1

55 И ВЫШЕМЕЖДУНАРОДНЫЙ

ЭТНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ КОНГРЕСС

Сборник экспертных материаловПроект «Снежный сезон»

15 – 16 января 2014МВК «Новосибирск Экспоцентр»

Новосибирск2014

2 3

Содержание

Антропология Сибири и Севера: социо-культурный код и идентичность

Деревянко А. П., Шуньков М. В., Кривошапкин А. И. Антропогенез в глобальной динамике ойкумены: сибирский эксклюзив. ......................................................................... 8

Головнев А. В. Антропология движения: сибирский вектор ...............................................................................17

Смирнов С. А. Антропология номадизма (Антропологические тренды и северный культурный код) .........................................................30

Часть 2 Духовное наследие и традиции как память и ресурс развития

Могрицкая В. Ю. Археология Заполярья в культурной перспективе. .............................................................43

Бородовский А. П. Русские остроги Сибири: «северный код» — пространственное измерение. .............54

Новиков А. В. Древние города севера Западной Сибири: феномен северной культуры или метафора? ..................................................................68

Октябрьская И. В. Культурное наследие — стратегии и бренды развития Сибири.......................................75

Романова Е. Н. Тепло вечной мерзлоты: символическое измерение Севера и современные якутские бренды ................................................82

Голубкова О. В. Мифологические аспекты сибирской идентичности: традиции и новации ...........................................89

Еремин Л. В. Священные горы Хакасии: практики почитания в прошлом и настоящем ......................95

Часть 3

Часть 1

Форсайт Сибири

Березиков Н. А. Сибирский перекресток: стратегии идентификации от века XVII к веку XX .............. 141

Соболева С. В., Смирнова Н. Е., Чудаева О. В. Этнодемография Сибири: тенденции и перспективы ................................................................................... 144

Анисимова А. А., Ечевская О. Е. Сибирская идентичность как форма протеста ................... 159

Антропов Е. В. Сибирский мегаполис — выборы идентичностей начала ХХI в. ..................................... 174

Ефимов В. С., Дадашева В. А., Ефимов А. В. Красноярк — 2030: образы будущего. Концепция и результаты форсайт-проекта .......................... 181

Ефимов В. С., Лаптева А. В. Будущее коренных народов Республики Саха (Якутия) (по материалам форсайт-исследования) ............ 198

Ларина Л. Н. Произведения Любови Арбачаковой в коллекции «Искусства Южной Сибири» Новокузнецкого Художественного Музея ............................ 102

Любимова Г. В. Снег в культуре русских Сибири: от традиции к брендам .................................................................. 114

Малахов А. С., Малахова Е. П. Традиционная сказка в фольклоре современной семьи............................................. 127

Лиморенко Ю. В. Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока» как мультимедийный проект ...................................................... 132

Полторацкий И. С. Актуальные вопросы изучения современной литературы коренных малочисленных народов Сибири ............................................. 134

Введение ................................................................................................................................4

Содержание

4 5

Введение

Составляя дневник своей культурной жизни, Новосибирск сверяется со своими «соседями» по северному пространству и таким образом встраива-ется в глобальное культурное поле, находя партнеров для своего гумани-тарного развития.

Тема 55-й параллели и культуры северных стран имеет актуальную повестку в культурологическом сообществе, история развития и взаимо-влияние культуры северных народов является неоспоримым фундаментом мировой культуры.

Понимание северного культурного кода важно и для межкультурных и транскультурных коммуникаций, особенно на территории Евразии, где культуры Севера и Юга естественным образом сосуществуют друг с дру-гом, влияя друг на друга, формируя пространства активных коммуникаций между людьми.

Фольклор открывает историю творческих поисков человека в сфере слов, звуков и смыслов. В течение многих столетий он формирует мета-поэтическое пространство и кодифицирует систему ценностей во вневре-менных формах. Поэтическое и музыкальное наследие Севера — это уни-кальный ресурс, который восходит к глубокой древности, но в творческих концепциях современности рассматривается как средство модернизации. Обращение к фольклору является одним из способов сохранения устойчи-вости общества в изменчивом мире.

Понимание культурного кода через реалии науки и искусства и актуа-лизация северной идентичности позволяют формировать новые культур-ные тренды в геополитических коммуникациях, культуре городов, образо-вании и медиасфере.

Генеральная тема конгресса «55 и выше» — «Северный Культурный код — ядро гумани-тарной трансформации»

Цели КонгрессаФормирование в Новосибирске постоянной гуманитарной площадки

международного сотрудничества, актуализация влияния культуры народов северного полушария на современное развитие мировой культуры, пре-зентация культурного многообразия.

Проведение конгресса заслуженно позиционирует Новосибирск как гуманитарную столицу Северного полушария и создает еще одну пред-посылку включения его в активное экспертное взаимодействие в рамках международного сообщества. Накопленный опыт новосибирской науки в области археологии, языкознания, культурологии, антропологии, этногра-фии, демографии, социологии северных и сибирских территорий получит свою публичную международную площадку и притяжение интересов зару-бежных партнеров и международных миссий.

Участники Научные коллективы антропологов, историков, языковедов, культу-

рологов, этнографов, занимающихся проблемами сохранения культуры коренных народов России, Канады, США, северных территорий Европы, со-временные творческие коллективы этих стран и территорий.

ПроблематикаВ настоящее время все более усиливается задача возвращения к ба-

зовым культурным кодам и матрицам, формирующим идентичность совре-менного человека. Эксперты давно обращаются к вопросу о том, что евро-поцентристский подход перестает работать на Востоке, на Юге и на Севере мира.

Международный гуманитарный проект «55 и выше» — автор-ский проект Института регионального маркетинга и креа-

тивных индустрий. «55 и выше» — это тема понимания культур-ного кода стран и территорий, находящихся на одной широте с Новосибирском и выше — к полярному кругу. Крупнейший город Азиатской части России естественной линией связан с множе-ством стран и территорий, события которых формируют «куль-турную Гиперборею» мира.

Мы намерены сформировать постоянную гуманитарную площадку международного сотрудничества, актуализации влия-ния культуры народов северного полушария на современное развитие мировой культуры, презентации культурного многооб-разия северных стран с тем, чтобы накопленный опыт науки — в частности, — новосибирской — в области археологии, филоло-гии, искусствоведения, культуроведения, антропологии получил новую публичную площадку, доступную для участия самых широ-ких кругов.

К участию в проекте мы пригласили научные коллективы, занимающиеся изучением культур народов России, Канады, США, северных территорий Европы, современные творческие коллек-тивы и авторов этих стран и территорий.

Спасибо тем, кто откликнулся на наше первое приглашение! Открытие проекта состоялось в рамках «Снежного сезона» 2014 года, и представленные здесь материалы — это первые резуль-таты его работы.

С уважением и благодарностью, директор ИРМИКИ Лада Юрченко, Россия, Сибирь, Новосибирск

6 7

Современный мир обозначил усиление информационных трендов в направлении Север и Юг. Северные регионы стали зоной разработки на-циональных ресурсных проектов, актуализировавших природный и че-ловеческий потенциал. Их включенность в глобальный цивилизационный поток сформировала пространство дискурса в диапазоне от древности до современности как основу глобального Форсайта Севера и Сибири.

Встает задача осмысления того, что есть магистральные тренды разви-тия стран и народов, какие модели выбирать и какие гибридные модели цивилизационного развития при сохранении культурного наследия нужно вырабатывать.

В этой связи северные и сибирские территории необходимо осмыс-лять как иную цивилизационную модель развития, радикально отличную от Запада и Юга.

Международный этно-антропологический конгресс при участии веду-щих экспертов, представляющих гуманитарные направления в изучении Севера, предполагает обсуждение наиболее значимых проблем, связанных с пониманием богатейшего культурного потенциала макрорегиона, вклю-чая проблемы формирования культурного многообразия и идентичностей на региональном сибирском, национальном и транснациональном уров-нях. Его значение определяет гуманитарный форсайт Севера и Сибири. Се-годня стратегическое планирование в масштабах макрорегиона должно со-относиться с задачами осмысления его истории, наследия, магистральных трендов развития. Чтобы представить будущее, нужно превратить тысяче-летний опыт освоения северных и сибирских территорий в интеллектуаль-ный ресурс формирования матриц и кодов развития.

Результаты проведения конгресса:В силу обострения социально-антропологической проблематики, о

чем свидетельствуют все мировые форсайты (смена идентичности челове-ка, сдвиги в базовых социо-культурных ценностях, усиление и массовиза-ция практик трансгрессии, продолжение тренда исчезновения уникальных языков и культур малых народов мира) и в связи с тем, что необходимо про-тивостоять негативным деструктивным трендам и вырабатывать собствен-ную антропологическую альтернативу, предлагается:

1. Сделать данный конгресс ежегодным.

2. Сформировать постоянно действующий программный комитет Конгресса

3. Сформировать экспертный совет с привлечением ведущих исследо-вателей, ученых, экспертов из разных стран и городов по формиро-ванию актуальной повестки конгресса. При формировании повестки

Конгресса в перспективе обеспечить более широкое привлечение экспертов из зарубежных стран, представляющих вариативный опыт развития северных территорий.

4. В ходе подготовки и проведения Конгресса впредь обеспечить боль-шую представленность в его работе, наряду с учеными-экспертами, экспертов-практиков, представляющих административно-политические структуры северных территорий.

5. Рекомендовать главам регионов и министерств учитывать предложе-ния и рекомендации экспертов Конгресса во всех базовых документах, посвященных развитию сибирских и северных регионов, в том числе касающиеся развития коренных народов Севера и Сибири.

6. Выйти с предложением к РАН, Минрегионразвития, Минобрнауки РФ провести целевой антропологический форсайт северных народов по разработке пакета сценариев и дорожных карт сохранения и развития языков и культур северных народов.

7. Проводить постоянный межведомственный методологический семи-нар на базе Института археологии и этнографии СО РАН по проблема-тике северного социо-культурного кода и антропологической иден-тичности северных и сибирских народов.

8. Выйти с предложением к руководству Сибирского федерального окру-га о создании межрегионального экспертного совета с участием веду-щих ученых, представляющих гуманитарные и общественные науки, по проблемам сохранения и популяризации историко-культурного и нематериального культурного наследия.

8 9

ВведениеБлагодаря выдающимся открытиям последних 30 лет, сделанным в об-

ласти археологии, антропологии и палеогенетики, проблема становления человека, а именно формирования человека современного физического и генетического типа стала одной из наиболее дискуссионных тем в науке.

На настоящий момент самые ранние костные останки анатомически современных людей обнаружены в Восточной Африке. Встает вопрос, если Homo sapiens появился вначале лишь в этой части света, как и когда проис-ходило заселение им других континентов? Каковы были взаимоотношения нового вида человека с популяциями, уже обитавшими на заселяемых тер-риториях десятки, а где-то и сотни тысяч лет? Почему культура верхнего па-леолита появилась почти одновременно в весьма удаленных друг от друга регионах Евразии? На эти и многие другие вопросы пока нет однозначных ответов.

Первые антропологические находкиВ 1891–1893 гг. голландский антрополог Эжен Дюбуа на острове Ява

нашел останки примитивного гоминида, предполагаемого промежуточно-го звена между обезьяной и человеком. Надо отметить, что возможность существования в прошлом подобного существа еще в 1863 г. доказывал немецкий биолог-эволюционист Эрнст Геккель, который тогда же и пред-ложил название для этого существа «питекантроп» (от греческих слов «пи-текос» — обезьяна и «антропос» — человек). Интересно, что первоначаль-но, в первой половине ХХ в., в ученой среде была популярна точка зрения о центральноазиатской прародине человека. Основным подтверждением данной гипотезы являлись обнаруженные при раскопках в пещере Чжоуко-удянь (северный Китай) в 20-30-е годы ХХ в. черепа, зубы и другие костные фрагменты скелетов от 44 особей, обитавших здесь во временном интервале от 460 до 230 тыс. лет назад. Долгое время этих ископаемых людей, назван-

Часть 1 Антропология Сибири и Севера: социо-культурный код и идентичностьАнтропогенез в глобальной

динамике ойкумены: сибирский эксклюзивДеревянко А. П., Шуньков М. В., Кривошапкин А. И.Кафедра археологии и этнографии НГУ, ИАЭТ СО РАНе-mail: krivoshapkin@mail.ru

ных синантропами, считали одними из древнейших звеньев в родословной человека. Но после находки в 1925 г. в пустыне Калахари останков гоми-нида, названного австралопитеком, на первое место среди географических районов, претендующих на прародину человека, выдвинулась Африка. За прошедшие с тех пор годы на юге и востоке африканского континента были найдены сотни костных останков австралопитековых, обитавших там от 7(6) до 2,5(1,5) млн лет назад. Сейчас считается доказанным, что именно около 6-7 млн лет назад и произошло выделение из общей предковой формы двух линий развития: человекообразные обезьяны и австралопитековые.

Если говорить о появлении собственно «человеческого» поведения, а именно об активном изготовлении и применении первых орудий труда, то наиболее древние стоянки с каменными орудиями (чопперами, чоппин-гами, сфероидами, полиэдрами, грубо ретушированными отщепами) были обнаружены также на территории Африки, в основном, в районе Восточно-Африканского рифта. Так, на 15 обнаруженных исследователями в бассейне реки Када Гона (Эфиопия) местонахождениях были обнаружены каменные орудия, возраст которых превышает 2,6 млн лет назад. А уже около 2-1,6 млн лет назад, как показывают археологические данные, наш далекий пре-док вышел из своей африканской колыбели и начал заселять планету.

В настоящее время можно говорить об идентификации двух основ-ных направлений первого миграционного потока древнейших популяций. Одно было связано с распространением древних гоминидов через терри-торию Ближнего Востока и Иранского нагорья на Кавказ и, возможно, в Ма-лую Азию и далее в Европу. Свидетельством данного маршрута расселения являются найденные в восточной Грузии костные остатки гоминидов и га-лечные орудия возрастом 1,7-1,6 млн лет назад.

Другое направление миграционного потока древнейших людей про-исходило по направлению к Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии. Наиболее ранние стоянки, маркирующие данную траекторию движения человеческих популяций (Аль-Гуза и Шархабиль в южной Аравии) датиру-ются возрастом в 1,65-1,35 млн лет назад. При дальнейшем продвижении на восток миграционный поток разделился, часть популяций поступательно осваивала северную часть Центральной Азии, а другие человеческие груп-пы прошли южнее Гималаев и Тибета по территории современных Пакиста-на и Индии и вышли в Восточную и Юго-Восточную Азию.

10 11

Имеющиеся археологические и антропологические данные свидетель-ствуют о том, что данная миграция происходила достаточно быстро, что привело к заселению Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии не позднее 1,8-1,5 млн лет. Важным для понимания особенностей антропогенеза в ази-атской части Евразии является тот факт, что начиная с проникновения на территорию Восточной и Юго-Восточной Азии людей из первой миграци-онной волны биологическая и культурная эволюция в этом огромном ре-гионе проходила достаточно обособленно от остальной части ойкумены.

В Южной Сибири, на границе Центральной и Северной Азии, на тер-ритории Алтая обнаружена стоянка потомков людей из первой волны ми-грации - раннепалеолитическое местонахождение Карама, самый древний слой которого имеет возраст не менее 800 тыс. лет назад. Как было уста-новлено в процессе исследования, первые сибиряки прожили на этой тер-ритории вплоть до 600 тыс. лет назад, но потом популяция либо вымерла, либо люди были вынуждены уйти от надвигающегося ледниковья в более комфортные для проживания районы.

Возобновление заселения Сибири (и теперь уже на постоянной осно-ве) связано со вторым глобальным миграционным потоком, начавшимся около 600 тыс. лет назад с территории Ближнего Востока и достигшим тер-ритории Индии и Монголии, но не продвинувшимся в восточные регионы материка, где продолжалось автохтонное развитие человечества.

Моноцентризм и мультирегионализмВ 90-х гг. ХХ века результаты пионерных работ палеогенетиков вдохну-

ли новую жизнь в дебаты археологов и антропологов о происхождении и прародине человека. Проанализировав метахондриальную ДНК живущих людей, генетики заявили, что прародиной современного человечества яв-ляется Африка, а использование метода «молекулярных часов» позволило говорить о том, что «митохондриальная Ева» жила около 150 тыс. лет назад. Данные генетиков позднее были подтверждены и антропологическими на-ходками, в Восточной Африке были обнаружены костные останки людей со-временного антропологического типа возрастом в 200-150 тыс. лет назад.

Благодаря вышеприведенным генетическим и антропологическим от-крытиям среди генетиков, антропологов и археологов получила широкое распространение моноцентрическая гипотеза происхождения человека современного анатомического вида. Согласно этой гипотезе, современ-ный человек сформировался около 200-150 тыс. лет назад в Африке, а при-близительно 80-60 тыс. лет назад началось его распространение на другие континенты. Вначале Homo sapiens заселил восточную часть Евразии и Ав-стралию, а позднее - Центральную Азию и Европу. В рамках моноцентрист-ской точки зрения существуют различающиеся взгляды на последствия этого процесса. Одни исследователи считают, что в процессе расселения происходило замещение анатомически современными людьми архаично-

го автохтонного населения - новые популяции истребляли или вытесняли аборигенные в менее удобные экологические районы, где у последних увеличивалась смертность (особенно детская), снижалась рождаемость. В итоге около 30-25 тыс. лет назад архаичные популяции (речь шла о неан-дертальцах) исчезли с лица Земли. Другие ученые не исключают возмож-ности в отдельных регионах (например, на юге Пиренеев) длительного сосуществования Homo sapiens и Homo neanderthalensis. Следствием про-должительных контактов пришлого и автохтонного населения могла быть как диффузия культур, так и частичная биологическая гибридизация. Тре-тья группа исследователей полагает, что происходил процесс постепенной аккультурации и ассимиляции, в результате чего автохтонное население полностью растворилось в пришлом.

Несмотря на достаточную аргументированность в антропологическом и генетическом аспектах, классическая моноцентрическая гипотеза не дает ответа на целый ряд вопросов археологического плана. Почему чело-век современного физического типа возник как минимум 150 тыс. лет на-зад, а культура верхнего палеолита, которую бесспорно связывают с Homo sapiens, появилась лишь 50-40 тыс. лет назад? Какова была материальная и духовная культура сформировавшегося в Африке современного человека, и в чем она превосходила культуру его предшественника? Почему верхне-палеолитическая культура, появившись почти одновременно в географи-чески удаленных регионах Евразии, существенно различалась по основным технико-типологическим характеристикам? Что заставило современного человека, просуществовавшего в африканской колыбели около сотни ты-сяч лет, покинуть континент и отправиться в планетарное путешествие?

Сторонники моноцентристской гипотезы, на основании изучения ва-риабельности ДНК у современных людей, предполагают: в период 80–60 тыс. лет назад в Африке произошел демографический взрыв, и в результате резкого роста населения и нехватки пищевых ресурсов по месту прожи-вания миграционная волна «выплеснулась» в Евразию, пройдя на восток вдоль морского побережья вплоть до Австралии. При всей привлекатель-ности данной модели, ее проблемным местом до сих пор остается недоста-точная аргументация, использующая археологические свидетельства. На всей территории Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии в хронологиче-ском интервале 80-30 тыс. лет назад, т.е. во время предполагаемого при-морского продвижения древних людей, не наблюдается изменение облика выявленных археологических индустрий, что, как думается, должно было бы иметь место в случае быстрого замещения автохтонного населения при-шлым.

Существует и другая гипотеза, объясняющая происхождение совре-менного человечества - идея о межрегиональной эволюции человека, или полицентрическая гипотеза. Суть ее сводится к тому, что, расселившись на значительной части Евразии, Homo erectus стал основой для последующего

12 13

локального формирования человека современного вида и его культуры. Та-ким образом, в рамках мультирегиональной гипотезы человеческой эволю-ции подразумевается непрерывное развитие древнего населения в каждом крупном регионе Старого Света. По мнению полицентристов, именно этим объясняется то обстоятельство, что культуры раннего этапа верхнего пале-олита на обширных территориях Африки, Евразии и Австралии существен-но отличаются друг от друга. Если бы древнее население везде замещалось человеком современного физического типа, принадлежавшим одной попу-ляции, вышедшей из одного региона Африки, то и культура верхнего па-леолита должна была бы быть достаточно гомогенной на всей территории ойкумены.

С точки зрения мультирегионалистов, там, где расселялись Homo erectus, в результате дивергенции, генного обмена, влияния экологических условий и других факторов могло происходить дальнейшее эволюционное развитие «прямоходящих» форм, приведшее в конечном итоге к станов-лению анатомически современного человека. Сильной стороной данной точки зрения является археологическая аргументация, подтвержденная огромным массивом палеолитических коллекций.

Человек неандертальскийНеандертальцы или Homo sapiens neanderthalensis - первый предста-

витель архаичных людей, ставший известным науке. Их останки впервые были обнаружены в долине реки Неандерталь (Германия) еще в середине XIX в. За более чем 150 лет исследований изучены сотни их стоянок, поселе-ний, захоронений. Многочисленные реконструкции говорят о том, что это были низкорослые, коренастые люди, обладавшие большой физической силой, т.е., их морфологический тип был адаптирован к суровым климати-ческим условиям северных широт. Объем головного мозга составлял 1400 см3 и не уступал этому показателю у людей современного типа. Расселялись неандертальцы в основном в Европе, но их местонахождения были открыты на Ближнем Востоке, в Передней и Средней Азии, а также и на юге Сибири.

До 1980-х годов многие антропологи относили их к предковой форме человека современного анатомического вида. Позднее, в начале секвени-рования митохондриальной ДНК неандертальцев, их выделили в отдель-ный вид и вычеркнули из родословной современного человека. По мере развития палеогенетических исследований и накопления сопоставитель-ного материала данная точка зрения была скорректирована. Один из глав-ных аспектов обновленного понимания взаимоотношения неандертальцев и популяций современного анатомического типа - вопрос сосуществова-ния, культурообмена и гибридизации неандертальцев с человеком совре-менного антропологического типа. Многие археологи отмечают большую эффективность индустрии неандертальцев на финальном этапе среднего палеолита и наличие у них элементов поведения, характерных для челове-

ка современного анатомического типа. Имеются свидетельства намеренно-го захоронения неандертальцами своих сородичей. Первым на это обратил внимание А.П. Окладников (академик с 1968 г.), который в 1949 г. обнаружил в гроте Тешик-Таш (Узбекистан) останки неандертальца с признаками по-гребального обряда. Позднее его гипотеза нашла подтверждение у других ученых.

В настоящее время данные генетического анализа позволяют отнести неандертальцев к сестринской группе современных людей. При этом обна-ружено, что до 4% генома у не африканских людей заимствовано от Homo sapiens neanderthalensis. Соответственно, сейчас нет абсолютно никаких со-мнений в том, что в пограничных районах обитания неандертальцев и людей современного типа происходили процессы не только диффузии культур, но и гибридизации и ассимиляции. Так что Homo sapiens neanderthalensis, не-сомненно, внес свой вклад в морфологию и геном человека современного вида.

Человек восточныйВ Восточной и Юго-Восточной Азии как минимум 1,5 млн лет назад (со

времен первой волны глобальной миграции) развитие каменной инду-стрии пошло по принципиально другой линии, чем в остальной части Евра-зии и в Африке, что прослеживается по многочисленным археологическим находкам. Технология изготовления орудий в китайско-малайской зоне не претерпевала существенных изменений на протяжении более 1 млн лет. Основываясь на, прежде всего, археологических данных, можно предпо-ложить, что в этом регионе на местной основе формировалась не только индустрия верхнего палеолита, но и происходило становление человека современного анатомического типа.

В настоящее время наибольшее количество скелетных остатков Homo erectus в этой части материка найдено в Китае и Индонезии. Несмотря на некоторые различия, они составляют достаточно однородную группу. Боль-шое значение имеют находки Homo erectus из Юньсяня (возраст около 1 млн. лет назад). Объем головного мозга этих древних людей (1152–1123 см3) и особенности каменной индустрии свидетельствуют о значительной развитости их физического типа и культуры. Для установления дальнейших путей эволюции Homo erectus также важны находки из пещеры Чжоукоу-дянь. Физический тип синантропа восстановлен достаточно детально. Этот гоминид, сходный с яванским питекантропом, был включен в род Homo как подвид Homo erectus pekinensis. Некоторые исследователи полагают, что ископаемые антропологические останки ранних и более поздних форм свидетельствуют о непрерывности их эволюционного ряда. За последние 50 лет в Китае выявлены многочисленные находки, анализ которых по-зволяет предположить региональную преемственность от Homo erectus к Homo sapiens.

14 15

Данная точка зрения не исключает возможности прихода в регион небольших по численности популяций из сопредельных районов Азии и возможность генного обмена. В то же время дивергенция могла привести к некоторым различиям в морфологии людей. Об этом, в частности, свиде-тельствуют палеоантропологические находки с местонахождения Нгандонг на острове Ява. Сохраняя характеристики Homo erectus, они имеют некото-рые хорошо выраженные черты Homo sapiens и отличаются от китайских палеоантропологических находок этого времени. Между яванскими и ки-тайскими Homo erectus существовали различия, которые в ходе эволюции могли привести к формированию на основе китайских - монголоидной расы, а на основе яванских - австралоидной.

Важным аргументом в защиту возможности независимого формирова-ния человека современного физического типа на территории Китая явля-ются новые датировки семи палеоантропологических местонахождений, свидетельствующие, что люди современного физического типа появились в этом регионе не позднее 100 тыс. лет назад.

Человек алтайскийКак уже отмечалось, первоначальное заселение человеком террито-

рии Сибири произошло не позднее 800 тыс. лет назад в ходе распростра-нения в Евразии первой волны миграции гоминидов из Африки. В отло-жениях раннепалеолитической стоянки Карама (Алтай) выделено четыре культуросодержащих горизонта, содержащих архаичную галечную инду-стрию. Самый верхний из этих слоев датирован временем около 600 тыс. лет назад, после чего на этой территории наступает длительный перерыв в развитии палеолитической культуры, который закончился около 280 тыс. лет назад с появлением на Алтае носителей более прогрессивных технико-типологических традиций. Начиная с этого времени на Алтае прослежива-ется непрерывное развитие культуры палеолитического человека.

Изучение алтайских древностей позволяет проследить динамику из-менений каменного инвентаря на протяжении многих десятков тысяч лет. На основе полученных обширных материалов можно утверждать, что этот процесс происходил путем эволюции без каких-либо заметных влияний, связанных с инфильтрацией популяций с другой культурой. В целом, архео-логические данные свидетельствуют о независимом формировании в этом регионе 50–45 тыс. лет назад самостоятельных верхнепалеолитических культурных традиций, истоки которых хорошо прослеживаются на финаль-ном этапе среднего палеолита.

Местонахождения среднего и верхнего палеолита на территории Ал-тая относительно бедны антропологическими находками. Вместе с тем по-лученный здесь палеоантропологический материал вызвал оживленную дискуссию. Останки ископаемых гоминидов представлены зубами и фраг-ментами скелетов из пещер Окладникова и Денисовой.

Результаты палеогенетических исследований, проведенных в Инсти-туте эволюционной антропологии Макса Планка в Лейпциге (ФРГ) интер-национальным коллективом ученых под руководством профессора Сванте Паабо в последние несколько лет, подтвердили принадлежность антропо-логических находок из пещеры Окладникова неандертальцам. Но неожи-данными оказались результаты расшифровки ядерной ДНК ископаемого человека из Денисовой пещеры, полученные тем же коллективом генетиков из фаланги пальца подростка. Геном денисовца отклонился от эталонного генома современного африканца на 11,7% (для сравнения: у неандертальца из пещеры Виндия в Хорватии отклонение составило 12,2%). Эти величины близки между собой. Подобная дивергенция денисовцев и неандертальцев от современных африканцев свидетельствует, что они произошли от еди-ной родовой популяции, являясь сестринскими группами с общим пред-ком. Их эволюционное расхождение произошло около 640 тыс. лет назад. После разделения развитие двух популяций пошло самостоятельными пу-тями. Об этом говорит тот факт, что неандертальцы имели больше общих генетических вариантов с современными людьми Евразии, чем Африки и 1-4% генома у не африканцев заимствовано от неандертальцев. А вот де-нисовцы не участвовали в дрейфе генов к евразийцам. Вместе с тем около 4-6% генетического материала древних обитателей Алтая заимствовано ме-ланезийцами, стоящими особняком от других не африканских популяций. Отсюда следует общий вывод: в Евразии в период позднего плейстоцена вместе с человеком современного физического типа существовали еще как минимум две формы гоминидов: одна в западной части материка, где на основании широко известных морфологических признаков она обозначе-на как неандертальская, и восточная, к которой относятся денисовцы. Учи-тывая дрейф генов от неандертальцев к евразийцам, а от денисовцев к ме-ланезийцам, можно предположить, что обе эти популяции приняли участие в формировании человека современного анатомического типа.

ЗаключениеПри всей сложности решения проблемы эволюции человека и суще-

ствования диаметральных точек зрения исследователей в настоящее время наиболее приемлемым вариантом является признание того, что в основе всей эволюционной последовательности к человеку современного анато-мического типа в Африке и в Евразии лежит предковая форма Homo erectus (в широком смысле термина). Видимо, с этим политипическим видом связа-на эволюция «сапиентной» линии развития человека. Homo heidelbergensis, Homo rhodesiensis и Homo cepranensis в Африке и Европе, и «эректоидные» формы в Восточной и Юго-Восточной Азии были сестринскими видами. В конечном итоге в позднем плейстоцене сформировался человек совре-менного анатомического и генетического вида Homo sapiens, включавший разные подвиды. Видимо, не все подвиды внесли равноценный вклад в

16 17

формирование человека современного анатомического типа. Большинство исследователей поддерживает гипотезу формирования Homo sapiens в Аф-рике с последующим его распространением по планете с замещением ав-тохтонных популяций; замещением с гибридизацией; ассимиляцией. Таким образом, можно признать, что африканский подвид оказал наибольшее значение на формирование современного населения.

На сегодняшний день археологами, антропологами, генетиками и все-ми, кто занимается проблемой происхождения человека, накоплено боль-шое количество нового материала, позволяющего высказывать разные гипотезы, порой диаметрально противоположные. Настало время обстоя-тельно обсудить их при одном непременном условии: новые идеи должны базироваться не только на собственных исследованиях, но и на данных дру-гих наук. Это мультидисциплинарная проблема и в ее разработке нельзя ограничиваться выводами только генетиков, или антропологов, или архео-логов. Лишь комплексный анализ результатов, полученных специалистами смежных наук, когда-нибудь приведет нас к решению этой проблемы.

ПослесловиеРезультаты палеогенетических исследований, проведенных по образ-

цам костной ткани неандертальцев из Денисовой пещеры (Алтай, Россия) и среднеплейстоценовых людей из Сима де лос Хуэсос (Атапуэрка, Испания), опубликованные в самом конце 2013 года и в начале 2014 года, показали, что популяционная динамика в палеолитическое время на просторах Ев-разии была даже более комплексной, чем описано в данной работе. Обна-ружены генетические маркеры неоднократных гибридизаций различных подвидов человека, включая и возможное участие в становлении анатоми-чески современных людей гораздо более архаичных популяций (предполо-жительно Homo erectus), сохранявшихся, по всей видимости, в определен-ных районах Земли гораздо более продолжительное время, чем считалось ранее. Полученные результаты заставляют вновь корректировать модели, объясняющие характер и особенности эволюции человека. Не исключено, что придется отказаться от «древовидной» модели ветвящихся и расходя-щихся эволюционных линий человечества в пользу гипотезы о многократ-но генетически «переплетающихся» и расходящихся, двигающихся в одном направлении эволюционных вариантов.

Мобильность, находящаяся в центре внимания антропологии дви-жения, во все времена играла ключевую роль в организации со-

циального пространства. Она труднее, чем оседлость, улавливается по ар-хеологическим и историческим источникам, но именно выстраиваемые ею сети и коммуникации создали ту социальную и ментальную реальность, на основе которой формировались культуры и дизайн их взаимодействия. Ха-рактер и средства мобильности менялись от эпохи к эпохе, и развитие ком-муникационных технологий можно представить, как накопление способов и сценариев контроля над социальным пространством — от физических перемещений человека к методам преодоления расстояний посредством живого и механического транспорта вплоть до современных телекоммуни-каций и виртуальных сетей. Прачеловечество было кочующим, и многие по-следующие преобразования были прорывами новых технологий в преодо-лении расстояний и контроля над пространством. Homo mobilis (человек движущийся) заметно нарастил потенциал движения, хотя утратил былую физическую мобильность.

Формы движения изменились до неузнаваемости, но мотивы и ме-ханизмы действия во многом остались прежними. Общим свойством ма-гистральных культур разных эпох, включая современную, можно считать власть над пространством, посредничество в координации локальных со-обществ. Кочевник не умер, он по-своему возрождается в практиках гло-бальной виртуальной коммуникации. Постмодернисты возвели «принцип номадизма» в кредо современного «суверенного человека», желающего быть экстерриториальным, персонально и культурно независимым в ин-формационном обществе. В виртуально-информационном пространстве сегодня идут главные геополитические и идеологические сражения, и «гло-бальная паутина» вполне соответствует функциям мировой империи — не случайно виртуальное царство воспроизводит земную жизнь во всех ее проявлениях, от дружбы и скандалов до пороков, и болезней.

Завтрашний день сулит дальнейший рост технологий коммуникаций, и наукам о человеке пора переключиться с привычных и удобных для изуче-

А. В. Головнёв,чл.-корр. РАН, д.и.н., проф., г.н.с. Института истории и археологии УрО РАН, зав. кафедрой археологии и этнологии Уральского федерального университета;е-mail: andrei_golovnev@bk.ru

* Статья подготовлена при поддержке проекта СО и УрО РАН «Границы и пере-крестки урало-сибирского пространства: сценарии этнокультурного взаимодей-ствия».

Антропология движения: сибирский вектор*

18 19

ния картин статики на сложные, но адекватные реальности сюжеты дина-мики. Начать это переключение удобнее с древности, когда складывались базовые алгоритмы человеческой активности и мобильности.

Древнейшие миграцииХод «с горки на горку» был ритмом раннего движения, и в чередовании

гора-равнина зародилась прагеополитика, выработанная в конкуренции пралюдей с другими хищниками и другими пралюдьми за власть над про-странством [подробнее см.: Головнёв 2009]. Ранние памятники не случай-но находятся в пещерах и других горных урочищах, а мифологии разных народов пестрят сакральными образами горы. Наиболее ярко эта древняя схема власти над пространством сохранилась у степных кочевников, рейды которых нередко начинались и завершались в горах. При любых переме-щениях «соколиный взгляд» с горы (выраженный, например, в монгольских мифологемах соколиной охоты Бодончара-простака и священной горы Бурхан-халдун) позволял кочевнику реализовать горную стратегию в битве за степь. По опыту Чингисхана, как бы далеко ни простирались кочевья и завоевания, точкой возврата всегда оставалась родная гора.

Во все времена горы, благодаря мозаичности ландшафта и многооб-разию условий маневра, служили стыком оседлости и подвижности. В этом отношении горный хребет Евразии, тянущийся от Атлантики до Пацифики (Пиренеи–Альпы–Карпаты–Кавказ–Иран-нагорье–Гиндукуш–Гималаи–Ти-бет–Наньшань–Иньшань–Хинган с северной дугой Памир–Тянь-Шань–Ал-тай–Саян), можно считать «становым» для ранних переселений. В горных нишах, как в гнездах, укрывались и разрастались сообщества мигрантов, сохраняя потенциал дальнейшего движения по хребту и его отрогам. Не случайно древнейшие пути колонизации непременно проходили по гор-ным цепям, будь то Альпы в Европе, Алтай в Азии или Скалистые горы в Америке. Даже в случаях выхода на равнину люди верхнего палеолита со-храняли «горный стиль» освоения пространства, перенося модель пещеры на сооруженный из дерева и звериных костей дом-бастион (в поздних куль-турах — цепи селений-городов).

В последние годы нужда в адекватных интерпретациях обострилась ввиду хлынувшего в науку потока новых данных от археологии и палеоге-нетики. Наиболее заметным поворотом в дискуссиях о происхождении че-ловека стало открытие «многообразия sapiens». Около трети века назад мо-нополия человека современного физического типа на звание sapiens была подорвана причислением к числу «разумных» неандертальца. Возникла даже неловкость в терминах: неандертальца стали называть Homo sapiens neanderthalensis, а человека современного — Homo sapiens sapiens. Но и этим дело не кончилось: несколько лет назад на острове Флорес были об-наружены останки Homo floresiensis — метрового роста человека, который обитал в Индонезии в интервале 95–17 тыс. л. н. и охотился на карликовых

слонов и гигантских ящериц. Индонезийский «хоббит» был не только совре-менником Homo sapiens sapiens, но и сам был sapiens, несмотря на малый рост [Lieberman 2009].

Совсем недавно компания sapiens пополнилась Homo sapiens altaiensis, фаланга пальца и зуб (верхний моляр) которого обнаружены в Денисовой пещере на Алтае. Авторы открытия, А. П. Деревянко и М. В. Шуньков, спра-ведливо расценили алтайскую находку не как частную сенсацию, а как по-воротную веху в антропологии, обозначающую новые реалии в знаниях о человеке и новый горизонт исследовательских задач. На алтайской окра-ине среднепалеолитической ойкумены сошлись пути трех sapiens — соб-ственно sapiens, а также neanderthalensis и altaiensis. Согласно анализу ми-тохондриальной ДНК, их общий предок жил около миллиона лет назад, а на момент «встречи на Алтае» они заметно различались; на филогенетической шкале алтаец отстоит от сапиенс вдвое дальше, чем неандерталец [Krause et al. 2010]. Комплексный анализ митохондриальной и ядерной ДНК показал не столь разительные, но вполне отчетливые отличия «Денисова» от Homo sapiens и Homo neanderthalensis: геном денисовца отклонился от геномов современного человека и неандертальца на 11–12%. Хронологически де-нисовец и неандерталец отделились от линии развития современного че-ловека около 800 тыс. лет назад, а друг от друга — около 640 тыс. лет назад [Деревянко, Шуньков 2012:207].

Схождение трех сапиентных традиций в одно время и в одном месте вряд ли можно считать случайностью, хотя карикатурной выглядела бы и картина геополитической схватки за Алтай на заре верхнего палеолита. Не-случайным оказалось то, что отныне и на долгие тысячелетия Алтай пре-вратился в узел евразийских коммуникаций — позднее именно здесь схо-дились пути миграций предков алтайских, индоевропейских и уральских народов. Окраинное положение Алтая в позднем плейстоцене вовсе не подразумевало пассивной инертности; напротив, как следует из природ-ных оснований колонизации, пограничные группы обладали повышенным зарядом мобильности и активности. Пришельцы-неандертальцы (а, воз-можно, и шедшие по их следам группы «ориньякоидных» sapiens), несмотря на малочисленность, могли сыграть роль катализатора в генерировании нового транскультурного очага на Алтае — и в этом проявилось еще одно природное основание колонизации, состоящее в повышенной активности и эффективности действий малых мобильных групп. Кроме того, мигран-ты далеко не всегда были неудачниками-изгоями, и нередко их движение было мотивировано освоением новых пространств и подчинением мест-ных сообществ. Гипотетически допустимо, что неандертальцы тешиктащ-ской (сибирячихинской) традиции были мобильной группой, двинувшейся на восток и пробившей дорогу попутчикам (sapiens). Это вполне согласует-ся с характеристиками неандертальцев как агрессивного боевого охотни-

20 21

чьего сообщества, а их возможные варианты симбиоза с sapiens не исклю-чают амплуа разведчиков-проводников. Не исключено также, что sapiens как «гении симбиоза» обладали выгодными «жизненными качествами», позволившими им освоить новые территории, используя боевую мощь и северную адаптацию неандертальцев (рискну представить неандертальцев «берсерками» sapiens в совместных рейдах). Позднее по законам сукцессии неандертальцы как успешный авангард колонизации уступили первенство успешным попутчикам-устроителям sapiens. Подобный гипотетический сценарий предполагает мобильный симбиоз, в котором sapiens не под-вергли neanderthalensis массовому геноциду (как нередко предполагается), а по-своему приручили их, использовали в северных походах и, наконец, растворили в своей среде.

Трудно сказать, насколько сценарий симбиоза был универсальным (наверняка праистория семейства sapiens знала и свирепые конфликты), но именно в нем, а не во взаимоуничтожении, видится эффективный алго-ритм древней колонизации. Возможно, не только на Алтае, но и на Урале неандертальцы составили компанию sapiens в северных походах — вплоть до полярного круга [см.: Slimak et al. 2011]. То, что южанин-sapiens осваивал северную Евразию по неандертальским тропам, неудивительно. Неандер-тальцы первыми встроились в перигляциальный биоценоз, известный как мамонтовый комплекс, — фаунистические останки на неандертальских сто-янках принадлежат по большей части видам «мамонтовой степи» [Guthrie 1990]. Северная адаптация sapiens началась в диалоге с неандертальцами, выступившими (возможно, в буквальном смысле) их проводниками в вы-сокие широты. В среднем палеолите неандертальцы отодвинули северную границу ойкумены до 55º с. ш., а на севере Европы проникли и глубже (Вол-чья пещера, Остроботния, 62º с. ш., 120 т. л. н.). В верхнем палеолите sapiens — возможно, в сопровождении neanderthalensis — достигли Полярного круга и на Урале (Мамонтова Курья, 66º с. ш., 40–35 т.л.н.).

Эпоха колонизации Евразии человеком современного физическо-го типа в голоцене породила новые стратегии движения и геополитики, в которых сочетались номадизм и оседлость. Обозначилась специализация культур и социальная стратификация внутри культур по признаку локаль-ность/магистральность. Выделились магистральные культуры с высоким потенциалом мобильности и коммуникативности. Свойственная им физи-ческая подвижность была выражением внутренней когнитивной мобиль-ности, имеющей мало общего с приписываемой кочевникам пассивной зависимостью от климата и емкости пастбищ. Судя по опыту степных им-перий, кочевникам свойственна активная схема абсолютной власти над пространством, легко переносимая с локального горностепного урочища на магистральные сети (что следует, например, из известных высказываний монгольских ханов о своей миссии господства над миром). По мере раз-вития новых технологий движения складывались новые магистральные

перекрестки контактов и взаимодействия культур, к числу которых в Евра-зии относятся Средиземноморье, Причерноморье, «полуостров Европа» и (позднее) морские метрополии Европы, Балто-Понтийское междуморье, Урал, Алтай, долина Лены, долины крупных рек Западной, Южной и Вос-точной Азии. Особую роль в истории народов и стран Северной Евразии сыграли мобильные магистральные культуры открытых пространств — сте-пей и морей.

Мир алтайских культур (народов алтайской языковой семьи), рас-ширившийся в эпоху великих переселений до Тихого океана на востоке и Средиземноморья на западе, создан подвижными охотниками и степными кочевниками. При множестве частных различий тунгусы сибирских плато, якуты ленских долин, и тюрки евразийских степей сходны высокой мобиль-ностью; оазисы оседлости, вроде Приамурья или Минусинской котловины, едва различимы на просторах алтайских кочевий. Если в уральской части Северной Евразии рождались преимущественно устойчивые лесные куль-туры, то в алтайской — подвижные культуры степей, долин и плоскогорий. Там, где смыкаются леса и степи, граничили финно-угры и тюрки; где рав-нинная западносибирская тайга прерывается среднесибирским плоско-горьем, соседствовали самодийцы и тунгусы. Алтайцы и уральцы долгое время сосуществовали неподалеку друг от друга, сохраняя самобытность: если уральцы достигали алтайских предгорий и степей (как это случилось с южными самодийцами-кулайцами) или алтайцы оказывались в уральских лесах (как это произошло в эпоху тюркских каганатов), они не слишком да-леко заходили за привычные границы и рассматривали новые владения как окраинные. Долгое время западные из алтайцев и восточные из уральцев находились рядом, но будто спиной друг к другу, свидетельством чему слу-жит стойкий енисейский рубеж между лесными культурами неолита и ран-него металла ленского и трансуральского кругов. Эти семьи «переплелись языками» с разных географических плацдармов и этнокультурных позиций.

Ленские культуры с древности были магистральными, охватывая и со-подчиняя множество локальных общин и традиций. Эта магистральность питалась ресурсами байкало-охотских культур, связываемых верховьями рек бассейна Лены и Алдана, и наращивала потенциал вдоль долины Лены, с плейстоцена свободной от ледника (благодаря континентальному кли-мату) и удобной для протяженных миграций по долготе и широте. Освоить ленскую магистраль могла только динамичная культура, способная уста-новить контроль над огромной территорией. По экосоциальным услови-ям долина Лены представляла собой северный вариант великой степи, где можно либо властвовать, либо подчиняться, но трудно существовать авто-номно. Выход новых мигрантов на Лену подразумевал их противоборство с прежней доминантной группой, и успех в конкурентной борьбе сулил по-бедителям либо власть над всей Ленской страной, либо растворение в ту-земной среде. Самым сложным испытанием для группы мигрантов было не

22 23

овладение центром, а установление контроля над системой путей. Эта си-стема существовала не просто в виде рек и межгорных проходов, а в прак-тиках движения локальных групп. Другими словами, захват Ленской страны означал не вытеснение туземного населения, а его подчинение влиянию центра. Единство восточносибирских культур связано с их централизацией, основанной на высокой мобильности ленских доминантных групп. Новая элита не разрушала системы путей и связей, а использовала их для продви-жения своего влияния, вследствие чего облик супер-культуры обновлялся, а ее территория оставалась прежней.

Евразийские перекресткиВ древней геополитике Северной Евразии ключевую роль играли

магистральные культуры кочевников, охватывавшие своим движением большие пространства и связывая локальные культуры в обширные этно-культурные сообщества. В отличие от локальной культуры, основанной на экоадаптации и освоении биоресурсов, магистральная строится на экосо-циоадаптации — освоении социокультурных ресурсов локальных культур. Магистральная культура не просто связывает локальные культуры и ис-пользует их ресурсы, но и открывает для локальных культур новые возмож-ности взаимодействия и экспансии. Со своей стороны, локальная культу-ра обладает преимуществом устойчивой экохозяйственной адаптации и долговременного выживания в определенной эконише. Магистральная и локальная культуры — не жесткие типы, а полюса многообразного спектра, внутри которого существовали промежуточные варианты. В своей эволю-ции они могли меняться местами, наращивать и терять адаптационный и миграционный потенциал, но в целом именно взаимодействие (вплоть до симбиоза и синтеза) этих культур определяло движение и развитие челове-ческих сообществ.

С эпохи бронзы магистральные культуры «коне-людей» и «море-людей» генерировали политическую элиту для многих локальных культур Евразии. На рубеже эр черноморский перекресток степных и морских ко-чевий стал маятником евразийской геополитики. Магистральные культуры Балто-Понтийского междуморья и Великой степи охватывали пространство Северной Евразии в ритме попеременного господства кочевников моря и суши. Североевропейский очаг экспансии и влияния обусловил долговре-менный феномен нордизма, центральноазиатский — ордизма. Сопоста-вимые по мощи, эти очаги были главными генераторами североевразий-ской коммуникации. Кроме них, с древности обозначается южный вектор понтизма, принявший со временем форму византизма. Нордизм и ордизм, представленные мобильными и воинственными культурами, соответствен-но северных мореходов и степных коневодов, сыграли решающую роль в формировании этнокультурного и политического пространства Северной Евразии, в том числе России. Магистральные культуры «море-людей» и

«коне-людей» создавали потоки коммуникации и силовые линии в северо-евразийском пространстве, связывая и соподчиняя локальные культуры в измерениях Север–Юг (нордизм) и Восток-Запад (ордизм).

В истории Руси они стали магистралями, соответственно, варяжской и ордынской Руси. Сложившиеся на их основе традиции можно назвать норд-русской и орд-русской. «Феодальная раздробленность», приписываемая не то дурному нраву знати, не то законам всемирно-исторического развития, была следствием остановки северной магистрали — варяжского пути. Су-щественную роль в смене мотиваций и остановке движения норманнов сы-грало христианство, «осадившее» северных воинов-торговцев и изменив-шее их отношение к южным землям и народам. Варяги осели, и замер путь «из варяг»; динамичная прежде Русь распалась на статичные локальные княжества.

Ордизм не чужд южнорусскому пространству, потому что здесь он ро-дился. Унаследованный скифами и сарматами, по-азиатски обновленный хунну, гуннами и тюрками (аварами, хазарами, болгарами), он в течение ряда эпох воздействовал на соседнее праславянское сообщество. Нака-нуне образования Руси славяне Балто-Понтийского междуморья были не просто разделены на даннические области варягов и хазар, но и вписаны в социокультурный контекст Севера и Степи (южные и северные славяне различались по многим культурным и биоантропологическим характери-стикам). Этот рубеж дал себя знать и в геополитике монголов XIII в.: хан Батый покорил лишь Нижнюю Русь — область рек южного стока, некогда принадлежавшую хазарам, тогда как Верхняя Русь, по рекам северного сто-ка, осталась независимой от Орды. Не исключено, что не только северные дебри и болота, но и давняя геополитическая граница сдержала экспансию монголов и обозначила северный предел Улуса Чжучи.

Монголы привнесли на Русь новую магистраль. Подобно викингам на море, они развернули в степи гигантскую социальную сеть, основанную на той же триаде война–дань–торг, только доля торговли в ней была ничтож-на в сравнении с военно-данническим промыслом. Монгольская культура больших пространств пересекла всю срединную Евразию, захватив в каче-стве локальной культуры Нижнюю Русь. Монгольская технология подчи-нения оказалась настолько эффективной, что на Руси завоеватели быстро превратились из врагов в господ, а их правители обрели статус царей.

Впоследствии на стыке монгольской (ордынской) и нижнерусской культур сложилась орд-русская или московская (по названию ее фор-поста) культура, основанная на жестком централизме власти и военно-данническом промысле. Москва, как показали исследователи евразийской школы, унаследовала от Орды методы управления (русский лексикон по-полнился монголо-тюркскими понятиями «деньги», «казна», «таможня», «яр-лык», «ясак») и к XVI в. превзошла по социально-политическому потенциалу

24 25

рассыпавшуюся на части Орду. В целом верно, хотя и не лишено гротеска, замечание кн. Трубецкого: «Московское государство возникло благодаря татарскому игу… “Свержение татарского ига” свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву» [Тру-бецкой 1995:157].

В отличие от быстро расцветающих в войне и гибнущих в мире степных кочевых империй, Московское царство укоренилось на нижнерусской ло-кальности, впитав ордынскую магистральность. По устойчивости москов-ская культура не уступала новгородской, а по военно-промысловому по-тенциалу, при остаточной поддержке Орды, значительно ее превосходила. Исход поединка царя и веча был предрешен, и в течение столетия, с 1471 по 1570 гг., очаг верхнерусской культуры был уничтожен. Дуэль Москвы и Нов-города, трактуемая официальной историографией как борьба централизма с сепаратизмом, в действительности была эпохальным столкновением двух различных традиций — орд-русской и норд-русской.

Стили колонизацииОсобая роль магистральной коммуникации подразумевала специали-

зацию власти над пространством, олицетворенной военными вождями, мо-нархами, жрецами, миссионерами, торговцами. Иногда контакт народов и культур представляется как механическое перетекание заимствований из одного сообщества в другое. В действительности подобные контакты осу-ществлялись не сами собой, а через агентов магистральности, которые про-кладывали и поддерживали каналы межкультурного взаимодействия, по роду деятельности обладая навыками этнодипломатии и этнополитики. Им же принадлежала ведущая роль в колонизации. Нередко массы колонистов двигались не по собственной воле, а согласно затеям (проектам) элиты, на-пример при переселении кочевниками земледельцев и ремесленников в пределах покоренных территорий, высылке в дальние страны преступни-ков, организации невольничьих поселений, создании торговых или про-мышленных резиденций.

В ту пору, когда южные области Руси, утратив магистральность, кроши-лись в локальных разделах, па позже стали по существу колонией (улусом) Орды, норд-русская традиция на севере продолжала жить в Новгородской земле, которая не только сохранила целостность, но и расширила свои пределы за счет военно-торговой колонизации; к XIII в. новгородские вла-дения простирались от Ботнии на западе до Урала на востоке и от Арктики на севере до Верхней Волги на юге. Новгородские ушкуйники унаследова-ли военно-разбойный стиль викингов, но перенесли его с моря на реку; и в целом северорусская культура принадлежала уже не морским, а речным людям (хотя поморы сохранили морские привязанности норманнов). Рас-цвет Новгорода и северорусской культуры был обусловлен динамикой нор-дизма, ярко проявившейся в разбоях ушкуйников, путешествиях купцов и

создании сети колоний на пространствах Севера, Урала и Сибири. Позднее норд-русский стиль движения выразился в деятельностной схеме поморов с их вечевым нравом, торгово-промысловой предприимчивостью и тягой к охвату больших пространств.

Новгородская экспансия на восток примерно на полтысячелетия пред-шествовала московской — она началась по меньшей мере в XI в., тогда как московская — в XV–XVI вв. (примерно такой же интервал разделяет откры-тия Америки викингами и испанцами. Северорусско-сибирские отношения вдвое старше московско-сибирских: новгородцы путешествовали в Югру и Самоедь уже в XI в. (возможно и раньше), московские рати добрались до Сибири в XV–XVI вв.

Северорусское (новгородско-поморское) проникновение за Урал имело торгово-промысловый характер, московское — военно-административный. Экспансия норд-русской культуры выражалась в соз-дании сети коммуникаций и колоний — городков, торжищ, промысловых станов в Балтии, Поморье, на Урале, в Поволжье — малых копий Новгорода с его размахом торговли и своеволием веча. Их зависимость от метрополии была условной (например, двинские бояре и хлыновцы нередко расходи-лись в политических предпочтениях с новгородцами) и, по большей части, основанной на корпоративно-торговых и личных связях.

Деятельностная схема орд-русской традиции, немыслимая без мощно-го центра и основанная на административно-налоговом промысле, реали-зовалась в создании иерархической структуры «малых копий» Москвы, бю-рократически централизованном управлении и политически окрашенной христианизации. Можно вести речь и о срастании этих традиций в синте-тическую русскую культуру — сдвоенная магистральность русской культу-ры, вобравшей в себя традиции нордизма и ордизма, а также славянскую локальную адаптивность, стала двигателем мощной экспансии, приведшей к образованию России на просторах Северной Евразии.

