МОДЕРНИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ: ОТ КУЛЬТУРНОЙ …sncps.ru/data/documents/1-modernizaciya_1.pdfстром культуры Самарской области С.В

Министерство культуры Российской ФедерацииФедеральное государственное бюджетное образовательное

учреждение высшего образования«Самарский государственный институт культуры»

посвящается 45-летию СГИК

МОДЕРНИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ:ОТ КУЛЬТУРНОЙ ПОЛИТИКИ К ВЛАСТИ КУЛЬТУРЫ

IV Международная научно-практическая конференция23–24 мая 2016 года

при поддержкеОБЩЕРОССИЙСКОГО ПРОЕКТА«НОВОЕ ПЕРЕДВИЖНИЧЕСТВО»

ФЦП «Культура России» (2012-2018 гг.)

Самара 2016

УДК 008(1-6)+930:001.12

М 74

Печатается по решению редакционно-издательского совета института

Под редакциейС.В. Соловьевой, В.И. Ионесова, Л.М. Артамоновой

М 74 «Модернизация культуры: порядки и метаморфо-зы коммуникации», IV Междунар. науч.-практ. конф. (2016; Самара). Материалы IV Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2016 г. [Текст]: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГИК; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова, Л.М. Артамоновой. – Самара: Самар. гос. ин-т культуры, 2016. – Ч. I. – 464 с.

В первую часть материалов международной научно-прак-тической конференции «Модернизация культуры: поряд-ки и метаморфозы коммуникации» (Самара, 23–24 мая 2015 г.) вошли

ISBN 978-5-88293-388-2 (ч.I)ISBN 978-5-88293-386-8 © СГИК, 2016 © Коллектив авторов, 2016

- 3 -

СОДЕРЖАНИЕПРЕДИСЛОВИЕ ............................................................................... 8ПЛЕНАРНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ........................................................11Соловьева С.В. Что значит быть современным: диалоги о модернизации культуры ............................................11Музычук В.Ю. О новой культурной политике России: упущенные возможности и ориентиры на будущее ...............................................................22

РАЗДЕЛ 1. «КРЕАТИВНЫЕ ПРАКТИКИ В МЕНЯЮЩЕМСЯ ОБЩЕСТВЕ: КУЛЬТУРНАЯ

ПОЛИТИКА КАК СТРАТЕГИЯ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ»Ионесов В.И. Культурная политика как стратегия преобразований: опыт, интенции, манипуляции ...................42Хренов Н.А. О коммуникативных сдвигах и личностном потенциале культуры ...........................................59Зинченко В.В. Модернизация парадигмы глобализации: в поисках альтернативных моделей .................67Жак Л. О коммуникативной стратегии и императивах жизнеспособности социально-экономических систем ...............................................88Казанцева С.Г. Некоторые аспекты современной экологической культуры ................................................................98Щенникова Л.С. Образ войны в искусстве и государственная политика .......................................................106Ипполитова А.Г. Сатанизм и оккультизм: современные «скрытые» манифестации ..................................111Ионесов В.И. О культурных основаниях экономики и политики: современные тренды, противоречия, взаимосвязи .....................................................................................116Акопов Г.В., Семенова Т.В. Проблемы сознания: Москва – Рим. Полувековая ретроспекция ............................129Чиркова Н.В. Социальная реклама как визуальный инструментарий современной культурной политики: ресурсы и сценарии преобразований ...................................... 142

- 4 -

Зайцева И.А. Пол и гендер как социальные конструкты культурных преобразований: интриги, соблазны и табу эмансипирующей культуры ............................................148Сошников А.Е. Культурная политика в системе массмедиа ......................................................................153Фоломеев С.Н. К вопросу о формировании гражданской позиции студенчества и профессуры в конце XIХ – начале ХХ веков в России: от землячеств до Русской высшей школы общественных наук в Париже .......................160Тромпф Г. Конфликты на Ближнем Востоке как эксперименты по модернизации светской политики, религиозной идеологии и права .............................168Уадлоу Р. Конвергенция культур как стратегия планетарного выживания: Ян Христиан Смэтс об интеграции человечества........................................................174Савелова Е.В. Художественная культура в контексте развития национальных культурных сообществ Дальнего Востока России .............................................................179Дёмин И.В. Социокультурная идентичность как историософская проблема ..................................................184Корецкая М.А. Режим публичности: политический контекст и культурные условия .................................................191Степанов И.В. Экспансия «политики» в пространстве культуры ...........................................................................................197Лепешкина Л.Ю. Обряды жизненного цикла народов Поволжья через призму советской идеологии .......................201Болотникова Е.Н. Культурная политика в образовании: штрихи к портрету .......................................................................205Телятникова О.Н. Политическая составляющая лингвокультурного образа иностранца в англоязычной прозе ...................................................................211Линниченко С.И. Интертекстуальность как способ переосмысления культурных кодов (на материале лирики немецкого постмодерна) ...............................................216

- 5 -

Алпатова О.Е. Понятие культурных практик в гуманитарном знании ................................................................223Орлова О.Н. Памятники истории и культуры: способы обживания в городе .......................................................................229Широченко А.И. Манифестарно-эстетические и социально-маргинальные перформансы как культурные практики и политические инсценировки в постсоветской России ....................................235Рыбаков С.К. Размыкание и преодоление в феноменологии аскезы С.С. Хоружего ..................................240Иванов А.В. Национальный контекст в культурном ландшафте (на примере Всемирной выставки – ЭКСПО) .......250Хангельдиева И.Г. Парадоксы культурной политики в эпоху глобализации ....................................................................255

РАЗДЕЛ 2. «МОДЕРНИЗАЦИЯ И КУЛЬТУРА В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ»

Шинаков Е.А., Чубур А.А. Древнерусские города Вщиж и Дебрянск в кросс-культурном аспекте .................................261Чернова Л.Н. «Дневник» Генри Мэчина в контексте культурных практик Англии XVI века .....................................266Ерохин В.Н. Особенности женской религиозности в английском постреформационном католицизме ...............271Киясов С.Е. Масонство и Ватикан: начало противостояния .............................................................................276Гордиенко Д.О. Английская королевская гвардия в 1668 г. (по донесениям Л. Мегалоцци) ...................................................280Ибнеева Г.В. Историческое наследие Казанского края в политической практике Екатерины II ...................................286Дубман Э.Л. Трансформация статуса и градостроительного облика Самары в последние десятилетия XVIII – начале XIX вв. ...................................................................291Мезин С.А. Д. Дидро о развитии русской культуры в XVIII веке ...................................................................298

- 6 -

Буренкова Л.Е. Мордва в освоении Самарского края в XVIII – первой половине XIX вв.: к истории изучения вопроса .............................................................................................304Бирюкова А.Б. Благоустройство поволжских городов как разновидность градостроительной практики (конец XVIII – первая половина XIX вв.) .................................311Ярош А.А. Сторонники дореформенной религиозной традиции и их отношение к модернизации ............................318Климкина Э.В. Образовательный аспект в сравнительной характеристике российских университетов первой половины XIX века (по воспоминаниям студентов).............322Майорова А.С. Саратовский купец Д.М. Вакуров в культурной жизни города (первая половина XIX в.) .........327Артамонова Л.М. Создание органов управления образованием и появление новых школ в условиях трансформации уездного города в губернский центр: Самара в 1850-е гг. ............................................................333Смирнов Ю.Н. Воздействие социального и культурного пространства провинциального города на формирование элементов гражданского общества (по материалам Самары в эпоху подготовки и реализации Великих реформ) ...........................................................................348

РАЗДЕЛ 3. «КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА РОССИИ В ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ»

Шкердина Н.О. Миссионерская деятельность на территории Среднего Поволжья как одно из направлений культурной политики во второй половине XIX в. (на примере Мордовского края) ..................361Ляпина А.В. Взаимоотношения Самарской духовной семинарии и Санкт-Петербургской духовной академии через корпорации преподавателей во второй половине XIX века .........................................................................366Кошелева А.И. Церковная публицистика на страницах провинциальной периодической печати во второй половине XIX в. (на примере Пензенской губернии) ............372

- 7 -

Сульдина Л.В. Влияние социального состава населения на развитие культурного пространства городской среды Мордовии в конце XIX–ХХ веков ..................................380Баринова Е.П. Трансформация культурной идентичности дворянства: от мира господ к «бывшим» .................................385Семенова Е.Ю. Темы войны и мира в песнях периода Первой мировой .............................................................................390Фролова К.В. Празднование памятных дат местного значения в дореволюционной Самаре ......................................399Досекин Е.С. Поместный собор Русской православной церкви в 1917-1918 гг. в условиях Гражданской войны ........405Кабытова Н.Н. Культурная политика советской власти в годы Гражданской войны ..........................................................411Братченко Т.М., Сенявский А.С. Трансформация культуры как составная часть советской модели модернизации (середина 1920-х – середина 1930-х гг.) ....................................415Кабытов П.С. Историк на переломе эпох...............................420Сенявский А.С. Советская индустриальная модернизация и трансформация идеологии: соотношение и взаимосвязи (1920–40-е гг.) ......................................................427Чирков М.С. «Церковь Христова… испытывает нападки и порицания»: трансформация государственно-конфессио-нальных отношений в СССР (1949-1958 гг.) ...........................431Гусева Т.М. Управление сферой культуры в России во второй половине XIX в. ...........................................................437Воеводина А.А. Государство и церковь в христианско-либе-ральной мысли России начала ХХ века ....................................442Черкасова М.В. Деятельность Самарской духовной консистории по сохранению церковной документации..................................................................................447Макарова И.Н. Партийный контроль за сферой образования в 1955–1965 гг. (по материалам Куйбышевской области) ...................................................................453

- 8 -

ПРЕДИСЛОВИЕ23–24 мая 2016 года в рамках юбилейных мероприятий,

посвященных 45-летию Самарского государственного инсти-тута культуры, состоялась IV Международная научно-практи-ческая конференция «Модернизация культуры: от культурной политики к власти культуры». Эта конференция входит в цикл наших ежегодных майских научных форумов, посвященных инновационной, модернизационной составляющей культуры и прошла при финансовой поддержке Министерства культу-ры РФ ФЦП «Культура России (2012–2018 гг.)» и художествен-но-просветительской программы «Новое передвижничество». В программу конференции вошли пленарное заседание, три-надцать секций и два круглых стола (в целом двести четыр-надцать докладов). География участников охватила шесть стран (США, Швейцария, Чехия, Украина, Беларусь, Россия) и двадцать семь городов России и зарубежья. В работе пле-нарного заседания конференции принял участие Министр культуры Самарской области Сергей Васильевич Филиппов. Торжественным финалом юбилейных мероприятий, посвя-щенных 45-летию СГИК, стал концерт «Под сенью дружных муз», который с большим успехом прошел в зале Самарской государственной филармонии.

Научное событие было ориентировано на обсуждение во-просов, возникающих в контексте известных правительствен-ных документов «Об утверждении Основ государственной культурной политики» (Указ Президента РФ от 24 декабря 2014 г. № 808), «Концепции долгосрочного социально-эко-номического развития Российской Федерации на период до 2020 года» (Распоряжение Правительства РФ от 17 ноября 2008 г. № 1662-р), концепции проекта Федерального закона «О культуре в Российской Федерации», которая прошла пар-ламентские слушания в 2015 году.

Современная тематизация проблем модернизации куль-туры невозможна без обращения к новым формам власти и управления в сфере культуры, трансформирующим как повседневность человека (его жизненный мир), так и систе-му институтов. Исследование теорий культурной политики, а также богатый опыт реформирования систем учреждений в мировой истории ХХ века вносит значительный вклад в фор-

- 9 -

мирование целостного образа модернизации российской культуры. Конференция изначально задумана как форум мно-жества дисциплинарных подходов. Встреча представителей разных дисциплин служит расширению тематического и ме-тодологического диалога, дает толчок в области познания и исследования существующей ситуации.

Многие доклады конференции вызвали живой отклик присутствующих. Дискуссия по вопросам теоретических и философских установок в формулировании принципов и приоритетов культурной политики была поддержана Мини-стром культуры Самарской области С.В. Филипповым. В ходе обсуждения были выделены общее и различное в понимании поставленных конференцией вопросов между государствен-ной властью и экспертным сообществом. Любая модерниза-ция ввергает политику в состояние нестабильности. Политика переходного периода попадает в неопределенное положение, с одной стороны, старые, базисные институции и системные правила игры становятся неустойчивы, с другой стороны, ор-ганизационные формы и роли действующих сил часто лома-ются, переписываются и согласовываются заново. Это делает труд по преобразованию чрезвычайно рискованным. Диалог, сложившийся на площадках нашей конференции, продемон-стрировал открытость государственной власти в деле публич-ного обсуждения вопросов культурной политики, а также же-лание российского научного и художественного сообщества внести свой вклад в дело модернизации национальной куль-туры. В представляемый сборник вошли некоторые материа-лы докладов и выступлений, состоявшихся на конференции.

Культура может и должна стать движущей силой, ресурсом преобразования современного российского общества. И та-кие сферы культуры как наука и образование должны быть в пионерах модернизационного движения, поскольку они фор-мируют субъектов культуры, или то, что экономистами назы-вается «человеческим капиталом». Современная культурная политика способствует не только развитию мировой эконо-мики, но и попадает в зону пристального внимания исследо-вателей и государственной власти по многим политическим причинам. Этому способствует активная деятельность ЮНЕ-СКО и консолидация усилий многих государств в деле сохра-нения и развития мирового культурного наследия. Не стоят в

- 10 -

стороне отечественные ученые, деятели культуры и искусства. Особенно ярко этот тезис подтверждает выступление Симфо-нического оркестра Мариинского театра под управлением В. Гергиева в Пальмире после мощнейших авиаударов и разру-шений древнего города.

Как разные культурные и политические традиции спо-собны строить общий гармоничный мир? Как глобализация влияет на культурную политику национальных государств? В каком устройстве культуры нуждается современный мир? Как преодолевать трудности диалога с людьми другой националь-ности и другой культуры? Какой уровень признания различий не разрушает единые основы национальной культуры? Часто эти вопросы не рассматриваются и откладываются на буду-щее, потому что ответы на них болезненны, неоднозначны и трудны. Политика творится не только в парламенте, прави-тельстве, в партиях и предвыборной борьбе, но и на микро-уровне повседневных связей и решений, которые каждый из нас принимает и реализует, в том числе на площадках акаде-мических конференций и дискуссий.

Проректор по научной работеи международным связям СГИК С.В. Соловьева

- 11 -

ПЛЕНАРНОЕ ЗАСЕДАНИЕ

Соловьева С.В.* Что значит быть современным: диалоги

о модернизации культурыАннотация. В статье рассматривается содержание концеп-

тов «модернизация культуры», «модернизация культурой» и их связь с властью и культурной политикой в научном дис-курсе и российских политических документах. Делается вывод о необходимости антропологического поворота в концептуа-лизации культурной политики в реалиях современного мира.

Ключевые слова: модернизация культуры, модернизация культурой, культурная политика, власть, жизненный мир че-ловека.

Solovyovа S.V.What does it mean to be modern: dialogues

about cultural modernizationAbstract. The article deals with the content of the concepts

«cultural modernization», «modernization of culture» and their relationship with the administration and cultural policy in the Russian scientific discourse and political documents. The author states the necessity of anthropological turn in the conceptualization of cultural policy in the realities of the modern world.

Keywords: modernization of culture, modernization by culture, cultural politics, power, lifeworld.

Название статьи задает не только академическую пер-спективу, но обращается к вопросам, имеющим отношение к каждому живущему в современной культуре. В центре внимания находится такая известная и много обсуждаемая категория, как модерн. Отечественный исследователь Мак-сим Борисович Хомяков пишет: «К сожалению, английское modernity не имеет русского эквивалента. Современность не подходит, потому, что... имеет чисто временной, а не содержа-

*Соловьева Светлана Владимировна, доктор философских наук, проректор по научной работе и международным связям Самар-ского государственного института культуры (Самара).

- 12 -

тельный смысл. …Ничуть не лучше и термин Новое Время, специально предназначенный для описания исторической модерности» [1, с. 58-59]. Представляется обратное: вопрос о модерне, модернизации, а также о сути современности могут считаться одноплановыми. Такова же позиция Юргена Хабер-маса, для которого «модерность» означает «принадлежность к современности», поэтому раскрытие связи модернизации, культуры, человека и власти возможно через проблематиза-цию современности.

Что означает концепт «модернизация культуры»? Он объ-единяет два понятия – «культура» и «модернизация». Вопрос о том, что такое культура широк как в историческом, так и в теоретическом отношении. Для сужения этого необозримого поля нужно сформулировать более узкий вопрос: что собой представляет культура, которая может быть модернизацион-ной или выступить основанием модернизации? Если культуру понимать по модели повседневности, то модернизация будет медленной, т. к. ценности, нормы и уклад жизни устойчив во времени. Если понимать культуру по модели искусства, то так понятая культура будет локомотивом модернизации, т.к. искусство по своей природе новационно. Другое значимое обстоятельство, скрытое в названии конференции, связано с тем, что понятие «культура» употребляется здесь в единствен-ном числе. А это значит, что название несет в себе отпечаток европоцентризма. Как отмечает К. Разлогов, в ХХ в. после крушения колониальных империй термин «культура» стал «использоваться не в единственном (европоцентристском), а во множественном числе, что и было зафиксировано в до-кументах ЮНЕСКО» [2]. Следовательно, формулируя концепт «модернизация культуры», мы понимаем культуру скорее как универсалию, где исторические и локальные особенности всегда выступают вариантами по отношению к культуре как таковой.

Если обратиться к словарям, то можно отметить бедность в дефинициях понятия «модернизация культуры», или «куль-турная модернизация». Оно не вошло в академический сло-варь как категория с устойчивым значением. Кроме того, понятие политизировано и связано с реформированием ин-ститутов, что неминуемо порождает конфликты интересов.

- 13 -

Таким образом, если на концепт «модернизация культу-ры» взглянуть со стороны категории «культура», то возникает более точный вопрос к сути проблемы: возможна ли модер-низация культурой? Если опираться на ныне существующие теории, то ответ не может быть однозначным. Ясно одно, что в политической практике модернизация культуры – это процесс реформирования сферы культуры, понятой, прежде всего, как система институтов. Тогда и власть понимается как система политических институтов, регламентирующих социальные отношения во всех сферах жизни общеста. А вот модерниза-ция культурой – это трансформация общества через изме-нение его культуры. Здесь власть толкуется расширительно: как сила, направляющая человеческие действия и отношения в русло определенного порядка.

Второй аспект проблематизации названия конференции связан с понятием «модернизация». Что такое модернизация? В широком смысле – это исторический процесс превращения общества в современное, а также такие способы рефлексии процессов и институтов, которые были бы адекватны совре-менности. Мне близка философская позиция П. Вагнера, кото-рый пишет: «Под модерностью я понимаю ситуацию, в кото-рой люди стремятся самостоятельно определять свою жизнь, свои отношения с другими и свои формы бытия в мире. Под политической модерностью я понимаю самоопределение сво-ей жизни сообща с другими, правила общежития» [3, с. 23].

По мнению Й. Арнасона, в истории мысли сложились устой-чивые контексты употребления понятия «модерн». Во-первых, «мы говорим о периоде модерна», во-вторых, «идея модерна сохраняет привязку к определенному региону, сколь бы спор-ным это ни являлось». В-третьих, «расширение и трансформа-ции капиталистической экономики являются неотъемлемой частью» современности. В-четвертых, это нация-государство, адаптированная к демократической революции и породившая «новые формы идентичности с новыми механизмами контро-ля». В-пятых, «погоня за научным знанием» сопровождается конфликтом между Просвещением и романтизмом в культуре [4, с. 11-12].

В ХХ веке развернулась критика европейских теорий мо-дерна, начиная от Парсонса и до Гидденса, и активизирова-лась дискуссия об альтернативных, неевропейских формах

- 14 -

модернизации. Общая проблематика теорий модернизации сместилась «к более сложным образам модерна», что вывело «на передний план культурные аспекты» [4, с. 11]. Сходную мысль высказывает Ш. Эйзенштадт (теория множественности форм модернов, multiple modernitites): критика ранних теорий модернизации 50-х гг. привела к признанию относительной самостоятельности «символической сферы по отношению к структурным аспектам социальной регуляции», а значит, и пе-реосмыслению роли традиции, ее гибкости и эффективности в современных условиях [5, с. 131-132]. Таким образом, кон-цепт «модернизация культуры» является спорным, допускаю-щим множественность интерпретаций, и создает благодатные условия для научного и философского исследования.

Тема конференции связана с рассмотрением модерниза-ции культуры через культурную политику. Почему это важно? Потому что в обществах модерна сфера политики становится приоритетной, а также, потому что в разных типах государств и обществ накоплен значительный опыт управления культу-рой. Насколько существующая система управления способ-ствует модернизации общества и культуры? Для не западных обществ вопрос о достижении состояния современности яв-ляется не праздным, поскольку «самобытность субкультур может становиться источником вооруженных конфликтов. Проблема субкультур превращается из сугубо академической в практическую и политическую, в том числе и в ключевом аспекте культурной политики» [2]. Культура сегодня – это поле борьбы и войны, где от снарядов гибнут не только памят-ники, но люди иных, чужих, других культур. В чем мы еже-дневно убеждаемся не понаслышке.

В мировом опыте исследователь В.Г. Федотова выделяет семь типов отношений между культурой и модернизацией: «1) формирование модернистской культуры на Западе; 2) мо-дернизация сфер общества, не затрагивающая культуры, и по этой причине чреватая срывом; 3) победа традиционной куль-туры над модернизацией, проведенной неграмотно или слиш-ком быстро; 4) учет собственной культуры при осуществлении модернизации; 5) учет в модернизации повседневной культу-ры и особенностей хозяйствующих субъектов; 6) формирова-ние новых модернизационных культур (Востока, отдельных

- 15 -

стран); 7) создание модернизационных культур незападных стран на основе традиционной культуры» [См.: 6, с. 146].

Как толкуется культурная политика и модернизация куль-туры в российских политических документах? Ответ дан в «Основах государственной культурной политики». Там мож-но встретить такую дефиницию: «"Культурная политика" – действия, осуществляемые органами государственной власти Российской Федерации и общественными институтами, на-правленные на поддержку, сохранение и развитие всех отрас-лей культуры, всех видов творческой деятельности граждан России и формирование личности на основе присущей рос-сийскому обществу системы ценностей». Данное понимание культурной политики институционально и предполагает, что ее субъектами выступает государство, учреждения культуры, образования, науки. Понятие «модернизация» в документе встречается 3 раза: первый раз в виде приоритетной задачи развития России, второй раз заявляется о необходимости «мо-дернизации материально-технической базы сферы культуры», в третий раз в контексте мер по модернизации деятельности библиотек. Внимательное чтение этого программного доку-мента приводит к выводу том, что модернизация рассматри-вается как цель в развитии российского общества, в том числе, сферы культуры.

Если обратиться к проблематике модернизации культуры в современном научном дискурсе, то многие известные уче-ные говорят о политическом контексте процесса, среди них и Ю. Хабермас. Он полагает, что ориентация модерна на куль-турную фрагментацию дополнительно стимулируется рели-гиозным фундаментализмом, что «взывает к межкультурному дискурсу о принципах политической справедливости как нор-мативной базе определенного космополитического порядка» [См.: 7, с. 7]. По его мнению, в основании современной глоба-лизации лежит конфликт религиозных мировоззрений и свет-ского (читай, западного) разума. Единственный политический выход из конфликта он видит в мультикультурализме и соз-дании международной правовой системы, где космополитиче-ское правовое состояние должно быть «превыше конфликтов по поводу мировоззрений» [7, с. 18, 20]. Это типичный запад-ноевропейский ответ на запрос…

- 16 -

По мнению П. Блоккера, «для восточной Европы история модернизации должна быть осмыслена... как адаптация к мест-ным обстоятельствам приемов западного социального разви-тия», где формы открытости и формы закрытости выступают «частью большой драмы здешней модернизации» [8]. Нетер-пимость к внешним влияниям, чувство опасности, которую несет западная модернизация позволила Восточной Европе сохранить свою самобытность.

Какие инструменты предлагает государство для модерниза-ции культуры? В истории государственного управления куль-турой можно выделить следующие меры по модернизации:

• реформа учреждений, институтов; • инвестирование в инновационные сектора экономики

(ставка на развитие креативных индустрий, развитие третьего сектора экономики);

• поддержка технологизации и медиализации культурной среды;

• реформы в области образования и просвещения;• создание условий для роста СМИ;• активная работа по рационализации систем управления,

в том числе и идеологии и пр.Какие инструменты предлагает собственно культура как

сфера общественной жизни и сектор экономики:• ставка на инновационность в области искусства, науки,

технологий;• создание креативных сред в границах урбан-пространств;• расширение полей и площадок коммуникаций по вопро-

сам религии, искусства, морали, науки, права, гражданских инициатив;

• формирование новых способов рефлексии и работы с на-следием, конструирование прошлого в горизонте интересов современности и пр.

Здесь ключевым принципом выступает ориентация на множественность и разнообразие, открытость, доступность продуктов и услуг в сфере культуры.

Если политическая власть будет действовать не по принци-пу «модернизация культуры», а на основании идеи «модерниза-ция культурой», то и само понятие «культура» расширяет свое содержание до границ жизненного мира человека. Поэтому модернизация культурой возможна только тогда, когда в центр

- 17 -

культуры встанет человек – не гений, подобный богу, а граж-данин, культурный субъект, т. е. каждый из нас. В таком пони-мании культуры и ее модернизации голос есть у каждого… По сути дела, переход от культурной политики к власти культуры может состояться только тогда, когда изменится наше понима-ние, когда культура перестанет быть одной из сфер жизни об-щества, наряду с экономикой, политикой и общением, и станет понятием, описывающим жизненный мир человека.

Модернизирующиеся общества в разной степени реали-зуют эту программу, но то, что они движутся в этом направ-лении остается абсолютно несомненным. Уместно процити-ровать П. Вагнера: перемещение от идей коллективности к «отдельному человеку и его “просто жизни” (bare life) (Джор-жио Агамбен) завершает собой новый образ мира, в котором общественные отношения могут иметь глобальное распро-странение, но являются столь разреженными (thin) и эфе-мерными, что люди современной модерности (contemporary modern human being) считаются реализующими свою жизнь в социальном контексте, который они не могут представить как свой собственный» [9, с. 14]. Этот фрагмент абсолютно под-тверждает тезис о том, что культурная политика тогда обер-нется властью культуры, когда человек/гражданин/каждый из нас будет рассматриваться как культурный и исторический актор. Когда в центр культуры и истории встанет человек, а не институты или абстрактно понимаемые общности.

Эта идея связана с трансформацией онтологического смысла власти. В философии и социологии ХХ в. происходила трудная работа по анализу влияния микроуровневых транс-формаций на изменение общества. В последние два века прои-зошел резкий поворот от классической диалектики господина и раба у Гегеля к микроанализу власти Фуко или ризоматиче-скому порядку культуры и власти у Делеза. Если в века класси-ческого историзма власть понималась по модели господства, и ее олицетворением был политический институт государства, то ХХ век изменяет представления о субъекте и объекте вла-сти, о ее структуре и институтах, о месте человека в системах власти. В ХХ в. были созданы яркие концепции тотальной власти, распространяющей свои практики на все тело дисци-плинарного общества. Изменения видения современности, культуры и власти идут рука об руку, формируя способы го-

- 18 -

ворения о существующих культурных, политических, художе-ственных практиках. Статус культуры в обществе инноваций значительно вырос, а символические структуры культуры все энергичнее врастают в поле экономической и политической власти. Время прямого и открытого господства кануло в Лету, а пришли сложные культурные практики трансформации субъектов власти и подчинения. Историческая динамика мо-дерна построена на беспрецедентном развитии способностей человека к самоопределению, самопознанию и самопреобра-зованию. Это не только бросает вызов власти, но также и дает основания для ее постоянных изменений.

Для иллюстрации уместно вспомнить понятие «жизненная политика» Э. Гидденса. «Мы определяем понятие жизненной политики, – пишет Э. Гидденс, – скорее как политику жизнен-ного стиля, действующую в контексте институциональной рефлексивности. Оно относится не к тому, чтобы “политизи-ровать” – в узком смысле этого понятия – решения, связанные со стилем жизни, но к тому, чтобы ре-морализировать их. …Периферия жизненной политики охватывает множество раз-личных проблем. Одна из них – это самоидентификация как таковая. Рефлексивный проект самости. …Сегодня заданный истечением традиции вопрос “Кем я буду?” неразрывно свя-зан с вопросом “Как я буду жить?”» [10, с. 203]. Таким обра-зом, жизненная политика – это политика самоактуализации для создания «Я» как рефлексивного проекта. Политика жиз-ненных стилей выступает наследницей политики эмансипа-ции, но в ней присутствует значительный позитивный смысл. Раньше адепты эмансипации боролись за «свободу от». Сей-час жизненную политику интересует позитивное содержание свободы субъекта, способного осуществлять независимый выбор жизненного пути. Это помогает человеку решить фи-лософский вопрос о том, как можно жить в условиях посттра-диционного мира с его множественностью систем ценностей и неоднозначностью экзистенциального выбора. Разработка жизненной политики становится первостепенной задачей периода высокого модерна, где свобода выбора жизненного стиля реализуется в контексте глобальной взаимозависимо-сти индивидуальных и планетарных потребностей. Поэтому самым значимым местом для реализации культурной поли-тики или власти культуры становится жизненный мир чело-века, который он воспринимает как естественный и не про-

- 19 -

блематичный. Власть в культуре не может более работать как исключительно аппарат управления ее институтами, власть становится все более тотальной, гибкой, все более контроли-рующей и дисциплинирующей.

Чтобы некоторым образом приземлить идеи и показать ее практический, а не только философский потенциал, можно обратиться к отечественному опыту. Как это работает или мо-жет работать в российской культуре, в российской культур-ной политике? Валентина Юрьевна Музычук в одном из своих текстах пишет: «Складывается впечатление, что культурная политика, как впрочем и социальная, в сфере образования, здравоохранения, является не самостоятельным направлени-ем государственной политики, а производной от бюджетного процесса» [11, с. 38]. Чтобы изменить ситуации, государство в «Концепции долгосрочного социально-экономического разви-тия Российской Федерации на период до 2020 г.» заявляет, что «принципиальной особенностью государственной политики в сфере культуры Российской Федерации… становится децен-трализация управления отраслью. Проектно-ориентированное финансирование деятельности учреждений культуры позволит ввести их в систему современных экономических отношений. Развитие института частно-государственного партнерства в сфере культуры будет способствовать привлечению внебюд-жетных средств и сокращению бюджетных затрат».

Вопрос «должно ли государство финансировать культуру и искусство, и как это сделать наиболее эффективно?» не входит в наш предмет. Выскажу лишь философский тезис: культур-ная политика должна быть обращена к человеку и исходить из первичности и ценности его жизни в культуре. Представ-ляется современной мысль К.Э. Разлогова, который полагает, что «модернизационные процессы во всех сферах российской жизни могут быть успешно осуществлены только при глубо-ком понимании культурных особенностей современного про-блемного поля России». В культурной политике важно верное сочетание разумной охранительной и инновационной ориен-тации. Для реализации цели модернизации российского об-щества и культуры важна социально ориентированная куль-турная политика, которая предполагает:

• «разработку специальных форм и технологий социально-го участия для повышения качества жизни членов общества собственными силами;

- 20 -

• обновление программ образования, просвещения, приобре-тения практических навыков, помогающих решать сегодняшние личные проблемы социально приемлемыми способами» [2].

Среди приоритетных направлений государственной куль-турной политики может быть «помощь членам общества в адаптации к меняющимся условиям общественной жизни средствами культуры (прежде всего массовой), совершен-ствование технологического, кадрового, организационного обеспечения этой сферы». Культура в ее организационном ос-новании должна трансформироваться из системы институтов в индустрию, способную производить высококачественный продукт (в виде произведения или услуги). Сходную мысль высказывает Э.А. Куруленко, отмечая, что без разумной и взвешенной политики в области культуры и искусства, обра-зования и науки, без учета множественности культур и «слож-ности самой культуры», преобразования общества и человека невозможны [См.: 12, с. 552].

Основным пусковым механизмом перемен может быть только человек: «Экзистенциальная природа человека служит фундаментальным основанием для запуска всех трансформа-ционных процессов в культуре и является генеральным инди-катором ее конструктивных и деструктивных модификаций» [13, с. 164]. Если мы не пройдем этот Рубикон понимания, то модернизация в отечественной культуре будет идти замед-ленными темпами. От самостоятельности и решительности наших действий зависит судьба национального наследия и будущее культуры, которую мы обязаны сохранить для гря-дущих поколений. А без антропологического поворота это не представляется возможным.

Источники и литература1. Хомяков, М.Б. Модерность: путь к открытости будуще-го [Электронный ресурс] / М.Б. Хомяков // Журнал со-циологии и социальной антропологии. – 2009. – Т. XII, №2(47). – URL: http://jourssa.ru/sites/all/files/volumes/2009_2/Khomyakov_2009_2.pdf2. Разлогов, К. Российская культурная политика в контексте глобализации [Электронный ресурс] / К. Разлогов, Э. Орлова, Э. Кузьмин // Отечественные записки. – 2005. – № 4(25).– URL: http://www.strana-oz.ru/2005/4/rossiyskaya-kulturnaya-politika-v-kontekste-globalizacii

- 21 -

3. Вагнер, П. Политическая форма новой Европы, Европа как политическая форма [Электронный ресурс] / П. Вагнер// Журнал социологии и социальной антропологии. – 2009. – Т.12, № 2. – URL: http://jourssa.ru/sites/all/files/volumes/2009_2/Wagner_2009_2.pdf4. Арнасон, Й. Коммунизм и модерн [Электронный ре-сурс] / Й. Арнасон // Социологический журнал. – 2011. – №1. – URL: http://www.jour.isras.ru/index.php/socjour/article/viewFile/1187/11445. Эйзенштадт, Ш. Новая парадигма модернизации. Распад ранней парадигмы модернизации и пересмотр соотношения между традицией и современностью [Электронный ресурс]. Перевод третьего фрагмента осуществлен по изд.: Eisenstadt S. Modernization: Protest and Change. – New York, 1966. – P.131-132. – URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Eras/55.php6. Федотова, В.Г. Модернизация и культура [Электронный ресурс] / В.Г. Федотова. – URL: http://cyberleninka.ru/article/n/modernizatsiya-i-kultura7. Хабермас, Ю. Религия, право и политика. Политическая справедливость в мультикультурном Мир-Обществе / Ю. Ха-бермас // Полис. – 2010. – № 2. 8. Блоккер, П. Сталкиваясь с модернизацией: открытость и закрытость другой Европы [Электронный ресурс] / П. Блок-кер; пер. с англ. А. Маркова // Новое литературное обозрение. Антропология закрытых сообществ. – 2009. – № 100. – URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2009/100/9. Открытость будущего: модерность и общественные нау-ки. Интервью с Питером Вагнером [Электронный ресурс] // Журнал социологии и социальной антропологии. – 2009. – Т.12, № 2. – URL: http://jourssa.ru/sites/all/files/volumes/2009_2/Interview_with_Wagner_2009_2.pdf10. Гидденс, Э. Трансформация интимности [Электронный ресурс] / Э. Гидденс; пер. с англ. В. Анурин. – Санкт-Петер-бург: Питер, 2004. – URL: http://yanko.lib.ru/books/sociology/giddens-transformation.htm#_Toc17162559511. Музычук, В.Ю. Должно ли государство финансировать культуру? [Электронный ресурс] / В.Ю. Музычук. – Москва: Ин-т экономики РАН, 2012. – URL: http://inecon.org/docs/Muzychuk_paper.pdf12. Куруленко, Э.А. Модернизация российского общества и культуры: социально-философский аспект [Электронный ре-сурс] / Э.А. Куруленко // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. – 2013. – Т. 15, № 2(3). – URL: http://www.ssc.smr.ru/media/journals/izvestia/2013/2013_2_549_553.pdf

- 22 -

13. Ионесов, В.И. Переходный процесс: императивы и векторы трансформации культуры [Электронный ресурс] / В.И. Ионесов // Модернизация культуры: порядки и метаморфозы комму-никации: материалы III Междунар. науч.-практ. конф.: в 2 ч. / под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова, Л.М. Артамоновой. – Самара: Самар. гос. ин-т культуры, 2015. – URL: http://elibrary.ru/download/82366616.pdf

Музычук В.Ю.* О новой культурной политике России: упущенные

возможности и ориентиры на будущееАннотация. Статья посвящена анализу основных докумен-

тов стратегического планирования в сфере культуры и искус-ства в Российской Федерации: Основ государственной куль-турной политики и Стратегии государственной культурной политики на период до 2030 года. В статье проанализированы основные противоречия современной системы государствен-ного управления в сфере культуры и очерчены контуры клю-чевых институциональных преобразований, необходимых для формирования новой модели культурной политики России.

Ключевые слова: культурная политика, экономика культу-ры, сфера культуры и искусства, культурный сектор, страте-гия государственной культурной политики, государственная поддержка культуры.

Muzichuk V.Yu. On the new cultural policy of Russia: missed

opportunities and future directions Abstract. In the article the main documents of strategic

planning in the sphere of the arts and culture in the Russian Federation are analyzed: the Fundamentals of the State Cultural policy and State Cultural policy Strategy for the period up to 2030. The basic contradictions of public administration in cultural sector of modern Russia are considered and the primary institutional changes which are necessary for the formation of a new model of Russian cultural policy are outlined.

* Музычук Валентина Юрьевна, доктор экономических наук, заместитель директора Института экономики РАН по научной работе (Москва).

- 23 -

Keywords: cultural policy, cultural economics, the sphere of the arts and culture, cultural sector, state cultural policy strategy, public support for the arts and culture.

2014 г. был объявлен Указом Президента РФ Годом культу-ры в Российской Федерации. Логическим завершением этого тематического года стали Основы государственной культур-ной политики, утвержденные Указом Президента РФ от 24 де-кабря 2014 г. № 808 (Основы ГКП – далее по тексту). Уни-кальность указанных Основ ГКП заключается в признании широкого понимания культуры (несводимости исключитель-но к сфере развлечения и досуга) и ее ведущей роли в соци-ально-экономическом развитии и улучшении качественных характеристик общественного устройства, что в нашей стране впервые закреплено на государственном уровне высоким ста-тусом принятого документа. По сути, речь шла об анонсиро-вании новой культурной политики России, реализация кото-рой предполагает:

1) приоритетное развитие культуры и широкий диапазон действия культурной политики;

2) интеграцию культуры во все сферы общественного устройства и систему государственного управления;

3) гармонизацию взаимоотношений «человек – общество – государство» через так называемую культуру участия;

4) достижение межведомственного, межуровневого и межре-гионального взаимодействия по вопросам развития культуры;

5) активизацию институтов гражданского общества в реа-лизации государственной культурной политики;

6) создание банка данных по культурным практикам регио-нов России и распространения лучших практик;

7) понимание культуры как ресурса развития, а вложения в культуру – как инвестиции в человеческий капитал и будущее нашей страны;

8) изменения парадигмы финансирования культуры: пе-рехода от государства-мецената к государству-инвестору; обеспечения государственных гарантий в области культуры; внедрения механизмов поддержки культуры за счет предо-ставления гражданам права выбора направлений расходо-вания бюджетных средств (через активизацию институтов гражданского общества).

- 24 -

Однако последующие события показали, сколь велика сила инерции в самой государственной машине, которая не позволя-ет запустить трансформационные процессы в сфере культуры. Подготовка Стратегии государственной культурной политики на период до 2030 года (Стратегия ГКП – далее по тексту) лишь подтвердила тот факт, что государство в одиночку не может реализовать намеченные преобразования, уподобившись ба-рону Мюнхгаузену, вытащившему себя за волосы из болота. Согласно законам физики, никакие внутренние силы не мо-гут сообщить телу движение. Именно поэтому в Основах ГКП огромное значение придается институтам гражданского об-щества, которое в состоянии артикулировать общественный запрос и таким образом дать импульс к реализации социо-культурных преобразований в России.

1. Основные противоречия современной культурной по-литики России

Документы стратегического планирования в Российской Федерации подтверждают факт недооценки роли культуры в социально-экономическом развитии нашей страны. Так, в Кон-цепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 г. был задан вектор на приоритетное развитие науки и образования, за счет акти-визации которых предполагалось перейти к инновационному, социально-ориентированному обществу (утверждена распо-ряжением Правительства Российской Федерации от 17 ноября 2008 г. № 1662-р). При этом культура как неотъемлемая харак-теристика качества жизни, ключевая детерминанта перехода к социально-ориентированному обществу, выпала из поля зре-ния разработчиков данного документа. Между тем «путь к ин-новациям лежит через повышение интеллектуального уровня людей, что возможно только в культурной среде, позволяющей осознать цели и ориентиры развития общества» [1, с. 2].

«Стратегия-2020: новая модель роста – новая социальная политика», подготовленная следом за Концепцией-2020, ста-вила своей целью развитие креативного класса, т. е. людей с инновационным мышлением и предпринимательскими спо-собностями. В Стратегии-2020 декларируется, что «новая со-циальная политика должна полнее учитывать интересы тех слоев общества, которые способны реализовать потенциал инновационного развития. <…> С культурной точки зрения

- 25 -

это люди с высшим образованием, относящиеся к креативно-му классу (по меньшей мере, потенциально)» [2, с. 4]. Как из-вестно, концепцию креативного класса впервые ввел в широ-кий научный оборот американский социолог Ричард Флорида в своем нашумевшем бестселлере «Креативный класс: люди, которые меняют будущее» [См.: 3]. К креативному классу он относит людей, «производящих экономические ценности в процессе творческой деятельности». Напротив, развитие кре-ативности в Стратегии-2020 ассоциируется исключительно с инновационным мышлением и предпринимательскими спо-собностями, абстрагируясь от важнейшей роли культуры в творческом процессе, лежащем в основе креативности.

В Государственной программе РФ «Развитие культуры и ту-ризма» на 2013-2020 гг. на уровне постановки целей декларирует-ся широкое понимание культуры (утверждена Постановлением Правительства РФ от 15 апреля 2014 г. № 317). Так, целями Гос-программы является «реализация стратегической роли культу-ры как духовно-нравственного основания развития личности и государства, единства российского общества, а также развитие туризма для приобщения граждан к мировому культурному и природному наследию». Однако ожидаемые результаты от реа-лизации Госпрограммы вовсе не связаны с заявленными целя-ми, так как пять целевых индикаторов и показателей отражают исключительно узковедомственное понимание культуры: 1) ко-личество посещений, организаций культуры; 2) доля объектов культурного наследия, находящихся в удовлетворительном со-стоянии; 3) прирост количества культурно-просветительских мероприятий, проведенных организациями культуры в образо-вательных учреждениях; 4) прирост числа российских лауреа-тов международных конкурсов и фестивалей в сфере культу-ры; 5) прирост численности лиц, размещенных в коллективных средствах размещения. Ожидаемые результаты во многом носят декларативный характер из-за отсутствия конкретных механиз-мов решения поставленных задач.

Существующая система государственного управления в сфе-ре культуры в России характеризуется тремя ключевыми осо-бенностями: 1) управление учреждениями культуры; 2) управ-ление услугами в сфере культуры; 3) управление «смыслами» через (не)предоставление государственной поддержки.

- 26 -

Во-первых, по-прежнему превалирует узковедомственный подход к культуре, в рамках которого культура сводится к си-стеме культурно-досуговых учреждений. В результате культура трактуется не в терминах воспитания и просвещения, но как развлечения, сферы проведения досуга в нерабочее время. При таком понимании культуры система управленческих решений по отношению к организациям культуры подчинена импера-тиву: «больше зарабатывать». В качестве критериев эффек-тивности выступают показатели заработанных доходов. Так, в интервью «Литературной газете» от 4 сентября 2013 г. министр культуры сказал: «В идеале театры, конечно, должны быть са-моокупаемыми, а еще лучше – высокоприбыльными. Но мы требовали и будем требовать, чтобы росли внебюджетные до-ходы и посещаемость». Между тем в Концепции долгосрочного развития театрального дела на период до 2020 года подчеркива-ется, что «опережающий рост государственного финансирова-ния театров по сравнению с динамикой собственных доходов – объективная закономерность. Театр экономически убыточен по своей природе не только в России, но и во всем мире. В связи с этим требуется государственная поддержка театральной дея-тельности» (Концепция долгосрочного развития театрального дела в Российской Федерации на период до 2020 года. Одобрена Распоряжением Правительства РФ от 10 июня 2011 г. № 1019-р). Причем театры из всех видов культурной деятельности демон-стрируют в среднем по стране самую высокую долю заработан-ных средств в общем объеме финансовых поступлений, чем не могут похвастаться ни библиотеки, ни клубы – самая многочис-ленная категория учреждений культуры.

При этом федеральный орган исполнительной власти в лице Министерства культуры Российской Федерации в зна-чительной степени сосредоточился исключительно на обеспе-чении деятельности федеральных учреждений и организаций культуры, доля которых в общем количестве отечественных учреждений культуры не превышает 5 %. Деятельность регио-нальных и муниципальных учреждений культуры не входит в компетенцию федерального министерства.

Во-вторых, в России укоренилась трактовка культуры как сферы услуг. С момента введения Общероссийского классифи-катора видов экономической деятельности (введен 01.01.2003) культурная деятельность оказалась в разделе «Предостав-

- 27 -

ление прочих коммунальных, социальных и персональных услуг». Реализация бюджетной реформы в части введения «бюджетирования, ориентированного на результат» (БОР) укрепила отношение к культуре как сфере услуг. В процессе реформирования произошла cмена приоритетов деятельно-сти учреждений культуры – от просветительской функции к обеспечению доступности культурных благ. Изменилась и мо-тивация финансирования учреждений культуры: от содержа-ния сети на основании сметы – к обеспечению услуг в сфере культуры по государственному (муниципальному) заданию. Если культура понимается государством как сфера услуг, то целью управленческих решений в культуре является не воспи-тание и просвещение человека, а «взращивание квалифициро-ванного потребителя» (из выступления министра образова-ния и науки А.А. Фурсенко на молодёжном форуме «Селигер» 23 июля 2007 г.: «недостатком советской системы образования была попытка формировать человека-творца, а сейчас зада-ча заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя, способного квалифицированно пользоваться результатами творчества других»). Данные социологических опросов населения России уже демонстрируют перекос уста-новок общественного сознания в сторону внешней атрибути-ки «культурного человека». По данным ВЦИОМ, 59 % росси-ян считают, что культурных людей стало меньше в последние 3-5 лет. Каждый пятый опрошенный полагает, что больше всего культурных людей было в 1970–80-х годах [См.: 4]. При этом под культурным человеком опрашиваемые подразуме-вали того, «кто имеет высшее образование, посещает театры, выставки, концерты, хорошо владеет русским языком и не ру-гается матом» [См.: 5].

В-третьих, современная культурная политика России ха-рактеризуется попытками управления «смыслами» через (не)предоставление государственной поддержки. Такая позиция приобретает в настоящее время все более жесткое звучание: «Сохранение единого культурного пространства требует от-каза от государственной поддержки культурных проектов, навязывающих чуждые ценности. <…> Никакие эксперимен-ты с формой не могут оправдать содержания, противореча-щего традиционным для нашего общества ценностям. <…> Те, чья деятельность противоречит культурным нормам, не имеют оснований претендовать на государственное финан-

- 28 -

сирование…» [6, с. 47-48]. Опасность озвученного подхода заключается в том, что определение традиционных и чуж-дых ценностей, а также соответствие творческой деятельно-сти культурным нормам будет отдано на откуп чиновникам. Применительно к финансированию культуры и искусства это свидетельствует о продолжающейся «трансформации госу-дарственной поддержки в феномен личного меценатства за общественный счет» [См.: 7].

2. Основы государственной культурной политикиВо многом дисфункция современной культурной поли-

тики и тревожные тенденции, нарастающие в культурном пространстве России, определили тот факт, что 2014 г. был объявлен Президентом РФ Годом культуры в Российской Фе-дерации. В течение всего года рабочая группа во главе с руко-водителем Администрации Президента РФ С.Б. Ивановым и при самом непосредственном участии советника Президента РФ по культуре и искусству В.И. Толстого занималась подго-товкой уникального в своем роде документа, определяющего основные контуры необходимых изменений культурной по-литики России – Основ государственной культурной полити-ки. В конце мая 2014 г. документ был представлен на широкое общественное обсуждение, после чего был существенно дора-ботан и переработан с учетом поступивших замечаний. Осно-вы ГКП были подписаны Указом Президента РФ 24 декабря 2014 г. перед началом совместного заседания Государственно-го совета РФ и Совета по культуре и искусству при Президен-те РФ (Указ Президента РФ от 24 декабря 2014 г. № 808 «Об утверждении Основ государственной культурной политики»).

Уникальность Основ государственной культурной полити-ки заключается в том, что впервые на государственном уровне принят документ стратегического значения, возводящий куль-туру в ранг национальных приоритетов и утверждающий ши-рокий взгляд на культуру. Речь идет о несводимости культуры к сфере услуг и системе культурно-досуговых учреждений, как это традиционно трактовалось в терминах узковедомственно-го подхода. Новое понимание государственной культурной политики исходит из необходимости межведомственного вза-имодействия органов государственной власти и местного са-моуправления всех уровней по вопросам развития культуры, сохранения и укрепления единого культурного пространства,

- 29 -

активной поддержки государством гражданских инициатив, а также активизации участия граждан в культурной деятельно-сти и включенности общества в целом в культурные процес-сы, происходящие в стране.

Основы ГКП существенно расширяют ареал действия культурной политики (рис. 1). Помимо традиционных для сферы культуры и искусства областей деятельности, культур-ная политика включает в себя культурную среду и образ жиз-ни; межнациональные отношения; образование, воспитание и просвещение; гуманитарные науки, русский язык и нацио-нальные языки народов России, литературу; международное гуманитарное и культурное сотрудничество; культурные ин-дустрии; архитектуру, дизайн и градостроительство; детское и молодежное движение; информационное пространство.

В настоящее время к компетенции Минкультуры России относятся только 3 из 9 групп задач, заявленных в Основах ГКП. Поэтому реализация культурной политики в указанных областях предполагает достижение межведомственного взаи-модействия по вопросам развития культуры между Минкуль-туры, Минобрнауки, МИД, Росмолодежью, Минкомсвязи, Роспечати, Минспортом, Минфином, Минэкономразвития, Федеральным агентством по делам национальностей и проч. Широкий радиус действия культурной политики невозможно обеспечить в границах ведения одного Минкультуры России.

Рис 1. Широкое понимание культуры в Основах ГКП

- 30 -

Не меньшее значение придается в Основах ГКП необходи-мости достижения межуровневого взаимодействия, т. е. со-гласования полномочий и границ ведения федеральных, реги-ональных органов власти и органов местного самоуправления по вопросам развития культуры.

В соответствии с Основами ГКП основными принципами государственной культурной политики являются:

• территориальное и социальное равенство граждан в ре-ализации права на доступ к культурным ценностям, участие в культурной жизни и пользование организациями культуры;

• открытость и взаимодействие с другими народами и куль-турами;

• соответствие экономических, технологических и струк-турных решений, принимаемых на государственном уровне, целям и задачам государственной культурной политики;

• свобода творчества и невмешательство государства в творческую деятельность;

• делегирование государством части полномочий по управ-лению сферой культуры общественным институтам.

Следует отметить, что Основы ГКП отводят важное место в реализации государственной культурной политики инсти-тутам гражданского общества и общественным инициативам, которым предполагается делегировать «часть полномочий по управлению сферой культуры». Таким образом, согласно Ос-новам ГКП наряду с государством институты гражданского общества, включая профессиональное и экспертное сообще-ство, являются равноправными субъектами культурной поли-тики.

Необходимо также подчеркнуть, что реализация Основ ГКП требует соблюдения определенных условий, среди кото-рых следует выделить:

• несводимость Стратегии государственной культурной политики к отраслевой стратегии Минкультуры, которую ве-домство обязано разработать в рамках Федерального закона от 28 июня 2014 г. № 172-ФЗ «О стратегическом планировании в Российской Федерации»;

• необходимость преодоления межведомственных, межу-ровневых и межрегиональных противоречий по вопросам культурного развития;

- 31 -

• научная обоснованность предпринимаемых в рамках ГКП преобразований;

• целенаправленное включение профессионального сооб-щества и общественных организаций в процесс трансформа-ции системы управления;

• невозможность достижения целей ГКП в рамках имею-щихся административных структур за счет изменения их пол-номочий, функций, форм деятельности и регламентов.

Согласно Основам ГКП разработка проекта Стратегии го-сударственной культурной политики является прерогативой координационного органа, создание которого обусловлено необходимостью обеспечения межведомственного и межу-ровневого взаимодействия, а также преодоления узковедом-ственного подхода в вопросах культурного развития при реализации государственной культурной политики (часть VII Основ ГКП, с. 16-17). Создание координационного органа отражено в Поручениях Президента РФ по итогам совместно-го заседания Государственного совета РФ и Совета по куль-туре и искусству при Президенте РФ, состоявшегося 24 де-кабря 2014 г. (Поручения Президента РФ – далее по тексту), но в завуалированной форме: «представить предложения по совершенствованию системы государственной культурной политики», которые должны быть подготовлены к 31 мая 2015 г. (Поручения Президента РФ от 22.01.2015 г. № Пр-93, пункт 1в)). Никакой официальной информации относительно создания подобной структуры до сих пор не существует.

Согласно Основам ГКП «ресурсное обеспечение разра-ботки и реализации государственной культурной политики» должно осуществляться из средств специально созданного Российского фонда культурного развития (часть VII Основ ГКП, с. 17). В соответствии с Поручениями Президента РФ предложения «о создании Российского фонда развития и источниках финансирования его деятельности» должны были быть представлены к 01 марта 2015 г. (пункт г). Официальная информация о создании Российского фонда культурного раз-вития до сих пор также не представлена.

Таким образом, обращает на себя внимание несогласован-ность Основ ГКП и следующего за ней Перечня поручений Президента РФ по итогам совместного заседания Госсове-та РФ и Совета по культуре и искусству при Президенте РФ

- 32 -

в части процедуры создания институциональной структуры разработки и реализации государственной культурной поли-тики. В сложившейся ситуации Стратегия государственной культурной политики априори не могла быть разработана ко-ординационным органом ввиду отсутствия такового. Несмотря на то, что согласно Поручениям Президента РФ Стратегия ГКП являлась де-юре предметом совместного ведения Правитель-ства РФ и Администрации Президента РФ, де-факто она была отнесена к сфере ответственности Министерства культуры РФ.

Таким образом, несогласованность действий исполнитель-ных структур органов государственной власти фактически привела к срыву исполнения Поручений Президента РФ в ча-сти разработки Стратегии культурной политики и создания координационного органа как следующего этапа реализации Основ ГКП.

3. Стратегия государственной культурной политики Министерством культуры РФ была создана рабочая груп-

па (первое заседание состоялось в конце февраля 2015 г. в Министерстве культуры РФ) по подготовке проекта Страте-гии культурной политики под председательством Министра культуры РФ В.Р. Мединского (зам. председателя – советник по культуре Президента РФ В.И. Толстой). В состав рабочей группы вошли деятели культуры, представители профессио-нального и экспертного сообщества, причем доля последних была относительно невелика. Участие регионов в разработке проекта Стратегии культурной политики было представлено только членством в составе рабочей группы Председателя Ко-митета по образованию, науке и культуре Совета Федерации ФС РФ З.Ф. Драгункиной. Участие представителей других ми-нистерств и ведомств, деятельность которых попадает в сферу государственной культурной политики, было не репрезента-тивно либо вовсе не отражено.

Первая версия проекта Стратегии культурной политики была подготовлена авторским коллективом обновленного (после слияния с Российским институтом культурологии и массового исхода ведущих специалистов) Института культур-ного и природного наследия им. А.Д. Лихачева. В представлен-ном 106-страничном тексте постоянно встречались следую-щие словосочетания: «российской цивилизации» – 286 раз, из них «традиционных ценностей российской цивилизации» –

- 33 -

34 раза; «коллективной исторической памяти» – 60 раз, из них «позитивных образов коллективной исторической памяти» – 19 раз; «ценностно-нормативный подход» в различных падеж-ных вариациях – 42 раза; «ценностной картины мира» – 26 раз, а «динамики ценностной картины мира» – 46 раз и проч.

13 мая 2015 г. состоялось 2-е заседание рабочей группы, на котором был представлен проект Стратегии культурной по-литики. Профессиональное и экспертное сообщество отри-цательно отнеслось к представленному документу. Основная претензия к тексту сводилась к тому, что проект Стратегии не имеет ничего общего с документом стратегического пла-нирования, каковым он должен являться, не задает никаких стратегических ориентиров развития культуры в Российской Федерации и, по сути, представляет собой неудачную попыт-ку заново переписать Основы ГКП.

15 мая 2015 г. в чуть отредактированном виде проект Стра-тегии государственной культурной политики был разослан в профильные министерства и ведомства. Однако официальной реакции на разосланный документ не последовало. Сорвалось и общественное обсуждение представленного проекта Стра-тегии культурной политики, которое было запланировано в целях его доработки. По всей видимости, низкое качество разработанного документа привело к ситуации замалчивания и отсутствия официальной информации о дальнейших шагах по его доработке.

Осенью 2015 г. Министерство культуры приступило к раз-работке 2-й итерации проекта Стратегии государственной культурной политики. Текст Стратегии кардинальным об-разом изменился, что свидетельствовало о смене авторства и самой методологии разрабатываемого документа. После незначительных корректировок этот текст был утвержден в качестве Стратегии государственной культурной политики России на период до 2030 года распоряжением Правительства РФ от 29 февраля 2016 г. № 326-р. Следует обратить внима-ние, что статус утвержденной Стратегии ГКП оказался суще-ственно ниже статуса Основ ГКП: в отличие от Основ ГКП, утвержденных Указом Президента РФ, Стратегия ГКП была утверждена всего лишь распоряжением (даже не постановле-нием!) Правительства РФ. Тот факт, что окончательная версия Стратегии ГКП готовилась в недрах исключительно Минкуль-

- 34 -

туры России, привел к тому, что итоговый документ вошел в определенные противоречия с Основами ГКП, логическим продолжением которой он должен был быть согласно перво-начальному замыслу. Прежде всего обращают на себя внима-ние следующие нестыковки:

1. Стратегия ГКП на период до 2030 года носит исключи-тельно отраслевой характер, в ней не учитываются вопросы межведомственного и межуровнего взаимодействия в рамках реализации государственной культурной политики. Отрасле-вой характер документа ярко выражен, несмотря на то, что в самом тексте сказано: «Стратегия является документом страте-гического планирования, разработанным в рамках целеполага-ния по межотраслевому принципу» (Общие положения, с. 2).

2. По сути, указанный документ не является документом стратегического планирования, потому что не отвечает тре-бованиям, предъявляемым к разработке отраслевых страте-гий в соответствии с основными положениями Федерального закона от 28 июня 2014 г. № 172-ФЗ «О стратегическом плани-ровании в Российской Федерации». В частности, речь идет о непроработанности основных сценариев развития, показате-лях эффективности, результатов достижения целей, основных принципов реализации стратегии и проч. Почти четверть до-кумента посвящена описанию современного состояния сферы культуры и актуальных проблем ее функционирования, кото-рые уже достаточно освещены в научной и публицистической литературе, а также в государственных документах (например, Ежегодный доклад о развитии культуры в Российской Феде-рации за 2013 г.; за 2014 г.; Доклад к совместному заседанию Государственного совета РФ и Совета по культуре и искусству при Президенте РФ (2014) и др.).

3. Указанный документ с трудом можно назвать отраслевой стратегией в сфере культуры, так как в нем остались за рамка-ми рассмотрения многие виды культурной деятельности, вхо-дящие в радиус действия культурной политики в контексте расширительной трактовки культуры в Основах ГКП, а также конкретные меры и механизмы по их развитию.

4. Расчеты прогнозных значений основных социально-э-кономических показателей в сфере культуры (объем бюджет-ного финансирования в % от ВВП, размер средней оплаты труда в сфере культуры, а также численность занятых в сфере

- 35 -

культуры) на долгосрочную перспективу до 2030 года долж-ны быть увязаны с соответствующими макроэкономическими показателями Стратегии долгосрочного социально-экономи-ческого развития Российской Федерации на период до 2030 года. Однако подготовка Стратегии-2030 в настоящее время находится в зачаточном состоянии. К концу 2016 г. планиру-ется представить только первый вариант проекта, а в целом на подготовку отводится около 1,5-2 лет. Вместе с тем в соответ-ствии с № 172-ФЗ документы стратегического планирования, включая отраслевые стратегии, должны быть разработаны до 1 января 2017 г. Таким образом, прогнозные значения основ-ных социально-экономических показателей в сфере культуры, представленные в Стратегии ГКП, априори не могут быть рас-считаны на основе макроэкономических показателей не суще-ствующей пока Стратегии-2030. Кроме того, в Стратегии ГКП прогнозные значения основных социально-экономических показателей развития сферы культуры не получили экономи-ческого обоснования.

Экспертное сообщество, мягко говоря, не высоко оценило качество представленной Стратегии ГКП: «Детальное знаком-ство с документом обескураживает – прежде всего потому, что в данной стратегии вообще не содержится чего-либо стра-тегического. Да, в ней прописаны некие правильные слова, присутствуют три сценария: инерционный, инновационный и базовый. Но за красивыми названиями реально прослежи-вается только следующее: культура будет медленно стагниро-вать, как это происходило последние годы. Выделяемые сред-ства будут равномерно размазываться по всему бутерброду, а он будет либо совсем худой, либо чуточку толще, если повезет с экономикой» [См.: 8].

Таким образом, утвержденная Стратегия ГКП представля-ет собой исключительно отраслевой, во многом декларатив-ный документ, который не содержит конкретных мер и меха-низмов по достижению целей и задач, озвученных в Основах ГКП. С большой степенью вероятности можно говорить о том, что Стратегия ГКП стала очередной попыткой переписать Ос-новы ГКП, но, к сожалению, не следующим этапом в реализа-ции Основ ГКП, как это предполагалось первоначально. Ос-новная опасность утвержденной Стратегии ГКП заключается в том, что она блокирует широкий спектр возможностей по

- 36 -

трансформации гуманитарного сектора экономики в целом, которые появились благодаря принятию Основ ГКП, оставляя сферу культуры в формате отрасли со всеми вытекающими из такой постановки задачи последствиями.

Проект Плана мероприятий на 2016-2018 гг. по реализации Стратегии государственной культурной политики на период до 2030 года лишь подтверждает факт отсутствия у Минкуль-туры России стратегического видения в отношении реализа-ции государственной культурной политики.

4. О проекте плана мероприятий на 2016-2018 гг. по реа-лизации Стратегии государственной культурной политики на период до 2030 года

Проект Плана мероприятий на 2016-2018 гг. по реализации Стратегии государственной культурной политики на пери-од до 2030 года, представляющий собой 125 страниц текста и состоящий из 158 пунктов (мероприятий), был разослан в начале лета на согласование в различные министерства и ве-домства. В общем виде о проекте Плана мероприятий можно сказать следующее:

1. Обращает на себя внимание бессистемный характер до-кумента, содержание которого не отвечает ни Основам ГКП, ни даже Стратегии ГКП. В план мероприятий попали те про-екты и инициативы, львиная доля которых входит в рабочий функционал представленных там министерств, ведомств и ор-ганизаций. Например, «Унификация федеральной статистиче-ской отчетности организаций дополнительного образования сферы культуры» (п. 141); «Взаимное размещение ссылок на информационные ресурсы и баннеров между Национальной электронной библиотекой и национальными электронными архивами» (п. 97); «Обеспечить принятие проекта закона «О внесении изменений в статью 5.1. Федерального закона «О государственной поддержке кинематографии Российской Фе-дерации» в части установления разрешения осуществлять без прокатного удостоверения некоммерческий показ перешед-ших в общественное достояние фильмов, созданных на терри-тории Российской Федерации либо на территории, относив-шейся к Российской Империи или СССР» (п. 129), «Развитие подведомственных музеев-заповедников» (п. 156), «Добавле-ние первичных источников в статистическую отчётность от-расли культуры и туризма» (п. 150), а также п. 128, 130, 131,

- 37 -

132, 133 и др. Таким образом, текущая деятельность выдает-ся за стратегические направления реализации Основ ГКП и Стратегии ГКП.

2. Также следует отметить, что почти половина мероприя-тий направлена на укрепление имиджа России как культурной державы за рубежом: пункты с 1-го по 67-й. Получается, что Стратегия ГКП в большей степени направлена на укрепление имиджа России как культурной державы за рубежом, чем на-целена на решение задач внутри страны. «Почему-то в каче-стве главных проблем выдвигаются риск сокращения влияния российской культуры в мире и снижение возможностей под-держки отечественной культуры за рубежом. Влияние россий-ской культуры будет высоким, прежде всего, когда она будет максимально поддерживаться в своей стране, когда будут устранены увеличивающиеся диспропорции в уровне потре-бления культурных благ и услуг между крупными городами и остальной Россией, когда поддержка культуры в российской провинции будет возложена не только на муниципальные бюджеты»*.

3. Когда речь идет о мероприятиях, ответственными ис-полнителями которых выступают федеральные министерства и ведомства, то в графе финансирование значится «в пределах средств, предусмотренных в федеральном бюджете». Однако за редким исключением в План мероприятий в качестве ответ-ственных исполнителей попали конкретные образовательные учреждения, фонды, общественные организации (Факультет мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, Фонд поддержки публичной дипломатии имени А.М. Горчакова, АНО «Детская международная благотворительная програм-ма «Школа Муз», Учебно-методический центр по изучению русского языка и культуры «Николай Гоголь», Росвоенцентр, РВИО и проч.), проведение мероприятий которыми предпо-лагает дополнительное финансирование. Не понятно, о чем идет речь? Либо о том, что эти организации готовы выделить

* Шульгин П. Вперед, к культурному застою. В стратегии государ-ственной культурной политики не содержится ничего стратеги-ческого [Электронный ресурс] // Московский комсомолец. 2016. № 27061, 23 марта. URL: http://www.mk.ru/culture/2016/03/22/vpered-k-kulturnomu-zastoyu.html

- 38 -

указанные средства на проведение данных мероприятий, либо Минкультуры России выступит в роли финансового партне-ра. В первом случае возникает проблема отбора указанных проектов и организаций-исполнителей, а также обоснования их включения в План мероприятий по реализации стратегии ГКП с точки зрения аффилиации с Минкультуры России. Во втором случае речь идет об отсутствии конкуренции со стороны общественных организаций за возможность выпол-нения указанных мероприятий и априори о заранее заданном исполнителе работ.

4. Следует также отметить изрядную долю мероприятий, связанных с военно-патриотическим воспитанием молодежи, на выполнение которых предполагается выделение дополни-тельного финансирования. И ладно бы речь шла просто о па-триотическом воспитании, настораживает связка с военной тематикой при реализации Стратегии государственной куль-турной политики. Например, «Подготовка и издание книги «Российские военно-патриотические традиции в истории сто-летий» (п. 106); Подготовка и издание «Календаря основных памятных дат и событий Военно-патриотической истории От-ечества» (п. 104); Дальневосточный фестиваль военно-патри-отических клубов и объединений «Никто кроме нас» (п. 114), Проведение ежегодных летних военно-исторических лагерей (п. 116); Проведение ежегодной Всероссийской детской воен-но-исторической ассамблеи «Вечный огонь» (п. 117); Органи-зация работы военно-мемориальных исторических лагерей (п. 120) и др. Пункты 116 и 120, в свою очередь, свидетельству-ют о наличии повторов.

5. Причем объем и масштаб отдельных мероприятий про-сто несопоставим между собой. Например, «Доведение к 2018 году средней заработной платы работников учреждений культуры до средней заработной платы в соответствующем регионе» (п. 153) и «Издание книги “Александр Васильевич Суворов” (для детей и подростков)» (п. 103). Первое, несмо-тря на всю важность и ресурсоемкость задачи, нельзя считать направлением реализации Стратегии ГКП, так как доведение оплаты труда работников учреждений культуры к средней за-работной плате по экономике региона в целом является след-ствием так называемых «майских указов» Президента РФ и должно быть выполнено независимо от Стратегии ГКП. Вто-

- 39 -

рое вполне можно сделать в рамках текущей деятельности ор-ганизации, предложившей данную инициативу. И таких при-меров можно привести много.

6. Вызывают недоумение мероприятия, предложенные Росвоенцентром – одной из немногих организаций, удосто-ившихся чести попасть в План мероприятий по реализации Стратегии ГКП. Например, «Подготовка и проведение Всерос-сийского чемпионата по киберспорту «Мир танков. Помним все» (п. 101); «Вручение представителям федеральных органов исполнительной власти, субъектов Российской Федерации, ветеранских и общественных объединений ведомственных почетных знака Росвоенцентра “За активную работу по па-триотическому воспитанию граждан Российской Федерации” и памятной медали “Патриот России” по результатам успеш-ного взаимодействия в ходе выполнения уставных задач Ро-своенцентра по вопросам патриотизма» (п. 102); «Развитие Ведомственного интернет-сайта Росвоенцентра rosvoencentr-rf.ru (п. 107). Вот только почему свою текущую деятельность (частные вопросы) данная организация пытается выдать за стратегические направления реализации государственной культурной политики, получив дополнительное бюджетное финансирование? И каким образом проведение чемпионата по киберспорту «Мир танков» будет способствовать реализа-ции целей ГКП?

В результате, представленные в Плане мероприятия пред-ставляют собой лоскутное одеяло, не объединенное никакой общей идеей или группой целей/задач, что может свидетель-ствовать только об одном: к сожалению, у Министерства куль-туры РФ пока нет стратегического видения развития культу-ры в России.

В завершение следует отметить, что утвержденная Страте-гия ГКП на период до 2030 года не отвечает «духу и букве» Основ ГКП, что существенным образом сводит на нет саму возможность запуска новой модели культурной политики в нашей стране. Во многом это обусловлено тем, что ключевая роль в проведении культурной политики отводится исключи-тельно органам исполнительной власти, в компетенцию кото-рых входят вопросы развития культуры. Институтам граж-данского общества отводится опосредованная, если не сказать второстепенная, роль в реализации государственной куль-

- 40 -

турной политики. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что текст принятой Стратегии ГКП на период до 2030 года не прошел через широкое общественное обсуждение, а был в кратчайшие сроки кулуарно согласован исключительно между федеральными министерствами и ведомствами.

К упущенным возможностям также можно отнести попыт-ку широкого понимания культуры и ее роли в социально-э-кономическом развитии страны, заложенного в Основах ГКП. Реальная действительность по-прежнему свидетельствует о недооценке роли культуры. Так, на первом заседании Совета по стратегическому развитию и нацпроектам, состоявшемся 13 июля 2016 г., в качестве приоритетов были предложены че-тыре сферы: здравоохранение, образование, жилищное стро-ительство и ЖКХ [См.: 9]. Культура, к сожалению, в очередной раз не была отнесена к таким приоритетам.

Попытка внедрения новой модели культурной политики показала живучесть принципа «шаг вперед и два назад» в от-ношении социокультурных преобразований в России. При-нятием Основ ГКП был сделан решительный «шаг вперед», однако последующая за этим эволюционным документом Стратегия ГКП на период до 2030 года в полной мере проде-монстрировала «два шага назад». Но жизнь не стоит на месте. Обязательно наступит то время, когда приоритетное развитие культуры выйдет на повестку дня социально-экономических преобразований в России.

Источники и литература1. Концепция долгосрочного развития театрального дела в Российской Федерации на период до 2020 года. Одобрена Рас-поряжением Правительства РФ от 10 июня 2011 г. № 1019-р. 2. Стратегия-2020: новая модель роста – новая социальная по-литика. Итоговый доклад о результатах экспертной работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии России на период до 2020 года [Электронный ресурс]. – URL: http://2020strategy.ru/20203. Флорида, Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее / Р. Флорида. – Москва: Классика XXI, 2007. (Florida R. (2002) The Rise of the Creative Class: And How It’s Transforming Work, Leisure, Community and Everyday Life. New York: Basic Books).4. Культура и люди. ВЦИОМ. Пресс-выпуск 2522 от 25.02.2014 [Электронный ресурс]. – URL: http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=114722

- 41 -

5. Можно ли вас назвать культурным человеком? ВЦИОМ. Пресс-выпуск 2468 от 04.12.2013 [Электронный ресурс]. – URL: http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=1146266. Миронов, А.Н. Основы «Основ». О смыслах государствен-ной культурной политики / А.Н. Миронов // Аналитический вестник СФ РФ. – 2015. – № 12 (565).7. Культура и будущее России. Новый взгляд. Доклад Комис-сии по вопросам развития культуры Общественной палаты РФ [Электронный ресурс]. – Москва, 2007. – URL: https://www.oprf.ru/files/files/dokladculturastrategy.doc8. Шульгин, П. Вперед, к культурному застою. В стратегии государственной культурной политики не содержится ни-чего стратегического [Электронный ресурс] / П. Шульгин // Московский комсомолец. – 2016. – № 27061, 23 марта. – URL: http://www.mk.ru/culture/2016/03/22/vpered-k-kulturnomu-zastoyu.html9. Госденьгам ищут лучшее применение. Владимир Путин провел первое заседание Совета по стратегическому разви-тию и нацпроектам [Электронный ресурс] // Коммерсант. – 2016, 13 июля. – URL: http://kommersant.ru/doc/3037411

- 42 -

РАЗДЕЛ 1. «КРЕАТИВНЫЕ ПРАКТИКИ В МЕНЯЮЩЕМСЯ

ОБЩЕСТВЕ: КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА КАК СТРАТЕГИЯ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ»

Ионесов В.И.* Культурная политика как стратегия преобразований:

опыт, интенции, манипуляции Аннотация. Мир сталкивается с беспрецедентной экс-

пансией инноваций, ответы на вызовы которых почти всегда запаздывают. В условиях нарастающих перемен нужна новая стратегия жизнедеятельности общества, основанная на эф-фективных культурных практиках и прежде всего культурной политике. Однако что понимать под современной культурой, когда речь идёт о политике и что понимать о политике, ког-да речь идёт о культуре? Что заставляет нас рассматривать культуру как политику и политику как культуру? Какие по-нятийно-смысловые субстраты этих феноменов нам следует различать? Культура всё отчётливее позиционируется в ин-формационном обществе как политика, при этом сама поли-тика актуализируется в социуме как проекция культуры. По существу, близость политики к культуре как достижитель-ной социальной стратегии делает политику более эффектив-ной и жизнеспособной. Именно в этих условиях становится возможным реальное институциональное конституирование и продвижение особой технологии управления, именуемой культурной политикой.

Ключевые слова: культурная политика, трансформация культуры, международные программы и стратегии перемен, опыт преобразований, статус культуры.

* Ионесов Владимир Иванович, доктор культурологии, про-фессор, заведующий кафедрой теории и истории культуры Са-марского государственного института культуры, директор меж-дународной школы высших культурологических исследований Самарского государственного института культуры (Самара).

- 43 -

Ionesov V.I.Cultural policy as strategy of transformation:

experience, intentions, manipulationsAbstract. The world is facing an unprecedented expansion of

innovation, the answers to the challenges which are almost always delayed. In the context of the growing changes need a new social life strategy based on effective cultural practices, and above all cultural policy. However, what the contemporary culture means, when we speak about politics, and how we understand the policy, when it comes to culture? What causes us to view culture as a policy and policy as culture? Which the conceptual-semantic substrates of these phenomena, we must distinguish between? Culture still more clearly positioned in the information society, as a policy, and the policy itself is actualized in society as a projection of culture. In fact, closeness of culture and policy as a social strategy makes policy more effective and viable. In these conditions it is possible the real institutional construction and promotion of the specific social technology, defined as the cultural policy.

Keywords: cultural policy, transformation of culture, international programs and strategies for changes, experience of cultural growth, status of culture.

В июне 2016 г. в Третьяковской галерее был осуществлён весьма интригующий проект, призванный расширить грани-цы нового диалога между искусством и бизнесом и показать креативные возможности культуры в социальных преобразо-ваниях. Проект под названием «Культурное лидерство в со-временном мире» – это 8 дискуссий между ведущими россий-скими и британскими лидерами культуры [10]. Показательно, что в данный проект были вовлечены не только деятели искус-ства, эксперты по культурной политике и арт-менеджменту, но и известные представители российского бизнес-сообщества*. Причём, последние – не только в качестве организаторов и меценатов, но и как непосредственные участники большого разговора о современных практиках взаимодействия между институциями культуры и бизнес-стратегиями. На дискусси-онных площадках программы культура позиционировалась в различных смысловых проекциях, но с доминирующим пони-манием того, что культура сегодня – это катализатор и прово-

- 44 -

катор изменений в стратегии социального выживания. Тем са-мым ещё раз подтверждался известный императив: культура сегодня больше чем возможность, это необходимость.

Императивные значения культуры задаются теми сдвига-ми, которыми сопровождается глобальная трансформация со-временного миропорядка: меняется язык и возможности ком-муникации, смещаются границы обыденного опыта, ломаются стереотипы поведения, ускоряется социальная мобильность, интегрируются знания, генерируются новые мультимедийные ландшафты, диверсифицируются техники информационного обмена, расширяются сферы креативного, новаторского, вир-туального. «Постиндустриальный глобальный мир – это мир коммуникаций, построенных на символах, концептах, обра-зах, имеющих эмоциональное воздействие. Это мир, в кото-ром искусство и производные от него креативные индустрии становятся драйверами развития экономики и общества» [10]. Мир сталкивается с беспрецедентной экспансией инноваций, ответы на вызовы которых почти всегда запаздывают. В усло-виях нарастающих перемен нужна новая стратегия жизнедея-тельности общества, основанная на эффективных культурных практиках.

Однако что понимать под культурой, когда речь идёт о по-литике и что понимать о политике, когда речь идёт о культу-ре? Что заставляет нас рассматривать культуру как политику и политику как культуру? Какие понятийно-смысловые суб-страты этих феноменов нам следует различать?

Действительно, сегодня культура притягивает к себе раз-личные сферы социальной жизни, включая экономику, по-литику, образование, спорт и бизнес. Многие авторитетные предприниматели и успешные новаторы видят в обращении к культуре стратегический ресурс управления и необходимое условие для продвижения креативного маркетинга. В числе известных лидеров современного бизнеса, которые рассма-тривают культуру в качестве незаменимого и мощного гене-ратора новых идей и эффективной экономической политики – основатель корпорации Intel Эндрю Гроув [6], бывший первый вице-президент Всемирного банка Жан-Франсуа Ришар [19], директор Брюссельской фондовой биржи Люк де Брабандер [3], инициатор создания Лондонского агентства обслужива-ния интеллектуальной собственности и автор концепции кре-

- 45 -

ативной экономики Джон Хокинс [23], российский финансист и владелец британской сети книжных магазинов Waterstone’s Александр Мамут [5; 13; 14], владелец и президент управляю-щей компании «Интеррос» Владимир Патанин [10].

Поворот к культуре как миропорядку и фактору социаль-ных преобразований наметился в середине XX в. Отметим наиболее значимые события, репрезентации и нарративы в этом переходе.

Первые фундаментальные параметры культурной страте-гии в международной политике представлены в Хартии ООН (1945 г.). Право на культурное участие включено во Всеобщую декларацию прав человека 1948 г. Институциональный кон-текст в решении культурных вопросов обеспечен созданием ЮНЕСКО в 1946 г. Влияние культуры на внутренние дела го-сударства отмечены в документах Международных конферен-ций ЮНЕСКО в Венеции в 1970 г. и в Мексике в 1982 г.

При этом в международном научном и образовательном сообществе наблюдаются два вектора интересов к культурной политике, отчётливо фиксирующие значительное расшире-ние сферы участия культуры в социальных преобразованиях. Первый вектор связан с движением в сторону художествен-но-эстетических практик, проектов, меморативов, которые рассматриваются в императивном контексте их всё большего вовлечения в экономическую жизнь общества. Второй век-тор развивает концептуальное видение социальной необхо-димости взаимодействия между институциями культуры, ху-дожественного творчества, исторического наследия, с одной стороны, и общественно-политическими и экономическими структурами – с другой.

Программные установки на диалог и интеграцию инсти-туций культуры, гражданского общества и государства были закреплены в ряде международных документов. Среди них: «Статус художника» (Белград, 1980 г.) и Акты ЮНЕСКО по за-щите движимого и недвижимого культурного наследия, вклю-чая Всемирную конвенцию о защите культурного наследия (Париж, 1972 г.) [36].

В 90-х гг. ХХ в. эта тенденция заметно усилилась. Продви-жению культуры как фактора общечеловеческого развития была посвящена Международная программа ЮНЕСКО «Ме-неджмент социального преобразования» (1994 г.) [31]. Объ-

- 46 -

явленная ООН Всемирная декада культуры 1988-1997 гг. [35] направлена на переход «от существующей узкой концепции эко-номического развития к более широкой, когда отдельный чело-век становится целью и инструментом развития» [21, c. 199]. При этом были декларированы четыре основные задачи декады:

- поместить культуру в центр развития;- поддерживать и укреплять культурные идентичности;- расширять участие в культурной жизни; - поддерживать международное культурное развитие [35,

p. 13-25]. Одновременно ЮНЕСКО инициирует создание Всемирной

комиссии по культуре и развитию (WCCD) (1992-1995 гг.). Результатом деятельности комиссии стала международная конференция по культурной политике в Стокгольме (апрель 1998 г.), что позволило официально прописать, формализо-вать и ввести проблемы культуры в политический мейнстрим, причем в планетарном масштабе [37]. Признавалось, что устойчивое развитие и прогресс культуры носят взаимозави-симый характер во всех странах. По существу, в этот период были концептуально разработаны основные критерии, пара-метры и технологии культурной политики как самостоятель-ного механизма социальных преобразований.

Основой культурной политики провозглашались: «Уста-новление целей, создание структур и обеспечение адекватных ресурсов для того, чтобы создать среду, благоприятную для самореализации человека» [37, p. 13].

Выработаны рекомендации государствам мира принять пять политических целей:

- сделать культурную политику ключевой составляющей стратегии развития;

- поддерживать креативность и участие в культурной жизни;- укреплять практику поддержки культурных индустрий и

сохранения и упрочения культурного наследия; - способствовать развитию языкового и культурного мно-

гообразия в информационном обществе и ради него;- выделять больше человеческих и финансовых ресурсов на

развитие культуры [37, p. 14-18].Эти и другие фундаментальные для международного сооб-

щества позиции были отражены в опубликованном ЮНЕСКО в 1998 г. «Всемирном докладе о культуре» [38].

- 47 -

Дополнительно к этому был представлен мировой обще-ственности «Доклад об общемировом развитии» Всемирного банка. Одновременно устанавливаются образовательные пар-тнёрские связи с Всемирным банком и Международным бан-ком реконструкции и развития в рамках реализации сетевой программы «Global Development Learning Network: Linking the World Learning» [30]. В этом ряду заслуживает упоминания также отдельный проект ЮНЕСКО «Глобальный альянс за устойчивое культурное разнообразие через товары, культур-ные услуги и сервис». Развёрнутые перспективы международ-ной политики в сфере инвестирования в культурное разноо-бразие и диалог между культурами представлен в специальном докладе ЮНЕСКО [7, с. 177-200].

2 ноября 2001 г. на 31-й сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО в Париже принимается Всеобщая декларация о культурном разнообразии [25, с. 71-75]. В ней постулированы важные программные установки и рекомендации к практиче-ской деятельности по управлению потенциальными ресурса-ми культурного разнообразия. Ключевые статьи Декларации предлагают рассматривать культурное разнообразие как фак-тор развития (ст. 3); культурное наследие как источник твор-чества (ст. 7) и политику в области культуры как катализатор творчества (ст. 9). Примечательно, что впервые на столь высо-ком уровне закреплялись обязательства по укреплению твор-ческого потенциала культуры в глобальном масштабе (ст. 10) и налаживанию партнерства между государственным сектором, частным сектором и гражданским обществом (ст. 11) [25].

Статус культуры как важнейшего императива жизнеспо-собности социума и ретранслятора социальных ценностей был закреплён и в Конвенции об охране нематериального культурного наследия (принята 17 октября 2003 г. Генераль-ной конференцией ООН по вопросам образования, науки и культуры) [9]. Год культуры в России (2014 г.) стал ещё од-ним свидетельством того, насколько велика роль культурных практик в продвижении национально-государственных инте-ресов и развитии институтов гражданского общества.

Культурная политика как устойчивое словосочетание в гу-манитарном лексиконе появилось после Второй мировой войны, которая первоначально понималась как «механизм утверждения роли государства в отношении культуры» [21, с. 199]. Наметился

- 48 -

парадигмальный сдвиг к единораздельной целостности матери-альных и нематериальных нужд – от элитистских к эгалитарным представлениям о культуре как культуре для всех.

На современном этапе переосмысления социальной мис-сии культуры – её креативного потенциала и интегративной сущности, весьма значительным событием стало провозгла-шённое ООН Международное десятилетие сближения куль-тур (2013-2022 гг.) [17]. Обширная и разнообразная програм-ма действий по вовлечению национально-государственных, общественно-политических, художественно-эстетических, предпринимательских и гражданских объединений в глобаль-ный диалог и межкультурное взаимодействие настойчиво по-зиционирует культуру в качестве фундаментальной и неотъ-емлемой части мировой политики.

24 декабря 2014 г. Президент РФ подписал Указ «Об утверж-дении Основ государственной культурной политики». Как прописывается в документе: «Государственная культурная политика признается неотъемлемой частью стратегии наци-ональной безопасности Российской Федерации» и «призвана обеспечить приоритетное культурное и гуманитарное разви-тие как основу экономического процветания, государственно-го суверенитета и цивилизационной самобытности страны» [15, c. 1]. Отмечается, что культура «впервые возводится в ранг национальных приоритетов» и признается «важнейшим фактором» социально-экономического развития страны, ро-ста качества жизни и гармонизации общественных отноше-ний [15, c. 3]. При этом под культурной политикой документ понимает «действия, осуществляемые органами государ-ственной власти Российской Федерации и общественными институтами, направленные на поддержку, сохранение и раз-витие всех отраслей культуры, всех видов творческой деятель-ности граждан России и формирование личности на основе присущей российскому обществу системы ценностей [15, c. 4]. Акцентируется внимание на возрастающую роль культурной политики в социальных преобразованиях и её воздействие на экономические и политические процессы в жизни государ-ства. В связи с этим, подчёркивается необходимость генери-рования новых институций в продвижении социально значи-мых культурных практик и систем управления. «Масштаб и глубина необходимых преобразований требуют постепенного

- 49 -

и целенаправленного включения профессионального сообще-ства и общественных организаций в процесс трансформации системы управления» [15, c. 16].

Таким образом, начиная со второй половины XX в., в интел-лектуальных сообществах мира, в целом, формируется новый взгляд на культуру как императивную стратегию социальных преобразований, и тем самым, фиксируется устойчивая тен-денция в переходе от прежнего узкого толкования культуры (замыкающего её в рамки художественного творчества и ду-ховно-эстетической деятельности) к её сегодняшнему расши-рительному пониманию, позиционирующему культуру как интегративную систему социального воспроизводства и цен-ностно-коммуникативной практики.

Сложившиеся изменения в трактовках культуры радикаль-но трансформируют характер, формы и принципы её продви-жения в современном мире. Если прежние ограничительные рамки культуры закрепляли за ней место духовно-нравствен-ного и просветительского пристанища общества, то новые императивы наделяют её статусом активного генератора и трансформера социальных смыслов и общественных преоб-разований. Ограничительные (консервативные) толкования культуры придавливали её сакрально-оберегающими социум обязательствами, что удерживало культуру вне большой эко-номики и политики и тем самым не позволяло рассматривать её в качестве эффективного инструмента социального управ-ления. Современное понимание культуры классифицирует её как важнейший императив жизнеспособности и стратегию выживания социума (Э.С. Маркарян) – нынешний (провоз-глашённый) статус культуры выдвигает её в эпицентр обще-ственных трансформаций и, следовательно, придаёт ей по-литическую силу, способную реорганизовывать, продвигать, интегрировать и удерживать новые социальные порядки – ис-пытывать и расширять границы возможного, обеспечивать устойчивое взаимодействие государства и общества.

«Но новый контекст меняет и саму культуру, и ее значение для общества, предъявляя новые требования к культурным институциям и заставляя нас пересмотреть многие привыч-ные представления. Постиндустриальный глобальный мир – это мир коммуникаций, построенных на символах, концеп-тах, образах, имеющих эмоциональное воздействие. Это мир,

- 50 -

в котором искусство и производные от него креативные ин-дустрии становятся драйверами развития экономики и обще-ства. Это расширение пространства культуры диктует расши-рение полномочий лидеров культуры и их ответственности. Это движение вперед, эксперимент, риск. Это понимание того, что мы живем в глобальном мире в эпоху информационной и технологической революции. Мир стремительно меняется, мы все испытываем “шок будущего” и неосознанно стремим-ся вернуть миру его стабильность» [5]. Тем самым, культура всё отчётливее позиционируется в информационном обще-стве как политика, при этом сама политика актуализируется в социуме как проекция культуры. По существу, близость по-литики к культуре как достижительной социальной страте-гии делает политику более эффективной и жизнеспособной. Именно в этих условиях становится возможным реальное ин-ституциональное конституирование и продвижение особой технологии управления, именуемой культурной политикой.

Понятие «культурная политика» трактуется в современ-ной культурологической литературе весьма неоднозначно и многоаспектно. Этой теме посвящены многочисленные пу-бликации как в России, так и за рубежом [1-2; 4; 8; 11; 12; 16; 18; 20; 24; 26-29; 32-34]. Однако, что только к ней не относят: программу по достижению востребованных обществом целей (М. Драгевич-Шешич), наращивание креативных индустрий в обществе (Ч. Лэндри, М. Пахтер), притязания за культурные права (С. Бенхабиб), управление человеческими ресурсами (А. Жирар, Ж. Гентил), управление учреждениями культуры со стороны государственных институтов – государство-ар-хитектор, государство-патрон, государство-вдохновитель (Г.X. Шартран и К. Мак-Кафи), укрепление власти знания (Э. Тоффлер), коммуникативно-правовые регуляции (Ю. Ха-бермас), распределение административных, финансовых, структурных, человеческих и творческих ресурсов государ-ства (М. ди Анджело, П. Весперини), мониторинг культурно-го влияния устоявшихся ценностей на политику государства (Д. Адамс и А. Голдбард), генерирование адекватной для эко-номического роста социальной среды (Л. Грэхем), всесторон-нее развитие системы социально-культурных ценностных ориентаций человека и общества (А.Я. Флиер), управление нематериальными импульсами – видениями, сценариями, стратегиями (Л. де Брабандер), максимизацию экономической

- 51 -

и культурной ценности (Д. Тросби), процесс общей интерна-ционализации культуры (А. Визанд), инструмент стратегиче-ского управления страны, обеспечивающий ее целостность и раскрывающий перспективы ее социокультурного развития (О.Н. Астафьева), оптимизацию деятельности общественных структур, способствующих созданию механизмов саморегу-ляции общекультурных процессов, гарантирующих свободу творчества и доступ к культурным ценностям (К. Разлогов).

Нельзя не отметить, что культурная политика весьма не-однородна и разнотипна в странах мира. Сам термин «куль-турная политика» пришёл в Россию из Европы. Но очевидно, что в наши дни во многих странах всё ещё сохраняется эли-тистский, консервативно-сакралистический подход к понима-нию того, что есть культурная политика и который в сильной мере сужает возможности культуры, по существу, отделяя её от политики и экономики. Между тем в современной России всё ещё доминируют именно эти ограничительные проекции в апологетике культуры – с культурной политикой связывается преимущественно охранительно-просветительская функция, сильно привязанная к патерналистской практике государ-ственной идеологии (власти).

Однако общий вектор дискуссий о культурной полити-ке сводится к усилению статуса самой культуры – расширяя своё присутствие в структуре социальных отношений, куль-тура становится неотъемлемым участником политического процесса, фактором, определяющим ценностные предпочте-ния, систему принятия решений, степень терпимости, гра-ницы правовых и нравственных обязательств индивидуума/общества. Выдвижение культуры на арену большой политики обеспечивает возможность формирования самой культурной политики как самостоятельной стратегии преобразования общества. Культурная политика становится таковой, когда сама культура обретает статус реальной политической силы. Однако такая возможность открывается лишь в условиях про-двинутого демократического и институционально-правового социального порядка. Без гражданского общества нельзя го-ворить о культурной политике по существу. Ведь гражданское общество есть не что иное, как нормативно закреплённая за индивидуумами культура прав и обязанностей, т. е. речь идёт о той самой широкой вовлеченности культуры в большой со-циальный процесс.

- 52 -

Можно сделать вывод о том, что гражданское общество прирастает именно за счёт гражданской приватизации куль-туры, т. е. когда культура, оставаясь ядром общества, делеги-руется в систему социальных действий отдельных граждан. Культура как собственность одного (государства), распадается (точнее распространяется!) на собственность многих (граж-дан). Только в этом случае культура обретает политическую силу и, как следствие, императивно задаёт и генерирует саму возможность разработки культурной политики как таковой. Ведь любая политика есть реализация права собственности. Иными словами, человек, отчуждённый от своей собственной культуры, всегда находится вне реальной политики, точнее он становится её жертвой, вовлекаясь в чужую игру в борьбе за власть.

Вместе с тем заявляет о себе и ещё одна тенденция, свя-занная с возникновением так называемой e-экономики или сетевой торговли. В условиях предметно-потребительского изобилия продукты культуры, даже будучи раритетами, боль-ше не повышают своей ценности как таковой. Например, в открытом сетевом пространстве рынка в выигрыше оказыва-ется тот, кого пираты больше всего распространяют. «Никогда раньше не было речи о стольких бесплатных вещах: бесплат-ных газетах, бесплатном транспорте, бесплатной музыке, те-лефонной связи, программном обеспечении» [3, c. 45, 47, 52]. «Возможно, нам нужно начать смотреть на творчество – заме-чает Люк де Брабандер, как на услугу, почти подарок, а не как продукт». И тогда «нам придётся заменить слово “собствен-ность” словом “отношения”. Сегодня мы говорим об “откры-тых источниках”» [3, c. 47-48]. Однако когда в культуре появ-ляется что-то бесплатное, и его потенциальная доступность и объём возрастают, удельный вес собственности, по существу, также становится больше, поскольку возникает больше воз-можностей её – эту собственность – приватизировать.

Очевидно, без наличия и сбалансированного взаимодей-ствия персонифицированных культур отдельных граждан, их широкого и продуктивного доступа к культурным ценностям, саморегуляции и самоактуализации социально-значимых культурных практик культурная политика невозможна по определению, она становится лишь бутафорией, идеологиче-ским прикрытием и самооправданием власти.

- 53 -

Таким образом, вопрос о культурной политике – это во-прос о готовности государства разделить свои полномочия на культуру со своими гражданами, сделав их реальными соб-ственниками своих индивидуальных культур. Отсюда акту-ализируются установки на разнообразие и диалог – без них культурная политика также невозможна. Проясняя культур-ную политику как понятие и продвигая как стратегию, важно видеть в ней не только способ управления объектами и инсти-тутами культуры, но и важнейший катализатор социальной вовлеченности граждан в креативные практики, межкультур-ный обмен и коммуникативную интеграцию. Поддерживая и развивая культурную политику, мы тем самым расширяем в обществе пространство для диалога, свободного творчества и утверждения гуманистических ценностей.

По определению А.Я. Флиера: «Культурная политика ви-дится как совокупность научно обоснованных взглядов и ме-роприятий по всесторонней социокультурной модернизации общества и структурным реформам по всей системе культуро-производящих институтов» [22, c. 406]. В этом ракурсе объек-том культурной политики должно быть все общество в целом. При этом известный российский культуролог предостерега-ет о возможной ошибке «ограничивать понимание субъекта лишь одним государством и органами его управления. Субъ-ект, осуществляющий (реализующий) культурную политику, это в первую очередь само же общество, лишь корректируе-мое государственными инстанциями. Будучи одновременно и объектом и субъектом культурной политики, общество дей-ствует как самоорганизующаяся и саморазвивающаяся социо-культурная система, непрерывно адаптируясь к изменяющим-ся условиям бытия» [22, c. 412]. Основная цель культурной политики – трансформация норм и стандартов социальной адекватности людей в образы и образцы их социальной пре-стижности [22, с. 217]. К стратегическим приоритетам куль-турной политики России А.Я. Флиер относит: «всестороннее развитие системы социально-культурных ценностных ориен-таций человека и общества, построение новой аксиологии бы-тия, творчески соотносящей исторический социальный опыт и национальное культурное наследие, в котором он выражен, с задачами социокультурной модернизации России» [22, с. 409]. Как отмечает О.Н. Астафьева вопрос о культурной политике –

- 54 -

«это проблемы государственного и общественного статуса культуры… о самоценности культуры как таковой, значении культуры для становления человека, роли и функциях культу-ры в обществе, наконец, возможностях культуры как фактора, ускоряющего социальные преобразования» [1].

Все вышеперечисленные характеристики и целевые уста-новки культурной политики не только фиксируют её осно-вополагающую значимость в сбалансированном развитии современного общества, но и отображают сложные и проти-воречивые процессы её социального притязания, обществен-ного признания и адекватного участия в жизни государства.

Наряду с этим очевидна несводимость культурной полити-ки к составляющим её элементам и интенциям. Безразмерные перечисления порою размывают основной понятийно-смыс-ловой субстрат «культурной политики» как самостоятельной терминологической конструкции и специфической системы социального управления.

Культурная политика есть всегда сбалансированная страте-гия по удержанию исторически значимых ценностей конкрет-ного социума и пилотированию креативных идей (видений), инновационных проектов и передовых технологий, благодаря которым генерируется и продвигается новая культурная ре-альность.

В этой связи следует различать две разновидности куль-турной политики:

1) культурную политику как способ организации охраны и защиты исторического наследия (этот формат точнее обозна-чать как государственная культурная политика) и 2) культурную политику как стратегию управления культурными практиками, направленными на сохранение, воспроизведение и продвижение наиболее значимых социальных идей, опытов и ценностей (дан-ный формат характерен для гражданского общества).

Таким образом, всякая культурная политика предполагает реализацию определённых целей, направленных либо на сохра-нение иного (удержания и претворения), либо на изменения прежнего (преобразования). Культурная политика – это всег-да сдвиг, смещение, претворение, продвижение как в сторо-ну генерации нового, неосвоенного, так и в сторону сакраль-но-символической меморализации исторического опыта с

- 55 -

институциональной ретрансляцией социально признанных культурных смыслов и значений.

Но возможна ли эффективная культурная политика в усло-виях преобладания охранительно-просветительской функции, консервации и претворения традиций? Ведь нельзя управлять тем, что не меняется. Однако следует допустить – с помощью налаженной культурной политики удаётся сконструировать и задать необходимый контекст для востребованного обще-ством позитивного изменения. Вне такого изменения и пре-образования, по существу, не может быть продвинутой куль-турной политики, поскольку смысл и назначение культуры есть генерация новой (отвоёванной у природы) реальности. Там, где нет этой генерации (рекультивации) – нет и культур-ной политики, она просто теряет свой смысловой субстрат и социальное предназначение, поскольку исчезает тот субстрат, которым можно управлять. Но разве современная культура не даёт нам повода для надежды?

Примечания* Проект «Культурное лидерство в современном мире»

(19-30 июня 2016 г.) был поддержан Благотворительным фон-дом В. Потанина при участии Academia Rossica (Лондон) [10]. Кураторы программы: Марина Эльзессер (Третьяковская га-лерея), Светлана Аджубей (Academia Rossica, Лондон). Опира-ясь на разработанный в Великобритании дискурс о культур-ном лидерстве и опыт британских и российских экспертов и практиков культурой политики, были рассмотрены вопросы:

• Культурные институции как лидеры в развитии общества.• Культура как катализатор и провокатор изменений.• Культура как универсальный язык в глобальном диалоге.• Лидер внутри культурной институции.• В чем ценность культуры для современного общества?• Расширяется пространство культуры в наше время или

сужается? • Стратегии выживания культуры.• Лидерство в культуре и лидерство в бизнесе. • Как меняется взаимодействие между культурой и бизне-

сом сегодня? • В чем ценность культуры для бизнеса? • Культура как инструмент формирования корпоратив-

ных ценностей и управления бизнесом.

- 56 -

• Спонсорство – маркетинг или инвестиции?• Культура и медиа – союзники или соперники?• Разрушает ли мультиплицирование культуру?• Чьи интересы отстаивают лидеры культуры? • Какие ценности они формируют внутри своих культур-

ных институций и какие ценности культурные институции несут в общество?

• Насколько успешно культурные институции адаптиру-ются к изменениям контекста и становятся драйверами этих изменений?

Как прописано в пресс-релизе программы: «Это профес-сиональный разговор о меняющемся значении культуры, о ее отношении к медиа, религии, идеологии, государству и о том, какие в этом контексте встают вопросы перед лидерами куль-туры. Но прежде всего – это разговор о ценностях» [10].

Источники и литература1. Астафьева, О.Н. Культурная политика: теоретические аспекты и практика реализации [Электронный ресурс] / О.Н. Астафьева. – URL: http://www.vipstd.ru/nauteh/index.php/--gn13-01/717-a (дата обращения: 28.08.2016).2. Астафьева, О.Н. Социокультурная модернизация: фор-мирование новой культурной среды [Электронный ресурс] / О.Н. Астафьева, А.Я. Флиер. – URL: http://www.cr-journal.ru/rus/journals/182.html&j_id=13 (дата обращения: 18.07.2016).3. Брабандер, Л. де. Забытая сторона перемен. Искусство создание инноваций / Л. де Брабандер. – Москва: Протекст, 2010. – 203 с.4. Востряков, Л.Е. Культурная политика: концепции, по-нятия, модели [Электронный ресурс] / Л.Е. Востряков; Ин-ститут культурной политики. – URL: http://www.cpolicy.ru/analytics/80.html (дата обращения: 21.05.2016).5. «Главное – это производство человека». Александр Мамут и Алексей Кудрин о важности человеческого капитала. 9 сен-тября 2015 г. [Электронный ресурс]. – URL: https://lenta.ru/articles/2015/09/09/humancapital/ (дата обращения: 27.07.2016).6. Гроув, Э. Выживают только параноики. Как использовать кризисные периоды, с которыми сталкивается любая компа-ния: пер. с англ. / Э. Гроув. – Москва: Альпина Бизнес Букс, 2004. – 200 c.7. Инвестирование в культурное разнообразие и диалог меж-ду культурами. Всемирный доклад ЮНЕСКО. – Париж: ЮНЕ-СКО, 2015. – 430 с.

- 57 -

8. Ионесов, В.И. Культура, миротворчество и социальное подвижничество в региональных проектных практиках [Электронный ресурс] / В.И. Ионесов, Э.А. Куруленко // Куль-турологический журнал. – 2013. – № 1. – URL: http://www.cr-http://www.cr-journal.ru/files/file/05_2014_22_45_21_1399056321.pdf (дата обращения: 27.07.2016).9. Конвенция об охране нематериального культурного насле-дия. Принята 17 октября 2003 года Генеральной конференци-ей Организации Объединенных Наций по вопросам образо-вания, науки и культуры [Электронный ресурс]. – URL: http://www.un.org/ru/documents/decl_conv/conventions/cultural_heritage_conv.shtml (дата обращения: 31.08.2016).10. Культурное лидерство в современном мире. Диалоги Рос-сия-Великобритания. 19 мая - 30 июня 2016 г. [Электронный ресурс]. – Москва: Государственная Третьяковская галерея, 2016. – URL: http://leaders.tretyakov.ru/#rec5676599 (дата обра-щения: 30.07.2016).11. Куруленко, Э.А. Модернизация российского общества и культуры: социально-философский аспект / Э.А. Куруленко // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. – 2013. – Т. 15, № 2 (3). – C. 549-553. 12. Лэндри, Ч. Креативный город / Ч. Лэндри. – Москва: Клас-сика-XXI, 2006. – 399 с.13. Мамут, А. Александр Мамут: «Бизнес – отражение того, на каком этапе находится культура» [Электронный ресурс] / А. Мамут. – URL: https://lenta.ru/video/2016/06/29/mamut/ (дата обращения: 27.07.2016).14. Мамут, А. Александр Мамут: «Мегаполис – концентра-ция цивилизационных смыслов» [Электронный ресурс] / А. Мамут. – URL: http://moslenta.ru/news/2016/06/29/mamut-megapolis-koncentraciya-civilizacionnyh-smyslov/ (дата обра-щения: 27.07.2016).15. Основы государственной культурной политики [Элек-тронный ресурс]. – URL: http://static.kremlin.ru/media/events/files/41d526a877638a8730eb.pdf (дата обращения: 27.08.2016).16. Пахтер, М. Культура на перепутье. Культура и культурные институты в ХХI веке / М. Пахтер, Ч. Лэндри. – Москва: Клас-сика -ХХI, 2003. – 96 с. 17. План действий по проведению Международного деся-тилетия сближения культур (2013-2022 гг.). Исполнитель-ный совет, 194 EX/10, Париж, ЮНЕСКО, 5 марта 2014 г. [Электронный ресурс]. – URL: http://unesdoc.unesco.org/images/0022/002266/226664r.pdf (дата обращения: 31.07.2016).

- 58 -

18. Разлогов, К. Российская культурная политика в контексте глобализации [Электронный ресурс] / К. Разлогов, Э. Орло-ва, Е. Кузьмин. – URL: http://http://www.strana-oz.ru/2005/4/rossiyskaya-kulturnaya-politika-v-kontekste-globalizacii (дата обращения: 22.05.2016).19. Ришар, Ж.-Ф. На переломе. Двадцать глобальных про-блем – двадцать лет на их решение: пер. с англ. / Ж.-Ф. Ри-шар. – Москва: Ладомир, 2006. – 240 с.20. Соловьева, С.В. Организация и проведение Междуна-родной научно-практической конференции «Модерниза-ция культуры: идеи и парадигмы культурных изменений» / С.В. Соловьева // Известия Самарского научного центра Рос-сийской академии наук. – 2013. – Т. 15, № 2 (3). – С. 554-556. 21. Тросби, Д. Экономика и культура / Д. Тросби. – Москва: Изд. дом Высш. школы экономики, 2013. – 256 с.22. Флиер, А.Я. Культурология для культурологов / А.Я. Фли-ер. – Москва: Академический проект, 2000. – 496 с. 23. Хокинс, Д. Креативная экономика. Как превратить идеи в деньги / Д. Хокинс. – Москва: Классика-XXI, 2011. – 256 с. 24. Хренов, А.Е. Модели культурной политики: смена парадигм / А.Е. Хренов // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. – 2013. – Т. 199. – С. 4-11.25. ЮНЕСКО. Акты 31-й сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО, Париж 15 октября-13 ноября 2001. Т. 1. Резолюции. – Париж: ЮНЕСКО, 2001. – 195 с.26. Appadurai, A. Introduction: commodities and the politics of value / А. Appadurai // Commodities in Cultural Perspectives / еd. by Arjun Appadurai. – Cambridge: Cambridge University Press, 1988. – P. 3-63. 27. Baumann, G. Contesting Culture: Discourses of Identity in Multiethnic London / G. Baumann. – Cambridge University Press, 1996. – 215 p.28. Bell, D., Oakley, K. Cultural Policy. Key Ideas in Media and Cultural Studies / D. Bell, K. Oakley. – Abingdon (UK), New York (USA): Routledge, 2015. – 184 p. 29. Engaging Worlds: Core Texts and Cultural Contexts. Selected Proceedings from the Sixteenth Annual Conference of the Association for Core Texts and Courses / by J. Scott Lee, Robert D. Anderson (еds). – Lanham: University Press of America, 2016.– 176 p.30. Global Development Learning Network [Electronic resource]. – URL: http://gdln.org (дата обращения: 31.07.2016).

- 59 -

31. Management of Social Transformations (MOST). UNESCO Programme [Electronic resource]. – URL: http://www.unesco.org/new/en/social-and-human-sciences/themes/most-programme/about-most/ (дата обращения: 31.07.2016).32. Miller, T. Cultural Policy / Т. Miller, G. Yudice. – London: Sage Publication Ltd., 2002. – 252 p. 33. O’Brien, D. Cultural Policy: Management, Value and Modernity in the Creative Industries / D. O’Brien. – Abingdon (UK), New York (USA): Routledge, 2014. – 167 p. 34. Paquette, J. Arts Management and Cultural Policy Research / J. Paquette, Е. Redaelli. – Palgrave Macmillan (UK), 2015. – 162 p.35. UNESCO. A Practical Guide to the World Decade for Cultural Development, 1988-1997. – Paris: UNESCO, 1997. 36. UNESCO. Convention for the Protection of the World Cultural and Natural Heritage // UNESCO. Document 17C/106. Paris, 15 November 1972. – Paris: UNESCO, 1972. 37. UNESCO. Final Report of Intergovernmental Conference on Cultural Policies for Development: Power of Culture, Stockholm, 30 March – 2 April. – Paris: UNESCO, 1998.38. UNESCO. World Culture Report: Culture, Creativity, Markets. – Paris: UNESCO, 1998.

