие тенденции своего развития.

<...> Мы можем говорить о двух путях развития сложного предложения. Первый путь — соединение двух простых предложений на базе сочинения. Из этого сочинения вырастает в дальнейшем подчинение. Второй путь — развитие изнутри простого предложения через обороты, «обладающие со-держанием придаточных предложений, но не получившие еще формы придаточных предложений»26.

<...> Признав, что сложные предложения могут быть образованы «как развитием члена предложения внутри его, так и соединением отдельно стоящих предложений», попытаемся разграничить с этой точки зрения виды сложного предложения27.

<...> В современном сложносочиненном предложении мы обнаруживаем осуществляемый при помощи соединительных, противительных и разделительных союзов переход от объединения двух первоначально самостоятельных предложений к единому предложению с сложным выражением сказуемости. Возьмем простейшие образцы сложносочиненного предложения. Например: Земля освежилась, и буря промчалась (Пушкин); Море глухо роптало, и волны бились о берег бешено и гневно (Горький); Сидим, а на дворе давно уж побелело (Грибоедов); То ветер зашумит в густой листве, то закричит ночная птица. Разве смысл этих сложных предложений можно вывести из лежащих в их основе самостоятельных простых предложений путем простого суммирования их значений? Разве не возникает здесь новое качество высказывания? При этом основным для выражения единой сложной мысли во всех этих отчетливо двучленных по своему строению предложений оказывается объединение разносубъектных сказуемых в единстве однородности или противоположности их временных значений при

26 Рифтин А. О двух путях развития сложного предложения в аккадском языке // Советское языкознание. Л. 1937. Т. III. С. 66. 27 При внешней близости к беккеровскому пониманию придаточного предложения, как выраженному целым предложением элементу главного предложения, глубокое принципиальное различие данной концепции в том, что придаточные части сложного предложения в качестве развернутых членов единого предложения не отождествляются с второстепенными членами предложения, а получают свою, особую синтаксическую функции.

36

цементирующем содействии сочинительного союза. Так, в первом примере сказуемые объединяются общим для них перфектным значением прошедшего совершенного, во втором – единым в плане одновременности «имперфектным» значением, в третьем – реальной одновременностью двух противополагаемых и морфологически разновременных значений, в четвертом – чередованием в едином восприятии настоящего – сменяющих друг друга разносубъектных действий.

В современном сложноподчиненном предложении следует различить результаты двух различных путей развития сложного предложения. <...> Отчетливо двучленнными в своем современном составе (и исторически восходящими к сочетанию двух отдельных, самостоятельных предложений) оказываются, во-первых, те случаи союзного и относительного подчинения, в которых распространение основного предложения «придаточной» частью не является необходимым для самого этого «главного» предложения. Таковы сложные предложения с теми присоединительными дополнительными придаточными, которые дополняют уже сложившееся высказывание. Например: Обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи (Пушкин). <...>

Отчетливо двучленны также и те сложные предложения с относительным подчинением определительного значения, которые не могут иметь местоименно-указательных соответствий в главном предложении, так как определяемое существительное в таких предложениях берется в самом общем, не-определенном значении. Например: Облачко обратилось в белую тучу, которая поднималась, росла и облегала небо (Пушкин). Такого типа двучленные сложные предложения имеют; своей основой не одну сложную форму суждения, а два взаимосвязанных суждения, выражающие качественный переход от простого к сложному, от низшего к высшему. Всем этим двучленным сложным предложениям можно противопоставить одночленные сложноподчиненные предложения, в которых придаточное предложение в современном русском языке может рассматриваться в функции развернутого члена «главного» предложения.

<...> Таковы прежде всего сложноподчиненные предложения с относительным подчинением определительного значения и с органически необходимыми, легко восстанавливаемыми местоименно-указательными соответствиями в «главном» предложении. Например: Это был полк, в который попал Сережка ("Фадеев) <...>

Во-вторых, одночленными сложноподчиненными предложениями являются в современном русском языке все предложения, развертывающие в придаточной части какой-либо член главного: подлежащее, сказуемое, определения, дополнения, обстоятельства, намеченные в главном наличными или опущенными указательными местоимениями.

Например: Все хорошо, что хорошо кончается; Блажен, кто смолоду был молод; <...> Я та, которой вы писали; <....> Вы поедете туда, где стоят ваши части <...> Все подобные предложения являются выражением одного суждения, выступающего в сложной форме. Сюда примыкают и те сложные предложения, в которых указательные местоимения в главной их части возможны, хотя они фактически отсутствуют. Например: Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум; Он вернулся, когда уже все спали. Они тоже одночленны, потому что в них придаточная часть, выполняя функцию отсутствующего обстоятельства в «главном предложении», не имеет отдельного от главного предложения содержания.

В-третьих, одночленными сложными предложениями оказываются все предложения, которые в

придаточной своей части выражают какой-либо предметный член предложения, oотсутствующий в главной части — дополнение или подлежащее. Это имеет место в тех случаях, когда основное скали-

37

мое выражено переходным глаголом при отсутствующем прямом дополнении или возвратно-безличным глаголом, а гак же безлично-предикативными словами из категории состоя пня при возможности выражения субъекта дательным пал жом дополнения. Например: Я узнал, наконец, куда я зашел. Я видел, кто это сделал; <...> Недаром говорится, что дело мастера боится; Мне кажется, что вы ошибаетесь; <... Известно, что слоны в диковинку у нас.

Все подобные предложения также являются выражением одного суждения. В одночленных сложных предложениях переход к новому качественному состоянию, от простого к

сложному, выражается именно в том, что «развернутые члены предложения, получая вид подчиненных предложений, обладают большим возможностями детализации высказываемой мысли»28. <…>.

Различием между одночленными и двучленными предложениями оформляется в языке глубокое логическое различие между единым, хотя бы и сложным по своей форме суждением и сочетанием двух взаимосвязанных суждении, в котором осуществляется качественный переход к образуемому и таких комплексах сложному двуединству нашей познающей действительности мысли. <…>

28 Мещанинов И. И. Члены предложения и части речи. М.; Л., 1945 С. 180.

38

ПЕШКОВСКИЙ А.М. РУССКИЙ СИНТАКСИС В НАУЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ XXVI. СОЧИНЕНИЕ И ПОДЧИНЕНИЕ ПРЕДЛОЖЕНИИ.

В главе V мы познакомились с двумя основными типами связей слов в словосочетании: сочинением и подчинением. Те же два типа связей мы находим и при сочетании целых предложений в сложное целое, с той лишь разницей, что в словосочетании сочинение играло лишь подсобную, эпизодическую роль и вся структура словосочетания покоилась на последовательном многостепенном подчинении, в сложном же целом сочинение играет столь существенную роль, как и подчинение, занимая, так сказать, половину всей области сочетания предложений. Словосочетания без п о д ч мнения оказывались невозможными, потому что два сочиненных члена обязательно или были подчинены какому-нибудь третьему или сами подчиняли себе какой-нибудь третий. Сложные целые без подчинения — самое обычное пиление. Здесь, стало быть, сочинение выступает как самостоя т е л ь н ы й тип связи.

Напомним читателю, что сочинение и подчинение слов в словосочетании различаются друг от друга по двум признакам: 1) сочинение выражает отношения обратимые, т. е. такие, при которых одно представление относится к другому так же, как это второе представление к первому, а подчинение — отношении необратимые, т. е. такие, при которых одно представление относится к другому не так, как это другое к первому; 2) звуковой показатель отношения помещается при сочинении либо в каждом из соотносящихся (если это аффикс: я был у женщины-врача), либо м е ж д у соотносящимися, не сцеп-ляясь по значению ни с одним из них (если это служебное слово: хлеба и зрелищ), либо, наконец, в части случаев последнего рода при каждом из соотносящихся (и хлеба и зрелищ); звуковой показатель отношения при подчинении помещается только в одно м из соотносящихся (дом отца) или во всяком случае только при одном из них (взялся за ручку). Оба эти признака друг друга обусловливают, относясь друг к другу как внутреннее к внешнему, значение к звуку. По тем же двум признакам различим мы сочинение и подчинение и в сложном целом.

Сравним два сложных целых:

Он не пошел в школу, и у него болит голова. Он не пошел в школу, потому что у него болит голова.

Показатель отношения между предложениями (союз) в обоих случаях стоит между соотносящимися величинами, и на первый взгляд может показаться, что оба случая соответствуют тому, что мы называем сочинением. Но мы уже знаем на примере предлога и союза внутри предложения, что, когда показателем является отдельное служебное слово, важно не только физическое его положение между двумя словами, а и то, находится ли он во внутренней связи с ними обоими или только с одним из них. В нашем случае, стало быть, важно, как связан союз по значению своему с предыдущим и с последующим предложением в левой и в правой фразах и есть ли в этом отношении между ними какие-нибудь различия. Произведем следующие эксперименты:

У него болит голова, и он не пошел в школу. У него болит голова, потому что он не пошел в школу.

В первой фразе перестановка не изменила отношения между предложениями.

Он не пошел в школу, и у него болит голова. Он не пошел в школу

39

Оно сводится по-прежнему к простому объединению в мысли двух фактов29. Во второй фразе, напротив, перестановка изменила отношение: то, что было причиной, стало следствием, а то, что было следствием, стало причиной (правую фразу понимаем буквально, а не в смысле судя по тому, что он не пошел в школу, что составляет особый вариант в значении союза потому что). Но и чем заключалась наша перестановка? В том, что мы оторвали предложение, начинающееся союзом, от его союза и поставили впереди, а к союзу приставили другое предложение. И вот оказывается, что союз и такой разрыв выдержал, а союз потому что не выдержал. Значит, союз потому что теснее связан с предложением, которое он собой начинает, чем союз и. Это мы можем проверить еще на двух экспериментах: 1) если бы мы по втором примере просто переставили предложения, н е о т р ы в а я второго предложения от его союза, никакой перемены отношений не произошло бы: потому что у него болит голова, он не пошел в школу — это совершенно равно он не пошел в школу, потому что у него болит голова; значит, тут дело не в перестановке предложений самих по себе, а в том, что она соединилась с н е п о д в и ж н ост ь ю союза, т. е., в конце концов, с отрывом второго предложения от его союза; 2) если мы не будем отрывать второго предложения от его союза, то мы можем помещать его в каком угодно пункте предыдущего предложения, и смысл отношения будет один и тот же: потому что у него болит голова, он не пошел, в школу; он, потому что у него болит голова, не пошел в школу; он не пошел, потому что у него болит голова, в школу. Если бы в первом предложении было больше членов (например: он сегодня опять не пошел с утра в свою школу), то опять-таки в любом пункте (не допуская, впрочем, разрыва между предлогом и его падежом и между прилагательным и его существительным), можно было бы вставить наше предложение (предоставляем проверить это читателю). Таким образом оказывается, что союз потому что образует с тем предложением, которое он собой начинает, одну цельную смысловую массу, которая может перекатываться с места на место без каких-либо изменений смысла для всего сложного целого (кроме чисто стилистических). В союзе и ничего подобного нет. Он, как мы видели, выносит разрыв со своим предложением, и он не может переноситься вместе с ним ни в середину другого предложения, ни к началу его (нельзя сказать он не пошел, и у него болит голова, в школу; точно так же нельзя сказать, сохраняя связь между этими предложениями, и у него болит голова, он. не пошел в школу). Па что все это указывает? На то, что союз и здесь, как- и внутри предложения, не только физически, но и и о з п а ч е н и ю стоит м е ж Д у соединяемыми ветчинами, не сливаясь нимало ни с одной из них; союз же потому что, напротив, подобно п р е д л о г у внутри предложения, примыкает по значению к одной из соединяемых величин, именно к той, в начале которой стоит. Стало быть, в одном случае показатель отношения стоит между соотносящимися, а в другом при одном из них, т: е. в одном случае мы имеем то, что в главе V названо сочинением, а в другом— то, что там названо подчинением. С этим связана и о б р а т и м ость первого рода отношений и н е о б р а т и м о с т ь второго (см. наш первый эксперимент). Пели бы мы таким же образом проэкспериментировали со всем и союзами и союзными словами (на что, понятно, у нас. здесь нет места), то оказалось бы, что псе те слова, которые употребляются в слитном предложении для соединения однородных членов, разделяют свойства союза

29 Если вкладывать в правом варианте в значение ,союза и опенок с л е д -с т и и я (т. с. приравнивать его к фразе у него болит голоса, поэтому он не пошел в школу), что нередко делается синтаксистами, то, конечно, наше утверждение неверно. Но такое толкование для нас принципиально неприемлемо, потому что мы признаем за одной и той же формой или одним и тем же формальным словом несколько значений только в случае п р я м о й нео б х о д и м о с т и в этом (ср. сказанное на стр. 292 о нескольких значениях одной и той же падежной формы). Такой необходимости мы не видим ни для о д н о г о из союзов, употребляющихся в слитных предложениях (иначе при других союзах-, ср. в дальнейшем разные значения союзов как, что и др.). Отношение причины и следствия в сочетании у него болит голова, ион не пошел в школу для пас есть отношение исключительно л о г и ч е с к о е, формально н и ч е м ire в ы р а ж е н н о е (ср. то же сочетание с полному или так что). Впрочем, оно могло бы быть выражено и при союзе /; и н т о н а цией: у пего болит голова — // он не пошел в школу, но это нимало не колеблет наших выводов, потому что мы говорим здесь исключительно о значениях с о ю з о в и об отношениях между предложениями, поскольку они выражаются с о ю з а м и . О бессоюзии в сложном целом см. ниже.

40

и, а все остальные союзы и союзные слова — свойства союза потому что. Другими словами, все первые суть сочинительные, а все вторые — подчинительные. Соответственно при сочетании предложений при помощи союзов второго рода предложения, начинающиеся союзом, являются подчиненными, а предложения, лишенные союза, — подчиняющими.

Предложенное здесь толкование сочинения и подчинения предложений нуждается в нескольких дополнениях и разъяснениях. 1. Обратимость или необратимость отношений, выражаемых союзами, зависит, конечно, только о т з н а ч е н и й с а м и х с о ю з о в. Союзы, употребляющиеся между однородными членами, выражают по самым значениям своим как раз отношения обратимые (соединение) разделение и противопоставление), а все остальные союзы - -отношения необратимые (причина и следствие, средство и цель, предшествование и последование и т. д., см. гл. XXVIII). Это различие могло бы быть вскрыто анализом самих значений без всякого экспериментировании (см. такой анализ во Втором издании этой книги). По тогда мы убедились бы только и существовании двух гидов связей между предложениями, однако не усмотрели бы, Почему и одном из этих тиной подчинении подчиненным должно считаться именно то предложение, которое включает в себя союз, а подчиняющим – то, в котором нет союза. Этот п о след н и й вывод может быть сделай только путем экспериментов (или наблюдений, по отношению к которым эксперимент играет роль интенсификации исследования и сбережения времени), обнаруживающих спаянность подчинительного союза с одним из соединяемых им предложений, что дает возможность провести аналогию между подчинением предложений и подчинением членов внутри предложения. Это тем более важно, что логически необратимость отношения сама по себе совсем не связана с преобладанием одного из соотносящихся над другим и, например, в соотношении причины и следствия, средства и цели, предшествования и последования никак нельзя указать логического или хотя бы даже постоянного п с и х о л о г и ч е с к о г о преобладания одного из соотносящихся над другим. В одном случае нам важнее причина, в другом — следствие, в одном - средство (случай редкий, конечно), в дру-гом—цель и т. д. Но предложение, обозначающее цель и начинающееся союзом чтобы, всегда будет подчиненным (как раз вопреки обычной психологии), а предложение, обозначающее средство, всегда подчиняющим. Значит, паши эксперименты привели нас. к выяснению подлинной г р а м м а т и ч е с ко и природы сочинения и подчинения предложений; часто .затемняемой буквальным пониманием терминов (особенно термина „главное предложение").

2. Исследуя обратимость или необратимость отношения, выражаемого тем или иным союзом, надо все время помнить, что дело идет только о значении союза и ни о чем больше. Производя, например, перестановку в сочетании он пришел, и мы сели обедать, получаем полный сдвиг временного отноше-ния: мы сели обедать, и он пришел. Но дело в том, что союз и сам по себе совершенно не выражает отношения предшествования и исследования (ср. союзы после того как, прежде чем, лишь только и т. д.). Это отношение выражено здесь самым порядком предложений, и естественно, что, перевертывая порядок, мы перевертываем отношение. Союз же и тут ни при чем: он всегда выражает чистую идею соединения, т. е. отношение, само по себе всегда обратимое30.

3. Отличие подчиненных предложений от подчиняющих и от сочиненных, изложенное здесь, есть самое общее, равно свойственное всем видам подчинения. Но существуют еще специальные признаки подчинения, свойственные только отдельным видам его. Они будут отмечены в специальной главе о подчинении предложений (см. гл. XXVIII).

4. В ряде случаев союзы имеются при каждом из двух соединенных предложений, притом союзы не 30 Экспериментирование со всеми союзами и методологические подробности читатель может найти в нашей статье „Существует ли в русском языке сочинение и подчинение предложений?", „Родной язык в школе", 1926, И —12.

41

сочиненно-повторительного типа (т. е. не такие, как и--и, ни— ни, ,либо— либо и т. д.). Эти случаи требуют особых разъяснений. Сюда принадлежат: а) двойные союзы если — то, так как — то, когда — то, коли— то, раз — то и т. д. (вообще

условные, причинные и временные) и те же союзы с частицей так: если — так, когда — так и т. д. (если ты согласен, то поедем; если ты согласен, так поедем и т. д., другие примеры см. в гл. XXVIII). Так как отношения, выражаемые этими союзами, все необратимы (если ты согласен, то поедем и если поедем, то ты. согласен, конечно, не одно и то же), то это, конечно, подчинение. Подчиненное предложение отличается здесь от подчиняющего: 1) обязательностью постановки той части союза, которая в нем, и необязательностью той части, которая В другом предложении (если, ты согласен, поедем; части то и так всегда могут выпускаться), 2) обязательным предшествованием подчиненного предложения (порядок: так поедем, если ты согласен! относит первое предложение к предшествую-щему, а не к последующему, и двойного союза здесь нет, а есть только два отдельных союза так и если; о неполных сложных целых, начинающихся с союзами так или ото, см. ниже).