Историки, отечественные и зарубежные, то с восхищением, то с ужа-сом говорят о стремительном продвижении русских на восток в XV–XVI вв. Эти высказывания сами по себе интригуют, поскольку показывают абсолют-ное расхождение современных представлений о возможностях человека и загадочных реалий полутысячелетней давности. Вот несколько таких вы-сказываний.

Пока «морские» народы Западной Европы заполняли поверхность океана своими судами, направлявшимися в отдаленные земли, и

тем или иным образом облагали данью жителей океанического по-бережья Азии, Россия организовала казаков и, выйдя из своих север-ных лесов, взяла под контроль степь, выставив собственных кочевни-ков против кочевников-татар. Эпоха Тюдоров, увидевшая экспансию Западной Европы на морских просторах, лицезрела и то, как Русское государство продвигалось от Москвы в сторону Сибири. Бросок всад-

26 27

ников через всю Азию на восток был событием, в той же самой мере чреватым политическими последствиями, как и преодоление мыса Доброй Надежды, хотя оба эти события долгое время не соотносили друг с другом (Макиндер 2003:24–25).

Почему русским удалось в баснословно короткое время пройти вдоль северной ойкумены через Сибирь и достичь Тихого океа-

на, создать громадное имперское образование, которое проникло в американское пространство вплоть до бухты Сан-Франциско и лишь под сильным нажимом англосаксов, а позже китайцев и японцев, вы-нуждено было отступить назад? Решающим был все же тот факт, что продвигавшийся в Северную Америку русский не считал эти про-странства незаселенными и поэтому проникал туда, в то время как другие крупные народы мира, в том числе восточноазиатские, с чьим жизненным пространством он скоро соприкоснулся, считали их не-пригодными для жизни, не имеющим ценности пространственным владением или даже придатком, примыкающим к враждебной для жизни северной полярной области... Перед китайцами лежали земли на Амуре, которые они считали непригодными для жилья, не пред-ставляющими ценности для огосударствления. Они стояли на Амуре, как Древний Рим — на Дунае и Рейне, наблюдая за рекой, но ничего не организуя там (Хаусхофер 2003:282).

Русские землепроходцы добрались в 1643 г. до бассейна Амура, в 1696 г. они обследовали огромный полуостров Камчатку, а в сле-

дующем столетии достигли Аляски, где русские колонисты обосно-вались в 1799 г. Это было быстрое, хотя и хрупкое — но оттого тем более заслуживающее восхищения — мирное завоевание (Бродель 1986:114).

Если англичанам понадобилось 125 лет, чтобы пройти Америку по-перек от Атлантики до Тихого океана, и 225 лет — с севера на юг,

то русские вдоль всей Сибири от Урала до Тихого океана «пробежа-ли» за каких-то 75 лет, а к границам современной России в Азии — за 120–130 лет (Резун, Шиловский 2005:121).

Как чудовищный каток, империя, подминая под себя десятки си-бирских племен и народов, тысячами своих активных членов до-

катилась до побережья Тихого океана и, толком даже не заметив его, перевалилась в Северную Америку (Кызласов 1996:55).

Для антропологии движения этот «рывок на восток» представляет осо-бый интерес еще и потому, что он не связан ни с каким-либо мегапроектом вроде крестового похода, ни с какими-либо природными катаклизмами вроде глобального похолодания или потепления, ни с имперскими завоева-ниями, поскольку именно в это время Московия переживала кризис и сму-ту, и сама была на краю гибели. Эта историко-антропологическая загадка имеет прямое отношение к феномену обширности и целостности России, в том числе устойчивости в критические периоды вроде революций ХХ в.

Вторя американским концепциям, российские исследователи нередко

применяют понятие «фронтир» к колонизации в Евразии. Сколько-то при-емлемо это в случаях, когда речь идет об окраинных евразийских культурах, и вполне органично, если подразумевается контакт с культурой-носителем самого слова frontier (например, в Пацифике). В остальных случаях это вно-сит искусственную «границу» туда, где более значима «сеть давних связей», где поле коммуникации не менее важно, чем барьеры. Российская коло-низация скорее продолжала древнюю традицию взаимодействия маги-стральных и локальных культур в Северной Евразии, чем создавала эффект «пограничья» контрастно различных культур, свойственный европейской колонизации Америки.

Концептуализация российской «северности» или «сибирскости» пред-полагает сопоставительное обращение к зарубежному опыту (американ-скому, скандинавскому), но не его калькированию. Соотношение «тузем-ности» и «пришлости» в России имеет иной историко-антропологический контекст, чем во фронтирных американских моделях. Впрочем, не только в России, но и во всем мире имеет смысл смена биологического толкования понятия «коренной» историческим: многие русские, саха и коми давно яв-ляются если не коренными, то укорененными жителями Севера.

Мобильность и современностьСреди черт ментальности, поддерживающих огромную Россию, не-

смотря на многочисленные социальные катаклизмы, важны: мышление большими пространствами, актуальность трансграничья, поразительная адаптивность. По поводу последней лучше всех сказал Н. Гоголь: «Русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть в Камчатку да дай только теплые рукавицы, он похлопает руками, то-пор в руки и пошел рубить себе новую избу» (Мертвые души).

Север всегда отличался особой культурой движения и самобытной пространственной философией. И в ХХ в. наиболее заметные прорывы связаны с высокой мобильностью — освоение Севморпути, создание За-падносибирского нефтегазового комплекса. Можно говорить о недостатках вахтового метода и пагубности психологии временщичества, но это прояв-ление той самой схемы мобильности, которая позволила и до сих пор по-зволяет существовать общности на огромном пространстве.

В концептуализации Сибири и России в целом одним из осевых изме-рений является северность, в том числе фактор Арктики и арктического регионостроительства. Речь идет о позиционировании Арктики как осо-бого пространства в двух измерениях: (1) как фактора северной идентич-ности; (2) как арены инновационных международных и межрегиональных инициатив. Северная идентичность сыграла позитивную роль в самоопре-делении Нордических стран и весьма перспективна для России, которая после распада СССР обозначилась на карте как крупнейшее северное госу-дарство с географическим центром на Полярном круге в низовьях Енисея.

28 29

«Северность» России обусловлена исторически (начиная с ключевой роли ладожско-новгородского Севера в древности), геоэкономически (с учетом ресурсной мощи современного Российского Севера) и геополитически (ввиду пространственного господства России в высоких широтах Евразии и «арктическом средиземноморье»).

В последние годы обозначилась глобальная геополитическая ось Север-Юг, на которой Россия предстает не буфером, как в тупиковой анти-тезе Запад-Восток, а основной страной Севера. «Северное измерение» (не в версии ЕС или Канады, а в российском понимании) позволит России опереться на собственные приоритеты. Если Россия не активирует своего северного потенциала, ей на оси Север-Юг достанется место громоздкой периферии с хроническими техно-экологическими и этнокультурными кризисами. Обратная перспектива предполагает развитие ресурсов се-верных культур и становление северной идеологемы с опорой на впечат-ляющие сюжеты истории освоения Севера новгородцами, поморами, коми-зырянами, ненцами, эвенками, якутами и другими сообществами Евразии.

Особую роль на Севере и в Сибири играет коммуникация, и главным во-просом для любого проекта, от путешествия до продажи рыбы, оказывается не наличие или отсутствие ресурсов, а состояние путей. Проекты коммуни-кации принципиальны не только с позиции меркантильного бухгалтерско-го расчета, но и в реализации деятельностной схемы — самореализации. Остановленные проекты, например, Мертвая дорога — памятники упадка движения, перехода в статику. Возможности открываются в движении, а если оно остановлено, возможности консервируются — в лучшем случае создаются так называемые отложенные открытия.

Примером открытия новых возможностей можно считать конкурент-ное взаимодействие двух социоэкономических систем на Ямале — тради-ционной и современной. На самом деле у них немало общего, прежде всего в освоении больших пространств. Построенная недавно транс-ямальская железная дорога заново организовала пространство полуострова, и в контакте газовиков и оленеводов обнаружились примечательные пере-плетения. Как показала недавняя этнологическая экспертиза, технические сооружения сами по себе не пугают ни оленей, ни оленеводов. Тундровые кочевники могут рассматривать проход через индустриальные нагромож-дения Бованенково как своего рода развлечение, а движение поездов ис-пользовать для окарауливания оленей. Не чуждо ненцам и применение со-временных средств виртуальной коммуникации — мобильных телефонов, навигаторов и прочих гаджетов.

В целом именно мобильные концепции и практики представляются адекватными и прорывными в пространстве России, особенно ее Севера и Востока, и в концепции движения видится перспектива не только устойчи-вого развития, но и самобытности. В статике мы проигрываем и становимся пассивными потребителями, в движении мы адаптивны и креативны при-

менительно как к собственной социоэкологической среде, так и к вызовам современности.

ЛитератураБродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–

XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.: Прогресс, 1986.

Головнёв А. В. Антропология движения (древности Северной Евразии). Екатеринбург: УрО РАН; «Волот», 2009.

Деревянко А. П., Шуньков М. В. Новая модель формирования человека современного физического вида // Вестник РАН, 2012. Т. 82, № 3. С. 202–211.

Кызласов Л. Р. О присоединении Хакасии к России. Абакан–Москва, 1996.

Макиндер Х. Географическая ось истории // Классики геополитики. ХХ век. М.: АСТ, 2003. С. 7–30.

Резун Д. Я., Шиловский М. В. Сибирь, конец XVI — начало ХХ века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. Ново-сибирск: «Сова», 2005.

Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М.: Прогресс, 1995.

Хаусхофер Карл. Границы в их географическом и политическом значе-нии // Классики геополитики. ХХ век. М.: АСТ, 2003. С. 227–598.

Krause J., Fu Q., Good J. M., Viola B., Shunkov M. V., Derevianko A. P., Pääbo S. The Complete Mitochondrial DNA Genome of an Unknown Hominin from Southern Siberia // Nature. 2010. Vol. 464. P. 894–897.

Lieberman D. E. Palaeoanthropology Homo floresiensis from Head to Toe // Nature. 2009. Vol. 459. P. 41–42.

Slimak L., Svendsen J. I., Mangerud J., Plisson H., Heggen H. P., Brugere A., Pavlov P. Late Mousterian Persistence near the Arctic Circle // Science. 2011. No 332. P. 841–845.

30 31

1. Ситуация человекаЭкспертное сообщество в разных вариациях фиксирует проблемную

ситуацию, которая складывается вокруг главного субъекта изменений в мире — самого человека, его собственной идентичности. Проблемность ситуации заключается в следующем.

Базовые привычные представления о человеке уходят в прошлое. Че-ловек испытывает радикальные изменения, касаемые как его социальных форм идентичности, так и физической, телесной, гендерной форм. Привыч-ный образ человека скоро придется записывать в Красную книгу и созда-вать Музей Человека.

Антропологические тренды радикальных изменений человека убы-стряются не сами по себе, а при активном участии самого человека. Наблю-даются все более учащающиеся практики трансгресии, трансформации, трансфигурации человека, суицидальные пограничные практики экспери-ментирования над собой, агрессивные практики, связанные с уничтожени-ем среды. В общем и целом, тренд на самоуход человека и самоликвидацию привычных институтов существования, которые крепят человека (семьи, брака, морали, права, образования, культуры, базовых ценностей и др.), становится все более ярко выраженным.

В целом этот класс трендов можно назвать классом транстрендов, на-правленных на уход человека с исторической сцены и замену его другим существом (киборгом, мутантом, транс- или постчеловеком)1.

Проблемность усугубляется тем, что мировое экспертное сообщество пока не выработало согласованного видения того, что с этими изменения-ми можно и нужно делать, как их можно адекватно описать и какие рядом предложить новые образы и представления о человеке. Эксперты не име-ют ни ясных новых представлений о человеке, ни тем более согласованного видения. Само экспертное сообщество испытывает двойной дефицит — де-

С. А. СмирновД. филос. наук, профессор, заведующий лабораторией стратегических и форсайт-ных исследований Новосибирского государственного университета экономики и управленияе-mail: smirnoff1955@yandex.ru

Антропология номадизма(Антропологические тренды и северный культурный код)

фицит нового антропологического дискурса, адекватного ситуации — он не выстроен, и дефицит институционального единства — оно просто отсут-ствует.

1. 1. Жизненный аутсорсинг и сидячая мобильность

В чем проявляется тренд ухода человека? Начинается все с безобид-ных вещей.

Например, появляются новые профессии и виды занятости. Такие, на-пример, как event-менеджер, блогер, лайф-коуч, выгульщик собак, муж на час, подружка невесты. Но что это означает? За этим стоят новые привычки, новый образ жизни, новые индустрии и проч. Тем самым меняется социаль-ная среда.

Мы все больше вещей, услуг, работ передаем другим за плату. Мы не только заказываем пиццу на дом. Мы заказываем приготовление ужинов, стирку белья, выгул животных, воспитание детей, ремонт квартиры, ремонт машины и проч. Мы высвобождаем себя все более от внешних работ и за-бот, освобождаем себя от обязанностей, от домашних дел по самообслужи-ванию. Мы освобождаем себя все более от заботы вообще, чтобы самим вы-свободиться под… Под что? Для чего? Мы высвобождаем себя от этих забот в пользу чего? Ночной жизни? Клубов, ресторанов? Водки, бани, игровых клубов? Или в пользу библиотеки, книги, работы?

Что в результате происходит? В результате высвобождения от работ и забот мы постепенно утрачиваем свои базовые навыки, способности. Счи-тать мы давно сами не считаем. Передоверяем калькулятору, компьютеру, мобильнику. Также уже сами не пишем, а набиваем текст на клавиатуре. Мы не выводим на чистом листе бумаги буквы, как делали это на глиняных до-щечках древние греки. Нам это буквально физически все труднее делать. И тем самым не рисуем форму мысли. В итоге сами не мыслим. Мы перестаем писать. Чистый лист бумаги и ручка уходят в прошлое. Чтобы что-то напи-сать, приходится себя заставлять. Моторика письма, ключевая практика и органика, становится уходящей натурой.

Мы утрачиваем простые, но радикально важные способности — в итоге у нас не формируются важные человеческие навыки. Например, мы утрачиваем навыки устного счета и письма. А многие люди не умеют сами гладить, стирать, делать элементарные работы по дому.

Мы не помним номера телефонов, не пишем их в записные книжки, не записываем их на листочках, не прикрепляем их над телефоном дома. До-веряем эту память мобильникам. Это тот же аутсорсинг. Номера телефонов близких людей почти не помним, поскольку все они в памяти мобила или ноутбука.

1См. подр. об антропологических трендах — результаты нашего форсайт-проекта [Смирнов С. А. и др., 2013].

32 33

Жизненный аутсорсинг становится массовым. Мы не только доверяем машине быстро и много запоминать, быстро считать, проделывать опера-ции. Мы доверяем машине жить за нас. Мы отдаем машине самих себя, по-скольку, переставая делать простые вещи сами, переставая писать и счи-тать, запоминать, мы перестаем быть самими собой.

Осуществляя жизненный аутсорсинг, отдавая простые, но базовые за-боты о себе, мы, замещая их удовольствиями, теряем собственное автор-ство, собственную точку зрения, собственное мнение, чтобы делать выбор, чтобы высказываться. Доверяем разным брендам, рекламам, пиарам. Не можем окончательно решить, хороши или плохи эти ботинки или этот пид-жак. Мы перестаем доверять самим себе.

Все более частым явлением становится работа в мобильных офисах. Даже голубые воротнички исчезли. Класс, идущий на завод, давно исчез. Остается офисный планктон, переплывающий из одного места в другое, жи-вущий не понятно где, не прикрепленный к месту. Даже офисы свои компа-нии уже не заводят как постоянные места работы. Можно работать в любом месте, имея мобильник и ноутбук и возможность подключения к сети.

Можно жить в деревне, иметь связь с работодателем через интернет, выполняя работы через интернет. Жить и работать, находясь физически в деревне, а вся работа уходит в виртуал. Стирается грань между городом и деревней. Формируется этакая виртуальная мировая деревня.

Наши фразы, высказывания становятся все короче. Мы становимся по-хожими на Эллочку-людоедку. Короткое чтение и короткие тексты. Текст эсэмэсок, электронных писем. Читать некогда. Снижается навык работы со сложной информацией и сложными, длинными текстами. Кстати, само сло-во «эсэмэска» — удивительное явление. Лингвисты отмечают этот новый феномен в языке — образование слова из аббревиатуры, состоящей из ан-глийских букв, да еще с чисто русским ласковым окончанием «-ка».

Появилась снэк-культура. Мы едим быстро, мобильно, еда в упаковках. Читать нам тоже некогда, писать некогда. На ходу едим, пьем, решаем во-просы, общаемся, занимаемся сексом, между делом рожаем и воспитываем детей. Да и рожать перестаем. Заводим пары без семьи. Бой-френды и под-руги. Безопасный секс.

Фастфуды бурно растут. Суррогаты национальных кухонь растут как грибы. Заказываем еду на дом. Растет число кулинарных шоу на ТВ. Опять готовка быстро, по рецепту, по рекламе (на шоу сплошная реклама тех или иных фирм и продуктов).

Значит, человек испытывает не просто желание иметь. А иметь быстро, легко, не затрачивая усилий. Без заботы. Чтобы быстро, удобно. Прямой агрессивный хитрый, адресный маркетинг.

Делаем одновременно несколько дел. Едем в машине, слушаем радио, едим и даже занимаемся сексом. Дотошные американцы провели иссле-дование — кто чем занимается во время вождения машины. Выяснилось,

что за рулем люди бреются, едят, делают себе мэйк-ап, занимаются сексом, переодеваются, читают. И это все за рулем.

Продолжается бурный рост социальных сетей. Все срочно кинулись общаться «в контакте». Или в «Одноклассниках». Или в Face-book. Самое действенное воздействие — через социальную сеть. Знакомства, встречи, что-то надо объявить, узнать. Учитывая это, компании заряжают рекламу в интернете, в социальных сетях.

Например, вузы делают рекламу все более в социальных сетях. По-скольку молодые не читают газет, не слушают радио, даже не смотрят ТВ. Оно для молодых — уже вчерашний день.

Дети не играют во дворе в казаки-разбойники. Мало общаются на пере-менах в школе. Больше общаются в интернете, играют в стрелялки. Быстро отучаются от игры в песочнице. Наблюдается такое явление: школьники от-сиживают весь день в школе, на переменках почти не общаются. После уро-ков приходят домой и срочно начинают общаться друг с другом же — но в виртуальных сетях.

Увеличение социальных сетей ведет, с одной стороны, к увеличению поверхностных контактов, сиюминутных связей, быстрых встреч. Их нельзя назвать и встречами-расставаниями. Мы не встречаемся и не расстаемся, а просто контактируем. Как молекулы.

Но, с другой стороны, при такой массовизации растет корпускуляри-зация, атомизация жизни. Не усиление личностных начал, а усиление ин-дивидности, отдельности, изолированности. Виртуальные сети позволяют мне прятаться за никами, за псевдонимами. За обилием масок. Я могу как бы присутствовать в сети, но анонимно, как тень, мелькая и меняя свои ники, постоянно ускользая.

Итак, формируется этакий Homo mobilis, то есть человек сидячий, но с мобильником, ноутбуком, живущий в сети, отдающий все больше забот о себе другим — техническим устройствам, наемникам, сервисам.

1. 2. Новые антропологические и социо-культурные гибриды.

Формируются новые гибридные формы уклада жизни людей, особенно они становятся причудливыми в сельской местности, среди северных коче-вых народностей.

Например, кочевник-бедуин с мобильником и выходом в интернет и спутниковой связью, едущий на верблюде. Или наш пастух-оленевод, с рацией и мобильником, с нартами, запряженными в снегоход. Или пастух-овцевод в Австралии, с помощью спутниковой связи следящий за отарами овец.

Не надо далеко ходить. Возьмем нашу деревню. Достаточно выехать из города. С одной стороны, у скотника привычное домашнее хозяйство дома, в котором надо орудовать вилами и вывозить навоз, а с другой — ав-

34 35

томатизированное поточное доение на ферме, в котором замер молока, его жирности производится по компьютеру. Или доярка. Она приходит домой после этой технологии — и управляется дома со скотом по старинке. А сын дома сидит, играет в компьютерные игры. И может даже участвовать на рас-стоянии в чемпионате по киберспорту2 .

С одной стороны, у нас сохранились простые привычки, связанные с сугубо патриархальным образом жизни, обитанием на селе, с другой — че-ловек из села садится в машину и едет в город. Через час он там.

У сельской интеллигенции еще более кричащие контрасты. Сельский специалист, получив образование в городе, живет и работает в деревне (за-частую он живет, ночует в городе, а работает на селе). С одной стороны, он занят аграрным трудом, с другой — на выходные едет в город в кино или театр, или в супермаркет.

1. 3. Антропологическая альтернативаВ этой ситуации различные экспертные группы ставят перед собой во-

прос: разрушителен ли этот процесс аутсорсинга и гибридизации и до ка-кой степени? Где граница, предел этих радикальных изменений? До какой степени человек будет все свои идентичности отдавать на сторону? И если этот аутсорсинг беспределен и человек все более трансформируется ради-кально и онтологически, то это что — это естественный процесс мутации человечества, и его исчезновение является нормальным, как является нор-мальным естественный процесс смены биологических видов или…? Влекут ли изменения человека, коль скоро они неизбежны, за собой уничтожение человеком самого себя и среды, в котором обитает, или эти изменения мож-но повернуть в позитивное, конструктивное, созидательное русло?

Или необходимо все же вырабатывать некую антропологическую аль-тернативу этому уходу? Альтернативу, которая противостоит уходу и пред-полагает следующее:

— альтернатива задает иной противоположный тренд изменения че-

ловека — изменения, направленного не на самоуничтожение, а на преоб-ражение человека;

— альтернатива предполагает формирование нового образа будущего человека, который (образ) рукотворен и созидается им самим;

— альтернатива предполагает новую антропологию, новое понимание человека взамен уходящим конструктам и концептам прошлых эпох, кото-рые (концепты) и привели к суицидальному состоянию современного че-ловека;

— альтернатива предполагает производство и возделывание и тира-жирование новых антропопрактик, с помощью которых и через которые и производится этот преображающийся человек; эти антропопрактики долж-ны быть массовидным явлением и задавать большой тренд, способный противостоять тренду ухода.

Проблема в том, что тренд ухода запускается не от того, что внедряется новое техническое изобретение. Человека вытесняет не мобильник и ин-тернет. Не сам по себе интернет виртуализирует наше общение. Не сам по себе компьютер виноват в том, что мы уходим в виртуал и теряем социаль-ную реальность. Человек сам себя вычеркивает из списка жизни.

Проблема рождается там и тогда, когда человек, уже задолго до встре-чи с новым изобретением, сам давно не осуществляет работу/заботу над собой, над отношением к себе и среде обитания. Получив мобильник, чело-век хочет быстро и сразу получить все блага жизни, не затрачивая усилий над созданием этих благ.

Проблема именно в том, что не меняется, точнее, не выстраивается схема заботы о себе и собственной среде обитания, а сохраняется простая схема потребления (протянуть руку и взять, не затрачивая усилий)3.

Мобильники и ноутбуки, интернет надо превращать из средства пора-бощающего в средство освобождающее.

Но это возможно лишь при смене нашей идентичности. При культур-ном росте. Эмпирический индивид, привыкший потреблять, не умеет ис-пользовать интернет во имя собственного освобождения, поскольку куль-турных орудий у него для этого нет.

Феномен киборга родился не вчера. Он рожден по той же схеме — прикрепления к телу человека искусственного изделия. Так делалось всег-да, когда инвалиду отрубленный орган заменяли костылем или протезом. Отсутствие органического органа заменялось искусственным инструмен-том. Но при усилении натуральных способностей с помощью электронных протезов мы получаем киборгов, которые превращаются в киллеров. Мало усиливать натуральное зрение с помощью электронного протеза. Нужно

2Это явление тоже скоро станет трендом. В мире и в разных странах есть свои феде-рации по компьютерному спорту. В России такая федерация существует уже 11 лет. Проводятся постоянные чемпионаты мира. В ни участвуют очень молодые ребята. В киберспорте средний возраст киберспортсменов ведущих команд — девятнад-цать лет. Проводятся разные игры, индивидуальные и игры нового поколения, ко-мандные, соревноваться одному менее интересно, чем команде. Это игра молодых, средний возраст игроков — 19 лет. Хотя начинают играть фактически с 14 лет, и есть ребята там по 25-26 лет. Но, к сожалению, эта игрушка требует хорошей реакции, а организм, начиная с 24 лет, стареет, и скорость реакции заметно падает. Это сугубо уже антропологический признак: возраст, реакция, внимание. В 24 года ты старый. Ссылка: http://www.infox.ru/hi-tech/games/2011/06/14/cybersport.phtml

3См. подр. о концепте заботы, традиции, идущей от древнегреческой пайдеи и эпимелейи, в сборнике материалов и нашей статье, посвященной в связи с этим проекту практик себя М.Фуко: [Фонарь Диогена, 2010], [Смирнов С.А., 2010].

36 37

формировать духовное зрение. Что ты будешь делать с этим объемным зре-нием, дорогой киборг?

Или наоборот. Чтобы усилить естественные способности (глаза, руки) человек изобретал искусственное орудие, продлевающее его руку или глаз, усиливал себя искусственным глазом или рукой. Тогда появляются микро-скопы и проч.

Кончилось дело окончательным слиянием человека и компьютера и сформировался интерфейс человек-машина.

Но родился феномен киборга именно из естественной потребности усилить свое тело, из феномена органопроекции, о которой мы уже писали выше.

Необходимо обсуждать и формировать новую антропологическую аль-тернативу. При увеличении виртуализации жизни, при смене привычных форм идентичности человека (смена гендера, достижения генной инжене-рии — только первые цветочки) необходимо выстраивать и внедрять такие способы обитания, которые выстроены по схеме заботы человека о самом себе, о среде обитания. Эта проблема актуальна при любых технологиях и при любых режимах власти.

Поэтому более кардинальным и актуальным становится проблема управления антропологическими трендами.

Мы понимаем управление трендами именно в категориях собственно управления, под которым имеем в виду целый ряд деятельностей.

Это диагностика трендов, их мониторинг, аналитика и главное — ини-циация антропологической альтернативы, выработка в новых условиях таких практик, которые бы предъявляли человеку иное видение и пони-мание, иной способ собственно антропологического самоопределения, возвращающего человека к самому себе.

Иначе говоря, управлять трендами можно прежде всего через запуск новых трендов, противоположных тем, которые убивают человека и ставят его на грань исчезновения. Это делать возможно лишь сугубо практически. И здесь заканчивается собственно научно-исследовательский дискурс и на-чинается дискурс сугубо антропологический и проектный, ставящий, фор-мующий новый антропологический тип.

В этой связи мы полагаем, что антропологическая альтернатива долж-на быть сформирована не из достижений технической цивилизации, не из стремления сканировать мозг или разгадать тайны генома человека. Новый антропотип лежит рядом, по горизонтали, только севернее тех широт, к ко-торым мы обычно привыкли — в укладе северных народов.

Антропологическую альтернативу надо формировать антропологиче-скими же средствами. К сожалению, внутри западной технической цивили-зации она не проглядывается, поскольку ее прототипы представлены лишь эпизодически, как островки новых (старых) антропопрактик преображения

человека (типа духовных упражнений Игнатия Лойолы) или педагогики раз-вития в советской российской школе.

Антропологическая альтернатива, точнее, ее прототипы, основания для образа будущего, видимо, спрятана далеко, в стороне от западной и тя-готеющей к югу цивилизации. Спрятана там, где не привычно ее видеть, там, куда умозрение западных интеллектуалов не обращено.

2. Северный чуланПосмотрим вокруг себя и поглубже в историю. С чем связано становле-

ние типа Homo mobilis и возможны ли иные антропотипы? Какие примеры показывают нам иные цивилизации, расположенные на Севере Евразии?

Исторически так получилось, что при формировании доминирующих цивилизаций сформировался крен в сторону Западных, Южных и Восточ-ных цивилизационных и антропологических типов. Северные типы ока-зывались всякий раз на периферии, на задворках. Север всегда оставался окраиной для западных и южных сообществ и способов обитания. Понятно, что это было связано со стереотипом, что все силы придется тратить на вы-живание, на борьбу с холодом, мерзлотой, пространством, дикой (обяза-тельно чужой) природой, степью, тундрой, тайгой и проч.

Человек западной технической цивилизации исторически все более выбирал места, где теплее. Он выбирал комфорт, уют, более мягкую адапта-цию, доступность ресурсов.

Ориентация на Запад и Юг формирует вполне определенный антро-пологический тип: южный, теплый, мягкий, потребительский, комфортный, оседлый. Север формирует иной тип: жесткий, холодный, дискомфортный, кочевой. То есть номадический.

Если взять Россию, то она — северная страна. Это известно. Но все время исторически российская элита выбирала ориентацию на Запад, на Юг или на Восток, борясь за жизненное пространство. Образцы она брала на Западе. А за пространство воевала также с Югом и Востоком. Север же оставался у нее в тылу, в некоем в чулане, на задворках, в которых можно было иногда покопаться, поискать что-нибудь нужное, редкое и ценное. Но северный чулан не был точкой отсчета для ориентации и самоопределения российских элит. Он всегда был местом холодным, темным, спрятанным для западных и южных глаз, в нем хранились драгоценности. Их до поры до вре-мени хранили. Потом при необходимости доставали, обменивали на дары, получаемые из Запада. Благо, эти драгоценности были несметны и несчи-таны.

Именно в связи с тем, что теплый, южный антропотип доминирует в современной цивилизации, начинает доминировать и указанный выше антропотренд ухода человека в целом. Человек-южанин не справляется с

38 39

техникой, которую сам же и породил в погоне за комфортом и уютом. Он все более отдает свои функции, отдает самого себя внешним техническим устройствам (см. выше об аутсорсинге).

Запад-Юг выбирает комфорт, уют, технические блага и достижения. За-падная цивилизация югоцентрична. Средиземноморская теплая колыбель Западной цивилизации не порождает желания смотреть на холодный и чу-жой север4.

3. Номадизм как антропологический типИзвестно, что как раз северная цивилизация и формируется иным ан-

тропотипом, который можно назвать номадическим типом, типом кочевни-ка. Этот номадический историко-антропологический и социо-культурный тип формует собой и иную, северную цивилизацию, Северную Евразию.

Концепт «северная цивилизация» в последнее время становится все более популярным (см. литературу). Но он часто используется в сугубо по-литических и идеологических целях [см. Попков, Тюгашев 2004]. При таких обсуждениях в принципе отсутствует антропологический дискурс и про-блема антропологических трендов. Эта тематика начинает использоваться тогда, когда надо опять же завоевать место под солнцем и показать, что, например, Санкт-Петербург, северная Пальмира, может претендовать на статус мирового города [Переслегин С.Б., 2002].

Мы же пока ограничимся тем, что попытаемся понять номада-кочевника как иной антропологический тип, отличный от западного-южного и восточ-ного типа. И это понимание попробуем использовать при ответе на вопрос о поиске антропологической альтернативы.

Если совсем грубо, то спросим себя — чему может научить современ-ного западно-южно-ориентированного человека оленевод с Ямала? Или этот оленевод — тоже уходящая натура? И для умирающих северных на-родностей и языков тоже надо городить музей, в нем «заморозить» останки

номадов, их культуры, и позволять себе помнить о них в формате плохого музея: лежат, хранятся, к ним водят экскурсии, руками при этом не трогать. Гробовая тишина. Говорить можно только шепотом. Вечная мерзлота.

В то же время кочевничество как исторически выработанный антропо-логический и социо-культурный тип как раз формирует иной тип цивилиза-ции, северной цивилизации, которая характеризуется не только холодом и пространствами, но и устойчивостью, гибкостью, крепостью относительно климата и природных катаклизмов.

Движение, телесная физическая мобильность как способ жизни, пере-движение в пространстве вместе с очагом, своим домом, выработало у ко-чевников особую устойчивость и крепость, адаптивность и приспособляе-мость к изменениям.

С этой точки зрения именно «антропология движения» [см. подр. Го-ловнев А. В., 2009] как способ жизнедеятельности лежит в основании север-ной цивилизации, становится ключевым признаком при поиске и форми-ровании антропологической альтернативы, противостоящей тренду ухода западно-южного человека.

Кочевники Северной Евразии, потомки которых живут сейчас в Сиби-ри и на Севере России, могут продемонстрировать иной цивилизационный уклад, помогающий понять, что делать нам сегодня в ситуации радикаль-ных трансформаций доминирующего до сих пор западного технического антропотипа.

Ж. Делез и Ф. Гваттари, яркие представители западно-южного типа, все же при построении машины войны выбрали именно номадический антро-потип, как тип более стойкий и выносливый, вырабатывая тем самым свою номадологию [Делез, Гваттари, 2010].

Они фиксируют, что кочевник не просто движется. Он удерживает про-странство, распределяется в пространстве. Оно всегда — его пространство. Кочевник обитает в пространстве, в котором отсутствует фиксированная граница. Точнее, кочевник живет внутри этой границы. А.Тойнби отмечал: «Они бросились в степь не для того, чтобы преодолеть ее границы, а чтобы укрепиться в ней и чувствовать себя там как дома» [Делез, Гваттари, с. 641, прим. 45].

Кочевник живет внутри границы и передвигается вместе с ней. Она — его дом. Кочевник сочетает в себе полную динамику (передвижение и пре-бывание в пространстве) и статику (сидит на коне). Он не просто осваивает пространство, он живет в нем.

Ведь южный антропотип выбрал аутсорсинг именно потому, что осед-лость тела сочетается у него с технической мобильностью цивилизации. По-следняя дает ему возможность как бы перемещаться в пространстве, сидя в кресле автомобиля, в офисе, самолете.

А номад-кочевник движется вместе с домом, с процессами, массами, природными катаклизмами. Куда идет природа, туда движется и номад. Он

4 Впрочем, не все так просто. Как показал М.К.Петров, в основании европейской ци-вилизационной модели был положен в свое время новый древнегреческий социо-культурный код [см. Петров М.К. 1995]. Последний вырабатывался не кем иным, как пиратами Эгейского моря. Именно пираты и торговцы, плавающие по Средизем-номорью во времена крито-микенской цивилизации на корабле были, первыми представителями новой цивилизации и носителями нового кода. Новое палубное управленческое мышление (отсюда — фигура кормчего, кибернетеса) отрабатыва-лось на корабле. Купцы и пираты были сильнее и эффективнее сухопутных жрецов, держателей старой храмовой традиции. В итоге пираты потом сошли на берег и основали города-колонии, ставшие каркасом древнегреческой цивилизации. А в основании было всего-навсего движение на пентеконтере, 50-весельном корабле. Тем самым пентеконтера, выражаясь на языке форсайта, стала той дикой картой, джокером, которая разрушила старый социокод и стала тренажером по выработке нового.

40 41

не отчужден от техники, кстати. Он сохраняет все дополнительные техниче-ские достижения и включает их в свой дом. Он сосредотачивает их в своем чуме, передвигаясь вместе с домом. Современный оленевод запрягает на-рты к снегоходу, имеет мобильник и смотрит американский боевик по ТВ в чуме вечером после перегона.

Итак, жизнь в пространстве и передвижение вместе с ним формирует иной северный уклад, иную ментальность, особый номадический антропо-тип и социо-культурный код.

При этом надо понимать, что этот код формируется не просто потому, что кочевником движет стремление к выживанию, погоня за убегающей пи-щей. Поиск пищи, движение за стадом, охота, поиск новых пастбищ, поиск ягеля вслед за своими оленями у оленеводов Ямала формируют лишь пер-вый уровень мотивации кочевника.

Далее формируется в целом новый номадический габитус [см. Бурдье П. 2001], структура повседневности, сеть каждодневных антропопрактик, оседающих на человеке и формующих его антропотип. Этот габитус и за-ключается в главном: жизнь в пространстве и передвижение внутри посто-янно меняющейся, сдвигающейся границы.

Не жизнь, кстати, внутри пограничного города, на форпосте (в крепости-остроге) — что было характерно для служилого пограничного (фронтирного) сословия — казачества.

Казаки — не кочевники. Они — охранители ставшей границы. Он жи-вут на границе, но не передвигаются вместе с ней, охраняют доверенную им границу от степи.

Кочевник же, перемещаясь в пространстве, перемещается со своим домом-границей. Кочевник становится сам номадом, то есть носителем за-кона, обычая5. Номад несет на себе свой обычай, свой закон, свое место-прибывание. Тем самым номад, принимая весь мир как свое пространство, перемещает свой номос туда, куда перемещается он, не фиксируя жесткой границы, а пребывая в ней самой.

У кочевника нет города, полиса, страны с локальной границей и вла-стью в ней. И соответственно нет границы, которая бы его огораживала от Иного Мира. Тем самым нет жесткой фиксации «свой — чужой», «мы — они». Весь мир есть его пространство обитания-передвижения. Потому что он движется по миру вместе с этим миром.

Тем самым восприятие кочевника как чужой, степной разрушительной силы — это старая идеологема. Вулкан тоже разрушителен. Также разруши-тельны наводнение, цунами, землетрясение. Но кто может сказать, что вул-кан — злой агрессор? Он — воплощение живой стихии. Номад — тот, кто

5 Номос (др.-греч., vόmos) — закон, обычай, пастбище, местоприбывание.

свыкся с ней, живет внутри этой стихии и меняется вместе с ней. Эта старая аберрация сознания (отождествление степи, тундры и злой

силы) могла произойти именно в голове западного человека, европейца, который и воспринимает степь и тундру и как чужую слепую силу, и, соот-ветственно, кочевников степи — воплощением этой силы. Южные теплые оседлые сообщества естественно воспринимали северных кочевников как захватчиков. Вместе с тем это не более чем идеологическая приставка за-дним числом. Впрочем, этот миф давно развенчан еще Л. Н. Гумилевым и другими.

4. Российское самоопределение и северный социо-культурный код.

Головнев отмечает, что на юге Евразии исторически преобладали осед-лые цивилизации [Головнев А.В., 2009, с.32]. На Севере долгое время разви-вались «культуры больших пространств и высокой мобильности. В древно-сти вся северная Евразия была кочующей, населяющие ее народы никогда не были в полной мере оседлыми и различались лишь стилем и размахом миграций» [там же]. Концепт «пути» становился ядром жизни и способа су-ществования. Путь становился основой становления государственности. Так жили и хунну, так жили монголы, так жили и варяги, ходившие с севера до Царь-града. Этот код оседал в языке, в котором путь, дом, государство имеют один культурный этимон.

Так вот. А.В.Головнев подчеркивает, что, несмотря на то, что Россия яв-ляется северной, она исторически, как мы уже сказали выше, не осущест-вляла самоопределение на основе своей северной идентичности.

В мире доминировала конкуренция между западной, южной и вос-точной моделями. В последнее время обострилась ось запад-восток в силу обострения арабского фактора.

При этом «образ Севера как кладовой архаических традиций и при-родных ресурсов имел мало общего с политическими исканиями России на Западе, Востоке и Юге» [там же, с. 33-34]. В то же время именно в северном социо-культурном коде лежит корень новой антропологической идентич-ности человека в целом. Одновременно в северной цивилизационной мо-дели кроется и собственная идентичность России.

«Если Россия не активирует своего северного потенциала, ей на оси Север-Юг достанется место громоздкой периферии с хроническими техно-экологическими и этнокультурными кризисами» [там же, с.34]. Так истори-чески сложилось, что в этом поиске новой альтернативы для человечества именно Россия и призвана вырабатывать и быть инициатором новых север-ных проектов и нового антропотипа человека.

Поэтому задачей российского экспертного сообщества становится вы-работка продуманных проектных предложений по формированию антро-

42

пологической альтернативы, противостоящей западно-южному тренду ухо-да человека, построенной, с одной стороны, на мощной социо-культурной традиции северной цивилизации, с другой, — на богатом историческом опыте выживания и развития в постоянном евразийском пограничье.

ЛитератураБурдье П. 2001. Практический смысл. — СПб. Алетейя. — 562с.

Головнев А. В. 2009. Антропология движения (древности Северной Ев-разии). — Екатеринбург: УрО РАН; «Волот». — 499 с.

Делез Ж., Гваттари Ф. 2010. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. — Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, — 895с.

Переслегин С. Б. 2002. «Северная цивилизация»: Санкт-Петербург на геополитической карте мира. Сетевой ресурс: URL: http://www.igstab.ru/materials/Pereslegin/Per_NordCiv.htm

Петров М. К. 1995. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и лич-ность. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), — 140 с.

Попков Ю. В., Тюгашев Е. А. 2004. Идея северной цивилизации: онтоло-гизация дискурса. // Северный регион: наука, образование, культура. Науч-ный и культурно-просветительский журнал. — Сургут. — 2004. — № 2. — С. 11–17.

Смирнов С. А. 2010. О смысле онтологической заботы/работы (коммен-тарии на полях «Герменевтики субъекта» М. Фуко). // Фонарь Диогена. Про-ект синергийной антропологии в современном гуманитарном контексте. Отв. ред. С. С. Хоружий. — М.: Прогресс-Традиция, 2010. — 928 с.

Смирнов С. А., и др. 2013. Новые идентичности человека. Анализ и про-гноз антропологических трендов. Форсайт проект. Новосибирск. — 225 с.

Фонарь Диогена. Проект синергийной антропологии в современном гуманитарном контексте. 2010. Отв. ред. С. С. Хоружий. – М.: Прогресс-Традиция, 2010. – 928 с.

«Край Земли» — так в переводе с ненецкого языка на русский зву-чит название полуострова Ямал. Ямало-Ненецкий автономный

округ, действительно, край Земли, за ним — только Северный Ледовитый океан.

Ямало-Ненецкий автономный округ — самостоятельный субъект Российской Федерации, расположенный на севере крупнейшей в мире Западно-Сибирской равнины, занимает 769 тысяч квадратных километров. Более половины территории автономного округа находится за Северным полярным кругом. (Рис.1)

Часть 2Духовное наследие и тради-ции как память и ресурс раз-вития

Археология Заполярья в культурной перспективеМогрицкая В. Ю., старший научный сотрудник отдела археологии, этногра-фии и регионального искусствоведения Ямало-Ненецкого окружного музейно-выставочного комплекса им. И. С. Шемановского.е-mail: marginalkadenna@inbox.ru

Рис 1. ЯНАО на карте РФ

43

44 45

На формирование климата на территории округа влияют многолетняя мерзлота, близость холодного Карского моря, обилие болот, озер и рек. Долгая холодная зима, длящаяся около 8 месяцев, короткое прохладное лето, сильные ветры — все это способствует промерзанию почвы на боль-шую глубину.

Этническое и культурное своеобразие округа определяется тем, что Ямал является родиной коренных малочисленных народов Крайнего Севе-ра. Аборигенные этносы, заселяя ямальские широты в течение несколько тысячелетий, сформировали яркую, самобытную культуру, максимально приспособленную к суровым климатическим условиям края. Около 40% ко-ренного населения ведут традиционный кочевой образ жизни. (Рис. 2)

Одна из особенностей Ямала состоит в том, что на территории округа сошлись два типа хозяйствования: промышленная разработка недр и тра-диционные для коренного населения Крайнего Севера виды деятельности.

Столица Ямало-Ненецкого автономного округа и культурный центр территории — город Салехард. Именно здесь расположен один из ста-рейших музеев севера Западной Сибири — Ямало-Ненецкий окружной музейно-выставочный комплекс имени И.С. Шемановского, являющийся правопреемником созданного в 1906 году Хранилища коллекций по этно-графии инородцев Тобольского Севера и сегодня остается главным храни-телем историко-культурного наследия региона. (Рис. 3)

Самыми выдающимися коллекциями МВК можно назвать археологи-ческую и палеонтологическую, которые объединяет один «формирующий» фактор — вечная мерзлота. Наиболее примечательным экспонатом пале-онтологической коллекцииявляется практически абсолютно целая туша мамонтёнка, аналогов которой по степени сохранности нет в мире.

Уникальность археологической коллекции определяется тем фактом, чтотерритория Ямала представляет собойсвоего рода гигантский «моро-зильник» хранящий для нас бесчисленное количество артефактов, недо-ступных в более южных широтах. На различных арехологических конфе-ренциях часто можно услышатьбелозавистливые отзывы о раскопках на севере. Но они имеют свою цену: экспедиционный сезон в Арктике непо-мерно короток, и сами экспедиции имеют мало романтических черт летне-го отдыха. А самым сложным в их проведении является то обстоятельство, что, получая массу изделий из органики, исследователи испытывают по-стоянную потребность в организации большого числа экстренных работ по консервации и реставрации находок, со всеми вытекающими из этого труд-ностями. Так, художник-реставратор музейно-выставочного комплекса С. Питухин, непосредственно ведущий работу с поступающими артефактами, пришел к необходимости создания своей собственной методики работы с органическими материалами.

Говоря о специфике северной археологии, необходимо отметить её малоизученность. Действительно, систематические исследования в данной области начались в округе только в начале XXI века. До этого времени рас-копки были эпизодическими и велись, как правило, учёными из Москвы и Ленинграда, только в 90-е годы стали организовываться экспедиции из го-родов Сибири и Урала. Необходимо отметить, что одну из ключевых ролей

Рис 2. Город Салехард

Рис 3. Музейно-выставочный комплекс имени И. С. Шемановского

46 47

в истории формирования ямальской археологии сыграл великий советский исследователь В. Н. Чернецов.На сегодняшний день основная часть работ проводится исследователями, живущими и работающими на Ямале либо в соседних регионах. Серьёзным прорывом в данном направлении можно считать создание в 2012 г. Научного центра изучения Арктики, а также при-нятия долгосрочной окружной целевой программы археологических ис-следований до 2015 г. (Рис. 4)

Попробуем совершить краткий экскурс в тайны, столетиями и тысяче-летиями хранившиеся в вечной мерзлоте.

Каменный век на территории округа можно считать не изученным. Обнаружена всего одна стоянка эпохи мезолита, датируемаяV тыс. до н. э. Кроме этого, имеются единичные случайные находки каменного инвентаря эпохи палеолита. Подобный факт может вызвать иллюзию, что каменного века на Севере просто не было, но подобное мнение неправомерно и от-сылает нас к вопросу о малоизученности. Зато памятники эпохи бронзы представлены немногими, но очень яркими объектами. Из коллекций па-мятников этого периода происходят прекрасные керамические сосуды и каменные орудия высокого качества. Однако количество выявленных, хотя бы по сравнению с соседним ХМАО — Югра, просто мизерно. (Рис. 5)

С ранним железным веком ситуация неоднозначна. Всего в округе ис-следуется один памятник этого периода и буквально единицы выявлены. Зато исследуемый объект заслуживает отдельного внимания. Это Древнее

Рис 4. Мамонтёнок Люба

Рис. 5. Орнаментированная коробка из бересты до и после реставрации, Древ-нее святилище Усть-Полуй (I в. до н. э.), раскопки Гусев А. В. Автор реставрации Питухин С. В.

Рис. 6. Фигурные налепы на керамических сосудах в виде человека и медведя. Поселение Горный Самотнёл – I (III тыс. до н. э.), раскопки Тупахина О. С.

Рис. 7. Фигурка человека из рога север-ного оленя, Древнее святилище Усть-Полуй (I в. до н. э.), раскопки Гусев А. В.

Рис. 8. Фрагмент керамического сосуда эпохи средневековья и реконструкция его орнамента

Рис. 9. Средневековая ложка с резным орнаментом, выполненная из рога северного оленя.

48 49

святилище Усть-Полуй (I в. до н. э. — I в. н. э.). Слово «Усть-Полуй» известно всем западносибирскимархеологам и этнографам, для многих из которых участие в раскопках на Усть-Полуе является предметом особой гордости. Находки из этого места очень разнообразны: иногда это прекрасные про-изведения искусства, а иногда — мрачные, даже пугающие образы. Насы-щенность памятника настолько плотная, что, зачастую, представляет собой буквально поиск предметов среди предметов. На этом древнем капище мы находим искусные изделия из бронзы, берестяные коробки с орнаментом, роговые изделия с художественной резьбой, деревянную антропоморф-ную скульптуру и многое-многое другое. Значение этого памятника трудно переоценить, его неординарность неоднократно подчеркивалась ведущи-ми специалистами в области гуманитарной науки, ему посвящены десятки публикаций и снято два научно-популярных фильма. (Рис. 6 и 7)

Памятники эпохи средневековья представляют собой многочислен-ные временные стоянки,а также куда более немногочисленные поселения в бескрайней тундре и в таёжной зоне. Находки из стоянок, как правило, представляют собой фрагменты керамических сосудов. А вот на поселени-яхперечень находок гораздо разнообразнее. Коллекции из таких памятни-ков отражают материальную культуру средневековых оленеводов — это огромное количество разнообразных изделий и орудий труда из кости и рога северного оленя. (Рис. 8 и 9)

К этому же периоду относятся несколько исследованных могильников. Особенного внимания заслуживает некрополь Зелёный Яр, откуда проис-ходит мумия мужчины воина. Мумификация останков произошла вслед-ствие взаимодействия мягких тканей тела с медью, так как умерший был накрыт листами развёрнутого медного котла. Вокруг его погребения были обнаружены ещё три захоронения с телами детей, которые по всей види-мости, были умерщвлены умышленно, в рамках соблюдения погребальных традиций. (Рис. 10)

Своеобразными памятниками средневековья являются так называе-мые клады, в составе которых находятся самые удивительные вещи дальне-го импорта: серебряные посуда и украшения из Волжской Булгарии, чаши из Византии, Сирии, Ирана и Западной Европы. Подобные предметы наво-дят на мысли, что средневековое население Нижнего Приобья знало себе цену, и, так сказать, свои сокровища на стеклянные бусы не меняло. (Рис. 11)

К эпохе позднего средневековья относится очень яркая группа памят-ников, объединённых сходными типами мёрзлого культурного слоя и ма-териального комплекса. Это так называемые аборигенные городки. Иссле-дователи называют их резиденциями местных старинных княжеских родов Тайшиных и Карачеевых,а также ремесленными центрами. Подобные посе-ления просуществовали вплоть до 19 века. (рис. 12)

Этим же периодомдатируются первые оплоты русской государствен-ности на Севере — остроги. Тем, кто вырос на территории Западной Сиби-

Рис. 10. Мумия мужчины-воина, Могильник Зелёный Яр (XIII в.), раскопки Фёдоровой Н. В.

Рис. 12. Расчистка жилища на Войкарском городке, раскопки Фёдоровой Н. В.

Рис. 11. Серебряное блюдо с изображением двух львов (XI в.). Волжская Булгария

50 51

ри, еще из школьной программы известно таинственное и странное слово «Мангазея». Это первый русский город в Заполярье. Он просуществовал всего 71 год, с 1601 по 1672 гг. Но за это короткое время Мангазея успела переправить в Москву огромное количество ценной пушнины, которая со-ставляла тогда 15% от всего дохода царской казны. (Рис. 13)

Так в самых общих чертах выглядят основные вехи истории Ямальского Севера. Теперь, имея представление о прошлом, можно вернуться в настоя-щее.

Что первым бросается в глаза приезжему человеку, попавшему в окружную столицу? Это даже не жуткий мороз и отсутствие деревьев. Это люди. Люди в странных нарядных одеждах, весело разделывающие двуруч-ной пилой оленьи туши в центре города. Самая прелесть Ямальского Се-вера — в живой, бытующей и ярко демонстрирующей себя традиционной культуре.

На территории автономного округа проживает три коренных малочис-ленных народа Севера–ненцы, ханты и селькупы. Самым многочисленным (около 30 тыс. чел.) и, соответственно, титульным этносом являются ненцы, затем в резком убывании следуют ханты (около 10 тыс.) и селькупы (около 2 тыс.).

Большая часть коренного населения занята в традиционных видах деятельности, конечно, уже принявших промышленные черты. Самым оче-видным отличием ненецкого населения от большинства северных народов является сохранение исторически сложившегося образа жизни, а именно кочевого выпаса северного оленя. (Рис. 14)

Пытаясь соотнеси вышеописанные картины прошлого и настоящего, вернемся к проблемам археологии. Что мы, северные избалованные архео-логи, имеем? Мы имеем идеальную ретроспекцию. Грубо говоря, как оно было раньше, так оно есть и сейчас. Самым простым примером противо-положной ситуации может служить то, что сегодня в Барабинской степи вы не встретите скифов при полном конном наборе. А здесь мы наблюдаем органичное уживание многовековых традиций с современными реалиями.

Самое интересное, что нынешняя национальная интеллигенция твёр-до ассоциирует себя с древним населением Ямала. И, конечно, они отчасти правы. В ненецком эпосе есть прекрасная легенда о народе сихиртя, невы-соких людях, живущих под землёй, обладающих несметным богатством и выпасающих мамонта. Многие археологи, исследующие полуостров Ямал, склонны связывать сихиртя с населением, жившим здесь до прихода само-дийского и угорского компонентов, которое впоследствии растворилось в нём. (Рис. 15)

Рис. 14. Гонки на оленьих упряжках на праздник День оленевода

Рис. 13. Городище Мангазея. Реконструкция Белова М. И.

52 53

Говоря о культурных кодах и культурной перспективе, нам необходи-мо понимать, что северная культура не оставила после себя письменности. Алфавиты для ненецкого, хантыйского и селькупского языков были состав-лены в первой половине XX века. Так что заглянуть в сознание этноса мы можем по большей части лишь посредством изучения эпоса и изобрази-тельной культуры. Памятуя же о том, чтодля археологии эпос не является первоисточником, то получить информацию о знаниях ипредставлениях в древнем обществе мы можемлишь изучая материальные ценности куль-туры. Тут в полной мере расцветает тема орнамента как своеобразного языка. Это излюбленный объект множества исследователей, особенно в отношении Севера. Особняком стоят разнообразные граффити-ребусы, многосложные отливки, канонические сюжеты и многое-многое другое. Даже погребальный обряд можно рассматривать как своего рода изобра-жение — инсталляцию-повествование. Все эти объекты археологического исследования могут восприниматься как элементы языка, используемого для одностороннего «контакта» с древним обществом. (рис. 16)

Но, нужно признать, что все равно все наши интерпретации, толкова-ния и аналогии будут бесконечно далеки от того, о чём на самом деле думал человек, сидя на мёрзлой земле и выцарапывая микроскопический образ на обломке меди. В этом есть некоторый трагизм археологии как науки — мы никогда не будем знать наверняка.