Хренов Н.А. *

О коммуникативных сдвигах и личностном потенциале культуры

Аннотация. Там, где массовая коммуникация выражает установки цивилизации, личность в коммуникативном про-цессе предстает объектом. Цивилизация заинтересована в расширении коммуникативного пространства и, следователь-но, в подключении к коммуникации как можно большего ко-личества людей. Массовая коммуникация призвана разрешать те проблемы, которые в истории цивилизации появляются в связи с возникновением массовых обществ и процессами омассовления культуры. Субъектом коммуникативных про-цессов личность предстает лишь в том случае, если техноло-гии не выводят коммуникацию за пределы культуры, как это нередко происходит и о чем свидетельствует практика медиа,

* Хренов Николай Андреевич, доктор философских наук, про-фессор, главный научный сотрудник Государственного институ-та искусствознания (Москва)

- 60 -

в том числе кино, телевидения и Интернета, а соотносятся с ее установками.

Ключевые слова: культура, личность, коммуникация, ме-диа, печать, интеракция.

Khrenov N.A.On communicative shifts and personalized

potential of cultureAbstract. Where mass communication expresses installation

of civilization, personality in the communicative process appears as object. Civilization is interested in expanding communicative space. Therefore, the communication connects the greatest possible number of people. Mass communication is intended to resolve the problems that in the history of civilization appear in connection with the emergence of mass societies and processes of massification of culture. The personality appears as subject of the communicative processes only if the technology can not make the communication beyond culture. However, it takes time in order to bring technology in line with the culture of plants. Sometimes, critical assessments of the functioning of communications, which are occurred on the basis of powerful technologies, we have to wait a long time. Before time that mankind often is in the euphoria of the technical possibilities of communication.

Keywords: culture, personality, communication, media, printing, interaction.

Коммуникация как манипуляцияДля того чтобы привести технологии в соответствие с уста-

новками культуры, необходимо время. Иногда критических оценок функционирования средств коммуникации, возника-ющих на основе мощных технологий, приходится ждать долго. До этого человечество нередко пребывает в эйфории от тех-нических возможностей коммуникации. Понять это запазды-вание в открытии того, что медиа имеют историю, помогает Н. Луман. Но его суждения относятся уже к морфологическим особенностям медиа. Для него все виды медиа, связанные с машинным производством, а это книги, журналы, газеты, фо-тография, разнообразные продукты электронного копирова-ния, вроде театральных представлений, выставок, концертов,

- 61 -

фильмов, распространяющихся с помощью кассет и дисков, имеют один общий признак – отсутствие в них интеракции (т. е. взаимодействия между людьми в форме непосредствен-ного контакта). Правда, как свидетельствует, например, прак-тика телевидения, медиа научились интеракцию имитировать.

Так, А. Вартанов свидетельствует о весьма эффективных попытках телевидения стимулировать обратную связь, т. е. эту самую интеракцию имитировать, когда зритель «во время просмотра передачи мог высказывать суждения о ней и, глав-ное, о предмете, о котором идет речь» [2, с. 129]. Этот прием исследователь высоко оценивает. «Это стало возможным, – пишет он, – лишь когда появилась интерактивная связь меж-ду телезрителем и телевещателем, когда с помощью телефона человек, находящийся дома возле своего приемника, смог от-вечать на поставленные перед ним вопросы» [2, с. 129].

Но, несмотря на виртуозную имитацию приемов интерак-ции, телевидение все же оказывается неспособным разрешить проблемы и не отменяет отмеченного Н. Луманом признака. «Во всяком случае, – пишет Н. Луман, – решающее значение имеет то, что между отправителем и адресатами не может со-стояться непосредственная интеракция. Интеракция исклю-чена благодаря посредничеству техники, и это имеет далеко идущие последствия, которые дают возможность определить понятие “массмедиа”» [5, с. 10]. Отсюда вытекают как позитив-ные, так и негативные последствия функционирования медиа.

Если при определении медиа исходить из отсутствия ин-теракции, то историю медиа, вслед за Маклюеном, приходит-ся сильно передвигать в прошлое и, в частности, начинать ее с возникновения письменности, что и демонстрирует сам Н. Луман. Он пишет: «Вместе с письменностью начинается и телекоммуникация, коммуникативное предоставление того, что отсутствует в данном пространстве и времени» [6, с. 82]. Почему телекоммуникация начинается с возникновения письменности? Да потому, что в ней знаки заменяют вещи, и их можно перебрасывать в какие угодно пространства. Эти знаки можно воспринять не только в другом пространстве, но и в другом времени. В этом случае в медиа появляются новые нюансы, связанные с возможностью манипулирования со-знанием людей. Но это означает утрату субъективного начала коммуникации.

- 62 -

Расширяя пространство коммуникации, технологии жерт-вуют той позицией личности, когда она предстает субъектом, а не объектом. Тогда коммуникация способна развертываться в интересах уже не личности. Поэтому вопрос об интеракции приобретает не только коммуникативный, но и социальный смысл. Его обсуждает Ж. Деррида, обращаясь к текстам Руссо и Леви-Строса. Речь у Ж. Деррида идет об оппозиции подлин-ности и неподлинности. Так, философ напоминает, что у Рус-со подлинность предполагает образ сообщества говорящих, в котором люди в состоянии слышать друг друга [4, с. 285].

Иначе говоря, подлинность достигается лишь при наличии интеракции. Этот идеал коммуникации как подлинной ком-муникации повторяет и Леви-Строс. Ж. Деррида показывает, что идею подлинности традиционных способов коммуника-ции Леви-Строс заимствует у Руссо, пытавшегося показать, что в письменности заинтересована не только личность, а прежде всего власть. Или точнее: этим видом медиа восполь-зовалась власть.

Лишившаяся интеракции коммуникация в современном об-ществе стала основой манипуляции, все более нарастающей в современной политической машине. Уже Руссо приходил к вы-воду, что рассредоточение соседства и отсутствие интеракции становятся условием угнетения и произвола власти («Итак, я говорю, что любой язык, который не слышен собравшемуся на-роду, – это рабский язык: невозможно, чтобы народ, говорящий на этом языке, был свободным» [4, с. 288]. Перенося эту фор-мулу на современное общество, можно ее уточнить: благодаря медиа и при их участии общество обретает свободу. Но в то же время не без участия медиа оно способно ее лишиться.

Чем жертвует культура с момента изобретения Гутенберга?

Прояснение специфики коммуникативных сдвигов, пред-назначения письменности и роли личностного потенциала культуры возможно через обращение к вопросу о генезисе пе-чатного слова или книгопечатания. Если появление письмен-ности в культуре нельзя оценивать однозначно, если она кро-ме позитивных последствий имеет и негативную сторону, то, может быть, изобретение Гутенберга позволяет эти негатив-ные стороны смягчить и нейтрализовать? Казалось бы, можно

- 63 -

ли сказать что-то отрицательное об этом средстве коммуни-кации. Это ли не свидетельство развертывания культурного, как и личностного прогресса. Ведь даже Маклюен, утверждая, что телевидение стирает и уничтожает все те уровни культу-ры, что возникли как следствие технологии, вызванной к жиз-ни Гутенбергом, отождествляет книгопечатание с культурой в целом. Для него печатная книга – одно из величайших за-воеваний в истории духа, заметное продвижение в процессах индивидуализации. Для нас, разумеется, тоже. Печатная кни-га является просто олицетворением развертывающегося куль-турного прогресса и культуры как таковой. Однако любопытно было бы все же напомнить о том, как в эпоху первоначального распространения печати она все же отторгалась. Предпочте-ние отдавалось рукописной книге. Несмотря на несомненное техническое превосходство, книгопечатание не могло сразу же вытеснить ручную переписку. Известная часть основных по-требителей книг – дворянство, духовенство и даже гуманисты к печати относились скептически и еще длительное время отда-вали предпочтение рукописной книге [10, с. 55].

Эту констатацию подтверждает и глубокий исследователь культуры Ренессанса Я. Буркхардт. «Книги писались тем кра-сивым новоитальянским почерком, – пишет он, – один вид ко-торого доставляет наслаждение; его зачатки можно заметить уже в ХIV веке. Джаноццо Манетти, Никколо Никколи и дру-гие знаменитые ученые были от природы каллиграфами, они требовали красоты и ничего иного не терпели. Все остальное оформление рукописи, даже если в ней не было миниатюр, от-личалось большим вкусом, особенно же лоренцианские кодек-сы с их легкими линейными орнаментами в качестве заставок и концовок. Если книги предназначались для очень знатных особ, они писались исключительно на пергаменте; перепле-ты в Ватикане и Урбино были красного бархата с серебряной оправой. При таком подходе, когда благородством оформ-ления стремились внушить читателю благоговейный трепет перед содержанием книги, становится понятным, почему вне-запно появившиеся в обращении печатные книги поначалу встречали сопротивление. Федериго Урбинский “постыдился бы” иметь печатную книгу в своей библиотеке» [1, с. 176].

Недоверие к печатной книге можно обнаружить даже у М. Монтеня. По его мнению, жизнь селения, в котором фи-

- 64 -

лософ жил, дает больше пищи для ума, нежели то, что можно почерпнуть в книжной лавке. Распространение печатной кни-ги и увеличение пишущих людей Монтень связывает с кри-зисом культуры. «Следовало бы иметь установленные закона-ми меры воздействия, – пишет он, – которые обуздывали бы бездарных и никчемных писак, как это делается в отношении праздношатающихся и тунеядцев. В этом случае наш народ прогнал бы взашей и меня и сотни других. Я не шучу. Страсть к бумагомаранию является, очевидно, признаком развращен-ности века. Писали ли мы когда-нибудь столько же до того, как начались наши беды? А римляне до того, как начался их закат?» [7, с. 152].

В самом деле, возникновение печатной книги – заметный шаг в процессах секуляризации культуры. Это особенно за-метно на исчезновении в архитектуре в связи с появлением печатной книги ее сакральных функций. В романе «Собор парижской богоматери» В. Гюго посвятит вторжению печат-ного станка весьма значительное место. Он уже от себя, а не от имени своего персонажа – архидъякона, отца Клода (ука-завшего на печатную книгу и произнесшего «Вот это убъет то» [3, с. 178], а под этим «то» он имел в виду собор) попытается осознать, что дело даже не в будущем закате культовой архи-тектуры, а в кризисе церкви и религии вообще.

Тревогу М. Монтеня позднее, когда в России печать примет беспрецедентные масштабы, разделит критик цивилизации Л. Толстой. «Вникнув в процесс установления общественно-го мнения при теперешнем распространении печати, – пишет он, – при котором читают и судят благодаря газетам о пред-метах газетные поденные работники, столь же мало способ-ные судить о них, при таком распространении печати надо удивляться не ложным суждениям, укоренившимся в массах, а только тому, что встречаются еще иногда, хотя и очень ред-ко, правильные суждения о предметах» [9, с. 392]. Следующее суждение Л. Толстого заставляет вспомнить не только даже знаменитый трактат Руссо, сколько, пожалуй, проповедь Са-вонаролы. Распространение печати, согласно Л. Толстому, – свидетельство кризиса и культуры, и цивилизации. «Жду даже того, – пишет он, – что этот упадок общего уровня разумности будет становиться все больше и больше не только в искусстве, но и во всех областях: и в науке, и в политике, и в особенности

- 65 -

в философии (Канта никто уже не знает, знают Ницше) – и дойдет до всеобщего краха падения той цивилизации, в кото-рой мы живем, такого же, каково было падение египетской, вавилонской, греческой, римской цивилизации» [9, с. 393].

Таким образом, негативные последствия функционирова-ния письменности, улавливаемые еще Платоном, в результа-те распространения книгопечатания привели уже к «упадку общего уровня разумности». Ворчание М. Монтеня вспоми-наешь, листая бесформенные записи и заметки В. Розанова, объединенные названием «Уединенное». В этой, вышедшей в 1912 г., книге В. Розанов обращает свою критику против «ис-портившего» литературу Гутенберга. Ведь, как считает фило-соф, настоящая, истинная литература существует лишь в руко-писном виде. «Как будто этот проклятый Гутенберг, – пишет он, – облизал своим медным языком всех писателей, и они все обе-здушелись “в печати”, потеряли лицо, характер. Мое “я” только в рукописях, да “я” и всякого писателя. Должно быть, по этой причине я питаю суеверный страх рвать письма, тетради (даже детские), рукописи – и ничего не рву; сохранил, до единого, все письма товарищей-гимназистов; с жадностью, за величиной вороха, рву только свое, с болью и лишь иногда» [8, с. 24].

Судя по тому, что это признание к любви к рукописным тек-стам в его книге повторяются, оно выражает вполне оформив-шуюся и устойчивую мысль, даже убеждение. Для В. Розанова литература в печатном виде утрачивает нечто существенное, приобретая нечто от техники. Как мы помним, нечто подоб-ное применительно к письменности утверждается в диалоге Платона: «У нас литература так слилась с печатью, что мы со-всем забываем, что она была до печати и, в сущности, вовсе не для опубликования. Литература родилась “про себя” (мол-ча) и для себя; и уже потом стала печататься. Но это – одна техника» [8, с. 46]. Как отсюда очевидно, В. Розанов возродил отношение к печатной книге, имеющее место в среде гумани-стов. Значит, эта уязвимость печати при всех ее достоинствах продолжает оставаться неустранимой.

С В. Розановым произошла парадоксальная вещь. Кого из русских философов можно сравнить с ним по тому месту, которое он занимает в прессе? Судя по всему, все его рас-сыпанные по разным газетам и журналам статьи и замет-ки все еще не собраны и не опубликованы. Их очень много.

- 66 -

Значит, кто, как не Розанов ощутил то, что позднее в свя-зи с функционированием телевидения назовут мозаичными структурами, происхождение которых уходит к ранним ста-диям функционирования периодической печати. В его фраг-ментарных заметках получил выражение газетный стиль. И, собственно, В. Розановым он был и осознан. Так, обнаружив задолго до сочинений Маклюена высказанную в прессе мысль о том, что периодическая печать убила книгу, В. Розанов уже фиксирует и то, что потом назовут мозаичным мышлением как следствием распространения газеты. В. Розанов фиксиру-ет «скользящую смесь разнородных сведений о всем на све-те и со всех концов света» [11, с. 100]. Проблему В. Розанов усматривает в том, что наплыв газетного чтения имеет своим следствием поверхностное чтение.

Так, закономерность, отмеченная Платоном еще на заре письменности, продолжает беспокоить способные эту законо-мерность осознать выдающиеся умы.

Литература1. Буркхардт, Я. Культура Италии в эпоху Возрождения / Я. Буркхардт. – Москва, 1996.2. Вартанов, А. Развитие киноязыка: от прямого эфира к ин-терактиву / А. Вартанов // Средства массовой коммуникации в художественной культуре России ХХ века. Т. 3. Телевидение на рубеже веков (1980-2001 годы). – Москва, 2002.3. Гюго, В. Собрание сочинений: в 16 т. Т. 2. / В. Гюго. – Мо-сква, 1953. 4. Деррида, Ж. О грамматологии / Ж. Деррида. – Москва, 2000.5. Луман, Н. Реальность массмедиа / Н. Луман. – Москва, 2005.6. Луман, Н. Медиа коммуникации / Н. Луман. – Москва, 2005.7. Монтень, М. Опыты. Книга 3 / М. Монтень. – Москва, 1979.8. Розанов, В. Уединенное / В. Розанов. – Москва, 1990.9. Толстой, Л. Собрание сочинений: в 20 т. Т. 18 / Л. Толстой. – Москва, 1965.10. Функе, Ф. Книговедение. Исторический обзор книжного дела / Ф. Функе. – Москва, 1982.11. Розанов, В. Сумерки просвещения / В. Розанов. – Мо-сква, 1990.

- 67 -

Зинченко В.В. *

Модернизация парадигмы глобализации: в поисках альтернативных моделей

Аннотация. Анализируются трансформации обществ и экономик в условиях глобализационных изменений. Исследу-ются институциональные процессы интеграции и регионали-зации в современных индустриальных системах с использова-нием концепций «восстановительной экономики».

Ключевые слова: глобализация, общественная трансфор-мация, интеграция, регионализация, мировая экономика, со-циальные институты, восстановительное развитие.

Zinchenko V.V.Modernization of globalization paradigm: in search of

alternative models Abstract. The author analyzes the transformation of societies

and economies in a globalizing changes. The institutional processes of integration and regionalization in the modern industrial systems are investigated using the concepts of «restorative economy».

Keywords: globalization, public transformation, integration, regionalization, the world economy, social institutes, restorative development.

Сегодняшнему миру присуща значительная степень инте-грированности и интернационализации. Национальные эко-номики постепенно становятся все более интегрированными. Состоялось своего рода «сжатие» мирового пространства, ко-торое требует новых форм взаимоотношений [12, p. 27].

Растущее переплетение экономик, интернационализа-ция финансовых рынков и современный этап развития спо-собствуют процессу мировой и, в частности, экономической

* Зинченко Виктор Викторович, доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института высшего об-разования Национальной академии наук Украины; профессор, заведующий кафедрой менеджмента Украинского гуманитарного института; профессор кафедры менеджмента и инновационных технологий социокультурной деятельности Национального педа-гогического университета им. М.П.Драгоманова (Киев, Украина).

- 68 -

глобализации. Согласно анализу И. Валлерстайна, на основе наднационального, глобального разделения труда в экономи-ческих центрах постепенно развились национальные инду-стриальные системы, в которых существует тесная взаимос-вязь между экономикой и политикой. Сейчас наблюдается так называемая последовательная форма глобализации, развива-ющаяся в условиях единого рыночного характера мирового хозяйства. Это объективный процесс, который является важ-ным признаком постиндустриальной цивилизации.

Все процессы, проходящие в мире, приобретают в той или иной степени глобальный характер. Но существующие тен-денции воплощаются в реальность гораздо быстрее, чем их успевают осознать как идеологи, так и критики либеральной/неолиберальной глобализации. А процессы, которые еще не-сколько лет назад казались невозможными, приобретают все больший размах.

Проблема не в самом явлении глобализации, а в способно-сти правительств многих стран приспособить свою политику к изменяющимся условиям [8]. Что же касается вопросов ве-дения хозяйства (экономическая, социально-экономическая сфера), то эти страны принимают все основные правила игры, присущие современному мировому рыночному хозяйству. Будучи одновременно самобытными, уникальными государ-ствами, хозяйничая, исходя из своих принципов, традиций, потребностей, особенностей, все они, хотим мы этого или нет, подчинены определенным унифицированным экономи-ческим принципам и принципам того, что и назвали «глоба-лизацей» [25, р. 416], более того, интеграции, явно или часто неявно выраженной.

К числу критических факторов глобального развития от-носятся также и подъем новых индустриальных стран (НИС) как равноценных конкурентов промышленно развитым стра-нам в производстве высокотехнологичной продукции и новая глобальная информационно-ориентированная экономика, предпочитающая осуществление технологических рывков в развитии за счет внедрения ноу-хау в противовес предвари-тельно господствующей мысли о получении краткосрочных преимуществ от использования дешевой рабочей силы и сы-рья в странах третьего мира.

- 69 -

Критики глобализации также обеспокоены растущим вли-янием финансовых рынков, способных вызвать экономиче-ский хаос, утверждая, что доминирующая концепция глобали-зации ошибочна, так как действительно новые оригинальные феномены в экономике не вкладываются в строгое понятие единопланетарности [15, p. 19]. Больше подходил бы термин «запутанный порядок», но отсутствие «нового Кейнса», кото-рый бы описал в строгих категориях закономерности такого порядка, идущего на смену послевоенной модели мировой экономики, заставляет пока пользоваться приблизительной «глобалистской» терминологией.

«Становится реальностью практически повсеместный от-каз от интеграции мировой экономики», – пишет журнал «Экономист». И хотя в данной статье говорится о том, что корпорации продолжают верить в эффективность глобаль-ной сети поставщиков, автор добавляет: «Как и в любой цепи, ее сила определяется самым слабым звеном. По-настоящему опасная ситуация наступит тогда, когда компании решат, что подобная система поставок уже отжила свое» [2]. Как раз тог-да, когда стало болезненно очевидно, что процессы глобали-зации усиливают социальную напряженность, деформируют национальные экономики и порождают новые противоречия.

Так называемая «деглобализация» рассматривается дан-ным журналом, который является символом идеологии сво-бодного рынка как негативный процесс. Хотя многие ав-торитетные мировые специалисты (в частности, лауреаты Нобелевской премии по экономике Джозеф Стиглиц и Пол Кругман, профессор социологии Университета штата Нью-Йорк в Бингемтоне и Филиппинского университета Уолден Белло и др.) считают, что деглобализация предоставляет нам значительные возможности. Они видят в деглобализации всеобъемлющую систему, которая должна заменить неолибе-ральную глобализацию.

Неолиберальная глобальная модель начиналась и позицио-нировалась именно как внедрение классических либеральных принципов и идеологии того, что предлагаемые правила носят универсальный и справедливый характер, ни против кого не направлены, а значит, всем выгодны – либеральная глобализа-ция ХХ в.: «Либеральная глобализация всегда была сильна тем, что на словах отметала «игру с нулевой суммой» [1]).

- 70 -

В реальности же сформировалась модель, в которой фак-тически один мировой центр (США) и его составляющие (страны-союзники, государства-сателлиты, их интеграцион-ные объединения, транснациональные корпорации – ТНК), контролируя мировую финансовую и торговую сферы, фор-мируют определенную жесткую защищающую прежде всего его экономико-политические интересы систему, в которой остальным участникам предлагается четко обозначенное «функциональное место» быть:

а) рынком массового производства и дешевой рабочей силы (например, КНР);

б) «территорией сырьевых, энергетических, сельскохозяй-ственных ресурсов (т. н. «ресурсные регионы/страны/терри-тории»);

в) рынком сбыта и потребления готовой продукции (мате-риальной и нематериальной) – для обеспечения постоянного экономического роста «глобального центра».

Система деглобализации, изначально разработанная для развивающихся стран, может оказаться важной и для веду-щих государств капиталистического мира. «Идеи, тяга к по-знанию, искусство, гостеприимство, любовь к путешествиям – все это явления, которые по самой своей природе являются интернациональными. Мы не желаем оказаться брошенными на произвол мировых сил, которые производят, либо пыта-ются выработать некую однотипную систему, основанную на принципах свободного капиталистического рынка» [3].

Неэффективность, а зачастую и вредность для человече-ства и окружающей среды современных экономических под-ходов заставляет все чаще прибегать к поискам разумных аль-тернатив.

Они есть, но ими не пользуются – прежде всего потому, что о них мало знают. Одна из таких альтернатив – модель «восстановительной экономики» (или т. н. «буддистская экономика») Эрнста Шумахера, который доказал принци-пиальную «невыгодность» неконтролируемого масштабно-го индустриального производства еще в пятидесятых годах ХХ века. Шумахер опубликовал свой основной труд «Small is Beautiful: A Study of Economics as if People Mattered» («Красота малого: исследования экономики и ее значение для человека») [19] еще в 1973 г. Работая экономическим советником пре-

- 71 -

мьер-министра Бирмы, Шумахер познакомился с буддизмом и попытался применить ценности и мировоззрение этой ре-лигии для создания модели экономики, способной на длитель-ное стабильное развитие. Результаты своих исследований он изложил в эссе «Буддистская экономика» и нескольких других работах.

Последователи и разработчики современных идей данно-го направления объединены, в частности, в научно-исследо-вательскую и экспериментально-прикладную организацию «Общество Шумахера» (The EF Schumacher Society) и суще-ствующий при нем «Новый экономический институт» (New Economics Institute), целью которых является достижение эко-номически и экологически устойчивого общества. Идеи и при-кладные модели представителей этого направления (в частно-сти С. Валлиса [21], А. Зайонц [23], Г. Уотсон [22] и проч. [См.: 10-11, 16-17, 20-21]) с успехом применяются в странах разного типа и начали активно исследоваться в международных ин-ститутах и ООН для выработки новой эффективной страте-гии мирового развития.

Традиционная «западная» экономика в основном опериру-ет товарами и деньгами, но мало интересуется окружающим миром, человеком и уровнем восстанавливаемости ресурсов.

Цель типичного традиционного «западного» экономиста и предпринимателя – получить максимум денег, сделав мини-мальные инвестиции. Традиционный экономист/предприни-матель разрабатывает планы и прогнозы на период проекта, правительственной каденции или на время пребывания у вла-сти определенной политической силы. Его не интересует дли-тельное развитие, при котором все участники экономических отношений получат выгоду и удовлетворение потребностей. Экономика существует не сама по себе, а является деривати-вом от определения цели и смысла жизни, независимо от того, знает об этом конкретный экономист или нет.

С точки зрения современной западной экономической мысли, привычнее измерять уровень жизни количеством по-требленных за год товаров и услуг, считая, что человек, кото-рый потребляет больше, живет лучше, чем тот, кто потребляет меньше. Кроме того, современная экономическая западная на-ука в основном рассматривает потребление как единственную

- 72 -

цель экономической активности, где средствами служат фак-торы производства: земля, труд и капитал.

Для «восстановительной экономики» такой подход не-разумен: ведь потребление – это всего лишь средство, а не цель, так что максимальное благополучие при минимальном потреблении и является реальным показателем лучшей жизни. Потребление товаров и владение ими – это всего лишь средства для оптимального развития. Буддистская экономика исследует то, как достичь целей, обладая минимальными средствами. Та-ким образом, буддистская экономика – это максимальное удов-летворение потребностей через оптимальное потребление, в то время как «западный» экономический подход сориентирован на максимальное потребление с помощью оптимального про-изводства. Очевидно, что следует приложить гораздо большие усилий для бесконечной гонки за максимальным потреблени-ем, чем для поддержания нацеленного на оптимальное, а не максимальное, потребление, образа жизни.

С точки зрения буддизма, наиболее рациональная форма производства – это производство из местных ресурсов для удовлетворения местных потребностей. Цель – самообеспече-ние, а не производство избытка. «Экономический прогресс» необходим лишь для достижения самообеспечения [18, p. 31]. Развиваясь сверх этого, он приносит разрушение. Шумахер напоминает, что назначение экономики – служить потребно-стям людей. Но в «реальной» экономике современного доми-нирующего («западного») типа все наоборот – люди существу-ют для служения экономике. Производство товаров считается важнее, нежели люди, которые эти товары потребляют.

Считается, что человек, который больше потребляет, имеет высший «стандарт жизни», чем тот, который потребляет меньше.

Для «буддистского экономиста» такой подход, мягко го-воря, «нерациональный»: потребление и потребительство – лишь формы человеческой деятельности (притом далеко не самые важные по сравнению с самореализацией, счастьем, здоровьем и бескорыстным служением другим). С точки зре-ния буддизма, рациональная цель звучала бы как «достижение максимального благосостояния при условии минимального потребления». Вместо наращивания потребления предлагает-ся идея «полноты». Шумахер отмечает, что, например, сред-ний американец живет в значительно большем стрессе, чем

- 73 -

тот же средний бирманец. По его мнению, потребление не нужно стимулировать – наоборот, существующие потребно-сти необходимо удовлетворить, а новые людям навязывать не следует [20, p. 102].

Для «западной» экономики целью экономической актив-ности является потребление. Ресурсами для достижения этой цели является земля, труд и капитал. Таким образом, буд-дистская экономика пытается максимально удовлетворять потребности путем оптимизации потребления, «западная» – ориентируется на максимальное потребление с помощью оп-тимизации производства. Погоня за максимальным потре-блением требует огромных усилий и ресурсов. Поддержание образа жизни, направленного на оптимальное потребление, требует меньших затрат.

В целом, «буддистская экономика», основанная на принци-пе «местное производство – местное потребление», идеаль-ная для небольших замкнутых локальных сообществ. Такая экономика экономит на транспортных расходах, а кроме того, дает возможность постоянной занятости, личную заинтересо-ванность всех участников производства в качестве конечного продукта, неуязвимость для изменений в глобальной конъюн-ктуре, стабильный рост и в итоге ведет к относительной ло-кальной самодостаточности. Люди, проживающие в небольших общинах с высоким уровнем самообеспечения, менее склонны к насилию. В крупных городах психологическое состояние и экономический статус людей зависят от резких изменений гло-бализированной экономики; часто находясь в стрессе, жители мегаполисов более подвержены дать выход агрессии. С точки зрения буддистской экономики, транспортировки больших объемов ресурсов для удовлетворения местных нужд – признак не благополучия экономики, а ее неэффективности. Традици-онная же экономика видит картину иначе.

Увеличение объема товаропроизводства и товароперево-зок часто считают показателем экономического прогресса, а не ухудшения структуры потребления. Оценивать товар выше че-ловека, а потребление выше творчества – значит исказить ре-альность наизнанку. Так Шумахер интерпретирует буддистскую точку зрения. Ведь в таком случае вторичное – продукт труда че-ловека – ценится выше первичного, самого производителя.

- 74 -

Цивилизация или сообщество, живущее преимуществен-но из возобновляемых ресурсов – более совершенна, чем та, что зависима от ресурсов невозобновляемых. Последняя же ведет паразитический образ жизни, тратя на удовлетворение потребностей не доход, а капитал. Гнаться за внешним пока-зателем вроде ВВП, согласно принципам «буддистской эко-номики» – глупо. Эти цифры, как правило, показывают рост «процента жиров в масле» только кучки крупных владельцев, игнорируя экономическое положение большинства населения. То же можно сказать и о идеализации показателей импорта и экспорта. Сейчас такие «заявки» уже не воспринимаются как нечто революционное, но для экономистов неолиберальной школы они звучали полной ересью.

Только после серии повторяющихся кризисов континен-тально-локального, регионального и мирового типа (начиная с 1970-х гг.) существующей глобальной экономики, развития концепции и внедрения моделей «устойчивого развития» (sustainable development) идеи Шумахера стали воспринимать-ся как разумные.

В экономии ресурсов обращается внимание и на борьбу со спекуляциями – в частности, спекуляции землей – которые яв-ляются настоящей бедой всех капиталистических экономик. Шумахер предложил интересный способ решения этой пробле-мы. По его мнению, ни частная собственность и бесконтроль-ная продажа земли, ни национализация, когда землю контроли-рует бюрократия, не могут дать хороших результатов. В первом случае невозможно избежать спекулятивного роста цен и унич-тожения мелких землевладельцев. Во втором – возникают ма-размы социалистического «управления» землей, прекрасно известные всем, кто пережил «совковый» эксперимент с колхо-зами. Шумахер предлагает законом устанавливать стабильную цену для каждого земельного участка (с привязкой ее к индексу инфляции). В развитых странах, где собраны «паззлы», техни-чески это сделать совсем нетрудно. Продавец участка не может получить за нее большую цену, чем установлено. Если же в про-цессе купли-продажи найдется желающий заплатить большую цену, чем установлено, он платит больше. Но сумма переплаты идет не продавцу, а в специальный государственный фонд (на-пример, благоустройство сельхозугодий, создание заповедни-ков или озеленение городов).

- 75 -

Ученый показывает, как отличаются западный и буддист-ский подходы к труду. Западный «материалистический» под-ход к работе предполагает, что для работника она – почти при-нудительная, а для работодателя означает затраты, которых невозможно избежать, но он постарается любым способом свести к минимуму. Зарплата считается компенсацией рабо-чему за потерянное время и комфорт. Западный подход имеет определенные социальные последствия: пока женщины рабо-тают в офисах и на производстве, их детьми занимается кто-то другой. Для «буддистского экономиста» такое использование ресурсов столь же эффективно, как, скажем, для экономиста западного – рекрутирование в армию высококвалифициро-ванного специалиста.

Буддистская система имеет интересные детали – напри-мер, Шумахер отмечает важность посадки деревьев как для экономики, так и для воспитания сознания. Сажая деревья и заботясь о них, мы думаем о будущем, обеспечиваем следую-щие поколения возобновляемыми ресурсами, «включаемся» во взаимодействие с природой и лучше осознаем природные процессы и наше влияние на них.

Так называемое «Юго-восточное экономическое чудо» (японская, южнокорейская, сингапурская модели развития) также прямо или косвенно впитало в себя идеи буддистской экономики, которая явно или неявно повлияла и усовершен-ствовала японскую трудовую этику, трудолюбие и методы управления/самоорганизации.

На японскую этику лояльности, занятости в течение всей жизни, совместного принятия решений, мозговой атаки, «Круги проверки качества» (QCC), «Полного качественного управления» (TQM), медитацию, постоянный самоконтроль и самосовершенствование, безусловно, повлияли дзэн-буддизм, философия Мадхьямика, буддийская философия взаимозави-симого возникновения и идентичности (Hua Yen), элементы даосизма и конфуцианства [См.: 11; 16; 17]. Например, Шини-чи Иноу (Shinichi Inoue) – один из тех оригинальных и ува-жаемых экономистов мира, которые пытаются объединить идеи буддистской философии с современной экономикой и управлением на успешном опыте Японии. Свою экономиче-скую модель он сформировал в концепции «Буддистской эко-номики Японии». Его буддийская экономическая философия

- 76 -

повлияла на японских экономистов, промышленников, пред-принимателей, бизнесменов и корпоративных лидеров. Иноу работал в Токийском Банке, с 1975 г. он назначен президентом Банка «Миядзаки». Он глава «Фонда проповеди буддизма» и член Буддийского экономического научно-исследовательско-го института при Университете «Komazawa». Ш. Иноу раз-вивает буддийскую идею «зависимого возникновения» (пали: paticcasamuppada; санскрит: pratityasamutpada) в терминах взаимосвязи людей, экономики и культуры. С этой идеей «Правильного Видения» (sammaditthi), он написал книгу по буддистской экономике под названием «Буддизм в работе: Но-вый подход к управлению и бизнесу» [11].

Ш. Иноу также выдвинул теорию «Срединного Пути» буд-дийской экономики как «идеальной возможности» между ка-питализмом и социализмом. Капитализм подчеркивает ува-жение к основным правам человека и частную собственность, тогда как социализм отстаивает равное распределение богат-ства. Сила капитализма – в свободном рынке и соревновании, которые дают реализовать потенциальную возможность пред-принимателей. Его явный недостаток и дефект – эксплуатация «сильными и жадными» слабых для личного финансового и материального дохода. Преимущество социализма состоит в том, что правительство или государство контролирует и регу-лирует социальную защиту, сборы и распределение богатства. Чрезмерные налогообложения способных предпринимателей и старательных работников в пользу малоспособных и лени-вых препятствует индивидуальным инициативам и усердию. Это ограничивает развитие человеческого потенциала. Эконо-мическая буддийская модель Ш. Иноу стремится преодолеть эти крайности. Согласно Ш. Иноу, высокая польза стратегии развития экономики – это практика Срединного Пути, в ко-торой идеи капитализма и социализма объединены. Такая экономическая модель известна под названием «буддийской смешанной экономики».

Например, стратегия малазийского правительства «Взгляд-на-Восток» заимствовала многие методы управления в япон-ской буддистской экономической модели, идеи трудовой культуры Кореи и Японии, успешно развивая смешанную экономику, подняв экономическую конкурентоспособность Малайзии и обеспечив ее экономический рост в многонаци-

- 77 -

ональной и поликонфессиональной стране в условиях рисков фундаментализма, национализма и глобализации [17, р. 46].

Китай также динамично развивает данную смешанную экономику и уже зарекомендовал себя как одна из мировых экономических сверхдержав (однако необходимо учитывать, что в целом экономика КНР довольно комфортно встроена в нынешнюю систему неолиберальной глобализации с её четко распределенными ролями – в данном случае, это – роль «цеха» массового товарного производства для потребления его ре-зультатов в первую очередь в странах «глобального центра»).

«Срединный Путь экономики» ориентирован на гаранти-рование в результате жизнеспособного развития, не повре-ждающего и не исчерпывающего окружающую среду, не при-чиняющего вреда человеческим ресурсам. То есть механизмы рынка, конкуренция должны развиваться, не разрушая ни природы, ни человеческого общества [9, s. 287].

«Жизнеспособная экономика» должна быть социально справедливой и экологически безопасной. Буддизм, эконо-мика и экология взаимосвязаны и взаимозависимы. Ш. Иноу определяет буддистскую экономику в терминах трех моделей, которые универсально приемлемы, поскольку они общие для всего мира и безвредные для окружающей среды.

1. Это экономическая система, которая приносит пользу всем. 2. Она защищает универсальные ценности терпимости и

мира.3. Такая сохраняющая, сберегающая экономическая модель

спасет землю от истощения и разрушения природных ресур-сов [11, р. 109].

С точки зрения буддизма человеческий труд преследует, как минимум, три цели. Прежде всего – это способ развивать свои способности. Как отметил (в романе «Достаточно време-ни для любви») писатель Р. Хайнлайн, «специализация – удел насекомых»: автоматизация труда, когда работник завода, офиса, супермаркета месяцами и годами ежедневно повторяет одинаковые монотонные действия, все больше превращаясь в зомби-робота, – неприемлема, ибо душит в человеке твор-ческое начало. Во-вторых, работа помогает человеку преодо-леть собственный эгоизм (одна из основных задач, которые буддизм ставит перед индивидом) через работу с другими над общим проектом. В-третьих, производство необходимых для

- 78 -

достойного уровня жизни качественных товаров и услуг. Если работодатель организует труд, пренебрегая этими целями, та-ким образом труд теряет смысл, становится скучным или раз-дражает работников, он совершает едва не преступление [24, p. 172]. Для буддиста работа – это не то, чего следует избегать любой ценой, а благословение – конечно, если она происходит в условиях обеспечения прав и свобод человека.

Работа и труд – не только процесс производства, они еще и имеют психологическую и «духовную» значимость, как от-мечает тайский ученый П.А. Пайютто (P.A. Payutto) в книге «Буддистская экономика: Срединный путь для рынка» [14]. Это ясно даже для тех экономистов, которые считают, что эко-номический рост важнее любых ценностей.

Концепция «глобально-институциональной социаль-ной физической экономики» и ее направлений (физическая экономика, физическая социальная экономика) в последние годы также начинает занимать достаточно весомое теорети-ко-практическое, социально-аналитическое и одновременно экономико-прогностическое положение среди моделей гло-бального развития международных отношений и мировой экономики, хотя истоки ее экономико-философских идей возникают еще в XVIII-XIX вв. в разработках школы физио-кратов Г. Лейбница, политэкономии А. Гамильтона, Ф. Листа и Г. Кэри, развиваясь в ХХ в. исследованиями В.И. Вернадского, С.А. Подолинского, Н.Д. Руденко.

Она изучает и разрабатывает особенности и принципы развития сферы материального (физического) производства с целью количественного и качественного улучшения наполне-ния материального и духовного состояния отдельного челове-ка и народа на основе непрерывного научно-технологического прогресса, что должно обеспечить длительное существование человечества на Земле.

Поэтому наиболее приближенным к общественно-хозяй-ственной реальности считается знание, базирующееся на есте-ственных законах общественного и экономического бытия.

Современные зарубежные представители новейшей моде-ли этого направления обосновывают связи между научно-тех-нологическим прогрессом, экономикой человеческого труда, повышением его производительности, ростом численности культурного объема и повышением плотности населения на

- 79 -

единицу площади. Современная западная школа этого на-правления включает, в частности, экономистов, политоло-гов, культурологов, обществоведов – Линдон Ларуш, Джо-натан Тенненбаум, Лотар Комп, Карл-Михаэль Витт, Хельга Цепп-Ларуш, Михаэль Биллингтон и Гейл Биллингтон, Ричард Фримен, Уильям Энгдал и др. Представители этой школы, по-жалуй, впервые обратили внимание на усиление и гегемони-стские стремления мировой финансово-спекулятивной оли-гархии и ее деятельность по созданию мировых финансовых пирамид. Глубокая научная аналитика этой школы, ее уме-ние в деталях разобраться в экономической и политической ситуации позволили ей создать оригинальную концепцию развития и прогнозирования экономических, политических, социокультурных процессов на планете. Ее идеи можно рас-сматривать, в том числе, и как концепцию прогностического анализа и антикризисного моделирования/предупреждения для глобальной экономики. Особенно высокой оценки заслу-живает комплексный подход к рассмотрению проблем един-ства и взаимодействия производственного и финансового секторов экономики.

Физическая социальная экономика анализирует фундамен-тальные общественно-экономические знания, основные прин-ципы общественно-экономических отношений в обществе, развивая научные методы анализа явлений и процессов на раз-ных уровнях – от отдельного человека, предприятий и фирм до системы глобальных и международных отношений [14].

Для измерения производительности физической экономи-ки предлагается пользоваться таким показателям, как общий объем производства материальных благ, который приходит-ся на душу населения, на домохозяйство и квадратный кило-метр. Это потенциальная относительная плотность населе-ния на 1 кв. км территории. Эта величина показывает, какая плотность населения может быть потенциально поддержана при данном научно-техническом обеспечении материально-го производства и данном составе потребительской корзины в расчете на домохозяйство, необходимого для его жизнео-беспечения с учетом воспроизводства человеческого фонда непрерывно возрастающей квалификации и улучшением фи-зического состояния (здоровья). Именно эту величину и пред-лагают принять как истинную меру прогресса человечества.

- 80 -

«В этом случае деятельность человека может быть выраже-на, главным образом, по отношению к физическим процессам производства и потребления» [14].

С этими материально-производственными процессами тесно связаны только такие виды услуг, как образование, про-фессиональное здравоохранение, наука, классические виды изобразительных искусств – поэзия, драма, музыка, живо-пись, скульптура и архитектура. Однако потребности в этих видах услуг полностью определяются культурным уровнем, который находится в основе последовательного роста физиче-ской измеряемой производительности на душу населения, на квадратный километр. Её считают также опорной величиной для всех экономических расчетов и прогнозов. Их следует на-чинать с определения желаемой плотности населения, а затем переходить к расчету необходимой для поддержания заданно-го роста населения потребительской корзины. Отсюда можно получить необходимый объем производства промежуточных товаров, а затем и капитальных товаров. Заданный темп ро-ста населения с учетом соотношения разных возрастных ко-горт определит в результате экономический рост и развитие инфраструктуры (включая здравоохранение, науку, образо-вание, культуру). При этом предлагаемый принцип выглядит гораздо продуктивнее, чем тот, который практиковался со-ветским Госпланом – в виде планирования «от достигнутого». Собственно говоря, подобная идеология может служить осно-вой регулируемой плановой рыночной экономики.

Существующая статистическая практика расчета нацио-нального дохода правительственными и другими структура-ми, которые составляют соответствующие отчеты, отвергает любые попытки проводить рациональное различие между фи-зически ненужным расширением номинального дохода и полез-ным производством и потреблением.

Представители современной школы физической социаль-ной экономики неустанно разоблачают сторонников неолибе-ральной «глобализации», отмечая, что она наносит ущерб всей мировой экономике, в том числе как развитым государствам, так и развивающимся странам. Поскольку в развитых странах вместо того, чтобы малоквалифицированные формы произ-водства предметов рыночной корзины передавались странам, где рабочая сила еще не достигла общего уровня квалифика-

- 81 -

ции рабочей силы, например, в США наблюдается «эффект дезертирования цеха», при котором часть занятой американ-ской рабочей силы переводится в статус безработных или пе-ремещается на менее квалифицированную работу, или отлуча-ется от производства реальных товаров и переводится в сферу услуг [5, p. 32]. При этом покупательная способность американ-ских домохозяйств снижается, в результате чего сокращается американский рынок в целом (и рынки т. н. «развитых стран»).

Это негативное влияние усиливается другой стороной гло-бализации – свободой движения капиталов. Последняя спо-собствует тому, что прибыль от этих анклавных производств отнюдь не обязательно инвестируется в стране, где он про-изводится. Более того, капиталы могут легко удаляться и пе-ремещаться. Они гонятся за «дешевой» рабочей силой. Стре-мясь привлечь капиталы, транзитивные страны вступают в конкурентную борьбу за удешевление своей рабочей силы, а это, естественно, приводит к снижению уровня их населения, к сокращению покупательной способности их внутреннего рынка. К этому добавляется еще и движение спекулятивных капиталов, организованный мировой финансово-спекуля-тивной олигархией.

Линия руководства ФРС и МВФ заключается в том, чтобы отсрочить новый этап общемирового финансово-экономиче-ского кризиса дополнительной накачкой в экономику ликвид-ности. Если она полностью осуществится, мир окажется под угрозой гиперинфляции, подобной той, которую пережила Веймарская Германия в 1921-1923 гг. Как пишет аналитик-о-бозреватель Эмброуз Эванс-Причард из лондонской Daily Telegraph: «Приношу извинения моим читателям по всему миру за то, что я защищал чрезвычайные меры стимулирова-ния, принятые Федеральной резервной системой, и как наи-вный слабоумный утверждал, что ФРС не приохотиться этой наркомании, политических злоупотреблений и разнузданного безумия после впрыска первых доз “нетрадиционного смягче-ния денежно-кредитной политики”» [7].

Резкие перепады валютных курсов, что является следстви-ем деятельности финансово-спекулятивной олигархии, пута-ют все карты истинной конкурентоспособности стран, вы-раженной в терминах производительности труда, приводят к нестабильности всех мировых рынков. Таким образом, от ка-

- 82 -

питалистической глобализации проигрывают как развитые, так и развивающиеся страны. Вместо этого школа «физиче-ской социальной экономики» предлагает политику «разумно-го протекционизма», осуществляемого суверенными нацио-нальными государствами.

Современная социальная физическая экономика разра-ботала своеобразный эпистемологический подход, который можно назвать «социально-экономической философией про-рыва». Сущность этого «прорыва» в том, что согласно данной научной школе, история человечества, как и истинное при-звание человека, состоит в том, что творческий ум, преодоле-вая сложившиеся представления о Вселенной, и в то же вре-мя опираясь на предыдущий опыт человечества, открывает новые физические принципы, прорывается в новые области знания, расширяя круг возможностей человечества, усиливая его качественное взаимодействие с природой и создавая ус-ловия для непрерывного прогресса человеческого рода. Это, в свою очередь, повышает «прорывные силы» коллективного че-ловеческого разума, увеличивает число творческих единиц и умелых рабочих рук, которые готовят новые познавательные прорывы. В экономике размер реальной прибыли на уровне народного хозяйства в целом соответствует понятию «сво-бодной энергии» системы. Кроме того, эта наука, по нашему мнению, помогает правильно разобраться и в других обще-ственно-экономических теориях и концепциях, в частности, понять деструктивную идеологическую сущность широко ре-кламируемых в последние годы методов экономического нео-либерализма.

Познание общественно-хозяйственной деятельности чело-века на основе положений теории физической социальной эко-номии создает дополнительные возможности для качествен-ного и количественного измерения результатов человеческой деятельности как процесса преобразования и накопления энергии, выявления новых закономерностей и моделирования всего общественного процесса на пути устойчивого развития.

Исходя из данных соображений возникают основные по-ложения экономической политики концепции современной «физической социальной экономики глобального развития»:

1. Реальный экономический рост необходимо сравнивать с такими эволюционными моделями, как развитие нашей биос-

- 83 -

феры или порождение вселенной упорядоченной совокупно-сти элементов и изотопов, представленных в периодической таблице. Таким образом, это – типично антиэнтропийный процесс, как и процесс живой биосферы.

2. Принципиальным человеческим источником экономи-ческого роста является образование молодого поколения, в промежутке развития в периоде наиболее прогрессивных экономических систем, – что отвечает первым двадцати пяти годам жизни все большего количества новорожденных ин-дивидов. Это предполагает не только классическую гумани-стическую форму научного и художественного образования в школах и университетах, но и такие условия жизни семьи и сообщества, которые эмоционально и в других отношениях благоприятные для поощрения саморазвития познавательно-го потенциала молодого индивида. Таким образом, пережива-ние учениками самого процесса воспроизводства подтверж-денных уникальных открытий универсальных физических принципов и соответствующая роль фундаментальных ис-следовательских программ, сосредоточенных в университе-тах, представляют собой принципиальную движущую силу приумножения дальнейшего научно-технического прогресса экономики в целом.

3. Ключевая роль должна быть предназначена индивиду-альному и кооперированному производству/предпринима-тельству (в отличие от чисто акционерной корпорации или холдинга), особенно в сфере проектно-конструкторских тех-нологий и приборостроения, связанных с проведением опы-тов, а также сравнительно передовому индивидуальному фер-мерству, – в стимулировании соответствия одухотворенному процессу технологического прогресса.

4. Следует выделять общечеловеческую собственность, ко-торая принадлежит всем поколениям, а не отдельным из них. Поэтому объектами права общечеловеческой собственности должны быть источники воспроизводимых и невоспроизво-димых ресурсов и достигнутые человечеством интеллектуаль-ные достижения.

5. Настоящий смысл любой экономической реформы заклю-чается в том, чтобы повысить уровень жизни населения пу-тем такого преобразования экономики, которое обеспечивает

- 84 -

промышленную и сельскохозяйственную независимость страны на базе непрерывного научно-технологического преобразования сфер производства, инфраструктуры, потребления и услуг.

Итак, подытожим – индустриальное или «постиндустри-альное» общество, основанное на экстенсивном использо-вании невозобновляемых ресурсов, не может существовать бесконечно долго. Возврат к тем или иным формам локальных экономик неизбежен. С этим трудно не согласиться теоре-тически, но пока ситуация не станет критической, большин-ство людей не воспримет этого мнения. Было время, когда имплементация и развитие принципов «восстановительной экономики» – оставалось делом энтузиастов-эксперимента-торов. В 60-х гг. ХХ века, когда Шумахер опубликовал первые выкладки своих наработок, экономисты смеялись над его тео-рией. Однако через несколько десятилетий стало очевидным, что человечеству необходимо прийти к более рациональной экономике, чем та, что используется сейчас и в целом – к фор-мированию иных, модернизированных альтернативных вари-антов глобализации «для всех».

Увеличение потребления ведет, в конечном счете, в никуда. Возможно, разумнее увеличивать не потребление, а учиться достигать максимума удовольствия от минимума потребле-ния? И принципиально производить только максимально качественные товары и услуги как на национальном, так и на региональном, континентальном и мировом уровнях.

Эффективной глобальной модели, и в частности экономи-ки, сегодня пока ещё не существует; просто появляется хо-зяйственная система, в которой экономическое и социальное развитие большей части человечества жестко обусловлено прогрессом постиндустриального мира и его возможностью влиять на ход событий в других регионах планеты. Безуслов-но, хозяйственные и информационные связи становятся все более интенсивными и разнообразными, но их значение в рамках различных социально-экономических систем остается диаметрально противоположным.

Цель «антинеолиберальной деглобализации» заключается в том, чтобы выйти за узкие рамки концепции экономической эф-фективности, в которой главной мотивацией является снижение себестоимости, независимо от того, какие социальные и экологи-ческие бедствия могут стать результатом этого процесса.

- 85 -

Концепция деглобализации также основывается на том, что социально-экономические модели, претендующие на все-общий характер, которые предлагает неолиберализм или цен-трализированный бюрократический «социализм», не могут нормально функционировать и не в состоянии обеспечить стабильное общественное развитие. Социально-экономи-ческое разнообразие, подобное тому, которое существует в природе, должно восприниматься как нормальное явление, которое следует всемерно поддерживать.

Существуют общие закономерности социального и эко-номического развития, они были сформулированы, главным образом, в борьбе против неолиберального гегемонизма и централизованного «госсоциализма» и критическом анали-зе причин современного неолиберального социально-эко-номического краха. Однако то, как эти закономерности во-площаются и формулируются в каждом конкретном случае, зависит от ценностей, жизненных темпов и стратегического выбора того или иного общества.

Выживание глобализированной цивилизации представ-ляется столь сложным, что достижение экономической и социальной стабильности, которая бы сопровождалась ува-жением к человеку, его правам и свободам, возможно сейчас, к сожалению, лишь в немногих социумах и в исторически очень короткие периоды.

Процесс регионализации экономики, на наш взгляд, не-сколько замедляет процесс широкомасштабной экспанси-онистской и экстенсивной глобализации, но это неотъем-лемая и логичная фаза глобальности именно на этом витке развития, а на следующем уже будет объединение между ме-жрегиональными глобальными группировками [25, p. 419]. Регион является меньшей моделью мира и именно здесь можно скорее достичь интернационализации, интеграции, либерализации, унификации, не посягая на национальную самобытность, выявить трудности, противоречия, споры, неприемлемые явления и тогда переходить к высшей сту-пени в глобальном мире, уже сотрудничая с укрупненными мировыми регионами-полисами.

Речь идет, конечно, о коммунитарных механизмах и прин-ципах в социально-экономических, производственных и ва-лютно-финансовых системах региональных группировок.

- 86 -

Такой факт еще раз доказывает, что процесс глобализации не есть нечто авторитарное, а это историческая ступень развития цивилизации, общества – его объективная реальность.

Источники и литература1. Лукьянов, Ф. «Американский мир» закрывается [Электрон-ный ресурс] / Ф. Лукьянов // Газета.ру, 05.05.2016. – URL: http://www.gazeta.ru/comments/column/lukyanov/8213417.shtml2. An anatomy of so-called “deglobalisation” // The Economist. – 2009, Feb. 19th. 3. Bello, W. The Virtues of Deglobalization (Has the time finally come to reverse and end globalization?) [Electronic resource] / W. Bello // Foreign Policy In Focus. – 2009, September 3. – URL: http://fpif.org/the_virtues_of_deglobalization/4. Bello, W. U.S. Foreign Policy? Donald Trump (How the CIA, bad trade deals, and wanton military intervention caused the social crises that gave us the Donald) [Electronic resource] / W. Bello //Foreign Policy In Focus. – 2016, January 6. – URL: http://fpif.org/ultimate-blowback-u-s-foreign-policy-donald-trump/ 5. Engdahl, W. A century of war. Anglo-American oil politics and the New World Order / W. Engdahl. – Wiesbaden: Dinges & Frick, 2011. – 356 p.6. Exner, A. Die Grenzen des Kapitalismus: wie wir am Wachstum scheitern / А. Exner. – Wien: Ueberreuter, 2008. – 223 s. 7. Evans-Pritchard, A. Shut Down the Fed (Part II) [Electronic resource] / А. Evans-Pritchard // Daily Telegraph. – URL: ht tp : / / b l o g s . t e l e g r aph . c o. u k / f i n an c e / ambro s e e v ans -pritchard/100007777/shut-down-the-fed-part-ii/8. Feffer, J. Making China Great Again. Making China Great Again. If the U.S. and China think they can grow at each other’s expense, they’re snookering themselves [Electronic resource] / J. Feffer // Foreign Policy In Focus. – 2016, May 4. – URL: http://fpif.org/making-china-great/9. Gorz, A. Kritik der ökonomischen Vernunft. Sinnfragen am Ende der Arbeitsgesellschaft / А. Gorz. – Hamburg: Rotbuch Verlag, 2004. – 388 s.10. Guruge, A. Buddhism, Economics and Science: Further Studies in Socially Engaged Humanistic Buddhism / А. Guruge. – Bloomington: AuthorHouse, 2008. – 208 р.11. Inoue, Sh. Putting Buddhism to Work: A New Approach to Management and Business / Sh. Inoue. – 1st ed. – Tokyo: Kodansha International (JPN), 2007. – 176 р.12. Krugman, P. The Return of Depression Economics and the Crisis/ Р. Krugman. – 1st ed. – New York: W.W. Norton, 2009. – 224 р.

- 87 -

13. Kurz, R. Kollaps der Modernisierung: vom Zusammenbruch des Kasernensozialismus zur Krise der Weltökonomie / R. Kurz. – Frankfurt am Main: Eichborn, 2009. – 288 s. 14. LaRouche, L.H. The Principle of Mind [Electronic resource]/ L.H. LaRouche. – URL: http://www.larouchepub.com/lar/2009/3613principle_mind.html.15. Naisbitt, J. Global Paradox / J. Naisbitt. – New York: Avon Books, 2006. – 392 p.16. Payutto, P.A. Buddhist Economics: A Middle Way for the Market Place / P.A. Payutto. – Badger: Torchlight Publishing, 1996. – 99 р.17. Sivaraksa, S. The Wisdom of Sustainability: Buddhist Economics for the 21st Century / S. Sivaraksa. – Kihei: Koa Books, 2009. – 192 р.18. Schumacher, E.F. A Guide for the Perplexed / E.F. Schumacher. – New York: Harper Perennial; Worn Condition edition, 1978. – 160 р.19. Schumacher, E.F. Small is beautiful: a study of economics as if people / E.F. Schumacher. – London: Vintage, 1993. – ХІ. – 259 p.20. Schumacher, E.F. This I Believe, and Other Essays / E.F. Schumacher. – Hartland: Resurgence Books, an imprint of Green Books; Revised edition, 1998. – 224 р.21. Wallis, St. A New Set of Economic Principles – Five Principles for the New Economy by 2020 / St. Wallis. – New York: By ewart and Manfred Max-Neef, 2010. – 119 р.22. Watson, G. The Wisdom That Builds Community / G. Watson.–Massachusetts: Edited by Hildegarde Hannum, 2014. – 189 р.23. Zajonc, A. Buddhist Technology: Bringing a New Consciousness to Our Technological Future / А. Zajonc // Annual E.F. Schumacher Lectures, Williams College, Williamstown, Massachusetts / еd. by Hildegarde Hannum, E.F. Schumacher Society (now New Economics Institute). – 2000. – 28 р.24. Zinchenko, V. Global institutional transformation strategies of self-management systems / V. Zinchenko // Zeszyty Naukowe Wyższej Szkoły Humanitas Zarządzanie «Management». – 2015, (4). – P. 169-176.25. Zinchenko, V. Institutional Aspects of Globalization and Regionalization in the Context of the Transformation of Society/ V. Zinchenko // Journal of Social Sciences and Humanities. – 2015. – Vol. 1, № 4. – Р. 415-421.

- 88 -

Жак Л. *

О коммуникативной стратегии и императивах жизнеспособности социально-экономических систем

Аннотация. В основе общественных устройств лежит коммуникация, вследствие чего различные общественные устройства имеют в своей основе разные способы коммуни-кации. Они, в свою очередь, исходят из всевозможных пра-вил, закономерностей и случайностей. Эти правила, законо-мерности и случайности находятся в пространстве доводов (аргументов). Речь идет о том, что старое восприятие мира при помощи единственной, поддерживаемой силой истины, становится лицом к лицу к современной действительности по существу все более неустойчивым. Пришло время начать воспринимать наш современный мир как мир договоренной или согласованной истины и в целях извлечения уроков пе-ресмотреть с этой точки зрения прошлое, а также попытаться заглянуть в будущее.

Ключевые слова: коммуникация, безопасность, экономи-ка, культура, развитие, капитализм.

Žák L.On communicative strategies and imperatives of viability

of socio-economic systemsAbstract. The basis of the social structure is communication,

so that the various social systems are based on different methods of communication. They, in turn, come from all sorts of rules, laws and occasions. These rules, laws and occasions are in the space of arguments (proofs). It is just that the old perception of the world through a single, backed by force of truth, it is face to face to the modern reality is substantially more unstable. It is time to begin to perceive the world as universum of relative truth and convention in order to review the lessons of the past, and try to look to the future.

Keywords: communication, security, economy, culture, development, capitalism.

* Жак Ладислав, член Чехословацкого международного инсти-тута, сотрудник Международного центра за справедливую поли-тику в Москве, консультант Международного образовательного института, соучредитель Фонда А.С. Пушкина (Прага, Чехия).

- 89 -

Можно констатировать, что познание как таковое явля-ется, скорее всего, результатом коммуникации и актуальной общественной практики и ни в коем случае не какого-то отра-жения, отблеска или просто описания чего-то объективного. В конечном итоге это значит, что так называемая нами исти-на – это скорее то, что наше ближайшее окружение позволит нам высказать, чем то, что является содержанием нашего ин-дивидуального внутреннего убеждения, независимо от того, сможем ли мы его высказать или нет в этом общественном пространстве или представить каким-либо иным образом.

Можно также утверждать, что сущностью или, по край-ней мере, составной частью нашего существования является совсем не связь с некоей глубокой моральной или даже объ-ективной истиной. Более того, исходя из фактов, можно за-ключить, что в абсолютном виде не существует ничего подоб-ного вообще. Объективность основывается на соответствии актуально действующим нормам обоснования, а истина – на тождестве релевантных общественных субъектов данного времени.

Важным для человека в этом мире без стабильной отправ-ной точки является:

• Смирение, состоящее в том, что ни у кого, даже у него са-мого нет возможности такую истину познать, и, следователь-но, нет права каким-либо образом применять ее без согласо-вания с другими людьми.

• Убеждение в том, что все мы разделяем среду, и на него такое смирение опирается. Это значит, что все вместе мы яв-ляемся составной частью неограниченной и функционирую-щей независимо от нас фрактальной среды, в основе которой лежат первичные составляющие реальности, содержащие многослойные и разнородные поля, проявляющиеся в спон-танной и непредсказуемой активности и интеллигентности. За этой средой можно наблюдать только посредством изменений.

• Эта среда выходит за наши пределы, всесторонне нас формирует, в том числе посредством взаимосвязей (солидар-ности) между людьми, исходящих из того, что никто не явля-ется избранным, а также из того, что если люди могут поло-житься друг на друга, им уже не нужно полагаться ни на что другое.

- 90 -

• Предпосылкой такой солидарности является способ-ность полагаться на самого себя, так как только на таких инди-видов могут положиться остальные люди и разделять с ними надежду на то, что при взаимодействии с этой средой можно внести свой вклад в картину мира, в котором мы живем, и пе-редать ее будущим поколениям, надежду на то, что мир можно эффективно совместно разделять.

Такой взгляд на мир связан не только с современностью или будущностью. Речь идет лишь о том, что старое воспри-ятие мира при помощи единственной, поддерживаемой силой истины, становится лицом к лицу к современной действитель-ности по существу все более неустойчивым. Пришло время начать воспринимать наш современный мир как мир дого-воренной или согласованной истины и в целях извлечения уроков пересмотреть с этой точки зрения прошлое, а также попытаться взглянуть в будущее [2]. Восприятие силы как мо-нополии на истину является одной из самых устойчивых па-радигм человеческой истории. Однако мир, основанный на та-кой парадигме, невозможно долговременно разделять. Такой мир будет быстро исчерпан [1].

Вторым, точно таким же серьезным шагом, является при-нятие и признание роли, которую играют в нашей жизни возможности и случайности. Без сомнения, имеется в виду роль, объективно изменяющаяся во времени. Современные, все более новые коммуникационные технологии влияние воз-можностей и случайностей актуально и довольно значитель-но усиливают. Субъективно речь идет, в частности, о том, что, учитывая нашу настоятельную потребность создавать, разде-лять и потреблять консистентные взгляды, истории и мифы, мы систематически подавляем роль возможности и случайно-сти, так как она снижает наши собственные заслуги.

Общая картина коммуникации складывается из комбина-ции того, какой именно из трех различных миров коммуни-кации – детерминации (закономерностей), конвенции (дого-воров) и контингенции (случайных возможностей) оказывает на нее большее влияние. Имеется в виду коммуникация, ори-ентированная на процесс или на результат. Иными словами, коммуникация в виде игры с нулевой или с ненулевой суммой.

Вторым допущением является современное научное поня-тие «информационное поле», которым каждое устройство, в

- 91 -

том числе и социально-экономическое, несомненно, является. Изменение понятия касается не только тех субъектов, которые в данном поле перемещаются, интерпретируют информацию и общаются, но, в частности, того, что астрофизики называют темной материей и темной энергией, то есть того, что мы не способны адекватно схватить, но что на данное информаци-онное поле имеет решающее влияние. Верно то, что, хотя нам кажется, что участниками интерпретации информации и ком-муникации являются отдельные организмы, индивиды или юридические лица, в действительности это сложные сообще-ства, для которых у современной биологии есть наименование «голобионти». Темной материей и энергией среды являются симбиотические процессы. Симбиоз – это, прежде всего, спо-собность разделять среду. Иными словами, те, кто общается, сами являются результатом общения, и этот факт в значитель-ной степени влияет на их интерпретацию. Вместе с тем вер-но, что то, что приносит данное устройство – это отношения между этими субъектами. Здесь следует подчеркнуть простое положение о том, что взаимосвязь, подобие всегда старше, чем отличие и одновременно относится к иному логическому типу. Она характеризуется большей комплексностью, так как появляется в результате некоей калибровки широкого класса действий, и только в ее рамках происходят циклы обратной связи коммуникации. Поэтому установление типов, сходств и их взаимосвязей имеет для формулирования практических и нужных людям решений намного большее значение, чем на-учный поиск отличий и отрицание теорий. Общественным наукам придется отказаться от парадигмы опровержения и заменить ее парадигмой подобия или взаимосвязи.

Для социально-экономической среды действительно то, что структура и инфраструктура собственности – это лишь одна из многих структурных типов социально-экономическо-го субъекта. Комплексный тип дает нам возможность осоз-нания роли всех стейкхолдеров, то есть заинтересованных лиц или носителей интересов, разделяющих среду. Несущую структуру данной социально-экономической среды мы будем называть социальным капиталом. Он представляет качество симбиоза в социально-экономической среде. Внешне социаль-ный капитал проявляется как повышенное доверие и после-дующая агрегация общественной поддержки, а самым важ-

- 92 -

ным его проявлением является способность к коллективному действию в данном сообществе или обществе. Именно между тем, как индивиды интерпретируют информацию и тем, как в конечном следствии они совместно действуют, находится бесконечное царство коммуникации, в котором содержится не только один лишь смысл общественного бытия, каким яв-ляется бытие свободное, нераздельно связанное с человечно-стью. Там находятся также основы хорошего правления, кото-рое должно свободное бытие обеспечить, а именно забота о воспроизводстве общества, забота о справедливости и забота о безопасности.

Воспроизводство общества включает целый ряд компо-нент, в частности культуру, образование и здравоохранение. То есть речь идет не только об экономической или демогра-фической компоненте, которая по отношению к воспроиз-водству прямо напрашивается. Вопрос можно поставить так: почему кроме воспроизводства как особой ценности и компо-ненты свободного бытия общества вычленены также справед-ливость и безопасность?!? Их нельзя включить в компоненты воспроизводства, прежде всего потому, что даже успешное воспроизводство не способно обеспечить обществу свобод-ного бытия, связанного с человечностью, если в нем люди чувствуют себя непризнанными и находящимися под угрозой или если сама эта человечность будет непризнанной и нахо-диться под угрозой. Главной проблемой хорошего правления является достижение изменения важности отдельных его компонент – воспроизводства, справедливости и безопасно-сти – в зависимости от изменения параметров внешней среды и потребностей внутренней среды общества.

Третьим допущением для правильного формирования те-ории и практики социально-экономической безопасности яв-ляется совокупность культурных универсалий, антропологи-ческих констант и законов, так как, несмотря на все научные сведения и подходы, глубоко в основе понятия социально-эко-номической безопасности находится живой человек. Именно человек живой, а не рассматриваемый в качестве препарата, такого как «Homo economicus». Человек и только он являет-ся тем, кто общается, человек является тем, кто властвует и подчиняется, человек и его воля – это результат сложных ин-формационных взаимодействий. Люди не являются ни плохи-

- 93 -

ми, ни хорошими, люди действуют в соответствии со своими интересами, отступают перед угрозами и используют возмож-ности, причем делают это путем наименьшего сопротивления, как более столетия назад постулировал Алеш Грдличка.

Проблема отдельных особей человеческого рода состоит в том, что биологически они высоко устойчивы к изменениям среды, но социально, экономически или культурно не способ-ны самостоятельно противостоять ее изменениям. Поэтому они создают организации, позволяющие распределять роли, но которые являются легкоранимыми средой. Поэтому они проявляют устойчивую тенденцию к освобождению от исход-ной цели и к созданию самостоятельных структур, которые служат лишь собственному выживанию. В качестве примера можно привести целый ряд институтов, которые человек со-здал для того, чтобы лучше справляться со сложными процес-сами защиты различных естественных интересов в чрезмерно многочисленных организациях.

Именно большое число членов организации (часто уже свыше пятидесяти человек, а в отдельных случаях и менее) вынуждает создавать организации и институты специального назначения, которые затем имеют тенденцию овладеть также и исходной естественной организацией, которая ее учредила. С другой стороны, существует тенденция подобной силы со стороны новых естественных организаций к нарушению хода или к подчинению себе существующих организаций и инсти-тутов специального назначения. В конечном итоге это значит, что человек создал, в частности посредством организаций и институтов социальную, экономическую и культурную среду, мир, для которого он не был создан и в котором его выжива-ние затруднено.

Таким образом, перед ним стоит естественный вызов со-здать иной мир. Точно так же естественно, что он должен подвергнуть критическому рассмотрению инструментарий, благодаря которому он попал в тупик, то есть структуру, со-держание, цель и смысл организаций и институтов, которые он сам создал.

Связь организаций со своей средой значительно отлича-ется от связи организмов со своей средой. С точки зрения эволюции она более похожа на связь населения (популяции) с окружающей средой, чем индивидуума со своей средой. Од-

- 94 -

нако в определенном смысле организация имеет тенденцию имитировать консерватизм индивида по отношению к среде. Такое поведение организации по отношению к среде вызыва-ет взаимные риски и угрозы, которые известны в обоих отно-шениях. Вследствие этого безопасность организации зависит от ее способности сохранить связь со средой в области между двумя крайними точками (полярностями) неравновесия меж-ду своей собственной консервативной (закрытой) и либераль-ной (открытой) связью со средой [5].

Ключевой вопрос звучит так: имеет ли эта проблема, кото-рую естественная эволюция так хитроумно решила по отно-шению к унитарным организмам, такое же хорошее решение на уровне организации, как наивысшего продукта культурной эволюции. Ответ ясен и звучит – нет.

Глобализующаяся культура переживает серьёзные потря-сения и коммуникативные сдвиги [3]. Вызванные беспокой-ной жизнью императивы интеграции нередко оборачиваются радикализацией конфликтов и принуждают интеллектуаль-ное сообщество переосмыслить взаимоотношение модусов локального и универсального, индивидуального и коллек-тивного, биологического и культурного [4]. Встаёт вопрос о месте и роли административно-организующих объединений в усложнённой коммуникативной среде социума.

Дело в том, что организация не представляет собой ниче-го, что бы являлось дальнейшей ступенью развития челове-ческого индивида, хотя она очень часто стремится нас в этом убедить. Организация не имеет более высокой степени свое-образия, чем человеческий индивидуум. Организация не яв-ляется также тем самым, что и биологическое семейство, так как в большинстве своем не состоит из индивидов, отдельных личностей с одинаковыми или очень подобными интереса-ми, в то время как семейство образовано индивидами с почти идентичными генотипами, которые отличаются лишь прояв-лениями отдельных генных аллелей. Очень часто организация похожа не на унитарный, а скорее на модулярный организм, который хотя и более раним средой, чем унитарный организм, но в каждом отдельном случае только в одной или в несколь-ких своих частях.

Несмотря на всю свою хитроумность, организация, за ис-ключением указанного выше, является всего лишь инстру-

- 95 -

ментом для реализации определенной идеи, затеи или смысла. А это, как правило, находится вне нее самой, так же, как вне нее находится обычно то лицо, которое ею обладает, и интерес которого при помощи этой организации в среде реализуется. Такие организации, а их абсолютное большинство, мы будем называть целевыми организациями. Как смысл организации, ключевой интерес, так и его носитель являются составными частями иного уровня логического типа, чем сама организа-ция. Сохранять организацию имеет смысл только до тех пор, пока она служит этому интересу, а вся ностальгия по тради-циям ее существования вредит среде, в которой нефункцио-нирующие организации или институты, существующие сами по себе, могут создавать большие проблемы и приносить ей большой вред. Если бы кому-то захотелось привести пример отличной организации, цель и смысл которой лежат вне ее, то пусть обратит свой взгляд на судьбу воинских подразделений от отделения до армии. Известно также много трагических для общества случаев, когда армия «подгонялась под самое себя».

На этом месте следует остановиться и описать очень важ-ные исключения, которые мы будем называть естественны-ми организациями. Они характерны тем, что появляются по равноправному желанию своих основателей и действуют на основе взаимно договоренных принципов без определяюще-го внешнего влияния. Однако именно естественные органи-зации подвергаются значительным ограничениям, которые обычно обобщаются под понятием «универсалии культуры». Речь идет о человеческих способностях, свойствах и видах поведения, существующих во всех культурах мира. Универса-лии культуры мы, по-видимому, носим в себе с момента воз-никновения общества как такового, то есть со времен ранне-го палеолита и вероятно, будем их носить до той поры, пока будем относиться к членам своего вида Homo sapiens sapiens или, вполне возможно, stupidus. Люди, прежде всего, просто не умеют быть беспристрастными и объективными, причем как на уровне индивидов, так и на уровне групп. Речь идет о важной дихотомии «мы – они». Люди однозначно отдают предпочтение семейным связям и связям в своей группе пе-ред остальными связями. Просто самая хорошая – это наша семья, церковь, партия, народ, футбольная команда, культура. Существуют, естественно, индивиды, которые не подпадают

- 96 -

под эту схему, но они не способны это давление универсалий культуры элиминировать на долгое время. Другие лимиты касаются скорее свойств человеческих индивидов. Генетиче-ски нам дано стремление к тому, чтобы занять более высо-кий уровень в обществе. Опираясь на насильственное пове-дение, мы склонны к самоутверждению даже за счет обмана, нам даны ум и иррациональность, у нас есть свое сознание и подсознательное и, более того, этот коктейль человеческой души содержит в качестве важной составляющей моральное чувство и поведение. Эта странная смесь в самых различных комбинациях и объемах составляющих наследуется, отчего в каждом поколении образуется новое ощущение неравенства, несправедливости и иное восприятие социальных барьеров и лимитов, причем даже в самом справедливом обществе, кото-рое мы только можем себе представить. Это значит, что опре-деленный взгляд на мир и способ восприятия среды у людей не передается из поколения в поколение.

На основе этих свойств человеческого индивида социаль-ные группы вида Homo sapiens (stupidus) проявляют еще две важные универсалии культуры. Первой из них является то, что как только количество членов группы достигнет ста че-ловек, а иногда даже меньше, в ней уже невозможно удержать стандартную взаимность поведения индивидов. В ней начи-нают появляться обманщики всех мастей, и в группе необхо-димо учреждать специализированный репрессивный аппарат. Более того, при увеличении количества членов свыше ста их естественное взаимодоверие и уверенность в группе стреми-тельно распадается и появляется тенденция к замене есте-ственного доверия доверием институциональным. Наступает создание специальных организаций и институтов, которые, однако, также имеют свои недостатки, как было показано выше. Потом остается уже только вопрос из сатирических произведений Ювенала, то есть, кто устережет самих сторо-жей?

Следующая универсалия – это всеобщее появление в груп-пе тупоумия, может быть прямо его взаимообусловленность. Именно тупоумие и следующее из него поведение, называемое «groupthink», позволяют как отдельным членам, так и целым группам весьма причудливыми, но вполне хорошо описыва-емыми способами, какими являются, например самообман,

- 97 -

пропаганда, искажение или, например послушность, отрезать себя от реальности и возводить виртуальные миры, в которых они умеют полностью затеряться. Примечательно, что тупоу-мие намного чаще охватывает группы элит, составленных из людей интеллигентных и сильных, которые затем ведут к ката-строфе тех, которых они должны были бы вести к счастью или, по крайней мере, защитить от несчастья. Необходимо также осознать, что те люди, которые подвластны поведению, назы-ваемому «groupthink», это наилучший продукт систем воспи-тания и образования данного общества. Это обусловлено тем, что эти системы все больше служат для облегчения долговре-менной управляемости образованных людей на уровне групп, причем в прямой зависимости от уровня их селективности.

Значительные ограничения, которые универсалии куль-туры представляют собой для формы, содержания, цели и смысла естественных организаций просто нельзя упустить из виду. В то же время нужно осознавать, что эти универсалии культуры в значительной степени препятствуют абсолютному вырождению естественных организаций. Благодаря им есте-ственные организации никогда не могут превратиться в ин-струмент абсолютного добра или зла. С их помощью никогда не возникнет ни рая, ни ада на земном шаре.

Литература1. Жак, Л. Мир в XXI веке: новые подходы к социальной безо-пасности и экономической устойчивости / Л. Жак // Креатив-ная экономика и социальные инновации. – 2016. – № 2(15).– C. 63-73.2. Жак, Л. Формирование системы безопасности организаций в рыночной экономике (социально-экономический аспект): дис. … канд. эконом. наук / Л. Жак. – Москва: ВШПП, 2012.3. Ионесов, В.И. Интеграция культур и будущее человечества в дискурсе гуманистического рационализма / В.И. Ионесов // Вестник Самарского государственного технического универси-тета. Серия: Психолого-педагогические науки. – 2012. – № 2(18).– С. 77-83.4. Ионесов, В.И. Модели трансформации культуры: типология переходного процесса: дис. … д-ра культуролог. наук: 24.00.01 / В.И. Ионесов; Санкт-Петербургский государственный универ-ситет культуры и искусств. – Санкт-Петербург, 2012. 5. Neubauer, Z. O čem je věda / Z. Neubauer. – Malvern, Praha, 2009.

- 98 -

Казанцева С.Г. *

Некоторые аспекты современной экологической культуры

Аннотация. В статье обозначаются основные проблемы культуры и цивилизации ХХ-ХХI веков. Главной из них явля-ется экологическая проблема. Она рассматривается с позиции экологической культуры.

Ключевые слова: экологическая культура, техника, науч-но-технический прогресс

Kazantseva S.G.Some aspects of modern ecological culture

Abstract. This article reveals the main problems of culture and civilization of XX-XXI centuries. The most important is the ecological problem. In the article this problem is investigated through the ecological culture point of view.

Keywords: ecological culture, technology, the progress of science and technology.

Уже в ХХ веке в западной философии поднимались пробле-мы существования культуры и цивилизации, научно-техниче-ского прогресса и кризиса культуры. В предвоенные годы мир уже страдал от усталости техногенной цивилизации. Харак-терно, что Освальд Шпенглер начал работать над знаменитым «Закатом Европы» в 1911 году.

В современной духовной культуре ее гуманистические перспективы разрабатываются комплексом философско-эти-ческих учений по ряду важнейших направлений. Среди них: современная экологическая этика (этика выживания) и эколо-гическая культура, отстаивающая необходимость сохранения природной среды обитания, находящейся на грани катастро-фы и угрожающей самому существованию человека. Широкое экологическое движение оказывает все большее воздействие на экономическую и политическую жизнь современных госу-

* Казанцева Светлана Генриховна, кандидат исторических наук, доцент кафедры философии и истории Самарского государ-ственного аэрокосмического университета им. акад. С.П. Коро-лева (Самара).

- 99 -

дарств, заставляет искать новые культурные способы взаимо-действия общества и природы.

Экологическая этика вносит в культуру новые ценностные ориентиры, ищет способы гармонизации отношений человека и природы, двигаясь в русле сформулированного гуманисти-ческой мыслью принципа уважения к жизни.

Основным содержанием культуры в наши дни является этика ненасилия, развивающая тезис о ценности человече-ской жизни. В масштабах общественно-государственных от-ношений свою задачу этика ненасилия видит в том, чтобы способствовать ликвидации угрозы войны и исключить из политической практики насилие как средство разрешения международных конфликтов. В сфере гражданских отноше-ний, во взаимодействиях людей этика ненасилия выступает за смягчение общественных нравов (запрещение пыток, отмена смертной казни, гуманизация уголовных наказаний и др.) и за утверждение принципа священности и неприкосновенности человеческой личности [7, с. 8].

Основной проблемой цивилизации XXI в. остаются техни-цизм и технократизм человеческого мышления. Современная техническая культура представляет собой синтез рациональ-ных методов и процедур технического знания с привносимы-ми в технику социокультурными особенностями, которые являются общественно необходимыми для управления ходом технического прогресса.

Принятие рационально выработанного управленческого решения при создании новой техники предполагает глубо-кое изучение его возможных последствий и многофактур-ную оптимизацию его предварительных вариантов. Поэтому управленческие решения в области, связанной с техническим прогрессом, представляют собой совокупность ценностно на-груженных суждений, описывающих допустимые рамки тех-нического развития и его наиболее желательное для общества направление. Техника обеспечивает взаимодействие культу-ры, общества и природы, она – опосредующее звено между культурой и природой. С одной стороны, техника – часть при-роды. С другой стороны, техника удовлетворяет потребности культуры человека, подчиняется их целям и требованиям, соответственно, техника глубоко включена в социокультур-ный процесс. Технический прогресс, расширяя возможности

- 100 -

человека во взаимодействии с природой, неизбежно влечет за собой также и культурные, и социальные изменения. Появля-ются новые специальности, виды деятельности, новые соци-альные и человеческие проблемы в деле адаптации человека к новым техническим условиям, меняется характер труда, усиливается давление на природу. С помощью современной техники связь человека с природой проявляется по-новому. Вместе с необычайно усилившимся господством человека над природой возникает угроза того, что природа в свою очередь в неведомой ранее степени подчинит себе человека. Под воз-действием действующего в технических условиях человека природа становится подлинным его тираном. Возникает опас-ность того, что человек задохнется в той своей второй приро-де, которую он технически создает.

На протяжении тысяч лет взаимодействие человека и природы было таким, что люди рассматривали природу как естественный и неисчерпаемый источник средств своего су-ществования, как кладовую ресурсов и средств труда. Такое отношение к природе становилось все более потребительским. В современных условиях такое отношение становится угрозой существованию природы и самого человека. Эти проблемы исследует экология; и ученые-экологи, и философы в полной мере осознают опасность, нависшую над человечеством.

Решение экологического кризиса видится не только в охра-не природы, создании безотходных технологий и тому подоб-ное, базирующихся на исследовании закономерностей биос-феры, особенностей взаимодействия человека и природы, но и в изменении самого человека, его менталитета, в формиро-вании нравственного, гуманного отношения к природе, т. е. в формировании экологической культуры. Этот новый гума-низм должен основываться на трех основных постулатах:

– чувстве принадлежности ко всему человечеству в отли-чие от приоритетов отдельных стран и народов;

– частичном отказе от их суверенности и эгоистических интересов;

– решительном отказе от насилия как средства разрешения конфликтов [6, с. 272].

Иными словами, необходимо формирование общечелове-ческих ценностей и гуманизма, в особенности применительно к проблемам экологии. Роль экологической культуры будет

- 101 -

только возрастать. Экологическая культура несовместима со старой традицией покорения природы и предлагает страте-гию гармонизации отношений человека и природы. Необхо-димо совместное развитие искусственного и естественного на планете на основе коэволюции, гармонии, соответствия. Эко-логическая культура требует также повышения ответствен-ности человека за все происходящее на планете: и в природе, биосфере, и в области общественной жизни.

В настоящее время в экологической культуре существуют две основные традиции в отношении человека к природе: за-падная и восточная. Разница между ними коренится в рели-гиях, присущих западной культуре, – христианстве, и восточ-ной культуре – буддизме, индуизме, конфуцианстве, даосизме, синтоизме и др. Главное отличие основных восточных рели-гий (исключая ислам) от христианства заключается в том, что у них отсутствует представление о едином и всемогущем боге как творце и хозяине природы, мира. Будда, например, в боль-шей степени просветленный мудрец, любвеобильный защит-ник всего живого. Восточные религии более гуманистические, в то время как христианство – религия авторитарная. Именно в христианстве обосновывается необходимость господства человека над природой, природа же создается для человека. В восточных религиях человек выступает частью природы, он бывает в разных ипостасях в зависимости от своего поведе-ния, т. е. он воплощается в иные живые существа в процессах реинкарнации, а не противостоит природе как ее господин. Отсюда обосновывается идея использования религиозного наследия Востока, чтобы взять из него уважительное отноше-ние к природе, любовь к жизни во всех ее формах и тем самым обогатить менталитет западного человека, западную экологи-ческую культуру. Например, А. Швейцер разрабатывал прин-ципы новой этики, где главное – принцип благоговения пе-ред жизнью в любом ее природном качестве – биологическом, антропологическом. На этом должен основываться гуманизм общества и культуры. Когда подлинная духовная культура приходит в упадок, на смену ей приходят патриотизм и наци-онализм, разрушающие общечеловеческий социокультурный процесс. Каждый человек должен осознать величие духов-но-этических начал, лежащих в основе бытия, он должен стать независимой личностью, отстаивающей добро и культуру в

- 102 -

том, что способствует охране живого, видящей зло в том, что приносит вред жизни [9, с. 344].

Сегодня технологический потенциал человечества в прин-ципе сравнялся с планетарным и становится потенциально космическим.

Становится понятным, почему в воззвании «Предупре-ждение человечеству» (1992 г.) 1 500 ученых из 68 стран под-черкивается: «Мы, члены мирового научного сообщества, на-стоящим предупреждаем все человечество о том, что грядет. Необходимы глубокие изменения в нашем обращении с зем-лей и жизнью на ней, если мы хотим избежать глубочайшей нищеты человечества и того, чтобы наш глобальный дом на этой планете был непоправимо изуродован» [3, с. 133].

Сегодня очевидно, что генераторами такого плачевного состояния экзосферы являются организационно-экономиче-ские механизмы неограниченной активности, обусловленные аппетитами приращения капитала.

Причиной глобальной экологической драмы является ре-ализация антиэкологического принципа конструирования, функционирования и развития современных технологий.

Мы стоим перед основным парадоксом: без техники невоз-можна культура, с нею связано само возникновение культуры; и окончательная победа техники в культуре, вступление в тех-ническую эпоху влечет культуру к гибели. В культуре всегда есть два элемента – элемент технический и элемент природ-но-органический. И окончательная победа элемента техниче-ского над элементом природно-органическим означает пере-рождение культуры во что-то иное, на культуру не похожее. Человек делается орудием производства продуктов. Вещь ста-вится выше человека. Человек переходит опасный рубикон – от организма к организации. Организм рождается из природ-ной космической жизни, и он сам рождает. Признак рождения есть признак организма. Организация же совсем не рождается и не рождает. Она создается активностью человека. Организм не есть агрегат, он не составляется из частей, он целостен и целостным рождается. Организм растет, развивается. Меха-низм, созданный организационным процессом, не может ра-сти и развиваться. В организме есть целесообразность, имма-нентно ему присущая. В организации есть целесообразность совсем другого рода, она вкладывается в нее организатором

- 103 -

извне. Господство техники и машины есть, прежде всего, пере-ход от органической жизни к организованной жизни. Творе-ние восстает против своего творца, более не повинуется ему, машина хочет, чтобы человек принял ее образ и подобие – это новая зависимость человека от природы, техническая машин-ная зависимость. В этом особенность проблемы [1, с. 154].

Еще Гете предупреждал, что человечество станет умнее и рассудительнее, но не лучше: «Я предвижу время, когда чело-вечество не будет более радовать Бога, и он будет вынужден вновь все разрушить для обновленного творения» [4, с. 40].

Но, пожалуй, самые тревожные для судьбы культуры про-цессы развертываются в духовной жизни общества. Можно понять пионеров европейского Просвещения, которые, вос-став против средневековой догматики, провозгласили, что «знание – сила» и «я мыслю, значит, существую». Они еще не могли знать, что в новом мире знание – это амбивалентная сила, способная служить не только миру, но и злу, и мыслить приходится не столько о свободе, сколько об отчуждении.

Массовая цивилизация конца XX – начала ХХI столетия ха-рактеризуется слишком тесно населенной, с перегруженным движением, урбанизированным темпом жизни (города наря-ду с естественными образуют искусственные экстремальные зоны) и очень сложными общественными отношениями, при необычайно высокой зависимости от неопределенного числа людей. Люди страдают от неуверенности, ощущения постоян-ной зажатости, необъяснимой и неясной неудовлетворенно-сти жизнью, обществом и др. Это вызывает реакции, послед-ствием которых является неуравновешенность, нервозность, приступы агрессии, а также патологические явления в разви-тии личности. В этих условиях возрастает отчуждение лич-ности, превращение ее в простого исполнителя чужой воли, формируется чувство социального и политического бессилия. Отчуждение отражается в сознании человека, в разладе лич-ности с самим собой; он чувствует себя лишь объектом непод-властных ему сил. Свою лепту вносит и научно-технический прогресс.

Развитие современной науки привело к тому, что чело-век теперь сомневается в истинности реального окружения. Могут ли производство, благосостояние и такие чудеса нау-ки, как исследование космоса, придать смысл человеческому

- 104 -

существованию. С точки зрения К. Ясперса, «есть, следова-тельно, научный, технический прогресс, непрерывно расши-ряющий наши возможности, но нет прогресса человеческой сущности» [10, с. 527].

Французский социолог Ж. Бодрийяр отмечает, что «мы на-ходимся во вселенной, в которой становится все больше ин-формации и все меньше смысла. Поскольку там, где, как мы полагаем, информация производит смысл, происходит обрат-ное. Информация пожирает свои собственные содержания. Она пожирает коммуникацию и социальное.

Мы летим вниз, все рушится, живем в то время, которое лишено загадочности, нами движет жажда выгоды… У меня такое впечатление, будто я являюсь свидетелем полного заг-нивания» [2, с. 424].

Современную эпоху характеризуют как кризисную. Охва-тывая все страны и все сферы жизни, кризис носит глобаль-ный характер. Современный кризис, возникший из логики развития самой цивилизации, носит системный эволюцион-ный характер. Согласно К.Я. Кондратьеву и А.И. Субетто, в мире происходит глобальная экологическая катастрофа, кото-рая ставит пределы прежним механизмам цивилизационного развития человечества и, следовательно, сложившимся цен-ностям, системе мировоззрения с соответствующей ему кар-тиной мира [5, с. 289]. Многие исследователи видят причины кризиса в возникновении асимметрий между разными сфера-ми мира: интеллектно-информационно-энергетическая асим-метрия возникла между скачком в росте энергетической мощи хозяйственного природопользования и не соответствующим ему уровнем качества управления, т. е. качеством обществен-ного интеллекта [8]. Технократическая асимметрия возникла в структуре единого корпуса научного знания: 95 % знаний со-ставляют знания естественной и технической предметности, 5 % знаний – знания о живом веществе и ничтожная доля от 1 % – знания об интеллекте человека [5, с. 317]. Эти асимметрии указывают на отставание гуманитарной сферы, сферы чело-века. Оказалось, что перекос знания и образования в сторону технической науки и технологии принес кризисное состояние всей цивилизации. Выход из создавшегося положения фило-софия видит в критическом анализе ценностей, лежащих в основании культуры техногенной цивилизации, создании но-

- 105 -

вой системы ценностей, идеалов, смыслов, которые позволят сформировать как коллективную систему мировоззрения и картину мира, так и индивидуальную систему мировоззрения каждого человека с помощью философии и образования.

Литература1. Бердяев, Н.А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники) / Н.А. Бердяев // Вопросы философии. – 1989. – № 2. – С. 143-163.2. Бодрийяр, Ж. Система вещей: пер. с фр. / Ж. Бодрийяр. – Москва: Директ-Медиа, 2007.3. Большаков, А.В. Биосферная концепция культуры / А.В. Боль-шаков, В.И. Добрынина // Актуальные проблемы культуры ХХ века / под. ред. В.И. Добрыниной. - Москва: О-во «Зна-ние», 1993. – С. 127-140.4. Гараджа, В.И. Секуляризация христианской религии и со-временная культура / В.И. Гараджа // Актуальные проблемы культуры ХХ века / под. ред. В.И. Добрыниной. – Москва: О-во «Знание», 1993. – С. 33-53.5. Кондратьев, К.Я. Экодинамика и геополитика. Т. I. Глобаль-ные проблемы / К.Я. Кондратьев, В.К. Донченко. – Санкт-Пе-тербург, 1999. 6. Мамонтов, С.П. Основы культурологии / С.П. Мамонтов. – Москва: Изд-во РОУ, 1996.7. Смоленцев, Ю.М. Гуманизм как принцип культуры / Ю.М. Смоленцев // Актуальные проблемы культуры ХХ века / под. ред. В.И. Добрыниной. – Москва: О-во «Знание», 1993. – С. 7-32.8. Субетто, А.И. Ноосферный императив в системе каче-ства социально-гуманитарного образования в универси-тетах России в XXI веке [Электронный ресурс] / А.И. Су-бетто. – Москва: Академия Тринитаризма. Эл. № 77-6567, публ. 10169, 24.12.2002. – URL: http: www.trinitas.ru/rus/doc/0202/010a/02020010.htm9. Швейцер, А. Культура и этика: пер. с нем. / А. Швейцер. – Москва: Прогресс, 1973.10. Яспрес, К. Цели и истоки истории: пер. с нем. / К. Ясперс. – Москва: Политиздат, 1991.

- 106 -

Щенникова Л.С. *

Образ войны в искусстве и государственная политикаАннотация. Краткий исторический анализ, показываю-

щий развитие образа войны в искусстве, влияния типа обще-ства и государственной политики на этот образ.

Ключевые слова: война, образ войны в искусстве, эстети-ческое сознание, искусство и власть.

Shtshennikova L.S.The Image of the war in art and public policy

Abstract. A brief historical analysis, showing the development of the war image in art, the influence of the society type and public policy on this image.

Keywords: war, the war image in art, aesthetic consciousness, art and government.

Любое государство стремится к самосохранению, поэтому его политика, в том числе культурная, имеет своей конечной целью именно это. Искусство, как наиболее яркое проявление культуры, в силу того, что имеет мощные возможности влиять на общественное сознание, всегда в поле зрения власти, кото-рая пытается на него влиять в своих интересах. Тема войны в искусстве является одной из самых часто используемых госу-дарством в политических целях.

Классик социологии Г. Спенсер, рассматривая эволюцион-ное развитие общества, выделял, как известно, два основных его типа – воинственное и промышленное [2, с. 296]. Класси-ческим примером воинственного общества он считал Спарту, где коллективные цели доминировали над индивидуальными. В таком обществе военные институты распространяют свое влияние на все сферы общественной жизни, война занимает большое место в культуре, влияет на мировоззрение и также отражается в общей картине мира как ее необходимая состав-ляющая. Государственная политика в воинственном обществе носит милитаристский характер и направлена главным обра-

* Щенникова Лидия Спартаковна, кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры философии исторического факультета Псковского государственного университета (Псков).

- 107 -

зом на поддержание военной мощи и агрессию по отношению к другим странам. Такая политическая установка определяет общую культурную атмосферу, и понятно, что в подобном об-ществе искусство призвано отразить эстетическую ценность войны в положительном ключе. В общей картине мира война занимает свое законное место, ее красота, хотя и понимается как имеющая трагический характер, воспринимается в основ-ном как основанная на гармонии, то есть она не нарушает, а поддерживает общий порядок мира. Подобный подход виден, например, в искусстве античности, где на фоне восхваления и героизации военных подвигов безобразная и ужасная сторона войны фактически игнорировалась. Гибель героев преподно-силась в традициях трагического жанра, но горе соратников и друзей компенсировалось последующей их местью врагам, которая и восстанавливала утерянную на время гармонию.

Таким образом, поскольку война воспринимается в воен-ном типе общества как естественное состояние, то и устрой-ство мира понимается как гармоничное только в ситуации во-йны. Эстетизация войны сопряжена с эстетизацией насилия вообще. Если мы обратимся опять-таки к древним фрескам или барельефам, можно увидеть много превосходных образ-цов такого отношения, например, в шумерских или римских памятниках искусства, где изображения убийств, унижений и страданий преподносятся как нечто прекрасное, потому что убивали и унижали врагов, страдают тоже враги, и именно это делает мир прекрасным и восстанавливает его гармоническую целостность, удовлетворяя чувство превосходства и сознание собственной силы и справедливости.

В средневековом эстетическом сознании война также зани-мала большое место, и это было связано с образом рыцаря, культивировавшимся тогда в светском искусстве. Главными идеями средневекового героического эпоса были культ войны и защиты чести. При этом интересно заметить, что большин-ство тогдашних войн носило междоусобный характер, брат шел на брата, сын на отца, и все это сопровождалось преда-тельством, обманом, убийствами, грабежами и прочими не-приглядными делами, но моральная сторона дела не препят-ствовала эстетизации подобной войны. Если вспомнить хотя бы знаменитую «Песнь о Роланде» – шедевр раннефранцуз-ской литературы, где рассказывается о гибели некоего рыца-

- 108 -

ря в некоей битве, то можно видеть, что эта малозначитель-ная в реальности история преподносится как очень значимое событие, как что-то максимально героическое и прекрасное, и образ Роланда обретает символический смысл, становясь воплощением духа рыцарства. Героическая смерть в честном бою за своего господина считалась единственно достойным завершением жизни рыцаря, воспевалась и восхвалялась, и власть поддерживала в пропагандистских целях именно та-кую интерпретацию событий, какими бы те события ни были на самом деле.

На исходе средневековья, с развитием гуманизма, эстетиче-ское сознание более тесно переплелось с моральным, и эстети-зация войны и насилия постепенно перестала носить тоталь-ный характер. Обратимся опять к классификации Г. Спенсера, согласно которой следующий за воинственным – промыш-ленный тип общества – больше настроен на созидание, не-жели на разрушение. Коллективистское сознание сменяется индивидуалистическим, это во многом меняет отношение к войне, и мы можем видеть связанные с этим новые образные и мировоззренческие акценты в искусстве, отражающем эту тему, но при этом отношение власти к изображению войны особенным образом не меняется. Во второй половине XVIII в. возникла идея вечного мира как наивысшей общественной ценности, что стало показателем совершенно нового уровня в духовном состоянии общества. Отмечая неестественность войны, И. Кант писал, что «война же есть печальное, вынуж-денное средство в естественном состоянии (где не существует никакой судебной инстанции, приговор которой имел бы силу закона) утвердить свои права силой. …Карательная война между государствами немыслима (поскольку между ними нет отношения начальника к подчиненному). Отсюда следует, что истребительная война, в которой могут быть уничтожены обе стороны, а вместе с ними и всякое право, привела бы к веч-ному миру лишь на гигантском кладбище человечества. Итак, подобная война, а также использование средств, которые от-крывают пути к ней, должны быть, безусловно, воспрещены» [1, с. 6]. Искусство, тонко реагирующее на изменения в обще-ственном сознании, выразило новое отношение в талантли-вых примерах. Гуманизация мировоззрения повернула акцен-ты в изображении войны с контекста героического в контекст

- 109 -

ужасного. В этом плане характерно творчество Ф. Гойи с его серией рисунков о войне, где она предстает в первую очередь как нечто страшное, разрушающее и бессмысленное. Таким образом, в новом искусстве война перестает изображаться как естественное явление, призванное сохранить гармонию универсума. Наоборот – она воспринимается как несчастье, разрушающее установленный ход вещей, как явление глубоко дисгармоничное. Меняется точка зрения: художник начинает смотреть на войну не с позиции агрессора или героя-побе-дителя, а с точки зрения жертвы, вынужденной защищаться или безвинно погибать. Разумеется, тут нельзя не вспомнить роман «Война и мир» Л. Толстого, в котором мысль о неесте-ственности войны звучит совершенно отчетливо и художе-ственно более чем убедительно. Тема войны, как прежде всего народной беды и страданий, является отличительным призна-ком реалистического искусства XIX в., ориентированного на изображение душевных переживаний обычного так называе-мого маленького человека.

Если в прежние периоды искусство отражало войну фак-тически в полном соответствии с официальной установкой государства, то в Новое время произошло раздвоение: отож-дествление военной доблести с патриотизмом и священным долгом, культивируемое государством, восприятие состоя-ния войны как нормального проявления политической жиз-ни теперь стало не единственной трактовкой в эстетическом осмыслении войны. Альтернативой этому подходу стал голос обычного человека, жертвы, страдающей от военной реально-сти, и этот голос получил свое выражение в искусстве.

ХХ век продолжил развивать эту гуманистическую тра-дицию, однако в эстетическом сознании современного чело-века война нашла неоднозначное отражение. Глубочайшие культурные травмы, нанесенные двумя мировыми войнами и последовавшей затем угрозой третьей, на сей раз ядерной, мировой войны, отпечатались в современном эстетическом сознании как незаживающее тавро. Тема войны весь ХХ век была одной из наиболее востребованных во всех видах искус-ства и в разных жанрах. Притом обе вышеназванные тенден-ции в отражении войны сохраняются и сейчас: одна из них выражена наиболее ярко в официальном искусстве, призван-ном воспитывать патриотизм на примерах военного героиз-

- 110 -

ма, и здесь эстетизация войны происходит через эстетизацию подвига; другая тенденция отражает войну через призму лич-ности, как то ужасное, что уничтожает человечность, и с чем человек должен бороться, чтобы сохранить свое человеческое достоинство.

В тот же период, когда милитаризм обрел наибольшую мощь и все совершенствующееся техническое оснащение, культура модерна породила идею человеческой хрупкости в мире хаоса и абсурда. Модернистское эстетическое сознание изначально несет в себе идею разрушения и страданий, и образ войны как нельзя лучше иллюстрирует мысль о несовершенстве мира и безнадежно утерянной гармонии. В разных направлениях мо-дернистского искусства можно видеть выдающиеся примеры, показывающие ненормальность и безобразную сторону вой-ны, назовем хотя бы «Ужасы гражданской войны» С. Дали или «Гернику» П. Пикассо.

Чем благополучнее становится общество, тем меньше ме-ста занимает война в круге его эстетического сознания, эта тенденция очевидно видна в современном мире. Процвета-ющее общество не нуждается в эстетизации и культе войны и насилия, как это характерно для обществ архаических или переживающих период аномии и сопутствующую ей куль-турную травму. В обществах, где в личном опыте нескольких поколений не было реальной войны, ее образ в искусстве ста-новится либо образом абстрактной катастрофы, либо одним из игровых паттернов, столь распространенных в постмодер-нистском сознании. И тогда война превращается в войнушку, она никак не затрагивает внутреннего комфорта и восприни-мается как интерактивная игра, которую можно прервать в любой момент, покинув сайт или выключив телевизор. На та-ком фоне документально-художественное отражение войны, существующее в гуманистических традициях, показывающее ее неестественность и бессмысленность, становится неким противовесом легкомысленному образу абстрактной войнуш-ки, куда приятно иногда прогуляться. Поэтому, например, со-вершенно понятно, что именно в русле этой установки Нобе-левская премия по литературе была присуждена белорусской писательнице Светлане Алексиевич, которая показала доку-ментальные истории обычных людей, по жизни которых тя-желыми гусеницами прошлась война.

- 111 -

В данный момент мы наблюдаем достаточно ярко выражен-ное противостояние между официальной политической док-триной, диктующей искусству определенное направление в изображении войны, предполагающее ее героизацию и отож-дествление военной деятельности с патриотизмом, и тем, как искусство пытается осмыслить военную тему с позиций гума-нистических ценностей, раскрывая античеловечную суть во-йны. Это противостояние усиливается в те моменты истории, когда государство ведет агрессивную политику и несколько смягчается, когда политика миролюбива. В любом случае го-сударство пытается влиять на искусство, в частности, на то, какой образ войны создается в нем; это является существен-ной частью культурной политики, цель которой – укрепление существующей власти, консолидация общества, в том числе на примерах военного патриотизма, преподнесенных народу силами искусства образно, красиво и убедительно.

Литература1. Кант, И. К вечному миру / И. Кант // Соч.: в 8 т. – Москва, 1994. – Т. 7. – С. 5–56. 2. Спенсер, Г. Синтетическая философия / Г. Спенсер. – Киев: Изд-во «Ника-Центр», 1997.

Ипполитова А.Г. Сатанизм и оккультизм: современные

«скрытые» манифестацииАннотация. В статье раскрывается специфика сатанизма

как деструктивного религиозного учения, ценности которо-го популяризируются через внедрение в иную культуру. Са-танизм раскрывает свой потенциал, прикрываясь чужой ре-лигиозной идеологией. В качестве обоснования приводятся деструктивные манифестации ИГИЛ в контексте проявления сатанинского мировоззрения.

Ключевые слова: сатанизм, деструктивная религия, мани-фестация, вера, ИГИЛ.

Ippolitova A.G.Satanism and occultism: “hidden” manifestation todayAbstract. The article deals with Satanism specifics as destructive

religious doctrine which values are popularized through introduction to a different culture. Satanism reveals its potential

- 112 -

under the canopy of other religious ideology. The destructive ISIS manifestation in the context of satanical worldview are given as a ground.

Keywords: satanism, destructive religion, manifestation, faith, ISIS.

В современном мире мы наблюдаем модернизационные процессы в духовной жизни человека. Культура на переходе испытывает на себе мощное трансформационное воздействие всевозможных символических экспансий и ритуальных прак-тик [7]. Мифо-символическое творчество всякий раз усили-вается на этапе эпохальных переходов. Механизмы имита-тивной подмены и ритуально-символической манипуляции в ситуации социального кризиса и мировоззренческого над-лома широко использовали в культурах первых цивилизации [8]. Кризис принуждает людей обращаться к явлениям лими-нальным, трансцендентным, дабы защитить себя их сакраль-ными границами и непостигаемым опытом.

Чем больше общество культивирует рациональное по-знание мира, тем больше «отрывается» от психологического восприятия действительности, основанного на соединении рационального и чувственного, что присуще именно вере в широком понимании слова. Новое мировоззрение стало аб-солютизировать антропоцентризм, который базируется на псевдодуховных концепциях, культивирующих идею сверх-человека: теософия и эзотерические практики, реанимация язычества, оккультизм и, наконец, сатанизм. Что отличает все эти явления от классических, традиционных форм духовно-го освоения действительности? Человек возвеличивает свою персону, отказывая в самокритике, самовоспитании. Лично-сти предоставляется право на достижение цели любыми сред-ствами, потому что в нем заложен уникальный сверхчеловече-ский потенциал. Такая позиция привела к ориентации части общества на секты, мистические практики и деструктивные идеологии, в основе которых лежат идеи избранничества и со-циального доминирования и императивное деление человече-ства на хозяев и рабов.

Религиозно-ритуальные основания подобной исключи-тельности обнаруживаются в сатанизме и отражателе его философии – оккультизме. Данные учения призывают к авто-

- 113 -

номному существованию человека в замкнутом пространстве личного мира, в котором он ощущает себя Творцом и сверх-человеком. Деструктивность такой философии выражается в деградации нравственных начал духовной жизни. Назвать в строгом смысле идеи сатанизма деструктивными невозмож-но. Ведь они не призывают к открытой агрессии, насилию в явных формах и пр. Перед нами предстает равнодушная лич-ность, руководствующаяся «заповедями» основателя «Церкви Сатаны» Антона Шандора ЛаВея, суть которых сводится к аб-солютной изоляции: «Не сожалей о том, в чем тебе нет нужды участвовать» [1]. Личность должна воспитывать в себе эгоизм, вседозволенность, распущенность (порочность). Последнее находит реализацию в девиантном поведении, что мотиви-руется «воспитанием» в человеке звериных качеств, которые позиционируются как естественные состояния.

Социальные отношения сатанист выстраивает исходя из прагматичных критериев полезности того или иного челове-ка. В качестве подтверждения приведем несколько примеров: «эгоизм: сатанист все делает ради собственной пользы»; «неподверженность самообману: сатанист ни во что не ве-рит и ничего не отрицает, он оперирует фактами и логи-кой»; «влияние на людей… Человек для сатаниста не цель, а средство». Особого внимания заслуживает второй тезис, поскольку часто сатанисты позиционируют себя как атеисты. Для таких «верующих» Сатана, по замечанию Марсиа Мон-тенегро, «символ служения собственному “Я” и отрицания навязанных обществом правил и моральных норм» [4]. Вы-ход на поверхность культуры сатанизм находит в специфиче-ских манифестациях через оккультную символику, ритуалы, обладающие явными признаками дьяволопоклонничества. Образ сатаниста формируется из языческих и театральных коннотаций его смыслов с помощью оккультной практики, обращённой к архетипическим слоям культуры человечества. Сочетание прагматичного сатанизма и теневой стороны чело-веческого «Я», достигаемо через оккультные практики, к кото-рым относят магию, наркотический транс, колдовство, спири-тизм, девиантно-сексуальное поведение [4], обнаруживается в радикальных и экстремистских субкультурах, которые имеют внешнюю оболочку совершенно иных идеологий или верои-споведаний.

- 114 -

Иными словами, сатанизм внедряется как вирус в тело ре-лигиозной культуры и начинает процесс внутреннего разру-шения через самоутверждение под прикрытием классических форм религии. Он демонстрирует себя в скрытых манифеста-циях: знаках и символах массовой культуры, идеологических посылах общественных движений, искусство и, конечно, дея-тельность религиозных сект, учений и т. д.

Пожалуй, самый провокационный и одновременно пара-доксальный пример подобного внедрения показывает идеоло-гия и деятельность псевдогосударственного экстремистского объединения ИГИЛ. Немаловажно, что именно о сатанинском характере идеологии данного преступного объединения пу-блично заявило мусульманское духовенство России [2; 6]. Так, выпущена книга на русском и татарском языках «ИГИЛ – ар-мия сатаны», в которой данная организация рассматривается как «всемирная угроза современному миропорядку; уничто-жение ценностей цивилизации» [2]. В проповедях имамы и муфтии дают не только богословское обоснование «обвине-ния», но и констатируют мировоззренческие основы филосо-фии сатанизма, обнаруживаемые в пропаганде адептов этого псевдомусульманского государства. В качестве примера, в проповеди муфтия Салахья Межиева в Московской Соборной мечети [3] подчеркиваются претензии ИГИЛ на статус исклю-чительности в контексте сатанинской логики.

Помимо богословского обоснования причастности ИГИЛ к сатанизму мы можем обратиться к трактовке символиче-ских манифестаций этой религиозной контркультуры, лишь стилизующей мусульманский образ, который при детальном рассмотрении оказывается размытым. Например, надписи ИГИЛ далеки от эстетики арабского письма любого стиля, в символике и ритуальных предметах отсутствует священный цвет ислама – зелёный, хотя он используется в манипуляциях любой мусульманской экстремистской группы.