Случай этот легко объясняется из д в у с т о р о н нос т и, свойственной всякому необратимому

отношению: гам, где есть причина, есть и следствие, где есть предшествование - есть исследование и т. д. Одна из этих сторон обычно не выражается союзом (почему в подчиняющем предложении и не бывает его). В данном же случае обе стороны выражены союзами, по все же неравноправно: одна как основная (обязательность союза), другая как добавочная (необязательность его). Исторически же случай ЭТОТ объясняется тем, что у к а з а т е л ь н ы е м е с т о и м е н и я то и так, вообще характерные наряду со всеми другими указательными местоимениями для подчиняющих предложений особого типа (см. гл. XXVIII), здесь, очутившись в не подходящей для них синтаксической обстановке (ср. что посеешь, то п. пожнешь; как аукнется, так и откликнется), потеряли свое значение и ударение и стали союзами (вернее, вторыми частями двойных союзов). б) Двойные союзы лишь только -как, едва—как, только что как и т. д. (вообще ряд временных союзов со значением б л и з к о г о следования одного факта за другим в первой части и в н е з а п н о г о следования тех же фактов друг за другом во второй части: только что он вошел, как началась музыка; другие примеры см. в гл. XXV111). Хотя вторая половина союза здесь так же не обязательна, как и в предыдущей рубрике (только что он вошел, началась музыка), однако истолкование этого случая встречает гораздо большие трудности. Там раздвоение союза шло по линии разделения па такие две части, которые выражали две с т о р о ны о д н о г о и того же о тношения (условие и следствие и т. д.), причем одна из этих сторон о б ы ч н о выражается в языке подчинительным союзом; здесь отношение временного исследования выражено, собственно, о б е ими частями союза, а раздвоены только д о б а в о ч н ы е оттенки (близости этого последования и внезапности его). Это видно из того, что то же отношение может быть выражено и одной п е р в о й (прим. см. выше) и одной в т о р о й частью союза (крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел), правда, при условии, чтобы соответствующий оттенку внезапности оттенок временной близости был выражен в предыдущем предложении другими средствами (не успел). Получается своеобразное положение: отношение явно Необратимое (только что он вошел, как началась музыка не то, что только что началась музыка, как. он вошел), следовательно, предложения находятся между собой в отношении подчинения. Но решить, что чему подчинено, невозможно. Если бы мы решили, что подчиняющим предложением является предложение с как на том основании, что эта часть союза может выпускаться, а затем в сочетаниях с о д н и м как определили бы то же предложение с тем же

42

союзом и в том же значении его как подчиненное, то мы скользили бы по поверхности явления. Нам думается, что случаи эти, от которых, кстати сказать, надо резко отделить сочетания с о б ы ч н ы м временным как в смысле когда без оттенка внезапности (см. пример из Пушкина на стр. 492, приходится поставить, собственно, вне подчинения и сочинения, как особый вид связи, при котором н е о б р а т и м о е отношение выражено одновременно и однородно в о б о и х соотносящихся (то же и при одиночном „внезапном" как, потому что предшествующее предложение здесь обязательно Должно иметь спои „союзные" признаки, хотя бы только интонационные). У с л о в н о такое соединение предложений можно назвать „ в з а и м н ы м подчин е н и е м".

в) Сочетание у с т у п и т е л ь н ы х союзов в первом предложении с п р о т и в и т е л ь н ы м и во втором: хотя — но, правда — но, несмотря на то что — все э/се и т. д. (хотя это а не так, ноя не стану спорить). Здесь мы имеем простое смешение оборотов, так называемую „контаминацию", объясняю-щуюся близостью уступительного и противительного значений1. Подчинение и сочинение здесь ясны, необычно только их сочетание в одной паре соотносящихся. Такие сочетания мы бы назвали п о д ч и н и т е л ь н о-с о ч и н и т е л ь н ы м и.

5. В некоторых случаях подчинительные союзы путем контаминации проникли и в положение между однородными членами слитного предложения: молодой режиссер Евг. Петров пробует свои силы на труднейшем, потому что новом, мало испытанном в кино материале („Правда" 1927, от 25/V, отдел „Кино"). Исключительный характер этих фактов (и притом не только со статистической точки зрения, но и с точки зрения самого в о с п р и я т и я нами их) настолько ясен, что было бы слепым педантизмом, с нашей точки зрения, опрокидывать на основании их нашу теорию подчинения и сочинения предложений. Для нас и здесь „исключение подтверждает правило" в том смысле, что всевозможные сдвиги в системе языка (обычные в каждом языке из-за присутствия в нем архаизмов и неологизмов) только подтверждают самоё систему. Всякий, кто захотел бы ввести все факты языка в систему, неизбежно пришел бы к отказу от самой системы.

Поскольку в образовании того или иного сложного целого участвует подчинение предложений, в нем может образовываться та же си с т ема з а в и с и м о с т и отдельных предложений друг от друга, какую мы видели в словосочетаниях по отношению к отдельным словам. Поэтому и здесь также различают в к л ю ч е н и е предложений,, например31:

...теперь так привыкла, что и с места не тронусь, как придут нам сказать, что злодеи около крепости рыщут. (Пушк.) и с о п о д ч и н е н и е их, например: Как только мы напились чаю, я стал просипи, отца, чтобы он показал мне ужение. (Акс.) В первом примере все подчиненные предложения последовательно зависят друг от друга (так

привыкли, что и с места не тронусь; не тронусь, как придут нам- сказать; сказать, что злодеи около крепости рыщут). Во втором примере 1-е и 3-е предложения одинаково зависят от среднего (как только напились чаю, стал просить; стал просить, чтобы показал ужение). Соподчинение предложений нередко соединяется, с с о чин ением соподчиненных предложений (знаю,

что он занят и что он не хочет "выходить; если ты свободен и ест чувствуешь расположение, приходи на прогулку). Но это может быть только в том случае, если соподчиненные предложения находятся р я д о м и если они подчинены с помощью о д н и х и тех же или по крайней мере б л и з к и х по значению 31 Генетически обороты предшествующей рубрики тоже, по всей вероятности, являются контаминацией, но в настоящее время они сознаются, напротив, чрезвычайно цельно и взаимно обусловленное

43

союзов. Если еще и можно сказать я зашел к тебе, потому что нужно поговорить об одном деле и чтобы потом погулять с тобой, то уже никак нельзя сказать я зашел, потому что нужно поговорить и когда получил твое письмо. И это потому, что союзы потому что и чтобы, гораздо ближе по значению друг к другу, чем потому что и когда. Явление это вполне гармонирует с. ролью сочинительных союзов в слитных предложениях. Очевидно, и там и тут они могут соединять только од н о р о д н ы е элементы. Такое соподчинение следует отличать от соподчинения вообще. Мы будем его называть параллельным соподчинением.

При параллельном соподчинении нередко одно из соподчинен пых предложений лишается своего союза, если он легко можс'1 сознаваться из соседнего предложения:

Коль в доме станут воровать, Л нет прилики вору, То берегись клепать Или наказывать всех сплошь и без разбору... (Крыл.) А лев-старик поздненько спохватился, Что львенок пустякам учился И не добро он говорит... (Он же.)

В первом примере опущен союз коль (коль в доме спишут воровать, а коль нет прилики вору...), во втором- союз что (...что львенок пустякам- учился и что не добро он говорит). Но так же часто встречается и повторение союза:

...все решили, что, видно, такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. (Пушк.)

Он ...лег на спину, прислушиваясь к тому, как благотворно действует лекарство и как оно уничтожает боль. (Л. Толст.) Соподчинение и включение предложений могут, конечно, встречаться в одном и том же сложном

целом и переплетаться между собой всевозможными способами, как и соподчинение и включение отдельных членов внутри отдельного предложения. При в к л юч е н и и предложений получается ряд последовательно подчиненных друг другу

предложений, начинающийся с а бсолютно н е з а в и с им о г о предложения (как и внутри предложения ход зависимости начинается с абсолютно независимого члена, подлежащего или — в особых случаях — сказуемого). Это абсолютно независимое предложение называется г л а в н ы м, а все остальные, прямо или косвенно от него зависящие, — п р и д а т о ч н ы м и, причем различают придаточные, зависящие непосредственно от главного, — придаточные п е р в о й степени, придаточные, зависящие от этих придаточных, — придаточные в т о р о й степени и т. д. Там, где имеются только два предложения, подчиняющее и подчиненное, применяются те же термины — «главное» и «придаточное». Мы уже знаем, что, кроме союзов и союзных слов, существует еще одно средство соединения

предложений в сложные целые — «союзные паузы», основным признаком которых мы признали и н т о н а ц ию (см. стр. 456 — 458). Является вопрос: можно ли и при отсутствии союза, когда связь выражена т о л ь к о интонацией, различать подчинение? Здесь все зависит от того, насколько значение той или иной интонации тождественно со значением той или иной группы союзов. В случае тождества мы можем смотреть на такую интонацию как на грамматический показатель отношения между

44

предложениями и различать по з н а ч е н и ям интонаций и по их а н а л о г и и с с оюз ам и те же две рубрики сочинения и подчинения. Фактически в языке имеется ряд интонаций, абсолютно тождественных с отдельными группами союзов. Сюда относятся.

1. Объясн и те л ь н а я интонация, например: Сержусь-то я на самого себя: сам я кругом виноват. (Пушк.) Эта интонация совершенно тождественна по значению сир и-ч и н н ы м и союзами (потому что, так

как и т. д.) и является, в сущности, их заместительницей. При вставке союза она бледнеет и может даже совсем сходить на нет.

2. Предупр е ди т е л ь н а я интонация, например: 3. Я это сделаю так: выкопаю подле самого камня большую яму, землю из ямы развалю по площади,

свалю камень в яму и заровняю землей. (Л. Толст.) Эта интонация тождественна по значению с частью пояснительной группы союзов (см. гл. XXVIII)

— с союзами именно и как-то (употребляющимися перед перечислением). Обе указанные интонации, конечно, п о д ч и н и т е л ь н ы е и отношение, выражаемое ими, необратимо.

II» решить, к а к о е предложение к а к ом у подчиняется, здесь можно только путем предположительной вставки союза, так как интонация не такой показатель, который локализуется в определенных пунктах; каждая интонационная фигура обтекает обычно все сложное целое. Стало быть, здесь то предложение, при котором м о г бы стоять союз, приходится считать подчиненным, а другое — подчиняющим. Ц, Интонация п е р е ч и с л е н и я , например: Скрипят клесты, звенят синицы, смеется кукушка, свистит иволга... (Горьк.) Интонация эта та же, что и в слитных предложениях, по тождественна по значению с

с о е д и н и т е л ь н ы м и союзами. Здесь, стало быть, мы имеем несомненное бессоюзное с о ч и н е - н и е.

Указанные до сих пор интонации не оставляли пи малейшего сомнения в аналогичности их определенным группам союзов. Но бывает и иначе. Интонация, например, простого п о в ыш е н и я голоса встречается и в соответствии с подчинительными союзами (назвался груздем -полезай в кузов обычно приравнивается к- условному союзу: если назвался груздем., и т. д.) и и соответствии с сочинительными, именно п р о т и в и т е л ь н ы м и (семь раз примерь, один раз отрежь; собака лает, ветер носит). Есть ли между теми и другими случаями какая-нибудь интонационная разница, сказать пока затруднительно. Кажется, При противоположении у д а р е н и я располагаются несколько иначе, так как противополагаются обычно слова п о п а р н о (семь — один, примерь — отрежь, собака — ветер, лает — носит), так что каждое из предложений имеет по два ударения (семь раз примерь... и т. д.), тогда как в условных сочетаниях действует обычная норма: по ударению на предложение (назвался груздем, полезай в кузов). Возможно, что и повышение голоса в условных сочетаниях при полной выразительности произнесения больше, чем при противоположении. Но во венком случае разбить эти сочетания при современном состоянии вопроса па сочиненные и подчиненные было бы рискованно, и мы предпочитаем отнести их к н е диффе р е нци р о в а нным в этом отношении сложным целым.

Все это — о б е с с ою з н ом соединении предложений. Но интонация, конечно, имеется всегда, имеется она и п р и со ю з а х, и притом с с ою з ным значением . Здесь надо отметить возможность р а з д в о е н и я показаний со стороны союза и со стороны интонации, пример чему мы уже видели на стр. 463 (в выноске). Интонация может выражать, например, п р и ч и н н у ю (т. е. подчинительную) связь, в то время как союз выражает простое соединение (т. е. сочинительную связь): становилось жарко, и я поспешил домой — Лерм.. (предполагаем восходящее интонирование первого предложения, хотя

45

оно, конечно, необязательно), может выражать с о п р о в о д и т е л ь н ую связь при том же союзе и (он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким... — Тург.; по интонации — в то время кик он пел...), п р о т и в и т е л ь н ую связь притом же союзе (..я одинаково о них забочусь — одинаково истребляю— Тург., и т. д.). Это, конечно, лишь частный случай общего и постоянного расхождения в языке интонационных средств с чисто грамматическими (см. стр. 49 и ел.). Так как в основу понятия подчинения и сочинения предложений мы кладем различие "в значении и употреблении союзов, то, конечно, эти случаи мы будем квалифицировать по союзам, а не по интонации. Только При о т с у т с т в и и союза мы принуждены ориентироваться па вспомогательные интонационные признаки. При анализе понятия сложного целого мы видели, что с помощью союзов могут соединяться между

собой не только предложения как части сложных целых, но и сами с л о ж н ы е цел ы е. Это бывает, когда союзу предшествует р а з д е л и т е л ь н а я и н т о н а ц и я (см. стр. 457). Здесь мы должны отметить, что л о бывает не только перед с о ч и н и т е л ь н ы м и союзами (самый обычный случай, пример см. там же), но и перед подч и н и т е л ь н ы м и, например. А добродетельный человек все-таки не взят в герои. И можно даже сказать, почему не взят. Потому

что пора, наконец, дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается в устах слово „добродетельный человек", потому что обратили в лошадь добродетельного человека... (Гог.) Вот глупая баба! Так она и ружье туда же повесила! (Он же.) В первом из этих примеров сложное целое начинается прямо с п р и д а т о ч н о г о предложения, для

которого в его составе нет главного, во втором — прямо с г л а в н о г о предложения (союз так считаем второй частью двойных союзов если — так, когда — так, и т. д., из которых первая часть бывает всегда в придаточном, а вторая в главном), для которого в его составе нет придаточного. Явление это должно напомнить нам н е п о л ные п р е д л ож е н и я . Мы видели, что там бывают п о д ч ин е н н ы е члены без подчиняющих (покойной ночи! с удовольствием! и т. д.) и п о д ч и н я ющ и е без подчиненных (пришел, увидел, победил; приди и возьми! и т. д.). То же встречаем мы и здесь, и такие обрывки мы должны, очевидно, квалифицировать как н е п о л н ы е сложные целые . Причины неполноты здесь, конечно, те же, что и там (см. стр. 397), и так же, как и там, возможна неполнота случайная, восполняемая контекстном (первый пример), и неполнота т и п и ч е с к а я , характерная для такого-то союза с таким-то значением (второй пример). Примером на неполноту второго рода, кроме союза так (очень частого в таком положении, особенно в разговорной речи), может служить еще союз чтобы, начинающий собой огромное пи но проклятий , ругательств и приказаний (Чтоб ты. лопнул Чип Ю его на том свете черти загрызли! Чтоб у меня живо и один момент, слышишь? и т. д.), и союз если бы, начинающий собой всевозможные пожелания (Если бы только он был чин! Ах, если бы вы видели мой. тюрлюрлю атласный!— Гриб.; Если б мог в своп объятья я вас, враги, друзья и братья, и всю природу заключить! —Л. Толст.). Как литературный прием можно отметить неполные сложные целые с союзом как и начале эпических произведений (как ныне сбирается вещий. Олег . . . ) . В разговорной речи, понятно, и эта неполнота так же часта , как и неполнота предложений, особенно в ответных предложениях (Что ты еще от него слышал? - Что он скоро приедет и т. д.). В отличие от всех этих случаев разделительная пауза перед с о ч и н и т е л ь н ы м союзом не может создавать неполноты в том смысле, в каком это понятие установлено для предложений. Самое большее, если мы можем тут говорить об особого рода н е о п р е д е л е н н о й неполноте, считаясь с тем, что и сочинительный союз все же отсылает нашу мысль к чему-то предыдущему.

46

Как все простое древнее сложного, так и сочинение древнее подчинения. Это видно уже на того, что подчинительные союзы почти все довольно ясно обнаруживают спое происхождение, а сочинительные принадлежат к так называемым «первообразным» Сказывается но также и на преобладании сочинения над подчинением и древней и народной речи. При переводе с древних языком па современные псе время приходится заменять сочинение подчинением. (Ср. древнерусские сочетания: Володимир умерль есть, а воротися, брате... = современному Владимир умер, так воротись, брат; аще можете, поклонитеся до земли, али вы ся начьнет не мочи, а трижды, а того не забывайте — сколько можете, кладите поклоны, а если уже разболеетесь, то хоть трижды, а не забывайте этого; възлелгьй... мою ладу ко мне, а бых не сълала к нему слезь на море рано = принеси, лелея... моего милого ко мне, чтобы не слала к нему слез на море рано и т. д. Ср. также разговорную речь у Писемского: Раз через реку переезжали, так он. все кричал, точно слепая старуха у нас: „та, вон, лошади дышлом в избу толкнули, а она думает, что гром..." («Ипохондрик» вместо когда лошади...). Процесс вытеснения сочинения подчинением есть опять таки один из частных случаен общего процесса развития си итак с и ч е с к о й п е р с п е к т и вы , о которой мы говорили на стр.246. Только здесь перспективное соотношение создается не между отдельными словами, а между ц е л ы м и п р е д л о ж е и и я м и. Бес с о юз и е в свою очередь, по всей вероятности, древнее и сочинения и подчинения. В древней народной и обиходной речи мы на каждом шагу находим бессоюзные сочетания предложений там, где современная чисто литературная речь повелительно требует союзов. Вот несколько примеров такого бессоюзия из разговорной речи и драматических произведений:

Был там один, тоже старый товарищ, лет двадцать мы с ним не видались, учителишка жалкий, Корпелов... (Островск.; от автора было бы, по всей вероятности — с которым лет двадцать мы не видались.) Умру, не скажу. (Островск. = «хоть умру, а не скажу».) А на поле как хорошо ∩ мы были! Дайте-ка мне материю ∩ я тут оставил. А вот рыба, которая недосолена, ее соль нехорошо взяла, она жирная ∩ обязательно червячок

заведется. Почему ты уходишь не закрываешь электричество? (Последние четыре примера – дословная запись;

дужка обозначает полное отсутствие не только паузы, но и какого-либо ритмического раздела.) В данном случае эволюция языка идет в сторону б о л ь ш е й г р а м м этической д и ф ф е р е н и и а

ц и и в о о б щ е, будь то дифференциация сочинительная или подчинительная.