Оценивая вышесказанное, можно говорить, что раскрытие полярной культуры, кодов к её пониманию пока ещё находится в самом начале мно-готрудного пути познания. Накопление информации в прошлые годы шло очень медленно, но сегодня его темпы год от года растут в геометрической прогрессии. Взгляды научного сообщества обратились на высокие широ-ты как на своеобразное белое пятно в исторической мозаике. В понимании формирования культурного пространства Севера, куда так называемое «цивилизованное» письменное общество пришло весьма недавно, архео-логия как наука играет ключевую роль. Нашей задачей является постепен-ное заполнение бесчисленных лакун в истории Арктики, которая, как мы надеемся, подарит нам еще тысячи прекрасных открытий.

Фото из архива МВКРисунки автора

Рис. 15. Фрагмент скульптуры «Сихиртя», автор Тимергазеев М. В.

Рис. 16. Виды орнамента на находках из раскопок Древнего святилища Усть-Полуй.

54 55

Когда в конце XVI века Московское государство, активно расширяя свои границы на Западе и Востоке, приступило к присоединению Сибири остроги стали, пожалуй, первыми пунктами манифестации нового культур-ного вектора. В 1586 г. на берегу р. Туры возникла Тюмень первый русский острог, а впоследствии город на территории Сибири. Он был возведен на месте старого татарского укрепления Чимга-Тура. Спустя всего год недале-ко от бывшей ханской ставки Кучума — Кашлык, возник Тобольский острог, ставший в дальнейшем городом и одной из первых столиц эпохи русско-го освоения Сибири. В конце XVI века произошло изменение сухопутных транспортных магистралей из России в Сибирь. Верхотурье, основанное в 1598 г. стало «воротами» на сибирские просторы, на которых русские остроги являлись пунктами первоначальной инфраструктуры наиболее значимых путей сообщения. К началу XVII в. почти вся территория Западной Сибири от Обской губы на севере до Тары (1594 г.) и Кузнецка (1618 г.) на юге стала составной частью Российского государства (рис. 1). Присоедине-ние Сибири не замедлилось и в тяжелое для страны «смутное время» (1584-1613 гг.) (рис. 2). В первое десятилетие нового столетия Березов (1593 г.), Сургут (1594 г.), Нарым (1596 г.), Кетский острог (1602 г.), Томск (1604 г.) стали центрами вновь сформированных уездов. С конца XVI века в Сибирь начал-ся массовый приток вольных переселенцев. Вокруг острогов и городов воз-никали заимки, слободы, деревни.

Освоение Восточной Сибири началось во второй половине XVI нача-ле XVII вв. с северной и северо-западной части бассейна Енисея. В 1601 г. на берегах р. Таза была основана Мангазея, ставшая важнейшим торгово-перевалочным пунктом нового времени в Сибири. В первой трети XVII в. русские промышленники и служилые люди из Мангазеи проникают в Яку-тию и выходят по р. Лене к Ледовитому океану и Охотскому морю (1639 г.). Кроме промысловой деятельности, строительства острогов к середине XVII столетия на территории Сибири появляются первые русские пашни. Со второй половины XVII в. начинается освоение Камчатки. В середине XVII в. отряд Е. П. Хабарова достигает р. Амур. Центром российского Приамурья становится Нерчинский острог (1658 г.). К концу XVII столетия русское по-стоянное население освоило в Сибири в основном таежные районы. На этой обширной территории всего за 80 лет преодолены тысячи километров и возведены десятки зимовий, заимок, деревень, острогов, городов. Такие темпы освоение сухопутных пространств до сих пор остаются беспреце-дентными (рис. 3, 4).

Широко распространенное представление о том, что строительство острогов осуществлялось спонтанно, без особого плана, является глубоко ошибочным. В действительности можно привести лишь не многочислен-ные примеры возведения острогов методом «народной стройки». Одним из таких исключений для Новосибирской области являлся Бердский острог. Тогда как при сооружении основной массы остров в Сибири к XVII в. сло-

Слово «острог» на протяжении ряда столетий имело в русском языке несколько значений. В древней Руси острогом назывался постоян-

ный или временный деревянный оборонительный пункт для размещения «воинских людей», обнесенный заостренной сверху деревянной оградой. Такие укрепления появились на Руси ещё до XII века. В отличие от городов остроги были первоначально населенными пунктами второстепенного зна-чения. В настоящее время единственный город, сохранивший полное на-звание, связанное со своим прошлым, известен на Украине — это г. Острог, административный центр Ровенской области. Начиная с XIV века, такие по-граничные укрепления получили широкое распространение на окраинах Московского государства. Например, г. Острогожск — современный центр Острогоржского района Воронежской области Российской Федерации — основан в 1652 г. как острог на Белгородской оборонительной черте.

На территории Сибири большая часть острогов возникает в конце XVI — начале XVIII века. Остроги как крепостные сооружения различались между собой по технике сооружения стен, наличию и количеству башен. Наиболее простой разновидностью острога была ограда из заостренных бревен — «тына», ограждавшая определенную замкнутую территорию. Тыновая стена могла быть «стоячий» (прямой) или «косой» (наклонной во-внутрь). Деревянные укрепления острогов могли дополняться земляным валом и рвом. Первоначальный смысл слова «острог» сводился к особен-ностям конструкции оборонительных стен. Неслучайно в Сибири до начала XVIII столетия острогом называлась стена из заостренных тыновин (кольев) между башнями.

Позднее на русском севере острогом назывался укрепленный населен-ный пункт. Во второй половине XVIII века многие остроги в России и Сибири становятся тюрьмами, и смысл этого слова существенным образом меня-ется. Арестанты этого времени даже назвались острожниками. В XIX веке острог окончательно становится синонимом тюрьмы, окруженной стеной. Тем не менее, основное значение русских острогов в Сибири было совер-шенно иным. В рамках одного из глобальных исторических событий ранне-го нового времени — процесса интеграции территории Сибири с Россией, возведение острогов сыграло ключевую роль при освоении северных про-странств.

Русские остроги Сибири: «северный код» — пространственное измерениеБородовский А. П.,док-р ист. наук, проф., ведущ. научн. сотруд. ИАЭТ СО РАН,е-mail: altaicenter2011@gmail.com

56 57

Рис. 1. Остроги и процесс освоения Сибири.Рис. 2. Остроги и процесс освоения Сибири.

58 59

Рис. 3. Остроги и процесс освоения Сибири.Рис. 4. Остроги и процесс освоения Сибири.

60 61

Рис. 6. Эмблема празднования 300-летия Умревинского острога

жились не только определенные правила, но и целый алгоритм «пред-проектных» работ. Одной из первых процедур были запросы из Москвы (Сибирский приказ) о пригодности урочищ, предлагаемых для места строи-тельства острогов. Выбор самого места для острога должен был соответ-ствовать целому ряду признаков. Исходя из этих «инструкций» территория должна быть «угожа, крепка, рыбна и чтоб пашенка была и лугов много». По итогам «досмотра» будущего места составлялись описания и карты, реко-мендации с оценкой возможностей освоения обследованной территории.

Не менее значимы были и другие обстоятельства, стимулирующие по-явление острогов. Чаще всего, когда говорят о причинах возникновения русских острогов в Сибири, упоминают два фактора: земледельческое осво-ение края и сдерживание военной угрозы «соседей». Однако, по справед-ливому замечанию известного сибирского историка ХХ века В. Н. Шункова, не менее важным при освоении Сибири было стремление российского го-сударства освоить разнообразные ресурсы (в том числе рудно-сырьевые). Государство предписывало первопроходцам, найдя руду ставить остроги на вновь освоенных землях. Начиная с эпохи Великих географических от-крытий, такая практика рудного поиска была распространена повсемест-но. Об этом в конце XVII в. писал Юрий Крижанич в своем труде «О сыске и развитии горного дела в России». Для целого ряда сибирских острогов — Аргунского, Каштацкого, Умревинского, Шилкинского — поиски и освоение серебра сыграли одну из основных ролей в процессе их возведения. Но, пожалуй, главную роль в освоении ресурсов Сибири остроги сыграли как пункты сбора пушнины, одним из которых являлся Казымский (Юильский) острог на средней Оби в настоящее время сохраненный и музеефициро-ванный ИАЭТ СО РАН в окрестностях г. Новосибирска.

В петровское время в преддверии создания Российской Империи на-чалось активное присоединение лесостепной и степной зоны Сибири. В на-чале XVIII в. количество русского населения превысило 300 тыс. человек, что превзошло общее число аборигенных жителей в этом регионе. В тече-ние первого десятилетия XVIII в. шло целенаправленное размещение обо-ронительных сооружений на левом и правом берегах р. Обь, по направле-нию с севера на юг, как говорили в то время «по направлению к полуденной стороне» (южной стороне). В 1703 г. в устье р. Умрева на территории буду-щей Новосибирской области появился первый русский острог. Умревин-ский острог стал одним из пунктов русской государственности петровского времени на юге Западной Сибири, как результат почти двухсотлетнего про-движения русских первопроходцев с севера на юг (рис. 5, 6).

Рис. 5. Археологические раскопки Умревинского острога (Мошковский район НСО)

62 63

В начале XIX века русская «острожная» традиция в сильно трансфор-мированном виде переносится на североамериканский континент. Одним из таких примеров является форт-Росс в Калифорнии. Начиная с этого вре-мени вполне можно говорить о том, что феномен «острога» преодолевает

исключительно северо-евразийскую принадлежность и приобретает гло-бальное значение. В этой связи необходимо подчеркнуть, что европейская традиция возведения близких по конструкции «опорных» деревянных обо-ронительных сооружений колонистами в Северной Америке имела опре-деленное сходство с тем, что было характерно для Сибири (рис. 7, 8).

В настоящее время русские, сибирские остроги является полноцен-ными археологическими памятниками, которые характеризуется опреде-ленными признаками. В состав их входит планиграфия оборонительных сооружений и специфический предметный комплекс, отражающий русскую культуру эпохи раннего нового времени. Такие артефакты представлены: ядрами, деталями стрелкового оружия, русскими монетами, керамикой, предметами православного культа, принадлежностями письма, фурни-турой одежды, различными предмета быта и деталями государственной

атрибутики. В этом предметном комплексе проявляется как самобытность феномена русской культуры XVI — XVIII веков, так и универсальность ма-териальной среды раннего нового времени, характерная от Сибири до Се-верной Америки.

Современные археологические исследования позволяют существенно дополнить письменные свидетельства о сибирских острогах, так как дают информацию о различных областях деятельности русского населения в Си-бири XVII-XVIII вв. Остроги являются одними из основных памятников рус-ской археологии в Сибири в материалах которых «закодирована» истори-ческая реальность.

Рассматривая термин «код» в широком контексте как способ передачи информации вполне оправданно рассматривать процесс появления и рас-пространения русских острогов в Сибири и на Дальнем Востоке, как эффек-тивный способ устойчивой трансляции русской культурной традиции на обширные пространства, включая северные территории. При этом следует подчеркнуть, что «ядром», первоисточником этого мощного воздействия на окружающее пространство была северо русская культурная традиция, во многом сформировавшаяся на территории новгородских земель. Такая

Рис. 7. Восстановленные башня и стена Умревинского острога

Рис. 8. Подлинная башня Братского острога

64 65

тенденция проявилась не только в том, что «новгородцы» стали одними из первых русских первопроходцев в Сибири, но и в длительном сохранении на этой территории культурной «памяти» выходцев из этих земель и общем облике материальной культуры. Достаточно четкие отголоски этого куль-турного импульса «ощущались» на юге Западной Сибири еще в начале XVIII столетия. В частности, среди первопоселенцев Умревинского острога было достаточно много выходцев из северорусских земель, которые сохраняли элементы своей материальной культуры вплоть до середины прошлого столетия. Одним из ярких примеров этого являются «огневые столбы» у рус-ских печей, представленные в некоторых старых избах с. Умрева Мошков-ского района Новосибирской области. Не менее любопытно и то, что среди археологических материалов Умревинского острога представлено доста-точно много элементов, связанных с древнерусскими культурными тради-циями. Такая тенденция отразилась на нескольких уровнях: конструктивно-архитектурном и бытовом.

В первом случае это наличие свайно-столбчатых фундаментов угловых деревянных башен Умревинского острога, восходящих к древнерусской фортификационной технике «столпье». Наряду с этим следует заметить, что сам Умревинский острог является, пожалуй, одним из самых последних острогов, возведенных в России. Поскольку военные технологии петров-ского времени уже были ориентированы на возведение исключительно земляных форпостов, соответствующих уровню развития артиллерии той эпохи. Другим проявлением северорусской конструктивно-архитектурной традиции было сходство планиграфии приказной избы Умревинского острога с традиционными жилищами севера России.

Во втором случае, среди бытовых предметов Умревинского острога можно упомянуть берестяные пуговицы, сходные по выбору материала для своего изготовления с северной культурной традицией, активно исполь-зующей различные органические ресурсы.

В целом, говоря о бересте, как материале, на котором транслировалась древнерусская культурная традиция в Сибири, следует упомянуть еще о двух очень любопытных фактах. Это явное сходство новгородских берестя-ных масок и аналогичных изделий из археологических комплексов раннего нового времени Западной Сибири по результатам исследований свердлов-ского археолога Б. Б. Овчинниковой. Другим примером является самое дли-тельно сохранение на севере западносибирского региона древнерусской письменной традиции — берестяных грамот. В связи с этим следует под-черкнуть, что именно в Западной Сибири так же дольше всего сохранялась традиция создания летописей. Говоря о письменности, книжности как про-явления «культурного кода» необходимо указать, что остроги для ее рас-пространения в Сибири сыграли одну из главных ролей. Именно в острогах

создавались и сосредотачивались различные письменные свидетельства. Именно они во многом стали основой для фундаментального труда «Исто-рия Сибири», созданного Г. Ф. Миллером. В качестве одного из примеров можно привести приказную избу Умревинского острога, письменные доку-менты из которой стали самым ранним фондом государственного архива Новосибирской области. Не менее выразительна русская письменная тра-диция и на уровне предметного комплекса сибирских острогов, полученно-го в ходе современных археологических исследований. К таким находкам относятся — чернильницы и металлические застежки от книг часто духов-ного содержания (псалтырь, месяцеслов и др.). Это действительно «крас-норечивые» материальные свидетельства широкого распространения рус-ской письменности и книжной культуры в Сибири. Следует упомянуть и о том, что символическая связь острога с русской книжностью проявилось еще в том, что в г. Острог князем Константином Острожским еще в конце 70-х годов XVI века была основана типография, в которой работал русский первопечатник Иван Федоров.

Подводя итоги, можно с полным правом утверждать, что наиболее распространенный в массовом сознании образ сибирского острога ис-ключительно как места заключения не отражает в полной мере его обще исторической роли в процессе освоения Сибири и распространения на ее обширных территориях русской культуры и государственности. Общий «потенциал» острога будет более объективно рассматривать как некий «культурный трансформер». Он в зависимости от целого ряда социально-экономических, политических и исторических факторов был способен не только представлять отдельные пункты проникновения и закрепления культуры эпохи русского освоения Сибири, но и развиваться затем в на-правлении урбанизированной среды с характерными признаками для экстремальных, северных территорий. Среди таких особенностей следует указать значительную рассредоточенность в пространстве; автономность и самодостаточность инфраструктуры; высокий динамизм возникновения и упадка; затратность для своего возведения и поддержания существования; значительную зависимость для успешного существования от наличия вре-менно избыточных сырьевых ресурсов, а так влияние направлений транс-портных путей на стратегическое развитие.

Одними из ярких примеров такого развития являются ставшие в на-стоящее время археологическими памятниками Казымский, Умревинский и ряд других острогов, а так же когда-то «златокипящая» Мангазея. Тем не ме-нее, значительная часть русских острогов в Сибири (Тарский, Тобольский, Томский, Сургутский, Красноярский, Иркутский, Якутский) трансформиро-вались в дальнейшем из фортификационной формы освоения простран-ства в полноценную урбанизированную среду.

66 67

В современных условиях остроги могут стать одним из сибирских брендов, актуальных не только для туристической, но и для культурной сферы современной России. Проявлением этого уже стали несколько си-бирских музеев под открытым небом в экспозиции, которых представлены оборонительные и культовые сооружения острогов (музей под открытым небом ИАЭТ СО РАН в окрестностях г. Новосибирска, музей «Ангарская де-ревня» у современного Братска и музей «Тальцы» около г. Иркутск, а так же ряд других). На этих территориях давно сложилась многолетняя традиция проведения представительных культурных мероприятий, часть из которых проходит в зимнее время (рис. 9). Востребованность археологического на-следия сибирских острогов проявляется и в музеефикации как способе ак-туализации в различных форматах музейного пространства от фондов до результатов выставочной и экспозиционной деятельности. Во многих си-бирских музеях уже сформированы постоянные экспозиции, посвященные местным сибирским острогам.

В формате сохранения роли сибирских острогов как части российской государственной традиции следует упомянуть и современную геральди-ку Сибирского Федерального Округа, в которой очень часто отражается острожная символика (рис. 10). Для Новосибирской области такими при-мерами являются гербы г. Бердска и Мошковского района, которые соот-ветствуют самым высоким геральдическим требованиям.

Спустя несколько столетий после своего основания многие сибирские остроги, даже превратившись в археологические памятники, являются вос-требованными в научном, культурном и этническом контексте, включая проблемы самоидентификации присущие для современного общества. На территории сибирских острогов представлен культурный слой, так в архео-логическом, так и широком смысле, который достаточно богат и насыщен почти за полутысячелетний период интеграции Европейской России и Си-бири. Современное возрождение многих сибирских острогов в формате их натурной реконструкции как части музейной экспозиции или площадок различных фестивалей и праздников опровергают одну из известных ре-плик писателя Олжаса Сулейменова о судьбе археологического наследия: «когда история народа умирает, она становится археологией». Русский сибирский острог, напротив, в новейшей истории России демонстрирует очень высокий регенеративный потенциал, являясь одним из современных сибирских трендов устойчивого развития северных территорий от про-шлого к настоящему.

Рис. 9. Празднование 300-летия Умревинского острога в 2003 г.

Рис. 10. Герб Мошковского района с изображением Умревинского острога

68 69

Археологическое изучение «городков» аборигенного населения севера Западной Сибири имеет сравнительно недолгую историю.

Произведенные А. П. Зыковым и С. Ф. Кокшаровым в 1990-е годы исследо-вания городища ЕндырскоеI, позволили авторам идентифицировать его как древний город Эмдер [Зыков, Кокшаров, 2001]. Работы О. В. Кардаша на Надымском [Кардаш, 2009] и Полуйском [Кардаш, 2013] «городках» также существенно пополнили источниковую базу исследований. Автором про-должаются комплексные исследования «Войкарского городка» [Новиков и др., 2012, с. 262–266; Новиков и др., 2013, с. 305–309], начатые А.Г. Брусни-цыной и Н.В. Федоровой [Брусницына 2003, с. 45–52; Брусницына 2005, с. 22–32; Федорова, 2004, с. 106-108; Косинская, Федорова 1994; Гурская, 2008, с. 212–231; Гурская 2006, с. 142–151].

Исследователи севера Западной Сибири отмечают, что в самое ближай-шее время должен произойти качественный сдвиг в интерпретации нако-пленных источников по археологии данного региона — «… будут сделаны попытки перехода от построений археологических схем с упором на хро-нологию и культурную принадлежность памятников к решению историче-ских задач» [Федорова и др. 2007, с. 34]. Это оптимистическое предсказание предполагает решение существенной методической проблемы — переход от использования археологических дефиниций к историческим. Одним из частных аспектов данной проблемы является вопрос, можем ли мы гово-рить о городах (как проявлении цивилизационного процесса) оставленных аборигенным населением, или эти объекты так и останутся более или ме-нее крупными «городищами» на археологических картах севера Западной Сибири?

Многочисленные фундаментальные проблемы причин формирования, форм становления и путей развития первых (в хронологическом смысле) городов в различных регионах Евразии имеют обширную историографию. Первоначально большинство исследователей ранней урбанизации исходи-ли из того, что, во-первых, она связана с формами производящего хозяй-ства, основанными на земледелии, которое является базой для появления прибавочного продукта — экономической основе «запуска» цивилизаци-

Древние города севера Западной Сибири: феномен северной культуры или метафора?Новиков А. В.канд. ист. наук, доцент, снс ИАЭТ СО РАН, доцент Института искусств НГПУе-mail: novikov@archaeology.nsc.ru

онного процесса, проявлением которого и является формирование горо-дов, аво-вторых (в связи с первым), ареал источников по этой проблеме ограничен раннеземледельческими энеолитическими культурами Юга Ев-разии. Однако позднее выяснилось, что формирование городов могло про-исходить и в других регионах. К ним относится, например, Приуралье и За-падная Сибирь, где известны многочисленные т.н. «городки» аборигенного населения, относящиеся к «дорусскому» периоду истории этих регионов.

Процесс урбанизации, где бы он не проходил, обладает рядом особен-ностей: во-первых, в целом, это очень медленный, постепенный процесс; во-вторых, это процесс с непостоянной динамикой (на отдельных фазах он мог «притормозить» на значительное время, а на других фазах развиваться достаточно стремительно, особенно при наличии «исторического катали-затора»); в-третьих, формирование «городских» признаков в каком-либо отдельно взятом центре происходило не синхронно между собой. Эти осо-бенности урбанизационного процесса привели к появлению и использо-ванию в исторической и археологической литературе категорий «протого-род», «ранний город» и т.п., выделяющих некие начальные или ранние фазы урбанизации, при которых признаки города проявляются не полностью, не все, или в различных «нетипичных» формах. Однако, поскольку категория протогород все же «… не имеет в исторической науке точного определения и употребляется в отношении хронологических и социально-экономически различных явлений» [Корчагин, Мельничук, 2003, с. 58], в данной работе она использоваться не будет. Впрочем, с определением категории «город» не меньше проблем. «Городами» называют явления с весьма различным содержанием и с несходными признаками. Можно сказать, что различные подходы к изучению города и определения данной категории обуславли-ваются целями, которые ставит перед собой тот или иной исследователь. В данной работе автор будет использовать эту категорию применительно к рассматриваемому феномену, основываясь на все более активно разраба-тываемом и все более продуктивном функциональном подходе в опреде-лении его качественной специфики. «В поисках интегрирующего момента в характеристике города на уровне функционального подхода О.Г. Боль-шаковым и В.А. Якобсоном было выдвинуто, а затем И.М. Дьяконовым, В.А. Якобсоном развито положение о том, что главной такой интегрирующей функцией является распределение прибавочного продукта, в то время как остальные функции (культурные, политические, торгово-ремесленные) являются производными. Именно распределение прибавочного продукта характеризуется названными исследователями как системообразующая функция города» [Сайко, 1996, с. 29]. Добавлю, что перераспределению при-бавочного продукта в определенном месте обязательно предшествует его аккумуляция, которая также должна быть включена в эту системообразую-щую функцию города. Таким образом, мы не рассматриваем архитектурные, планиграфические, количественные и другие критерии для обозначения

70 71

качественных признаков города. Город является таковым, если реализуется его главная системообразующая функция — аккумуляция и перераспре-деление прибавочного продукта. Остальные признаки (размер площади и наличие укреплений, количество и плотность населения, особенности ар-хитектуры и др.) являются вторичными и необязательными по отношению к этому, главному и системообразующему признаку.

Исходя из этого, можно также считать, что в принципе не важно, на ка-кой хозяйственно-экономической основе возникает прибавочный продукт. Земледелие, в данном случае — далеко не единственная форма хозяйство-вания, которая позволяет его получить. Более того, известны факты появ-ления прибавочного продукта даже в условиях ведения присваивающих форм хозяйства. Таким образом, «запуск» процесса урбанизации совершен-но не обязательно должен быть «привязан» к земледельческим регионам. Урбанизация рассматривается нами в широком понимании, как, безуслов-но, особое историческое явление «…социального движения и составной части процесса цивилизации (обеспечивающее становление и развитие исторически новой по отношению к первобытному обществу социально-сти) предстоит во всем своем многоплановом и многоуровневом содержа-нии, включающем урбогенез, урбанизационные процессы, урбанизацию как воздействие этих процессов и их результатов на развитие общества (имеющую в этом качестве самостоятельную сферу и закономерности дей-ствия), урбанизационную среду…, урбанизационные структуры, простран-ства и т.д.» [Сайко, 1996. с. 5]. Если мы допускаем высказанное положение, то тут же возникает вопрос — возможно ли появление прибавочного про-дукта в условиях севера Западной Сибири и, если возможно, то на какой экономической основе?

Все исследователи, рассматривающие вопросы хозяйственного райо-нирования западносибирских аборигенов отмечали ее обусловленность, прежде всего экокультурной адаптацией. Проживание в «гармонии с природным окружением» предполагает обусловленность хозяйственно-культурного типа населения спецификой того или иного ландшафта, его «на-полнения» теми или иными видами животных и развития соответствующих видов присваивающего хозяйства. При этом, экокультурная «гармония» лю-бого хозяйственно-культурного типа Западной Сибири не предполагает ин-тенсивного использования природных ресурсов, а значит и отсутствие эко-номической базы для появления и накопления прибавочного продукта — в нем просто не было необходимости. Здесь в полной мере проявляется т.н. «парадокс Салинза», когда аборигенное население, ведущее тот или иной традиционный вид хозяйственной деятельности, «имеет возможность, но не хочет создавать регулярные излишки» [Цит. По: Сайко, 1996, с. 32].

Следовательно, традиционные виды хозяйственной деятельности або-ригенов севера Западной Сибири не дают нам экономических оснований для «запуска» процесса урбанизации. Подобная эколого-экономическая

«гармония» была нарушена с началом присоединения (колонизации) тер-ритории севера Западной Сибири к Руси (России). Начало этого процесса, согласно отрывочным сведениям из новгородских летописей, мы отмеча-ем уже в ХI — ХII вв., но наиболее активно они проявили себя начиная с ХVIв., когда «… на первый план в качестве экономического ядра выступали «централизованные» отрасли (прежде всего пушнодобыча), вокруг которых в качестве периферии существовали «натуральные». Этим усиливалась за-висимость автохтонного хозяйства от государственной экономической по-литики и ослаблялась зависимость от природных условий и местных тради-ций. Таким образом, в хозяйственной деятельности оказался утраченным механизм саморазвития…» [Головнев, 1993, с. 164].

Мы сейчас не будем оценивать отрицательные или положительные последствия этих изменений в плане сохранения традиционной культуры аборигенов севера, для нас важно то, что впервые именно в рамках этих процессов на территории севера Западной Сибири постепенно начинает «работать» механизм, основанный на появлении в структуре экономиче-ской деятельности аборигенного населения прибавочного продукта (пер-воначально - в виде пушнины) и, соответственно, появляются экономиче-ские основания для «запуска» процесса урбанизации.

Таким образом, ранние урбанизационные процессы на территории севера Западной Сибири происходили по двум линиям развития: первая и очевидная — появление ранних городов на этой территории путем т.с. «произрастания» из «зёрен» русской государственности — российских острогов и форпостов, населенных служилыми людьми и появлявшихся здесь в результате колониальной политики Российского государства. Одна-ко эта линия не исчерпывает всей полноты урбанизационных процессов. Вторая линия — это «включение» аборигенного социально- экономическо-го потенциала, появление ранних городов как систем аккумуляции и пере-распределения прибавочного продукта на местной этнокультурной осно-ве. Отметим, что согласно новгородским летописям, еще в ХII в. население Югры платило новгородцам дань в виде звериных шкур, моржового клыка и украшений, что может быть основанием для предположения о местах ак-кумуляции дани в определенных местах.

Можно говорить и о социальных предпосылках формирования горо-дов на севере Западной Сибири. Вычленение среди рядового населения различных «героев», «богатырей», которые проживали в своих «городках» нашло широкое отражение в фольклоре западносибирских аборигенов. Хорошо известна «Былина про богатырей города Эмдера», запись которой в наиболее полном и приближенном к фольклорному архетипу варианте произвел С.К. Патканов [Кокшаров С. Ф., 2001, с. 212; Патканов, 1891]. При-сутствуют «богатыри» и в мансийском фольклоре [Чернецов, 1935, 17–18]. Представляется, что в фольклоре аборигенного населения севера Запад-ной Сибири нашли отражение процессы формирования в их среде инсти-

72 73

тута вождества. Формирование института вождества — это длительный и сложный

процесс, который зачастую крайне трудно идентифицировать на осно-вании изучения археологических источников, однако, если обратиться к письменным источникам, то уже для середины ХV в. мы можем определен-но говорить о наличие института вождества в Западной Сибири. Так, в 1465 г., при царствовании Ивана III, «… был совершен первый поход за Урал Ва-силия Скрябы с «толпой удальцов воевать Югру». В результате этого похода в Москву были привезены югорские князья, которых привели к присяге о подданстве Москве: «Югорскую землю воевали и полону много вывели, и землю за великого князя привели, а князей югорскихКалпака, да Течика, к великому князю Ивану Васильевичу и на Москву привели, и князь великий их пожаловал Югорским княжением и отпустил их в Югру, а на них дань воз-ложил и на всю землю Югорскую…» [Щеглов, 1993, с. 20. Цит. По: Тучков, 2008, с. 34]. Существуют и другие документы, подтверждающие наличие со-циальной дифференциации и «князьков» в югорской земле, как мы видим, по крайней мере, с ХV века (подробнее см., например, Бахрушин, 1935).

Каким образом местная югорская власть могла себя декларировать при сравнительно низком экономическом потенциале, не позволявшем де-кларировать свой статус через яркую имущественную дифференциацию? Декларация властного статуса во все времена и у всех народов мира про-изводилась через символические знаки власти. В рамках символических знаков власти выделяется несколько групп [Соловьева, 1996, с. 38 - 45]. На-личие некоторых групп знаков для западносибирских аборигенов мы мо-жем только предполагать (это вербальные, звуковые, поведенческие зна-ки), а некоторые группы знаков (вещественные и территориальные) могут себя проявить в археологических исследованиях. Важно подчеркнуть, что «город [как некое территориальное обособление] ассоциировался у на-селения с понятием власти» [Соловьева, 1996, с. 39]. При этом не важно, в рамках какого хозяйственно-культурного типа эта власть функционирова-ла. Конечно, наиболее ярко это проявилось, например, в условиях оседлых, земледельческих культур Азии с их великими городами, однако и общества кочевников — скотоводов и другие хозяйственно-культурные типы демон-стрируют декларацию символов власти через территориальное обособле-ние ее высших представителей. Таким образом, наличие властных инсти-тутов в виде вождей («богатырей», «князьков») объективно предполагает декларацию их властных полномочий через территориальное обособле-ние, что приводит к появлению точек дислокации власти - ставок каганов, «княжеских городков».

Таким образом, представляется, что мы имеем основания говорить о том, что прямым следствием российской колонизации северной части За-падной Сибири было с одной стороны появление «русских» городов на этой территории, но в то же время, она была катализатором собственных

урбанистических процессов в аборигенной этнокультурной среде этого ре-гиона. И категория «город» применительно к отдельным объектам, остав-ленным нам аборигенным населением севера Западной Сибири, может быть использована с достаточными на то основаниями.

ЛитератураБахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества в ХVI–ХVII веках. Л. Из-

дательство института народов Севера ЦИК СССР им. П. Г. Смидовича. 1935. 98 с.

Брусницына А. Г. Войкарский городок в XV–XIX вв. (по результатам рас-копок 2003 и 2004 гг.) // Ямал между прошлым и будущим: Приоритеты раз-вития. Екатеринбург; Салехард, 2005. — С. 22–32.

Брусницына А.Г. Городище Усть-Войкарское. Начало изучения // Угры. Материалы VI-го Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». — Тобольск, 2003. — С. 45-52.

Головнев А.В. Историческая типология хозяйства народов Северо-Западной Сибири. Новосибирск, Изд-во Новосибирского университета, 1993. 204 с.

Гурская М.А. Дендрохронологическая датировка археологических об-разцов древесины городища Усть-Войкарского (Северо-Западная Сибирь) // Фауна и флора Северной Евразии в позднем кайнозое. — Екатеринбург; Челябинск: Рифей, 2008. — С. 212–231.

Гурская М.А. Древесно-кольцевые хронологии хвойных деревьев для абсолютного календарного датирования городища Усть-Войкарского // КСИА. — 2006. — Вып. 220. — С. 142 – 151.

Кардаш О.В. Надымский городок в конце ХVI — первой трети ХVIII вв. История и материальная культура. Екатеринбург — Нефтеюганск. Изд-во «Магеллан», 2009. 360 с.

Кардаш О.В. Полуйский мысовой городок князей Тайшиных. Екатерин-бург — Салехард. Изд-во «Магеллан», 2013. 380 с. (Обдорские городки кон-ца ХVI — первой половины ХVIII вв. История и материальная культура).

Кокшаров С.Ф. Обзор и публикация текстов редакций «Былины про бо-гатырей города Эмдер» // Зыков А.П., Кокшаров С.Ф. Древний Эмдер. Екате-ринбург, НПМП «Волот», 2001. 320 с. Приложение 1. С. 212 — 233.

Корчагин П.А., Мельничук А.Ф. «Протогород»: а была ли проблема? // Вестник Пермского университета. Вып. 4. История. Пермь, ПГУ, 2003. с. 55 – 64.

Косинская Л.Л., Федорова Н.В. Археологическая карта Ямало-Ненецкого автономного округа. Препринт. Екатеринбург: Уральское отделение РАН, 1994. – 114 с.

74 75

Новиков А. В., Гаркуша Ю. Н., Шеин А. Н. Археолого-геофизические ис-следования Войкарского городка в 2013 году // Проблемы археологии, эт-нографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы итоговой сессии Института археологии и этнографии СО РАН 2013год. Том ХIХ. Новосибирск. Издательство Института археологии и этнографии СО РАН. С. 305 – 309.

Новиков А. В., Слюсаренко И. Ю., Швец О. Л., Ломов П. К. Предваритель-ные результаты исследований на Войкарском городке в 2012 г. // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных террито-рий. Материалы Итоговой сессии Института археологии и этнографии СО РАН 2012 года. Том ХVIII. Новосибирск, Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2012. с. 262 - 266.

Патканов С. К. Стародавняя жизнь остяков и их богатыри, по былинам и сказаниям // Живая старина. 1891. Вып. 3. С. 85 – 116; Вып. 4. С. 67 – 108.

Сайко Э. В. Древнейший город. Природа и генезис (Ближний Восток. IV – II тыс. до н.э.). М.: Наука, 1996. 207 с.

Соловьева О. А. Символы, символические знаки и знаки власти (на среднеазиатском материале) // Символы и атрибуты власти. Генезис, семан-тика, функции. СПб, МАЭ РАН, 1996. С. 38 – 45.

Тучков А.Г. Народы Сибири: история и традиционная культура. Учебное пособие. Томск, Издательство «ВЕТЕР», 2008. 224 с.

Федорова Н.В. Городище Усть-Войкарское (Войкарский городок) // Проблемы межэтнического взаимодействия в Сибири. — Вып. 2 – Новоси-бирск: Изд-во АртИнфоДата, 2004. – С. 106-108.

Федорова Н. В., Косинская Л. Л., Косинцев П. А. Первобытная и средне-вековая история Ямала (Проблемы и итоги изучения). Салехард — Екате-ринбург, УрО РАН Институт истории и археологии, Ямальский филиал. 2007. 60 с.

Чернецов В. П. Вогульские сказки. Сборник фольклора народа манси (вогулов). Л. Государственное издательство «Художественная литература». 1935 .141 с.

Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных по исто-рии Сибири 1032 — 1882 гг. Сургут, 1993.

В освоении Сибири на протяжении столетий сменяли друг друга военно-политическая, промыслово-ресурсная, пеницитарная,

аграрная, индустриально-сырьевая стратегии, формирующие образы ре-гиона. В протяженном отечественном дискурсе Сибирь представала как суровый край казачьей доблести, крестьянской вольницы, край каторги и ссылки, как территория неограниченных природных ресурсов. В конце ХIX в. в масштабах страны стал осваиваться ее культурный потенциал. Тогда сибирские территории, их автохтонные культуры и сибирские промыслы представляли Россию на многих международных выставках. Но в полной мере вопрос о значении культурно наследия региона стал рассматриваться лишь в конце ХХ в.

В мировом сообществе концепция «культурного наследия» формиро-валась в 1940–1970-е гг. в том числе усилиями созданной в 1946 г. организа-ции ЮНЕСКО. В 1954 г. появилась Гаагская конвенция о защите культурных ценностей, позднее приравненных к «культурному наследию». С середины ХХ в. это понятие вошло в международное право. Оно возникло на осно-ве представлений об исторической преемственности, об эволюционных схемах глобального и локального развития, о социальном и культурном прогрессе. Первоначально с позиций прогресса происходила систематиза-ция памятников прошлого, их оценка, музеефикация и архивация. Харак-теристика ценностей подчинялась хронологическому структурированию и ценностным классификациям на основе цивилизационного подхода. Они становились частью «глобального текста» мировой культуры, который был ориентирован на презентацию достижений прошлого, являющихся основа-нием для настоящего.

Известный уже в новое время, этот принцип, определяя содержание государственных социокультурных практик и творческих экспериментов, оставался актуальным вплоть до современности. В 1972 г. была принята Конвенция об охране всемирного культурного и природного наследия, вступившая в силу в 1975 г. Видя главную задачу мирового сообщества в поддержании всемирного прогресса, ЮНЕСКО подчеркивало значение культурных ценностей, независимо от того, какому народу они принад-лежат. При этом достижения локальных сообществ рассматривались как

Культурное наследие — страте-гии и бренды развития СибириИ. В. Октябрьская,д. ист. н., заведующая отделом этнографии Института археологии и этнографии СО РАН, профессор НГУ и НГПУ, заместитель председателя Новосибирского отделения Русского Географического Общества е-mail: siem405@yandex.ru

76 77

условие дальнейшего развития всего человечества. В 1978 г. в Список все-мирного наследия были внесены первые 12 объектов. В 1988 г. Конвенцию об охране всемирного культурного и природного наследия ратифицировал СССР, Российская Федерация выступила правопреемницей СССР.

Процессы, происходившие в стране в постсоветский период, соот-ветствовали общемировым тенденциям. В 1994 г. при поддержке ЮНЕСКО была принята Глобальная стратегия по формированию сбалансированного и репрезентативного Списка всемирного наследия, предопределенного Конвенцией 1972 г.

К концу ХХ в. проблемы культуры оказались в центре внимания миро-вого сообщества. В 1995 г. в Санкт-Петербургском гуманитарном универси-тете был представлен проект Декларации прав культуры, где было сказано, что культура представляет главный смысл и глобальную ценность суще-ствования народов и государств. Автор проекта — академик Д. С. Лихачев подчеркнул: «Под культурными ценностями подразумеваются не только от-дельные объекты — памятники архитектуры, скульптуры, живописи, пись-ма, печати, археологии, прикладного искусства, музыки, фольклора, кото-рые могут быть отмечены в списках, каталогах и т. п., но и явления, такие как традиции и навыки в области искусства, науки, образования, поведе-ния, обычаев, культурных индивидуальностей народов, групп населения, отдельных людей и т. д. Живая культура не может быть исчерпана списками, каталогами, описаниями и т. д. Она составляет определённую ценность и целостность в своей совокупности, в которую входят как произведения и явления первого разряда, так и второстепенного свойства, кроме обычаев и навыков, явно вредных для окружающих. Культура представляет главный смысл и главную ценность существования как отдельных народов и малых этносов, так и государств. Вне культуры самостоятельное существование их лишается смысла» [Лихачев, 1999, С. 635].

На Стокгольмской конференции 1998 г. ЮНЕСКО культурная политика стала рассматриваться как одна их основ формировании стратегий нацио-нального развития. В 1999 г. Мировой банк провозгласил, что будет выде-лять займы развивающимся странам в том случае, если в программах мо-дернизации будут учитываться культурные факторы.

В 2002 г. был организован Международный конгресс «Всемирное на-следие: общее наследство — общая ответственность»; 2002 г. ООН объявила Годом культурного наследия. Также в 2002 г. Комитет всемирного наследия принял Будапештскую декларацию о всемирном наследии, пригласив всех участников оказать содействие его сохранению. Участниками глобальной программы становились все новые и новые страны. В 2010 г. Конвенцию ра-тифицировали 187 стран. В 2011 г. в списке Всемирного наследия значилось 936 объектов, из них 725 являлись культурными, 183 — природными и 28 — смешанными.

Как и во всем мире, в конце ХХ — начале XXI в. в России культура стала учитываться как особый фактор при формировании программ националь-ного и регионального развития. Она интерпретировалась не только как со-брание меморатов или сервис, но как инструмент, использование которого делала возможным изменение среды и образа территорий. В русле этой идеологии в стране на 2001-2005 гг. была разработана целевая программа «Культура России». В 2002 г. принят закон «Об объектах культурного насле-дия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации» и ряд подзаконных актов, в частности Положения о Едином государственном реестре, о государственной историко-культурной экспертизе и др. В них фи-гурировало понятие «культурного наследия»: «К объектам культурного на-следия (памятникам истории и культуры) народов Российской Федерации в целях настоящего Федерального закона относятся объекты недвижимого имущества со связанными с ними произведениями живописи, скульптуры, декоративно-прикладного искусства, объектами науки и техники и иными предметами материальной культуры, возникшие в результате историче-ских событий, представляющие собой ценность с точки зрения истории, археологии, архитектуры, градостроительства, искусства, науки и техники, эстетики, этнологии или антропологии, социальной культуры и являющие-ся свидетельством цивилизации, подлинными источниками информации о зарождении и развитии культуры.

Объекты культурного наследия в соответствии с настоящим Федераль-ным законом подразделяются на следующие виды: — памятники — от-дельные постройки, здания и сооружения с исторически сложившимися территориями (в том числе памятники религиозного назначения: церкви, колокольни, часовни, костелы, кирхи, мечети, буддистские храмы, пагоды, синагоги, молельные дома и другие объекты, специально предназначен-ные для богослужений); мемориальные квартиры; мавзолеи, отдельные захоронения; произведения монументального искусства; объекты науки и техники, включая военные; частично или полностью скрытые в земле или под водой следы существования человека, включая все движимые пред-меты, имеющие к ним отношение, основным или одним из основных ис-точников информации о которых являются археологические раскопки или находки (далее - объекты археологического наследия); — ансамбли — чет-ко локализуемые на исторически сложившихся территориях группы изоли-рованных или объединенных памятников, строений и сооружений форти-фикационного, дворцового, жилого, общественного, административного, торгового, производственного, научного, учебного назначения, а также памятников и сооружений религиозного назначения (храмовые комплек-сы, дацаны, монастыри, подворья), в том числе фрагменты исторических планировок и застроек поселений, которые могут быть отнесены к градо-строительным ансамблям; — произведения ландшафтной архитектуры и садово-паркового искусства (сады, парки, скверы, бульвары), некрополи;

78 79

— достопримечательные места — творения, созданные человеком, или совместные творения человека и природы, в том числе места бытования народных художественных промыслов; центры исторических поселений или фрагменты градостроительной планировки и застройки; памятные места, культурные и природные ландшафты, связанные с историей форми-рования народов и иных этнических общностей на территории Российской Федерации, историческими (в том числе военными) событиями, жизнью выдающихся исторических личностей; культурные слои, остатки построек древних городов, городищ, селищ, стоянок; места совершения религиоз-ных обрядов» [Федеральный закон].

В 2006 г. в Российской Федерации вступила в силу Федеральная це-левая программа «Культура России (2006–2011 годы)». В концептуальном поле отечественной культурной политики начала ХХI в. были акцентирова-ны ресурсные составляющие — культурное наследие стали понимать, как продукт и фактор развития социокультурной инфраструктуры и сообще-ства в целом. Основой государственной политики в области культурного наследия России в 2000-е гг. стало признание приоритета его сохранения и реализации как творческого потенциала. Показательна в этом смысле «Пе-тербургская стратегия сохранения культурного наследия», реализуемая с середины 2000-х гг. на основе принципа «сохранение через развитие, раз-витие через сохранение». Подобные программы были включены в социо-культурные и экономические программы многих российских, в том числе сибирских регионов.

В целом, современный российский реестр Всемирного наследия вклю-чает 25 объектов; 15 из них выделены по культурным критериям, 6 при-знаны шедеврами человеческого гения; 10 включены по природным кри-териям; причём 8 из них находятся в Сибири и 4 признаны природными феноменами исключительной важности.

Многообразие культур Сибири сегодня рассматривается как один из источников развития. Следует подчеркнуть, что принципы культурной вариативности и уважения к выбору образа жизни стали осваиваться ми-ровым сообществом уже во второй половине ХХ в. В 1989 г. была принята Конвенция № 169 «О коренных народах и народах, ведущих племенной об-раз жизни». Она подчеркнула необходимость признания и сохранения тра-диционных социальных, культурных, религиозных и духовных ценностей и практик коренных народов.

Тенденция признания уникальности этно-специфических составляю-щих в структуре культурного наследия получила дальнейшее развитие в мировом сообществе. Начиная с 1980-х гг. проблема их сохранения в усло-виях модернизации и глобализации привлекала все большее внимание экспертного мирового сообщества. В 1989 г. были приняты рекомендации ЮНЕСКО о сохранении фольклора народов мира. По инициативе органи-

зации в 1996 г. была создана программа сохранения «живых гуманитарных сокровищ». Феномену нематериальной культуры была посвящена Гене-ральная конференция ЮНЕСКО 2003 г., признавшая важное значение не-материального культурного наследия для формирования культурного раз-нообразия и гарантий устойчивого развития.

Полагают, что положения Международной конвенции об охране нема-териального культурного наследия (2003 г.) были составлены с учетом рос-сийской Декларации прав культуры, в которой академик Д. С. Лихачев под-черкнул необходимость для человечества выстраивания новой концепция глобализации как гармоничного процесса мирового культурного развития, с учетом баланса различных культур.

Конвенция вступила в силу 20 апреля 2006 г. Ратифицированная в на-стоящий момент более чем 130 странами, она стала основанием для фор-мирования списка шедевров человечества, куда на сегодняшний день входит около 180 культурных практик и традиционных техник, которые передаваясь из поколения в поколение, определяли преемственность в развитии локальных сообществ, способствовали сохранению культурного разнообразия и творчества на глобальном уровне.

Россия не ратифицировала этот документ. Но в 2003 г. в стране была создана общественная организация — «Российский Комитет по сохране-нию нематериального культурного наследия». Важным шагом на пути к решению проблемы сохранения нематериального культурного наследия в России стало заседание Государственного совета в декабре 2006 г., где об-суждался вопрос «О государственной поддержке традиционной народной культуры в России».

В декабре 2008 г. состоялись Общественные слушания комиссии по культуре Общественной палаты РФ на тему: «Национальные культуры наро-дов России: проблемы и перспективы». Одним из основных в рамках регла-мента стал доклад «Нематериальное культурное наследие народов России — важнейший ресурс культурного и социально-экономического развития страны».

Концепции сохранения и развития нематериального культурного на-следия народов Российской Федерации на 2009–2015 гг. была утверждена приказом Министерства культуры Российской Федерации 17 декабря 2008 г. На сегодняшний день Реестр нематериального культурного наследия Рос-сии включает в себя 45 объектов. Во всемирном списке страну представ-ляют сибирские реалии — культура и фольклор семейских старообрядцев Забайкалья и якутский эпос Олонхо. Шедевром всемирного культурного наследия традиционная культура семейских старообрядцев Забайкалья была провозглашена в 2001 г.; древний якутский героический эпос «Олон-хо» - в 2005 г.; в 2008 г. они вошли в Репрезентативный список нематериаль-ного культурного наследия человечества.

80 81

Россия продолжает движение в этом направлении. В стране разраба-тывается пилотный вариант электронного реестра объектов нематериаль-ного культурного наследия РФ.

Действующие программы учитывают опыт отдельных, в том числе си-бирских, регионов: в 2006 г. Думой Ямало-ненецкого автономного округа был принят Закон «Об объектах культурного наследия Ямало-ненецкого ав-тономного округа»; в 2006 г. Думой Ханты-Мансийского автономного округа - Закон «О сохранении, использовании, популяризации и государственной охране объектов культурного наследия Ханты-Мансийском автономном округе — Югре». Подобные законы появились в других областях и автоно-миях Сибири.

В Республике Алтай в 2008 г. были приняты Закон «О регулировании отношений в области развития нематериального культурного наследия Ре-спублики Алтай» и Постановление «Об утверждении порядка формирова-ния государственного реестра и проведении экспертизы объектов немате-риального культурного наследия Республики Алтай». В 2008 г. в Республике Тыва была образована Служба по охране объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) Республики Тыва, в 2011 г. - республикан-ское отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.

Указом президента Республики Саха от 26.12.2009 была утверждена целевая программа «Сохранение, изучение и распространение якутского героического эпоса Олонхо на 2009-2011 годы и ее основные направления до 2015 года».

В 2006 г. постановлением Государственной Думы Томской области был принят Закон «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) Томской области», в 2012 г. - долгосрочная целевая программа «Развитие культуры Томской области на 2013 — 2017 годы» и Закон «О ре-гулировании отношений в области развития нематериального культурного наследия», в соответствие с которым с 2012 г. стал создаваться Каталог па-мятников нематериальной духовной культуры.

В Республике Хакасия действовала целевая программа «Развитие куль-туры и сохранение культурного наследия Республики Хакасия на 2008 — 2010 годы»; позднее была принята программа «Популяризация культурно-го наследия и развитие культурного туризма в Республике Хакасия на 2009 — 2013 годы». Итоги ее реализации были подведены на Международном форуме «Историко-культурное наследие как ресурс социального развития» 2013 г., который актуализировал стратегии Республики Хакасия в сфере культуры на перспективу.

В 2009 г. был подписан Закон «Об объектах культурного наследия (па-мятниках истории и культуры) народов Российской Федерации, располо-

женных на территории Красноярского края». В 2011 г. в предварительный список Всемирного наследия был включен г. Енисейск с его исторической застройкой.

В 2010 г. Министерством культуры Омской области была утверждена Ведомственная целевая программа «Содействие этнокультурному разви-тию народов, проживающих на территории Омской области, государствен-ная поддержка самодеятельного художественного творчества» на 2010 - 2012 гг. Тогда же в 2010 г. губернатор Алтайского края подписал Концеп-цию сохранения, использования, популяризации объектов культурного на-следия региона на период до 2020 года. Концепция сохранения и развития нематериального культурного наследия Новосибирской области на 2012-1016 гг. была принята в апреле 2012 г.

Согласно этим документам, созвучным программам большинства ре-гионов России, задачи охраны и популяризации культурного наследия опираются на отношение к нему как ценнейшему и значимому социально-экономическому ресурсу, соизмеримый по своей эффективности с природ-ными ресурсами.

В современной Сибири, как и в России в целом, концепт «культурно-го наследия», представленного материальными и нематериальными цен-ностями, на уровне общественно-публицистического, академического и административно-правого дискурсов рассматривается как важнейший эко-номический потенциал территорий. Он во многом определяет имиджевую политику и практики бредирования территорий.

На фоне развития глобального культурно-информационного про-странства при универсализации всех сторон жизни мирового сообщества происходит актуализация национальных, этноспецифических, региональ-ных и прочих форм культуры. При этом единство и разнообразие являются характеристиками культурного наследия, которое оценивается как основа самосохранения и поступательного устойчивого развития страны на осно-ве межкультурного диалога. В условиях социокультурных трансформаций современного российского общества, обращение к культурному наследию приобретает консолидирующее значение на уровне и регионального и гражданского единства.

Источники и литератураЛихачев Д. С. Декларация прав культуры // Лихачев Д. С. Раздумья о

России. СПб. Издательство «Logos», 1999. С. 635–640.

Федеральный закон Российской Федерации от 25 июня 2002 г. N 73-ФЗ «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) на-родов Российской Федерации» [Электронный ресурс]

82 83

Проектное развитие этнических общностей в условиях модерниза-ции российского общества конструирует новые культурные «ма-

трицы» этнического бытия. В этом плане особую актуальность приобретает концепт культурной памяти своего рода - хронологический маркер, пере-форматированный в соответствии с требованиями доминирующей идеоло-гии в рамках национальной идентичности. Исследования показывают, что именно «культура выступает как объективизированная память общества, сохраняющую свою идентичность и передающую ее по цепочке поколений. Формы, в которых общество организует передачу информации, необходи-мой для сохранения этой идентичности, и институты, заботящиеся о пере-даче такой информации, раскрывают своеобразие и неповторимый стиль той или иной культуры» [1, c.27]

С этой точки зрения, интерпретация этнической идентичности в про-странстве культурной памяти, проецирующей национальные символы и образы, открывает огромные возможности в изучении этнокультурного на-следия как живой социальной практики.

«Являясь важным механизмом памяти культуры, - писал Ю. М. Лотман - символы переносят тексты, сюжетные схемы и другие семиотические об-разования из одного пласта культуры в другой. Пронизывающие диахро-нию культуры константные наборы символов в значительной мере берут на себя функцию механизмов единства: осуществляя память культуры о себе, они не дают ей распасться на изолированные хронологические пласты. Единство основного набора доминирующих символов и длительность их культурной жизни в значительной мере определяют национальные и аре-альные границы» [2, c.192]. Взгляд на культуру через этнические символы,

Тепло вечной мерзлоты: символи-ческое измерение севера и совре-менные якутские бренды.Якутия: имидж-конструирование (к проблеме интерпретации куль-турных кодов в брендинге нацио-нальных регионов).Романова Е. Н. Доктор исторических наук, заведующий сектором этнографии северо-востока России Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН, профессор Арктического института культуры и искусства е-mail: e_romanova@mail.ru

безусловно, помогает раскрыть ментальный мир этноса, выделить смыс-лообразующие механизмы поддержания и развития культурной традиции. Проецируя эту мысль на символический контекст образа национальных республик, можно придти к заключению об особом принципе в их само-презентации.

Как известно создание этнонационального бренда опирается на исто-рические и культурные представления как «внутри» этноса, так и «извне» и, таким образом, транслирует многоканальную информацию.

Якутия — страна вечных снегов и холода. Если обратиться к исто-рическим и литературным источникам прошлого, то Якутия всегда ассо-циировалась как «царство вечной мерзлоты», «полюс холода», «страна безмолвия», «ледяная тюрьма без решеток». Эта жизненная реальность за-крепилась в текстовом пространстве культуры, и образ Якутии как Крайний Север стал главной сюжетной линией уже советской истории. Вспоминают-ся студенческие годы в Ленинграде, когда при определении моей регио-нальной идентичности «Я из Якутии» как правило, срабатывал устойчивый стереотип: «Как Вы там живете, там так холодно!» или «Вы там, на оленях все время ездите…» Песня же «Увезу тебя я в тундру», исполненная талант-ливым нанайским певцом Кола Бельды в конце 70-х, на долгие годы стала визитной карточкой Якутии, а исполнитель песни — воплощением образа самого якута.