К знаковым манифестациям сатанизма можно отнести сле-дующее:

- коннотацию черного цвета как доминирующего (образ члена ИГИЛ ассоциируется с чернокнижником, колдуном);

- для казней характерна театральность, постановочность, свойственная адептам сатанизма.

- 115 -

Обращают на себя внимание и внутренние правила госу-дарства, в которых явно прослеживается пропаганда ценно-стей сатанизма:

- работорговля: весь мир разделён на господ и рабов, в ко-тором слабые и беззащитные определяются в категорию ра-бов;

- сексуальный джихад, являющийся «проповедью» пороч-ности и распущенности и игнорирования традиционных се-мейных ценностей, одобряемых в любой религии;

- выбор в качестве врага в первую очередь христианского народонаселения, поскольку современный сатанизм сформи-ровался именно как оппозиция христианства;

- самосуд (имеется в виду игнорирование «подобия» су-дов и законодательства взамен безнаказанному и свободному уничтожению человека «здесь и сейчас»), хотя в парадигме мусульманского экстремизма любой акт насилия «согласовы-вается» с волей Аллаха.

Итак, даже констатация некоторых элементов идеологии и способов ее реализации в деятельности ИГИЛ указывает на гибридный характер организации, в которой исламский экстремизм трансформируется в условную оболочку содер-жательно совершенно иной деструктивной группы – оккульт-но-сатанинской.

Но и в других формах деструктивной религиозности сата-низм и оккультизм утверждаются в социальном сознании не в форме отдельной субкультуры, а расплываются в культурном пространстве, формируя свои ценностные ориентации через «скрытые» манифестации. Это позволяет расширить круг адептов, даже не подозревающих о трансформациях своей личности. Причиной такого обмана является размытая рели-гиозная идентичность, ставшая следствием отрыва современ-ного человека от норм и ценностей традиционной культуры, вековых табу, поддерживаемых религиозной верой. Расшире-ние сферы влияния установок сатанизма и оккультизма сви-детельствует об усугублении кризиса современного человека, связанного с духовным поиском новых жизненных установок в условиях модернизации культуры.

Примечание: Источник № 5 – ссылка на материалы, со-держащие экстремистскую пропаганду, однако автор данной

- 116 -

статьи не преследовал такую цель, анализ материалов прово-дился в научных целях.

Литература1. Бартон, Б. Тайная жизнь сатаниста: авторизованная биогра-фия Антона ЛаВея / Б. Бартон. – Москва, 2004. – С. 350–385.2. Информационный портал «Бизнес-газета» [Электронный ресурс]. – URL: http://www.business-gazeta.ru/news/302688 – Загл. с экрана. 3. Видеозапись проповеди муфтия Чечни Салаха Межие-ва [Электронный ресурс]. – URL: https://www.youtube.com/watch?v=P9ViEgYpHYQ – Загл. с экрана. 4. Марсия Монтенегро «Что вы понимаете под словом «оккультизм»? [Электронный ресурс]. – URL: http://www.apolresearch.org – Загл. с экрана. 5. Материалы сайта «Виват, Сатана!» [Электронный ресурс]. – URL: http://vivatsatana.narod.ru/opredeleniesatanista.html. – Загл. с экрана. 6. Материалы сайта «Islamtoday» [Электронный ресурс]. – URL: http://islam-today.ru/igil-armia-satany – Загл. с экрана. 7. Ионесов, В.И. Динамика трансформации культуры в пере-ходном процессе / В.И. Ионесов // Креативная экономика и социальные инновации. – 2014. – № 1 (3). – С. 6-16.8. Ionesov, V. Imitative Ritual in Proto-Bactrian Mortuary Practice / V. Ionesov // Current Anthropology. – 1999. – V. 40. – P. 87-89.

Ионесов В.И. *

О культурных основаниях экономики и политики: современные тренды, противоречия, взаимосвязиАннотация. Новые формы взаимодействия культуры и

экономики расширяют возможности для культурной поли-тики, делая её более результативной и социально значимой. Экономику и культуру сегодня во многом объединяет креа-тивность действия, которая, собственно, и лежит в основе культурной политики как таковой. В условиях быстро меняю-щейся реальности именно креативность действия становится

* Ионесов Владимир Иванович, доктор культурологии, про-фессор, заведующий кафедрой теории и истории культуры Са-марского государственного института культуры, директор меж-дународной школы высших культурологических исследований Самарского государственного института культуры (Самара).

- 117 -

движущим механизмом культурной политики. Но возникает вопросы: На что направлена культурная политика, способна ли она существенно изменить экономику и политику? Чем она управляет, какой частью социальной реальности? Чем измеря-ется продвижение культуры? Ответы на эти вопросы опреде-ляют наше понимание формата и степени практической вов-леченности культуры в социальные изменения.

Ключевые слова: культура, экономика, политика, тренды преобразований и противоречия развития, креативная дея-тельность.

Ionesov V.I.On cultural foundations of economics and policy: contemporary trends, contradictions, relationship

Abstract. Interaction of culture and the economy is expanding opportunities for cultural policy, making it more effective and socially significant. Economy and culture in many respects unites commitment to creative action, which actually is the basis of cultural policy. In a rapidly changing reality, it is the creativity of action becomes a driving mechanism of cultural policy. But the question arises, how cultural strategy impacts to the economy and politics? How and by which the parts of social reality cultural policy can rule? The answers to these questions determine our understanding of the format and extent of the practical of involvement of culture in social change. It appears that the criterion for the recognition of cultural policy is managing the institutional implementation of capacity to structuring and generating new cultural reality and the management of this process. The most complete the process of generating a new cultural reality is realized through the creative practices.

Keywords: culture, economics, policy, trends of transformation and contradictions of development, creative activity.

Поощрять дивергенцию, обеспечивая конвергенцию.Люк де Брабандер

Культурная политика предполагает сложившуюся и вос-производящую себя систему эффективного взаимодействия экономики, политики и культуры. Культуру, политику и эко-номику сегодня объединяет глобальная коммуникация. Роль

- 118 -

культуры в этом процессе двойственна. Культура не только способствует трансферу товаров и услуг, но нередко высту-пает препятствием для экономической экспансии в силу тра-диционалистских идеологических и конфессиональных огра-ничений. Известно, что политика есть концентрированное выражение экономики. Но разве современная экономика и по-литика не есть суть самовыражения культуры? Всё самое зна-чимое в глобальных трансформациях, включая экономические и политические коллизии, так или иначе, обусловлены культу-рой – её ценностями, мировоззренческими установками, сте-реотипами поведения, интересами, жаждой власти, амбиция-ми. Сегодня даже самые педантичные экономисты признают, что среди основных причин мирового финансового кризиса 2008 г. в первом ряду стоят такие манифестируемые культу-рой человеческие синдромы, как вседозволенность, стяжа-тельство, безнравственность, жажда власти, корыстолюбие, алчность, эгоцентризм, недоверие, надувательство, самооб-ман. О так называемом человеческом факторе и культурно-э-тических деформациях («падение индекса потребительского доверия» и «система безудержного вознаграждения банкиров сверхвысокими бонусами»), не в последнюю очередь обусло-вивших кризис финансовой системы, пишут известные эконо-мисты – профессор Йельского университета Роберт Шиллер и Лауреат Нобелевской премии по экономике Джозеф Стиглиц.

Юрген Хольтман считает, что «важной причиной не-стабильности в мировой экономической системе является крайняя эмоциональность решений (до кризиса движимая в основном алчностью, после начала кризиса – страхом), при-нимаемых ключевых экономическими агентами – и индиви-дуумами, и организациями, в результате чего решения при-нимаются без надлежащей оценки их последствий (особенно долгосрочных)» [14].

Нельзя продвигать экономику, образование и социальные услуги лишь опираясь на модернизацию, технологические но-вации. Так же как ошибочно искать ответ на проблемы модер-низации России лишь в новых технологиях. Для эффективно-го экономического роста необходимо генерирование новой социально-коммуникативной среды, ядром и архитектором которой выступает культура. На это важное обстоятельство обратил внимание в своём выступлении на недавно завершив-

- 119 -

шемся XX Петербургском международном экономическом форуме (16-18 июня 2016 г.) профессор Массачусетского тех-нологического института Лорен Грэхем. Весьма показательны ключевые темы дискуссий: на пороге новой экономической реальности, человеческий фактор в развитии экономики, драйверы позитивных изменений, в поисках новых стимулов развития и лучших практик управления. Новые идеи важны, но они сами по себе ничего не меняют. Ключ к успеху – в руках именно культуры, точнее в той коммуникативной среде, кото-рая ею задаётся и направляется [2]. «Но что это за элементы культуры, которые позволяют идеям разрабатываться и выли-ваться в коммерчески успешные предприятия?» Так, «ключ к успеху Массачусетского технологического института (МТИ) не просто в культуре МТИ, но и в культуре Бостона и США в целом», – признаётся Л. Грэхем.

Вот почему актуальным призывом сегодняшнего дня мо-жет быть лозунг: «Внимание на культуру!» Ориентация на культуру позволяет на многое пролить свет и найти возмож-ности для решения насущных вызовов конфликтующего мира. Более того, наука о культуре сегодня претендует на спо-соб, методологический инструментарий объяснения глобаль-ных трансформаций.

Но здесь не всё так просто. Есть между экономикой, поли-тикой и культурой зоны секторального противостояния. Дело в том, что целевые установки культуры, политики и экономи-ки в своём субстанциональном измерении не совпадают. Об этом обстоятельно пишет известный социолог Дэвид Тросби [12]. В чём же состоят эти противоречия?

Экономика нацелена на индивидуальные блага, индивиду-альность как таковую, тогда как культура на коллективные (универсальные) ценности. Вместе с тем экономика исполь-зует для измерения универсальные инструменты, тогда как культура измеряет свои ценности по отдельности (в каждой культуре свои замеры и фиксаторы). При сближении эконо-мики и культуры необходимо учитывать эти особенности.

Политика в своём специфицированном значении пони-мается как социальная форма организации государственной власти. Но в широком смысле политика выражает возмож-ность закрепления за человеком (гражданином, группой) определённых статусов, прав, свобод и обязанностей, наделя-

- 120 -

ющих гражданина (группу) властью и делающих его участни-ком большой системы управления государством.

О нарастающей взаимозависимости экономики, политики и культуры свидетельствуют активно развивающиеся сегодня новые направления трансотраслевой деятельности и междис-циплинарной интеграции: креативная экономика, креативные индустрии, политическая реклама, кросс-культурная политика, коммуникативная политология, культурный маркетинг, дело-вые культуры, экономика знания, экономика желания и даже экономика счастья. Ведь счастье – понятие не экономическое, а культурное. Как подчёркивает Д. Тросби: «Человеческое сча-стье шире любых экономических измерений» [12, с. 208].

Замечено также, что всё чаще именно искусство и шире кре-ативные индустрии рассматриваются «в качестве динамичной экономической силы в ряде областей, включая возрождение городов, региональное развитие, создание рабочих мест, ту-ризм и торговлю, и это зачастую выдвигается как достаточное основание для его дальнейшего существования» [12, с. 225-226]. В политическом процессе всё чаще востребуются техно-логии культурного продвижения (ценностно-нормативного и визуально-эстетического оформления) выдвигаемых полити-ками идей, программ и социальных проектов.

Ещё один важный момент. Культура в своей узкой специ-фикации понимается как художественное творчество и духов-ные практики. Культура же в широком смысле есть весь над-биологический уклад (способ) жизнедеятельности общества. Тогда как экономика в узком смысле – это вся система воспро-изводства жизнедеятельности общества, но в широком смыс-ле экономика – есть преимущественно удовлетворение основ-ных благ отдельного человека или отдельных корпоративных интересов. Как замечает Д. Тросби: «Экономический импульс может быть описан как индивидуалистический, а культур-ный как коллективистский». Экономика «выделяет значение индивидуальной единицы, добивающейся успеха в конкурен-ции с другими единицами. [Культура же] подчёркивает роль группы, общих ценностей и кооперативного поведения» [12, с. 219]. Экономическая ценность «воплощает в себе огромное количество различных источников индивидуального желания в отношении разных товаров и путём ранжирования предпо-чтений сводит эти желания к единой количественной системе

- 121 -

измерений. Культурная ценность не имеет общей единицы из-мерения и является многогранной, изменчивой и, вероятно, некоторые составляющие, не поддающиеся выражению в ко-личественных категориях» [12, с. 219-220].

Вот и выходит, что в своих узких терминологических уста-новках экономика, политика и культура разнятся в своих значениях, тогда как в широких смысловых проекциях – объе-диняются, где отдельный человек становится целью и инстру-ментом развития.

Таким образом, именно культура способна стать реальным интегрирующим механизмом для эффективного сцепления социально-политических, гражданско-правовых и экономи-ческих структур в преобразовательном процессе. При этом следует различать два основных тренда преобразований, на-правленных на смыкание экономики и культуры.

Тренд культуры проявляется в движении от её узкого к широкому пониманию, т. е. в сторону распространения кре-ативных практик (художественно-эстетического опыта, цен-ностей, мериторных благ и пр.) на обширную область жиз-недеятельности общества. Например, современный город становится ареной дизайнерского конструирования эсте-тической среды, визуально-информационного ландшафта и мультикультурных коммуникаций. Тренд экономики развёр-тывается в противоположную сторону (от широкого к узкому пониманию данного термина) в направлении создания систе-мы устойчивого воспроизводства материальных благ и все-стороннего развития общества.

Эти тренды развития и взаимодействия культуры и эко-номики расширяют возможности для культурной политики, делая её более результативной и социально-значимой. Эконо-мику и культуру сегодня во многом объединяет привержен-ность креативности действия, которая собственно и лежит в основе культурной политики как таковой [3]. В условиях бы-стро меняющейся реальности именно креативность действия становится движущим механизмом культурной политики. «Сегодня конкурентное преимущество может состоять в спо-собности увидеть нечто прежде, чем это сделают все осталь-ные, в способности быстрее заметить новое и удивиться рань-ше других» [1, c. 76].

- 122 -

Но возникает вопросы: Что выступает объектом манипу-ляции культурной политики? Чем она управляет, какой ча-стью социальной реальности? Чем измеряется продвижение культуры? Ответы на эти вопросы определяют наше понима-ние формата и степени политической вовлеченности культу-ры в социальные изменения. Представляется, что критерием социального признания культурной политики выступает це-ленаправленная институциональная реализация способно-сти сохранения, структурирования и генерирования новой культурной реальности и само управление этим процессом. Нельзя также не признать, что процесс генерирования новой культурной реальности осуществляется наиболее полно и ре-зультативно именно через креативные практики.

В трактовке креативности необходимо различать три уров-ня деятельности: труд, творчество и искусство. Там, где в ос-нове лежит труд*, понимаемый в своей субстанциональной (социально-антропологической) проекции как некая форма отчуждённости, социально-принудительная практика** не может быть полноценной культурной политикой, которая становится по-настоящему возможной лишь на ступени сво-бодного творчества. На уровне трудовой деятельности (в от-меченном значении) преимущественно доминирует сепарат-ное восприятие культуры, где культура оторвана от большой жизни и прежде всего от политики (а следовательно, от эконо-мики, ведь политика есть концентрированное выражение эко-номики), где она ограничена лишь сферой духовных (эстети-ческих, художественных) ценностей. Для запуска культурной политики требуется переход на вторую, более высокую, сту-пень деятельности, выражающую не труд как известную фор-му принуждения, а творчество как форму свободного худо-жественного проектирования, определяемую в современном лексиконе как креативность. В заданной градации творчество выступает высшим проявлениям труда, тогда как высшим выражением творчества выступает искусство – сфера макси-мально возможной свободы художественной деятельности. Тема необходимости использования креативных ресурсов в эффективном продвижении культурной политики всё чаще звучит в современных исследованиях не только культуроло-гов, но и представителей других областей знания [3-7; 10-12].

- 123 -

В самом деле, культурная политика сегодня предполагает обращение к креативной деятельности, которая не ограничи-вается узкой спецификацией художественного творчества или точнее распространяет креативность на более широкий пласт социальных и экономических практик. Чтобы культура стала политикой, она (культура) должна распространять своё при-сутствие (влияние) на экономику и власть. И в этом состоит специфика современного притязания культуры на власть.

В первобытности культура, экономика и социальные отно-шения ещё не были выделены в отдельные сферы специфика-ции бытия и образовывали единый неделимый механизм жиз-недеятельности общины. В ходе дальнейшего исторического движения культура, экономика и политика стали вычленять-ся и отдаляться друг от друга. Со времён античности культу-ра начинает пониматься и как сфера созерцательного образа жизни (vita contemplativa), некая высокая духовная практика. С конца XIX в. усилиями антропологов и социологов в гума-нитарных науках намечается поворот к более широкому тол-кованию культуры, определяемой как деятельностное бытие, образ жизни. Однако в массовом сознании это понимание не было закреплено – и сохранялось узкое элитистское восприя-тие, в том числе и по причине того, что в обществе того време-ни культура всё ещё не была инкорпорирована ни в экономи-ческую, ни в политическую деятельность. Лишь в конце ХХ в. (под воздействием нарастающих мультикультурных трансфор-маций, новых информационных технологий, коммуникатив-ных поворотов и пр.) стали складываться реальные предпосыл-ки для осуществления большого культурального сдвига.

Дифференциация и интеграция знаний и профессиональ-ных видов деятельности сделали необходимым обращение к творчеству, к креативным практикам как важному фактору конструирования новой коммуникативной среды и укрепле-ния качества жизни. Наметился необратимый поворот от эко-номики к культуре, выразившийся в синдромах экономиза-ции культуры и культурализации экономики. В сложившихся условиях стало очевидно, что дальнейшее развитие экономи-ки и политики невозможно без обращения к ресурсам куль-туры. Настал момент очевидной востребованности в новой стратегии преобразований, которая собственно и может быть обозначена как культурная политика.

- 124 -

Здесь следует обратить внимание на закон ослабления роли государства в продвижении культурной политики. Но это ос-лабление возможно лишь при условии, если культура транс-формируется в фактор эффективного влияния на государство, политику власти и в целом систему принятия стратегических решений. В информационном обществе усиливается вектор структурального перехода от власти государства к частному сектору и человеку. По существу, современный тренд и соци-альная драматургия трансформации культурной политики всё сильнее смещается от власти государства к власти культуры.

Культурная политика не может быть таковой без нали-чия в обществе развитых культурных индустрий (креативных практик), которые, в свою очередь, не могут быть успешными под контролем государства. Для эффективного продвижения культурной политики, прежде всего, необходимо не столь-ко вмешательство государства, сколько разгосударствление культуры. Но разгосударствление культуры – это не отстра-нённость государства от культуры. Скорее, это процесс стяги-вания и наполнения государства культурой.

По-настоящему демократичная культурная политика не может развиваться под тяжестью государства. Напротив, го-сударство должно испытывать на себе воздействие культуры, но не как бремя, а как главный остов жизнеспособности и про-цветания нации. Заметим, что это не конфликт государства и культуры, а симптоматика того, что слишком мало культуры в государстве и слишком много государства в культуре. Хотя всякое государство прирастает своей культурой, а не наобо-рот. И только в этом случае возможна перспективная и эффек-тивная культурная политика.

Разумеется, общество с недостаточно развитым граж-данским сектором и лимитированными финансово-эконо-мическими ресурсами не может обойтись без надлежащей поддержки со стороны государства. Безусловно, культур-ная политика – весьма дорогой инструмент экономического управления и социального преобразования и потому являет-ся уделом весьма продвинутых в масштабах своей материаль-ной благоустроенности и гражданско-правовой активности наций. При недостатке экономических возможностей в куль-турной политике объективно доминирует не столько культу-ра, сколько политика в лице государства. Причем это нельзя

- 125 -

рассматривать лишь со знаком минус, скорее, наоборот, при дефиците финансово-экономических ресурсов и недостаточ-но развитых гражданских институтах патронаж государства в поддержании и развитии культуры жизненно необходим и единственно возможен. Сама по себе культура в ситуации слабой экономики не способна стать лидером перемен, но ус-ловия для обретения такого лидерства могут быть созданы государством. И в этом, прежде всего, должно быть заинтере-совано само государство, ведь независимость и безопасность государства обеспечивается консолидирующей и созидатель-ной силой культуры.

Сегодня растёт понимание того, что политика и экономи-ка не могут быть эффективными без обращения к культуре. Более того, политика и экономика успешно позиционируются (и находят своё оправдание) в обществе лишь как культурные практики (культура экономики, культура политики), т. е. об-ретают формы своего самовыражения и социального призна-ния посредством культуры.

Культурная политика – это ещё и управление нематери-альными импульсами (видениями, сценариями, стратегиями). «Видение живёт в мире мысли, а не в мире действий» [1, с. 201]. Но мысль активирует себя в мире культуры. Сегодня для но-вых идей вовсе не обязательны новые ресурсы, важнее – новые видения, креативность действия. «Творчество – это не просто способность мыслить. Это способность мыслить лучше. Способ-ность к творчеству в условиях жестких ограничений становится всё более необходимой, потому что одна из главных тенденций современного мира – свести всё к единому стандарту. Внедрять инновации – значит создавать что-то совершенно новое внутри уже существующей системы. Подходить к делу творчески – озна-чает задумывать новую систему» [1, с. 189-190, 195].

Объективной функцией «культурной политики становится общая максимизация экономической и культурной ценности» [12, с. 209]. «Просвещённая культурная политика в нынешнее время, таким образом, скорее всего, будет стремиться к созда-нию коалиций для достижения культурных целей общества, партнёрства, в котором государственные и негосударственные организации и корпоративный сектор будут иметь стимул дей-ствовать вместе, а не независимо друг от друга. В таком полити-ческом сценарии суверенные правительства, по-видимому, бу-

- 126 -

дут играть ведущую роль в защите и поддержке коллективных интересов не через утверждение элитистских или тенденциоз-ных ценностей, а через признание фундаментального значения представлений о культуре в обществе» [12, с. 206].

И ещё один значимый момент. Поскольку именно культу-рой генерируются и через неё проецируются универсальные (коллективные) ценности, продвижение культуры в обществе может означать утверждение в нём гуманистических и демо-кратических ценностей. Можно сказать и так (перефразируя известный лозунг эпохи советской перестройки): больше культуры, больше демократии и гуманизма. «Но внимание к общим целям общества позволяет увидеть, что культурная политика в равной мере отвечает и за утверждение значения культурной ценности» [12, с. 226]. Отсюда следует, что сама культура должна захватывать общество (экономику, полити-ку) своими гуманистическими устремлениями – инноваци-онными, креативными практиками, новыми технологиями проектирования коммуникативной среды социума. Вялая и обветшалая культурная деятельность может похоронить лю-бую даже самую амбициозную культурную политику.

Вот почему в продвижении социально-экономических стра-тегий возникает необходимость обращения к креативным ре-сурсам культуры, к новым коммуникативным горизонтам, к искусству создания инноваций, визуально-художественному проектированию. «Культура не только играет далеко не перифе-рийную роль в экономическом развитии, но фактически зани-мает центральное и неотделимое от процесса развития место, создавая одновременно контекст, внутри которого происходит экономический прогресс и сам объект развития» [12, с. 227].

Таким образом, в свете вышеизложенного, можно заклю-чить, что культурная политика – это управление культурными практиками с высокими индикаторами социальной ценности. Культурная политика – это также формирование коммуника-тивной среды (контекстов, условий) для сохранения и распро-странения позитивного опыта, продвижения креативных инду-стрий и наилучших практик социального преобразования. По существу, культурная политика есть результирующая фикса-ция зрелых и продвинутых культурных практик.

Что же необходимо предпринять, чтобы заданные культур-ной политикой изменения стали возможными и эффективными?

- 127 -

Прежде всего, следует закладывать в стратегию культур-ной политики:

1) продвижение всевозможных социально значимых прак-тик и креативных индустрий;

2) генерирование институциональных образований (ин-ституционализация и структурирование культуры);

3) расширение гражданской партисипации культурного диалога и обмена;

4) формирование гибкой нормативно-правовой базы для продвижения эффективных культурных практик;

5) стимулирование и внедрение инновационного опыта и креативных инициатив;

6) развитие коммуникативной среды для поступательного культурного роста;

7) поддержку новых технологий и креативных моделей со-циального преобразования.

Все эти установки должны быть в равной мере направлены как на сохранение национальных традиций, так и на внедре-ние инновационных культурных практик. Ведь самые успеш-ные перемены соответствуют главному принципу преобра-зований: «Чем более нечто меняется, тем более оно остаётся прежним». Большие и значимые изменения невозможны без масштабного и устойчивого постоянства. И чем дальше про-стираются амбиции, замыслы и преобразования культуры, тем крепче должен быть её фундамент, глубже корни и пита-тельнее почва. К сожалению, как бы то ни было, но вслед за Л.де Брабандером, приходится признать, что «впереди рано или поздно – провал» [1, с. 202].

Примечания* Весьма показательны культурно-этимологические значения

лексемы «труд». Слово «труд» (от древнерусского трудь) соглас-но этимологическим словарям восходит к весьма принудитель-ным и страстотерпческим установкам, отождествляясь с такими понятиями как «страдание», «скорбь». Причём такая смысловая привязка присутствует в различных языковых традициях, где труд этимологически объединяется в своих значениях с тягота-ми, тяжестью, досадой – в одном случае, а также с бедой, иску-шением, испытанием – в другом [13, с. 108]. Слово «труд» имеет общеславянские корни и восходит к дублетным формам trend-,

- 128 -

этимологически сближающимся с литовским trenden, что бук-вально означает «быть поеденным молью» [15, c. 452].

** К. Маркс писал даже о необходимости «уничтожить труд» [8, c. 63]. «Труд есть лишь выражение человеческой дея-тельности в рамках отчуждения» [9, c. 140].

Литература1. Брабандер, Л. де. Забытая сторона перемен. Искусство создания инноваций / Л. де Брабандер. – Москва: Протекст, 2010. – 203 с.2. Грэхем, Л. «Вам нужно молоко без коровы» / Л. Грэхем // Аргу-менты недели. – 2016. – № 24 (515), 23 июня. – С. 6 (Лорен Грэхем– профессор Массачусетского технологического института).3. Йоас, Х. Креативность действия / Х. Йохас. – Москва: Але-тейя, 2005. – 320 с.4. Ионесов, В.И. Культура, миротворчество и социальное подвижничество в региональных проектных практиках [Элек-тронный ресурс] / В.И. Ионесов, Э.А. Куруленко // Культуро-логический журнал. – 2013. – № 1. – URL: http://www.cr-http://www.cr-journal.ru/files/file/05_2014_22_45_21_1399056321.pdf 5. Культурное лидерство в современном мире. Диалоги Рос-сия-Великобритания. 19 мая - 30 июня 2016 г. [Электронный ресурс]. – Москва: Гос. Третьяковская галерея, 2016. – URL: http://leaders.tretyakov.ru/#rec5676599 (дата обращения: 30.07.2016).6. Куруленко, Э.А. Предисловие / Э.А. Куруленко // Модер-низация культуры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2013 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова. – Самара: Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2013. – Ч. I. – С. 3-6. 7. Лэндри, Ч. Креативный город / Ч. Лэндри. – Москва: Клас-сика-XXI, 2006. – 399 с.8. Маркс, К. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс. – Москва: Изд-во полит. лит., 1988. – 574 с.9. Маркс, К. Экономико-философские рукописи 1844 г. / К. Маркс // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. – 1956. – Т. 42. – С. 41-172.10. Пахтер, М. Культура на перепутье. Культура и культурные институты в ХХI веке / М. Пахтер, Ч. Лэндри. – Москва: Клас-сика -ХХI, 2003. – 96 с. 11. Соловьева, С.В. На стороне власти: очерки об экзистенци-альном смысле власти: монография / С.В. Соловьева. – Сама-ра: Изд-во «Самарский университет», 2009. – 247 с.

- 129 -

12. Тросби, Д. Экономика и культура / Д. Тросби. – Москва: Изд. дом Высш. школы экономики, 2013. – 256 с.13. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / М. Фасмер. – Москва: Прогресс, 1986-1987. – Т. 4.14. Хольтман, Ю. Причины и ход мирового экономического кризиса [Электронный ресурс] / Ю. Хольтман. – URL: https://www.proza.ru/2010/06/20/674 (дата обращения: 29.08.2016).15. Шанский, Н.М. Краткий этимологический словарь русско-го языка / Н.М. Шанский, В.В. Иванов, Т.В. Шанская. – Мо-сква: Просвещение, 1971. – 542 c.

Акопов Г.В., Семенова Т.В.* Проблемы сознания: Москва – Рим.

Полувековая ретроспекция** Аннотация. Современная идея многомерности, много-

уровневости сознания и его хронотопической организации обоснована многолетними усилиями исследователей разных дисциплинарных направлений. Полувековой «юбилей» двух симпозиумов, соизмеримых по значимости, проведенных в 1966 г. в Риме и в Москве, послужил поводом для представ-ления типологизации исследовательских подходов на основа-нии выделенных критериев (определение, носитель, функции сознания, характер взаимосвязей внешней и внутренней сред по отношению к сознанию, психологические инструменты конструирования реальности и др.). Актуализирована узость и широта тем (от изучения мозговых механизмов и поиска материального субстрата сознания до учета национально-тер-

* Акопов Гарник Владимирович, доктор психологических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, заведующий кафедрой общей и социальной психологии Самар-ского государственного социально-педагогического университета;

Семенова Татьяна Вениаминовна, доктор психологических наук, доцент, профессор кафедры общей и социальной психоло-гии Самарского государственного социально-педагогического университета.** Статья подготовлена в рамках выполнения государственного задания Минобрнауки России № 25.1028.2014/К по теме «Соци-альная психология религиозного (конфессионального), этнона-ционального, правового и регуляционно-управленческого созна-ния в современной России».

- 130 -

риториальных контекстов и личностных особенностей иссле-дователей). Артикулируется идея консолидирующего взаимо-действия как единственно возможный вариант сохранения целостности изучаемого явления.

Ключевые слова: наука сознания, проблема сознания, типо-логизация исследований сознания, консолидирующий подход.

Akopov G.V., Semenova T.V.The problems of consciousness: Moscow – Rome. Half-

century retrospectionAbstract. The modern idea of the multidimensional, multi-level

consciousness and its organization chronotopic substantiated long-term efforts of researchers of different disciplinary areas. Fifty years of “anniversary” of the two symposia, comparable in importance, held in 1966 in Rome and in Moscow, served as a pretext for presenting a typology of research approaches based on selected criteria (definition media awareness function, the nature of the relationship of external and internal environments in relation to consciousness psychological instruments of construction of reality and others.). There are actualized narrowness and breadth of topics (from studying brain mechanisms, and find the material substratum of consciousness before taking into account national and regional contexts and personal characteristics of researchers). It articulates the idea of consolidating cooperation as the only possible option of maintaining the integrity of the phenomenon under study.

Keywords: science of consciousness, the problem of consciousness, consciousness research typology, consolidating approach.

В 2016 г. исполнилось ровно 50 лет двум наиболее предста-вительным форумам по проблеме сознания, проходившим в 1966 г. в Риме («Мозг и сознательный опыт») [20] и в Москве («Проблемы сознания») [13]. Сегодня, когда вполне оформ-лено масштабное полидисциплинарное направление иссле-дований с говорящим названием «Наука сознания», и в раз-ных концах земного шара ежегодно проводятся мероприятия Международной ассоциации научных исследований сознания (ASSC) [19], материалы симпозиумов 50-летней давности, ка-залось бы, могут вызвать лишь исторический интерес. Однако в наступившем постиндустриальном – информационном вре-

- 131 -

мени, предшествующем, по некоторым прогнозам зарожда-ющейся «психозойской эре» (А.Г. Асмолов), когда сознатель-ное регулирование консолидированной активности станет нормой жизни всего человечества [4; 5; 6], история также становится действующим, т. е. сознающим «лицом». Во вся-ком случае, за столь протяженный отрезок времени меняется не только повседневное (обыденное) сознание, но и научное сознание, все более и более «окормляющее» познающего, тво-рящего, коммуницирующего и осознающего человека. Нако-плен обширный научный материал за ряд лет с периодической фиксацией в определенных «срезах», в частности в формате регулярных конференций, позволяющий в большей или мень-шей степени отслеживать динамику содержания и уровень обобщения проблем в процессе научных изысканий в сфере сознания. В качестве примеров можно привести ежегодные форумы Международной ассоциации научных исследований сознания, начиная с 1936 г. [19], а также всероссийские и меж-дународные конференции по «Исторической психологии рос-сийского сознания» (Самара, 1994, 1997, 1999, 2004 гг.) и «Пси-хологии сознания» (Самара, 2007, 2011, 2015 гг.) [18].

На наш взгляд, основополагающий, с точки зрения ретро-спекции проблемы сознания, год интересен тем, что в 1966 г. в Риме состоялся инициированный Академией наук Ватикана международный симпозиум, посвященный проблеме «Мозг и сознательный опыт», обстоятельный обзор которого подготовил и опубликовал выдающийся отечественный психолог А.Р. Лурия [11]. Как особую актуальность своего времени Лурия отмечает резко возросший интерес к проблеме отношения сознания к мозгу и мозговым механизмам, лежащим в основе сознатель-ных процессов, и упоминает не менее пяти международных симпозиумов, посвященных этой проблеме, проведенных с 1951 по 1960 гг. [11].

Возросший интерес к этой проблеме (мозг-сознание), со-гласно Лурию, обусловлен достижениями нейрофизиологии, нейрохирургии и психофармакологии того времени. В соот-ветствии с успехами естествознания в этих науках осуществля-лись попытки ликвидировать «обособленность психического» в стремлении понять материальные основы сознательной дея-тельности [11]. Примерно через 20 лет те же причины послужи-ли развитию новых, более «мягких» технологий проникнове-

- 132 -

ния в мозг (ФМРТ, ПЭТ, МЭГ, ТМС, МРТ и др.), обоснованных в поисках нейронных коррелятов сознания.

В соответствии с идеологическими императивами совет-ской науки того времени Лурия подвергает определенной критике исходные философские позиции, в частности, о пер-вичности сознания и вторичности материи, ориентировавшие исследователей проблемы «Мозг-сознание». (Именно поэто-му, объясняет Лурия, философы не были приглашены в Рим на симпозиум 1966 г.). Что особенно остро обнаруживалось в теоретических определениях сознания, сопутствующих едва ли не каждому из 21 доклада на симпозиуме, констатирует Лурия, так это тот факт, что ни в одном из представленных определений сознания не фиксируется «отражение субъек-тивной реальности», «осознанное бытие» или «сложная со-держательная деятельность, имеющая смысловое и системное строение» [11, с. 162]. Ориентируя свой анализ докладов в ло-гике изучения мозговых механизмов и поиска материального субстрата сознания, Лурия выделяет 2 группы исследовате-лей: 1) в первую группу входят ученые, осуществляющие по-иск нейронных структур в мозге, порождающих сознательные процессы (В. Пенфилд, Дж. Экклз и др.); 2) во вторую группу входят исследователи, концентрирующие поиск объяснитель-ных принципов в области кибернетики и теорий информации (Мак-Кей, А. Гомес и др.).

К новым тенденциям в исследовании мозговых систем, определившимся на симпозиуме, Лурия отнес существенный прогресс в области изучения специфических систем мозга, по-следовавший за открытиями в пятидесятые годы в сфере не-специфических систем головного мозга. Это возрождение – на новом уровне – «географического» принципа анализа работы головного мозга, по словам Лурия, является одним из основ-ных выявленных факторов. Следует признать, что эта линия сохраняется также и в последующие годы [19], как и более от-четливое современное осознание принципиальной сложности («трудная задача сознания») проблемы психофизиологиче-ских механизмов сознания [16; 17]. Эта проблема не получила никакого заметного продвижения и в «римском» симпозиуме 1966 г. [17].

Существенно иначе выстроено содержание сборника дру-гого симпозиума 1966 г., проходившего в Москве («Пробле-

- 133 -

мы сознания». Редакторы: В.М. Банщиков, А.А. Меграбян, Л.Л. Рохлин, Е.В. Шорохова) [13]. Симпозиум был организо-ван Всесоюзным научным медицинским обществом невро-патологов и психиатров, Институтом философии Академии наук СССР, Научным советом по комплексной проблеме «Фи-лософские вопросы современного естествознания» и Армян-ским научным медицинским обществом невропатологов и психиатров. Такой состав учредителей определил своеобразие участников и предоставленных ими материалов. В отличие от «римского» симпозиума, в котором представлена физио-логия (морфология), нейрофизиология, психология, теория информации и кибернетика [20], в «московском» симпозиу-ме определен более широкий спектр дисциплин: философия и методология науки, психология, лингвистика, этология, физиология и неврология, медицина и психиатрия, а также юриспруденция (судебно-психиатрическая экспертиза) [13]. В последующие годы все перечисленные отрасли, как и выше-приведенные, вошли в спектр полидисциплинарного обеспе-чения исследований в «Науке сознания» [16].

Содержание московских докладов по тематике можно отнести к указанной выше последовательности – от фило-софских вопросов до медицинских. Философское начало (статьи: В.Ж. Келле «Индивидуальное и общественное со-знание», А.Г.Спиркина «Возникновение сознания человека», Б.Ф. Поршнева «Генетическая природа сознания») конечно не сопоставимо с современными работами по философии сознания в силу искусственной (политико-идеологической) изолированности советской философии, как и советской нау-ки того времени в целом. Позитивным моментом такой изо-лированности являлась непротиворечивая, последовательная целостность при отчетливой аксиоматичности философского учения, имевшего весьма обобщенный характер в силу уни-версальной приложимости философии ко всему, в том числе и к психологии. Этим объясняется особенность дифференци-ации индивидуального и общественного сознания – без соци-ально-психологической и индивидуально-психологической конкретики. Однако современная динамика социального и индивидуального в человеке и в обществе возвращает фило-софию к более содержательной методологии [3; 6].

- 134 -

Обозначенная уже в то время дихотомия «язык и созна-ние» (статьи: А.А. Брудного «Язык, сознание и общение», Б.Ф. Поршнева «Генетическая природа сознания: интердиктивная функция речи») является одной из активно разрабатываемых в современной науке сознания [12; 14].

Современные зоопсихология и этология существенно рас-ширили научные знания о психике животных и детей, глав-ным образом, в области сознания, особенно в связи с тем, что сегодня обозначается как Theory the mind (способность инди-вида воспринимать, учитывать и использовать в своих целях психическое состояние других особей) [5; 18]. Представленный в сборнике ряд материалов (статьи: Н.А. Шустина «Сложные формы аналитико-синтетической деятельности животных, как биологические предпосылки сознания», Г.К. Ушакова «Очерк онтогенеза уровней сознания») содержит обсуждения, отчасти предшествующие данному направлению исследований.

Наиболее представлены, по количеству помещенных в московском сборнике статей, работы, так или иначе направ-ленные на решение вопроса дефиниции (определения) со-знания, остающегося самым трудным до сегодняшнего дня (сюда можно отнести статьи: Г.Ф. Хрустова «О функциональ-ных предпосылках сознания», Ф.И. Георгиева «Опережающая функция сознания», Н.П. Антонова «Материальная основа со-знания», В.И. Кремянского «Гипотеза о материальных основах осознания», М.О. Герцберга «О некоторых спорных вопросах проблемы сознания», В.Н. Мясищева «Сознание как единство отражения действительности и отношений к ней человека», И.И. Ивановой «Сознание как познание действительности», Г.Х. Шингарова «Сознание и эмоции», А.В. Петровского «Про-блема активности сознания в истории советской психологии», Н.Ф. Добрынина «Об активности сознания»).

В плоскости категориальных определений сознания мож-но также выделить статьи, в которых рассматривается связь личности, сознания и самосознания (статьи: К.К. Платоно-ва «Сознание и личность», А.Н. Шогам «Проблема сознания и психологическая модель личности», А.Д. Зурабашвили «О проблемах сознания в аспекте персоналистической психопа-тологии», Е.В. Шороховой «Проблема “Я” и самосознание», П.Р. Чамата «К вопросу о генезисе самосознания личности»,

- 135 -

Н.В. Иванова «О структуре личного сознания при психоген-ной деперсонализации»).

Несколько тем в сборнике посвящены проблеме соотноше-ния и связей сознания с бессознательным (статьи: А.Т. Бочо-ришвили «Может ли психика (переживание) существовать вне сознания?», Г.И. Косицкого «Детерминизм сознания и подсо-знательного», С.Г. Геллерштейн «Антиципация в свете пробле-мы бессознательного», В.Л. Какабадзе «Понятие бессознатель-ного психического в глубинной психологии», И.М. Фейгенберг «Отражение (осознаваемое и неосознаваемое) вероятностной структуры окружающей среды и некоторые следствия его на-рушения (на примере шизофрении)»).

Значительно меньше представлены исследования с приме-нением технических средств (статьи: М.А. Мелик-Пашаяна «Об одном электрографическом корреляте сознания», А.А. Мегра-бяна и М.А. Мелик-Пашаяна «К вопросу электроэнцефалогра-фических критериях изменения сознания при гипнозе»).

Некоторые работы непосредственно посвящены проблеме «Мозг и сознание», а также физиологическим основам сознания (статьи: С.А. Саркисова, Э.Н. Поповой и Н.Н. Боголепова «Про-блема сознания в свете современных представлений о строении и функции мозга», В.М. Банщикова и В.Н. Русских «Структу-ра и функция поздних и древних отделов головного мозга как вероятный субстрат сознания», Н.И. Гращенкова и Л.П. Латаш «О физиологической основе сознания», Н.П. Татаренко «Неко-торые вопросы нарушения сознания в свете учения И.П. Павло-ва», В.М. Банщикова и О.М. Эфендиева «Учения И.П. Павлова о высшей нервной деятельности и проблема сознания», О.Я. Бок-сер «Ретикулярная формация, кора головного мозга, сознание и вопросы передачи специфической информации»).

Весьма значительное количество статей связано с патоло-гией сознания (22 статьи из всех 61, представленных в сбор-нике), что засуживает отдельного описания, анализа и об-суждения, т. к. работы этой направленности, на наш взгляд, носят непреходящий характер (критерии осознанности и на-рушений сознания различаются в разных странах и в разное время), и это также входит в данную проблематику и пред-ставляет взгляд на сознание «со стороны» и во всевозможных вариациях отклоняющегося от установленной общепринятой нормы сознания.

- 136 -

Сопоставление тематического многообразия и структур-ных различий этого многообразия в «римском» и «москов-ском» симпозиумах 1966 г. показывает более узкий (концен-трированный) и технико-технологически оснащенный подход к проблеме сознания в первом («римском») варианте и значи-тельно более широкий, но не менее углубленный подход – во втором («московском»).

Аналогичное сопоставление доступных материалов (мо-нографий, сборников, периодических журналов и материалов соответствующих конференций), представляющих современ-ные исследования сознания, позволяет прийти к заключению о противоположных тенденциях в России и за рубежом, ис-ключая технологические новшества в исследованиях мозга, что можно, отчасти, отнести к перестроечным ухудшениям условий научной активности в России (имея в виду недоста-точность планируемых средств, а также соответствующую вы-строенность системы научного целеполагания в рассматрива-емой сфере в целом).

В последние годы нами предпринята попытка типологиза-ции различных подходов к решению проблемы сознания [5; 18].

Сложившиеся в разных странах, в тех или иных террито-риях, в отдельных исследовательских центрах традиции или школы могут определять территориально-культурный кон-текст исследований сознания. Словосочетание «национальная наука» может вызывать возражение, в особенности у предста-вителей естественных наук. Обстоятельный анализ данного вопроса, осуществленный Ю.И. Александровым и Н.Л. Алек-сандровой, опирающийся также на исследования зарубежных авторов, позволил сформулировать тезис о «национальном своеобразии наук как принципиальной характеристике и ценности мировой науки» [10]. Консолидирующая позиция в решении этого вопроса (одна наука или взаимодополнение исследований в различных национальных школах) отстаива-ется в публикациях А.В. Юревича [12]. Сравнительный или метакогнитивный анализ сходных или несовпадающих ре-зультатов, интерпретаций и выводов, полученных разными авторами в рамках решения одной или серии эквивалентных теоретико-эмпирических задач, становится достаточно широ-кой практикой современной психологии. Ее распространение в «пространство» национально-культурных достижений – как

- 137 -

в прошлом, так и современных исследований сознания, пред-ставляет важный ресурс и развивающуюся перспективу.

К контекстному типу исследований, включающему как по-становку проблемы сознания в тех или иных национально-тер-риториальных и авторских школах, так и совокупность условий, причин и сложившихся практик, – достаточно близок широкий спектр сущностных определений сознания и соответствующих этим определениям изысканий. Сюда можно отнести опреде-ления сознания как разновидности материи; это в частности: «нервная энергия» (В.М. Бехтерев), лептонное поле, осцилляции, волновая функция, иной тип материи (D. Chalmers) и др. В этой же типовой категории исследований – определения сознания как идеального явления (информация, коммуникативное поле, социокультурное или семиотическое пространство и др.).

Другая возможная и достаточно распространенная линия исследований сознания связана с различными атрибуциями носителя сознания или «собственника сознания» по Г.Г. Шпе-ту: человек (тело, нервная система, мозг), общество, высшие позвоночные, все живые организмы, космос и др.

Традиционно как тип междисциплинарного или комплекс-ного исследований сознания существуют «граничные» по отношению к сознанию исследования (внешняя и внутрен-няя детерминация или регуляция сознания). Наиболее часто осуществляется поиск физиологических или нейронных кор-релятов сознания («внутренняя» граница сознания); широко известна гипотеза лингвистической относительности Сепи-ра-Уорфа («внешняя» граница сознания) и т. д.

Достаточно распространен тип исследований, определяю-щих характер взаимосвязи, т. е. взаимодействие внутренней и внешней сред по отношению к сознанию. Процессуальным и результирующим аспектами психического, определяющими характер взаимодействия внешнего и внутреннего в отече-ственной психологии, номинировалось отражение. Альтер-нативный подход в рамках данного типа изысканий связан с функцией порождения (А.И. Миракян, В.И. Панов и др.). Идеология конструктивизма, первоначально определившаяся в социологии и социальной психологии, рассматривает кон-струирование в качестве процесса и результата взаимосвязи внешнего и внутреннего сред сознания. Конкретное общепси-хологическое (психология личности) воплощение «конструк-

- 138 -

ционизма» осуществлено в системе личностных конструк-тов (Г. Келли). В концепции многомерности сознания (В.Ф. Петренко) осуществлен синтез идейной (конструктивизм) и инструментальной (конструкционизм) сторон исследования сознания [12]. Теоретически возможно независимое (парал-лельное) функционирование внешнего и внутреннего (по отношению к сознанию человека) «миров». В этом случае со-знанию приписывается свойство эпифеноменальности. Идея консолидирующего взаимодействия в границах сознания высказана в наших работах (Г.В. Акопов, Т.В. Семенова) [1; 2; 6; 14]. Различные модусы сознания в ситуациях смены жиз-ненных циклов культуры выявляются в культурологических исследованиях на основе корреляции ментальных и культур-но-исторических трансформаций (В.И. Ионесов) [7; 8; 9].

Иной, широко представленный в современной «Науке со-знания», тип исследований связан с характеристикой психо-логических «инструментов», используемых как в методиче-ском обеспечении исследований сознания (по отношению к респондентам), так и в собственной аналитической работе исследователя. В качестве таких «инструментов» часто высту-пают когнитивные функции (внимание, память, мышление, рефлексия и др.), что вкупе с идеологией теоретической и экс-периментальной «вычислимости» сознания определило одну из доминирующих ориентаций в современной психологии – когнитивизм.

Поведенческий императив и, соответственно, поведение как инструмент исследователя для сознательно «очищенно-го» им от психики предмета психологии сознания в пользу анализа объективно регистрируемых реакций испытуемого на определенные стимулы (бихевиоризм) все более отступа-ет под натиском нейро-когнитивных исследований сознания. Тем не менее, пользу такого типа исследований, как и новые версии этого инструмента (D.C. Dennett) нельзя отрицать. Значительно менее представлены в современной науке эмо-ционально-образные инструменты исследований сознания, в частности интуитивизм (А. Бергсон и др.) [2]. К новым ин-струментальным дополнениям можно отнести не отменяю-щие количественных – качественные методы, такие как нар-ратив, дискурс-анализ и др.

- 139 -

Не всегда акцентируемый как тип исследований тот или иной аспект (модус) сознания, избираемый в качестве пред-мета, связан с определенным проецированием объекта, т. е. феноменального поля сознания до той или иной его разно-видности: языковое (речевое) сознание, рефлексивное (ин-троспективное) сознание, коммуникативное, в том числе не-вербальное сознание, поведенческое (намеренное) сознание, особые и измененные состояния сознания, созерцание как особое состояние сознания и др. (Г.В. Акопов и др.) [21].

Не в последнюю очередь явные или имплицитные научные установки, особенности мышления, ценностные ориентации и др. личностные характеристики могут определять соот-ветствующую направленность и результат научных исследо-ваний. В частности глобальность в противоположность ло-кальности («точечности») в постановке и решении проблемы сознания определяет ту или иную программу исследований и соответствующий результат (K. Wilber) [22]. Достаточно по-пулярен холизм в противовес элементаризму в исследовани-ях сознания. Редукционизм как научная установка или тип мышления ученного периодически обновляется, варьируясь с представлением о самотождественности объекта исследова-ния (сознание). Рационализм – интуитивизм, реализм (прак-тицизм) – идеализм (ценностное отношение) и др. личностные интенции могут определять новизну в постановке и решении устоявшихся или актуальных проблем сознания.

Полувековая ретроспекция проблемы сознания, точкой отсчета которой послужили два симпозиума, прошедшие в 1966 г. в Риме и в Москве, позволяет заключить: тему сознания постоянно сопровождает «исследовательский бум», то затиха-ющий в силу сверхсложности сформулированных вопросов, то усиливающийся и шокирующий своим междисциплинар-ным размахом. Вместе с тем приходится признать, что как объект (сознание), так и предмет (исследования сознания) во всевозможных аспектах, несмотря на серьезные технологиче-ские достижения, все еще ускользают от полного понимания – как в России, так и за ее пределами.

Источники и литература1. Акопов, Г.В. Психология сознания. Вопросы методологии, теории и прикладных исследований / Г.В. Акопов. – Москва: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010.

- 140 -

2. Акопов, Г.В. 150 лет со дня рождения Анри Бергсона / Г.В. Акопов // Методология и история психологии. – Москва, 2010. – Т. 4, вып. 3. – С. 131-136.3. Акопов, Г.В. Комплексирование методологических подхо-дов в решении интегративных задач психологии / Г.В. Акопов // Интегративный подход к психологии человека и социальному взаимодействию людей: материалы IV Всерос. науч.-практ. (заочной) конф. 3-4 апреля 2014 г., Санкт-Петербург. – Мо-сква: Изд-во «Перо», 2014. – С. 101-109. 4. Акопов, Г.В. Регулятивное сознание и прагматика Нового времени в решении религиозных, этнонациональных и пра-вовых проблем (психологические аспекты) / Г.В. Акопов // Вестник Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова. Серия «Гуманитарные науки». – 2014. – № 4 (30), октябрь-декабрь. – С. 53-58. 5. Акопов, Г.В. Порядок детерминации и логика произволь-ности в многомерном поле исследований сознания / Г.В. Ако-пов // Психология сознания: этнонациональные, религиоз-ные, правовые и регулятивные аспекты: материалы междунар. науч. конф., 15–17 октября 2015 г., Самара / под ред. Г.В. Ако-пова (отв. ред.), Е.Л. Чернышовой, С.Г. Ихсановой. – Самара: ПГСГА, 2015. – С. 13-17.6. Акопов, Г.В. Психология сознания: социально-коммуника-тивная парадигма / Г.В. Акопов, Т.В. Семенова, Д.А. Агапов.– Самара: ПГСГА, 2014. 7. Александров, Ю.И., Александрова Н.Л. Комплементар-ность культуроспецифических типов познания / Ю.И. Алек-сандров, Н.Л. Александрова // Вестник Московского универ-ситета. Серия 14. Психология. – 2010. – № 3. – С. 18-35.8. Ионесов, В.И. Парадигмы культурных изменений: опыт и переживание / В.И. Ионесов // Модернизация культуры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы II Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2014 г.: в 3 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова, Л.М. Ар-тамоновой. – Самара: Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2014. – Ч. I. – С. 24-34.9. Ионесов, В.И. Модели трансформации культуры: типоло-гия переходного процесса: автореф. дис. … д-ра культуролог. наук / В.И. Ионесов; Санкт-Петербург. гос. ун-т культуры и искусств. – Самара, 2011.10. Ионесов, В.И. Антропология кризиса и метафоры пере-хода / В.И. Ионесов // Креативная экономика и социальные инновации. – 2013. – № 2 (5). – C. 18-30.

- 141 -

11. Лурия, А.Р. Мозг и сознательный опыт (Обзор одного сим-позиума) / А.Р. Лурия // Вопросы психологии. – 1967. – № 3.– С. 161-167.12. Петренко, В.Ф. Многомерное сознание: психосемантическая парадигма / В.Ф. Петренко. – Москва: Новый хронограф, 2010.13. Проблемы сознания: материалы симпозиума / под ред. В.М. Банщикова, А.А. Меграбяна, Л.Л. Рохлина, Е.В. Шорохо-вой. – Москва, 1966.14. Сознание в актуальных измерениях: академический проект / отв. ред. Г.В. Акопов, Т.В. Семенова. – Самара: ПГСГА, 2010.15. Юревич, А.В. Российская психология в мировом мейнстри-ме / А.В. Юревич // Вопросы психологии. – 2010. – № 1.– С. 3-14.16. Akopov, G.V. Consciousness as a global problem of modern science / G.V. Akopov // Procedia – Social and Behavioral Sciences: V Congress of the Russian Psychological Society. – 2013. – Vol. 86. – Р. 177-182. 17. Akopov, G.V. Contemplation as the Research Subject in Psychology / G.V. Akopov // European Journal of Psychological Studies. – 2014. – Vol. 3, № 3. – Р. 80-84.18. Akopov, G. Typological approach to analysis of various consciousness research programs [Electronic resource] / G.V. Akopov // 19th Annual Meeting of the Association for the Scientific Study of Consciousness. – Paris. – 2015, July 7th–10th.– Р. 52. – URL: http://www.theassc.org/files/assc/Book%20of%20Abstract.pdf (дата обращения: 23.06.2016). 19. Association for the Scientific Study of Consciousness (ASSC) [Electronic resource]. – URL: http://www.theassc.org/ (дата обра-щения: 12.06.2016).20. Eccles, J. (ed.). Brain and Conscious Experience / J. Eccles. – Berlin, New York: Heidelberg, J. Springer, 1966.21. Samara scientific psychology centre of consciousness [Electronic resource]. – URL: http://www.sncps.ru/ (дата обра-щения: 16.06.2016).22. Wilber, K. An integral theory of Consciousness / К. Wilber // The Journal of Consciousness Studies. – 1997. – Vol. 4 (1). – Р. 71–92.

- 142 -

Чиркова Н.В.* Социальная реклама как визуальный инструментарий

современной культурной политики: ресурсы и сценарии преобразований

Аннотация. Социальная реклама – значимый вид рекламы в нашей жизни. Она привлекает внимание к важным пробле-мам общества, может быть действенным инструментом защи-ты нравственных ценностей, формирования норм поведения. Этим определяется ее роль в процессе установления диалога между властью и обществом.

Ключевые слова: социальная реклама, власть, общество, культурная политика, коммуникация.

Chirkova N.V.Social advertisement as a visual toolkit of a modern

cultural policy: resources and scenarios of transformationAbstract. Social advertising is an important form of advertising

in our lives. It draws attention to important issues of society, can be an effective instrument for protection of moral values, the formation of norms of behavior. This determines its role in the process of establishing dialogue between government and society.

Keywords: social advertising, government, society, cultural policy, communication.

В наши дни реклама стала неотъемлемой частью жизни со-временного общества. Согласно статистике, человек контакти-рует примерно с 1 000 рекламных обращений в день. Сама эти-мология слова «реклама» (от лат. глагола reclamare – кричать) подчёркивает, что главная её функция – информационная. Также нельзя не отметить её идеологическую, образователь-ную, психологическую и эстетическую роль. Важна и соци-альная миссия рекламы. Сегодня в орбиту культурных пре-образований вовлекается всё больше символических практик, которые нуждаются в налаженных механизмах не только связи с общественностью, но и эффективной рекламной политики.

* Чиркова Наталья Владимировна, кандидат исторических наук, доцент кафедры теории и истории культуры Самарского государственного института культуры (Самара).

- 143 -

В индустрию рекламы включаются самые разные культурные манифестации – политические программы, образовательные уч-реждения, туристические достопримечательности, памятники старины, предметы повседневности, новинки техники, одежда, транспорт, дома, пищевые продукты, свет, цвет и даже запах [12].

В контексте рассмотрения рекламы как инструмента со-временной политики прослеживается целый ряд выполняе-мых ею социально значимых функций, в ряду которых осо-бое место занимают функции создания и передачи социально значимых символов, стереотипов поведения; отражения со-циокультурных изменений; влияния на интеграцию обще-ства и его демократизацию. Особо велика коммуникативная функция рекламы в приобщении к меморативным ценностям, исторической памяти и национальным символам [10; 11].

Реализуя эти функции, реклама формирует сопричастность всему обществу в целом. Однако, по некоторым оценкам, часть населения полагает, что реклама способствует разруше-нию традиционных, веками складывавшихся в обществе норм и ценностей. В то же время следует признать, что реклама мо-жет быть действенным инструментом защиты нравственных ценностей, формирования норм поведения, сопряжённых с национальным менталитетом. Речь идёт о социальной рекла-ме. Этим определяется её миссия, роль в процессе установле-ния диалога между властью и обществом, место в системе со-циальных коммуникаций.

Социальную рекламу можно определить как вид реклам-ной коммуникации, цель которой передача обществу социаль-но значимой информации, направленной на формирование и изменение общественного мнения, социальных норм, моделей поведения. При этом сверхзадача данной коммуникации – вовлечение членов общества в решение социальных проблем, т. е. фактически вовлечение в процесс управления. Информа-ция, передаваемая с помощью социальной рекламы, может ох-ватывать самый широкий круг проблем, поэтому социальная реклама может стать одним из средств формирования соци-ально-ценностных ориентиров общества, служить средством реализации целого комплекса организационных, правовых, экономических мер для укрепления партнерства государства и общества.

- 144 -

Существуют различные классификации социальной ре-кламы. Зарубежные и отечественные специалисты выделяют четыре основных типа социальной рекламы: некоммерческую (ее субъектами являются некоммерческие институты), обще-ственную (пропагандирует позитивное общественное явле-ние), государственную (она представляет собой рекламу госу-дарственных институтов – армии, налоговой полиции и т. п.) и, собственно, социальную (она нацелена на гуманизацию общества, формирование нравственных ценностей, негатив-ного отношения к разного рода порокам и антисоциальному поведению) [7]. Последнюю называют также «чистой социаль-ной рекламой». Она не содержит упоминания ни заказчика, ни производителя.

С точки зрения тематики социальную рекламу в одном слу-чае подразделяют на два основных типа (реклама ценностей и информационная реклама) [8], в другом выделяют следую-щие ее типы: реклама определенного образа жизни (напри-мер, реклама здорового образа жизни, в т. ч. антиалкогольная, антитабачная, экологическая); реклама законопослушания, конституционных прав и свобод человека; патриотическая реклама (например, реклама к праздникам или спортивным событиям, призванная породить чувства гордости, нацио-нального единения и самосознания). К отдельным видам со-циальной рекламы относят: рекламу ценностей, позиций, принципов; рекламу миссий и целей; рекламу проблемы; ре-кламу проектов, настоящих и будущих; рекламу достижений; рекламу отдельных людей и их деятельности; рекламу органи-зации в целом [4, с. 18-22].

В наши дни основным субъектом социальной рекламы яв-ляется государство. Считается, что именно с его рождением появилась потребность в данном виде коммуникаций. Бога-тый опыт использования государством социальной рекламы как вспомогательного средства решения различных проблем накоплен во многих странах, таких как США, Бразилия, Вели-кобритания, Франция. Социальная реклама в разных странах сильно отличается как по степени использования шока, так и по степени ее восприятия людьми. Отечественная социальная реклама также прошла достаточно долгий путь развития и имеет свою специфику. Российские рекламисты в отличие от западных старались избегать агрессивных элементов в рекла-ме, основываясь на таких особенностях российского ментали-

- 145 -

тета, как духовность, тонкость чувств, сентиментальность, со-страдание к ближнему, верность дружбе, т. е. реклама в России носила «задушенный характер» и воздействовала на чувства человека с целью найти отклик в его душе [1].

По мнению некоторых специалистов, ее историческим предшественником можно считать «назидательный лубок», появившийся во второй половине XVII в. и выполнявший воспитательную функцию – формирование негативного отно-шения к общественно неодобряемым поступкам или чертам характера [9]. На рубеже XIX-XX вв. появился и в дальней-шем активно развивался такой жанр социальной рекламы, как плакат. В их создании принимали участие многие известные художники и литературные деятели. Тематическая направ-ленность плакатов менялась с течением времени. Например, в период революции и гражданской войны актуальными были темы беспризорности, помощи раненым и пострадавшим в военных действиях, борьбы с голодом, позднее внимание было сосредоточено на проводимых в стране преобразованиях, в частности индустриализации и коллективизации. Но самое главное изменение в социальной рекламе после революции 1917 года заключалось в том, что к началу 1930-х гг. советское государство полностью монополизировало рекламную ком-муникацию, она приобрела пропагандистско-агитационную направленность. Основной задачей стало воспитание трудя-щихся в духе социализма и коммунистических идеалов. Со-держание плакатов периода Великой Отечественной войны было направлено на укрепление патриотизма, мобилизацию всех сил на победу. С конца 1940-х гг. социальная реклама в нашей стране становится менее идеологизированной, в ней появляются темы физкультуры и спорта, здорового образа жизни и т. п.

История социальной рекламы в постсоветской России начинается в 1990-е гг., когда социальная реклама начинает осваивать пространство электронных СМИ, когда пробле-мы семьи и семейных отношений становятся главной темой социально-рекламных проектов (проект «Пчелы»). Именно в этот период появляется всероссийское Агентство социальной информации, обеспечивающее координационную функцию в области социальной рекламы для средств массовой инфор-мации и органов социальной власти. Развитие социальной рекламы в Российской Федерации, с одной стороны, соответ-

- 146 -

ствовало общемировым тенденциям, с другой стороны, имело свои особенности. Социальная реклама на раннем этапе обще-ственной трансформации России была направлена, главным образом, на устранение последствий возникающих социаль-ных проблем, а не на их профилактику, отличалась невысоким уровнем технического и творческого исполнения. Российское государство в силу ограниченности его ресурсов в тот период не демонстрировало особой заинтересованности в выделении средств на крупные социальные проекты. При этом уже пер-вый масштабный опыт социальной рекламы на отечественном телевидении «Позвоните родителям» обратил на себя внима-ние общественности и надолго запомнился. Организатором кампании стал созданный в 1992 г. Общественный Рекламный совет, который предварительно провел исследование по вы-явлению наиболее острых для россиян социальных проблем и выяснил, что главной из них на тот период были взаимоот-ношения детей и родителей. В числе образцов отечественной социальной рекламы также ролики «Русского проекта». Ко-роткие ролики демонстрировали сцены из жизни обыкновен-ных граждан с такими же проблемами, как и у всех остальных. Демонстрировались простые чувства: дружба, стойкость, вы-держка, любовь, связь поколений. Позднее таких чисто соци-альных кампаний практически не было.

Чаще встречалась социальная реклама отдельных государ-ственных органов (ГИБДД, Федеральной налоговой службы, Министерства обороны, Министерства здравоохранения и социального развития и др.) и политическая реклама с соци-альным акцентом.

Если говорить о современной специфике социальной ре-кламы в России, то следует выделить в ней две категории. Первая – та, заказчиком которой выступают различные госу-дарственные структуры, акцентируя внимание на пропаган-де правильного образа жизни, вреде курения и употребления наркотиков, о пользе своевременной уплаты налогов и жиз-ненной необходимости соблюдать режим трезвости за рулем и т. д. Вторая категория социальной рекламы связана с заказом негосударственных общественных организаций. К таковой, например, относится Гринпис, который занимается защитой животных во всем мире.

- 147 -

Таким образом, социальная реклама, как явление достаточ-но новое для современной России, еще только институциона-лизируется, что и формирует пространство не всегда эффек-тивного и недостаточно полного использования ее потенциала. Эта ситуация связана также с тем, что современное российское общество представляет собой пространство девиации, напол-ненное многочисленными рисками и угрозами, преодоление которых не под силу средствами только социальной рекламы, но значимость социальной рекламы в преодолении рисков ду-ховно-нравственного характера трудно переоценить.

Литература1. Бове, К. Современная реклама / К. Бове, У. Аренс. – Москва: Довгань, 1995.2. Уэллс, У. Реклама: принципы и практика / У. Уэллс, Дж. Бер-нет, С. Мориарти. – Санкт-Петербург: Питер, 1999.3. Николайшвили, Г.Г. Социальная реклама: теория и практи-ка: учеб. пособие для студентов вузов / Г.Г. Николайшвили. – Москва: Аспект Пресс, 2008.4. Голуб, О.Ю. Социальная реклама / О.Ю. Голуб. – Москва: ИТК «Дашков и К°», 2011.5. Федеральный закон «О рекламе» от 13.03.2006 № 38-ФЗ [Электронный ресурс]. – URL: http://www.consultant.ru/popular/advert/ (дата обращения: 5.03.2014).6. Федеральный закон «О благотворительной деятельно-сти и благотворительных организациях» от 11.08.1995 №135-ФЗ [Электронный ресурс]. – URL: http: // base.garant.ru/104232/#ixzz34ElXVABT7. Николайшвили, Г.Г. Социальная реклама: некоторые вопро-сы теории и практики [Электронный ресурс] / Г.Г. Николай-швили // Регионология. – 2002. – № 2. – URL: http://regionzar.ru/node/94?page=0,3 (дата обращения: 5.04.14).8. Социальная реклама. По материалам журнала «Рекламода-тель» № 11 за 2008 год [Электронный ресурс] // Энциклопедия маркетинга. Marketing spb.ru. – URL: http://www.marketing.spb.ru/lib-comm/advert/social_adv.htm (дата обращения: 15.04.2013).9. Савельева, О.О. Введение в социальную рекламу / О.В. Са-вельева. – Москва: РИП-холдинг, 2006. 10. Куруленко, Э.А. О роли всемирного наследия в социаль-ном развитии // Наследие и гуманизм: культурная антрополо-гия на службе человечества = Heritage and Humanism: Cultural Anthropology in Service to Humankind: материалы Междунар.

- 148 -

науч. конф., Самара, 29 нояб. 2009 г. / ФГОУ ВПО «СГАКИ»; Междунар. комиссия по срочным антропологич. исслед.; под ред. В.И. Ионесова, С. Хоэнварт-Герлахштайн. – Самара: Изд-во «ВЕК#21», 2010. – С. 16-27.11. Соловьёва, С.В. Традиция и память в жизни человека и культуры: философский аспект / С.В. Соловьёва // Модерни-зация культуры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2013 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова. – Самара: Самар. гос. акад. культуры и ис-кусств, 2013. – Ч. I. – С. 157-165.12. Чиркова, Н.В. Запах как явление культуры: попытка теорети-ческого осмысления культуры парфюма / Н.В. Чиркова // Кре-ативная экономика и социальные инновации. – 2014. – Т.4, № 3 (8). – С. 96-106.

Зайцева И.А.* Пол и гендер как социальные конструкты

культурных преобразований: интриги, соблазны и табу эмансипирующей культуры

Аннотация. В данной статье проводится анализ основных тенденций, которые возникают в современном обществе под влиянием эмансипации. Также автором предпринята попыт-ка выявить основные соблазны и табу, существующие в про-странстве эмансипирующей культуры.

Ключевые слова: пол, гендер, эмансипация, маскулин-ность, феминность, соблазн, табу, эмансипированная культу-ра, социальный конструкт.

Zaitseva I.A.Sex and gender as social constructs of cultural

change: intrigue, temptations and taboos of an emancipating culture

Abstract. This article analyzes the main trends that arise in modern society under the influence of emancipation. Also, the

* Зайцева Ирина Александровна, кандидат культурологии, до-цент кафедры теории и истории культуры Самарского государ-ственного института культуры (Самара).

- 149 -

author attempts to identify the main temptations and taboos that exist in an emancipating culture.

Keywords: sex, gender, emancipation, masculinity, femininity, seduction, taboo, emancipated culture, a social construct.

Теоретическая актуальность изучения проблемы эманси-пированной культуры обусловлена возрастанием научного интереса к исследованию изменений гендерных практик в современном обществе. Западные теоретики и историки фе-минизма, такие как С. де Бовуар, Дж. Келли, Дж.С. Милль, К. Милет, Г. Рубин, Б. Фридан и многие другие, исследовали различные формы гендерных отношений в историко-культур-ном контексте. Среди отечественных исследователей проблем эмансипации женщин в российском обществе можно выде-лить работы О.А. Ворониной, А.М. Коллонтай, Н.Л. Пушкаре-вой, М.В. Рабжаевой, О.В. Рябова и пр.

Для начала необходимо четко определиться с такими поня-тиями, как «пол» и «гендер». Пол – это биологические разли-чия между мужчиной и женщиной; анатомо-физиологические особенности организма, заданные от рождения. Гендер – это социальный пол, социокультурный конструкт, который пред-стает как совокупность укорененных в конкретной культуре социальных норм поведения, приписываемых людям в зави-симости от их пола.

Проблемы гендерного равенства и справедливости, прео-доления дискриминационных гендерных стереотипов отно-сятся к числу наиболее актуальных в современном обществе. Женская эмансипация как процесс социокультурного кон-струирования новой системы гендерных отношений обретала разные формы проявления в различные периоды времени.

Основными формами эмансипации женщин, с точки зре-ния О.Е. Лысенко, являются: «культурно-массовая (женские движения, презентующие свои интересы в публичном про-странстве), государственная (достижение равноправия полов на законодательном уровне) и латентная (изменение женской гендерной идентичности без открытых проявлений борьбы за равноправие)» [3].

Глобальный процесс эмансипации привел к изменению в системе гендерных отношений. Во-первых, большое влияние

- 150 -

на ценностные ориентации и установки сексуального поведе-ния современного общества оказало потребительское отноше-ние к сексуальности, отделение его от репродуктивных функ-ций человека. Формируется так называемый «квази-пол», как социальный конструкт культуры постмодерна. Он «замыкает на себя одну из основных установок современной западной культуры на “получение удовольствий”»[1, с. 168].

Во-вторых, нарастает процесс гендерной маскулинизации женщин и феминизации мужчин. Мужчины начинают утра-чивать лидирующие позиции в тех областях жизни, которые на протяжении истории развития общества считались сугу-бо мужскими и, проникновение в которые считалось табу для женщины: политика, экономика, законодательство, наука, ар-мия. В то же время эмансипированное общество средствами массовой информации начинает навязывать мужчинам новые гендерные роли: мужчина-домохозяин, мужчина-нянька и пр. Культ сильного мужчины заменен на культ сильной женщины.

Современная культура эмансипации при помощи СМИ конструирует и пропагандирует образ идеальной женщины как деловой, «успешной» и на работе, и в личной жизни. Да и во внешнем виде женщины стремятся не отставать от муж-чин, забрав у них такие элементы одежды, как брюки, пиджак, рубашка, футболка и пр., создав стиль «унисекс». Индустрия красоты со своей стороны рисует для женщин недостижимые идеалы, тем самым внушает им комплекс неполноценности, делает их заложницами идеологии успеха и статуса, которым необходимо соответствовать.

Перемены, произошедшие вследствие эмансипации, затро-нули и семейно-брачные отношения. Тревогу и озабоченность вызывает процесс обесценивания таких базовых культурных ценностей, как брак, семья и материнство. Они стали зани-мать далеко не первые позиции в иерархии жизненных уста-новок современной женщины. На первый план выходят такие ценностные категории, как профессиональная самореализа-ция и карьерный рост.

В современном браке наиболее ярко проявляется двусмыс-ленность положения эмансипированной женщины. С одной стороны, она как любая женщина желает быть опекаемой и за-щищенной мужчиной, с другой стороны, эмансипированное общество требует от нее самостоятельности и независимости,

- 151 -

в частности в сфере добывания денег. Оно внушает ей, что зависимость от мужчины унизительна, и женщина начинает ощущать свою несвободу и уязвленную гордость. Это негатив-но сказывается на психическом здоровье как самой женщины, так и членов ее семьи. Эмансипированная женщина, «разо-рванная центробежными силами, превращается в ущербное существо, не способное стать ни нормальной домашней хо-зяйкой, ни полноценным членом социума» [2].

Женская эмансипация начинает усложнять жизнь и муж-чинам, подрывая мужскую монополию на роль кормильца се-мьи, заставляя их вести конкурентную борьбу с женщинами за место под солнцем. Не свобода, а деньги становятся глав-ным соблазном и ценностью эмансипированной женщины, т. к. их наличие обеспечивает женщине «независимость» от мужчины.

Эмансипация привела к подмене любви деньгами. Деньги – это необходимый атрибут мужчины, считает И. Танцоров. «Только такого мужчину женщина уважает, преклоняется перед ним, подчиняется ему. Только такого она может по-на-стоящему любить и быть счастлива… Эмансипация отняла у женщин любовь, а у мужчин деньги» [2].

Однако чем обеспеченней и успешней становится женщи-на, тем ей сложнее становится найти равного себе мужчину, так как активная женщина скорее оттолкнет мужчину, чем привлечет. Поведение эмансипированной женщины, стремя-щейся подчеркнуть свою независимость, у мужчин чаще вы-зывает ответное стремление к отношениям без обязательств.

Процесс эмансипации привел к изменению в системах табу разных обществ, к нарушению традиционных запретов в сфе-ре гендерных отношений, таких как ранние и добрачные сек-суальные отношения, групповые интимные взаимоотношения и однополая любовь, публичная демонстрация обнаженного женского тела как знак открытого проявления сексуальности и пр. Концепт «свобода» ставиться на первое место в иерархии ценностей и в первую очередь понимается как свобода от ка-ких-либо ограничений и запретов.

С другой стороны, эмансипирующая культура создает свои нормы и запреты. Так, в речевой коммуникации наряду с де-табуизацией темы интимных отношений полов и связанного с ней использования в речи наименований интимных частей

- 152 -

тела мы встречаем культурные запреты на низменные слова по отношению к женщине. Неприличными в обществе счита-ются любые ассоциации женщины с сексуальным объектом, любые сексуальные и пошлые выражения, содержащие наме-ки на выгоду и денежные отношения в интимной сфере.

Таким образом, анализ некоторых тенденций, произошед-ших под влиянием процесса эмансипации, позволяет с уве-ренностью заключить, что он привел к усилению лидерства феминного фактора в различных сферах человеческой жизне-деятельности. Однако процессы стирания гендерных разли-чий, смена ценностно-нормативных установок в современном обществе могут иметь для дальнейшего развития культуры непредсказуемые последствия.

Эмансипирующая культура привела, с одной стороны, к существенным изменениям в социальном положении женщин посредством предоставления им равных с мужчинами усло-вий для реализации прав и творческого потенциала личности, с другой стороны, к разрушению традиционной системы ген-дерных стереотипов поведения как женщин, так и мужчин.

Литература1. Богатова, Л.М. Квази-пол – гендерный симулякр пост-модерна / Л.М. Богатова // Парадигма: философско-культуро-логический альманах. – Вып. 16 / отв. ред. вып. Н.Х. Орлова. – Санкт-Петербург, 2011. – С. 165-178.2. Танцоров, И. Деньги или Любовь: анатомия жен-ской эмансипации [Электронный ресурс] / И. Танцоров. – URL: http://www.proza.ru/2010/04/10/1349 (дата обращения: 24.05.2016).3. Лысенко, О.Е. Эмансипация женщин в исламском куль-турном пространстве Северного Кавказа [Электронный ресурс]: дис. … канд. филос. наук: 09.00.13 / О.Е. Лысенко; Ставроп. гос. ун-т. – URL: http://www.dslib.net/religio-vedenie/jemansipacija-zhenwin-v-islamskom-kulturnom-prostranstve-severnogo-kavkaza.html. (дата обращения: 1.05.2016).

- 153 -

Сошников А.Е. *

Культурная политика в системе массмедиаАннотация. В статье рассматривается политика государ-

ства в сфере массмедиа. Автор раскрывает сущность дефини-ции «культурная политика», освещает правовые положения относительно средств массовой информации. Проводится анализ основ государственной культурной политики, которые касаются СМИ.

Ключевые слова: массмедиа, средства массовой информа-ции, государственная культурная политика, основы государ-ственной культурной политики, массовая культура, отече-ственный кинематограф, современная культура.

Soshnikov A.E.Cultural policy in the media system

Abstract. The article examines the government cultural policy in the sphere of mass media. The author reveals the essence of the definition of “cultural policy”, highlights the legal provisions concerning the mass media. The foundations of the state cultural policy that relate to the media are analyzed.

Keywords: мass media, media, state cultural policy, foundations of the state cultural policy, popular culture, national cinema, contemporary culture.

XX век является веком главенства массовой культуры, ко-торая сказалась на всех сферах общественной жизни, начиная от самой культуры и заканчивая мировоззрением. Происхо-дит девальвация общечеловеческих ценностей, упадок нрав-ственных и этических устоев. Все чаще говорится о кризисе культуры и переосмыслении наследия [15; 16]. Среди научных работ можно привести труды Г.П. Кузьменко [7], А.Н. Лукина [9], Е.Ю. Потапчук [12], О.М. Штомпель [13], С.А. Яворской [14] и др. В XXI в. данное явление приобрело системный ха-рактер и продолжает развиваться. Можно выделить следую-щие его направления:

1. Разрушение ценностных оснований мировой культуры.

* Сошников Александр Евгеньевич, кандидат педагогиче-ских наук, старший преподаватель Самарского государствен-ного института культуры (Самара).

- 154 -

2. Доминирование потребительского образа жизни и ми-ровоззрения.

3. Идеологическое противостояние культур Востока и Запада.4. Эгоцентрическая точка зрения на отношения человека

и природы, результатом которой являются разрушительная техногенная деятельность человека, деградация биосферы и нарастание угрозы глобальной экологической катастрофы.

5. Гипертрофированная либерализация отношений между людьми, снижение нравственных норм и запретов для их со-циального поведения, деградация понятий «честь», «совесть», «достоинство», «порядочность», «благородство».

6. Деградация семейных ценностей во многих экономиче-ски развитых странах Запада, разрушение института семьи, снижение ответственности за судьбу детей, престарелых ро-дителей, ослабление родственных связей.

7. Беспрецедентное снижение ценности человеческой жиз-ни, рост агрессивности и жестокости, насилия над личностью (в семье, армии, корпоративных структурах).

8. Развитие культа материального обогащения и стяжа-тельства, оправдание коррупции, взяточничества и карьериз-ма, распространение в обществе пьянства, наркомании, про-ституции, педофилии, однополых браков.

9. Снижение уровня классической культуры и искусства, их роли в общественной жизни, а также в системе образова-ния и воспитания людей. Доминирование массовой культуры низкого качества, ориентированной на маргинальные слои на-селения.

10. Снижение уровня общей образованности общества и интеллекта личности.

11. Деградация языковой культуры общества, а также лингвистическая агрессия стран Запада по отношению к дру-гим странам мира.

Преодоление кризиса культуры возможно лишь при плано-мерном и всестороннем участии государства в данной сфере. Одним из механизмов его преодоления становится культур-ная политика страны, которая наряду с социальной и образо-вательной определяет дальнейшее развитие и существование как социума, так и государства в целом.

Н.Н. Лавринова трактует культурную политику как «на-правление политики государства, связанное с планированием,

- 155 -

проектированием, реализацией и обеспечением культурной жизни государства и общества» [8]. В.С. Жидков и К.Б. Со-колов определяют культурную политику как специфический вид деятельности по регулированию культурной жизни, сво-дящийся к воздействию на личность с целью формирования ее «картины мира» [5, с. 64-112]. А.С. Балакшин считает, что культурная политика – это основанная на общественном со-гласии система представлений о должном состоянии культур-ной жизни, создание возможностей для реализации собствен-ных законов культурного развития в соответствии с некими критериями ресурсных возможностей общества на каждом историческом этапе [2].

Согласно основам государственной культурной политики (Указ Президента РФ от 24.12.2014 № 808 «Об утверждении Основ государственной культурной политики) «культурная политика» – действия, осуществляемые органами государ-ственной власти Российской Федерации и общественными институтами, направленные на поддержку, сохранение и раз-витие всех отраслей культуры, всех видов творческой деятель-ности граждан России и формирование личности на основе присущей российскому обществу системы ценностей.

В то же время в основах законодательства Российской Фе-дерации о культуре дается иное определение – совокупность принципов и норм, которыми руководствуется государство в своей деятельности по сохранению, развитию и распростра-нению культуры, а также сама деятельность государства в об-ласти культуры («Основы законодательства Российской Феде-рации о культуре» [11]).

Как видно из вышесказанного, единого и четкого определе-ния культурной политики не существует не только в науке, но и на законодательном уровне страны. Резюмируя рассмотрен-ные дефиниции, культурная политика – это совокупность действий, которые осуществляют органы власти и обществен-ные институты, направленные на поддержку, сохранение и развитие культуры государства.

Важную роль в формировании и распространении госу-дарственной политики в сфере культуры играют массмедиа, которые в последнее десятилетие дополнились новыми техно-логиями наряду с привычными уже нам. Так, к массмедиа от-носят печатные издания, аудиовизуальные средства массовой

- 156 -

коммуникации (радио, телевидение, кино), информационные службы и Интернет.

Культурная политика в системе массмедиа может включать в себя два пункта:

1) регламентация законодательных основ, касающихся массмедиа в сфере культурной политики;

2) осуществление культурной политики государства по-средством СМИ.

Регламентация действий массмедиа в данной сфере на зако-нодательном уровне не прописана. Упоминаний о культурной политики нет в законе о СМИ, а в основах законодательства РФ о культуре не упоминаются массмедиа. Из этого следует, что взаимодействие в данном аспекте государство признает не нужным либо не продуктивным и бессмысленным. Хотя, если обратиться к основам государственной культурной по-литики [10], то одна из задач культурной политики – это «…повышение эстетического качества культурных продуктов, относящихся к массовой культуре…». А массмедиа являются проводниками массовой культуры. Почему бы тогда не регла-ментировать трансляцию масскульта и его эстетические уста-новки. Безусловно, здесь будут свои плюсы и минусы, но если такая задача прописана, то необходимо ее реализовывать.

Можно выделить следующие задачи, которые прописаны в «Основах…» и напрямую касаются массмедиа: «…государ-ственная поддержка отечественной кинематографии, в том числе создания анимационных, документальных, научно-по-пулярных, учебных, адресованных детской аудитории филь-мов, создание условий для развития творческих индустрий. Создание условий для развития национального сектора мас-совой культуры, повышения эстетического качества культур-ных продуктов, относящихся к массовой культуре, вовлечения массовой культуры в процесс реализации государственной культурной политики».

Что касаемо поддержки кинематографии, то можно смело говорить, что в современной России детского кинематогра-фа практически не существует. Согласно популярной интер-нет-энциклопедии Википедии, в категории «детские фильмы России» выделяется всего лишь 10 кинолент [3], в категории про СССР выделяется 258 детских кинофильмов [4], отдель-ной же строкой идут детские сказки – 127 фильмов. Количе-

- 157 -

ство мультфильмов, снятых в России и СССР – 217 и 1 100, соответственно. Если мы обратимся к одному из популярных сайтов www.kinonews.ru, посвященному кинематографу, то в их рейтинге «топ 100 лучших детских фильмов и мультфиль-мов» нет ни одного российского. Но, исходя из полученных данных, можно утверждать, что, если с детским кино дела обстоят однозначно плохо, то с мультипликацией иначе: ста-бильно выходят мультфильмы и пользуются спросом, покры-вая расходы на создание доходами. Но всем известная исто-рия про трех богатырей с каждой серией становится все хуже, что говорят не только сборы, но и отзывы зрителей. К тому же многие персонажи типажами очень сильно напомина-ют «Шрека», да и остаются вопросы к нравственной стороне мультфильма. Попытка воспользоваться успехом советских мультфильмов и создать продолжение так же особым успехом не увенчалась («Бременские музыканты», «Ну, погоди!», «При-ключения попугая Кеши»). Наиболее успешный и известный мультсериал «Маша и медведь» также становится объектом для нападок с воспитательной стороны для детей [1; 6].

Если говорить о документальных, научно-популярных и учебных фильмах, то достаточно посмотреть программу пе-редач центрального телевидения и будет видно, что львиную долю эфира занимают ток-шоу и «мыльные оперы». Можно, конечно, утверждать, что есть специальные каналы, которые ориентированы на познавательные передачи, но они находят-ся в рамках кабельного ТВ и в большинстве это программы зарубежные, либо сделаны по иностранной лицензии.

Что же касается «повышения эстетического качества культурных продуктов», то достаточно вспомнить такие ки-нофильмы, как «Гитлер капут!», «Наша раша», «Кавказская пленница» и др., где говорить об эстетике в принципе не при-ходится. Конечно, не вся кинопродукция такого качества, но именно она составляет основную массу и транслируется в ки-нотеатрах.

В последние десятилетия увеличилось количество отече-ственных фильмов на историческую тематику. И в основах государственной культурной политики говорится: «К наибо-лее опасным для будущего России возможным проявлениям этого кризиса относятся: деформация исторической памяти, негативная оценка значительных периодов отечественной

- 158 -

истории, распространение ложного представления об исто-рической отсталости России». Но практически все фильмы на тему Великой Отечественной войны нашли негативный от-клик у ветеранов («Утомленные солнцем – 2», «Сталинград», «Брестская крепость» и др.). А фильмы на более поздние исто-рические темы также вызывают много нареканий и приводят к «деформации исторической памяти» и «негативно оценива-ют значительные периоды отечественной истории» («Адми-рал», «Батальон», «1612» и др.).

В целом же, качество российской массовой культуры оставляет желать лучшего, оставаясь на достаточно низком уровне. Погоня за финансовой выгодой носит первостепен-ный характер в ущерб качеству и эстетической составляю-щей. Повышение качества, которое декларируется в «Осно-вах…» не наблюдается.

Подобная ситуация характерна и для печатных массмедиа, где центральное место среди журналов занимают «глянцевые» журналы, а среди газет – «желтая пресса». Но здесь можно на-звать издания, которые носят научно-популярный характер или ориентированы на детей, к ним можно отнести «Технику молодежи», «Мурзилку», которые берут свое начало еще с со-ветских времен.

Тем не менее, на официальном сетевом ресурсе Президента России даются выдержки основ государственной культурной политики, где сказано, что «утверждение приоритета культу-ры призвано обеспечить более высокое качество общества, его способность к гражданскому единству, к определению и достижению общих целей развития. Главным условием их ре-ализации является формирование нравственной, ответствен-ной, самостоятельно мыслящей, творческой личности».

В целом же, если говорить про регламентацию культурной политики в сфере массмедиа, то никаких законов и законо-дательных актов, которые бы касались данного положения в законе о СМИ, основах законодательства о культурной поли-тике нет. Что же касательно осуществления данной политики посредством массмедиа, то многие пункты «Основ…» идут в разрез с тем, что наблюдается в данной сфере, и многие поло-жения носят чисто декларативный характер, не реализовыва-ются и далеки от реальности.

- 159 -

Литература1. «Маша и медведь» – опасный детский мультфильм [Элек-тронный ресурс]. – URL: http://newsland.com/user/4297699053/content/masha-i-medved-opasnyi-detskii-multfilm/4345843 (дата обращения: 15.05.2016).2. Балакшин, А.С. Сущность и содержание понятия «куль-турная политика» [Электронный ресурс] / А.С. Балакшин.– URL: http://www.unn.ru/pages/vestniki_journals/99990201_West_soc_2004_1(3)/43.pdf (дата обращения: 15.05.2016).3. Детские фильмы России [Электронный ресурс]. – URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Категория:Детские_фильмы_Рос-сии (дата обращения: 15.05.2016).4. Детские фильмы СССР [Электронный ресурс]. – URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Категория:Детские_фильмы_СССР (дата обращения: 15.05.2016).5. Жидков, В.С. Культурная политика России: теория и исто-рия: учеб. пособие для вузов / В.С. Жидков, К.Б. Соколов. – Москва, 2001.6. Каганер, А. Мнение психолога о мультфильме «Маша и медведь» [Электронный ресурс] / А. Каганер. – URL: http://www.baby.ru/blogs/post/247231284-80904115 (дата обращения: 15.05.2016).7. Кузьменко, Г.П. Рационализм в контексте кризиса куль-туры: философский анализ постклассических тенденций ду-ховной ситуации XIX-XX веков: дис. … канд. филос. наук / Г.П. Кузьменко. – Мурманск, 2004. – 172 с.8. Лавринова, Н.Н. Культурная политика / Н.Н. Лавринова // Аналитика культурологии. – 2010. – № 17 [Электронный ре-сурс]. – URL: http://cyberleninka.ru/article/n/kulturnaya-politika (дата обращения: 15.05.2016).9. Лукин, А.Н. Кризис культуры: опыт культурологического анализа: дис. … канд. культурологии. – Челябинск, 1998. – 175 с.10. Основы государственной культурной политики [Элек-тронный ресурс]. – URL: http://static.kremlin.ru/media/events/files/41d526a877638a8730eb.pdf (дата обращения: 15.05.2016).11. Основы законодательства Российской Федерации о куль-туре. (утв. ВС РФ 09.10.1992 № 3612-1) (ред. от 28.11.2015) (с изм. и доп., вступ. в силу с 01.01.2016) ст. 3).12. Потапчук, Е.Ю. Структурирование реальности в ситуации культурного кризиса: дис. … канд. культурологии / Е.Ю. По-тапчук. – Хабаровск, 1999. – 137 с.

- 160 -

13. Штомпель, О.М. Социокультурный кризис: теория и ме-тодология исследования проблемы: дис. … д-ра филос. наук / О.М. Штомпель. – Ростов-на-Дону, 1999. – 320 с.14. Яворская, С.А. Кризис культуры и кризисное сознание в системе социокультурной динамики: дис. … канд. ист. наук / С.А. Яворская. – Саранск, 2006. – 201 с.15. Куруленко, Э.А. О роли всемирного наследия в социаль-ном развитии // Наследие и гуманизм: культурная антрополо-гия на службе человечества = Heritage and Humanism: Cultural Anthropology in Service to Humankind: материалы Междунар. науч. конф., Самара, 29 нояб. 2009 г. / ФГОУ ВПО «СГАКИ»; Междунар. комиссия по срочным антропологич. исслед.; под ред. В.И. Ионесова, С. Хоэнварт-Герлахштайн. – Самара: Изд-во «ВЕК#21», 2010. – С. 16-27.16. Соловьёва, С.В. Традиция и память в жизни человека и культуры: философский аспект / С.В. Соловьёва // Модерни-зация культуры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2013 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова. – Самара: Самар. гос. акад. культуры и ис-кусств, 2013. – Ч. I. – С. 157-165.

Фоломеев С.Н.* К вопросу о формировании гражданской

позиции студенчества и профессуры в конце XIХ – начале ХХ веков в России: от землячеств до Русской высшей школы

общественных наук в ПарижеАннотация. В статье рассматриваются причины, способ-

ствовавшие формированию гражданской позиции российско-го студенчества и профессуры в конце XIX – начале ХХ вв., по-иск интеллигенцией, лишенной возможности преподавания в стране, нетрадиционных образовательных форм за границей.

Ключевые слова: гражданская позиция, студенчество, профессура, Россия.

* Фоломеев Сергей Николаевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры международного права и политологии Самарского государственного экономического университета (Самара).

- 161 -

Folomeev S.N.On the question of considering citizenship of students

and professors at the end of XIX and beginning of the XX century in Russia: from home-town associations

to Russian Higher School of Social Science in ParisAbstract. As the title implies the article describes some causes

that facilitated to considering citizenship about students and professors at the end of XIX and beginning of the XX century. Also attention is drawn to the intellectuals, who were deprived the opportunity to teach in home country and their attempts to find non-traditional ways of teaching overseas.

Keywords: public position, students, professorship, Russia.

Основой исследования вопроса в дореволюционное время послужили работы основателей этой школы – М.М. Ковалевско-го и Ю.С. Гамбарова. В советское время этой проблеме посвяти-ли свои труды Г.Г. Мошкович, Ю.С. Воробьева, В.А.Солоницын, Ю.Н. Давыдов, А.О. Бороноев и др. В 2006 г. эту проблему раз-носторонне осветил в докторской диссертации Д.А. Гутнов [1]. Позднее, с точки зрения развития социологического образо-вания в прошлом и настоящем России, этот вопрос нашел от-ражение в фундаментальной монографии В.И. Добренькова, А.И. Кравченко и Д.А. Гутнова [2]. Некоторые аспекты дан-ной проблемы, касающиеся гражданской позиции российской интеллигенции конца XIX – начала ХХ вв., были затронуты в выступлениях на конференциях автора этих строк [3]. Вы-яснению обстоятельств и причин формирования граждан-ской позиции студенчества и профессуры конца XIX – начала ХХ вв. в России, поиску ими новых форм общественных орга-низаций и образовательных учреждений как в стране, так и за границей и посвящена данная статья.

Землячества – полулегальные организации учащейся мо-лодежи, возникли в 50-60 годы XIX в., выступали за завоева-ние академических свобод, против произвола в отношении студентов университетского начальства и полиции, оказыва-ли помощь неимущим студентам, осуществляя для этого сбор средств проведением платных литературных и танцевальных вечеров, помогали в поиске работы, организовывали студен-ческие столовые и т. д. В неурожайные 1891-1892 гг. в Повол-

- 162 -

жье вместе с демократической интеллигенцией осуществляли помощь голодающему населению сбором средств и открытием столовых, работали в санитарных отрядах по борьбе с холерой, вели противоправительственную пропаганду среди населения.

Для характеристики воззрений российского студенчества конца XIX в. рассмотрим некоторые фрагменты деятельности «Союза объединенных землячеств», организованного в Мо-сковском университете в 1891-1892 гг., в котором уже в 1894 г. насчитывалось 43 землячества, представлявших значительную часть российских регионов. При его создании представители «Союза» высказались против «внесения в свою программу по-литической деятельности». Как видно из жандармских доку-ментов, на студенческих съездах землячеств рассматривались самые разнообразные вопросы общественной жизни страны, так или иначе связанные с политикой: «разрозненность сту-денчества, упадок народного хозяйства, вражда крестьянства с дворянством, полицейский бюрократизм в учебных заведе-ниях, недостаток народного образования, неравномерность распределения налогов и отсутствие учреждений, в которых могла бы развернуться самостоятельность общества и т. д.» [4, л. 79]. Вскоре студенты приходят к выводу, что «без измене-ния общего режима нельзя надеяться на существенные улуч-шения и, что необходимо переустройство всей нашей жизни на началах большей свободы… что университетские порядки не составляют самостоятельного зла, а являются частью всей нашей государственной системы» и потому студенчество «в своем оппозиционном движении должно сообразовываться с общим ходом оппозиции в России» [4, л. 79]. Отмечая, что целью «Союза» является «подготовка будущих общественных деятелей», съезд студентов указал на необходимость создания «товарищеского суда для нравственного воздействия» и «круж-ков саморазвития для умственного развития» студентов. Не ограничиваясь этими мерами воздействия на студенческую сре-ду, были созданы «Союзный Совет» как исполнительный орган и судебный орган – «Судебная Комиссия». Первый занимался под-держанием связей со студенческими организациями, распоря-жением денежными средствами, разрешением всех вопросов, не терпящих отлагательства, вторая – была направлена на «усиле-ние контроля над доступными ее воздействию лицами и явлени-ями, имеющими характер нежелательный и вредный для такого общественного самовоспитания студентов» [4, л. 80]. В протоко-

- 163 -

лах студенческих съездов отмечалось, что «авторитет суда дол-жен быть нравственный, но в известных случаях суд вынужден прибегать к репрессивным мерам для обуздания таких лиц из университетской среды» [4, л. 80].

Первым открытым проявлением деятельности «Союзного Совета» было опубликованное в 1892 г. письмо к профессорам Московского университета с порицанием их за подачу сочув-ственного адреса ректору Н.П. Боголепову по поводу удачно проведенного им нового университетского устава. Письмо заканчивалось словами: «Мы считаем себя вынужденными смотреть на Вас впредь как на чиновников и заявляем, что Ва-шими поступками Вы положили на себя пятно, которое долго не смывается» [4, л. 81].

4 марта 1894 г. было выпущено воззвание, вызванное стол-кновением студентов с профессором Московского универси-тета И.И. Янжулом. Суть его заключалась в том, что 19 февраля 1894 г. студенты решили отпраздновать 35-летие освобожде-ния крестьян, отменив лекции в университете. Как отмечали студенты, только профессор Янжул отказал явившейся к нему депутации в просьбе. На следующий день в аудитории, где со-бралось до 100 человек, он был встречен шиканьем и свистом. Судебная Комиссия постановила отправить ректору письмо с заявлением солидарности с демонстрантами, а само воззвание сообщить профессорам в другие университеты.

В начале 1894/95 учебного года переехавший в Москву из Харькова профессор Л.Е. Владимиров объявил об открывае-мом им в Московском университете в качестве приват-доцен-та курсе философии уголовного права. Это известие вызвало протест среди студентов, т. к. Владимиров был известен им как защитник по уголовным делам состоятельных лиц сом-нительной репутации. Союзный Совет направил Владимиро-ву депутатов с предложением отложить чтение лекций ввиду возможной демонстрации и внес этот вопрос на рассмотрение Судебной Комиссии. Изучив обстоятельства этого дела, комис-сия выяснила, что «до 1888 г. Владимиров выступал за состя-зательный процесс, за защиту на предварительном следствии и за выборную мировую юстицию». Но по мере того, как уси-ливались реакционные тенденции в политике Александра III, «в мнениях Владимирова совершался переворот». Конста-тировав, что «Владимиров проповедует реакционные идеи»,

- 164 -

является «беспринципным карьеристом», «берется за защиту заведомо грязных дел» и, учитывая, что все это «окажет демо-рализующее воздействие на студентов, комиссия постанови-ла: не допускать Владимирова в Московский университет» [4, л. 82]. В результате Владимиров отказался от чтения лекций и вышел из университета.

28 октября 1894 г. на лекции профессора В.О. Ключевского произошли беспорядки, связанные с его «хвалебной речью», посвященной памяти Александра III. В результате универ-ситетский суд исключил 3-х студентов, что вызвало сходку 2 декабря и появление воззваний в декабре 1894 г. и январе 1895 г., осудивших меры правительства по прекращению бес-порядков. По свидетельству его сына, В.О. Ключевский не мог забыть этого случая до конца жизни [5, с. 368].

В то же время Союзный Совет предложил землячествам возможно шире распространять лекции приват-доцента Мо-сковского университета П.Н. Милюкова как материал «весьма пригодный к подготовке студентов для общественной дея-тельности» [4, л. 83]. Это дало основание полиции подробно ознакомиться с его лекциями. Как указывалось в жандармских документах, П.Н. Милюков в своем «Введении в курс русской истории», который он читал студентам историко-филологи-ческого факультета Московского университета, излагал исто-рию развития общественных групп и самодержавной власти в России, подводя студентов к мысли, что «развитие и сила этой власти обусловливаются давлением сверху, а не естественным зарождением и ростом народных идеалов». В разделе лекций, касающемся истории развития противоправительственных кружков, по мнению жандармов, П.Н. Милюков «дает понять, что только этими кружками может быть поставлена преграда росту самодержавия в России» [4, л. 84]. Кроме того, полиции стало известно, что П.Н. Милюков в обзоре русской литера-туры, помещенном в июльской книжке английского журнала The Atheneum за 1895 г., заявил о «неотложной необходимости политической свободы для России и высказал мнение о слия-нии существующих в России партий на общую работу в этом направлении» [4, л. 84 об.]. Вскоре он был привлечен к дозна-нию по обвинению в руководстве деятельностью «Союзного Совета» и выслан из Москвы на 3 года.

- 165 -

Некоторые из профессоров (В.И. Вернадский, Е.Н. Трубец-кой и др.) поддерживали студентов в их стремлении к обра-зованию собственных организаций, университетского суда и других атрибутов автономии, считая, что их наличие подорва-ло бы основу «для всероссийской антиправительственной агитации» [6, с. 10].

Некоторые из профессоров, лишенные властями права ве-сти педагогическую и научную деятельность в России, перенес-ли ее за границу, избрав для этого Париж, куда стали стекаться преимущественно русские студенты, не имевшие возможно-сти по разным причинам продолжать свое образование в От-ечестве. Бывшие профессора Ю.С. Гамбаров, Е.М. Аничков, С.А. Котляревский совместно с другими оппозиционными профессорами решили организовать в Париже «Свобод-ный Русский Университет». К ним примкнули Ф.Ф. Эрисман, М.М. Ковалевский и старый эмигрант И.И. Мечников. Кроме того, названные профессора задались целью создать партию, которая стремилась бы не только к «осуществлению принци-па независимости русских университетов, но и к достижению политической свободы» [7, л. 71]. До окончательного устрой-ства университета Е.М. Аничков, Ю.С. Гамбаров и И.И. Меч-ников основали «Русскую группу международного союза для развития наук, искусств и образования». Названная группа профессоров первоначально вынашивала планы создания печатного либерального органа на русском и французском языках, но ввиду недостатка средств решили ограничиться изданием отдельных брошюр и помещением во французской прессе статей.

Открытие «Свободного Русского Университета», получив-шего официальное наименование «Русская высшая школа об-щественных наук», состоялось в Париже 14 ноября 1901 г. на rue de la Sorbonne 16 при «огромном стечении учащейся мо-лодежи», причем были получены приветственные телеграммы от студентов и московских статистиков [7, л. 71]. Учредители данной школы обратились к французскому правительству с просьбой о признании «Свободного Русского Университета» общеполезным учреждением, что дает ему «известные юриди-ческие права и ставит его в почетное положение» [7, л. 71 об.]. Собравшиеся на открытии будущие студенты названного университета совместно с другими русскими студентами, на-ходившимися в Париже, выработали «протест против собы-

- 166 -

тий академической жизни в империи с дерзким порицанием политики русского правительства». По этому поводу была вы-пущена особая прокламация.

Администрация школы сделала все необходимое, чтобы она стала более привлекательной для учащихся и популяр-ной в обществе. Плата за обучение была установлена всего в 5 франков за полугодие, но и от этого взноса можно было по-лучить освобождение, подав заявление совету профессоров. Для поступления в школу не требовалось научной подготов-ки, были устранены всякие формальности и ограничения по-лом и возрастом. Преподавание состояло из систематических курсов по различным областям обществоведения, отдельных лекций, рефератов, практических занятий, экскурсий и т. д.

Как отмечалось в жандармских документах, состав про-фессоров «школы» состоял из лиц, известных «противопра-вительственным направлением»: П.Н. Милюков, М.И. Ту-ган-Барановский, П.Б. Струве – подвергались взысканиям за «государственные преступления»; М.М. Ковалевский, Ю.С.Гам-баров, Н.И. Кареев, В.И. Семевский и А.А. Исаев были уволе-ны из университетов как неблагонадежные; Е.М. Аничков и И.И. Мечников оставили профессуру в России хотя и до-бровольно, но «при демонстративной обстановке». Кроме того, профессорами «школы» состояли известные уже и тог-да в России деятели науки, литературы, права, формально не имевшие профессорского звания: эмигрант Л.И. Шейнис, пе-тербургский присяжный поверенный М.М. Винавер, сотрудник «Русских Ведомостей» Г.Б. Йоллос, П.Д. Боборыкин и С.А. Вен-геров – писатели-публицисты, публицист Н.А. Карышев, врач С.Я. Елпатьевский и др. [7, л. 71 об.-72]. Приглашены были в школу и французские профессора.

Эти, хотя и отрывочные, эпизоды свидетельствуют о высо-кой гражданской и политической культуре российского сту-денчества и профессуры конца XIX – начала ХХ вв., их стрем-лении к политической свободе в обществе, высоким идеалам нравственности, готовности посвятить себя делу преобра-зования России, уверенности в своих силах и способностях отстоять не только свои интересы, но и чаяния других слоев общества. Увы, в условиях отсутствия политической свободы в России возобладали революционаристские тенденции, по-мешавшие становлению и развитию основ гражданского об-щества в стране.

- 167 -

Данные факты указывают и на ту негативную, повторяющу-юся из поколения в поколение тенденцию, когда лучшие умы российской науки, культуры, права оказываются «чужими» в собственной стране и вынуждены искать приложения своих сил и талантов за рубежом. Приведенные выше фамилии, со-ставившие гордость российской науки и культуры, оказались не нужны самодержавной России. История советской эпохи помнит «философский пароход», борьбу с генетиками, инако-мыслием, диссидентством и т. д. Постперестроечное и после-дующее время также характеризуются интенсивной «утечкой умов» за рубеж и жалким прозябанием оставшихся в России. Насколько негативно это явление сказывается в целом на раз-витии страны и ее гражданах, говорить не приходится.

Литература и источники1. Гутнов, Д.А. Русская высшая школа общественных наук в Париже и ее влияние на развитие образования в России в начале ХХ века: дис. … д-ра ист. наук: 07.00.02 / Д.А. Гутнов. – Москва: МГУ, 2006.2. Добреньков, В.И. Социологическое образование в России / В.И. Добреньков, А.И. Кравченко, Д.А. Гутнов. – Москва: Ака-демический Проект; Альма Матер, 2009. – 743 с. (Фундамен-тальный учебник).3. Фоломеев, С.Н. К вопросу о гражданской позиции рос-сийской интеллигенции конца XIX – начала ХХ века / С.Н. Фоломеев // Культура ненасилия и мира в современном об-разовательном пространстве: сб. материалов науч.-практ. конф. 17-19 апреля 2001 г. – Самара: Изд-во Самарского цен-тра «Культуры мира», 2001. – С. 38-41; Фоломеев, С.Н. Идеалы гражданской свободы в воззрениях российской интеллиген-ции конца XIX – начала ХХ века / С.Н. Фоломеев // Учебный, воспитательный и научный процессы в вузе: сб. ст. II Рос. на-уч.-метод. конф. – Самара: Самар. фил. Восточного ин-та эко-номики, гуманит. наук, управления и права, 2004. – С. 43-48.4. Центральный государственный архив Самарской области (ЦГСАО). Ф. 468. Оп. 1. Д. 124.5. Троицкий, Н.А. Россия в XIX веке: курс лекций / Н.А. Тро-ицкий. – Москва: Высш. шк., 1997.6. Щетинина, Г.И. Студенчество и революционное движение в России. Последняя четверть XIX в. / Г.И. Щетинина. – Мо-сква, 1987.7. ЦГАСО. Ф. 468. Оп. 1. Д. 198.

- 168 -

Тромпф Г.* Конфликты на Ближнем Востоке как эксперименты по модернизации светской политики, религиозной

идеологии и праваАннотация. В статье рассматривается влияние специфи-

ки религиозной традиции Ирана на политические процессы и межкультурные (межцивилизационные) отношения в со-предельном мире. Уточняется вопрос о роли шиитской идео-логии в борьбе за власть. Иран остаётся главным игроком на политической арене Ближнего Востока, без участия которого невозможно сформировать устойчивый порядок межконфес-сиональных отношений в этом регионе. Однако образ Ирана часто используется в международной политике спекулятивно и зачастую позиционируется как «пугало», «нарушитель спо-койствия» в крайне нестабильном ареале мира.

Вот почему важно разобрать и понять особенности жиз-ненного уклада, религиозных ценностей и политических при-оритетов этого ключевого участника ближневосточных кол-лизий. Успех иранской революции 1979 г. под руководством Хомейни шокировал мусульманский мир и стал полной не-ожиданностью для всего международного сообщества. Ка-залось, что «религиозные революции» уже ушли в прошлое. Но 1979 г. стал определяющим годом для всей современной истории Ближнего Востока, хотя исследователи могут фик-сировать в качестве судьбоносных и другие события, произо-шедшие в этом регионе мира. Например: образование совре-менного Турецкого государства в 1923 г. в результате раздела Османской империи после её поражения в Первой мировой войне, основание государства Израиль, появление сети нефте-добывающих стран (ОПЕК), предоставляющей невероятные возможности для регулирования мировой экономики.

Однако, по моей оценке, именно преобразования в Иране стали лейтмотивом и ныне происходящих на Ближнем Восто-ке преобразований. По своей внешней форме революционные протесты в 1979 г., приведшие к свержению шахского режима и монархии предстают как эксперименты слияния ислама и

* Тромпф Гарри, профессор Сиднейского университета (Сидней, Австралия).

- 169 -

леворадикальной идеологии. Многие страны оказались обес-кураженными в принятии или непринятии Иранской револю-ции. Так, Иордания стремилась избежать конфликта со своим влиятельным соседом; Ливан был конфессионально разделён-ной территорией и находился под прессом своих внутренних проблем; Сирия проводила яростно независимую внешнюю политику; Египет был слишком вовлечён в арабо-израиль-ский конфликт; Ирак пребывал в осмыслении перспектив сво-их возможных территориальных приобретений.