47

Н.С. Поспелов СЛОЖНОПОДЧИНЕННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ И ЕГО СТРУКТУРНЫЕ ТИПЫ∗

1. Общее положение о структурной целостности сложного предложения, из которого я исхожу32, не новое в пашей грамматической традиции. Оно очень хорошо было сформулировано В. А. Богородицким в одном из примечаний к XIV главе его «Общего курса русской грамматики». «Прежде всего, — писал Богородицкий, — во в с я к о м с л о ж н о м предложении его части составляют одно связное целое, так что, будучи взяты отдельно, уже не могут иметь вполне прежнего смысла при даже совсем невозможны, подобно тому как морфологические части слова существуют только в самом слове, но не отдельно от него; таким образом, ни та, ни другая часть сложного предложения, строго говорящие являются самостоятельными, по лишь совместно образуют одно целое»33. Утверждая, таким образом, в соответствии с принципами казанской лингвистической школы цельноформленность»34 сложного предложения, В. А. Богородицкий предлагал при изучении сложных предложений «стремиться к тому, чтобы бестенденциозно определить типы свя з ей или отношений между обеими час т ями сложных предложений и способов формально го обо значения э тих свя з ей в речи (включая сюда и отсутствие соединяющих слов, равно как порядок слов и интонацию)».35 Насколько и в настоящее время вполне актуален путь изучения сложного предложения, намеченный В. А. Богородицкий, свидетельствует академическая грамматика, в которой мы находим такое признание: «Изучение же самой грамматической структуры сложного предложения, изучение построения его основных частей или членов, их количества, характера или качества связей между ними, соотношения их конструктивных элементов, вариаций в порядке их расположения и т. п., изучение грамматической сущности разных видов сложных предложений у нас еще только начинается»36. Поэтому и в наше время «основной задачей изучения сложных предложений является точная грамматический характеристика их структуры и определение их типов и групп, отличающихся друг от друга как по выражаемым ими отношениям, так и по особенностям их структуры»37.

2. Цель настоящей статьи — дать общую характеристику наиболее очевидных структурных типов и разновидностей сложноподчиненного предложения на основе тех конструктивных различий, которые выявляются в соотношении между главной и придаточной частью. Самое существенное из этих различий состоит в том, что придаточная часть может пли соотноситься с главной частью во всем объеме, или входить в состав главной части, прикрепляясь к какому-либо ее члену и распространяя его.

В первом случае сложноподчиненное предложение получает расчлененное, отчетливо двучленное строение, во втором — нерасчлененную, стянутую и в этом смысле одночленную структуру. Сложные предложения одночленной структура, в которых главная части как бы вбирает в свой состав придаточную ∗ Настоящая статья представляет собой изложение доклада на конференции по вопросам синтаксиса словацкого языка, состоявшейся в Братиславе в июне 1958 г. 32См. статьи: Поспелов Н.С. О грамматической природе сложного предложения// Вопросы синтаксиса современного русского языка. М.: Учпедгиз 1950; Он же. О различиях в структуре сложноподчиненного предложения: (на материале сложноподчиненных предложений с придаточными временными и определительными) // Исследования по синтаксису русского литературного языка. М.: Изд-во АН СССР, 1956. 33 Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики: (Из университетских чтений). 5-е изд., перераб. М.; Л.: Соцэкгиз, 1935. С. 229, примеч. 1. 34 Пользуюсь термином покойного проф. А. И. Смирницкого, применявшего его в отношении к слову (Смирницкий А.И. Лексикология английского языка. М., 1956. С. 34). 35 Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 229, примеч. 1 36 Грамматика русского языка. М.: Изд-во ЛИ СССР, 1954. Т. 2 ч. 1, С 100. 37 Там же. С. 105

48

часть, можно было бы, следуя терминологии, предложенной исследователями китайской грамматики для соответствующих по структуре предложений китайского языка, назвать объемлющими или включающими сложными предложениями38. Структурное разграничение расчлененных и нерасчлененных конструкций сложноподчиненного предложения имеет глубокие корни в русской научной синтаксической традиции. Его элементы покрываются у М. В. Ломоносова, А. X. Востокова, И. И. Давыдова39, в учении А. А. Барсова об «описанных терминах» подлежащего и сказуемого40, и замечаниях А. А. Потебни о месте придаточных предложений с относительным словом по отношению к главным предложениям41 и в высказываниях отдельных синтаксистов 60—70-х годов XIX в., например П. Беляевского42. Четкая формулировка глубокого различия между двумя основными структурными типами сложноподчиненного предложения дана Ф. Ф. Фортунатовым и, позже, в несколько упрощенном ряде принята А. А. Шахматовым. Вот формулировка Ф. Ф. Фортунатова: «Придаточным предложением называется такое предложение, в котором обозначено то, что данное предложение образуется не само для себя, но для другого предложения, с которым оно сочетается; при этом придаточное предложение может быть по значению двоякого рода: или оно разъясняет собою то, что обозначается другим (главным предложением), и не образует поэтому части другого предложения, или оно разъясняет собою то, что обозначается частью другого, главного, предложения, и в этом случае образует, следовательно, само часть другого главного предложения. Например, в русском языке предложение с союзом если принадлежит к придаточным предложениям первого рода, а предложение с союзом что или с относительным словом принадлежит к придаточным предложениям второго рода»43. До Фортунатова Ф. И. Буслаев пользовался подобной же формулировкой для разграничения сложноподчиненных и сложносочиненных предложений44. Однако предвзятое мнение о полном соответствии придаточных предложении членам предложении помешало Буслаеву видеть, что так называемые обстоятельственные придаточные предложения далеко не всегда могут быть приравнены к второстепенным членам предложения. С другой стороны, заслуживает самого пристального внимания и нуждается в дальнейшем развитии то структурное расчленение сложных предложений, которое в чешской традиции намечено было В. Эртлем [сложные предложения с придаточными, изъясняющими содержание (obsahovе) и определяющими (urcovaci), и с придаточными, выражающими отношение (vztazne)] и развернуто Ф. Травничком, разграничивающим придаточные предложения obsabove и doplnovaci (дополняющие). Если это разграничение применить к структуре cложноподчиненного предложения в целом, то мы приходим к противопоставлению предложении, в которых содержание главной части раскрывается, эксплицируется в придаточной их части, — предложениям в которых придаточная часть выходит из

38 Ляо-и-Ван. Основы китайской грамматики. М., 1934, С. 101 — 169; Румянцев М. К, Предложение-подлежащее в современном Китайском языке. М., 1957. С. 4—7. 39 См.: Поспелов Н. С. О различиях в структуре сложноподчиненного предложения… С. 49—50. 40 См.: Виноградов В. В. Из истории изучения (русского синтаксиса. М.. 1958. С. 56—57, 65—68 41 Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Харьков. 1899. Т. 3. С. 337—350. 42П. Беляевский называя все придаточные предложения пояснительными, делил их на два разряда: одни из них, по его мнению, «служат пояснением к одной только каком-нибудь части главного предложения, т. е. пояснением одного понятия. . . другие уже поясняют целую мысль, целое предложение, обозначая или причину, или следствие, или условие, или противоположность и проч.» (Беляевский П. О некоторых спорных вопросах русской грамматики: О пояснительных предложениях // ЖМНП. 1869, февраль. Отд. наук, С. 6 43 Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение // Избр. труды. М.. 1956. Т. 1. С. 188—189. 44 «Соединение предложений в одно целое происходит двояким образом: 1) или одно предложение составляет часть другого. . . 2) или соединенные предложения не входят одно в другое в виде отдельной части, а остаются самостоятельными. . . В первом случае соединение предложений именуется подчинением, потому что одно предложение подчиняется другому, составляя его часть; а во втором — сочинением» (Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка. 2-е изд.. переделан. М., 1863. Ч. 2. С. 34).

49

границ главной части, оказывается трансцендентной по отношению к содержанию «главного предложения», так или иначе восполняя его содержание и устанавливая различные соотношения между главной и придаточной частью — временные, условно-уступительные, причинно-следственные, целевые и т. п.45

3. В русской грамматической традиции первый опытом классификации сложноподчиненных предложений на основе установления структурно-смысловых соотношений между их главной и придаточной частью была классификация, намеченная В.А. Богородицким.

В качестве особого структурно-смыслового типа сложноподчиненных предложений В.А. Богородицкий прежде всего выделяет тип определительно-описательный, «когда тот или другой предметный член предложения не может быть выражен одним словом, а требует описания»46. Специфической структурной особенностью этого типа является то, что в этом случае придаточное предложение начинается относительным местоимением или наречием и прикрепляется к имени существительному в главной части.47 Эта специфическая особенность данного типа дает нам основание наименовать его присубстантивно-атрибутивным. При этом необходимо учесть, как, отмочено А. И. Смирницким, что атрибутивная связь «меняет не строение предложения., а строение отдельных, его элементов»48, и «подчеркнуть, что для определения характерно именно то, что оно относится к словам как к частям речи, а не как к членам предложения»49. и поэтому «может относиться к любому члену предложения»50 Но примечательно то, что в составе сложного предложения определительная придаточная часть, прикрепляясь к какому-либо субстантивному члену главной части, может, однако, вступая в противоречие с самим принципом определительности, относиться к главной части в целом, выполняя повествовательно-распространительную функцию и выражая определенное коммуникативное содержание. Таким образом, в составе сложноподчиненных предложений с присубстантивно-атрибутивной придаточной частью функционально разграничиваются две главные структурно-смысловые разновидности. В сложных предложениях компактного, нерасчлененного строения придаточная часть выполняет собственно атрибутивную функцию по отношению к определяемому ею существительному главной части (почти всегда это нарицательное существительное с обобщенным предметным значением), которое только в тесном сочетании с определяющей его придаточной частью входит в состав предложения в качестве его члена. В сложных предложениях расчлененного строения придаточная часть имеет отдельное от главной части коммуникативное содержание, выделяющее его в отдельную синтагму внутри сложного предложения, и получает функцию распространения главной части в целом, хотя и остается формально прикрепленной к какому-либо существительному главной части. Ср. следующие два примера из повести А. С. Пушкина «Арап Петра Великого»: 1) «Нравится ли тебе девушка, с которой ты танцевал минавет на прошедшей ассамблее?»; 2) «Татьяна Афанасьевна с беспокойством взглянула на брата, который побледнел, закусил губы и молча вышел из светлицы». В первом примере придаточная часть имеет узко-атрибутивное значение: она определяет существительное девушка и необходимо входит

45 Ср.: Bauer J. Klasifikace souveti vceskych a ruskych mlnvnici \\ Sovfeska jazykoveda. 1955. Rocn. V, ses. 1 C. 13—14 46 Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 230. 47 Однако В. А. Богородицкий чрезмерно расширил объем этого типа сложноподчиненных предложении, включая в его состав и те случаи, когда опорным словам дли придаточного в главной часта является не существительное, а субстантивированное местоимение, которое нуждается не в определении или описании, а в раскрытии его конкретного содержания (например, Что пройдет, то будет мило). 48 Смирницкий A. И. Синтаксис английского языка. М., 1957. С. 183. По мнению А. В. Исаченко, определение даже не следует рассматривать как «самостоятельный член предложения», так как «определение является всегда членом особой определительной синтагмы», которая «входит как одно целое в состав того или иного члена предложения» (Исаченко А. В. Грамматический строй русского языка и сопоставлении с словацким: Морфология. Братислава, 1954. Ч.1. С. 324). 49 Смирницкий А. И .Синтаксис английского языка. С. 232. 50 Там же. С. 233

50

в состав главной части, в которой речь идет не о девушке вообще, а о девушке, с которой танцевал Ибрагим; но втором примере в придаточной части по определяется слово брат, а сообщается, что сделал человек, названный этим существительным. Эти примеры отличаются друг от друга и по инто-национному соотношению частой главного предложении: в первом примере главная часть, тесно смыкающаяся с придаточной частью, произносится более напряженным повышением тона, чем главная часть во втором примере51.

Несмотря на глубокое функциональное различие между сложными предложениями с атрибутивной и распространительно-повествовательной придаточной частью52, обе эти разновидности образуют один структурно-смысловой тип сложных предложений — присубстантивно-определительный53, характеризующийся «полным равенством по объему относительного местоимения с именем, к коему оно относится»54, и постпозицией придаточной части. Поэтому нельзя согласиться с попыткой К. Габки55 разорвать внутреннюю связь между этими двумя разновидностями и только на основании общего смыслового признака объединить придаточные предложения с распространительно-повествовательной функцией в одну группу — Weiterfuhrende Nebensatze — со случаями относительного подчинения типа: Обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи (Пушкин, Гробовщик).

4. В отдельный структурно-смысловой тип необходимо, по нашему мнению, выделить то относительные конструкции сложного предложения, в которых соотносительным словом в главной части выступает местоимение56. Так как придаточная часть в таких случаях прикрепляется к главной тоже местоимением, эти конструкции можно назвать местоименно-соотносительными или конструкциями; местоименной относительности. В этих конструкциях синтаксическая функция придаточной части не будет ни определительной, ни распространительной: придаточное может выступать и в функции подлежащего, и в функции сказуемого, и в функции дополнения или обстоятельства по отношению к главной части. Например: Что пройдет, то будет мило [Пушкин, «Если жизнь тебя обманет…»]; Каков поп таков и приход, [пословица]: Я тот, кого никто не любит… (Лермонтов, Демон); Бабушка не поняла того, что он сказал (Фадеев, Молодая гвардия); Он живет там, куда летают только на самолетах (Грамматика русского языка. Т. 2. С. 316).

Традиционная классификация разносит местоименно-соотносительные конструкции по разным типам сложного, предложения в зависимости от синтаксической функции придаточного, не считаясь с объединяющим эти случаи характером конструктивной связи их частей. Придаточная часть в подобных конструкциях еще глубже, чем в присубстантивно-атрибутивном типе, входит в структуру главной части; главная часть, семантически не завершенная, еще теснее связана с придаточной. В одних из данных конструкций имеет место препозиция придаточной часта, в других — постпозиция при слабой в том и другом случае мобильности частей сложного предложения. Совершенно очевидно, что при установлении и этого типа нет необходимости выделять в качестве особых типов сложные предложения с придаточными подлежащими, сказуемыми, придаточными места, как это мы обнаруживаем в традиционных классификациях сложных предложений. Семантическая общность относительного и

51О разновидностях сложноподчиненных предложений данного типа см.: Поспелов Н. С. О различиях в структуре сложноподчиненного предложения… С. 63—75. 52См.: Грамматика русского языка. С. 109—110. 53 Ср.: Чередниченко И. Г. К изучению присубстантивных предложении в современном русском языке // Рус. яз. в шк. 1957. № 6. С. 34—35. 54 Потебня А . А. Указ. соч. С. 347. 55Gabka К. Uber die sogenannten «weiterfuhrenden Nebensatze» im Russischen // ZIS. 1956. Bd. 1, Hf. 4. S.75. 56 У В. А. Богородицкого они вмещены в определитеьно-описательный тип сложноподчиненных предложений (Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 230 — 231).

51

соотносительного слова в данных конструкциях, в отличие от присубстантивно-определительного типа, имеет более абстрактный характер, выражая единство субъекта, объекта, предиката, места, времени (при соотношении тогда. . . когда). Следует согласиться с мнением В. Шмилауера, что сочетания относительного и соотносительного слова (тот… кто; то… что; там… где) в подобных случаях представляют собою соотносительные выражения (vyrazy souvztazne), т.е. выступают в качестве единого члена сложного предложения как дельного синтаксического единства57.

5. В особый тип, конструктивно противоположный присубстантивно-определительному и местоименно-соотносительному, выделяются сложные предложения с изъяснительной придаточной частью. В предложениях этого типа придаточная часть восполняет структурно-семантическую недостаточность сказуемого главного предложения, представляющего собой лишь «своеобразно препарированную часть самостоятельного простого предложения».58 В изъяснительных конструкциях сложного предложения сказуемое главной части характеризуется неопределенностью своего лексического значения и легко может быть замощено другим, синонимичным ему. Ср.: я знаю, помню, мне известно и т. п., что он уехал.

Таким образом, по существу сказуемое изъяснительной конструкции получает черты местоимения; между ним и придаточной, частью возникает своего рода «семантическая диффузия», в силу которой в придаточной части раскрывается конкретное содержание сказуемого главной части. При этом для структуры изъяснительных конструкций несущественно, в функции какого члена предложения — дополнения или подлежащего — выступает придаточная часть; по существу она выполняет функцию структурно-семантического распространения сказуемого главной части. Само собой разумеется, что изъяснительные конструкции сложного предложения, так же как и присубстантивно-определительные и местоименно-соотносительные, представляют собой объемлющие конструкции, в которых главная часть распространяется в придаточной части, но различными путями: в_ присуб-стантивно-определительном распространяется любой член предложения, выраженный существительным (в том числе и именное сказуемое), в изъяснительном типе распространяется сказуемое, т. е. распространение захватывает только предикативное ядро предложения: в местоименно-соотносительном типе придаточная часть раскрывает конкретное содержание соотносительного местоименного слова, главной части. Рассматривая сложные предложения трех названных типов как объемлющие, мы тем самым отделяем их от всех других типов сложноподчиненного предложения как факты более тесной структурной связи частой, как явления, переходные от простого предложения к сложному, как своего рода [квази]сложные предложения.

6. Иной тип структурного соотношении между главной и придаточной частью представляют собою сложноподчиненные предложения, выражающие причинно-следственные отношения. «Каждое из таких сложных предложений… может быть видоизменено таким образом, что главное предложение послужит для выражения причины или следствия, а придаточное по смыслу как бы займет его первоначальное место, например: «его похвалили, потому что он очень хорошо спел» // «он очень хорошо спел, так что его похвалили»59. Иначе говоря, сложные предложения с придаточными причины и с придаточными следствия являются коррелятами одного структурно-смыслового типа сложного

57 Smilauer V. Novoceska skladba. Praha, 1947., С. 27. 58 Виноградов В.В. Основные вопросы синтаксиса предложения: (на материале русского языка//Вопросы грамматического строя. М., 1955. С. 430.

59 Богородицкий В. А. Указ. соч. С. 237.