Поразительно, что циркулировавшие представления моих ленинград-ских сокурсников о Якутии в начале 80-х годов как «медвежьем уголке» в современном информационном дискурсе не только не поменялись, но сегодня функционируют в качестве нарратива «имперской памяти». Так, в марте 2010 года в интервью якутской газете «Наше время» Вице-президент Российской Ассоциации по связям с общественностью, доктор политоло-гических наук Александр Чумиков совершенно справедливо заметил, что средний москвич практически ничего не знает о самом большом субъекте Российской федерации. Ответы москвичей как всегда традиционны: «Яку-тия …где очень холодно, где добывают алмазы и находят останки мамон-тов. Якуты ездят на оленях и собаках, ходят в шапках и шубах из меха, живут в тундре». В таких ориентированных ответах можно нащупать в латентной форме «воспоминания» о некогда отсталых окраинах российской провин-ции. Переключение фокуса внимания Правительства республики в начале 90-х годов на активное развитие промышленности, освоение природно- сырьевых ресурсов республики и, наконец, создание акционерной компа-нии «Алмазы России - Саха» привели к разработке новой стратегии по про-движению Республики на внешнем рынке.

Якутия — алмазный край. В 1973 году в Москве в серии «Биографии строек коммунизма» была издана книга, посвященная героической эпопее открытия и освоения месторождений и алмазов в Якутии. Название книги

84 85

«Утро алмазного края» выступило своеобразным символическим марке-ром государственной политики по отношению к Якутской АССР как центра отечественной алмазодобывающей промышленности. «Алмазная история» как элемент картины мира советской Якутии органично вписывался в схему трудового подвига тысяч рабочих энтузиастов, самоотверженно работав-ших на благо экономического развития Советского Союза. Новый идеоло-гический проект «Якутия — алмазная кладовая» требовал «проигрывания» мифосимволических ситуаций, связанных с культурной памятью. Так, в эти годы создается современный этиологический миф о якутских алмазах: «Когда-то бог пролетал над Якутией, было так холодно, что он отморозил свои руки и обронил драгоценные камни — алмазы на эту северную землю. Вот почему Якутию называют кладовой алмазов».

Как известно 90-е годы в якутском обществе ознаменовались крупны-ми политическими и экономическими переменами. Подписанный в 1991 исторический документ «Декларация о государственном суверенитете», а в 1992 году Федеративный договор позволили определить полномочия республики в отношениях с федеральными органами власти. В этом кон-тексте создание акционерной компании «Алмазы России-Саха» стало сим-волом национальной идеи самостоятельного развития Республики.

Так, воспоминания этноса о своем прошлом сыграли решающую роль в конструировании уже использованного бренда «якутские алмазы» в новой имиджевой политике Якутии как независимой и процветающей республики.

Якутия — Земля Олонхо. Демонстрация образа Республики с сакра-лизацией ее национального духовного наследия начинается с культур-ных процессов по возрождению этнических традиций коренных народов Якутии, которые приходятся также на 90-е годы. Министерство культуры и духовного развития Республики Саха (Якутия) в те годы инициирует наци-ональный проект по возрождению традиционной культуры, где ключевы-ми этносимволами становятся: Хомус (музыка) — Ысыах (ритуал) - Олонхо (эпос) — Традиционные верования. Впечатляет, что все эти этнические мар-керы не были связаны с культурой Севера, а напротив уводили в бескрай-ние просторы Великой степи, транслируя широкую тюрко-монгольскую перспективу. Якуты как периферийный этнос тюркского мира, оказавшись в условиях Севера, смогли создать уникальную модель пограничной культу-ры открытого типа. Как известно центральным текстом культурной памяти якутского этноса выступает легендарная история народа, где актуализиру-ются механизмы «помнящей культуры» - культуры воспоминания о своем героическом прошлом и сакральной биографии. Эпос народа саха транс-лирует широкое информационное этническое пространство. В устной тра-диции репрезентируется архаичный духовный универсум, относящийся к «фигурам воспоминания», связанный с представлениями о южной праро-дине как о воображаемом пространственном образе. «Мы якуты,- с юга. Юг-

сердцевина народов» (по В. Л.Серошевскому). Таким образом, координаты юг-центр — север-периферия характеризуются как важные компоненты при формировании пространственного континуума. Движение на север моделировало новое географическое пространство с его природным ре-льефом, животным и растительным миром, этнокультурными и социальны-ми связями.

Ревитализация эпической традиции, современное прочтение симво-лов и кодов этнической культуры требует в первую очередь бережного от-ношения к своему наследию, ответственности со стороны, как научного сообщества, так и творческой интеллигенции.

Сегодня современные тенденции сохранения и развития этнокультур-ного наследия как живой традиции формируют новую модель культурного ресурса. Как известно, якутский эпос - олонхо, став в 2005 году Шедевром устного и нематериального наследия Человечества, стал одним из структу-рирующих этномаркеров культурного наследия. Указом Президента Респу-блики (Саха) Якутия В.А.Штыровым 2006-2015 год объявлены Десятилетием Олонхо. В рамках этих мероприятий были организованы и проведены Ысы-ахи, посвященные героическому эпосу «Олонхо. Стихия праздника и эпи-ческого пространства, выступая хранителем культурной и исторической памяти, возвращает якутский этнос к своим национальным истокам. Усвое-ние духовных достижений человечества на примере национального празд-ника Ысыах и архаичной народной эпики демонстрирует их масштабность и актуализирует данный феномен культуры как гуманистический образец этнического бытия. В тоже время, именно ысыах и олонхо как раз и создают «якутский стиль» и «заряжают» своей глубинной энергетикой современную культурную традицию. В результате эти многомерные символы, выступаю-щие как важный элемент этнической идентичности народа саха, берут на себя стратегические функции национального бренда. Примечательно, что сценарии таких праздников разрабатываются учеными, специалистами в области традиционной культуры. Оценивая происходящие в республике культурные процессы, можно с уверенностью сказать, что в настоящее вре-мя формируется новый праздничный нарратив, не разрушающий основную ткань традиционной ритуальной практики.

Ысыах как главный ритуал якутской традиции совершался в пере-ломные моменты природного (календарного) и социального времени и как ритуал первотворения он превращал Хаос в Гармонию. Праздник Ысы-ах в своей основе моделировал символы жизнеутверждающего начала и был связан с созидательными силами Верхнего мира — божествами айыы. Одной из ключевых тем древнейшего народного праздника Ысыах является его объединительное начало — гармония Человека, Природы и Общества. Духовное наследие праздника манифестирует такие общечеловеческие ценности, как гуманизм, победа добра над злом, любовь к жизни, непре-рывность человеческого бытия, культ семьи, поклонение своим предкам,

86 87

почитание старших и т.д. Ысыах как этнонациональный проект. Как уже упоминалось, в

традиционном обществе Ысыах был переходным ритуалом из одного со-стояния Природы в другое. Примечательно, что в порубежной ситуации начала 1990-х годов XX в. Якутия также переживала период общественно-политической трансформации. Чтобы понять эту ситуацию перехода, обра-тимся к анализу культурных процессов, проходивших в якутском обществе в тот знаменательный период.

В начале 1990-х годов бурные общественно-политические процес-сы, принятие Декларации о государственном суверенитете ре-

спублики (1990 г.), возрождение интереса к национальной истории и культурному наследию народа саха привели к всплеску национально-го движения. Первый президент Якутии М. Николаев объединил поли-тическую, интеллектуальную и творческую элиту республики вокруг идеи формирования новых этнополитических символов и идеологии. Рефлексия по поводу нового этнокультурного облика республики, ее имиджа, в итоге отразилась в новом государственном статусе тради-ционного праздника Ысыах (1991 г.) как ключевого этносимвола. В рамках осмысления темы возрождения этнических традиций, особое значение приобретают и другие символические системы, выполняю-щие роль этномобилизационного ресурса. В этом плане вызывает интерес тот факт, что на первом этапе национальный проект по язы-ку не стал доминирующим символом. Так, республиканский закон «О языках в Республике Саха (Якутия)», в соответствии с которым якут-ский язык приобрел статус государственного, был принят позднее (1992). Праздничный нарратив, соотнесенный с историческим мифом о происхождении народа саха, реализовал свой креативный смысло-вой резерв: Ысыах представляет собой «матрицу» этнической куль-туры, где представлен весь набор культурных кодов этноса. Именно уникальный механизм праздника позволил ему занять центральное место в пространстве формирующейся в тот переходный период но-вой системы этнокультурных символов и ценностей. Итак, в начале 1990-х годов праздник Ысыах выступает индикатором этнического самосознания. Исчезновение в якутской культуре этого ритуала в ме-тафорическом плане отождествлялось с разрывом солнечной нити, соединяющей саха с миром божеств (народ саха — люди солнечных лучей, с поводьями за спиной). Культовый миф об Ысыахе, миф об об-щей культуре, происхождении и истории, скреплял этничность.

Предки якутов, оказавшись на периферии тюркского мира, смогли не только сохранить культурный фонд и сакральную практи-ку Юга, но и творчески развили их, адаптируя к условиям северно-го ландшафта. Эстетическая и культурная палитра представлений о главном празднике народа саха Ысыахе — еще один ключ к пони-манию гармонии человека с окружающей средой. Для проведения Ысыаха всегда отводились специальные места, которые почитались как сакральные территории. Именно по этой причине местность Ус Хатын (три березы), расположенная недалеко от столицы республи-

ки, в конце 1990-х годов стала местом проведения главного респу-бликанского Ысыаха. Эта священная земля до сих пор является объ-ектом почитания как место, где, согласно мифам, прародитель якутов Эллэй, совершил первый обряд поклонения божествам айыы и духам местности.

С 2005 г., в соответствии с постановлением Правительства Респу-блики Саха, местность Ус Хатын входит в систему особо охраняемых территорий — Ытык Сирдэр (Священные места). В настоящее время архитектурно-этнографический комплекс Ус Хатын является одним из наиболее посещаемых центров ритуальной практики.

В течение 12 лет, по официальным сведениям, республиканский Ысыах посетили около двух миллионов человек. Ысыах как этнона-циональный проект возродил многие элементы народной культуры, придав импульс развитию художественных промыслов, националь-ных ремесел, декоративно-прикладного искусства, сувенирного производства, этнической моды и дизайна, национальной кухни, на-циональных видов спорта (мас-рестлинг — перетягивание палки), этнического туризма, геральдических символов и знамен древних родов, восходящих к традиционным религиозным представлениям и др.

Ысыах занял центральное место в государственном празднич-ном календаре Республики Саха как фактор сплочения многона-ционального народа Якутии и сегодня является центральным кодом культуры Республики.

Этнокультурное наследие и туристская индустрия. Проблема «брендирования» национальных республик в последнее время приоб-ретает особую актуальность в связи с развитием рынка, международных инвестиций, расширением коммуникационного пространства. В условиях модернизационных процессов и глобализации этническая специфика тра-диционной культуры, самобытность этноса становится все более привле-кательной для туристской индустрии. Презентация культурного наследия коренных народов Якутии в рамках формирования имиджа республики сегодня становится перспективным направлением в развитии туристиче-ской деятельности в Республике. Все это дает основание говорить об от-дельном исследовательском поле современного этнографа — «культуре этнического туризма».

Сегодня выбор бренда Якутии стал общенародной акцией, так, на сай-те «Якутия» в 2010 году можно было принять участие в конкурсе «Выбери девять лучших брендов Якутии»: 1) Якутия-страна танцующих стерхов; 2) Якутия-жемчужина Севера; 3) Якутия- край Полярной звезды; 4) Якутия — Сердце Севера; 5) Якутия — Земля мамонта; 6) Якутия — Земля северного сияния; 7) Якутия-Земля Саха; 8) Якутия — Алмаз России; 9) Якутия — древ-няя родина олонхо (ЯДРО)

88 89

Анализ современных национальных брендов показал, что они ориен-тированы на темы, широко используемые в настоящее время в презентаци-онных и рекламных целях при знакомстве с республикой:

— природа: край Полярной звезды, земля Северного сияния;— животный мир: стерхи (белые журавли), мамонты;— география: сердце Севера, жемчужина Севера:— этническая составляющая: земля Саха, древняя родина олонхо;— алмазная история: Якутия — Алмаз России.В то же время нельзя не заметить, что некоторые из представленных

брендов (Север, алмаз), имеют уже свою историю «воспоминаний» в каче-стве символа Якутии. При выборе бренда необходим определенный набор признаков: мифологизация образа, культурные представления, история, развитие образа, креативность, положительные свойства и др.

Разработка республиканских брендов через демонстрацию этниче-ских символов, характерной особенностью которых является способность нести информацию о ключевых чертах этнической специфики культуры, является, на мой взгляд, продуктивной в плане реализации новых иннова-ционных туристических проектов.

Известный культуролог, специалист по брендингу территорий Д. Н. За-мятин отмечает, что «основа содержательных стратегий создания имиджа территории состоит в разработке позитивного, «возвышенного» с аксиоло-гической точки зрения и в то же время весьма вариативного образа. Такой «возвышенный» образ, несомненно, должен базироваться на историко-культурном и природном наследии региона; при этом сам образ нее может носить проспективный (перспективный) характер» [3, с. 20.]

1. Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политиче-ская идентичность в высоких культурах древности. - М. - 2004.

2. Лотман Ю.М. Символ в системе культуры //Избранные труды: Статьи по семиотике и типологии культуры . - Таллин. - 1992 -.Т.1.- С. 192.

3. Замятин Д.Н. Геокультурный брендинг территорий:концептуальные основы// Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2013.№ 5. С. 11–23.

В связи с развитием в отечественных СМИ традиции подачи новостей в мистическом, псевдонаучном ключе, в общественном сознании

формируется ряд неомифологических образов. Например, снежный че-ловек, изначально более известный по наблюдениям из горных областей Центральной Азии, сегодня «завоёвывает» лесные и горные пространства Сибири. В частности, снежный человек стал официальным туристическим брендом Кемеровской области (Рис.1). В ряде сибирских регионов (Кеме-рово, Шерегеш и др.) образ снежного человека воплощается в городской скульптуре, рекламной продукции, художественном и литературном твор-честве.

С точки зрения полевой этнографии, в том числе, моих полевых мате-риалов (ПМА), в настоящее время, образ снежного человека можно назвать традиционным, органично вошедшим в мифологическое мировосприятие жителей различных регионов Сибири. В частности, на примере мифологи-ческих представлений обских коми возможно проследить эволюцию демо-нологического персонажа лешака до снежного человека.

У ижемских (северных) коми распространены рассказы о лешаках, ко-торых информанты обычно характеризовали как персонажей, враждебных человеку («лесную нечисть»). Многочисленные легенды и былички о леша-ках, записанные у ижемских коми, повествуют о том, как эти злобные суще-ства пугали (иногда убивали и ели) людей, заходили в поселки, проникали в дома, похищали детей, губили охотников. Подобные сюжеты несказочной устной прозы широко известны северным коми по обе стороны Полярного Урала: как на Ижме, Печоре, так и в бассейне нижнего течения Оби — аре-альной группеобских коми-ижемцев.

Истории о злобных лешаках принципиально отличаются от рассказов о духах — хозяевах леса (ворса). Ворса хоть и считался опасным для челове-ка, но лишь в определенных случаях — когда люди нарушали неписанные правила природопользования. Обычно лесные хозяева наказывали слиш-ком жадных охотников и лесорубов, забирающих дары природы «сверх вся-кой меры». В представлениях коми о лесном хозяине доминировал образ строгого, но справедливого лесного владыки, который не считался крово-жадным [Налимов, 1903, с. 77–79]. Подобные представления о лесных хозя-

Мифологические апекты сибирской идентичности: традиции и новацииО. В. Голубковак.и.н., с.н.с. ИАЭТ СО РАНe-mail: Olga-11100@yandex.ru

90 91

евах (леших, лесовиках, лембоях) распространены у русских, карел и других народов. Появление же лешаков (часто в большом количестве, целой вата-гой, что опять же отличало их от ворса) могло быть немотивированным, или же за незначительный проступок они пытались наказать «провинившихся» неадекватно сурово.

Наряду с представлениями о лешаках, на Сибирском Севере в течение нескольких последних лет большую популярность приобрели рассказы о снежном человеке. Данный доклад подготовлен на основе полевых мате-риалов, полученных во время экспедиций в поселках Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого автономных округов Тюменской области. Былички о лешаках и снежных людях были записаны со слов более 70 информантов — ижемскихкоми, во время экспедиций ИАЭТ СО РАН 2003, 2004, 2006, 2008, 2011 гг. в поселках Ижемского р-на Республики Коми (Ижма, Бакур, Сизябск, Ёль), ХМАО (Берёзово, Саранпауль, Сосьва)и ЯНАО (Мужи, Шурышкары, Во-сяхово, Овгорт, Ямгорт). Сообщения о снежном человеке были записаны от 19 респондентов, причем только на Сибирском Севере. По ряду признаков

Рис. 1. Изображение снежного человека с атрибутами шахтера – туристический символ Кузбасса.

истории о снежных людях сопоставимы с быличками о лешаках, а их внеш-ность и свойства по ряду признаков представляются идентичными.

Во-первых,обнаруживается сходство по внешним признакам, отли-чающим лешака или снежного человека от иных представителей нежити или от людей. Главным образом, выделяют высокий рост, отсутствие одеж-ды и «волосатость», по которым узнают упомянутых персонажей. Также подчеркивают специфические свойства внешности снежного человека: грубые черты лица, отсутствие ресниц, красный цвет (или свечение) глаз, иногда говорят о прозрачности костей. Снежный человек высокий, два с лишним метра, темно-красные глаза, покрыт рыжей шерстью (ПМА: Шу-рышкары, 2011). Снежного человека видели. Здоровый, тело все в шерсти, похож на обезьяну. Лицо страшное, глаза маленькие и красные, как угольки горят (ПМА: Саранпауль, 2011). У нас на Белой горе раньше жили снежные люди. Целую семью видели. Потом их спугнули, они ушли в лес, подальше от людей. После них могилы остались. Находили кости. Они прозрачные, как стекло. Брали в руки, а они (кости) тут же рассыпались в пыль (ПМА: Шурышкары, 2011). Вероятно, прозрачные (стеклянные) кости — именно то качество, которое позволяет мифологическому персонажу становиться не-видимым.

Еще одной особенностью внешности снежного человека считается, что у него, как у лешего, вывернутые пятки; или же он косолап. Снежного человека никто не видел, его узнают по следам. Правый след оставляет сле-ва, а левый — справа. У него ноги не как у человека, а вывернутые (ПМА: Саранпауль, 2011).Следует заметить, что «вывернутые пятки» — это чер-та, которая объединяет снежного человека не только с ворса, но также с целым рядом инфернальных персонажей славянского и финно-угорского пандемониума: хромота или уродство ног — основной признак «низовой» («змеиной») природы существа, обладающего данным качеством [Пропп 1996, с. 69–73и др.].

Во-вторых, Анализ материалов несказочной прозы обских коми выявил ряд признаков, по которым снежные люди и лешаки наделены ма-гическими способностями: те и другие могут становиться невидимыми, не отбрасывают тени. Они способны читать чужие мысли, предугадывая дей-ствия людей. Снежный человек отводит глаза охотнику. Вот чувствую, что рядом стоит, а никого не видно. И собаки лают, как на дичь (ПМА: Саранпа-уль, 2011). Снежные люди могут загипнотизировать. Стоят рядом с челове-ком, а их не видно, только воняет тухлятиной (ПМА: Шурышкары, 2011). У лешака не бывает тени, ему Бог не дал. К нечистой силе относится (ПМА: Мужи, 2006). Подобные высказывания о тени были зафиксированы и по от-ношению к снежному человеку. Еще говорят, что снежные люди угадывают мысли, поэтому их никто поймать не может (ПМА: Саранпауль, 2011).

В-третьих, для защиты от злобных лесных духов и снежных людей ис-пользуют одинаковые обереги: крест, святую воду, молитву, острые метал-

92 93

лические предметы (нож, топор, ножницы), а также мат. Опасным считается выносить мусор или набирать воду после заката солнца: этими действиями можно привлечь к дому нечистую силу или снежного человека. В качестве универсального оберега практически повсеместно применяют топор, нож, ножницы (считается, что злые духи боятся металла). Под порог надо поло-жить топор, хотя бы нож или ножницы, чтобы лесные люди не пришли, пото-му что духи боятся металла (ПМА: Восяхово, 2006). Повсеместно считается, что нечистую силу можно принести в дом с водой, если воду набирали в вечернее или ночное время. Если сор после заката солнца вынесешь, леша-ки по запаху могут след найти и в дом залезть. Особенно, если двери и окна не закрещены. Будет вокруг дома ходить, рыскать, искать, где какая щель есть. Если хоть маленькую щелочку найдет, на которую крест не наложили, в дом проникнет (ПМА: Овгорт, 2004). Как стемнеет, то из леса выходят лес-ные духи. Сейчас у нас в лесу снежный человек появился, это та же нечисть. Одна женщина вечером мусор понесла. Вернулась домой, а потом смотрит: кто-то в окно заглядывает. Лицо страшное, белое, глаза горят. Всю ночь хо-дил вокруг дома, в окна лез. Она еле открестилась, молитвы читала (ПМА: Саранпауль, 2011). В лесу обязательно нужно иметь при себе крестик и чи-тать молитву. Это от любой нечисти защищает, и чтобы снежный человек не встретился (ПМА: Шурышкары, 2011).

Четвертым сходством являются представления о том, что снежные люди и лешаки живут семьями в глухих лесных чащах, строят дома, ведут хозяйство. Кроме этого, те и другие прокладывают тропы, по которым лю-дям не следует ходить. Особенно опасным считается построить дом или останавливаться на ночлег на такой дороге. За поселком чёртова дорога. По ней лесные духи из леса к реке идут и потом дорога обратно в лес пово-рачивает (ПМА: Овгорт, 2004). У снежного человека свои тропы проложены, по человеческим дорогам они не ходят. Они не любят, когда на их дорогу кто-нибудь зайдет. Они тогда пугают, чтобы прогнать (ПМА: Шурышкары, 2011). Если на чертовой дороге построить дом, они не дадут спокойно жить. У нас раньше в старом доме всё посуда по ночам гремела, чашки, ложки стучали, житья не было (ПМА: Овгорт, 2004).

Наконец, слешаками и снежными людьми связывают распространен-ный сюжет о подмене детей. Маленьких детей нельзя оставлять без присмо-тра — снежный человек к себе в лес утащит, а вместо него подсунет полено или чурку (ПМА: Саранпауль, 2011). По рассказам ижемских коми (извест-ным по обе стороны Урала), помощниками лешаков могли быть животные и птицы. В первую очередь, эта роль отводилась воронам и сорокам, кото-рые считались наиболее зловредными и связанными с нечистой силой (а в ряде случаев — оборотнями, эманациями лесных духов). Известны сюжеты несказочной устной прозы о том, как сороки и вороны помогали лешакам воровать детей [Голубкова 2009, с. 237–239]. Подобных сюжетов о снежных людях не зафиксировано: последние, согласно быличкам, занимались под-

меной детей самостоятельно. В Восяхово был случай. Женщина (зырянка) косила и оставила ребеночка под стогом. Снежный человек его подменил. Сначала все думали, что ребенка сглазили. А через несколько лет ей в боль-нице сказали, что это не человеческий ребенок. Его сдали в психушку. Он как зверь на всех бросался, ел только сырое мясо. Был как обезьянка: тело покрыто волосами, длинные руки, личико, сморщенное (ПМА: Шурышкары, 2011).

Образ снежного человека еще достаточно новый в мифологии север-ных коми, этот персонаж пока не обрел в полной мере сакральных качеств, присущих иным представителям мифологизированного мира. Вероятно, снежный человек, несмотря на многочисленные характеристики, относя-щие его к нечистой силе, в некоторой степени еще сохраняет черты чело-веческой природы. Эта природа чужая, непонятная, враждебная; тем не менее, в наименовании данного персонажа присутствует слово «человек», которое не может не сближать снежных людей с людьми обычными.

Итак, сопоставляя представления обских коми о лешаках и о снеж-ном человеке, становится очевидным, что это идентичные персонажи. Они обладают одинаковым набором характерных качеств, имеют схожие черты «внешности», для защиты от них применяются одни и те же обереги. При-мечательно, что большинство информантов выказывало отношение к снеж-ному человеку как к представителю нечистой силы. Таким образом, можно сделать вывод о том, что в последние несколько лет демонологический персонаж лешака стал вытесняться тождественным ему образом снежного человека. Обращая внимание на пол и возраст информантов, складывается следующая картина. Упомянутых персонажей лешаками чаще всего называ-ют люди старшего поколения — преимущественно 70-80-летние старушки. Мужчины, а также женщины моложе 65 лет, рассказывая истории с анало-гичными сюжетами, говорят уже о снежных людях.

Скорее всего, поводом для подобного замещения мифологического образа стало желание придать определенный авторитет своим словам: ведь леший/лешак — представители мифического, практически сказочно-го, мира; а о снежном человеке можно услышать или прочитать в СМИ как об особом биологическом виде и т.п. Другое дело, что в народном понима-нии этот образ наделяется такими же свойствами, как у его мифического «собрата» и предшественника лешака. Включение новых источников (та-ких как СМИ) в тексты несказочной прозы с традиционными по содержа-нию сюжетами само по себе характеризует изменение мировоззренческих традиций под воздействием трансформации социокультурных условий со-временной жизни. Образ снежного человека может претендовать на роль «сибирского бренда», поскольку имеет основу в некоторых вариантах тра-диционного мировоззрения.

94 95

ПримечанияГолубкова О. В. Душа и природа: Этнокультурные традиции славян и

финно-угров. — Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2009. – 304 с.Налимов В. П. Некоторые черты из языческого миросозерцания зырян

// Этнографическое обозрение. — 1903. – № 2. – С. 76–86.Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. — СПб. Изд-во

СПбГУ, 1996. –366 с.ПМА — полевые материалы автора.

Рис. 1. Изображение снежного человека с атрибутами шахтера — тури-стический символ Кузбасса.

The article describes the tradition of honoring the sacred mountains in the Republic of Khakassia and practices of worship mountain spirits.

The author compares the sacrificial rites of the mountain held Khakasses in the late XIX-XXI centuries. The article presents the findings of the need for a deeper study of the cult of the mountains as the best preserved ancient element of religious and philosophical system of Khakassia.

Keywords: sacred mountains, the cult at Khakases mountains, mountain of sacrifice, the traditional world of the peoples of Siberia

Священные горы Хакасии: практики почитания в прошлом и настоящемЛ. В. Еремин, научный сотрудник, Хакасский республиканский национальный музей-заповеднике-mail: Leo_eremin@mail.ru

Способность формировать образы окружающего пространства в гармоничную модель мира, и выстраивать собственную жизнь со-

образно особенностям этой модели, является своеобразной культурной константой человечества на протяжении длительного исторического пе-риода. Не утрачена эта способность и в настоящее время. Освоение про-странства через сакрализацию природных и культурных объектов, поиск основных компонентов мироздания и организация с ними «диалога» через проведение обрядов — один из факторов, позволивших народам Сибири в суровых природных условиях полноценно развиваться, создавая собствен-ную самобытную культуру. Знания, полученные в ходе такого развития, яв-ляются актуальными и сегодня. Искусство «правильной» хозяйственной, со-циальной и культурной жизни в Сибири сохранилось в своих изначальных формах только в пределах маргинальных территорий (на крайнем севере и юге), где жить иначе просто невозможно в силу экологических условий. Основная же часть народов Сибири в настоящее время использует, в луч-шем случае, адаптированную, значительно упрощенную модельтрадици-онных культурных знаний, опираясь в качестве источников на объекты археологического, этнографического и фольклорного наследия. Именно эти источники и определяют состояние современной этнической культуры народов Сибири.

Традиционное мировоззрение хакасов формировалось в течении мно-гих столетий и испытало на себе влияние как духовного наследия древнего населения Южной Сибири, так и религиозных концепций практически всех мировых религий. Археологи выявляют в обрядовой культуре, образах на-скального и прикладного искусства Хакасии, признаки индуизма и буддиз-

96 97

ма1 , зороастризма2 и манихейства3 . Исследования этнографов и культуро-логов определяют позднюю религиозно-философскую модель хакасов как «бурханизм»4, «тенгрианство»5, «христианство»6. Практически все исследо-ватели, которые обращаются к теме религиозной культуры и традиционно-го мировоззрения хакасов, отмечают у них наличие архаических и при этом устойчивых представлений, связанных с шаманским культом.

Следует отметить, что «мировоззренческое разнообразие» присуще только городской хакасской интеллигенции, «сельские» хакасы, компак-тно проживающие, преимущественно, в юго-западной части Хакасии (тер-ритории Аскизского, северо-восточная часть Бейского и северная часть Таштыпского районов), придерживаются упрощенной традиционной религиозно-обрядовой модели, состоящей из трех основных компонентов: погребально-поминальных традиций, почитания горных духов — «хозяев мест», исполнения некоторых календарных праздников (Мылтых, Хайах, Хызыл нымырха, Тросень). Современные праздники — «Чыл пазы», «Чир Иней», «Тун Пайрам», «Уртун тойы», воспринимаются «сельскими» хакасами как культурные, не имеющие религиозного значения, события.

Наиболее хорошо из упомянутых компонентов сохранились представ-ления о сакральном значении горных вершин и их обитателях — горных ду-хах. Около сорока культовых объектов (гор, скал, перевалов) на территории республики сохранили свое значение7, и почитаются через проведение об-рядов жертвоприношений горным духам и дорожных обрядов «сеек-сеек»8.

О бытовании культа гор у хакасов в конце XIX — начале XX веков, со-держании и структуре обрядов горных жертвоприношений, обрядовых текстах, образах горных духов существует большое число публикаций9. Од-нако самое подробное, по нашему мнению, описание обряда таг таиг, про-ходившего 03 июля1896 года в улусе Пеетрен (территория современного Аскизского района Хакасии), было сделано известным тюркологом Никола-ем Федоровичем Катановым. Этот сюжет опубликован в «Отчете о поездке, совершенной с 15 мая по 1 сентября 1896 года в Минусинский округ Ени-сейской губернии»: «…в жертвоприношениях горному духу на невысокой горе участвуют жители одного улуса (селения) … Так как на горе поются в честь горного духа те же молитвы, которые поются в юрте вечером, то об-ращу здесь внимание исключительно на обрядовую сторону, которая еще нигде ни описана…»10. Ниже мы приводим структуру нагорного жертво-приношения, зафиксированного Н.Ф. Катановым.

Обряд жертвоприношения горному духу1. Сроки и время проведения: между 01 и 19 июля, вечером, на ново-

лунье.2. Место проведения: родовая гора — ээлиг чир (пай таг). Основная

часть обряда проходит на вершине горы, пиршество — у основания горы, обычно, с восточной или южной стороны.

3. Участники: члены рода (сеока). В основной части обряда прини-мают участие все члены рода, кроме женщин. В подготовительной части и пиршестве — все члены рода.

4. Структура обряда: • Доставка тремя всадниками, помощниками шамана, на родовую

гору священной березы, костюма и атрибутов шамана (доставка произво-дится в полдень, после того, как «гонцы» трижды объедут «по солнцу» аал, костюм шамана завозят на гору на священном коне — изыхе, вместо бубна и колотушки отдельно доставляется березовая ветвь, которой шаман про-водит камлание);

• Завознагорупродуктовпитанияутвариипосудыдляобрядовогопиршества;

• Заезднародовуюгоруучастниковобряда(увсехмужчинголовныеуборы украшены белыми и синими лентами-чалама);

• Оформлениеучастникамиобрядовогопространства:установканагоре священной березы (мужчины повязывают ленты с головных уборов на ветви березы), привод изыха (священного коня) к месту проведения обряда (конь привязывается с северо-восточной стороны от березы) и изготовле-ние жертвенного столика (изготавливается из ветвей березы);

• Предварительный обход березы шаманом (дважды, в обычнойодежде);

• Обходшаманомиучастникамиобрядасвященнойберезы(шаманвозносит молитвы, чествуя окрестные горы и реки, и кропит молочной вод-кой и молоком (никем ранее ни отведанные) березу и изыха; мужчины «об-водят» жертвенных овец, подогнув им правую переднюю ногу);

• Гаданиешаманачашкой(опустевшаяврезультатекроплениячаш-ка перебрасывается шаманом за спину — если падает выемкой вверх — жертва духом принята, дном вверх — не принята, надо гадать вновь);

• Принесение в жертву двух баранов с черными «щеками» (жерт-воприношение осуществляется через разрывание у животных сердечной аорты) и варка жертвенного мяса;

• Выкладкамясанастоликкрупнымикусками.«Кормлениегорногодуха паром мяса жертвенных животных» (Участники обряда поднимают сто-лик с мясом и трижды обносят его вокруг березы, шаман обильно кропит изыха молочной водкой);

• Завершениеобряда.Изыхотпускаетсянасвободу.• Жертвенноемясомелкорежетсяираздается участникамобряда

(сначала — мужчинам, потом детям, остатки — женщинам). Начало общего пиршества.

• Завершениепиршестваивозвращениеваал(последнимиродовуюгору покидают всадники, помощники шамана, увозя костюм и атрибуты ша-мана. По возвращении в аал всадники трижды объезжают его по ходу солн-ца (по часовой стрелке).

98 99

Данная структура отчетливо демонстрирует «гостевой» характер обря-да (приход в гости с подарками и совместное пиршество) и обозначает клю-чевые объекты обрядового действа: горный дух (хозяин), гора (дом), береза (коновязь, стена дома), жертвенный скот (подарок), изых (конь хозяина, по-рог), шаман (наиболее заметный гость, посредник).

В какой степени современные обряды воспроизводят традиционную структуру? Достаточно подробно содержание современных обрядов гор-ных жертвоприношений у хакасов изложено в диссертации и опубликован-ной на ее основе монографии В. А. Бурнаковым11. Дополнительные сведе-ния о содержании современной обрядовой культуры хакасов содержаться в статьях В. Н. Тугужековой «Человек и природа: обряд Суг тайыг» (2006), «Бубен мира» в Хакасии (2010) и «Традиционные обряды хакасов: история и современность» (2011)12. Опираясь на эти материалы, а такжена личные наблюдения автора в отношении более чем 30 обрядов жертвоприноше-ний и шаманских камланий за период с 1995 по 2012 годы, можно сделать следующие выводы:

• Смысл,назначениеобрядаиоценкаобъектовобрядовогодействау современных хакасов изменились. Обряд горных жертвоприношений воспринимается как праздник «рода» (ныне — фамилии), дополнительная возможность коллективного общения родственников;

• Утраченыпредставленияородовом«теле»,родовыхсвятынях,на-рушены внутриродовые связи (замещены внутрисемейными);

• Сохранилосьвосприятиегорногодухакакхозяинаместаивозмож-ного предка, горы — как места нахождения горных духов13;

• Утраченопониманиевнеобходимостииспользованиявобрядеиз-ыха, священной березы, жертвенного скота, жертвенного столика, при этом традиция повязывания лент-чалама, отмечаемая ранее только в пределах юго-западной Хакасии, распространилась повсеместно на всей территории региона;

• Утраченоотношениекшаманукакквидномупредставителюродапри коллективном общении этого рода с магическим покровителем, часто принимается решение о приглашении «какого-нибудь» шамана и, как след-ствие, не сохранились либо не воспроизводятся тексты родовых молений горным духам;

Основной причиной разрушения содержательной части обрядов по-читания священных гор у современных хакасов является радикальная смена их образа жизни и хозяйственного уклада, произошедшая в ХХ веке. Переход к стационарному образу жизни, разобщение на «городских» и «сельских» хакасов, утрата родовых пастбищных и таежных угодий, утрата важнейших знаний о способах ведения хозяйства, прерывание этнопеда-гогической традиции — эти факторы не могли не повлиять деформацию одной из основ религиозно-философской системы хакасов — культа гор.

К наиболее сохранившимся элементам культа гор относятся: дорож-

ные обряды кормления горных духов «сеек-сеек», представления о таг чолы — тропах горных духов, традиция сооружать на вершинах «живых» гор каменные пирамидки обаа, а на перевалах устанавливать священные коновязи пай-сарчин. Нельзя обойти вниманием и обширный современ-ный фольклорный фонд, представленный быличками о встречах людей с горными духами14.

Традиция почитания священных гор, зародившаяся, скорее всего, в эпоху энеолита, сохранилась, как своеобразный реликт, до наших дней. Это явление, в течениедолгого времени служившее одной из основ народной религиозной философии хакасов, продолжает оказывать влияние и на со-временную хакасскую культуру. Дальнейшее изучение этого явления как фактора способствующего консолидации этноса, содержащего ценные эт-ноэкологические и религиозные знания позволит повлиять на приостанов-ку процессов разрушения национальной культуры и сохранить самобыт-ное культурное наследие хакасского народа.

1 Мачинский А. Д. Уникальный сакральный центр III - середины I тыс. до н. э. в Хакасско - Минусинской котловине // Окуневский сборник. — СПб., 1997. – 265-287; Подольский М.Л. Овладение бесконечностью (опыт типоло-гического подхода к окуневскому искусству) // Окуневский сборник. – СПб., 1997. – С. 168-201; Леонтьев Н. В. О буддийских мотивах в средневековой торевтике Хакасии // Историко-культурные связи народов Южной Сибири. – Абакан, 1988. – С. 184-196.

2 Боковенко Н. А. Наскальное искусство скифской эпохи Енисея // Меж-дународная конференция по первобытному искусству: Тезисы докладов. – Кемерово: КемГУ, 1998. – С. 86-87.

3 Кызласов Л. Р. Северное манихейство и его роль в культурном разви-тии народов Сибири и Центральной Азии // Вестник Московского универ-ситета. История. – №3. – 1998. – С. 8-35.

4 Бутанаев, В. Я. Бурханизм тюрков Саяно-Алтая. – Абакан: Издательство Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2003. - 260 с.

5 Анжиганова Л. В. Тенгрианство хакасов: история и современность // [Электронный pecypc]. Режим доступа: http://tengrifund.ru/konferencii/2-aya-konferenciya/tengrianstvo-xakasova-i-sovremennost. 10.09.2013.

6 Асочакова В.Н. Христианизация хакасов в XVIII веке – 1861 г. (до обра-зования Енисейской епархии). – Абакан: Изд-во Хакас. гос. ун-та, 2008. – 246 с.

7 Еремин Л.В. Священные места Хакасии в программах сохранения культурного наследия // Межкультурный диалог на евразийском простран-стве. Древности Сибири и Центральной Азии. № 6(18) Материалы между-народной научной конференции / отв. ред. В.Г. Бабин, В.И. Соенов. – Горно-

100 101

Алтайск. 22-25 октября 2013 г. – С. 143-146.

8 Бутанаев В.Я., Монгуш Ч.В. Архаические обычаи и обряды саянских тюрков. – Абакан: Изд-во Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2005. – С. 12.

9 Катанов Н. Ф. Наречия урянхайцев (сойотов), абаканских татар и кара-гасов / Образцы народной литературы тюркских племен, изданные В. Рад-ловым. Ч.IX. – СПб. 1907. – С. 425-428, 529; Островских П. Этнографические заметки о тюрках Минусинского края // Живая старина. – СПб. 1895. – Вып. III-IV.– С. 336; Неговский Н.Ф. Религиозные верования инородцев Присаяни-ья. – Казань: Центральная типография, 1915. – 48 с; Хайтун Д.Е. Пережитки тотемизма у хакасов // Труды ТаджГУ. – Сталинабад, 1960. – Т. 17. – Вып. 1. – С. 121-122; Алексеев Н.А. Ранние формы религии тюркоязычных народов Си-бири. – Новосибирск, 1980.– С. 70-72; Кызласов И.Л. Гора-прародительница в фольклоре хакасов // Советская этнография. 1982. – №2. – С. 83-92; Тра-диционное мировоззрение тюрков Южной Сибири: Пространство и время. Вещный мир / Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С. – Новосибирск, 1988. – С. 80, 88-89; Катанов Н.Ф. Шаманские песнопения си-бирских тюрков. Записи 1878-1892 годов / Пер. А.В. Преловского. – М., 1996. – С. 21-117; Бутанаев В.Я., Монгуш Ч.В. Архаические обряды и обычаи саян-ских тюрков. – Абакан, 2005.– С. 10-16.

10 Катанов Н. Ф. Отчет о поездке, совершенной с 15 мая по 1 сентября 1896 года в Минусинский округ Енисейской губернии // Ученые записки Ка-занского университета. 1897. – Т. 64. – Кн. III. – С. 1-50;Н.Ф. Катанов Избран-ные труды о Хакасии и сопредельных территориях / Сост. С.А. Угдыжеков. – Абакан: Издательство Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2004. – С. 232-235.

11 Бурнаков В. А. «Мир невидимых» по традиционным воззрениям ха-касов (духи Среднего Мира в хакасских традиционных представлениях XIX – XX вв.): Автореф. дис. канд. ист. наук. – Новосибирск, 2002;Бурнаков В.А. Духи Среднего мира в традиционном мировоззрении хакасов. – Новоси-бирск: Изд-во Института Археологии и Этнографии СО РАН, 2006. – 208 с.

12 Тугужекова В.Н., Кидиекова, И.К. Человек и природа: обряд Суг тай-ыг // Актуальные проблемы истории и культуры Саяно-Алтая. – Вып. № 7. – Абакан. – С. 125-131; Тугужекова, В.Н. «Бубен мира» в Хакасии // Актуальные проблемы истории и культуры Саяно-Алтая. – Вып 11. – Абакан. – С. 125-129; Тугужекова В.Н.Традиционные обряды хакасов: история и современность // III Международная научно-практическая конференция «Тенгрианство и эпическое наследие народов Евразии: истоки и современность (1-3 июля 2011 г.) // [Электронный pecypc]. Режим доступа: http://http://tengrifund.ru/konferencii/3-ya-konferenciya. 11.09.2013.

13 Котожеков А.И. Человек и духи природы: возможность контактов по традиционным хакасским представлениям (постановка проблемы) // Ма-териалы Международного интердисциплинарного научно-практического симпозиума «Экология и традиционные религиозно-магические знания». – М., 2001. – С. 212-219.

14 Бурнаков В.А. Духи Среднего мира в традиционном мировоззрении хакасов. – Новосибирск: Изд-во Института Археологии и Этнографии СО РАН, 2006. – С. 145-156; Еремин Л.В. «Семейная жизнь» гор, скал и изваяний в современном фольклоре хакасов // Семья в развивающейся России: исто-рический опыт, проблемы и перспективы.– Абакан, 2006. – С. 139-142.

Статья посвящена описанию традиции почитания священным горам в Респу-блике Хакасия и практикам поклонения горным духам. Автор сравнивает обряды горных жертвоприношений, проводимых хакасами в конце XIX и начале XXI веков. В статье содержатся выводы о необходимости более глубокого изучения культа гор, как наиболее сохранившегося элемента древней религиозно-философской систе-мы хакасов.

Ключевые слова: священные горы, культ гор у хакасов, горные жертвоприно-шения, традиционное мировоззрение народов Сибири.

102 103

Произведения Любови Арбачако-вой в коллекции «Искусства Южной Сибири» Новокузнецкого художе-ственного музея.Л. Н. Ларина, искусствовед, директор Новокузнецкого художественного музеяе-mail: art-nkz@yandex.ru

Новокузнецкий художественный музей одним из первых в Сибир-ском регионе обратился к исследованию темы этноархаики и уже

в конце 1980-х годов было положено начало формированию коллекции «Искусства Южной Сибири». Для углубленного изучения темы в 1990-х го-дах были осуществлены большие выставочные региональные проекты, поддержанные фондом Сороса и получившие гранты МК РФ: «Томь. 2000 лет на берегу» (1997), «Алтын-чер Саяно-Алтая. Диалог культур на пороге 3 тысячелетия» (1999), «Тени забытых предков» — фотопроект о быте и языке шорцев (2000), «Окно в Центр Азии» — выставка по искусству Тывы (2002). В музее были проведены персональные выставки С. Дыкова, Л. Арбачаковой, А. Гурьянова, Е. Сысоева, В. Капелько, Н. Рыбакова, Т. Колточихиной, А. Сус-лова, В. Хромова, Л. Пастушковой, В. Кызласова и др.

Параллельно с изучением темы шло комплектование с выставок и по линии МК РФ, которое приобрело для музея в 2002 году большую кол-лекцию алтайских родовых знаков Анатолия Гурьянова (367 ед.) и коллек-цию тувинской агальматолитовой пластики. На сегодняшний день собра-ние южносибирского искусства насчитывает 470 произведений живописи, графики, ДПИ и скульптуры. Центральное место в нем занимают работы А. Бобкина и Н. Рыбакова написанные в разные годы в Хакасии. Триптих «Аграрная страна» Н. Рыбакова был приобретен еще в 1993 году, на конкур-се «Сибирская живопись», где работа получила первую премию.

В коллекции южносибирского искуcства представлены работы уже известных сегодня авторов из Хакасии: А. Ултургашева, В. Кызласова, А. Ульянова, Г. Краснова, Е. Чаптыковой; художников Горного Алтая: С. Дыкова, А. Гурьянова, В. Хромова; степного Алтая: Е. Скурихина и Л. Пастушковой, тувинцев-прикладников: Х. Тойбуха, Д. Дойбуха, Э. Байынды, К. Хунана, С. Когела, А. Ойдупа, К. Саая, О. Барба, В. Ооржака, живописцев: В. Ховалыга, Ондар-оола, С. Ланзы, В. Елизарова и др. Большая часть этих авторов при-надлежит к тюркским этносам Южной Сибири. Культурно и генетически связанные с территорией, они располагают значительными возможностя-ми для органичного выражения так называемого «духа места», через вклю-чение подсознательного, ментального, родового.

В южносибирском регионе исторически сложились несколько тюркских этносов: алтайцы, хакасы, тувинцы, шорцы и телеуты. Среди них народы, проживающие на территории индустриальной Кемеровской об-ласти являются самыми малочисленными: телеутов - менее 2 тысяч че-ловек, шорцев - менее 12 тысяч. Поэтому искусство шорской художницы Л.Арбачаковой представляет особый интерес для музея как объект изуче-ния и комплектования.

Известно, что этническое самосознания человека определяет всю его деятельность и в том числе оно связано напрямую с этноархаическими проявлениями в искусстве. Творчество Арбачаковой, работающий в русле близком к этноархаике, несомненно, вызывает большой интерес во всем регионе. Собрание ее работ является одним из значительных в разделе искусства Южной Сибири, оно насчитывает 37 работ: 23 произведения жи-вописи и 14 графики, созданных на протяжении последних двадцати лет. Значимость этого собрания определяется, во-первых, тем, что она является единственным активно работающим в этой теме художником — представи-телем шорского этноса, во-вторых она необычайно талантливый человек. Любовь Никитовна — яркий представитель нового поколения шорской ин-теллигенции. Родилась в с. Анзас Таштагольского р-на, хорошо знает язык и культуру своего народа, это образованный и разносторонне одаренный человек: ученый, кандидат филологических наук в области этнофольклора (диссертация по теме «Текстология шорского эпоса»), художник и поэт, член Союза писателей. Занятие искусством для нее не ремесло, а внутренняя мотивация жизни, способ чувствования, инструмент познания и самопо-знания, оно - сродни духовной практике. В палитре художественной жизни города она занимает свое особенное место. Самобытный художник, не име-ющий профессионального образования в сфере изобразительного искус-ства, - она в 2005 году была принята в СХ. Участвовала в десятках выставок в стране, в том числе в Москве в ЦДХ, за границей: в Турции, Германии, где ее работы привлекли внимание своей индивидуальной стилевой вырази-тельностью, неповторимой интонацией и местным этническим колоритом.

Музейное собрание работ этого автора было сформировано за по-следние семь лет. Произведения были приобретены способом закупки или подарены автором с выставок. На сегодняшний день это ретроспективная монографическая коллекция, регулярно пополняющаяся. В 2009 году му-зей были приобретены две новых сериями Арбачаковой: библейская (16 работ живописи) и серия по мотивам шорских героических сказаний (14 работ графики).

Для искусства Арбачаковой характерно два типа произведений, между которыми нет четкой границы: религиозно-философские, «знако-вые» и работы с сюжетами бытового характера. Но последняя категория тоже может быть и должна пониматься в «символическом» смысле, когда дом или иные образы частной жизни художника становятся символами все-

104 105

ленского порядка. Для работ свойственна высокая степень условности и плоскостности фигур, с четким, очерченным линией контуром, с закрытым глухим пространством, построенным по принципам народного искусства или по иконному принципу обратной перспективы. Обобщенная архаиче-ская пластика вызывает ассоциации с доисторическим древним бытием, осознаваемым через сверхчувственное восприятие. В этой группе следует особо отметить новую серию, представляющую интерпретацию Нового За-вета. Непосредственным поводом обращения к этому материалу стала под-готовка в городе Новокузнецке издания иллюстрированной Библии для детей на шорском языке. Библейская серия изумляет камерными размера-ми, особой энергией цвета, точностью и лаконичностью композиционных решений и в тоже время какой-то особой емкостью и монументальностью. Обращение к этой вечной теме Священной истории говорит о творческой зрелости художника, о достижении им определенного рубежа. Со стреми-тельной легкостью пишет она маленькие, светящиеся каким-то внутренним светом, «картинки-иконки» из жизни Христа, близкие к народному прими-тиву, а скорее - к некоему, рождающемуся на наших глазах, «шорскому луб-ку». Завораживает сияющий локальный цвет в сочных разнонаправленных мазках, разнообразных по плотности и фактуре.

Среди других новых тем, помимо библейской, примечательна серия оригинальной крупноформатной графики по мотивам шорских героиче-

Азасская дорога

ских сказаний, выполненная на цветной бумаге, где автор высказывает свое отношение к сценкам из эпоса, четко выдерживая выбранную стилистику наивного искусства. Это изображения собственных фантазий художника, сложным, ассоциативным образом перекликающихся с фольклорными источниками. Серия графики по мотивам шорского эпоса свидетельству-ет о новой творческой интерпретации и модернизации фольклорного на-следия. Известно, что архетипы мифологического мышления все активнее определяют формы современного художественного мышления. Кладезем мифов для художников является эпос, в нем сконцентрированы душа на-рода, изначальное представление этноса о себе, о времени, синтезированы этические и этноэстетические основы бытия. Эти традиционные базовые представления возникают как рудименты мифопоэтической картины мира, в которой все явления социо-природной жизни художник рассматривает в отношении к самому себе. В результате, мифопоэтическая картина мира оказывается релевантной художественно-эстетическому самосознанию творческой личности, а через нее — и коллективному самосознанию этно-са. Таким образом, кисть автора преобразует мифологию в мифопоэтиче-скую реальность. Мифы, инкорпорированные в художественное сознание, углубляют представление о своеобразии этноса и непреходящих ценностях человеческой жизни. Новые художественные образы, создаваемые Арбача-ковой, оказываются своего рода отголоском древних ритуалов, культовых действий и концентрированным выражением особенностей менталитета и психологических стереотипов шорского этноса.

Она стремится соединить в своем творчестве наивную непосредствен-ность фольклорного типа и философские притчу. Трансформируя архаи-ческую модель мира, обращается к древним мифам, к арсеналу народного творчества, примитивному художественному мышлению, к диалогу, в кото-ром традиционное и современное выступают в сложных и продуктивных взаимосвязях. Отсюда метафоричность языка изобразительного искусства, богатство внутреннего подтекста, широкий диапазон поэтических ассо-циаций. Произведения на мифологические и библейские темы являются своего рода ритуальными поступками, обрядами. Это своего рода «процесс всемирно-исторического заклинания духов предков», осуществляющийся чисто художественными способами «заклинания». Ритуал в них осущест-вляется повторением архаичных первобытных образов, возвращением к прошлому и моментам рождения мифов, или к «золотому веку» собствен-ной культуры. Особенностью ее творческого метода, можно считать — ми-фотворчество, она словно пытается стереть границы между художествен-ным и ритуальным актами.

Характерной чертой творчества Арбачаковой является подчер-нутая орнаментальность. Много композиций стилистически близких к ор-наменту в полосах, иногда с орнито-зооморфной фигурой в центре в окру-жении разорванных фрагментов орнамента, или композиционно-цветовой

106 107

мотив лоскутной техники. Работы построены, казалось бы, вне времени и пространства, но ритмическое повторение раппортов орнаментов словно вторит циклическим ритмам природы и космоса, напоминая нам о реаль-ном времени и о вечности, непреложности бытия. Художник, разрывая ор-намент, берет подчас один его элемент и рассматривает как некую само-ценность, фрагмент — как знак целого, воплощение части - как носителя информации о целом. В этом проявляется своеобразный подход к идее всеединства мира, всеобщности макро- и микрокосмоса. Геометрический орнамент — особенность искусства многих народов на стадии архаики. Его функция была, в первую очередь, магической, охранительной. Надо отме-тить, что художник не цитируют этот материал буквально. Это некоторая имитация, псевдоцитата, рассчитанная на ассоциативное мышление зрите-ля. Самым характерным архаическим мотивом геометрического орнамента является зигзаг, а потому именно зигзаг многократно усложняясь, разраба-тывается художником. В поиске первообразов, изначальных универсаль-ных форм автор неизбежно приходит к простейшим геометрическим фор-мам и элементарной символике цвета.

Живописи присуща декоративная целостность, что выражается в ре-шении объемно-пространственной структуры, тяготении к плоскостности,

Анзасские дети

композиционных построений, в силуэтной или контурной интерпретации форм, в повышении роли орнаментально-ритмических построений эле-ментов картины, в обобщении цвета в крупные массы. Подчас персонажи и неживые объекты как, например, в работе «Солнечные люди» (люди, живот-ные, юрты, ели) изображаются в состоянии архаической статики — эстети-ческий принцип «прекрасной неподвижности», их движения замедленные, словно ритуальные, не нарушающие пространства бытия под двумя солн-цами. Все словно погружено в некую вневременную атмосферу медитации, любви и всеединства. Пространство на картинах трансформируется то в плоскость и как бы исчезает, то преобразуется в сложную полипростран-ственность, когда отдельные миры существуют параллельно, взаимопро-никают и т. п. Оно словно разрыхляется временными потоками, открывая проходы для Вечности.

В последние годы появились работы, в которых, словно из глубин подсознательного рождается собственный синкретический образ-знак: «Бездна», «Через девять рек», где в некой сублимированной форме выра-жена суть традиционного мировоззрения южносибирских тюрков, пред-ставления о трехчленной вселенной, о цикличности времени, о дуальности мира и т.д.