Между тем мир радикально менялся и сегодня велики ос-нования того, что произошедшие тогда потрясения оберну-лись для международного сообщества эпохальными «текто-ническими» сдвигами в мировой политике. Для понимания этих процессов исключительно важны культурные факторы, обусловливающие, в конечном счёте, все социально-полити-ческие и религиозные ландшафты и непрекращающиеся мно-голетние конфликты в этой наиболее беспокойной части мира.

Ключевые слова: культурно-религиозные отношения, власть, политическая борьба, шиизм, Иранская революция.

Garry W. TrompfConflicts in the Middle East as experiments

on modernization of secular politics, religious ideology and law

Abstract. In macro-historical perspective, the intricacies in Greater Persia’s coming to terms with Islam, and contributing immensely to Islamic civilization, sit within ongoing stories of political conflict that make “the Persian middle” a buffer between the post-Moghul socio-political complex to the east and Eurasian Turkic influences from the west. The importance of this “middle position” recurred when the Cold War period saw the consolidation of Communism across the Persian north to China in the Far East, and also at the present time when the so-named West and Far East face off against each other in a contest for economic pre-eminence.

Keywords: Middle East, Islam, power, culture, cultural-religious conflicts.

The contemporary epoch often called as world of crisis of identification and resistance of cultures [7; 8]. There is such phenomenon

- 170 -

as the symbolic wars. Symbolic and ritual strategies in achievement of social goals were widely spread in different parts of East from ancient time [6]. But today world encounters with new challenges, which mainly come from Middle East. The humanity is smitten by struggle of culturo-religious ideologies and symbolic practices.

If one object of this paper is to clarify Middle Eastern affairs through the important Shi’a presence, we must contend with the fascinating, often hidden persistence of Persia’s culturo-religious heartbeat, and the unsettling challenges it carries to the surrounding Muslim world feeling its resonances. So far the argument has been an historical one in evincing these challenges as age-old, but current circumstances clinch the case – Iran has a strange staying-power in its geographical centrality, and is now both key player and traditional ‘bogeyman’ in a highly volatile arena.

While the intriguing Twelver ‘clerical establishment’ stuck to its distinctly religious function, legitimating itself from supporting Arab centres of learning and acting in the service of the Shahs, it was Iran qua ‘great and formidable land’ that still counted, and there pertained a kind of continuity from “the power and the lordschipe of Persye” (in Mandeville’s Old English), with the shahs allegedly perpetuating the longest-standing monarchy in history. When the Twelver mullahs were woken out of socio-political [ac]quiescence, however, starting from the 1906 ‘mass’ revolution, the visibility of Shi’ism as ‘protestative’ Islam became increasingly evident, even if it was seriously curbed in Iran itself under Reza Shah (from 1927) [1, p. 23-116]. Still, the later success of the 1979 Iranian Revolution under the Ayatollah Khomeini sent shock waves through the Muslim world in particular, and came as a total surprise to a whole international community getting used to massive ‘cargoistic’ consumer behaviour unleashed by freer markets, a global community led to expect that a ‘religious revolution’ was not ever going to occur on the planet again. 1979 was the defining year of the Middle East, because it brought together the twin clout of the region’s oldest player and the thunderous theology of Shi’ite ‘righteous indignation’ always lurking under the regional surface [11, p. 48-50; 9; 12; 13].

Scholars may prefer other defining developments: nationalist anti-colonial revolutions (in nuce from Turkey in 1923 to Yemen in 1970) some with possibilities of pan-Arab collaboration; or the founding of the state of Israel in 1948 with the regional reactions

- 171 -

to it; or the emergence of a network of oil producing countries (OPEC) granting incredible opportunities to regulate the world economy to many oil-rich Near and Middle Eastern nations, if they acted collaboratively [5]. On my assessment, though, twentieth-century nationalist–independence movements of the Middle East were generally experiments in modernization, secular politics and law, and commonly involved a melding of Islam and Leftist protest (as in Ba’athism) to counter Euro-Western hegemony. The response to Israel, further, was more a unified negativity that did not dissolve the underlying tensions within the ‘middle[-eastern]’ heartlands of Islam since the dreadful Battle of Karbala in 680 CE; while the OPEC experience only served to show how susceptible Muslim rulers were to feathering their own nests [14]*. Nationalism cut against the grain of purist Islam; in early post-colonial days it often entailed cooperation with Christian leaders used to nationalist ideas or the reinvocation of pre-Islamic monarchical inheritances (Egypt even being alleged to spawn “neo-Pharoanic” rule earlier last century). But in international politics, with so much tension over borders and tribo-regional interests, nationalism became and remains a virtual necessity in the Muslim sphere. If such a leader as Saddam Hussein needed to appeal to great moments in Muslim history, posturing as a new Saladin (the Kurd!), he did not forget to involve great ancient Mesopotamian king Nebuchadnezzar as well (despite the fact that his Ba’athist party had overthrown the monarchical order) [10; 15, p. 212-222; 16, p. 40]**.

The problem of Israel for the Islamic world might have provided a sense of unity, particularly over the threat to places holy to Islam and the obvious injustice of displacing ten of thousands of Palestinians. But over time Realpolitik caught up with different countries affected. Jordan wanted to avoid conflict; Lebanon was too confessionally a divided land to be settled on the matter; Syria pursued a fiercely independent foreign policy; Egypt had too many international wider connections to cultivate, and both Iraq and Iran were strong on rhetoric against Israel but either ill-equipped or

* Karbala, with the tombs of its martyrs, and with those of the third and fifth Imams, contests as the holiest Shi’a place of pilgrimage.

** With anonymous billboard May 1990 and official postage statement the same year (Hussein, Saladin, Nebuchadnezzar portrayed together as takers of Jerusalem).

- 172 -

generally sporadic and somewhat hesitant in action. The habitual stridency of anti-Israeli/Zionist discourse was eventually bound to divide the Palestinian populace itself, which lost its stronger Christian component, and became divided more and more until this day into compromisers and belligerents [2; 3].

The potentiality for OPEC to produce some kind of united front that helps better define the Middle East was never realized. The temptations of governors to amass riches and bend Islamic laws to accept enticing deals in terms of the Western economic hegemony and scientifically sophisticated systems simply resulted in a sorry sea of socio-economic disparities both between Muslim countries and within them. The outcome for Islamic visionaries was that the oil boom proved both superficial and painful. In the course of time, inter alia, it provoked the bombing of New York’s twin Trade Towers by those few daring to eliminate the hypocrisy of it all [4].

The American wars of intervention in Iraq only went to show the lengths the most powerful Western nation would go to control the oil supply, and most significantly milk Iraq’s crucial reserves of engine oil as against ordinary petroleum [14]. Oil came to carry the taint of materialism and compromise, not the promise of global justice.

To be sure, the Shi’a factor is of sheer importance for defining the Middle East, providing an index to the seminal role of Persia in mediating between Eastern and Western cultures, and in heightening our awareness as to how differences over both Islam’s essential character and its place in socio-political life have long remained central matters of concern within the rich panorama of lands in the special ‘Middle’ of the Old World. But it has become an object of hatred and jihadist activity, and placed under serious threat, by the destabilizing effects of the Syrian civil war Islamic State. The big question we should be asking now, with new international alignments, what will the chief Shi’a nation be doing next, and will Iran recover its traditionally more active and positive role in bringing more order to the Middle East and beyond?

References1. Akhavi, Shahbrough. Religion and Politics in Contemporary Iran: Clergy-State Relation in the Pahlavi Period. – Albany, New York: SUNY Press, 1980.2. Al-Faruqi, Ismail R. Islam and the Problem of Israel. – London: Islamic Council of Europe, 1980.

- 173 -

3. Austin, Jonathan. Hamas and the Peace Process: Resistance, Rejection, Reconciliation? – St. Andrews: University of St. Andrews Centre for Peace and Conflict Studies, 2011.4. Chomsky, Noam. Was there an Alternative? New York: Seven Stories Press 9-11, 2011.5. Hourani, Albert, Philip Khoury and Marty C. Wilson (eds.) The Modern Middle East: A Reader. – London: Tauris, 2004.6. Ionesov, Vladimir. Imitative Ritual in Proto-Bactrian mortuary practice // Current Anthropology. – 1999, v. 40, № 1. – P. 87-89.7. Ионесов, В.И. Структурализм как гуманизм: идеи соци-ального примирения и развития в концепции культуры Клода Леви-Строса / В.И. Ионесов // Разнообразие и идентичность: гуманистические основания всемирного наследия и мульти-культурного развития: материалы Междунар. науч. конф., 26-27 нояб. 2009 г. / ФГОУ ВПО «СГАКИ»; Междунар. комиссия по срочным антропологич. исслед.; Самарское культурологи-ческое о-во «Артефакт – культурное разнообразие»; отв. ред.: В.И.Ионесов, Г.Тромпф. – Самара: ООО «Изд-во ВЕК#21», 2010. – С. 74-125.8. Ионесов, В.И. Антропология кризиса и метафоры перехо-да / В.И. Ионесов // Креативная экономика и социальные ин-новации. – 2013. – № 2 (5). – C. 18-30.9. Keddie, Nikki K. Religion and Politics in Iran: Shi’ism from Quietism to Revolution. – New Haven: Yale University Press, 1983.10. Khalidi, Rashid (ed.). The Origins of Arab Nationalism. – New York: Columbia University Press, 1991. 11. Nasr, Vali. Shia Revival: How Conflicts within Islam will Shape the Future. – New York: W.W. Norton, 2006.12. Sick, Gary. All Fall Down: America’s Tragic Encounter with Iran. – New York: Penguin, 1986. 13. Trompf, Garry W. The Idea of Historical Recurrence in Western Thought: 2 vols. – Berkeley: University of California Press, 1979-2017.14. Trompf, Garry W. Religion and Politics: An Introductory Textbook. – London: for C. Hurst & Co [forthcoming].15. Walker, Dennis. The Collapse of Neo-Pharoanic Nationalism in Egyptian High Culture // Thaqafat 235: 212-22. – 2005.16. Wheatcroft, Andrew. The Avenging Heir // The New Statesman 132, 4629 (17 March): 40. – 2003.

- 174 -

Уадлоу Р.* Конвергенция культур как стратегия

планетарного выживания: Ян Христиан Смэтс об интеграции человечества

Аннотация. В конфликтующем мире возрастает актуаль-ность переосмысления стратегий интеграции, основанных на идеях холистической философии и концепции конвергенции. Несмотря на всплеск насилия и обострение межкультурных и межконфессиональных отношений, идея собирания культур и народов всё ещё не потеряла свой значимости. В этой связи хо-листические идеи Ян Христиана Смэтса обретают особую зна-чимость. Я.Х. Смэтс является автором сочинения «Эволюция личности». Хотя публикация книги так и не состоялась, идеи этого сочинения были положены в разработанную Смэтсом философскую концепцию холизма. «Холизм, – писал Смэтс, – не только созидателен, но и самосозидателен, и его конечные структуры гораздо более целостны, чем его первоначальные структуры» [1]. В ситуации глобальных трансформаций и вы-зовов интеграционный процесс весьма сильно драматизиро-ван, однако трудно не признать, что альтернативы сближению и примирению культур не существует. Соединение различных социальных сущностей создаёт условия для их будущего куль-турного синтеза и формирования так называемой интеграль-ной целостности [5].

Ключевые слова: интеграция, холизм, Ян Смэтс, конвер-генция, эволюция.

Rene WadlowConverging cultures as strategy of planetary survival: Jan

Christian Smuts about integration of humanityAbstract. In conflicting world is increasing urgency to rethinking

of integration strategies based on the ideas of holistic philosophy and the concept of convergence. Despite the growth of violence and the aggravation of inter-cultural and inter-confessional relations, the idea of gathering of cultures and peoples is still not lost its

* Уадлоу Рене, профессор Женевского университета, официаль-ный представитель ООН по общественным организациям (Же-нева, Швейцария).

- 175 -

significance. In a situation of global transformations and challenges of the integration process is very much dramatized. However, it is difficult not to recognize that alternative to rapprochement and reconciliation of cultures does not exist. Connection of various social entities creates the conditions for their future cultural synthesis and the formation of so-called integral integrity.

Keywords: integration, holism, Jan Smuts, convergence, evolution.

It has been my lot to have passed many of the years of my life amid the conflicts of men, in their wars and in their Council Chambers. Everywhere I have seen men search and struggle for the Good with grim determination and earnestness, and with a sincerity of purpose which added to the poignancy of their fratricidal strife.

Jan Christian Smuts (1870–1950)

Jan Christian Smuts*, whose birth anniversary we mark on 24 May, was the Prime Minister of South Africa from 1919 to 1924 and again from 1939 to 1948 as well as having served in the South African government in other posts, having started at the young age of 28 as the Minister of Justice of Transvaal. There would be much to analyze in the South African political career of Smuts, representative of an Afrikaner mentality but educated at Cambridge University and so a link to the English-speaking community in South Africa and to politics in England.

However, it is Smuts as an original thinker, author of Holism and Evolution and a major contributor to the structure of the League of Nations and to the Preamble of the UN Charter that I would like to highlight.

Smuts was by nature timid and reserved. He was a poor public speaker and did not like the sort of social occasions at which political figures need to be seen. As a poor speaker, although a UK-trained lawyer, he gave up quickly working in court cases to take up writing on serious topics in newspapers. He had fought on the Boer side in the 1899 Second Boers War and was given the title of “General”. He was widely respected in South Africa if not particularly liked as a political figure.

- 176 -

His reflections on the motors of history he published in 1926 as Holism and Evolution, but he had been making notes for a long time [1]. In 1924, for a 10-year period, he left active political life and so focused on the publication of Holism. In the preface he wrote:

“The old concepts and formulas are no longer adequate to express our modern outlook. The old bottles will no longer hold the new wine. The spiritual temple of the future will require new and ampler foundations in the light of the immense extension of our intellectual horizons” [1].

Evolution with a goal was for Smuts the motor of history. “The groaning and travailing of the universe is never aimless or

result less. Its profound labours mean new creation, the slow painful birth of wholes of newer and higher wholes, and the slow but steady realization of the Good which all the wholes of the universe in their various grades dimly yearn and strive for – and slowly but in ever-increasing measure, to attain – wholeness, fullness, blessedness. The real defeat would be to ease the pain by a cessation of effort, to cease from striving toward the Good” [1].

To this driving force behind the evolutionary process, he gave the name holism – a great unifying creative tendency that operates through Nature, life and mind, which organizes them from the humblest inorganic beginnings to the most exalted ideas. To Smuts, creative evolution meant the emergence of ever more complex and organized wholes synthesizing new entities from the parts and then transcending them. The wholes are viewed not as aggregates of their parts, but in terms of dynamic synthesis and a rising hierarchy of ever more perfecting wholes [2; 3].

Although the writings of Pierre Teilhard de Chardin were only published after Teilhard’s death in the 1950s, at the same time that Smuts was publishing Holism Teilhard was independently developing the same views on the direction of evolution and the ways that parts become wholes on a higher level of organization – a concept that Teilhard de Chardin expressed as “All that rises converges.” For a contemporary development of parts and wholes (which he calls holons) see the writings of Ken Wilber [4].

For Smuts, the League of Nations and then the United Nations were examples of the ways parts – that is separate States- converge into a greater whole. Smuts’ draft for the League of Nations was incorporated into the British proposals for the structure of the

- 177 -

League. As in all international political negotiations, the Covenant of the League is a compromise among different proposals, but Smuts’ draft was a major element. Smuts’ proposal for a system of League of Nations mandates for the German and Ottoman colonies was used almost as Smuts had proposed.

As one of the few “fathers” of the League of Nations still active in 1945, Smuts was asked to express the values and aims of the United Nations which would serve as the Preamble to the Charter. The structure of the United Nations had been largely designed in 1944, well before the 1945 San Francisco Conference, but there needed to be an inspire ring Preamble that would set out clearly the goals and values of the organization.

For Smuts, although the League of Nations had not lived up to his hopes, the League had been an important step in the evolution of humanity. For Smuts the aims of the United Nations were not to be separate goals but rather parts coming together in a larger coordinated whole. Thus the aims set out in the Preamble – peace, human rights, a higher standard of living in greater freedom and the development of international law – were not separate aims but a convergence into a higher whole.

The concept of universal solidarity and reasonable integrity was elaborated earlier by Russian philosopher Vladimir Solovyov. He wrote: «Decent and ideal existence requires the same space for a wholeness and for the parts» [7]. Ideal social order is based on maximum of freedom of parts and sustainable unity of wholeness [7].

In conflicting world is increasing urgency to rethinking of integration strategies based on the ideas of holistic philosophy and the concept of convergence. As noticed by Vladimir Ionesov, connection of different socio-cultural entities is generated the conditions for their synthesis and the formation of so-called integral integrity [5; 6].

The contribution of Jan Christian Smuts to wholistic thinking in many different fields is often overlooked by the world-wide reaction to South Africa’s racial policies. We can not separate his domestic political actions from his philosophy, but Holism and Evolution merits an important place in the main currents of modern thought.

References1. Smuts, J.C. Holism and Evolution (First published in 1926 in Cape Town and London) / J.C. Smuts. – Cape Town: Republished in 1987 by N & S Press, 1987.

- 178 -

2. Smuts, J.C. Selections from the Smuts Papers, vols. 5-7 / J.C. Smuts; еd. by Jean van der Poel. – Cambridge, U.K.: Cambridge University Press, 1973.3. Smuts, J.C. Walt Whitman: A Study in the Evolution of Personality / J.C. Smuts. – Detroit: Wayne State University Press, 1973.4. Wilber, K. Sex, Ecology, Spirituality. The Spirit of Evolution / К. Wilber. – Boston: Shambhala, 1995.5. Ионесов, В.И. Мультикультурализм как интеграционный процесс / В.И. Ионесов // Креативная экономика и социаль-ные инновации. – 2011. – № 1 (3). – С. 60-65.6. Ионесов, В.И. Интеграция культур и будущее человечества в дискурсе гуманистического рационализма / В.И. Ионесов // Вестник Самарского государственного технического универ-ситета. Серия: Психолого-педагогические науки. – 2012. – № 2 (18). – С. 77-83.7. Соловьёв, В.С. Красота в природе // Соловьёв В.С. Сочине-ния. – Москва: Мысль, 1990. – C. 351-389.

Примечание*Ян Христиан Смэтс (1870–1950), премьер-министр Юж-

но-Африканского Союза (позднее Южно-Африканской Ре-спублики). Родился 24 мая 1870 г. в Бовенплаце близ Рибек-У-эста в Капской колонии. Учился в университете Виктории в Стелленбоше, затем в Крайст-колледже Кембриджского уни-верситета. Он стал создателем философии «холизма» (от греч. holos – целое), по которой генерирующим фактором эволю-ции является стремление к созиданию целостностей. По его мнению даже в неорганической материи ясно прослеживается тенденция к формированию структур или целостностей; ее можно проследить в строении атома и свойствах химических соединений. Эта тенденция еще более очевидна в живой клет-ке, поведение которой нельзя объяснить законами механики, поскольку клетка является наглядным примером подчинения чрезвычайно сложной системы частей интересам целого. С появлением разума контроль, осуществляемый этой целост-ностью, обретает сознание, и развитие начинает происходить гораздо более быстрыми темпами. Венцом эволюции являет-ся личность, в которой мы сразу получаем как широчайшее разнообразие частей, физических и духовных, так и наибо-лее ярко выраженную индивидуальность. Смэтс полагал, что Дарвин переоценивал значение принципа выживания силь-

- 179 -

нейших и мало внимания уделял позитивным источникам эволюции. Он был убежден, что его концепция окончательно опровергла механистическую теорию в биологии, а в понятии единой личности человечество получило надежное основа-ние для этики. Смэтс изложил свою философию в книге «Хо-лизм и эволюция» (Holism and Evolution, 1926) (см.: http://www.krugosvet.ru/enc/istoriya/SMETS_YAN_HRISTIAN.html).

Савелова Е.В.* Художественная культура в контексте развития

национальных культурных сообществ Дальнего Востока России

Аннотация. В данной статье раскрываются основные про-блемы, связанные с исследованием понятий «художественная культура» и «искусство» в контексте развития национальных культурных сообществ Дальнего Востока России.

Ключевые слова: художественная культура, искусство, ре-гиональная культура, национальное культурное сообщество, коммуникация, социум, идентификация.

Savelova E.V.Art Culture in the context of development of national

cultural communities in the Far East of RussiaAbstract. This article reveals the main problems associated

with study of the concepts of art culture and art in the context of development of national cultural communities in the Far East of Russia.

Keywords: art culture, art, culture of region, national cultural community, communication, society, identification.

Современное российское общество в недавнем прошлом пережило период радикальных потрясений и трансформаций. Стратификационный хаос, деидеологизация, утрата основа-

* Савелова Евгения Валерьевна, доктор философских наук, кан-дидат культурологии, доцент, профессор кафедры культурологии и музеологии Хабаровского государственного института культу-ры (Хабаровск).

- 180 -

ний для личностной и национально-культурной самоиденти-фикации, отсутствие четких ориентиров в государственной политике привели в 1990-е гг. к тому, что деструктурирован-ным оказалось коммуникативное социокультурное простран-ство, в рамках которого осуществляется трансляция, воспри-ятие и функционирование культурных образцов.

В результате таких изменений общество неизбежно пре-вращается в набор индивидов со слабокоррелирующими между собой культурными моделями поведения. Как показы-вали опросы, человек 1990-х гг. уже не идентифицирует себя с «советским обществом», «советским человеком», но еще не идентифицирует с «россиянином» и даже с «жителем кон-кретного региона». Характерной чертой такого кризисного социума являлась маргинализация, утрата смысложизненных ориентиров и деструкция системы ценностных императивов. Безусловно, интересным и актуальным является определение условий и возможностей конструирования новой социокуль-турной реальности, новых перспектив в стратегии региональ-ной культурной политики.

Государство (власть) в различные периоды истории осу-ществляло такое конструирование с тем, чтобы воспроизве-сти систему коммуникации, управляемую и направляемую из единого центра. Однако значительную роль в создании новых социокультурных моделей играли и играют регионы, формируя в общероссийской панораме коммуникативного пространства более или менее оригинальные, но, несомненно, жизнеспособные варианты культурных конфигураций.

На Дальнем Востоке России в силу особых исторических условий сформировался специфический тип культурного пространства с относительным балансом положительной и отрицательной миграции и пока еще недостаточной сформи-рованностью «регионального ядра» и идейной платформы для общей культурной доминанты в регионе. С одной стороны, коренное население занимает менее 5 %; люди, чьи семьи жи-вут на Дальнем Востоке более 3 поколений, составляют 7 % на-селения; всего около 15 % составляют те, кто насчитывает три поколения предков-дальневосточников. С другой стороны, регион постоянно пополняется новыми потоками приезжа-ющих, в том числе из стран ближнего и дальнего зарубежья, попадающих в другое социальное и культурное пространство.

- 181 -

Такова характерная черта всех осваиваемых территорий, но дальневосточная ситуация во многом уникальна.

Исторически сложилось, что на территории одного реги-она вынуждены были сосуществовать различные варианты культур – аборигенных и переселенческих, одни из которых поглощались (ассимилировали), другие приспосабливались и адаптировались, третьи отчуждались и пытались сохранить свои культурные традиции. Люди, являющиеся носителями предельно разных культурных стереотипов поведения, были вынуждены жить вместе. При этом большая часть параметров их социальной самоидентификации оказалась нарушенной, а возможности восстановления – затрудненными.

Региональная культурная специфика во многом форми-рует мотивацию поведения и «жизненный стиль» людей, определяет особенности их эмоционального переживания и социокультурного опыта. В рамках специфической дальнево-сточной культуры слой совместно разделяемых культурных образцов крайне слаб. В этом варианте именно культурная де-ятельность является основанием, позволяющим осуществлять не только структурирование социокультурного пространства, но и любую значимую интеракцию вообще. Трансформация социокультурного пространства требует пересмотра осно-вания региональной культуры и поиска принципов ее новых конфигураций.

Так, полагаем, что одним из оснований для совершения ин-теракций и структурирования современного дальневосточно-го социокультурного пространства выступает национальное культурное сообщество – сложный, своеобразный и не до кон-ца изученный культурный феномен эпохи трансформации.

Национальные культурные сообщества региона возник-ли в последнее десятилетие прошлого века и имеют особый статус среди других социальных групп (профессиональных, религиозных, этнических, политических и т. д.). Не являясь в чистом виде этническим или конфессиональным образовани-ем, национальные культурные сообщества формировались и формируются по принципу идентификации себя в рамках той или иной национальной культуры. Понятие «национальное культурное сообщество» не синонимично понятиям «диаспо-ра» и «община», хотя терминологическая дифференциация не всегда осознается даже их представителями.

- 182 -

На сегодняшний день в культуре дальневосточного ре-гиона активно развиваются и функционируют свыше 20 на-циональных культурных сообществ (не всегда юридически оформленных), среди которых еврейское, украинское, нанай-ское, немецкое, корейское, белорусское, армянское, азербайд-жанское, татаро-башкирское и ряд других.

В ситуации недавнего исторического прошлого, когда госу-дарство и деструктурированное социокультурное простран-ство не имели единой доминанты, национальные культурные сообщества не столько проводили чью-либо «официальную» линию, сколько активно вырабатывали собственные автоном-ные регулятивы, актуальные и для современного региональ-ного культурного процесса.

Одним из таких регулятивов является художественная культура (и ее ядро – искусство), благодаря которой создают-ся условия для личностной и национально-культурной самои-дентификации, а также для актуального культурного диалога между представителями разных культурных традиций.

Немецкие романтики и, позже, В. Дильтей определяли, что в любой культуре прежде всего проявляется «дух народа» – это одна из ключевых категорий культуры, репрезентируемая в различных формах – в народном творчестве (фольклоре), ми-фах, лучших произведениях литературы, изобразительного и декоративно-прикладного искусства, театра, хореографии, му-зыки. Наряду с религией и философией, художественная куль-тура является той сферой культуры, в которой аккумулируется мировоззренческий опыт, опыт бытия в культуре, опыт само-идентификации. Благодаря художественной культуре возмож-но организовать пространство диалога, сотворчества, эмоцио-нально-чувственного переживания, эмпатии и рефлексии.

В рамках феноменологического интеракционизма культура рассматривалась как коммуникативное пространство бытия культурных смыслов, постоянно конструируемое активным субъектом. В этом ракурсе искусство выступает не столько как форма художественной культуры, сколько как один из способов «делания», конструирования культуры.

Поэтому в катастрофические периоды социальной истории роль искусства трудно было переоценить: в нем сохранялись основы национального менталитета, в «свернутом» виде акку-мулировались базовые ценности и смыслы, опыт эмоциональ-но-чувственной жизни. «Внешнее» конструирование кризис-

- 183 -

ной культуры средствами искусства и народного творчества было одним из путей сохранения коммуникативных механиз-мов и организации диалогового пространства с новыми куль-турными моделями.

Художественная культура, на наш взгляд, является одним из наиболее востребованных факторов конструирования социо-культурной реальности в условиях дальневосточного региона.

Нам представляется, что использование средств и потен-циала художественной культуры и искусства национальными культурными сообществами дальневосточного региона позво-ляет реализовать несколько стратегических культурных целей.

Одна из них – помочь человеку кризисного, маргинального мироощущения преодолеть ситуацию «атопии», хаоса, «без-домности» и найти в национальном искусстве смысложиз-ненные ориентиры для самоидентификации, объединения с «культурным Своим». Как правило, в национальных культур-ных сообществах делается акцент не на профессиональном уровне актуализации искусства, а на самодеятельном испол-нении, которое встраивает человека в новый, уютный «дом», возвращает ему в мифологизированной форме народное ис-кусство и ощущение причастности к культурной традиции.

Другая цель – сохранение традиции «высокого» нацио-нального искусства, приобщение к культурным образцам общезначимого характера для данного общества, представ-ляющим универсальные, фундаментальные эталоны худо-жественного творчества. Подобные эталонные формы наци-онального искусства в условиях региона возможно увидеть или услышать в концертных или театральных программах, в музейных коллекциях, в местах компактного проживания но-сителей данной культуры.

И еще одна важная цель – создание пространства диалога с другими культурными традициями. В этом случае нацио-нальное культурное сообщество становится особым культур-ным паттерном-посредником, в рамках которого и осущест-вляется интеракция представителей разных культур. Такое особое коммуникативное пространство, которое не является «собственностью» ни одной из взаимодействующих культур, наиболее эффективно моделируется через актуализацию кре-ативного, смыслотворческого начала, через диалогические структуры искусства.

- 184 -

Отдельные аспекты темы исторического пути и специфики этнонациональных культур на Дальнем Востоке разрабатыва-лись исследователями как Хабаровского, так и Приморского краев (В.В. Романова, А.С. Ващук, И.О. Сагитова, А.И. Петров, Э.М. Владыкина, В.И. Гоппе, Л.А. Герасимова, В.А. Королева, Г.Б. Дудченко, Е.Н. Чернолуцкая и др.), однако пока еще вне поля исследовательского интереса остается художественная практика национальных культурных сообществ. В связи с этим представляется актуальным проведение комплексного культурологического исследования национальных культур-ных сообществ Дальнего Востока России, выявление характера их функционирования и участия в процессах структурирова-ния коммуникативного пространства региона, использования средств искусства и художественной деятельности в организа-ции межнационального и межкультурного диалога.

Дёмин И.В.* Социокультурная идентичность как историософская проблема**

Аннотация. Рассматривается проблема социокультурной иден-тичности в контексте историософской проблематики. Анализиру-ется конструктивистский подход к социокультурной идентичности.

Ключевые слова: социокультурная идентичность, исто-рическая идентичность, философия истории, историзм, кон-структивизм.

Demin I.V.The social and cultural identity as a historiosophical problem

Abstract. The problem of social and cultural identity in the context of the problems of philosophy of history is considered. The constructivist approach to social and cultural identity is analyzed.

* Дёмин Илья Вячеславович, кандидат философских наук, до-цент кафедры философии и истории Самарского национального исследовательского университета им. академика С.П. Королёва (Самара).** Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 15-13-63002 «Философия истории в контексте постметафизи-ческого мышления» (Региональный конкурс «Волжские земли в истории и культуре России» 2015 года).

- 185 -

Keywords: social and cultural identity, historical identity, philosophy of history, historicism, constructivism.

Проблема социокультурной идентичности традиционно рассматривается в рамках социальной философии, социоло-гии и философии культуры. Однако понятие социокультур-ной идентичности предполагает также неустранимое истори-ческое измерение, что позволяет рассматривать его в рамках историософской проблематики. Идентичностью может обла-дать лишь исторический субъект, субъект истории.

Исходный факт, подлежащий осмыслению в рамках фило-софии истории, заключается в том, что научные и политиче-ские дискуссии относительно идентичности возможны и даже неизбежны, но спектр предполагаемых ответов на вопрос об идентичности того или иного социально-исторического субъ-екта не безграничен, но всегда укладывается в некий (более или менее широкий) диапазон. Так, если мы обратимся к вопросу об исторической идентичности русского народа, историки смогут указать на традицию восточного христианства, Византию, им-перию Чингисхана, Киевскую и Московскую Русь, но едва ли кто-то всерьёз станет связывать идентичность русских с Древ-ним Римом или арабским халифатом. Современная теория со-циокультурной идентичности должна принимать во внимание этот факт и избегать крайностей объективизма и релятивизма в трактовке социально-исторического субъекта.

В контексте философии истории социокультурная иден-тичность выступает в качестве идентичности исторической.

Под «исторической идентичностью» [5] в самом общем смысле понимается сущностная соотнесённость социально-го субъекта со своим прошлым, с той или иной исторической традицией. Такая формулировка предполагает, что для соци-ального субъекта всегда (даже в ситуации «кризиса идентич-ности») сохраняется принципиальная возможность отличить своё прошлое, от прошлого чужого, узнать и опознать себя в своём прошлом. Под «прошлым» в данном случае понимается не просто совокупность «образов прошлого», ещё сохраняе-мых в коллективной и индивидуальной памяти и воспроиз-водимых посредством исторических нарративов, но истори-ческая традиция, экзистенциальный исток существования социального субъекта как целостности.

- 186 -

Являются ли термины «историческая идентичность» и «со-циокультурная идентичность» синонимами? Ответ на этот во-прос зависит от того, признаётся ли история в качестве опре-деляющего (или даже единственного) фактора формирования социокультурной идентичности, или же, наряду с историче-скими, допускаются какие-то иные факторы: внеисторические (раса, географическая среда) или сверхисторические (Боже-ственное Провидение).

Отправной точкой постановки проблемы идентичности как проблемы историософской является становление исто-ризма как философского и мировоззренческого принципа.

Термин «историзм» имеет множество трактовок и применя-ется для характеристики различных (зачастую взаимоисклю-чающих) философско-исторических концепций [4, с. 36-55]. Что может выступать в качестве «общего знаменателя» раз-личных философских и методологических трактовок исто-ризма? Не что иное, как идея о том, что единство субъекта, его идентичность – это результат истории, исторического становления. Знаменитое высказывание Дильтея («что есть человек, может сказать ему только его история» [6, с. 13]) мо-жет быть применено не только к отдельному индивиду, но и к социально-исторической общности.

Всё многообразие конкретных трактовок исторической идентичности в современной философской литературе может быть локализовано между двумя противоположными полю-сами: субстанциализмом (реализмом, эссенциализмом) и кон-структивизмом (антиэссенциализмом).

Суть субстанциалистского подхода к проблеме социокуль-турной идентичности наиболее полно выражена в известном высказывании Вл.С. Соловьёва: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» [8, с. 187]. Идентичность нации как социально-и-сторического субъекта здесь только проявляется и реализует-ся в истории, но источник её – в сверхисторическом Замысле Бога. Идентичность, источником которой является «Замысел Бога», в строгом смысле слова, нельзя назвать идентичностью исторической. Принцип субстанциализма лежит в основании рассуждений об «особой исторической миссии» того или ино-го народа, цивилизации или социальной группы. Решающий аргумент субстанциализма в споре об идентичности – ссылка

- 187 -

на Божественное Провидение («так хочет Бог», «таков Замы-сел Бога») или на внеисторические факторы (биологические и/или географические). Подобный способ рассуждений харак-терен для идеологического и религиозного типов дискурса, в современной социальной философии и исторической науке в чистом виде он практически не встречается.

Современное социальное познание, преодолевающее суб-станциализм и натурализм, склоняется к признанию истории в качестве единственного фактора социокультурной идентич-ности, а следовательно, и к отождествлению понятий «исто-рическая идентичность» и «социокультурная идентичность». Социокультурные общности (народы, нации, социальные группы) обретают и утрачивают свою идентичность только в истории и посредством истории. В социальной философии XIX-XX вв. утверждается идея о сущностной историчности всякой социокультурной идентичности.

Если субстанциализм как методологический принцип практически утратил влияние на социально-гуманитарное познание, то конструктивизм в социальной философии и фи-лософии истории, напротив, приобрёл в последние десяти-летия статус господствующей методологической парадигмы. Базовая презумпция конструктивистского подхода к проблеме идентичности сводится к тому, что всякая идентичность есть конструкт, создаваемый в исторических повествованиях. В конструктивистски ориентированных версиях философии истории идентичность рассматривается как «эффект» нарра-тивного письма.

Одним из первых философов, сформулировавших ключе-вые положения конструктивистской парадигмы в осмысле-нии социокультурной идентичности, был Ф. Ницше. В эссе «О пользе и вреде истории для жизни» [7] проблема иден-тичности исторического субъекта затрагивается в контексте рассмотрения трёх типов исторического сознания и соответ-ствующих им трёх возможных модусов соотнесённости субъ-екта со своим прошлым («монументальная», «антикварная» и «критическая» история) [3].

Идеи, высказанные Ницше, спустя сто лет были подхва-чены представителями таких философских направлений, как постструктурализм (Р. Барт, М. Фуко, Ж. Деррида) неопраг-матизм (Р. Рорти), нарративная философия истории (Х. Уайт,

- 188 -

П.Вен, Х. Кёллнер, «ранний» Ф. Анкерсмит). В указанных фи-лософских направлениях представлены различные версии кон-структивистского подхода к социокультурной идентичности.

В контексте обсуждения понятия социокультурной иден-тичности наибольший интерес представляет третий выделен-ный Ницше тип истории – критическая история. «Человек, – писал Ницше, – должен обладать и от времени до времени пользоваться силой разбивать и разрушать прошлое, чтобы иметь возможность жить дальше; этой цели достигает он тем, что привлекает прошлое на суд истории, подвергает послед-нее самому тщательному допросу и, наконец, выносит ему приговор» [7, с. 253]. В модусе критической истории прошлое предстаёт как груз и оковы, которые мешают свободному дви-жению жизни, сдерживают это движение. Прошлое привлека-ется на суд жизни, жизнь выносит прошлому «приговор».

В приведённом фрагменте речь идёт не просто о критиче-ской оценке каких-либо событий и фактов прошлого, не просто о переинтерпретации имеющихся в распоряжении историка свидетельств и документов. Речь идёт о деструкции прошлого, о его замещении другим – сконструированным – прошлым, о трансформации идентичности субъекта. То прошлое, от кото-рого мы «действительно происходим» в модусе «критической истории» заменяется прошлым, от которого мы «хотели бы происходить». Релятивизм, который отчётливо прослеживается в концепте критической истории, имеет у Ницше не только эпи-стемологическую и аксиологическую, но, прежде всего, онтоло-гическую природу. Критическая история – «это как бы попытка создать себе a posteriori такое прошлое, от которого мы желали бы происходить в противоположность тому прошлому, от ко-торого мы действительно происходим» [7, с. 253].

Представленную в эссе Ницше трактовку исторической идентичности можно с полным правом назвать презентист-ской. Историческая идентичность, то прошлое, с которым отождествляет себя социальный субъект, конституируется в практиках настоящего. Однако в рамках конструктивистско-го подхода возможна и другая стратегия концептуализации феномена идентичности. Эта стратегия связана с признани-ем приоритетности не настоящего, а будущего, с акцентиро-ванием внимания на проективном характере человеческой деятельности и социального бытия в целом. В контексте этой

- 189 -

стратегии социокультурная идентичность рассматривается как проект, реализуемый в социальном бытии субъекта. Та-кая трактовка представлена, в частности, у И. Валлерстайна в статье с характерным названием «Существует ли в действи-тельности Индия?»

Историческое прошлое и историческая идентичность в кон-цепции Валлерстайна определяются практиками настоящего и проектами будущего. «Индийская культура, – пишет Валлер-стайн, – есть то, что мы все коллективно утверждаем о ней. Но мы можем изменить наше мнение. Если через 50 лет мы опре-делим индийскую историческую культуру иначе, чем мы опре-деляем ее сегодня, это будет означать, что индийская культура фактически изменится и в нашем прошлом» [1, с. 6]. Если куль-тура (а также социальная реальность, история) есть лишь то, что мы коллективно о ней утверждаем и знаем, то в этом случае исчезают какие-либо основания (за исключением сугу-бо прагматических или идеологических) для сопоставления и оценки различных исторических нарративов, различных стратегий историописания. Такая трактовка является пре-дельным выражением конструктивизма.

Валлерстайн стремится показать: «то, что включается в опи-сание исторической специфики Индии, само является постоянно меняющимся, подвижным и текучим феноменом» [1, с. 7]. В кон-тексте конструктивистского подхода акцентируется внимание на односторонней зависимости прошлого (образов прошлого) от настоящего и будущего. Нечто такое, как «история Индии», воз-можно благодаря тому, что в современном мире существует систе-ма суверенных государств, одним из которых является Индия.

А. В. Горюнов, Л. Е. Потанина и Е. Е. Шабалкина, развивая идеи, высказанные Валлерстайном в его статье, прямо кон-статируют, что социокультурная идентичность есть проект. Отвечая на вопрос, сформулированный Валлерстайном, они утверждают, что Индия существует лишь как проект и прак-тика (совокупность практик) его реализации [2, с. 145]. «Ин-дия будет существовать до тех пор, пока этот проект явно или неявно поддерживают его контрагенты (индивиды, социаль-ные группы, организации и т. д.)» [2, с. 145]. Однако сам этот проект является исторически изменчивым. «Как любая социо-культурная общность, Индия проходит через череду кризисов идентичности. В рамках кризисов идентичности проект под

- 190 -

названием “Индия” претерпевает определенные изменения в диапазоне от полного отказа от проекта до фанатичного сле-дования традиции» [2, с. 145]. При таком подходе «история Индии» всегда будет определяться содержанием политическо-го проекта и трансформироваться в ходе его трансформаций: «чтобы понять прошлое, нужно сначала нарисовать картину настоящего и будущего» [2, с. 145].

Трактовка истории в рамках конструктивистской парадиг-мы предполагает, что наше видение и понимание прошлого всегда опосредованы настоящим (практиками настоящего) и проектами будущего. Прошлое, с которым соотносится и отождествляет себя социальный субъект, не является чем-то неизменным, раз и навсегда данным. Означает ли это, что со-циокультурная идентичность – это только проект и только конструкт? Верно, что социальный субъект можем обладать идентичностью, отождествлять себя с тем или иным истори-ческим наследием лишь в контексте определённого проекта. Но из этого не следует, что этот проект (идентичность как про-ект) может произвольным образом выбираться субъектом. Не подвергая сомнению тезис о том, что понятие идентичности включает в себя неустранимый проективный аспект (посколь-ку человеку вообще присущ проективный способ существо-вания), необходимо спросить: является ли социокультурная идентичность только проектом или же она является чем-то ещё? В оптике конструктивизма оказывается видна лишь одна сторона медали, тогда как вторая, оборотная, сторона от кон-структивизма принципиально ускользает. Другая сторона ме-дали становится отчётливо видна в зеркале историзма.

Литература1. Валлерстайн, И. Существует ли в действительности Ин-дия? / И. Валлерстайн // Логос. – 2006. – № 5(56). – С. 38.2. Горюнов, А.В. Социокультурная идентичность как про-ект / А.В. Горюнов, Л.Е. Потанина, Е.Е. Шабалкина // Власть. – 2013.– № 12. – С. 143-145.3. Дёмин, И.В. Ф. Ницше и постметафизическая философия истории / И.В. Дёмин // Клио. – 2014. – № 6(60). – С. 3-7. 4. Дёмин, И.В. Философия истории в постметафизическом кон-тексте / И.В. Дёмин. – Самара: Самар. гуманит. акад., 2015. – 251 с.5. Люббе, Г. Историческая идентичность / Г. Люббе // Вопро-сы философии. – 1994. – № 4. – С. 108 113.

- 191 -

6. Михайлов, И.А. Ранний Хайдеггер: Между феноменоло-гией и философией жизни / И.А. Михайлов. – Москва: Про-гресс-Традиция; Дом интеллектуальной книги, 1999. – 284 с.7. Ницше, Ф. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 1 / Ф. Ницше; пер. с нем. Я. Бермана, Т. Гейликмана, Г. Рачинского, С. Франка. – Санкт-Петербург: Азбука, Азбука-Атгикус, 2011. – 480 с.8. Русская идея / сост. М.А. Маслин. – Москва: Республика, 1992. – 496 с.

Корецкая М.А.* Режим публичности: политический контекст

и культурные условия** Аннотация. В статье рассматривается зависимость режи-

ма публичности от политического контекста и культурных ус-ловий. Также рассматриваются ожидания, связанные с транс-формацией публичного пространства в культурной среде, возникшей с появлением сетевых медиа. Эти ожидания про-тиворечивы: есть прогнозы как нового расцвета гражданского общества, так и полной деградации публичной сферы.

Ключевые слова: публичное, приватное, парресия, сете-вые медиа, медиасреда, гражданское общество.

Koretskaya M.A.The regime of publicity: the political context and cultural

conditionsAbstract. The article discusses the dependence of the regime of

publicity from the political context and cultural conditions. Also it problematizes expectations associated with the transformation of the public sphere in a culture that has arisen with the emergence of networked media. These expectations are controversial: there are predictions of a new flourishing of civil society, as well as the complete degradation of the public sphere.

* Корецкая Марина Александровна, кандидат философских наук, доцент, заведующая кафедрой философии Самарской гума-нитарной академии (Самара).** Данное исследование выполнено при финансовой поддержке фонда РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта «Амби-валентность власти: мифологический, онтологический и практи-ческий аспекты» (проект РГНФ № 14-03-00218).

- 192 -

Keywords: publicity, privacy, parresia, network media, media environment, civil society.

Сегодня наличие публичного пространства воспринимается как нечто само собой разумеющееся, режим публичности про-возглашается некой незыблемой ценностью, что, тем не менее, не отменяет угрозы деградации этой сферы, о чем все чаще го-ворят то в связи с кризисом представительской формы демо-кратии, то в контексте осуждения манипулятивных технологий СМИ. Прежде чем ставить вопрос об обоснованности этих не-гативных ожиданий, имеет смысл обозначить политический и культурный контекст, в котором публичное пространство мо-жет быть востребовано в принципе, коль скоро оно свойствен-но не всем обществам. Как известно, публичное пространство как пространство буквально «общего дела» исторически воз-никло в античности вместе с прямой полисной демократией, которая предполагала, что многие (пусть к этим многим отно-силось и не более трети или даже четверти общего населения) так или иначе имели прямой доступ к принятию решений, в том числе и политических, а решения эти принимались в инте-ресах большинства. Эта система управления была чрезвычайно дорогостоящей, хрупкой, склонной к эксцессам и ее более-ме-нее вменяемое функционирование предполагало не только со-блюдение таких принципов как isonomia (равенство всех перед законом) и isegoria (право каждого свободно высказываться по любому вопросу и быть выслушанным), но и целого ряда сложных культурных механизмов, направленных на решение практически неосуществимой задачи сделать каждого, кто об-ладает гражданскими правами, способным (по крайней мере потенциально) к тому, чтобы смотреть дальше своих частных (семейных, клановых, корпоративных) интересов и выступать в качестве субъекта политической воли. Общее благо как прин-цип принятия решений – слишком тонкая, неопределенная и спорная материя в ситуации отсутствия сакральных авторите-тов, оно-то и требовало изобретения публичного пространства как зоны открытого соперничества за влияние на сообщество и общественного контроля за выполнением принятых реше-ний. С этим связан подробно рассмотренный М. Фуко прин-цип parresia – добровольного, честного и прямого публичного высказывания по существу вопроса. Эта правдивая речь от-

- 193 -

ветственна, поскольку если высказанная правда не понравится большинству (или предложенное решение в ходе выполнения приведет полис в тяжелую ситуацию), за нее говорящий готов заплатить высокую цену вплоть до ссылки и смерти [5, с. 70]. И в этом смысле parresia как идеал публичного высказывания противостоит как демагогии, так и лести (двум врожденным порокам публичности). При этом гражданское самосознание и мужество говорить правду не были предметом только лишь ин-дивидуальной этики, они поддерживались разными культур-ными практиками и механизмами. К таким механизмам отно-сились публичные зрелища: театр, «переключавший» частные аффекты в режим общего катарсиса и игры, наглядно являвшие публике образец arete (т. е. доблести). Ключевой практикой, воспитывавшей способность к парресии была epimeleia (фило-софская, и прежде всего, сократическая «забота о себе») [5].

Современные представительские формы демократии на-следуют у античности и значимость публичного пространства. Но массовый характер обществ и вездесущее в индустриаль-ную и постиндустриальную эпоху отчуждение создает здесь свои проблемы. В конституциях подавляющего большинства современных стран обозначено, что субъектом суверенности является народ, каждый индивид априори наделен правами, но имеется существенный зазор между декларированным гражданским статусом и реальным участием в принятии ре-альных решений. Представительская форма с ее делегирова-нием суверенности делает неизбежной профессионализацию и замкнутость политических элит, на которые с недоверием поглядывает молчаливый и политически пассивный избира-тель-налогоплательщик, с головой ушедший в частную жизнь. В этом смысле Ричард Сеннет [3] говорит об окончательном торжестве общества интимности и падении публичного че-ловека в современном культурном пространстве Запада. Ли-беральная в своей основе идея гражданского общества была призвана, по крайней мере, смягчить эти проблемы, посколь-ку если не всякий гражданин может напрямую участвовать во власти, то всякий, во-первых, может требовать от властных институтов отчета, и, во-вторых, выступать с гражданскими инициативами. При этом в качестве культурных механизмов, обеспечивающих работу режима публичности, рассматрива-ются медиа вообще и СМИ в частности, поскольку они могут

- 194 -

и должны выступать в качестве посредника между властью и обществом; делать принятые «наверху» решения, по крайней мере, прозрачными для каждого индивида как субъекта граж-данских прав; снабжать всегда недостаточно квалифицирован-ного обывателя экспертными мнениями и критериями оценки действий власти, а также делать факты злоупотребления пол-номочиями достоянием широкой общественности. Для выпол-нения этой миссии СМИ должны быть независимыми, почему и употребляется метафора «четвертой власти» как «права за-давать вопросы и требовать на них ответа» [6, с. 270]. Однако на деле классические массмедиа в силу исключения прямой интеракции [1, с. 10] представляют собой однонаправленный канал распространения информации, который соблазнитель-но легко контролировать, превращая в мощный ресурс мани-пулятивного воздействия, и, соответственно, вместо граждан-ского общества мы получаем инфантильное и потребительски настроенное массовое общество.

Интерактивность, все более набирающая обороты в совре-менных сетевых медиа, вроде бы переламывает ситуацию и дарит публичности новый исторический шанс: всякий имеет право, возможность и обязанность не просто знать обо всем, но и высказываться на неопределенно широкую публику по поводу чего угодно. Равенство всех перед сетью означает, по словам Аллы Митрофановой, «новый эгалитарный макси-мум» [2, с. 8], вследствие чего пользователь перестает быть аполитичным. Поскольку технически возможно вмешатель-ство пользователя в любой текст, властный дискурс может быть «похищен» и спародирован, любая официальная инфор-мация может быть оспорена во всеуслышание самой пользо-вательской аудиторией, что позволяет говорить о так назы-ваемом информационном риске власти. Аудитория не ждет более журналистских расследований, но доверяет блоггерам, а социальные сети прекрасно работают в качестве альтерна-тивного источника новостей, создавая свою повестку дня и вирулентным образом распространяя свидетельства очевид-цев разного рода резонансных происшествий, что ставит под сомнение официальную версию событий. Сетевые медиа по-зволяют индивидам с общими взглядами, интересами и про-блемами с легкостью находить друг друга вне зависимости от географических расстояний и создавать весьма внушительные

- 195 -

сообщества. То есть сети превратились в мощное средство формирования общественного мнения и даже политических инициатив и консолидации «снизу», что дает повод говорить даже о возвращении к прямой демократии, которая благода-ря новым техническим медиасредствам оказывается впервые возможна в условиях массового общества.

Однако консолидация снизу может быть апроприирована в том числе и террористическими организациями, борьба с ко-торыми, если проводить ее радикально, превратит Интернет в зону тотального контроля под «соусом» заботы о нас. К тому же есть целый ряд сомнений по поводу того, что сетевые медиа обеспечат действительный ренессанс публичности, поскольку возникает подозрение, что при общей диктатуре принципа зрелищности, вопреки просвещенческому лозунгу «знание – сила» имеет место то самое «бессилие критики», которое П. Слотердайк назвал сумерками цинизма [4, с. 25]. Да, почти все знают почти все, все могут публично высказаться или про-голосовать по поводу чего угодно и даже коллективно заявить свои позиции. Но много ли это меняет на уровне решений?

Возможно, что современное пространство публичного зре-лища носит вовсе не демократический, а, так сказать, плебей-ский характер: оно предназначено для тех, кто по определе-нию ничего не решает, и, соответственно, даже высмеивание и жесткая критика служат не тому, чтобы вовлечь публику в об-суждение насущных проблем, а чтобы отвлекать и развлекать массовую силу. Низовое пародирование и разоблачение про-сто позволяет недовольным «выпустить пар» без особенно ри-скованных последствий. Другой стороной все той же пробле-мы является тенденция подмены публично значимого знания простым обнародованием приватной жизни публичных и не очень публичных персон, что является эффектом общей уста-новки культуры потребления на развлекательный характер информации. Не слишком впечатляющая степень действенно-сти сетевой публичности может также оказаться оборотной стороной принципа пользовательской легкости. Принадлеж-ность к сообществу граждан прежде давалась большой ценой и потому сама была ценностью, а публичное пространство даже при соблюдении принципа свободы слова все-таки было пространством высоких ставок и большого риска. Интер-нет-среда, напротив, позиционируется как среда повышенной безопасности, сводящая риски и даже дискомфорт общения к

- 196 -

минимуму. В итоге легкость сетевого высказывания поддер-живает не столько фигуру эксперта, сколько дилетанта, пол-ного сверхценных идей, у которого просто по поводу всего уже есть свое готовое мнение – но в каком смысле оно «свое»? Пользователь согласен оставлять комментарии, подписывать петиции и прочими способами демонстрировать активность гражданской позиции, но лишь до тех пор, пока это делается легко (в пару кликов) и ни к чему особо не обязывает. Что ж удивляться, если критика, которая субъекту ровным счетом ничего не стоит вместо парресии демонстрирует в избытке деструктивный всплеск того, что Ф. Ницше называл рессен-тиментом (злопамятности и нечистой совести).

Подводя итоги, можно сказать, что актуальные тенденции имеют двойственный характер. Интернет в качестве новой культурной среды дает новые возможности для возрождения публичного пространства, но Сеть едва ли сама обеспечит формирование гражданского самосознания: она предостав-ляет возможность высказывания, но не формирует субъек-та, способного к «мужеству истины». Однако в любом случае диспозитивы власти и режимы публичности постоянно меня-ются, и крайне важно понимать плюсы и минусы актуального положения дел. Поддержание режима публичности в рабочем, «здоровом» состоянии – крайне важная задача, для решения которой публичное пространство не должно рассматриваться в качестве зоны эффективной манипуляции общественным мнением (даже при наличии самых благих побуждений), в противном случае нас ожидает перспектива массового обще-ства, потребительски настроенного и не всегда предсказуемо переключающегося с эйфории на агрессию. В этом контек-сте способность быть субъектом внятного и ответственного публичного высказывания должна характеризовать сегодня представителя не только элит, но и широкой пользователь-ской аудитории.

Литература1. Луман, Н. Реальность массмедиа / Н. Луман; пер. с нем. А.Ю. Антоновского. – Москва: Праксис, 2005. – 256 с.2. Митрофанова, А. Субъект в сетях: реполитизация субъек-тивности и деполитизация идентичности // Медиафилософия VII. Медиареальность субъекта / А. Митрофанова; под ред. В.В. Савчука, М.А. Степанова. – Санкт-Петербург: Изд-во Санкт-Петербург. философ. о-ва, 2011. – С. 7-25.

- 197 -

3. Сеннет, Р. Падение публичного человека / Р. Сеннет; пер. с англ. О. Исаевой, Е. Рудницкой, Вл. Софронова, К. Чухрукид-зе. – Москва: Логос, 2002. – 424 с.4. Слотердайк, П. Критика цинического разума / П. Слотер-дайк; пер. с нем. А.В. Перцева. – Екатеринбург: Изд-во Ураль-ского ун-та, 2001. – 583 с.5. Фуко, М. Герменевтика субъекта: курс лекций, прочитан-ных в Коллеж де Франс в 1881-1982 учебном году / пер. с фр. А.Г. Погоняйло. – Санкт-Петербург: Наука, 2007. – 677 с.6. Черных, А. Мир современных медиа / А. Черных. – Москва: Изд. дом «Территория будущего», 2007. – 312 с.

Степанов И.В.* Экспансия «политики» в пространстве культурыАннотация. В современном мире применительно к раз-

личным видам культурной деятельности все более широко используется слово «политика». Причиной этого служит кон-центрация значений, связанных с политической конкуренци-ей, вокруг слова «власть». Опасность безграничной экспансии «политики-власти» кроется в сокращении области теоретиче-ской критики властных отношений.

Ключевые слова: политика, власть, критика.

Stepanov I.V.Expansion of «politics» into space of culture

Abstract. In the modern world with reference to various kinds of cultural activity the word «politics» is widely used. The reason of it is concentration of the values connected with a political competition around a word «authority». Danger of boundless expansion of «politics-authority» is in reduction of area of theoretical criticism of imperous attitudes.

Keywords: politics, authority, criticism.

Как это ни странно прозвучит, но начало широкой экс-пансии концепта «политика» в область культуры происходит одновременно с первой серьезной попыткой десакрализа-

* Степанов Иван Викторович, кандидат исторических наук, доцент кафедры философии Самарского государствен-ного технического университета (Самара).

- 198 -

ции методов борьбы за власть в трудах Никколо Макиавел-ли «Государь» и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». Не вдаваясь в детальный анализ этих сочинений, попытаемся выделить черты, отражающие способ философствования ха-рактерный для знаменитого итальянского мыслителя.

Историческая база, на которую опирается Макиавелли, ограничивается анализом источников Античности до преоб-разования Римской республики в империю, а также рассмотре-нием политических и военных событий эпохи Возрождения. Античный опыт им идеализируется, и на его фоне современ-ность кажется неприглядной. Макиавелли не пытается раз-граничивать сферы военной теории и политики. Для него война – это основной инструмент политической деятельно-сти, а полководец в то же самое время – обязательно политик: «Страсть к завоеваниям – дело без сомнения весьма обыкно-венное и естественное: завоеватели, умеющие достигать своих целей, достойны скорее похвалы, чем порицания; но создавать планы, не будучи в состоянии их осуществить, – и неблаго-разумно и нелепо» [2, с. 29]. Именно поэтому в области воен-ной теории взгляды Макиавелли так же противоречивы, как и в политических вопросах, что объясняется патриотизмом, проявляющимся в желании видеть Италию объединенной на национальном фундаменте, с одной стороны, и стремлением свести всю политическую деятельность к защите чисто лич-ных интересов «взыскующего славы» – с другой. При этом значения, связанные с политической деятельностью, сконцен-трированы у Макиавелли вокруг слова «власть», а не вокруг слов «долг», «ответственность» или даже «управление».

Здесь уместно поставить вопрос «что делает творчество Макиавелли актуальным по сей день, несмотря на столь явную противоречивость?» На наш взгляд, его способ философство-вания – это начинающая себя осмысливать рефлексия полити-ки будущего (для итальянского мыслителя) Нового и Новей-шего времени. Язык военной теории вместе с политической терминологией восполняет у Макиавелли функции языка ре-лигии и формирует новую систему, в которой политическая составляющая работает как механизм манипуляций едини-цами обыденного языка, а военно-стратегическая составляю-щая структурирует уровни этих манипуляций. Итальянский философ придал импульс, благодаря которому военно-страте-

- 199 -

гическая риторика стала неотъемлемой частью политическо-го дискурса, а некоторые вопросы политики, в свою очередь, начали рассматриваться в военно-теоретическом ракурсе. Но, что еще более важно, Макиавелли связал концепты «по-литика» и «власть» настолько тесно, насколько тесно связаны сегодня «вера» и «религия», «знание» и «наука», «прекрасное» и «искусство». Более того, десакрализуя природу происхожде-ния властных отношений, итальянский философ вместе с тем стремился показать, что политическая деятельность остается уделом немногих талантов.

В истории философии Нового времени существовало не-сколько серьезных попыток ухода от возрастающей синони-мизации «власти» и «политики», среди которых выделяются проекты Карла Маркса и Фридриха Ницше. Для обоих первый концепт охватывал неизмеримо более широкую группу значе-ний, чем второй. И Маркс, и Ницше в системе властных от-ношений не отводили политической деятельности решающей роли, воспринимая ее скорее как функционирование инсти-тутов государственного управления. Однако эти попытки не остановили распространения смысла «политики» на различ-ные виды культурной деятельности, что особенно заметно в творчестве Мишеля Поля Фуко.

В курсе лекций «Рождение биополитики» Фуко прямо го-ворит: «Я не изучал и не хочу изучать реальную управленче-скую практику, такую, какой она развивалась, определяя там и тут ситуацию, возникающие в связи с этим проблемы, изби-раемые тактики, используемые инструменты, проекты переу-стройства и т. п. Я хотел изучить искусство управлять, то есть способ мыслить наилучшее управление, а также и в то же время рефлексию о наилучшем из возможных способов управлять. Другими словами, я пытался ухватить инстанцию рефлексии в практике управления и о практике управления» [3, с. 8]. Далее Фуко анализирует методы конструирования знания с целью наилучшего управления государством, характерные для Сред-невековой, Новой и Новейшей эпох. Однако затем француз-ский философ показывает, что этот предварительный анализ ему нужен для того, чтобы выявить способы функциониро-вания властных отношений повседневности, которые носят преимущественно нефизический характер. Государство Но-вого времени для Фуко является лишь продолжением граж-

- 200 -

данского общества даже в системе, где оно предстает в каче-стве «нежелательного карателя», без которого «справедливый патрон», т. е. общество не может, увы, обойтись. Гражданское общество, в свою очередь, есть «коррелят технологии управ-ления», рациональность которой строится исходя из логики экономичности операций в процессе производства и обмена.

Нам бы хотелось продолжить мысль Фуко. Сегодня исполь-зование слова «политика» стало повсеместным явлением. Им, как и словом «война», все чаще обозначают различные виды стратегий культурной деятельности в таких областях, к кото-рым ранее это слово не применялось (например философия, наука, искусство). Проблема состоит в том, что экспансия «политических значений», следующая логике экономичности словарного запаса не уменьшает степень сакрализации госу-дарственных, корпоративных, клановых политических отно-шений. Опасность подобной ситуации мы усматриваем в уси-ливающейся тенденции формирования такого рода дискурса, в котором критика власти предстает либо в качестве нудного теоретизирования по поводу того, что не стоит разговора, т. е. повседневных манипуляций друг другом, либо в качестве та-кого же банального брюзжания по поводу того, что мы не мо-жем конструктивно критиковать, якобы в силу своего непро-фессионализма. Проще говоря, теряется дистанция критики, характерная для сочинений Фуко и, в меньшей степени, для творчества Макиавелли.

В области философской деятельности мы видим лишь два способа, которые могут помочь хоть как-то преодолеть сло-жившуюся ситуацию:

1. Можно в духе концепции «позднего» Витгенштейна провести кропотливую работу по контекстуальному анализу сочетания слов «власть», «политика», «война», подобную той работе, которую Винсент Декомб провел со словом «субъект», показав, как универсализация термина лишает его конкрет-ных значений. Для того чтобы вернуть «политике» конкрети-ку, мы должны использовать «дополнение». Тогда «политика» разобьется на много «политик» и сакрализация комплекса действий, которую будет выражать каждая из них, встретит массу трудностей.

2. Можно, исходя из «стратегии» Фуко, противопоставить «микро-политику», желающую критического отношения в

- 201 -

том числе и для себя, «большой политике», стремящейся пол-ностью контролировать пространство критики.

Первая из этих стратегий крайне трудоемка, вторая – весь-ма рискованна.

Литература1. Декомб, В. Дополнение к субъекту: исследование феноме-на действия от собственного лица / В. Декомб. – Москва: Но-вое литературное обозрение, 2011. – 576 с.2. Макиавелли, Н. Государь; Рассуждения о первой декаде Тита Ливия; О военном искусстве: сборник / Н. Макиавел-ли. – Минск: Попурри, 2009. – 672 с. 3. Фуко Мишель. Рождение биополитики / М.П. Фуко. – Мо-сква: Изд. дом «Наука», 2010. – 448 с.

Лепешкина Л.Ю.* Обряды жизненного цикла народов Поволжья через

призму советской идеологииАннотация. Советская культурная политика стала источ-

ником порождения новых типов взаимоотношений между людьми. В силу этого обряды жизненного цикла народов По-волжья были подвергнуты серьезной модернизации, что при-вело к созданию особой системы обрядности, построенной по принципу новаторства и переосмысления прошлого опыта.

Ключевые слова: обряды жизненного цикла, социализм, советская идеология, повседневная культура, модернизация.

Lepeshkina L.Yu.The life cycle rites of the peoples of the Volga region

through the prism of Soviet ideologyAbstract. The Soviet cultural policy has become a source of

generation for new types of relationships between people. Therefore, the life cycle rites of the peoples of the Volga region have been subjected to serious modernization that has led to the formation of a special system of ritualism constructed on the principle of innovation and rethinking of past experience.

* Лепешкина Лариса Юрьевна, кандидат исторических наук, до-цент кафедры философии, истории и правоведения Поволжского государственного университета сервиса (Тольятти).

- 202 -

Keywords: life cycle rites, socialism, Soviet ideology, everyday culture, modernization.

В советское время развитие обрядов жизненного цикла народов Поволжья во многом определялось образом жизни местного населения региона, характер которого приобрел идеологическую, марксистскую интерпретацию. В силу этого возникла необходимость создавать новые алгоритмы взаи-моотношений между людьми и внедрять их в повседневную культуру. После Октябрьской революции 1917 года традици-онная культура начала достаточно быстро разрушаться, при-чем по некоторым направлениям совершенно неестественным путем. Например, государство целенаправленно стремилось искоренить религиозные пережитки. Соответственно, в пер-вую очередь уничтожались обряды и традиции, воплощавшие религиозные символы. Поскольку за короткий срок заста-вить людей отказаться от традиций, являвшихся основой их жизненного уклада, было сложно, государство не всегда ре-шалось искоренить «старые обряды», а, скорее, пыталось вы-теснить их так называемой «социалистической обрядностью» [1, с.165]. Тем не менее, данный тип обрядности с ее оттенком новизны базировался на дореволюционных традициях, был их симулякром.

Эклектический характер обрядов жизненного цикла в XX в. наиболее ярко проявился в свадебных и похоронно-по-минальных ритуальных системах волжан. Одним из приме-ров может служить свадьба мордвы-эрзя в 50-е гг. прошлого столетия. Вступление молодых людей в брак начиналось со сватовства, которое длилось два дня. В первый день сватался будущий свекор, во второй – будущая свекровь. Родные неве-сты обязательно дарили им подарки в виде полотенец, сваты же редко одаривали потенциальных родственников. Все вы-шеперечисленные действия относятся к традиционным эле-ментам свадебной обрядности, но далее происходит смешение прежних и социалистических представлений о бракосочета-нии. После согласия молодых людей на брак осуществлялась регистрация в ЗАГСе, затем следовало венчание. Если жених и невеста не хотели венчаться, то свадьба считалась не состояв-шейся. Между регистрацией и венчанием мог быть интервал. Только после венчания начиналось празднование свадьбы [2].

- 203 -

Что касается похоронно-поминальной обрядности на-родов Поволжья, то в советское время она приобрела черты гражданственности и включала в себя в качестве обязатель-ных элементов гражданскую панихиду и музыку духового оркестра [3, с. 129]. Эти элементы сочетались с некоторыми проявлениями традиционной обрядности, более распростра-ненной в сельской местности. Сохранялся обычай устраивать после похорон поминальный обед, на котором произносились добрые слова об умершем. Как и прежде, поминки справля-лись в день похорон, на седьмой, девятый и сороковой дни, а также через год после смерти [4; 5]. Однако большая часть советских людей исключала из обрядовых действий в эти дни традиции религиозного характера, и смыслом поминальных трапез стали теплые воспоминания собравшихся о близком человеке, ушедшем из жизни. По сути, поминовение усопших превратилось в инструмент взаимного соболезнования и пре-одоления критической ситуации.

Ключевым фактором, способствовавшим разрушению прежних традиций, стало ограничение деятельности пра-вославных и мусульманских священнослужителей, которое проявлялось в закрытии храмов и мечетей. Немаловажную роль в годы советской власти играла антирелигиозная про-паганда. Так, был принят ряд постановлений, которые каса-лись улучшения работы по внедрению в жизнь и быт населе-ния социалистических обрядов. В различных районах страны создавались комиссии по советским традициям, праздникам и обрядам, публиковались методические указания по про-ведению того или иного обряда. Например, постановлением Совета министров Чувашской АССР от 28 декабря 1968 г. в Чувашии был создан Республиканский Совет по внедрению новой гражданской обрядности, которым были разработа-ны различные мероприятия в этой области и рекомендованы к исполнению министерствам и ведомствам Республики [6]. На всесоюзном уровне политика борьбы советской идеологии с традициями нашла отражение в постановлении Пленума ЦК КПСС от 1983 г. «Актуальные вопросы идеологической, массо-во-политической работы партии», в котором подчеркивались важность пропаганды научно-материалистических взглядов среди жителей страны и необходимость атеистического вос-питания [7, с. 73].

- 204 -

Тем не менее, изменения, произошедшие в обрядах жиз-ненного цикла в XX столетии, не могли объясняться лишь идеологическими причинами. Особое значение здесь име-ли процессы урбанизации. Например, согласно материалам статистико-этнографических исследований, проведенных в Чувашской АССР в 1981-1982 гг., в городе отдавалось пред-почтение гражданскому похоронно-поминальному обряду (с венками, оркестром, речами и т. д.) – 53,7 %. Старинный чувашский похоронный обряд с полным соблюдением рели-гиозных предписаний исполнялся лишь 5,8 % городского на-селения [5, с. 213]. Следовательно, на протяжении всего XX столетия похоронно-поминальные обряды народов региона приобретали много новых характеристик под влиянием ур-банизации. То самобытное, индивидуальное, что отражало этническую специфику населения Поволжья (установление надгробных памятников юпа у чувашей, совершение общих молений, «приглашение» усопших предков у марийцев, риту-альное жертвоприношение животных у татар и т. д.), раство-рялось в условиях города. Так, основные поминки проводят-ся преимущественно в день похорон. Причем неотъемлемой частью поминальной трапезы повсеместно у всех городских жителей региона являются алкогольные напитки, что проти-воречит традициям местного населения (прежде вместо вод-ки употреблялся квас, кисель или медовая сыта).

В то же время, несмотря на усилия партийных органов в борьбе с религиозными пережитками, в похоронно-поми-нальной обрядности народов Поволжья постоянно воспроиз-водились и поддерживались некоторые этнические традиции. В советский период продолжали совершаться очистительные ритуалы, связанные с представлениями о сверхъестественных возможностях умерших. По-прежнему существовала вера в то, что душа усопшего навещала родной дом в течение сорока дней после смерти. В сельской местности были распространены мифы о покойниках, которые якобы во сне могли явиться к жи-вому человеку и выразить неудовольствие, если ритуалы их по-гребения или поминовения были совершены неправильно [8].

В заключение необходимо отметить, что обряды жизнен-ного цикла народов Поволжья улавливали и отражали про-цессы, происходившие в социалистическом обществе. Вместе с тем традиционные элементы в обрядности волжан указы-

- 205 -

вали на стремление людей действовать в трудных и меняю-щих привычное течение жизни ситуациях, опираясь на опыт предыдущих поколений, что может служить свидетельством устойчивости коллективных представлений о взаимоотноше-ниях живых и мертвых.

Источники и литература1. Комплексное собирание, систематика, экспериментальная текстология. Вып. 2: материалы VI Междунар. школы моло-дого фольклориста (22-24 нояб. 2003 г.) / отв. ред. В.М. Гацак, Н.В. Дранникова. – Архангельск, 2004. – 222 с.2. Архив Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Ми-клухо-Маклая Российской академии наук (АИЭА РАН, Мо-сква). Ф. 47. Оп. 12. Д. 1012. Л. 32. 3. Угринович, Д.М. Обряды: за и против / Д.М. Угринович. – Москва: Политиздат, 1975. – 175 с.4. Закович, Н.М. Советская обрядность и духовная культура / Н.М. Закович. – Киев: Изд-во «Наукова думка», 1980. – 221 с. 5. Этнокультурные процессы в Поволжье и Приуралье в Со-ветскую эпоху (до середины 1980-х годов) / отв. ред. В.В. Пи-менов, В.П. Иванов. – Чебоксары: НИИЯЛИЭ, 1991. – 234 с.6. Научный архив Чувашского государственного института гуманитарных наук (НА ЧГИГН). Отд. III. Ед. хр. № 2229. Л. 4.7. Материалы Пленума Центрального комитета КПСС. 14-15 июня 1983 года. – Москва: Политиздат, 1983. – 80 с.8. Российский этнографический музей (РЭМ). Ф.10. Оп. 1. Д. 31. Л. 44.

Болотникова Е.Н.* Культурная политика в образовании: штрихи

к портрету Аннотация. Основные черты культурной политики в сфе-

ре образования связаны с изменением хронотопа человече-ского бытия. Среди них: виртуализация, персонализация, управляемая инициативность, практическая полезность и краткосрочность. Утверждение единства общества выступает общей целью деятельности государства и выражается в усили-ях по преодолению географических, национальных и религи-озных противоречий.

* Болотникова Елена Николаевна, кандидат философских наук, доцент кафедры философии Самарского государственного тех-нического университета (Самара).

- 206 -

Ключевые слова: образование, самость, виртуальная ре-альность, стратегия, проект, единство.

Bolotnikova E.N.Cultural policy in education. Strokes to the portrait

Abstract. The main features of the cultural policy in the sphere of education are linked to a change in the chronotope of human life. They include: virtualization, personalization, controlled initiative, practical usefulness and brevity. The general goal of the state is the assertion of the unity of society, which is reflected in efforts to overcome the geographic, ethnic and religious conflicts.

Keywords: education, selfhood, virtual reality, strategy, project, unity.

Проблематика власти в культуре и власти культуры чрезвы-чайно актуальна по нескольким причинам. Во-первых, для со-временника радикально меняется хронотоп существования. А. Корсани определяет этот феномен в двух чертах: 1) дезориента-ция во времени (потеря темпорального горизонта человеческого существования) и 2) «колонизация нерабочего времени (инве-стирование всех типов времени в “производство самости”)» [1, c. 51-71]. Отсюда следует, что культурные практики, творческая деятельность оказываются жизненно необходимыми и имеют не меньшее значение, чем оплачиваемый труд. Во-вторых, постин-дустриальное общество характеризуется смещением структуры занятости населения, культурные индустрии выступают сферой приложения профессиональных сил все большего количества людей. Спектр творческих профессий существенно расширился за счет включения PR, спорта, индустрии красоты и моды. В-тре-тьих, исследование стратегий и техник осуществления власти в социальном пространстве показывает вектор их смещения в сторону более уточненных форм, а, следовательно, сама власть находится под влиянием развития культуры.

Абстрактное выражение «власть культуры» конкретизиру-ется в практику культурной политики, реализуемой в соци-альном пространстве. Под культурной политикой мы пони-маем «действия, осуществляемые органами государственной власти Российской Федерации и общественными институ-тами, направленные на поддержку, сохранение и развитие всех отраслей культуры, всех видов творческой деятельности

- 207 -

граждан России и формирование личности на основе при-сущей российскому обществу системы ценностей» [2, с. 4]. Обращение к системе образования для осмысления практик культурной политики оправдано топосом этой системы в со-циальном пространстве.

Образование как социальный институт непосредствен-но нацелено на «производство самости», которое занимает буквально все время жизни современного индивида. Если в ХIХ столетии образование выступало как сфера взращивания молодого поколения и подготовки его к активной социальной жизни, то в наши дни дело обстоит совершенно иначе. Даже досуг современного человека должен быть содержательным, тело тренированным, культурный багаж существенным, ин-терес к формам и практикам жизни обширным и т. д. Надо признать, что далеко не всем удается за эти достоинства полу-чать средства к существованию, другими словами превратить собственные тренировки, путешествия или хобби в способ за-работка. Тогда единственным выходом становится посвящать образованию самости все свободное от оплачиваемого труда время. Образование сегодня – тотально значимая сфера для всех членов общества, вне зависимости от возраста.

Несколько десятилетий реформ системы российского обра-зования, открывают общую тенденцию – производство инди-видов, готовых существовать в условиях постоянных измене-ний. На всех уровнях и этапах образование должно приводить индивида к осознанию, пониманию того факта, что существо-вать в условиях постоянного движения является необходимым и естественным для него. Только в этом случае возможны само-стоятельность, личностная идентификация, социальная адек-ватность, успех, состоятельность и другие значимые бонусы.

Культурная политика в образовании на наш взгляд харак-теризуется следующими тенденциями: виртуализация, персо-нализация, управляемая инициативность, практическая поль-за и краткосрочность.

Виртуализация выражается в переходе от иерархичного к се-тевому принципу организации образовательной деятельности. Аргументами могут служить следующие факты: использование дистанционных форм обучения; встраивание образователь-ных элементов в структуру повседневной жизни (без выделе-ния специального места и ограниченного времени); включение

- 208 -

местных сообществ в планирование, контроль и оперативное управление образовательными учреждениями через онлайн формы; требование сетевого взаимодействия между образо-вательными учреждениями; открытый и бесплатный доступ к колоссальному числу образовательных ресурсов.

Под персонализацией понимается демократизм индиви-дуального входа в производство и потребление культурных ценностей различного уровня (от культуры быта до бытия культуры), возможность влияния индивидов на постановку и реализацию определенных задач. «Культурное лицо» ин-дивида, группы, сообщества и др. удваивается за счет репре-зентации в виртуальном измерении, отсюда характеристики одновременной тотальности и автономности. Технический прогресс дает в распоряжение индивидов огромные возмож-ности инициации, вовлечения, включения, обучения, освое-ния, трансляции и анализа культурных форм жизни. Персона-лизация способствует неконтролируемому росту культурного контента, безотносительно характеристик его качества, пре-жде всего, в медиасфере. В отношении системы образования уместно напомнить такие тренды, как «индивидуальные об-разовательные траектории», персональный выбор профилей образования, блоков образовательных программ, форм кон-троля, методов обучения и др. Сегодня имеется возможность сформировать не только индивидуальный образовательный маршрут, но и составить уникальное образовательное порт-фолио, отражающее неповторимость, единичность и един-ственность человека.

Управляемая инициативность реализуется через финансо-вую, ресурсную, кадровую и др. формы поддержки культур-ных инициатив, обозначенных в публичном поле отдельными факторами. Предпочтение отдается идеям в форме проектов, выдвинутым краткосрочно действующими группами инди-видов, объединенных по любому политически нейтральному признаку (жители микрорайона, выпускники вуза). Феде-ральный закон от 28.06.2014 г. № 172-ФЗ «О стратегическом планировании» [3] обозначил официальный старт такого рода активности. То, как в реальности воплощается управле-ние инициативами можно наблюдать на примере реализации Стратегии развития г.о. Самара до 2025 г. [4].

- 209 -

Проектный способ организации связи слов и вещей оттал-кивается от двух констант: практической пользы и временных рамок. Это означает, что всякое действие в социальном поле, которое рассчитывает на организованную поддержку, долж-но быть, во-первых, с видимой, фиксируемой, наглядной, качественно и количественно измеряемой пользой для кон-кретной целевой аудитории. Во-вторых, сроки этого действия должны иметь двойную проекцию: как краткий вариант – ког-да закончится собственно действие, и как вариант рассчи-танного пролонгированного эффекта – как долго результаты этого действия будут еще сказываться на жизнедеятельности целевой аудитории.

Совокупным эффектом таких красок в картине современного российского образования является изменение вектора взаимо-действия производителя и потребителя знания. Его направление состоит в том, что не производитель знания (ученые, институ-ты, академии), а потребитель знания (коммерческие структуры, местные сообщества, общественные организации и фонды, от-дельные индивиды) отныне выступает точкой отсчета. Основа-ниями для такого заключения являются проекты: The Question, CEOCultLook, Arzamas, SYG.ma и др. Отметим их девизы: «Все что хотели знать о науке, но не знали у кого спросить», «Найдем тех, кто ответит на ваши вопросы», «Каждый может опублико-вать свой текст и стать частью этой среды», «Знание это поиск возможных, но не единственно верных ответов». Такая форму-лировка миссий и, соответственно, содержание самих проектов, соотносятся с персонализацией, виртуализацией, а также выра-жают готовность существовать в изменяющемся мире, отказ от притязаний на монопольное право обладания истиной, простой способ вхождения в число производителей знания, специфиче-ский язык диалога с потребителем знания, который одновремен-но является и его заказчиком.

Названные черты культурной политики в образовании вызывают к жизни вопрос о том, каковы их основания. Что можно считать базовыми условиями, в которых совершается перенастройка образовательных процессов и систем?

Помимо очевидного влияния технического прогресса, считаем необходимым обратить внимание на признак поли-тической нейтральности. Думается, что это является своео-бразным наследием истории России ХХ в. До 1990-х гг. все фе-

- 210 -

номены культуры воплощали определенные идеологические доминанты, в противном случае они были бы просто невоз-можны. Следующие за этим 20 лет функционирования куль-туры прошли под знаком стремления избавиться от влияния политического дискурса, так освобождалось место в системе ценностей для утверждения универсальности, объективно-сти, тотальности и гуманистической ориентации этих сфер. К тому же, как отмечают специалисты, например, А.Т. Бикбов, трудность политического измерения общественной жизни в России состоит в теоретической и практической неопределен-ности социальной структуры российского общества [5].

Однако события политической жизни, начиная с осени 2012 г., проиллюстрировали истинность тезиса Р. Джонсона, о том, что интерес к формам культуры и, следовательно, образо-вания, не может реализовываться в отрыве от анализа власти и социальных возможностей [6, c. 87].

Принятые в последние пять лет программные для системы образования документы подтверждают мнение Л.Г. Ионина: «Исключительно наивно полагать, будто образовательная си-стема может остановиться только на решении учебных задач и не затрагивать при этом социальные» [7, c. 95]. На знаме-нах современной культурной политики начертаны лозунги «укрепления единства», которое осуществляется не иначе как через преодоление противоречий. Среди них – религиоз-ные, географические и национальные. Так, в «Основах ГКП» в разделе «Введение» говорится о специфике географического положения России между Востоком и Западом, о многокон-фессиональности культуры нашей страны и ее многонацио-нальности, а целью обозначено «формирование гармонично развитой личности и укрепление единства российского об-щества посредством приоритетного культурного и гумани-тарного развития». В «Концепции развития дополнительного образования детей до 2020 года» подчеркивается многона-циональной характер российского общества, а в Законе «Об образовании» сами понятия «образование» и «воспитание» в ст. 2 определяются «…в интересах человека, семьи, общества и государства», в ст. 3, представлены основные принципы в сфере образования: патриотизм, гражданственность, защита и развитие этнокультурных особенностей и традиций много-национального народа Российской Федерации» и др.

- 211 -

Эскиз культурной политики в сфере образования осущест-влен в контурах связи с индивидом (персонализация и управ-ляемая инициативность), в связи с техническим прогрессом (виртуализация и краткосрочность); в связи с социальной прак-тикой (польза). Поиск утраченного единства в религиозных, на-циональных и территориальных противоречиях, осуществляе-мый современной культурной политикой в образовании, дает надежду на движение общества к целостности, гуманности, че-ловекоразмерности и технологическому совершенству.

Источники и литература 1. Корсани, А. Трансформация труда и его темпоральностей. Хронологическая дезориентация и колонизация нерабочего времени / А. Корсани // Логос. – 2015. – № 3. – С. 51-71. 2. Основы государственной культурной политики [Элек-тронный ресурс]. – URL: http://static.kremlin.ru/media/events/files/41d526a877638a8730eb.pdf/ 3. Федеральный закон от 28.06.2014 № 172-ФЗ «О стратегиче-ском планировании в Российской Федерации» [Электронный ресурс]. – URL: http://rg.ru/2014/07/03/strategia-dok.html. 4. Стратегия комплексного развития городского округа Са-мара на период до 2025 г. [Электронный ресурс]. – URL: http://www.samara2025.ru. 5. Бикбов, А.Т. Грамматика порядка: историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность / А.Т. Бикбов. – Москва: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. – 432 с. 6. Джонсон, Р. Что же такое культурные исследования? / Р. Джонсон // Логос. – 2012. – № 1. – С. 80-136. 7. Ионин, Л. Политкорректность: дивный новый мир / Л. Ио-нин. – Москва: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2012. – 112 с.

Телятникова О.Н.* Политическая составляющая лингвокультурного

образа иностранца в англоязычной прозеАннотация. Статья посвящена рассмотрению лингвокуль-

турного образа иностранца в художественной литературе в рамках современной культурной политики и межкультурной коммуникации.

* Телятникова Оксана Николаевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и практики перевода Международ-ного института рынка (Самара).

- 212 -

Ключевые слова: культурная политика, межкультурная коммуникация, персонаж-иностранец, интерференция.

Telyatnikova O.N.The linguocultural image of a foreigner and its political

component in the English proseAbstract. The article is devoted to the linguocultural image of a

foreigner in the work of fiction within the scope of modern cultural policy and intercultural communication.

Keywords: cultural policy, intercultural communication, character-foreigner, interference.

Начиная с последней четверти ХХ в., проблемы культурной политики неизменно находятся в центре внимания мировой общественности. Во многом это связано с изменением отно-шения в разных странах и государствах к формам совместно-го существования людей и культур в условиях глобализации, динамикой информационных процессов и общей трансфор-мацией социокультурной среды, переоценкой места образова-ния и художественного творчества в жизни людей. Проблемы современной культурной политики в условиях изменяющего-ся мира приобретают сегодня первостепенное значение еще и потому, что культура выступает мощным фактором социаль-ного развития [2, с. 14-15].

В свете современных вопросов глобализации и мировой миграционной политики возникла необходимость исследова-ния проблем национальной адаптации, в том числе языковой. Интересным материалом для этого является художественная проза, в которой действующими лицами являются также ино-странцы.

В исследовании образа одной из представляющих на се-годняшний день интерес для лингвистов является проблема создания образов представителей разных культур. Наиболее подробно подобные образы раскрываются в сравнении с но-сителями языка в процессе коммуникации носителей языка и иностранцев, в ходе которой осуществляются правила и тради-ции общения той или иной лингвокультурной общности. Дан-ные правила определяются как коммуникативное поведение. Коммуникативное поведение обладает национально-специ-

- 213 -

фическим характером и выступает как аспект проявления в общении языковой личности. При встрече представителей разных культур в процессе межкультурной коммуникации происходит оценка партнерами друг друга в соответствии с теми коммуникативными признаками, которые свойственны родной культуре, а также с закрепившимися национальными стереотипами, в том числе и негативными [5, с. 17].

Национальность героя, входя в качестве конституанта в художественную систему произведения, формирует в рамках последнего своего рода мир, находящийся в силу своей ино-странности, то есть чужеродности, в оппозиции миру прини-мающего языка [4, с. 54].

Единство языковых сознаний – необходимая предпосыл-ка речевого общения; неполная общность является основной причиной коммуникативных конфликтов (непонимания пар-тнерами друг друга), что есть следствие их принадлежности к разным национальным культурам [1, с. 17].

Интродукция образа персонажа предполагает анализ сло-весно-речевых и художественно-композиционных средств, с помощью которых автор вводит образ иностранца в художе-ственное произведение. Именно изобразительность и иноска-зательность художественного образа трансформирует все эле-менты акта коммуникации, вызывая их усложнение [3, с. 98].

Большое значение для идентификации образа иностран-ца имеет выделение в речи персонажа нарушений языковых норм, которые систематически повторяются. Будучи предста-вителем определенной нации, он вынужден использовать не-родной язык, поэтому нередко речь иностранца подвержена так называемой «лингвистической интерференции», под ко-торой понимается «взаимодействие языковых систем в усло-виях двуязычия, складывающихся либо при контактах языко-вых, либо при индивидуальном освоении языка; выражается в отклонениях от нормы и системы второго языка под влияни-ем родного» [4, с. 21-24].

Сущность механизма интерференции в том, что говоря-щий приравнивает единицы одного языка к единицам другого по причине их сходства по форме, по дистрибуции, или тому и другому. Глубина и объем интерференции может быть разны-ми. Они зависят от множества субъективных и объективных факторов.

- 214 -

Одним из важных видов речевой деятельности человека, где можно часто наблюдать явления лингвистической интер-ференции и факты так называемого «кодового переключения/смешения» языков, является литературно-художественное творчество.

Использование иноязычных элементов в художественной речи – достаточно распространенное явление в мировой ли-тературе. Особо выделяется в этом отношении англоязыч-ная художественная литература, что во многом объясняется своеобразными историческими, социально-политическими и чисто лингвистическими условиями контактирования самого английского языка с другими языками мира.

Для создания образа иностранца автор может намеренно прибегнуть к лингвистической интерференции в речи пер-сонажей, используя такие ее виды, как звуковая (фонетиче-ская, фонологическая, звуковая-репродукционная) интерфе-ренция; орфографическая интерференция; грамматическая (морфологическая, синтаксическая и пунктуационная) интер-ференция); лексическая интерференция; семантическая ин-терференция; стилистическая интерференция; внутриязыко-вая интерференция [1, с. 32].

Проблемы грамматической интерференции во многом свя-заны с тем, что освоение грамматических явлений чужого язы-ка, которые отсутствуют в родном, представляет значительную трудность. Так, для русских серьёзной проблемой становятся артикли в английском языке, а для носителей последних – упо-требление русских видов. Там, где есть выбор, отдаётся предпо-чтение тому, что более сходно с родным языком.

Морфологическая интерференция наиболее изучена на уровне морфем (корни, основы слова, приставки, суффиксы). Интерференция морфем происходит вследствие идентифика-ции их звуковой оболочки либо их значения.

Интерференция также передаётся на уровне предлогов, которые являются в английском языке средством выражения отношений существительного или местоимения к другим сло-вам в предложении, а также единственным средством выра-жения временных, пространственных, причинных и других отношений, которые в русском, например, передаются как с помощью предлогов, так и падежных окончаний.

- 215 -

Интерференция в области синтаксиса выражается «главным образом в замене правил синтаксического оформления, свой-ственных каждому из контактирующих языков, правилами общи-ми, оформляющими те же смысловые отношения» [5, с. 51-72].

Интерференция часто встречается на уровне порядка слов. В английском языке порядок слов является жестко фиксиро-ванным, поэтому под влиянием любого языка, не имеющего такой особенности, билингвы часто нарушают нормативный порядок слов.

Среди причин лексической интерференции следует особо отметить грамматические и семантические, которые приво-дят к лексической интерференции, что очень часто является причиной появления новых слов в одном языке под влиянием другого при взаимодействии этих языков.

Можно сделать вывод, что интерференция является са-мым действенным способом создания речевого портрета иностранца-билингва. Интерференция может появляться на различных уровнях языка, но при ее использовании стоит учитывать структурно-семантическое подобие английского языка с языком иностранца.

В заключение отметим, что в связи с активным процессом миграции на сегодняшний день, когда иностранцы, решив обосноваться в той или иной стране, должны либо гармонич-но вписаться в ее культуру, либо противостоять ей, особое значение приобретает интерпретация лингвокультурного об-раза иностранца в художественной литературе с проблемами культурной политики, национальной идентичности и меж-культурной коммуникации.

Литература1. Алимов, В.В. Интерференция в переводе (на материале профессионально ориентированной межкультурной комму-никации и перевода в сфере профессиональной коммуника-ции) / В.В. Алимов. – Москва, 2005. – 232 с.2. Астафьева, О.Н. Коммуникативные стратегии культурной политики: “креативное” управление как маркер модерниза-ции / О.Н. Астафьева // Современная культурная политика как креативная деятельность: управление и инновации: кол-лективная монография в 2 ч. / под общ. ред. О.Н. Астафье-вой. – Санкт-Петербург: ЭЙДОС, 2014. – 639 с.

- 216 -

3. Борисова, Г.В. Образ персонажа как объект / Г.В. Борисо-ва. – Москва: Пресс-книга, 2003. – 364 с.4. Жданов, С.С. Национальность героя как элемент художе-ственной системы / С.С. Жданов. – Новосибирск, 2005. – 283 с.5. Титов, В.Н. Межкультурная коммуникация как фактор адап-тации иммигрантов / В.Н. Титов. – Москва: Гнозис, 2012. – 116 с.

Линниченко С.И.* Интертекстуальность как способ переосмысления

культурных кодов (на материале лирики немецкого постмодерна)

Аннотация. Статья посвящена исследованию феномена интертекстуальности в лирике немецкого постмодерна. Выяв-ляются основные мотивы и образы характерные для данного типа интертекста.

Ключевые слова: интертекстуальность, культурный код, лирический текст, постмодернизм.

Linnichenko S.I.Intertextuality as a way of the cultural code’s rethinking

(based on the German postmodern lyrics)Abstract. The article is devoted to the research of the

intertextuality in the German postmodern lyrics. The basic motives and images of this intertext type are also examined in this article.

Keywords: intertextuality, cultural code, lyrical text, postmodern.

Стремительность культурных инноваций, процессы ин-форматизации и глобализации современного общества ста-ли причиной того, что национальную культуру в наши дни можно рассматривать в качестве интертекста. Таким образом, интертекстуальная методология, в частности, выявление раз-личных форм диалогической соотнесённости текстов, прое-цированных друг на друга, становится неотъемлемой частью культурной жизни и культурной политики.

* Линниченко Светлана Игоревна, кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и истории культуры Самарского государственного института культуры (Самара).

- 217 -

Особую актуальность представляют исследования интер-текста современной художественной литературы, позволяю-щие переосмыслить культурный опыт поколений в контексте современной системы ценностей; постичь суть философских, психологических, социальных основ процесса творческого смыслопорождения.

Термин «интертекстуальность», введенный Ю. Кристевой в 1969 г., является основополагающим в концепции постмо-дернизма, в основе которого лежит специфическая парадиг-мальная установка на восприятие мира в качестве хаоса. Под влиянием теоретиков структурализма и постструктурализма (в области литературоведения в первую очередь А.Ж. Грейма-са, Р. Барта, Ж. Лакана, М. Фуко, Ж. Деррида), отстаивающих панязыковой характер мышления, сознание человека было отождествлено с письменным текстом как якобы единствен-ным более или менее достоверным способом его фиксации. В конечном же счете как текст стало рассматриваться все: ли-тература, культура, общество, история, сам человек. Положе-ние, что история и общество являются тем, что может быть «прочитано» как текст, привело к восприятию человеческой культуры как единого интертекста, который, в свою очередь, служит как бы предтекстом любого вновь появляющегося текста. Важным последствием уподобления сознания тексту было «интертекстуальное» растворение суверенной субъек-тивности человека в текстах-сознаниях, составляющих «вели-кий интертекст» культурной традиции. Автор всякого текста – художественного или любого иного – превращается в пустое пространство проекции интертекстуальной игры. Ю. Кристе-ва подчеркивает бессознательный характер этой «игры», от-стаивая постулат имперсональной «безличной продуктивно-сти» текста, который порождается как бы сам по себе, помимо сознательной волевой деятельности индивида [4].

Концепция интертекстуальности тесно связана с теорети-ческой «смертью субъекта», о которой возвестил М. Фуко, и провозглашенной затем Р. Бартом «смертью автора» (т. е. пи-сателя), а также «смертью» индивидуального текста, раство-ренного в явных или неявных цитатах, а в конечном счете и «смертью» читателя, «неизбежно цитатное» сознание кото-рого столь же нестабильно и неопределенно, как безнадежны поиски источников цитат, составляющих его сознание [1].

- 218 -

Отчетливее всего данную проблему сформулировала Л. Пер-рон-Муазес, заявившая, что в процессе чтения все трое: автор, текст и читатель – превращаются в единое бесконечное поле для игры письма [6].

Децентрирование субъекта, уничтожение границ понятия текста и самого текста, отрыв знака от его референциального сигнификата, осуществленный Ж. Деррида, свели всю ком-муникацию до свободной игры означающих. Это породило картину универсума текстов, в котором отдельные безличные тексты до бесконечности ссылаются друг на друга и на все сра-зу, поскольку все вместе они являются лишь частью всеобще-го текста, в свою очередь совпадающего с текстуализирован-ными действительностью и историей [2].

Таким образом, согласно теории интертекстуальности, лю-бое художественное произведение включает в себя бесконеч-ное поле других текстов, которые могут быть сопоставлены с ним в границах определённой смысловой сферы. Интертек-стуальность подразумевает перекодирование, т. к. сохраняя связь с определённым культурным кодом, т. е. типом созна-ния, эпохой, стилем или конкретным произведением, художе-ственный образ обретает новое содержание и включается в новый культурный код [5, c. 10]. С помощью интертекстуаль-ности создаётся новая реальность и принципиально новый язык культуры.

Интертекст обретает уникальные специфические свойства, а именно сверхсемиотичность, т. к. состоит из знаков различ-ных видов искусства, а также полифоничность в связи с тем, что каждая грань данного феномена культуры создаёт новую грань, «отблеск информации», каждый раз прочитываемый по-новому, в том числе вследствие культурного контекста [8, с. 30]. У. Эко обозначил данный феномен как «эхокамера», в которой все тексты отдаются друг в друге эхом – эхом времени определённой реальности.

Концепция Ю. Кристевой в благоприятной для нее атмос-фере постмодернистских и деконструктивистских настрое-ний быстро получила широкое признание и распространение у литературоведов. Фактически она облегчила как в теорети-ческом, так и практическом плане осуществление идейной сверхзадачи постмодернизма – деконструировать противопо-ложность между критической и художественной продукцией,

- 219 -

а равно и классическую оппозицию субъекта – объекту, своего – чужому, письма – чтению и т. д. [7].

Литература постмодернизма, несмотря на распростра-нённую ироничность смыслов и форм, рассчитана на подго-товленного интеллектуального интерпретатора, способного расшифровать культурный код. Художественный текст пост-модерна – это динамический процесс порождения смыслов, игра символов, знаков, кодов, информации, смыслов.

При этом в поэзии постмодерна наиболее ярко проявляет-ся идейное своеобразие данного направления; именно лири-ка становится обширным полем репрезентации интертекста, который включается в гносеологический процесс формирова-ния инновационных идей в результате обращения к культур-ному коду и его дальнейшей переработки, предполагающий переосмысление культурно-значимого для автора лингвоког-нитивного опыта, выражаемого в индивидуальной творческой интерпретации. Поэтический текст постмодерна рассчитан на множество интерпретаций и в большей степени интеллекту-ален, чем эмоционален. Поэзия существует на пересечении разнообразных семиотических систем, в ней пересекаются различные картины мира. Лирический текст полифоничен по своей природе, т. к. строится на литературных ассоциациях. Таким образом, лирика постмодерна содержит многочислен-ные культурные коды, при помощи которых текст выводится за определённые границы.

Формы интертекстуальности в поэзии довольно разноо-бразны. С одной стороны, можно говорить об интертексте «на поверхности», т. е. цитатах, аллюзиях, реминисценциях. С другой стороны, преобладание краткой формы, наличие ритма и мелодии стиха, специфика языковых средств художе-ственной выразительности предполагает использование ин-тертекстуальных кодов с целью создания особой эстетики ав-тора, что может проявляется, например, в сравнении с другим литературным произведением, его пространном обсуждении, заимствовании стиля.

Обширный материал для изучения феномена интертек-стуальности представляет немецкая лирика эпохи постмо-дернизма, начало которой традиционно датируется 1989 г., когда закончилась холодная война, и Берлинская стена была разрушена. В объединённой Германии царила атмосфера не-

- 220 -

определённости: старая идеология пошатнулась, а новая си-стема ценностей ещё не сформировалась. Однако свободное от моральных рамок творчество несло на себе отпечаток не-уверенности: убеждённость в том, что создать что-то карди-нально новое в искусстве уже невозможно вызвало к жизни интертекстуальность. В лирике немецкого постмодерна пере-плетение эсхатологий и классических сюжетов является опре-делённым типом игры, разворачивающейся между творцом и читателем и требующей совпадения пресупозиций. Проблема собственной идентичности обретает в немецком постмодерне специфическую окраску, т. к. неизменно связана с переосмыс-лением исторического прошлого Германии.

В данной статье представлен анализ интертекста на мате-риале творчества наиболее значимых фигур немецкого пост-модерна Э. Яндля, К. Кролова, Г.К. Артманна, Г. Гейсенбютте-ля, П. Рюмкампфа, Р. Дёля, Х. Домин.

В результате исследования лирических текстов данных ав-торов были выявлены как традиционные, так и специфиче-ские мотивы интертекстуальности. В качестве традиционных можно обозначить следующие: сказки, мифы, библия, фило-софия, музыка, живопись, литература, география.

Распространённым мотивом является библия. Например, в лирическом тексте «Unaufhaltsam» Х. Домин заново открывает библейский образ слова, творящего мир [10, s. 558-559]. Сло-во, согласно поэту, способно не только рождать, оно убивает. Продолжая библейское изречение о том, что в начале было Слово, поэт пишет: «Всегда в конце слово». Поэт приходит к осознанию того, что наш мир исключительно вербален. По-знание не может быть внеязыковым, и человек умирает, осоз-навая саму смерть через слово. Порождение нового смысла на основе библейской реминисценции в данном лирическом тек-сте происходит через оппозицию религиозного по отношению к индивидуальному авторскому видению: слово сотворило вселенную, изначально обречённую на гибель.

Инновационное поле поэзии немецкого постмодерна пред-ставлено мотивами: наука, техника, национальная кухня, рекламные слоганы. Некоторые мотивы находятся на пери-ферии стандарта и уникальности. Например, в лирических текстах немецких авторов очень частыми являются отсылки к музыкальным произведениям и композиторам, что представ-

- 221 -

ляет собой характерный способ репрезентации интертекста, но преобладающим музыкальным стилем при этом является джаз – совершенно новый мотив интертекстуальности.

Своеобразным переплетением различных мотивов являет-ся лирический текст Э. Яндля «24-tägiger juni», представляю-щий собой целую совокупность кодов: каждое слово отсылает к определённому явлению, реалии, настроению, ассоциации [9, s. 22]. «Juoi» – радостный возглас, «juri» ассоциируется с юриспруденцией и т. д. Поэт подводит нас к мысли о том, что окружающая действительность целиком и полностью зави-сит от восприятия. Поэтому для кого-то июнь состоит из 24-х дней, и каждый может создать шифр собственного июня. Тре-тья буква каждого слова включена в алфавитную последова-тельность: от n до a, затем всё начинается заново, но заканчи-вается на букве «l». Подобная беспрерывность перечисления отражает неизменный и непрерывный ход жизни.

Помимо этого, можно проследить определённое предпо-чтение немецких поэтов в плане выбора интертекстуальных образов, которые можно отнести к трём основным тематиче-ским группам:

1) растительный мир (роза, анемон, платан, яблоко, орехо-вое дерево);

2) мифологические животные (единорог, феникс, левиа-фан);

3) католические святые (Святой Сильвестр);4) сказочные персонажи (Спящая красавица);5) композиторы (Л.В. Бетховен);6) музыканты (Сид Кэтлетт, Арт Татум, Фэтс Наварро);7) писатели (Г. Фрайтаг, Б. Пере);8) художники (Ф. Пикабиа);9) изобретатели (братья Монгольфье)10) философы (Г.В.Ф. Гегель).Самой распространённой тематической группой оказалась

группа «растительный мир». Например, лирический текст Р. Дёля «Apfel» представляет собой изображение яблока, со-стоящее из много раз повторяющегося слова «Apfel». При этом в изображение в правом нижнем углу рисунка вписано слово «Wurm» [9, s. 48].

Однако наиболее распространённый образ – это образ розы, призрачный в силу своей многогранности. Именно поэ-

- 222 -

тому он идеально вписывается в философию постмодернизма, позволяя играть интертекстуальностью и открывать новые глубины в бездне возможных значений. У. Эко в пояснении к своему самому известному роману пишет, что роза как сим-волическая фигура до того насыщена смыслами, что смысла у неё почти нет.

Однако в лирике немецкого постмодерна концепт «роза» получает специфическое приращение смысла. Это тайна, при-шедшая из мифологий и легенд, незримо направляющая мир, но утерянная в современной реальности, становится защитой и опорой для лирического героя в универсуме, где не осталось ничего надёжного, единственной настоящей ценностью в хаосе.

Яблоко, как и роза, перенасыщено смыслами: это древо жизни, символ красоты, вечной молодости, грехопадения и т. д. Таким образом, поэт намекает на хаотичность, бессмыслен-ность мироздания, в котором слово, с одной стороны, универ-сально в своём совершенстве и равноценно обозначаемому объекту, а с другой стороны, не значит ничего.

Переосмысление культурных феноменов прошлого в лири-ке немецкого постмодерна основано на их сопоставлении друг с другом и с реальностью настоящего. Вписывая концепты в современный контекст, автор придаёт им особое художествен-ное значение, что позволяет открыть новую истину, а сталки-вая их в пределах одного текста, открывает новые грани обще-принятых категорий и выходит на иной уровень восприятия.

Литература1. Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / Р. Барт. – Москва: Просвет, 1993. – 103 с.2. Деррида, Ж. Опыт деконструкции / Ж. Деррида. – Новоси-бирск: Краусико, 2002. – 301 с.3. Кристева, Ю. Бахтин, слово, диалог и роман / Ю. Кристева // Французская семиотика. От структурализма к постструкту-рализму. – Москва: Прогресс, 2000. – С. 427-457.4. Кристева, Ю. Семиотика / Ю. Кристева. – Москва: МГУ, 1991. – 435 с.5. Кучменко, М.А. Интертекстуальность как воплоще-ние идеи «Смерти автора» в литературе постмодернизма / М.А. Кучменко // Вестник Адыгейского гос. ун-та. Серия 2: Филология и искусствоведение. – Вып. № 3 (145). – Майкоп: Адыгейский гос. ун-т, 2014. – С. 108-111.

- 223 -

6. Перрон-Муазес, Л. Первые работы / Л. Перрон-Муазес. – Москва: МГУ, 2003. – 456 с.7. Суминова, Т.Н. Художественная культура как информаци-онная система (мировоззренческие и теоретико-методологи-ческие основания) / Т.Н. Суминова. – Москва: Академический Проект, 2006. – 383 с.8. Суминова, Т.Н. Художественная культура как информа-ционная система: автореф. дис. … д-ра филос. наук: 24.00.01 / Т.Н. Суминова. – Москва, 2006. – 40 с. 9. Deutsche Gedichte. – Hamburg: Hamburger Lesehefte Verlag Husum / Nordsee, 2008. – 80 s.10. Die schönsten deutschen Gedichte. – Köln: Anakonda Verlag GmbH, 2010. – 672 s.

Алпатова О.Е.* Понятие культурных практик в гуманитарном знании

Аннотация. Статья посвящена теоретической разработке понятия «культурная практика» в гуманитарном знании. Речь идёт о практике как репрезентации стиля поведения, нового способа культурного производства.

Ключевые слова: социальные практики, габитус, паттерн, культурные практики, культурный образец.

Alpatova O.E.The Concept of cultural practices in the humanities knowledge

Abstract. The article is devoted to the theoretical development of the concept of cultural practices in the humanities knowledge. The author talks about representations of behaviors, a new way of cultural production.

Key words: social practice, gabitus, pattern, cultural practice, cultural pattern.

Понятие «практики» широко используется в современ-ном гуманитарном знании представителями многих научных дисциплин. Практики фигурируют в качестве основной кате-гории в антропологии культуры, философии, истории, поли-тической теории, теории языка, литературной теории, – и в

* Алпатова Оксана Евгеньевна, старший преподаватель кафе-дры музыкального образования Самарского государственного социально-педагогического университета (Самара).

- 224 -

этом смысле формируют некоторую общую для социальных наук парадигму [2]. Находясь в поле изучения социологии, они являются при этом адаптивным механизмом, ресурсом, позволяющим гармонично выстроиться в контекст культур-ных процессов.

В научной плоскости практику часто противопоставляют теории. В энциклопедической литературе практики представ-лены преимущественно как деятельность или опыт индиви-дов [10]. Как синтез материалистической и идеалистической интерпретации социально-исторического процесса в рам-ках феноменологического подхода, «философии практик» К. Маркса, практика аналогичным образом понимается как фундаментальный способ человеческого (как индивидуаль-ного, так и общественного) бытия, преобразующего окружаю-щий мир в целях удовлетворения своих потребностей [5].

Основу для развития теории практик заложили социологи, полагая, что любое часто повторяющееся действие становится социальной практикой, где закрепление образцов поведения выходит на новый уровень – становится социальным инсти-тутом. Институциональные формы оказываются условиями существования практик, являясь установленными образцами, способами организации взаимодействия социальных субъек-тов [1, с. 92-98.] Такие повторяющиеся опривыченные, рутин-ные действия в практике повседневной жизни обеспечивают устойчивое функционирование социальных систем.

Социологический анализ репрезентирует понятие «прак-тики» как активная, чувственная и преобразующая деятель-ность человека, общества, редуцируя к понятию «институт». С точки зрения социологии они выступают «скрытым действи-ем», слепым следованием правилам, «фоном моделей» потре-бления. Согласно Фуко, «фоновая практика» – есть зрительное восприятие любой фигуры, которое возможно лишь только на фоне, когда композиционная фигура, проще говоря – фон, воспринимается как целое [7]. Практики задают «условия» для возможности восприятия. Они являются допонятийным набором правил, который управляет манерой восприятия суждения действий индивида. Не являясь предрасположен-ностью к действию, формируют фон для действий благодаря своей двойной функции устанавливать стандарты норм пове-дения и проводить различия между истинным и ложным.

- 225 -

По Бурдье, социальная практика представляет собой целена-правленные действия индивидов по преобразованию социаль-ного мира, каждодневные привычные поступки, не требующие объяснения [12, с. 276-280]. Введенное автором понятие «габи-тус» служит порождающим механизмом практик или, другими словами, приобретённой системой порождающих схем.