52

прёдложения. При этом в каждой из этих структурных разновидностей вследствие возможности расчленения типовых союзов (потому, что; так, что) возникают структурные варианты с более тесным соотношением между главной и придаточной частью. Примечательно, однако, что при таком расчленении причинного союза значение причины, выражаемое сложным предложением, акцентируется, тогда как при расчленении союза следствия значение следствия наслаивается на общее значение образа действия, т. е. выступает в ослабленном качестве. При расчленении союзов связь между частями становится очень тесной и сложное предложение получает более компактное строение. При отсутствии такого расчленения сложное предложение распадается на две отчетливо отграничиваемые друг от друга части, причем придаточное уже не продолжает линию главного предложения (вмещаясь в ого объем), а присоединяется главному как синтаксическое построение с отдельным коммуникативным содержанием. Ср., например: Прогулка не состоится; потому что испортилась погода или Прогулка не состоится потому, что испортилась погода и Испортилась погода, так что прогулка не состоится или Испортилась погода так, что прогулка не состоится. На большую самостоятельность придаточной части с нерасчлененными союзами потому что и так что указывает и почти полное отсутствие интерпозиции придаточных предложений с этими союзами.

В конструкциях сложного предложения, выражающих причинное соотношение, вскрывается существенное различие по структуре и значению между случаями постпозиции и препозиции придаточной части. Ср. примеры: Я оделся потеплее, потому что было холодно и Так как было холодно, я оделся потеплее. В открытой конструкции (с постпозицией придаточной части) главная часть автономна и придаточная свободно примыкает к ней. При этом не возникает никакой структурной соотносительности между утверждением факта и указанием па его причину. Во втором случае (в закрытой конструкции, т. е. с препозицией придаточной части) налицо соотносительность между выражением значения причины в придаточной части и выражением значения следствия в главной части. Таким образом, только в конструкциях закрытого типа выражается причинно-следственное отношение и связь частей сложного предложения оказывается обоюдной. Воткрытых конструкциях главная часть не выражает следствия, а придаточная указывает причину того, что утверждается в главной части. В случаях же расчленения причинного союза возникает более «напряженная» конструкция: Я оделся потеплее потому, что было холодно, в которой отсутствует значение следствия, а значения причины и изъяснительное распределяются таким образом, что главная часть указывает только на наличие причины, тогда как в придаточной раскрывается конкретное содержание причинного соотношения.

В связи с анализом причинных конструкций получают большой интерес Наблюдения Л. Дюровича над переходом в причинные конструкции сложный предложении изъяснительных, когда вследствие появления субъекта а главном предложении придаточное теряет функцию субъекта по отношению к сложному предложению в целом (ср.: Приятно, что ты вернулся и Мне приятно, потому что ты вернулся60). Аналогичные наблюдения были сделаны в недавнее время и советскими исследователями — Н. И. Гурским61, А. К. Федоровым62, М. У. Каранской63. В латинском

60 Durovic L. Modalpost: Lexikalno-syntakticke vyjadrovanie modalnych a hodno tiacich vzt'ahi ' v slovencine a rustine. Bratislava. 1956. С 163—164, ср. также с. 196—197. 61 Гурский Н. И. Сложные синтаксические конструкции с подчинительными союзами што и кааб в современном белорусском литературном языке:Автореф. дис. … канд. филол. наук. Минск, 1950. С. 7. 62Федоров А. К. Употребление подчинительного союза что в современном русском языке // Учен, зап. Калининск. гос. пед. ин-та. 1957- Т. 19, вып. 2. С. 118-119. 63 Каранская М. У. Союзы що, щоб и грамматические конструкции с ними в современном украинском литературном языке: Автореф. дис. … канд. филолог. наук. Киев, 1956. С. 9 – 10.

53

языке полупричинный оттенок соответствующей изъяснительной конструкции с quod при verba affectuum типа laetor, quod yenies отмечен С. И. Соболевским.64

7. В сложных предложениях с временной придаточной частью тоже обнаруживаются глубокие структурные различия. В случаях расчлененного строения сложноподчиненного предложения придаточная часть при синтаксическом ее подчинении главной части имеет собственное временное значение и сохраняет, таким образом, относительную коммуникативную самостоятельность; в случаях же нерасчлененного строения придаточная часть, не имея собственного временного значения, только так или иначе ограничивает объем времени действия, выраженного сказуемым главной части.65 Ср., например: Солнце давно уже встало, когда Рудин пришел к Авдюхину пруду (Тургенев, Рудин); Пока он писал, она не решалась подойти к нему…(Н Островский, Как закалялась сталь). В первом примере каждая часть сложного предложения имеет самостоятельное коммуникативное назначение и временное соотношение устанавливается между содержанием той и другой части; во втором примере придаточная часть, указывая на длительность времени действия, выражаемого сказуемым главной части, не имеет коммуникативной самостоятельности, и временное соотношение устанавливается непосредственно между сказуемыми придаточной и главной частя. При этом в сложных предложениях с временной придаточной частью обнаруживаются существенные структурно-смысловые различия в зависимости от пре- или постпозиции придаточной части. В закрытых конструкциях (с препозицией придаточной части) придаточная часть акцентируется, возникает соотношение временной обусловленности и смысловой объем высказываемого в главной части ограничивается установкой высказывания, данной в придаточной части. В открытых конструкциях главная часть высвобождается от соотносительности с придаточной частью и становится автономной, а придаточная часть включается в структуру предложения в его целом post hoc, когда главная часть оказывается уже сформированной. Ср.: Когда он вернется, я зайду к вам; Я зайду к. вам г когда он вернется.

8. Большим своеобразием отличается в современном русском языке структура сложных предложений с условной и уступительной придаточной частью. «Хотя в этих предложениях школьная грамматика и находит часть придаточную с союзами если и хотя, выражающими условие или уступление, однако ж в действительности здесь нет того подчинения, которым характеризуются другие придаточные приложения»66. Предложения этого типа характеризуются отчетливо выраженной двусторонне направленной связью своих частей. Но при единстве их общего типа вскрываются существенные структурные различия между условными и уступительными предложениями, особенно в случаях препозиции придаточной части. В условных конструкциях придаточная часть выражает условие, при которой только и возможна реализация того, о чем говорится в главной части сложного предложения т.е., не имея отдельного коммуникативного содержания, она дает модальное обоснование высказываемому в главной части. Поэтому, несмотря на резкую расчлененность условного предложения, его части оказываются тесным образом друг с другом связанными. Особенно тесной оказывается эта связь в случаях препозиции придаточной части, когда обусловленность главной части тем, что высказано в придаточной части, выражена в самой, структуре сложного предложения взаимоположением его частей. Ср. параллельные примеры: Если ты зайдешь ко мне, мы легко обо всем договоримся, и Мы легко обо

64Соболевский. С. И. Грамматика латинского языка. 3-е изд. М., 1948. §§ 867, 868. С. 249 65 Подробнее см. в статье: Поспелов Н.С. О различиях в структуре сложноподчиненного предложения… С. 55—63, 76. Ср. по существу аналогичные наблюдения (но без выводов о различиях в структуре), сделанные Я. Бауэром в статье: Bauer J. Casove souveti v rustine a cestine \\ Sovetska jazykoveda. 1955. Rocn. V. ses. 5 – 6.

66 Богородицкий В.А. Указ. соч. С. 229.

54

всем договоримся, если ты зайдешь ко мне. В первом случае обусловленность главной части тем, что уже дано в придаточной, лишает главную часть ее синтаксической автономности и вводит ее в уже формирующееся с определенной модальной установкой сложное предложение. Во втором случае главная часть при формировании сложного предложения остается автономной и ее содержание только огра-ничивается указываемым в придаточной части условием. В этом случае модальное давление придаточной части на главную ослабляется, а при преобразовании придаточной части в присоединительную конструкцию может почти совершенно нейтрализоваться.

В уступительных конструкциях с союзом хотя придаточная часть и случаях с ее препозицией имеет значение «обратного условия», противопоставляемого содержанию главной части, вводимой противительным союзом, в силу чего такая уступительная конструкция не только получает отчетливое двучленное строение, но и выражает тенденцию к переходу в сочинительное построение. В структуре таких предложении выявляется асимметрия двух противоречивых синтаксических тенденций.

Если же в уступительном предложении придаточная часть следует за главной, она приближается по своему значению к добавочному, ограничительному замечанию, причем, однако двучленность строения сложного предложения сохраняется. Ср.: Хотя было уже поздно, я еще не спал; Я еще не спал, хотя было уже поздно.

Примечательно, однако, что обобщенно-уступительные конструкции (с сочетаниями как ни, кто ни и т. п.), структурно близкие к местоименно-соотносительным конструкциям, оказываются не только строго подчинительными, но и отчетливо одночленными.

9. Резюмирую кратко основную мысль своей статьи. В структуре сложноподчиненного предложения выделяются присубстантивно-определительный, местоименно-соотносительный и присказуемостно-изъясиительный типы как «объемлющие», одночленные конструкции, представляющие в типических случаях своего построения явления, переходные от простого предложения к сложному. В противоположность «объемлющим» конструкции, выражающие причинно-следственные, временные, условные и уступительные отношения, не только «образуют родственную, семантически связанную систему», но и характеризуются в типических случаях выражения названных отношении, т. е. в закрытых конструкциях, более отчетливой «двучленностью» своего строения, в чем и вскрывается существенное грамматическое различие между случаями с пре- и постпозицией придаточной части.

55

И.М. Горшкова Дискуссионные вопросы организации текста в чехословацкой лингвистике

Конструктивная значимость темы определяет актуальность предложенной Ф. Данешом классификации тематических последовательностей.67

Под этим термином подразумевается выбор и организация тем высказывания, их взаимная, связь и иерархия, их отношение к гипертемам текстовых единств более высокого порядка (таких как параграф, глава и т. д.), ко всему тексту и к ситуации.

Прежде чем дать классификацию, тематических последовательностей, автор указывает, что между простым высказыванием (т. е. предложением, содержащем только нексус Т—Р, с простыми темой и ремой) и. текстовым соединением грамматически независимых предложений существует переходная зона, включающая в себя случаи «предложенческих единств», которые обнаруживают достаточно сложную структуру Т—Р, т. е. таких единств, которые с точки зрения ФПП обнаруживают свойства текста, но представляют собой простое грамматическое единство, одно лишь предложение.

Анализ чешских научных и других специальных текстов подтвержденный анализом сходного материала на немецком и английском языках, позволил автору, установить три следующих основных типа тематических последовательностей, (в дальнейшем — ТП):

1. Простая линейная ТП (ТП с линейной тематизацией рем):

Т1 Р1

Т 2 (=Р1) Р2

Т3 (=Р2) Р3 Приведем для иллюстрации лишь чешские примеры:

V oboru izolatoru se venuje velka pozornost tzv. feroelektrikum. Tyto latky maji schopnost menit energii elektrickou v mechanickou а naopак. В области изоляторов большое внимание уделяется так называемым ферроэлектрикам. Эти материалы обладают свойством преобразовывать электрическую энергию в механическую и наоборот.

Тип первый представляет собой наиболее простую, основную ТП: каждая рема (Р) становится темой (Т) следующего высказывания.

2. ТП с константной темой:

67Изложение этой проблематики содержится и нескольких статьях Ф. Данеша (в предлагаемом обзоре прежде всего используется текст статей 1 и 3): Tvpy tematickvсh poslupnosti v teatu. — SaS 29, 1968; Zur linguistiscen Analyze der Textstuktur. — Folia Linguistica 4, 1970; Functional sentence perspective and the organization of the text. — Papers on functional sentence perspektive. Praha, 1974; Zur semantischen und thematischen Struktur des Kommunicats. — Studia grammatica XI. Problcrao der Textgrammatik. Berlin, 1976.

56

(Т1 Р1)

Т 2 (=Р1) Р2

Т 2 (= Р1) Р3

Т 2(= Р1) Р4

У этого типа к теме, предлагаемой, например, ремой вводного, высказывания, присоединяются новые ремы, сама же тема остается неизменной. Этот тип распространен при описании отдельных явлений, предметов и под.

Mezi tzv. ovladaci zarizeni patri vetsina automatickych vyrobnich linek. Tyto linky a jim podobna zarizeni vykonavaji: samocinne vsechy operace nutne k zhotoveui vyrobku. Tato zarizeni vsak nemohou kontrolovat prubeh a vysledky sve cirnnosti. Nejsou take schopna prizpusobit se zmenam vnejsich podminek. «K так называемым управляющимся приспособлениям относится большинство автоматических производственных линий. Эти линии и подобные им системы самостоятельно производят все операции, необходимые для производства продукции. Но эти системы не могут (про)контролировать процесс и результаты своей деятельности. Не могут они и приспособиться к изменениям внешних условий».

Этот тип представляет определенные стилистические трудности, так как во избежание однообразия, при введении повторяющейся темы необходимо различное языковое оформление.

3. ТП с производными темами: Т Т1 Р1 Т 2 Р2 Т3 Р3

Zaskrt (diphteria) je infenkeni onemocneni. Pusobi je corynobacterium diphteriae. Siri se kapenkovou infekci primym stykem s nemocnym, casteji vsak bacilonosicem, nebo neprimo predmety potrisnenymi hlenem. Inkubacni doba je 2 az 5 dnu. «Дифтерия — инфекционное заболевание. Причиной его является — бактерия дифтерии, Распространяется капельной инфекцией при прямом Контакте с больным, еще чаще — с бациллоносителями, либо через зараженные предметы. Инкубационный период – болезни — 2—5 дней».

В этом типе ТП частные темы высказываний производны от гипертемы абзаца, главы или другого отрезка текста.

Подробный анализ показывает определенное соответствие между этим типом и, типом № 2. И хотя реализации этих типов порой трудно разграничить, их различение необходимо.

Из характеристики последовательности третьего типа вытекает, что здесь каждое высказывание содержит свою собственную тему (производную от главной), что проявляется при формулировании соответствующего вопроса. Например, к отрывку, который служил иллюстрацией третьего типа, могут быть предложены следующие вопроси: «Что является ее (дифтерии) причиной? Как она

57

распространяется? Каков ее инкубационный период?». В отличие от этого у последовательности второго типа оказывается, что общая тема выступает в качестве тем всех высказываний: все, что содержат эти высказывания, кроме этой темы, относится уже к реме.

Приведенные типы тематических последовательностей в конкретных текстах, естественно, комбинируются в зависимости от стиля и содержания текста, намерений автора и т. д. Некоторые из таких комбинаций, образуя определенную регулярную модель, могут рассматриваться как типы ТП более высокого порядка. Так, часта комбинация первого и второго типов:

Т1 Р1 (= Р'1 + Р”

1)

Т2 Р'2

. Т”

2 Р”2

Na pocatku 17 sloleti polozili zaklad novemu rozvojl astronomie dva velci muzove. Ian Kepler zalozil teoretickou astronomii. Ukazal, ze je mozno z pozorovani odvodit… Galileo Galilei zalozil mechaniku. Svymi pokusy… B начале 17 века два крупных ученых положили начало новым направлениям в развитии астрономии.

(Р) «Ян Кеплер стал основоположником теоретической астрономии. Он показал; что путем наблюдение можно… (Р) Галилео Галилей стал основоположников механики. Своими экспериментами…».

Такой тип можно было бы назвать «развитием расщепленной ремы». Основной его признак тот, что Р1 удвоена (Р1=Р'

1 + Р”1). Из нее потом развиваются две частные последовательности: первая (Р')

начинается тематизацией первой части расщепленной ремы (Т’2=P’1) и может развиваться в случае

необходимости далее, после окончания этой первой последовательности начинается развитие второй части расщепленной ремы (Т”

2 = Р”1), последовательности Р”.

Особым типом тематической последовательности можно считать и «тематический скачок». Этот скачок заключается в том, что, например, в последовательности первого типа выпускается какое-либо звено цепочки, считающееся очевидным:

Т1 Р1 Т2 Р2 Т4 Р4 Во всех вышеуказанных случаях речь идет лишь о типах последовательностей, т.е. об определенных

идеальных моделях. Реализация этих моделей в тексте не может быть идеальной. Как уже указывалось, отдельные типы в

конкретных текстах могут различным образом комбинироваться, содержать отклонения и т. д. Реализация моделей в отдельных языках зависит в свою очередь от свойств данного языка, особенно

от различных средств, релевантных; для выражения ФЦП. Выяснение набора средств для каждого языка, их функциональная классификация представляет собой важную и интересную лингвистическую задачу.

Изучение тематической организации текстов имеет и практическое применение, в частности, в практической стилистике и прикладной лингвистике, особенно в теории информации.

58

Г.А. Золотова Роль ремы в организации и типологии текста 1. Энергично развивающаяся текстлингвистика подошла к необходимости ответить на вопрос о взаимоотношении между синтаксисом текста и синтаксисом предложения — вопрос, по которому при современном состоянии этой области науки высказываются противоположные суждения. Одни исследователи не считают правомерной связь между двумя синтаксисами (или двумя уровнями синтаксиса), подчеркивая качественное отличие синтаксических отношении в тексте от синтаксических отношений в предложении. Другие высказывают неудовлетворенность тем, что описание текста существующих работах не имеет прямой связи с типологией предложения — единицы предыдущего уровня.

Так, например, Б. М. Гаспаров справедливо характеризует сложившееся положение следующим образом: «Теория текста; в том виде, в каком мы обнаруживаем ее в настоящее время, ничего не дает для типологии предложений ... в свою очередь она не использует те классификации предложений, которые, независимо от описания текста, имеются».68 Следствием подобной неудовлетворенности становятся упования на следующий этап в лингвистике текста, на котором она найдет опору в общелингвистических идеях и проблемах и в свою очередь обогатит эти идеи.

Возможно, что дальнейшее движение в этой области зависит от того, на какие лингвистические идеи сумеет опереться теория текста, какие синтаксические классификации использовать.

Показательно, что обращаясь к структуре предложения и задаваясь вопросом, связан ли синтаксический состав предложения с окружением этого предложения в тексте, Б. М. Гаспаров сам отвечает на пего отрицательно. Рассмотрим аргументацию-автора. Берется цепочка номинативных предложений: Зимняя ночь. Дорога, идущая вдоль леса. Тишина. «Данную цепочку легко трансформировать, нарушив параллелизм, но явно не нарушив ее единства: Зимняя ночь. Вдоль леса идет дорога. Стоит полная тишина». Отсюда делается вывод, что структура предложения не является конститутивным признаком межфразовой связи 69

Представляется, что на вопрос, сформулированный Б. М. Гаспаровым, возможен иной, утвердительный ответ. Отправившись от того же примера, попытаемся увидеть в нем основания для этого.