В чем состоит этот феномен «духа места» у данного художника? Возможно в том, что она является «человеком своего места», имеющим прочные корни на данной территории, она несет в себе «архетипы своего народа», описанные еще Карлом Юнгом как символические образы, фор-мируемые коллективным бессознательным (коллективным психическим и культурным опытом), зародившиеся еще на заре формирования этноса и устойчиво сохраняющиеся на протяжении множества поколений. Дверью в сакральное пространство и «истинное время» (то есть в мир архетипов) оказывается культура этнической архаики или собственное детство худож-ника. Эти две темы объединяет то, что обе они представляют этапы челове-ческого развития, которые свободны от чувства физического времени. Они выражают идеи начала и становления, гармоничного цельного существо-вания.

Поэтизация детства, протекавшего у нее в традиционном сельском укладе — это путь символизации личностного, или более широко, путь, идущий от индивидуального к общинному, родовому, от частного к обще-му. Происходит мистификация личных переживаний детства, идеализация деревенского образа жизни. Пластические приемы от реальных, но упро-щенных форм до условных и примитивных. Образы близких, детали быта возводятся в ранг символов через обобщение изображаемого. Для нее характерно также возведение образов, взятых из реальной жизни, в ранг не просто типических, но, в конечном счете, архетипических. Так священ-ное дерево (чаще черемуха или рябина) пришло в творчество художника тоже из воспоминаний детства, образы ее земляков, являющиеся знака-

108 109

Косари, 11 г.

Караван веков

ми, не портретны, а скорее служат для персонификаций архетипов роди-чей, архетипа дитя, прочих женских и мужских архетипов. Таким образом, главным исходным материалом для творчества оказывается архаика или детство. Поэтому, обращаясь к прошлому, она представляет его через две темы: через детство и через архаику. Каждая дает возможность восстано-вить единую ткань времени, восстановить целостность Бытия. Родное село — это мечта, сон, любимое воспоминание или потерянный рай, который представляет самую подлинную народную культуру. Со временем воспоми-нания мистифицировались, развиваясь, они отошли от бытовой жизни и превратились в символы, впечатления, тоску, которые, имея неодолимую притягательную силу, обладают свойствами, лечащими душу. При этом не случайно в изображении человека, его лицо, индивидуальные черты в зна-чительной степени исчезают, а типические черты обретают нечто подобное маске, что по замыслу должно иметь символический характер. В портретах усматривается перекличка с иконописными традициями. Приемы право-славной живописи, такие как плоскостность, симметричность и фронталь-ность, сдержанно-суровое выражение лиц, все они органичны, естествен-ны для философско-живописных высказываний художника, поскольку обращены к вечному.

Основными приемами приближения художника к некоему перво-образу становятся обобщение и упрощение изображаемых форм действи-тельности. Фигуры едва моделируются, уплощаются, практически исчезает светотень, цветовые плоскости максимально обобщаются. Упрощение по-Арбачаковой должно нечто данное в реальности возвышать до высокого — сущностного. Творчеству Арбачаковой свойственен наивизм, который включает в себя такие понятия, как «подлинное», «своеобразное» и «не-принужденное». Детский способ выражения, который является неизмен-ным в разных фазах развития ребенка, отражает, согласно романтическому мышлению, чистое первоначальное состояние человеческого сознания и ситуацию, в которой древние люди впервые начали создавать образы, ха-рактеризующие их мир. Наивизм зачастую дополняется способом письма крупными цветовыми плоскостями. В этом векторе своего интереса она близка художникам этого направления.

Своеобразно трактует Арбачакова такие философские категории как пространство и время. Художника интересует вечная неизменная сущ-ность Бытия, вне ее линейного развития. Даже когда художник выстраивает процесс, мы видим явление не в динамике, а в том, каков смысл объекта, его квинтэссенция в данном конкретном состоянии в данный момент вре-мени, который в свою очередь также мыслится как постоянство («Солнеч-ные люди»). Возможно, композиции таких работ выглядят эклектичными, лишенными цельности, но необходимо помнить об ином мироощущении автора: незавершенность, ассоциативность, связь элементов, опосредо-ванную временем, а не пространством. Попав в это заколдованное кольцо

111

Косари

Легенда

непрерывного вращения, уже немыслимо из него освободиться: человече-ские фигуры, пейзаж, пространство — все растворяется в безличном пото-ке времени, в беспощадной мерности его ритма.

Таким образом, тематическим материалом, способным выразить «ис-тинное время» оказывается архаика или детство. Эти две тенденции форми-руют два основных способа высказывания. Можно предположить, что один возникает из личного опыта в области традиционной культуры и пересека-ется с поэтизацией детства, протекавшего в этом укладе. Это путь художни-ка, идущего от символизации лично пережитого, или более широко — путь идущий от индивидуального как такового к общинному, родовому. При этом картины создаются на основе воспоминаний и личных переживаний детства, идеализации деревенского образа жизни, наивизма.

Пластические приемы — от вполне реалистических форм до условных и примитивных, живописные приемы нацелены на задачу изображения воспоминания. Другой путь — фантазирование на материале архаики, от-влеченность от личного, переключение на сферы коллективные, как созна-тельного, так и бессознательного, и от них уже приближение к индивиду-альному и личностному. Она использует фантастический язык знаков, мир древних значений и символов, основанный на тюркской мифологии, укра-шения, вышивка представляют «настоящее, святое искусство». Основные приемы — стилизация и цитирование в современных формах образов на-скального искусства, понимание цвета в духе народного искусства, искон-ное этническое видение узнается вне прямых указаний на традиционные формы. Эти подходы взаимодополняют друг друга и зачастую пересекают-ся в творчестве Арбачаковой.

Ей свойственна своеобразная нелинейная трактовка пространства и времени, воспроизводится мифологическое мироощущение: цикличное восприятие времени, а также динамичное восприятия пространственного мира.

Изобразительное искусство этого автора символическое, построенное на выражении, а не отражении окружающей действительности.

«Наш век хочет познать саму душу», — утверждал один из ведущих философов ХХ века К.Г. Юнг, имея в виду не только и не столько отдельную личность, сколько душу народа, расы, этноса [1]. К.Г. Юнг отождествлял ее с пластом коллективного бессознательного в человеческой психике, храня-щим тот «первоопыт», который дает людям иррациональное чувство иден-тичности и родства. Прямые и интенсивные отношения с бессознательным имеет художник, он является «воспитателем» своего века. Поднимая свою личную судьбу до уровня судьбы своего народа, а то и всего человечества, он помогает другим людям освободить свои внутренние силы и избежать многих опасностей. Этот вывод К. Г. Юнга обнажает истинную суть творче-ства таких творческих людей, как Арбачакова, для которых главным явля-ется желание найти пути для выживания и дальнейшего развития культуры

110

112 113

Хозяин чурта

Цветущая черемуха Цветы

своего народа в условиях глобализации XXI векаОна стремится к преодолению проблем на основе восстановления эт-

нического мифа, который несет образ целостности культуры, к нему необ-ходимо вернуться и перенести его из прошлого в настоящее, придав ему соответствующую форму. Тем самым осуществляется глубинный уровень эт-нической идентификации — мифологический. Роль художника в этом про-цессе состоит в извлечении из забвения значимого первообраза, архетипа культуры, его новом осмыслении и насыщении адекватным современности содержанием, придании соответствующей формы и вида, а уж «обратную дорогу» в коллективный духовный опыт народа тот найдет сам.

1. Юнг, К. Г. Душа и миф. Шесть архетипов [Текст] / К. Г. Юнг; пер. А. А. Спектор. — Минск: Харвест, 2004. – 305 с

Чурт шамана

114 115

Снег в культуре русских Сибири: от традиции к брендамГ. В. Любимова, канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института археологии и этнографии СО РАНе-mail: terra-gl@mail.ru

Известно, что снег относится к наиболее устойчивым ассоциациям, связанным не только с сибирским регионом, но и с Россией в це-

лом. Так, уже в первой четверти XIX века в русле формирования представ-лений о русской национальной идентичности стало складываться восприя-тие снега и бескрайних заснеженных просторов как неотъемлемой черты русского национального пейзажа, его своеобразного символа:русские художники воспевали красоту неброской зимней природы, простоту сель-ских пейзажей, необъятные российские просторы (Рис. 1, 2, 3, 4, 5, 6).

Подобное восприятие сделало тему снега предметом многих ис-следований, посвященных русской литературе, поэзии и живописи, и, в то же время, породило многочисленные спекуляции на тему загадочной русской души. Достаточно вспомнить многократно повторяемое сегодня религиозно-философское суждение Николая Бердяева о русской душе, по-давляемой «необъятными русскими полями и необъятными русскими сне-гами», которая буквально «утопает и растворяется в этой необъятности» (Рис. 7) (цит по: [Тишков, 2004, с. 20]).

Попытки вывести универсальный этнонациональныйпсихотип (в дан-ном случае — русский национальный характер), исходя из особенностей природного окружения, неоднократно предпринимались в дореволюци-онных исследованиях. К примеру, П.И. Третьяков в своей книге «Турухан-ский край, его природа и жители» (СПб, 1871) дал весьма нелестную харак-теристику местному населению, отличавшемуся, по его словам, «тупостью, беспечностью и подобострастием». Однако отмеченные качества расцени-вались автором как неизбежное следствие условий, в которых крестьян-ские дети оказывались с первых дней своей жизни. «Грязь, сумрак и тесно-та избы… однообразное завывание ветра во время бесконечной суровой зимы… печальная снежная равнина, не привлекающая взора» — все это, по его мнению, притупляло чувства ребенка и замедляло его развитие [Тре-тьяков, 1871].

Стереотипный образ России как страны «бескрайних просторов, холо-да и снега» закрепился не только в живописи, но и в художественной лите-ратуре. С концептом «снег» в русской пейзажной лирике тесно связаны мо-тивы сна, смерти, инобытия и быстротечности земной жизни в целом. Петр Вяземский, впервые в отечественной поэзии описавший зимний пейзаж, в своей элегии «Первый снег» (1819) называет себя «Сыном пасмурных не-

бес полуночной страны, / Обыкшим к свисту вьюг и реву непогоды…» (Рис. 8), ипротивопоставляет зиму как явление «пасмурной», «полуночной» при-роды севера, цветущему земному бытию. Подобное противопоставление помимо прочего имело для того времени глубокий религиозный смысл, поскольку мрак и холод в системе христианского символизма считались признаками пространства, не охваченного светом истинной веры. Так, в раннем сибирском летописании противопоставление Сибири языческой и Сибири христианской достигалось типичными антитезами с характерной древнерусской символикой: с одной стороны, это «тьма, оледеневшая серд-ца», с другой — «свет», «божественное семя» и пр. Сибирь языческая описы-вается в летописях как страна холода и мрака, исполненная «кумирослуже-ния и бесования», в то время как христианская Сибирь — это территория, сияющая «благоверием» и «божественными чюдесами». Ср.: «Древлеубо сия Сибирьская страна тмою безверия помрачашеся», теперь же — «бла-говериемсияюще»; прежде «кумирослужения и бесования исполнена бе», «ныне же — чюдесы божественными… и явления Божия матери содеяша-ся» [Ромодановская, 1869, c. 89]. Отметим также, что в легендах о Белово-дье, сложившихся в условиях колонизации Сибири, страна крестьянского рая, расположенная на границе реального мира и инобытия, обозначается упоминанием о «снеговых горах», где «от Адама» стоит лед, и «снег на оных горах никогда не тает» [Чистов, 2003, с. 429 и др.].

Попытки преодолеть негативные коннотации, связанные с зимним временем года, и создать лучезарный русской образ зимы (Рис. 9), можно наблюдать уже у того же Вяземского и, особенно, в творчестве Пушкина — вспомним, его хрестоматийные строки «мороз и солнце, день чудесный!»:

Лазурью светлою горят небес вершины, Блестящей скатертью подернулись долины, И ярким бисером усеяны поля. На празднике зимы красуется земля. П. А. Вяземский, «Первый снег»(1819)

Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит. А. С. Пушкин, «Зимнее утро» (1829)

Завершая этот сюжет, нельзя также не сказать, что образы вьюги, мете-ли, ветра и снежной бури проходят через всю поэзию символистов. Вопло-

116 117

Рис. 1. Крылов Н. С. Русская зима. 1827 г.

щая собой мотивы душевного смятения и всеобщего кризиса, эти образы — одновременно — являются символом очистительной стихии и вселенского обновления.

Итак, тема снега получила всестороннее воплощение в произведениях русских поэтов, писателей и художников. Однако, несмотря на разнообра-зие ритуальных контекстов использования снега в русской народной тра-диции, данная тема практически не нашла отражения в этнографических исследованиях. Попробуем выявить значения концепта «снег» на материа-лах обрядов и праздников зимнего цикла народного календаря.

Известно, что православное крестьянство России воспринимало любые дары природы как награду Господа за тяжелый труд. Такие атмос-ферные явления, как дождь, град, буря и пр., расценивались в народе как выражение милости Божьей либо как знак кары Господней за соблюдение или нарушение установленных запретов и предписаний. Еще в конце XIX в. русские крестьяне полагали, что запасы небесной влаги хранятся на небе в «чанах с водой и мешках со снегом, градом и крупой», которыми «заведуют» ангелы, открывающие и закрывающие в небесной тверди дырки для дождя и других осадков [Бернштам, 2002, с. 261-262]. Повсеместно считалось, что погодные условия целиком определяются «по грехам и молитвам» людей. Сибирские старообрядцы, к примеру, были убеждены, что «при уменьше-нии трудов в земледелии человек будет недостоин уже того, чтобы Господь одождил его ниву» (АРГО, р. 61, оп. 1, № 29, л. 3, Тобольская губ.).

Началом зимы в Сибири, как и в России, считался Покров день (1 октя-бря по ст. ст.). Своевременное наступление холодов рассматривалось при этом как залог будущего урожая. Вместе с тем, само появление снега в народ-ных воззрениях вызывало устойчивые ассоциации с началом свадебного сезона, что выражалось известными приговорными формулами:«Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня, молоду, женишком», «Белый снег землю покрывает, меня замуж снаряжает» и пр.

Одной из сфер ритуального использования снега являлись девичьи гадания. В этнографическом очерке «Поверья и обычаи Сургутского края», опубликованном в 1903 г., приводятся сведения о святочном гадании, но-сившем название «полоть снег». Сперва, как сказано в описании, девушка зачерчивает себя васильевским огарком, обводя круг «супротив солнца», «не по-божьи». Затем — «расстилает на снегу пояс и, стоя на нем… трясет в подоле снег», приговаривая: «Полю, полю, белый снег... где мой суженый-ряженый, там мне почудится… быть в чужой стороне — колокольцы загре-ми али конь заржи, аль собачка злай; а быть мне умереть — заруби, затеши». Закончив гаданье — «расчерчиваются», то есть обводят круг «по солнцу, по-божьи» [Неклепаев, 1903, с. 130].

Согласно полевым материалам, данный способ гадания был широко представлен у всех групп русского населения Сибири. Девушки-кержачки, к примеру, очертив круг, трясли в подолах снег, приговаривая: «Полю, полю

Рис. 2. Кондратенко Г. П. Зимний вечер (1854-1924).

Рис. 3. Клодт Н. А. Зимний пейзаж с мостиком и санями (1865-1919).

118 119

Рис. 4. Саврасов А.К. Зимний пейзаж. 1873 г. белый снег, надоел мне батькин хлеб, залай, залай собачка на свёкровом дворе» (ПМА, Болотнинский р-н, Новосибирская обл.). Потом — падали на спину и слушали, где собака залает. Аналогичные способы были зафиксиро-ваны в других регионах, например, на Урале, где действия со снегом обо-значались выражением не «полоть», а «сеять снег»: «Сею, вею беленький снежок, где собачка забрешет, там мой женишок» [Русские, 2008, с. 167и др.].

Обрядовые действия со снегом обыгрывались и в других жанрах свя-точного фольклора. Так, в репертуаре сказителей Русского Севера были вы-явлены былички под названием «Как сеяли снежок в святки». Выяснилось также, что на поздних этапах сибирской традиции широко были представ-лены детские колядки с зачином «Снежок сеем-посеваем», являвшиеся (по всей видимости) трансформацией колядных текстов, исполнение которых сопровождалось ритуальным посыпанием избы зерном [Любимова, 2010, с. 74-78].

Еще одна область ритуального использования снега была связана с традицией святочного ряженья. В северных и центральных губерниях ев-ропейской России снег использовался в качестве атрибута таких святочных игр, как «блины/шаньги печь» и «масло мешать» [Морозов, Слепцова, 1993, с. 227-228; Лурье, 1999, с. 197-199]. В этих играх, носивших ярко выражен-ный эротических характер, снег выступает как некая субстанция, с помо-щью которой обыгрывался процесс приготовления блинов, символизируя не только тесто, обильно сдобренное маслом, но и (что еще более вероят-но) муку. Подтверждением этого могут служить сибирские материалы — и, в частности, записанная в Тобольской губернии игра под названием «му-кой торговать». Она заключалась в том, что: «толпа нарядчиков (то есть, ряженых)… наберет (бывало) в мешки снегу и придет на вечерку «мукой торговать», высыплет среди комнаты мешков пять снегу, а вслед за этой толпой прибежит другая». Автор описания констатировал, что «Без торгов-ли мукой… ни одна вечерка на Святки не обходится»[Зобнин, 1894, с. 62-63]. Кроме того, были зафиксированы случаи, когда ряженые приносили на вечерку борону, «по снегу сеют пепел… вываливают в избе снег и делают вид, что пашут» [Ивлева, 1994, с. 92-93]. Таким образом, к уже отмеченным способам имитации полевых работ на Святках с помощью снега («полоть снег» и «сеять снег»), добавляется обрядовое действие, обозначавшееся выражением «пахать снег».

В наиболее полном виде ритуальная пахота снега сохранилась в вос-точнороманской традиции. К примеру, в Румынии и Молдавии накануне Нового года группы парней бороздили снег плугом. Рудименты ритуальной «пахоты» и «сева» сохранились в зимней обрядности многих европейских народов [Календарные обычаи, 1973, с. 60, 110, 208, 290 и др.]. Вербальным аналогом обрядовой пахоты и сева на Святках являлись исполнявшиеся ко-лядовщиками тексты, в которых крестьянские работы в поле «освящались» участием в них высших сил (Иисуса Христа, Богородицы и христианских

120 121

Рис. 5. Гермашев М. Снег выпал. 1897 г.

Рис. 7. Каменев Л.Л. Зимняя дорога. 1866 г.

Рис. 9. Васнецов А. М. Зима. 1908-1914 гг.

Рис. 8. Саврасов А.К. Зимний вечер. 1880-е гг.

Рис. 6. Вещилов К.А. Зимний пейзаж. 1917 г.

святых). Ср.: «Илья и Василий / По полю ходили, / Увидали плужок, / Как за тем плужком / Сам Бог ходя, / Пресвятая Богородица / Кушанья нося…» и т. п. [Любимова, 2004, с. 109-111, 114]. Считается, что ритуальное изображе-ние земледельческих работ, связанных с приготовлением хлеба, изначаль-но было доступно лишь посвященным. Действия наделенных этим статусом колядовщиков некогда воспринимались как исключительно важный маги-ческий акт, правильное осуществление которого обеспечивало благополу-чие семьи, общины и всего мироздания [Цивьян, 1984, с. 96-99, 112].

В отличие от святочного цикла, где тема снега была представлена до-статочно фрагментарно, в масленичный период снегу отводилась едва ли не ведущая роль (Рис. 10). Наличие снега выступало важнейшим условием большинства праздничных увеселений — катания с гор, устройства сан-ного поезда с ряжеными, своеобразных форм чествования молодоженов (в том числе, зарывания молодых в сугроб), не говоря уже о любимейшей масленичной забаве русских сибиряков, известной под названием «взятие снежного городка». «Малоизвестная» в Европейской России игра за об-ладание снежной крепостью-городком получила за Уралом широчайшее

Рис. 11. Моравов А.В. Зимний спорт. 1913 г.

122 123

Рис. 10. Кустодиев Б.М. Зима. Масленица. 1916 г.

распространение, став своего рода «визитной карточкой» сибирских мас-леничных гуляний. Отметим, что сценарий праздника предусматривал либо уничтожение соломенного чучела, либо разрушение снежной крепости; со-четание тех и других обрядовых действий в рамках одной локальной тради-ции не прослеживается [Любимова, 2002, с. 133].

Всеобщее катание с гор, некогда входившее в обряд «встречи Масле-ницы» (по аналогии с обрядом «проводов Масленицы»), знаменовало собой начало праздничных гуляний (Рис. 11). Молодые ребята катали на санках девиц, за что получали «обязательные поцелуи» (АРГО, р. 55, оп. 1, № 36, л. 3 и др.). Само же катание, по мнению ряда исследователей, являлось «ва-риацией древнейшего… приема земледельческой магии», целью которого было пробуждение плодоносных сил земли [Соколова, 1979, c. 44].

Разного рода «смотры» и общественные «испытания» молодых зача-стую также были связаны со снегом. Многие авторы видят в них проявление народной веры в положительное воздействие снега на здоровье человека и его способность к деторождению [Пашина,1998, с. 155-156]. Иногда игры и забавы со снегом могли принимать принудительные формы, когда на мо-лодых (а чаще — на одного молодого) наваливалось до десятка человек,

и, давя друг друга, они все вместе скатывались с горы. В севернорусских губерниях это называлось «ездить бобром на молодом» или «протаскивать молодого» [Соколова, 1979, с. 39; Бернштам, 1988, с. 63-64].

В том же ряду стоит и своеобразная форма чествования победителя масленичных состязаний за «взятие снежного городка», широко известных по одноименной картине В. И. Сурикова (Рис. 12). Созданная художником на основе впечатлений детства, прошедшего на берегах Енисея, эта картина великолепно передает атмосферу праздника. В суриковском «Городке», как писал об этом Максимилиан Волошин, «есть (всё) — и сани, и розвальни с их деревянными переплетами... и расписные дуги, и валдайские колокольцы... но главное (в нем есть) родные сибирские лица, цельные, крепкие, осве-щенные радостными улыбками, чуждые каким бы то ни было душевным драмам, раздвоениям и надрывам» [Волошин, 1985, с. 131-132].

Обычно участники состязаний («мужчины, а особенно молодые пар-ни») делились две партии — пеших и конных. «Наездники с криком на-летают … и хлещут нагайками по снежному своду, — писал в 20-е годы прошлого века А. Новиков, — Народ защищает городок до тех пор, пока … одному всаднику не удается, наконец, прорваться сквозь снежные во-рота». Характерной особенностью этой игры являлось своеобразное че-ствование победителя, нередко принимавшее форму настоящих истязаний. «Всадника-победителя, — читаем там же, — догоняет толпа, стаскивает его с коня (и) «моет» в снегу — (то есть) наполняет комьями снега его шарова-ры, рубашку и пр.». Все это продолжается «до тех пор, пока победитель не потеряет сознания… Бывают при расправе с победителями-счастливцами и несчастные случаи — сломают (герою) руку или ногу… Затем — везут его в деревню, приводят в чувство и поят вином, (причем) все присутствующие складываются на такое дело» [Новиков, 1929, с. 175-176].

В литературе предпринимались попытки связать обычай «мыть в сне-гу» победителя масленичных состязаний с крещенскими омовениями в проруби, то есть, рассматривать его как религиозно-«очистительный» [Ли-пинская, 1996, с. 186]. Однако подобную трактовку нельзя признать убе-дительной как в силу принудительного характера действий, так и в силу отсутствия личного покаяния со стороны самого победителя. Более пло-дотворными оказались трактовки, согласно которым подобные состязания, служившие своеобразной «проверкой сил» молодых членов крестьянской общины, на поздних этапах традиции играли роль обрядов посвящения де-ревенской молодежи [Горбунов, 1994, c. 110; Любимова, 2004, с. 135].

Итак, рассмотренные материалы позволяют говорить о том, что снег в традиционной культуре русских Сибири — это особая, наделенная маги-ческим свойством субстанция, имеющая самое непосредственное отноше-ние к аграрно-продуцирующей сфере. Выявленные ритуальные практики со снегом (прежде всего, способы девичьих гаданий и варианты обрядово-игрового поведения ряженых), по сути, представляли собой различные

124 125

Рис. 12. Суриков В.И. Взятие снежного городка. 1871 г.

этапы творения хлеба, начиная от символической имитации полевых ра-бот (обозначавшихся выражениями «полоть», «сеять», «пахать» снег) и за-канчивая приготовлением мучных изделий («блины печь», «масло мешать», «мукой торговать» и пр.). Существование представлений о глубокой связи между этими явлениями, каждое из которых наилучшим образом харак-теризует противоположные (или лучше сказать — зеркальные) фазы года, подтверждают поговорки типа: «Чем выше снег, тем выше хлеб», «Чем боль-ше снега, тем больше хлеба» и т.п. Вместе с тем, такие действия, как валяние молодежи в снегу, катание по снегу, обсыпание снегом, зарывание в снег и пр., призваны были, судя по обрядовому контексту, содействовать плодо-родию полей и чадородию людей.

Подобное восприятие снега, как видим, имело мало общего с мотива-ми сна, смерти, инобытия и быстротечности земной жизни, получившими распространение в русской классической литературе и живописи. Одним из наиболее резонансных примеров последнего времени, возрождающих негативные коннотации в отношении Сибири, снега и холода, стала книга американских авторов Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди «Сибирское бремя. Просчеты советского планирования и будущее России» [Хилл, Гэдди, 2007]. В оригинале ее название звучит гораздо более жестко, поскольку слово-сочетание siberian curse можно перевести как «сибирское проклятье» [Hill, Gaddy, 2003]. Неэффективное освоение ресурсов сибирского региона (на-званного авторами «самой негостеприимной территорией в мире») стало поводом для появления спекулятивных рассуждений о необходимости «ухода России из Сибири». Вместе с тем, долгосрочные российские планы в отношении восточных регионов страны и Арктики, разработка которых активно ведется в настоящее время, создают потребность в новом брен-дировании сибирских территорий. И в этих условиях именно снег, пере-ставший восприниматься, как сибирские «проклятие», становится новым

культурным брендом, способным придать импульс развитию региона, до-казательством чего является настоящий бум, переживаемый сегодня гор-нолыжными курортами Сибири.

Источники и литератураАРГО — Архив Русского Географического общества ПМА — полевые материалы автора Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX —

начала XXв. Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. Бернштам Т.А. Русские легенды о сотворении мира в аспекте народно-

го богословия // Христианство в регионах мира. СПб, 2002. Волошин М.А. В.И. Суриков. Л., 1985. Горбунов Б.В. Традиционные состязания за обладание снежной

крепостью-городком как элемент народной культуры // Этнографическое обозрение. 1994, № 5.

Зобнин Ф.К. Из года в год. (Описание круговорота крестьянской жизни в селе Усть-Ницынском Тюменского округа) // Живая старина. Вып. I. СПб. 1894.

Ивлева Л.М. Ряженье в русской традиционной культуре. СПб. 1994. Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. XIX - на-

чало XX вв. Зимние праздники. М., 1973. Липинская В.А. Старожилы и переселенцы: русские на Алтае в XVIII - на-

чале XX вв. М., 1996. Лурье М.Л. Ряженые-мастера на святках // Мастер и народная художе-

ственная традиция Русского Севера. Доклады III научной конференции «Ря-бининские чтения 99». Петрозаводск, 2000.

Любимова Г.В. Заметки о сибирской масленице: взятие снежного город-ка // Археология, этнография и антропология Евразии. 2002, № 4 (12).

Любимова Г.В. Возрастной символизм в культуре календарного празд-ника русского населения Сибири. XIX - начало XX вв. Новосибирск, 2004.

Любимова Г.В. Семантика снега в традиционной культуре русского на-селения Сибири (по материалам обрядов зимнего цикла народного кален-даря)// Гуманитарные науки в Сибири. 2010, №3.

Морозов И.А., Слепцова И.С. Праздничная культура Вологодского края. Ч.I. Святки и Масленица // Российский этнограф. Этнологический альманах. 1993, №8.

126 127

Неклепаев И.Я. Поверья и обычаи Сургутского края. Этнографический очерк // Записки ЗСО РГО. Кн. XXX. Омск. 1903.

Новиков А. Несколько заметок о сибирской масленице // Сибирская живая старина. Вып. VIII-IX.Иркутск. 1929.

Пашина О.А. К вопросу о реконструкции семантики снега в русской традиционной культуре // Ученые записки Российского православного уни-верситета ап. Иоанна Богослова. М., 1998, №4.

Русские в Коми-Пермяцком округе: обрядность и фольклор. Материа-лы и исследования. Пермь, 2008.

Ромодановская Е.К. Сибирские повести об иконах (XVII - начало XVIII в.) // Освоение Сибири в эпоху феодализма. Вып. 3. Новосибирск, 1968.

Cоколова В.К. Весенне-летние календарные обряды русских, украин-цев и белорусов. XIX - начало XX вв. М., 1979.

Тишков В.А. Культурный смысл пространства // Этнографическое обо-зрение, 2004, №1.

Третьяков П.И. Туруханский край, его природа и жители. СПб, 1871. Хилл Ф., Гэдди К. Сибирское бремя. Просчеты советского планирова-

ния и будущее России / Пер. с англ. М.: Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2007.

Цивьян Т.В. К мифологической интерпретации восточнороманского ко-лядного текста «Плугушор» // Славянский и балканский фольклор. М., 1984.

Чистов К.В. Русская народная утопия. Генезис и функции социально-утопических легенд. СПб, 2003.

Fiona Hill and Clifford G. Gaddy. Siberian Curse. How Communist Planners Left Russia Out in the Cold. BrookingsInstitutionPress. 2003.

Традиционная сказка в фольклоре современной семьиА. С. Малахов, магистрант ОмГПУЕ. П. Малахова, учитель МКОУ «Бакинская СОШ» Седельниковского района Омской области, канд. филол. наук, доцент кафедры литературы и культурологии ОмГПУе-mail: lenka.skazka@mail.ru

Мир сказки загадочен и своеобразен. «Сложный процесс затухания устной сказочной традиции развивается неравномерно и не ис-

ключает яркого проявления традиционного сказкотворчества и новых его возможностей»1.

Практика проведения фольклорных экспедиций в Седельниковском районе Омской области позволила нам открыть семейную династию ска-зочников Матюковых. Проживая в родовом пространстве Матюковых, мы наблюдали за процессом передачи сказок из уст в уста в рамках семьи в течение последних 20 лет.

Фамилия Матюковых в д. Соловьёвка Седельниковского района Ом-ской области появилась в первый же год (1898) основания этой деревни белорусскими переселенцами. Из Могилёвской губернии приехал сюда Карп Ефимович Матюков (1881–1971) со своими родителями. Вскоре он же-нился на соловьёвской девушке Анастасии Филипповне Сочнёвой. Извест-но, что своим детям, а их было девять человек, Карп Ефимович и Анастасия Филипповна Матюковы рассказывала сказки и былички. В те времена «все сказки знали, только на сказках и жили». Несомненно, от них унаследовал эту сказочную традицию сын Дмитрий (1920–1984), репертуар которого остался никем не записанный.

Другой сын — Фёдор — женился на Павлине Ефимовне Галковой (1907–1982), уроженке соседней, тоже белорусской, д. Щелкановка. Расска-зывали свои сказки Дмитрий Карпович и Павлина Ефимовна в одни и те же годы. Слушателями П. Е. Матюковой являлись её внуки, а у Д. К. Матюкова аудитория была шире: в его дом по вечерам приходили и соседские ребя-тишки, и женщины, и сама Павлина Ефимовна со своими внуками. Реперту-ар этих сказочников, к сожалению, не был никем зафиксирован. Сказки П. Е. Матюковой были восстановлены нами по воспоминаниям её слушателей в 1988 г. и находятся в фольклорном архиве кафедры литературы и культу-рологии ОмГПУ.

Записи текстов сказок династии Матюковых мы ведём с 1987 г., начиная с сына П. Е. Матюковой — Петра Фёдоровича Матюкова (1936 – 2006).

128 129

П. Ф. Матюков застал сказочную традицию в 40-е гг. XX в. в широком бытовании. Сохранение и развитие в настоящее время сказочной традиции в семейном пространстве Матюковых на фоне её повсеместного угасания обусловлено, на наш взгляд, прежде всего, биографическим фактором П.Ф. Матюкова. П.Ф. Матюков, став в 16 лет инвалидом в результате обмороже-ния голеней обеих ног, не просто безоговорочно согласился с решением родового коллектива «жить в доме с мамкой», но и принял на себя функцию хранителя традиций семьи. С этого момента начался для него сложный про-цесс самореализации в жизни и творчестве.

Чтобы адаптироваться в сложном для него мире, сказитель много читал и выбрал себе в идеалы героя повести Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке» — Алексея Мересьева. Он строил свою жизнь согласно этому идеалу: получил образование и работал начальником почтового отделения.

П. Ф. Матюков до 40 лет являлся активным участником всех дел в со-циальной жизни деревни. Закованный в протезы, он танцевал на вечёрке, играл на гармошке, первый в деревне приобрел мотоцикл и прекрасно его водил, также первый купил бензопилу и помогал всем односельчанам в заготовке дров. Первый телевизор, первая стиральная машина, — всё в его доме. Он был политически активен, весьма популярен в женской сре-де. Обзавёлся семьёй в 26 лет. Ни перед женой, ни перед детьми он не по-зволял себе обнаруживать своего увечья. Пётр Фёдорович вручную косил сено, купался с сыновьями в водоёмах, увлекался охотой и рыбалкой, катал детей на культях ног перед сном.

При жизни П. Ф. Матюкову принадлежало несколько культурных ролей: «семейный историк», хранитель реликвий и памяти рода, ответственный за переписку с родственниками, знаток «поэзии пестования», свадебных, по-хоронных и родильных обрядов, толкователь сновидений, примет. Но, пре-жде всего, П. Ф. Матюков был носителем повествовательной традиции. Осо-бую любовь он питал к сказке.

«Профессиональная карьера» сказочника началась с рождения соб-ственных детей. Однако «сказочную педагогическую практику» П. Ф. Матю-ков развернул уже в 24 года. Коммунист, занятый активной политической и социальной деятельностью в деревне, с одной стороны, и глава родового пространства, с другой, — он не мог отказать в исполнении сказок четырёх-летнему племяннику. В полные же права сказочника П. Ф. Матюков вступил с 1982 г., после смерти матери.

Покорив внешний мир, П. Ф. Матюков в 1975 г. оставил работу и занял-ся воспитанием четырёх собственных детей (потом и внуков). Вот тогда-то в семейной жизни и в творчестве П. Ф. Матюкова, для него слитых в единое, ярко проявились организаторские способности, волевые качества, любовь к слову и осознание им силы слова. «Центром сказочного пространства, — по мнению Е. И. Лутовиновой, — является родной дом героя. Вокруг этого центра по ходу повествования постоянно формируется пространство, где

1965 г. Автор фотографии — В. А. Соловьёв. На фото сказочник Пётр Фёдорович Матюков, его жена — Анна Яковлевна Матюкова и два сына.

происходят сюжетные события. По мере удалённости от центра возраста-ет степень его опасности для героя». Познав окружающий мир, сказочник обособился в центре своего жизненного пространства и доказывал его зна-чимость и первичность в широком смысле.

Занимаясь воспитанием детей, П. Ф. Матюков производил своеобраз-ную шлифовку личностных качеств, нарабатывал и совершенствовал твор-ческий потенциал в различных направлениях.

На основе анализа материала, полученного в условиях стационарного исследования династии сказочников Матюковых, сделаны следующие вы-воды: 1) фольклорное сознание, сформированное посредством сказки в раннем возрасте, сохраняется на протяжении всей жизни человека;2) раз-личая реальное и фантастическое, носитель традиции всегда смотрит на мир через призму фольклора, используя формульный стиль общения; упо-требление сказочных формул в повседневной речи не только способству-ет передаче и сохранению традиции, но и является живым отображением сказочной картины мира в действительности; 3) сказочники Матюковы не просто создают формулы и варьируют их при исполнении произведения, как требует того техника, этими формулами они мыслят постоянно; 4) со-хранность сказочной традиции осуществляется не только через сказоч-ные формулы, но и через манеру сказителей подавать бытовое описание

130 131

— обыденная ситуация выдерживается в сказочной структуре: с зачином, с изобилием пословиц, поговорок, образных сравнений, фразеологизмов.

В ходе включённого наблюдения за процессом передачи сказочной традиции в семейной «школе сказочников» Матюковых выявлен основной критерий - «памятливость», которому следовал П.Ф. Матюков при «отборе» внуков для обучения. Учёт этой внутренней точки зрения носителя тради-ции позволил отметить примечательную особенность — только у «памят-ливых» процесс создания и исполнения сливаются в едином акте, такие сказители способны сочетать черты и сказочников-эпиков, и балагуров. «Памятливые» сказочники из семьи Матюковых минимизируют временную границу между периодами слушания, усвоения и попыткой применения своих навыков.

В стадию исполнения сказки перед «взыскательной аудиторией» дети вступают в возрасте 4-5 лет. Именно такой тип «ученика» искал П.Ф. Матюков среди своих внуков. Потому что «памятливые» не только могут сократить временную границу между стадиями усвоения и применения сказительных навыков, таким образом, способствовать быстрому и качественному освое-нию традиции, но и в силу своей «феноменальной памяти», прослушав сказ-ку один раз при любых условиях, воспроизведут её хоть через 50 лет, пото-му что всегда помнят, по крайней мере, все сюжеты.

«Ученики», не относящиеся к категории «памятливых», но являющие-ся «вольными» слушателями в «сказочной школе», продолжают осваивать традицию в повседневном общении среди «памятливых». На широкую ау-диторию они не выходят, а рассказывают сказки только в кругу своей семьи.

Общий репертуар династии Матюковых включает 27 наименований, в это число входят как тексты на один сюжет, так и тексты с устоявшимися в традиции контаминациями сюжетов. Перечень текстов состоит из 14 сказок о животных, 4 бытовых и 9 волшебных. Анализ зафиксированных сказочных репертуаров от разных исполнителей одной школы позволил заключить следующее: 1) старшие сказители не выказывают явного предпочтения той или иной сказке, детям повествуется весь репертуар, но осваивают они его по-разному; 2) каждый сказочник семейной династии Матюковых распола-гает сказки в своём репертуаре в определенном, значимом для него поряд-ке, зависит это от процесса восприятия и усвоения.

В результате длительного наблюдения за сказочниками Матюковыми мы пришли к выводу: восприятие «учеником» сказок от разных «учителей» порождает не только вариативность, но и возникновение версий.

Метод включённого наблюдения позволил нам выявить ситуации ак-тивного бытования версий сказок. В семейной среде Матюковых приоритет всегда отдаётся вариантам «исходного текста», версии же подаются: а) если сказочник хочет проверить прочность усвоенного «учеником» текста; б) если сказитель не расположен к повествованию; в) если в доме на момент сказывания находится чужой человек.

Версии и варианты сказок, бытующие в семейном кругу, играют не ме-нее важную роль, чем сюжеты в формировании репертуара как каждого ис-полнителя, так и династии в целом.

Посредством функционально-контекстуального метода исследования мы подошли к решению проблемы включённости фольклорного текста в его контекст, их естественного взаимодействия в современных условиях. Так, удалось обнаружить особенности бытования сказки в контексте совре-менного похоронного обряда, её взаимодействие с другими видами фоль-клора, а ситуативный контекст, заданный традиционным мировоззрением, — исполнять сказку в первый день похорон — помог выявить носителей сказочной традиции в родовом коллективе, не относящихся к семейной школе сказочника П. Ф. Матюкова.

Учёт ситуативной конкретики указал не только на определённую не-рушимость в сознании носителей традиции контекстных связей между по-хоронным обрядом и сказкой, но и позволил отметить устойчивость вос-приятия мира через сказку в общинной среде даже в условиях кризисной ситуации разъезжающейся деревни, а также смену функций произведения, попавшего в иной контекст. Таким образом, сказка является мощным регу-лятором жизни не только в микроочаге, но и за его пределами.

Примечания:1 Бараг Л. Г. Состояние русской сказочной традиции и её отражение в

материалах экспедиций Башкирского университета // Фольклор народов РСФСР. – Уфа, 1989. – С. 6.

2 Шифр единицы хранения этих записей – ЭК-30/1988.3 Лутовинова Е. И. Художественный мир русской волшебной сказки //

Культура провинции. – Курган, 2005. – С. 54.

132 133

Двуязычная академическая серия «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока» как мультимедийный проектЛиморенко Ю. В., кандидат филологических наук, научный сотрудник сектора фольклора народов Сибири Института филологии СО РАН е-mail: limorenko@ngs.ru

Фольклор Сибири как его увидели собиратели. Сибирь для ис-следователей традиционных культур особенно интересна тем, что

во многих её регионах эти культуры ещё можно застать в живом бытовании или, по крайней мере, получить сведения о ней от тех, кто её застал. Эту особенность Сибирского региона рано осознали и зарубежные исследова-тели, отсюда — их стойкий интерес к сибирской этнографии, фольклору и языкам. Собранные в Сибири материалы существенно изменили представ-ление о степени и формах сохранности традиционной культуры и фолькло-ра в современном мире. Сейчас фольклористы-собиратели в Сибири по-прежнему встречаются с изобилием материала (хотя в разных регионах его сохранность очень неравномерна). Поэтому при подготовке Серии удаётся использовать не только архивные материалы, но и современные записи. Одна из функций Серии — введение в научный оборот ранее не публико-вавшихся текстов, отличающихся высоким качеством и представляющих большую научную и художественную ценность.

Что мы передаём при публикации. Традиционный фольклор - это синкретическое единство слова, музыки, пластики, движения. В эпоху, ког-да изучение фольклора было разделом литературоведения, основное вни-мание исследователей уделялось вербальному компоненту фольклорных произведений, а музыкальный компонент исследовался отдельно в рамках музыковедения. При таком подходе ряд основных характеристик фолькло-ра оставался вне зоны внимания учёных. С появлением звукозаписи стало возможным систематическое исследование словесно-музыкальных про-изведений, а с развитием портативной видеотехники возможности иссле-дователей фольклора ещё расширились. Сейчас во время полевой работы мы можем фиксировать всю ситуацию исполнения фольклорных произ-ведений: обстановку, в которой происходит дело, звучание текстов, пла-стические компоненты, взаимное перемещение участников, их действия и реакции. Особенно важна эта возможность при изучении обрядового фольклора, где акциональный компонент бывает важнее вербального, а вербальный может отсутствовать вообще.

В экспедициях в рамках сбора материалов для Серии разрабатывают-ся и испытываются новые подходы к фиксации фольклорных исполнений. Перспективная задача Серии — не только публиковать отдельные аспекты фольклорного материала (текст, нотировки, фотографии), но и представ-лять его в единстве всех компонентов с помощью видеозаписей с расшиф-ровкой текста, нотами, научным комментарием.

Серия — научный проект с популярными перспективами. Главная цель проекта — фиксация, верификация и трансляция научного факта и его анализ. Однако на этом возможности Серии не заканчиваются, а только на-чинаются. Её роль как научного проекта уже оценена очень высоко, и мате-риалы, изданные в рамках Серии, могут служить отправной точкой как для дальнейшего изучения фольклора, так и для введения опубликованных про-изведений в культурный оборот, знакомство с ними широкой аудитории, для которой важна не столько научная, сколько эстетическая и аксиологическая ценность образцов народного творчества. Именно благодаря мультимедий-ности издания Серии устанавливают чувственную связь между аудиторией и реальным фольклорным фактом, позволяют воспринять культурное насле-дие сибирских народов в эстетическом ключе, устанавливая новые, совре-менные связи между представителями разных этносов Сибири.

Публикации в Серии могут служить основой для различных видов вне-научной деятельности:

• образовательныеинаучно-популярныепроекты:учебныепрограммыи курсы, обучающие программы, этнографические фильмы, популярные лек-ции о традициях и культуре народов Сибири;

• художественныепроекты:выпускхудожественныхкниг(сборникиска-зок, легенд, песен народов Сибири), графических новелл и мультфильмов на их основе, издание сборников традиционной музыки сибирских этносов;

• досуговаядеятельность:организациянародныхпраздниковвтрадици-онном стиле, проведение этнографических лагерей, создание тематических ролевых игр для детей и подростков.

Выводы.1. Что даёт мультимедийность: приближение к полноте передачи всех зна-чимых элементов фольклорной традиции.2. Чего ещё не было: видеоряд — запись живых исполнений — как состав-ная часть публикации. Первый опыт такой публикации будет предпринят в одном из готовящихся томов Серии.3. Что даёт Серия: научному сообществу - комплексное, целостное пред-ставление о фольклоре сибирских народов в том виде, как его застали со-биратели, а не в виде компиляций и реконструкций. Широкой аудитории - знания о культурном богатстве региона. Это одна из основ взаимопони-мания народов, служащая повышению культурного уровня, обогащению впечатлений, развитию эстетического чувства.

134 135

Актуальные вопросы изучения со-временной литературы коренных малочисленных народов СибириПолторацкий И.С., м.н.с, аспирант ИФЛ СО РАНе-mail: ipoltora@gmail.com

В последнее время значительно возрос общественный интерес к национальным культурам коренных народов Сибири: про-

ходят многочисленные конференции (и данный международный этно-антропологический конгресс, а заодно и фестиваль культуры — вовсе не исключение), обсуждаются политические, экономические, экологические, общекультурные вопросы межэтнического взаимодействия. И эти вопросы актуальны не только для самих коренных народов (в качестве шанса на вы-живание и сохранение собственной идентичности в условиях меняющегося мира), и не только для России, стремящейся сохранить своё полиэтниче-ское многообразие, но остро необходимы для современного человечества как уникальный опыт взаимодействия культур. Мы попробуем рассмотреть этот процесс с точки зрения литературоведения, сосредоточив своё вни-мание на современном изучении литератур коренных малочисленных на-родов Сибири.

Одной из наших задач будет попытка наметить несколько существен-ных вопросов:

• СуществуетлисейчасукоренныхнародовСибирисамостоятель-ная литературная традиция?

• Еслисуществует,токаковыперспективыеёразвития?• Еслинесуществует,то,когдаипокакимпричинамонаперестала

быть (если существовала вообще)?Подобная постановка вопросов вызвана спецификой отношений меж-

ду русской литературной традицией и литературной традицией коренных малочисленных народов Сибири. После ста лет «агрессивной интеграции» (сначала культура коренных народов пережила столкновение с православ-ной культурной традицией, потом вынуждена была осваивать идеологию советской власти и жанровую систему советской русской литературы, вер-шиной которой к середине XX века должен был считаться производствен-ный роман)1 наступил современный период осмысления произошедшего и в определённом смысле исправления последствий «исторических пере-гибов», хотя существуют опасения, что всё-таки погибло слишком многое и 1 См.: Силантьев И. В.. Широбокова Н.Н, Полторацкий И.С. Некоторые теоретические аспекты изучения младописьменных литератур // Сибирский филологический жур-нал. № 4, 2013. С. 116-124

вряд ли удастся возродить исчезнувшие культурные традиции. Задача исто-рической памяти народов — сохранить общее пространство культуры при максимальном его многообразии, а не создавать единые для всех правила творчества, продиктованные наиболее властными этносами.

Безусловно, это касается и движения мировой литературы, которое, формируя устойчивые литературные традиции, развивается благодаря их взаимодействию с различными «экзотическими» национальными культура-ми, даже если их письменность была сформирована в течение недавнего времени. Таковы младо- и ново письменные литературы малочисленных народов Сибири2.

В качестве примера интересно будет рассмотреть перечень рекомен-даций, вынесенный Международной научно-практической конферен-цией «Современное состояние литературы и искусства коренных ма-лочисленных народов Севера» (13 апреля 2012 г., Санкт-Петербург)3.

Нам данная конференция интересна как событие международного культурного и научного значения, наглядно демонстрирующее современ-ное состояние культуры коренных народов Сибири в целом, и литературы в частности.

«Конференция проведена Ассоциацией коренных малочисленных на-родов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации, Между-народным Фондом коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока «Батани», Норвежско-российским Фондом развития куль-туры и искусства коренных народов Севера «Мир Севера» совместно с Рос-сийским государственным педагогическим университетом им. А. И. Герцена при поддержке Института проблем гражданского общества. В работе кон-ференции приняли участие писатели, поэты, деятели искусства, педагоги, этнографы-исследователи, ученые, методисты, журналисты, специалисты в сфере культуры, представители органов государственной власти и обще-ственных организаций коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, представители и деятели культуры зарубежных стран: Норвегии, Швеции, Финляндии, Боливии. Более 200 участников из регио-нов Российской Федерации: Москва, Санкт-Петербург, Ненецкий, Ямало-Ненецкий, Ханты-Мансийский, Чукотский автономные округа, Эвенкийский и Таймырский (Долгано-Ненецкий) муниципальные районы Красноярского края, Республики Бурятия, Алтай, Саха (Якутия), Коми, Хабаровский, Забай-кальский, Камчатский край, Мурманская, Томская, Тюменская, Кемеровская, Иркутская, Сахалинская области»4.2 Официальные данные см.: Распоряжение Правительства РФ от 17.04.2006 N 536-р (ред. от 18.05.2010) <Об утверждении перечня коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации>3 Более подробно см.: Фонд Батани: [ http://www.batanifund.org/ ]4 Далее цит. по: URL: http://www.batanifund.org/index.php?option=com_content&view=article&id=488%3A-l-r&catid=23%3Afundnews&Itemid=31&lang=ru

136 137

Как мы видим, актуальные вопросы культуры коренных народов Си-бири привлекают широкое внимание международного сообщества, орга-низаторы конференции постарались включить обсуждаемые вопросы в максимально обширный контекст: межэтническим взаимодействием инте-ресуются не только узкие специалисты, оно вызывает сильный обществен-ный резонанс:

«Конференция объединила писателей, поэтов, исполнителей музы-кального и танцевального фольклора, мастеров прикладного творчества коренных малочисленных народов Севера, организаторов этнофестива-лей, журналистов, экспертов, ученых, общественных деятелей, методистов, административных работников в сфере культуры: директоров и сотрудни-ков центров по изучению языков, развитию образования и культуры наро-дов Севера, руководителей фольклорных коллективов, домов творчества, представителей региональных департаментов по делам коренных мало-численных народов Севера», также говорится об участии видных междуна-родных политических деятелей» (например, старший советник по правам человека при системе ООН в РФ Ришард Коменда).

Для нас особенно важно отметить имена самих сибирских писателей, принявших участие в конференции (значит они существуют!): «Важнейшим событием для всех присутствовавших стала творческая встреча с великими северными писателями — членом Союза писателей России, нивхом Влади-миром Михайловичем Санги и председателем Ассамблеи представителей коренных малочисленных народов севера Думы ХМАО, хантом Еремеем Даниловичем Айпиным. Среди писателей и публицистов присутствовали также тофаларский писатель Анатолий Витальевич Унгуштаев (Иркутская область), шорский писатель Юрий Кириллович Токмаш (Кемеровская об-ласть), хантыйская писательница Ульяна Алексеевна Данило (ХМАО), нивх-ский писатель Евгений Павлович Гудан (Хабаровский край), коми-ижемка, поэтесса Любовь Андреевна Ерофеева, коми-ижемец, художник, поэт Сте-пан Григорьевич Семяшкин (Республика Коми), писательница Лидия Дми-триевна Гладкая (Санкт-Петербург). На заседаниях выступили представи-тели молодого поколения писателей: нивха, поэтесса Ганна Владимировна Кехан (Сахалинский государственный университет), нанаец, поэт-песенник Виктор Сергеевич Одзял (Хабаровский край), ненец, поэт Алексей Ивано-вич Вылка (Ненецкий автономный округ, п. Нельмин Нос), чукчанка, писа-тельница, победитель окружного конкурса им. Ю. Рытхэу Самира Ризва-новна Асадова(институт народов Севера РГПУ им. А.И. Герцена), поэты из числа народа ханты Иван Сандрин и Владимир Серасхов (Государственная полярная академия)».

Творчество каждого из названных писателей, а также тех, кто не вошёл в этот перечень (к примеру: Л.Н. Арбачаковой, Т.В. Тудегешевой) заслужива-ет отдельного внимания (как и определение «великий северный писатель»),

но в данном случае мы ограничимся картиной общего плана, чтобы обозна-чить перспективу развития.

Цель проведения конференции — «консолидация усилий органов государственной власти, научных и образовательных учреждений, обще-ственных организаций для развития северной литературы и искусства» — настолько масштабна, что вполне можно утверждать, что ни один из важных аспектов жизни коренных народов Сибири не остался без вни-мания исследователей. Что касается литературоведения, то можно выде-лить такие крупные вопросы, как: истоки, современное состояние и пути развития литературы сибирских коренных народов, особенности перево-дов поэтических произведений, проблемы литературного образования, художественно-эстетические традиции коренных малочисленных народов Севера в современном культурно-образовательном пространстве России, перспективы развития национальных литератур и т.д. Также интересно, что целая секция была посвящена вопросам изучения и развития детской ли-тературы коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока.

Отличительной чертой этой конференции является социальная направ-ленность: организаторы и участники стремятся не только решить интерес-ные научные вопросы, но и привлечь внимание широкой общественности к насущным вопросам международного взаимодействия: «Современное раз-витие младописьменной северной литературы имеет огромное значение для сохранения общемирового достояния — уникальных языков коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока»; «Состояние литературного и художественного творчества в значительной степени за-висит от состояния культурно-образовательного пространства Севера, от уровня развития образования коренных малочисленных народов Севера, от того, насколько оно, включая молодёжь в современный мир, современ-ные социально-экономические реалии, учитывает её творческий потенци-ал, специфику её этнического менталитета, потребности гармонизации эт-нической и гражданской, общероссийской идентичности».

Далее приведём некоторые из тех рекомендаций, которые участники конференции рекомендуют различным сферам современного общества:

1. Министерству культуры РФ: • поддерживатьпроекты,связанныесразвитиемлитературынародов

Севера, увеличить выделяемые материальные средства на организацию мероприятий в сфере культуры коренных народов Севера;

• объявитьвсероссийскийконкурсналучшееизданиедетскойлитера-туры на языках народов Севера.

2. Министерству образования и науки РФ: • предусмотретьфинансированиеизданияучебниковиучебныхпосо-

бий по родным языкам за счет федерального бюджета;

138 139

• поддержатьпроектыиздательств«Просвещение»,«Дрофа»,«Алмаз-Граф» по изданию детской литературы на родных языках, по разработке и изданию учебно-методических комплексов «Уроки предков в новой шко-ле», учебного курса «Литературное чтение на родном языке» и др., содер-жащих электронные приложения для преподавания родных языков, лите-ратуры и фольклора в школах регионов Севера;

• поддержатьпроектпоизданиюнаучногосборника«Литературана-родов Севера», по созданию библиографического справочника северных писателей и поэтов;

• создатьобъединениеписателейкоренныхмалочисленныхнародовСевера с целью поддержки развития северной литературы.