Не предоставляется возможным дискурс культурных прак-тик без дескриптивного анализа социальных явлений, по-скольку в основе культуры не исключены различия повторя-ющихся связей между социальными явлениями и социальной действительностью. Именно такие сложившиеся связи между индивидами и коллективными субъектами деятельностей, в конечном счёте, составляют культурное поле. Вполне при-емлемо предположение, что существует прямая связь между габитусом и полем культуры. Последнее характеризуется спо-собностью производить классифицируемые практики, разли-чать и оценивать их.

Поскольку в границах масштабного культурного поля суще-ствует множество разнообразных культур, то пересечение взаи-мопроникающих полей между ними создает основу для форми-рования универсального культурного паттерна [4, с. 192-196].

Рут Фултон Бенедикт употребляет понятие «культурный паттерн» как некий набор правил поведения [9], устойчивой совокупности технологий мышления, поведения, взаимодей-ствия, последовательности действий, построения суждений, как объекта освоения в процессах инкультурации и как ре-гулятор информационного обмена в процессах культурной коммуникации.

Культурные практики следует рассматривать в двух аспек-тах, во-первых, как социально стандартизированное поведе-ние в сообществах, во-вторых, как материальные продукты групповой активности. Например, культура синтезирует сте-реотипы и символы, сложившиеся в процессе ее развития, и в тот или иной период востребованным становится определен-ный паттерн или их совокупность.

В каждой культуре возникают характерные задачи, кото-рые не обязательно свойственны другим типам общества. Подчиняя свою жизнь этим задачам, группа людей все более и более консолидирует свой опыт, и в соответствии с насто-

- 226 -

ятельностью этих побуждений разнородные типы поведения обретают все более и более конгруэнтную форму [9].

Консолидация опыта и интеграция культурных смыслов порождают новые универсальные фундаментальные эталоны – культурные образцы. С точки зрения саморазвития и стили-стического обновления форм, культурные образцы неравно-значны. Они представляют собой иерархическую структуру, на высшем уровне в которой имеет место порождение новых форм, в то время как на уровне практической повседневной (социальной активности) происходит лишь их частичная ас-симиляция в виде стереотипизированных, слабо осознавае-мых шаблонов поведения и взаимодействия.

В отличие от социальных практик культурный образец яв-ляется более устойчивой конфигурацией связей людей друг с другом. Области социального производства в культуре, иначе говоря, культурные практики формируют нормы, ценности, модели поведения индивидов в социально-культурном про-странстве [11]. Они не ограничиваются пониманием «потре-бления культурных смыслов» (концепт «культурной всеядно-сти» Ричарда Петерсона) и опираются не только на «систему социальной стратификации» (П. Бурдье) и т. д.

Важно отметить, что каждая практика не вопрос желания выбора или предпочтения, а вопрос тесной взаимосвязи с другими практиками в условиях повседневности. Повторяе-мость действий закрепляет понимание социальной нормы. Последнее, в свою очередь, закрепляет образцы поведения, становится социальным институтом. Природа образования схем поведения зиждется на понимании автономии воли неза-висящих от структуры сознания или активности самого аген-та, меняющего социальную действительность. В силу своего относительного подчинительного аспекта практика является двойным структурируемым механизмом. Следует сказать, что индивиду не представляется возможность для автономного действия вне практических принципов, предписывающих по-рядок действия, как это утверждает Мишель Де Серто [6].

Доминирующий порядок служит опорой для бесчислен-ных форм производства. Каждое общество в определённой степени демонстрирует формальные правила, которые подчи-няют практики. Другими словами, происходит обнаружение формальных ситуативных «способов делания». Теория прак-

- 227 -

тик, согласно Мишель де Серто, – это различия в средствах способов действия. Стили действий, такие как ходить, читать, производить, говорить, вторгаются в поле их регулирования и за счёт стратификации создают игровой эффект. В этом пространстве игры находятся способы использования прину-дительного порядка места и языка. Внутри этого порядка он учреждает множественность. Включая во внимание утверж-дение А. Крёбера и К. Клакхона о том, что культура состоит из эксплицитных и имплицитных норм, определяющих по-ведение, осваиваемое и опосредуемое при помощи символов [13, p.181], автора интересует вопрос, как, таким образом, на-вязанные знания и символы, логические единицы, рекламные слоганы, телевизионные образы используются или, проще го-воря, что делать с этими образами? В этом ключе также инте-рес вызывает изучение способов использования результатов (продуктов) повседневных практик. Например, что делает чи-татель во время чтения историй и легенд, распространённых в прессе, Интернете или что потребитель изготавливает и дела-ет во время прослушивания музыкальных хитов? Таким обра-зом, все попытки теоретического осмысления понятия «соци-ально-культурная практика» отсылают нас не к рассмотрению природы её образования, что уже проделали социологи, соз-давая теорию практик (Фуко, Бурдье), а изучению практики и её логики.

В качестве примера может выступить искусство как «систе-ма способов делания», подчинённых под специальные цели и являющееся продуктом либо традиционного опыта, либо личного опыта индивида. В этом смысле искусство является практикой в чистом её виде. В традиционной культуре теория повествования неотделима от теории практик как её условие и одновременно как её производство. Однако воспроизведе-ние устной традиции является практикой только в том слу-чае, когда повествование отвечает на вопрос «что необходимо знать, чтобы сделать?» В искусстве, в процессе рассказывания о способах делания, и осуществляется практика.

Культурные практики аккумулируют все сферы жизнеде-ятельности человека. В современном обществе с его постин-дустриальными, информационными, глобализационными тенденциями все более значимыми являются вопросы куль-турного производства и потребления. Опыт музыкальных

- 228 -

практик, в этом смысле, создаст интересный сравнительный контекст, позволяющий лучше понять динамику культурных практик в действии.

Литература1. Антонова, Н.Л. Социальная практика: теоретико-методоло-гические основания исследовательского анализа / Н.Л. Анто-нова // Известия Уральского государственного университета. Серия 3. Общественные науки. – 2009. – № 4 (70). – С. 92-98. 2. Волков, В.В. О концепции практик (и) в социальных на-уках [Электронный ресурс] / В. Волков // Социологические исследования. – 1997. – № 6. – URL: http://ecsocman.hse.ru/data/234/149/1217/002.VOLKOV.pdf3. Глушко, И.В. Осмысление феномена социальных практик и возможностей их развития / И.В. Глушко // Общество: фило-софия, история, культура. – 2011. – №1-2. – С.38–56.4. Ларионов, И.А. Реклама как механизм ретрансляции пат-тернов глобализирующегося мира / И.А. Ларионов // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Не-красова. – 2013. – Т.19, №4. – С. 192-196.5. Любутин, К.Н. Значение философии К. Маркса сегодня [Электронный ресурс] / К.Н. Любутин, П.Н. Кондрашов // Философия и общество. – 2008. – Вып. №3(51). – URL: http://www.socionauki.ru/journal/articles/130193/ 6. Мишель де Серто. Изобретение повседневности. 1. Искус-ство делать / пер. с фр. Д. Калугина, Н. Мовниной. – Санкт-Пе-тербург: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2013. – 330 с. (Серия «Прагматический поворот»; вып. 5).7. Мишель Фуко и Россия [Электронный ресурс]: сб. ст. / под ред. М71 О. Хархордина. – Санкт-Петербург; Москва: Евро-пейский ун-т в Санкт-Петербурге: Летний сад, 2001. – 349 с. – (Европейский ун-т в Санкт-Петербурге. Тр. ф-та полит. наук и социологии; Вып. 1. – URL: http://yanko.lib.ru/books/cultur/fuko_in_russia.htm8. Глушко, И.В. Осмысление феномена социальных практик и возможностей их развития / И.В. Глушко // Общество: фило-софия, история, культура. – №1-2 – 2011. – С.38–56.9. Николаев, В.Г. Культурология ХХ век. Культурная интегра-ция [Электронный ресурс]: энциклопедия / В.Г. Николаев. – Москва, 1996. – URL: http://dic.academic.ru10. Философия [Электронный ресурс]: энцикл. слов. / под ред. А.А. Ивина. – Москва: Гардарики, 2004. – 1072 с. – URL: http://dic.academic.ru

- 229 -

11. Хезмондалш, Дэвид (1963-). Культурные индустрии / Дэ-вид Хезмондалш; пер. с англ. Инны Кушнаревой. – Москва: Изд. дом Высш. школы экономики, 2014. – 453 [1] с.: табл. (Се-рия «Исследования культуры»).12. Шугальский, С.С. Социальные практики: интерпретация понятия / С.С. Шугальский // Знание. Понимание. Умение. – Москва: Москов. гуманит. ун-т., 2010. – С.276-280. 13. Kroeber, A.L. Culture: a Critical Review of Concepts and Difinitions / A.L. Kroeber, С. Kluckhohn // Papers peabody Mus. – 1952. – 47, №1 – Р.181.

Орлова О.Н.* Памятники истории и культуры: способы

обживания в городеАннотация. В статье анализируются способы обживания

памятников истории и культуры. Выделяются ресурсные воз-можности для человека в процессе взаимодействия с истори-ческим памятником.

Ключевые слова: город, обживание, история, памятники истории и культуры.

Orlova O.N.Monuments of history and culture: ways

of habitation in the cityAbstract. The author of the article analyzes the ways of

habitation of historical and cultural monuments. The article represents opportunities for human interaction with historical and cultural monuments.

Keywords: city, interiorisation, history, historical and cultural monuments.

Памятники истории и культуры существуют сегодня в со-вершенно иных условиях, нежели в тот момент, когда они были созданы. Смыслы, которые мы вкладываем сегодня в древнюю архитектуру, в историческое место совершенно иные. Цен-ностно-функциональное наполнение этих объектов меняется с течением времени. То, что было повседневным, стало уни-кальным, то, что было местом для жилья, стало музеем. И се-годня человек по-новому обживает эти объекты. * Орлова Ольга Николаевна, методист Центра внешкольной ра-боты «Парус» (Самара).

- 230 -

Среди многочисленных способов обживания исторического места в первую очередь просматривается инфраструктура, об-служивающая памятное место. Зачастую место расположения исторического памятника основательно подготовлено к приез-ду туриста. Его окружает развитая инфраструктура: транспорт, питание, экскурсионное обслуживание, сувенирная продукция, места для отдыха. С одной стороны, разнообразные услуги, пре-доставляемые в радиусе памятного места – это возможность для предпринимателя заработать деньги. Но, с другой стороны, су-ществующая инфраструктура отвечает запросам туристов, кото-рые хотят быть как можно ближе к истории, как можно ближе к прошлому. Для многих туристов важно не только обойти здание вокруг, но и заглянуть внутрь, подняться на башню.

Сегодня большую роль в процессе обживания места игра-ют нарративы. Они могут принадлежать экскурсоводу, исто-рику, философу, культурологу, местному жителю. Во время господства зрелищной культуры повествование остаётся важ-ной составляющей в процессе взаимодействия исторического места и человека. Это один из способов создавать его тури-стскую привлекательность, способ самоидентификации лю-дей, проживающих поблизости, способ познания местности, понимания её. Место привлекает поток туристов не только своей красотой, своей художественной значимостью, но и по-тому, что оно связано с важными историческими событиями. Место битвы, трон известного правителя, аллея звезд и т. д. Рассказы, повествования, легенды – это то, что создает ещё один уровень восприятия места, который существует помимо зрительного. Туристы едут посмотреть не только на здание, но и прикоснуться к истории, – это ещё один способ приобщения к чему-то великому, уникальному. «Здесь ходил знаменитый император», «здесь вершились судьбы людей». Рассказывание историй является «способом мыслить прошлое» [2, с. 198].

Теория экскурсоведения отмечает, что во время показа объекта и рассказа о нём, экскурсант «видит» гораздо больше, чем есть на самом деле. В своём воображении он дорисовыва-ет события, людей, исторический контекст. Благодаря расска-зыванию историй место наполняется прошлым, на которое накладываются личные представления человека. Хотя мы не видим великих личностей прошлого, но можем видеть здание или же место, где они жили.

- 231 -

Также повествования, рассказы – это расшифровка знако-вой системы памятника. Экскурсовод, телепередача или путе-водитель могут рассказать о том, как считывать и как понимать памятник и события, с ним связанные. При том, что памятник остаётся неизменным, истории о нём могут меняться вплоть до противоположных. Историческое место – это хранитель наших воспоминаний, а истории – способ выстраивания от-ношений между человеком и этим хранителем. Рассказанная история может нести в себе оценочный характер историче-ских событий, связанных с историческим местом. Ценность того или иного места вновь и вновь воссоздаётся в настоящем. Таким образом происходит обживание, которое предполагает постоянное обновление. Рассказы, повествования, меняя ак-центы, создают именно те отношения с историческим местом, которые отражают настоящее.

Важность повествований для обживания исторического места подтверждается и тем, что порой оно становится объ-ектом всевозможных домыслов. Так, например, существует большое количество легенд о Соборе Парижской Богомате-ри. А значит, на место накладывается не только слой оценки современного человека, но и слой выдуманного. Таким обра-зом, в одной исторической точке сходятся разные временные векторы. С одной стороны, – это след прошлого, запечатлен-ный в памятнике. С другой – обживание места, отвечающее на запросы сегодняшнего дня. Нарративы являются значимым способом обживания исторического памятника, который мо-жет расставлять разные акценты по отношению к прошлому, создавая тем самым вариативность восприятия историче-ского места. Вместе с этим, чтобы сохранить исторический памятник, необходимы действия, поддерживающие его неиз-менность. Иными словами, необходима его консервация.

Консервация – ещё один способ обживания памятника, по-пытка остановить время, разрушающее свидетеля прошлого. Сюда же относится реставрация памятника, его реконструк-ция. Несмотря на то, что на него постоянно наступает насто-ящее, памятник жив именно своим прошлым. В отличии от нарративов, содержание которых может меняться в зависимо-сти от культурно-исторического контекста, цель консервации – сохранить памятник в неизменном состоянии со всеми ню-ансами и «погрешностями». Памятник должен быть именно тем, чем он являлся раньше. Достоверные знания о том, как

- 232 -

выглядел исторический памятник создают чувство надеж-ности. Они являются большой ценностью для сегодняшне-го дня. Законсервированный памятник – это точка отсчета, которая должна быть неизменной. Если же мы говорим об историческом месте, где не сохранилось подлинных артефак-тов прошлого, то зачастую здесь происходят исторические реконструкции, цель которых воспроизвести события про-шлого с наибольшей точностью. Консервация, несмотря на свою приближенность к чему-то мертвому и неподвижному, подразумевает регулярную и активную работу: поддержание необходимой температуры помещения, светового режима, подкрашивание, восстановление, изучение. Консервация тоже происходит здесь и сейчас, она возобновляется, повторяется для того чтобы сохранить памятник неизменным.

Важность статики памятника появляется тогда, когда он теряет свой первоначальный функционал и становится досто-янием истории. До этого времени его изменения более прием-лемы, более функциональны.

Однако чрезмерное использование консервации может стать тревожным сигналом. Ж. Бодрийяр в своей работе «Го-род и ненависть» говорит следующее: «Именно музеифика-ция и массированная урбанизация призваны замаскировать процесс опустошения и опустынивания, и одновременно они сами являются ярчайшим его свидетельством» [1]. Не имеет ли он ввиду тот самый конфликт между прошлым и совре-менной попыткой остановить ход времени? Не возникает ли пустота в архитектурном памятнике в тот момент, когда мы подвергаем его консервации? Противоречие заключается в том, что при сохранении формы памятника изменению под-вергается его функционал. Форма соответствовала иным цен-ностно-функциональным доминантам. Настолько ли обжи-тым становится исторический памятник при его консервации и невозможности его полноценного использования? В этом отношении консервация как способ обживания демонстриру-ет противоречие, но является неотъемлемой частью в совре-менном процессе взаимодействия исторического памятника и человека: для того чтобы сохранить, необходимо умертвить (законсервировать).

Смягчить статичность консервации исторического места может ещё один из способов обживания памятника – концер-ты, спектакли, фестивали и другие представления, проходя-

- 233 -

щие на памятной территории или рядом с памятником. Данные культурные практики представляют собой поистине городское явление. Пространство, непосредственно ему принадлежащее, становится сценой, а сам памятник – декорацией для представ-ления. При этом такого рода декорация отличается от обычной тем, что в данном случае она не искусственна, а является жи-вым свидетелем времени. В результате чего в пространство ис-кусства включается пространство реальной жизни. Это место столкновения времен и жизненных сцен. Данный способ актив-но используется в музейном пространстве, в стенах которого часто проходят концерты, представления, встречи. Это уже не тот способ взаимодействия с памятником, когда человек смо-трит на него через веревочку или стекло. В данном случае чело-век проживает свою жизнь в прошлом, тем самым создавая но-вое (современное) ценностное поле вокруг данного памятника.

Ещё один способ обживания, который заслуживает отдель-ного внимания – это присвоение исторического места. Присво-ение отличается от обживания тем, что оно носит одноразовый характер, в то время, когда обживание повторяемо и постоянно возобновляется. Присвоение, так же, как и освоение, происхо-дит раз и навсегда. Присвоить значит овладеть, освоить значит узнать, разобраться. Постоянство присвоения проявляет себя в бесконечном потоке туристов, желающих присвоить себе па-мятник истории и культуры. Присвоение происходит различ-ными способами: при помощи фото- и видеосъемки, покупки сувениров и даже в виде несимволического присвоения, кото-рое происходит в тот момент, когда люди пытаются отковыр-нуть от здания кусок камня и увезти с собой.

Сегодня игры со временем и пространством особо отчет-ливо видны в тот момент, когда человек вместо того, чтобы на-слаждаться настоящим моментом, в первую очередь старается запечатлеть его на фото или видео. Тем самым переживания по поводу радостного события уже авансом отправляются в прошлое. Настоящее как будто бы используется для обогаще-ния прошлого. Радостный момент при пересмотре фотогра-фий сравним с тем моментом, когда человек там находился. Многочисленные туристы старательно обеспечивают своё прошлое подробным визуальным сопровождением.

Дело не только в том, что человек посредством фото- и видеотехники присваивает себе этот исторический момент, а в том, что он сразу же отправляет его в прошлое, проходит

- 234 -

мимо него, не даёт ему развернуться в настоящем. Остается лишь след от человека в виде снимков или видеозаписей. В это время человек сам отправляется в прошлое.

Обживание памятников проявляется не только в их музее-фикации, консервации, присвоении, но и в непосредственном их использовании. В городах зачастую на фасадах памятников архитектуры прошлых веков могут располагаться рекламные баннеры. Люди живут в замках, старых домах, в них же мо-гут располагаться организации, которые не имеют к прежне-му функционалу никакого отношения. Массовым это явление было после революции. Это взаимодействие с историей со знаком минус. Обживание никуда не исчезло. Оно наоборот проявилось в своём крайне утилитарном виде. Первоначаль-ная символически-ценностная нагрузка архитектурных па-мятников практически исчезла. Здания перестали напоми-нать о прошлом. Такое обживание отрицает историю, след от которой остался в этих зданиях. Но все же именно с историей взаимодействует человек, который её же хочет забыть. Он го-ворит: «Это неправильно, от этого нужно избавиться».

Таким образом, можно сделать следующие выводы. Архи-тектура, артефакты, памятники истории – это как большая замочная скважина в нашу историю. Мы не хотим полностью погружаться в прошлое, мы хотим к нему лишь прикоснуть-ся, вычленить лишь то, что нам интересно для того, чтобы вписать памятники в нашу современную жизнь. Мы обжи-ваем прошлое через нарративы, консервацию, присвоение, фестивали, праздники народного творчества, мастер-классы, экскурсии, через фотографии. Все перечисленные способы от-ражают обживание как процесс, который происходит здесь и сейчас. Подробное рассмотрение консервации и присвоения помогло обнаружить современные общественные противоре-чия, выходящие далеко за пределы взаимодействия памятника культуры и человека. В то же время такие способы обживания, как нарративы и концертные представления, демонстрируют широкое поле возможностей для человека в процессе его обо-гащения опытом прошлого.

Литература1. Бодрийяр, Ж. Город и ненависть. (Лекция, прочитанная в Москве во Французском Университетском Колледже при МГУ им. М.В. Ломоносова) / Ж. Бодрийяр // Логос. – 1997. – № 9. – С. 107-116.

- 235 -

2. Кнэхт, Н.П. Осмысление прошлого как опыт самосозна-ния (к философии автобиографии) / Н.П. Кнэхт // Известия Томского политехнического университета. – 2005. – Вып. № 4, т. 308. – С. 196-200.

Широченко А.И.* Манифестарно-эстетические

и социально-маргинальные перформансы как культурные практики и политические

инсценировки в постсоветской РоссииАннотация. Обозначенная проблема данной статьи заклю-

чается в том, что существующие исследования манифестар-ных практик постсоветских маргиналов не дают объективного понимания механизмов, лежащих в основе интенсивно раз-вивающейся современной маргинальной культуры в России. В статье исследуются компоненты таких культурных практик постсоветских маргиналов, как манифестарно-эстетические и социально-маргинальные перформансы.

Ключевые слова: маргинальность, маргинальные группы, перформансы, культурные практики, политические акции.

Shirochenko A.I.Aesthetic and socially-marginal performances

as cultural practices and political representations in Post-Soviet Russia

Abstract. The studies of the Post-Soviet marginals do not give an objective understanding of the mechanisms which are the basis of the rapidly developing modern marginal culture in Russia. The article examines the components of such cultural marginal practices of Post-Soviet as aesthetic and socially-marginal performances.

Keywords: marginality, marginal groups, performances, cultural practices, political actions.

Явно обозначившийся сегодня кризис современной куль-туры вызывает к жизни закономерный в истории челове-чества этап – повсеместную трансформацию культур [3; 5].

* Широченко Александр Игоревич, аспирант кафедры теории и истории культуры Самарского государственного института культуры (Самара).

- 236 -

Трансформация культуры включает в себя не только изме-нение конкретных компонентов системы, но и изменение самой сути системы, включая мифо-символические практики [4], манифестарно-эстетические перформансы [10], переосмыс-ление меморативных ценностей [8], преобразование атрибу-тивно-предметного мира повседневности [11]. Понятие любой нормы в обществе существует только на фоне отклонения от нее, невозможно обозначить образец или эталон чего-либо, не при-бегнув к демонстрации девиантного (маргинального). Тотальное доминирование нормы в принципе нереализуемо в связи с утра-той ее смысла в подобном гипотетическом состоянии.

Вместе с тем в маргинальном поведении, нарушающем строгий порядок нормы, имеются свои каноны и стандарты. В постсоветской России подобным примером маргинального ядра, высвечивающим негативные аспекты бытия, стали ма-нифестарные перформансы, реализующие социально-эстети-ческие потенции наиболее радикальных деятелей культуры и искусства [9; 10].

В энциклопедии «Мировое искусство. Направления и те-чения от импрессионизма до наших дней» дается следующее определение акционизма. Акционизм (от англ. action art – ис-кусство действия) – общее название для ряда форм, возник-ших в авангардистском искусстве 1960-х гг. Стремление сте-реть грань между искусством и действительностью приводит художников-авангардистов к поискам новых способов худо-жественного выражения, отличных от традиционных (т. е. статичных) форм, придающих динамику произведению, вов-лекая его в какое-либо действо (акцию). «Акция» (или искус-ство акции) становится общим понятием для художественных практик, в которых акцент переносится с самого произведе-ния на процесс его создания.

Истоки акционизма следует искать в выступлениях дадаи-стов и сюрреалистов, в деятельности абстракционистов, ис-поведующих принцип экспрессивного письма – «живопись действия», в знаменитых опытах «живых картин» И. Клейна («Антропометрия»). В 1950–60-х гг. акционизм выходит на новый уровень, превращаясь в некое театральное действо, происходящее как в помещениях, так и на городских улицах и площадях; заявляет о себе манифестами и декларациями, обосновывающими создание четырехмерного искусства, раз-вивающегося во времени и пространстве, использующего все

- 237 -

новейшие достижения в технике, чтобы идти в ногу с эпохой; активнее вовлекает в свой круг элементы многих видов искус-ства и арт-практик, создавая новые формы художественного творчества – видеоарт, энвайронмент, хэппенинг, перформанс. Хэппенинги и перформансы играют особую роль в движении акционизма. И те и другие – небольшие представления, разы-грываемые в художественных галереях, залах музеев или на открытом пространстве. И если хэппенинг – скорее спонтан-ное, «спровоцированное» его создателями событие, а перфор-манс – хорошо спланированный спектакль, обе акции носят иррациональный, парадоксальный, абсурдный характер. Вов-лекая зрителей в процесс, они апеллируют к внесознательным уровням их психики, пытаясь выхватить людей из привычной, обыденной среды и поместить в иную, игровую реальность и внедрить в сознание простого обывателя мысль о том, что лю-бой момент его жизни может быть уникальным [7].

1990-е гг. стали серьезным испытанием для граждан РФ в связи с тяжелым переходом от советского авторитарного режима к попыткам обустроить общество согласно еще не прижившимся демократическим принципам. В 1980-е гг. шло формирование антисоветского фронта демократических сил, ввиду ослабления цензуры, создания национальных движе-ний за независимость республик – факторы, сыгравшие зна-чительную роль в распаде СССР. Заключительный этап суще-ствования сверхдержавы ознаменовался упадком авторитета власти и всеобщим кризисом. Распад Советского Союза обна-жил наиболее болезненные стороны российской действитель-ности, раскрытием и выставлением на всеобщее обозрение которых занялись акционисты при помощи методов и прие-мов динамичных атрибутивно-художественных актов.

Маргинальная акция состоит из специфического набора атрибутов: лозунгов, символов, жестов, знаков, имеет свои культурные, исторические, территориальные признаки, со-циальные условия. В постсоветской России акции различ-ных художественных маргинальных групп (Э.Т.И., «зАиБи», «БОЛИ», «Тут-и-Там»), а также некоторые индивидуальные перформансы (А. Бренер, А. Осмоловский, О. Кулик, О. Мав-роматти, В. Мамышев-Монро, А. Тер-Оганьян) носили отпе-чаток своего времени, характеризуемый высокой политизи-рованностью (при всем отрицании данного аспекта самими авторами), социальной активностью, сатирой [6].

- 238 -

Пространство акции условно делится на две зоны взаимо-действия: «автор-зритель». Внутри манифестации заключено противостояние в виде центральной (ключевой) оппозиции и одной или нескольких суб-оппозиций. В цели манифестантов постсоветского периода входило не только изменение воспри-ятия реальности социума, мифологизация окружающего про-странства, но и радикальное изменение связей и отношений между людьми. Соответственно, роли участников акций су-щественно отличаются от тех, которые они выполняют в сво-ей повседневной жизни.

В ситуации перформанса изменяются не только простран-ственный облик мира, форма организации творческого коллек-тива, характер общения, но и значительно увеличивается коли-чество знаковых систем (язык, жесты, движения). Человек и все что его окружает (постройки, ландшафт, атрибуты) приобрета-ют статус знаковых объектов. Происходит семиотическое удво-ение мира, переход с одной реальности на другую, основными признаками которой является знаковость. Происходит интен-сификация средств выразительности, т. е. более полное по срав-нению с повседневным использование возможностей каждого из применяемых языков. Осуществляется замена классических методов трансляции социокультурного опыта и системы цен-ностей, что в итоге приводит к формированию новой информа-ционно-культурной среды взаимодействия.

Успешность акции во многом зависит от прочно установ-ленного контакта, обмена между участниками. Как прави-ло «зритель» рассматривается традиционно как вторичный компонент по отношению к создателю акции (автору), однако такое положение не отражает всю полноту взаимодействия. «Зритель» может стать участником акции, создавать ее, может сорвать ее, проигнорировать, и конкретный замысел может быть осуществлен лишь при наличии тесного взаимодействия и открытости зрителя, его готовности воспринимать.

Проведение акции провоцируется событийным фоном, внешними новостями, которые задают выбор определенных атрибутов. Каждая акция имеет свое место проведения, где ее замысел и возможности раскрываются наиболее полно. Имен-но здесь автор реализует заложенные в перформанс потенции, и акция обретает свой практический и теоретический смысл.

- 239 -

Возникновение маргинальных манифестаций привело к формированию новых взглядов на ситуации и события, ко-торые произошли в постсоветский период [1; 2]. Появились оценочные заключения, морально и этически обосновываю-щие происходящее. Во время первого периода (1991-2000 гг.), данные действия привели к укреплению и утверждению но-вых культурных структур, а во втором периоде (2000-2016 гг.) чрезмерные косность и устойчивость расшатываются при помощи перформансов и акций. В обоих случаях налицо дис-баланс, при этом причины культурной дисгармонии диаме-трально противоположные. Два этапа представляют два кри-зисных состояния культуры, и задача маргинальных акций (пограничных, переходных манифестаций, перформансов) способствовать их преодолению.

Литература1. Воронкова, Е.А. Юродство как транскультурный религи-озный феномен: автореф. дис. … канд. филос. наук: 09.00.14 / Е.А. Воронкова. – Благовещенск, 2011. – 30 с.2. Дугин, А. Геополитика постмодерна / А. Дугин. – Москва, 2007; Дмитриев, А.В. Этнические группы трудящихся-ми-грантов и принимающее общество: взаимодействие, напря-женность, конфликты / А.В. Дмитриев, Г.А. Пядухов // Соци-ологические исследования. – 2006. – № 9. – С. 86-94.3. Ионесов, В.И. Антропология кризиса и метафоры перехо-да / В.И. Ионесов // Креативная экономика и социальные ин-новации. – 2013. – № 2 (5). – C. 18-30.4. Ионесов, В.И. Культура как организованный миропорядок: символические формы и метафоры трансформации / В.И. Ио-несов // Вестник Челябинского государственного университе-та. – 2014. – № 25 (354). – С. 7-13.5. Ионесов, В.И. Модели трансформации культуры: типо-логия переходного процесса: дис. … д-ра культуролог. наук: 24.00.01 / В.И. Ионесов; Санкт-Петербург. гос. ун-т культуры и искусств. – Санкт-Петербург, 2012. 6. Ковалёв, А. Российский акционизм 1990–2000. «World Art Музей» № 28/29. – Москва: Книги WAM, 2007. – 416 с.7. Мировое искусство: направления и течения от импрессио-низма до наших дней / сост. А. Савельева. – Санкт-Петербург: Кристалл, 2006. – 192 с.8. Соловьёва, С.В. Традиция и память в жизни человека и культу-ры: философский аспект / С.В. Соловьёва // Модернизация куль-туры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы Меж-дунар. науч.-практ. конф., Самара, 2013 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова. – Самара: Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2013. – Ч. I. – С. 157-165.

- 240 -

9. Широченко, А.И. Мифотворчество маргинальных групп / А.И. Широченко // Креативная экономика и социальные ин-новации. – 2016. – № 1 (14). – C. 108-119.10. Широченко, А.И. Атрибутивно-художественные манифе-стации маргиналов / А.И. Широченко // Креативная экономи-ка и социальные инновации. – 2016. – № 2 (15). – C. 122-131.11. Ionesov, V. Things as Characters of Culture: Symbolic Nature and Meanings of Material Objects in Changing World / V. Ionesov, E. Kurulenko // Scientific Culture. – 2015. – Vol. 1, № 3. – P. 43-58.

Рыбаков С.К.* Размыкание и преодоление в феноменологии

аскезы С.С. ХоружегоАннотация. В данной статье автор исследует точки сопри-

косновения феноменологии и аскетических практик в таком относительно молодом философско-религиозном направле-нии как синергийная антропология Сергея Хоружего, а также описывает фундаментальные понятия для его философии – «антропологическая граница» и «размыкание».

Ключевые слова: аскетическая практика, антропологиче-ская граница, Сергей Хоружий, духовный опыт, культурное преображение.

Rubakov S.K.Disjunction and overcoming in the ascesis’s

phenomenology of Sergey KhoruzhijAbstract. In this article the author researches the points of

contact of phenomenology and ascetical practices in such a relatively new philosophical-religious direction as synergectic anthropology of Sergey Khoruzhij. The fundamental notions for his philosophy – “anthropological border” and “disjunction” are also described within this article.

Keywords: ascetic practice, anthropological border, Sergey Khoruzhij, spiritual experience.

В эпоху нарастающего гедонизма для осмысления край-не важна тема внутреннего аскетизма. Аскетика как таковая представляет собой набор различных телесных или теле-

* Рыбаков Сергей Константинович, аспирант кафедры теории и истории культуры Самарского государственного института культуры (Самара).

- 241 -

сно-духовных практик, направленных на то, чтобы изменить или сформировать правильное восприятие человеком окру-жающего мира, сделать его восприимчивым к одним вещам, не восприимчивым к другим и подготовить к особому опыту, главным образом, отношения к миру и с миром. Нужна ли со-временному человеку, активно участвующему в социальной жизни, аскеза? Да, отвечает Бердяев: «Современный человек нуждается в аскезе как особом методе защиты личной сво-боды и сохранения человеческого достоинства. Аскеза спо-собствует укреплению силы воли, а волевой тренинг ведет к повышению духовной энергии… Аскетический образ жизни ведет человека к духовной независимости от власти мира, вы-ражает духовную крепость личности в противостоянии со-блазнам мира, личность порабощающим» [5, с. 35]. Вот почему тема данной статьи, как и само внимание к феномену аскетиз-ма, актуальна и необходима в современной действительности.

Современный человек пребывает в системе плотной сетевой зависимости от вызовов трансграничных переходов и техноген-ных сдвигов. В глобализующейся культуре нарастает идентифи-кационный кризис, нагнетается неопределённость и духовное обезразличивание. Синдромы кризисной культуры всё чаще становятся предметом культурологического анализа [10; 14; 15].

В современной философской науке сформировалась но-вая философская дисциплина – синергийная антропология. Ее идеологом и основателем является Сергей Сергеевич Хо-ружий. Он создал не просто философскую дисциплину (что само по себе редкость) и новый взгляд на человека (что ред-кость ничуть не меньшая), но и собственную уникальную культурную нишу, тему интеллектуальной работы, которую развивает уже второе десятилетие. Ученый рисует карту ан-тропологической границы, где имеются область Божественно-го, область безумия и область виртуальной, недовоплощённой реальности. Он исследует возникающий облик человека, ко-торый состоит из трёх обликов: человека онтологического, че-ловека бессознательного и человека виртуального. Для каждо-го из них требуется особый концептуальный арсенал. Своей задачей он поставил описать способы конституции человека. Это его собственный методологический угол зрения.

Вынесенная в заглавие проблема изначальна для филосо-фии познания, философии науки – соотношения субъекта и объекта познания, конституирования субъекта.

- 242 -

Для начала небольшой экскурс в историю проблемы. Эпоха модерна началась в XVI–XVII вв. на Западе, когда заканчива-лась эпоха западноевропейского христианства (католичества). Парадигма католического христианства сменяется парадиг-мой протестантского. Сущностной характеристикой фило-софии эпохи Модерна стало то, что ставится во главе угла не Бог, как это было в Средневековье, но человек, человеческий разум. Главной фигурой философии Нового времени, фило-софии гуманизма стал «новый человек», «человек рациона-лизирующий». Основным мыслителем этого времени являлся Декарт, который постулировал сомнение как метод познания. Он не избегал даже сомнения в Боге: «Итак, я предположу, что не всеблагой Бог, являющийся верховным источником исти-ны, но какой-нибудь злой гений, настолько же обманчивый и хитрый, насколько могущественный, употребил все свое ис-кусство для того, чтобы меня обмануть» [25]. Несомненным остается лишь субъект, «Я», т. е. обоснование бытия, это глу-бинное «аз есмь» (я есть), через «меня». Данный субъект сна-чала свидетельствует, что есть он сам (cogito ergo sum), есть внешний мир (потому что я есть – значит и он есть) и есть Бог (который создал меня). Но все сущее есть только через мое восприятие. Так родилась иная философская топика – форми-руется учение о субъекте.

Что же такое субъект в таком понимании? Субъект – это концепт, т. е. нечто абсолютное, вечное и не зависящее от по-тока жизни и времени. И другие концепты, которые субъект производит (концепт Бога, мира и т. д.), есть вечно. Ввиду того, что все в мире изменчиво, чтобы апеллировать с миром, нужно построить абстракцию, отделиться от мира, описывать его с помощью этих абстрактных понятий, которых, в сущ-ности, нет, но которые являются особыми концептуальными точками. Модерн, который именуется экстенсивным (распро-страняющим себя вширь), поначалу удовлетворился фактом разрушения мистики Средневековья, перехода от веры в Бога Первичного к вере в Бога Личного, к апологии философско-го бога, зависящего от человеческого рассудка, человеческого эго, которое возведено в концепт субъекта.

В конце XIX в. появляется философия, которая начинает обращать внимание на то, что концепта нет, это лишь некая абстракция. Есть лишь сознание, но в отличие от Декарта философы данного направления (феноменологи) убирают

- 243 -

понятие «Я». Ставится под вопрос: почему, собственно, то, что мыслит, именуется «Я»? Наличие сознания не обознача-ет, что есть тот, кто сознает. Ими вводится фундаментальный для данной философии термин – «интенциональность» (от латинского «порыв», «движение к чему-либо», «намерение»). Понятие «интенциональность» восходит к средневековой философии, первые примеры использования термина можно обнаружить у арабских философов XII и XIII вв. «Intentio» в различных значениях используется философами высокой схоластики, как «нечто отличное от себя». Закон интенцио-нальности встречается у Фомы Аквината, который пишет, что всякое мышление есть мышление о чем-то. Феноменологи эту формулу абсолютизировали – дано только сознание и притом сознание интенциональное. Представители данного течения пришли к выводу, что все, о чем мыслит человек, находится внутри его мышления. Все, что находится за пределами мыш-ления не доказуемо, так как все представления о вещи при-надлежат не вещи, а человеческому восприятию вещи. Так возникло представление, что то, что мы мыслим, находится в самой мысли, что и было обозначено как «объект интенцио-нального акта».

Данное направление мысли формирует интенсивный мо-дерн, т. е., направляя мысль внутрь, подводит к главному вы-воду, что ни субъекта, ни объекта не существует. Сознание первично и конституирует в ходе развертывания своих про-цессов то, что оно сознает. Вот именно это, по мысли феноме-нологов, можно изучать достоверно: как сознание структури-ровано, ориентировано, как оно осознает то, что вне его.

Взаимоотношение феноменологии с богословием – тема деликатная. Сам Гуссерль пишет: «К сожалению (в смысле уже проясняющейся для нас позиции), совсем иной, причем по внутренним основаниям, является методологическая си-туация в науках о духе. Ведь человеческий дух зиждется на человеческой природе. Душевная жизнь каждого человека ко-ренится в телесности, а, следовательно, и каждая общность – в телах отдельных людей, являющихся ее членами. Стало быть, если для явлений, входящих в сферу наук о духе, должно быть найдено действительно точное объяснение, и вслед за этим выработана также и достаточно широкоохватная научная практика, как в естественнонаучной сфере, то представите-лям наук о духе здесь надлежит не просто рассматривать дух

- 244 -

как таковой, но направлять свой взор также и к его телесным основаниям и строить свои объяснения с помощью таких точ-ных наук, как физика и химия…» [7, с. 58].

Это фундаментальная формулировка Гуссерля, при поста-новке которой места богословию, кажется, не остается. Заме-тим, что феноменология не может оставаться безучастной к проблеме существования Бога хотя бы потому, что её метод применяется к любого рода идеальным сущностям. Однако нужно проследить систему редукции Гуссерля в ее трех ви-дах: психологическом, эйдетическом и трансцендентальном. Задача редукции видится автору в последовательном устра-нении радикального декартовского сомнения, его физикализ-ма, естественной установки и переходе на уровень сознания. И именно здесь наличествует тень параллельности с теми про-цедурами, которые предлагает восточно-христианская тради-ция для выхода на духовный уровень. Достаточно вспомнить макарьевский корпус, где говорится, что сердце как таковое содержит в себе несравненно большую реальность, настоя-щую, истинную, которую мы призваны в себе открыть. И это путешествие внутрь себя есть аналог редукции Гуссерля. За-дача ухода в себя, как об этом пишет Исаак Сирин, – задача редуцироваться внутрь себя, чтобы выйти затем к Богу по лестнице, которая находится в сердце. Осуществляя феноме-нологическую редукцию (своего рода ряд «выключений»), мы «выключаем» всё трансцендентное по отношению к чистому сознанию за исключением сущностей и чистого «я».

Итак, хотя сам Гуссерль оставался на подчеркнутой дис-танции от религии, в его исходной «феноменологической на-уке» присутствует как невозможность редуцировать транс-цендентного Бога и «чистое Я» до сознания, так и погружение вглубь сознания субъекта, в котором на известной глубине присутствует интенциональный предмет созерцания. Знаме-нитая формула «быть субъектом для мира и быть объектом в мире» [4, с. 111] предполагает постановку проблемы парадок-сальной субъективности: человек выступает как воплощенное сознание, что уже представимо в богословской логике. Полу-чаем достаточно неожиданный вывод: феноменология одно-временно расчищает дорогу и для радикального варианта ате-изма, и для своеобразного неомистицизма.

В ряде своих работ современный российский философ С.С. Хоружий устанавливает соотношение между исихаст-

- 245 -

ским понятием «внимание» (προσοχή) и приматом внутренне-го опыта в феноменологии, в частности внутреннего внима-ния. Теория интенционального опыта трактует внимание как интеллектуальное «всматривание» – акт, который Гуссерль описывает как топос внимания.

Ключевая характеристика феноменологического созна-ния – его интенциональность, способность интеллектуально-го фиксирования, всматривания и смыслового схватывания, постижения умственного предмета, в которой Гуссерль также специально подчеркивает преодоление оппозиции активно-сти и пассивности. Как трезвение в аскетике, так и интенцио-нальность в феноменологии – продуктивные понятия, центры обширных концептуальных комплексов; но вполне отчетливо у них выделяется совпадающее ядро: держание в фокусе вну-треннего зрения, собранная нацеленность, достигающая ос-мысленной ясности.

Непосредственный вывод из таких и подобных наблюде-ний прост: хотя исихастское сознание и феноменологическое сознание работают в разных опытных горизонтах, однако за счет общих принципов примата опыта и строгой проработки опыта, за счет общего внимания к технике контроля и технике фиксации содержаний сознания, они приобретают и ряд об-щих трансцендентальных структур.

Начальный пункт «новой антропологии» Хоружего – это «смерть субъекта», кризис классического антропологического дискурса, который основывался на эссенциалистской мета-физике, понимающей человека как сущность или субстанцию. Этот подход к человеку, как пишет Хоружий, соотносился с интуицией центра; он предполагал существование некоего сущностного ядра человеческого существа и был ориентиро-ван на поиск этого ядра и его изучение [23, с. 75]. После «смер-ти субъекта» человек больше не может рассматриваться как обладающий такой принадлежностью, как «центр». В качестве альтернативы человека следует характеризовать посредством его границы. Она есть знак его отличия и конечности по отно-шению к другой личности, в столкновении с бессознательным или в осознании собственной смерти. Хоружий призывает к переориентации антропологии от изучения человеческой сущности или «центра» (антропология центра) к изучению границы (антропология границы).

- 246 -

Именно в онтологической топике Антропологической Гра-ницы, в активных отношениях человека с трансцендентным, Хоружий находит предпосылки для «антропологического раз-мыкания». Идея размыкания человеческого существа опира-ется на концептуализацию человеческого субъекта в терминах энергий. Но то, выступает ли отдельное человеческое суще-ство как энергийное образование или «осознаёт ли оно свой энергийный потенциал» [24, с. 312] – зависит от свободного выбора человека (интенциональность) и от его способности осознать, что он имеет этот выбор.

Размыкание и преодоление в синергийной антропологии Хоружего – суть метода диагностики радикальных антропо-трендов. Описание выполняется на базе топического строе-ния Антропологической Границы, которая отвечает трём фун-даментальным типам размыкания человека: онтологическому размыканию (к иному бытийному горизонту), онтическому размыканию (к бессознательному) и размыканию виртуаль-ному. Соответственно, ученый исследует некий антропологи-ческий феномен, идентифицирует тип размыкания, который в нём реализуется, и тем самым осуществляет то, что в синер-гийной антропологии называется антропологической локали-зацией, т. е. происходит соотношение этого феномена с топи-кой Антропологической Границы.

Под размыканием человека (Я, сознания, сущего и т. п.) ученый понимает «делание себя разомкнутым, открытым, способным и готовым к встрече и соприкосновению с чем-то иным себе, к выступанию за собственные пределы» [22, с. 211]. Собственно, это основное содержание аскетики как культур-ной практики. Философ Мамардашвили в свое время сделал следующий вывод – «человек – это практика собирания себя». Таким образом, аскетика как культурная практика существо-вала всегда, ибо она есть форма этого собирания.

В сфере антропологии, размыкание видится как самое об-щее понятие, раскрывающее характер отношений человека с окружающим. Очевидно, что в любом акте восприятия осу-ществляется разомкнутость человека к окружающему.

Существуют уровни, отвечающие разомкнутости созна-ния, а затем и разомкнутости целостного человеческого су-щества. Практики размыкания человека, вариации его крайне разнообразны. Из всего многообразия размыкающих практик выделяет Хоружий определённые виды размыкания, которые играют особую роль, антропологическую и/или философскую.

- 247 -

На первом месте фигурирует ситуация, которая описыва-ется как встреча с Другим (с большой буквы), установление отношений с Другим. И в такой ситуации с необходимостью присутствует размыкание себя, так называемое «размыкание к Другому». Все концепции, которые развиваются на основе понятий диалога, общения и прочие, оказываются в орбите парадигмы размыкания. Налицо размыкание в явлении «зова – отклика»: в слушании зова, тот, кого зовут, зовомый, осу-ществляет размыкание себя: размыкание навстречу зову.

Наиболее важным в синергийной антропологии оказывает-ся определенный вид размыкания человека – конститутивное размыкание, т. е. такое, в котором «формируется конституция человека». Оно выступает определяющим, формирующим антропологическим предикатом «Я» или любых его корреля-тов (индивида, субъекта, личности и т. д.). Оно может прини-мать многие и разные формы. Для человека в уникальности его пути и судьбы едва ли не любой опыт размыкания может оказаться решающим, формирующим, конститутивным. Если некоторое размыкание конститутивно для целой социальной группы или групп, оно уже становится парадигмой конститу-ции. «Необычайно распространена ситуация, когда человек определяет себя принадлежностью к некоторому сообществу. В наших терминах здесь он конституируется в размыкании себя к данному сообществу, и это – один из самых массовых типов конституции человека, который естественно называть групповой или же партийной конституцией, поскольку чело-век конституирует себя тут как существо, принадлежащее к какому-то частному сообществу, группе, партии. Он избира-ет для себя парадигму конституции, заведомо участняющую, урезающую его от «человека как такового» до «члена данного сообщества» [24, с. 342].

В философии Хоружего в прямой сцепке размыкание нахо-дится с тем, что он именует «Антропологический тренд», кото-рый есть «такой антропологический феномен (вид антрополо-гических проявлений, антропологическая практика или группа практик и т. п.)… имеющий динамику социального роста – на-бирающий социальную значимость, становящийся существен-ным фактором в социальной реальности» [22, с. 55]. Их (трен-ды) ученый условно делит на менее радикальные (практики, которые включают лишь работу с сознанием человека) и более радикальные (практики, которые включают также и телесный

- 248 -

аспект). Можно выделить пять крупных категорий антропо-трендов: психотехники, кислотные практики, экстремальные телесные практики, радикальные виртуальные тренды и трен-ды, направляющиеся к Постчеловеку.

Понятия «размыкание» или «преодоление» С.С. Хоружий предлагает описывать как субъективные, зависящие от кон-текста устремления человека. И именно здесь есть точка пе-ресечения феноменологии и синергийной философии, что позволяет нам говорить о феноменологии аскезы – она в ин-тенциональности. Человек действительно стремится разом-кнуться, открыть горизонты и двинуться за пределы. Это су-щество, предопределенное к такому трансцендированию, но крайне важно направление такого выхода. Именно наличие интенции (или ее отсутствие, неопределенность) позволяет Хоружему анализировать процесс размыкания, интенцио-нального акта, диагностировать антропотренды. Эта же ин-тенциональность является индикатором того, когда данное размыкание превращается в аскетическую практику.

Литература1. Адо, П. Духовные упражнения и античная философия П. Адо. – Москва, 2005. – 448 с.2. Багдасарьян, Т. Культурология: учеб. для студентов техн. вузов / Т. Багдасарьян. – Изд. 3-е, испр. и доп. – Москва: Высш. шк., 2001. – 511 с.3. Бердяев, H.A. Философия свободного духа. Проблематика и апология христианства / Н.А. Бердяев. – Москва, 2004. – 318 с.4. Бердяев, H.A. Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности / Н.А. Бердяев. – Москва, 1994. – 480 с.5. Бердяев, Н.А. Самопознание (опыт философской автобио-графии) / Н.А. Бердяев. – Москва, 1990. – 336 с.6. Бердяев, H.A. Философия творчества, культуры, искус-ства: в 2 т. / Н.А. Бердяев – Москва: Искусство, 1994. – 1052 с.7. Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменоло-гической философии. Т. 1 / Э. Гуссерль. – Москва, 2015. – 456 с. 8. Дугин, А.Г. Мартин Хайдеггер: философия другого Начала / А.Г. Дугин. – Москва: Академический проект, 2010. – 456 с. 9. Ильин, И.А. Путь к очевидности / И.А. Ильин. – Москва, 1993. – 431 с.10. Ионесов, В.И. Модели трансформации культуры: типо-логия переходного процесса: дис. … д-ра культуролог. наук: 24.00.01 / В.И. Ионесов; Санкт-Петербург. гос. ун-т культуры и искусств. – Санкт-Петербург, 2012.

- 249 -

11. Каллист (Уэр). Еп. Время: темница или путь к свободе? / Внутреннее Царство. – Киев: Дух и литера, 1996. – 156 с.12. Лотман, Ю.М. Внутри мыслящих миров / Ю.М. Лотман. – Москва, 1996. – 464 с.13. Нестеренко, В.М. О некоторых гуманистических основа-ниях разнообразия и идентичности в системе межкультурной коммуникации / В.М. Нестеренко, В.И. Ионесов // Вестник Са-марского государственного технического университета. Серия: Психолого-педагогические науки. – 2012. – № 2 (18). – С. 148-153. 14. Нестеренко, В.М. Человек в системе пространственно-вре-менных связей: проекции и вызовы социокультурной коммуни-кации / В.М. Нестеренко, В.И. Ионесов // Вестник Самарского государственного технического университета. Серия: Психоло-го-педагогические науки. – 2013. – № 2 (20). – С. 142-148.15. Осипов, А.И. Путь разума в поисках истины / А.И. Оси-пов. – Изд. 6-е, испр. – Москва, 2010. – 496 с.16. Розанов, В.В. Пол и душа / В.В. Розанов // Уединенное: сборник. – Москва, 2006. – 960 с.17. Секацкий, А.К. Последний виток прогресса / А.К. Секац-кий. – Санкт-Петербург, 2012. – 332 с.18. Хайдеггер, М. Бытие и время / М. Хайдеггер. – Москва, 2007. – 448 с. 19. Хайдеггер, М. Пролегомены к истории понятия времени / М. Хайдеггер. – Томск: Водолей, 1998. – 297 с.20. Хоружий, С.С. Синергия. Проблемы аскетики и мистики Православия / С.С. Хоружий. – Москва, 1995. – 185 с.21. Хоружий, С.С. Опыты из русской духовной традиции / С.С. Хоружий. – Москва, 2005. – 448 с.22. Хоружий, С.С. Трилогия Границы: три текста о Духовной практике / С.С. Хоружий // Хоружий С.С. О старом новом. – Санкт-Петербург, 2000. – 477 с.23. Хоружий, С.С. Философский процесс в России как встре-ча философии и православия / С.С. Хоружий // О старом и новом. – Санкт-Петербург, 2000. – 477 с.24. Хоружий, С.С. Человек: сущее трояко размыкающее себя / С.С. Хоружий // Очерки синергийной антропологии. – Москва, 2005. – 407 с.25. Франц, Б. Психология с эмпирической точки зрения / Б. Франц. – Санкт-Петербург, 1998. – 387 с. 26. Декарт, Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках [Электронный ре-сурс] / Р. Декарт. – URL: http://modernlib.ru/books/dekart_r/rassuzhdenie_o_metode_chtobi_verno_napravlyat_svoy_razum_i_otiskivat_istinu_v_naukah/read/ (дата обращения: 2.04.2016).

- 250 -

27. Дугин, А.Г. Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли [Электронный ресурс]. – URL: http://www.koob.ru/dugin/postfilosofiya (дата обращения: 10.05.2016).

Иванов А.В.* Национальный контекст в культурном ландшафте

(на примере Всемирной выставки – ЭКСПО)Аннотация. Статья посвящена вопросам культурного

ландшафта Всемирных выставок как одного из факторов фор-мирования национального образа.

Ключевые слова: культура, культурный ландшафт, куль-турная идентичность, культурная образность, национальный бренд.

Ivanov A.V.The national context in the cultural landscape

(in terms of the World Exhibition EXPO)Abstract. The article is devoted to the cultural landscape of

the World Exhibition as one of the factors in the formation of the national brand.

Keywords: culture, cultural landscape, cultural identity, cultural imagery, the national brand.

Одним из важнейших процессов современности стало развитие культурных ландшафтов и архитектоники городов, регионов, государств, особенности их трансформаций как фактора сохранения культурной идентичности. Глобальные пертурбации радикально меняют векторы эстетических пред-почтений и побуждают к символическому взаимообмену и транскультурной интеграции [8; 9].

Культура в этом ракурсе рассматривается как обогащение национального имиджа в его глобальном, глокальном и ло-кальном контексте. Осуществление глобализации в политике,

* Иванов Александр Владимирович, аспирант кафедры теории и истории культуры Самарского государственного института культу-ры; научный сотрудник отдела изучения, реставрации, экспертизы и сохранения объектов историко-культурного (архитектурного) наследия ГБУК «Агентство по сохранению историко-культурного наследия Самарской области» (ГБУК «Наследие») (Самара).

- 251 -

экономике, социальной сфере с одновременной глокализаци-ей массовой культуры и локализацией национальных культур приводит к необратимым негативным процессам, которые, в свою очередь, способствуют как уничтожению конкретной культурной идентичности, так и уменьшению культурного многообразия [1, с. 18].

Являясь уникальным средством, сосредоточением мен-тальности населения, своеобразных обычаев, традиций и цен-ностей, культура непосредственно связана с национальной идентичностью, культурным ландшафтом и обладает опреде-ленной архитектоникой [6; 7].

Цель данного исследования – анализ составляющих куль-турного ландшафта, определение его роли в процессе сохране-ния и формирования национально-культурной идентичности в рамках такого феномена, как Всемирная выставка ЭКСПО. В эпоху построения информационного общества и в условиях обострения глобальных проблем, Всемирные универсальные выставки продолжают оставаться уникальным явлением ми-ровой культуры, аккумулируя представления человечества о самом себе и о своем будущем в данный момент времени и отражая в выразительных образах. Данная тема актуализиру-ется и в аспекте рассмотрения феномена наследия и мемора-тивной культуры [10; 11].

Так, например, по мнению культуролога Дмитрия Замя-тина, современная геокультура представляет собой серию культурно-географических образов, интерпретирующих ло-кальные пространства. Для него геокультура – процесс и результаты развития географических образов в конкретной культуре, а также «накопление», формирование традиции культуры осмысления этих образов. Каждая культура, отме-чает ученый, «коллекционирует определенные географиче-ские образы». Согласно Д. Замятину, современная геокультура «представляет собой серии культурно-географических обра-зов, интерпретирующих локальные пространства» [1, с. 19].

Внимание научного мира к проблемам геокультуры позво-лило выявить важнейшие структурные составляющие, особое место среди которых принадлежит культурному ландшафту го-родов и регионов. Культура в контексте культурного ландшафта является ресурсом экономического развития стран и регионов, отображая разнообразные грани: от исторической ретроспек-тивы формирования архитектурного пространства до совре-

- 252 -

менных трендов, позволяющих сохранить свой неповторимый культурный образ, создает национальный символ – бренд.

Общим в культурном ландшафте и культурной архитек-тонике выступает культурное впечатление от восприятия как отдельно взятых предметов и объектов культуры, так и от культурных обычаев и традиций. Именно через цельность внешнего культурного образа культурный ландшафт и ар-хитектоника выражают глубину культурного пространства, культурную идею, которой пропитана конкретная админи-стративно-территориальная единица или государство.

Вместе с тем объектами подобного исследовательского внимания могут становиться уникальные местности, не име-ющие политико-административного статуса, а выделяемые исключительно в силу своих природных и культурно-истори-ческих ландшафтов.

Наилучшим воплощением подобного рода тенденций в концентрированном виде выступает пространство Всемирной выставки в своих частных сценариях – выставочных павильо-нах, внешний облик которых визуально выявляет архитекто-нику того или иного культурного пространства. Тем самым архитектура Всемирных выставок является художественным языком – пластическим семиотическим средством культуры, порождающим новые формы и символы в контексте истори-ческого процесса.

Характерной особенностью художественных языков явля-ется то, что они создают многозначные тексты и метафоры, открытые для различного их осмысления и интерпретации. Работа художника с пространством формирует образ среды, преобразованный через субъективное освоение действитель-ности. Художник обращается к знакам, имеющим различные значения, отражающие особенности контекста.

Язык искусства отличается широким и разнообразным ис-пользованием знаков-символов. Художественная символика позволяет насытить содержание произведений искусства глу-боким и многослойным смыслом [2, с. 131].

Любая культурная идентичность человека, которая сопря-гается с понятиями территории, ландшафта, истории, не мо-жет быть сформирована без включения некоторых пластов прошлого [3].

Исследуя геокультурное пространство, И. Соболь характе-ризует его как систему локально расположенных культурных

- 253 -

ландшафтов и «слоев» культуры, а также памятников приро-ды, культуры, истории, включая сюда и современные, наци-ональные культуры, географические образы, формирущие исторически обусловленное историко-культурное наследие территории.

В качестве главного вывода ученый обосновывает важ-ность и влияние культурного ландшафта на формирование туристического потенциала конкретного региона [4].

Страны, участвующие во Всемирных выставках, стремятся визуально представить свою традиционную культуру различ-ными способами. Павильоны стали одним из средств переда-чи культурных традиций, воплощенных в национальных ар-хитектурных формах объектов культурного наследия.

Образ наследия содержит в себе не только отрефлексиро-ванное культурой прошлое, которое требуется интегрировать в настоящее и будущее, в нем обязательно присутствует не-который архетипический пласт, который позволяет вне зави-симости от уровня культурной компетентности субъекта опо-знать «свое» в отличие от «чужого» [5].

Культурная образность используется во многих сферах че-ловеческого бытия: образовании, градостроительстве, эконо-мике, социальной и культурной политике.

Особенно важны роль и миссия городов-хозяев Всемир-ных выставок ЭКСПО как культурных столиц, формирующих национальный имидж, создающих неповторимый облик в мировом культурном пространстве. Пример проведения Все-мирных выставок в Лондоне, Париже, Брюсселе, Нью-Йорке подтверждает факт того, что культура является значимым распространителем национального бренда, чем другие его со-ставляющие.

Города и его жители, как хранители культурного наследия в его глобальном, глокальном или локальном контексте, форми-руют культурное пространство всей страны, являясь культур-ным вместилищем, сосредоточением культур, центром куль-турной жизни граждан данной страны, центром туризма для представителей других стран.

Источники и литература1. Копиевская, О.Р. Формы бытия культурного ландшафта / О.Р. Копиевская // Вестник СПбГУКИ. – 2014. – № 1(18), март. – 192 с.2. Культурология: учебник / под ред. Ю.Н. Солонина, М.С. Ка-гана. – Москва: Высшее образование, 2007. – 566 с.

- 254 -

3. Замятин, Д.М. Образ наследия в культуре: методологиче-ские подходы к изучению понятия наследия [Электронный ре-сурс] / Д.М. Замятин – URL: http://ifapcom.ru/files/Monitoring/zamyatin_obraz_nasl_kult.pdf (дата обращения: 14.04.2016). 4. Соболь, И.Б. Геокультурное пространство как основа раз-вития туристской специализации региона [Электронный ре-сурс]: автореф. дис. … канд. геогр. наук / И.Б. Соболь. – Бар-наул, 2012. – C. 3. – URL: http: //dissertation 1. narod. ru (дата обращения: 10.04.2016).5. Конев, В.А. Искусство и философия: полюса, стягивающие куль-туру / В.А. Конев // В диапазоне гуманитарного знания: сборник к 80-летию профессора М.С. Кагана. Серия «Мыслители». Вып. 4. – Санкт-Петербург: Санкт-Петербург. философ. о-во, 2001.6. Иванов, А.В. Всемирная универсальная выставка-ЭКСПО в дискурсе культурологического знания: проекции и взаимос-вязи / А.В. Иванов // Креативная экономика и социальные инновации. – 2015. – Т. 5, № 1 (10). – С. 53-58.7. Иванов, А.В. Архитектоника визуального ландшафта как фактор регионального брендинга в пространстве всемирной выставки-ЭКСПО / А.В. Иванов // Креативная экономика и социальные инновации. – 2015. – Т. 5, № 4 (13). – С. 47-61.8. Ионесов, В.И. Интеграция культур и будущее человечества в дис-курсе гуманистического рационализма / В.И. Ионесов // Вестник Самарского государственного технического университета. Серия: Психолого-педагогические науки. – 2012. – № 2 (18). – С. 77-83.9. Ионесов, В.И. Культура как организованный миропорядок: символические формы и метафоры трансформации / В.И. Ио-несов // Вестник Челябинского государственного университе-та. – 2014. – № 25 (354). – С. 7-13.10. Куруленко, Э.А. О роли всемирного наследия в социаль-ном развитии // Наследие и гуманизм: культурная антрополо-гия на службе человечества = Heritage and Humanism: Cultural Anthropology in Service to Humankind: материалы Междунар. науч. конф., Самара, 29 нояб. 2009 г. / ФГОУ ВПО «СГАКИ»; Междунар. комиссия по срочным антропологич. исслед.; под ред. В.И. Ионесова, С. Хоэнварт-Герлахштайн. – Самара: Изд-во «ВЕК#21», 2010. – С. 16-27.11. Соловьёва, С.В. Традиция и память в жизни человека и культуры: философский аспект / С.В. Соловьёва // Модерни-зация культуры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2013 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова. – Самара: Самар. гос. акад. культуры и ис-кусств, 2013. – Ч. I. – С. 157-165.

- 255 -

Хангельдиева И.Г.* Парадоксы культурной политики в эпоху глобализации

Аннотация. Статья посвящена культурной политике в ус-ловиях глобализации, выявляются некоторые особенности и противоречия данного процесса, подчеркивается приоритет-ная роль культуры в стратегическом целеполагании развития общества, особенно в современной российской практике.

Ключевые слова: культура, глобализация, культурная по-литика в условиях глобализации, культура как стратегический ресурс развития.

Khangeldieva I.G.Contradictions of cultural policy in the era of globalization

Abstract. The article is devoted to cultural policy in the context of globalization. It reveals some contradictions of this process and emphasizes a priority role of culture in the strategic goal-setting development of the society, especially in modern Russian practice.

Keywords: culture, globalization, cultural policy in the context of globalization, culture as a strategic development resource.

Культурная политика [3] рубежа тысячелетий – явление сложное и неоднозначное. Мудрые китайцы говорят: не дай вам Бог жить в эпоху перемен! В период перемен общественное со-знание, как и сознание отдельного субъекта, переживает стресс, иногда пролонгированный. Явление это закономерное, т. к. к любым социальным потрясениям и катаклизмам общество должно адаптироваться, тем более, когда изменения касаются фундаментальных жизненных основ: всей системы духовных ценностей, экономики, политики, права, философии жизни.

Современные общественные российские реалии практи-чески альтернативны реалиям «до постперестроечной дав-ности». Все эти процессы усугубляются известными перво-родными особенностями российской ментальности, а также тем, что Россия – полиэтническое и многоконфессиональное государство, что, так или иначе, отражается на особенностях

* Хангельдиева И.Г., доктор философских наук, профессор кафе-дры истории и философии образования МГУ им. М.В. Ломоносова, декан факультета «Предпринимательство в культуре» Междуна-родного университета в Москве, заведующая кафедрой приклад-ной культурологии и социокультурного менеджмента (Москва).

- 256 -

ее культуры и, безусловно, должно учитываться в специфи-ке культурной политики. Кроме этого, Россия не может быть обособлена от общемировых трендов развития, в частности, глобализации.

В условиях глобализации проблемы культурной полити-ки становятся еще более обостренными. Одна из известных проблем – проблема миграционных потоков. Это касается не только нашей страны, но и мира в целом. Миграция народо-населения – один из элементов глобализации, что не обошло и Россию.

Отношение к процессам глобализации разнообразно, часто диаметрально противоположно. Среди известных представи-телей науки и практики легко находятся как защитники глоба-лизации, так и ее непримиримые критики. Глобализация, как известно, характеризуется двумя мощными тенденциями. Эти тенденции – интеграция и унификация. Не секрет, что в струк-туре социальных практик наиболее консервативной является культура, которая более всего сопротивляется не столько ин-теграции, сколько унификации. Обстоятельства, складываю-щиеся в отношении культурной глобализации, подчас носят парадоксальный характер. В частности, трансляция самобыт-ных элементов культуры, которые положительно восприни-маются в мировом культурном пространстве, закрепляются в других культурах как знаковые, понимается представителями локальных культур как явление положительное. Но если ло-кальная культура испытывает на себе более активное влияние других культур, то такая ситуация оценивается отрицательно. Другими словами, расширение влияния локальных культур на другие трактуется положительно, а подобное действие в отно-шении их самих – наоборот.

Одним из ключевых защитников феномена глобализации является Дж. Сорос – американский финансист, инвестор, меценат, сторонник теории открытого общества и противник «рыночного фундаментализма». Он представляет мир буду-щего как открытое общество с едиными ценностями, зако-нами, мировым правительством, поэтому идеи интеграции и унификации рассматриваются им как важнейшие в дости-жении поставленной цели. В таком обществе не идет речь о сохранении локальных культур и их локальных ценностей, они подлежат в окончательном счете унификации, его лозунг: «Культура без идентификации».

- 257 -

Антиподом Дж. Сороса можно назвать нобелевского лау-реата 2001 г. в области экономики, ученого с мировым именем Дж. Стиглица. Одной из позиций его критики глобализации является вмешательство международных организаций, ко-торые являются ее порождением, во внутренние дела госу-дарств, а значит, и культур.

Некоторые западные исследователи выделяют четыре те-оретические школы, осмысливающие глобализацию как со-циальное явление. Их называют гиперглобалистами, скепти-ками, трансформистами и антиглобалистами. Кроме того, выделяют четыре основных группы определений глобализа-ции как реально протекающего процесса. Их можно разбить на несколько подходов: публицистический, экономический, политический, культурологический.

Как уже было отмечено, культура в силу своей традици-онной ценностной устойчивости, чаще всего пытается защи-титься от культурных иновлияний, тем более, если они носят агрессивный характер. Культуры мира разным образом пыта-ются сопротивляться унификации, главная задача, которую они ставят себе, – сохранить свою самобытность и идентич-ность. Принимаются законы, регламентирующие проникно-вение элементов других культур на территорию локальных культурных образований. Подвергаются критике недавно признаваемые и популяризируемые идеи мультикультуризма.

Современная культура значительно чаще становится по-лем настоящей битвы между традиционными ценностями различных локальных культур, особенно тогда, когда фунда-ментальные основы культуры строятся на религиозных цен-ностях. Сегодня эти тенденции характеризуют не только стол-кновение между европейской и арабской культурой, которое наблюдает весь мир в результате войны на Ближнем Востоке и масштабных миграционных процессов.

Было бы не объективно отмечать только борьбу за со-хранение традиционных ценностей различных локальных культур как нежелание выстраивать компромиссные взаи-моотношения между собой. Есть примеры, когда достаточно традиционные и до последнего времени закрытые локальные культуры сами стремятся к интеграции в отдельных областях жизнедеятельности, на которые ранее невозможно было по-влиять извне.

- 258 -

Не секрет, что в культуре есть области, которые более энергично включается в глобализационные процессы. К ним можно отнести современный арт-рынок. Эта институция – явление гибридное, полифункциональное и полифоничное. С одной стороны, она тяготеет к художественному, прагмати-чески незаинтересованному началу, а с другой – к рыночной выгоде и явному прагматизму.

Еще совсем недавно арт-рынок не носил столь глобально-го характера. Оборот художественных ценностей изначально базировался в Европе. В ХХ в. пальму первенства перехватили США, особенно в области современного искусства. В настоя-щее время активно заявили о себе региональные арт-рынки, которые стали неотъемлемой частью мирового. Это касается представителей Юго-Восточной Азии и стран Ближнего Вос-тока. Например, Китай и ОАЭ до последнего времени были весьма консервативны из-за господствующих в них мощных национальных традиций. Однако молодые художники Ки-тая под воздействием мировых глобализационных трендов стали более космополитичными по тематике, сюжетике, ху-дожественной стилистике, творческой манере и, тем самым, более понятными, а, следовательно, и более востребованными современным международным арт-рынком. На наших глазах арабский восток в изобразительном искусстве произвел на-стоящую революцию. В живописи этого региона появились портреты, жанровые сценки, обнаженная натура, что ранее категорически запрещалось нормами Корана. Эти процессы во много объясняются влиянием глобализации.

Нынешний арт-рынок под воздействием глобализации постоянно расширяется, т. к. кооптирует в свои субъекты все новые целевые аудитории. Классическими субъектами арт-рынка наряду с художниками и публикой, большим от-рядом творческих и коммерческих посредников всегда были коллекционеры. Они часто выступали основными приобрета-телями предметов искусства на арт-рынке. В последнее вре-мя появилась еще одна группа активных акторов арт-рынка – инвесторы, которые, обладая значительными средствами, могут позволить себе крупные финансовые вложения в худо-жественные произведения, играя «вдолгую». Эта тенденция первоначально проявилась в развитых регионах. Но в насто-ящее время в качестве серьезных инвесторов заявили о себе представители Китая и Ближнего Востока. Рост цен на китай-

- 259 -

ское искусство с начала 2000-х гг. спровоцировал большое ко-личество спекулятивных инвестиций.

Китайской Меккой в отношении арт-рынка современно-го искусства стал Шанхай. Иностранные галереи стремятся представлять китайский авангард, открывая свои филиалы в этой стране. За последние годы представители арт-рын-ка Германии, Нидерландов, Швейцарии, Испании, Франции, Англии, Сингапура, Тайваня и Южной Кореи начали рабо-тать в Шанхае. Китай по продажам и инвестициям в арт-ры-нок обогнал Великобританию и достаточно близко подошел по объемам торгов к США. Известный арт-дилер Лондона и Нью-Йорка Мишель Годхус (Michael Goedhuis) отмечает: «Рост благосостояния Китая настолько высок, равно как и количество потенциальных покупателей, а китайские планы по поводу возведения новых музеев так амбициозны, что я не вижу, как цены могут быть не высокими» [4], сходный процесс идет в ОАЭ, где выделен 1 миллиард долларов на создание му-зейных центров современного искусства и активно начинают свою деятельность знаковые фигуры мирового арт-рынка и представители музеев современного искусства.

Другими словами, глобализационные процессы активно идут, они очень разные, иногда неоднозначные, но прервать и остановить их даже на уровне культурных политик отдель-ных государств не представляется возможным. Эти процес-сы будут продолжаться, они будут идти с разной скоростью и разной интенсивностью, в некоторых случаях замедляясь, в других – ускоряясь.

Культурная политика некоторых современных государств тяготеет к традиционным моделям, одной из которых являет-ся патерналистская модель. Россия здесь в первых рядах. Как известно, данная модель построена на достаточно активном воздействии государства на культурные процессы. В услови-ях, когда культура становится все более многообразной, появ-ляются совершенно новые форматы ее актуализации, в кото-рых предпринимательская инициатива занимает не последнее место, постепенно приходит понимание того, что именно она является одним их ключевых стратегических ресурсов разви-тия. Когда-то С. Хантингтон отметил: «Культура имеет значе-ние», рассматривая вопрос о столкновении цивилизаций. Но она имеет значение не только для противоборства, но и для развития.

- 260 -

Сегодня все чаще обсуждается вопрос о влиянии культуры на экономику, выявляются закономерности, которые зависят от господствующей культурной модели. На положительной роли культуры в общественном развитии настаивает известный уче-ный экономист Г.Х. Попов, неоднократно подчеркивающий, что Россия должна делать ставку на развитие своего интеллек-туального капитала. Это, в первую очередь, образование, кото-рое понимается как общественное благо через трансляцию не только знаний и навыков, но и культурных ценностей и осно-ванных на них моделей поведения и стилей жизни. Один из его учеников, ныне декан экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова – А. Аузан в своих статьях, лекциях и дискус-сиях подчеркивает, что социокультурный фактор чрезвычайно важен. Для него «культура вообще страшно мощная вещь» [2]. Он подчеркивает: «Я принадлежу к той странной породе эконо-мистов, которые полагают, что культура влияет на экономику не меньше, чем экономика влияет на культуру» [1].

Культура амбивалентна, она и поражает своей устойчиво-стью, и имеет инструменты для самообновления. Ее особен-ности должны не только изучаться, но и использоваться на практике для создания новых моделей культурного развития и культурной политики, которые способны были бы ставить долгосрочные стратегические цели и в процессе их достиже-ния изменять образ жизни и мыслей, опираясь на уже суще-ствующие, но и востребуемые ценности.

Глобализация – сложный и многовекторный процесс, кото-рый имеет очень долгосрочные перспективы, пока ее влияние не является для культуры доминантным.

Литература1. Аузан, А.А. Экономика и культура: лекция [Электронный ре-сурс] / А.А. Аузан. – URL: http://monocler.ru/ekonomika-i-kultura/2. Аузан, А.А. и др. [Электронный ресурс] / А.А. Аузан и др. – URL: https://meduza.io/feature/2015/11/23/chem-otlichayutsya-uspeshnye-strany-ot-neuspeshnyh-vsego-tremya-veschami3. Попов, Г.Х. О модернизации России в XXI веке / Г.Х. Попов // Международный университет в Москве. Актовые лекции 2010-2011 гг. – Москва: Изд. дом Междунар. ун-та в Москве, 2011. 4. Хангельдиева, И.Г. Рифы современной культурной поли-тики / И.Г. Хангельдиева // Культура и рынок: современные тенденции. – Москва: «Классика-XXI век», 2009. – С. 11-255. The mad rush to buy chineese art [Электронный ресурс]. – URL: http://www.artzinechina.com

- 261 -

СЕКЦИЯ «МОДЕРНИЗАЦИЯ И КУЛЬТУРА В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ»

Шинаков Е.А., Чубур А.А.* Древнерусские города Вщиж и Дебрянск

в кросс-культурном аспекте** Аннотация. Демонстрируются кросс-культурные связи двух

древнерусских городов верхнего Подесенья. Это и связи между землями Руси, и межэтнические, международные связи, имею-щие различные векторы (Причерноморье и Византия, Средняя Азия и Иран, Волжская Булгария, Балтия, Западная Европа, вещи чжурчженьского и монгольского происхождения).

Ключевые слова: Среднее Подесенье, Киевская Русь, Вщиж, Дебрянск, кросс-культурные связи.

Shinakov E.A., Chubur A.A.The old Russian cities Vshchizh and Debryansk

in cross-cultural aspect Abstract. The article demonstrates cross-cultural relations

between the two old Russian cities of Upper Desna. There were connections between the lands of Ancient Rus, inter-ethnic and international relations, which had different vectors (Black Sea and Byzantium, Iran and Central Asia, Volga Bulgaria, the Baltics, Western Europe, there are things of Jurchen and Mongolian origin).

* Шинаков Евгений Александрович, доктор исторических наук, профессор кафедры отечественной истории, директор Науч-но-образовательного центра археолого-этнологических исследо-ваний Брянского государственного университета имени акаде-мика И.Г. Петровского (Брянск);

Чубур Артур Артурович, кандидат исторических наук, про-фессор РАЕ, доцент кафедры отечественной истории, дирек-тор научно-исследовательского Центра комплексного изучения Среднедеснинского региона Брянского государственного уни-верситета имени академика И.Г. Петровского (Брянск).** Работа выполнена при поддержке РГНФ, грант № 16-11-32602 «Возникновение Брянска - исследования в урочище «Чашин Курган»».

- 262 -

Keywords: Middle Desna, Kievan Rus, Vshchizh, Debryansk, cross-cultural communication.

Два самых крупных городских центра Киевской Руси на верхней Десне – это летописные города Вщиж (ныне село Вщиж Жуковского района Брянской обл.) и Дебрянск (архео-логический комплекс в урочище Чашин курган, г. Брянск), Оба начинают формироваться еще в Х в.н.э. и достигают расцвета в XII – первой трети XIII вв., пройдя путь от открытого тор-гово-ремесленного поселения (Дебрянск) и небольшой крепо-сти роменской археологической культуры (Вщиж) до городов с трехчастным делением (детинец, окольный град и ремеслен-но-торговый посад) и ремесленной и сельскохозяйственной округой), а Вщиж даже стал центром удельного княжества. Археологические данные демонстрируют, что в кросс-куль-турном и цивилизационном аспектах в X–XIII вв. связи севера Подесенья носят межрегиональный характер [14; 15] с двумя уровнями контактов – внутрирусским и международным.

Внутрирусский уровень имеет два подуровня. Первый – контакты с другими регионами и центрами Южной Руси, куда как часть Черниговского княжества формально входила тер-ритория севера Подесенья. Помимо массового материала, он обозначен, например, поставлявшимися из Овруча (Волынь) изделиями из шифера (пирофилитового сланца). Только на Чашином кургане их собрано 31 шиферное пряслице [5], най-денным во Вщиже счет идет на сотни. Из овручского шифера изготавливались также бусы, кресты-тельники, образки. Сле-дует упомянуть украшения, ювелирные изделия и предметы личного благочестия из черниговских и киевских мастерских – например, колты (Вщиж) [12], энколпионы, стеклянные браслеты (Вщиж, Чашин курган) и др. Отметим найденные на Чашином кургане воронкообразные бокалы и кубки на поддо-не из тонкого желтоватого стекла, изготовленные мастерами средневекового Киева [5]. Есть сходные находки посуды и сте-клянных лампад и из раскопок во Вщиже [2].

Второй подуровень распространяется уже на всю осталь-ную территорию Руси. Северная часть Подесенья имела границы и связи с Западной (Смоленское княжество), Се-веро-Западной (Псковские и Новгородские земли) и Севе-ро-Восточной Русью (с Ростовской, Владимиро-Суздальской и

- 263 -

Рязанской ее частями). Храм во Вщиже был построен, скорее всего, смоленскими зодчими под влиянием складывающихся владимирских традиций [16]. От Брянска по Болве и по Сне-жети открывались самые короткие пути в Северо-Восточную Русь через «Землю вятичей». Археологически этот стык от-ражен слабо в силу единства материальной культуры (кроме специфически региональных «школ» культовой архитектуры, слабо представленных вдалеке от крупных княжеских цен-тров). Связи Вщижа с Северо-Западной Русью демонстриру-ют иные объекты, в частности уникальная ладья середины XIII в., поднятая из Десны авторами в 2002 г. [11] Вщижская ладья имеет ярко выраженные признаки судов северо-запад-ной русской традиции: расширенные борта, полушпангоуты [10]. Наличие торговых связей Вщижа с Новгородскими зем-лями отмечено Г.П. Поляковым и В.В. Миненко: даже камен-ные кресты из некрополя Кальница доставлены из северных русских земель [6, с.165].

Перейдем к рассмотрению внешних, международных свя-зей Вщижа и Дебрянска. Начать, по всей видимости, следует с северного вектора – с находки на Чашином кургане костя-ного гребня с прорезанной на нем скандинавской руной «ту-рисаз» [4]. Из балтийских и прилегающих земель происходят найденные там же пряслице из янтаря и глиняный горшок из Мазовии [5]. Крупный фрагмент сосуда из Волжской Болга-рии, найденный в одной из полуземлянок в урочище Чашин курган, дает восточный вектор, как и бусы, поставлявшиеся из Средней Азии [5].

Южные связи населения урочища Чашин курган с Визан-тией и Северным Причерноморьем фиксируются в первую очередь по керамическому материалу. Это находки 30 фраг-ментов грушевидных амфор из Северного Причерноморья, изготовленных из хорошо отмученной красной глины с круп-ным рифлением, узким горлом, с массивными полукруглыми в сечении ручками [5]. Имеются фрагменты сероглиняных ви-зантийских амфор. Период поступления последних в бассейн Днепра – последняя четверть XI – рубеж XI–XII вв., широкие рамки бытования XI–XII вв. [1]. Во Вщиже тоже найдены мно-жественные фрагменты желто-оранжевых красноглиняных рифленых причерноморских амфор [2; 3].

- 264 -

Во Вщиже обнаружена основная масса предметов импор-та. Первая их группа относится к Византии. Это датируемые около 1200 г. детали литого хороса и небольшие лампадофо-ры византийского типа [7; 13]. Часть предметов происходит с мусульманского Востока (фрагменты иранской кашинной керамики [9, с.104-105; 3, с.110], отдельные женские украше-ния, в первую очередь бусы). Третья многочисленная группа находок из Вщижа имеет западноевропейское происхожде-ние (земли Франции и Германии). Бронзовый водолей в виде птицы с мужской головой происходит из Нижней Саксонии, Бронзовый литой подсвечник из Северной Вестфалии был из-готовлен около 1200 г. в Миндене на Везере. Второй подсвеч-ник, покрытый темно-голубой эмалью, сделан эмальерами и литейщиками Лиможа в первой четверти XIII в. [8]. В 2014 г. обнаружен фрагмент глиняной, покрытой зеленой поливой, фигурки воина в куполообразном западноевропейском шлеме XII в. [2, с.127, рис.1]. Возможно, «рыцарским» влиянием За-падной Европы объясняется появление полумасок на русских шлемах конца XII–XIII вв. Упомянем имеющие западноевро-пейское происхождение детали снаряжения всадника – удила с золотой насечкой и позолоченную рыцарскую шпору.

Предметы вооружения середины XIII в., связанные с мон-голо-татарским «присутствием», свидетельствуют о смене цивилизационного стыка. «Чжурчжэньский» долотовидный наконечник стрелы (тунгусо-манчжурская группа алтайской языковой семьи) происходит с окольного города Чашина кур-гана. Основная же масса предметов вооружения указанного периода, выявленных во Вщиже и урочище Чашин курган («срезни», некоторые иные типы наконечников стрел, а воз-можно и копья-«пики») имеет монголо-татарское происхож-дение (монгольская группа алтайской языковой семьи). Обой-мица ножен сабли с городища Чашин курган также, вероятно, связана с монголо-татарами. Находки предметов вооружения и иные следы вторжений (сожженные укрепления, брошенные жилища, клады, неподнятые ценные вещи) можно контами-нировать с гибелью Вщижа и Дебрянска, связанной с походом правого (южного) татарского отряда из Смоленской земли к пункту сбора – Козельску. Отряд спешил и потому, не дождав-шись окончания пожаров, не «поднял» много ценных вещей. Летописные Дебрянск и Вщиж прекращают существование

- 265 -

как городские центры и далее известны как сёла Городище и Вщиж. Экономический, культурный и административный центр переходит в стольный Брянск Романа Михайловича (Старого), отстроенный в урочищах Покровская и Петров-ская гора (исторический центр Брянска).

Источники и литература1. Булгаков, В.В. Сероглиняные амфоры XI-XII вв. [Электрон-ный ресурс] / В.В. Булгаков // Восточноевропейский археологи-ческий журнал. – 2001. – № 2(9). – URL: http://archaeology.kiev.ua/journal/040700/bulgakov.htm. (дата обращения: 16.09.2016). 2. Гурьянов, В.Н. О раскопках на «окольном городе» Вщижа в 2014 г. (предварительное сообщение) / В.Н. Гурьянов, Е.А Ши-наков // Ежегодник НИИ фундаментальных и прикладных ис-следований за 2014 год. – Брянск: РИО БГУ, 2015. – С. 126-129.3. Миненко, В.В. Исследования на посаде древнерусского Вщижа / В.В. Миненко, Е.А Шинаков, Д.А Петюшко // Еже-годник НИИ фундаментальных и прикладных исследований за 2015 год. – Брянск: РИО БГУ, 2015. – С. 105-113.4. Подшивайло, А.И. Обработанная кость из древнерусских слоёв археологических комплексов Покровская гора, Чашин курган и Кветунь / А.И. Подшивайло, А.А. Чубур // Архео-логические исследования в еврорегионе «Днепр» в 2013 г. – Брянск, 2015. – С. 90-94.5. Поляков, Г.П. Окольный город летописного Дебрянска (по материалам раскопок Ф.М. Заверняева) / Г.П. Поляков // Деснинские древности: материалы Межгос. конф. памяти Ф.М. Заверняева. – Брянск, 1995. – Вып. 1. –С. 123-127.6. Поляков, Г.П. Каменные кресты Вщижского курганного некро-поля в урочище «Кальница» / Г.П. Поляков, В.В. Миненко // Дес-нинские древности: материалы Межгос. конф. памяти Ф.М.За-верняева. – Брянск, 2004. – Вып. 3. – С. 154-166.7. Пуцко, В.Г. Вщижский бронзовый хорос / В.Г. Пуцко // Дес-нинские древности: материалы Межгос. конф., памяти Ф.М. За-верняева. – Брянск, 2002. – Вып. 2. – С. 133-142.8. Пуцко, В.Г. Подсвечники из Вщижа: западная средневековая церковная утварь в древнерусском храме / В.Г. Пуцко // Дес-нинские древности: материалы Межгос. конф. памяти Ф.М. За-верняева. – Брянск, 2004. – Вып. 3. – С. 115-123.9. Рыбаков, Б.А. Стольный город Чернигов и удельный город Вщиж / Б.А. Рыбаков // По следам древних культур. Древняя Русь. – Москва, 1953. – С. 75-120.

- 266 -

10. Сорокин, П.Е. Судостроительная традиция в Древней Руси / П.Е. Сорокин // Труды VI Международного конгресса славянской археологии. – Т. 5: История и культура древних и средневековых славян. – Москва, 1999. – С. 99-110.11. Чубур, А.А. Ладья-однодеревка из летописного Вщижа / А.А. Чубур // Российская археология. – 2004. – № 3. – С. 171-174.12. Чубур, А.А. Из истории археологии Брянской области. Вщижский перекрёсток: от Карамзина до Шинакова / А.А. Чу-бур // Проблемы сохранения культурного наследия: материалы Междунар. семинара 08.12.2011. – Брянск, 2012. – С. 153-181.13. Чубур, А.А. Из средневековой церковной археологии Чер-нигово-Северской земли: лампадофоры летописного Вщижа / А.А. Чубур // Археология и охрана археологического наследия Центральной России. – Воронеж, 2014. – С. 226-231.14. Шинаков, Е.А. Подесенье как историко-культурный регион / Е.А. Шинаков // Деснинские древности: материалы Межгос. конф. памяти Ф.М. Заверняева. – Брянск, 1995. – Вып. 1. – С. 9-11.15. Шинаков, Е.А. Среднее Подесенье на стыке полити-ко-культурных регионов / Е.А. Шинаков // 60 лет кафедре археологии МГУ им. М.В. Ломоносова: тез. докл. юбилейной конф., 20-24 декабря 1999 г. – Москва, 1999. – С. 241-243.16. Шинаков, Е.А. Древнерусский храм во Вщиже: история изу-чения, техника строительства, стилевые особенности / Е.А. Ши-наков, А.В. Яганов // Русский сборник. – Вып.8. – Т. 2. – Брянск: РИО БГУ, 2016. – С. 103-109.

Чернова Л.Н.* «Дневник» Генри Мэчина в контексте культурных

практик Англии XVI векаАннотация. В статье проанализирован «Дневник» лондон-

ского купца в контексте интеллектуальных традиций XVI века. Автор показывает связь Генри Мэчина и его хроники с анти-кварной практикой в Англии раннего Нового времени.

Ключевые слова: Англия в XVI веке, лондонское купече-ство, антикварный дискурс, геральдическая традиция, англий-ская историческая хронистика, самосознание горожанина.

* Чернова Лариса Николаевна, доктор исторических наук, до-цент, заведующая кафедрой всеобщей истории Саратовского на-ционального исследовательского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского (Саратов).

- 267 -

Chernova L.N.The «Diary» of Henry Machyn in the context of the

cultural practices in the XVI century EnglandAbstract. The author of the article analyzes the «Diary» of the

London merchant in the context of the intellectual tradition of the XVI century. The author shows the connection between Henry Machyn’s chronicle and antiquarian practice in Early Modern England.

Keywords: XVI century England, London merchants, antiquarian discourse, heraldic tradition, English historical chronicles, citizen identity.

Отмеченное воцарением новой династии Тюдоров, на-чалом экономического подъема страны, трансформацией традиционной социальной структуры и системы государ-ственности, Реформацией, развитием науки, образования и культуры под возраставшим влиянием европейского Ренес-санса, XVI столетие занимает особое место в истории Англии, которая постепенно превращалась в современное националь-ное государство. Все эти изменения, обозначившие переход от Средневековья к Новому времени, способствовали росту национального самосознания англичан, поиску и осознанию ими собственной идентичности [9, с. 3-4]. Это нашло прояв-ление во все возраставшем интересе к истории своей страны, распространении культуры исторического знания. Именно в это время в Англии формируется гуманистическая историо-графия тюдоровской Англии, представленная, в частности, произведением Полидора Вергилия (1470-1555) «Английская история» (1533 г.), которое положило начало синтезу ренес-сансной манеры историописания с традициями английской исторической хронистики и отвечало актуальной потребно-сти в новом осмыслении национальной истории [8, с. 235].

Исследование прошлого по его материальным артефак-там (среди них – памятники, гербы, монеты, надгробные плиты и т. д.) и письменным источникам приобретает новое направление – антикварианизм. Антикварии, в числе кото-рых – Дж. Лиланд (ок. 1503-1552), Р. Холиншед (1529-1580), У. Кемден (1551-1623), сэр Роберт Брюс Коттон (1571-1631), не только коллекционировали так называемые «древности», но тщательно изучали их и систематизировали, разработав но-вые методики критики источников [10; 11].

- 268 -

Всплеск интереса к прошлому захватил и людей незнатных. Появляются исторические сочинения, созданные лондонскими купцами Р. Фабианом и Дж. Стоу, столичным юристом Э. Холлом и пр. Более того, простые горожане, оказавшиеся в исторически ориентированной интеллектуальной атмосфере XVI в., начина-ют создавать так называемые «Дневники», стремясь запечат-леть в них собственные истории.

К середине XIX в. увидели свет публикации нескольких та-ких «Дневников» XVI столетия, в числе которых и «Дневник» Генри Mэчина из Лондона, изданный Обществом Кемдена в 1848 г. под редакцией Дж. Г. Николса [1] и с тех пор выдержав-ший более десятка изданий.

Дж.Г. Николс полагал, что Генри Мэчин не отличался большой образованностью и глубокими знаниями, о чем свидетельствуют его язык, плохое правописание и неразборчивый почерк. По его мнению, Мэчин принадлежал к числу обычных людей, не спо-собных на какие бы то ни было глубокие обобщения ни в сфере религиозной доктрины, ни в области политики [1, р. v]. Факти-чески Д.Г. Николс рассматривал Мэчина как второразрядного политического и религиозного комментатора и маркировал его представителем Vox Populi. Оценки стали меняться лишь с на-чалом нового тысячелетия, после того, как британский историк Я. Мортимер обнаружил новые архивные материалы – Регистр церкви св. Троицы и официальную архидиаконскую копию за-вещания Генри Мэчина, что позволило совершенно иначе взгля-нуть и на самого автора, и на его «Дневник».

Обращает на себя внимание, что Генри Мэчин удивитель-ным образом отсутствует в своем собственном «Дневнике»: лишь два раза он обращается к своему возрасту и дает про-тиворечивую информацию – 56 лет в мае 1554 г. и 66 – в мае 1562 г. [1, p. 63, 283]. Обе эти даты приходятся на среду после праздника Троицы, таким образом, он родился или 25 мая 1496 г., либо 6 июня 1498 г. Однако нет никакого упоминания о том, где он родился: это мог быть и Лондон, но также графства Эссекс, Глостершир, Стаффордшир, Йоркшир и Хартфордшир, в кото-рых к 1500 г. были семьи по фамилии Мэчин /Мэчон/ Мэчен. Я. Мортимер отмечает, что лингвистический анализ текста «Дневника» Генри Мэчина, его словарный запас и особенно-сти правописания позволяют говорить о том, что, по крайней мере, с подросткового возраста Генри жил в Лондоне [5, p. 984].

- 269 -

Проживал Генри в приходе св. Троицы в районе Королевской пристани и называл себя купцом-портным. Но его главным за-нятием, очевидно, было изготовление и реализация атрибутов для похорон – одежды для скорбящих, знамен, которые, веро-ятно, были изготовлены подмастерьями под его надзором, и по-кровов [6, p. 202]. Это объясняет, почему в его «Дневнике» так много информации, связанной с похоронами в Лондоне.

О семье Генри Мэчина информации не много. Известно, что в мае 1548 г. у него было трое детей: Джейн, Джон и Уи-льям, скончавшийся в восьмимесячном возрасте. Позже, в августе того года, едва родившись, умерла малышка Джоан, в через два дня – его жена, тоже Джоан. 18 января 1549 г. Генри женился вторично – на Дороти Ло (или Лоу) из лондонско-го прихода св. Денниса. Она родила ему дочь Мэри, которую окрестили 26 марта 1550 г., но через 18 месяцев, 24 октября 1551 г., похоронили. Две другие дочери Генри и Дороти – Кэ-трин и Одри – также умерли в младенчестве. Таким образом, из семи детей Генри Мэчина только двое пережили его: дочь Джейн, 10 января 1563 г. вышедшая замуж за некоего Джона Брауна из прихода Всех Святых на Темз-стрит, и сын Джон [5, p. 986-987]. Был у Генри Мэчина младший брат, Кристофер, тоже купец-портной, скончавшийся 30 ноября 1550 г.; его дочь в июле 1562 г. получила разрешение на вступление в брак с Эдуардом Гарднером, бондарем или виноторговцем Лондона [1, p. 287]. Из всех этих событий только смерть его брата Кри-стофера и рождение дочери Кэтрин упомянуты в рукописи «Дневника» Генри Мэчина [1, p. 3, 153].

Умер Мэчин в ноябре 1563 г., вполне возможно, что он стал жертвой чумы, вспышки которой в Лондоне в июле 1563 г. фиксирует его «Дневник» [1, p. 310-311].

Следует обратить внимание на следующие немаловажные моменты. Во-первых, Генри Мэчин был не только купцом, но также псаломщиком церкви св. Троицы и вел церковные кни-ги. Это обстоятельство вносит определенные коррективы в вопрос об уровне его образованности [5, p. 984; 3]. Во-вторых, что весьма показательно, сам Мэчин в завещании называет свою рукопись «Хроникой» и делает это вполне осознанно. Возможно, что Генри располагал копией хроники «Соедине-ние двух благородных и славных домов Ланкастеров и Йор-ков» (1548 г.) упоминавшегося Э. Холла и в чем-то мог ей под-

- 270 -

ражать. Г. Гиббс высказал предположение, что Генри Мэчин вообще писал свой труд как продолжение хроники Э. Холла [2, p. 283]. Важно, что сам Мэчин осознавал значимость своего труда, он целенаправленно работал над тем, чтобы увекове-чить память и о себе, и о людях, с которыми он общался, и о Лондоне, лондонской жизни, современником и участником которой он был. В этой связи необходимо отметить, что Мэ-чин завещал свою «Хронику» Уильяму Харви, знаменитому герольдмейстеру College of Arms, с которым был прекрасно знаком и состоял в дружеских отношениях [4, p. 211]. Он был знаком также с Ричардом Графтоном – книгоиздателем, кото-рый заканчивал хронику Э. Холла.

По сути, Генри Мэчин оказывается связанным с антиквар-ной и геральдической традицией XVI в. Достаточно сказать, что после смерти У. Харви в 1567 г. «Хроника» Мэчина ока-залась в знаменитой Коттонианской библиотеке, основанной антикваром сэром Робертом Брюсом Коттоном, а в начале XVIII в. обширные фрагменты «Хроники» были изданы исто-риком-антикваром Дж. Страйпом в составе его «Церковных анналов» [5, p. 996-997].

Эта синтетическая по форме рукопись, соединяющая ча-стично стиль старой хроники, а частично дневник личных и деловых заметок [7, p. 436], есть отражение возраставшего са-мосознания лондонского горожанина в контексте интеллекту-альных исканий XVI столетия.

Источники и литература1. The Diary of Henry Machyn, Citizen and Merchant-Taylor of London, 1550-1563 / еd. by J.G. Nichols. – London: Camden Record Society, 1848. – 483, xxxiii p.2. Gibbs, G.G. Making the Days: Henry Machyn’s Manuscript and the Mid-Tudor Era / G.G. Gibbs // The Church of Mary Tudor / eds. by E. Duffy, D. Loades. – Andershot: Ashgate, 2006. – P. 281–308.3. Gordon, A. Writing Early Modern London. Memory, Text and Community / A. Gordon. – Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2013. – Ch. 1: Henry Machyn’s Book of Remembrance. – URL: https://books.google.ru/books?id=aPuYdAAGRRUC&pg=PT160&lpg=PT160&dq=Tudor+Chronicler+or+Sixteenth-Century+Diarist?+Henry+Machyn+and+the+Nature+of+His+Manuscript&source (дата обращения: 12.04.2016).

- 271 -

4. Mears, N. Queenship and political discourse in the Elizabethan Realms / N. Means. – Cambridge: Cambridge University Press, 2005. – 327 p.5. Mortimer, Ia. Tudor Chronicler or Sixteenth-Century Diarist? Henry Machyn and the Nature of His Manuscript / Ia. Mortimer // The Sixteenth Century Journal. – 2002. – Vol. 33, № 4 (Winter). – Р. 981–998. 6. Smyth, A. Autobiography in Early Modern England / A. Smyth. – Cambridge: Cambridge University Press, 2010. – 231 p.7. Smyth, A. Diaries / A. Smyth // The Oxford Handbook of English prose 1500–1640 / ed. by A. Hadfield. – Oxford: Oxford University Press, 2013. – P. 434–451.8. Горелов, М.М. Исторические переломы прошлого в англий-ской историографии Раннего Нового времени: Полидор Вер-гилий / М.М. Горелов // Диалог со временем. – 2012. – Вып. 41. – С. 235–256.9. Дмитриева, О.В. Елизавета I. Семь портретов королевы / О.В. Дмитриева. – Москва: Янус-К, 1998. – 248 с.10. Зверева, В.В. Антикварианизм XVI–XVII веков. Представле-ние прошлого в контексте научной революции / В.В. Зверева // Образы времени и исторические представления: Россия – Вос-ток – Запад / под ред. Л.П. Репиной. – Москва: Изд-во «Кру-гъ», 2010. – С. 756–771. 11. Паламарчук, А.А. Антикварный дискурс в ранестюартов-ской Англии / А.А. Паламарчук, С.Е. Федоров. – Санкт-Петер-бург: Алетейя, 2015. – 210 с.

Ерохин В.Н.* Особенности женской религиозности в английском

постреформационном католицизмеАннотация. В статье обсуждаются факторы, которые спо-

собствовали формированию особенностей женской религи-озности в английском постреформационном католическом сообществе.

Ключевые слова: Реформация в Англии, английский по-стреформационный католицизм, женская религиозность.

* Ерохин Владимир Николаевич, доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры документоведения и всеобщей истории Нижневартовского государственного университета (Нижневартовск).

- 272 -

Yerokhin V.N. Special features of female religiosity in English post-

reformation CatholicismAbstract. The article deals with factors which promoted

formation of specific female religiosity in English post-Reformation Catholic community.

Keywords: Reformation in England, English Post-Reformation Catholicism, female religiosity.

Составной частью изучения истории английского постре-формационного католицизма является вопрос о роли женщин в английском католическом сообществе. В данной предмет-ной области среди британских исследователей доминируют историки-традиционалисты, так что гендерная методология в изучении католической религиозности в Англии XVI-XVII вв. историками ещё не апробировалась. В английской като-лической среде, с одной стороны, находят свидетельства су-ществования антифеминизма, но в то же время можно утвер-ждать, что на сохранение католицизма оказали значительное влияние именно женщины и их религиозность. Известный ан-глийский историк А.Л. Роуз даже высказал мнение, что суще-ствование английского католицизма основывалось на серии «государственных переворотов», совершенных агрессивными женами-католичками, которые не встретили сопротивления со стороны «мужей-подкаблучников» [1, p. 430, 453, 458]. В определённом смысле, как считает Дж. Босси, эти рассужде-ния верны, поскольку о большой роли женщин в ранней исто-рии английского постреформационного католицизма свиде-тельствовали также очень многие современники [2, p. 155].

По мнению Дж. Скарисбрика, женщины играли видную роль в поддержании католического рекузантства (то есть в от-казе от посещения служб в протестантской церкви) частично потому, что «домашний» католицизм придавал им заметную роль, а также по той причине, что их мужья часто станови-лись конформистами, чтобы спасти своё наследство и карье-ру. Среди женщин тоже бывали случаи перехода в протестан-тизм, но всё же больше для них было характерно постоянство в приверженности католицизму [3, p. 152].

- 273 -

Нонконформизм в религиозности, по крайней мере, во второй половине XVI – первой половине XVII вв., по-особо-му привлекал женщин. К. Томас отмечает, что женщины во всех религиозных группах, существовавших в английском обществе, имели относительно больше времени для религи-озных размышлений, к тому же, например, часто получали травматический психологический опыт при деторождении и в молитвах обращались к помощи высших сил [4, p. 331-333]. Дж. Босси приводит данные о женском влиянии на испове-дание католицизма по материалам response (ответы тех, кто поступал в католические семинарии на континенте). В таких семьях, если родители были разного исповедания, в подавля-ющем большинстве случаев мать была католичкой [2, p. 157-158]. Дж. Эйвлинг показал, что 200 из 300 католических семей в Йоркшире можно считать своего рода «матриархальными»: среди них были семьи, возглавляемые вдовами, семьи с му-жем-протестантом или «церковным папистом», посещавшим службы в англиканской церкви [5, p. 85-101]. При отсутствии у многих английских католиков возможности регулярного общения со священником руководство религиозной жизнью семьи тоже могло перейти к женщинам [6, p. 83-84, 113-115].

Дж. Босси считает, что у женщин, особенно из высших классов, были причины для недовольства Реформацией. Если женщина выходила замуж, в связи с утверждением проте-стантизма из-за упадка в соблюдении постов и десакрализа-ции религиозных праздников женщина лишалась целого ряда функций, которые она ранее обычно выполняла, когда следи-ла за соблюдением в доме поста и требуемого в такое время воздержания. Если женщина оставалась вне брака, в результа-те Реформации она лишалась возможности уйти в монастырь. Протестантизм также не давал возможности иметь семейного священника, через которого можно было воздействовать на домашних в воспитательных целях. Протестантизм мог угне-тающе действовать на сознание женщины тем, что насаждал мысль о необходимости грамотности для спасения. В целом Дж. Босси полагает, что женщины, по его словам, сыграли «не-нормально большую роль в ранней истории английского по-стреформационного католицизма» [2, p. 158-162].

Женщины-рекузантки в 1560–1640 гг. составляли особую группу, которую даже выделяло государство. Среди жен-

- 274 -

щин-католичек старые девы и вдовы рассматривались как правоспособные и подлежащие ответу за исповедание като-лицизма уплатой штрафов и даже, по усмотрению властей, заключением под стражу. При этом, хотя мужа формально не обвиняли в том, что его жена – католичка, общественное мне-ние было сильно настроено в пользу того, чтобы глава семей-ства обеспечивал конформизм всей семьи в том, что касалось религиозных верований [7, p. 149-150].

Исследователи охарактеризовали также систему мер, кото-рая применялась английскими властями в борьбе с католика-ми. C 1581 г. мировые судьи, согласно «Акту об удержании ко-ролевских подданных в должном повиновении», отвечали за поддержание религиозного единообразия в графствах. Труд-ность борьбы с жёнами-рекузантками состояла в том, что, хотя их можно было осуждать, их нельзя было штрафовать, и при жизни мужа на имущество семьи не налагались аресты, а у жены обычно в семье не было права на самостоятельное распоряжение имуществом. Только после смерти мужа можно было наложить арест на 2/3 имущества семьи, и, например, по данным переписи казначейства 1593–1594 гг., среди 450 случа-ев такой конфискации имущества католиков было 60 случаев конфискации имущества у женщин-католичек [7, p. 151].

На практике единственным эффективным наказанием для замужних женщин-католичек было тюремное заключение, и власти шли на это. Известно, что в 1580–1594 гг. в городе Йорке в тюрьме сидели 30 женщин, 11 из которых умерли в заключении. Власти не хотели содержать в тюрьме слишком большое количество католиков из числа бедняков, потому что жалели средства на их пропитание, и поэтому бедных отпу-скали на поруки [8, p. 19]. Рекузанты (те католики, которые отказывались посещать службы в Церкви Англии) пытались также не являться в суд, за что наказанием в светских судах было объявление вне закона, что нельзя было применить к за-мужней женщине [7, p. 152].

В 1610 г. палата общин перевесом в три голоса (91 против 88) приняла решение требовать от замужних женщин-реку-занток принесения клятвы о верности монарху, и в следующие 10 лет частыми были случаи их осуждения и даже заключе-ния под стражу за отказ от этой клятвы [9, p. 68-83]. Мужу жены-рекузантки запрещалось занимать общественные

- 275 -

должности. Его штрафовали на 100 фунтов в случае, если ко-го-то из его семьи крестили или хоронили не по обрядам уста-новленной церкви. Штраф в 10 фунтов грозил домохозяевам, у которых слуги, гости или дети старше 9 лет отказывались посещать церковь. Вдова-рекузантка после смерти мужа теря-ла 2/3 от её приданого или свою вдовью долю, могла потерять всю долю мужа в том или ином предприятии, ей могли запре-тить быть душеприказчиком или управляющим имуществом умершего мужа. Но после 1620 г. произошел резкий упадок в числе случаев преследований рекузантов среди замужних женщин и бедных, у которых было невозможно конфисковать имущество, а остальные католики стали откупаться уплатой штрафов, что пополняло казну – английское государство фак-тически отступилось от решения проблемы с приведением к конформизму замужних женщин-католичек [7, p. 156].

Женщины также часто фигурировали в делах об укрыва-тельстве католических священников. Живший в Англии в 1586–1606 гг. иезуит Генри Гарнет настраивал жён-католичек на то, что они не подвластны мужьям в том, что касается их души [5, p. 85-101]. Из казнённых за укрывательство католиче-ских священников светских лиц было 3 женщины из 30 человек: Маргарет Клитероу, Маргарет Уорд и Энн Лайн [7, p. 157-158].

Выявлено, что в постреформационный период в сознании католиков стали вырисовываться новые черты в образе жен-щины по сравнению со средневековым пониманием женщины как причины всего зла, источника искушения и раздоров для мужчин. Иезуиты проповедовали идею о том, что слабая жен-ская природа при правильном духовном руководстве может добиваться очень многого. В женской литературе пострефор-мационного времени у католичек стали встречаться рассуж-дения о том, что, напротив, мужчины, в отличие от женщин, слабовольны и малодушны [7, p. 163-165, 175].

Источники и литература1. Rowse, A.L. The England of Elizabeth. The Structure of Society / A.L. Rowse. – New York: Macmillan Company, 1951. – 547 р. 2. Bossy, J. The English Catholic Community, 1570-1850 / J. Bossy. – London: Darton, Longman & Todd, 1975. – XV, 446 p. 3. Scarisbrick, J.J. The Reformation and the English People / J.J. Scarisbrick. – Oxford: Basil Blackwell, 1984. – 203 p.

- 276 -

4. Thomas, K. Women and the Civil War Sects / K. Thomas // Aston, T. (Ed.). Crisis in Europe, 1560-1660. – London, 1965. – P. 317-340. 5. Aveling, J.C.H. Catholic Households in Yorkshire, 1580-1603 / J.C.H. Aveling // Northern History. – 1980. – Vol. XVI. – P. 85-101.6. Holmes, P. Resistance and Compromise / P. Holmes. – Cambridge: Cambridge University Press, 1982. – VIII, 279 p. 7. Rowlands, M.B. Recusant Women 1560-1640 / M.B. Rowlands // Women in English Society, 1500-1800 / ed. by Mary Prior. – London and New York: Methuen, 1985. – P. 149-180. 8. Wark, K.R. Elizabethan Recusancy in Cheshire / K.R. Wark. – Manchester: Chetham Society 3rd Series XIX, 1971. – VIII, 200 p. 9. Aveling, J.C.H. The Marriages of Catholic Recusants 1559-1642 / J.C.H. Aveling // Journal of Ecclesiastical History. – 1963. – Vol. XIV. – P. 68-83.

Киясов С.Е.* Масонство и Ватикан: начало противостояния

Аннотация. Анализ посвящен актуальным вопросам исто-рии масонского движения в Европе XVIII века. Основное вни-мание сосредоточено на первом этапе противостояния масон-ства и Ватикана.