Автор исходит из того, что трансформация изменила структуру предложений, переведя второе и третье из класса именных в класс глагольных (обозначим их 2а и 3а). Продолжим эксперимент, допустив в цепочке некоторые лексические замены: (1) Зимняя ночь. (2б) Вдоль леса идет охотник. (3б) Стоит полная женщина. Результат получается обратный: если считать, что лексические изменения безразличны для синтаксической структуры, то параллелизм (2а)—(2б), (За)—(3б) сохранен, но единство цепочки нарушилось: между (2б) и (3б) ощущается нехватка звена, которое указывало бы на восприятие первым персонажем второго и/или на локализацию положения второго (допустим: … и видит: у дороги… и т. п.). Лексические (а точнее — категориально-семантические) изменения оказываются не безразличными, они приводят к изменению самого типа текста: описательная «цепочка» со второго предложения переключается в повествовательную, что диктует в свою очередь иные способы связи между звеньями целого. Но чем вызвано это переключение, что произошло внутри предложений, изменился ли их состав? Замена классов именных лексем — самый очевидный слой изменений, но вместе с том произошла и замена глаголов их омонимами. Глагол идет в (2а) но обозначает передвижения, как в (26), глагол стоит в (За) не обозначает, положения в пространстве, как в (36). И здесь семантические различия влекут за собой различия структурные. Ср. коммуникативно-смысловые модификации моделей, представленных примерами (2б) и (3б) и невозможность подобных модификаций для моделей, представленных примерами (2а) и (За):

(2б) — Охотник идет или стоит? (2а)* – Дорога идет или стоит? – Охотник (? –) идет.70 – Дорога (? –) идет (3б) —Женщина стоит ила сидит? (3а)* – Тишина стоит или сидит? — Женщина (?—) стоит. — Тишина (? –) стоит.

68 Гаспаров Б. Современные проблемы лингвистики текста, «Lin-guistica, VII. Tartu, 1976, с. 46.

69 Гаспаров Б. Указ. соч., с. 48. 70 Знаком (?—) условно обозначаем предрематическую паузу и ответной реплике диалога

59

Вряд ли возможны, и нерасчлененные предложения Дорога идет, Тишина стоит без локализующих компонентов и — второе из них — без контекстно обусловленного экспрессивного ударения на первом слове. Трудно представить также в этих предложениях дистантное положение имени и глагола, с какими-то компонентами между ними. Таким образом, из полнозначности глаголов в примерах(2б), (3б) вытекают следующие их свойства, чрезвычайно существенные с точки зрения синтаксиса текста: контрастоспособность71, способность выражать отчленяемый компонент в условиях контрапозиции72, способность служить ремой предложения (рематичность)73. Этими свойствами не располагают глаголы в предложениях (2а, За), неспособных к расчленению, ограниченных в возможностях словорасположения, — глаголы неполнозначные, служащие лишь для вербального «подкрепления» семантики протяженности, заключенной в слове «дорог»», и семантики состояния, заключенном и слово «тишина». Если эти финитные глаголы не приписывают существительному в именительном надеже никакого признака, кроме того, который заключен в самом понятии, названном этим существительным, и неспособны нести на себе логическое ударение, то сомнительна и их предикативная роль в предложении. При явной их семантической и синтаксической ослабленности, очевидной остается лишь их морфологическая функция — показателя частных модально-временных характеристик, в которых выражается от-несенность данного сообщения к действительности (ср. разные способы выражения этих характеристик в парадиг-матических рядах Тишина — Была тишина — Будет тишина… и Стоит Тишина — Стояла тишина — Будет стоять тишина). Подобные случаи дают основание говорить о «квазидвусоставности» и о неакциональности предложений 74. (1) Зимняя ночь. (2) Дорога, идущая вдоль леса (3) Тишина. (1) Зимняя ночь. (2а) Вдоль леса идет (3а) дорога. Стоит полная тишина. (1) Зимняя ночь. (2б) Вдоль леса идет (3б) охотник. Стоит полная женщина. можно увидеть достаточно оснований считать, что предложения (2а) и (За) остаются по существу однокомпонентными, структурно-семантически близкими к (2) и (3) как предложения, констатирующие наличие предмета и состояния в описательном типе речи, в отличие от (26) и (3б) — двухкомпонентных сообщений о предмете и его предикативном признаке, представляющих повествовательный тип речи. Признаки, по которым они сопоставлены, и выводят на путь соотнесения структуры предложения и структуры текста. Выявляется, таким образом, возможность двух подходов к синтаксическому анализу и синтаксической клас-сификации: I — сближение (2а) и (26), (За) и (36), противопоставленных (2), (3) и (1) — на формально-традиционных основаниях; II — сближение (2а) и (2), (За) и (3), а также (1), противопоставленных (26) и (36.) — на основании структурно-семантического компонентного анализа.

Возможность разных подходов к изучаемому.объекту не изменяет самого объекта, она говорит лишь о том, что в каждом случае от объекта абстрагируются различные его признаки, совокупность которых оказывается более или менее релевантной для дальнейших целей исследования. С точки зрения синтаксиса текста формально-традиционный анализ по членам предложения, действительно, оказывается неперспективным, он ведет к отрицательному решению вопроса о структурной соотносительности текста (фрагмента текста) и предложения. Структурно-смысловой компонентный анализ открывает известные перспективы в этом направлении. В дальнейшем, изложении попытаемся показать это на материале.

71 О контрастоспособности/неконтрастоспособности как способности слов выражать в тексте семантику противопоставлении см.: Николаева Т. М. Лингвистика текста и проблемы общей лингвистики.— Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1977, № 4, с. 310 (со ссылками на X. Вайнриха, Р. Харвега и Е.А. Брызгунову. 72 Понятие контрапозиции использует автор вслед за П. С. Поповым, в кн.: Золотова Г. А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. М., «Наука», 1973, с. 335. 73 Понятием рематичные – нерематичные глаголы пользуется В. А. Матвеенко, но, по-видимому, в несколько ином значении (см.: Матвеенкоо В. А. Рема предложения — производное от его семантики, — В кн.: Проблемы синтаксической семантики. МГПИИЯ им. М. Тореза, 1976, с. 152-154). 74 О квазидвусоставности и мнимой глагольности предложений см.: Золотова Г. А. Указ. соч., с. 215, 126— 129.— Поскольку справедливы упреки критикой и терминологической непоследовательности (мнимо-глагольными или неглагольными названы были предложения, формально включающие глагол — см. об этом, например: Обзор работ но современному русскому литературному языку за 1970--1973 гг. Синтаксис. М., «Наука», 1976, с. 48), предлагается соответственно различать предложения по признаку акциональность\неакциональность

60

2.Очевидно, не вызывает сомнений, что фрагменты текста, различающиеся в речевом произведении, организуются прежде всего потребностью автора выразить смысл, т. е. они должны быть объединены какой-то семантической общностью75. Задача заключается в том, чтобы выявить, какими языковыми средствами выражается эта семантическая общность.

Прежде всего, по-видимому, это отбор говорящим (пишущим) синтаксических моделей для выражения соответ-ствующего содержания; предложений с акционально-глагольными предикатами для сообщения о действиях, предложений, о именными и адъективными предикатами для описания предметов и их качеств и т. д. Далее — это взаимная организация предложений для построения связного фрагмента текста.

Поскольку для целей данной статьи нет надобности анализировать текст как замкнутое единство, как целое речевое произведение, работаем здесь с категорией текстового фрагмента, удобной тем, что фрагмент может быть рассматриваем и как результат членения целого текста, и как результат объединения предложении в сложное синтаксическое целое.

2.1. Категории актуального членения — тема и рема (данное и новое) — одни из главных организаторов связности текста, движения мысли от предложения к предложению. До сих пор исследователей больше интересовала тема, ее роль в композиционно-синтаксических связях между предложениями. Обратимся к реме.

Направим внимание на слова, несущие на себе логическое ударение, в пределах текстовых фрагментов разного типового содержания; Начнем с описания места действия.

В доме Гаврилы Афанасьевича из сеней направо находилась тесная каморка с одним окошечком. В ней стояла простая кровать, покрытая байковым одеялом, а пред кроватью еловый столик, на котором горела сальная свеча и лежали открытые ноты. На стене висел старый синий мундир и его ровесница, треугольная шляпа; над нею тремя гвоздиками прибита была лубочная картина, изображающая Карла. XII верхом (Пушкин, Арап Петра Великого).

Все ударные (выделенные курсивом) слова этого отрывка отличаются грамматико-семантической однородностью: это — обозначения предметов описываемой обстановки. Смысл описания обычно в том и состоит, чтобы констатировать наличие предметов, представляющих компоненты общей картины, и указать на пространственные соотношения между ними. Соответственно общими чертами характеризуются и предложения, рематическими элементами которых служат выделенные слова. Несмотря на то, что с формальной стороны все эти предложения глагольные, они вместе с тем не сообщают о действиях, а только о существовании и местоположении. Ни один из этих глаголов не принимает на себя логическое ударение. Другими словами, глаголы этого фрагмента характеризуются признаками неакциональности и нерематичности.

Те же особенности можно наблюдать и в отрывках аналогичного содержания других произведений разных писателей. Например:

Князь подвел гостей к окну, и им открылся прелестный вид. Волга протекала перед окнами, по пей шли нагруженные барки под натянутыми парусами и мелькали рыбачий лодки, столь выразительно прозванные душегубками. За рекою тянулись, холмы и поля, несколько деревень оживляли окрестность (Пушкин, Дубровский); Уже светало; ясно обозначились баржа, кусты тальника на воде и зыбь, а назад оглянуться — там глинистый обрыв, внизу избушка, крытая бурою соломой а выше лепятся деревенские избы (Чехов, В ссылке);

Мы вышли на поляну в зеленом ущелье. Как белые острова, стояли в сочной траве толпы высоких одуванчиков. Под густыми буками мы увидели старый, пустой сарай. Он стоял на берегу шумной горной речонки (Паустовский, Далекие годы).

Подобным же образом рематически организуются и аналогичного содержания фрагменты нехудожественных текстов. См. примеры:

Но вернемся на космодром Байконур. Далеко в степь уходит бетонированное шоссе. Оно ведет к той стартовой площадке, с которой был запущен первый спутник. Влево и вправо от шоссе — ответвления, они ведут к другим стартовым площадкам. Идут ответвления и к наземным станциям слежения, чаши антенн которых нацелены в небо. [Мы движемся по основному шоссе] и наконец на горизонте, появляется зеленый островок с возвышающимся над ним монументальным зданием и знакомыми сейчас всем ажурными конструкциями стартовой системы.. [Мы, прибыли в космический порт… (Наука и жизнь, 1978, № 1); Здание дирекции объединения прилепилось словно ласточкино гнездо к вершине крутого, невысокого холма. Отсюда хорошо различимы окрестные взгорья, и долины, пастбища, расчерченные проволочными изгородями На ровные квадраты. Там и тут — группы аккуратных белых зданий животноводческих ферм (Правда, 1978, 1 янв.). 75 «Можно говорить о своего рода гносеологической первичности семантической связности среди строевых коррелятов единства текста» (Гиндин С. И. Внутренний организация текста. Автореф. канд. дис. М., 1972, с. 16).

61

Во всех приведенных фрагментах рематически ударными словами продолжают быть названия предметов, ха-рактеризующих описываемую картину. Глаголы, семантика которых, казалось бы, стала разнообразнее {протекала, шли,, мелькали, тянулись, раскинулись, уходит, ведет, мы увидели и т. п.), остаются по существу сообщениями о наличии в поле зрения наблюдателя предмета, функционирующего в момент восприятия (свеча горела, река протекала, барки шли), либо авторизующими включениями, указывающими на субъект и/или процесс восприятия картины (мы увидели и т. п.). Показательна и препозиция большинства глаголов в описании и неспособность их принять логическое ударение. Нельзя, конечно, преуменьшать роль в описательном отрывке всех прочих, неударных, слов, называющих неотъемлемые от рисуемой картины и от индивидуальной манеры автора детали и характеристики. Но движение мысли ( или — здесь — мы-сленного взгляда) от предложения к предложению фиксируется предметными ремами, составляющими картину перед взором воспринимающего (читателя) так же, как содержащие их предложения составляют фрагмент текста. На этом основании введем понятие р е м а т и ч е с к о й д о м и н а н т ы текстового фрагмента.

В рассмотренных примерах, представляющих типовые текстовые фрагменты, содержащие описание места, единство сверхфразового целого, скрепляющее его изнутри и выделяющее его из текстового окружения, поддерживается в значительной мере семантико-грамматической однородностью предметных рем, пли предметной рематической дом и н а н т о й76.

2.2. Обратимся к текстам иного содержания. Вот фрагменты, содержащие характеристику лица (персонажа); Бурмин был в самой деле очень милый человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия

и наблюдения, без всяких притязаний к беспечно- насмешливый. Поведение его с Марьей Гавриловной было просто и свободно; … Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера (Пушкин, Метель); Нина Александровна казалась лет пятидесяти, с худым, осунувшимся лицом и с сильной чернотой под глазами. Вид ее был болезненный и несколько скорбный, но лицо и взгляд ее были довольно приятны; с первых слов выявлялся характер серьезный и полный истинного достоинства. Несмотря на прискорбный вид, в ней предчувствовалась твердость и даже решимость. Одета она была чрезвычайно скромно, в чем-то теином, и совсем по-старушечьи, но приемы ее, разговор, вся манер» изобличали женщину, видевшую и лучшее общество (Достоевский, Идиот); Он вообще жил очень замкнуто я дико. Он иногда бывал необыкновенно весел, мил, любезен, разговорчив, остроумен, даже блестящ, неистощим на мастерские рассказы. Но большей частью был он как-то едко молчалив, все что-то думал, ядовито усмехаясь, зло бормоча и без конца поспешно шагая по дому, но двору, быстро раскачиваясь на своих тонких и кривых ногах. 13 это время всякую попытку заговорить с ним обрывал или короткой, желчной любезностью или дерзостью (Бунин, Жизнь Арсеньева).

В отличие от предметной рематической доминанты, характеризующей описание места, здесь наблюдаем доминанту

качественную. Логическое ударение в пределах этих отрывков несут слова, Намывающие качества, признаки внешности, характера представляемого персонажа. Грамматически это прилагательные, деадъективы или существительные признакового значения, именные сочетания, качественные, наречия. Глаголы, как и в описаниях места, нерематичны и неакциональны. Семантика их призвана выражать отношение признака к предмету (быть, бывать, иметь, обладать), либо восприятие наблюдателя (казалось, чувствовалось, обнаруживалось и т. п.).

Аналогичны способы организации фрагментов, содержащих качественную характеристику предметов: Коридор вагона был узкий и длинный. Возле наружной стены его были приделаны складные скамейки, которые сами с

треском захлопывались, если с них: слезешь. Сюда же, в коридор, выходили еще десять дверей. И все двери были блестящие,, красные, с желтыми золочеными ручками, (Гайдар, Чук и Гек); … Стоит в поле завод, Поле белое, трубы красные. Дым черный, а свет желтый … Вот будка, и, укутанный в тулуп, стоит часовой. Часовой в тулупе огромный, широкий, и винтовка ого кажется тоненькой, как соломинка (там же); Красный фосфор получается в виде порошка красно-бурого цвета. Как все вещества с атомной кристаллической решеткой, он нелетуч и нерастворим ни в каких растворителях. Красный фосфор не ядовит (Ходаков и др. Неорганическая химия).

2.2.1. Между текстами с предметной доминантой и качественной можно заметить различие и в тематической организации.

76 Ср.: «… Функция темы типична для слов со значением предм е т н о с т и ; а функция ремы для слов со значением признака [разрядка автора] — действия, качества, состояния и под … Функция ремы для слов со значением признака обусловлена их значением, а для слов со значением предметности — контекстом» (Ковтунова И. И. Порядок слов и актуальное членение предложения. М., «Просвещение», 1976, с. 92). По-видимому, приведенное утверждение можно уточнить, если дифференцировать понятие контекста.

62

Поскольку содержание первых текстов сводится к изображению соположенных предметов, для них типична последовательная организация, когда темой следующего предложения становится рема предыдущего, т. е. предметы вводятся в описание как бы друг через друга, с помощью местоименных субституций: Каморка. . . В ней... — столик, на котором шляпа; над нею... и т.п. Ср.: С высоты более двух тысяч метров ровными скосами спускаются к долине реки Жиу гряды Ретезатских гор. У их подножия раскинулись многоэтажные дома горняцкого поселка Лупени (Правда, 1978, 21 янв.).

Возможен в описаниях и другой тип тематической организации текста — параллельного соподчинения, когда темами служат, обозначения частей (сторон) целого, так что движение тем; составляет как бы план описания. Ср., например (темы выделяем разрядкой, ремы — курсивом):

Обширный кабинет был убран со всевозможной роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол обит был зеленым сукном и устлан коврами (Пушкин; Выстрел). Здесь при общем тематической рисунке параллельного соподчинения (кабинет , стены , камин , пол ) есть и частный прием последовательного развития текста (шкафы…, и над каждым ); кроме того, нельзя не учитывать оценочно-качественного характера первой ремы, чем обусловлена значительность определений при названиях предметов.

Что же касается фрагментов, характеризующих персонаж, то они чаще организуются вторым способом, парал-лельного соподчинения, по тематическому «плану» (персонаж: ум, поведение, нрав; возраст, вид, характер, одежда, манеры и т. п.).

2.3. Перейдем к фрагментам, содержанием которых являются динамически сменяющие друг друга действия. Именно глаголы, называющие эти действия, становятся здесь носителями логического ударения, ремами ряда объединенных в фрагменте предложений:

Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться (Пушкин, Выстрел); С этим словом, она бросила ему кольцо, и заперла окошко. Мальчик поднял кольцо, во весь дух пустился бежать — и в три минуты очутился у заветного дерева. Тут он остановился, задыхаясь, оглянулся во все стороны и положил колечко в дупло. Окончив дело благополучно, хотел он тот же час донести о том Марье Кириловне, как вдруг рыжий и косой, оборванный мальчишка мелькнул из-за беседки, кинулся к дубу и запустил руку в дупло. Саша быстрее белки бросился к нему и зацепился за его обеими руками (Пушкин, Дубровский); Рано утром, еще, может быть, в восемь часов, Татьяна Павловна прилетела в мою квартиру… и вдруг узнала обо всех вчерашних ужасах… Мигом бросилась она к Катерине Николаевне…, разбудила ее, напугала и потребовала, чтоб меня немедленно освободили. С запиской от нее она тотчас же полетела к Бъорингу и немедленно вытребовала от него другую записку… С этой запиской она и прибыла в участок и просьба ее была уважена (Достоевский, Подросток); Нужно было спасаться, чем-нибудь занять, отвлечь себя, куда-нибудь идти. Он решительно надел картуз, взял стек, быстро пошел, звоня шпорами, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице на подъезд… (Бунин, Солнечный удар).