3. Министерству образования и науки РФ, Министерству культуры РФ: • оказать финансовую поддержку научно-методического, ресурсного

и информационного обеспечения деятельности образовательных, научных и культурно-просветительских учреждений, направленных на сохранение и развитие языков и культур народов Севера, Сибири и Дальнего Востока РФ.

4. Министерству регионального развития РФ: • выделитьсредстванаизданиеипереизданиесериикнигполитера-

туре, фольклору и искусству народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, поддержать издание книг молодых литераторов на родных языках;

• в рамках реализации Концепции устойчивого развития коренныхмалочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока РФ опубли-ковать 5-томное издание сочинений старейшего писателя народов Севера Владимира Михайловича Санги (к 80-летию писателя в 2015 г.);

• ПоддержатьпроектРГПУим.А.И.Герценапосозданиюэлектроннойполнотекстовой библиотеки детской литературы народов Севера.

5. Научно-образовательным учреждениям:• усилитьработунадфундаментальнымииприкладнымиисследова-

ниями литературы и искусства народов Севера; • оптимизироватькоординациюдействийпосохранениюкультурно-

го наследия народов Севера через создание всероссийской электронной базы данных, объединяющей исследователей из разных регионов Россий-ской Федерации.

6. Всероссийской Ассоциации коренных малочисленных народов Се-вера, Сибири и Дальнего Востока, другим общественным организаци-ям коренных народов и научному сообществу:

• активизироватьработупопривлечениювниманиякпроблемамсо-хранения литературы и искусства народов Севера с целью устойчивого раз-вития коренных народов.

7. Средствам массовой информации федерального и регионального значения:

• пропагандироватьязыкиикультурународовСевера.

Всего 24 пункта, наглядно демонстрирующих запрос интеллектуальной элиты общества к государственно-административному ресурсу касательно культуры коренных народов.

Конечно, подобные рекомендации требуют широкого общественного резонанса, чтобы хоть частично воплотить их в жизнь, необходимы плодот-ворные дискуссии на разных уровнях, проекты, инициативы, направленные на сохранение и преумножение уникального культурного наследия Сиби-ри. Публикуя наши размышления по данному вопросу, мы, естественно, поддерживаем рекомендации и обращаем внимание на разные аспекты культуры малочисленных народов Сибири.

Возвращаясь к трём вопросам, полемически поставленным в начале наших размышлений, следует сказать (хотя бы по перечисленным именам и темам), что современная литература коренных малочисленных народов Сибири продолжает существовать в тесном взаимодействии с русской ли-тературой, иначе не существовало бы повода для столь подробного науч-ного обсуждения. Но насколько самостоятельна эта традиция, не поглоща-ется ли она более устойчивой русской литературной традицией? Можем ли мы говорить о равноправном, взаимообогощающем взаимодействии двух культур или современная творческая интеллигенция коренных народов только продолжает следовать «высокому образцу»?

Дело в том, что многие малочисленные народы Сибири сохранили свою культуру в условиях политической, культурной и экономической экспансии только благодаря особой привязанности к своим национальным корням. Представители национальной интеллигенции несмотря ни на что продол-жали говорить, писать и петь на практически запрещённом родном языке о своих традициях, трагедиях, бедах и радостях. Многие из них поплатились жизнью, но не забвением. Осваивая жанровую систему русской литерату-ры, национальные писатели учились применять новый опыт письма к сво-им актуальным проблемам, тем самым создав устойчивую литературную традицию, сохранившуюся в народной памяти. Тот же процесс происходил и самой русской литературой ХХ века, вынужденной из-за идеологического давления уйти в подполье и принять статус запрещённой, чтобы сохранить свою самобытность. Ведь именно ссыльные русские интеллигенты воспи-тывали первые поколения национальных сибирских писателей, обучая их русскому языку и литературе, и в свою очередь проникаясь могучим духом другой национальной традиции. Народы сблизил опыт неповиновения и именно неподцензурная русская литература ХХ века оказалось тем источ-ником, который помог коренным народам Сибири сохранить свою нацио-

140 141

нальную идентичность и приспособиться к новым, пусть даже чрезмерно жестоким условиям современности. Преемственность культуры была со-хранена, и русская литература разделила с национальными литературами «общую чашу», выступив в роли старшего брата, но не завоевателя. И сей-час продолжается тот же процесс взаимной поддержки, только в более сво-бодных и, следовательно, благотворных условиях.

Во взаимодействии современной русской литературы с националь-ными литературами Сибири открываются будущие перспективы развития. И литература малочисленных народов Сибири занимает свою особенную нишу в том глобальном культурно-историческом процессе, который назы-вают движением мировой литературы.

Часть 3Сибирский перекресток: страте-гии идентификации от века Хvii к веку ХХ.Н. А. Березиков, младший научный сотрудник Института археологии и этнографии СО РАН е-mail: warumbaum@gmail.com

Цель данной статьи — ответить на вопрос об идентификации муль-тикультурного и полиэтничного сообщества Сибири в составе Рос-

сийской империи. Можно ли говорить о сибирской идентичности и если да, то каковы ее исторические основания? Проблематика не нова для си-биреведения. Большая часть таких исследований написана в русле «импер-ского» подхода или в рамках теории «фронтира». Почти все работы по этой проблеме посвящены более поздним периодам, XIX — началу XX в., реже — XVII и XVIII в. В результате мы лишены представлений об исторической последовательности и преемственности в вопросе об идентификации Си-бири.

Я использую концепцию «антропологии движения» А. В. Головнева в качестве методологической основы своей работы. Понятие «перекрестка путей» стало основополагающим для меня. Оно разработано для объясне-ния этнокультурных и этнополитических изменений, происходящих тогда, когда народы осваивают новые территории, вступая во взаимодействие друг с другом. Сибирь в этнокультурном и этнополитическом измерениях — это перекресток путей различных народов. Она была таковой с начала человеческой истории, судя по последним открытиям. Русские видоизме-нили «перекресток», задав иной вектор движения, начиная с конца XVI в.

Конец XVI — начало XVIII в. — переходный период, включение Си-бири в структуру империи. Данный период имел принципиальное зна-чение, поскольку речь шла о внутренней организации пространства: в административно-территориальном, социокультурном, этнополитическом и этноконфессиональном отношениях. Этот период отличался динамизмом в формировании, активным развитием структур.

Происходившая маргинализация на «бушующем» перекрестке (други-ми словами, состояние переходности, неопределенности и невыстроенно-сти, когда идентичности строятся по схеме «свои-чужие» — и эти «чужие» отождествляются с «врагами») привела к формированию казачества как особой группы межэтнического общения.

Форсайт Сибири

142 143

Казачество сыграло большую роль на этом этапе. Оно явилось опре-деляющей группой, соединив в себе функции социального медиатора, по-литического актора и культуртрегера. Специфика ситуации заключалась в том, что казачество представляло собой военное сословие и решало про-блемы присоединения и освоения территории, используя технологии вой-ны и дипломатии.

Еще в Русском хронографе, написанном, как показала Б. М. Клосс, в 1488-1494 гг., было четко сформулирована цель расширения территории Московского государства: «Наша российская земля божией милостью рас-тет и младеет и возвышается, ей же христе милостивый дажь расти и младе-ти и разширятися и до скончания века». Таким образом, идея о постоянном расширении границ России начала транслироваться властными элитами еще на заре Московского государства.

Сравнение различных карт XVI-XVII вв. приводит В. Кивельсон к очень интересным и важным выводам о специфике формирования Московской (Российской) империи. Составленные Ремезовым карты, подобно царскому титулу, представляли собой своего рода «каталог» некогда самостоятель-ных княжеств, царств и земель. Вместо гомогенного имперского простран-ства карта изображала пестрый конгломерат различных политических образований (их стабильность применительно к кочевым племенам была явно преувеличена Ремезовым), отделенных друг от друга границами. Общ-ность этого целого не была никак графически определена: внешняя (госу-дарственная) граница Московии на карте не была обозначена.

Тот же аморфный образ имперского пространства и та же номенкла-тура «царств», «улусов» и «земель» встречается в записках современников С. У. Ремезова — покорителей Сибири (И. Петлина, Ф. Байкова, В. Атласова). Все они не представляли себе империю в качестве единого политического целого, с четкими очертаниями и границами. Скорее они мыслили импер-скую власть в виде расширяющегося пространства, которое ассоциируется с часто используемой метафорой «государевой руки».

Особенность ситуации на ранних этапах присоединения Сибири со-стояла в том, что казачество и в целом российская политическая система ориентировались на стандарты, релевантные тем, которые существовали в Сибири, поэтому использовались универсальные механизмы взаимодей-ствия — война, шерсть, ясак, аманатство и т. д.

Цель освоения Московским государством новых земель — сделать территорию местом постоянного проживания («осесть»). В Сибири рус-ских ждали новая, неизвестная им до этого, экологическая, экономическая, социально-культурная действительность (ситуация). Русские стали выраба-тывать новые формы жизнеобеспечения, чтобы адаптироваться к местным условиям. Для достижения своих целей русские начали активно взаимодей-ствовать с местными народами. Это взаимодействие привело к образова-нию нового «этнографического типа» русских — сибиряка. Сибирь — это

не исключительный пример. В других «областях» России русские действо-вали аналогично: приходили на новую территорию — тесно сотрудничали с аборигенами, используя их в экономических целях — и сами становились похожими на них. Русские Сибири как этнографическая группа представ-ляли из себя сплав русской культуры, видоизменившейся в соответствии с условиями Сибири, с культурой аборигенных народов. Государство пре-пятствовало полной замкнутости аборигенных сообществ и предоставляло возможность взаимодействия русских с аборигенами.

Описанные выше процессы вели к концу XIX в. образованию новой общности — «сибиряка», которая бы стала главенствующей на всей терри-тории Сибири. Характерные черты этой общности — культурная толерант-ность; уживчивость; готовность перенимать чужие традиции и обычаи ради достижения практических целей. В классификаци Л. И. Шерстовой, «сиби-ряки» — это открытый этнос, то есть такая общность, которая не завершила процесс консолидации до конца. Поэтому во взаимодействиях с другими народами сибиряки продолжили впитывать в себя иноэтнические воздей-ствия и одновременно отдавать что-то свое.

Отсутствие у русских ксенофобии по отношению к народам Сиби-ри объясняется общим историко-политическим наследием, связанным с татаро-монгольским периодом и затянувшимися процессами этнической консолидации. Жесткая этническая оппозиция «свои-чужие» не сложи-лась, враждебно-негативных ассоциаций об иноэтничности друг друга не было. В результате отношения приняли характер делового взаимодействия различных групп сибирского населения. Эти утверждения доказываются характером лексики делопроизводственных документов XVII в. (имевших нейтральный характер и не сопровождавшихся оценочными эпитетами) и народной памятью, зафиксированной в фольклоре, в котором утвердилось представление о мирном характере приведения аборигенов к покорности.

Мы можем говорить о сибирской идентичности на протяжении с XVII в. до наших дней. В XVII в. термин «сибирские люди» был распространен в го-сударственных делопроизводственных документах и летописях. Ими обо-значалось русское (православное) население Сибири. Для коренных наро-дов наиболее общим термином был «сибирские иноземцы».

В XVIII в. в стали реже использовать какой-либо общий термин, обо-значающий все русское или аборигенное население Сибири. Сибирское на-селение называли более дробными понятиями — социальной страты, при-надлежности к волости и пр.

В XIX в. с подачи реформы М. М. Сперанского началось внутрироссий-ское обсуждение вопроса об общности населении Сибири и в конечном итоге сосредоточилось вокруг концептов, предложенных «областниками». Сегодня сибиряки, существуя как региональное сообщество, обладающее рядом культурных особенностей, органично входит в общероссийскую общность.

144 145

Этнодемография Сибири: тенденции и перспективыИнститут экономики и организации промышленного производства СО РАНотдел социальных проблем.С. В. Соболева — главный научный сотрудник, д.э.н., профессоре-mail: soboleva@ieie.nsc.ru, 330-14-25Н. Е. Смирнова — научный сотрудник, 330-14-26О. В. Чудаева — научный сотрудник, 330-14-26

В соответствии с Концепцией долгосрочного развития Российской Федерации, важной целью социально-экономического развития

Сибири в перспективе должно стать повышение демографического потен-циала на основе объединения усилий всех подсистем жизнеобеспечения региона: стабилизация численности населения, создание условий для ее роста и увеличения продолжительности активной жизни, укрепления здо-ровья населения.

Проблема развития демографического потенциала как приоритетного ресурса экономического роста и социального прогресса особенно актуаль-на в современных условиях усиления миграционных процессов на глобаль-ном, национальном и региональном уровнях. Однако в условиях одновре-менного сокращения уровня рождаемости и роста смертности население этих территорий России, начиная c 1993 г., «вошло в зону» отрицательного естественного прироста. По состоянию на 2011 год, несмотря на рост с 2000 г. показателей рождаемости, а с 2006 г. — сокращение уровня смертности, рождаемость в Сибири только на 78% обеспечивает уровень простого вос-производства. Усугублял положение в демографической ситуации Сибири и продолжительный миграционный отток населения, значительно превы-шавший его приток, и в результате — отрицательное сальдо миграции.

В такой ситуации изучение динамики в формировании демографиче-ского потенциала Сибири приобретает особое значение.

Естественный прирост и рождаемость населения. По сравнению с 1989 г. численность населения СФО к началу 2012 г. сократилась на 8,6% и составила 19,3 млн человек. Наибольшими темпами за счет естественного убыли сокращалось население в регионах преимущественного прожива-ния русского населения: в Кемеровской области, Алтайском крае, Новоси-бирской и Омской областях, особенно в сельской местности. В то же время значительный положительный естественный прирост населения за счет высокого уровня рождаемости происходит в Республике Тыва и Республике Алтай, где проживает коренное население СФО.

Начиная с 2006 г., в СФО, как и в стране в целом, наблюдалась поло-жительная динамика демографических показателей, что связано как с об-

щим улучшением в результате оживления экономики, так и с повышенным вниманием, оказанным демографической и социальной сфере, а также со структурными факторами. По данным за 2007 г., более половины регионов СФО вышло на положительный естественный прирост, это в основном ре-гионы проживания коренных народов Сибири, половина — имели поло-жительное сальдо миграции и, как результат, — половина регионов имели общую неотрицательную динамику численности населения. Естественная убыль в СФО в этот период стала быстро уменьшаться: с более чем 100 тыс. человек в 2005 г. до 13 тыс. человек в 2008 г. А в 2009 г. СФО впервые после 1992 г. вышел на хотя и небольшой, но положительный естественный при-рост населения — 1221 человек. Однако в следующем, 2010 г., из-за сниже-ния рождаемости и роста смертности естественный прирост снова стал от-рицательным (-851). В 2011 г. он вновь положителен и равен 6 851 человек. А в 2012 г. естественный прирост вырос еще больше и составил уже 24 827 (рис. 1).

Из федеральных округов положительный естественный прирост в РФ в этом же году имели также: СевероКавказский (87 197), Уральский (30 660) и Дальневосточный (5 547). В СФО из всех субъектов только Алтайский край (-2 253) и Кемеровская область (-3 817) имели отрицательный естественный прирост населения.

Таким образом, усилия, приложенные для улучшения демографиче-ской ситуации, как на государственном, так и на региональных уровнях, оказались вовсе не бесполезны, а наоборот, даже более результативны, чем ожидалось. А ведь некоторые скептики, в том числе специалисты демогра-

Рис. 1. Динамика естественного прироста населения СФО (чел.), 1980–2012 гг. Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат

146 147

фы, еще не так давно утверждали, что убыль населения необратима, совер-шенно бесполезно вкладывать средства в повышение рождаемости росси-ян, и сохранять численность населения возможно только за счет миграции из других стран. Хотя поддержание численности за счет замещающей рос-сийское население внешней миграции не решает демографических про-блем, а только усугубляет ситуацию, вдобавок повышая многочисленные риски межэтнических и межконфессиональных конфликтов, роста этниче-ской преступности и т. д., что значительно ослабляет государство вплоть до возможности его распада.

Аналогичные позитивные процессы происходят и по РФ в целом, прав-да, с некоторым запаздыванием. Начиная с 2006 г., естественная убыль в России сокращалась весьма быстрыми темпами и составила в 2012 г. всего - 4 251 человек (в 2011 г. — 129 091 человек), в то время как еще 10 лет на-зад она превышала 900 тыс. По оперативным данным Росстата за январь-ноябрь 2013 г. Россия имеет положительный естественный прирост — 23 тыс. человек и, скорее всего, впервые за последние 22 года выйдет на годо-вой положительный естественный прирост по итогам 2013 г.

Столь быстрые положительные результаты оказались совершенно неожиданны как для отечественных, так и для западных специалистов. Следует отметить, что ни в одном варианте прогноза Росстата до 2011 г., включая самые оптимистичные, не предусматривался даже нулевой естественный прирост для России, тем более в столь короткие сроки.

Конечно, выход на естественный прирост должен расцениваться как несомненный успех, однако он может оказаться кратковременным. Слиш-ком сильное и долгосрочное негативное воздействие на демографическую сферу оказали реформы 1990-х гг. В РФ за короткий период 1987—1993 гг. количество родившихся за год упало почти вдвое — до 55%, а количество умерших, наоборот, выросло почти на 40%. Положительная динамика еще весьма неустойчива и не дает основания для успокоения, поскольку она произошла в значительной степени из-за структурных сдвигов: роста чис-ленности женщин репродуктивного возраста и сокращения прироста чис-ла пожилых людей (рис. 2).

Увеличение репродуктивного контингента в России, и в том числе в Сибири, в эти годы связано с многочисленной когортой родившихся в по-следнюю волну увеличения рождаемости в 80-е годы. Так, число женщин в возрасте 18–30 лет, на долю которых приходится 75–80% всех рождений, в период 1992–2009 гг. увеличилось в России на 20%, что не могло не оказать влияния на увеличение числа, родившихся в стране. Суммарный же коэф-фициент рождаемости в 2011 г. по СФО, даже после повышения, составлял только 1,72 родившихся детей в среднем на одну женщину за репродуктив-ный период, вместо необходимых для простого воспроизводства 2,14–2,15 (рис. 3). Что касается сокращения числа пожилых людей после 60 лет, то изменение их численности связано со вступлением в этот возраст мало-

численной когорты рожденных в годы войны 1941–1945 гг. Это, в свою оче-редь, оказало влияние и на сокращение смертности, так как на возрастные группы после 60-ти лет приходится основная масса смертей.

Численность детей за 1989–2012 гг. сократилась на 2,3 млн. человек, или

Рис. 2. Половозрастная структура населения СФО, на 1 января 2012 г., тыс. человекИсточник: Численность населения Российской Федерации по полу и возрасту на 1 января 2012 года, М.: Росстат, 2012

Рис. 3. Динамика суммарного коэффициента рождаемости в РФ и СФО, 1981–2011 гг.Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012

148 149

на 9,3 п.п., а высокие темпы падения рождаемости уже сказываются сниже-нием численности лиц трудоспособного возраста. Параллельно с сокраще-нием демографического потенциала сокращается и мобилизационный по-тенциал Сибири и России. Уменьшение численности юношей призывного возраста является угрозой обороноспособности страны, осложняет охрану протяженных границ и внутренней стабильности. Нехватка людских ре-сурсов и вынужденное сокращение численности вооруженных сил может способствовать активизации террористических группировок, увеличению потока нелегальных мигрантов и наркотрафика, что в перспективе может поставить под угрозу даже само существование Российской Федерации.

Кроме того, в 90-е гг. прошлого века сформировались негативные тен-денции ухудшения здоровья населения и качественных сторон воспроиз-водства, которые будут иметь долговременные последствия. В России каж-дое последующее поколение обладает худшим потенциалом здоровья, чем предыдущее, причем болезни и нездоровье интенсивно перемещаются в сторону детства. Предстоящее вступление в репродуктивный период мало-численных поколений 90-х годов рождения с худшим здоровьем может не-гативно повлиять на рождаемость.

С другой стороны, ближайшие годы — последний наиболее благопри-ятный период для активизации мер государственной поддержки семей с детьми. В настоящее время в России имеется наибольшее количество мо-лодежи самых активных репродуктивных возрастов (рис. 2). Кроме того, это последнее поколение, в котором более половины были детьми второй и последующей очередности рождения. Они в большей степени, чем един-ственные в семье дети, являются носителями ценности двух-трехдетной се-мьи. После 2010 г. вступают в репродуктивный период поколения, где пре-обладают единственные дети. Необходимо поддержать двух-трехдетную семью и этим остановить падение социальной нормы детности.

Роль смертности населения в изменении демографического по-тенциала. Большой вклад в депопуляцию в России вносил аномально вы-сокий уровень смертности. К 2005 г. общий коэффициент смертности в СФО в 1,6 раза (в РФ в 1,4 раза) был выше, чем в 1990 г. и почти в 1,5 раза (в РФ в 1,6 раза) превышал уровень рождаемости.

На фоне общего роста уровня смертности в 1990-2005 гг. наблюдались пики смертности по трем основным классам причин: от болезней системы кровообращения, внешних причин и злокачественных новообразований (рис. 4). В целом за 1990–2010 гг. с учетом сокращения смертности после 2005 г. смертность от болезней системы кровообращения увеличилась в СФО на 51,3% и составила 720,0 человек в расчете на 100 тыс. человек населения (в 2006 г. по отношению к 1990 г показатели были равны, соот-ветственно, 60% и 760 человек в расчете на 100 тыс. человек населения). Рост заболеваний системы кровообращения сопровождался увеличением таких тяжелых осложнений, как гипертоническая болезнь и ишемическая

болезнь сердца. Количество острых инфарктов миокарда увеличилось в 2 раза, а заболеваемость стенокардией более чем в 3 раза. Тем не менее, в связи с более молодой, чем в РФ, структурой населения, в целом по окру-гу смертность от заболеваний системы кровообращения в 2010 г. была на 10,6% ниже среднероссийского показателя.

Смертность от внешних причин в округе выросла к 2005 г. по сравне-нию с 1990 г. на 140 человек в расчете на 100 тыс. человек населения (в 1,9 раза), что привело к ежегодным потерям около 60 тыс. человек (в РФ — бо-лее 300 тыс. человек). За последующие 5 лет смертность от внешних при-чин в СФО снизилась на 33,3%, но и в 2010 г. ежегодные потери составляли около 40 тыс. человек. В 2010 г. уровень смертности от внешних причин в СФО на 34% выше, чем в РФ, при этом среди внешних причин смерти в на-стоящее время около 15% занимает смертность от самоубийств (в 1990 г. – 20%) и 10% — от убийств. Максимум связанных с алкоголем убийств наблю-дается в Республике Тыва, Иркутской и Кемеровской областях. Самоубийств в целом в Сибири больше, чем в европейской части России, однако в 2002 г. началось снижение числа самоубийств, а в 2003 г. стало уменьшаться и число убийств.

В критические годы рассматриваемого периода до 12% всех первич-ных обращений за медицинской помощью в СФО были в связи с травмами и отравлениями, а смертность от случайных отравлений суррогатным алко-голем в 1,5 раза превосходила среднероссийские показатели. В результате

Рис. 4. Динамика коэффициентов смертности в СФО по основным причинам в 1990–2011 гг. (число умерших на 1000 чел. населения). Источник: Демографический ежегодник России, М.: Рос-стат, 1993–2012

150 151

ежегодные потери по этой причине составляли в округе 7-8 тыс. человек1. Вклад алкоголя в смертность заключается не только в алкогольных отрав-лениях, психозах, убийствах и самоубийствах, травмах, но и во влиянии на смертность от заболеваний системы кровообращения, болезней печени и поджелудочной железы и т.д., связанных с употреблением алкоголя2. Ал-коголь является важнейшим деструктивным фактором не только демогра-фического, но и социального и экономического развития России. Весьма велика его роль в снижении демографического потенциала России и СФО: почти 1,5% населения только по официальной (далеко не полной) стати-стике стоят на учете по алкоголизму и алкогольным психозам, причем эти тяжелейшие заболевания развиваются после как минимум 5 лет интенсив-ного употребления алкоголя.

Смертность от злокачественных новообразований увеличилась за 1990–2010 гг. на 30 человек на каждые 100 тыс. человек населения (16%). По данным за 2010 г. в среднем по СФО на 100 тыс. человек населения умирало по этой причине около 208 человек (в РФ — 205 человек).

Завершая анализ уровня смертности по трем основным группам при-чин смерти, необходимо отметить, что, в то время как смертность от ново-образований в России и СФО незначительно отличается от показателей развитых стран, смертность от заболеваний системы кровообращения в 4–5 раз превосходит уровень смертности этих стран, имеющих высокую долю старого населения, а по внешним причинам смерти мы находимся на одном из первых мест в мире.

Значительной проблемой России и СФО является сверхсмертность мужского населения. В общую смертность мужчины вносят свой вклад в размере 67%. Динамика стандартизованных коэффициентов смертности прошла те же пики и падения, что и многие другие показатели, но у мужско-го населения они имели более ярко выраженный характер, чем у женского (рис. 5).

По всем основным причинам мужская смертность в СФО превосходит женскую: от злокачественных новообразований в 2,1 раза, от болезней си-стемы кровообращения и органов пищеварения в 1,7–1,8 раза, от внешних причин, болезней органов дыхания, а также инфекционных и паразитарных заболеваний — почти в 3,6–3,8 раза. Особое внимание обращает на себя высокий уровень самоубийств и убийств среди мужского населения, а так-же смертность от отравлений алкоголем и всех видов несчастных случаев,

1 Смертность от отравлений алкоголем в Сибирском федеральном округе в 2006 г. составляла 42,6 человек (в РФ — 23,1) на 100 тыс. человек населения, в Кемеровской области — 46, в Читинской области — 60,2, в Республике Бурятия — 63,0, в Респу-блике Алтай — 89,9 человек на 100 тыс. человек населения. 2 По оценке специалистов, около трети всех смертей связано с употреблением ал-коголя.

связанных с транспортом. Мужчин-самоубийц в 5 раз, а погибших насиль-ственной смертью мужчин в 3 раза больше, чем женщин. Высокие показате-ли смертности от внешних причин обусловлены употреблением алкоголь-ных напитков. Так, доля связанных с алкоголем убийств составляет около 60% всех убийств. Начиная с 2005–2006 гг. стандартизованные коэффициен-ты смертности сокращаются, особенно интенсивно у мужчин.

Среди всех умерших мужчин в России и в СФО в последние годы муж-чины трудоспособного возраста (15–59 лет) составляют более 80%. Коэффи-циенты смертности мужчин этой группы населения в отдельные годы в 3–4 раза превосходят аналогичные показатели у женщин. Возрастные коэффи-циенты смертности у мужчин трудоспособного возраста также увеличива-лись, особенно резко с 35 лет. Но особую проблему представляет сверхвы-сокая смертность мужчин в наиболее активном трудоспособном возрасте 19–39 лет, прежде всего от алкоголизма, наркомании, несчастных случаев, травм, убийств и суицидов.

Высокий уровень смертности привел к интенсивному сокращению по-казателя ожидаемой продолжительности жизни. Особенно резкое его па-дение произошло при переходе от 1992 г. к 1993 г. (рис. 6). Совершенно оче-видна четкая и незамедлительная реакция этого показателя на ухудшение условий существования. Системный кризис 90-х годов повлек за собой рас-ширение масштабов и углубление бедности, обнищание государственного здравоохранения, ухудшение санитарно-гигиенической обстановки, рост насильственной смертности, преступности и числа самоубийств.

Рис. 5. Динамика стандартизованных коэффициентов смертности мужского и женского на-селения СФО, 1990–2011 гг. (число умерших на 100 000 чел. населения). Источник: Демографиче-ский ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012

152 153

Ясно, что кризисные явления в обществе — одна из важнейших при-чин роста смертности, однако, не единственная. На их фоне продолжают действовать отрицательные долговременные тенденции: загрязнение окружающей среды, нездоровое питание, ограниченная физическая актив-ность, вообще пренебрежение к своему здоровью и вредные стереотипы поведения и т.д.

Однако с 2006 г. ожидаемая продолжительность жизни постоянно рас-тет, даже несмотря на кризис. В России этот показатель в 2011 г. вплотную подошел к историческому дореформенному максимуму 1987 г. (70,1) и со-ставил 69,8 лет. Соответствующий показатель для Сибири всегда был ниже, но и он демонстрирует рост.

Формирование миграционных процессов и динамика национально-го состава населения. Сохранение на протяжении длительного времени в Сибири отрицательного естественного прироста совпало с ухудшением миграционной ситуации: с сокращением положительных значений мигра-ционного прироста, переходом на отрицательный миграционный прирост. Причем если миграционные потери СФО в обмене с другими регионами России держатся на примерно одном и том же уровне, усилившись к 2011 г., то их компенсирует нарастающий в последние годы приток мигрантов из других стран (рис. 7).

Сокращение численности населения порождает геополитическую опасность, грозит национальной безопасности страны. Демографический вакуум заполняется людскими и экономическими ресурсами из других

Рис. 6. Динамика ожидаемой продолжительности жизни населения России и Сибири3, 1990–2011 гг. Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012

3 Из-за отсутствия данных по ожидаемой продолжительности жизни отдельно для Западной и Восточной Сибири с 2000 г. приводятся данные по Сибирскому феде-ральному округу.

стран. Особенно это важно в связи со сложившимися нарастающими пото-ками в восточные регионы страны трудовой миграции титульного населе-ния из сопредельных стран ближнего и дальнего зарубежья.

Снижение численности россиян, замещение их мигрантами может привести к существенной деформации этнодемографической и, возмож-но, этнополитической ситуации. Кроме того, происходит (особенно после 2004 г.) неэквивалентный миграционный обмен, снижающий качественные характеристики трудоспособного населения: восточные регионы России теряют высококвалифицированных специалистов, а получают население низкого уровня образования за счет других стран. Особенно это касается молодежи. Активный отток из России, и в том числе из Сибири, молодых квалифицированных кадров ведет к снижению научного, творческого и культурного потенциалов российского общества и обостряет проблему внешней технологической зависимости России от развитых стран мира.

Депопуляционные и миграционные процессы оказали существенное влияние на изменение национального состава населения. В межперепис-ной период 2002–2010 гг., следуя общей по РФ тенденции, продолжалось абсолютное и относительное сокращение численности русского населения СФО, причем ускоренными темпами по сравнению с предыдущим межпе-реписным периодом. За период 1989–2002 гг. (13 лет) численность русских сократилась в России на 4 млн. человек, а за 2002–2010 гг. (8 лет) — на 5 млн. человек. Численность русских в СФО за те же периоды уменьшилась, со-ответственно, на 3,4% и 5,6%. Среди отдельных субъектов выделяются Ал-тайский край, где численность русских уменьшилась на 6,8%, и Республика Тыва — сокращение составило 20%.

Рис. 7. Динамика основных составляющих миграционного прироста в СФО: другие регионы России и другие страны, 1993–2011 гг., чел. Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012

154 155

Также ускоренными темпами продолжается за период 2002–2010 гг. абсолютное и относительное сокращение в СФО численности белорусов, украинцев и мордвы (около 2/5 от их общего числа), немцев и чувашей (около 1/3), татар (около 1/5). Если в предыдущий межпереписной период численность казахов в СФО уменьшилась очень незначительно, то за 2002–2010 гг. — на 5,6%, причем уменьшение произошло, в том числе во всех субъектах Казахстанского приграничья, в котором проживают 83% от числа казахов в СФО, в большей степени в Алтайском крае и Новосибирской об-ласти. Однако из-за более значительного уменьшения численности других национальностей позиции казахов в СФО не изменились: 7-е место в СФО, 4-е в Казахстанском приграничье и 2-е в Омской области. Омская область, имея самую протяженную границу с Казахстаном, аккумулирует основную численность казахского населения — 72 тыс. человек — 80,4% от числен-ности казахов приграничья, что больше уровня 2002 г. на 5 п.п.

Армяне и азербайджанцы, показавшие по результатам переписи 2002 г. рост численности в СФО, соответственно, в 2,5 и 1,8 раза, за период 2002–2010 гг. либо прирастают значительно меньшими темпами (армяне), либо даже сокращаются (азербайджанцы), как в целом по СФО, так и по при-граничным территориям.

Одновременно в СФО, особенно в Казахстанском приграничье, в разы возросла за последний межпереписной период численность узбеков, кир-гизов, таджиков, китайцев (рис. 8). Растут также их удельные значения в на-циональной структуре населения. Во многих приграничных субъектах это привело к изменению позиций отдельных национальностей. Например, в

Рис. 8. Изменение численности отдельных национальностей в субъектах приграничных тер-риторий СФО за 2002-2010 гг., раз

Новосибирской области 5-10-е места занимают казахи, узбеки, таджики, ар-мяне, азербайджанцы, киргизы.

К положительным тенденциям в СФО следует отнести рост в межпере-писной период 2002–2010 гг. численности коренного населения Сибири: алтайцев, тувинцев и бурят, проживающих преимущественно в националь-ных республиках. Численность бурят увеличилась на 5% как в Республике Бурятия, так и в Забайкальском крае, численность алтайцев в Республике Алтай — на 10,6%, численность тувинцев в Республике Тыва — на 5,9%.

Ожидаемые изменения демографического и трудового потенциа-ла в будущем. Произошедшие благоприятные изменения в демографиче-ской ситуации Сибири в последние годы могут носить кратковременный характер, поскольку основные негативные тенденции в изменении демо-графического потенциала Сибири уже заложены сложившейся половоз-растной структурой населения и теми особенностями демографической си-туации, которые сложились в последнее десятилетие XX века. Именно они будут в будущем оказывать существенное влияние на сокращение демогра-фического потенциала восточных районов России и иметь долговременные как демографические, так и социально-экономические последствия.

Высокие темпы падения рождаемости в 90-е годы уже сказываются снижением численности лиц трудоспособного возраста, сокращением тру-дового потенциала в Сибири и России. Кроме того, в 90-е гг. прошлого века сформировались негативные тенденции ухудшения здоровья населения и качественных сторон воспроизводства, которые будут иметь долговре-менные последствия. В структуре населения трудоспособного возраста СФО в ближайшее десятилетие произойдут значительные долговременные изменения, неблагоприятные для экономического развития Сибири. Если до 2007 г. численность населения трудоспособного возраста, продолжая тенденции прошлых лет, росла, а увеличение ее, как в городе, так и в селе Сибири, происходило в основном за счет пополнения молодого населения, вступающего в трудоспособный возраст, то после 2007 г. эта когорта насе-ления начала активно сокращаться не только по регионам Сибири, но и по основной части субъектов РФ, что скажется на всех сферах жизни россий-ского общества.

Только за межпереписной период 2002–2010 гг. численность молодо-го населения СФО трудоспособного возраста до 30 лет сократилась на 333 тыс. человек (6,5%), а численность населения 30–44 лет — на 311 тыс. (7,8%). Одновременно с этим численность населения в возраcте 45–54 (59) лет уве-личилась почти на 285 тыс. (на 2,0%). Это означает, что все последующие годы на протяжении длительного периода будет идти значительное сниже-ние трудового потенциала городов Сибири не только за счет сокращения его численности, но и за счет старения возрастной структуры трудоспособ-

156 157

ного населения, а дефицит трудовых ресурсов в СФО может стать главным лимитирующим фактором развития восточных регионов страны.

Сокращение численности населения трудоспособного возраста и его доли в общей численности населения приведет к росту демографической нагрузки и увеличит число иждивенцев в расчете на одного трудоспособ-ного в СФО (рис. 9). Особенно высок будет вклад пожилых в общую демо-графическую нагрузку, а это приведет в свою очередь к росту в обществе социальных расходов на поддержку всей инфраструктуры, обслуживаю-щей пожилое население. Может потребоваться резкое увеличение нало-говой нагрузки на экономику или радикальная реформа пенсионной си-стемы. Следует также заметить, что при прочих равных условиях, старение населения приведет к снижению рождаемости, росту смертности и заболе-ваемости населения, что увеличит давление на систему здравоохранения, которая и сейчас явно не справляется со своими функциями.

Очень важно отметить, что эти процессы в Сибири идут параллельно с аналогичными процессами во всей стране. По оценкам среднего варианта прогноза Росстата демографическая нагрузка в России увеличится с 638 на 1000 трудоспособных в 2012 г. до 700 в 2015 г. и далее будет расти. При этом вклад пожилых в общую нагрузку будет составлять 55–60% и возрастет по сравнению с 1989 г. на 20–25%.

Рис. 9. Динамика демографической нагрузки и коэффициента замещения в СФО за период 2002–2012 гг.: город и село4. Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат.

4 Демографическая нагрузка — число детей и лиц старше трудоспособного возрас-та на 1000 человек населения трудоспособного возраста; коэффициент замещения — число детей на 1000 человек населения старше трудоспособного возраста.

Такая демографическая ситуация при планируемом росте темпов эко-номического развития Сибири с увеличением спроса на рабочую силу не сможет в полной мере удовлетворить потребности растущей экономики за счет привлечения россиян из других регионов даже при создании самых благоприятных социально-экономических условиях в регионах Сибири. Так, рост численности занятых в сибирской экономике только на 3 процент-ных пункта приведет, по нашим оценкам, к дополнительной потребности в рабочей силе в размере около 500 тыс. человек, и эта потребность мо-жет быть удовлетворена в основном за счет дополнительного привлечения иностранной рабочей силы. Однако принятие мер по сокращению уровня смертности, особенно мужчин трудоспособного возраста, и росту продол-жительности жизни могли бы существенно скорректировать ожидаемые данные. Только сокращение сверхсмертности равнозначно увеличению численности населения СФО, а сохранение собственных трудовых ресур-сов послужит основанием для сокращения квот по приему иностранной рабочей силы на сибирском рынке труда.

В заключение необходимо отметить, что произошедшие в последнее десятилетие XX века изменения оказали существенное влияние на сокра-щение демографического и трудового потенциала Сибири и будут иметь долговременные как демографические, так и социально-экономические последствия. Наиболее значимые из них проявлялись в таких негативных характеристиках воспроизводства и формирования населения, как:

• падениерождаемостизначительнонижеуровняпростоговос-производства;

• сохранение продолжительного во времени отрицательногоестественного прироста — депопуляция;

• старениенаселенияиростдемографическойнагрузкинаселе-ния трудоспособного возраста;

• замещающаямиграция:отток квалифицированныхкадровизчисла постоянного населения и приток низкоквалифицирован-ной рабочей силы иностранного происхождения;

• снижениекачествачеловеческихресурсовзасчетростазабо-леваемости, в том числе репродуктивной сферы.

Несомненные успехи последних лет, достигнутые в демографической сфере, не свидетельствуют о преодолении демографического кризиса. За-ложенный в конце прошлого столетия негативный потенциал еще не успел развернуться в полную силу, и общество пока далеко не в полной мере осознает будущие угрозы, когда в трудоспособный и репродуктивный воз-раст вступят малочисленные поколения с худшими показателями здоро-вья, рожденные в годы реформ. Небольшая передышка, подаренная «за-стойным» СССР 1980-х гг., должна служить не поводом к успокоению, что

158 159

демографическая проблема решена и может быть снята с повестки дня, а временем для дальнейшего наращивания усилий с целью преодоления не-гативных последствий в демографической сфере политики 1990-х гг.

Органам государственной власти как на федеральном, региональ-ном, так и на муниципальном уровне необходимо решить ряд взаимос-вязанных стратегических задач, основными из которых являются:

— формирование условий, обеспечивающих устойчивое воспроизвод-ство качественного демографического и трудового потенциала в Сибири;

— обеспечение трудовыми ресурсами инвестиционных проектов и производственный сектор всех широтных зон хозяйственного освоения в соответствии со стратегией развития Сибири;

— привлечение и закрепление населения на территории Сибири, со-хранение и укрепление опорной структуры поселений вдоль северной и юго-восточной границ Российской Федерации, увеличив не только их коли-чество, но и численность проживающего в них населения.

Сибирская идентичность как форма протеста1.А. А. АнисимоваО. Е. ЕчевскаяНовосибирский государственный университете-mail: alla.anisimova@inbox.ru

В статье обсуждается протестная форма сибирской идентичности, являющейся результатом все большего осознания населением сибирского региона несимметричности отношений с федеральным центром.

В настоящее время в России активизируются процессы регионально-го самосознания. Это проявляется во все более активных попытках

населения регионов привлечь внимание центра к актуальным социально-экономическим и экологическим проблемам регионов, в осознании регио-нальных культурных особенностей, возрастанию интереса к истории свое-го региона. Предварительные результаты последней переписи населения демонстрируют и такие проявления регионального самосознания как по-явление новых национальных самоидентификаций, среди которых в коли-чественном отношении выделяется национальность «сибиряк».

Актуализирующееся в последнее время понимание категории «сиби-ряки» в национальных терминах имеет неоднозначную природу.

С одной стороны, идеологи «сибирской нации» описывают «сибиря-ков» как национальную общность, которая существовала всегда, «отличаясь от русских и говором, и хозяйством, и бытовыми привычками, и мировоз-зрением, и даже внешним видом», и эти особенности отмечались, начиная с 17 века2.

В качестве ключевых элементов сибирской нации выделяют следующие:1. Многокомпонентный состав: сообщество сибирских старожилов

составляет «ядро» нации в плане (традиционного) мировоззрения и куль-туры, но вокруг них собираются самые разные люди, разных (в том числе, смешанных) национальностей.

2. Сибирскую нацию составляют люди смешанного происхождения, для кого «сибирское самоопределение» является решением проблемы са-

1 Исследование проведено при поддержке фонда Фридриха Эберта в трех городах Сибири: Иркутске, Омске и Новосибирске. Полевой этап исследования: сентябрь-декабрь 2011 года 2 Характеристики сибирской нации приводятся по: Верхотуров Д. Что такое сибир-ская нация? Аудиозапись лекции 13.10.2011 [http://schriftsteller.livejournal.com/632355.html]

160 161

моидентификации. В этом отличие сибиряков от русских, и здесь проходит граница сибирской нации.

3. Сибирский язык (пока существующий в форме письменного ли-тературного языка, составленного Ярославом Золотаревым на основе тра-диционных сибирских говоров, но постепенно оформляющийся в «живой» язык).

С другой стороны, в медийном пространстве все чаще встречаются трактовки сибирской нации как нации политической, обладающей своими специфическими интересами, которые необходимо декларировать и отста-ивать в рамках многонационального федеративного государства. При этом культурное и языковое своеобразие как основа нациестроения отходят на второй план, а на первый выходят актуализация социально-экономических, экологических и культурных проблем сибирского региона, осознание и проблематизация существующих несимметричных отношений между фе-деральным центром и сибирским регионом в экономической, социальной и правовой сферах.

Сторонники этой идеи, в частности, проводят параллели между от-ношением федерального центра к Сибири и Северному Кавказу, который является дотационным регионом. В контексте этого сопоставления звучат идеи о том, что «если власть не хочет покупать русских, то ей придется по-купать сибиряков»3.

Описанные выше тенденции являются примерами политизации иден-тичностей, в частности территориальных и этнических, и использования их в качестве инструментов политической мобилизации в ситуациях борьбы за признание и за значимые в (со)обществе ресурсы [1; 2].

Эти тенденции характерны для современного глобального общества в целом, и в этом смысле сибирская идентичность представляет особый инте-рес как новый политический проект (в широком смысле слова), поскольку представляет собой один из видов «новой солидарности», способ публич-ного заявления общности о себе с целью признания отличий, культурной специфичности, социальных и экономических прав. Основной задачей нашего исследования является изучение и анализ содержания сибирской идентичности, форм и контекстов ее актуализации, а также причин, целей и способов ее публичного выражения.

3 Цитата из: Антипин В. Гражданин Сибири. Почему русские за Уралом больше не хотят быть русскими //«Русский репортер», 22 февраля 2011, №07 (185). [http://www.rusrep.ru/article/2011/02/22/sibir].

В последнее время в прессе появляется все больше материалов, обсуждаю-щих «колониальное» положение Сибири и социальные последствия такого поло-жения — см., например, серию публикаций в журналах «Эксперт-Власть», «Эксперт-Сибирь», «Русский Репортер».

Понятие «идентичность»: теоретические пред-ставления и концептуальное определение

Концепция социальной идентичности все чаще подвергается пере-смотру в современной социальной науке, одновременно становясь все более значимой для описания социальных процессов, происходящих в современных трансформирующихся обществах. Процессы глобализации, фрагментации социального, культурного, политического и экономического пространства ведут к росту неопределенности и амбивалентности в про-цессе приспособления, как отдельных индивидов, так и социальных групп к меняющейся социальной действительности.

Эссенциалистский взгляд на социальную идентичность, предполагаю-щий «фиксированность», заданность, устойчивость традиционных идентич-ностей, основанных на классовой принадлежности, этничности и гендере, и характерный для позитивистского направления в социальных науках, постепенно утрачивает доминирующую позицию. Значительное призна-ние и распространение в социальных науках приобретает социально-конструктивистский подход [1; 3; 4], что находит свое отражение в теории и методологии изучения социальной идентичности. Все большее развитие получает взгляд на идентичность как на подвижную, множественную, ситуа-тивную и контекстуальную категорию, происходит смещение фокуса иссле-довательского интереса от теорий идентичности макроуровня к изучению процессов конструирования идентичности на уровне повседневности, че-рез социальное взаимодействие и деятельность индивидов.

Такие изменения в концептуализации идентичности связаны, прежде всего, с социальными трансформациями современных обществ. Ключевы-ми аспектами социальной трансформации в контексте исследований иден-тичности являются глобализация и локализация, развитие и интенсифика-ция глобальных миграций, расширение границ видимого мира, которое становится возможным вследствие коммуникативной революции (разви-тия традиционных и новых медиа). Так, процесс глобализации, в который включены все без исключения современные общества, имеет следствием изменения в организации социальной жизни по целому ряду направлений:

• Ускорение социальных взаимодействий, в том числе, «внетерри-ториальных»/ «кросс-территориальных», а также исчезновение жесткой долгосрочной привязки места жительства и места работы к определенной территории. Это имеет следствием проблематизацию и размывание тради-ционной связки «идентичность — территория»

• Кризиснациональныхгосударствивозникновениенаднациональ-ных экономических и политических образований (НАТО, ЕС, и т.д.), новых со-лидарностей, организующихся без привязки к государственным границам (этнические диаспоры, потребители, «граждане корпораций» и другие). Эти изменения имеют следствием размыкание связки «государство — нация –

162 163

национальная/этническая идентичность»: совпадение двух типов систем — этноса и государства — необязательно, хотя и кажется естественным [3, 24].

• Возникновениеглобальногокультурногопространства,вкотороевключаются и «встраиваются» разнообразные культуры [что имеет след-ствием как «унификацию» культурного пространства, так и «актуализацию» локальных культур и образов жизни как ответ на вызовы глобализации] [6].

• Интенсификацияиусложнениеинформационныхобменовблаго-даря новым медиа, а также возникновение и развитие сетевых форм соци-альной организации и мобилизации (включая интернет и социальные сети, но не ограничиваясь ими). Это создает новые пространства и инструменты для формирования новых солидарностей (как воображаемых, так и «реаль-ных по последствиям) и идентичностей, а также новых форматов граждан-ской и политической активности [7;8].

• Развитие глобальныхмиграций, а такжеосознаниеихпринципи-альной возможности самыми разными слоями населения: в том случае, когда нет физической возможности переехать, развитие средств массовой информации и средств передвижения развивает способность помыслить себя в разных частях физического и социального (в том числе, национально-этнического) пространства [7]. Такие изменения актуализируют идентич-ности благодаря возданию возможностей разноплановых сравнений (не в опыте, так в воображении) себя с разнообразными Другими.

• Политизацияидентичностей (в особенности— территориальныхи этнических), и использование их в качестве инструментов политической мобилизации в ситуациях борьбы за признание, а также за значимые в (со)обществе ресурсы [1; 2]

На фоне обозначенных тенденций, сибирская идентичность представ-ляет особый интерес, поскольку отражает как изменения в понимании ин-дивидами себя и своего места в мире, так и многообразие процессов гло-бализации и локализации, и их культурных, политических и экономических эффектов:

• являетсялокальной/территориальной/региональной;• представляет собойкультурныйфеномен,отражающийвзаимо-

действие глобальных тенденций и локальных откликов на них;• представляетсобойбиографическийпроект(являетсярезульта-

том не только осмысления территории и ее границ, но и способа взаимодействия с территорией, истории проживания индивида на территории и за ее пределами);

• является политическим проектом (в широком смысле слова),поскольку представляет собой один из видов «новой солидар-ности», способ публичного заявления общности о себе с целью признания отличий, культурной специфичности, социальных и экономических прав.

Таким образом, для комплексного понимания того, что представляет собой сибирская идентичность в современном обществе, важно разносто-ронне анализировать ее содержание и пути становления в историческом, пространственном (территориальном), культурном, биографическом, по-литическом, идеологическом (дискурсивном) аспектах.

В обозначенном контексте центральным вопросом исследования становится вопрос о том, что представляет собой сибирская идентичность в контексте современного общественного состояния в представлениях са-мих сибиряков: что составляет основу общности в представлении разных людей, как отклик на какие социальные процессы и призывы формируется идентичность, когда и как актуализируется.

Прежде, чем приступить к изложению логики и результатов исследова-ния, определимся с его ключевыми понятиями.

Р. Брубейкер и Ф. Купер (2002) в программном тексте о трактовках и способах использования термина «идентичность» в социальных науках, разделяют все существующие определения на 5 групп в зависимости от того, с какими целями используется термин, и что с его помощью предпо-лагается подчеркнуть:

• идентичность как глубинное индивидуальное свойство, ядро «Я» (self).

• идентичностькакколлективноеявление,фундаментальноеипо-следовательное тождество между членами одной группы или категории.

• идентичностькакфундамент социальной или политической ак-тивности, не инструментальная, в отличие от «интереса», основа социальной и политической практики.

• идентичностькакпродукт социальной или политической актив-ности, процессуальное развитие того вида коллективного само-понимания, которое делает возможным коллективное действие.

• идентичностькак случайныйпродуктмногочисленныхи сорев-нующихся дискурсов [1, 73].

В нашем исследовании идентичность понимается как продукт соци-альной или политической активности, как процессуальное, интерактив-ное развитие того вида коллективного самопонимания, солидарности или групповой сплоченности, который делает возможным всякое коллективное действие. «Идентичность» здесь понимается и как продукт, обусловленный социальной и политической активностью, и как «базис», обусловливающий последующие действия.

Такое понимание позволяет подчеркнуть деятельностную природу сибирской идентичности, показать, что она, (по крайней мере ее политиче-ская составляющая) формируется в процессах социальной и политической активности, через осознание проблем сибирского региона, из которых

164 165

«вырастает» осознание «мы», солидарность, коллективное (сходное) само-понимание. По данным нашего исследования, сибирская идентичность, как правило, имеет протестный характер и отражает как особенное отношение сибиряков к родному краю, формирующееся в результате приспособления к сложным условиям жизни и преобразования среды обитания, так и стрем-ление жителей Сибири добиваться от федерального центра более сбалан-сированных и справедливых отношений между регионом и центром.

Методология и методы исследования Одна из исходных методологических предпосылок исследования со-

стоит в том, что пути формирования сибирской идентичности (как и любой другой) связаны с ее актуализацией в различных контекстах: идентичность оформляется в ситуациях столкновения или соприкосновения с «Другим», в которых собственная принадлежность к социальным группам и сообще-ствам перестает быть «фоновой» и становится социально значимой. Мы придерживаемся деятельностного подхода и считаем, что идентичность не является данной изначально (с рождения), не формируется «раз и на-всегда» на ранних этапах социализации, а осознается, актуализируется в процессе взаимодействия индивида с окружающей средой и социальной действительностью.

Такой подход к пониманию идентичности предполагает, что формиро-вание (становление) идентичности «сибиряка» происходит на протяжении жизни, в разных контекстах и ситуациях, и может изменяться во времени; соответственно, анализируя ключевые контексты и факторы, в которых актуализируется идентичность сибиряка, представляется возможным про-рисовать некоторую траекторию (траектории) формирования различных вариаций сибирской идентичности, в зависимости от способов взаимо-действия индивида с территорией Сибири, и от характера включенности индивида в социально-экономические процессы в регионе. Такие различ-ные формы взаимодействия с территорией вносят вклад как в оформление регионального самосознания, так и формы его выражения в солидарных коллективных действиях.

Большие масштабы и неравномерность территории Сибири делают необходимым учет региональных особенностей и локальных различий при исследовании идентичности и регионального самосознания сибиряков. Для того, чтобы в определенной мере учесть этот фактор, было принято решение проводить исследование в нескольких городах, в разных — гео-графически, исторически, культурно - частях Сибири.

Также необходимо отметить, что речь в исследовании идет только о городских идентичностях — прежде всего, потому, что связка «идентич-ность — региональное самосознание — гражданская активность» работа-

ет с большей очевидностью там, где развита публичная сфера, и в какой-то мере сформированы формы гражданского участия, диалога, выражения.

Обозначенный исследовательский фокус определил логику отбора ин-формантов и структуру информационной базы исследования.

Информационная база исследованияИсследование проводилось в трех крупных сибирских городах, регио-

нальных и областных центрах (Новосибирске, Омске и Иркутске), для того, чтобы в определенной мере учесть региональные особенности проявле-ний сибирской идентичности и актуализации регионального самосознания.

В данном случае, Новосибирск представляет собой центр «новой Си-бири»; также город известен высокой политической культурой, развитыми формами гражданского контроля и культурного протеста. Иркутск — исто-рический, административный и культурный центр «старой Сибири», с исто-рией развития, уходящей во времена царской России (основан в 1661 г.), и с сообществом жителей, имеющих более продолжительную, в историческом масштабе, укорененность в Сибири, по сравнению с более молодыми си-бирскими городами. Кроме того, Иркутск известен активной гражданской позицией жителей города, а также примерами результативных коллектив-ных действий.

Омск сочетает в себе черты как старой, так и новой Сибири, являясь, с одной стороны, историческим центром Сибири, основанным в 1716 г., а с другой стороны, городом-миллионником, одним из промышленных и тор-говых центров современной России и Сибири. В 19 веке Омск стал центром сначала Западно-Сибирского, а затем Степного генерал-губернаторства (Степного края), охватывавшего существенную часть Западной Сибири и се-вер современного Казахстана. В настоящее время «приграничность» Омска и тесное взаимодействие с Казахстаном продолжает оказывать влияние на локальное самосознание.