Ключевые слова: масонство, франкмасонство, Римско-ка-толическая церковь, просветительское масонство.

Kiyasov S.E.Masonry and Vatican: the beginning of opposition

Abstract. The article is dedicated to topical issues of the Masonic movement history in XVIII century Europe. The main focus is on the first stage of the confrontation between Freemasonry and the Vatican.

Keywords: masonry, freemasonry, Roman Catholic Church, educational masonry.

Превращение профессионально-ремесленных (опера-тивных) масонских структур в современные, просвети-тельско-интеллектуальные ложи состоялось на территории послереволюционной Англии. Важной датой на пути этих

* Киясов Сергей Евгеньевич, доктор исторических наук, до-цент, профессор кафедры всеобщей истории Саратовского на-ционального исследовательского государственного универси-тета им. Н. Г. Чернышевского (Саратов).

- 277 -

метаморфоз является 24 июня 1717 г. Именно в день Иоанна Крестителя была провозглашена первая в истории масонская Великая ложа Лондона. В 1723 г. здесь же увидели свет «Пред-писания Вольных Каменщиков» (Charges), уставные докумен-ты масонского братства, размещенные на страницах книги Конституций [1, р. 49-57]. Новые масоны заявили о безуслов-ной верности традиционным религиозным, государственным и моральным законам, а также об отказе участвовать в по-литических событиях. Провозглашенные законы были объ-явлены универсальными, а их исполнение обязательным для всех регулярных масонских лож. Космополитизм идеологии просветительского масонства предопределил его быстрое рас-пространение в странах Европы. Помимо Англии и Шотлан-дии, ложи нового интеллектуального сообщества появились во Франции, Италии, Австрии, Пруссии, а также в Польше и России. Быстрое распространение тайных структур вызвало тревогу властей, опасавшихся, в первую очередь, их закрытого характера. Вскоре в нападках на «вольных каменщиков» доми-нирующие позиции заняла Римско-католическая церковь. Для Ватикана главная опасность масонства заключалась в подры-ве собственного статуса хранителя веры и религиозной мо-рали. Не менее опасной представлялась утрата монопольного влияния на коронованных особ и духовную жизнь тех стран, которые по-прежнему признавали авторитет католического Рима. Утратив в ходе Реформации значительную часть сво-ей паствы, Ватикан не мог допустить нового удара по своим позициям. Никакие уверения идеологов братства «вольных каменщиков» в приверженности вере и ценностям христи-анской цивилизации не могли примирить Рим с масонским Орденом. Первым войну масонству объявил папа Клемент XII (1730-1741). По его распоряжению для преследования масонов была образована инквизиторская конгрегация (1737). Вслед за этим, 28 апреля 1738 г., была опубликована булла, в которой римский понтифик впервые обратил внимание на «центры, объединения, группы, агрегации или конвенты», которые вы-ступают под именем франкмасонов. Эти люди, отмечалось папой, допускают на свои собрания «лиц любой религии и из любой секты без всяких различий» [2, с. 76]. Понтифик под-чёркивал, что масоны «установили некоторые законы, некото-рые уставы, которые их объединяют и особенно обязывают их

- 278 -

под угрозой самых тяжелых наказаний, в силу клятвы, взятой под присягой над Святым Писанием, сохранять неприкосно-венным секрет обо всем, что происходит на их собраниях» [2, с. 76-77]. По его мнению, «эти собрания стали столь подозри-тельными для преданных вере, что всякий добропорядочный человек рассматривает их как недвусмысленный признак все-возможных извращений» [2, с. 79]. Отмечая большое зло, ко-торое исходило от масонов, папа предупреждал о недопусти-мости вступления в данные центры всех верующих, будь они светскими лицами или же служителями культа, под угрозой отлучения от церкви. Чуть позже, 14 августа 1739 г., кардинал Фиррао подкрепил рассуждения и увещевания своего патро-на еще более строгим эдиктом. Он предостерег, что действия масонов могут привести к лишению «церковной благодати», а также к уголовному преследованию, которое предусматри-вало смертную казнь с конфискацией имущества [3, с. 180]. Подобные рекомендации нашли отклик в ряде католических стран, однако, например, во Франции папская булла не была зарегистрирована. Первые гонения на масонов были осущест-влены лишь в Италии, Польше, Испании и Португалии.

В дальнейшем Ватикан активизировал преследование ин-теллектуального братства. Очередная антимасонская булла, ав-тором которой стал папа Бенедикт XIV (1740–1758), появилась уже 18 мая 1751 г. и повторила прозвучавшие ранее предосте-режения. Последнее обращение, направленное против «воль-ных каменщиков», папа Лев XIII опубликовал 18 марта 1902 г. В общей сложности, главы Ватикана подготовили и огласили 17 подобных критических документов: Пий VII (13 сентября 1821 г.), Лев XII (13 марта 1825 г.), Пий VIII (24 мая 1829 г.) и другие «святые отцы» [4, s. 244]. Наибольшим рвением в пре-следовании масонов отличались Пий IX (1846–1878), ставший инициатором шести посланий, а также упомянутый Лев XIII (1878–1903), разразившийся пятью антимасонскими буллами и энцикликами [4, s. 245]. Подобная активность неудивитель-на, поскольку она пришлась на самое конфликтное для Святой Церкви время. Речь идет об эпохе политических и социальных революций, о периоде бурного научно-технического и промыш-ленного развития Западной Европы XIX столетия. Например, активное участие в этих процессах французских политиков-ма-сонов (президентов и министров III Республики) окончатель-

- 279 -

но убедило католических иерархов в атеизме и радикальных пристрастиях адептов масонского Ордена. Не случайно, он был зачислен в разряд не просто враждебных Ватикану, но револю-ционных организаций. Итоги столь жесткого противостояния конфликтующих сторон подвел церковный конгресс в Тренто, состоявшийся в 1896 г. Следует напомнить, что предшествовав-ший ему Великий Собор католической церкви, созванный здесь же в 1545 г., предал анафеме лютеранство и родственные ему проявления протестантизма. Трентский вердикт 1896 г., осу-ждая масонство, объявил, что религиозная доктрина масонства построена на культе Природы. Сами же масонские верования, по мнению церковников, лежали в плоскости монизма, идеали-стического пантеизма, материализма и позитивизма. Связую-щим звеном этой мировоззренческой концепции, утверждали святые отцы, выступало отождествление «вольными каменщи-ками» Вселенной и Бога.

Противостояние масонства и католической церкви продол-жалось 250 лет и закончилось в конце XX столетия. В 1983 г. Ватикан отказался от процедуры отлучения католиков-масо-нов от церкви. В наши дни острота противостояния Ватикана и масонского Ордена окончательно преодолена. Масоны все чаще именуются церковниками «братьями». В европейских периодических изданиях, которые находятся под контролем Ватикана, можно встретить вполне благожелательные публи-кации, в которых масоны признаются добропорядочными хри-стианами и прихожанами [5, р. 30-33]. На рубеже XX-XXI вв. противостояние Ватикана и Ордена масонов переросло в не-кое подобие интеллектуального союза. Обе структуры доказа-ли свою необходимость и полезность современному обществу. В целом, как Ватикан, так и масонские структуры нацелены в своей деятельности на примирение всех людей доброй воли [6, с. 411-412].

Источники и литература1. The Constitutions of the Free-Masons. Containing the History, Charges, Regulations, &c. of that most Ancient and Right Worshipful Fraternity. For the Use of the Lodges. – London, 1723. – Р. 49-57.2. Борзаковский, Д.А. Франк-масонство и тайные общества древнего и нового мира / Д.А. Борзаковский. – Москва, 1900. – С. 76-79.

- 280 -

3. Уайт, А. Э. Новая энциклопедия масонства (великого искус-ства каменщиков) и родственных таинств: их ритуалов, лите-ратуры и истории / А.Э. Уайт. – Санкт-Петербург, 2003. – С. 180.4. Fischer-Colbric, G. Erbe der Aufklärung Die Freimaurer loge «Zu den sieben weisen» in Linz 1783-1799 / G. Fischer-Colbric, G. Forsthuber, K. Baresch. – Linz, 1999. – 245 s.5. Guetny, J.P. t Dieu dans tout cela… / J.P. Guetny // L’Actualité religieuse. – 1995. – № 131. – P. 30-33.6. Галтье, Ж. Сыны Калиостро: египетское масонство, розен-крейцерство и новое рыцарство / Ж. Галтье. – Москва, 2012.– С. 411-412.

Гордиенко Д.О.* Английская королевская гвардия в 1668 г.

(по донесениям Л. Мегалоцци)Аннотация. Статья посвящена донесениям тосканского

дипломата графа Мегалоцци. Граф Мегалоцци описывает наи-более элитные подразделения королевской гвардии – Телохра-нителей, Йоменов и Джентльменов-Пенсионеров.

Ключевые слова: Телохранители, Йомены-Телохранители, Джентльмены-Пенсионеры.

Gordienko D.O.English Royal guard in 1668

(according to L. Magalotti’s reports)Abstract. The article is devoted to the reports of the Tuscan

diplomat count Magalotti. Count Magalotti describes the most elite units of the Royal guard – Bodyguards, Yeoman of the Guard, and Gentlemen Pensioners.

Keywords: Bodyguards, Yeoman of the Guard, Gentlemen Pensioners.

Дипломат эпохи Барокко всегда был (в той или иной степе-ни) разведчиком. Находясь при иностранном дворе, он обязан был информировать своего суверена или правительство обо всем происходящем в стране своего пребывания. Как отмечал

* Гордиенко Дмитрий Олегович, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Отечества Самарского государственно-го института культуры (Самара).

- 281 -

в начале XVIII в. французский дипломат Л. Руссо де Шамуа, «…послу надлежит приобрести самые полные сведения о дво-ре, где он свои исполняет обязанности, об устройстве госу-дарства и его интересах, притязаниях, намерениях, сухопут-ных и морских силах, обычных и чрезвычайных доходах и о состоянии торговли» [6, с. 68-69]. Донесения эти, как правило, многословны и более чем информативны, содержат массу по-лезной информации как о местном государе и его дворе, так и о стране в целом. Резидент, на постоянной основе находя-щийся в иноземном государстве, был поставлен в достаточно комфортные условия по подаче своей информации – он мог позволить себе писать регулярно, часто и помногу [10]. Ди-пломат, совершающий разовую миссию ко двору иностранно-го государства, в объеме излагаемой в своих реляциях инфор-мации был ограничен – и форматом (описать только лишь все самое важное или коснуться только тематики, интересующей его государя), и объемом написанного.

По возвращении на родину, в XVI–XVII столетиях дипло-маты на основе своих донесений и путевых заметок могли написать более пространный труд, интересный не только уз-кой группе (государю или лицам, отвечающим за внешнюю политику), но и широкой публике. Завершив этот труд, автор справедливо мог приобрести славу литератора и дать потом-кам доступ к более широкой и интересной «картинке» жизни описанной страны. Таковыми трудами бесспорно стали зна-менитые записки Сигизмунда Герберштейна [1] и Адама Олеа-рия [5]. Иногда дипломатическая миссия описывалась в более удобном формате дневниковых записей, позволявшем автору избегать стройной системы подачи излагаемого материала, но извергавшем на читателя массив фактологической информа-ции, создавая эффект сопричастности к происходящим собы-тиям. Или же к мемуарам прилагался обширный корпус доку-ментов (переписки, как правило) – к примеру таковых можно отнести популярные в XVII–XVIII вв. мемуары маршала де Бассомпьера [9].

В случае же когда визит дипломата в страну пребывания был кратким по времени, и ему требовалось дать отчет о со-стоянии этого государства и нации, информацию было удобно излагать по определённым тематическим разделам: описывая августейшую фамилию, двор, его главных лиц, армию и так да-

- 282 -

лее. Одним из самых известных отечественных произведений такого рода справедливо считается «Статейный список» графа А.А. Матвеева [4], составленный на основе его отчета о визи-те во Францию в 1705 г. (в бытность автора русским послом в Соединенных Провинциях). Автор этих записок, человек образованный и любознательный (можно вспомнить востор-женную похвалу интеллектуальным способностям молодо-го Матвеева, данную французом де ла Нёвиллем [3, с. 133]), уделил пристальное внимание описанию вооруженных сил (подразделениям королевской гвардии [4, с. 118-134]) Фран-ции времен расцвета военной славы Людовика XIV [2], удов-летворив тем самым любопытство своего царя ко всему, что имеет отношение к военному делу в Европе сложного начала великой Северной войны. Здесь был учтен и особый интерес Петра I к отборным гвардейским частям, которые тот считал «наиболее благоприятным материалом» для реорганизации и модернизации русской армии [8, с. 12-13]. По словам Л. Рус-со де Шамуа, «посол также должен водить дружбу с людьми военными. Сведения о военных приготовлениях, вербовке ре-крутов, различных передвижениях войск, которые он может от них получить, способны оказать ему немалую помощь, по-зволяя проникнуть в планы двора, при котором он исполняет свою службу, и выяснить бытующие там мнения» [6, с. 67-68].

В историографии Англии эпохи Реставрации также име-ется документ, соотносимый по жанру и информативности с записками графа А.А. Матвеева – донесения графа Лорен-цо Мегалоцци. Лоренцо Мегалоцци родился в 1637 г. в Риме в знатной флорентийской семье, занятой на протяжении не-скольких поколений на службе у Святого престола (отец Ме-галоцци был начальником папской почты, его дядя и тезка стал обладателем кардинальской шапки). Юноша получил достойное образование (Римская Коллегия и Пизанский уни-верситет) и его интеллектуальные познания были отмечены назначением в возрасте двадцати лет на пост секретаря Ака-демии опытов (Accademia del Cimento), основанной недавно великими герцогами Тосканскими из рода Медичи.

Стоит отметить, что уже через несколько лет между Англи-ей и Тосканой образовались некоторые связи политического и культурного рода – в 1661 г. при дворе Карла II Стюарта (по своей бабке французской королевы Марии Медичи дальнего

- 283 -

родича Тосканских государей) обсуждался проект брака ко-роля с кем-либо из кузин великого герцога. Когда в Англии обсуждался проект Королевского общества, то именно Ака-демия опытов была взята за образец. Можно отметить, что Мегалоцци в будущем обретет дружбу великого сэра Айзека (Исаака) Ньютона и в 1709 г. станет полноправным членом ан-глийского Королевского общества. Примечательно, что имен-но Мегалоцци первым переведет с английского языка на ита-льянский «Потерянный рай» Д. Мильтона.

В 1667 г. принц Козимо (будущий Козимо III), наследник великого герцога Тосканы Фердинандо II (покровителя Г. Га-лилея), отправил графа Мегалоцци в поездку по Центральной и Северо-Западной Европе. Целью вояжа был сбор информа-ции о положении при дворах, состоянии финансов и воору-женных силах основных участников большого «европейского концерта». Козимо Медичи желал получить информацию как разведывательного плана, так и интересную ему как принцу, хотевшему слыть покровителем интеллектуалов. Мегалоцци в кампании юного тосканского аристократа Паоло Фальконери и свиты посетил дворы Императора, южногерманских князей, был в Париже и главных городах Нидерландов (Испанских и Голландии).

В феврале 1668 г. Мегалоцци прибыл в Англию, где про-вел два месяца. За столь краткое время любознательный граф успел составить мнение о разных сторонах жизни мультипли-кационного королевства Стюартов и занести свои впечатле-ния на бумагу в дальнейшем порядке: королевская фамилия, двор, высшая знать, парламент, государственное устройство Трех королевств, состояние вооруженных сил, обзор интел-лектуальной жизни Англии (поэты, издаваемые книги, диспу-ты и профессоры Кембриджского и Оксфордского универси-тетов, знаменитые актеры лондонских театров).

Как и всякий шпион, флорентийский граф на тосканской службе не мог пройти в своих записках мимо состояния ан-глийских вооруженных сил: сухопутной армии и флота. Мему-ары тосканского дипломата, описывающий сухопутную армию, тематически разбит на несколько разделов, посвященных гвар-дии, армейской кавалерии и пехоте, милиции (ополчению).

«Древние короли Англии имели только два отряда гвардии, один назывался Йомены Гвардии, другой Джентльмены-Пен-

- 284 -

сионеры. Актом Парламента 1660 г., принятием которого вос-становлен настоящий Король, была добавлена конная гвар-дия, вооруженная двойной кирасой (breast plate and back plate), стальным шлемом, шпагой, пистолетом и карабином; и было объявлено, что корпус должен состоять из 600 человек. Он разделен на три роты по 200 человек в каждой, первая называ-ется Королевской гвардией, вторая Герцога и третья Генерала» [11, с. 83]. Герцог и Генерал здесь – наследник престола герцог Йоркский (будущий Яков II) и его тесть, «отец Реставрации», и генерал-капитан королевской армии (главнокомандующий) Джордж Монк, 1-й герцог Эбемарл.

Первой ротой командовал Джордж, лорд Джерард оф Брен-дон, опытный генерал, которому итальянец расточает похва-лы, но не забывает вставить несколько острых слов: «Этот человек считается одним из лучших солдат Англии» и «Когда он был молод, то он всегда дрался; он любит женщин и ска-зал, что одна дама высокого положения умерла от отчаяния и ревности к нему. Он всегда выискивает свой собственный интерес и его солдаты знают это» [11, с. 83].

После подробного описания трех рот Телохранителей Ме-галоцци дает описание роты Йоменов-телохранителей коро-ля: «Это очень древняя стража. Обычно это самые высокие и крупные люди в королевстве и их функция состоит в том, что бы помочь гвардейцам в приемных покоях и на публичных це-ремониях, как телохранители императора в другом месте, чтобы предотвратить давку среди людей. Им платят 50 фунтов в год ка-ждому и еще добавляют мясо в те дни, когда они стоят на страже. Поэтому их в насмешку именуют “мясоедами”» [11, с. 87].

Характеризуя следующую часть, Джентльменов-Пенсионе-ров, флорентиец пишет: «Это очень древняя по своему созда-нию гвардия, уходящая во времена первых королей Англии» [11, с. 87]. Этот отряд был создан Генрихом VIII в 1509 г. и в дальнейшем пережил несколько пертурбаций и смен назва-ний. «Состоит рота из сотни дворян, каждому платят сотню фунтов, которые ничего не делают как присутствуют на пу-бличных мероприятиях в их черной или цветной одежде, с небольшими позолоченными алебардами в руках» [11, с. 88].

Сведения дипломата подтверждают мнение о том, что изу-чение гвардии «важно не только для понимания проблем во-енной истории» [7, с. 36]. Собственно граф Мегалоци вклю-

- 285 -

чает в состав королевской гвардии только телохранителей и церемониальную гвардию первых Тюдоров. Пешую гвардию (три полка, уже давно существовавшие к 1668 г.) итальянец прописывает вместе с несколькими армейскими пешими полками крошечной королевской регулярной армии, однако как всегда предоставляет обильный материал для анализа по истории подразделений и их старших офицеров.

Литература1. Герберштейн, С. Записки о Московии / С. Герберштейн. – Москва: МГУ, 1988.2. Гордиенко, Д.О. «Меч исполина»: кавалерия военного дома короля и элитные части армейской кавалерии в эпоху войн Людовика XIV / Д.О. Гордиенко // Самарский научный вестник. – 2013. – № 4. – С. 59-63.3. Де ла Нъёвилль. Любопытные и новые известия о Моско-вии 1689 г. / Де ла Нъёвилль // Богданов А.П. Царевна Софья и Пётр. Драма Софии. – Москва: Вече, 2008. – С. 109-242.4. Матвеев, А.А. Русский дипломат во Франции (записки Ан-дрея Матвеева) / А.А. Матвеев. – Ленинград: Наука, 1972.5. Олеарий, А. Описание путешествия в Московию / А. Оле-арий. – Москва: Русич, 2003.6. Руссо де Шамуа, Л. Представление об идеальном после / Л. Руссо де Шамуа. – Москва: Научная книга, 2004.7. Смирнов, Ю.Н. Воины, царедворцы, «преторианцы» / Ю.Н. Смирнов // Родина. – 2009. – № 2. – С. 36-42.8. Смирнов, Ю.Н. Русская гвардия в XVIII веке / Ю.Н. Смир-нов. – Куйбышев: Куйбышев. ун-т, 1989. – 80 с. 9. Bassompierre, F. de. Ambassade du Mareschal de Bassompierre en Espagne l’an 1621 / F. de Bassompierre. – Cologne: Pierre du Mateau, 1668; Bassompierre, F. de. Ambassade du mareschal de Bassompierre en Suisse l’an 1625 / F. de Bassompierre: en 2 vol. – Cologne: Pierre du Mateau, 1668; Bassompierre, F. de. Memoirs of the Embassy of the Marshal de Bassompierre to the Court of England in 1626 / F. de Bassompierre. – London: John Murray, Albemarle-Street, 1819.10. Calendar of State Papers Relating to English Affairs in the Archives of Venice: in 38 vol. – London: Institute of Historical Research, 1864-1947.11. Magalotti, L. Lorenzo Magalotti at the Court of Charles II. His Relazione d’Inghilterra of 1668 / L. Magalotti. – Waterloo, Ontario, Canada: Wilfrid Laurier University Press, 1980.

- 286 -

Ибнеева Г.В.* Историческое наследие Казанского края в политической практике Екатерины II

Аннотация. В статье анализируется интерес Екатерины II к культурному наследию народов, проживающих в Россий-ской империи. Обращение к вопросам культурного наследия Казанского края проводило преемственность настоящего с прошлым и обосновывало российскую имперскую идеологию второй половины XVIII в.

Ключевые слова: Российская империя, Казанский край, культурное наследие, имперская идеология.

Ibneyeva G.V.Historical heritage of the Kazan area

in the Catherine the Great politicsAbstract. The article analyzes the interest of Catherine the Great

to the cultural heritage of the peoples living in the Russian Empire. Appeal to the issues of cultural heritage of Kazan area meant the succession of the past and justified the Russian imperial ideology of the second half of the XVIII century.

Keywords: Russian empire, Kazan area, cultural heritage, imperial ideology.

Системное реформирование страны, задуманное Екатери-ной II, предполагало расширение социальной основы прово-димых преобразований. Вместе с тем проблема модернизации общества была тесно связана с повышением культурного, ин-теллектуального уровня как самого населения [1], так и непо-средственных проводников её политики [2]. Адепты реформа-торских устремлений императрицы должны были проявлять интерес к истории государства, которое они преобразовыва-ли, культурному наследию страны, нести новую идеологию, «скрепляющую» Российскую империю.

* Ибнеева Гузель Вазыховна, доктор исторических наук, про-фессор кафедры истории России и стран ближнего зарубежья Казанского федерального университета (Казань, Республика Та-тарстан).

- 287 -

В этом отношении Екатерина II являет собой пример. Пу-тешествия по разным частям государства дают ей импульс к изучению тех или иных мест, народностей. Императрица про-являет внимание к культурному наследию народов, входящих в состав Российской империи, и пытается вызвать этот инте-рес у подданных. Так, осмысление прошлого Казани, который она рассматривала как азиатский город, было для неё не про-сто источником новых впечатлений, новых знаний о державе, но и средством обоснования имперского прошлого России. Посещению Казани Екатерина придавала особое значение: Казань была столицей покорённого в прошлом царства, а та-тары – народом с развитыми традициями государственности, а следовательно, и богатыми культурными традициями.

Внимание Екатерины к культурному наследию этого горо-да проявило важную тенденцию, которая уже начала наблю-даться в развитии европейской научной мысли, творчества последней четверти XVIII в. Как отмечал Г.С. Лебедев, в это время научная и художественная мысль обращается к пои-ску иных, лежащих за пределами норм классицизма, движу-щих сил истории. Вместо абстрактного, мысленно сконстру-ированного человека и общества на смену приходит интерес к живым людям и народам с их страстями и стремлениями, вместо идеализированной классической истории – история национальная, которую нужно не строить по установленным образцам, а изучать, постигать. Идея о единстве человечества, которая начинает овладевать умами, приводит к мысли о са-мостоятельной ценности каждой из культур. Поступатель-ное и всеобщее движение исторического процесса, в котором каждый народ, каждое общество выступают как звенья еди-ной цепи, – вот основы новой парадигмы, которая шла на сме-ну рационалистическим нормативам классицизма [3, с. 62-63]. В российской историографии и географии эту тенденцию от-ражали труды о восточных регионах России (Сибири и Кам-чатке, Оренбургском и Астраханском крае), в ряду которых в 1767 г. Академией наук был издан «Опыт казанской истории древних и средних времен» П.И. Рычкова [13, с. 173].

Поэтому внимание императрицы обращалось не только на своих царственных «предков», но и к далёкой истории завое-ванного народа, уже входящего в состав России. Об изучении царицей культуры Волжско-Камской Булгарии свидетель-

- 288 -

ствует написанная ею в период путешествия по Волге записка «О болгарах и халисах». Первоначально она была опублико-вана А.Н. Пыпиным в собрании сочинений Екатерины II [4] и впоследствии приведена Н.Ф. Катановым в «Известиях Казан-ского общества археологии истории и этнографии» [5]. Дан-ная записка показывает, что являлось тогда актуальным для императрицы. В ней она рассуждает о материальной культуре, сложившейся в Булгарском государстве. Так, ею было отмече-но, что дома там были больше каменные, в развалинах мно-го остатков от украшений наружной резьбы и «поливанной свинцом гончарной работы» (т. е. поливная керамика) [5, с. 3].

Особый интерес к домам был вызван остротой этого вопро-са в современной Екатерине России. В городах России пожары были довольно частыми, поскольку дома строились преиму-щественно деревянные. Проезжая по стране, императрица самолично могла в этом убедиться. Так, например, в Казани она ездила по разорённым от пожара местам, и расспрашива-ла губернатора о названии улиц и церквей [6, л. 7 об.]. Таким образом, записка отразила её интерес к каменному градостро-ительству. Как известно, именно после путешествия по Волге реализовывалась целая программа реконструкции городов.

Для Екатерины «оставшиеся разоренные великие каменно-го и хитрого здания городы и прочих строений» свидетель-ствовали об экономической состоятельности народа: «…народ в хитростях, рукоделиях, в купечестве весьма преизящество-вал» [5, с. 3]. Имела она и представление о зарубежных нумиз-матических находках, позволяющих ей сделать определённые выводы относительно хозяйственно-экономических занятий булгар: «Находящиеся в земле деньги арапской страны доказу-ют, что они в Персию, Индию и с восточными Срацыны, кото-рых государей на деньгах имена изображены, купечества имели и на Севере, не токмо на Руси около Новгорода, но в Швеции и Готландии те деньги не иначе, как их… купечеством занесе-ны» [5, с. 2]. Татары играли особую роль в организации связей с Востоком: татарский торговый капитал к этому времени мо-нополизировал торговлю России со Средней Азией и Востоком, поэтому императрице было немаловажно ознакомиться с тор-говыми и культурными традициями этой части империи.

Этому способствовало и ее посещение развалин древней булгарской столицы – Булгара. В письме к Н.И. Панину от

- 289 -

3 июня 1767 г. Екатерина рассказывала, что нашли «остатки больших, но не весьма хороших строений, два турецких ми-нарета весьма высокия, и все, что тут ни осталось, построено из плиты очень хорошей». Как видно из письма, она нагляд-но убедилась, какое значение имеет это место для мусульман. В Булгарах было два минарета. Малый сохранился до наше-го времени. Возле Малого минарета были погребены первые в Булгарии проповедники ислама, принятого в 922 г., туда, видимо, и приезжали паломники. Известно, что императри-ца разговаривала со встретившимися ей татарами, которые приехали сюда исполнить религиозные обряды: «…татары же великое почтение имеют к сему месту и ездят Богу молиться в сии развалины» [7, с. 207–208].

Пребывая в Булгаре, она обратила внимание на те пороч-ные явления, которые существовали в казанской епархии в 1730–1740-е годы: использование могильных камней с татар-ских могил, остатков разрушенных мусульманских культовых сооружений при строительстве новых православных церквей [8]. «Сему один гонитель, – пишет Екатерина с явным осужде-нием, – казанский архиерей Лука, при покойной императрице Елизавете Петровне, позавидовал и много разломал, а из иных построил церковь, погреба и монастырь занял, хотя Петр I-го указ есть не вредить и не ломать сию древность» [7, с. 207–208]. В.Г. Орлов сообщает о её реакции на подобную практику. Увидев, что некоторые камни с надписями были растасканы, она внушительно сказала («крепко наказала») губернатору, чтобы такого впредь не было [9, с. 326].

Вернувшись из путешествия по Волге, Екатерина повеле-ла Синоду послать казанскому преосвященному Вениамину её распоряжение: отыскать указ Петра Великого от 19 июня 1722 г. В этом указе, посланном тогдашнему архиерею, запре-щалось разорять мусульманские мечети, а также старые и но-вые кладбища. Как видно из распоряжения Екатерины II, ей была подана челобитная от всех слободских и уездных служи-лых мурз и татар Казанской губернии. Отдавая приказ Вени-амину, императрица старалась найти нужный ей прецедент в законодательстве по отношению к мусульманским культовым сооружениям. Апелляция к законодательству Великого Петра должна была внушить казанскому архиерею идею толерант-ного отношения к мечетям. Однако 20 августа 1767 г. Синод

- 290 -

заслушал присланный Вениамином рапорт, в котором он объ-являл, что «по учиненным… в консистории его преосвящен-ства… справкам и по взятым от приказных служителей под-пискам такого указа не отыскано» [10, c. 430].

В своём обращении к прошлому полиэтнической империи Екатерина была последовательна. А.Г. Брикнер пишет, что ею тщательно собирались данные о положении крымских татар в ходе путешествия в Крым. В архиве Решетиловки – имения В.С. Попова, управляющего канцелярией Г.А. Потемкина, на-ходилась её записка о крымских татарах, об их происхожде-нии, об обстоятельствах их поселения в Крыму, об отноше-ниях и связях их с турками, об их организации и влиянии на культуру полуострова [11, с. 42].

Обращение к культурному наследию народов, входящих в состав Российского государства, имело для российской импе-ратрицы не только просветительское значение, но и симво-лическое. Нахождение позитивных фактов в глубине веков, осмысление положительного опыта культурных традиций на-родов, проживающих в империи, проводило преемственность настоящего с прошлым. Верховная власть тем самым обосно-вывала российскую имперскую идеологию второй половины XVIII в. В этот период этнокультурная гетерогенность держа-вы не просто осознается, но изучается и становится предме-том гордости великороссов [12, с. 321].

Источники и литература1. Артамонова, Л.М. Школьные реформы XVIII – первой поло-вины XIX века в процессе российской модернизации / Л.М. Ар-тамонова // Вестник Самарского государственного универси-тета. – 2012. – № 2–2 (93). – С. 57-64.2. Артамонова, Л.М. Политика в сфере народного просвеще-ния в Поволжье (XVIII – первая половина XIX в.) / Л.М. Арта-монова // Российская история. – 2013. – № 2. – С. 101-113.3. Лебедев, Г.С. История отечественной археологии 1700–1917 / Г.С. Лебедев. – Санкт-Петербург: Изд-во Санкт-Петер-бург. ун-та, 1992. – 464 с.4. История о болгарах, писанная собственноручно покойной императрицей во время высочайшего Ея величества путеше-ствия в Казань // Сочинения императрицы Екатерины II. – Санкт-Петербург, 1906. – Т. 11. – С. 669.

- 291 -

5. Два исторических документа императрицы Екатерины II о древностях Волги и Кавказа / Доложено Н.Ф. Катановым. – Казань: Типо-лит. ун-та, 1907. – 8 с. 6. Пребывание императрицы Екатерины II в Казани в 1767 году [По материалам рукописного сборника конца XVIII в.] // Рукописный Отдел Института русской литературы Россий-ской Академии наук. Ф. 265. Оп. 2. Ед. хр. 2318. 7. Письмо Екатерины II к Н.И. Панину, 3 июня 1767 г. // Сборник Русского Исторического Общества. – 1872. – Т. 10. – С. 207–208.8. Ибнеева, Г.В. «Бабушка» вниз по «матушке» / Г.В. Ибнеева // Родина – 2005. – № 8. – С. 115–119.9. Орлов, В.Г. [Дневники]. Путешествие по Волге / В.Г. Орлов // Орлов-Давыдов В.П. Биографический очерк графа В.Г. Орло-ва. – РА. – 1908. – Кн. 2. – С. 315–345.10. Полное собрание постановлений и распоряжений по ве-домству православного исповедания Российской империи: в 3 т. – Санкт-Петербург, 1910. – Т. 1.11. Брикнер, А.Г. Путешествие императрицы Екатерины II в полу-денный край России в 1787 году / А.Г. Брикнер // Журнал мини-стерства народного просвещения. – 1872. – Т. 162, ч. 2. – С. 1–51.12. Ибнеева, Г.В. Имперская политика Екатерины II в зеркале венценосных путешествий / Г.В. Ибнеева. – Москва: Памятни-ки исторической мысли, 2009. – 469 с.13. Смирнов, Ю.Н. Начало научного изучения в России восем-надцатого столетия проблем регионоведения и геополитики / Ю.Н. Смирнов // Известия Самарского научного центра Рос-сийской академии наук. – 2012. – Т. 14, № 3–1. – С. 171-175.

Дубман Э.Л.* Трансформация статуса и градостроительного

облика Самары в последние десятилетия XVIII – начале XIX вв.

Аннотация. На основании архивных и опубликованных источников были рассмотрены изменения, происходившие в градостроительном облике Самары после возращения ей ста-туса уездного города в конце XVIII в.

* Дубман Эдуард Лейбович, доктор исторических наук, профес-сор кафедры Российской истории Самарского национального ис-следовательского университета имени академика С.П. Королева (Самара).

- 292 -

Ключевые слова: Самара, уездный город, губернская ре-форма Екатерины II, градостроительный облик.

Dubman E.L.The transformation of the status and

of the architectural image of Samara in the last decades of XVIII – early XIX centuries

Abstract. The changes that took place in the architectural image of Samara after returning its status of a district town at the end of the XVIII century were discussed on the basis of archival and published sources.

Keywords: Samara, district town, administrative reform of Catherine the Great, architectural image.

C середины XVIII в. Самара теряет свое былое админи-стративное и военное значение. Проблемы возникают и с ее статусом уездного центра. В 1764 г. было принято решение о переводе Самары в разряд «заштатных» (безуездных) городов.

Утратив воеводское управление, город оказался в подчи-нении у администраций двух губерний. Гражданскую власть в нем осуществляли комиссариат и магистрат, подчиненные Казани. Военные функции (в том числе вопросы состояния и модернизации укреплений) находились в ведении комендан-та, присылаемого из Оренбурга. В 1768 г. в Сенате подготови-ли доклад о передаче города в состав Оренбургской губернии, однако окончательного решения по нему не было принято. Только через 5 лет, в 1773 г. появился указ о переводе Самары в ранг приписанной к г. Ставрополю слободы, но его также не осуществили из-за «Пугачевщины» [12, с. 133-134].

Статус уездного города был возвращен Самаре в ходе гу-бернской реформы 1775 г. По указу от 15 сентября 1780 г. было образовано Симбирское наместничество (губерния), а в нем Самарский уезд во главе с Самарой [6, № 15060, с. 987; 15, с. 82-83]. В рамках проведения реформы уездные города и, прежде всего, их центральную часть, предполагалось существенно пе-рестроить и реконструировать. Фактически началась реализа-ция указа, принятого Екатериной II еще в 1763 г. «О сделании всем городам, их строениям и улицам специальных планов по каждой губернии особо». Перестройка центральной части гу-

- 293 -

бернских и уездных городов достаточно хорошо изучена ис-следователями как в целом по стране [13], так и по отдельным губерниям, в частности по Симбирской [8]. Некоторые измене-ния облика Самары указанного периода рассмотрели Е.Ф. Гурья-нов, А.К. Синельник [9, с. 84-93; 14, с. 40-43], И.В. Бурая. Однако полной картины трансформации городской застройки так и не создано [8, с. 429-430; 11, с.121-123]. В делопроизводстве «Ко-миссии о каменном строительстве в Москве и Петербурге при Сенате», курировавшей вопросы градостроительства по всей стране, практически не отложилось материалов по Самаре. Из-вестно только об одном таком деле, а именно «По Симбирской и Уфимской губерниям. О планах городам и об утверждении в Оренбурге конторы строений» [4, оп.1, д.47].

Вместе с тем имеется ряд источников, позволяющих рекон-струировать градостроительные особенности Самары кануна возвращения уездного статуса, проект ее перестройки и соз-дания нового городского облика в начале 1780-х гг. К ним от-носятся «Геометрический план Симбирского наместничества города Самары» 1782 г. [5, оп.1, д.740, л.1], «Топографическое описание губернии Симбирской» Т.Г. Масленицкого 1785 г. [3, д.19026] и ряд других архивных материалов. План 1782 г. от-разил не только уже существовавшую городскую застройку, но и ту, которую предполагалось сформировать на отведен-ных для этого свободных территориях. При этом намечалось перестроить и старую часть города. Фактически, данные пла-ны содержали утвержденный императрицей проект дальней-шего развития городов [14, с.40-42].

Геометрический план позволяет воссоздать внутреннюю застройку территории крепости 1704-1706 гг., а также при-мыкающие к ней окрестности города. Очевидно, что на про-тяжении значительной части XVIII в., особенно его первой половины, крепость имела военное значение. Однако вплоть до 1780-х гг. она не являлась административным центром Са-мары; в ней не располагалось строений для городской адми-нистрации. К образованному земляными валами крепости западному углу примыкали кварталы обывательских домов; у центральной части юго-восточных укреплений располагались провиантские магазины, батальонный цейхгауз и казенный «в земле» винный выход. Составители «Геометрического пла-на…» предложили устроить в северной части крепости «пло-

- 294 -

щади для устроения и содержания денежной казны и вина, выходов и для соляных магазинов»; в восточной части – дом для городничего, судебные места и дом для почтового правле-ния. Это означало перевод на новое место ряда важных адми-нистративных учреждений из старого центра города.

Авторы «Геометрического плана…» разметили новые квар-талы Самары за пределами ее застроенной территории. Они существенно расширили границы города и его укреплений, местонахождение караулов, мостов и т. д. Предлагалось так-же изменить планировку кварталов для старых, уже обжитых, районов. Пространство бывшего деревянного кремля предпо-лагалось не застраивать обывательскими дворами. На его тер-ритории размещались каменный Казанский собор с приделом Николая Чудотворца, к западу от него ближе к Волге (почти на границе городской застройки) каменная Спасо-Преоб-раженская церковь и рядом с ней богадельни. В нескольких кварталах севернее стояла Успенская церковь, построенная на месте сгоревшего деревянного храма Спасо-Преображенского монастыря. Еще выше к северу, за пределами центра Самары, находилась Вознесенская церковь. Бывший соборный Тро-ицкий храм был перенесен к кладбищу, располагавшемуся к северо-востоку от земляного города, на территории, которую предполагалось застроить. Рядом с большинством церквей (кроме Вознесенской) были устроены богадельни, а у Казан-ского храма – часовня.

Значительную часть бывшего «засекинского» кремля зани-мала торговая площадь – «Верхний рынок», в ее восточной ча-сти стоял Казанский собор. С северо-запада к ней примыкал магистрат, несколько южнее которого находились казенные питейные дома и купеческие торговые ряды. В квартале «обы-вательских домов», примыкающем к площади с юго-запада, размещался уездный нижний земский суд и уездное казначей-ство. По высокому берегу р. Самары, через квартал к югу от площади, вытянулись с запада на восток от дороги на Уральск и моста через Самару «ветхие хлебные амбары купеческие», будки для караула, батальонный цейхгауз, «выход для содер-жания денежной казны» (сейчас это район бывшего элеватора) и на некотором удалении от них комендантская канцелярия. Все это пространство представляло собой начальную, наибо-лее обжитую часть Самары, на которой ранее располагался

- 295 -

деревянный кремль. Далее на запад, вдоль волжского берега находилась полоса так называемых «поемных мест», исполь-зуемых для огородов. Участки для этих огородов выделялись еще в XVII – начале XVIII в. [1, оп. 1, д.4, л.1-1 об.; д. 5, л. 1-2]. В экспликации к плану Самары указано: «В оном городе всех домов партикулярных 634, в том числе между оными домами бедных людей хижин 96».

Таким образом, работа с архивным вариантом плана 1782 г. позволила определить застройку пространства земляной кре-пости и реконструировать всю центральную часть Самары в начале 1780-х гг. [5, оп.1, д.740, л. 1].

Почти одновременно с «Геометрическим планом…» Т.Г. Масленицкий [7] в 1785 г. завершил составление «Топо-графического описания губернии Симбирской…» [2, д.19026, л.69-80]. Отвечая на вопросы Кабинетской анкеты, автор дал пространное описание новой Симбирской губернии, в том числе и уездной Самары. Масленицкий писал: «В 1780-м году, сентября 15 дня по имянному указу, данному Сенату, велено опять к городу сему приписать уезд и учинить в нем уездное правительство, во исполнение котораго 1781 генваря 13 дня открыты в нем присудственныя места: уездный суд, дворян-ская опека, уездное казначейство, нижней земской суд, город-ническое правление, городовый магистрат, городовый сирот-ский суд…» [2, д.19026, л.74].

«Топография…» подтвердила данные 1782 г.: «Город на ча-сти не разделяется, нынешния присудственныя места поме-щены к реке Самаре» [2, д.19026, л.70]. Также в ней говорится о бывших ранее двух Спасских монастырях, от которых остались «церкви, обращенныя в приходския» (в мужском деревянная Успенская с приделом Алексея митрополита, в женском – ка-менная Преображенская с приделом Благовещения Богороди-цы). Помимо них в городе состоял каменный Казанский собор с приделом Николая Чудотворца, деревянные Вознесенская с приделом архистратига Михаила и бывшая ранее соборной – Троицкая «…по перестройке за ветхостию поставлена при кладбище, а на место ее новой не выстроено» [2, д.19026, л.75]. Вся жилая «обывательская» застройка была деревянной (634 дома), как и 9 щепетильных лавок. Очертания земляной кре-пости еще были видны, но как «остатки». В их описании автор «Топографии…» повторяет П.И. Рычкова.

- 296 -

О казенных строениях старой центральной части горо-да Масленицкий пишет: «Казенных домов, построенных, как для судебных мест и житья составляющих оные членов, при-судственныя места деревянныя старые, а когда построены об оном неизвестно. Комендантская канцелярия построена в 775-м году, артилерийской цейхгаус – деревянной ветхой, в [кокия?] хранятся пушки и протчей снаряд, а в котором году построен – неизвестно. Анбаров три: один ветхой, употребля-емой для клади артиллерийских вещей, а о построении года неизвестно, провиантских два, построенных в 1782-м году. Выходов два: один каменной бывшаго Святотроицыного со-бора, ветхой, в коем хранится порох и денежная казна; другой винной, деревянной, построен в 762-м году. Соляных анбаров три, в том числе два ведения Оренбургскаго соляного прав-ления. Из них один построен в 770-м, а другой в 773-м годах, а о построении третьяго сведений нет. Более ж сего никаких в них казенных зданий нет, внимания ни одно из них не за-служивает» [2, д.19026, л.75-76]. Завершается раздел словами: «План городу еще не апробован, а потому и публичных зданий не назначено в построение».

В начале XIX в. для города подготовили новый «Геометри-ческий план 1804 года» [2, оп.1, д.5315, 5316, 5317]. Именно он и составленные позднее «Экономические примечания к Генеральному межеванию Симбирской губернии» являются базовыми для изучения формирования городского центра в первой четверти XIX в. Можно согласиться с Е.Ф. Гурьяновым в том, что этот план в большей степени был символическим жестом Александра I. Самара еще далеко не вышла за пределы предшествовавшего плана 1782 г. [9, с. 95-96]. Судя по плану 1804 г. особых изменений в облике и застройке центра города по сравнению с 1780-ми гг., не произошло.

Из текстов «Экономических примечаний…» мы используем вариант, составленный в 1824 г. самарским уездным землеме-ром Д. Бурцовым. Он содержит ряд новаций по сравнению с планом 1804 г. и отражает городскую застройку после пожара 1807 г. К середине 1820-х гг. в городе произошли значительные изменения: «Выстроен большою частию по высочайше конфир-мованному плану, а мало существует и в прежнем своем виде», так писали о Самаре. В частности ее административный центр уже был перенесен на территорию бывшей земляной крепости.

- 297 -

Таким образом, в конце XVIII – начале XIX в. Самара на-чинает складываться как уездный город. Новые явления нака-пливались медленно и только к середине 1820-х гг. проявилась особая градостроительная тенденция развития города, начали ощущаться первые признаки перелома в его архитектурно-про-странственном облике. Очевидно, что процессы, происходив-шие в это время и во второй четверти XIX в., заложили основу для формирования будущего губернского города.

Источники и литература1. Российский государственный архив древних актов (далее РГАДА). Ф. 1155. Самарская приказная изба.2. РГАДА. Ф. 1356. Губернские, уездные и городские планы, карты и атласы Генерального межевания.3. Российский государственный военно-исторический архив (далее РГВИА). Ф. ВУА (Военно-Ученый архив). Д. 19026.4. Российский государственный исторический архив (далее РГИА). Ф. 1310. Комиссия о каменном строении в Петербурге и Москве.5. РГИА. Ф. 1399. Планы, карты и чертежи Петербургского сенатского архива.6. Полное собрание законов Российской империи. Собрание Первое. 1649-1825 гг. – Санкт-Петербург, 1830. – Т. 20. 1775-1780. 7. Артамонова, Л.М. Инженер и географ Т.Г. Масленицкий – организатор школьного дела в 1780 – 1790-е гг. / Л.М. Арта-монова // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. Вып. 4: Четвертые чтения памяти академика РАН Л.В. Милова. – Мо-сква, 2015. – С. 233-237.8. Бурая, И.В. Регулярная перепланировка уездных городов Симбирской губернии / И.В. Бурая // Предмет архитектуры: искусство без границ / отв. ред. и сост. И.Н. Слюнькова. – Мо-сква: Прогресс-Традиция, 2011. – С. 412-433.9. Гурьянов, Е.Ф. Древние вехи Самары: очерки истории гра-достроительства / Е.Ф. Гурьянов. – 2-е изд., перераб. и доп. – Куйбышев: Куйбышев. кн. изд-во, 1986. – 136 с.10. История Самары (1586–1917): монография / под ред. П.С. Кабытова, Э.Л. Дубмана, О.Б. Леонтьевой. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 2015. – 479 с.11. Литвинов, Д.В. Влияние российского правового регули-рования на застройку городских прибрежных территорий в XVII-XIX вв. (на примере Среднего Поволжья) / Д.В. Литви-нов // Грамота. – 2014. – № 2(40), ч. 2. – С. 121-123.

- 298 -

12. «Обретение родины»: общество и власть в Среднем По-волжье (вторая половина XVI – начало ХХ в.). Ч. 1: Очерки истории: монография / под ред. П.С. Кабытова Э.Л. Дубмана, О.Б. Леонтьевой. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 2013. – 359 с.13. Русское градостроительное искусство: Москва и сложив-шиеся русские города XVIII – первой половины XIX веков / под ред. Н.Ф. Гуляницкого. – Москва: Стройиздат, 1998. – 449 с.14. Синельник, А.К. История градостроительства и заселе-ния Самарского края / А.К. Синельник. – Самара: Изд. дом «Агни», 2003. – 228 с.15. Смирнов, Ю.Н. Политика освоения Заволжья и органи-зация управления его территорией в XVIII – первой половине XIX веков (основные этапы) / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самар-ского государственного университета. – 1997. – № 1. – С. 82-83.

Мезин С.А.* Д. Дидро о развитии русской культуры в XVIII веке**

Аннотация. Дени Дидро, единственный из великих фран-цузских просветителей посетивший Россию, не только имел соб-ственное мнение о состоянии русской культуры, но и разработал стройный план цивилизации России, осуществление которого должно было привести к расцвету литературы и искусства.

Ключевые слова: Д. Дидро, русская культура XVIII века, цивилизация, французская россика.

Mezin S.A.Denis Diderot on the development of the Russian

culture in the XVIII centuryAbstract. Denis Diderot is the only great French enlighteners

who visited Russia. He had his own opinion on the state of the Russian culture, also worked out a clear plan of the Russian

* Мезин Сергей Алексеевич, доктор исторических наук, профес-сор, заведующий кафедрой истории России и археологии Сара-товского национального исследовательского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского (Саратов).** Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта №16-01-00083 «Россика Дени Дидро и проблема “цивилизации” России».

- 299 -

civilization, the fulfillment of which had to lead to the flourishing of literature and art.

Keywords: Denis Diderot, Russian culture of the XVIII century, civilization, French rossica.

Исследователи давно обратили внимание на то, что зна-менитый деятель французского Просвещения Дени Дидро (1713–1784) живо интересовался вопросами развития рус-ской культуры. Толчком к рассмотрению этой проблемы по-служила статья библиотекаря Парижской Национальной би-блиотеки Ж. Порше «Русские книги Дидерота в Париже» [15]. Приведенный здесь реестр русских книг, вывезенных Дидро из Петербурга в 1774 г., включает 50 названий. Вся подборка была разделена самим владельцем на разделы: грамматика, художественная литература, политика, военное и граждан-ское управление, религия, география. Самый большой раздел библиотеки включал сочинения наиболее известных русских писателей: М.В. Ломоносова, А.П. Сумарокова, В.И. Майкова, М.М. Хераскова, В.К. Тредиаковского, Екатерины II. Состав этого собрания книг, выполненные Дидро и его помощниками переводы названий, попытки подстрочных переводов текстов свидетельствуют о том, что французский философ начал изу-чать русский язык и пытался составить собственное мнение о произведениях русской словесности.

Позже Б.Г. Райский показал, что большую роль в ознаком-лении Дидро с культурной жизнью России сыграли братья Алексей Васильевич и Семен Васильевич Нарышкины [16], в доме которых философ проживал в Петербурге. В ходе долгих бесед, которые начались еще во время совместного путеше-ствия с А.В. Нарышкиным из Гааги в Петербург, обсуждались многие вопросы русской жизни. Причастные к литературному труду братья Нарышкины подбирали книги для Дидро, дари-ли ему экземпляры из своей библиотеки, участвовали в чте-нии и переводе произведений русских авторов.

Впрочем, солидными знаниями о русской культуре Дидро был обязан не только своей «русской библиотеке». Еще во Франции философ знакомился с «Историей Российской им-перии при Петре Великом» Вольтера, с записками иностран-ных путешественников о России, с картинами Ж.Б. Лепренса из русской жизни, много общался с доктором А.Р. Санчесом,

- 300 -

известным врачом и ученым, прожившим в России семнад-цать лет и написавшим несколько проектов развития науки и образования в России [9]. Дружба с русским послом в Париже Д.А. Голицыным, содействие в покупке картин для Эрмитажа, беседы с русскими художниками-пенсионерами в Париже, от-правка в Россию французских художников, преподавателей и ученых, переписка с Э.М. Фальконе, проект публикации в Рос-сии нового издания Энциклопедии – всё это делало Дидро ещё до приезда в Петербург причастным к культурной политике Екатерины II. Философ старался «сделаться полезным», помогая императрице в её попытках ускорить культурное развитие страны.

Во время своего пребывания в российской столице Дидро посетил Академию наук, Смольный институт благородных девиц и Кадетский корпус, побывал в Академии художеств. В устном предании сохранились сведения о присутствии Дидро на обеде петербургских литераторов у графа Г.Г. Орлова, где французский писатель якобы беседовал через переводчика с поэтом В.И. Майковым [11, с. 421–422].

Внимательное изучение россики Д. Дидро не позволяет гово-рить о его «восхищении» русской культурой и её деятелями. У философа не появилось желания лично познакомиться с извест-ными ему А.П. Сумароковым, Д.И. Фонвизиным, А.П. Лосенко, он нигде не упомянул о писавшем его портрет Д.Г. Левицком.

Сам факт приёма Дидро в члены Петербургской академии наук и вежливые формы официальной переписки по этому поводу позволяли советским ученым говорить о «радушном приеме», оказанном академиками своему учёному собрату. Однако Ж. Дюлак привел документы, свидетельствующие о сдержанном и даже враждебном отношении петербургских академиков-немцев к знаменитому французу [6]. У Дидро случилось неприятное столкновение с академиком Эпинусом, позволившим себе третировать энциклопедиста за его атеи-стические взгляды. Имеются также документальные свиде-тельства враждебного отношения к Дидро семейства Эйлеров [10]. Таким образом, академики избрали Дидро почетным чле-ном лишь под давлением императрицы.

В переписке с Дидро Э. Фальконе крайне низко оценивал уровень культурного развития русского общества. Скульптор был уверен, что в России «почва производит лишь дички» [2, p. 32–35]. Дидро едва ли полностью разделял скептическое

- 301 -

мнение своего друга-художника о России и русской культу-ре. Тем не менее он не ставил Петербургскую академию худо-жеств на один уровень с Парижской и полагал, что на берегах Невы должны употребляться более консервативные методы обучения [13, с. 249].

Петербург, который стал приобретать при Екатерине II «строгий, стройный вид», не произвёл благоприятного впе-чатления на Дидро. «Петербург – это только двор: беспоря-дочное скопление дворцов и хижин, вельмож, окруженных крестьянами и поставщиками» [3, p. 72].

Дидро не только составил собственное мнение о состоянии русской культуры, но и разработал стройный план цивилиза-ции России, осуществление которого должно привести к рас-цвету литературы и искусства [7; 8; 14]. Философ задумался о социальных условиях развития культуры, подошел к понима-нию культурного прогресса как длительного, естественного, обусловленного многими факторами процесса. Он пришел к заключению о невозможности скачка в цивилизованный мир без постепенного совершенствования агрикультуры и про-стых ремесел, без воспитания общественных потребностей и нравов, без концентрации населения, наконец, без свобо-ды. Эти размышления ставили под сомнение культурную политику русских царей, начиная с Петра I, направленную на заимствование готовых результатов западноевропейской цивилизации. Такой путь развития культуры Дидро считал искусственным, целиком зависящим от воли монарха. Он указывал на слабые стороны устоявшейся в России практики посылки молодых людей за границу для получения художе-ственного образования и приглашения в Россию иностран-ных мастеров.

В «Политических фрагментах» 1772 г., которые вошли во второе издание «Истории обеих Индий» Рейналя, Дидро пи-сал: «Во всем надо начинать с начала: начало – это приведение в действие ремесел и низших классов. Научитесь возделывать землю, обрабатывать кожи, производить шерсть, делать баш-маки; и со временем без особого вмешательства у вас появят-ся художники и скульпторы, потому что из низших классов поднимутся богатые дома и многочисленные семейства» [4, p. 168]. Обеспеченное общество само породит поэтов, филосо-фов, ораторов, скульпторов и живописцев. «Следуйте посто-

- 302 -

янному ходу природы. …До тех пор, пока обстоятельства не произведут из вашей собственной почвы местную культуру, рост которой можно ускорить с помощью иностранного про-свещения. Не надейтесь на него и возделывайте собственную почву» [4, p. 169–170].

Та же концепция цивилизации России представлена в «Фи-лософских и исторических записках для Екатерины II» [5, p. 203–407; 12, с. 49–262], которые Дидро писал накануне своих бесед с императрицей. После отъезда из России Дидро издал книгу И.И. Бецкого «Планы и уставы учреждений… для вос-питания юношества» [1], написал для Екатерины «План уни-верситета» [5, p. 415–500; 12, с. 271–371], составил «Замечания на Наказ» [5, p. 507–578; 12, с. 418–511]. И в этих работах Ди-дро оставался верен идее «цивилизации»; сложившегося мне-ния о России он уже не изменил.

Одним из главных вопросов цивилизации для Дидро был вопрос образования. Состояние образования в России он представлял вполне реалистично, ничуть не обольщаясь теми немногими достижениями, которыми Екатерина и И.И. Бец-кой могли похвастаться перед ним.

Наиболее совершенным учебным заведением Дидро счи-тал Смольный институт благородных девиц: «там подготов-ляют образованных, честных и полезных гражданок, хороших матерей и жен» [5, p. 257; 12, с. 119]. Однако в целом философ весьма скептически отзывается об опыте создания в России закрытых учебных заведений. Посетив Кадетский корпус, он с похвалой отозвался о практикуемом там физическом воспи-тании юношей, но заметил, что воспитанники «успевают… в науках медленно» [5, p. 338; 14, с. 222].

Дидро сознавал, что большая часть русского населения коснеет в невежестве и предрассудках. Поэтому он настойчи-во предлагал открывать новые школы, воспитывать молодежь в духе свободы и просвещения.

Отстаивая мысль о том, что просвещение должно органич-но вырастать из развития первичных потребностей людей и на естественной экономической основе, французский мысли-тель все-таки не отрицал пользы образования для вставшей на путь реформ России, даже если это образование насаждается сверху. «Сделать народ образованным – значит цивилизовать его», – писал Дидро [5, p. 415; 12, с. 271]. Он видел в просве-

- 303 -

щении путь к цивилизации, почему и счел возможным сопро-водить издание «Планов и уставов» заключением от издателя: «Таковы планы и уставы различных учреждений, устроенных Её Императорским Величеством. Когда время и доверие этой великой Монархини приведут их до степени совершенства, ко-торого они все достойны, а многие уже достигли, тогда будут посещать Россию, чтобы с ними познакомиться, как когда-то посещали Египет, Лакедемон и Крит, но с любопытством, ко-торое будет более обоснованным и лучше вознаграждаемым» [1, t. II, p. 367].

Источники и литература1. Betskii, I. Les Plans et les statuts des différents établissements ordonnés par… Catherine II… / I. Betskii. – Amsterdam: Marc-Michel Rey, 1775. T. I–II. – 408, 376 p.2. Diderot, D. Correspondance / recueillie, établie et annotée par G. Roth. –Vol. VII (Janvier 1767 – Decembre 1767) / D. Diderot – Paris: Éd. de Minuit, 1962. – 286 p.3. Diderot, D. Correspondance / publiée par G. Roth et J. Varloot. Vol. XIV. (Mai 1774 – Octobre 1776) / D. Diderot – Paris: Éd. de Minuit, 1968. – 274 p. 4. Diderot, D. Fragments politiques échappés du portefeuille d’un philosophe / textes établis et présentés par G. Goggi / D. Diderot. – Paris: Hermann, 2011. – 224 p.5. Diderot, D. Oeuvres. T. III: Politique / edition établie par L. Versini / D. Diderot. – Paris: Robert Laffont, 1995. – 877 p.6. Dulac, G. Diderot et deux academiciens de Pétersbourg / G. Dulac // Europe. –1984, mai. – P. 84–93.7. Dulac, G. Diderot et le «mirage russe»: quelques préliminaries à l’étude de son travail politique de Pétersbourg / G. Dulac // Le Mirage russe au XVIII siècle / éd. S. Karp et L. Wolff. – Ferney-Voltaire: Centre international d’étude du XVIII-e siècle, 2001. – P. 149–192.8. Dulac, G. La question des beaux-arts dans les relations de Diderot avec la Russie: les réflexions d’un philosophe (1765–1780) / G. Dulac // Век Просвещения. – Москва: Наука, 2006. – Вып. 1. – С. 7–29.9. Dulac, G. Science et politique: Les réseaux du Dr Antonio Ribeiro Sanches (1699–1783) / G. Dulac // Cahiers du Monde russe. – 2002, № 43/2–3, avril–septembre. – P. 252–273.10. Dulac, G. Un nouveau La Mettrie à Pétersbourg: Diderot vu de l’Académie impériale des sсiences / G. Dulac // Recherches sur Diderot et sur l’Encyclopédie. – 1994, avril, № 16. – P. 19–43.

- 304 -

11. Алексеев, М.П. Д. Дидро и русские писатели его времени / М.П. Алексеев // XVIII век. – Сб. 3. – Москва; Ленинград: Изд-во Академии наук СССР, 1958. – С. 416–431.12. Дидро, Д. Собрание сочинений. Т. X: Rossica. Произведе-ния, относящиеся к России / пер., прим. и вводные очерки И.И. Люблинского; ред. и вступ. ст. А.И. Молока / Д. Дидро. – Москва: Гос. изд-во худож. лит., 1947. – 567 с.13. Медведкова, О. Дидро и Санкт-Петербургская Академия художеств: парадокс écorché / О. Медведкова // Франция и французы в Санкт-Петербурге XVIII-XX вв.: материалы кол-локвиума, состоявшегося 24 и 25 октября 2003 г. в рамках выставки «Французы в Санкт-Петербурге: XVIII–XX вв.». – Санкт-Петербург: Европейский Дом, 2005. – С. 239–256.14. Мезин, С.А. Дени Дидро и возникновение концепции ци-вилизации в России / С.А. Мезин // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. – Москва: Ин-т рос. истории, 2012. – Вып. 6 (I). – С. 46–56.15. Порше, Ж. Русские книги Дидерота в Париже / Ж. Порше // Временник Общества друзей русской книги в Париже. – Париж, 1932. – Вып. 3. – С. 123–138.16. Райский, Б.Г. Дидро и братья Нарышкины. Страницы из истории французско-русских культурных связей / Б.Г.Рай-ский // Французский ежегодник. 1982. – Москва: Наука, 1984. – С. 240–251.

Буренкова Л.Е.* Мордва в освоении Самарского края в XVIII – первой

половине XIX вв.: к истории изучения вопросаАннотация. В статье излагаются результаты исследований

по истории освоения мордвой Самарского края. Использова-ны работы Ю.Н. Смирнова, Л.М. Артамоновой, Т.И. Ведерни-ковой, В.А. Юрченкова и других авторов.

Ключевые слова: история Среднего Поволжья, историо-графия, колонизация, этнические процессы, мордва.

* Буренкова Любовь Евгеньевна, аспирантка Самарского на-ционального исследовательского университета им. академика С.П. Королева (Самара).

- 305 -

Burenkova L.E.Mordovians in the development of the Samara region in the XVIII – first half of the XIX centuries: on the

history of studying the questionAbstract. The article presents the results of studying the history

of Mordovians’ settlement in Samara region. The works by Yuri Smirnov, Ludmila Artamonova, Tatiana Vedernikova, Valeriy Yurchenkov and other authors are used.

Keywords: Middle Volga region history, historiography, colonization, ethnic processes, Mordovians.

Самарский край в силу сложившихся географических, исторических, социально-экономических обстоятельств за-нимает особое геополитическое положение. Регион издревле был связующим звеном между Европейской Россией и Сред-ней Азией, Казахстаном, Оренбуржьем, Уралом. Это обстоя-тельство предопределило развитие края, пеструю палитру как экономических, так и этнокультурных отношений. Богатые природные ресурсы, наличие земель, пригодных для развития земледелия и скотоводства, занятий охотой, рыболовством и бортничеством, влекли сюда людей различных культур, тра-диций и рас. Мигрантов манили также благоприятные условия относительной свободы распоряжения земельными угодьями.

Переселенческое движение сыграло роль мощного фактора хозяйственного и социального развития Самарского края. К се-редине XIX в. он становится одним из основных хлебопроизво-дящих регионов России, а Самара – быстрорастущим городом и важным торговым узлом на Волге [18], имеющим высокий экономический, административный и культурный статус [3].

В течение нескольких столетий в освоении края активное участие принимали мордовские переселенцы. Этому участию уделяли внимание историки. Результаты, полученные исследо-вателями при рассмотрении данного вопроса применительно к XVIII – первой половине XIX в., стали темой нашей статьи. Результаты этого процесса отмечались образованными чи-новниками, занимавшимися статистикой и регионоведением, и в 18-м столетии [15], и в середине XIX в. [17] В дальнейшем такое изучение углублялось. В современной историографии

- 306 -

это привело к появлению обобщающих трудов в виде канди-датских [5] и докторских диссертаций [14], коллективных мо-нографий [9] по колонизации региона, в которых непременно учитывается роль мордовского народа в указанном процессе. Этому вопросу посвящаются и специальные исследования [13].

Мордва появляется в Самарском Поволжье в эпоху Золо-той Орды. С началом последовательного земледельческого ос-воения этих территорий в XVI в. она участвует в нём наряду с русскими и переселенцами из других народов. На протяже-нии следующего 17-го столетия мордва расширяет сферу сво-их промысловых и сельскохозяйственных угодий, начинает прочно оседать в крае постоянными селениями. Переселенцы из мордвы «двигались с севера и северо-запада – из Нижего-родского, Арзамасского, Алатырского и Казанского уездов, за-селенных в основном мордвой-эрзей» [7, c. 133].

К началу XVIII в. заканчивается начальный этап мордов-ской колонизации, охвативший в Самарском крае в основном правобережье Волги и самый север луговой стороны, состав-ляющий рубеж между историческими территориями Закамья и Заволжья. Со второй четверти XVIII в. идет заселение тех территорий будущей Самарской губернии, которые лежат между реками Черемшаном и Самарой. С середины этого сто-летия начинают интенсивно осваиваться степи за Самарой, по Иргизу и далее к югу, а с конца XVIII – начала XIX вв. поток переселенцев, включавший мордву, устремляется в более вос-точные районы Заволжья и в Предуралье [10].

Вторая половина XIX – начало ХХ вв. стали временем про-должения мордовской колонизации, но она уже проходила в иных социально-экономических условиях пореформенной России [6]. Характерной разницей в миграционных процессах в разные периоды было то, что переселенцы оседали первона-чально в сельской местности, а в конце XIX в. стали заселять уже и города.

Процесс освоения края мордвой проходил в основном в форме вольной крестьянской колонизации, в том числе с участием беглых и самовольных переселенцев [11], частич-но – помещичьей и монастырской колонизации, но всегда в тесной связи с правительственной колонизацией. Тому факту, что наиболее активно Самарский край начинается заселять-ся именно в XVIII в., способствовало сооружение новой За-

- 307 -

камской линии и строительство крепостей между Самарой и Оренбургом в ходе деятельности Оренбургской экспедиции (комиссии), продолжавшейся с 1734 по 1744 гг. [16, c. 981].

В следственных делах, материалах делопроизводства, ре-визских сказках и наказах депутатам Уложенной комиссии 1767-1768 гг. содержатся указания на определенные проблемы во взаимоотношениях мордвы с другими этническими и соци-альными группами переселенцев. Одной из основных причин земельных споров стали захваты земель государственных кре-стьян помещиками [2, с. 225-226]. В качестве источников о засе-лении Самарского края использовались и устные предания [1].

Основные пути мордовских переселенцев проходили по уже сравнительно заселенному пространству между реками Сурой и Волгой. Через Симбирск они шли далее на восток в слабозаселенные лесостепные и степные уезды Самарской гу-бернии. Основной поток шел из Пензенско-Саратовского края. Переселенцы пришли сюда в поисках новой земли, раскорче-вали лес, занимались земледелием и скотоводством. Во второй половине XVIII в. возникли мордовские поселения: Глушиц-кие Липяги, Новосемейкино, Елховка, Степная Шентала и др. – в Самарском уезде; Кирилово-Ставропольском; Лукинского прихода д. Добрино и многие другие [19, c. 48]. В XIX в. мордва компактно стала проживать в Бугурусланском, Бузулукском, Шенталинском, Новоузенском, Самарском уездах.

К середине XIX в. земледелие и скотоводство в сочетании с домашними промыслами стали окончательно основными ви-дами деятельности для мордвы, переселившейся в Самарский край. Изобилие земли и плодородие почв делали хлебопаше-ство выгодным делом. Именно через продукцию земледелия и скотоводства самарская мордва втягивалась в товарно-денеж-ные отношения [12, c. 69-72]. Если в XVIII в. земледелие имело экстенсивный характер, то в XIX в., в связи с естественным приростом населения, притоком новых мигрантов из различ-ных губерний России, вызывающее ухудшение обеспеченно-сти землей, оно повсеместно начинает приобретать интенсив-ный характер.

Следует отметить, что в Самарском крае широко было рас-пространено огородничество, и под влиянием природно-кли-матических условий в нем наметились определенные измене-ния в ряде культур. Так, в южных районах распространение

- 308 -

получает выращивание арбузов и дынь, что не наблюдалось в коренном регионе проживания мордвы.

Из традиционных неземледельческих занятий мордвы на новых местах обитания в середине 19-го столетия сохраняет-ся рыболовство. В ряде сел оно приобрело товарный характер. Охота и бортничество перестали играть значимую роль в хо-зяйстве, ими занимались лишь отдельные любители.

В результате адаптации к новой экологической среде и новому этническому окружению мордовские переселенцы сохранили как традиционные виды хозяйства, так и воспри-няли новые хозяйственные и культурные формы, повлиявшие на систему жизнедеятельности. Проживая в соседстве с дру-гими народами, мордва имела сходный тип хозяйства, жилых и хозяйственных помещений. Этническая специфика прояв-лялась в обустройстве жилища, обрядах при их возведении, в большей степени – в одежде, бытовой и праздничной куль-туре. Вплоть до начала XX в. бытовали отдельные элементы дохристианских обычаев и обрядов, традиционные формы общения и поведения, семантический статус ряда ритуальных блюд, природных объектов [4].

Календарные праздники и обряды служили способом пере-дачи накопленного многими поколениями богатейшего опыта народа, традиционной культуры, широко использовались как средство упрочения единства этноса, его менталитета и наци-ональной идентичности. Особенно это было важно в районах колонизации и рассеянного размещения мордвы. Праздники и обряды служили также важной формой общения, получения различной информации, укреплению семейных, родственных, соседских и земляческих связей [8, c. 18].

На протяжении XVIII – первой половины ХIХ вв. мордва стала непременной составной частью народонаселения Са-марского края, войдя в число наиболее многочисленных эт-носов на этой территории. В результате длительных миграций расселение мордвы приобрело сложный и дисперсный харак-тер. Замечено, что Самарский край стал территорией, где в се-редине ХIХ в. образование «этнически смешанных структур расселения мордвы» было особенно заметно [20, c. 149].

Таким образом, этот край на протяжении нескольких сто-летий был местом пересечения различных культур и народов, широкомасштабных миграционных процессов. Их результа-

- 309 -

том стало формирование полиэтничной среды, смешение на-циональных традиций, активное межкультурное взаимодей-ствие, и как следствие этого – быстрая аккультурация этносов, включая мордовский.

Источники и литература1. Артамонова, Л.М. Использование массовых источников и устных преданий при реконструкции освоения лесостепно-го Заволжья в 1750–1760-е гг. / Л.М. Артамонова // Известия Пензенского государственного педагогического университета им. В.Г. Белинского. – 2012. – № 27. – С. 471-475. 2. Артамонова, Л.М. Региональные особенности землевла-дения и землепользования государственных крестьян Повол-жья в их наказах депутатам Уложенной комиссии Екатерины II / Л.М. Артамонова // Ежегодник по аграрной истории Вос-точной Европы. – 2012. – № 1. – С. 222-230.3. Артамонова, Л.М. Самара – новый губернский центр се-редины XIX века: изменения социально-культурной среды в связи с повышением административного статуса / Л.М. Арта-монова // Вестник НИИ гуманитарных наук при Правитель-стве Республики Мордовия. – 2015. – № 4 (36). – С. 14-27.4. Беляева, Н.Ф. Роль празднично-обрядовой культуры в формировании этнической идентичности (на примере самар-ской мордвы) / Н.Ф. Беляева // Российский научный журнал.– 2011.– № 6 (25). – С. 62–72.5. Ведерникова, Т.И. Формирование этнически смешанного населения степного Заволжья (Самарской губернии) в сере-дине XVII – середине XIX вв.: дис. ... канд. ист. наук / Т.И. Ве-дерникова. – Москва, 1981.6. Козлов, В.И. Расселение мордовского народа в середине XIX – начале XX вв.: дис. ... канд. ист. наук / В.И. Козлов. – Мо-сква, 1956.7. Колесникова, Л.А. История появления и формирования этнических общин, традиционно проживающих в Самарской области / Л.А. Колесникова // Вестник Самарского государ-ственного университета. – 2009. – № 7 (73). – С. 131-138.8. Махалов, С.А. Уклад жизни мордвы Саратовской области: историко-этнографическое исследование: автореф. дис. … канд. ист. наук / С.А. Махалов. – Саранск, 2013. – 22 с.9. «Обретение Родины»: Общество и власть в Среднем По-волжье (вторая половина XVI – начало XX в.) / Л.М. Арта-монова, Т.И. Ведерникова, Э.Л. Дубман, П.С. Кабытов, Ю.Н. Смирнов и др. – Т. 2. Заселение региона и этнодемографиче-ская ситуация. – Самара, 2014. – 254 с.

- 310 -

10. Поволжье – «внутренняя окраина» России: государство и общество в освоении новых территорий (конец XVI – начало XX вв.) / Артамонова Л.М., Дубман Э.Л., Кабытов П.С., Смир-нов Ю.Н. – Самара, 2007. – 327 с.11. Смирнов, Ю.Н. Легализация беглых и самовольных пере-селенцев в ходе колонизации юго-востока Европейской Рос-сии в XVIII – первой половине XIX в. / Ю.Н. Смирнов // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. – 2011. – № 2. – С. 191-195.12. Смирнов, Ю.Н. Материалы о самарском крестьянстве до-реформенной эпохи в Русском географическом обществе и их авторы / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самарского государствен-ного университета. – 2013. – № 8.2 (109). – С. 65-73.13. Смирнов, Ю.Н. Мордва в многонациональном переселен-ческом движении на земли Самарского Заволжья в XVIII в. / Ю.Н. Смирнов // В тесном соседстве: мордовский народ в истории и культуре многонационального Российского госу-дарства: материалы Междунар. науч. конф. – Саранск, 2013. – С. 345–357.14. Смирнов, Ю.Н. Народ и власть в освоении Российского Заволжья: XVIII – середина XIX вв.: дис. … д-ра ист. наук / Ю.Н. Смирнов. – Москва, 1999. – 534 с.15. Смирнов, Ю.Н. Начало научного изучения в России во-семнадцатого столетия проблем регионоведения и геополити-ки / Ю.Н. Смирнов // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. – 2012. – Т. 14, № 3-1. – С. 171-175.16. Смирнов, Ю.Н. Новые материалы для изучения создания и содержания «Истории Оренбургской» П.И. Рычкова – выда-ющегося памятника русской исторической мысли XVIII века / Ю.Н. Смирнов // Известия Пензенского государственного пе-дагогического университета им. В.Г. Белинского. – 2012. – № 27. – С. 979-983.17. Смирнов, Ю.Н. «Просвещенная бюрократия» в провин-ции накануне великих реформ: сотрудник самарского гу-бернатора Грота Н.А. Воронов и его вклад в региональные исследования середины XIX века / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самарского государственного университета. – 2016. – № 1 (134). – С. 28-39.18. Смирнов, Ю.Н. «Юрьев день» губернского масштаба. От-мена проверки паспортов в Самаре в начале 1850-х гг. / Ю.Н. Смирнов // Центр и периферия. – 2012. – № 1. – С. 4-9.

- 311 -

19. Тюганкова, Е.В. Социокультурная адаптация мордвы Са-марского края (середина XIX – начало XXI вв.): дис. … канд. ист. наук / Е.В. Тюганкова. – Чебоксары, 2014. – 208 с.20. Юрчёнков, В.А. Мордовская история: курс лекций / В.А. Юрчёнков. – Саранск, 2014. – 276 с.

Бирюкова А.Б.* Благоустройство поволжских городов

как разновидность градостроительной практики (конец XVIII – первая половина XIX вв.)

Аннотация. На примере поволжских городов (Симбир-ская, Саратовская, Пензенская, Самарская губернии) про-анализированы направления благоустройства, практико-вавшиеся в эпоху регулярной застройки. Показано место благоустроительных мероприятий, проводившихся в доин-дустриальном провинциальном городе в рамках реализации градостроительной политики.

Ключевые слова: регулярное градостроительство, благоу-стройство, поволжские города в конце XVIII – первой полови-не XIX вв., мощение улиц и площадей, водоснабжение, улич-ное освещение, озеленение городов.

Biriukova A.B.The urban development of the Volga Region as a kind

of architectural practice (the end of the XVIII – the first half of the XIX сеnturies)

Abstract. The urban development trends popular in the period of routine urban planning are analysed through the example of the Volga Region cities. The urban development activities carried out in the pre-industrial provincial cities as part of the architectural practice are presented.

Keywords: routine urban planning, urban development, the Volga region cities in the end of the XVIII – the first half of the XIX сеnturies, paving, water-supply, street lights, urban greening.

* Бирюкова Анна Борисовна, кандидат исторических наук, до-цент, доцент кафедры социологии, политологии и истории Оте-чества Самарского государственного технического университета (Самара).

- 312 -

Со второй трети XIX в. градостроительная деятельность начала испытывать воздействие нового градообразующего фактора – все более усиливающееся влияние торговли и про-мышленности. Городская архитектурно-пространственная среда подверглась базовой трансформации, в результате ко-торой «на основе родственной пространственно-планировоч-ной регулярной структуры во второй половине XVIII – первой половине XIX и во второй половине XIX – начале XX столе-тия создавались качественно различные поселения» [13, с. 38]. Эволюция регулярного градостроительства отразилась как на архитектурно-стилистическом облике города, так и на роли благоустройства в градостроительной практике.

Окончательное осознание взаимосвязи благоустройства с развитием всей городской среды произошло лишь на рубеже XIX – XX вв., когда в работах теоретиков-урбанистов возник-ла «идея планировки города как основы его благоустройства» [15, c. 1]. В свою очередь, благоустройство трактовалось не только как формирование упорядоченной среды, но и как деятельность по созданию «здорового местожительства» для горожан (незагрязненная почва, достаточная освещенность солнечным светом улиц и домов, качественная питьевая вода, озеленение) [9, c. 5]. Безусловно, подобное понимание благоу-стройства родилось из кризиса, в котором оказались русские пореформенные города.

С 1780-х по 1870-е годы подавляющее большинство поволж-ских городов типологически относились либо к аграрным горо-дам, либо к городским поселениям смешанного типа. В доин-дустриальном городе благоустройство было связано, главным образом, с упорядочиванием природного пространства.

Кроме того, город в правительственной политике с конца XVIII в. имел важное семантическое значение. Города, являв-шиеся, административными центрами, местами сосредоточе-ния властных структур в провинции должны были визуально отличаться от сельской округи, в том числе своей благоустро-енностью. Соответственно повышение административно-го статуса благоприятствовало развитию городской инфра-структуры [5].

Традиционными направлениями городского благоустрой-ства являлись выравнивание и очистка улиц и площадей, за-сыпка глубоких оврагов и строительство деревянных мостов,

- 313 -

водоснабжение населения (подвоз воды, очистка родников, колодцев), противопожарные мероприятия, которые возла-гались, главным образом, на плечи самих горожан. Ни о мо-щении улиц, ни о создании водопроводов в среднестатисти-ческом поволжском городе, в котором проживало порядка 5 тыс. жителей, речь не шла даже в середине XIX в. В отчете симбирского губернатора за 1842 г. говорилось: «Мостовых ни в одном их городов Симбирской губернии не устраивается, и средств к таковому устройству в настоящее время виду нет: булыжного камня вовсе не имеется в губернии, лес доволь-но дорог» [1, л. 21]. Хотя некоторым приезжавшим в Самару даже нравилась езда по мягкому мокрому песку, покрывавше-му улицы, но в сухую ветреную погоду в городе поднимались настоящие песчаные бури, в результате которых к тому же до-рогу иногда перегораживали настоящие барханы [4, с. 156].

Во второй трети XIX в. наблюдался колоссальный прирост населения в торговых городах региона (Саратове, Симбирске, Сызрани, Самаре, Пензе) в 1,5-3 раза за два десятилетия [12, c. 74]. Кроме того, следует учитывать сезонную миграцию. В Самаре в 1830–50-е гг. в летние месяцы население выраста-ло с 15-25 тыс. постоянных жителей до 100 тыс. чел. [17, с. 4]. Это происходило за счет пришлых торговцев и работников, привлеченных «белотурочной лихорадкой» к производству, сбыту, транспортировке высокотоварной твердой пшеницы – «белотурки» [16, с. 34]. Рост числа жителей и развитие тор-гово-промышленной сферы спровоцировали качественные изменения в благоустройстве поволжских городов. В ряде из них усложнилась противопожарная и санитарная обстановка, усиленной амортизации подвергались дороги, обострилась ситуация с водоснабжением даже в таких приволжских горо-дах, как Симбирск и Саратов.

Саратовцы начали обсуждать возможность создания водо-провода еще в 1804 г, а первая попытка претворить эту идею в жизнь относится к 1827 г. [10, c. 181]. Деревянный водопровод, открытый здесь в 1844 г. по проекту частного пристава В.В. Гри-шина, стал первым подобным сооружением, появившимся в поволжских городах [7, с. 73]. В Симбирске проблема водо-снабжения не была решена ни с открытием в 1861 г. пожарного водопровода, ни с началом функционирования водопровода по проекту братьев Струве (1869-1872) [11]. Так же непросто

- 314 -

складывалась судьба и самарского водопровода, который на-чал действовать только в 1886 г. [14, с. 215-216].

Огромной проблемой продолжала оставаться борьба с по-жарами. Однако создание эффективной противопожарной службы оказалось весьма непростой задачей, которая далеко не везде была решена даже в пореформенную эпоху. Напря-мую с проблемами водоснабжения и пожарной безопасности было связано состояние речных спусков, являвшихся важной частью дорожной инфраструктуры. Их выравнивание и мо-щение в губернских городах Поволжья началось в 1840–50-е гг. [8, с. 57]. Причем в Симбирске указание о ремонте волжско-го Петропавловского спуска и устройстве трехъярусной набе-режной дал во время визита в город сам Николай I [7, с. 74].

Благоустройство города предполагало создание новой ис-кусственной среды, которая должна была дополнить и «окуль-турить» природное пространство. Новым элементом благоу-стройства города, почти не встречавшимся на более раннем этапе, стало его озеленение. Несмотря на то, что в предрефор-менную эпоху в губернских центрах были созданы рекреаци-онные зоны, а частные сады в массе своей, не потеряв своего хозяйственного назначения, стали местами отдыха горожан (в том числе и в некоторых уездных городах, например, в Воль-ске [10, с. 281, 291]), в городах, особенно самаро-саратовского Поволжья, недоставало зеленых насаждений. С 1830-х гг. в гу-бернских городах появилось уличное освещение (использова-лось первоначально с сентября по май). В некоторых уездных центрах, например в Аткарске, этот вопрос обсуждался уже в 1840-х гг. [7, с. 71-72; 18; 3, л. 1-1 об.].

Впрочем, уже в 1830–50-е гг. в торговых городах региона стал очевиден колоссальный диссонанс между потребностями тор-гово-промышленной сферы и желанием власти и жителей ви-деть город чистым и безопасным. Особенно портили визуаль-ный облик волжских городов захламленные берега, на которых располагались хлебные амбары и лесные пристани. Впервые амбары появились в Самаре в 1790-х гг., а в 1830-е гг. их насчи-тывалось более 200. Старожилы в середине XIX в. вспоминали: «Лет десятков пять назад будет, так амбаров! – ти всего десяток был... Это нони вон их глазом не окинешь» [6, с. 234]. При этом их возведение было не только незаконным, но и затрудняло проезд к реке, а также доставляло дискомфорт горожанам, чьи

- 315 -

дома были выстроены вдоль р. Самары. В итоге, власти раз-решили строительство амбаров, учтя стремительное развитие торговой жизни в городе. Для Самары был разработан новый регулярный план (1840 г.), а благоустройство прибрежной тер-ритории было отложено на более поздний срок [2, л. 6-7, 41-46, 163-164, 175-177 об.].

Колоссальной проблемой являлось финансирование город-ского благоустройства. Даже в крупных городах, где доходы превышали расходы, и власти могли позволить отпускать на блаугостроительные мероприятия до 30 % бюджетных средств, реализация масштабных проектов протекала с большими трудностями. Так, в 1843 г. был разработан план, претворе-ние которого изменило бы облик Саратова. Стоимость этого «проекта» составляла 590 тыс. руб. (для сравнения, в 1849 г. на благоустройство столичных городов и Одессы из казны было отпущено 1 млн руб., на остальные города – 250 тыс. руб. [12, c.73]). Примерно половину суммы предполагалось потратить на ремонт мостов и взвозов, мощение улиц, строительство во-допровода и ликвидацию отмелей на Волге, однако на практике были построены только казармы для гарнизона. В итоге город оказался на грани банкротства и вынужден был занимать день-ги для покрытия расходов. Так, в 1853 г. только на текущие до-рожные работы Саратову требовалось 34 429 руб., в то время как дефицит бюджета составлял 35 503 руб. 75 ¼ коп. [8, с. 59].

С 1838 по 1858 гг. в целом по стране наблюдалась общая положительная динамика прироста городских доходов, одна-ко только 2 % городов имели бюджет, превышавший 100 тыс. руб., большинство же городов располагало доходами до 10 тыс. руб. Ранее в научных исследованиях отмечалось, что в 1840-е гг. рост доходной части бюджетов превышал рост их расходов на 14 % [12, c. 71]. Впрочем, пример Саратова показывает, что расходные статьи учитывали лишь текущие потребности го-рода, а состояние городского хозяйства не позволяло и думать о полномасштабных мероприятиях по благоустройству. Ту же мысль находим в отчете симбирского губернатора за 1842 г.: «При такой бедности городских доходов только губернский город и уездная Самара могут употреблять ежегодно сумму на наружный порядок, а для украшений и эти города не в состоя-нии отделять никакой суммы, ибо все доходы употребляются на удовлетворение текущих расходов» [1, л. 20 об.-21].

- 316 -

Благоустройство поволжских городов за столетний период (1780–1870-е гг.) постепенно эволюционировало от споради-чески санкционируемых мероприятий с целью упорядочи-вания природного пространства в границах регулярной за-стройки до осознания всеми уровнями власти необходимости проведения масштабных мероприятий в области благоустрой-ства, направленных на создание комфортной среды для про-живающего в городах Поволжья населения. Провал многих начинаний в этой сфере обусловливался несколькими причи-нами: недостатком средств в бюджетах городов, отсутствием на местах инженеров-строителей, способных претворить в жизнь технически сложные проекты водопроводов, канализа-ций, дорог и т. д., а главное, ставшее очевидным к 1860–70-х гг. противоречие между торгово-экономической и композицион-но-архитектурной составляющими городского пространства. Как отмечала Е.И. Кириченко, «объяснение этой несообраз-ности кроется в низкой оценке, даже отрицании содержатель-ной и художественной значимости промышленных объектов» [13, c. 41]. Таким образом, благоустройство в 1830–70-е гг. в торговых городах Поволжья являлось одним из направлений градостроительной практики, но так и не стало основой для градостроительной политики.

Источники и литература1. Российской государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1281. Оп. 4. Д. 78.2. РГИА. Ф. 1287. Оп. 31. Д. 14.3. Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО). Ф. 1. Оп. 3. Д. 3436.4. Артамонова, Л.М. Образ Самары как нового губернского города в русской печати и публицистике середины XIX века / Л.М. Артамонова // Модернизация культуры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы II Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2014 г.: в 3 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова, Л.М. Артамоновой. – Сама-ра: Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2014. – Ч. II. – С. 152-161. 5. Артамонова, Л.М. Самара – новый губернский центр се-редины XIX века: изменения социально-культурной среды в связи с повышением административного статуса / Л.М. Арта-монова // Вестник НИИ гуманитарных наук при Правитель-стве Республики Мордовия. – 2015. – № 4 (36). – С. 14-27.

- 317 -

6. Артамонова, Л.М. Рукописи Г.Н. Потанина «Записки о Са-маре» и «Дедушка из Самары» – замечательные памятники «локальной» истории середины XIX века / Л.М. Артамонова // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. – 2013. – Т. 15, № 5-1. – С. 229-237.7. Бирюкова, А.Б. Социокультурное пространство поволж-ских городов / А.Б. Бирюкова. – Самара: Самар. гос. техн. ун-т, 2009. – 324 с.8. Бирюкова, А.Б. Формирование и благоустройство уличного и площадного пространства средневолжских городов в конце XVIII – середине XIX в. / А.Б. Бирюкова // Исторические, фи-лософские, политические и юридические науки, культуроло-гия и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – 2015.– № 3 (53). – Ч. 1. – С. 56-60.9. Енш, А.К. План и застройка городов / А.К. Енш. – Санкт-Пе-тербург: Типография Санкт-Петербург. градоначальства, 1914. – 142 с.10. Майорова, А.С. Русская культура в Саратовском Поволжье в конце XVIII – первой половине XIX века / А.С. Майорова. – Саратов: Изд-во Саратов. ун-та, 2015. – 348 с.11. Мартынов, П. Город Симбирск за 250 лет существования [Электронный ресурс] / П. Мартынов. – URL: http://rushist.samsu.ru/books1/mart.pdf (дата обращения: 21.05.2016).12. Писарькова, Л.Ф. Городские реформы в России и Москов-ская дума / Л.Ф. Писарькова. – Москва: Новый хронограф: АИРО-XXI, 2010. – 752 с.13. Русское градостроительное искусство. Градостроитель-ство России середины XIX – начала XX века / под общ. ред. Е.И. Кириченко. – Москва: Прогресс-Традиция, 2001. – 340 с.14. Самарец. Справочная книга и календарь на 1889 год с при-бавлением путеводителя по Волге. – Самара: Земская типо-графия, 1888. – 527 c.15. Семенов, В. Благоустройство города / В. Семенов. – Мо-сква: Типография П.П. Рябушинского, 1912. – 184 с.16. Смирнов, Ю.Н. «Просвещенная бюрократия» в провинции накануне великих реформ: сотрудник самарского губернатора Грота Н.А. Воронов и его вклад в региональные исследования середины XIX века / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самарского го-сударственного университета. – 2016. – № 1 (134). – С. 28-39.17. Смирнов, Ю.Н. «Юрьев день» губернского масштаба. Отмена проверки паспортов в Самаре в начале 1850-х гг. / Ю.Н. Смир-нов // Центр и периферия. – 2012. – № 1. – С. 4-9.18. Шипова, О. Освещением Симбирска занимались «Сименс и Эриксон» [Электронный ресурс] / О. Шипова. – URL: http://ulgrad.ru/?p=95033 (дата обращения: 20.05.2016).

- 318 -

Ярош А.А.* Сторонники дореформенной религиозной традиции

и их отношение к модернизацииАннотация. В статье систематизируются различные течения

и группы сторонников дореформенного религиозного обряда и освещается их отношение к модернизации. Автор вводит и обо-сновывает новое понятие – старорусское православие.

Ключевые слова: старорусское православие, раскол Рус-ской церкви, дореформенная религиозная традиция.

Yarosh A.A.Supporters of the pre-reform religious traditions

and their attitude toward modernizationAbstract. The article systematizes different currents and groups

of supporters of the pre-reform religious rite and highlights their attitude towards modernization. The author introduces and justifies a new concept– the Оld Russian Orthodoxy.

Keywords: Old Russian Orthodoxy, the Schism of the Russian Church, the pre-reform religious tradition.

Семнадцатый век для Русского государства стал веком серьезных испытаний. Смутное время потрясло страну. На престол взошла новая династия. В царствование второго ее представителя произошли первые изменения патриархаль-ных устоев России, следствием чего стал в том числе и раскол Русской церкви.

Церковная реформа, обусловленная государственными приоритетами, заставила народ содрогнуться. Вызывало не-приятие положение о «неправильности» русского богослу-жебного обряда, который должен был измениться в соответ-ствии с богослужебными образцами Греческой церкви, чья православность в глазах русских людей того времени была под большим сомнением [1, с. 61–62]. От всех слоев общества в защиту церковных установлений шли челобитные. Люди надеялись на отмену «новин». Однако политика, связанная с

* Ярош Александр Александрович, магистр богословия, аспирант кафедры истории России и стран ближнего зарубежья Казанского федерального университета (Казань, Республика Татарстан).

- 319 -

возможной геополитической пользой для государства унифи-кации обряда со всем православным миром, сделала процесс реформ необратимым.

Народ, отказавшийся принимать нововведения, интуитив-но предвидел те последствия, которые ожидали нашу страну в XVIII веке. Именно в XVII веке царская власть подчинила сво-им интересам церковь, а в XVIII столетии стала превращать русское государство в империю, где церковь стала государ-ственным институтом.

В XVIII веке, получив новый импульс, продолжились пре-образования светской жизни Русского государства, направ-ленные в том числе на искоренение старых устоев и традиций. И хотя преобразования, как церковные, так и светские, каса-лись внешней формы, они не могли не изменить саму суть го-сударства и церкви.

Радикально настроенная, а возможно, более глубоко ре-лигиозно чувствующая часть общества восприняла меропри-ятия Петра в церковной сфере как наступление последних времен. Продолжение политики нововведений и в светской жизни государства, проводимой Петром I, только усилило убежденность в этом и дало огромный толчок для увеличения количества людей, желающих хранить заветы старины.

Другая часть русского народа сконцентрировала свои ча-яния на сохранении дореформенного духовного мира без до-бавления крайних представлений. Строгое соблюдение старо-го богослужебного обряда позволяло людям не поступаться своими убеждениями, но в то же время оставаться граждана-ми своей страны до тех пор и в тех местах, где это можно было осуществить. Наряду с появлением старообрядческих скитов в труднодоступных местах старый богослужебный обряд су-ществовал и в обычных населенных пунктах, где к этому были лояльны церковная и исполнительная власти. В XVIII веке началось осознание частью противников церковных реформ, что необходимо примириться с церковью, но при этом сохра-нить старый русский богослужебный обряд. Это движение впоследствии привело к возникновению единоверия. Другая же часть старообрядчества взяла курс на приобретение соб-ственной иерархии независимой от Русской церкви.

Необходимо отметить, что политика государства была на-правлена прежде всего на модернизацию страны, и именно ее

- 320 -

противники встали впоследствии самыми прогрессивными с экономической точки зрения гражданами страны, именно в ру-ках противников церковных нововведений сконцентрировались большинство капиталов в стране. Соответственно можно с уве-ренностью сказать, что сохранение старинной духовной состав-ляющей на практике не может мешать нужной и действенной модернизации экономического сегмента жизни государства.

В исторической литературе противников церковной рефор-мы XVII века принято называть старообрядцами или уничижи-тельно раскольниками, хотя они сами раскольниками себя не считают, а в Расколе обвиняют господствующую Церковь. Тер-мин «старообрядчество» получил, прежде всего, обществен-но-политическое значение. Он стал символом определения противников церковной реформы. Вместе с тем приверженцы старого обряда являются людьми, которые бережно сохраняют дореформенное старое русское православие. Соответственно, если следовать их же логике, они не считаются старообрядцами и тем более раскольниками, а православными русскими людь-ми, только использующими дореформенный старорусский бо-гослужебный обряд [2, с. 220–224]. Немаловажным фактором, вызывающим дискуссию, являются обвинения противников церковной реформы в обрядоверии. Идеологи старообряд-чества всегда эти обвинения отвергали, заявляя об их несо-стоятельности. Исходя и из этого, термин «старообрядчество» заключает в себя и это противоречие.

Следует сказать также и о сторонниках дореформенного богослужебного обряда, которые себя никогда не позицио-нировали противниками светской или церковной власти, но пытались по мере возможности сохранить элементы дорефор-менного православия в тех рамках, которые можно было себе позволить. К ним можно причислить и некоторых архиереев XVII–XVIII вв., и настоятелей и насельников монастырей, та-ких как Флорищев и Саровский, которые использовали зна-ковые дореформенные элементы, и жителей России, по мере возможности, использующих старый русский богослужебный обряд и искавших для себя «законного священства». Впослед-ствии именно из последних формировались искренние «сое-диненцы» и «единоверцы». Другая же часть противников но-вовведений взяла на вооружение политизированный курс на полное отмежевание от Русской православной церкви.

- 321 -

Сторонники сохранения старого русского православия были и среди тех людей, которые не стали входить в проти-востояние с властью церковной и светской. Они постепенно приняли большинство политизированных элементов церков-ной реформы (вариант крестного знамения, тексты молитв и чинопоследований и др.), но пытались сохранить дорефор-менное православие посредством соблюдения строгого бого-служебного устава, использования знаменного пения и других элементов старого русского обряда. Прежде всего, это про-исходило в стенах некоторых обителей, которые не могли не принять новый обряд, но неизменно продолжали сохранять дореформенные традиции вплоть до трагедии XX века.

Соответственно более точным и общим определением для всех сторонников дореформенного варианта русского пра-вославия может являться термин не «старообрядчество», а «старорусское православие», и соответственно приверженцев этого направления допустимо называть старорусскими право-славными. Историко-юридическим прецедентом, подтверж-дающим правомочность термина «старорусское православие», с нашей точки зрения, является термин «старокатоличество», включающий в себя противников церковных изменений за-падного христианства, получивших свое начало после I Вати-канского Собора. Историческим предшественником термина «старорусское православие» является самоназвание большин-ства старообрядческих течений, включающее в себя определе-ние «древлеправославие». Из трех крупнейших объединений противников церковных реформ два сохранили этот термин в своем названии – Древлеправославная Поморская Церковь [3, с. 35–36] и Русская Древлеправославная Церковь [4, с. 477], а крупнейшая из них Древлеправославная Церковь Христова с 1988 г. стала называться Русская Православная Старообряд-ческая Церковь [5, с. 8–10]. Отказ от термина «древлеправо-славный», этой религиозной деноминацией, имеет как поли-тико-церковный мотив (попытка противопоставить себя, как минимум на равных, Русской православной церкви), так и историко-лингвистический (претензия на древлеправослав-ность включает в себя отсыл вплоть до апостольских времен). Исходя из вышесказанного этот термин, несмотря на свою попытку объединить всех противников церковных реформ, имел ряд противоречий, во-первых, включал в себя только

- 322 -

активных противников церковных реформ, а во-вторых, нес в себе историческое преувеличение. Термин же «старорусское православие» не имеет данных противоречий, он объединяет всех сторонников дореформенного Православия, сохранявших различные стороны старого русского богослужебного обряда.

Источники и литература1. Василий (Кривошеин) архиеп. Бельгийский. Поместный Собор Русской Православной Церкви // Деяния Освященного Поместного Собора Русской Православной Церкви об отмене клятв на старые обряды и на придерживающихся их. Трои-ца-Сергиева Лавра 2 июня 1971 года от Рождества Христова / Василий (Кривошеин) архиеп. Бельгийский. – Санкт-Петер-бург: Сатис, 2004. – С. 220–224.2. Голубинский, Е.Е. К нашей полемике со старообрядцами / Е.Е.Голубинский. – Сергиев Посад: Тип. А.И. Снегиревой, 1892. – 154 с. 3. Егоров, И.И. Современное положение Древлеправославной поморской церкви / И.И. Егоров, И.И. Миролюбов // Старооб-рядческий церк. календарь на 1985. – Рига, 1985. – С. 33–35. 4. Михайлов, Г.А. Старообрядчество: падчерица у государства? / Г.А. Михайлов // Религия и право. – 2000. – № 2. – С. 8-10.5. Таранец, С.В. Старообрядчество в Российской империи (конец XVII – начало XX века): в 2 т. / С. В. Таранец. – Киев: Випол, 2012. – Т. 2. – 688 с.

Климкина Э.В.* Образовательный аспект в сравнительной

характеристике российских университетов первой половины XIX века (по воспоминаниям студентов)

Аннотация. В статье сопоставляется ряд российских уни-верситетов первой половины XIX века, анализируется поста-новка в них образовательного процесса. Дается сравнительная характеристика высших учебных заведений, в первую очередь, по отзывам и воспоминаниям самих студентов.

Ключевые слова: российские университеты, образование, студенты, мемуары.

* Климкина Элина Владимировна, кандидат исторических наук, доцент Самарского государственного института культуры (Са-мара).

- 323 -

Klimkina E.V.An educational aspect in the comparative description

of the Russian universities of the first half of the XIX century (in remembrances of students)

Abstract. Some Russian universities of the first half of the XIX century are compared in the article, the organization of educational process is analysed. Comparative description of higher educational establishments is given, first of all, on reviews and remembrances of students.

Keywords: the Russian universities, education, students, memoirs.

Воспоминания о годах, проведенных в различных высших учебных заведениях, являются важным источником в целом для истории высшего образования в России и для сравнительной характеристики отдельных университетов между собой. В ме-муарах рисуются картины быта, жизни и нравов студентов, об-щественных настроений, взаимоотношения с администрацией, даются характеристики профессорам, их манере чтения лекций.

Университетское образование в начале XIX в. не пользова-лось большой популярностью в русском обществе. Университе-ты буквально «зазывали» юношей, и вступительные экзамены были практически формальностью. Статистические сведения по Министерству народного просвещения показывают, что приток в университеты по России в целом был незначитель-ным. Данные за 1808 г., когда функционировало пять универ-ситетов, показывают, что в них обучалось всего 875 студентов, причем свыше 2/3 приходилось на прибалтийские университе-ты – Виленский (525) и Дерптский (193) [13, с. 5].

Зачастую уровень подготовки будущих студентов остав-лял желать лучшего. Как писал В.С. Иконников, «военные наклонности дворянства, недолюбливавшего науки, и плохое состояние средних учебных заведений были причиною недо-статочной подготовки молодых людей, поступавших в универ-ситеты» [7, с. 546]. Уровень знаний тех дворянских юношей, которые имели возможность получить блестящее домашнее образование, заметно отличал их от многих собратьев по бла-

- 324 -

городному сословию и разночинцев, которые желали учиться в университетах, но не всегда были к этому готовы.

Особенно в тяжелом положении были провинциальные университеты, в частности только что созданный Казанский. Многие его студенты имели за плечами обучение в общеобра-зовательных школах, которые множились в стране и её регио-нах, включая Поволжье [2]. Однако подготовка в этих учебных заведениях не всегда была на должном уровне.

Вдалеке от верховной власти, ее покровительства и контро-ля, от европейской науки Казанский университет «испытывал на себе негативный прессинг со стороны местной бюрократии и холодное равнодушие местного общества» [8, с. 11]. С.Т. Ак-саков в своих воспоминаниях писал, что при создании уни-верситета почти все ученики старшего класса гимназии были «произведены в студенты»: «В строгом смысле человек с де-сять, разумеется, в том числе и я, не стоили этого назначения по неимению достаточных знаний и по молодости; не говорю уже о том, что никто не знал по-латыни» [1, с. 628-629]. Пра-вительству пришлось приложить немало усилий, чтобы при-влечь дворянскую молодежь в университеты.

Воспоминания А.И. Герцена, бесспорно, – одна из наиболее ярких характеристик Московского университета первой по-ловины XIX в. А.И. Герцен закончил физико-математическое отделение Московского университета в 1833 г., вышел кан-дидатом и получил серебряную медаль. Таким образом, его пребывание в университете приходится на время до Универ-ситетской реформы 1835 года. Герцен пишет, что время было более демократичное, но преподавание было скуднее, его объ-ем меньше, чем в сороковых годах [5, с. 132]. Из профессор-ско-преподавательского состава он выделяет Павлова и Каче-новского. Для Герцена университет – это место социализации молодежи, время личностного роста, научных исканий: «Alma mater! Я так много обязан университету и так долго после кур-са жил его жизнию, с ним, что не могу вспоминать о нем без любви и уважения. В неблагодарности он меня не обвинит, по крайней мере в отношении к университету легка благодар-ность, она нераздельна с любовью, со светлым воспоминани-ем молодого развития… и я благословляю его из дальней чуж-бины!» [5, с. 159].

- 325 -

Вообще мемуары можно разделить на идеализирующие студенческую жизнь (их подавляющее большинство) и крити-ческие (что также далеко не всегда свидетельствует об их объ-ективности). Большую роль играла личная судьба авторов вос-поминаний, а также их общественные и политические взгляды. Например, А.А. Фет, весь погруженный в стихотворство, нена-видел учебу, пропускал занятия, дважды оставался на второй год. Уже, будучи солидным человеком и семьянином, по леген-де, Фет, бывая в Москве и проезжая мимо университета, «всегда открывал окно кареты и плевался в сторону здания…» [6, с. 31].

Самый большой пласт составляют, наверное, воспомина-ния о Московском университете. С.М. Соловьев, вспоминая Московский университет во второй половине 1830-х – 1840-е гг., не был беспристрастным, им даны достаточно суровые оценки деятельности С.П. Шевырева и М.П. Погодина. Кри-тично оценивает историк и меры правительства по отноше-нию к университетам в последние годы правления Николая I [16, с. 122]. Следует отметить, что авторитет С.М. Соловьева – крупнейшего русского историка – часто приводил к некри-тическому восприятию его мемуаров.

Интересным источником является дневник А.В. Никитенко. Биография Никитенко схожа с биографией Погодина – оба вы-ходцы из среды крепостных крестьян, закончили университеты Петербургский и Московский, а к тридцати годам стали и про-фессорами этих университетов, затем и академиками. Большая тонкость мировосприятия, отличающая Никитенко, наблюда-тельность позволили ему нарисовать яркую картину, насыщен-ную богатыми фактическими сведениями как деятельности Петербургского университета 1820–40-х гг., так и положения учебных заведений в эпоху Николая I в целом [12, с. 312-320, 421].

Ярким и интересным источником представляются воспо-минания знаменитого хирурга Н.И. Пирогова [14]. В них изо-бражены учебный процесс и быт университетской молодежи 1820-х гг., когда сам Н.И. Пирогов учился на медицинском фа-культете. Общий скептицизм автора, писавшего свои мемуары уже на склоне лет, накладывает негативный отпечаток на дан-ную им характеристику преподавательского состава Москов-ского университета. Так, сравнивая Московский университет с Дерптским, где он стажировался с конца 1820-х и преподавал в 1830-е гг., Пирогов отмечал в последнем более высокий уро-

- 326 -

вень преподавания медицинских наук. Высокий уровень пре-подавания в Дерптском университете отмечали многие совре-менники [17, с. 104-113; 4, с. 162-164] и признают современные исследователи [9, с. 172]. Молодые люди, желавшие получить глубокие знания, особенно медицинское образование, ехали в Дерпт. В Прибалтике вообще все слои населения были более образованными. Б.Н. Миронов утверждает, что «в дореволю-ционной России прибалтийские народы на столетие обогнали другие народы страны в деле освоения грамоты» [11, с. 73].

Современные исследователи не раз уже отмечали большие усилия имперского правительства по привлечению широких слоев населения в различные учебные заведения, в том числе и высшие [3; 10]. Прошедшие через университеты интеллигенты, чиновники, образованные дворяне даже в провинции станови-лись частью общественности, готовой «к решению общегосу-дарственных задач» в приближающуюся эпоху реформ в силу «осознания необратимости происходящих изменений» [15, с. 189]. На протяжении всей первой половины XIX в. государство планомерно проводило политику по развитию системы высше-го образования в стране и отдельных университетов, в частно-сти. В то же время, потребность в образовании у подавляющего большинства русского общества оставалась неразвитой.

Источники и литература1. Аксаков, С.Т. Избранные сочинения / С.Т. Аксаков. – Мо-сква, 1982. 2. Артамонова, Л.М. Политика в сфере народного просвеще-ния в Поволжье (XVIII – первая половина XIX в.) / Л.М. Арта-монова // Российская история. – 2013. – № 2. – С. 101-113.3. Артамонова, Л.М. Школьные реформы XVIII – первой по-ловины XIX века в процессе российской модернизации / Л.М. Артамонова // Вестник Самарского государственного универ-ситета. – 2012. – № 2-2 (93). – С. 57– 64.4. Боборыкин, П.Д. Воспоминания: в 2 т. / П.Д. Боборыкин. – Москва, 1965. – Т. 1.5. Герцен, А.И. Былое и думы. Ч. 1. Детская и университет (1812-1834) / А.И. Герцен. – Москва, 1958.6. Егоров, Б.Ф. Аполлон Григорьев / Б.Ф. Егоров. – Москва, 2000. 7. Иконников, В.С. Русские университеты / В.С. Иконников // Вестник Европы. – 1876. – № 10. 8. История Казанского университета. – Казань, 2004. – С. 11.

- 327 -

9. Карнаух, Н.В. Зарождение российской научно-педагоги-ческой школы в Дерптском профессорском институте / Н.В. Карнаух // Вестник ТГПУ. – 2015. – № 1 (153). – С. 171-177.10. Климкина, Э.В. Реформирование в сфере высшего и сред-него образования в последние годы правления Николая I / Э.В. Климкина // Вестник НИИ гуманитарных наук при Пра-вительстве Республики Мордовия. – 2016. – № 3. – С. 13-19.11. Миронов, Б.Н. Культурный капитал России за тысячу лет / Б.Н. Миронов // Экономическая политика. – 2013. – № 1. – С. 62-95. 12. Никитенко, А.В. Дневник: в 3 т. / А.В. Никитенко. – Мо-сква, 1955-1956. – Т. 1. 13. Петров, Ф.А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 2. Становление системы универ-ситетского образования в России в первые десятилетия XIX века / Ф.А. Петров. – Москва, 2002. 14. Пирогов, Н.И. Избранные сочинения / Н.И. Пирогов. – Москва, 1953.15. Смирнов, Ю.Н. Взаимоотношения администрации, обще-ства и самоуправления в Самарской губернии середины XIX в.: от местных инициатив к общегосударственным реформам / Ю.Н.Смирнов // Вестник Самарского государственного уни-верситета. – 2015. – № 11 (133). – С. 181-192.16. Соловьев, С.М. Записки для детей моих, а, если можно, и для других / С.М. Соловьев. – Петроград, 1915.17. Фет, А.А. Воспоминания / А.А. Фет. – Москва, 1983.