Применительно к текстовым фрагментам такого рода можно говорить об акциональной рематической доминанте, выраженной глаголами со значением действия. Тематическая организация акциональных фрагментов зависит в основном от характера субъекта действия: при одном субъекте чаще наблюдается последовательное развитие текста, темами следующих предложений могут быть достигаемые объекты, цели, адресаты, включенные, в сферу рематических действий, при двух или нескольких субъектах темами обычно служат параллельно сменяющиеся. обозначения этих лиц: •

Проводник ушел, а Гек поспешно направился к себе в купе. Он с трудом приоткрыл дверь. Осторожно, чтобы не разбудить маму, закрыл и кинулся на мягкую постель. А так, как толстый Чук развалился во всю ширь, то, Гек бесцеремонно ткнул его кулаком, чтобы тот подвинулся (Гайдар, Чук и Гек); Вдруг в народе кто-то ахнул от страха. Мальчик от этого крика опомнился, глянул вниз и зашатался… В это время капитан корабля, отец мальчика, вышел из каюты. . . (Л. Толстой, Прыжок).

Тексты с акциональной рематической доминантой неоднородны, могут быть, выявлены их разновидности, опре-деляющиеся, характером соотношения действий между собой, их аспектно-временной локализованностью и другими признаками. Для примера приведем здесь фрагмент, где ремы выражены узуально-акциональными глаголами: Я придумал сложную игру… Я был владельцем самого большого флота в мире… Я снимал пароходы с одного рейса и посылал в другой. Я следил за плаваньем своих кораблей… Я зачитывался путеводителями, судовыми справочниками… (Паустовский, Далекие годы). Особую грамматико-стилистическую разновидность акциональных фрагментов представляют такие синтаксические целые, где экспрессивная динамика действий передана номинативными или

63

эллиптическими фразами с рематически выделенными девербативами от акциональных глаголов (часто – вместе с родительным производителя действия), предложно-именными формами со значением направления, наречиями со значением характера действия, см., например:

Мимо: дома — рысью в садок. Залегли, под плетнем. Глухой говор. Звяк стремян. Скрип седел. Ближе (Шолохов, Тихий Дон).

2.3.1. По ходу анализа уже затронут еще один непростой вопрос о составе и членимости ремы. Дело в том, что в текстах акционального типа глагольное сопровождение, объекты и обстоятельства действий, либо включаются в состав ремы, так что логическое ударение выделяет не слово, а словосочетание, либо даже перетягивают логическое ударение на себя. По-видимому, могут быть сформулированы некоторые закономерности таких явлений, зависящие от семантики глагола и его сопровождения, от темо-рематического движения, а также от типа текста. В целом этот вопрос требует специального рассмотрения77, приведем лишь некоторые наблюдения:

а) Ударение принимает на себя словосочетание аналитического характера с неполнозначным, фразеологически связанным глаголом (дал пощечину, попадали в обморок и т. п.)78

б) При полнозначных, но сопровождаемых (предложно-) падежной формой глаголах распределение информативной значимости между ними происходит по-разному, Глаголы движения и перемещения служат ремой вместе с именными формами, обозначающими ориентиры движения, но большая сила ударения приходится при этом на ориентиры. Переходные же глаголы принимают ударение на себя, а включение/невключение объектной именной формы в состав ремы зависит от информативности, новизны предмета.

Объяснение этим различиям — в закономерностях взаимодействия семантики и синтаксиса падежных форм имени. Объектная форма имени — связанная, ее присутствие при глаголе обязательно, независимо от степени информативности; формы же со значением направлении — свободные, содержащие сему движения, и факультативные, они могут не включаться в текст, когда направление движения несущественно или известно (Слуга вошел и объявил, что лошади готовы — Пушкин, Выстрел), но если включены, то информативная сила их становится часто больше, чем глагола, потому что для автора в сюжетных и изобразительных целях обычно важнее направление движения, путь движения, чем характер движения. Ср. примеры:

Из сада по выгону пошли к глиняным оврагам. От часовни по дороге спустились домой через деревню (А. Н. Толстой, Мечтатель); Певец Орфей пошел за погибшей женой в страну мертвых. Вымолил там ее душу и повел обратно на землю, к жизни (Известия, 29 июля, 1977); Дубровский вскочил с кровати, схватил оружие и вышел из шалаша (Пушкин, Дубровский).

Разумеется, вопрос о составе неоднословной ремы, и характере отношений между ее компонентами нуждается в дальнейшем изучении. Заметим, что он возникает применительно к ремам не только глагольного, но и именного характера. В приведенном выше материале можно наблюдать как бы дополнительные, ослабленные по сравнению с основным, логические ударения на компонентах именного рематического сочетания, обозначающих предметные признаки рематически выделенного предмета и вместе с ним иерархически вписывающихся в изображаемую картину (каморка с одним окошечком. . .; кровать, покрытая байковым одеялом…; барки под 'натянутыми парусами. . .; островок с монументальным зданием и аккуратными конструкциями стартовой системы л т. п.).

в) Большая семантико-синтаксическая нагруженность конструкций ведет и к большей сложности ее рематической организации. Можно, по-видимому, утверждать, что предложения, усложненные способом каузации, дают двухвершинную рему: первая выделяет предикатное имя со-бытия-каузатора, вторая — каузированное действие-состояние: В тот день ничто беды не предвещало. В горах Джавехетии сияло Солнце, необычное для этого времени года. Вдруг нарастающий глухой, гул/ насторожил людей (Правда, 1978, 11 янв.); За окнами казармы постепенно, светлело… Сигнал тревоги/нарушил предутреннюю тишину (Известия, 1977, 4 апр.).

Здесь, разумеется, надо отличать имя события-каузатора как новое, вводимое данным предложенном и потому выделяемое рематически, от повторной номинации события-каузатора, когда оно составляет тему данного предложения; в последнем случае каузативная усложненность структуры проявляется в большей выраженности (интонационно, паузально)

77 Д. Н. Шмелев, подкрепляя наблюдения П. Адамца о роли категории определенности/неопределенности («индивидуализированности» в актуальном членении предложения, приводит примеры влияния отрицательной семантики глаголов на интонационной членение фразы (см.: Шмелев Д. Н. Синтаксическая членимость высказывания в современном русском языке. М., «Наука», 1976, с. 130-131). 78 Об этом см. также: Ковтунова И. И. Порядок слов и лексико-семантическая структура предложения. — В кн.: Грамматическое описание славянских языков. М., «Наука», 1974,-с. 184—-180

64

темо-рематической расчлененности, ср.: Ви з г э т о т / как будто разбудил артиллериста (Л. Толстой, Акула); Э т а в о з н я / мне начинала надоедать (Мамин-Сибиряк, Медвежонок)79. Двухвершинная рематичность сохраняется и в том случае, когда новое — обозначение каузируемой реакций субъекта предшествует новому — каузатору:

Она ответила вполголоса, не от испуга, а от, смущения (Паустовский, Корзина с еловыми шишками); Беспокойство вкладчиков вызывают участившиеся в последнее время случаи банкротства крупных компаний (Известия 1967, 16 апр.).

Приведенные наблюдения не исчерпывают вопроса о составе усложненной ремы, по они свидетельствуют о том, что для решения его должны учитываться структурно-семантическая роль в предложении глагола и характер отношений его с именным окружением (либо между сочетающимися именными формами).

2.4. Не ставя задачей статьи перечень типов рематических доминант текстовых фрагментов, по стремясь лишь показать их роль в организации текстов и средства их языкового выражения, остановимся еще на фрагментах со значением состояния и изменения состояния.

Мертвая тишина стояла вокруг. Замолчали лягушки и птицы, перестала плескать рыба. Даже листья не шевелились, испуганные грозой. Мордан залез под дачу, тихонько повизгивал там и не хотел выходить. Только люди шумели и перекликались, но и людям было не по себе (Паустовский, Далекие годы).

Состояние замершей перед грозой природы передается как бы заглавным рематическим выделением: слова тишина, с категориальным значением состояния, и затем конкретизируется, развивается в глагольных ремах, в которых с помощью префиксации, отрицания, фазисных глаголов выражается прекращение, отсутствие действия. Люди, противостоящие природе, еще продолжают действовать, но и они поддаются общему состоянию, выраженному статальной фраземой в последней реме.

С т а т а л ь н а я рематическая доминанта этого фрагмента, резко противостоит акциоиальной доминанте следующего, где ее выражают фазисно-динамические глаголы совершенного вида:

Потом все завыло и засвистело. Заскрипели столетние липы. Желтая мгла помчалась над самой землей. Посыпались стекла. Невиданно белый свет зажегся в этой мгле и раздался такой треск, будто дачу вбило в землю, по самую крышу. По шумящим вершинам прокатился желтый огненный шар. Он трещал и дымился, а потом, взорвался с сухим грохотом, как дальнобойный снаряд (там же).

Содержание следующих фрагментов — постепенное изменение состояния: Помню: солнце пекло все горячее траву и каменное корыто на дворе, воздух все тяжелел, тускнел, облака сходились

все медленнее и теснее и, наконец, стали подергиваться острым малиновым блеском, стали где-то, в самой глубокой и звучной высоте своей погромыхивать, а потом греметь, раскатываться гулким гулом и разражаться мощными ударами, да все полновеснее, величавей, великолепнее…(Бунин, Жизнь Арсеньева); Красный фонарь маяка, поворачиваясь, то вспыхивал, то гас. При его фотографическом свете, медленно-медленно, как негатив в глянцевой ванночке, проявлялась ночь. Сперва парус был светлее неба. Потом небо стало светлее паруса. . . Звезды утратили лучистость. Небо отделилось от моря. Море стало темней неба… Началось утро. Стал пробирать холод. Небо на востоке над морем окрасилось в черешневый цвет (В. Катаев, Море). Лексико-грамматическими средствами в отрывке рематически выделяются значения состояний и признаков в их движении, фазисных переходах, утрата и приобретение качеств, измерение степени качеств. Назовем рематическую доминанту такого типа текста с т а т а л ь н о - д и н а м и ч е с к о й .

2.5. Можно назвать, имп р е с с и в н о й доминанту тех фрагментов, в которых окружающая среда, внешний мир передаются через эмоциональное восприятие субъекта, через производимое на него впечатление; средствами выражения импрессивной ремы окажутся слова из категории состояния, качественно-оценочные прилагательные и наречия, отвлеченные имена соответствующей семантики. См. примеры:

Все было хорошо, во всем было безмерное счастье, великая радость; даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всем этом незнакомом городишке и в этой старой уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части. (Бунин, Солнечный удар); Это было для меня самое глухое из всех глухих мест на свете. Какая благословенная пустынность! Казалось, сидел бы в этой лощине весь век, кого-то любя и кого-то жалея. Какой прелестный и по виду и по имени цветок цвел в густой и высокой траве и на скатах — малиновый Богородичный цветок с коричневым липким стеблем! И как горестно-нежно звенела в бурьяне своей коротенькой песенкой овсянка! (Бунин, Жизнь Арсеньева); Теперь он уверял себя, что Анну Акимовну он любит платонически, идеально, хотя сам не знал, что это значит. Но ему было хорошо, уютно, тепло, Анна Акимовна казалась очаровательною, оригинальною, и он думал, что

79 Не вскрывая каузативной структуры подобных конструкций, И. И. Ковтунова считает их высказываниями с двумя темами при обоих вариантах расположения компонентов (см.: Ковтунова И, И. Порядок слов и лексико-семантическая Структура предложения, с. 186—187).

65

приятное самочувствие, вызываемое в нем этой обстановкой, и есть именно то самое, что называется платоническою любовью (Чехов, Бабье царство).

По-видимому, фрагменты с импрессивной рематической доминантой больше другие избирательны, свойственны или несвойственны манере определенных писателей и определенным жанрово-стилистическим видам текстов.

2.6. Заключим приведенные материалы обобщающей табличкой. Типовые значения текстовых

фрагментов

Рематическая доминанта

Описание места

Характеристика персонажа, предмета

Динамика действия

Состояние (природы, среды, лица)

Изменения состояния, переход от состояния к действию

Субъективно-оценочное восприятие действительности

Предметная

Качественная

Акциональная

Статальная

Статально-динамическая

Импрессивная

66

Анна Вежбицкая. Метатекст в тексте

Очевидно, местом, где возникает такой двутекст, не обязательно должна быть голова слушающего. Другими словами, комментатором текста может быть _и сам автор. Высказывание о предмете может быть переплетено нитями высказываний о самом высказывании. В определенном смысле эти нити могут сшивать текст о предмете в тесно спаянное целое, высокой степени связности. Иногда они служат именно для этого. Тем не менее сами эти метатекстовые нити являются инородным телом. Это звучит парадоксально, но все-таки это именно так: хотя аргументом в пользу существования двутекста, состоящего из высказывания о предмете и высказывания о высказывании, может быть вскрытие связей между предложениями, между отдельными фрагментами, по своей природе двутекст не может быть текстом связным: при составлении семантической записи не только можно, но и нужно разделить эти гетерогенные компоненты.

Может ли такое двухголосье монологического текста, какое нас здесь интересует, то есть двухголосье «типа мета», быть показано при помощи ножниц? Иными словами: можно ли в таком двутексте просто «вырезать» куски, относящиеся к «мета»-голосу? Иногда можно.

В этом разделе я буду говорить о… Потом перейду к… В заключение я представлю... До сих пор я говорил о... Затем я займусь... Сейчас я разберу... Подытожим предыдущие рассуждения... Пора сформулировать выводы... Чтобы говорить о..., было необходимо заняться сначала... Приведу пример... Другой пример... И еще несколько примеров... Можно к этому подойти иначе... Позвольте мне употребить здесь одну метафору... Я хотел бы сейчас сосредоточиться на... Невозможно также обойти... Не могу не вспомнить о... Начну с...

Все эти и тому подобные предложения при составлении семантической записи текста нужно было просто вырезать и их запись поместить отдельно, «на ленте с метатекстом». Очевидно, этот метатекст очень тесно связан с самим текстом.

В отдельную группу выделяются выражения, в которых эксплицитно упоминается сам акт речи: «кстати говоря», «иначе говоря», «по правде говоря», «короче говоря», «иными словами». В крайнем случае можно было бы утверждать, что эти выражения имеют эллиптический характер: они грамматически связаны с имплицитным главным предложением «говорю» («скажу»):

Наряду с вышеприведенными выражениями в качестве средств предостережения по отношению к целым предложениям (высказываниям) обращают на себя внимание выражения, с помощью которых говорящий указывает на дистанцию по Отношению к отдельным элементам (словам) внутри предложения. Именно такую роль, по-видимому, играют выражения «собственно говоря», «довольно», «скорее», «почти».

Очень интересной чертой семантической структуры этих выражений является хронологическая очередность компонентов глубинной структуры: метатекстовый компонент или комментарий к собственному тексту, занимает в семантической записи (отражающей ход мысли) предшествующее или последующее место по отношению к основному компоненту — и эта очередность не произвольна.

Среди «мета-организаторов» высказывания существенное место занимают такие, которые выполняют роль темы высказывания.

Что касается...

Если речь идет о...

67

Насчет... Можно сказать, что эти выражения указывают на (новый) «логический субъект» высказывания, на его «топик» (подлежащее). Следует заметить, что метатекстовое введение подлежащего ограничено, пожалуй, текстами довольно абстрактного,

интеллектуализированного характера (или стиля). Теперь рассмотрим группу выражений, которые являются показателями связи между фрагментами высказывания.

Они указывают направление хода мысли. Начнем с тех выражений, которые указывают направление «в сторону»: «кстати», «notabene», «между прочим», «впрочем».

Среди выражений, которые освещают направление хода мыслей, важное место занимают, разумеется, сигналы очередности и логической последовательности. Вот примеры:

Во-первых, S есть Р. = Скажу как первое (скажу сперва): S есть Р. Во-вторых, S есть Р. = Скажу как второе: S есть Р. Прежде всего, S есть Р. = Прежде всего иного скажу:

S есть Р. Далее, S есть Р. = Затем скажу: S есть Р. Наконец, S есть Р. = Наконец скажу: S есть Р.

Что касается выражений «во-первых», «во-вторых», «в-третьих» и т. д. (а также их синонимов primo, secundo, tertio и т. д.), то они действительно употребляются только в метатекстовой функции. Поэтому в этом случае существуют две возможные интерпретации:

1) Можно трактовать выражения «во-первых», «во-вторых», «в-третьих» как синонимы (позиционные варианты) порядковые числительных «первый», «второй», «третий» и т. д., обусловленные присутствием в глубинной структуре метаплеоназма «я скажу». 2) Можно трактовать выражения «во-первых», «во-вторых» и т. д. (равно как и primo, secundo и т. д.) как сокращенные показатели предложений «скажу как первое», «скажу как второе», «скажу как третье» и т.д. Без сомнения, более разумной представляется первая интерпретация.

Метатекстовая функция анафорических местоимений и артиклей — вещь настолько очевидная, что вряд ли стоит о ней распространяться.

«Эти три добродетели» означает: те три добродетели, о которых я говорил. «Там» означает: в том месте, о котором я говорил. «Так» означает: так, как я говорил. «Такие желания» означает: такие желания, о которых я говорил.

Отсылка «о котором я говорил» повторяется как рефрен, часто» почти в каждом связном тексте. Иногда — на по-верхности. Иногда — только в глубинной структуре. Очевидно, она является основным связующим элементом текстов, состоящих из многих предложений. Она не появляется только в одном предложении текста — в первом. Легко угадать, что ее там заменяет.

Этот человек...= Тот, о котором я говорил.

Один человек...— Тот, о котором я буду говорить.

Итак, она звалась Татьяной. Итак, это было так.

Что же это за «итак»? «Итак» называется союзом следствия. Обычно мы раскрываем его так: «Я полагаю, ты понимаешь, что р могло обусловить q». Можно ли применить такую экспликацию и для предложений, приведенных выше? Безусловно, она применима для очень часто встречающихся в дискурсивных текстах предложений типа: Итак, можно сказать...

Следовательно, может быть, она применима и для тех предложений? Попробуем сделать интерполяцию.

Итак, это было так. = Итак, начинаю говорить.

Это было так.

68

Итак, она звалась Татьяной = Итак, продолжаю говорить. Она звалась Татьяной.

Среди метатекстовых операторов (в широком, обычном смысле слова) нетрудно выделить такие, которые устанав-ливают эквивалентность или квазиэквивалентность внутри текста. Некоторые осуществляют эту функцию открыто.