В каждом городе проводились интервью с жителями, по-разному вклю-ченными в социальную жизнь выбранных городов биографически, профес-сионально, социально, а также с «экспертами» по проблематике сибирской идентичности - специалистами, работающими в своей профессиональной деятельности с различными аспектами жизни в Сибири.

Отправной точкой исследования является предположение о том, что, идентичность, связанная с территорией, во многом определяется продол-жительностью проживания на данной территории, историей семьи и ее перемещений, а также степенью и характером включенности индивида в процессы, происходящие на данной территории. Соответственно, отбор информантов осуществлялся с учетом таких различий.

166 167

Ключевыми критериями для отбора носителей сибирской идентично-сти (так, чтобы представить различные типы жизненных траекторий, обу-словливающих формирование различных «версий» сибирской идентично-сти) являлись:

• городрожденияипроживанияинформанта;• миграционная биография информанта (отражающая продолжи-

тельность проживания в Сибири, а также опыт проживания в дру-гих городах, регионах, общностях, включая туризм);

• профессиональная деятельность (траектория) информанта, от-ражающая характер включенности в социально-экономические процессы на территории;

• этническаяпринадлежность(сакцентомнарегиональнуюспеци-фику этнической ситуации);

• семейныеистории(сколькопоколенийназадпереехаливСибирьпредки респондента, каков был род их деятельности, тип поселе-ния проживания и т.д.).

Отбор «экспертов» (агентов, актуализирующих, оформляющих, транс-лирующих сибирскую идентичность и связанные с ней сообщения и смыс-лы) осуществляется на основе анализа научных текстов, а также материа-лов прессы и блогосферы по проблематике сибирской идентичности.

В число «экспертов» вошли:• исследователи,специализирующиесянатематикеСибириисибир-

ской идентичности (социологи, этнографы, экономисты, историки);• журналисты(традиционныемедиа);• блогеры;• гражданскиеактивисты(вт.ч.активистыэкологическихдвижений);• идеологииактивистыакции«Я-сибиряк»,приуроченнойкпроведе-

нию Всероссийской переписи населения - 2010.

Всего было проведено 60 интервью с жителями Омска, Новосибирска, Иркутска: 45 глубинных (лейтмотивных) интервью с жителями (по 15 в каж-дом городе) и 15 экспертных интервью — по 5 в каждом городе.

Результаты исследованияВ результате анализа текстов интервью были выделены основные

предпосылки формирования сибирской идентичности, которые были раз-делены на две большие группы.

Первую группу составили предпосылки макроуровня, к которым были отнесены территориально–пространственные (обусловленные особен-ностями территории, природы и климата), культурно-исторические (свя-занные с культурно–историческим контекстом освоения и заселения тер-ритории Сибири) и социально-экономические предпосылки, отражающие современные тенденции развития общества в целом и сибирского региона,

а также социально-экономические условия жизни в различных регионах Сибири.

Вторую группу составили предпосылки микроуровня, относящиеся к семейной истории и индивидуальной биографии информантов. К ним от-носятся история семьи, включая давность переселения семьи информан-та в Сибирь, добровольность\недобровольность переселения и возраст переселения отдельных членов семьи, этническое происхождение, личная мобильность информанта в течении жизни, а также вехи его индивидуаль-ной биографии, такие как вступление в брак, получение образования, рож-дение детей, профессиональная занятость. Можно говорить о том, что раз-личные комбинации этих факторов на уровне индивидуальных биографий дают разные варианты сибирской идентичности.

Ключевым же механизмом формирования сибирской идентичности на основе как макро, так и микро предпосылок, согласно нашему исследова-нию, является включенность индивида в различные виды деятельности на территории Сибири как в публичной, так и в приватной сферах.

В данной статье мы остановимся на рассмотрении одного из вариантов сибирской региональной идентичности, а именно ее протестной формы, берущей свое начало в вовлеченности людей в социально-экономические процессы на территории Сибири и в связанном с нею осознании социально-экономических проблем региона.

Формирование сибирской идентичности как протестной через осознание социально-экономических проблем региона

Практически во всех проведенных нами интервью информанты в Омске, Иркутске, Новосибирске говорили о сходном наборе социально-экономических проблем, характерных, по их мнению, для сибирского ре-гиона; в числе наиболее актуальных проблем в большинстве интервью упо-минались:

• кризис промышленности, и связанные с этим проблемы трудоу-стройства квалифицированных кадров;

• низкийуровеньзаработнойплатыижизнинаселениявцелом,и,какследствие — «вымывание» квалифицированных кадров из региона, снижение качества человеческого капитала в регионе;

• отсутствие перспектив занятости, прежде всего— для молодежи,имеющий следствием отток молодежи из региона;

• несимметричность и слабая урегулированностьмиграционныхпо-токов [в регион и из региона];

• неразвитостьинфраструктуры,вособенности—транспортнойсетии объектов социально-культурного назначения;

• экологическиепроблемы(загрязнениеокружающейсреды,бескон-трольная вырубка лесов, и т.д.).

168 169

Говоря о причинах и происхождении этих проблем, многие высказыва-ли мнение, что они вызваны, прежде всего, несимметричными экономиче-скими отношениями между федеральным центром и сибирским регионом, а также «освоенческой» установкой «центра» по отношению к Сибири, и планированием программ ее освоения исключительно на основе сообра-жений экономической выгоды, без учета интересов населения региона.

Кроме того, кризис промышленности, начавшийся в 90-е годы прошло-го столетия, привел к краху многих крупных предприятий в сибирских го-родах, прежде всего это коснулось тяжелой и обороной промышленности, транспортных предприятий. Это сказалось не только на возможностях за-нятости и благосостоянии населения Сибири, но также имело более глубо-кие и тяжелые последствия для образа жизни и самосознания сибиряков. Проведенные интервью показывают, что эти предприятия не только играли огромную роль в социально-экономической жизни сибирских городов, но также обладали в сознании горожан высоким символическим статусом, яв-ляясь предметом гордости и придавая городам в глазах горожан особую важность и значимость в рамках всероссийской экономики. Их утрата зача-стую расценивается как снижение статуса города в целом, как потеря пер-спектив дальнейшего развития.

Многие информанты говорят о том, что с начала 2000-х годов наблюда-ется дальнейшее ухудшение ситуации. Именно с этого времени начинается массовый переход сибирских предприятий в руки столичных собственни-ков, сопровождающийся переносом налогового резидентства предпри-ятий и, соответственно, сокращением налоговых поступлений в местные бюджеты.

В это же время начинается массовая продажа сибирских земель, вклю-чая муниципальные, частным собственникам из несибирских регионов, что приводит к ограничению доступа жителей региона к этим землям, часто расположенным в рекреационных и курортных зонах.

Все это вызывает недовольство и протестные настроения сибиряков, которые все более оформляются в протест против политики федерально-го центра и приводят к четкой дифференциации и противопоставлению между «Москвой» и Сибирью, «центром» и «регионами». При этом роль местных, региональных властей в большинстве случаев также оценивается негативно, но они не рассматриваются информантами как отдельная, само-стоятельная сила, а как состоящие на службе у Москвы, либо вынужденные уступать давлению из центра. Термины «Москва» и «москвичи» в данном контексте употребляются информантами как синонимы федеральной вла-сти и столичных коммерческих структур.

Наше исследование показывает, что именно из этого противопостав-ления часто берет свое начало сибирская идентичность. Нарративы жите-лей Сибири, полученные в ходе исследования, демонстрируют важность самоидентификации «сибиряк» в контексте осознаваемых различий между

европейской Россией, Москвой и «тем, что за Уралом» — азиатской Россией и Сибирью. Эти различия касаются, прежде всего, отношения центра к си-бирской территории, к способам ее освоения, которые часто описываются информантами в терминах отношений между метрополией и колонией:

«Есть Москва, и есть вся остальная страна. Но к провинции евро-пейской части России нет отношения как к колонии. Вроде та же

нищета, но такого целенаправленного наплевательского отношения и выкачивания ресурсов не видно. А к Сибири есть отношение как к колонии. Это очень чувствуется» (м., 44, Иркутск).

«Москва дает — лишь бы не потонули, по минимуму, у хозяина свои цели, а хозяин — Москва» (ж, 48, Омск).

Потребительское отношение к региону информанты также отмечают в тех случаях, когда, казалось бы, речь идет о развитии и инвестициях в реги-он. Однако, «развитие» это проводится без учета интересов населения, име-ет почти исключительно торговую ориентацию, рассчитанную на быстрое получение прибыли, а не на долгосрочное развитие региона.

Ощущение несправедливости и несимметричности отношений с «цен-тром» усугубляется видимыми противоречиями, несоответствием между богатством региона, имеющимися в нем ресурсами, и сравнительно низким уровнем жизни, относительной депривацией жителей региона, обладаю-щего высоким ресурсным потенциалом.

Категоризация социально-экономического и культурного простран-ства России в терминах «Москва vs. Сибирь» или «центр vs. регион», наряду с осознанием проблем сибирского региона как берущих свое начало в этой дифференциации, приводит информантов к протестной форме самоиден-тификации «сибиряк», основанной на осознании «колониального» положе-ния Сибири:

В нарративах информантов старшего поколения звучит сравнение Сибири советских времен и современной, при этом советские времена вспоминаются как годы развития и процветания Сибири, как «золотой век», когда Сибирь занимала достойное место в экономике страны, а сибиряки чувствовали заботу руководства страны, как все советские люди.

При этом, по мнению информантов, жизнь в европейской части СССР и в Сибири в те времена не отличалась от «остальной России» в части патер-налистских установок центральной власти. Везде была «забота о простом человеке».

Во многих текстах интервью рефреном проходит противопоставление между патернализмом советского государства, единым для всей страны, и сегодняшними реалиями рыночной экономики в колонии. Из этого проти-вопоставления вырастает ощущение «отдельности» сегодняшней Сибири от центра страны, сегодня сибиряки не видят заботы центра о своем бла-госостоянии, а видят лишь эксплуатацию своей земли и недр. Это мешает им ощущать себя равноправной частью единой страны, рождает чувства

170 171

ущемленности, отделенности и отдаленности, из которого вырастает про-тестная идентичность сибиряков.

Именно в контексте этой дифференциации обсуждается идея си-бирской нации как одного из вариантов институционализации сибирской идентичности. Это в большей степени, хотя не исключительно, характерно для людей с высоким уровнем образования и рефлексии, с активной граж-данской позицией - гуманитарной интеллигенции, журналистов, предпри-нимателей, блогеров.

В интервью с этой категорией информантов обозначаются крите-рии выделения общности «сибиряки», которые перекликаются с двумя ти-пами обоснования сибирской нации, упомянутыми во вводной части статьи («собственно национальные» и политические). Так, к примеру, особенности менталитета, языка, характера, по мнению информантов, вполне могут вы-ступать в качестве оснований для выделения (больше, чем просто террито-риальной или региональной) общности «сибиряков»:

«Сибиряк — нормальная дефиниция, она не подразумевает дро-бления русского народа, но ввиду того, что есть отличия в говоре,

есть явное отличие в менталитете, не принципиальное, но оно есть. Значит, определенная общность существует. Раз существует, значит, она должна как-то называться. «Сибиряк» - это название для нее ло-гичное, не нами придуманное и отрицать его не имеет смысла» (м., 40, журналист, Иркутск).

«Национальность формируется на основе общих стандартов по-ведения. В США и итальянцы, и ирландцы — члены американской

нации, хотя совсем разные культуры, но общие стандарты поведения. Так же у сибиряков — у них стандарты поведения связаны с суровым климатом — более устойчивые к трудностям, и более дружные» (м, 27, финансист, Омск).

Кроме культурных и «ментальных» характеристик, объединяющих си-биряков, в интервью в том или ином виде встречается понимание сибир-ской общности как новой политической солидарности, основанной на осо-знании жителями территории своих прав на своей земле.

«Национальность «сибиряк» - я чувствую обоснованность этого, как социолог, я вижу, что это то, что людям нужно сейчас, это может

стать новой солидарностью, важной частью самосознания. Эта земля — это не просто вода или углеводороды. Это не просто территория — это еще и история этой земли, это люди. Я сибиряк — я это чув-ствую. Это ощущение. Это чувство, что эта земля ценна…Свои права растут из своей земли. Если мы, сибиряки, существуем, то существует и наша земля. Не как ресурс - в литрах воды и кубометрах газа, а как земля со своей историей и культурой. Это сигнал…» (ж., 32, Иркутск).

Таким образом, проект «национальность — сибиряк», по мнению мно-гих наших информантов, является откликом на ощущение несправедливо-сти и дисбаланса, и не является собственно «национальным проектом» (не имеет целью признания сибиряков как отдельной национальности); ско-рее, на основе проведенных интервью можно сказать, что идея о том, что «сибиряк» — это «национальность», широкой поддержки жителей региона пока не находит. Скорее, проект «национальность — сибиряк» становится формой политического высказывания, способом обратиться к центру, кана-лом коммуникации с центром, по которому люди надеются быть услышан-ными, обратить внимание на проблемы региона, призвать власти к диалогу и сотрудничеству по поводу их решения:

«Национальность «сибиряк» - приветствую. Хоть так сигнал подать» (м., 44, Иркутск)

«Мы хотим, чтобы нас услышали. Мы не хотим никакого развала, мы хотим, чтобы услышали: мы есть, мы существуем, и у нас есть свои

интересы» (ж., 32, Иркутск).

Констатация и подчеркивание отличий между «мы» и «они», подспуд-ное или открытое причисление себя к общности сибиряков, отличающейся по ряду признаков (характер, интересы, условия жизни) от других общно-стей, звучит практически в каждом интервью. Однако не у всех оно пере-растает в открытую и осознанную протестность, еще реже эта протестность становится основой для активных и солидарных действий.

Наше исследование показывает, что протестность принимает откры-тые и деятельностные формы в случаях, когда затронуты жизненно важные (в прямом смысле слова) интересы, либо, когда задета некая особо важная (сакральная) коллективная ценность.

Примером коллективной солидарности, возникшей на основе жизнен-ных интересов, может служить сообщество «байкальских поморов» жите-лей русских и бурятских деревень на побережье Байкала, с исторически общими традициями природопользования проживающей на побережье Байкала, чей образ жизни был поставлен под угрозу в ходе реализации на побережье Байкала одной из федеральных программ.

Другим важным основанием коллективной солидарности является природа как ключевая составляющая образа жизни сибиряков. Интервью демонстрируют, что природа края для сибиряков является особой ценно-стью. Жизнь в Сибири характеризуется как жизнь в близости от природы, на природе, и это является в сознании сибиряков значимым и ценным от-личием их образа жизни от образа жизни в других регионах России.

Именно поэтому солидаризация часто происходит по поводу экологи-ческих угроз и проблем, когда природе региона наносится ущерб. В этих случаях протест сопровождается актуализацией локальных и региональ-

172 173

ных идентичностей, которые становятся основой новых солидарностей. Яр-ким примером может служить борьба против «трубы» на Байкале. При этом локальные идентичности выходят на первый план по сравнению с другими. Другими примерами солидаризации на основе экологических интересов могут служить протесты против вырубки деревьев и точечной застройки в сибирских городах.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что рост регионального самосознания, наблюдающийся в Сибирском регионе в последние годы, имеет существенную протестную составляющую, и в значительной мере связан с осознанием «несправедливого», несимметричного отношения фе-дерального центра к жителям региона. Многие жители Сибири начинают осознавать проблемы региона, воспринимать их как свои собственные, за-думываться о том, что каждый человек может сделать для того, чтобы жизнь людей в регионе была более достойной и благополучной.

Наше исследование показывает, что в настоящее время наблюдается рассогласование между самосознанием (основанным на ощущении не-справедливости, и зачастую сопровождающимся желаниями и готовностью делать что-то для изменения неблагоприятного положения дел) и собствен-но гражданской активностью, в которой могли бы выражаться и реализо-вываться оформляющиеся региональные интересы. Причинами такого рассогласования являются как факторы регионального уровня (условия жизни, ментальности, миграции), так и низкий уровень доверия и оптимиз-ма по поводу возможных позитивных эффектов от гражданской активности и коллективных действий в России в целом.

Однако текущую ситуацию нельзя назвать устойчивой: формы осозна-ния, актуализации и мобилизации коллективных интересов развиваются стремительно. В среде активистов гражданских движений в Сибири появ-ляются все новые публичные формы привлечения внимания властей и ши-рокой общественности к проблемам региона, все новые призывы Центра к диалогу (например, распространение документального фильма о про-блемах Сибири, попытка учреждения сибирской национально-культурной автономии). Что же касается населения Сибири в целом - позитивные при-меры того, как коллективные действия людей помогают добиться учета их интересов, постепенно накапливаются. Последующий ход событий будет зависеть от того, удастся ли властям и пробуждающемуся гражданскому обществу вступить в конструктивный и плодотворный для обеих сторон диалог о будущем Сибири.

Литература:1. Брубейкер Дж., Купер.Ф. За пределами идентичности// Ab Imperio. 2002. №3. с. 61-115.2. Тишков В.А. О Всероссийской переписи населения 2010 года: разъяс-нения для ретроградов и националистов и предупреждения для чинов-ников и политиков // Этнологический мониторинг переписи населения. Под ред. В.В. Степанова. М.: ИЭА РАН, 2011. С. 15—30 (http://demoscope.ru/weekly/2011/0491/nauka02.php).3. Акопов С., Розанова М. Идентичности в эпоху глобальных миграций. — СПб: «ДЕАН», 2010. – 272 с.4. Jenkins R. Social Identity. Routledge (Third Edition), 20085. Appadurai A. The Production of Locality // Richard Fardon (ed.): Counterworks. Managing the Diversity of Knowledge. London: Routledge, 1995. P. 204–225.6. Бауман З. Идентичность в глобализирующемся мире// Бауман З. Индиви-дуализированное общество. М., 2002.7. Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimension of Globalization. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996.8. Маклюэн М. Понимая медиа: внешние расширения человека / Центр фун-даментальной социологии; Пер. с англ. В. Г. Николаева; Закл. ст. М. К. Вавило-ва. М.; Жуковский: КАНОН-пресс-Ц, 2003.

Материалы блогов, сайтов, СМИ:1. Антипин В. Гражданин Сибири. Почему русские за Уралом больше не хо-тят быть русскими //«Русский репортер», 22 февраля 2011, №07 (185). Режим доступа: онлайн [http://www.rusrep.ru/article/2011/02/22/sibir], свободный.

2.Верхотуров Д. Что такое сибирская нация? Аудиозапись лекции 13.10.2011 // Режим доступа: онлайн [http://schriftsteller.livejournal.com/632355.html], свободный.

Siberian Identity as a Form of Protest.A. AnisimovaO. Echevskaya

Novosibirsk State University

The paper discusses the Siberian Identity as a form of protest against the asymmetrical relations between Federal Centre and Siberian region.

Key words: Siberia, Siberian Identity, protest, civil activism, solidarity

174 175

Сибирский мегаполис — выборы идентичностей начала ХХi в.Е. В. Антроповруководитель Центра устной истории Музея города Новосибирскае-mail: evantropov@yandex.ru

Современный Новосибирск представляет собой интересный пример реновации, реинтерпретации привычных этнических, социальных

контекстов идентичности и конструирования новых локальных моделей самоописания и самоощущения. Идентичность населения г. Новосибирска имела сложную историю формирования и характеризовалась множествен-ностью. Уровнями ее наполнения были этнические и социально-культурные аспекты; условиями формирования — высокая динамика социальной мо-бильности и трансформации в контексте интенсивных процессов урбани-зации. В итоге базовые межпоколенные категории исторической памяти, составляющие контекст индивидуальной и коллективной идентичности, изменялись в течение одного-двух поколений.

«В нашей школе много вот этих немцев училось, ребятишек этих, и как-то дружно было. Не говорили, что ты там немец или еще что-то такое, мы не различали. У нас в школе воспитывалась дружба какая-то народов. […] Я же сама за татарина замуж вышла. Но я понятия не имела, что там какие-то… Я не знаю, я все нации уважала. Вот так нас воспитывали, что все народы одинаковы. Мы не различали, какой ты там нации, какого происхождения. Не знаю, мы все были одинаковые…. Мы все ходили в одинаковой форме, одинаковые фартуки носили, галстуки носили одинаковые, бантики завя-зывали» [14].

Концептуальный подход к идентичности в данной статье предполага-ет понимание идентичности как продукта коллективного опыта, реализуе-мого, прежде всего, через общность истории, ценностей и исторической памяти [12; 8; 10]. Эта трактовка соотносится с понятием «городское сооб-щество», которое понимается здесь как разделяемая идентичность город-ского населения и соотносится с понятиями «национально-гражданской и городской идентичности» [6, с. 27-32]. В качестве рабочего определения, понятие «городское сообщество» трактуется как локальная модель раз-вития и взаимодействия городского населения, разделяющего характери-стики городской идентичности, обусловленной потенциалом социальной консолидации через доступ к ресурсам, возможности самореализации, коллективную инициативу, мифотворчество и т.д.

Сложный характер межэтнических взаимодействий на уровне семейно-брачных отношений, ставший нормой сибирского региона в це-лом, и в особенности его крупных городов с повышенной мобильностью населения определил сложный характер идентичностей горожан.

Учился Василек хорошо. Очень любил литературу. Хорошо запо-минал стихи. Любил их декламировать. Русский язык ему не да-

вался. Да это было естественно. Когда он в 1943 году приехал в Но-восибирск и поступил в фабрично-заводское училище, над ним не один месяц все смеялись. Мать была белоруска: «Мокрой трапкой по бруху и парадок». Отец — украинец: «Шо це ты дочепывся». Так что Вася говорил на таком языке…, на котором говорила вся деревня. […] А деревня появилась в 1907 году. Половина деревни были Дени-сенко — белорусы, половина Глушак — украинцы. В школе учителей не хватало. Но когда началась Великая Отечественная война, стали появляться такие интеллигентные грамотные учителя, что Вася был на седьмом небе. Из Ленинграда были учительницы по литературе и русскому, учительница по математике, которая говорила, что Васе не-обходимо готовиться в институт. Из Поволжья была депортирована немка, учительница немецкого языка, огромной души человек и фи-зичка, знавшая все на свете [13].

Многокомпонентность структуры идентичности усиливалась на фоне процессов, связанных с потенциалом локальной общественной солидар-ности. Поводом и началом интенсивной стадии локальной интеграции, или формирования единого городского сообщества г. Новосибирска, стал столетний рубеж городского развития. Он соотносился с кодификацией коллективной городской идентичности и совпадал с актуализацией регио-нального самосознания, начавшейся после распада СССР и имеющего в Си-бири давние корни.

Усиление региональной составляющей является показателем процес-сов консолидации надэтнического уровня и коррелирует с современными социальными и политическими процессами и актуальным дискурсом фор-мулирования конструктивных подходов к политике интеграции. В целом указанные тенденции соответствуют европейским и российским исследо-ваниям в области межэтнических отношений и культурного разнообразия. Это, например, программа Совета Европы и Европейской Комиссии «Меж-культурные города», Всемирный доклад ЮНЕСКО «Инвестирование в куль-турное разнообразие и диалог между культурами», опубликованные пози-ции известных российских исследователей и экспертов.

Оценивая эффективность современных подходов к вопросам межкуль-турного взаимодействия, Э.А. Паин анализируя проблемы межкультурного взаимодействия, характеризует как историческую предтечу современно-го интеркультурализма советский интернационализм, и подчеркивает в целом позитивный опыт советского проекта «дружбы народов» для совре-

176 177

менного осмысления возможности и перспектив гражданской интеграции в России [9, с. 82-85].

Рассматривая понятие «культурное многообразие» и перспективы его применения в государственном управлении, лидер российской этнологии В. А. Тишков считает возможным рассматривать «россиян как людей одной культуры и как сообщество по общей идентичности, а не как заключенное в общие границы собрание носителей одинаковых паспортов» [11]. Под понятием «культурного многообразия» ученый предлагает считать «при-знание многообразных форм самих культурных общностей, признание и спонсирование не только различий, но и схожести, одинаковости, которые чаще всего преобладают над различиями, по крайней мере, в рамках одной национальной (не этнической!) культуры, каковой является российская культура» [Там же].

Вывод о сложном, многоуровневом, подвижном характере идентич-ности был сделан А. В. Головневым по итогам проекта, проведенного в 2011-2013 гг. на Урале. Результаты анкетирования продемонстрировали смешение позиций этничности с гражданской российской идентичностью. Оценивая специфику идентичности народонаселения Урала, А.В. Головнев отмечает значительную вариативность и ситуативность в самоидентифика-ции этнических общностей за счет смежных социальных, конфессиональ-ных, локально-культурных, профессиональных и других самоопределений; особенно эта множественность характерна для русской общности - много-численной и устойчивой по демографическим параметра, но вариативной по проявлениям идентичности [7, с. 42-46].

Тему множественности и ситуативности в актуализации идентичности (этничности) на примере московского региона рассматривал Ю. В. Арутю-нян. Результатом его исследований стал вывод о взаимной корреляции процессов актуализации региональной идентичности и интеграции на над-этнической основе [1]. Исследование народонаселения г. Москвы показало сложность межэтнических взаимодействий, интегрирующими факторами в которых выступают степень владение русским языком, приобщения к го-родской культуре и образу жизни, межнациональные браки, межэтниче-ские взаимодействия в повседневной жизни и др. В целом делается вывод о том, что рост межэтнической идентификации прямо коррелирует с про-цессами межэтнической интеграции в городской среде [Там же, с. 240-251].

Основные итоги уральских и московских исследований в целом воспро-изводятся на материалах г. Новосибирска. Исследование характера иденти-фикационных моделей народонаселения г. Новосибирска проводилось на основе свода творческих работ студентов НГУ и НГПУ 2002-2012 гг. из фонда отдела этнографии ИАЭТ СО РАН на темы «История моей семьи в истории народа», «Я — моя семья — мой народ — моя страна». Абсолютное боль-шинство проанализированных работ представляют родословные с упоми-нанием предков различного этнического происхождения. Полиэтничные

корни назвали авторы 1472 сочинений из 2 тыс. проанализированных, при том, что определили себя русскими — 1633 чел.; иную этническую принад-лежность, включая множественную идентичность («русская-украинка», «немец-еврей» и т.д.), указали 63 чел. Генеральным выводом на основе анализа творческих работ стала статистически преобладающая идентифи-кационная модель «русского сибиряка» с мягко выраженной этнической идентичностью и личностными ситуативными социальными и культурными контекстами ее актуализации.

Судя по сочинениям, молодые люди сопоставляют судьбы своих пред-ков, примеряя на себя различные самоощущения и самоидентификации на основе исторического, социального, социально-профессионального, куль-турного и др. происхождений близких и отдаленных во времени родствен-ников.

Для меня национальная принадлежность определяется личным осознанием причастности к той или иной культуре…. В беседах

на данную тему мой дед постоянно подчеркивал, что он и его родите-ли — украинцы. Мой отец определяет себя как русский, добавляя, что чувствует свою причастность к украинской культуре. Моя мать также определяет себя как русская, но немаловажной в истории своей се-мьи считает еврейскую культуру. Я самоопределяю себя как русский, из двух побочных культур ближе к себе считаю еврейскую. В большой степени такой выбор связан с рождением в Еврейской автономной области [4].

Авторские истории, опирающиеся на истории семей, описывают раз-личные варианты исторических и культурных происхождений, занятий, ста-тусов, как, например, «переселенец», «белорус», «Из Витебской губернии», «зажиточный», «хозяйственный», «многодетный», «бондарь» и т.д., становя-щихся предметом обсуждения молодых новосибирцев.

От прабабушки в нашей семейной речи появились совершенно не свойственные современной выражения «белье обыгало»

— белье высохло, «кутенок» вместо «котенок» и др. можно сказать, что в крови у нашей семьи течет уральская и украинская кровь. От на-ших украинских предков мы унаследовали громкий голос и быструю речь, гостеприимство и хозяйственность… От родственников с Урала нам досталось трудолюбие и любовь к природе, а также недюжинная выносливость…. Но если спросить меня, кем именно я себя считаю, я не задумываясь, отвечу — сибирячкой… все черты характера, до-ставшиеся мне по наследству, совместились, образовав совершенно особый, новый характер [5].

Анализ сочинений дает возможность говорить о взаимодополняемо-сти и взаимообусловленности этнических, социально-культурных, профес-сиональных и иных уровней сложной структуры идентичности молодых людей. При этом одним из самых распространенных маркеров является

178 179

характеристика, как правило, акцентирующая множественность этнокуль-турных корней.

Так получилось, что в возрасте 3 лет я с родителями приехал жить с Украины в Якутию. Все близкие родственники остались жить на

Украине, и общаться приходилось только в письмах. Когда во втором классе мы учились составлять генеалогическое древо, я смог понять только то, что в моей крови течет кровь четырех народов[2].

Большое разнообразие этнических, географических, социально-культурных и иных характеристик предков определяет идентичность мо-лодого поколения.

«В нашей семье частично сохранились традиции деревни, хотя они скорее не деревенские, а православные… Деревня всегда сла-

вилась приверженностью к старому укладу. Несмотря на то, что до-стоверно, что мои предки по отцовской линии приехали с Украины и были соответственно украинцами, я считаю себя русской, хотя бы потому, что все мои предки по приезде на Алтай женились на русских. И хотя нельзя сказать наверняка, насколько русскими были их жены, тем не менее все они носили русские фамилии» [3].

Анализ творческих сочинений новосибирских студентов соотносится также с данными авторского анкетирования среди молодых новосибирцев, которые также подтверждают несовпадение декларируемой этнической принадлежности и реальной этнической динамики в поколенных связях. Анкеты показывают, что абсолютное большинство потомков статистически значимых этнических групп украинцев, немцев, татар, белорусов, казахов не идентифицирует себя со своими предками.

При высокой динамике идентичности показательна низкая укоренен-ность респондентов в городской среде: из 1363 анкетированных 546 пред-ставителей молодого поколения являются мигрантами; 195 из них прожи-вают в городе менее 10 лет; 351 стали новосибирцами более 10 лет назад. Только 17 респондентов — укорененные горожане с четырех-поколенным стажем. Еще 252 респондент имеет предков в городе с третьего поколения, остальные 548 являются горожанами во втором поколении.

В авторской выборке среди указавших свою этническую принадлеж-ность 1311 респондентов помимо русских оказалось: 14 украинцев, 7 азер-байджанцев, 6 татар, по 3 представителя немцев, армян и корейцев, по 2 — белорусов, евреев, казахов, бурят и болгар и по 1 представителю поляков, латышей, уйгуров, аварцев, таджиков, греков и коми. Лишь в нескольких родословных, помимо русских, преемственность этнической идентичности не прерывалась: это 6 азербайджанских семей, 3 украинских, 2 армянских, 1 немецкая, 1 корейская, 1 еврейская, 1 бурятская и 1 казахская.

Статистика поколенной идентификации свидетельствует, что 454 ре-спондента, все предки которых (при подсчете исключались родословные с

более чем двумя пропусками при указании национальности предков) опре-делили себя как русские. В 229 случаях не была указана этничность предков далее родителей. При этом в остальных родословных было зафиксировано 665 ситуаций выбора этнической идентичности детьми смешанных браков — происходила переориентация, как правило, на русскую идентичность, или прерывание (отсутствие) идентичности потомков по отношению к ро-дителям. Из этого множества: в 169 случаях этническое самоопределение претерпело изменения в третьем поколении, в 338 — во втором и в 158 слу-чаях — в первом поколении.

Таким образом, смена этнической идентичности жителей г. Ново-сибирска происходила в диапазоне третьего или второго поколений, что соответствовало интенсивным миграционным потокам XX в. Наиболее на-сыщенные смешанными браками оказались четвертое и особенно третье поколения.

Теперь мы должны включить в структуру идентичностей горожан специфические городские и даже конкретнее, новосибирские особенности, а именно комплекс того нематериального историко-культурного наследия, который можно назвать историко-культурным кодом или локальной иден-тификационной моделью. Особенности этой коллективной идентичности могут быть реферативно обозначены в ряде следующих тезисов.

Актуализация историко-культурного образа Новосибирска связана с перспективой, динамикой. Специфика символического выражения город-ского сообщества Новосибирска акцентируется в образах передового го-рода, приоритета новшеств, динамики и перспектив, отказе от архаики и традиций и установке на межкультурное взаимодействие как необходимое условие стратегического развития города. Новосибирск изначально созда-вался как новый город. И тот образ, который сегодня является ключевым и который отрицает прошлое, он на самом деле уже давно сам есть прошлое и новосибирский исторический или историко-культурный бренд.

Для Новосибирска оказывается важной деятельностная, конструкти-вистская стратегия формирования города. Особенности формирования городского сообщества были связаны с транзитным характером города, его формированием как столичной презентационной площадки в рамках государственного строительства и конкурентным характером социально-экономических и культурных моделей взаимодействия. При этом форми-рование или согласование коллективного представления о городе далеко не закончено.

Анализ символики Новосибирска говорит о том, что базовые контуры его образа связаны с поддержанием статусности и тиражированием фено-мена столичности. Они приводят в систему историю формирования город-ского сообщества, делают город «узнаваемым».

Подводя итог, можно говорить о том, что сосуществование традицион-ных этнокультурных и урбанизированных ценностей, сельских и городских

180 181

стандартов определили сложный характер межэтнических взаимодей-ствий, многоуровневый и ситуативный характер этнической и социально-культурной идентичности населения г. Новосибирска. Этот сложный характер обусловил множественность проявления и ситуативность инди-видуальной идентичности и коллективного восприятия города.

Литература1. Арутюнян Ю. В. Москвичи: этносоциологическое исследование /

Ю. В. Арутюнян; Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН. – М.: Наука, 2007. 271 с.

2 Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения уча-щихся НГУ. Владимир. 2004.

3. Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения уча-щихся НГУ. Дарья. 2007.

4. Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения уча-щихся НГУ. Максим. 2009.

5. Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения уча-щихся НГУ. Наталья. 2013.

6. Вендина O.И. Московская идентичность и идентичность москвичей. // Извести РАН. Серия географическая, 2012, №5. С. 27-39.

7. Головнев А.В. Этничность и идентичность на Урале // Уральский исто-рический вестник. 2011. №2 (31). С. 40-49.

8. Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психоло-гию. – М., 1999. 224 с.

9. Паин Э.А. Трудный путь от мультикультурализма к интеркультурализ-му// Вестник института Кеннана. Выпуск 20. М., 2011. 144 с.

10. Сикевич З.В. Социология и психология национальных отношений. – М., 1999. 203 с.

11. Тишков В.А. Идентичность и многообразие // Стратегия России. – 2007. – №5. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://sr.fondedin.ru/new/fullnews_arch_to.php?subaction=showfull&id=1180595421&archive=1180596652&start_from=&ucat=14& (Дата обращения: 22.02.2013).

12. Чешко С.В. Человек и этничность // Этнографическое обозрение. – 1994. – №6. – С. 35-49.

13. Центр устной истории Музея города Новосибирска. Документаль-ный фонд, публицистика. Глушаков А.В., инженер.

14. Центр устной истории Музея города Новосибирска. Архив интер-вью. Тропина Н.К., 1938 г.р., дошкольный педагог.

Красноярк — 2030: образы буду-щего. Концепция и результаты форсайт-проектаВ. С. Ефимов,директор Центра стратегических исследований и разработок Сибирского Федерального университетаВ. А. Дадашева, А. В. ЕфимовЦентр стратегических исследований и разработок Сибирского федерального университета1, г. Красноярск

Города являются одним из важнейших социокультурных «изобре-тений» человечества: концентрация интеллектуальных, трудовых,

финансовых и материальных ресурсов в одном пространственно локали-зованном месте создала возможности для интенсивной коммуникации, порождения новых видов деятельности, снижение издержек жизнеобеспе-чения, создания особого стиля жизни — все это определило и будет про-должать определять развитие человеческой цивилизации. В своем разви-тии города проходили различные фазы, причем в разных странах эти фазы наступали в различное историческое время.

Логика развития городов в XXi векеУскоренное развитие городов в XVIII-XX веках — процессы урбаниза-

ции — это результат промышленной революции и становления индустри-ального социально-экономического уклада.

Наряду с процессами глобализации, сформировался ряд дополнитель-ных общемировых тенденций, переходящих в устойчивые тренды, которые будут определять возможности развития городов в XXIвеке2,3:

• формирование глобальных рынков финансов, технологий, труда,доступ к которым является одним из ключевых факторов развития стран, регионов и городов4,5;

• общее повышение мобильности населения, увеличение туристи-ческих и миграционных потоков, создающих как новые возможности для развития городов, так и новые социальные, экономические и культурные проблемы;

1 expert.sfu@gmail.com2 Мир после кризиса. Глобальные тенденции — 2025: меняющийся мир. До-

клад Национального разведывательного совета США. М.: «Европа», 2009. 188 с.3 Будущее высшей школы в России: экспертный взгляд. Форсайт-исследование

— 2030: аналитический доклад, под ред. В.С.Ефимова. Красноярск: Сибирский феде-ральный университет, 2012. 182 с.

182 183

• разработка и массовое внедрение современных строительных иинженерных технологий, появление новых материалов, которые позволя-ют существенно повысить качество строительства зданий, сооружений и транспортных покрытий; снизить издержки на содержание городской ин-фраструктуры;

• деиндустриализация крупных годов, вывод на городскую пери-ферию и глубокая технологическая модернизация промышленных про-изводств; постиндустриальное освоение промышленных зон, включая формирование на их территории креативных индустрий,международных финансовых и бизнес центров, инновационных кластеров и глобальных университетов6,7;

• создание «умных городов» — широкое использованиеинформационно-коммуникативных технологий, которые позволят создать принципиально новые условия, определяющие качество жизни: эффектив-ная транспортная логистика; снижение энергопотребления; комплексная безопасность; новое качество образовательных, социальных и медицин-ских услуг; улучшение экологических условий; формирование насыщенно-го, креативного информационного и знако-символического пространства города;

• переход к новым технологиям управления городским развитием(стратегическое планирование, форсайт и др.), широкое привлечение горо-жан к проблемам и задачам развития города, создание институциональных систем общественного развития и управления будущим города8.

Ключевым драйвером, определившим ситуацию становления города Красноярска и его развития за весь период существования, было россий-ское государство, именно политика Российской империи и ее приемника Советского Союза генерировала финансирование создания инфраструк-туры и экономики города, перемещала человеческие массы для освоения Сибири и Дальнего Востока.

4 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Высшее образование в России: вызовы XXI века // Университетское управление: практика и анализ. 2010. №4 (68). С.6-17.

5 Человеческий капитал Красноярского края: Форсайт-исследование — 2030 / Аналитический доклад; под ред. В.С.Ефимова.— Красноярск: Сибирский федераль-ный университет, 2010. — 126 с.

6 Ефимов В.С., Лаптева А.В., Дадашева В.А. Форсайт высшей школы России: но-вые миссии и функции, перспективные технологии и форматы деятельности / Уни-верситетское управление: практика и анализ №3(79), 2012 // Екатеринбург, 2012, С.13-48.

7 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт высшей школы России — 2030: базовый сценарий — «конверсия» высшей школы / Университетское управление: практика и анализ №3(85), 2013 // Екатеринбург, 2013. С.6-21.

8 Ефимов В.С. Стратегическое управление городом. Учебное пособие. — Ново-сибирск: НГАЭиУ, 2004. 68с.

Будущее как проблемаНеопределенность будущего Красноярска в XXI веке определяется

следующими тремя факторами: • Во-первых—общемировойситуациейнеопределенности—эко-

номические проблемы в Европейском Союзе, снижение рейтинга США, замедление экономического роста Китая, могут существенно снизить ми-ровую динамику экономического развития. Это, несомненно, скажется на перспективах вовлечения Сибири в глобальные процессы развития, а зна-чит в Сибирь могут не прийти инвестиции и, следовательно, сибирские го-рода, включая Красноярск, не получат дополнительных шансов на перспек-тивное будущее.

• Во-вторых — неоднозначной социально-экономической и поли-тической ситуацией в России. Будет ли в ближайший период приоритет-ным направлением расширение свободы, демократии, инициативы, в том числе и в отношении развития городов, либо станет доминировать тренд на централизацию власти, ресурсов на уровне федерального центра, уси-ление контроля за общественными инициативами и ограничение свободы муниципалитетов. Также важным будет политика федерального центра в от-ношении Сибири и Дальнего Востока: либо продолжится неоколониальная-практика выкачивания природных ресурсов в «обмен» на снижение уровня жизни и увеличение экологических загрязнений и возможных техногенных аварий; либо будет выстроена стратегия опережающего развития сибир-ских регионов, разворачивание проекта сибирских агломераций; либо произойдет снижение общей активности государства в отношении Сибири и Дальнего Востока, что приведет к «инерционному дрейфу» в развитии ре-гионов и городов Сибири и Дальнего Востока.

• В-третьих — неопределенностью в ситуации социально-экономического развития Красноярского края. Порыв «новой индустриа-лизации» и «агломерационного развития», сгенерированный в 2003-2009 гг. губернатором А. Г. Хлопониным, утрачивает свою экономическую, инвести-ционную и социальную энергетику. При этом не появляются новые идеи и оформленные предложения в отношении будущего края и города Красно-ярска; разрабатываются и будут приняты стратегии и программы развития, которые с большой вероятностью останутся техническими документами по распределению бюджетных средств. Проблемность будущего Красноярска проявляется через сокращение инвестиций в экономику города; протест-ный характер гражданской и экологической активности населения; мигра-ционный отток активной молодежи, напряжения в региональной и город-ской элитах.

В настоящее время в поле обсуждения будущего города Красноярска существует три трудно согласуемых и даже конфликтующих между собой позиции:

184 185

• В рамках первой позиции — «индустриальный город» — Крас-ноярск ориентируется на развитие индустриального сектора экономики, строительство в окрестностях и в черте города новых заводов и фабрик, создающих новые рабочие места и увеличивающих поступления в бюджет города;

• В рамках второй позиции — «сервисный город» — Красноярскмыслиться как место «сервисов» для проектов освоения природных ресур-сов края, транспортно-логистическим центром коридора «Европа — стра-ны АТР», зоной проживания и рекреации для среднего класса. Идея сер-висного варианта будущего Красноярска наиболее полно представлена в концепции формирования Красноярской агломерации;

• В рамках третье позиции— «креативный город»— Красноярскстановится центром креативных индустрий, крупным научным и образова-тельным центром Сибири (Сибирский федеральный университет), городом с развитой инфраструктурой для жизни креативного класса, развития ин-новаций и креативных индустрий.

За каждым из этих вариантов будущего Красноярска стоят определен-ные «группы интересов», которые в большинстве случаев не могут прийти к общему, компромиссному решению о желаемом будущем по культурным, экологическим, профессиональным и социальным основаниям. Все это мо-жет привести к замедлению процессов развития города, повышению соци-альной напряженности, снижению уровня доверия населения к власти. В этом случае важно, чтобы глава города и мэрия Красноярска заняли пози-цию интегратора и координатора работ по формированию видения буду-щего города.

Концепт форсайт-проекта9

Основная цель проекта — сформировать общее видение будущего города Красноярска. На основе анализа существующих трендов и возмож-ностей оформить 3-5 альтернативных сценариев развития города до 2030 года; построить карту проектных идей и решений.

Ключевым действием проекта было проведение форсайт-сессии для обсуждения долгосрочных трендов развития Красноярска до 2030 года, оформление общего видения, будущего и поля сценариев развития города.

Задачи Форсайт-сессии:1. Определение трендов, задающих развитие ключевых сфер - эко-

номики, технологий, социальной и культурно-антропологической сфер, в соответствии с глобальными социально-экономическими тенденциями и технологическими изменениями. Определение критических ситуаций.

2. Выделение вариантов «видения» будущего города, возможных то-чек бифуркаций и вариантов сценариев будущего города10.

3. Определение приоритетных направлений развития, драйверов и ключевых субъектов изменений, прорывных проектов в каждой сфере.

В рамках проекта видение возможного будущего Красноярска рассма-тривается через три смысловых фокуса:

• Тренды— внешние устойчивые тенденции (экономические, тех-нологические, социальные, культурно-антропологические), которые в раз-личной степени будут влиять на будущее города.

• Платформы—масштабныетехнологическиеисоциальныетранс-формации, которые существенным образом изменяют жизнь города во всех ее проявлениях (экономических, социальных, культурных, управлен-ческих);

• Сценарии—возможныесценарииразвитиягорода,идеикоторыхбыли сформулированы в рамках форсайт-сессии «Красноярск-2030: образы будущего».

Результаты форсайт-проекта В ноябре 2012 года в Красноярске была предпринята попытка по-

строения образа будущего города в долгосрочной перспективе по техно-логии экспресс-форсайта в рамках проекта «Красноярск. Foresight». Проект являлся гражданской инициативой и проводился в рамках Красноярского молодежного форума при поддержке Управления молодежной политики Администрации города Красноярска. В проекте приняло участие более 400 активных горожан.

В качестве партнеров проекта выступили: Центр стратегических иссле-дований и разработок СФУ, руководители и участники проекта «Краснояр-ский креативный кампус», агентство брендинга и интерактивного дизайна «SmartHeart».

В рамках проекта также были проведены 4 экспертные сессии по следующим тематическим направлениям: «экономика города», «управ-ление городом», «архитектура и инфраструктура города», «культурно-образовательное пространство города». На экспертных сессиях обсуж-дались ключевые проблемы сферы, возможные варианты их решений, перспективы развития той или иной отрасли.

Работа форсайт-сессии была основана на технологии экспресс-форсайта — разновидности мозгового штурма, основной целью которого является построение участниками семинара видения долгосрочного буду-щего, выраженного в трендах, критических ситуациях, возможных сценари-ях, карте проектных идей.

9 United Nations Industrial Development Organization.Technology Foresight Manual: Organization and Methods, Volume 1, 2Vienna, 2005.

10 Valery S. Efimov and Alla V. Lapteva Practices of Exploring the Future: Russian Foresight / Journal of Siberian Federal University. Humanities&SocialSciences 1 (2010 3). –pp.143-153.

186 187

Основным действием проекта стала форсайт-сессия (продолжительно-стью 3 дня), в рамках которой участники совместно с игротехниками и при-глашенными экспертами обсуждали и согласовывали видение будущего города Красноярска. Взаимодействие участников осуществлялось в рамках интенсивной работы по тематическим группам, чередующейся с общим об-суждением с привлечением экспертов.

Продуктами форсайт-сессии стали: карты глобальных трендов разви-тия различных сфер человеческой деятельности (экономики, технологий, социальной и культурной сфер) до 2030 года; возможные сценарии разви-тия города до 2030 года (10 сценарных вариантов); карта проектных идей и решений.

В качестве ключевых трендов, определяющих развитие Красноярска в долгосрочной перспективе, были выделены следующие четыре группы глобальных и региональных процессов: экономические, технологические, социальные и культурно-антропологические.

1. Экономические тренды:• Глобализация экономики — формирование глобальных произ-

водств и глобальных рынков капиталов, технологий, идей и человеческого капитала.

• Виртуализация и когнитивизация экономики — значительнуючасть экономики по доле занятых и доле производимого ВВП будут со-ставлять работы в области производства, переработки и распространения

информации; принципиально изменится и само индустриальное производ-ство, в котором существенно увеличится когнитивный компонент деятель-ности за счет автоматизации, роботизации и внедрения «умных» заводов.

• Технологическая революция и новые материалы — появление-новых технологий и новых материалов,создаваемых в рамках 6-го техно-логического уклада, автоматизация и робототехника, распространение 3D-принтеров и автоматических заводов, что позволитсущественно сни-зить стоимость традиционного материального производства.

• Зелёная революция — появление новых высокопродуктивныхтехнологий производства «белковой массы»; ужесточение экологических требованийк промышленному производству; появление новых эколого-сообразных технологий.

2. Технологические тренды:• Новая энергетика— появление новых, компактных и высокоэф-

фективных источников энергии, которые позволят повысить эффектив-ностьсистем городского энергоснабжения.

• Технологии умного города — электронные и компьютерныетех-нологии, позволяющие обеспечить сбор, передачу, обработку в реальном времени больших объемов информации(с сотен миллионов датчиков).

• Биотехнологии—появлениегеннойинженерииприведеткрево-люционным изменениям во всей сфере медицины и здоровья человека.

• Нанотехнологии, новые материалы — переход к инженерии науровне атомных систем, что сделало возможным появление новых мате-риалов, обладающих уникальными свойствами, не существующими в есте-ственной природе.

• Зеленыетехнологии—созданиеновыхэкологическихтехнологийпозволит существенно уменьшить количество вредных выбросов, произво-димых промышленными предприятиями и транспортом.

• Искусственные интеллектуальные системы — появление искус-ственных интеллектуальных систем, способных в online-режиме обрабаты-вать большие объемы информации, что является критически важным для мониторинга процессов и управления сложными системами, какими явля-ются города.

3. Социальные тренды:• Трансформациясоциального—изменениявтакихтрадиционных

институтах, как государство, семья, детство и юность, школа и системы про-фессионального образования, связанные с вторым фазовым переходом (переходом от индустриального к постиндустриальному обществу).

• Виртуализациясоциальныхинститутов—перенесениерядасоци-альных практик и социальных институтов в виртуальное пространство (ин-ститутов образования; институтов, включенных в систему воспроизводства

188 189

социальных ценностей и норм; институтов, обеспечивающих становление социальной и профессиональной идентичности и др.).

• Новоесоциальноенеравенство—повышениеразнообразиямираприведет к расслоению людей, выраженному в новых культурных, когни-тивных, технологических барьерах, ограничивающих возможности отдель-ных социальных слоев.

• Глобальнаямиграция—будутпроисходитьзначительныепереме-щения человеческих масс в старые и новые центры притяжения мигрантов (сотни миллионов людей) и формирование нового социального феномена «глобальные кочевники».

• Запрос на толерантность — повышенная социальная динамикаприведет к усилению толерантности и терпимости к представителям дру-гой культуры, другого социально-экономического уровня, другого поколе-ния.

• Перманентная поколенческая революция — усиление разрывамежду разными поколениями в вопросах культуры, образования, управ-ления и др.; существенное снижение возрастного барьера для вхождения в властные структуры (массовый приход к власти людей «нового» поколе-ния).

4. Культурно-антропологические тренды:• Трансформацияличности—снижениедоверияисоциальнойсвяз-

ности людей, приводящее к росту отчужденности и равнодушия, автономи-зация личности.

• Трансформация телесности — массовая киборгизация, усовер-шенствование физических и умственных способностей человека за счет средств фармакологии и генной инженерии.

• Трансформация культуры — стирание межкультурных барьерови границ, а также появлению и развитию таких трендов, как «метакультур-ность» (рефлексивный отрыв от родовых культурных корней и выход в слой метакультурного существования) и «культурное сиротство» (утрата родовых культурных корней как основы для инициативы и жизненной ак-тивности человека, распространение социальных депрессии и экзистенци-альных срывов человека).

• Возврат к архаике — обращение большого количества людей крелигии, как к форме поддержки жизненных сил, внешней (отчужденной) формы удержания экзистенциальных смыслов, что приведет к отказу от ду-ховного и экзистенциального поиска и самоопределения.

В рамках проекта также были выделены так называемые платформы развития — пакеты технологий, широкое внедрение которых приведет к значительным изменениям в городском хозяйстве, социальной жизни го-рода и системе городского управления:

• платформаразвития «Умный город»: пакет информационных тех-нологий и связанная с ним линейка устройств и институций — электронных чипов, пластиковых карт, систем фиксации различных параметров, центров обработки данных и автоматической координации;

• платформаразвития«Умноеуправлениеисоциальноеразвитие»:пакет социальных технологий и технологий управления городскими про-цессами, в том числе — усиление локальных сообществ и местного самоу-правления, краудсорсинговые интернет-сервисы по изменению городской среды11.

Эти платформы являются инструментальной и технологической осно-вой для инженерно-технических, социально-культурных и общественно-политических изменений в городах.

Основным результатом проекта стал пакет сценариев развития города Красноярска до 2030 года — описанная определенным образом «картинка будущего», а с другой стороны — особое позиционирование города, вклю-чая его своеобразие и значимость для окружающего мира. Все сценарий позиционируются на карте сценариев (рис. 1), структурированной двумя ортогональными осями: «открытый город — закрытый город»; «город субъ-ект — город объект».

11 Ефимов В. С. Стратегическое управление городом. Курс лекций. — Красноярск: РИО СФУ, 2007. - 243 с.

Рис. 1. Карта сценариев

190 191

Поле вариантов будущего Красноярска до 2030 года включает следующие сценарные варианты:

1. Глобальный город Сибири (вхождение в сеть глобальных городов).

Позиционирование: «Красноярск — город, открывающий Сибирь для мира, а мир для Сибири». Город становится своеобразными «воротами» для вхождения в макрорегион Сибирь с ее природными богатствами, суровой и дикой природой, мощными чистыми реками, своеобразной культурой и удивительными людьми.

2. Северный Фронтир.

Позиционирование: «Красноярск — центр освоения Арктики и се-верных территорий, включая разработку и внедрение новых технологий экономического и культурного развития». Следуя идеологии Фронтира, Красноярск, наряду с Канадой, Норвегией и другими территориями, пред-ставляет собой границу между цивилизацией и неосвоенным северным пространством, город пионеров научно-технологического, экономическо-го и культурного освоения Арктики.

192 193

3. Оазис комфорта.

Позиционирование: «Красноярск - город для горожан, а не для произ-водства». Данный принцип предполагает ориентацию города на создание удобной, безопасной, интересной и благоприятной для жизни и работы, городской среды.

4. Технополис. Позиционирование: «Новый высокотехнологичный индустриальный

центр». Ключевым элементом данного сценария является создание и раз-витие в городе и крае производственных центров, реализация новых ло-гистических решений, новая производственная инфраструктура высокого уровня.

194 195

5. Крас-Вегас.

Позиционирование: «Центр развлечений для покорителей севера (не-фтяников, газовиков, металлургов)». Красноярск становится центром досу-га и развлечений для работников добывающей промышленности Сибири и других регионов.

6. Сибирский Детройт.

Депрессивный сценарий, основан на возможности серьезного эконо-мического кризиса. По аналогии с американским Детройтом, который в результате падения уровня производства стали массово покидать люди (за период с 1950 по 2012 гг. численность населения Детройта сократилась на 1,15 млн. чел., с 1,85 млн. чел. в 1950 г. до 0,70 млн. чел. в 2012 г.)