Майорова А.С.* Саратовский купец Д.М. Вакуров в культурной жизни

города (первая половина XIX в.)Аннотация. В Саратове в первой половине XIX в. купец Ва-

куров, который открыл первую книжную лавку в городе, считал-ся выдающейся личностью. Понимание значения образования, книги в жизни человека было в этот период большой редкостью среди купцов, но в дальнейшем это привело к значительным из-менениям в социокультурной среде губернского города.

Ключевые слова: культура губернского города, культур-ные ориентиры купечества, книжная торговля, дневник куп-ца, библиотека купца, пожертвование книг.

* Майорова Алла Степановна, кандидат исторических наук, до-цент кафедры истории России и археологии Саратовского госу-дарственного университета им. Н.Г. Чернышевского (Саратов).

- 328 -

Mayorova A.S.Saratov merchant Dmitry Vakurov in cultural life

of the city (the first half of the XIX century)Abstract. In the first half of the XIX century, Saratov merchant

Vakurov opened the first book store in the city and was considered a prominent figure. Understanding of the importance of education and books in human life was at that time very rare among merchants, but then it led to significant changes in the social and cultural environment of the provincial city.

Keywords: provincial city culture, cultural values of the merchant class, book trade, merchant’s diary, merchant’s library, book donation.

К началу XIX в. купечество играло очень важную роль в экономике России, однако его культурные ориентиры в то вре-мя не обладали самостоятельностью. Купцы, не имевшие зна-чительных доходов, оставались в рамках традиций народной культуры. Это видно и на примере саратовского купечества, характеристика которого впервые дана в «Топографическом и историческом описании Саратовской губернии», состав-ленном в 1807 г. О купечестве губернского города в нем ска-зано следующее: «Состояние здешних купцов крайне посред-ственное; знатных капиталистов нет…» Авторы поясняют, что даже самые зажиточные купцы Саратова имеют доходы, «доставляющие им прожитие, хотя и незнатное, но довольное по их недальнему вкусу, мало чем крестьян зажиточных пре-вышающему…» [2, с. 35]. Русские купцы, которые достигали высокого уровня благосостояния, как отмечают исследовате-ли, стремились приобщиться к «европеизированной культуре дворянства» [7, с. 149].

В последние десятилетия историки выявили изменения в культурном облике русского купечества, которые произошли во второй половине XVIII – первой половине XIX вв. А.В. Семено-ва и А.И. Аксенов полагают, что в этот период ясно обнаружи-лась тенденция к росту его образовательно-культурного уровня и «шел процесс создания национального типа купца-предпри-нимателя, озабоченного не только личным обогащением, но и идеями общественного служения, гражданского долга…» [13, с. 3]. В первом томе коллективной монографии «Очерки русской

- 329 -

культуры XIX века» В.Н. Козляков и А.А. Севастьянова отмеча-ют участие купечества в культурной жизни губернского центра первой половины XIX в. [12, с. 152-153]. Благодаря этому, в до-реформенном русском городе становились все более «заметны черты «новой» культуры, родившейся и развивавшейся в ходе модернизационных процессов» [15, с. 221].

Л.М. Артамонова и Ю.Н. Смирнов указывают на очень важную особенность культурной среды губернских и уездных городов России XIX в. Дворянская среда в них довольно часто «пересекалась» с купеческой и мещанской [16, с. 13]. Культур-ные новации в губернских городах могли быть инициированы не только дворянами. В истории Саратова уже в первой поло-вине XIX в. можно найти сведения о том, что состоятельные купцы вносили новшества в его культурную жизнь.

Давно привлекает внимание исследователей личность и де-ятельность купца Д.М. Вакурова, который открыл в Саратове первую книжную лавку. Значительное место уделили рассказу о нем Ф.В. Духовников и Н.Ф. Хованский в своей статье о нача-ле книжной торговли в Саратове [5, с. 326-332]. О его книжной лавке упоминается в первом томе коллективной монографии «Очерки истории Саратовского Поволжья» [11, с. 225]. В 1995 г. появилась работа М.В. Булычева и Е.К. Максимова, посвящен-ная Вакурову и его сыну [4, с. 26-31]. В статье Л.А. Канушиной и А.А. Ястребковой представлена характеристика состава книж-ной продукции, которую предлагал Вакуров своим покупате-лям [6, с. 38]. В распоряжении историков имеются источники, которые содержат материал о его жизни и деятельности – его собственный дневник (продолженный сыном после его смерти в 1865 г.) [1] и воспоминания его внука И.Я. Славина [14].

Духовникову и Хованскому было известно, что Вакуров происходил из крестьян Владимирской губернии [5, с. 329-330]. В дневнике Вакурова сказано о том, что в 1825 г. он «откупился на волю от господина Бутурлина Петра Михайловича, в Сара-тове определился в купечество 5 мая 1826 года» [1, л. 2]. Булы-чев выяснил, что Вакуров родился в селе Палех Вязниковского уезда Владимирской губернии [9, с. 27-28]. В Палехе с начала XVII в. существовал иконописный промысел, постепенно сло-жился своеобразный художественный стиль. К началу XIX в. искусство палешан приобрело широкую известность, здесь

- 330 -

были свои художественные династии. Это наложило отпечаток на духовный облик населения [10, с. 16-20, 47].

Сведений о том, что Вакуров получил какое-либо образо-вание, не имеется. Его внук Славин писал, что Вакуров «ум-ственно, духовно» стоял выше купеческой среды, что он «был очень хорошо грамотный, много читал, много знал» [14, с. 26-27]. Дневник Вакурова, который хранится в государственном архиве Саратовской области, подтверждает эту характеристи-ку. Ведение дневника было редким явлением в купеческой сре-де в первой половине XIX в. А.Б. Бирюкова называет Вакурова личностью уникальной для своего времени [3, с. 197].

Вакуров был успешным купцом. Он торговал различными товарами, но именно благодаря тому периоду деятельности, когда он занимался торговлей книгами, Вакуров вошел в исто-рию Саратова. К сожалению, в дневнике он не счел нужным упомянуть о своей книжной лавке, поэтому точная дата ее от-крытия не известна. Духовников и Хованский сообщают, что это произошло в начале 30-х гг. XIX в. [5, с. 326-332]. Книжная лавка Вакурова просуществовала около десяти лет, благодаря чему Саратов оказался в числе немногих губернских городов России, в которых в дореформенное время появилась книжная торговля [8, с. 137]. Впрочем, в некоторых поволжских горо-дах такая торговля началась раньше, в Симбирске ее развернул И.П. Тургенев от имени Типографической компании Н.И. Но-викова еще в 1780-е гг. [17, с. 159], в уездной Самаре в 1790-е гг. вел купец Пономарев [18, с. 224].

Интерес Вакурова к книгам как к предмету торговли воз-ник потому, что он был любителем чтения. Он покупал книги, которые привозили на ярмарку, и познакомился с книжными фирмами. Выяснив размеры спроса на книги среди саратов-цев, Вакуров устроил, так сказать, книжное отделение в своей лавке в гостином дворе, где он торговал галантереей. Лавка Вакурова была затем переведена в его собственный дом [5, с. 332]. (Дом сохранился, современный адрес – ул. Московская, д. 5). Канушина и Ястребкова полагают, что в его лавке «прода-валась художественная литература, книги с хозяйственными и медицинскими наставлениями, учебники, религиозно-бого-словские издания, книги по философии, истории, географии, политической экономии» [6, с. 36].

- 331 -

В начале 40-х гг. XIX в. Вакуров прекратил книжную тор-говлю. Духовников и Хованский пишут, что после избрания его городским головой в 1843 г. он уже не мог уделять доста-точно времени своим торговым делам. Книги снова стали про-давать только во время ярмарки. В 1845 г. книжная торговля в Саратове возобновилась, ею занимался уже другой купец [5, с. 332-333].

Недавно внимание саратовских историков стал привле-кать тот факт, что у Вакурова была собственная библиотека. В воспоминаниях его внука Славина сказано, что книги, не-распроданные после закрытия книжной лавки, оставались у самого Вакурова, а затем перешли по наследству к его сыну (он приходился дядей Славину). Эти книги были пожертвованы в городскую публичную библиотеку, когда Славин был избран ее попечителем [14, с. 27]. В Саратовской областной универ-сальной научной библиотеке, которая является преемницей городской публичной библиотеки, в 2000 г. был создан отдел редкой книги. Как считают его сотрудники, особой гордостью отдела является коллекция книг Вакуровых [6, с. 34].

Канушина и Ястребкова приводят сведения о количестве названий и томов, которые были переданы в городскую би-блиотеку. Данные почерпнуты из отчета попечителя библио-теки – Славина, который указал, что пожертвование включало 247 названий в 555 томах [6, с. 38]. Среди них – книги XVIII и XIX вв., периодические и продолжающиеся издания, книги с автографами и дарственными надписями [6, с. 40].

Личные качества Вакурова вызывали удивление у совре-менников. Понимание значения образования и книг в жизни человека было в этот период большой редкостью среди куп-цов. Интерес представителей этого сословия к печатной про-дукции привел позднее к значительным изменениям в куль-турной жизни губернского города. Ведь именно купцы могли поставить книжную торговлю на должную высоту и обеспе-чить распространение самых разнообразных по тематике из-даний среди населения.

Источники и литература1. Государственный архив Саратовской области. Ф. 1283. Оп. 1. Д. 22.2. Топографическое и историческое описание Саратовской губернии. – Волгоград, 2011.

- 332 -

3. Бирюкова, А.Б. Социокультурное пространство поволж-ских городов первой половины XIX века / А.Б. Бирюкова. – Самара, 2009.4. Булычев, М.В. Купцы Вакуровы / М.В. Булычев, Е.К. Мак-симов // Степные просторы. – 1995. – № 4-5. – С. 26–31.5. Духовников, Ф.В. О развитии книжной торговли в Сара-тове / Ф.В. Духовников, Н.Ф. Хованский // Саратовский край: исторические очерки, воспоминания, материалы. – Саратов, 1893. – Вып. 1. – С. 323–352.6. Канушина, Л.А. Славен род делами: купцы Вакуровы / Л.А. Канушина, А.А. Ястребкова // Библиофильские изве-стия. – Москва, 2014. – № 20. – С. 34-40.7. Кириченко, Е.И. Русский стиль. Поиски выражения нацио-нальной самобытности. Народность и национальность. Тради-ции древнерусского и народного искусства в русском искусстве XVIII начала XX века / Е.И. Кириченко. – Москва, 1997.8. Кошман, Л.В. Город и городская жизнь в России XIX столе-тия: социальные и культурные аспекты / Л.В. Кошман. – Мо-сква, 2008.9. Местное самоуправление Саратова: история и современ-ность. – Саратов, 2005.10. Некрасова, М.А. Искусство Палеха / М.А. Некрасова. – Москва, 1966.11. Очерки истории Саратовского Поволжья. Т. 1: Саратов-ское Поволжье с древнейших времен до отмены крепостного права. – Саратов, 1993.12. Очерки русской культуры XIX века. Т. 1: Обществен-но-культурная среда. – Москва, 1998.13. Семенова, А.В. Предисловие / А.В. Семенова, А.И. Аксе-нов // Купеческие дневники и мемуары конца XVIII – первой половины XIX века. – Москва, 2007. – С. 3-10.14. Славин, И.Я. Минувшее – пережитое: воспоминания / И.Я. Славин. – Саратов, 2013. 15. Смирнов, Ю.Н. Устная история «молчаливого большин-ства»: основные вехи прошлого Самары в представлениях куп-цов и мещан середины XIX века / Ю.Н. Смирнов // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. – 2013. – Т. 15, № 5-1. – С. 220-228.16. Артамонова, Л.М. Традиционные и современные методы в исследовании культуры городского населения Самары в се-редине XIX века: проблемы и результаты / Л.М. Артамонова, Ю.Н. Смирнов // Культурно-исторические исследования в Поволжье: проблемы и перспективы: материалы II Всерос. науч.-методол. семинара. – Самара, 2013. – С. 10-18.

- 333 -

17. Артамонова, Л.М. Просвещение, власть и общество в русской провинции XVIII – начала XIX вв. (Юго-восточ-ные губернии Европейской России): дис. … д-ра ист. наук / Л.М. Артамонова. – Самара, 2002. – 484 с.18. Артамонова, Л.М. Распространение книги и периоди-ческой печати в уездном городе в XVIII – первой половине XIX вв. (на примере Самары) / Л.М. Артамонова // Культура, наука, образование: проблемы и перспективы: материалы IV Всерос. науч.-практ. конф.: в 2 ч. – Нижневартовск, 2015. – Ч. I. – С. 223-227.

Артамонова Л.М.* Создание органов управления образованием

и появление новых школ в условиях трансформации уездного города

в губернский центр: Самара в 1850-е гг. **

Аннотация. В статье на основе архивных материалов рас-сматривается создание в Самаре в середине XIX в. губернских органов управления народным образованием. Вместе с тем в городе и губернии возникали новые учебные заведения. Пер-воначально это были начальные школы, но постоянно ста-вился вопрос об открытии гимназии, обязательной для гу-бернского центра.

Ключевые слова: Россия в XIX в., модернизация, созда-ние Самарской губернии, народное образование, дирекция училищ.

* Артамонова Людмила Михайловна, доктор исторических наук, профессор, заведующая кафедрой истории Отечества Са-марского государственного института культуры (Самара).

** Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ № 15 11 63002 а(р) «Трансформация Самары из уездного города в губернский центр накануне и в начале реформ середины XIX в.: архивные материа-лы и печать о переменах в административной сфере, формирова-нии гражданского общества, развитии культурной среды».

- 334 -

Artamonova L.M.Creating of educational administrative authorities and new schools during the transformation of the district

town into the center of the province: Samara in the 1850sAbstract. Creating of educational administrative authorities in

Samara in the middle of the XIX century is considered in the article on the basis of archival materials. At the same time new educational institutions appeared in the city and the province. Originally they were elementary schools, but the question of opening a gymnasium, which was obligatory for the provincial center, was discussed.

Keywords: XIX century Russia, modernization, creating of Samara province, public education, directorate of schools.

1 января 1851 года была образована Самарская губерния [20]. Среди прочих органов управления в ее административ-ном центре необходимо было создать Дирекцию училищ, ответственную за местную систему народного просвещения. Одновременно запускался процесс создания новых учебных заведений, соответствующих растущим потребностям на-селения и расширяющимся возможностям местной власти, самоуправления, общества. На ход школьного дела, кроме перемены административного статуса, влияли также обще-российские модернизационные процессы, важной составляю-щей которых, как показано в новейших исследованиях, явля-лось развитие народного образования [10], без которого было невозможно «становление личности, готовой к восприятию перемен и полагающей гражданские и политические права естественным атрибутом человека» [11, с. 35].

В целом деятельность губернских дирекций училищ, как и история школ дореформенной России, изучена недостаточно. Дореволюционные исследователи часто рассматривали их ра-боту на ограниченных временных отрезках, куда предрефор-менное десятилетие вообще не входило [19]. В других случаях и создание этих учреждений, и их функционирование в 1850-е гг. освещались очень кратко [18]. В советский период и в со-временной историографии больше внимания уделялось «ди-рекциям народных училищ», возникшим во второй половине XIX в., чем предшествующим учреждениям [8].

- 335 -

В последние годы стал заметен рост исследовательского интереса к провинциальной школе в дореформенную эпоху [6; 25], к сложившейся тогда системе управления образованием как на уровне государства [12], так и учебных округов [13]. Справед-ливо подчеркивается, что если «через учебные округа российское министерство просвещения проводило на местах государствен-ную политику в области образования в первые десятилетия XIX в.», то «непосредственными исполнителями этой политики в губерниях становились Дирекции училищ» [9, с. 7].

Создание местных учреждений управления народным об-разованием и новых школ в начальные годы существования Самарской губернии не являлось темой специальных исследо-ваний. Ликвидации этого историографического пробела по-священа настоящая работа. Основными источниками для неё стали впервые вводимые в научный оборот дела Казанского учебного округа, сохранившиеся в Национальном архиве Ре-спублики Татарстан (НА РТ), а также сведения об учителях (формулярные списки) и учебных заведениях Самарской гу-бернии, находящиеся в Российском государственном истори-ческом архиве (РГИА) в Санкт-Петербурге и Государствен-ном архиве Оренбургской области (ГАОО). Подтверждается справедливость наблюдения еще 160-летней давности о том, что «основательная история просвещения Российского госу-дарства не может быть составлена» без «частных и местных данных», в ряду которых важную роль играют «исторические описания Дирекций училищ разных губерний», основанные, прежде всего, на архивных данных [14, с. 3]. В настоящей ста-тье использованы также статистические материалы, опубли-кованные современниками [20], в том числе П.В. Алабиным [4], и последующая научная и справочная литература [7].

В данной статье речь идет только о школах, подведомствен-ных Министерству народного просвещения. Хронологические рамки ограничены 1851-1855 годами, последними в правление Николая I, и не затрагивают подготовку и начало масштабных реформ Александра II.

Вопрос о самарской дирекции училищ впервые был по-ставлен 16 августа 1850 г. Министерство народного просве-щения сообщило попечителю Казанского учебного округа В.П. Молоствову, что император Николай I распорядился о создании с 1 января 1851 г. новой губернии с центром в Сама-

- 336 -

ре. В неё должны были отойти семь уездов из Симбирской, Са-ратовской, Оренбургской губерний. Все они входили в состав Казанского округа. В силу этого Молоствову предлагалось сде-лать необходимые распоряжения, «соображаясь с действиями местного гражданского начальства по приведению вышеска-занной Высочайшей воли в исполнение» и прислать на согла-сование с министерством «подробное соображение, основан-ное на местных потребностях вновь образованной губернии» [1, д. 6390, л. 1-2 об.].

Сложности в решение данного вопроса добавляло перепод-чинение самарским властям учреждений и заведений, которые функционировали в составе других губерний, отличавшихся своими правилами и традициями [21, с. 182]. Попечитель по-считал, что, прежде всего, «со стороны учебного управления необходимо учредить новую дирекцию училищ, в состав кото-рой следует отчислить училища, состоящие в уездных городах», передаваемых из Саратовской, Симбирской и Оренбургской губерний [1, д. 6390, л. 3]. Такие школы имелись только в пяти городах из семи, вошедших в состав Самарской губернии. Это были четыре уездных училища в Самаре, Ставрополе (ныне Тольятти), Бузулуке, Бугуруслане и три приходских училища в Самаре, Бузулуке и Николаевске (ныне Пугачев).

По мнению Молоствова, в штат самарской дирекции долж-ны были войти директор, письмоводитель и писец. Кроме положенного жалованья, нужны были деньги «на канцеляр-ские припасы», «на разъезды», на найм квартир для директо-ра и канцелярии, пока не будет построено здание гимназии, в котором для них будет окончательно отведено место. Все эти расходы должны были составить ежегодно 1 752 руб. 47 коп. [1, д. 6390, л. 3-3 об.]

В Министерстве посчитали чрезмерной такую сумму рас-ходов на новую дирекцию, которая первоначально контроли-ровала всего-навсего семь городских школ и все только на-чального уровня. Для экономии средств министр народного просвещения П.А. Ширинский-Шихматов распорядился воз-ложить обязанности заведующего самарской дирекцией на штатного смотрителя уездного училища в губернском городе, официально считая его в должности инспектора. Благодаря этому, вместо жалованья освобожденного директора в 643 руб. 41 коп., повышение расходов казны составило доплату разни-

- 337 -

цы между содержанием штатного смотрителя и инспектора, а именно 300 руб. 17 коп. Суммы на разъезды и канцеляр-ские принадлежности для новой дирекции были сокращены по сравнению с запрошенными попечителем соответственно с 214,5 руб. до 100 руб. и с 71,5 руб. до 50 руб. Вместо двух штатных сотрудников в помощь директору определялся один письмоводитель (без писца) на жалованье в 171 руб. 59 коп. Всего дополнительные расходы казны в связи с образованием самарской дирекции училищ составили 621 руб. 76 коп. Это почти в три раза меньше того, что предлагал первоначально Молоствов [1, д. 6390, л. 3-4 об.].

Кроме забот о казенной экономии, руководство учебного ведомства решало кадровый вопрос о том, кто станет заве-дующим самарской дирекцией. Кандидатура действующего штатного смотрителя Самарского уездного училища 50-лет-него П.К. Сычугова на должность заведующего не рассма-тривалась, хотя за него, казалось бы, выступал целый ряд об-стоятельств. Он имел большой педагогический опыт, так как работал учителем с 1819 г. Сычугов хорошо знал местные ре-алии, поскольку почти вся его служба прошла в школах Став-рополя и Самары. Он был первым учителем в Самарском крае, получившим высшее образование, причем закончил Казан-ский университет со степенью действительного студента. На-конец, среди учителей, выходцев преимущественно из мещан и духовенства, он выделялся происхождением из личных дво-рян – офицерских детей, сам дослужился до чина коллежского асессора, дававшего потомственное дворянство, был хотя не-богатым, но помещиком, владевшим землями и крепостными людьми [2, д. 65, л. 10 об.-15].

Свой выбор руководство учебного ведомства остановило на другом учителе и чиновнике – А.П. Пономарёве. Решение о его назначении было принято министром 1 декабря 1850 г. Пономарёв и его письмоводитель были уравнены «в правах по классам должности, разряду мундиров, по пенсии с подобны-ми же должностями при гимназии», хотя та в Самаре еще не была открыта [1, д. 6390, л. 5 об.].

Заведующий самарской дирекцией училищ был пятью годами моложе Сычугова, также происходил из офицерских детей и имел чин коллежского асессора, закончил, правда, не университет, а гимназию в Вятке. Землевладений и крепост-

- 338 -

ных у него не было, лишь позднее уже после отставки он за-нялся управлением имением жены и своячениц, урожденных сестёр Бланк, оно находилось в Кокушкино и стало известным благодаря ссылке сюда знаменитого племянника – студента Во-лоди Ульянова. Пономарёв с 1823 г. работал в школах городов Севера и Урала: Глазова, Соликамска, Кунгура, Екатеринбурга. Последним местом его службы стала должность штатного смо-трителя в Пермском уездном училище [2, д. 1770, л. 52-62].

Преимуществом Пономарёва стало то, что у него был опыт руководства школой в губернской Перми (с 1845 г.) и посто-янных контактов с органами управления губернии. Сычугов с властями такого уровня общался лишь на расстоянии путем переписки и нечастых поездок в губернский центр.

Пономарёв был на хорошем счету у руководства округом. В его формулярном списке есть несколько благодарностей попечителя «за отлично-усердную службу», в том числе «за метеорологические наблюдения», «за отличное состояние Фи-зического кабинета и за похвальное и успешное стремление к обогащению себя новыми полезными знаниями». Перечисле-ны также различные денежные награды, «знаки отличия бес-порочной службы». В 1831 г. он, работая в училище в Глазове, выполнял обязанности «попечителя по предохранительным мерам от болезни холеры в Глазовском уезде». В Самаре ему было «министром народного просвещения поручено цензу-рование Самарских губернских ведомостей» [2, д. 1770, л. 56 об.-59, 61 об.-62].

Заметно, что Пономарёв был активнее Сычугова и по непо-средственной службе, и в общественной деятельности, а пото-му больше подходил для заведывания народным образовани-ем в масштабе губернии. Под его началом самарская дирекция училищ открылась 29 января 1851 г. [1, д. 6390, л. 54 об.].

Сычугову же было предложено занять место Пономарёва в Пермском уездном училище, с чем самарский штатный смо-тритель согласился. Переезд был «облегчен» гибелью всего личного имущества в страшном пожаре 1850 г. Единственно, о чём попросил Сучугов – о денежном пособии и прогонных деньгах. «Пособие на путевые его издержки» в размере 100 руб. серебром ему было выделено из средств училищ Перм-ской губернии [1, д. 6390, л. 17, 52].

- 339 -

Упомянутое выше бедствие вообще парализовало работу школ в Самаре. От его последствий Сычугов не оправился лично и не сумел их сделать как администратор. Пономарёв сообщал из Самары 6 февраля: «После бывшего в июне месяца 1850 года в Самаре пожара, истребившего с лучшею частью города и нанимаемую в частном доме Самарским уездным и приходским училищами квартиру, и совершенно все училищ-ное имущество и дела, до настоящего времени эти заведения остаются без всяких занятий и ученики распущены» [1, д. 6390, л. 32].

Первой заботой нового штатного смотрителя и директо-ра училищ стало принятие срочных мер по возобновлению школьных занятий: «Я ныне приискал каменный дом мещани-на Чайникова, в верхнем этаже которого могут довольно удоб-но поместиться оба училища за 300 руб. серебром в год». Цену аренды Пономарёв считал «еще очень умеренною», учитывая ситуацию в городе после пожаров, открытия «губернских присутственных мест», прибытия множества «чиновников губернских штатов», испытывавших потребность в квартирах [1, д. 6390, л. 32-32 об.].

По условиям аренды домовладелец должен был снабжать школы водой, а «училища обязуются отапливать и содержать чистоту в своих помещениях и в ретирадном месте на свой счёт». Контракт был заключен 20 февраля, а 12 марта 1851 г. учёба в самарских уездном и приходском училищах возоб-новилась [1, д. 6390, л. 49, 51]. Нетрудно заметить, что работа училищ останавливалась после пожара на 9 месяцев, из кото-рых месяц с небольшим ситуацией занимался и смог её раз-решить Пономарёв. Не имеет под собой оснований давнее и бытующее до сих пор в самарском краеведении утверждение о прекращении работы уездного училища до весны 1852 г. [4, с. 63; 7, с. 21].

Хотя Пономарёв испрашивал позволения сделать расходы по школе, в том числе на изготовление «необходимой классной мебели», у своего начальства [1, д. 6390, л. 33], но деньги на по-мещение и другие хозяйственные нужды погоревшего училища должны были тратиться не казенные, а общественные. В этом не было ничего странного, поскольку финансовые дела местно-го самоуправления, территориальных общин или благотвори-телей находились под жестким контролем коронных властей.

- 340 -

Средства на эти цели поступили из двух основных источ-ников. Почетный смотритель Самарского уездного училища помещик Б.П. Обухов «изъявил свое желание внести в тече-ние трех лет» 450 руб. серебром на опекаемое им учебное заве-дение. Городское общество решило, «по добровольному оно-го приговору», проводить сбор ежегодной суммы в 316 руб. 46 коп. на найм квартиры для самарских школ «впредь до устройства собственного своего училищного дома» [1, д. 6390, л. 32 об.]. Отметим, что на траты в пользу уездного и приход-ского училища горожане согласились в условиях, когда у мно-гих погибли или пострадали собственные дома, а здание «об-щества градского», где располагались учреждения местного самоуправления, было уничтожено огнем полностью со всем имуществом, кроме стола с зеленым сукном и портрета импе-ратора [23, с. 249].

Позволив использовать общественные средства в соответ-ствии с предложениями штатного смотрителя, министр про-свещения заодно решил сократить казенные траты. 7 марта 1851 г. Ширинский-Шихматов сообщил Молоствову об отказе назначить «до 300 руб. серебром в год на наём квартиры для инспектора, заведывающего Самарскою дирекцию училищ и его канцелярии». Мол, «означенный чиновник занимает и должность штатного смотрителя Самарского уездного учили-ща, должен пользоваться квартирою в этом училище, где так-же может находиться и канцелярия его, не требующая по со-ставу своему значительного помещения» [1, д. 6390, л. 32 об.].

8 апреля попечитель переслал министру разъяснение По-номарёва, что «квартира, нанятая для двух училищ у мещани-на Чайникова, состоит всего из 5-ти комнат» и разместиться там заведующему дирекцией с канцелярией невозможно. Тот был вынужден снять «для себя и для канцелярии» квартиру также «из 5 небольших комнат» за 300 руб. серебром, «не счи-тая расходов на отопление». Сумма эта была непосильна «для чиновника, который на все содержание получает в год 514 руб. 60 коп.», особенно с учетом возросшей дороговизны жизни в Самаре, одновременно и погоревшей, и ставшей губернским городом. Попечитель поддержал Пономарёва в просьбе о вы-плате тому квартирных из «экономических сумм», то есть сэ-кономленных средств самарской дирекции училищ [1, д. 6390, л. 54-54 об.].

- 341 -

На этот раз доводы показались Ширинскому-Шихматову убедительными. 25 мая министр разрешил использовать 300 руб. серебром в год из «экономических сумм учебных училищ самарской дирекции» в качестве квартирных до того момента, пока Пономарёв и его канцелярия не смогут занять «помеще-ние в училищном доме» [1, д. 6390, л. 54-54 об.].

За административно-хозяйственными проблемами не были забыты основные просветительские задачи самарской дирек-ции. Самым заметным в ее работе стало увеличение числа учебных заведений. Несмотря на сложную ситуацию в городе в 1851 г., и даже благодаря ей, поскольку население в ставшей губернским центром Самаре быстро стало расти, Пономарёв сделал «представление о необходимости открыть 2-е приход-ское училище в другой части города» также «на счёт городских средств». Помощь заведующему дирекцией оказал губернатор С.Г. Волховский, «пригласивший» городское общество к обсуж-дению данного вопроса. Горожане постановили приговором собрать необходимые 450 руб., и 28 января 1852 г. второе при-ходское училище в Самаре было открыто [4, c. 65-66].

Внимание было обращено и на другие города губернии, особенно на те, где не было школ. Наиболее простой и одно-временно запущенной оказалась ситуация в Бугульме. Еще в 1820 г. (!) дворянство Бугульминского и Белебеевского уездов Оренбургской губернии собрало крупную сумму денег на от-крытие училищ в своих уездных городах. Деньги так и лежали на банковском счете, на них росли проценты, а школ так и не было. О них вспомнили при передаче Бугульминского уезда в Самарскую губернию [1, д. 6625, л. 1-1 об.].

25 августа 1851 г. половина пожертвованных денег с нако-пившимися процентами в виде банковского билета на сумму 625 руб. 84 ¼ коп. серебром была отослана в Самарскую дирек-цию училищ. Попечитель учебного округа предупредил Поно-марёва, что эти средства могут быть потрачены исключительно на устройство училища в Бугульме [1, д. 6625, л. 6-6 об.].

Первоначально здесь было создано приходское училище, которое в 1851 г. намеревалась открыть еще Оренбургская ди-рекция, но передала все «дела, касающиеся до учреждения в Бугульме училища», в Самару [3, л. 119-119 об.]. Это училище должно было подготовить контингент учителей и учащихся для будущего уездного училища. 5 июня 1854 г. Пономарёв

- 342 -

обозрел эту приходскую школу и составил хорошее впечат-ление о состоянии её здания (наёмного частного деревянного дома), внешности и нравственности учеников, ходе обучения. В ней было 48 школьников, из которых 11 были детьми дворян и чиновников, 30 – купцов и мещан, 7 – разночинцев и кре-стьян. Пономарёв счёл, что «число учащихся достаточно» для открытия в Бугульме уездного училища, что и произошло на следующий день 6 июня [1, д. 6959, л. 12-13 об.].

Конечно, это не было личное решение Пономарёва. Об открытии уездного училища в Бугульме было заявлено на очень высоком уровне. Дело в том, что Комитет министров, рассмотрев отчет за 1853 г. самарского губернатора, которым стал К.К. Грот, обратил внимание нового министра народно-го просвещения А.С. Норова на недостаточное количество учебных заведений в Самарской губернии. Этот недостаток имел отрицательное «влияние на народную нравственность» и представлял «одну из причин огрубелости жителей края» [1, д. 6966, л. 1].

В ответ на это замечание Норов поспешил весной 1854 г. заверить Комитет министров, что «устранение недостатка в Самарской губернии учебных заведений ведомства Мини-стерства народного просвещения, составляет предмет особен-ной заботливости сего министерства и таковой недостаток по возможности устраняется». Показательным в плане приня-тия мер по устранению этого недостатка должно было стать устройство уездного училища в Бугульме, которое министр народного просвещения пообещал открыть «в текущем году» [1, д. 6966, л. 1 об.]. В этом контексте понятна фраза, которую внес Пономарёв в графу «Особые замечания» в обзоре учи-лищ самарской дирекции 1854 года: «Недостаток в г. Бугульме уездного училища отстранен открытием 6 июня сего заведе-ния» [1, д. 6959, л. 13 об.].

Правда, дальнейшие попытки Норова возбудить вопрос об открытии гимназии в Самаре и новых уездных училищ в гу-бернии встретили противодействие Министерства финансов. Признав «умножение числа учебных заведений на счёт казны в настоящее время невозможным», Норов попросил попе-чителя Казанского учебного округа «до того времени, когда представится возможность открыть в Самарской губернии гимназию и новые уездные училища» озаботиться созданием

- 343 -

приходских училищ, в финансировании которых государство участия не принимало. «Изыскание способов содержания тако-вых» зависело от местных властей и общин [1, д. 6966, л. 2-2 об.].

Вопрос, где можно открыть новые приходские училища, Молоствов переадресовал Пономарёву. Тот указал на Новоу-зенск, единственный уездный центр губернии, где вообще не было школ, подведомственных Министерству народного про-свещения, а также на Ставрополь и Бугуруслан, в которых при уездных училищах имелись приготовительные классы, кото-рые можно было бы преобразовать в самостоятельные при-ходские училища [1, д. 6966, л. 4].

В Ставрополе это намерение не было реализовано до 1867 г. [26, с. 54]. В Бугуруслане же заведующему дирекцией училищ при поддержке губернатора Грота удалось склонить городское общество принять приговор о сборе средств на приходское училище по 1,5 руб. с каждого купеческого капитала и по 6 коп. «с каждой мещанской души» [1, д. 6966, л. 5 об.].

В результате в 1855 г. удалось открыть приходские училища в Бугуруслане (21 февраля), Новоузенске (17 апреля), а 22 де-кабря в Самаре было создано частное женское училище г-жи Визенталь [1, д. 7004, л. 411 об.-412]. С учетом его и приго-товительного класса в Ставрополе число училищ ведения Са-марской дирекции достигло 14, в которых в 1855 г. было следу-ющее количество руководителей, учителей и законоучителей [20, с. 4, 16-17]:

Учебные заведения количе-ство школ

штатные смотри-

тели

почетные смотри-

тели

законо-учите-

ли

учите-ля

Уездные училища 5 5 4 5 17Приходские учи-лища

7 6 7

Приготовительный класс при уездном училище

1 1

Частное заведение и освидетельство-ванные домашние учителя

1 7

ВСЕГО 14 5 4 11 32

- 344 -

К 1 января 1856 г. в этих школах насчитывалось учащих-ся: в уездных училищах – 287 чел., в приходских – 571 чел., в частных заведениях – 11 чел. Среди них был 841 мальчик и 28 девочек. Они происходили из детей дворян и чиновников (160 чел.), купцов и мещан (490 чел.), разночинцев и крестьян (219 чел.) [1, д. 7004, л. 413-413 об.]

Повторяющиеся утверждения о том, что начальные (уездные и приходские) училища в городах при Николае I (по Уставу 1828 года) предназначались почти исключительно для детей низших сословий, купцов и мещан, как видим, отражают более намере-ния, нежели реалии эпохи [24, с. 72]. Эти школы, по сути, оста-вались всесословными учебными заведениями [5, приложение 23, с. 319], как и в предыдущее царствование Александра I или как народные училища во времена Екатерины II.

Интересно также рассмотреть источники их материаль-ного и денежного содержания. Об этом говорят следующие данные 1855 г. о помещениях и финансировании. В городах Самарской губернии училища, подведомственные Министер-ству народного просвещения, располагались «в собственных исправных домах (3 школы), «в наемных от обществ» (2), «в наемных на счет самих заведений» (5), в одних зданиях «вме-сте с другими заведениями» (3). На их содержание поступило в 1855 г. 10 314 руб. 82 коп. Почти ¾ этих средств поступили из государственного казначейства, а именно 7 333 руб. 36 коп. Из губернского приказа общественного призрения было по-лучено 141 руб. 44 коп., от городских обществ – 2 330 руб. 25 ¾ коп., а «разных неокладных доходов», в том числе пожертво-ваний и взносов от почетных смотрителей – 500 руб. 76 ¼ коп. [1, д. 7004, л. 417-417 об.].

Даже в самом конце николаевского царствования, когда за-метно проявлялся внутриполитический, финансовый, идей-ный кризис, российское самодержавие оставалось основным двигателем модернизации в культурной и образовательной сфере, что подтверждают современные исследователи [15]. Административная и финансовая поддержка, оказанная цен-тральными и местными властями школам Самарской губернии в это время, полностью согласуется с выводами Б.Н. Миронова: «В период империи именно государство, в особенности вер-ховная власть, являлось главным поборником просвещения и прилагало все возможные усилия для его распространения.

- 345 -

Именно государство создало в стране целостную систему на-чального, среднего и высшего образования и финансировало ее» [17, c. 81].

Тем не менее начальный уровень образования удовлетво-рял далеко не все население, особенно представителей приви-легированных сословий. Отказ из-за финансовых проблем от устройства гимназии в Самаре лишал город средней школы вплоть до начала правления Александра II. Новая страница в истории Самарской дирекции и образования в Самарском крае открылась 18 декабря 1855 г., когда новый император по-велел приступить к открытию гимназии в Самаре. На её со-держание, несмотря на ещё не закончившуюся войну, с 1 ян-варя 1856 г. дополнительно выделялись из государственного казначейства средства, сравнимые со всеми предшествующи-ми ежегодными казенными тратами на Самарскую дирекцию, а именно 6 961 руб. 45 коп. серебром, да сверх того 621 руб. 76 коп. на наём помещения [1, д. 7204, л. 1].

Наступала новая эпоха, когда «кризис, вызванный Крым-ской войной», сдерживавший реализацию планов школьного строительства, «плавно перешел в социально-экономическую перестройку российского общества, начавшуюся, по крайней мере, за 5 лет до объявления манифеста об освобождении по-мещичьих крестьян» [16, c. 144]. Реформы должны были за-тронуть и сферу образования. Однако эта страница истории требует специального изучения.

В любом случае, еще до начала кардинальных общерос-сийских преобразований и создания в Самаре гимназии, с открытием которой дирекция самарских училищ могла бы за-работать в полной мере, новые местные структуры учебного ведомства внесли существенный вклад в развитие народного просвещения. В течение 1851-1855 гг. удалось расширить сеть начальных школ и увеличить число школьников, тем самым повышая образовательный уровень населения города и губер-нии в целом, в том числе готовя почву для будущего устрой-ства средних общеобразовательных школ для мальчиков и девочек. Кроме усилий властей, всё более заметным и весо-мым становился вклад общества и местного самоуправления в школьное дело.

- 346 -

Источники и литература1. Национальный архив Республики Татарстан (НА РТ). Ф. 92. Оп. 1. Д. 6390, 6625, 6959, 6966, 7004, 7204.2. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 733. Оп. 45. Д. 65; Ф. 1349. Оп. 3. Д. 1770.3. Государственный архив Оренбургской области (ГАОО). Ф. 73. Оп. 2. Д. 86. 4. Алабин, П.В. Самара: 1586-1886 годы / П.В. Алабин. – Са-мара, 1992. – 248 с.5. Бирюкова, А.Б. Социокультурное пространство поволж-ских городов первой половины XIX века / А.Б. Бирюкова. – Самара, 2009. – 324 с.6. Бирюкова, А.Б. Социокультурный облик образовательных учреждений провинциальных городов дореформенной Рос-сии (по материалам Среднего Поволжья) / А.Б. Бирюкова // Наука и культура России. – Самара, 2011. – С. 17-19.7. Годы и события. Хроника (к 150-летию Самарской губер-нии): в 2 т. – Т. 1. (1851-1920). – Самара, 2000. – 307 с.8. Голикова, О.А. Проекты создания и открытие Дирекции народных училищ Западно-Сибирского учебного округа // О.А. Голикова // Актуальные проблемы исторических иссле-дований: взгляд молодых ученых: сб. материалов I Всерос. мо-лодежной науч. конф. – Новосибирск, 2011. – С. 111-116.9. Громова, Н.Ф. Из истории создания в Крыму в первой по-ловине XIX в. сети государственных начальных учебных заве-дений / Н.Ф. Громова // Таврический научный обозреватель.– 2015. – № 3. – С. 6-10.10. Дашкевич, Л.А. Образование как фактор модернизации российской провинции / Л.А. Дашкевич // Модернизация в цивилизационном контексте: российский опыт перехода от традиционного к современному обществу. – Екатеринбург, 2011. – С. 93-113.11. Досекин, Е.С. Евгений Николаевич Трубецкой – обще-ственный и политический деятель: дис. … канд. ист. наук / Е.С. Досекин. – Самара, 2013. – 193 с.12. Иерусалимская, С.Ю. Система государственного управления народным образованием в первой половине XIX в. / С.Ю. Иеру-салимская // Развитие российской государственности и Ярос-лавский край: материалы Всероссийской науч.-практ. конф.– Ярославль, 2014. – С. 239-246.13. Игнатовец, Л.М. Белорусский учебный округ: систе-ма управления / Л.М. Игнатовец // Ученые записки УО ВГУ им.П.М. Машерова. – 2011. – Т. 12. – С. 12-20.14. Исторические записки Дирекции училищ Новгородской губернии. – Новгород, 1855. – 48 с.

- 347 -

15. Климкина, Э.В. Меры правительства в сфере высшего и среднего образования в последние десять лет правления Николая I / Э.В. Климкина // Вестник НИИ гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия. – 2016. – №3 (39). – C. 13-19.16. Миронов, Б.Н. Жизненный уровень населения России в ХIX – начале ХХ в. Ч. II / Б.Н. Миронов // Вестник Санкт-Петербург-ского университета. Сер. 2. История. – 2009. – №2. – С. 134-147.17. Миронов, Б.Н. Культурный капитал России за тысячу лет / Б.Н. Миронов // Экономическая политика. – 2013. – № 1. – С. 62-95.18. Мисюрев, А.И. Краткие сведения по истории дирекции училищ Томской губернии / А.И. Мисюрев. – Томск, 1913. – 86 с.19. Отто, Н.К. Вологодская дирекция училищ до 1850 года / Н.К. Отто. – [Санкт-Петербург, 1866]. – 198 с.20. Отчёт по Казанскому учебному округу за 1855 год. – Б.м., [1856]. – 47 c.21. Смирнов, Ю.Н. Взаимоотношения администрации, обще-ства и самоуправления в Самарской губернии середины XIX в.: от местных инициатив к общегосударственным реформам / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самарского государственного уни-верситета. – 2015. – № 11 (133). – С. 181-192.22. Смирнов, Ю.Н. К 160-летию Самарской губернии: зачем и как она была создана? / Ю.Н. Смирнов. – Самара, 2011. – 16 с.23. Смирнов, Ю.Н. Переход с охранительных на реформист-ские принципы устройства Самарской губернии в первое де-сятилетие ее существования: губернаторы С.Г. Волховский и К.К. Грот (1850-е гг.) / Ю.Н. Смирнов // Модернизация куль-туры: порядки и метаморфозы коммуникации: материалы III Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2015 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГИК; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесо-ва, Л.М. Артамоновой. – Самара: Самар. гос. ин-т культуры, 2015. – Ч. I. – С. 246-253.24. Хабалева, Е.Н. Положение начального светского образо-вания в Российской империи в 50-е гг. XIX века (на примере Орловской губернии) / Е.Н. Хабалева // Ученые записки Ор-ловского государственного университета. Серия: Гуманитар-ные и социальные науки. – 2015. – № 3 (66). – С. 71-73.25. Хвостова, И.А. Народное образование как одно из направ-лений государственной политики в первой половине XIX в. (по материалам Нижегородской губернии) / И.А. Хвостова // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – 2013. – № 9-2 (35). – С. 198-204.26. Якунин, В.Н. Город Святого Креста (Церковная история горо-да Ставрополя-Тольятти) / В.Н. Якунин. – Тольятти, 2007. – 288 с.

- 348 -

Смирнов Ю.Н.* Воздействие социального и культурного пространства

провинциального города на формирование элементов гражданского общества

(по материалам Самары в эпоху подготовки и реализации Великих реформ)**

Аннотация. Самара в середине XIX столетия была не только самым молодым губернским центром, но и одним из лидеров в осуществлении социальных и культурных преобразований в русской провинции. Одним из доказательств тому стало появ-ление и развитие здесь такого элемента гражданского общества, как добровольные ассоциации, что и показано в статье.

Ключевые слова: Россия в XIX в., Самарская губерния, гражданское общество, добровольные общественные ассоци-ации, модернизация.

Smirnov Y.N.The impact of social and cultural space of the provincial city on the formation of civil society (Samara in the era

of the preparation and the implementation of the Great Reforms)

Abstract. In the middle of the XIX century Samara was the youngest provincial center and the leader in the implementation of social and cultural transformations in the Russian province. Such elements of civil society as voluntary associations became the proof to this thesis. Their emergence and development in the Samara region is considered in the article.

* Смирнов Юрий Николаевич, доктор исторических наук, про-фессор, декан исторического факультета Самарского националь-ного исследовательского университета им. академика С.П. Коро-лева (Самара).** Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ № 15 11 63002 а(р) «Трансформация Самары из уездного города в губернский центр накануне и в начале реформ середины XIX в.: архивные материа-лы и печать о переменах в административной сфере, формирова-нии гражданского общества, развитии культурной среды».

- 349 -

Keywords: XIX century Russia, Samara province, civil society, voluntary public associations, modernization.

Начиная с 1980-х гг., в российской историографии прои-зошла актуализация изучения развития в дореволюционной России «гражданского общества – относительно свободной от государственного принуждения сферы жизни» [30, с. 5-6]. За три последних десятилетия накоплен богатый материал и сде-ланы ценные наблюдения, в том числе обобщенные в коллек-тивных монографиях [29] и сборниках с участием отечествен-ных и зарубежных учёных [21], которые вызвали серьезные и интересные отклики [26]. В дискуссию о наличии, сроках появления, критериях гражданского общества [33] свой вклад вносят и исследования по российским регионам [23]. К сожа-лению, они мало касаются предреформенных лет или само-го начала преобразований в царствование Александра II, да и проведены далеко не по всей провинциальной России. Это определило наше обращение к данной теме на материалах Са-мары середины XIX в. Исследовательский интерес к времени и месту обусловлен тем, что общероссийские модернизацион-ные процессы проявились здесь более ярко, благодаря нало-жению на них административных преобразований.

О наличии признаков зарождения гражданского общества в деятельности органов сословного или территориального представительства, в публикациях прессы и формировании общественного мнения применительно к Самаре середины XIX в. уже высказывался автор данной статьи [31] и другие исследователи [12]. Рассмотрим теперь примеры и условия возникновения такого элемента гражданского общества, как добровольные ассоциации.

В 1851 г. Самара стала центром губернии, что ускорило про-цесс развития городской и социально-культурной инфраструк-туры [15]. С точки зрения автора известных трудов Дж. Брэдли, «маркерами гражданского общества» являются именно ур-банизация, образование и развившиеся под их воздействием когнитивные способности жителей, а не их классовая принад-лежность [17]. Это дало основание нацелить поиск фактов и яв-лений, которые можно связать с появлением элементов граж-данского общества в провинциальных городах, прежде всего, на учреждения и работников народного просвещения, на об-

- 350 -

щественные группы, обладавшие знаниями и стремившиеся не только к их получению, но и к широкому распространению. В связи с этим особый интерес в качестве источников пред-ставляли неопубликованные документы Казанского учебного округа, Самарской дирекции училищ, органов местной власти и самоуправления, деятелей культуры. Они находятся в фон-дах Центрального государственного архива Самарской обла-сти (ЦГАСО), Национального архива Республики Татарстан (НА РТ), Рукописного отдела Института русской литературы РАН (РО ИРЛИ), Научного архива Русского географического общества (НА РГО). Привлекались также периодические, опу-бликованные справочные и статистические издания.

При выборе методологического ориентира учитывалось, что в ходе обсуждения проблем гражданского общества в до-революционной России весьма убедительную точку зрения представил Б.Н. Миронов, в трудах которого, включая самые новые и объемные, формирование гражданского общества занимает одно из центральных мест [28]. Она базируется на непротиворечивой теоретической основе модернизационного подхода и продвинутых методиках работы с источниками. Со-гласимся с тем, что в России основные элементы гражданского общества, а именно «общественное мнение, независимая прес-са, политические партии, представительные организации и до-бровольные ассоциации – в развитой форме появились только в пореформенное время», но некоторые из них начали форми-роваться еще с правления Екатерины II [27, с. 164, 172-173].

В российских условиях добровольные ассоциации имели первенство по времени появления и темпам создания перед рядом других элементов гражданского общества. В России они стали возникать в последней трети XVIII в. Их число про-должало расти в первой половине XIX в. Однако первоначаль-но добровольные ассоциации затрагивали, в большинстве случаев, обитателей столиц и мало влияли на жителей русской провинции. Так, участие просвещенных провинциалов, в том числе из Самарского края, в качестве корреспондентов Воль-ного экономического (ВЭО) или Русского географического обществ (РГО), иных ученых собраний связывало каждого из них индивидуально со столичной организацией. Однако оно не приводило к прочным контактам между ними самими, к

- 351 -

созданию территориальных отделений этих обществ или их филиалов, даже неформальных.

Примечателен следующий факт. В середине 1850-х гг. в Са-маре одновременно работали над своими регионоведческими сочинениями два замечательных исследователя. В сбор исто-рико-этнографических сведений для РГО через учебное ве-домство в 1853 г. был вовлечен и активно включился учитель, а затем штатный смотритель самарского уездного училища Г.Н. Потанин [14]. В 1857 г. через самарского губернатора К.К. Грота поручение руководства РГО по описанию прибрежных территорий Самарского края было передано и превосходно выполнено чиновником особых поручений Н.А. Вороновым [31]. С учетом незначительного числа образованных людей и просто служащих в казенных учреждениях еще относитель-но небольшого города Самары они не могли не быть знакомы. Однако в тексте их сочинений или в иных источниках нет ни свидетельств о каком-либо их сотрудничестве, ни просто сле-дов интереса к трудам друг друга.

Для невысокого уровня самоорганизации в провинци-альном обществе также показательна неудача попыток орга-низовать кружки любителей словесности Потаниным, кото-рый был именно учителем русского языка [9, л. 2]. Открытие «литературных бесед» в Самаре упоминается в рукописи его выступления перед «собеседницами» в 1855 г. [7, л. 2-5 об.]. Однако сведений об успешности или продолжении этого на-чинания не имеется. В Бугульме, куда Потанина перевели из Самары, возможности для реализации собственного творче-ского потенциала и повышения культурного уровня жителей оказались еще ограниченнее. Организовать литературные чтения для местной публики не удалось, поскольку та имела другие предпочтения. Потанин писал: «В то время как я по-слал пригласительные билеты, уездный генерал послал лакея просить к себе в карты, и на литературном нашем вечере со-брались только поп и две пожилые барышни, которые карт и генерала терпеть не могли» [8, л. 110].

Всё же в годы Крымской войны (1853-1856) на волне па-триотических чувств происходит активизация самарской об-щественности [11]. Это было, впрочем, характерно для всей России [24].

- 352 -

На повышении общественной активности также сказалось тесное взаимодействие с местными органами сословного и территориального самоуправления, представлявшими раз-ные слои населения. Оно было присуще для стиля управления самарского губернатора К.К. Грота (1853-1860) при решении административных задач, социальных проблем, вопросов в сфере благоустройства, культуры, образования [13].

Однако самым действенным толчком к созданию здесь первых по-настоящему добровольных ассоциаций стало рас-ширение культурного пространства Самары в результате от-крытия гимназии в 1856 г. и снятия ряда ограничений с об-щественных инициатив после прихода годом раньше к власти Александра II и окружавших его реформаторов. Эти два собы-тия, одно регионального, а другое общероссийского уровня, со-впали по времени не случайно. Хотя Николай I инициировал создание Самарской губернии, но он так и не дал позволения на открытие здесь гимназии, отдав решение этого вопроса на усмотрение министерства финансов. Реакция данного ведом-ства была предсказуемой. Министру народного просвещения А.С. Норову, ходатайствовавшему об устройстве гимназии в Самаре, было указано, что «по настоящему затруднительному положению государственного казначейства» (началась Крым-ская война) открытие подобного учебного заведения следует «отложить до более благоприятных обстоятельств» [1, л. 2]. Эти два «благоприятных обстоятельства», смена на престоле и окончание войны, в равной мере поспособствовали как началу реформ во всей России, так и появлению гимназии в Самаре.

В свою очередь увеличение в результате открытия гимна-зии числа учителей, причем высокого образовательного уров-ня, насытило небогатую на творческие и граждански активные элементы провинциальную среду. Вот один из ярких приме-ров. Зимой 1858/59 гг. учитель французского языка Самарской гимназии Матьё организовал филармоническое общество. Уже 26 марта 1859 г. его участниками был дан «вокальный, инструментальный концерт с целию приобретенья учебных пособий для гимназии». Матьё, в качестве «распорядителя», и другие члены этого общества решили на «сборы с таковых концертов» в первую очередь «купить рояль для гимназии, чтобы ученики учились петь». Обучать «их этому искусству» обещал сам Матьё [2, л. 1-1 об.].

- 353 -

Заведующий дирекцией самарских училищ Ангерман уви-дел в деятельности филармонического общества не просто организацию очередного благотворительного вечера, которые всё чаще проводились в Самаре. Так, в 1853 г. в доме уездно-го предводителя дворянства состоялся любительский кон-церт, а собранные средства были направлены для создания детского приюта [20, с. 23-24]. В 1857-1859 гг. «устраивались неоднократно» литературно-музыкальные вечера, домашние спектакли и концерты в пользу открытия в городе среднего учебного заведения для девочек [10, с. 204]. Ангерман спра-ведливо отметил важность инициативы любителей музыки «для распространенья вкуса и любви к искусству в общество» и представил её «особенному вниманию» руководству Казан-ского учебного округа [2, л. 1 об.].

Исполняющий обязанности попечителя округа Ф.Ф. Весе-лаго объявил благодарность за «такое теплое участие к раз-витию эстетического вкуса». Было дано разрешение «в виде опыта» начать «с начала будущего учебного года» обучение пению «желающих учеников» [2, л. 2-2 об., 5]. Рассматривая филармоническое общество как общественно полезную дея-тельность, учебное начальство приняло решение «не стеснять её по своей службе» [2, л. 1 об.].

Не менее показателен для эпохи пример того, какое самоде-ятельное начинание могло восприниматься как не ведущее к общественной пользе. Так, негативной оказалась реакция учеб-ного руководства на попытку создания «Учено-Литературного общества членов Самарской Гимназии». Главной причиной не-приятия инициативы стало намерение организаторов сделать это общество закрытым. По проекту устава на его заседания не допускались «лица, не принадлежащие к учащему сословию Министерства народного просвещения», т. е. не являющиеся преподавателями гимназии и уездных училищ [3, л. 1 об.].

Ф.Ф. Веселаго 31 марта 1859 г. сообщил, что он отказыва-ется ходатайствовать перед министром народного просвеще-ния об учреждении такого литературного общества, которое будет «состоять из членов педагогического совета гимназии» и представлять собой «в сущности тот же самый совет». По мнению управляющего учебным округом, «отстранение от об-щества всех лиц, кроме членов педагогического совета, едва ли будет полезно для популярности» данного начинания. Вы-сокопоставленный чиновник эпохи наступавших либераль-

- 354 -

ных реформ справедливо заметил, что «чем оно будет открытее и иметь больше членов, тем будет более общего сочувствия» к нему. Веселаго считал, что предполагаемыми учеными трудами можно пока заняться без создания специального общества, под-готовить их к обнародованию, а за это время следует добиться расположения «публики», «обдумать все подробности устава», а затем уже выходить с ходатайством к министру [3, л. 4-5].

Среди заметных гражданских инициатив, реализуемых са-марскими учителями накануне и в начале Великих реформ, следует отметить объединение педагогических, общественных и административных ресурсов для создания в Самаре вос-кресной школы. Как и во всей России, движение по созданию открытых и бесплатных массовых училищ по ликвидации не-грамотности среди молодежи и взрослых, лишенных система-тического образования, было вызвано примером, поданным интеллигенцией Киева при поддержке попечителя Киевского учебного округа великого хирурга и выдающегося педагога Н.И. Пирогова. В Самаре эту идею раньше других поддержали штатный смотритель уездного училища И.К. Лавров (женатый на родной тете В.И. Ульянова-Ленина), и учитель Я. Кучин, ко-торые обратились к директору самарских училищ Ангерману, а тот поддержал их 30 ноября 1859 г. в своем представлении управляющему Казанским учебным округом [4, л. 1-2]. В ходе обсуждения и переписки по этому вопросу, в которой была запрошена и получена ценная информация непосредственно из Киева [4, л. 5-5 об.], самарская воскресная школа приобрела своеобразные черты, сближавшие её со школами на горноза-водском Урале, в значительной мере рассчитанными на масте-ровых людей и их детей [22].

16 марта 1860 г. исполняющий обязанности попечителя Казанского учебного округа П.П. Вяземский дал разрешение на открытие в помещении самарского уездного училища воскрес-ной школы «для детей ремесленного класса» [4, л. 8]. «Личное наблюдение» за этой школой было возложено на нового руково-дителя Самарской гимназии и дирекции училищ В.Г. Варенцова. Благодаря его «Самарским письмам», опубликованным в «Мо-сковских ведомостях», самарский опыт воскресного обучения подмастерьев и учеников самарских ремесленников получил общероссийскую известность [18]. В нём особенный интерес вызывает столь желательное при становлении гражданского об-щества согласие коронных властей и местного самоуправления.

- 355 -

Оно было продемонстрировано в хлопотах по привлечению учащихся к этой школе, предпринятых совместно управляющим губернией А.А. Арцимовичем и градским головой В.Г. Буреевым, известным в самарском регионоведении своим бескорыстным служением интересам города [16, с. 59; 34].

В качестве преподавателей в работе воскресной школы приняли участие учителя гимназии и других учебных заведе-ний города, их учащиеся – семинаристы и гимназисты, а так-же чиновники и медики [10, с. 287-288]. К сожалению, широко развернувшееся в России движение по открытию этих школ было скоро прервано. Революционеры-радикалы в некоторых случаях (не в Самаре) пытались использовать их для пропа-ганды, а правительство из опасения потерять над ними кон-троль поступило просто и неконструктивно: «10 июня 1862 г. был издан указ о закрытии всех воскресных школ впредь до утверждения нового положения о них» [22, с. 64]. Эта же участь постигла и школу в Самаре.

Позже воскресные школы для детей и взрослых стали вновь устраиваться, но уже как церковные. В 1866-1867 гг. они поя-вились при Самарской духовной семинарии и некоторых хра-мах города [10, с. 140-142]. Одновременно в 1866 г. в Самарской епархии были учреждены воскресные собеседования священ-ников с прихожанами по вопросам веры и нравственности [36, с. 94]. Духовенство тоже оказалось затронуто процессом акти-визации общественной жизни, пытаясь подойти по-новому к осмыслению и решению современных проблем с христианской точки зрения [25, с. 71-72]. В стремлении укрепить влияние на население, оградить его от влияния иных конфессий, в Самар-ской губернии был создан епархиальный комитет православ-ного миссионерского общества [35, с. 22]. В его деятельности участвовали представители как духовенства, так и купечества, дворянства, учительства, чиновничества [10, с. 154-155].

История же воскресных школ в 1859-1862 гг. показала силь-ный потенциал зарождающегося гражданского общества в об-ласти просвещения, который затем был в определенной мере реализован в поддержке земских и других образовательных начинаний пореформенной эпохи. Так, «новою попыткой вро-де устройства воскресной школы» современники считали со-здание в 1872 г. в Самаре Общества распространения в народе грамотности. Тогда же появилось и затем успешно действова-ло Общество поощрения высшего образования. Оно выросло

- 356 -

из ежегодных (начиная с 1859 г.) праздничных собраний чи-новников, дворян, интеллигентов Самары, получивших уни-верситетское образование. На такой встрече 12 января 1872 г. и было организовано общество, ставившее целью материаль-но помочь самарской молодежи в получении высшего образо-вания, что можно было сделать тогда, только уехав в столич-ные города или Казань [10, с. 292-294].

Вслед за добровольными ассоциациями, возникавшими из инициатив образованной части самарского общества и на-правленными преимущественно на развитие просвещения, подобные организации стали создаваться и в других сферах жизни. Они охватили, в частности, социальную благотвори-тельность, где к государственному и сословно-корпоративно-му призрению, традиционному христианскому нищелюбию присоединились самодеятельные организации нового типа. В Самаре ими стали Общество попечения о бедных (1873 г.), Отделение общества попечения о больных и раненых воинах (1868 г.) с Дамским комитетом. Последний проявил особую ак-тивность, распространив свою деятельность также на помощь пострадавшим от стихийных бедствий и неурожаев, особенно в голодные 1873-1874 гг. По сути, Дамский комитет заложил основу деятельности Общества Красного Креста в Самарской губернии [10, с. 672, 683-686].

Наряду с традиционными обязательными сословными ор-ганами дворянской, купеческой и мещанской корпораций в Самаре стали возникать добровольные объединения по соци-альному и профессиональному признаку – клубы. Первым из них стало Благородное собрание. Оно возникло еще в уезд-ной Самаре. Зависимость старейшего клуба Самары от «об-разовательного пространства» существовала в самом прямом, а не в переносном смысле слова. В уездном училище при его постройке в 1825 г. был предусмотрен большой актовый зал, не нужный «в том обширном виде» для нужд самого учебного заведения. Это помещение в школе устраивалось именно для того, «чтобы доставить дворянству возможность иметь в оной свое собрание», поскольку иных подходящих общественных зданий в городе тогда еще не было [5, л. 4].

Вторым клубом Самары стало Сельскохозяйственное со-брание (1869 г.), третьим – Коммерческое собрание (1872 г.), четвертым – Военное собрание (1875 г.) [10, с. 694-695]. При наличии интереса и желающих клубы появлялись также в

- 357 -

других городах губернии, как, например Благородное собра-ние в Ставрополе в 1860 г. [20, с. 40].

В Самарской губернии возникли добровольные ассоци-ации и в других сферах. Примерами их в финансово-хозяй-ственной сфере являлись Общество взаимного поземельного кредита (1866 г.) и Самарское общество потребителей (1868 г.) [20, с. 53, 57].

Число добровольных ассоциаций в российской провин-ции, в том числе в Самаре, стало множиться к концу XIX в., но это тема отдельного специального исследования. Для середи-ны же столетия важно то, что их наличие в провинциальной среде уже явно просматривается, как и их взаимосвязь с рас-ширением образовательного пространства.

Об этом всём говорили сами просвещенные современни-ки, жившие еще в предреформенной Самаре и ожидавшие, что общественный подъем принесет и моральные, и матери-альные плоды. Н.А. Воронов писал в 1857 г.: «Нет также со-мнения, что с развитием лучших гражданских отношений, с открытием способов к просвещению, которое всегда благо-творно действует и на массу простолюдинов, должно ожидать не только утверждения добрых нравственных начал, но и са-мого обширного промышленного движения в этом крае… не-початых источников к его благосостоянию» [19, c. 88].

Опережая реальное развитие, Г.Н. Потанин еще в 1854 г. высказался о жителях Самары: «Удивляешься, как эта толпа нестройная, дикая, своевольная, имея общего одно только стяжание, корыстолюбие, превратилась наконец в стройное гражданское общество… все это под влиянием благотворно-го, обильного края превратилось в деятельность, в промыш-ленность, в торговлю» [6, л. 2 об.-3]. Более трезво глядя на вещи, но также с оптимизмом Н.Г. Варенцов отмечал в 1860 г. в своих «Самарских письмах»: «Правительство различными мерами старается пробудить во всех классах народа дух гражданской жизни: оно призывает общество к обсуждению администра-тивных вопросов, к устройству женских училищ, к учреждению банков, к охране городов от пожаров, но всё это принимается очень слабо и медленно. Будем однако ж надеяться, что самые ошибки послужат в этом случае спасительным уроком и ото-рвут нас от наших личных забот и интересов» [18]. Эти не оди-ночные высказывания свидетельствуют, что процесс зарожде-ния и развития элементов гражданского общества в русской

- 358 -

провинции действительно шел и не был стихийным, а осозна-вался, артикулировался и по мере возможности направлялся.

Таким образом, расширение социального и культурного пространства провинциального города благоприятствовало развитию самодеятельных объединений жителей и прочих элементов гражданского общества в Самаре 1850-х – начала 1870-х годов. Этот процесс происходил как под воздействием общероссийских факторов, прежде всего, связанных с подго-товкой и реализацией Великих реформ, так и сильного реги-онального катализатора, каким стало превращение уездной Самары в губернский центр.

Источники и литература1. Национальный архив Республики Татарстан (НА РТ). Ф. 92. Оп. 1. Д. 6966.2. НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 7640.3. НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 7644.4. НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 7645.5. НА РТ. Ф. 977. Оп. Училищный Комитет. Д. 968.6. Научный архив Русского географического общества (НА РГО). Разряд № 34. Д. 15. 7. Рукописный отдел Института русской литературы (Пуш-кинского Дома) Российской Академии наук (РО ИРЛИ). Ф. 634. Оп. 1. Д. 3826.8. РО ИРЛИ. Ф. 634. Оп. 1. Д. 3830.9. Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО). Ф. 360. Оп. 5. Д. 50.10. Алабин, П.В. Двадцатипятилетие Самары, как губернского города: ист.-стат. очерк / П.В. Алабин. – Самара, 1887. – 744 с.11. Артамонова, Л.М. Активизация самарского общества в годы Крымской войны и начале правления Александра II / Л.М. Артамонова // Модернизация культуры: порядки и ме-таморфозы коммуникации. Материалы III Международной науч.-практ. конф. - Ч. I. - Самара, 2015. - С. 253-261. 12. Артамонова, Л.М. Образ Самары как нового губернского го-рода в русской печати и публицистике середины XIX века / Л.М. Артамонова // Модернизация культуры: порядки и метаморфо-зы коммуникации: материалы III Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2015 г.: в 3 ч. / М-во культуры РФ, СГИК; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова, Л.М. Артамоновой. – Самара: Са-мар. гос. ин-т культуры, 2014. – Ч. II. – С. 152-161. 13. Артамонова, Л.М. Просветительская деятельность самар-ского губернатора К.К. Грота: столичный чиновник в культур-ном пространстве провинции / Л.М. Артамонова // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета куль-туры и искусств. – 2014. – № 2 (19). – С. 156-161.

- 359 -

14. Артамонова, Л.М. Рукописи Г.Н. Потанина «Записки о Самаре» и «Дедушка из Самары» – замечательные памятники «локальной» истории середины XIX века / Л.М. Артамонова // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. – 2013. – Т. 15, № 5-1. – С. 229-237.15. Артамонова, Л.М. Самара – новый губернский центр се-редины XIX в.: изменения социально-культурной среды в свя-зи с повышением административного статуса / Л.М. Артамо-нова // Вестник НИИ гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия. – 2015. – № 4 (36). – С. 14-27.16. Бирюкова, А.Б. Формирование и благоустройство улично-го и площадного пространства средневолжских городов в кон-це XVIII – середине XIX в. / А.Б. Бирюкова // Исторические, фи-лософские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – 2015.– №3-1 (53). – С. 56-60.17. Брэдли, Дж. Добровольные ассоциации, гражданское обще-ство и самодержавие в позднеимперской России / Дж. Брэдли; пер. Б.Н. Миронов // Российская история. – 2011. – № 2. – С. 3-26.18. Варенцов, В.Г. Самарские письма. III / В.Г. Варенцов // Московские ведомости. – 1860. – № 233, 28 окт. – С. 1844.19. Воронов, Н.А. Описание Волжского прибрежья Самар-ской губернии и замечательнейших его местностей (1857 г.) / Н.А. Воронов; науч. ред. Ю.Н. Смирнов. – Санкт-Петербург, 2015. – 118 с.20. Годы и события. Хроника (к 150-летию Самарской губер-нии): в 2 т. Т. 1. (1851-1920). – Самара, 2000. – 307 с.21. Гражданская идентичность и сфера гражданской деятель-ности в Российской империи: вторая половина XIX – начало XX века. – Москва, 2007. – 298 с.22. Дашкевич, Л.А. Первые воскресные школы на Урале / Л.А. Дашкевич // Историко-педагогические чтения. – 2003. – № 7. – С. 60-65.23. Казакова-Апкаримова, Е.Ю. Формирование гражданско-го общества: городские сословные корпорации и обществен-ные организации на Среднем Урале (вторая половина XIX – начало XX в.) / Е.Ю. Казакова-Апкаримова. – Екатеринбург, 2008. – 287 с.24. Климкина, Э.В. Крымская война и ее оценка в славя-нофильских кругах / Э.В. Климкина // Внешнеполитические интересы России: история и современность: сб. материалов II Всерос. науч. конф., посвящ. 70-летию Победы в Великой От-ечественной войне (1941-1945). – Самара, 2015. – С. 96-99.25. Кошелева, А.И. Проповедничество приходского духо-венства Пензенской и Самарской епархий в пореформенный период / А.И. Кошелева // Вестник Самарского государствен-ного университета. – 2011. – № 4 (85). – С. 71-74.

- 360 -

26. Миронов, Б.Н. Гражданское общество в позднеимпер-ской России: было или не было? / Б.Н. Миронов // Обществен-ные науки и современность. – 2014. – № 1. – С. 141-150.27. Миронов, Б.Н. Добровольные ассоциации и гражданское общество в позднеимперской России / Б.Н. Миронов // Жур-нал социологии и социальной антропологии. – 2008. – Т. XI, №3. – С. 164-176.28. Миронов, Б.Н. Российская империя: от традиции к мо-дерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 1. – Санкт-Петербург, 2014. – 896 с.; Т. 2. – Санкт-Петербург, 2015. – 912 с.; Т. 3. – Санкт-Пе-тербург, 2015. – 992 с.29. Самоорганизация российской общественности в послед-ней трети XVIII – начале XX в. (памяти профессора Александра Давидовича Степанского): монография. – Москва, 2011. – 886 с.30. Сафонов, А.А. Гражданское общество как аналитическая категория для исследования состояния общества позднеим-перской России: новое прочтение старой дискуссии / А.А. Са-фонов, А.С. Туманова // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. – 2006. – № 3-2 (43). – С. 5-12.31. Смирнов, Ю.Н. Взаимоотношения администрации, об-щества и самоуправления в Самарской губернии середины ХIХ в.: от местных инициатив к общегосударственным ре-формам / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самарского государствен-ного университета. – 2015. – № 11 (133). – С. 181-192.32. Смирнов, Ю.Н. «Просвещенная бюрократия» в провинции накануне великих реформ: сотрудник самарского губернатора Грота Н.А. Воронов и его вклад в региональные исследования середины XIX века / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самарского го-сударственного университета. – 2016. – № 1 (134). – С. 28-39.33. Таточенко, В.В. Анализ исторических предпосылок и особенностей формирования гражданского общества в доре-волюционной России в отечественном и зарубежном гумани-тарном знании / В.В. Таточенко // Научные ведомости Белго-родского государственного университета. – Серия: История. Политология. – 2012. – Т. 24, № 19. – С. 187-191.34. Черкасова, М.В. Деятельность городского головы В.Е. Бурее-ва (по документам ЦГАСО) / М.В. Черкасова, К.В. Фролова // Го-родская культура и город в культуре: материалы Всерос. на-уч.-практ. конф., Самара, 2012 г.: в 3 ч. Ч. 1 / М-во культуры РФ; ФГБОУ ВПО «СГАКИ»; под ред. С.В. Соловьевой. – Сама-ра: Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2012. – С. 275-283.35. Якунин, В.Н. История Самарской епархии в портретах ее архиереев / В.Н. Якунин. – Тольятти, 1999. – 319 с.36. Якунин, В.Н. Церковная жизнь и православная культура в Самарском крае в XVI – ХХ вв. / В.Н. Якунин // Балтийский гуманитарный журнал. – 2015. – № 1 (10). – С. 92-101.

- 361 -

СЕКЦИЯ «КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА РОССИИ В ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ»

Шкердина Н.О.* Миссионерская деятельность на территории

Среднего Поволжья как одно из направлений культурной политики во второй половине XIX в.

(на примере Мордовского края)Аннотация. Статья посвящена исследованию отдельных

аспектов взаимодействия Министерства народного просве-щения и Русской православной церкви по вопросам просве-щения мордовского народа. Большое внимание уделяется ис-следованию роли православных братств в развитии системы образования и просвещения населения Мордовского края.

Ключевые слова: миссионерская деятельность, народное образование, переводы, мордва, учебная литература.

Shkerdina N.O.Missionary activity in the Middle Volga Region

as one of the cultural politics directions in the second half of the XIX century (through the example

of the Mordovian land)Abstract. The article is devoted to the research of certain

aspects of interaction between the Ministry of Public Education and the Russian Orthodox Church on the subject of education of Mordovian people. Much attention is paid to the role of the Orthodox brotherhoods in the development of public education of the population of the Mordovian land.

Keywords: missionary activity, public education, translations, the Mordovians, educational books.

* Шкердина Надежда Олеговна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела теории и истории культу-ры, Научно-исследовательский институт гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия (Саранск, Республика Мордовия).

- 362 -

Вторая половина XIX – начало XX вв. сыграли важную роль в социокультурном развитии Мордовского края. Изменения, произошедшие в культурном развитии региона в этот период, были во многом связаны с деятельностью Русской православ-ной церкви и ее региональных миссионерских организаций.

Православное миссионерство в середине XIX в. пережива-ло застой, традиционные методы христианизации в Мордов-ском крае приносили стабильные, но крайне скудные плоды. По-прежнему сохранялась прослойка мордвы из старокреще-ных и новокрещеных, которая не понимала самой сути право-славия, не знала русского языка, и свое участие в церковной службе ограничивала лишь одной обрядовой стороной. Мно-гие деятели культуры и науки констатировали, что, несмотря на господство православия в регионе, мордва имеет самое поверхностное представление о христианстве, догматике, священном писании и «самых главных событий священной истории» [3, с. 6]. Миссионерская деятельность, возложенная на плечи рядового духовенства, не давала быстрых и масштаб-ных результатов. Отдельные иерархи церкви пытались изме-нить сложившуюся ситуацию, проведя реформу миссионер-ской деятельности. Среди наиболее видных идеологов РПЦ, выступавших за обновление миссионерского дела и создание братств были: казанский архиепископ Григорий (Г.П. Постни-ков), московский митрополит Филарет (В.М. Дроздов) и др.

Большую роль в развитии миссионерского просветительства в Мордовском крае во второй половине XIX в. сыграл Н.И. Иль-минский. Он отказался от силовых и административно-приказ-ных методов христианизации, полагая, что они только порож-дают отрицательную реакцию у населения Мордовского края. Краеугольным камнем его системы было использование род-ного языка, этнопсихологии и этнокультуры для внедрения в сознание учащихся инородцев не только основ грамоты, но и православия [2, с. 204]. По его мнению, важно было передать основное содержание православного вероучения так, чтобы оно стало «основой их мышления и жизни», то есть интегриро-вать его в религиозное сознание, но для этого было необходимо «приноровиться к их религиозным понятиям и нравственным убеждениям, к их своеобразному ходу и направлению мышле-ния» [4, с. 8]. Но чтобы реализовать это, необходимо было вос-

- 363 -

питать поколение церковнослужителей одной и той же нацио-нальности, что и их прихожане [5, с. 171].

Эта методика христианизации и ведения миссионерского дела нашла поддержку у чиновников министерства народного просвещения, среди которых был граф Д.А. Толстой, а также у не-которых церковных деятелей. Противники обучения на родном языке боялись усиления этнического самосознания у мордвы. Но точка зрения Н.И. Ильминского одержала победу [4, с. 12].

Официально система Н.И. Ильминского была признана по-становлением Совета министра народного просвещения от 2 февраля 1870 г. В этом постановлении было подчеркнуто, что орудием первоначального обучения «для каждого племени должно быть народное наречие его; учители инородческих школ должны быть из среды соответствующего племени инородцев, и притом хорошо знающие русский язык, или же русские, владею-щие соответственным инородческим наречием…» [4, с. 59].

Оживление переводческой деятельности в 60-е гг. XIX в. началось благодаря инициативе со стороны педагогической общественности и миссионерских братств. Активизация де-ятельности по переводу священных текстов на мордовский язык актуализировала вопрос о создании алфавита на осно-ве кириллицы и письменности, до этого времени мордовский язык был только разговорным. Попытки создания мордовских грамматик предпринимались еще в первой половине XIX в. Г. Габеленцем, П. Орнатовым и др. Но основная работа по соз-данию учебных текстов, грамматик и словарей на мордовских языках приходится на вторую половину XIX в.

Новый этап развития миссионерского дела в Мордовском крае связан с учреждением православных миссионерских братств, которые стали оплотом распространения православ-ной веры, религиозного образования и составления переводов священных текстов и учебных пособий на мордовские языки.

Во второй половине XIX в. Мордовский край помимо епар-хиального управления вошел в сферу влияния нескольких православных миссионерских братств: основанного в 1867 г. в г. Казани Братства святителя Гурия; Братства Трехсвятителей, открытого в 1875 г. в г. Симбирске; Братства Великого князя Георгия существовавшего с 1878 г. в г. Нижнем Новгороде и Иннокентиевского братства Пресвятой Богородицы, распо-лагавшегося в г. Пензе с 1885 г. [7, с. 101-102]. Эти братства

- 364 -

ставили перед собой миссионерские и религиозно-просвети-тельские цели: «просвещение христианской верой некреще-ных “инородцев” губернии; утверждение православной веры среди крещеных “инородцев” (мордвы, татар); обращение рас-кольников в православие; истребление невежества и суеверий в простом народе; умножение истинного благочестия во всех приходах епархии» [6, с. 15].

Все православные братства Российской империи были на-делены обширными полномочиями и находились под контро-лем Священного Синода и лично обер-прокурора. Многие государственные, общественные и религиозные деятели были их почетными членами. Финансирование их осуществлялось из средств фонда Министерства народного просвещения, Священного Синода и самого Православного миссионерского общества [1, с. 94].

Из всех вышеозначенных православных миссионерских братств наиболее существенное влияние на духовную жизнь и культурное развитие Мордовского края оказало Братство святителя Гурия. В 1876 г. Братство святителя Гурия создает переводческую комиссию православного миссионерского об-щества для обеспечения миссионеров учебной и религиозной литературой. Возглавил ее Н.И. Ильминский. Целью ее рабо-ты было создание последовательных переводов и издание бо-гослужебных книг и учебной литературы для нерусских наро-дов поволжских губерний в том числе и для мордвы. Нехватка учебных и религиозных переводных изданий на мордовских языках было большой проблемой и в начале XX в. [1, с. 101].

Большой вклад Братство святителя Гурия внесло в развитие национального образования. Первая школа (начальное учи-лище) для мордвы была открыта в 1883 г. К 1892 г. Братством было открыто уже 8 таких школ. В них обучалось 289 детей [4, с. 26]. Нельзя отрицать положительную роль этого братства в подготовке кадров национальной мордовской интеллигенции.

Миссионерское просветительство в Мордовском крае спо-собствовало развитию культуры и образования в крае, фор-мируя прослойку людей, получивших образование в ЦПШ и воспитанных в христианских традициях. Миссионерская дея-тельность способствовала становлению нескольких династий священников и педагогов, появлению просветителей.

- 365 -

Рассмотренные выше опыты христианского просвещения во многом благодаря деятельности Братства святителя Гурия и его наиболее последовательных деятелей (Н.И. Ильминский, А.Ф. Юртов, М.Е. Евсевьев и др.) способствовали тому, что мис-сионерско-просветительская деятельность приобрела дина-мичный характер и стала приносить весьма ощутимые плоды.

Активизация переводческой деятельности в Мордовском крае создала предпосылки для развития национальных пись-менностей и литератур. Миссионерское просветительство Мордовского края объективно способствовало развитию культуры и образования населения в регионе. Одним из ре-зультатов миссионерских усилий стало формирование на-циональной интеллигенции. Важно и то, что деятельность миссионерских просветителей стала одним из источников, питающих формирование программ национальных просвети-телей народов региона. В целом миссионерская деятельность и христианизация мордвы способствовала ее дальнейшей инте-грации в имперские структуры, ее идеологической адаптации и возрастанию уровня комфортности существования в рам-ках империи. Во многом благодаря христианизации и миссио-нерской деятельности к концу XIX в. процесс интеграции мор-довского этноса в российское социокультурное пространство был завершен.

Источники и литература1. Грачев, С.В. Геополитика и просвещение нерусских народов Поволжья (60-е гг. XIX – начало ХХ в.) / С.В. Грачев. – Саранск, 2000. – 200 с. 2. Знаменский, П.В. На память о Николае Ивановиче Ильмин-ском. К 25-летию братства святителя Гурия / П.В. Знаменский. – Казань. 1892. – 364 с.3. Ильминский, Н.И. О переводе православных христианских книг на инородческие языки / Н.И. Ильминский. – Казань, 1875. – 296 с.4. Машанов, М.А. Обзор деятельности Братства св. Гурия за 25 лет существования его. 1867 – 1892 / М.А. Машанов. – Казань, 1892. – 364 с.5. Мокшин, Н.Ф. Православие и этническое самосознание мордвы / Н.Ф. Мокшин // Политический вестник. – 1989. – № 6, август. – С. 34-48.

- 366 -

6. Правила о православных церковных братствах и положе-ние о приходских попечительствах при православных церк-вах. – Санкт-Петербург, 1865. – 164 с.7. Труды особого совещания по вопросам образования вос-точных инородцев. Изд. МНП / под ред. А.С. Будиловича. – Санкт-Петербург, 1905. – 264 с.

Ляпина А.В.* Взаимоотношения Самарской духовной семинарии

и Санкт-Петербургской духовной академии через корпорации преподавателей

во второй половине XIX векаАннотация. На основании архивных материалов, перио-

дической печати и мемуарной литературы рассмотрены связи Самарской семинарии и Санкт-Петербургской академии во второй половине XIX века.

Ключевые слова: Россия в 19-м столетии, история Повол-жья, теологическое образование, духовенство.

Lyapina A.V.Relations between the Samara Theological Seminary and the St. Petersburg Theological Academy through

the corporation of teachers in the second half of the XIX century

Abstract. On the basis of archival materials, periodicals and memoirs the relations of the Samara Seminary and the St. Petersburg Academy in the second half of the XIX century are analysed.

Keywords: XIX century Russia, history of the Volga region, theological education, clergy.

Духовное образование во все времена составляло одну из важнейших сторон жизни Церкви: его уровнем определялась подготовка архипастырей и пастырей, ученых-богословов, апологетов, миссионеров, катехизаторов. В Российской импе-рии в Синодальную эпоху оно занимало важное место в жизни общества, науки, культуры. Духовная школа давала хорошее

* Ляпина Анна Владимировна, старший преподаватель кафедры теологии Самарского государственного университета путей со-общения (Самара).

- 367 -

гуманитарное образование и по окончанию академий выпуск-ники трудились в области богословия, русской церковной и гражданской истории, византологии, философии, филологии, археологии, правоведения. История подготовки преподава-тельских и научных кадров в духовных учебных заведениях, установления взаимоотношений внутри духовной школы представляет научный и практический интерес и требует при-стального изучения [7, с. 4].

Все духовные учебные заведения известны многочислен-ными трудами своих магистрантов, кандидатов, профессоров, своими выпускниками. Слава семинарии или академии – это слава их выпускников, в летопись каждого учебного заведе-ния вписаны и имена преподавателей, профессоров, ученых, которые внесли свой вклад в русскую богословскую науку [6]. Если академические профессорско-преподавательские кор-порации, как правило, формировались из числа своих же вы-пускников, то в семинариях дело обстояло совсем по-другому. В свои родные семинарии кандидаты духовных академий ред-ко могли вернуться. Чаще всего они получали распределение в учебное заведение, находящееся за тысячу, иногда и десят-ки тысяч километров от родного дома. Но случалось, что по окончании обязательного срока работы по духовно-училищ-ному ведомству молодые кандидаты духовных академий оста-вались на месте своего назначения до преклонного возраста, работая по десять, двадцать и даже больше лет, посвящая всю свою жизнь данному им учебному заведению, передавая традицию своей духовной школы и привнося особый вклад в развитие духовной культуры провинциального региона. Это были большей частью исключения, но именно эти исключе-ния представляют особый интерес при рассмотрении влия-ний, которые возникали между разными школами. Главное же, что именно благодаря деятельности той или иной лично-сти, можно говорить о взаимоотношениях между высшими и средними богословскими школами в дореволюционной Рос-сии. В данной статье такие взаимоотношения рассмотрены на примере Самарской духовной семинарии и Санкт-Петербург-ской духовной академии.

Появление среднего учебного заведения духовного ведом-ства в Самаре стало логичным следствием «открытия» Самар-ской губернии в 1851 г. [10] В свою очередь это повлекло за

- 368 -

собой создание новой Самарской епархии, нуждавшейся в под-готовке пастырей для своих храмов и предоставлении хороше-го образования детям местного духовенства и причта [3, c. 16].

Самарская духовная семинария открылась в 1858 г., в пери-од, когда прошла реформа духовных школ 1840-х гг. обер-про-курора Н. Протасова и начинался этап обсуждения новых реформ. Самарская семинария принадлежала к Казанскому учебному округу, во главе которой стояла Казанская духовная академия. Зависимость семинарии от академии еще ощуща-лась в том, что корпорация преподавателей представляла со-бой выпускников академии преимущественно данного округа.

Так, к моменту открытия Самарской духовной семинарии наставниками были назначены кандидаты Казанской духов-ной академии: профессор Василий Александрович Алексан-дровский, наставником по священному писанию – Василий Иванович Калатузов, наставником по всеобщей истории – Александр Степанович Верещагин, наставником логики – Валериан Викторович Лаврский, наставником словесности – Александр Степанович Троянский, наставником физико-ма-тематических наук – Федор Дмитриевич Кудеевский [5, с. 77-78]. Ректором стал архимандрит Геннадий (Левитский) – един-ственный представитель Киевской духовной школы.

В августе 1867 г. наряду с Астраханской, Нижегородской и Костромской Самарская семинария была преобразована по но-вому уставу [8, с. 43]. Согласно опубликованным в 1867 г. Уста-вам духовных училищ и семинарий, окружные академические управления упразднялись. По вопросам воспитания и обуче-ния в академиях были учреждены специальные советы. Семи-нарии и духовные училища теперь возглавлялись правлениями, состоявшими из представителей преподавательского состава и епархиального духовенства. Учителя и другие должностные лица становились в определенной части выборными [11, с. 253]. Главное внимание стало уделяться приобретению практиче-ских навыков будущих пастырей, воспитанию у них религиоз-ных чувств. После преобразования Самарская семинария стала входить в число лучших в Российской империи. Количество штатных наставников увеличилось вдвое [8, с. 44].

Корпорация преподавателей пополнилась выпускника-ми Казанской, Московской, Киевской и, в большей степени, Санкт-Петербургской духовных академий. Так, в 1867-1884 гг.

- 369 -

в Самарскую семинарию на службу поступило в качестве на-ставников восемь кандидатов Казанской духовной академии, четыре кандидата Киевской духовной академии, три канди-дата Московской духовной академии и десять кандидатов Санкт-Петербургской духовной академии. Среди них мож-но выделить Архангельского Петра Степановича выпускни-ка 1869 г., Братолюбова Никанора Степановича выпускника 1871 г., Дубакина Дмитрия Николаевича выпускника 1877 г., Соловьева Владимира Алексеевича выпускника 1878 г. В 1884-1917 гг. 5 кандидатов Санкт-Петербургской академии пополни-ли ряды наставников Самарской семинарии. Среди них можно особенно выделить Преображенского Сергея Ивановича вы-пускника 1889 г. Остановимся на долгожителях семинарии.

Никанор Степанович Братолюбов преподавал в Самарской духовной семинарии с 1871 по 1901 гг. По окончании Петро-заводской духовной семинарии в 1867 г. и Санкт-Петербург-ской духовной академии в 1871 г. со степенью кандидата бого-словия с правом получения магистра без устного испытания Н.С. Братолюбов был назначен преподавателем греческого языка в Самарскую духовную семинарию. Этот образован-нейший человек, грамотный в разных областях наук, имел на-учные труды и мог заменить преподавателей по любым дру-гим предметам при первой необходимости. Так, он временно преподавал в разных классах следующие предметы: латинский язык, греческий язык, всеобщую историю, русскую граждан-скую историю, педагогику, дидактику, теорию и историю сло-весности, нравственное богословие, историю русской литера-туры, словесность, гомилетику и практическое руководство пастырей, церковную историю. Н.С. Братолюбов был избран и утвержден членом распорядительного собрания правления семинарии в 1883 г. и по новому уставу – членом педагогиче-ского собрания в 1884 г. Определением Правительствующего Сената за выслугу лет он был утвержден в чине коллежского советника со старшинством с 24 октября 1884 г. Н.С. Братолю-бов состоял членом ревизионного комитета по экономической части Самарской духовной семинарии на 1879-1880 гг., прово-дил ревизию Николаевского духовного училища по учебной и воспитательной части в 1879 г. [1].

Студенты любили и ценили Н.С. Братолюбова за его высо-кий профессионализм, за уважительное и доброе отношение.

- 370 -

Между собой называли его «милым старичком, прекрасным знатоком греческого языка». В 1901 г. чествовали 30-летие служения Н.С. Братолюбова в Самарской семинарии. Его по-здравляли и начальствующие, и коллеги, и студенты [8, с. 48]. Н.С. Братолюбов был награжден орденом Св. Станислава III степени 15 мая 1883 г.

Другим не менее талантливым воспитанником Санкт-Пе-тербургской духовной академии был инспектор Самарской духовной семинарии Дмитрий Николаевич Дубакин, магистр богословия, протоиерей. Он прослужил в семинарии с 1877 по 1915 гг.

Д.Н. Дубакин был сыном диакона Тверской губернии, родился 8 октября 1851 г., окончил Тверскую семинарию, Санкт-Петербургскую духовную академию в 1877 г. кандида-том богословия с правом получения степени магистра.

После академии Д.Н. Дубакина определили в Самарскую семинарию преподавателем гражданской истории. 24 ноября 1877 г. он был избран членом педагогического собрания, в 1882 г. – членом распорядительного собрания правления се-минарии. 21 января 1881 г. Д.Н. Дубакин защитил магистер-скую диссертацию и получил степень магистра богословия. По представлению архиерея, указом Святейшего Синода от 10 декабря 1882 г. Д.Н. Дубакина назначили на должность ин-спектора Самарской духовной семинарии. В отсутствие рек-торов семинарии Д.Н. Дубакин временно исполнял их обязан-ности в 1896-1906 гг. С 1882 по 1888 гг. он состоял редактором неофициальной части Самарских епархиальных ведомостей, а в 1905 г. исполнял должность их цензора.

В 1886 г. Преосвященный Серафим создал временную ко-миссию для собрания сведений о древних храмах и вещах, име-ющихся в Самарской епархии. Туда пригласили Д.Н. Дубакина в качестве ее члена. За отличное исполнение дела по сбору све-дений он получил 10 июня 1887 г. благодарность от архиерея [2].

Д.Н. Дубакин был ученым, писателем. Главными его труда-ми стали: «Влияние христианства на семейный быт русского общества в период до времени появления Домостроя» (СПб., 1880, магистерская диссертация), «Исторический очерк закре-пощения и освобождения крестьян в России» (Самара, 1880), «Иргизские раскольнические монастыри» (Самара, 1882), «Обращение иргизских раскольнических монастырей в еди-

- 371 -

новерие» (Самара, 1883), «Пост ветхозаветный и новозавет-ный» (Самара, 1905) и другие [4].

Студенты отзывались о своём инспекторе как о «просве-щенном и тактичном человеке, который обращался со сту-дентами внимательно и вежливо» [9, с. 37]. Благодаря заботам Д.Н. Дубакина студенты всё чаще стали поступать в Санкт-Пе-тербургскую духовную академию. Так, если до 1882 г. всего пять выпускников семинарии продолжило обучение в акаде-мии, то с 1882 по 1916 гг. их стало тридцать пять.

В 1902 г. происходило чествование Д.Н. Дубакина в связи с 25-летием его служения в Самарской семинарии. В честь юбилея была учреждена именная стипендия для беднейших из воспитанников семинарии. Д.Н. Дубакину была выражена благодарность от учеников и коллег, отмечены его непрестан-ные труды на благо семинарии, отеческая забота о подрастаю-щем поколении пастырей. Об этом торжестве сообщали Епар-хиальные ведомости [12, с.927].

Д.Н. Дубакин имел следующие награды: ордена Св. Ста-нислава III степени и II степени, ордена Св. Анны III степени и II степени, орден Св. Владимира IV степени, серебряную ме-даль на Александровской ленте в память царствования Алек-сандра III. Д.Н. Дубакин был произведен за выслугу лет в чин статского советника со старшинством 10 декабря 1886 г.

В заключение можно сказать, что эти славные воспитанни-ки Санкт-Петербургской духовной академии всю свою жизнь посвятили служению в Самарской духовной семинарии. Для студентов они были образцами для подражания самоотвер-женной отдачи и усердной работы. Прослужив более 30 лет, Н.С. Братолюбов и Д.Н. Дубакин отдавали все самое ценное, что у них было: свои знания, свой опыт, свою любовь. Они пе-редавали традиции своей духовной школы, поднимая образо-вательный и нравственный уровень семинарии.

Источники и литература1. Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО). Ф.356. Оп. 1. Д. 1812. ЦГАСО. Ф. 417. Оп. 1. Д. 7.3. Артамонова, Л.М. Самара – новый губернский центр се-редины XIX века: изменения социально-культурной среды в связи с повышением административного статуса / Л.М. Арта-монова // Вестник НИИ гуманитарных наук при Правитель-стве Республики Мордовия. – 2015. – №4(36). – С. 14-27.

- 372 -

4. Дубакин Дмитрий Николаевич [Электронный ресурс] // Биографический словарь. – URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/5056 (дата обращения: 10.02.2016).5. Историческая заметка по поводу 35-летия со времени ос-нования Самарской духовной семинарии // Самарские епар-хиальные ведомости. – 1894. – №3. – Неоф.ч. – С. 73-84.6. Карпук, Д.А. История взаимоотношений Санкт-Петер-бургской и Казанской духовных академий в конце XIX – нача-ле XX вв. [Электронный ресурс] / Д.А. Карпук. – URL: http://kds.eparhia.ru/www/script/ps18_28_68619907407.html (дата об-ращения: 20.05.2016).7. Полосин, Н.И. Православное духовное образование Пен-зенской губернии в XIX – начале XX в.: автореф. дис. … канд. ист. наук / Н.И. Полосин. – Самара, 2005. – 30 с.8. Пятидесятилетний юбилей Самарской епархии (30 дек. 1850 – 31 дек. 1900 гг.). – Самара: Самарская духовная конси-стория, 1901. – 50 с.9. Свечников, В.С. Призма времени. Ч. 1 / С.В. Свечников. – Саратов: Саратов. гос. техн. ун-т, 2016. – 200 с.10. Смирнов, Ю.Н. К 160-летию Самарской губернии: зачем и как она была создана? / Ю.Н. Смирнов. – Самара: СОИКМ им. П.В. Алабина, 2011. – 16 с. 11. Смолич, И.К. История русской церкви 1700-1917 гг. / И.К.Смолич. – Валаам: Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1996. – 451 с.12. Чествование инспектора Дубакина Д.Н. в честь 25-летия службы // Самарские епархиальные ведомости. – 1902. – № 19. - Неоф.ч. – С. 926-928.

Кошелева А.И.* Церковная публицистика на страницах

провинциальной периодической печати во второй половине XIX в. (на примере Пензенской губернии)

Аннотация. В статье автор делает попытку анализа со-держания публикаций провинциальной периодической пе-чати второй половины XIX в. на материалах «Пензенских губернских ведомостей». В центре внимания исследователя церковная тематика. Примеры серии полемических публи-каций, авторами которых были как священнослужители, так

* Кошелева Ала Игоревна, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Отечества, государства и права Пензенского государственного университета (Пенза).

- 373 -

и светские читатели, позволяют сделать вывод о начальном процессе налаживания обратной связи с целевой аудитори-ей и формирования коммуникационного процесса в русской провинции.

Ключевые слова: Русская православная церковь, периоди-ческая печать, проповедь, священнослужитель, публицисти-ка, редакция.

Kosheleva A.I.Church journalism in the provincial periodical press in the second half of XIX century (through the example of

the Penza province)Abstract. The author of the article analyses the content of the

provincial periodicals publications of the second half of the XIX century on the materials of “The Penza provincial sheets”. The focus is on the religious topic. The examples of a series of polemical publications, the authors of which were the clergy and secular readers, allow us to draw conclusions about the initial process of establishing feedback with the target audience and shaping the communication process in the Russian province.

Keywords: Russian Orthodox Church, periodicals, sermon, priest, journalism, editing.

Взаимоотношения Церкви и государства в дореволюцион-ный период были неоднозначными и довольно противоречи-выми. С одной стороны, Русская православная церковь имела высокий статус церкви официальной государственной рели-гии. С другой стороны, такое положение предъявляло к ней серьезные требования как к главному идеологу государства.

Во второй половине XIX века на страницах периодической печати развернулось активное обсуждение положения Церк-ви в обществе и государстве.

В 1879 г. «Пензенские губернские ведомости» опубликова-ли проповедь одного из местных священников, посвященную воспоминанию о первом покушении на императора Алексан-дра II [12]. Проповедник от размышлений о преступлении по-кушения на царя как помазанника Божьего переходит к сужде-нию о причинах этого явления: «…если бы действительно была у нас так крепка вера, как она была у наших предков, тогда не было бы в нашем православном царстве таких злодеев, которые

- 374 -

подкапывают столпы зданий Государственного Управления, подрывают основные начала общественного и семейного быта, – освященные законом права собственности. Такие дела суть плод совершенного неверия, которое у наших предков счита-лось редким и ужасным преступлением» [12, с. 3].

Заканчивает свое слово священнослужитель отсылкой к проповеди Преосвященного Иоанна Смоленского, произнесен-ной в 1857 году: «Рассуждая, как помещики могут действовать воспитательно на крестьян сказал: “Oчень просто как освещает свеча комнату? сама горит!” Горите же все, руководящие делом воспитания юношества; начиная с родителей, внушите этому юношеству, чтобы оно не верило, что светское просвещение мо-жет сделать всех истинно нравственными людьми без просве-щения христианского; только свет Христов просвещает всякого человека, скажите ему, что вернейший залог порядка и счастья народного есть добрая нравственность» [12, с. 4].

В № 86 за этот же 1879 год в «Пензенских губернских ве-домостях» была опубликована заметка студента-медика Н.И. Соколова под заголовком «Корреспонденция. Из Каза-ни» [13, с. 3]. Автор полемизирует с протоиреем Секторовым, на которого Соколов ссылается, хотя проповедь была опубли-кована в газете без подписи. Он соглашается со священником: «Нельзя не согласиться с мнением, высказанным протоиереем Секторовым, что если бы слушатели, действительно была у нас крепка вера, тогда не было бы таких злодеев!»

Однако причину угасания православной веры среди рус-ского народа он видит в другом: «Но допуская это воззрение, невольно приходит на ум, на ком же лежит обязанность нау-чать людей любви к Богу, к ближнему и к самому себе, неволь-но рождаются вопросы, кто же принял на себя “доброволь-ный” долг поучать добру, почитанию святости брачного союза и т.д., словом, говоря короче, кто должен наставлять людей в крепкой вере? Разумеется духовенство вообще в частности священники».

Н.И. Соколов считает, что о религиозно-нравственном состо-янии своей паствы заботится меньшая половина духовенства. Особенное нарекание, по его мнению, вызывает сельское духо-венство, которое относится к своим служебным обязанностям как к ремеслу, редко и безрезультативно проповедует. Автор при-ходит к выводу, что «зло не в светском просвещении, не в науке, а в упадке религиозно-нравственного семейного воспитания».

- 375 -

Заканчивает свой ответ священнику студент-медик сле-дующими словами: «Да… “Горите все, – руководящие делом воспитания юношества”, а главным образом и первее всех те, которые искони веков призваны влиять не только на детей, но и на отцов и дедов; не без основания сложилась поговорка “ка-ков поп, таков и приход”!» [13, с. 3].

Медицинский факультет Казанского университета, студен-том которого являлся Н.И. Соколов, был одним из светских высших учебных заведений, где продолжали обучение многие выпускники Пензенской духовной семинарии [4, с. 72]. Неко-торые современные исследователи склонны относить отток семинаристов в университеты к упадку религиозного созна-ния. Современник XIX в. преподаватель Пензенской духовной семинарии и активный публицист «Пензенских епархиальных ведомостей» А. Троицкий видит причину в другом: «Уж слиш-ком тяжело всегда было иго пастыря и крайне горька участь педагога, к каковым искони подготовляли своих питомцев ду-ховные школы» [4, с. 72].

«Пензенские епархиальные ведомости» в ответе на корре-спонденцию из Казани, по сути, разделяют мнение А. Троиц-кого. Священник Николай Любимов в своей корреспонденции [6] опровергает обвинения, выдвинутые студентом-медиком в адрес духовенства: «Но всякий, кто посмотрит на дело беспри-страстно, согласится, что духовенство (говорим о массе, а не об единичных исключениях, которые бывают везде) отнюдь не меньше других званий заботится об исполнении своего долга, стремится стать на ту высоту своего служения, которая указа-на Основателем и Совершителем веры Иисусом Христом. Что делать, если духовенство на пути своем всегда встречает не-избежные тормозы, например, крайне унизительный способ содержания и обеспечения» [6, с. 32].

Сельский священник отец Николай говорит о консолида-ции всех сил общества в деле борьбы с распространением со-циалистических учений: «Как бы усердно ни читалась пропо-ведь священника в церкви и в доме, на воскресных и частных беседах с прихожанами, – все-таки она не вдруг проникнет во все места, зараженные нечестием, лжеучением и нигилизмом. В этом случае духовную миссию должен исполнять каждый гражданин: и священники и медик, и начальник и подчинен-ный, и родители воспитатели, и семья и школа. Только сово-

- 376 -

купною силой всего общества и можно вырвать с корнем все зло, которое успело привиться на нашей родной русской почве и получить название социализма» [6, с. 34].

На страницах как «Пензенских губернских ведомостей», так и «Пензенских епархиальных ведомостей» редакция не раз высказывала свою озабоченность невостребованностью местной периодической печати у ее целевой аудитории: «Рав-нодушие публики к губернским ведомостям не остается не-объяснимым, – зачем же получать такую газету, в которой нечего читать, которая не интересна ни для кого в частности, ни для всех вообще» [9, с. 10]. «Что писать вам? Был пролив-ной дождь – писали; прошла грозовая туча – сообщено; были праздники; – известия о них переданы. Если же встретится у нас что-либо особенное, так мы лучше расскажем о нем в сто-личных газетах, потому что губернские никем не читаются» [9, с. 14]. «Епархиальные ведомости бессодержательны и пото-му не читаются» [10, с. 5].

Подобная тенденция была характерна не только для Пен-зенской губернии. Редактор неофициальной части «Нижего-родских губернских ведомостей» и одновременно чиновник особых поручений при губернаторе А.А. Одинцове А.С. Гаци-ский в 1862 г. писал: «Начавши читать губернские ведомости, видишь бедность и бедность содержания. Кроме полных инте-реса местных статистических данных, кроме сведений о ходе дела по введению в губернии уставных грамот, некоторых по-становлений губернского по крестьянским делам присутствия и распоряжения правительства по крестьянском вопросу, почти ведь ничего и нет. Губернские ведомости тем и отлича-ются от всех существующих в мире ведомостей, что никем по собственному желанию и по собственной воле не читаются… Из только что сказанного строится следующий силлогизм: я не помещаю своей статьи в губернских ведомостях, потому что мне совестно будет прочитать ее в них… Нельзя ли из этого силлогизма вывести другого: оттого в губернских ведомостях мало-мальски порядочных статей не скоро доищешься, что я не помещаю в них своих статей, и другой, и третий делают то же самое?» [5, с. 78].

Исследователь дореволюционной периодической печати Г.В. Жирков отмечает, что «губернские ведомости были куль-туро-образующим центром… одновременно они приучали аудиторию к чтению газет, делали первые шаги для установле-

- 377 -

ния с нею определенных связей через переписку и сотрудни-чество читателей» [3, с. 214].

Приведенная выше полемика на страницах «Пензенских губернских ведомостей» и «Пензенских епархиальных ведо-мостей», конечно, не опровергает утверждения журналистов и читателей XIX в. о бессодержательности официальной свет-ской и духовной периодической печати. Однако на ее приме-ре мы находим подтверждение словам Г.В. Жиркова о первом опыте губернской печати установления сотрудничества с чи-тательской аудиторией.

В 1884 г. в «Пензенских губернских ведомостях» вышла серия публикаций [6; 7; 10] о молодом священнике Иоанне Любимо-вом, поступившем на приход в селе Уда Саранского уезда. Кор-респонденция прихожанина [11], в которой он отметил заслуги молодого священника в деле управления приходом, запущен-ном, по словам автора, предыдущими настоятелями, вызвала отклик у трех священников, прежде служивших в селе Уда [8]. Редакция газеты не стала публиковать полные тексты писем, но в заметке своими словами передала их суть. Священники опро-вергали факты изменений в жизни прихода, о которых было опубликовано в газете. После чего вышла еще одна заметка, в которой прихожанин подробно описал работы, которые были проведены в храме при отце Иоанне Любимове.

Возвращаясь к упреку медика-студента в адрес сельского духовенства [12], которое, по его мнению, мало и безрезуль-татно проповедует, можно противопоставить ему слова при-хожанина села Уда Саранского уезда Пензенской губернии о деятельности молодого сельского батюшки отца Иоанна Лю-бимова. «Вниманием к требам, аккуратным и благообразном служением в храме Божием, сопровождаемом проповедями, он возбуждал к себе уважение прихожан» [11, с. 4].

Церковная публицистика во второй половине XIX в. зани-мала достойное место на страницах провинциальной перио-дической печати. Предпосылки активизации информацион-ного процесса вокруг Русской православной церкви и участия в нем ее священнослужителей начали складываться еще в пер-вой половине XIX в. А.Б. Бирюкова считает, что «разветвление культурной инфраструктуры в дореформенных поволжских городах (создание библиотек, губернских ведомостей, откры-тие типографий, расширение книжной торговли), формиро-вание системы светских и духовных образовательных учреж-

- 378 -

дений, поставлявших высокообразованные кадры в епархии региона, во многом предопределили появление плеяды ярких личностей – священников и выходцев из духовного сословия, участвовавших в культурно-интеллектуальном строительстве дореформенной провинции» [2, с. 227]. В качестве примеров активных участников социокультурного процесса в провин-циальной среде, ставших заметными еще до Великих Реформ, историки приводят священников Иоанна Милордова из г. Бу-гуруслана [1], Сергея Преображенского из с. Усолья [16, с. 99], других «ревнителей просвещения», служивших в сельских и городских храмах поволжских губерний [14].

Образовательный уровень священнослужителей, вовлечен-ных в просветительскую и исследовательскую деятельность, был достаточно высоким уже в середине века [15, с. 143], что создало предпосылки для его дальнейшего роста и активно-го участия авторов из духовенства в периодических изданиях второй половины 19-го столетия. Показателен пример про-фессора Симбирской духовной семинарии К.И. Невоструева, который активно публиковался в поволжских периодических изданиях, а в 1867 г. получил первую в России Ломоносовскую премию Академии наук [17, с. 58].

Рассмотренные примеры публикаций на церковную тема-тику позволяют нам сделать вывод о том, что во второй по-ловине XIX в. для губернской периодической печати было характерно зарождение полемики между корреспондентами и читателями на страницах газеты. Это способствовало нала-живанию обратной связи с целевой аудиторией и формирова-нию коммуникационного процесса в русской провинции.

Источники и литература1. Артамонова, Л.М. Бугурусланский священник Иоанн Ми-лордов и становление народного образования в русской про-винции первой половины 19-го столетия / Л.М. Артамонова // Наука и культура России. – Т. 1. – С. 8-11.2. Бирюкова, А.Б. Научная деятельность элиты православно-го духовенства в дореформенной провинции (по материалам Поволжских губерний) / А.Б. Бирюкова // Культура, наука, образование: проблемы и перспективы: материалы IV Всерос. науч.-практ. конф., г. Нижневартовск, 12–13 февраля 2015 г. – Нижневартовск, 2015. – Ч. I. – С. 227-230.