Высказывание «пойди» может быть изложено различным образом:

X приказал Y-y, чтобы он пошел. X попросил Y-a, чтобы он пошел. X посоветовал Y-y, чтобы он пошел. X умолял Y-a, чтобы он пошел. X позволил Y-y, чтобы он пошел (пойти). Рассмотренные выше метатекстовые глаголы характеризуются тем, что их словесный компонент выражает волю,

направленную к другому человеку («я хочу, чтобы ты...»). Не менее интересную группу образуют те глаголы, внутренним субъектом которых является сам говорящий. Obiecuje Обещаю. Przyrzekam Обещаю Protestujе Протестую. Zgadzam siе Соглашаюсь. Potwierdzam Подтверждаю.

Эти слова — классические примеры перформативов Остина (глаголов свершения). Сказать «обещаю» — это одно-временно выполнить действие обещания. А следовательно, само произнесение этого слова-предложения создает такое положение вещей, о котором говорится в предложении. Такие предложения не констатируют фактов — они создают факты. Так у Остина.

Эти метатекстовые нити могут выполнять самые различные функции. Они проясняют «семантический узор» основного текста, соединяют различные его элементы, усиливают, скрепляют. Иногда их можно выдернуть, не повредив остального. Иногда — нет.

Цитата, открывающая настоящую статью, с точки зрения нашей проблемы совершенно банальна. Можно указать тексты, гораздо более насыщенные метатекстом. Представляется, что количественный и качественный «вклад» мета-текста в текст является одним из существенных показателей стилистических различий.

69

Н. П. Перфильева. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТЕРМИНА МЕТАТЕКСТ В ЛИНГВИСТИКЕ Термины металингвистика, метаязык появились в работах М. М. Бахтина, посвященных проблеме понимания чужого высказывания: «К области металингвистики относятся и различные виды и степени чужести чужого слова, и различные формы отношения к нему (стилизация, пародия, полемика и т. п.), различные способы выталкивания его из речевой жизни» [1], «диалогические отношения (в том числе и диалогические отношения говорящего к собственному слову)» [2]. В современной научной литературе термин метаязык многозначный, употребляется в значениях: «язык, который используется для описания некоторого языка-объекта» [3], называемого предметным или объектным [4]; научный язык описания [5]; «язык второго порядка, по отношению к которому естественный человеческий язык выступает как язык-объект, то есть предмет языковедческого исследования» [6]. Кроме того, в современных работах по теоретической и прикладной лексикографии этот термин часто встречается еще в одном, производном, значении: «система знаков, которая используется при построении словарных дефиниций, то есть семантический язык» [7]. Иными словами, и семантический язык тоже противопоставлен языку-объекту как другая семиотическая система, «позволяющая более непосредственно отразить структуру выражений объектного языка, тем самым выявляя, объективируя ее» [8]. Таким образом, все перечисленные значения термина метаязык объединены интегральным смыслом: это язык, который используется для описания некого языка-объекта. А металингвистика в современном употреблении, в отличие от толкования М. М. Бахтина, -это наука о языках «второго порядка» [9]. Итак, в современной лингвистике в целом сложилась традиция в употреблении терминов: метаязык и метапингвистика, в отличие от термина метатекст. Как будет показано далее, он имеет различные толкования в лингвистике, хотя большинство филологов и опираются на идеи М. М. Бахтина. Будучи последователем М. М. Бахтина, А. Попович рассматривает метатекст в связи с термином метакоммуникация: «Каждая реализованная коммуникация открывает дальнейший коммуникативный ряд (метакоммуникация)», и текст с этой точки зрения вторичен, поскольку»включает в себя весь предыдущий путь развития искусства в соответствующей модификации», является «реакцией на предыдущий текст», то есть метатекстом [10]. Иными словами, метатекст опирается на оригинал (прототекст), не повторяя его. Следовательно, отношения между прототекстом и метатекстом — это трансформационные отношения между инвариантом и вариантом, а «функция метакоммуникации — развитие или опровержение инвариантных особенностей оригинала (прото-текста) во вторичном производном тексте, или метатексте» [11]. Кроме того, в словаре терминов А. Поповича встречается номинация мета-стихотворение (стихотворение о стихотворении). Таким образом, метатекст, по А. Поповичу, — это и текст в тексте, и текст о тексте. Обе эти интерпретации термина используются как в литературоведении, так и в лингвистике, в частности в теории текста. Поэтому не случайно в современной филологии анализ художественного текста нередко интерпретируется как текст о тексте, или как «метатекст, объектом которого является тот или иной художественный текст» [12]. Необходимо также отметить, что в современной филологии термин метатекст используется иногда противоречиво в ходе самого анализа текста. Так, В. А. Лукин, с одной стороны, при определении термина метатекст в аспекте текстовых категорий усиливает лингвистический аспект в дефиниции, акцентируя внимание на его дифференциальных признаках: это «часть текста, которая обладает свойствами связности и цельности (то есть в пределе -вполне самостоятельный, семантически автономный текст), референтом которого является обрамляющий текст» [13]. С другой стороны, при анализе художественных текстов («Утро» Н. Рубцова, «Река Потудань» и «Возвращение» А. Платонова) В. А. Лукин толкует метатекст вслед за А. Поповичем не только как текст о тексте, но и как текст в тексте. Более того, на примере анализа названных произведений В. А. Лукин пытается продемонстрировать читателю, что отношения между обрамляющим текстом и метатекстом нельзя рассматривать как однонаправленные: не только' метатекст может сообщать информацию об обрамляющем тексте и являться ключом к его интерпретации, но и, наоборот, базовый текст может помочь определить и «разгадать» метатекст, будучи отраженным в метатексте-двойнике. Таким образом, вслед за А. Поповичем термин метатекст используется и в теории интертекстуальности — области, соединяющей литературоведение и лингвистику: «Включение уже существующих текстов в новые формы и их культурно-художественные трансформации на разных уровнях позволяет рассматривать метатекстовые компоненты как важнейшую составляющую интертекстуальности, которая заключается в соотнесении текстовых элементов с прецедентным фактом» [14]. Н. А. Кузьмина вводит понятие тексты влияния-»сильные (энергетически емкие) тексты, вступающие в резонанс с читателем и рождающие новые метатексты» [15]. Начальная энергия любого только что написанного текста, или, по Н. А. Кузьминой, метатекста (а .это могут быть реклама, СМИ, массовая литература и т. д.), складывается из суммы энергий прототекстов и автора. И даже если энергия автора мала, метатекст может иметь высокую потенциальную

70

энергию прототекстов (шлягеры, детективы, «мыльные оперы» и т. д.), поскольку они создают начальные условия для резонанса. Итак, в названных выше исследованиях метатекст интерпретируется как вторичный текст. Следовательно, термины метатекст и метаязык объединяются архисемами «вторичный» и «имеющий отношение к лингвистике». В последней трети XX в., почти одновременно с А. Поповичем, под влиянием идей М. М. Бахтина термин метатекст был введен польским лингвистом А. Вежбицкой [16]. Ее статья во многом определила не только перспективное направление развития теории текста, но и породила спорные, неоднозначные интерпретации некоторых положений автора. Последние стали возможны по ряду причин. Рассуждая о метатексте, автор вводит не его дефиницию, а лишь описательное представление о нем; А. Вежбицка не всегда до конца последовательна в рамках заданной ею парадигмы или в подборе иллюстративного материала. Кроме того, действует фактор субъективного восприятия самого исследователя-интерпретатора статьи А. Вежбицкой. Так, не все исследователи обращают внимание на следующие очень важные обстоятельства, которые отмечены в ее статье. Во-первых, А. Вежбицка, прежде чем ввести описание метатекста, размышляет о двух не совпадающих явлениях: интерпретации чужого слова («Стенографируя в голове принимаемый текст, слушающий «на той же самой ленте» (скажем, на ее полях) записывает предложения от себя. Предложения о том, что в данный момент делает говорящий. А следовательно, в сознании слушающего возникает двухголосный текст. Не диалог, а двухголосье: воссоздаваемая («понимаемая») последовательность предложений отправителя и собственный комментарий») и интерпретации собственного высказывания («...комментатором текста может быть и сам автор») [17]. Хотя эта оппозиция «скрыта» в тексте статьи, она представляется очень важной, поскольку, по сути дела, речь идет о разграничении понятий интерпретация и речевая рефлексия. Понятие рефлексия возникло в философии и означает процесс размышления индивида о происходящем в его собственном сознании, а в психологии — процесс самопознания субъектом внутренних психических актов и состояний [18]. В лингвистике (работы В. А. Шаймиева [19], И. Т. Вепревой [20] и др.) рефлексия понимается по-разному: иногда значение термина неоправданно расширяется, но чаще толкуется как ментальное действие субъекта, объектом которого является сам субъект, его мысли, чувства, его разнообразная (в том числе ментальная, речевая, психическая) деятельность. Судя по содержанию статьи, поле исследования А. Вежбицкой — рефлексия только говорящего, объект последней — его речевая деятельность. Но интерпретация возможна и при истолковании смысла говорящим не только собственного, но и чужого слова, высказывания, текста, например: 1) Сквозь Дом Занимательной Науки (какое дурацкое название!) я прошла в сад (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой); 2) Несколько лет назад в «Известиях» была опубликована ваша статья, посвященная Ельцину, тогдашнему президенту России. Помню, читая ее, я все ждал, когда вы наконец признаетесь, что льстивые фразы написаны иронически... Не дождался и, дочитав до конца, с ужасом понял, что все это всерьез! (Известия. 2001. № 180. Из интервью с М. Захаровым); 3) На колкий его ответ я возразил такою же колкостью (М. Лермонтов — Н. Плаутину). Следовательно, интерпретировать высказывание может как сам говорящий, так и другие участники коммуникации: адресат, наблюдатели. Как справедливо отметили Т. В. Булыпша и А. Д. Шмелев, в различных описаниях речевого акта удельный вес интерпретации может быть различным: говорящий описывает речевой акт другого лица при помощи стратегии de dicto-»беспристрастного репортера, стремящегося буквально передать все, как было сказано»,- или стратегии de re, когда говорящий передает свое видение этого речевого акта, претендуя на раскрытие того, что субъект речевого акта имел в виду на самом деле (вербализация скрытых намерений, оценка уместности данного речевого действия, содержания, выбора номинации и т.д.) [21]. При этом задачей интерпретатора (мы разделяем мнение К. А. Долинина) все-таки становится не столько «поиск того, что автор якобы хотел вложить в свой текст, а извлечение из текста того, что в нем потенциально содержится. Иначе говоря, интерпретатор подходит к своему объекту с позиции «среднего читателя», которому непосредственно дан текст и только текст, а не с позиции литературоведа, который стремится понять и объяснить авторский замысел» [22]. Следовательно, интерпретация высказывания- это продукт субъективной разноаспект-ной (содержание высказывания, форма высказывания, лексика) оценочной деятельности адресата высказывания или наблюдателей коммуникативного акта, а также представление, расшифровка коммуникативного замысла говорящего им самим или другими участниками речевого акта на основе имеющихся у них знании. Таким образом, между терминами интерпретация и речевая рефлексия — отношения включения.

71

Второе важное обстоятельство, на которое исследователи не всегда обращают внимание, состоит в том, что А. Вежбицка имеет в виду интерпретацию одного и того же высказывания как говорящим, так и слушающим, т. е. рассматривает ее, используя современную терминологию, в коммуникативно-прагматическом аспекте. Обратимся к тексту ее статьи. Сначала в ней идет речь об интерпретации чужого слова и, следовательно, о деятельности адресата высказывания или наблюдателя, и в этой ситуации, безусловно, актуальна мысль А. Вежбицкой: «Представляет ли это один связный текст? Разумеется, нет. Это не текст, а двутекст» [23]. И далее автор заключает: «Любой двутекст не может быть текстом связным: при составлении семантической записи не только можно, но и нужно (курсив наш. — Н. П. ) разделить эти гетерогенные компоненты», «сами метатекстовые нити (т. е. комментарий слушающего. — Н. П. ) являются инородным телом» 124]. Справедливости ради отметим, что последние цитаты выражают мысли А. Вежбицкой об интерпретации метатекста. Следуя идее М. М. Бахтина о диалогических отношениях говорящего с собственным словом [25] и взглянув на текст глазами разных коммуникантов, А. Вежбицка исследует интерпретативную деятельность самого говорящего и определяет метатекст как высказывание в высказывании: «Высказывание о предмете может быть переплетено нитями высказываний о самом высказывании. В определенном смысле эти нити могут сшивать текст о предмете в тесно спаянное целое, высокой степени связности (курсив наш. — Н. П. ). Иногда они служат именно для этого» [26]. Иными словами, говорящий в этом случае «примеряет» на себя позицию адресата, пытаясь посмотреть на свою речь, свое речевое поведение глазами слушающего, читателя. Особую ценность имеют слова, выделенные курсивом в цитате, потому что именно они отражают мысль об интерпретации текста как единого целого с позиции говорящего. Впрочем, исследователи, как правило, цитируют мысль А. Вежбицкой о гетерогенности структуры текста, которая проявляется в том, что метатекст является инородным телом в тексте. Что бы ни имела в виду А. Вежбицка (может быть, «инородное тело»- просто метафора, с помощью которой автор акцентирует внимание на факте существования метатекста в тексте?), однако исследователи, цитирующие ее, часто не учитывают заданный ею коммуникативно-прагматический параметр. Тем более что мысль об обязательной скорре-лированности основного текста и метатекста, во-первых, встречается в статье неоднократно: «Очевидно, что метатекст очень тесно связан с самим текстом. Эти две ленты скоррелированы между собой. Откуда бы мы знали, о каком «сейчас» идет речь, о каких «затем», «это», о «примере» чего, если бы мы пытались интерпретировать ленту с метатекстом независимо от ленты с собственно текстом?» [27]; во-вторых, она закономерно продолжается и в высказывании о компонентной структуре текста: «.. .метатекстовый компонент, или комментарий к собственному тексту, занимает в семантической записи предшествующее или последующее место по отношению к основному компоненту...»[28]. Итак, текст имеет бинарную структуру: базовая часть текста (так будем называть далее «собственный текст», по А. Вежбицкой, — Н. П. ) и ме-татекстовый компонент, или метатекст. Заметим, что в своей статье А. Вежбицка использует различные номинации исследуемого явления, но самым удачным, на наш взгляд, является термин метатекстовый компонент, поскольку он ассоциативно связывает представления о компонентной содержательной структуре текста и о семной структуре слова. Сама А. Вежбицка определяет метатекстовый компонент как «незаполненную рамку», «оставляющую место для основного высказывания» [29], причем этот компонент может быть как обязательным, так и факультативным: «иногда метатекстовые нити можно выдернуть, не повредив остального. Иногда — нет» [30]. Итак, вернемся к проблеме (текст или тесно спаянное целое!), которую А. Вежбицка наметила в статье и которая решается, если рассматривать текст в коммуникативно-прагматическом плане, с двух позиций- говорящего и слушающего. С точки зрения говорящего любой воспроизводимый им текст- это органичное целое, включающее два компонента; базовую часть, несущую основную информацию высказывания, и метатекст, комментирующий языковые, пространственно-композиционные и т. п. особенности самого высказывания. С точки зрения слушающего высказывание — двутекст, гетерогенная структура, включающая текст говорящего и интерпретатив-ный компонент, принадлежащий слушающему и касающийся рече-ментальной деятельности говорящего. Примечательно, что сама А. Вежбицка эксплицирует свое понимание метатекста (комментарий только говорящего либо и говорящего, и слушающего) довольно расплывчатой фразой, соединяющей фрагменты об интерпретации одного и того же высказывания с позиции слушающего и с позиции говорящего: «Очевидно, местом, где возникает двутекст, не обязательно должна быть голова слушающего» [31]. Именно этим обстоятельством отчасти обусловлено разнообразие интерпретаций понятия метатекст в современной лингвистике. Объем этого понятия у разных исследователей зависит от различного сочетания следующих параметров: 1) ориентированность на обоих участников коммуникативного акта или только на адресанта; 2) сфера действия

72

метапоказателей; 3) объем показателей метатекста. По некоторым параметрам можно выделить как минимум два подхода (широкий и узкий). 1. По первому параметру метатекст в широком понимании представляет собой комментарий как говорящего, так и слушающего. Так, В. А. Шаймиев, ссылаясь на А. Вежбицку, пишет; «Дифференциальным признаком метатекста является его ориентация на конкретную речевую ситуацию развертывания и/или восприятия конкретного текста» [32]. Однако чаще в лингвистической литературе термин метатекст употребляется в узком значении: он представляет собой комментарий текста только говорящим, т. е. является экспликацией феномена речевой рефлексии (см. работы Т. Я. Андрющенко, Т. В. Шмелевой, Vande Kopple, М. В. Ляпон, Ю. Д. Апресяна, В. Г. Гака, Н. П. Перфильевой [33]), при этом сторонники такой интерпретаци также ссылаются на А. Вежбицку. 2. По второму параметру различные толкования метатекста связаны не только с коммуникативно-прагматической координатой, но и с координатой «сфера действия метапоказателя (макро-текст, текст, часть высказывания-предложения)». Широкий подход к метатексту отражен в работах Н. К. Рябцевой [34] и исследователей петербургской школы. В. А. Шаймиев, рассматривая метатекст как вторичный текст, делит его на иннективный (метатекстовые структуры вплетены в базовый текст) и сепаративный (метавысказывание композиционно отделено от базового текста и оформлено как комментарии, предисловия, речевые целые под рубрикой «От авторов», «От редакции», «От составителей», аннотации, примечания, сноски и пометки на полях) [35]. Развивая терию В. А. Шаймиева, Ю. М. Бокарева разграничивает метатекст и метатекстовый элемент: если к метатексту относятся целостные речевые произведения, например, предисловия, письма и т. д., то к метатекстовым элементам— «лишь несамостоятельные компоненты текста: сверхфразовое единство, сложное и простое предложения, вставное и вводное высказывание, вводное слово» [36]. Сама А. Вежбицка, судя по содержанию ее статьи, ограничивает метатекст рамками текста в коммуникативно-прагматическом плане с позиции говорящего. Ее последователями являются Т. В. Шмелева, М. В. Всеволодова («текстовый модус») [37]. Наиболее узкого подхода к метатексту, при котором объектом метакомментирования является вербальная форма слова или фразеологизма (метафорическое или буквальное употребление слова, языковые достоинства предлагаемой вербализации, ее стилистические свойства, ее место в языковом коде — стандартность / нестандартность и т. п., степень соответствия используемой лексической и фразовой номинации сущности обозначаемого), придерживается М. В. Ляпон. Важно отметить, что она оценивает интерпретацию метатекста А. Всжбицкой «как нежелательное расширение понятия метафункции», поскольку, «в строгом смысле слова, «метатекст в тексте» — это вербализация контроля над вербализацией» [38]. В современной лингвистике такой подход представлено в работах Б. Ю. Нормана, А. Н. Ростовой, И. Т. Вепревой: метатекст как результат осознания языковой действительности является экспликацией метаязыкового сознания [39] с помощью «разнообразного комментария к выбору слова» [40], развернутого иногда носителями языка до уровня суждения о языке, которое зафиксировано в графической, аудио- или видеозаписи [41]. Заметим, что И. Т. Вепрева намеренно отказывается от термина метатекст, заменяя его термином рефлексив, который представляет вербализованные метавысказывания как продукт осознанной метаязыковой деятельности и отражает «метаязыковой комментарий по поводу употребления актуальной лексической единицы» [42]. Кстати говоря, термин рефлексив, кроме достоинства (его прозрачная внутренняя форма), имеет и серьезный недостаток (омоним в морфологии). На наш взгляд, выбор слова представляет собой лишь один частный аспект речевой деятельности, и поэтому рефлексия говорящего несводима лишь к комментарию относительно самого языкового кода высказывания, объектом речевой рефлексии может быть не только язык, в том числе и метаязык, но и высказывание в широком и узком его понимании (его содержание, композиция). Иногда лингвисты жестко связывают между собой термины метаязык, метатекст, а понятия метаязык, метатекст и метаязыковая деятельность соотносят только с научной сферой деятельности человека. Так, А. Н. Ростова пишет: «Экстраполируя традиционную трактовку соотношения понятийных сфер «язык — текст» на понятийный ряд «метаязык- метатекст», естественно трактовать метатекст как последовательность вербальных знаков, организующих цельное, связное изложение определенной области научного знания» [43]. Мы считаем, что между понятиями метаязык (по данной ранее дефиниции, «язык, который используется для описания некого языка-объекта») и метатекст (по определению А. Н. Ростовой) не такие «прямолинейные» отношения, а более сложные. Метаязыковая деятельность говорящего, как справедливо отмечает Б. М. Гаспаров, состоит в том, что «говорящий все время что-то «узнает» о языке, все время что-то в нем постигает, находит, придумывает»: это и простейшие суждения о том, какое употребление является правильным или