196 197

Проведенная форсайт-сессия стала первым шагом в процессе постро-ения осмысленной картины будущего города в долгосрочной перспекти-ве. Важным является определение следующих шагов по вовлечению как можно большего количества экспертов, профессионалов из разных сфер в процесс построения согласованной картины будущего Красноярска. Таки-ми действиями могут стать: форсайт-исследование будущего Красноярска; разработка бренда города с участием разных городских сообществ и др. Дополнительная траектория изменений: расширение функций Управления молодежной политики г. Красноярска до уровня управления общественны-ми изменениями. В работе и обсуждении результатов проекта участвовал Э. Акбулатов (мэр Красноярска), руководители подразделений администра-ции города, депутаты городского Совета, представители бизнеса, обще-ственных организаций, жители города (более 400 чел.).

Литература1. United Nations Industrial Development Organization. Technology

Foresight Manual: Organization and Methods, Volume 1, 2. Vienna, 2005.2. United Nations Industrial Development Organization. Technology

Foresight Manual: Organization and Methods, Volume 1, 2 Vienna, 2005.3. Valery S. Efimov and Alla V. Lapteva Practices of Exploring the Future:

Russian Foresight / Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences 1 (2010-3). – Pp.143-153.

4. Valery S. Efimov and Alla V. Lapteva Practices of Exploring the Future: Russian Foresight / Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences 1 (2010 3). – Pp.143-153.

5. Будущее высшей школы в России: экспертный взгляд. Форсайт-исследование – 2030: аналитический доклад, под ред. В.С.Ефимова. Красно-ярск: Сибирский федеральный университет, 2012. 182 с.

6. Ефимов В.С. Стратегическое управление городом. Учебное посо-бие. – Новосибирск: НГАЭиУ, 2004. 68 с.

7. Ефимов В.С. Стратегическое управление городом. Курс лекций. – Красноярск: РИО СФУ, 2007. – 243 с.

8. Ефимов В.С., Лаптева А.В. Высшее образование в России: вызовы XXI века // Университетское управление: практика и анализ. 2010. №4 (68). С.6-17.

9. Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт высшей школы России – 2030: ба-зовый сценарий – «конверсия» высшей школы / Университетское управле-ние: практика и анализ №3(85), 2013 // Екатеринбург, 2013. С.6-21.

10. Ефимов В.С., Лаптева А.В., Дадашева В.А. Форсайт высшей школы России: новые миссии и функции, перспективные технологии и форматы деятельности / Университетское управление: практика и анализ №3(79), 2012 // Екатеринбург, 2012, С.13-48.

11. Мир после кризиса. Глобальные тенденции – 2025: меняющийся мир. Доклад Национального разведывательного совета США. М.: «Европа», 2009. 188 с.

12. Человеческий капитал Красноярского края: Форсайт-исследование – 2030 / Аналитический доклад; под ред. В.С.Ефимова. – Красноярск: Сибир-ский федеральный университет, 2010. – 126 с.

198 199

Будущее коренных народов республики Саха (Якутия)(по материалам форсайт-исследования)Ефимов Валерий Сергеевич,Лаптева Алла ВладимировнаЦентр стратегических исследований и разработок Сибирского федерального университета, Красноярск

ВведениеВ статье представлены некоторые результаты исследовательского про-

екта «Форсайт Республики Саха (Якутия) — 2050», реализуемого совместно учеными Северо-Восточного федерального университета и Сибирского фе-дерального университета в 2011-2014 гг.

Цель форсайт-исследования1: построить видение будущего коренных народов республики на основе анализа разных по типу данных — данных статистики, переписей населения, социологического и экспертного опро-сов2, прогноза динамики некоторых важных параметров, анализа различ-ных программных документов федерального и регионального уровня, ре-зультатов экспертных сессий.

Согласно данным переписи 14 октября 2010 г. при общей численности населения республики 955,8 тыс. чел., якуты (саха) составляли 49,9 %; эвен-ки — 2,2 %; эвены (ламуты) — 1,6 %; долганы — 0,2 %; юкагиры — 0,1 %; чук-чи — 0,1 %. Таким образом, представители коренных народов Республики Саха (Якутия) — саха и коренные малочисленные народы Севера (КМНС) — составляют 54,9 % ее населения. Якутия является регионом России, ко-торый аккумулирует наибольшее число представителей народов Севера, в котором сохранились языки и культуры этих народов.

1 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт Республики Саха (Якутия): концепция и ба-зовые модели проекта / Вестник НГУЭУ. №1. 2012. С.105-123. // Новосибирск: Ново-сибирский государственный университет экономики и управления.

2 Впервые в республике в 2011 г. был проведен масштабный социологический опрос населения — 2000 респондента в 16 районах, включая северные террито-рии; проведен масштабный Делфи-опрос экспертов о будущем региона, приняли участие 1500 экспертов, в том числе 150 экспертов очень высокой квалификации (ученых и управленцев). Авторы признательны коллективу исследователей Северо-Восточного федерального университета, который осуществил «полевую» часть ра-бот при проведении опросов: Борисовой У.С., Поповой Л.Н. и др.

В ближайшие десятилетия значительная часть территории республики будет подвержена масштабным социально-экономическим и культурным изменениям, связанным с интенсивным освоением природных ресурсов, развертыванием индустриальных и постиндустриальных видов деятель-ности, вхождением в глобальное информационное и культурное простран-ство3. Правительством Российской Федерации утверждены стратегиче-ские документы: «Схема комплексного развития производительных сил, транспорта и энергетики Республики САХА (Якутия) до 2020 года», Государ-ственная программа Российской Федерации «Социально-экономическое развитие Дальнего Востока и Байкальского региона». Предполагается уве-личение к 2025 г. ВРП Республики Саха (Якутии) почти в 8,5 раз в отношении к 2005 г. Такой рост будет обеспечен в первую очередь за счет реализации крупных проектов разворачивания ресурсодобывающих производств и транспортной инфраструктуры. Эти изменения могут критическим обра-зом повлиять на условия существования народов республики, создать но-вые возможности и новые риски для сохранения идентичности, культуры и языков народов Севера4.

Вместе с тем в ближайшие десятилетия сохраняется «окно возмож-ностей», позволяющее развернуть экономические, культурные, образо-вательные, здравоохранительные практики, необходимые для сохране-ния и развития народа саха и коренных малочисленных народов Севера. Важно перейти от констатации происходящих изменений к упреждающей социально-проектировочной работе, к управлению общественными из-менениями. Это становится возможным в рамках практики форсайта — особой работы, нацеленной на предвидение будущего, очерчивание раз-личных сценарных вариантов, создание образа позитивного будущего и проектирование конкретных шагов для его реализации.Цели форсайт-исследования:• провестикомплексныйанализсоциальных,экономических,

демографических, социально-культурных процессов, определяющих воспроизводство и развития народов республики;

• разработатьсценариибудущегореспублики;• разработать«дорожнуюкарту»движениявбудущее;• разработатьпринципыполитикисохранениясеверныхнародов

республики.

3 Форсайт Республики Саха (Якутия) — 2050: Концепция проекта и карта работ / под ред. Е.И. Михайловой и В.С. Ефимова. — Красноярск-Якутск : Сибирский феде-ральный университет — Северо-Восточный федеральный университет имени М.К. Аммосова, 2012. — 62 с.

4 YEFIMOV Valery. Preserving Linguistic and Cultural Diversity in the Republic of Sakha (Yakutia): Foresight Project // Linguistic and Cultural Diversity in Cyberspace. Proceedings of the 2nd International Conference (Yakutsk, Russian Federation, 12-14 July, 2011). – Moscow: Interregional Library Cooperation Centre, 2012. – P. 116-122.

200 201

В данной статье представлена часть результатов форсайт-исследования, относящаяся к перспективе культурно-антропологических изменений — изменений идентичности, языков, культуры коренных народов; к «принци-пиальным решениям», которые позволят сохранить северные народы как культурно-антропологический тип в условиях динамично изменяющегося мира.

1. Коренные народы Якутии «под давлением индустриальной цивилизации»5

Исследование показывает, что коренные народы республики уже в те-чение десятилетий вовлечены в масштабные изменения, и эти изменения в ближайшие десятилетия будут продолжаться.

Урбанизация. Коренные народы Якутии включены в урбанизацион-ные процессы: в каждом последующем поколении все большую долю со-ставляют горожане, одновременно снижается доля жителей села (табл. 1). В поколениях, которые родятся в 2020-2040 гг., уже 80% коренных жителей республики будет жить в городах и поселках городского типа (рис. 1).

Урбанизация означает что люди живут в более комфортных условиях, им более доступны образование, медицина, трудоустройство — более ши-рокие жизненные возможности.С другой стороны, урбанизация несет ри-ски для сохранения коренных народов, поскольку городской образ жизни и культура унифицированы. Еще предстоит ответить на вопрос: что значит для горожанина «оставаться якутом», «оставаться эвеном» и т.д. Важно по-нимать какие культурные практики позволят горожанам сохранить реаль-ную принадлежность к своим народам.

Таблица 1 — Доли городского и сельского населения в Республике Саха (Якутия)

Население 1989 г. 2002 г. 2010 г.

Городское, % 66,9 64,3 64,1

Сельское, % 33,1 35,7 35,9

Включенность в различные уклады. В результате урбанизации и вклю-чения в различные виды деятельности, характерные для индустриального и постиндустриального мира, народ саха фактически живет в трех укладах (рис. 2). Лишь небольшая часть населения остается включенной в доиндустриаль-ный уклад (связанный с животноводством, традиционными ремеслами и про-мыслами, с сельской жизнью). Значительная часть саха сконцентрированы в столице республике г. Якутске, работают в сфере образования, здравоохране-ния, управления, в сфере услуг, торговли, финансовом секторе и т.д.

5 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Будущее циркумполярных территорий: проблемы воспроизводства северных этносов // Макрорегион Сибирь: проблемы и перспек-тивы развития / А. В. Усс, В. Л. Иноземцев, Е. А. Ваганов [и др.]. – Красноярск : Сиб. федер. ун-т, 2013. – С.49-107.

Рост мобильности. Миграционный потенциал. Считается, что ко-ренные народы особенно привязаны к родной земле; результаты социоло-гического опроса в Якутии это подтверждают — большинство участников планирует постоянно жить в республике.

Однако все меньше молодых людей, представителей саха, планиру-ют постоянно жить в Якутии: среди 20-30-летних таких 60%, а среди 15-20 летних лишь 30%. При этом многие респонденты считают, что их дети, став взрослыми, уедут из республики (на время или насовсем) — среди 20-30-летних таких более 70%, а среди 15-20-летних уже 85% (рис. 3). Мож-но считать, что эти данные отражают естественное стремление молодежи к переменам. Однако если обнаруженный тренд сохранится в течение 30-40 лет, то может произойти значительный отток молодежи из республики.

Демографические изменения. Опрошенные эксперты считают, что высоковероятный сценарий демографических изменений в Якутии — об-щий рост населения за счет притока мигрантов из других регионов и стран.Средне вероятные сценарии: 1) отток активной молодежи в другие регио-ны в поисках новых жизненных возможностей, 2) сокращение численности коренного населения в результате перехода к другой модели семьи — го-родской малодетной семье (рис. 4). В результате перехода к малодетной городской семье закончится характерный для настоящего времени рост населения саха (который обеспечивается высоким уровнем рождаемости в сельской местности).

Рисунок 1 — Изменения долей жителей городов, сел, поселков городского типа среди якутов (саха) – анализ и прогноз

202 203

Сохранение якутского языка. Якутский язык — самый «благополуч-ный» среди языков коренных народов северных регионов России. В на-стоящее время более 90% саха свободно владеют якутским языком. Однако данные социологического опроса показывают, что «успокоенность» в отно-шении якутского языка неуместна.

Рисунок 2 – Модель воспроизводства коренного этноса как многоукладной системы

Рисунок 3 – Миграционный потенциал представителей народа саха разных поколений (по дан-ным социологического опроса)

Сравнение групп якутов разных возрастов показывает: чем они мо-ложе, тем меньшая доля свободно владеет якутским языком, использует родной язык в повседневной жизни, использует его как язык внутренней речи и мышления («язык, на котором удобно думать о важных вещах в сво-ей жизни»). 15-20-30-летним якутам одинаково удобно думать на якутском и русском языках (рис. 5). Фактически молодежь уже является двуязычным поколением.

Исследование показывает, что при благополучии в настоящее время есть риск, что к середине текущего столетия может произойти утрата якут-ского языка: люди будут знать язык, но все меньше пользоваться им — об-щаться, думать на родном языке. Двуязычие неизбежно в многонациональ-ной среде. Но при этом важно понимать, за счет каких образовательных и культурных практик можно сохранять якутский язык и другие языки корен-ных народов в этой сложной ситуации.

Изменения идентичности. Социологический опрос показывает раз-личия в самоидентификации якутов (саха) разных возрастов (рис. 6). Чем моложе респонденты, тем меньшая их часть ощущают себя именно яку-тянами, чувствуют «родственность, гордость, достоинство» при мысли о принадлежности к своему народу, стараются узнать об истории, традициях своего народа.

Рисунок 4 – Ожидаемая вероятность и степень влияния на ситуацию разных сценарных вари-антов в области демографии (по данным экспертного опроса)

204 205

Таким образом, есть риск «размывания» со временем национальной идентичности представителей народа саха, поскольку формируются слож-ные индентичности, включающие гражданскую российскую идентичность, разные профессиональные и социальные идентификации человека и др. Необходимо понять, как воспитывать молодые поколения, как должна быть устроена культурная жизнь взрослых, чтобы этническая и культурная иден-тичность саха и других коренных народов севера не «растворились» и не исчезли.

Рисунок 6 – Изменения идентичности якутов, по данным социологического опроса

Рисунок 5 – Использование якутского языка представителями саха разных возрастов (годов рождения), по данным социологического опроса

Рисунок 7 – Действенность разных институтов воспроизводства культуры саха – сравне-ние респондентов разных годов рождения (по данным социологического опроса) и прогноз

Трансформации институтов, обеспечивающих воспроизводство культуры и языка. Язык, национальная и культурная идентичность, наци-ональная культура передаются новым поколениям посредством социаль-ных институтов, среди них важнейшие — семья, род (широкая группа род-ственников, включающая людей разных поколений), общеобразовательная школа, СМИ (телевидение, газеты), культурные мероприятия. Важно знать, какие институты «работают», а какие перестают действовать.

Исследование показало, что важнейшим институтом воспроизводства культуры народа саха остается семья, передача традиций детям от родите-лей. При этом уменьшается роль «родовых кланов»: если 80 % самых стар-ших респондентов считают себя частью родового клана, то среди самых молодых таких уже менее половины (рис. 7).

Логично считать, что при уменьшении роли традиционных «локаль-ных» институтов их функции переходят к «надлокальным» институтам. Од-нако данные опроса показывают, что телевидение и газеты перестают быть каналом воспроизводства языка и культуры, если среди старших поколе-ний часто читают газеты, книги и смотрят телепередачи на родном языке 65-75 %, то среди молодежи таких гораздо меньше — 10-25 %.Таким обра-зом, происходящая «цифровая революция», распространение интернета радикально меняют систему каналов информации, и культурная политика, направленная на сохранение языка и культуры, должна это учитывать.

Необходим поиск институциональных форм (и соответствующих тех-нологий), которые обеспечат передачу из поколения в поколение языков и культуры коренных народов, при том, что становятся мало действенными

206 207

не только традиционные локальные институты (род, местное сообщество), но и сравнительно «новые» надлокальные институты, такие, как телевиде-ние, печатные СМИ, издание книг. Внимание молодежи «захватывают» се-тевые СМИ с мультимедийным контентом, социальные сети, виртуальные игровые миры. Культурная политика в XXI столетии должна строиться с уче-том происходящих культурно-институциональных и технологических изме-нений, создавая соответствующие «каналы» и формы передачи культуры и языков новым поколениям людей.

2. Перспективы якутского этноса в XXi столетииЧто значит включенность якутов в разные уклады для сохране-

ния культуры? Для того, чтобы оценить степень «угрозы», исходящей от включенности якутов в индустриальный и постиндустриальный уклады, для сохранения национальной культуры, при анализе данных социологическо-го опроса респонденты были разделены на группы, включенные в разные уклады (включенность определялась по критерию — сфера деятельности, в которой занят респондент). Далее ответы респондентов о том, как много значат для них разные аспекты национальной культуры, в какой степени они активны, стараясь больше узнать о традициях, истории, обычаях своего народа — эти ответы «оцифровывались» в форме баллов. На основе этих баллов респонденты были отнесены к четырем типам: «утратившие связь с культурой этноса» (наименьшие баллы), «поддерживающие жизнь этноса» (наивысшие баллы) и два промежуточных типа.

На рис. 8 показано распределение респондентов-якутов, включенных в разные уклады, по данным типам.

Наиболее велика доля «поддерживающих жизнь этноса» среди ре-спондентов, включенных в традиционный уклад (38 %). Однако нельзя ска-зать, что выключенность из традиционного уклада оказывается «фаталь-ной» с точки зрения сохранения национальной культуры. Сравнительно неблагоприятно для поддержания связи с родной культурой включение в индустриальный уклад (суммарная доля «утративших связь с этносом» и примыкающего «промежуточного типа 1» составляет 25 %; меньше, чем в других группа., доля «поддерживающих жизнь этноса — лишь 28 %). Од-нако включенность в постиндустриальный уклад, особенно его «когнитив-ный» вариант6 создает, по-видимому, условия для «ренессанса» националь-ной культуры. Для группы включенных в когнитивный уклад характерен повышенный интерес к народным традициям и обычаям, родному языку, культурно-психологическим особенностям народа и др.

6 В данном исследовании постиндустриальный уклад разделен на «сервисный» (связанный с деятельностью в сфере услуг, торговле, здравоохранении, общем образовании, социальном обеспечении) и «когнитивный» (связанный с деятельностью в сфере управления, науки, высше-го образования, финансов, информационных технологий и с соответствующим образом жизни).

Рисунок 8 – Связь представителей народа саха с национальной культурой (культурная связь с этносом) в зависимости от включенности в различные уклады

Сценарные варианты изменений в сфере языков и культуры ко-ренных народов — экспертное видение. Опрошенные эксперты полага-ют, что самый вероятный сценарий до 2020 г. и до 2030 г. — «сдвигание на периферию»: языки и культура коренных народов сохранятся лишь в сель-ской «глубинке» и вытесняются из жизни горожан. Средне вероятный сце-нарий с потенциально большим влиянием — «интеграция культур»: форми-рование поликультурной среды, в которой сохраняются и занимают свое место: культура и языки коренных народов; русский язык и культура (в меж-национальном общении и профессиональной деятельности); английский язык (в международном общении).Сценарий «диссипация языков и культу-ры коренных народов» сравнительно мало вероятен в период до 2020 г., однако становится средне вероятным к 2030 г. (рис. 9).

Позитивный сценарий «развитие культуры» оценен как средне веро-ятный до 2020 г., его содержание: «языки и культура коренных народов со-храняются активным и творческим образом, через их включение в сферу образования, расширение культурной жизни, создание новых культурных практик, широкое использование современных мультимедийных техноло-гий». В перспективе до 2030 г. вероятность реализации данного сценария оценена как более низкая; по-видимому, «волна» интереса к национальным языкам и культуре северных народов, возникшая в 90-х годах, ослабевает. Можно сказать, что есть ограниченное во времени (до 2020 г.) «окно воз-можностей» для реализации сценария «развитие культуры». Очевидно, что если в ближайшие 10-15 лет не достичь решающих успехов в этом направ-

208 209

Рисунок 9 – Ожидаемая вероятность и степень влияния на ситуацию разных сценарных вари-антов изменений в области культуры и языков коренных народов Якутии (по данным эксперт-ного опроса)

Рисунок 10 – Частота выбора разных элементов национальной культуры респондентами, в зависимости от возрастов

лении, то далее будет исчезать сама основа для новых культурных практик — люди, которые активно используют национальные языки в различных контекстах жизни и деятельности и являются живыми носителями культу-ры.

Что самое «прочное» в культуре саха? Социологический опрос по-казывает, что наиболее значимыми для себя элементами культуры якуты разных возрастных групп считают «национальные праздники», «народные обычаи и обряды», «национальную кухню», при этом для молодежи второе место по значимости занимает «национальная кухня» (рис. 10).

«Связующей нитью» народа являются национальные праздники и на-циональная кухня — они много значат в жизни всех возрастных групп. При этом происходит снижение интереса молодежи к народным обычаям, об-рядам, к национальным традициям жизни и поведения.

Важно учитывать мощное воздействие на людей всех поколений празд-ника (обряда) Ысыах; в глубинных интервью якуты рассказывали о глубо-ких, подлинных переживаниях, которые рождает этот праздник, особенно проводимый традиционным образом в сельской местности (с включением родственников-горожан). Вероятные критические ситуации — экспертная оценка. В ближайшие одно-два десятилетия ожидаемы критические ситуации, угрожающие со-хранению языков и культуры коренных народов Якутии:• «поколенческийразрыв»—молодежьутрачиваетценностиродной

культуры, культура превращается в музей;• «размываниеэтноса»—утратаценностибытьякутом,эвеномидр.;• формированиедругихидентичностей(социальных,профессиональных

и др.);• кризисинститутоввоспроизводствакультурыиязыка(семья,родовой

клан, школа, СМИ).

3. Новые идеи — «ключи к будущему»Содержание данного раздела отражается метафорой «ключи к будуще-

му». Позитивное будущее не возникает само по себе, естественным путем, а требует нетривиальных активных действий — необходимы новые прак-тики в сфере экономики, управления демографическими процессами, со-хранения здоровья населения республики, сохранения языков и культуры коренных народов. Эти новые практики должны изменить направленность существующих процессов в данных сферах, заложить основы необходимых изменений. Каждая практика строится на основе определенной стратеги-ческой идеи; таким образом, стратегические идеи служат «ключами к бу-дущему». Обсуждаемые идеи предлагались участниками экспертных интер-вью и сессий, апробировались в ходе Делфи-опроса экспертов.

210 211

Важнейшие стратегические идеи:• «этничность»какособыйресурскоренныхнародов;• поисккоренныминародамисвоего—подходящегодлянихи

перспективного — места в интернациональных и поликультурных сообществах;

• сохранение«ядра»культурыкоренныхнародов;• новыйобразсовременногоякута(представителянародасаха);• развертываниесовременныхобразовательныхпрактиксцелью

сохранения языков и культуры коренных народов.Этничность как ресурс. В современном обществе существует

очень разное отношение к «этничности» как аспекту существования че-ловеческих групп и отдельных людей, включающему национальный язык, культуру, специфические для народа формы социальности, культурно-антропологические (культурно-психологические) типы человека. На одном полюсе — отношение к этничности как ограниченности, которую люди преодолевают, включаясь в глобализованный мир. На другом полюсе — от-ношение к этничности как «ценному наследию», которое нужно сохранить и пронести через всю жизнь (индивида или сообщества), даже если облада-ние этим наследием оказывается затратным и неудобным.

Представляется важным и перспективным другое отношение к этнич-ности — как к особому ресурсу, капиталу, то есть источнику возможностей для самоопределения и активности людей в современном мире. С точки зрения данной позиции народ может осваивать новые уклады жизни и деятельности — индустриальный, постиндустриальный — на собственной культурной основе, выстраивать эти уклады как «свои», а не навязанные и чуждые.

Распространено представление, что «собственным» для коренных на-родов выступает традиционный уклад хозяйства и социальной жизни; ин-дустриальный и постиндустриальный уклады являются «чужими» и даже враждебными — включенные в них люди неизбежно (рано или поздно) теряют связь с родной культурой, характерные для народа ментальные и поведенческие особенности, ассимилируются другими, доминирующими народами. Это представление и связанная с ним практическая позиция приводят, если действовать последовательно, к изоляционизму народа, консервации его жизнедеятельности и в конечном счете к вытеснению дру-гими, более активными и «инновационно настроенными» народами.

Однако пример восточной и юго-восточной Азии (в первую очередь, Японии и Южной Кореи) показывает, что народ может осваивать — «делать своим», строить на собственной культурной основе — индустриальный и постиндустриальный уклад, сохраняя при этом национальную самобыт-ность, национальную культуру, причем быть конкурентоспособным именно за счет культурной специфики своей индустрии или постиндустриальной экономики. Коренные народы Севера, менее «мощные» в демографиче-

ском, экономическом и политическом планах, могут следовать по этому пути, если будут консолидированы, образуя содружество северных наро-дов — «циркумполярную цивилизацию», целями которого будут:

• созданиеправовыхусловий,закрепляющихправаиобеспечиваю-щих возможности северных народов проживать на своих землях и исполь-зовать их природные ресурсы;

• создание и активное расширение информационно-смыслового«поля», включая широкий общественный дискурс о проблемах и возмож-ностях развития северных территорий и северных народов;

• создание и распространение новых экономических, культурных,образовательных практик, необходимых для благополучия и развития се-верных народов в современном мире.

Якутский народ, будучи самым многочисленным из народов Севера и уже включенным в индустриальный и постиндустриальный уклады, может быть одним из лидеров в этом содружестве северных народов. При этом важно, что якутский народ располагает современными социальными ин-ститутами (школами, университетами, организациями культуры, средства-ми массовой информации и др.) и таким важным политическим институтом, как республика.

Роли и позиции представителей коренных народов в системах де-ятельности. Считается, что в силу культурных и психологических особен-ностей представители коренных народов севера не расположены к встраи-ванию в индустриальные системы деятельности в ролях, предполагающих выполнение стандартизированной работы (предельный случай деятельно-сти такого типа — работа на конвейере), что приводит к отчуждению че-ловека от деятельности и к утрате ответственности за ее результаты. Такая ситуация принципиально противоречит ключевым ценностям северных народов, их целостному, хозяйственному отношению к миру. Последствием ценностного и психологического неприятия индустриальных «машиноо-бразных» видов деятельности становится маргинализация представителей коренных народов Севера и восприятие их «лидерами индустриального развития» как людей, неспособных включаться в индустриальный мир.

Практика показывает, что значительно успешнее, чем в индустриаль-ном секторе, представители коренных народов Севера работают в соци-альной сфере (включая образование и здравоохранение), сфере услуг, в управлении.

В то же время важно понимать, что для сохранения и расширенного воспроизводства якутского народа необходимо ставить задачи освоения широкого спектра индустриальных и постиндустриальных видов деятель-ности. Это означает, что целевым ориентиром для политики развития че-ловеческого капитала Республики Саха (Якутия) может быть включение представителей саха и других коренных народов в индустриальные и по-стиндустриальные виды деятельности на позициях, требующих широкого

212 213

комплекса профессиональных и управленческих компетенций, позволяю-щих сохранить целостность и полноту деятельности, человеческую субъ-ектность в отношении к ее результатам и эффектам.

Сохранение культурно-ценностного ядра коренных народов. В течение ХХ столетия образ жизни северных народов — их хозяйственная деятельность, быт, досуг — значительно изменились под воздействием техногенной цивилизации. В начале XXI века — это воздействие дополне-но мощным информационным «давлением», связанным с повсеместным распространением телекоммуникаций. Из поколения в поколение все меньшая доля представителей коренных малочисленных народов Севера занимается оленеводством, охотой и другими промыслами, а представите-лей саха — скотоводством и традиционными ремеслами. Попытки консер-вации образа жизни, труда и быта, если бы они были возможны, противо-речили бы интересам самих представителей коренных народов, которые стремятся расширять свои жизненные возможности в разнообразном окружающем мире.

Очевидно, что саха не могут сохранять свою народную культуру (куль-туру скотоводов, добытчиков и мастеров, живущих в тесной связи с при-родой) в ее «этнографической чистоте и полноте» как живую культуру по-вседневной жизни. Как показано ранее, некоторые элементы народной культуры сохраняют свое значение для людей разных поколений — это в первую очередь народные праздники и национальная кухня. Другие эле-менты культуры — традиционные хозяйственные занятия, народные пес-ни и танцы, национальная одежда, народная медицина — «выключены» из жизни большинства людей, в особенности молодого поколения, и сохраня-ются в основном через их «консервацию» в музеях и других специальных учреждениях. Поэтому важным становится вопрос: каким образом может быть сохранена культура коренных народов при их переходе к жизни в городах и включении в индустриальные и постиндустриальные виды дея-тельности.

Стратегическая идея: возможно сохранение «ядра культуры», важней-ших культурно-ценностных констант — базовых нравственных ценностей, человеческих идеалов, не теряющих актуальность аспектов картины мира, ментальности северных народов. Это «ядро культуры» сможет обеспечить преемственность культуры, ее самоидентичность при происходящих из-менениях. Оно не может быть механически «извлечено» из артефактов традиционной культуры (например, при анализе эпоса или обычаев по-вседневной жизни). Необходима работа само-осознания, соединяющая «вчитывание» в культурное наследие народа с творческим созданием «об-раза себя», воссозданием и кристаллизацией наиболее позитивных и акту-альных аспектов этого образа. Далее, необходимо понимание того, как это культурное ядро может функционировать в современных условиях; поиск / проектирование тех культурных и образовательных практик, которое по-

зволят его воспроизводить из поколения в поколение при условиях рас-пространения городского образа жизни, перехода от традиционного хо-зяйства к участию в современных индустриальных и постиндустриальных формах труда и жизнедеятельности.

Идея сохранения «культурного ядра» опирается на ряд концептов, воз-никших в культурной антропологии и философской антропологии в тече-ние ХХ столетия, это концепты «конфигурации культуры», «этоса культуры», «ментальности», «этнической картины мира», «ценностного самообраза» (объясняющие единство, связность, целостность «культурного организма» или отдельной человеческой личности в условиях изменяющегося мира).

Проведенные в рамках форсайта культурно-антропологические ис-следования дали возможность очертить эскиз ценностей и «образов совер-шенного человека», которые составляют ядро культуры саха. Культурно-ценностное ядро народа отражается в его идеалах, в его понятиях, очерчивающих сферу сакрального. «Сакральное» не обязательно связано с четко оформленными религиозными практиками, оно отражает приоритет-ность определенных ценностей, императивность связанных с ними требо-ваний или запретов.«Ценностное ядро» народа саха: • сакральностьприроды,роднойземли;• особаяценностьжизни,всего,чтоподдерживаетжизнь:светаитепла,

природной продуктивности, плодовитости;• ценностьрода,семьи,человеческойобщности;• «аграрныйэтос»—важнохозяйствоназемле(втомчиследлягорожан);• ценностьмастерства,умения.Образы совершенного человека в якутской культуре:

• кузнец — олицетворяет мастерство, совершенное действие; он превращает природный материал в великолепную вещь для человека — оружие, часть упряжи, украшение, домашнюю утварь. Мастера традицион-но изготовляли оружие, резные изделия из кости, в настоящее время это могут быть обработанные алмазы, ювелирные изделия и др. В настоящее время образ «мастера» — это образ человека, способного создать совер-шенный продукт, образ инновационной активности и ответственного про-дуктивного действия;

• воин/охотник— олицетворяет поисковую активность в сложных, неопределенных, рискованных условиях; он ищет, выслеживает, овладева-ет; он стратеги тактик. Этот образ поисковой активности актуален в совре-менных видах деятельности: предпринимательстве, политике, управлении, исследовательской деятельности и многих других, где есть энергетика по-иска и преодоления;

• шаман— олицетворяет «стояние» человека на границе разных реальностей, работу с собой («мистику», понятую как психопрактика); он

214 215

посредник между людьми и другими мирами; изменяет свое человеческое существо ради контакта с «иным». В современном мире этот образ актуален как образ «призванности», жизненного призвания, соединения реального и идеального планов деятельности, которое придает особую «окраску» энер-гетики и самоотдачи самым разным видам деятельности;

• сказитель— олицетворяет призвание человека, который соеди-няет верность культурной традиции (культурную память народа) с ее твор-ческим, самобытным исполнением. Этот образ актуален для тех, кто дей-ствует в сфере культуры, искусства, образования, политики и управления.

Названные человеческие образы кажутся на первый взгляд архаи-ческими; однако каждый из них собирает человеческие качества, кото-рые важны во все времена и могут найти место в современности, быть культурно-ценностным ядром для коренных народов Якутии. Важно под-черкнуть, что «выделение культурно-ценностного ядра» не означает выде-ление на основе феноменов народной культуры какой-либо «общечелове-ческой абстракции», которая далее легко применима к любым контекстам и условиям. Каждый образ человеческого совершенства, о котором идет речь, должен быть «развернут» и находить жизненное исполнение с ис-пользованием уникальных категорий и смыслов, присущих языкам корен-ных народов Севера, с обращением к собственному традиционному миро-воззрению, нормам и обычаям человеческого общежития.

Кроме того, важно сохранять, поддерживать те формы культурной со-бытийности, через которые ценностное ядро культуры актуализируется и передается новым поколениям нерефлексивным образом (без его аналити-ческого выделения и оформления — естественным и стихийным образом). Такими культурными событиями являются, в первую очередь, народные праздники и обряды.

Учреждения культуры, сохраняющие наследие, в ситуации угрозы «размывания» традиционных ценностей должны выработать новые прак-тики их представления, поскольку их декларация совершенно недостаточ-на. Необходимо отыскать возможности их презентации (будь то музейный предмет, фольклор, ритуал) и актуализации для человека, который живет в современном мире под «натисокм» глобальной цивилизации.

Формирование нового образа (культурно-антропологического типа) человека Севера

Столетия жизни северных народов в экстремальных природно-климатических условиях сформировали особый культурно-психологический тип «человека Севера»; он сочетает стойкость и надежность, несуетность, склонность к вдумчивому, неторопливому действованию, внимательное отношение к окружающему миру (способность видеть детали, замечать из-менения, бережно обращаться). В современном глобализированном мире эта культурно-психологическая основа неизбежно расширяется. Молодые поколения северян смогут сохранить связь с родной культурой, если будет

выстроен и будет «культивироваться» новый образ человека Севера, кото-рый сохраняет традиционное культурно-ценностное ядро с целым рядом новых ценностей и человеческих качеств, важных для успешной жизни в современных условиях.

Эксперты в данном форсайт-исследовании обсуждали новый образ (культурно-антропологический тип) человека Севера. Перспективным представляется вариант, в котором соединяются: якут, верный сын своего народа; россиянин, гражданин страны Россия; человек в глобальном мире. Такой человек является носителем трех культурных «платформ»: нацио-нальной родной культуры, культурного российского наследия, общеми-ровой культуры; он владеет якутским языком и постоянно им пользуется в разных контекстах жизни и деятельности, а также владеет русским языком как языком профессиональной коммуникации, кроме того, владеет англий-ским языком как языком международного общения. При этом культура и язык саха задают базовые жизненные смыслы, связь с миром на глубин-ном уровне, служат «ключом» к работе человека над самим собой, создают основу семейной жизни; русский язык и культура являются основой граж-данской позиции, профессиональной деятельности; иностранный язык (ан-глийский) и мировая культура дают возможность быть человеком, откры-тым миру, восприимчивым к знаниям и новшествам, готовым к контактам и сотрудничеству с представителями разных стран и народов в культурной, профессиональной и бытовой действительности.

Новый культурно-антропологический тип человека Севера должен оформляться и «культивироваться» за счет соответствующих гуманитарных и образовательных практик. Задача Северо-Восточного федерального уни-верситета и других образовательных учреждений — выстроить и поддер-живать эти практики.

Современные образовательные практики — канал передачи язы-ков и культуры коренных народов новым поколениям. В современном мире очень непросто передать культуру северных народов новым поколе-ниям северян. Конкурирующие культуры входят в жизнь с помощью масс-медиа, через современные мультимедийные технологии — входят мощно, ярко, через сильные впечатления, которые вызывают телевизионные про-граммы, кино, музыка, виртуальные миры компьютерных игр и др.

В этих условиях оказываются неэффективными традиционные образо-вательные технологии, связанные с простой трансляцией знаний — расска-зом учителя и преподавателя, например, об истории, литературе и культуре своего народа. Необходимы новые образовательные практики, обеспечи-вающие «проживание» родной культуры, присвоение содержащихся в ней смыслов. Эти практики должны опираться на собственную активность детей и молодых людей, быть интерактивными, диалогичными, ориентированны-ми на развитие собственного мышления, что даст возможность в мировом культурном континууме узнавать и выделять архетипическое — «вечные

216 217

ценности». Они должны использовать современные цифровые технологии, которые позволяют переводить «культурный багаж» в мультимедийный «текст» (включающий текст, звук, видеоряд), обеспечивать практически не-ограниченный доступ к нему через каналы интернета.

Важным каналом воспроизводства родного языка, культуры и нацио-нальной идентичности является семейное воспитание, которое в сензитив-ном возрасте ребенка может сформировать основы национальной иден-тичности и «ценностного самообраза»7. Для этого необходимо по-новому понять основные механизмы семейного воспитания в условиях открытой, поликультурной среды; развернуть систему гуманитарно-воспитательных экспериментов; разработать методологические и методические основы со-временного семейного воспитания.

4. Образы будущего Республики Саха (Якутия)Экспертами были выделены 4 варианта возможного долгосрочного бу-

дущего для Якутии: ЯКУТИЯ — ЗАПОВЕДНАЯ ЗЕМЛЯ. Гармоничная, самоценная жизнь ко-

ренных народов на основе традиционного хозяйства с использованием со-временных технических средств (транспорта, связи, производства и быта).

Представители коренных народов (якуты и КМНС) должны восстано-вить и сохранять традиционное хозяйство и уклад жизни в целом, миними-зировать влияние других культур. Численность сельского населения долж-на возрастать. Развитие индустрии допускается лишь в той мере, в какой она необходима как источник поступлений в бюджет республики. Должен быть обеспечен поток рентных платежей из индустриального, сервисного, когнитивного секторов для финансирования социальной поддержки ко-ренных народов.

ЯКУТИЯ ИНДУСТРИАЛЬНАЯ. Развитие коренных народов на пути осво-ения индустриального уклада.

Представители коренных народов должны освоить жизнь и деятель-ность в индустриальном укладе (где создается основная масса стоимости) — работать на фабриках и заводах, жить в городах и поселках. Необходимо обязать компании выделять квоты рабочих мест для представителей ко-ренных народов (на всех уровнях, от рабочих до руководителей среднего звена и топ-менеджеров).

ЯКУТИЯ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ — СЕРВИСНЫЙ УКЛАД. Развитие ко-ренных народов на пути освоения сервисного уклада.

Представители коренных народов должны освоить жизнь и деятель-ность в сервисном укладе — жить в городах и поселках городского типа, быть занятыми в сфере услуг, образовании и здравоохранении, СМИ, госу-дарственном и муниципальном управлении. Необходимо избегать вовле-

7 Генисаретский О.И. Культурно-антропологическая перспектива // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. URL: http://old.russ.ru/antolog/inoe/index.html.

чения коренных народов в индустриальный уклад, так как он разрушителен для их образа жизни, социальных структур, менталитета. Индустрия респу-блики должна развиваться на основе трудовых ресурсов мигрантов или местного некоренного населения.

ЯКУТИЯ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ — КОГНИТИВНЫЙ УКЛАД (ЭКОНО-МИКА ЗНАНИЙ). Развитие коренных народов на пути освоения когнитивного уклада.

Представители коренных народов должны освоить жизнь и деятель-ность в когнитивном укладе — жить в северном мегаполисе Якутске, рабо-тать в образовании и науке, инновационном бизнесе, финансовом секторе, управлении, креативных индустриях и т.п. Кластер новых инновационно-технологических и культурных видов деятельности должен быть развернут Северо-Восточным федеральным университетом. Республика должна стать одним из лидеров циркумполярной цивилизации, активным международ-ным игроком в области правового регулирования и экономического освое-ния Арктики.

Экспертная оценка перспективности и реалистичности данных обра-зов будущего отражена на рис. 11. При этом отдельно рассчитаны индексы оценок для трех возрастных групп экспертов: наиболее молодых, до 29 лет; в возрасте 30-49 лет; 50 лет и старше.

Самым перспективным и реализуемым образом будущего для респу-блики в долгосрочной перспективе эксперты считают вариант — «Якутия

Рисунок 11 – Экспертные оценки перспективности и реализуемости различных образов будущего Якутии

Рисунок 11 – Экспертные оценки перспективности и реализуемости различных образов будущего Якутии

218 219

постиндустриальная — когнитивный уклад», оценки двух групп экспертов (до 29 лет и 30-49 лет) весьма близки (рис. 11).

Также весьма реалистичным является вариант «Якутия индустриаль-ная», однако он менее перспективен, особенно с точки зрения наиболее молодых экспертов.

Определенная «поляризация» оценок наблюдается для варианта «Яку-тия — заповедная земля». Эксперты группы от 50 лет и старше считают его наиболее перспективным (видимо, полагая, что он очень желателен для сохранения коренных народов), но при этом наименее реалистичным. Для экспертов 30-49 лет этот образ будущего в средней степени перспективен, но при этом наименее реалистичен из обсуждаемых. Самые молодые экс-перты (до 29 лет) заметно ниже оценивают перспективность образа буду-щего, акцентирующего ценность традиционного хозяйства (хотя оценива-ют реалистичность этого варианта несколько выше, чем эксперты других групп).

Вариант «Якутия постиндустриальная — сервисный уклад» получил наименьшие (в сравнении с другими вариантами) оценки перспективности. Его реалистичность оценена экспертами до 50 лет как высокая, экспертами 50 лет и старше как средняя.

Таким образом, перспективу Якутии эксперты видят в освоении корен-ными народами когнитивного уклада (деятельности в образовании и науке, инновационном бизнесе, финансовом секторе, управлении, сфере культуры).

5. Поле сценариев, образы будущего Республики Саха (Якутия)

Вариативность будущего Республики Саха (Якутия) и населяющих ее народов — результат «накладывания» с одной стороны, внешних факто-ров и действий внешних субъектов, а с другой стороны, внутренних про-цессов и активности внутренних субъектов. Можно выделить глобальные факторы — ключевые константы, линии изменений, которые определяются внешними, объективно заданными глобальными трендами. Эти изменения произойдут с большой вероятностью при практически любых сочетаниях внешних и внутренних факторов — это заданные сценарные условия.

Также есть вариативная часть сценарных условий, которая определя-ется особенностями развития мировой экономики; экономической и поли-тической ситуации в России; активностью или пассивностью культурной и политической элиты Республики Саха (Якутия). Эти факторы могут прини-мать разные, даже противоположные значения; они могут создавать усло-вия для развития Республики Саха (Якутия) или условия, в которых будут блокироваться процессы развития и станут возможными процессы дегра-дации.

Глобальные факторы — ключевые константы. Данные факторы объективно заданы для периода времени до 2050 г. и определяют границы

поля, на котором могут разворачиваться различные сценарии будущего Ре-спублики Саха (Якутия).

• Наличиеспросанаприродныересурсынамировыхрынках.Кон-станта — наличие спроса; при этом возможна различная динамика, рост или снижение спроса, однако резкое сворачивание спроса на нефть, газ, уголь, металлы, лес, удобрения и т.п. в перспективе ближайших десятилетий мало вероятно. Спрос на природные ресурсы со стороны стран Азиатско-Тихоокеанского региона будет мощным драйвером для социально-экономического развития республики.

• Урбанизация,ростгородовиростчислагорожанвстранахАзиииАфрики, где пока преобладает сельское население. При этом будут менять-ся стили жизни, форматы потребления, миграционная динамика, что станет мощным драйвером для процессов социального и экономического разви-тия в глобальном масштабе. В Республике Саха (Якутия) также продолжится рост числа городских жителей; при этом среди представителей коренных народов республики, рожденных в 2021-2030 гг., почти 70 % будут горожа-нами.

• Информатизацияжизниидеятельности.Впериоддо2050г.будетдостигнут полный охват всех регионов мира сотовой связью и интернетом.

Рисунок 12 – Поле сценариев будущего Республики Саха (Якутия): ключевые факторы, базовый и альтернативные сценарии

220 221

Произойдет включение в глобальные информационные потоки милли-ардов людей, это будет сопровождаться унификацией и стандартизацией культурных кодов и языков общения. Глобальное информационное поле будет создавать угрозы и вызовы для существования культуры и языков ко-ренных народов Севера8.

Вариативные факторы — условия для развития или деградации. Данные факторы определяются особенностями развития мировой эконо-мики; экономической и политической ситуацией в России; активностью или пассивностью культурной и политической элиты Республики Саха (Якутия). Эти факторы могут принимать разные, даже противоположные значения; могут создавать условия для развития Республики Саха (Якутия), а могут блокировать процессы развития и запускать процессы деградации.

Динамика мировой экономики (предельные варианты):• продолжениеростамировойэкономики;продолжениепроцессов

глобализации — расширение глобально-распределенных систем произ-водства, рынков товаров и услуг, рынков капиталов и труда; втягивание но-вых территорий в общемировые процессы производства и потребления;

• стагнациямировойэкономики;экономическаяиполитическаяре-гионализация и фрагментация; защита страновых рынков капиталов и тру-да; «замораживание» процессов освоения новых территорий.

Динамика мировой экономики будет зависеть от многих факторов, в том числе от темпов и успешности развертывания производств шестого технологического уклада; успешности или неуспешности усилий по «сана-ции» мировой финансовой системы; снижения международной напряжен-ности и рисков военно-политических конфликтов.

Масштабы и качество роста российской экономики (предельные варианты):• глубокая структурная и технологическая модернизация россий-

ской экономики, формирование сложной, диверсифицированной структу-ры экономики (включающей добывающие отрасли, глубокую переработку, секторы высокотехнологичных производств, центры экономики знаний); включение в мировой инновационный процесс, активное создание произ-водств 5-6-го технологических укладов; ликвидация инфраструктурных и институциональных дефицитов; высокие темпы роста;

• «застревание»российской экономики в ситуации «сырьевого до-нора» для других стран; низкие темпы роста (или чередование периодов роста ВВП и периодов его спада) при «замораживании» отраслевой струк-туры, превращение инфраструктурных, институциональных и бюджетных дефицитов в «хронические».

8 Уже в настоящее время в Республике Саха (Якутия) на 100 человек приходится 132 sim-карты; телевизионные программы просматривают 99,8 % (2009 г.) жителей; к интернету подключены 34 % квартир и домов. В период до 2050 г. включенность в информационные потоки станет прак-тически полной.

Развитие / сворачивание федерализма в России (предельные варианты):• развитиефедерализма,расширениесферыкомпетенциииполно-

мочий субъектов Российской Федерации; переход к новой модели межбюд-жетных отношений и перераспределение финансовых средств в пользу региональных и муниципальных бюджетов; повышение прозрачности и по-дотчетности власти на всех уровнях, снижение коррупционных издержек; формирование институтов гражданского общества, проведение политики субсидиарности и участия граждан в процессах развития;

• переходотфедеративного государствакфактическиунитарному— сокращение сферы компетенции и полномочий субъектов федерации, усиление полномочий федеральных органов власти или промежуточных структур (например, федеральных округов); перераспределение доходов в пользу федерального центра;

• фактический переход к корпоративному государству, передачаширокого круга полномочий и ресурсов, касающихся развития российских регионов, корпоративным образованиям — «естественным монополиям», федеральным государственным корпорациям, российским и международ-ным консорциумам и др.; сокращение полномочий и ресурсов как регио-нальных, так и федеральных органов власти. При этом на уровне политиче-ских деклараций Россия будет называться федеративным государством, но основные рычаги управления и ресурсы будут находиться в руках корпора-тивных институтов.

Базовый сценарий «ЯКУТИЯ — ВСЕГДА». Базовый сценарий являет-ся формой сборки выделенных образов будущего и наиболее вероятных и желательных частных сценариев; их «желательность» означает, что они отражают интересы и целевые установки различных экономических, соци-альных и культурных групп Республики Саха (Якутия). При этом различные частные сценарии (сценарии изменений в экономике, демографическом воспроизводстве, культуре) становятся компонентами базового сценария по принципу дополнительности и полноты. Такая сборка базового сцена-рия позволяет включить в него процессы, важные для реализации пред-принимательской и социальной активности различных групп населения, имеющих различные ценностные и жизненные предпочтения.

Предельной рамкой для базового сценария является рамка многоу-кладного социума9, для которого важно сохранение традиционных форм жизни и деятельности коренных народов Республики (Саха); развитие пол-ноценного индустриального сектора экономики и соответствующих стилей жизни; формирование значимого сектора постиндустриальной экономики, обеспечивающего включенность в мировые процессы развития, новое ка-чество жизни и занятости. 9 Ефимов В.С. Социальное устройство города (методологический анализ) // Местное самоуправ-ление: современная ситуация и перспективы развития. Сб. мат. конф. Под ред. Л.В.Ивановой. Красноярск, 2002. С.34-43.

222 223

Базовый сценарий «вписывается» в глобальный (захватывающий раз-ные страны и регионы, включая Республику Саха (Якутия)) процесс «ког-нитивизации» систем деятельности и организации жизни, социальных ин-ститутов и коммуникативных взаимодействий, политических институтов и систем управления. Данный процесс создает «когнитивную перспективу»10 развития человеческой цивилизации: с одной стороны, она включает фор-мирование постиндустриального уклада с акцентом на его когнитивные компоненты; с другой стороны — переход к формату «умного общества», для которого характерна парадигма «экономики блага» — «экономика для этноса, но не этнос для экономики». В рамке когнитивной перспекти-вы соответствующим образом разворачиваются и индустриальные виды деятельности, и эколого- и культуросообразные виды деятельности, обе-спечивающие сохранение «заповедных» природных и этнокультурных тер-риторий.

Компоненты базового сценария, связанные с воспроизводством идентичности, культуры и языков коренных народов. Базовый сцена-рий предполагает, что за счет специальной культурной политики, культур-ных и образовательных практик может быть «остановлено» действие имею-щихся тенденций, которые угрожают сохранению идентичности, культуры и языков коренных народов, это 1) снижение доли людей, владеющих язы-ками коренных народов; 2) снижение интереса к родному языку и народ-ной культуре среди молодежи; 3) трансформация идентичности коренных народов Республики Саха (Якутия).

При этом должны быть поддержаны позитивные тенденции, спо-собствующие сохранению и развитию культуры: 1) восстановление «ма-териальных» проявлений культуры, 2) возрождение культуры в ее ду-ховных и психологических проявлениях, становление национальной идентичности и самосознания, 3) создание новых институтов и инструмен-тов культурной политики, 4) использование современных информационно-коммуникационных технологий и информационных сред для воспроизвод-ства идентичности, культуры и языков.

Важно учитывать, что, по оценкам экспертов, есть небольшое по про-должительности (до 2020 г.) «окно возможностей» для развертывания но-вых культурных и образовательных практик, обеспечивающих воспроиз-водства идентичности, культуры и языков коренных народов Республики Саха (Якутия). Если в этот период времени позитивные тенденции не будут подхвачены, то существующая «волна» возрождения национальной культу-ры будет «затухать» в средне- и особенно в долгосрочной перспективе.

10 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт высшей школы России – 2030: базовый сценарий – «кон-версия» высшей школы / Университетское управление: практика и анализ №3(85), 2013 // Ека-теринбург, 2013, С.6-21.

Важные элементы базового сценария:• разворачиваниенабазеСВФУимежвузовскойкооперациииссле-

дований и разработок, позволяющих определить «ядро культуры» (этос, га-битус) народа саха; выстроить концепт нового антропотипа «Человек Севе-ра»; результаты этих исследований должны стать основой для разработки необходимой культурной политики, новых культурных и образовательных практик, для создания новых институтов, обеспечивающих воспроизвод-ство идентичности, культуры и языков коренных народов Республики Саха (Якутия);

• созданиеновыхинститутовиинструментовкультурнойполитики(образовательных, культурно-просветительских, медийных, обществен-ных), направленной на воспроизводство идентичности, культуры и языков коренных народов республики;

• активное использование современных информационно-коммуникационных технологий, виртуальных сред для воспроизводства идентичности, культуры и языков коренных народов; рост доступности и популярности культурного наследия, языков коренных народов в про-странстве Интернета;

• создание и поддержка заповедных этнокультурных территорий— территорий проживания коренных малочисленных народов Севера, на которых должна быть ограничена масштабная индустриальная произ-водственная деятельность, обеспечен высокий уровень жизни и созданы условия для поддержания наиболее аутентичных форм традиционной хо-зяйственной деятельности и жизненного уклада в целом;

• формированиеполикультурнойидентичности,когдаякутыипред-ставители КМНС владеют тремя языками (родным, русским, английским) и обладают сложной идентичностью — этнической, гражданской (россий-ской), цивилизационной (общечеловеческой);

• сохранениеидентичности, культурыи языков коренных народовактивным и творческим образом через их включение в сферу образования, расширение культурной жизни, создание новых культурных практик, широ-кое использование современных мультимедийных технологий;

• интеграция культур — формирование устойчивой поликультур-ной среды, в которой сохраняются и занимают свое место культура и язы-ки коренных народов; русский язык и культура как язык общения народов России и культура профессиональных деятельностей; английский язык как язык международного общения.

224

Литература1. Генисаретский О. И. Культурно-антропологическая перспектива //

Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. URL: http://old.russ.ru/antolog/inoe/index.html.

2. Ефимов В. С. Социальное устройство города (методологический анализ) // Местное самоуправление: современная ситуация и перспективы развития. Сб. мат. конф. Под ред. Л. В.Ивановой. Красноярск, 2002. С.34-43.

3. Ефимов В. С., Лаптева А. В. Будущее циркумполярных территорий: проблемы воспроизводства северных этносов // Макрорегион Сибирь: проблемы и перспективы развития / А. В. Усс, В. Л. Иноземцев, Е. А. Ваганов [и др.]. – Красноярск : Сиб. федер. ун-т, 2013. – С.49-107.

4. Ефимов В. С., Лаптева А. В. Форсайт Республики Саха (Якутия): кон-цепция и базовые модели проекта / Вестник НГУЭУ. №1. 2012. С.105-123. // Новосибирск: Новосибирский государственный университет экономики и управления.

5. Ефимов В. С., Лаптева А. В. Форсайт высшей школы России – 2030: базовый сценарий – «конверсия» высшей школы / Университетское управ-ление: практика и анализ №3(85), 2013 // Екатеринбург, 2013, С.6-21.

6. Форсайт Республики Саха (Якутия) – 2050: Концепция проекта и кар-та работ / под ред. Е. И. Михайловой и В. С. Ефимова. – Красноярск-Якутск: Сибирский федеральный университет – Северо-Восточный федеральный университет имени М. К. Аммосова, 2012. – 62 с.

7. YEFIMOV Valery. Preserving Linguistic and Cultural Diversity in the Republic of Sakha (Yakutia): Foresight Project // Linguistic and Cultural Diversity in Cyberspace. Proceedings of the 2nd International Conference (Yakutsk, Russian Federation, 12-14 July, 2011). – Moscow: Interregional Library Cooperation Centre, 2012. – P. 116-122.