73

неправильным, в которых отражены школьные навыки, сформированные в процессе обучения, и собственные находки говорящего, и различного рода серьезные, концептуальные рассуждения о языке или его компонентах [44]. При этом, на наш взгляд, метаязыковая деятельность не всегда связана с научным знанием, например в литературе описана речевая рефлексия носителя диалектной речи [45], ребенка, метакомментирование которого -важный этап развития детской речи [46]. Предметом метаязыковой деятельности могут стать языковые процессы в определенную эпоху или язык определенной языковой личности, а мета-текст — это результат метаязыковой деятельности говорящего применительно к конкретному тексту любой функционально-стилистической принадлежности и его компонентам (частям, высказываниям, словам, фразеологизмам). 3. Многообразие мнений об объеме понятия метатекст обусловлено также неопределенностью, размытостью границ иллюстративного материала, содержащегося в статье А. Вежбицкой. Во-первых, в ней приведен ряд лексем, словосочетаний, глагольно-именных «оборотов» с семантикой «речевые и ментальные действия говорящего» (начинает говорить, делает оговорку, отвечает, спрашивает), который «возникает в голове вдумчивого слушателя». Эти лексические средства отражают прежде всего пропозициональное содержание, являются в основном ментальными предикатами или предикатами речевого действия, однако А. Вежбицка использует их в лингвистическом эксперименте, когда пытается «примерить» роль адресата, вольного или невольного рецензента. В данном случае этот ряд — лишь способ экспликации тех речевых действий, которые должен в идеале произвести адресант, существует опасность отождествления метатекстовых средств с перформативами или предикатами речевого действия, например: Я отвечаю; Когда учительница отвернулась, я спросила соседа.... Тем более нужна осторожность при квалификации ментальных глаголов как показателей метатекста. Тем не менее авторы некоторых исследований, не оценив в полной мере «ход» А. Вежбицкой, расширяют объем понятия метатекст за счет единиц, называющих ментальные действия [47]. Во-вторых, анализ метаорганизаторов (орфография А. Вежбицкой. — Н. П. ), выделенных А. Вежбицкой, позволяет сделать вывод о неопределенном, аморфном представлении автора статьи о метатексте как о семантической категории, сосуществующей рядом с другими модусными категориями, потому что иногда метатекстовые показатели смешиваются и с союзами, эксплицирующими логические пропозиции (то есть, а именно, так как), и с модальными частицами и вводно-модальными словами (якобы, как будто, кажется), репрезентирующими персуазивность, и с анафорическими местоимениями, которые выполняют текстообразующую функцию союзов (ср.: «Метатекстовая функция анафорических местоимений и артиклей- вещь настолько очевидная, что вряд ли стоит о ней распространяться»), и с перформативами и т. д. [48]. Видимо, вслед за А. Вежбицкой очень широко трактует метатекст М. В. Всеволодова, определяя его как «специальные языковые средства, используемые автором для облегчения восприятия текста и более полного усвоения его адресатом», отражающие аксиологическую, персуазивную, ментальные и другие модусные характеристики, собственно логико-теоретическую информацию, логические связи в тексте, соблюдение кодекса речевого поведения и выражение авторского присутствия [49]. В работах Т. Я. Андрющенко [50], Е. Г. Басалаевой [51] к средствам выражения метатекста относятся и частицы, и союзы, и вводно-модальные слова различных функционально-семантических классов. Итак, на рубеже XX и XXI в. метатекст стал объектом пристального внимания лингвистов и их разнообразной, порой противоречивой интерпретации. Многие филологи считают себя преемниками идей М. М. Бахтина и А. Веж-бицкой, которые (идеи), на наш взгляд, могут стать ключевыми в концепции метатекста, излагаемой далее. 1. Метатекст отражает речевую рефлексию только говорящего. Действительно, для каждого человека все вербально выраженное распадается на мир своих слов и огромный, безграничный мир чужих слов. В этом плане представляется продуктивной мысль Ю. М. Лотмана о том, что художественный текст по своей природе каким-либо образом закодирован, однако код (или коды) читателю неизвестен- его еще предстоит реконструировать, опираясь на данный текст [52], поскольку интерпретация чужого текста вообще (не обязательно художественного!) и есть удачное или неудачное декодирование. Поэтому автор высказывания-текста, в той или иной мере осознавая этот факт, часто вводит вербальные и невербальные знаки (в письменном или устном тексте), комментирующие речевую деятельность говорящего и помогающие адресату адекватно декодировать информацию, например: — Ах да. Не знаю, как бы это выразить покороче. Видите, мы все больше углубляемся... Тут весь край в брожении. Мы скоро приедем. Неизвестно, что застанем у цепи. На всякий случай надо бы сговориться. Я не об убеждениях. Было бы нелепостью выяснять или устанавливать их в пятиминутной беседе в весеннем лесу. Мы втроем, вы, я и Тоня, вместе со многими в наше время составляем один мир, отличаясь друг от друга только степенью постижения. Я не об этом. Это

74

азбука. Я о другом. Нам надо уговориться заранее, как нам вести себя при некоторых обстоятельствах, чтобы не краснеть друг за друга и не накладывать друг на друга пятна позора. — Довольно. Я понял. Мне нравится твоя постановка вопроса. Ты нашел именно нужные слова. Вот что я скажу тебе. Помнишь ночь, когда ты принес листок с первыми декретами, зимой в метель. Помнишь, как это было неслыханно безоговорочно. Эта прямолинейность покоряла. Но такие вещи живут в первоначальной чистоте только в головах создателей и то только в первый день провозглашения. Иезуитство политики на другой же день выворачивает их наизнанку (Б. Пастернак. Доктор Живаго). Итак, поле нашего исследования- речевая рефлексия говорящего, ее объектом является его речевая деятельность. Речевую рефлексию мы рассматриваем как наблюдение говорящего над собственной речевой деятельностью, точнее речевым поведением, в том числе употреблением им слова или высказывания, и репрезентация его в вербальной форме (иначе — интерпретация). Отражает речевую рефлексию говорящего метатекст, например: Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться (М. Лермонтов. Герой нашего времени). Вербальные и невербальные знаки мета-текста будем называть метапоказателями. 2. В русле лингвистической прагматики одно и то же речевое произведение по-разному интерпретируется с позиции а) говорящего; б) адресата или наблюдателя: а) с позиции говорящего текст есть единое целое, результат производства, сопровождавшегося речевой рефлексией, и поэтому имеет один голос (поскольку голоса того, кто производит, и того, кто рефлексирует, совпадают); б) с позиции адресата или наблюдателя любой текст- это двутекст (репрезентация двухголосья), включающий текст говорящего и интерпретацию его речевого и ментального поведения воспринимающим. Это разграничение выводит нас на дискуссию об устройстве текста. Так, И. Т. Вепрева высказывает мнение о несостоятельности рассмотрения понятия метатекста с позиций лингвистики текста: в большинстве случаев нельзя «констатировать представленность в речевой структуре, обозначаемой как «метатекст» и взятой в изолированном от основного текста виде, универсальных текстовых категорий: целостности, связности, смысловой завершенности, относительной оформленности» [53]. Другие филологи, как было показано выше, квалифицируют метатекст как вторичный текст или, вслед за А. Вежбицкой, как компонент текста [54]. 3. На наш взгляд, текст имеет бинарную компонентную структуру: базовую часть текста и метатекстовый компонент, или метатекст. Базовая часть текста отражает информацию фактографическую (эксплицитное по природе сообщение о фактах, событиях, процессах, происходящих или происходивших в окружающем мире) и субъективно-концептуальную (сообщение об индивидуально-авторской интерпретации отношений между описанными явлениями, их значимости, самого содержания высказывания). Л метатекст- это компонент текста, который представляет собою множество вербальных и невербальных знаков, передающих рефлексию говорящего относительно особенностей собственного речевого поведения: его манеры, логики изложения, структурирования высказывания, перехода от одной части к другой, ранжирования информации по степени значимости, отбора используемой лексики и ее интерпретации. Иными словами, автор высказывания с эксплицитным метатекстом является редактором, который «обработал» текст, внеся в него редакторские ремарки, например: 1) Не побоюсь назвать то поколенье ваших футболистов поколением звезд. Они были настоящими монстрами — естественно, в хорошем смысле слова: одаренные физически и технически, они умели в футболе все (Спорт-экспресс. 2005. № 29); 2) Можно сказать, что оркестр — позволю себе теперь определение- существует как оркестр лишь тогда, когда в оркестре есть контрабас. Бывают оркестры без скрипок, без духовых, без барабана и без литавр, без рожка, без чего угодно. Но не без контрабаса. Итак, я хочу подвести вас к мысли, что контрабас, бесспорно, является важнейшим инструментом в оркестре. На первый взгляд этого не скажешь. Но он в основании оркестровой структуры, на нем держится весь оркестр, включая дирижера. Контрабас- это, следовательно, фундамент, на котором возвышается прекрасное целостное здание зримо. Уберите его, и начнется столпотворенье вавилонское, содом, где никто не понимает вообще, зачем его музыка? Представьте себе -позволю себе пример — шубертовскую симфонию си минор без контрабаса. Весьма наглядно. Радуйтесь, что вам не довелось такого услышать (П. Зюскинд. Пер. Н. Литвинец).

75

Любой текст обладает метатекстовым потенциалом, который может быть реализован полностью или частично либо не реализован совсем. Эту оппозицию можно представить как эксплицитный и имплицитный метатекст. С каким вариантом текста имеет дело адресат, зависит от человеческого фактора. Очевидно, что в процессе создания текста автор придерживается одного из двух вариантов речевого поведения: а) «мне важно «выразить на бумаге» мысли, чувства, «нарисовать картину мира» и т. д., адекватные моим, авторским, представлениям, при этом я не думаю о том, как будет интерпретировано, дешифровано высказывание»; б) «мне не только важно «выразить себя» при коммуникации, но я, автор, опасаюсь неадекватной интерпретации моего текста и поэтому ввожу метапоказатели, вербальные или невербальные». Итак, ориентируясь или не ориентируясь на адресата (интерпретатора, читателя), автор может создавать текст различных моделей. 1. Бахтин М. М. Эстетика слолесного творчества 2-е изд. М. : Искусство, 1986. С. 356. 2. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд. М: Советская Россия, 1979. С. 211. 3. Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии и искусства. М. : Наука, 1985. 4. Горский Д. П., Ивин А. А., Никифоров А. Л. Краткий словарь по логике / Под ред. Д. П. Горского. М. : Просвещение, 1991. 5. Рябцева Н. К. «Донаучные» научные образы // Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста. М. : Наука, 1990. С. 162-174. 6. Гвишиани II. Б. Метаязык // Языкознание: Большой энциклопедический слопарь / Под ред. B. К Ярцевой. 2-е изд. М, 2000. С. 297. 7. См., например: Вежбицка А. Из книги «Семантические примитивы» // Семиотика М., 1983. С. 225-252; Крейдлин Г. К., Поливанова А. К. О лексикографическом описании служебных слов русского языка // Вопр. языкознания. 1987. № 1. C. 106-120; Национальная специфика языка и ее отражение в нормативном словаре. М., 1988; Апресян Ю. Д. Типы лексикографической информации об означающем лексемы // Апресян Ю. Д. Избр. тр.: В 2 т. М, 1995. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. С. 178-198; Караулов Ю. И. Памяти С. Г. Бархударова // Вопр. языкознания. 1994. № 4. С. 84-85; Козырев В. А., Черняк В. Д. Вселенная в алфавитном порядке: Очерки о словарях русского языка СПб., 2000; Кронгауз М. А. Семантика: Учебник. М., 2001 и др. 8. Кобозева И. М. Лингвистическая семантика: Учебник. М., 2000. С. 266. 9. Гвишиани Н. Б. Метаязык. 10. Попович А. Проблемы художественного перевода М., 1980. С. 47. 11. Там же. С. 184. 12. Лукин В. А. Художественный текст Основы лингвистической теории и элементы анализа М., 1999. С. 172. 13. Там же. С. 63. 14. Денисова Г. Интертекстуальность и семиотика перевода- возможности и способы передачи интекста // Текст. Интертекст. Культура М. : Азбуковник, 2001. С. 114. 15. Кузьмина Н. А. Тексты влияния в национальной культуре // Лингвокультурологические проблемы толерантности: Тез. докл. Междунар. конф. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 2001. С. 233. 16. Вежбицка А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1978. Вып. 8: Лингвистика текста С. 402-421. 17. Там же. С. 403-404. 18. Психология: Словарь. 2-е изд. / Под ред. А. В. Петровского, М. Г. Ярошевского. М., 1990. 19. Шаймиев В. А. Об иллокутивных функциях метатекста, или перечитывая А. Вежбицку (на материале лингвистических текстов) // Русистика; Лингвистическая парадигма конца XX века. СПб: Изд-во СПбГУ, 1998. С. 68-76. 20. Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. Екатеринбург, 2002. 21. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д Оценочные речевые акты извне и изнутри // Логический анализ языка: Язык речевых действий. М. : Наука, 1994. С. 49-59. 22. Долинин К. А. Текст и произведение // Русский текст. Рос.-амер. журн. по рус. филол.. СПб.: Лоуренс, Дэрем,1994.№21.С. 13. 23. Вежбицка А. Метатекст в тексте. С. 403. 24. Там же. С. 404. 25. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. 26. Вежбицка А. Метатекст в тексте. С. 404.

76

27. Там же. 28. Там же. С. 409. 29. Там же. С. 406. 30. Там же. С. 421. 31. Там же. С. 404. 32. Шаймиев В. А. Композиционно-синтаксические аспекты функционирования метатекста в тексте // Русский текст. Рос.-амер. журн. по рус. филол. СПб.: Лоуренс, Дэрем, 1996. № 4. С. 80. 33. Андрющенко Т. Я. Метатекст и его роль в интерпретации текста // Проблемы организации речевого общения. М., 1981. С. 127-150; Шмелева Т. & Смысловая организация предложения и проблема модальности // Актуальные проблемы русского синтаксиса. М., 1984. С. 78-100; Vande Kopple W. J. Metadiscourse and the recall of modality markers// Visible Language. 1985. VoL 22 (2). P. 233-273; Ляпом М. В. Смысловая структура сложного предложения и текст: К типологии внутритекстовых отношений. М. : Наука, 1986; Гак В. Г. Речевые рефлексы с речевыми словами // Логический анализ языка: Язык речевых действий. М. : Наука, 1994. С. 6-10; Апресян Ю. Д. Прагматическая информация для толкового словаря // Апресян Ю. Д Избр. тр. М., 1995. Т. 2: Интегральное описание языка и системная лексикография. С. 135-154; Перфильева 11.11. Метатекстовые показатели, эксплицирующие акт речи// Проблемы интерпретативной лингвистики: автор-интерпретатор-текст. Новосибирск, 2001. С. 123-134. 34. Рябцева Н. К. Коммуникативный модус и мстаречь // Логический анализ языка: Язык речевых действий. М. : Наука, 1994. С. 82-92. 35. Шаймиев В. А. Композиционно-синтаксические аспекты функционирования метатекста в тексте. 36. Бокарева Ю. М. Коммуникативно-синтаксические средства адресации в прозе Н. В. Гоголя и место в них метатекстовых элементов: Автореф. дис.... канд. филол. наук. СПб., 1999. С. 18. 37. Всеволодова М. В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент прикладной (педагогической) модели языка. М. : МГУ, 2000. С. 349. 38. Ляпон М. В. Смысловая структура сложного предложения и текст: К типологии внутритекстовых отношений. С. 54. 39. Ростова А. Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). Томск, 2000. 40. Норман Б. Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994. С. 40. 41. Ростова А. Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). 42. Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. С. 72. 43. Ростова А. Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). С. 52. 44. Гаспаров Б. М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового существования. М., 1996. С. 17. 45. Ростова А. Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). 46. Цейтлин С. Н. Язык и ребенок: Лингвистика детской речи. М., 2000. С. 221. 47. См., напр.: Шаймиев В. А. Композиционно-синтаксические аспекты функционирования метатекста в тексте; Ростова А. Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). 48. Вежбицка А. Метатекст в тексте. С. 405-418. 49. Всеволодова М. В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент прикладной (педагогической) модели языка С. 348. 50. Анлрюшенко Т. Я. Метатекст и его роль в интерпретации текста. 51. Басалаева Е. Г. Семантическая деривация и особенности текстовой реализации слов латинского происхождения в современном русском языке (на материале газетных публикаций): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 2004. 52. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста: Структура стиха // Лотман Ю. М О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство-СПБ, 1996. С. 18-132. 53. Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. С. 73. 54. Всеволодова М. В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент прикладной (педагогической) модели языка.