- 379 -

3. Жирков, Г.В. [Первая монография о губернских ведомо-стях] / Г.В. Жирков // Вестник Томского государственного университета. История. – 2013. – № 1(21). – С.213-215.4. Кошелева, А.И. Духовное и светское образование в дорево-люционной России: к вопросу о противостоянии и взаимодей-ствии / А.И. Кошелева // Исторические, философские, политиче-ские и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – 2013. – №9. – С. 70-72.5. Курбакова, Е. «Мученики печатного слова» / Е. Курбакова // Родина. – 2009. – №3. – С.78-80.6. Любимов, Н. Голос сельского священника по поводу напе-чатанной в №86-м «Пензенских губернских ведомостей» кор-респонденции из Казани / Н. Любимов // Пензенские епархи-альные ведомости. – 1879. – №11.7. Ответ на возражения, помещенные в №45 Пензенских гу-бернских ведомостей 1884 г. // Пензенские губернские ведо-мости. – 1884. – №60. – С.4.8. Пенза // Пензенские губернские ведомости. – 1884. – №45. – С.2-3.9. Пензенские губернские ведомости. Первое пятидесяти-летие 1838-1887 гг. отдел неофициальный. Систематический свод статей, относящихся к Пензенскому краю, хронологиче-ский и алфавитный указатели / сост. И.И. Василев. – Пенза: Губернская Типография, 1889.10. Попов, А. По вопросу об улучшении издания епархиаль-ных ведомостей / А. Попов // Пензенские епархиальные ведо-мости. – Часть неофициальная. – 1881. – №2. – С. 1-11.11. Село Уда, Саранского уезда (Корреспонденция Пензен-ских губернских ведомостей) // Пензенские губернские ведо-мости. – 1883. – №272. – С.4.12. Слово в День благодарственного воспоминания избав-ления Благочестивейшего Государя Императора Алексан-дра Николаевича от угрожавшей Его Величеству опасности 4 апреля // Пензенские губернские ведомости. – Часть неофи-циальная. – 1879. – №71. – С.3-4.13. Соколов, Н.И. Корреспонденция. Из Казани / Н.И. Соко-лов // Пензенские губернские ведомости. – Часть неофици-альная. – 1879. – №86. – С.3.14. Артамонова, Л.М. «Заведение собственным иждивением училища…». Роль священников в создании и поддержке школ Ка-занского учебного округа первых десятилетий его существования / Л.М. Артамонова // Центр и периферия. – 2012. – №1. – С. 76-81.15. Артамонова, Л.М. Провинциальное учительство и его занятия наукой в 1850–1860-е гг. (по архивным и опублико-ванным материалам Самарской губернии) / Л.М. Артамонова // Вестник Самарского государственного университета. – 2015. – №7(129). – С. 140-148.

- 380 -

16. Смирнов, Ю.Н. Самарская Лука в XVI – начале XX вв. / Ю.Н. Смирнов, Э.Л. Дубман, В.Ф. Барашков, Л.М. Артамоно-ва. – Самара, 1995. – 200 с.17. Смирнов, Ю.Н. Традиция и культура городского населе-ния Самары в записях и осмыслении образованных краеведов середины XIX века / Ю.Н. Смирнов // Модернизация культуры: идеи и парадигмы культурных изменений: материалы Между-нар. науч.-практ. конф., Самара, 2013 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГАКИ; под ред. С.В. Соловьевой, В.И. Ионесова. – Самара: Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2013. – Ч. II. – С. 57-65.

Сульдина Л.В.* Влияние социального состава населения

на развитие культурного пространства городской среды Мордовии в конце XIX–ХХ веков

Аннотация. В статье рассматривается формирование и развитие культурного пространства городской среды Мор-довского края в конце XIX – ХХ веков.

Ключевые слова: город, горожане, городская культура, со-циальный состав населения.

Suldina L.V.The impact of the social structure of population on the

development of cultural space of the urban environment in Mordovia in the late XIX – XX centuries

Abstract. The formation and development of cultural space of the urban environment in the Mordovian land in the late XIX – XX centuries is considered in the article.

Keywords: town, townspeople, urban culture, social structure of the population.

Помимо численного этнического состава населения мор-довских городов на развитие культурного пространства го-родской среды оказала влияние социальная структура на-

* Сульдина Людмила Викторовна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела теории и истории культуры Государственного казенного учреждения Республики Мордовия «Научно-исследовательский институт гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия» (Саранск, Республика Мордовия).

- 381 -

селения. В связи с развитием культурного потенциала городов возникла проблема характеристики различных слоев населения, участвующих в создании социокультурного фона города, а также сферы приложения сил каждого из них [2, с. 165. 4, с. 16-18].

В начале ХХ в. городские классы и сословия составляли дворяне, буржуазия, чиновники, мелкие хозяева, духовенство, пролетариат и другие лица наемного труда.

Население городов Мордовии состояло из тех же сослов-ных групп, что и в других городах России. Крестьяне явля-лись и одним из основных сословий городского населения. Самый большой удельный вес крестьянского населения был в заштатных городах Шишкееве (96 %) и Троицке (93,8 %), а также в уездном городе Наровчате (71,8 %). Выше среднего уровня он был в Спасске (65,5 %) и Краснослободске (66,2 %). Наименьший процент крестьянского населения был в городах Темникове (25,45 %) и Инсаре (26,3 %) (см. табл. 1).

Таблица 1Удельный вес крестьянского населения в городах Мордовии

по данным Первой всероссийской переписи 1897 года*

Города Всего наличного населения

В том числе крестьянАбсол. %

Ардатов 4855 2778 57,2Инсар 4244 1117 26,3Краснослободск 7381 4885 66,2Наровчат 4710 3381 71,8Саранск 14585 9812 67,3Спасск 6439 4217 65,5Темников 5399 1372 25,4Кадом 6314 917 14,5Троицк 5812 5453 93,8Шишкеев 3810 3657 96,0Итого по Мордовии 63558 37589 59,3

* Таблица составлена по данным: Первая всеобщая перепись населе-ния Российской империи, 1897. – Т. 30. – С. 2; Т. 39. – С. 2; Т. 45. – С. 2.

- 382 -

Характерно также, что в Саранске крестьяне составляли бо-лее половины населения. При этом он был самым крупным по численности и наиболее развитым экономически городом Мор-довии. Данный факт свидетельствовал о том, что города Мор-довии не имели большого промышленного значения, основным занятием городского населения по-прежнему оставалось сель-ское хозяйство. Процентный уровень остальных сословий, т. е. мещан, дворян, духовных лиц, купцов и прочих был низким – 4,2 %. (В дореволюционное время мордва не имела своей ин-теллигенции в силу того обстоятельства, что классовая диффе-ренциация искусственно сдерживалась) [4, с. 16-22].

В начале ХХ в. социальная мобильность населения возрос-ла, сословия постепенно утратили свои привилегии и обя-занности. В результате стали преодолимы существовавшие прежде барьеры между разными слоями общества и сослови-ями. Появилась возможность для наиболее предприимчивых крестьян не замыкаться только рамками деревни, а сделать карьеру – «выбиться в люди». С развитием капиталистических отношений крестьянское население городов разлагалось и по-полняло ряды новых социальных групп капиталистического общества. Разбогатевшие крестьяне переходили в сословия мещан и купцов. Обедневшие крестьяне, теряя свое самосто-ятельное хозяйство, превращались в городских пролетариев. Поместное дворянство сливалось в один класс с частными зем-левладельцами, служилые дворяне – с чиновниками, потом-ственное и личное дворянство – с предпринимателями и интел-лигенцией. Духовенство превращалось из замкнутой касты в профессиональную группу священнослужителей [1, с. 162].

В итоге сословные перегородки, став достаточно гибкими, постепенно разрушались. Происходило «выравнивание» со-циальных групп населения городов Мордовии.

С возникновением национального рабочего класса в пер-вой половине ХХ в. появлялись сотни и тысячи людей, овла-девших самыми сложными профессиями. В городах они име-ли право получить и получали среднее и высшее образование, в связи с чем значительно поднялся их культурный уровень.

Социальный состав городского населения, прежде все-го, отличается преобладанием численности и доли рабочего класса, особенно его промышленного отряда. Эта социальная группа стала наиболее многочисленной среди городских жи-

- 383 -

телей Мордовии. Именно рабочий класс, его структура, его активность определяют социальный облик городов. Значи-тельная часть горожан – это работники преимущественно ум-ственного труда – представители интеллигенции и служащих.

Во второй половине ХХ в. определяющими в социокуль-турном развитии становятся сдвиги в социально-профессио-нальном составе городского населения. Усиливается тенден-ция роста численности и доли высококвалифицированных работников в составе как рабочего класса, так и интеллиген-ции и служащих.

Таблица 2Процентный состав населения малых

городов Мордовии в 1961-1966 гг.*

Состав населения

Рабочие Служащие Колхозники Прочие группы

Ковылкино, численность

47,4% /15-17 тыс. чел.

25,8% 18% 8,8%

Ардатов, численность

39,3% /12-13,5 тыс. чел.

34,6% 24,1% 2%

Краснос-лободск, численность

38,8% / 9,477 тыс. чел.

32,4% 24,6% 5,2%

Темников, численность

35,9% / 8,751 тыс. чел.

30,1% 31,3% 2,7%

На основе роста масштабов индустриализации сферы об-

служивания быстрыми темпами росли ряды рабочего класса, занятого в этой сфере. Аналогичная тенденция характерна для интеллигенции и служащих. Процентный состав рабочих в социальной структуре был выше остальных профессиональ-ных групп, особенно в г. Ковылкино. Вместе с тем был ощути-мый процент служащих, но достаточно большое количество людей было еще занято в сельском хозяйстве [4, с. 16-22].

Особую перспективность приобрели рост численности и усложнение состава трудовых коллективов на основе форми-рования производственных и научно-производственных объ-единений и комплексов.* Таблица составлена на основе данных: ЦСУ РМ; ЦГА РМ. Ф. 662. Оп. 39. Д. 31, л. 5–41.

- 384 -

Совершенствование культуры городов органически связа-но с существенными сдвигами в социально-классовом составе городского населения.

Уровень развития городской культуры зависел от исто-рического прошлого городов, которое обеспечило передачу культурных традиций. Богатое историко-культурное прошлое городов, их культурный потенциал стали своеобразным ме-ханизмом регулирования социальной среды и включились в процесс воспроизводства культурных ценностей – личност-ных и общественно значимых. Данная тенденция проявилась в становлении кадров местной творческой интеллигенции, а также в создании ряда городских организаций и учреждений культурной ориентации. Основным носителем культурного потенциала в городах Мордовии по-прежнему была интел-лигенция. Работники умственного труда заложили основы городского народного образования, науки и культуры, спо-собствовали накоплению культурного потенциала городов (усиленное развитие которых началось в начале ХХ в.) и содей-ствовали сохранению национальной культуры [3, с. 113-116; 4, с. 16-18]. Принимая участие в формировании культурного по-тенциала городов, представители мордовской интеллигенции, от части, удовлетворяли свои культурные требования, в силу того что иного способа претворения их в жизнь не было ввиду неразвитости культурной инфраструктуры региона, что было связано с общероссийским движением культуры и просвети-тельской мыслью.

Городская культура Мордовии ХХ в. была достаточно раз-вита, хотя и уступала культуре многих городов страны. Города, даже не являясь многолюдными, всегда были центрами куль-туры довольно большой округи и задавали оживленный тон культурному развитию Мордовского края. Развитие культуры городов связано с существенными сдвигами в социально-клас-совом составе городского населения. Значительная часть го-рожан – это работники преимущественно умственного труда – представители интеллигенции и служащих, которые внесли огромный вклад в развитие культурного пространства городов.

Источники и литература1. История Мордовии: от эпохи великих реформ до великой российской революции / под ред. Н.М. Арсентьева и В.А. Юр-ченкова. – Саранск, 2005. – 412 с.

- 385 -

2. Сульдина, Л.В. Культурная среда городов Мордовии: тези-сы/ Л.В. Сульдина // VII Конгресс этнографов и антропологов России: докл. и выступления (Саранск, 9–14 июля 2007 г.). – Саранск, 2007. – С. 165.3. Сульдина, Л.В. Формирование и развитие интеллигенции Мордовии в ХХ веке. / Л.В. Сульдина // Роль интеллигенции в социуме: традиции и современность: материалы Всерос. с меж-дунар. участием науч.-практ. конф. (Мордов. гос. пед. ин-т, 27 апр. 2010 г.). – Саранск, 2011. – С. 113-116.4. Сульдина, Л.В. Эволюция культурного пространства городов Мордовии в ХХ в.: автореф. дис. … канд. ист. наук / Л.В.Сульди-на. – Саранск, 2007. – 23 с.

Баринова Е.П.* Трансформация культурной идентичности

дворянства: от мира господ к «бывшим»Аннотация. На основе анализа воспоминаний представи-

телей дворянского сословия проанализированы изменения в сознании и поведении сословия в 1920–30-х гг.

Ключевые слова: культурные стереотипы, адаптация, соци-альные риски, дворянство.

Barinova E.P.Transformation of cultural identity of the nobility: from

the world of ladies and gentlemen to “declasses”Abstract. The changes in consciousness and behavior of estate in

the 1920-30th are analyzed on the basis of the analysis of memoirs of representatives of nobility.

Keywords: cultural stereotypes, adaptation, social risks, nobility.

Исследование проблем модернизации культуры в истори-ческом пространстве подразумевает использование совре-менных методов и достижений культурологии, социологии и психологии. Изучение жизненного пути, мировоззрения типичных представителей социальной группы, менталите-

* Баринова Екатерина Петровна, доктор исторических наук, профессор, заместитель директора по УВР Самарского институ-та (филиала) ФБГОУ ВО «Российский экономический универси-тет имени Г.В. Плеханова» (Самара).

- 386 -

та социальных групп и сословий позволяет выявить общие культурные стереотипы, характерные для ее большей части, модели поведения, способы властных инсценировок. Совре-менный этап развития российской историографии харак-теризуется все более возрастающим интересом к личности и деятельности отдельных дворянских лидеров, отказом от многих стереотипов и догматических представлений при оценке их деятельности. Одним из актуальных вопросов, изу-чаемых современными исследователями, стал вопрос о жизни бывших дворян и других представителей дореволюционных элит в советском государстве [1; 3; 4; 8]. Увидели свет рабо-ты, авторы которых пытались экстраполировать жизненные судьбы представителей конкретного рода после 1917 г. на рус-ское дворянство в целом. Используя методы микроистории, они стремятся показать сложные процессы адаптации рос-сийского дворянства к изменившимся социальным условиям после 1917 г., выявить причины репрессий, направленных на представителей этого сословия в 1930-х гг. [5; 6; 9]. В основ-ном такие исследования базируются на анализе мемуаров и воспоминаний дворянства, что сужает их источниковую базу исследования. Выделились в отдельное направление научного поиска исследования повседневной жизни «бывших» (дворян, бюрократии, духовенства, предпринимателей).

Параллельно с историками судьбы представителей дорево-люционных привилегированных слоев изучали специалисты по исторической социологии – С.А. Чуйкина, Е. Фотеева, Д. Бер-то, К. Герасимова, которые на основе методики, предложенной В.Б. Голофаст и Т.З. Протасенко, активно использовали спец-ифический социологический инструментарий, прежде всего – устные опросы живших на тот момент в Санкт-Петербурге потомков российских дворянских фамилий. Исследователи данного направления пытались интерпретировать социаль-ные практики и особенности поведения дворянства после ре-волюции 1917 г. [1; 3]. На основе анализа воспоминаний жив-ших на момент написания работы потомков петербургских дворянских фамилий, а также ряда рукописных мемуаров из частных архивов, С.А. Чуйкина анализирует особенности об-раза жизни, быта, самосознания представителей дворянства, пути их приспособления к реалиям послереволюционной эпо-хи. Однако специфика используемого инструментария огра-

- 387 -

ничила эмпирическую базу работы воспоминаниями дворян 1910-х и более поздних годов рождения [9].

Первая мировая война, революционные катаклизмы 1917 г., гражданская война поставили как перед отдельной лично-стью, так и перед всем дворянским сословием проблему вы-бора «пути». Резкое изменение экономических и социальных условий после 1917 г., травмирующие социальные практики (аресты, обыски, конфискации имущества) не могли не ска-заться на психологическом состоянии представителей дорево-люционной элиты. Отметим, что представители дворянства не любили вспоминать о событиях 1917-1918 гг. Князь С.М. Вол-конский вспоминал в эмиграции: «Лето 1917 года было непри-ятно. Много пришлось впоследствии испытать всяких лише-ний, оскорблений, издевательств, но при всей их откровенной наглости эти последующие прикосновения революции были менее противны, чем то ехидное, ползучее проникание в вашу частную жизнь» [2, с. 250].

После окончания гражданской войны проблема цивилиза-ционного выбора между эмиграцией и адаптацией к советским реалиям стала еще более острой и в психологическом плане оставалась нерешенной. В сознание российского дворянства было заложено сложившееся представление о естественности связи с народом и властью и своей избранности. Убеждение в особенности, исключительности своего положения определяло образ мышления и поведение. Дворянское сознание было об-условлено идеалами служения Родине, защиты Отечества, мо-ральным кодексом чести. Для большей части сословия понятие «честь» означало следование высокому нравственному долгу, верность присяге. Согласно моральному кодексу, дворянину предписывалось, прежде всего, думать об этическом значении поступка, в отличие от принципов буржуазной психологии, ориентирующейся на практические последствия. Идея службы Отечеству порождала чувство ответственности за судьбы стра-ны, за общенациональные проблемы. Многовековые культур-ные стереотипы пришли в столкновение с действительностью, переход из мира господ в мир обычного человека, да еще ли-шенного прав, был чересчур резким и породил множество как культурных, так и психологических проблем. «Кто же теперь не знает – холод, голод, салазки, дрова, печурку, хождение по ко-миссариатским канцеляриям, разыскивание людей в папахах,

- 388 -

говорящих о том, что вопрос надо рассматривать в такой-то “плоскости”, заполнение “анкет” о вашем отношении к совет-ской власти…» [2, с. 302]. Постоянные новости о выселениях, ограблениях, расстрелах, арестах, издевательства со стороны представителей органов власти порождали страх и унижение, стремление убежать, раствориться, исчезнуть и чувство безыс-ходности своего положения. Поэтому те представители дворян-ского сословия, которые имели возможность уехать, пытались вырваться из «большевистского ада». Однако эмиграция была недоступна для большинства дворянства в силу как экономи-ческих, так и социально-психологических факторов. Тягостное прощание с прошлой жизнью особенно тяжелым было для дво-рян, выбравших путь эмиграции, они понимали, что навсегда прощаются с родиной.

Наименее исследованной проблемой является положение дворян в советском социуме и условия их быта в качестве мар-гинальной социальной группы «бывшие люди». С.И. Ефремов попытался показать, каким образом аннулирование юридиче-ского статуса дворянина, отчуждение собственности в пользу государства, фактическое лимитирование любых возможно-стей участия в общественно-политической жизни повлияло на дворянское самосознание и идентичность, насколько силь-но было воздействие общественной и, прежде всего, полити-ческой ситуации на процессы, происходившие в дворянской семье в 1917–1930-е гг. [4; 5]. Мотивация дворян, оставшихся в России, была различна. И нежелание отрыва от родины, не-возможность эмигрировать по различным причинам; желание работать на благо своей страны вне зависимости от правяще-го режима; вера в недолговечность большевистского режима; активное неприятие самодержавия и симпатии к левым и со-циал-демократические воззрения. Из мемуарной литературы хорошо известно, что после революции дворянские семьи, как правило, оставляли свои родовые имения и переселялись в города, так как жизнь там казалась менее опасной, чем по со-седству с крестьянами. «Господа», «притеснители» из имений переселяются в коммуналки, пытаются найти работу: обучают иностранным языкам, музыке. Карьера бывших дворян во мно-гом определялась их профессиональными качествами и слу-чайностью. Несмотря на существенное изменение социальных условий, установки дворянского воспитания и культуры вос-производились в социальном поведении, поэтому адаптация

- 389 -

дворянской семьи к действительности шла достаточно трудно. Да и власть на практике не доверяла «буржуазным» специали-стам, поэтому значительная часть бывших дворян не могла най-ти работу, соответствующую уровню своей квалификации.

Очень часто «бывшие» дворяне попадали в тюрьму по до-носу соседей, которые стремились улучшить свое жилищное положение, или как «вредители». Отметим, что для предста-вителей дворянства, особенно дворянской молодежи, была характерна своеобразная жизненная наивность. Они не по-нимали опасность общения с миром новой элиты, не думали, что на определенном этапе новый режим сможет обойтись без профессиональных знаний и компетенций, которыми владе-ли представители дворянского сословия. С.П. Раевский вспо-минал: «…мне встречались освободившиеся из лагерей люди, считавшие, что их теперь не тронут, и они снова шли по кана-ту» [7, с. 444]. В условиях иной социальной реальности тра-диционные модели поведения не работали, и бывшим дворя-нам волей неволей приходилось приспосабливаться к новому миру, который их не принимал.

Ненависть, непонимание, травля, а затем репрессии стали уделом многих представителей дворянского сословия, кото-рые полагали, что смогут приспособиться к новой реально-сти. Однако новая властная элита полагала, что дворянство является фактором социального риска, который необходимо устранить. Репрессионная политика 1930-х гг. по отношению к сословию была нацелена на ликвидацию потенциальной оп-позиции путем уничтожения возможности передачи культур-ных стереотипов от «дореволюционных» поколений к поколе-нию дворянских детей и молодежи.

Литература1. Берто, Д. Трансмиссия социального статуса в экстремаль-ных ситуациях / Д. Берто // Судьбы людей: Россия. ХХ век.– Москва, 1996.2. Волконский, С.М. Воспоминания. Т. 2: Родина. Быт и бы-тие/ С.М. Волконский. – Москва: Захаров, 2004. – 560 с. 3. Герасимова, К. От капиталистического Петербурга к со-циалистическому Ленинграду: изменение социально-про-странственной структуры города в 30-е годы // К. Герасимова, С.Чуйкина // Нормы и ценности повседневной жизни. Ста-новление социалистического образа жизни в России. 1920–30-е годы. – Санкт-Петербург, 2000.

- 390 -

4. Ефремов, С.И. Дворянская семья в Советской России и СССР (1917 – конец 1930-х гг.): социокультурный аспект: автореф. дис. … канд. ист. наук / С.И. Ефремов. – Москва, 2011. – 24 с.5. Ефремов, С.И. Трудовая деятельность бывших дворян в СССР (1920–1930-е гг.) / С.И. Ефремов // Вестник Московско-го государственного областного университета. Серия «Исто-рия и политические науки». – 2011. – № 2. – С. 141-146.6. Иванов, В.А. Миссия ордена: механизм массовых репрес-сий в Советской России в конце 20-х – 40-х годов: на материа-лах Северо-Запада РСФСР / В.А. Иванов. – Санкт-Петербург: ЛИСС, 1997. – 462 с. 7. Раевский, С.П. Пять веков Раевских / С.П. Раевский. – Мо-сква: Вагриус, 2005. – 590 с.8. Смирнова, Т.М. «Бывшие люди» Советской России: страте-гии выживания и пути интеграции. 1917-1936 годы / Т.М.Смир-нова. – Москва: Изд. дом «Мир истории», 2003. – 247 с.9. Чуйкина, С.А. Дворянская память: «бывшие» в совет-ском городе (Ленинград, 1920–30-е годы) / С.А. Чуйкина. – Санкт-Петербург: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петер-бурге, 2006 – 259 с.

Семенова Е.Ю.* Темы войны и мира в песнях периода

Первой мировойАннотация. В статье выявлена тематика песен, созданных

в годы Первой мировой войны, в которых освещаются вопро-сы войны и мира.

Ключевые слова: Первая мировая война, песенная культура.

Semenova E.Yu.The themes of war and peace in the songs

of the World War IAbstract. The article identifies the topics of the songs created

during the World War I, which highlights the issues of war and peace.Keywords: World War I, song culture.

* Семенова Екатерина Юрьевна, доктор исторических наук, до-цент, профессор кафедры социологии, политологии и истории Отечества Самарского государственного технического универ-ситета (Самара).

- 391 -

Исследователи отмечают, что с началом Первой мировой войны компании, выпускавшие пластинки, такие как Рос-сийское Акционерное Общество Граммофонов, «Экстрафон», «Сирена Рекорд» и другие, предложили россиянам массовые тиражи продукции с пением, хором и оркестром на тему теку-щего момента [1]. Авторами песен периода Первой мировой войны являлись современники событий: Сергей Копыткин («Песни о войне», 1915 г.), железнодорожный служащий, про-славившийся патриотической поэзией [2], А. Ракшитар («Сти-хотворения по поводу общеевропейской войны 1914 г.», Пг., 1914 г. [3]); Филипп Степанович Шкулёв – поэт, сатирик и ре-дактор ряда газет; Николай Яковлевич Агнивцев – поэт и дра-матург; Иван Прийма – урядник; Владимир Александрович Мазуркевич – поэт, прозаик и переводчик; отец Константин Образцов – полковой священник; Василий Крылов – соби-ратель песен; Семён Цыганок-Темрюкский – поэт; Владимир Алексеевич Гиляровский – поэт и писатель; Александр Васи-льевич Муравьёв и др. [13].

Интерес к песенному творчеству, посвящённому Отече-ственной войне, как её называли современники, проявился уже в период самой войны в формировании коллекций. Так, сборник песен и частушек был составлен Василием Никола-евичем Крыловым [4; 5], разносторонним специалистом по Японии и Китаю, военным и разведчиком, служившим в годы войны военным цензором на станции Приграничная КВЖД [6], Василием Ивановичем Симаковым [7], филологом-само-учкой, собирателем русского фольклора и этнографом («Но-вейшие деревенские частушки про войну, немцев, казаков, монополию, рекрутчину» (СПб., 1915 г.), «Солдатские песни» (Ярославль, 1915 г.), «Прапорщик. Новейший военный песен-ник» (М., 1915 г.), переизданный в 1916 г. [8]). Вышли и сбор-ники без указания составителей [9].

В 2000-е гг. были изданы сборники песен, в состав которых вошли и песни Первой мировой войны [10; 11; 12], созданы электронные ресурсы, содержащие материалы из песенных сборников, опубликованных как в годы войны, так и в совре-менный период [13]. Составитель и автор предисловия одного из них, В. Калугин, отметил, что военные песни изначально основывались на патриотических идеях [12]. В ряде исследова-ний последнего десятилетия проанализированы содержание,

- 392 -

смысловая нагрузка песенного творчества периода войны. Е.В. Петренко и М.В. Строганов, изучавшие романс военной поры, указали на необходимость различать два типа данного произведения: 1) в основу которых положен авторский текст, созданный до войны и указывающий на данную войну назва-нием или локализацией событий; 2) на основе авторского тек-ста, созданного во время войны, воспроизводящего военный быт без обозначения военных реалий [14].

Н.О. Левинихина и О.В. Пименов по данным частушек выя-вили сюжеты песенного творчества (патриотизм, мобилизация, защита братских славянских народов, международные собы-тия, прекращение войны), проследили на их основе эволюцию отношения российского общества к войне [15, с. 58–61]. Анали-зируя песни башкирских военнопленных, А.Г. Салихов выделил в них тематику патриотизма, отражение событий и явлений, связанных с военными действиями, трудности службы, тоску по родине [16, с. 260–261].

А.С. Архипова и С.Ю. Неклюдов исследовали песню «Два героя», датировали её периодом Первой мировой войны, 1916–1917 гг., выяснили, что основа песни – стихотворение «Два гренадёра» Гейне в переводе Михайлова [17].

Полагаем, что изучение песен, созданных в годы Первой мировой войны, продолжает оставаться актуальной исследо-вательской задачей. Её решение в данной работе базируется на изучении 50 песен, взятых из указанных выше сборников с использованием метода контент-анализа.

Считаем, что содержание песен периода Первой мировой войны позволяет отнести их к двум большим группам: 1) пес-ни, в которых основой тематики фигурирует война; 2) песни, в содержании которых нашёл отражение образ мира. Укажем, что в одной песне могли быть отражены несколько тем.

В рассмотренных песнях о войне мы выявили следующие темы.1. Гибель военнослужащего или призывника на фронте.

Тема присутствует в песнях: «Близ моря, германской грани-цы» («Идут они в бой обречены, / Но смерть храбрецам не страшна… / А папы давно нет на свете, / Убит подо Львовом в бою…/»); «Убитый герой» («Беззаветно и храбро сражался / Ты с врагами за край свой родной, / Но, сраженный немецкою пу-лей, / Остался спать в могиле сырой…»); «За веру, За Царя, за мать Святую Русь» («Пусть грозный враг узнает, /Как родину

- 393 -

любя, / Солдат наш умирает, / За веру, за царя…»); «Защитники родины» («Кровь льется потоком и рвутся тела / На мелкие ча-сти снарядом. / Смерть косит и косит людей без числа, / Земля словно сделалась адом…»); «Галицийские поля» («Из села мы трое вышли, / Трое первых на селе. / И остались в Перемышле / Двое гнить в сырой земле…») [1; 13].

2. Разгром врага российскими войсками на поле брани. Тема отражена в песнях: «Ай, да на взморье» («Ай, да посулился враг-германец / Русско войско победить… / Ай, как у русских войска много, / Русский любит угостить. / Ай, да угостил свин-цовой кашей, / На закуску стальной штык / Ай, да штык сталь-ной четырехугольный / Грудь германскую пронзит…»); «Что ты кайзер» («Что ты кайзер глядишь на Россию / Погляди, что творится вокруг, / Ох, придется сломать тебе шею, / Разнесут твою армию в пух…»); «Славные ребята, донские казаки» («Гай, гай, браво! Казаки / Смелы и отважны и очень лихи! / Шашки их и пики ужас для врагов / Отдубасят немцев да и был таков…»); «Понапрасну, Вильгельм, ходишь…» («…Погоди, Вильгельм-разбойник, / Недалече до конца, – / Мы сошьем тебе повойник / Вместо царского венца…»); «Новая солдат-ская песня» («…Мы вас живо урезоним, / Русских знает це-лый свет: / Беззащитного не тронем, / А врагу пощады нет…»); «Метелица» («Как по улице метелица метет, / Хитрый немец за метелицей идет. / …Ах, соседушка, поверь – в недобрый час / Ты пошел войной разбойною на нас! / За гордыню, да за алчность за свою / Жди в Берлин к себе ты грозного судью!»); «Казаки молодцы» («…В эту битву немчуре / Лихо достается, / Как завидит казаков / Все к кусточкам жмется»); «Из-за леса» («…От Варшавы немца гнали пред собой, / Что ни лес, что ни деревня, – славный бой!.. / …Как дойдем мы до Берлина город-ка, / Не останется от немцев и следка… / А вернемся мы в роди-мые леса, / Приведем домой Вильгельма за уса!..»); «Из-за Дона удалые выезжали казаки» («…Тут и там по вражьим станам / Скачут вихрем удальцы / И дрожат враги от страха / И бегут во все концы»); «Военная дубинушка» («…Пусть твердят, что немцы пылки, / Мы расчешем им затылки, / Спесь и гордость с них собьем, / А Вильгельма в плен возьмем…»); «Боевая пес-ня 1-й бригады 32-й пехотной дивизии» («…Стойко бился / и ловчился / Победить упорный враг; / Но сломила / Наша сила, / И разбит был австрияк»); «Из тайги, тайги дремучей»

- 394 -

(«Эх, Сибирь, страна родная, / За тебя ль мы постоим, / Волнам Рейна и Дуная / Твой привет передадим») [13].

3. Цель жизнедеятельности – спасение Отечества. Присут-ствует в песнях: «Военная дубинушка» («…Так дружнее брат-цы в бой. / За свободу, край родной»); «Казаки молодцы» («…Мы за родину свою / Жизнь не пожалеем / И с врагами на вой-не. / Пиками их греем…»); «За веру, За Царя, за мать Святую Русь» («За веру, за Царя, / За мать Святую Русь / Без страха и с отвагой / Я со врагом сражусь…»); «Слышали деды» («Сме-ло мы в бой пойдем / За Русь святую, / И как один прольем /Кровь молодую…»); «Сигнальный марш» («…Ура, пойдем мы на границу / Бить отечества врагов, / За Царя и за Царицу / И за родину отцов…»); «Эй, дружно товарищи в бой с вра-гом, готовьте штыки и патроны» («…Вперед же товарищи! Дружно вперед! / На бой за отчизну с врагами…»); «Ты Ку-бань, наша родина» («О тебе здесь вспоминаючи, / За тебя ль не постоять, / За святую землю русскую / Жизнь святую ль не отдать…»); «Песня казака» («…За родимый край, за Русь, / За Царя и Веру / По земле чужой промчусь…»); «Из песен заамур-цев» («Дружно постоим мы / За родную Русь!..»); «Песня добро-вольцев студенческого батальона» («…Теперь же грозный час борьбы настал, / Коварный враг на нас напал, / И каждому, кто Руси сын, / На бой с врагом лишь путь один… / Так за Отчизну, к великой цели / Пусть каждый с верою идет») [1; 13].

4. Особенность исторического момента в связи с вой-ной. Тема фигурирует в: «Песня русского новобранца» («…Мужайтесь, матери, отцы! / Терпите, жены, дети! / Для блага родины святой / Забудем все на свете…»); «Петроград» («С каким восторгом это слово / Русь приняла из царских рук! / И сброшен с детища Петрова / Немецкий выцветший сюр-тук…»); «Как у Вислы» («…Дома что?! – жена и дети подож-дут: / Вражьей силе вот уж близится капут…»); «Гудит набат» («Выходит стар, выходит млад, / За рядом ряд, за братом брат, / Влекомы грозною судьбою… / Сыны России рвутся к бою / НА исторический парад…»); «Война и любовь» («Прежде – роди-на и слава, / А потом уже любовь!»); «Военная колыбельная песня» («…Целый мир теперь в борьбе, / Мир весь в грозной схватке. / Ты растешь в суровый час, / В час грозы кровавой, / Враг надвинулся на нас…») [13].

- 395 -

5. О конкретном событии в ходе войны. Выявлена в песнях: «Поход к Вану» (турецкий город Ван был взят российскими войсками весной 1915 г., до этого османское правительство вы-селило из города армян, организовало геноцид армянского на-селения, уничтожило город, известно как «Ванское сражение» «...Пик кубанцы не имеют, / И не нужно им штыков, / И без них они умеют / Бить османов, как быков...»); «Осовец» (о сражении за город – приграничную крепость на западной границе Рос-сийской империи, с сентября 1914 г. по август 1915 г. трижды безуспешно атакованный германскими войсками, взорван и покинут войсками в связи с общим отступлением 18–22 авгу-ста «Немец храбрости набрался, / Словно пёс с цепи сорвался, / Да на Осовец!/ …Долго будут помнить сами, / Как кормили их колбасами / Русский Осовец!»); «Как Виля брал Варшаву» (сложена после первого неудачного нападения немцев на Варша-ву в период октября-ноября 1914 г., «Долго, долго будешь знать, / Как Варшаву русску брать!»); «Как у Вислы» (о событиях оборо-ны Варшавы, «…На помине и враги теперь легки, / Да приняли их штыком сибиряки / …Дома что?! – жена и дети подождут: / Вражьей силе вот уж близится капут…/»); «Два полка (В Авгу-стовских лесах)» (о катастрофе русской армии в 1914 г. в Восточ-ной Пруссии в районе польского городка Августов на границе Российской и Германской империй в Августовской пуще, «В час недобрый наших окружили, / Оторвали от родной границы, / Смертный дождь обрушили чугунный, / Тесной сталью сжа-ли два полка…»); «Галицийские поля» (о Галицийской битве 5 августа – 13 сентября 1914 г., «Брали русские бригады / Гали-цийские поля, / И достались мне в награду / Два тяжёлых ко-стыля...»); «Дело славное на Сане» [1; 13].

6. Переживания и думы воина на фронте, перед боем, в дороге. Содержится в песнях: «Горит свеча в вагоне тихо» («…Сидит солдатик обожжённый, / Склонивши голову на грудь. / Тоска по родине далёкой / Не даёт ему уснуть…»); «Что за песни распевает наша Русь» («…Как затянет, как зальётся / Православный наш народ, / Вот откуда что берётся: / Прямо к сердцу так и льнёт…/ »); «Завтра бой» («…В скорбном сердце за близких тревога. / По далёким, по милым тоска…»); «Песня терских казаков» («Тает, тает сизый дым, / Ты прощай, стани-ца! / Мы тебя не постыдим – / Будем лихо биться…») [1; 13].

- 396 -

7. Полковые песни. Это: «Песнь Дворянского полка», «Мы русские – с нами бог» (полковая песня 96-го пехотного Ом-ского полка), «Песня 2-го гренадёрского Фанагорийского Генералиссимуса князя Суворова полка» (1915 г.), «Песня Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка («Споём про ночь…»» (бой под Дембовым Рогом 27 февраля 1915 г.), «Песня на полковой праздник» (Лейб-Гвардии 2-й Стрелко-вый Царскосельский полк), «В двенадцать часов по ночам…» (песня 12-го Уланского Белгородского полка) [13].

8. О военных буднях. Можно выделить тему в песнях: «Ра-нен герой наш на поле сраженья» «…Долго стоял он и бился в окопах / С немцем под жарким огнём…/ Часто не спал он в бою и ночами…»; «Ревёт и грохочет мортира вдали» («Кровь льётся потоком и рвутся тела / На мелкие части снарядом, / Смерть косит и косит людей без числа – Земля словно сдела-лась адом. / Но слышна команда солдатам «вперёд!»») [13].

9. О враге. Фигурирует в песнях: «Франц-Иосиф приуныл» («…Всё, что было у селян, / Немцы расхищали, / Наносили им изьян, / Женщин обижали…»); «Ревел-гудел пожар ужасный» («Кругом в огне пылали сёла, / Горели также города. / Его без-умные солдаты / Творили зверства без стыда. / Громили храмы и соборы, / Терзали в злобе бедных жён, / Малюток, старцев убивали… / Кругом носились плачь и стон…»); «Рвёмся в бой» («…Враг, прислушиваясь к гику, / Весь дрожит, труслив и слаб…»); «Песня Вильгельма» («…Хороши мои солдаты, – Лучше в мире не найдёшь, / Только очень вороваты / И ретивы на грабёж…»); «Что ты кайзер» («…На тебя все глядят как на хама, / Все с презреньем бегут тебя прочь, / Ведь тобою твори-мая драма, / Так ужасна и мрачна как ночь…») [1; 13].

В рассмотренных песнях о мире автор выделил следующие темы.1. Воспоминания воинов о доме. Содержится в песнях: «Ты

Кубань, ты наша родина» («Ты Кубань, ты наша родина / Ве-ковой наш богатырь!/ Многоводная, раздольная / Разлилась ты вдаль и вширь…»); «В полевом лазарете» («…Напишите три строчки, сестра. / Вот Вам адрес жены моей бедной, / Напи-шите ей несколько слов… / А отцу напишите отдельно…») [13].

2. Размышления о будущем в исторической перспективе. Обнаружена в песне «Гремят раскаты боевые…» («И вспых-нет мировая совесть, / И непонятное – поймут, / войны Отече-ственной повесть / Потомки с гордостью прочтут») [13].

- 397 -

3. Забота тылового населения о воинах. Тема выявлена в песнях: «Война и любовь» («…На тебя, мою голубку, / Я за-тратил сердца жар, / А на теплую покупку – Стихотворный го-норар. / Я послал мой дар в окопы, / Для бойцов родной земли, / Чтоб немецкие холопы / Застудить их не могли…»); «Ранен герой наш на поле сраженья» («…Тихо, уютно, тепло в лаза-рете / Ходит сестрица с крестом, / Жалко ей всех и с горячей любовью / Темною ночью и днём, / Всех она, всех утешает как ангел…») [13].

4. О любви. Выявлена в песне «Любовь раненого» («…Пройдёт немного дней, и раненую руку / Врач перевяжет мне и скоро исцелит… / Но что, скажите, что излечит сердца муку / И что в груди моей любовь к Вам заглушит?..») [13].

Анализ песенного творчества позволяет заключить, что тематика войны в песнях военного периода прослеживается чаще, чем тематика мира. Наиболее популярными сюжетами были разгром врага, спасение Отечества, освещение конкрет-ного события, связанного с военными действиями.

Источники и литература1. Солдатские песни времён Первой мировой войны [Элек-тронный ресурс] // Подмосковный краевед: интернет-жур-нал. – URL: http://trojza.blogspot.ru/2014/01/blog-post_11.html (дата обращения: 10.05.2016).2. Шарапов, С. Сергей Копыкин – дважды рождённый русский поэт [Электронный ресурс] / С. Шарапов. – URL:http://ruskline.ru/monitoring_smi/2015/08/31/sergej_kopytkin_dvazhdy_rozhdyonnyj_russkij_poet (дата обращения: 22.04.2016).3. Ракшитар, А. Стихотворения по поводу общеевропейской войны 1914 г. [Электронный ресурс] / А. Ракшитар. – Петро-град: Тип. товарищества «Грамотность», 1914. – URL: http://нэб.рф/catalog/000202 000006 2107595/viewer/ (дата обраще-ния: 22.04.2016).4. Солдатские военные песни Великой Отечественной войны 1914–1915 гг. [Электронный ресурс] / сост. В. Крылов. – Хар-бин: Типо-лит. Заамур. округа погран. стражи, 1915. – 71 с.– URL: http://нэб.рф/catalog/000200_000018_v19_rc_2003662/viewer/ (дата обращения: 18.04.2016).5. Солдатские военные песни Великой Отечественной войны 1914–1915 гг. [Электронный ресурс] / сост. В.Крылов. – 3-е изд. – Харбин: Элек.-тип. Д.А. Джинжих-Швиля, 1916. – URL: http://a-pesni.org/ww1/Ww1.php (дата обращения: 18.04.2016).

- 398 -

6. Куланов, А.Е. В тени Восходящего солнца [Электронный ре-сурс] / А.Е. Куланов. – Москва: Вече, 2014. – 76 с. – URL: http://www.e-reading.club/chapter.php/1033337/26/Kulanov-_V_teni_voshodyashego_solnca.html (дата обращения: 02.05.2016).7. Симаков Василий Иванович [Электронный ресурс] // РМУК «Кашинская межпоселенческая центральная библио-тека». – URL: http://kashin.tverlib.ru/simakov-vi (дата обраще-ния: 20.04.2016).8. Прапорщик. Новейший военный песенник [Электронный ресурс] / сост. В.И. Симаков. – 2-е изд., испр. и доп. – Пе-троград: Издание кн. торговли Н.И. Холмушина, 1916. – 94 с. – URL: http://a-pesni.org/ww1/Ww1.php (дата обращения: 20.04.2016).9. Новый военный песенник. Прапорщик юный (На мотив «Чайка») [Электронный ресурс]. – Москва: Тип. П.В. Бельцо-ва. – URL: http://a-pesni.org/ww1/Ww1.php (дата обращения: 22.04.2016).10. В нашу гавань заходили корабли. – Вып. 2. – Москва: Стре-коза, 2000.11. Бирюков, Е.Ю. Казачьи песни / Е.Ю. Бирюков. – Москва: Современная музыка, 2004. – 320 с.12. Антология военной песни / сост. В. Калугин. – Москва: Эксмо, 2006. 13. Первая мировая война. Песни из печатных изданий [Элек-тронный ресурс]. – URL: http://a-pesni.org/ww1/Ww1.php (дата обращения: 20.04.2016).14. Петренко, Е.В. Жестокие романсы Тверской области. Все несчастные семьи похожи друг на друга [Электронный ресурс]: монография / Е.В. Петренко, М.В. Строганов. – Тверь: Твер. гос. ун-т, 2014. – 171 с. – URL: http://www.rfh.ru/downloads/Books/144493008.pdf (дата обращения: 21.04.2016).15. Ленивихина, Н.О. Первая мировая война в русском фоль-клоре / Н.О. Ленивихина, О.В. Пименов // Перспективы раз-вития науки и образования: сб. науч. тр. по материалам Меж-дунар. науч.-практ. конф. 30 декабря 2014 г.: в 8 ч. Ч. VIII. – Москва: АР-Консалт, 2015. – С. 57-62.16. Салихов, А.Г. Песни башкирских военнопленных времён Первой мировой войны: современное состояние изучения / А.Г. Салихов // Дергачевские чтения – 2014. Русская литерату-ра: типы художественного сознания и диалог культурно-на-циональных традиций: материалы XI Всерос. науч. конф. с междунар. участием, Екатеринбург, 6–7 октября 2014 г. – Ека-теринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2015. – С. 258-262.

- 399 -

17. Архипова, А.С. Два героя / два уркана: привал на пути [Электронный ресурс] / А.С. Архипова, С.Ю. Неклюдов // Natales grate numeras? сб. ст. к 60-летию Георгия Архипповича Левинтона / ред.: А.К. Байбурин и А.Л. Осповат. – Санкт-Пе-тербург: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2008. – С. 27–75 // Фольклор и постфольклор: структура, ти-пология, семиотика. – URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/arkhipovaneckludov2.htm (дата обращения: 14.04.2016).

Фролова К.В.* Празднование памятных дат местного значения

в дореволюционной СамареАннотация. В статье на основе материалов регионально-

го архива рассматривается зарождение традиции празднования юбилейных дат в Самаре во второй половине XIX – начале XX вв.

Ключевые слова: Россия во второй половине XIX – начале XX вв., Самарская губерния, праздники, юбилеи, общество.

Frolova K.V.Regional anniversaries in Samara region during

the XIX – early XX centuriesAbstract. The article deals with formation of the traditional

anniversary in Samara region during the XIX – early XX centuries. Keywords: XIX – early XX centuries Russia, Samara region,

festivals, anniversaries, society.

Праздничная культура России второй половины XIX – на-чала ХХ вв. претерпела ряд изменений. Ранее праздничный календарь состоял из воскресно-выходных дней, государ-ственных и церковных торжеств, народных праздников. С се-редины XIX в., с появлением зачатков гражданского общества, появилась потребность в самоидентификации, которая вы-лилась в празднование памятных дат, связанных с юбилея-ми различных событий или деятелей, имевших значение для истории страны и ее отдельных регионов.

* Фролова Кира Владимировна, кандидат исторических наук, на-чальник отдела использования архивных документов ГБУСО «Цен-тральный государственный архив Самарской области» (Самара).

- 400 -

Инициатива была проявлена государством. Так в 1862 г. в России широко отмечалось тысячелетие России. По словам О. Майоровой, эти торжества «были попыткой существенно обновить обветшавшую государственную мифологию и сим-волику, но не путем введения новой системы, а посредством далеко идущей перестройки и переакцентирования элементов прежней системы» [10, с. 137].

В следующие десятилетия по всей России, в том числе и в Самаре, широко отмечались такие юбилейные даты, как 900-летие принятия христианства (1889 г.) [15, л. 1], 200-летие Полтавской победы (1909 г.) [25, л. 1], 50-летие отмены кре-постного права (1911 г.) [27, л. 1-2], 100-летие Бородинского сражения (1912 г.) [28, л. 17-17 об.], 300-летний юбилей дина-стии Романовых (1913 г.) [18, л. 90-94]. В современной исто-риографии празднование трех последних юбилеев накануне Первой мировой войны нашло отражение в различных рабо-тах, в том числе самарских авторов. Они выходили в москов-ских [29], санкт-петербургских [13] и региональных изданиях [5], использовали материалы по Самарской губернии [3], Са-маре [8] и учебным заведениям нашего города [4].

Во многих городах России на рубеже XIX и ХХ столетий прошли праздники, посвященные великим поэтам и писате-лям А.С. Пушкину (1899), М.Ю. Лермонтову (1891 и 1915), Н.В. Гоголю (1909), многим другим выдающимся деятелям русской культуры [9, с. 221–224]. Самара отметила эти дни художественными или музыкально-литературными вечера-ми, постановкой спектаклей, учреждением именных стипен-дий. В честь юбиляров были названы учебные заведения, так в Самаре появилось «Лермонтовское» приходское училище, «Гоголевское» и «Жуковское» училища [21, л. 1; 24, л. 1-2; 22, л. 21, 33; 23, л. 16–16 об.]. А именем Л.Н. Толстого в связи с его 80-летним юбилеем назвали одну из улиц города (Моска-тельная улица) [6, с. 168-169].

Не менее величественно, чем общегосударственные празд-ники, могли проводиться и гражданские торжества, связанные с местными годовщинами и памятными датами. Например, в Тюмени в 1882 г. широко отмечалось покорение Сибири Ерма-ком, а в 1886 г. – 300-летие со дня основания города [7, с. 14]. В Хабаровске в 1900 г. праздновали 50-летие водружения рус-ского флага в устье Амура [2, с. 158]. Для Симбирска настоящим триумфом стало празднование 250-летия города в 1898 г. [11].

- 401 -

Самара не стала исключением. Приведем лишь несколь-ко примеров. В 1885 г. в Самаре отпраздновали 200-летие со дня основания Преображенского храма, старейшей церкви, действовавшей на тот момент в городе [19, л. 1-12]. В 1909 г. отметили 530-летие со дня кончины святителя Алексея, ми-трополита Московского и всея Руси, небесного покровителя губернской столицы [6, с. 173]. В 1914 г. прошли мероприятия, посвященные 150-летию со времени прибытия первой группы переселенцев из Германии [18].

С особым размахом праздновались две памятные даты местного значения. В 1886 г. – 300-летие города Самары, в 1901 г. – 50-летний юбилей Самарской губернии и Самарской епархии.

Решение об организации крупномасштабного празднества по случаю 300-летнего юбилея города было принято в 1885 г. по инициативе Самарской городской думы. Городская управа поставила вопрос определения даты празднования в связи с тем, что исторические источники не сохранили точного дня основания города. «Предстояло бы избрать такой день, кото-рый был… особенно памятен и любезен городу Самаре. Таким днем по всей справедливости может быть признан день 29 ав-густа, ознаменованный достопамятным посещением города… царем-освободителем в сопровождении ныне царствующего государя Императора… Тем более что означенный день пред-шествует дню именин его Императорского Величества, а пото-му юбилейное торжество продолжится и на следующий день. Кроме того, торжество трехсотлетнего юбилея, по мнению управы, подлежало бы ознаменовать каким-либо действием, которое осталось бы навсегда памятным в городе. Таковым действием может быть в данном случае совершение заклад-ки ночлежного приюта, сооружение которого в принципе разрешено Городской думой» [20, л. 2 об.-3]. Была составлена предполагаемая программа празднования, и в июле она была направлена на утверждение министру внутренних дел [14, л. 1-1а об.]. Затем вместе с некоторыми изменениями программа была утверждена императором [14, л. 2].

К инициативе городской управы подключились различные организации и органы управления. Например, ремесленная управа в память трехсотлетнего юбилея постановила ежегод-но выделять по 300 рублей на оплату лечения нуждающихся ремесленников [26, л. 2-2об.].

- 402 -

К празднику жители города, а также частные предприятия украсили свои дома цветами, флагами и зеленью. Были разве-шены портреты царей и императоров, начиная с царя Федора Иоанновича, в период правления которого была и основана Са-мара. Празднование началось 29 августа с божественной литур-гии в память основателей и правителей города, похороненных в нем (Кириллова и князя Урусова), и императора Александра II как автора городового положения. Торжества продолжились в кафедральном соборе в присутствии руководителей губернии и города и массы молящихся, которые, по словам очевидцев, «буквально переполнили храм». Затем был совершен крестный ход по границам бывшей самарской крепости. В зале заседа-ний городской думы состоялось торжественное заседание, где городской голова Петр Владимирович Алабин после краткого вступительного слова прочитал поздравления с юбилеем, полу-ченные со всех концов Российской империи. Самару с юбилеем поздравили не только руководители соседних губерний, но и ее известные уроженцы, бывшие губернаторы и градоначальники, почетные граждане города. Вечером город был украшен иллю-минацией, в Струковском саду играло 2 оркестра, состоялись народные гуляния [12, с. 2-3].

30 августа в день именин императора в Кафедральном со-боре был отслужен молебен и организован крестный ход к вновь строящемуся кафедральному собору. Здесь собрались ученики учебных заведений и войска. Было провозглашено окончание строительства колокольни собора и открыт фон-тан, знаменующий собой окончание строительства водопро-вода [1, с. 206-207].

В 1900 г. было принято решение о праздновании 50-летия образования Самарской губернии и Самарской епархии. На этот раз проблем с определением даты празднования, каза-лось бы, возникнуть было не должно: губерния была основа-на 1 января 1851 г. Но губернская администрация слишком поздно обратилась в министерство внутренних дел за утверж-дением даты и программы праздника, поэтому было решено перенести торжество на май 1901 г. [17, л. 9]. К мероприятиям решило присоединиться и самарское дворянство, постановив отпраздновать вместе с юбилеем губернии пятидесятилетие Самарского дворянского собрания [17, л. 36].

- 403 -

Основные мероприятия состоялись 14 и 15 мая. В первый день торжеств была отслужена литургия в Кафедральном со-боре, и в 2 часа дня в зале классической гимназии открылось торжественное собрание. Завершился первый день народны-ми гуляниями в Струковском саду.

15 мая было посвящено празднованию юбилея епархии. После литургии в Вознесенском соборе в 2 часа в зале епархи-ального женского училища состоялось торжественное собра-ние, а в 4 часа в общественном саду начался детский праздник в общественном саду для учащихся в учебных заведениях го-рода [17, л. 28].

Несмотря на то, что такие торжества не проходили на ре-гулярной основе, и инициатива их проведения принадлежала властям различного уровня, значение подобных мероприятий нельзя не признать. Это были первые гражданские праздники, постепенно создавался и совершенствовался их церемониал. Они способствовали эволюционному развитию праздничного календаря, ранее органично сочетавшего в себе религиозные и светские элементы. К тому же празднование местных юбилеев имело большое значение для консолидации и самоидентифи-кации общества.

Источники и литература1. Алабин, П.В. Трехвековая годовщина города Самары / П.В. Ала-бин. – Самара, 1887.2. Андриец, Г.А. Массовые городские праздники на юге Даль-него Востока России (конец XIX – начало XX веков) / Г.А. Ан-дриец // Россия и АТР. – 2007. – №1. 3. Артамонова, Л.М. «Общенародное торжество» 1912 года и провинциальная школа (по материалам Самары) / Л.М. Арта-монова // Культура, наука, образование: проблемы и перспек-тивы: материалы II Всерос. науч.-практ. конф. – Нижневар-товск, 2013. – С. 69-72.4. Артамонова, Л.М. Провинциальные особенности общерос-сийского торжества: Романовский юбилей 1913 года в Самаре / Л.М. Артамонова // Архивы и история российской государ-ственности. – Вып. 5. – Санкт-Петербург, 2015. – С. 210-215. 5. Артамонова, Л.М. Судьба династии решалась за Волгой: к 400-летию призвания на царство Михаила Романова и подви-га Ивана Сусанина / Л.М. Артамонова // Самарский земский сборник. – 2013. – №1(22). – С. 125-136.

- 404 -

6. Годы и события. Хроника (к 150-летию Самарской губер-нии): в 2 т. – Самара, 2000. – Т. 1. 7. Гончаров, Ю.М. Городские праздники в Западной Сибири в середине XIX – начале XX века / Ю.М. Гончаров // Вестник ТГПУ. Серия: Гуманитарные науки. – 2004. – Вып. 4(41). 8. Крамарева, И.В. Празднование 50-летия отмены крепостно-го права в Самарской губернии / И.В. Крамарева // Самарский край в истории России: материалы Межрегион. науч. конф. – Вып. 4. – Самара, 2012. – С.115-120.9. Литягина, А.В. Праздничная культура горожан Западной Сибири во второй половине XIX – начале ХХ в. // Города Си-бири XVII – начала ХХ в. – Вып. 2. История повседневности. – Барнаул, 2004.10. Майорова, О. Бессмертный Рюрик: празднование тысяче-летия России в 1862 году / О. Майорова // Новое литератур-ное обозрение. – 1998. – №32.11. Мартынов, П.Л. Город Симбирск за 250 лет его существо-вания: систематический сборник исторических сведений о г. Симбирске / П.Л. Мартынов. – Симбирск, 1898.12. Самарская газета. – 1886. – 2 сентября (№ 186).13. Смирнов, Ю.Н. Особенности культурно-исторических комплексов как пространств памяти об Отечественной войне 1812 г.: Петербург, Москва, Бородино / Ю.Н. Смирнов // Вест-ник Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. – 2013. – № 1. – С. 165-170.14. Центральный государственный архив Самарской области (далее ЦГАСО). Ф. 3. Оп. 34. Д. 2. 15. ЦГАСО. Ф. 3. Оп. 36. Д. 7.16. ЦГАСО. Ф. 3. Оп. 60. Д. 18.17. ЦГАСО. Ф. 3. Оп. 117. Д. 27. 18. ЦГАСО. Ф. 3. Оп. 130. Д. 282. 19. ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 691. 20. ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 703. 21. ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 766.22. ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 1019.23. ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 1032.24. ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 1051.25. ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 1271.26. ЦГАСО. Ф. 316. Оп. 1. Д. 160. 27. ЦГАСО. Ф. 430. Оп. 1. Д. 1592.28. ЦГАСО. Ф. 663. Оп. 1. Д. 78.29. Черкасова, М.В. Празднование 150-летнего юбилея Отече-ственной войны 1812 года / М.В. Черкасова // Эпоха 1812 года в судьбах России и Европы: материалы Междунар. науч. конф., Москва, 8-11 октября 2012 г. – Москва, 2013. – С. 527-531.

- 405 -

Досекин Е.С.* Поместный собор Русской православной церкви

в 1917-1918 гг. в условиях Гражданской войныАннотация. В статье рассматривается вопрос об отноше-

ниях Поместного собора РПЦ с большевиками на начальном этапе Гражданской войны (1917-1918 гг.).

Ключевые слова: Поместный собор, Гражданская война, большевики, Е.Н. Трубецкой.

Dosekin E.S.Local Council of the Russian Orthodox Church

in 1917-1918 in the context of the Civil warAbstract. The question of the relations between the Local

Council of the Russian Orthodox Church and Bolsheviks at the initial stage of Civil War (1917-1918).

Keywords: Local Council, Civil war, Bolsheviks, Evgeny Trubetskoy.

В начале XX века в российском обществе активно обсуж-дался вопрос о реорганизации церковного управления и воз-рождении института Поместных соборов, ликвидированного Петром I. Невыгодные последствия интеграции церкви и госу-дарства, в условиях возрастания революционных настроений и общего кризиса официальной идеологии, становились оче-видными не только для либеральной интеллигенции, но и для представителей власти. Так, в докладе Синодальной канцеля-рии, посвященном проблеме созыва Собора, реформа Петра I была критически переосмыслена. Констатировалось, что введе-ние синодального управления проводилось в государственных интересах. Но выиграло ли в результате само государство? На этот вопрос авторы доклада давали однозначно отрицательный ответ [1, л. 2]. В то же время с 1901 г. в Москве и Петербурге начали действовать религиозно-философские общества, на за-седаниях которых также активно обсуждались вопросы цер-ковного обновления. И хотя по решению К.П. Победоносцева в

* Досекин Егор Сергеевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Отечества Самарского государственного ин-ститута культуры (Самара).

- 406 -

1903 г. религиозно-философские собрания были закрыты, они вместе с тем положили начало новой вехе во взаимоотноше-ниях светской и духовной общественности [2, с. 312]. В итоге, когда в августе 1917 г. состоялось долгожданное открытие пер-вой сессии Поместного собора, в его работе приняли участие не только духовенство, но и многочисленные представители интеллигенции.

Необходимо отметить, что исследования, посвященные Поместному собору 1917-1918 гг. вплоть до 90-х гг. XX в. были весьма немногочисленными. Это объясняется, прежде всего, отсутствием доступа к источникам, вследствие чего основное внимание авторы уделяли предсоборному периоду. Однако за последние десятилетия появился целый комплекс работ, опи-рающихся на архивные материалы самого Собора. Это тру-ды Г. Шульца, прот. Н. Балашова, Р. Прокши, С. Л. Фирсова, Е. В. Беляковой, М.В. Шкаровского. В данной статье, также опираясь на материалы Собора, мы постараемся подробно остановиться на постановлениях, которые принимались но-вой большевистской властью в отношении церкви, и рассмо-треть реакцию на них со стороны поместных делегатов.

Созванный в августе 1917 г. Поместный собор был вы-нужден функционировать в условиях нарастающего полити-ческого кризиса, постепенно перерастающего в гражданское противостояние. Как следствие, помимо внутрицерковных вопросов Собор, объединивший духовенство, политических деятелей и либеральную интеллигенцию, был вынужден по-стоянно реагировать на решения, принимаемые новой социа-листической властью.

Дискуссии, касающиеся отношений Церкви и государства, проходили как на самом Поместном соборе, так и в предше-ствовавший ему период. Большинство представителей цер-ковной интеллигенции, духовенства и мирян выступили принципиальными сторонниками союза Церкви и государ-ства, рассматривая проблему церковно-государственных от-ношений как ключевой вопрос государственного строитель-ства в новой России. Принцип полного отделения Церкви от государства был неприемлем для церковного сознания и с практической, и с принципиальной точек зрения.

Как отмечалось выше, Собор включал в себя не только пред-ставителей духовенства, но и мирян, которые по очевидным

- 407 -

причинам наиболее активно участвовали в обсуждении вопро-сов социально-политического характера. Так, уже на третьем заседании товарищами председателя Собора были избраны М. В. Родзянко и Е.Н. Трубецкой. Мирские представители на-ряду с духовенством разрабатывали декларации и сообщения для информирования общественности. В частности, в связи с предстоящими выборами в Учредительное собрание на Соборе остро дискутировался вопрос о составлении воззвания к рус-скому народу. Трубецкой предложил найти «средний царский путь»: «Обратиться с воззванием к народу, не опираясь ни на какую политическую партию, и определенно сказать, что следу-ет избирать людей, преданных Церкви и Родине» [3, с. 83].

На этом решении и остановились. 4 октября Поместный со-бор обратился к всероссийской пастве с посланием, в котором говорилось о пошатнувшихся устоях и смуте в русской земле, проводились параллели между Учредительным собранием и Земским собором XVII века. Собор призывал православный народ идти, осенив крестным знаменем, «на великое сие дея-ние, как на подвиг веры, служение любви». Призывая обще-ство к объединению, в послании также говорилось: «Пусть победит в себе наш народ, обуревающий его дух нечестия и ненависти, и тогда дружным усилием легко и светло совершит он государственный труд свой» [4, л. 78, 78 об.].

После непродолжительного перерыва в январе 1918 г. Со-бор возобновил работу, открыв свою вторую сессию. Одна-ко вследствие деятельности большевиков, стремившихся к упрочнению своих позиций и развернувших деятельность по ликвидации оппозиционных сил, число делегатов Собора зна-чительно уменьшилось. Заседание от 20 января было объяв-лено частным собранием, поскольку не набрало необходимый по уставу кворум.

По очевидным причинам положение церкви с приходом к власти большевиков резко ухудшилось. Вместо того чтобы за-ниматься насущными вопросами, сформулированными ещё в ходе первой сессии, Собор зачастую был вынужден обсуждать проблемы, связанные с тем или иным решением и действием РСДРП(б). Самым значительным ударом по надеждам рели-гиозных деятелей стал обнародованный декрет большевиков об отделении церкви от государства. 25 января Трубецкой за-читывал проект Соборного постановления об изданном зако-

- 408 -

не: «Лица, власть имеющие, дерзновенно покушаются на самое существование Православной Церкви. Во исполнение этого са-танического умысла ныне советом народных комиссаров издан декрет об отделении Церкви от Государства, коим узаконяется открытое гонение как против Церкви Православной, так и про-тив всех религиозных обществ христианских и не христиан-ских» [5, л. 10 об.]. На основании этого Собор постановил:

1) «изданный советом народных комиссаров декрет об отделении Церкви от Государства представляет собою, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против неё гонения;

2) всякое участие как в издании сего враждебного Церк-ви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь несо-вместимо с принадлежностью к Православной Церкви и на-влекает на виновных кары вплоть до отлучения от Церкви (в последование 73 правилу Свв. Апостол и 13 правилу 7-го Все-ленского Собора)» [5, л. 11 об.].

Кроме того, Трубецкой также предложил образовать осо-бую комиссию для сочинения послания к народу по поводу декрета народных комиссаров, которое было поддержано. В комиссию вошёл сам Евгений Николаевич и на заседании 27 января составленное воззвание было представлено делегатам.

Собор призывал православный народ объединиться для защиты церковных святынь, выступить против захватчи-ков. Заканчивалось воззвание следующими словами: «Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание» [5, л. 22 об.]. Несмотря на общий тон обращения, Собор не призывал народ к вооружённой борьбе, он лишь предлагал объединить-ся и оградить церковь.

Очевидно, обстоятельства русской жизни того периода придавали актуальность совершенно иным проблемам. Так, в Самарской прессе этому, в определенном смысле судьбоносно-му декрету, было посвящено всего несколько строк, в которых корреспондент констатировал отрицательную реакцию Собора в отношении большевистского постановления [6, с. 2]. Вместе с тем в мартовском номере была помещена достаточно обширная статья, автор которой выступал за восстановление древнего обычая: выбора пастыря христианской общиной [7, с. 1].

- 409 -

На заседании 25 января Собор рассматривал новый декрет большевистского правительства, на этот раз касавшийся бра-ка и развода. В постановлении Собор заявлял, что:

1) церковный брак не может быть расторгнут граждан-ской властью; такое расторжение церковь не признает дей-ствительным, а совершающие расторжение церковного брака простым заявлением у светской власти повинны в поругании таинства брака;

2) лица, состоящие в браке, не расторгнутом Церковью, и вступающие в новый гражданский брак, повинны в много-женстве и прелюбодеянии; такие браки не только никогда не получат церковного признания и освящения, но составляют тяжкий грех, за который по правилам церковным налагается епитимия и отлучение от Св. Тайн;

3) запись в гражданских учреждениях (или так называе-мый гражданский брак) для желающих вступить в брак не может заменить церковного брака; все гражданские браки православных, не стоящие в противоречии с каноническими правилами, должны быть освящены благословением церков-ным [5, л. 76, 76 об.].

Третья сессия, открытая в июле 1918 г., также развивалась в условиях всё ухудшавшегося положения церкви. Незадолго до начала работы Собора, большевики заняли здание Москов-ской духовной семинарии под нужды ВЦИКа. Немногочислен-ные делегаты, прибывшие в Москву, которых планировалось разместить в здании семинарии, вынуждены были самостоя-тельно искать себе пропитание и жильё [8, л. 2].

На частном совещании 19 июля было принято решение об открытии занятий Собора, несмотря на ситуацию с захватом здания духовной семинарии. Однако открытие предлагалось сопроводить документом с изложением обстоятельств, задер-живающих до сих пор работу Собора. Документ поручили подготовить нескольким делегатам, среди которых значились Е.Н. Трубецкой, А.Д. Самарин, П.И. Астров, Митрополит Вла-димирский Сергий. Кроме того, на том же совещании было при-нято решение о проведении панихиды по убитому Николаю II.

В целом работа третьей сессии продолжалась в том же русле, что и предыдущая. Собор пытался выработать ре-шения по конкретным вопросам, связанным с церковным

- 410 -

устройством, однако для большинства его членов было оче-видно, что реализовать те или иные постановления Собора невозможно в рамках большевистской России.

20 сентября 1918 г. Всероссийский Поместный собор завер-шил свою продолжавшуюся 13 месяцев работу. Он, несомненно, стал «заметным явлением общехристианской истории», по мне-нию В.М. Шкаровского, «рядом своих решений и постановкой самих вопросов опередив весь христианский мир» [9, с. 165].

В условиях политической борьбы церковь стремилась вы-ступить в роли миротворца, по-прежнему воспринимая пра-вославие как стержень российской идеологии и культуры. Од-нако как духовенство, так и миряне, участвовавшие в работе Собора и принадлежавшие в основном к либеральному дви-жению, не сумели верно оценить общественно-политическую ситуацию.

Источники и литература1. Российский Государственный Исторический Архив (РГИА) Ф.1579. Оп. 1. Д. 20. 2. Воеводина, А.А. «Несостоявшийся диалог»: Петербургские религиозно-философские собрания 1901-1903 гг. как опыт противостояния интеллигенции и церкви / А.А. Воеводина // Модернизация культуры: порядки и метаморфозы коммуни-кации: материалы III Междунар. науч.-практ. конф., Самара, 2015 г.: в 2 ч. / М-во культуры РФ, СГИК; под ред. С.В. Соло-вьевой, В.И. Ионесова, Л.М. Артамоновой. – Самара: Самар. гос. ин-т культуры, 2015. – Ч. I. – С. 307-312.3. Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. – Москва, 1994. – Т. 2.4. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф.3431. Оп. 1. Д. 4.5. ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 5.6. Собственные телеграммы // Волжское слово. – 1918. – № 4009.7. О пастырстве // Волжское слово. – 1918. – № 4035.8. ГАРФ Ф. 3431. Оп. 1. Д. 6.9. Шкаровский, М.В. Влияние Всероссийского Поместного Собора 1917-1918 гг. в советскую эпоху / М.В. Шкаровский // Церковь и время. – 2003. – № 4.

- 411 -

Кабытова Н.Н.* Культурная политика советской власти

в годы Гражданской войныАннотация. В статье анализируются задачи советской вла-

сти в области социокультурного строительства, рассматри-ваются методы коммунистической пропаганды через обра-зовательно-воспитательные учреждения, показаны способы внедрения социалистических идей среди населения в услови-ях гражданского противостояния 1918-1920 гг.

Ключевые слова: советская власть, культурная политика, ре-волюционные идеи, образовательные учреждения, детские дома.

Kabytova N.N.Cultural policy of the soviet system during the Сivil war

Abstract. The author of the article analyses the tasks of the Soviet system in the field of sociocultural construction, communistic propaganda methods are considered through educational establishments, the ways of introduction of socialist ideas to the population during the civil opposition of 1918-1920 are shown.

Keywords: Soviet system, cultural policy, revolutionary ideas, educational institutions, orphanages.

Великая российская революция, в ходе которой больше-вики не только захватили власть, но и сумели ее удержать в условиях гражданской войны, изменила все сферы жизни населения страны. Коренной ломке были подвергнуты соци-ально-экономические отношения, политический строй, иде-ологические постулаты и духовно-нравственные ориентиры в обществе. Методы социализации культурной политики со-ветской власти в начальный период ее формирования и функ-ционирования представлены в историографии с позиций реализации директивных установок. При этом конкретным способам взаимодействия власти и общества уделяется мало внимания.

* Кабытова Надежда Николаевна, доктор исторических наук, профессор кафедры российской истории Самарского националь-ного исследовательского университета имени академика С.П. Ко-ролева (Самара).

- 412 -

Правящая большевистская партия безапелляционно вне-дряла социалистические принципы, как она их понимала, в сознание людей. В этих условиях огромное значение прида-валось политической пропаганде через культурно-просве-тительские учреждения. Способы просветительной работы варьировались в зависимости от того, в каких социальных стратах они должны были реализовываться. «В курс школ для малолетних, а равным образом во все возможные курсы для взрослых… должны быть введены: 1) популярные очерки истории культуры с научно-социалистической точки зрения и с особо разработанной частью, посвященной истории Рос-сийской великой революции; 2) разъяснение Советской кон-ституции… Учителя обязаны рассматривать себя как агентов не только общего, но и коммунистического просвещения» [1, с.81]. Специальным постановлением VIII съезда РКП(б) были разработаны методы пропаганды среди учащейся молодежи. «Общее образование – школьное и внешкольное (включая сюда и художественное: театры, концерты, кинематографы, выставки, картины и пр.)… должно тесно примыкать к ком-мунистической пропаганде. Нет таких форм науки и искус-ства, которые не были бы связаны «с великими идеями комму-низма…» [1, с.82]. Особо подчеркивалось, что «школа должна быть совершенно отделена от какой бы то ни было религии, и всякая попытка контрреволюционной пропаганды под видом религиозной проповеди должна пресекаться» [1, с.83].

Директивные указания центра местные структуры совет-ской власти должны были исполнять в чрезвычайных обстоя-тельствах всеобщего ожесточения периода Гражданской войны. Формируя органы административного управления, коммуни-сты всеми силами стремились замещать посты в них членами своей партии. Особенно наглядно это проявлялось в области культурно-просветительской работы. Война, революция, бес-конечно сменяющие друг друга разнородные политические силы во властных структурах не только породили хозяйствен-ную разруху, но и способствовали углублению всех социальных болезней в обществе. Чем дальше, тем больше увеличивалось количество социально беззащитных слоев населения: стари-ков, детей, инвалидов, безработных. В Самарской губернии, где было много беженцев и эвакуированных, со всей остротой встал вопрос детской беспризорности. Губернские и городские

- 413 -

отделы просвещения, труда, соцобеспечения, соцстрахования, совнархоз, обсудив циркуляры Центра о распределении детей по детским домам, для принятия решения сначала ознакоми-лись с состоянием дел в Самаре по этому вопросу. Положение, по выражению докладчика, было «мрачным». На 1 декабря 1918 г. детских домов (приютов) было: «с великорусским населением – 9, польских – 3, беженских смешанных – 4, литовских – 1, ла-тышских – 1; с общим населением до 1 200 человек. Помещения детских домов старые, давно не ремонтированные, частью но-сящие следы разрушения и запущения. Национальные детдома малы, грязны, сыры и плохо вентилируемы. Обстановка в боль-шинстве д. домов казарменная, в лучшем случае – больничного характера, с абсолютным отсутствием уюта, произведений ис-кусства, науки и даже мебели, кое-где не хватает кроватей, дети спят по двое, иногда на полу и столах. Не хватает матрацев, по-душек, белья. Ни один детдом не говорит о том, что обитатель его есть нежное детское существо, которому нужны ласка, свет, уют, наука и познания. Лучше выглядят д. дома, где дети тру-дятся: убирают, учатся, шьют, вяжут, там видишь озабоченно деловитые детские личики...

Санитарно-гигиеническая сторона стоит на низком уров-не... Национальные детдома вообще имеют очень запущенный вид, хотя обеспеченность их воспитателями и даже учителями поставлена в лучшие условия. Духовная сторона жизни детей, столь важная для нас, производит еще более безотрадный вид. Дети, предоставленные сами себе, посещают «народные» шко-лы [отмечаю в скобках, так как Учредилка вывела детей в осо-бо созданные для «приютов» школы]; старшие, которые уже успели забыть грамоту, посещают вечерние курсы, днем обу-чаются в пошивочной мастерской детских домов, мастерской модного платья, плетут туфли, вяжут чулки. Мальчики обуча-ются столярному и шапочному мастерству, переплетному, пле-тению туфель, часто шьют. Остающееся время они слоняются без всякого дела. Нет книг для чтения, бесед, дети не посеща-ют регулярно библиотек, театров, биоскопов, не имеют игр под руководством. В силу этого физиономии ребят в большинстве серые, безрадостные и маломыслящие, с воровато-хулиганской наклонностью: впечатление это усиливается тем, что в детдомах нормальных размещены и дети дефективные, как нравственно, так и физически, а также дети улицы, для которых необходим

- 414 -

усиленный присмотр друга-воспитателя, а не казенного заве-дующего. Дети-дошкольники регулярных занятий не имеют и большую часть дня проводят сами с собой» [3, л.25-26].

В докладе, чтобы не допустить «развала детдомов», были предложены конкретные меры по их реорганизации: «1) поста-вить соответствующих зав. детдомами; 2) пригласить воспита-телей по 1 на 25 человек; 3) перевести детей из разрушающихся домов в жилые; 4) дать обстановку в дома; 5) уделить произве-дения искусства и науки; 6) ...регулярно посещать театр, био-скоп, библиотеки; 7) создать детский клуб; 8) устраивать с под-ростками 14-17 лет собеседования на политические темы и на темы об искусстве; 9) побудить городской Продовольственный Комитет озаботиться доставкой продуктов для питания детей» [3, л. 26об.]. Представительное совещание губернских и город-ских властей предписало распределить детей по возрасту и по-ручило губсобесу создать в недалеком будущем показательный дом смешанного характера по возрасту и по полу. Не решен был вопрос с воспитателями, так как потенциальные претен-денты не могли удовлетворить совпартработников по идейным соображениям. Обладая педагогическими знаниями и навыка-ми, учителя и воспитатели должны были еще и доказать свою приверженность коммунистическим идеям.

В 1919-1920 гг. расширилась сеть образовательных школ для взрослых, но качество обучения в них было нижайшим. В вечерних школах для рабочих и на курсах для красноармейцев преподавали главным образом политграмоту, обучая их рас-познавать «врагов коммунистического строя» [2, л.35]. Значи-тельную организационную работу по ликвидации неграмот-ности выполняли специальные структуры советской власти на местах. В Самарской губернии к концу 1918 г. было открыто 125 городских и 129 сельских ликбезов. Во исполнение декрета СНК от 26 декабря 1919 г. о ликвидации неграмотности Са-марский губисполком принял решение в трехмесячный срок мобилизовать всех лиц, работавших в системе народного об-разования, на «борьбу за ликвидацию неграмотности». Была создана Самарская губернская чрезвычайная комиссия по ликвидации безграмотности (ГубЧК л/б), и 1 июня 1920 г. в Самаре открылись шестимесячные курсы по подготовке лик-видаторов [4, с.347]. В эту работу активно включились пар-тийные, комсомольские и профсоюзные организации.

- 415 -

Оценивая первые шаги советской власти в области куль-турной политики, отметим, прежде всего, чрезвычайный характер мероприятий по внедрению парадигм «социали-стического строительства». В пропаганде коммунистической идеологии партия большевиков отводила особое место обра-зовательно-воспитательным учреждениям для детей и взрос-лых. При этом подчеркивалась необходимость использования культурно-просветительных заведений, специально подо-бранных артефактов литературы и искусства для «выработки самосознания» строителей нового общества. В тяжелейших условиях Гражданской войны реализация культурной поли-тики большевиков осуществлялась через специальные, часто чрезвычайные, структуры советской власти.

Источники и литература1. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. – Москва: Политиздат, 1970. – Т.2.2. Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО). Ф. Р-88. Оп.1. Д.16.3. ЦГАСО. Ф. Р-88. Оп.1. Д.17.4. Энциклопедия Самарской области. – Самара, 2012. – Т.6.

Братченко Т.М., Сенявский А.С.* Трансформация культуры как составная

часть советской модели модернизации (середина 1920-х – середина 1930-х гг.)

Аннотация. Переход к форсированной индустриальной модернизации не изменил вектор развития, обозначенный большевистскими теоретиками в культурной сфере еще на заре революции, но, связав культуру с практическими нужда-ми, привел к быстрым кардинальным изменениям, особенно в области народного образования.

Ключевые слова: форсированная индустриальная модер-низация, культурная революция, система образования.

* Братченко Татьяна Михайловна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института национальной памяти (Москва);

Сенявский Александр Спартакович, доктор исторических наук, руководитель центра «Россия, СССР в истории ХХ века» Института российской истории РАН (Москва).

- 416 -

Bratchenko T.M., Senyavsky A.S.Transformation of culture as the part of the Soviet

modernization (Mid-1920s – mid-1930s)Abstract. The transition to accelerated industrial modernization

did not change the direction of development, marked by the Bolshevik theorists in the cultural sphere in the early days of the revolution, but by linking culture with practical needs, has led to a rapid dramatic changes, especially in the field of public education.

Keywords: accelerated industrial upgrading, the Cultural Revolution, the education system.

Победившая в России в октябре 1917 г. вопреки марксист-ской догматике «социалистическая революция» (захват вла-сти леворадикальным крылом российских социал-демократов) поставила большевиков перед сложнейшей проблемой: или дожидаться мировой революции, или, вразрез с установками «классиков» марксизма, начать строить социализм – в отсталой, преимущественно крестьянской стране, во враждебном капи-талистическом окружении, опираясь почти исключительно на собственные силы и особенно не надеясь на помощь «мирово-го пролетариата». Конечно, надежды на мировую революцию еще долго сохранялись, и немало внутренних ресурсов разо-ренной, нищей страны, вышедшей из мировой и гражданской войн, были впустую затрачены на разжигание революционного пожара в Европе. Эти иллюзорные надежды даже надолго ста-ли предметом внутрипартийного раскола между «романтика-ми-интернационалистами» (Троцкий и его сторонники из раз-личных оппозиционных групп) и прагматиками-реалистами, эволюционировавшими в направлении государственно-патри-отических установок (идея возможности строительства социа-лизма в отдельно взятой стране – Сталин и его группа). Реализм взял верх: с восстановлением в основном экономики к середине 1920-х гг. советское партийное руководство (в дискуссиях с оп-позиционерами) стало «нащупывать» курс на индустриальную модернизацию, причем, прежде всего в связи с неблагоприят-ными внешними факторами, в форсированном ее варианте и опираясь, в отличие от имперской модернизации, почти исклю-чительно на внутренние ресурсы.

И здесь роль культуры в решении практических задач ока-залась выдвинута на одно из первых мест. Культура в фор-

- 417 -

мировавшемся советском проекте изначально имела подчи-ненное значение как в теоретико-идеологическом ракурсе политики молодого Советского государства, так и в практи-чески-прикладном ее аспекте. Суть советского культурного строительства и его основные направления были определены еще В.И. Лениным, однако завершение восстановления эко-номики и переход к развернутому социалистическому строи-тельству поставил перед культурой качественно новые прак-тические задачи.

Одним из важнейших ресурсов при этом были ресурсы социальные – население страны, которое в экономических выкладках определялось как «трудовые ресурсы», в идеологи-ческих как «кадры» и т. д. Однако при более чем достаточном количестве населения, способного дать необходимый массив «трудовых ресурсов» (в демографическом плане СССР был тогда «молодой» страной с высокой рождаемостью и долей молодежи в составе населения), его «социальное измерение» было далеко от того, чтобы соответствовать задачам инду-стриализации и в целом «социалистического строительства». В середине 1920-х гг. около 4/5 жителей страны было сельча-нами, в основном занятыми в единоличном хозяйстве, в боль-шинстве либо без образования, даже не умевшими читать и писать (особенно женщины), либо с образованием началь-ным. Большинство было привязано к своему дому и хозяйству и собиралось вести тот же образ жизни, что и их отцы и деды. А форсированная индустриальная модернизация нуждалась в большом количестве рабочих рук – людей, подготовленных к индустриальному труду (методичному, требовавшему органи-зованности, точности, хотя бы минимального образования), а также значительного числа людей, технически образованных – новой производственной интеллигенции (инженеров, тех-ников и т. д.).

Следовательно, задача состояла в том, чтобы: 1) мотивиро-вать огромные контингенты сельских жителей на перемеще-ние в города, изменение социального статуса, образа жизни, на занятие рабочими профессиями; 2) подготовить их к го-родскому образу жизни и индустриальному труду. Коллекти-визация деревни, наряду с другими, решала вопросы высвобо-ждения лишних рабочих рук и трансформации образа жизни крестьян, что облегчало, а иногда и просто выталкивало зна-чительную их часть в город (который, в свою очередь, притя-

- 418 -

гивал более высоким уровнем и качеством жизни, широкими возможностями для социального продвижения). «Культурная революция» открывала эти возможности, с одной стороны, формируя мотивацию для широких слоев на строительство нового «социалистического общества» и на «вписывание» себя в эту новую жизнь, с другой стороны, предоставляя боль-шие возможности через получение образования и профессио-нальной квалификации.

Конечно, «культурная революция» во многом являлась продуктом большевистской доктрины и ставила задачу соз-дания новой (в противовес буржуазной) культуры. Однако идеологический элемент в ней был подчинен прагматике – подготовке населения к вовлечению в индустриализацию, трансформации населения в такое состояние, при котором оно соответствовало бы задачам модернизации. Ключевым направлением здесь было решение задачи радикального повы-шения образовательного уровня населения – от ликвидации неграмотности до создания масштабной системы народного образования, которая бы, в отличие от дореволюционной, ох-ватила все население страны. Даже в конце 1920-х гг. массовая неграмотность оставалась большой проблемой. Так, в начале 1929 г. еще 60 % крестьян оставались неграмотными [1, с. 174].

Принятие первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР (XVI конференция ВКП(б), апрель 1929 г.) стало мощным толчком в решении этой проблемы. В мае 1929 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О работе по лик-видации неграмотности», которая рассматривалась как сред-ство мобилизации трудящихся для решения задач пятилет-ки, социалистического строительства. Из городов в деревню были направлены тысячи шефских бригад из рабочих, ком-сомольцев, других активистов, которые в движении «культ-эстафеты» по преодолению неграмотности и малограмотно-сти объединила сотни тысяч людей. Использовались и другие формы. В результате в 1931 г. была в основном ликвидирована неграмотность среди индустриальных рабочих. В 1932 г. лик-безом было охвачено более 15 млн человек. Всего за первую пятилетку грамоте были обучены почти 22,7 млн, еще 11 млн повысили грамотность. Особенно разительными были успехи в национальных республиках Средней Азии, Закавказья, на-циональных автономиях Поволжья, в большинстве из кото-рых процент грамотных до революции не превышал 1-3 %, а

- 419 -

за первую пятилетку превысил половину населения. Общий процент грамотности в СССР в течение первой пятилетки поднялся с 53 до 80 % [2, с. 246].

Последовательно решались задачи развертывания системы начального и неполного среднего образования: летом 1930 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О всеобщем обязательном начальном обучении», которое было введено в стране в тече-ние последующих трех лет, а к концу 1930-х гг. в городах было введено всеобщее семилетнее обучение. Наряду с завершени-ем ликвидации неграмотности взрослого населения в стране развернулось обучение массовым профессиям для промыш-ленности и сельского хозяйства [3, с. 151].

Решение задачи ликвидации неграмотности и преодоления малограмотности шло параллельно с внедрением неполного среднего образования, что в совокупности, в свою очередь, требовало масштабной подготовки педагогических кадров. Это, наряду с широкой подготовкой инженеров и техни-ков, давало толчок развитию системы высшего образования. Но советское руководство заблаговременно поставило за-дачу создания системы высших учебных заведений, которое началось во второй половине 1920-х гг., став основой и для развития начальной и средней школы, и для подготовки ин-женерно-технических и других высококвалифицированных кадров промышленности, всех отраслей народного хозяйства, вооруженных сил (высшая школа – «кузница кадров»). Пока-зательно количественное сравнение (в сопоставимых грани-цах) системы высшего и среднего специального образования в предреволюционный период с рубежом 1920–30-х гг. в дина-мике. Если в 1914/15 г. число высших учебных заведений со-ставляло 91, в 1927/28 г. – 148, то в 1932/33 г. – 832 (рост более чем в 9 раз!), соответственно за те же годы число студентов 112,0 тыс., 168,5 тыс. и 504,4 тыс. (рост почти в 5 раз – при углублении специализации вузов и расширении номенклату-ры специальностей). Аналогично менялись и масштабы под-готовки средних специальных учебных заведений: за те же годы их число 295, 1 037 и 3 509 (рост почти в 12 раз), а число учащихся – 35,8 тыс., 189,4 тыс. и 723,7 тыс. (рост более чем в 20 раз). Намного опережающий рост численности и средних специальных учебных заведений, и их учащихся перед высшей школой свидетельствует как раз о практической направленно-сти развития системы образования для нужд индустриальной

- 420 -

модернизации с ее потребностями в массовых – не только ра-бочих, но и технических – профессиях.

Лишь одна первая пятилетка дала народному хозяйству более 170 тыс. специалистов с высшим образованием и почти 309 тыс. – со средним (около 30 % из 1,4 млн человек с высшим и средним специальным образованием, работавших к концу первой пятилетки) [4, с. 78].

Таким образом, именно переход к форсированной инду-стриальной модернизации обеспечил в СССР быстрый и ка-чественный сдвиг также и в социально-культурной сфере, став толчком для радикального рывка в области народного образования. Он не изменил вектор, обозначенный больше-вистскими теоретиками и идеологами в культурной сфере еще на заре революции, но, связав культуру с практическими ну-ждами, привел к ускоренным и кардинальным изменениям.

Источники и литература1. Мельников, В.В. Культурная революция и комсомол / В.В. Мельников. – Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. ун-та, 1973. 2. Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития на-родного хозяйства Союза ССР. – Москва: Госпланиздат, 1934.3. Народное образование, наука и культура в СССР. – Москва: Статистика, 1970. 4. Федюкин, С.А. Привлечение буржуазной технической ин-теллигенции к коммунистическому строительству в СССР / С.А. Федюкин. – Москва, 1960.

Кабытов П.С.* Историк на переломе эпох

Аннотация. В статье анализируются проблемы освоения профессиональными историками новых социальных прак-тик поведения во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг., в период надвигавшейся очередной смутной эпохи в истории России.

Ключевые слова: власть, культурная политика, социаль-ные практики, политические лидеры, историки.

* Кабытов Петр Серафимович, доктор исторических наук, про-фессор, заслуженный деятель науки РФ, заведующий кафедрой российской истории Самарского национального исследователь-ского университета имени академика С.П. Королева (Самара).

- 421 -

Kabytov P.S.The historian at the turning point

Abstract. The problems of development by professional historians of new social and practical ways of behavior in the second half of the 1980th – the beginning of the 1990th years, the period of the approaching next uneasy time in the history of Russia are analyzed.

Keywords: power, cultural policy, social practicing, political leaders, historians.

В 1985-1991 гг. можно увидеть, как менялось историческое время и историческое пространство на территории советской державы. Во-первых, следует отметить всплеск социальных ожиданий, возникший с приходом нового советского лидера М.С.Горбачева, который во многом отличался от своих пред-шественников, так называемых «великих старцев» (Л.И.Бреж-нева, Ю.В.Андропова и К.У.Черненко) [1]. Он не читал речи по бумажке, был очень подвижен, позиционировал себя как ли-дер, который не только интересуется общественным мнением, но и учитывает настроения масс при реализации внутренней и внешней политики. Поэтому в сценарии поездок Горбачева вписывались якобы неожиданные встречи с «простыми людь-ми», а на самом деле это были театральные постановки, так как среди тех, кто встречался с Горбачевым, были представи-тели партийной и советской номенклатуры. Но затем те ман-тры, которые озвучивал Горбачев, перестали восприниматься народом, и уже к 1987 г. Горбачев стал напоминать заезжен-ный магнитофон, который включается по любому поводу. Каких-то новелл в его речах не наблюдалось, за исключением того, что он требовал все больших и больших полномочий. В этом проявилось бессилие нового лидера – обладая всей пол-нотой власти, он не мог эффективно управлять государством.

Во-вторых, следует констатировать рост эгоизма, который в большей степени проявлялся у представителей партийной и советской элиты, а также у либеральной интеллигенции – приверженцев западного образа жизни. В-третьих, необходи-мо отметить, что в связи с этим наблюдается и какое-то без-различие в обществе. Хотя поначалу (может быть, с 1985 г.) мы видим всплеск интереса к истории, к тем событиям, которые

- 422 -

происходят в нашей стране. Но среди публикаций стали пре-обладать нарративы публицистов, которые выискивали чер-ные пятна в отечественной истории [2]. Да и часть историков примкнула к этому лагерю. В то же время появились публи-кации, авторы которых пытались дать объективную оценку событиям и явлениям советской эпохи [3].

Что касается лидеров оппозиционной политической эли-ты, того же Ельцина, то, в общем-то, и они не знали, в каком направлении двигаться дальше. Те рецепты, которые выдви-гались тогдашними экономистами – например известная программа «Пятьсот дней», – выглядели весьма наивно: как будто за пятьсот дней можно перестроить всю экономику, всю политику! Как мы знаем, эти программы не были реализова-ны. В этой связи условно этот период можно разбить на два этапа. Первый этап, 1985 – октябрь 1987 гг., характеризуется попыткой реализовать программу перестройки, основу ко-торой составлял курс на ускорение социально-экономиче-ского прогресса. Второй этап, ноябрь 1987 – август 1991 гг., ознаменовался ростом оппозиционных настроений, которые развивались под воздействием публицистических статей, опу-бликованных в газетах и журналах, редколлегии которых про-поведовали инакомыслие, и вольно или невольно авторы этих публикаций раскачивали социально-политическую ситуацию в стране.

В этой ситуации мы, историки, оказались в таком состоя-нии, когда не могли дать ответа на вопрос о том, что же будет, допустим, завтра. Мы могли лишь констатировать, что воз-никла громадная пропасть между народом и властью, а наше общество оказалось вновь расколотым. Если говорить о по-ведении историков в годы перестройки и в 1990-е гг., то надо отметить, что люди делали разный выбор. Это было связано с тем, что социально-экономическая ситуация в стране в то время резко ухудшилась, а преподаватели вузов, оказавшись в экстремальной ситуации, вынуждены были в буквальном смысле выживать, как-то приспосабливаться, искать для себя новые виды деятельности. Для наших выпускников эти новые виды деятельности могли быть различными. Часть наиболее политически грамотных и активных людей, те, которые хотели как-то продвинуться, попытались войти во властные структу-ры. Среди наших бывших студентов появились депутаты не

- 423 -

только городского совета или областного совета, но и Государ-ственной думы – например, наш выпускник Алексей Леушкин был избран депутатом первой Государственной думы.

Второй возможный путь – когда наши выпускники стре-мились вписаться в другую, капиталистическую систему, и уезжали за рубеж. Среди наших выпускников я назову Зна-менского, который уехал в Соединенные Штаты. Первая его поездка оказалась не совсем удачной, он даже не смог найти денежные средства на обратный билет, и ему пришлось рабо-тать в кафе или ресторане мойщиком посуды. Но в результате второй и третьей поездок он очень органично сумел вписаться в зарубежную образовательную систему и в настоящее время является профессором американского университета. Другой наш выпускник – Геннадий Дубовицкий – должен был за-щищать докторскую диссертацию по американской истории в Саратовском университете, но буквально за две недели до защиты бросил все и уехал в Соединенные Штаты. И когда я спросил его: «Почему вы уезжаете, Гена?», – он мне ответил: «В Америке докторская степень не нужна». Но, в конечном счете, его карьера преподавателя и научного сотрудника в Соединен-ных Штатах сложилась несколько иначе, чем он предполагал: в американском университете он читал курс русской истории, хотя у нас был специалистом по истории американской. Сей-час он по-прежнему живет в Штагах и работает менеджером в одном из магазинов.

Вы помните, что в каждом из советских вузов в обязатель-ном порядке существовали кафедры истории КПСС. Именно преподаватели этих кафедр в годы перестройки оказались в исключительно сложной ситуации, когда они должны были в буквальном смысле «линять». Те образовательные стандарты, которые были придуманы в конце 1980-х – начале 90-х гг., уже не предполагали чтения курса истории КПСС. Теперь нужно было читать политическую историю. Эго означало, что препо-даватели бывших кафедр истории КПСС должны были осваи-вать какие-то новые пласты отечественной истории, начиная с Киевской Руси и кончая сегодняшним днем. Или, допустим, они должны были рассматривать отечественную историю на фоне мирового исторического процесса, рассказывать о ци-вилизационном подходе и прослеживать, что было общего и особенного в развитии нашей страны и, допустим, стран

- 424 -

Европы и Америки. Это очень сложная проблема, и поэтому зачастую эти обновленные курсы стали сводиться к курсам истории Отечества.

В отношении научной работы я вообще был очень наивным человеком, так как полагал, что бывшие историки КПСС в но-вых условиях будут заниматься, прежде всего, историей ХХ века, потому что это не паханое поле, и проблем здесь можно найти колоссальное количество. Что вы думаете? Отнюдь нет! Все они ушли в историю XIX века, в том числе стали изучать историю Русской православной церкви. Лишь часть из них стала осваивать новые пласты истории. Но таких было мало.

Третий момент. Я хотел бы немножко рассказать о своей наивности: о том, как я ходил во власть, и что получилось из меня как бизнесмена. На рубеже 1980–90-х гг. историки порой пытались освоить какие-то новые пласты жизни, новые прак-тики, в том числе и экономические. Что касается наших вы-пускников, то могу отметить: они очень органично вписались в формирующееся бизнес-сообщество. Ведь историк – суще-ство всеядное, историк может говорить буквально на любые темы, освещать всевозможные проблемы, может заниматься различными направлениями экономической и политической деятельности.

Что касается собственно истории, то меня, как председа-теля областного отделения Всероссийского общества охра-ны памятников, иногда приглашали на заседания областного совета, где обсуждались вопросы культуры. Но обсуждение этих вопросов шло весьма, я бы сказал, сжато: на него отво-дилась буквально одна минута. И это было в какой-то степе-ни символично: эта практика наглядно демонстрировала, что культура для власти воспринималась как сфера, которая не требует ни ассигнований, ни каких-то обсуждений. Казалось, здесь все ясно: достаточно принять постановление, и все за-работает. Хотя, как мы теперь понимаем, сфера культуры во все времена нуждается и в ассигнованиях, и в интеллектуаль-ной проработке многих проблем. Иначе неминуемо снижается уровень общей культуры. Так или иначе, когда были первые выборы в Советы народных депутатов, мне вдруг предложили выдвинуться в качестве кандидата. Я уже понимал, что шан-сов пройти в Совет у меня практически нет. Однозначно. Но как историку мне было любопытно посмотреть, как функци-

- 425 -

онирует этот новый выборный механизм, чем он отличается от предшествующего этапа. Потому что в рамках советской системы, до 1985 г., все было ясно: если тебя выдвинули, то ты автоматически становишься депутатом. Альтернативы ни-какой не было. А здесь кандидатов было 6-7 человек. Причем я избирался в Самарском районе, где проживают особенные представители городского сообщества, исконные самарцы. Там была и остается масса проблем, там множество старых до-мов, где нет никаких условий для комфортной жизни. И вот на первом собрании, где мы заседали, я поднял такую проблему. В политическую жизнь того времени уже начали внедряться «грязные» политические технологии, когда кандидаты начи-нают «поливать друг друга помоями», давать негативную ин-формацию о своих конкурентах. И мы смогли цивилизованно договориться. Но были и другие трудности. Например, на те-левидении каждому кандидату для агитации отводилась всего одна минута эфирного времени. За эту минуту можно было только мелькнуть на экране, изложить какую-то программу действий было невозможно. В газете кандидатам тоже пре-доставлялось немного места – не больше одной небольшой заметки, и я опубликовал там краткий очерк из истории го-родского самоуправления. Этого было явно недостаточно. Но меня очень сильно вдохновляла Анетта Яковлевна Басс, – ди-ректор нашего областного художественного музея. Она меня обнимала и говорила: «Я за тебя, самарская интеллигенция за тебя!» Когда пришло время подсчета голосов, я увидел, что за меня было всего лишь 3 %.

Второе мое «хождение во власть» происходило уже в но-вых условиях. Это было время после расстрела Белого дома, после принятия новой Конституции 1993 года. Вместо Сове-тов стали функционировать городская и областная думы, т. е. сменились законодательные собрания на муниципальном и областном уровне. На этот раз человеком, который предло-жил мне выдвигаться в депутаты Думы, был Олег Николае-вич Сысуев, мэр нашего города Самары. Он меня пригласил и говорит: «Слушай, ты входишь в общественный совет, все тебя знают, давай, выдвигайся, мы тебе поможем». Ну, я не мог отказать – решил, что надо еще раз сходить на выборы, уже в новых условиях, посмотреть, что там будет. На этот раз в нашем избирательном округе было уже 11 кандидатов. Но

- 426 -

теперь избирательные технологии изменились кардинальным образом. Уже можно было смело выливать на своих соперни-ков потоки компромата, осуществлять подкуп избирателей. Я выдвигался опять в том же замечательном Самарском районе. Думаю: может быть, мне стоит с моими помощниками обойти все дома жильцов, показать себя… Но вот что дальше? Что я им дам? Ведь ничего, кроме слов, я им дать не могу. И, в конце концов, на выборах победил главный врач больницы, который приходил к местным жителям, к пожилым дамам, старичкам с вещмешком таблеток за спиной, давление замерял, пульс слушал, кому-то предлагал госпитализироваться, кому-то выписывал таблеточки… И вот, когда объявили результаты, я встретился с Олегом Николаевичем и сказал: «Ну что ж, я опять получил свои три процента». Правда, у той избиратель-ной кампании были и свои плюсы: телевизионное время было увеличено вдвое, и даже было выделено, по-моему, где-то око-ло 800 тысяч рублей на избирательную кампанию – правда, я сам этих денег не видел, они плавно перетекли в газеты и те-лекомпании.

В заключение я хочу сказать, что практики поведения исто-риков в переходный период оказались различны. Если, допу-стим, для молодых людей адаптация к новым условиям про-шла легче, то наше хождение во власть и хождение в бизнес были менее успешны. Поэтому мы, люди старшего поколения, для себя избрали единственную политику и единственный бизнес – заниматься подготовкой новой генерации историков.

Источники и литература1. Кабытов, П.С. Судьба-Эпоха: автобиография историка. – Москва: Кучково поле, 2011. – С.253-254.2. Суровая драма народа: ученые и публицисты о природе сталинизма. – Москва: Изд-во полит. лит-ры, 1989. 3. Переписка на исторические темы: диалог ведет читатель. – Москва: Изд-во полит. лит-ры, 1989.

- 427 -

Сенявский А.С.* Советская индустриальная модернизация и трансформация идеологии: соотношение

и взаимосвязи (1920–40-е гг.)Аннотация. Советская идеология выросла из большевиз-

ма, который трансформировался под задачи форсированной индустриальной модернизации России. Большевизм перерос в сталинизм, поставивший национально-государственные и социальные интересы СССР выше целей мировой революции.

Ключевые слова: советская идеология, трансформация, индустриальная модернизация, мобилизационная модель развития.

Senyavsky A.S.Soviet industrial modernization and transformation

of ideology: the ratio and interrelation (1920s – 1940s)Abstract. Soviet ideology grew out of Bolshevism, which was

transformed by the tasks of the forced industrial modernization in Russia. Bolshevism evolved into Stalinism, which set national, state, and social interests of the USSR above the goals of the world revolution.

Keywords: soviet ideology, transformation, industrial modernization, mobilization development model.

Советская система являлась продуктом социальной инже-нерии и формировалась как идеократическая. Именно идео-логия определяла ценности и смыслы, на которых базирова-лось целеполагание и методы конструирования советского социалистического общества.

Советская идеология выросла из марксистской доктрины, неузнаваемо измененной еще до революции. Вождь больше-визма В.И.Ленин не был доктринером и использовал марк-сизм лишь как ориентир, его дух, но не букву. Зная о степени отставания России, он видел новые явления – переход капи-тализма в империалистическую стадию с неравномерностью

* Сенявский Александр Спартакович, доктор исторических наук, руководитель центра «Россия, СССР в истории ХХ века» Института российской истории РАН (Москва).

- 428 -

развития стран. Он предложил не дожидаться (вразрез с док-триной Марса), пока пролетарская революция победит в наи-более развитых странах, а взять курс на революцию в слабом звене буржуазного мира – России.

Мировая война, подорвавшая социальную стабильность, стимулировавшая февральский 1917 г. переворот, дала такой шанс российским левым радикалам. Крах империи, продолже-ние войны, проявленная Временным правительством неспо-собность остановить нараставший хаос и распад государства к октябрю 1917 г. позволили большевикам перехватить власть.

Однако одно дело ее взять, другое – удержать, и тем более на многие десятилетия определить вектор развития огромной страны. Решающую роль здесь сыграла не только способность большевиков, ответив на текущие чаяния большинства насе-ления (мир – народам, земля – крестьянам и т. д.), победить в Гражданской войне своих разношерстных и разобщенных противников, поддержанных массированным нашествием иностранных интервентов на Западе, Юге, Севере и Востоке страны. Были на новой основе восстановлены порядок и го-сударственность, собраны земли распавшейся на части им-перии. Но важнее – на перспективу – было выдвижение мас-штабного принципиально нового проекта развития страны.

От идей и ценностей, созвучных интересам большинства слоев города и деревни, к конкретным социальным рецептам сначала реанимации разрушенного войнами общества, а за-тем и к социальным проектам прорыва из отсталости к новым уровням экономического развития и стандартам жизни на основе социальной справедливости, к новым системам орга-низации и управления народным хозяйством, культуры, в ко-торые вовлекались широчайшие массы трудящихся, – такова была практика становления советской державы.

Этот путь революционной ломки старой жизни и утвержде-ния жизни новой был сопряжен с насилием и жестокостью не только по отношению к оказывавшим сопротивление, но и ставшим тормозом для движения к целям. Гражданская война перешла в латентные формы. Ситуация усугублялась враж-дебным окружением и тем, что весь мир жил ожиданиями но-вой большой войны, а СССР в 1920-е гг. объективно был слаб и в экономическом, и в военном отношениях.

- 429 -

По сути, перед новой властью в 1920–30-е гг. были 2 систем-ные задачи: 1) выдвинуть и реализовать курс индустриаль-ной модернизации страны, которая была прервана мировой войной, но сделать это на принципиально новой ценностной и социальной основе, воплотить в жизнь советскую народ-ную модель модернизации – при опоре на низы общества, широчайшие слои рабочих и крестьян (в отличие от импер-ской либерально-консервативной модели) и в их социальных интересах; 2) трансформировать советскую идеологию из узкопартийной системы квазимарксистских догм в ценност-но-смысловую квинтэссенцию идейного обеспечения совет-ского социального проекта. Эти две задачи оказались тесно взаимосвязаны.

Большевистская идеология зародилась как космополити-ческая марксистская идеология разрушения старого буржуаз-ного мира, ориентировавшая Россию на победу мировой ре-волюции. Догматический марксизм признавал возможность победы пролетарской революции лишь при условии ее побе-ды в ряде наиболее развитых капиталистических стран. Побе-да пролетарской революции в одной лишь России (отсталой, преимущественно аграрной, с 4/5 крестьянского населения), по К.Марксу, являлась нонсенсом. Большевики тоже сначала видели в российской революции лишь «запал» для мировой революции, но она не произошла. Осознанная безнадежность – так можно определить восприятие этого факта лидерами большевиков, готовых своими руками осуществить «терми-дор», в качестве которого некоторые рассматривали НЭП. Но Ленин использовал диалектический метод, вырвавшись из догматического круга: зачем ждать мировой революции, если уже пролетарское государство может двинуться догонять пе-редовые страны. И это был первый идеологический прорыв.

Вторым – со второй половины 1920-х гг. – стала постепен-ная перемена (командой Сталина) местами целей и средств: развитие СССР стали рассматривать как самоценность, а ми-ровое пролетарское движение как инструмент обеспечения национально-государственных интересов СССР.

Третьим, закономерным, прорывом стало постепенное возвращение (хотя и в трансформированном виде) к ряду национально-государственных ценностей. Пределом этих трансформаций стал (уже в период Великой Отечественной войны!) перенос акцента с классовости на государственно-па-

- 430 -

триотические идеи, с «пролетарского интернационализма» на национально-государственные ценности, обращение к истори-ческим национальным символам, именам, традициям русского народа, к национальному и религиозному сознанию, отказ от воинствующего атеизма и налаживание отношений с РПЦ.

Другой первоочередной задачей стало решение практиче-ских проблем, особенно восстановление экономики, решен-ное на путях НЭПа на основе допущения некоторых капита-листических элементов в хозяйственную жизнь (невозможное без отказа от прежних идеологических установок). Но на пу-тях НЭПа можно быстро было лишь реанимировать дорево-люционные производственные фонды, тогда как форсирован-ная модернизация была невозможна.

Однако альтернативой форсированной модернизации были поражение в неизбежно надвигавшейся войне и утрата независимости. Столетнюю отсталость от передовых стран, как провидчески заявил Сталин в 1931 г., СССР следовало преодолеть в десять лет «…либо нас сомнут» [1, с. 39]. И раз-ворот к форсированной модернизации начался уже в середине 1920-х гг. – с постепенного свертывания НЭПа, затем – фор-мирования и реализации первых пятилетних планов. Отсут-ствие внешних источников финансирования при необходи-мости массового заимствования зарубежных технологий и техники обусловили стратегию опоры на собственные силы, формирование мобилизационной модели развития, опирав-шейся на жесткое извлечение внутренних ресурсов для ин-дустриализации. Одним из инструментов перекачки средств и ресурсов из аграрного сектора в индустриальный явилась коллективизация, одновременно выполнявшая роль преобра-зования деревни на социалистических началах и включения ее в контекст индустриализировавшегося общества, способного поднять также собственно сельскую экономику. Форсирован-ные сроки и использованные для этого методы можно было бы считать грубой политической и управленческой ошибкой, если бы не исторический цейтнот, в который попала страна из-за внешней ситуации, агрессивной среды, обусловившей вскоре новую мировую войну. Так или иначе, коллективиза-ция оказалась сопряжена и с массовым голодом (который от-нюдь не планировался властью), и с репрессиями в отношении зажиточных слоев крестьянства («кулачество»), которых мас-сово высылали в отдаленные районы. Культурная революция,

- 431 -

помимо ликвидации неграмотности, имевшая главной целью создание своих профессиональных кадров (в том числе «рабо-че-крестьянской интеллигенции») также сопровождалась не-малыми издержками, в частности репрессиями в отношении старых кадров, «буржуазных специалистов».

Тем не менее, параллельные и взаимообусловленные про-цессы решения практических задач модернизации и транс-формации советской идеологии не только обеспечили вы-живание советского государства в предвоенные десятилетия, но и позволили противостоять гитлеровскому нашествию в период Великой Отечественной войны, когда были сделаны наиболее радикальные шаги по трансформации советской идеологии в направлении национально-государственной, па-триотической системы ценностей и смыслов. В результате был сокрушен потенциал почти всей Европы, покоренной фаши-стской Германией и брошенный ею против СССР. Идеологи-ческая гибкость обеспечила эффективность коммуникации между властью и обществом, что в свою очередь обусловило эффективность выработки и реализации стратегии развития СССР, не только выдвинувшей его в течение трех десятилетий в ряды великих держав, но и превратившей его в сверхдержаву.

Литература1. Сталин, И.В. О задачах хозяйственников: речь на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. / И.В. Сталин // Cочине-ния. Т. 13. – Москва: Гос. изд-во полит. лит-ры, 1951.

Чирков М.С.* «Церковь Христова… испытывает нападки и пори-

цания»: трансформация государственно-конфессио-нальных отношений в СССР (1949-1958 гг.)

Аннотация. Период 1949–1958 гг. во взаимоотношениях власти и Церкви был сложным и противоречивым. Несмотря на существенное потепление отношений, которое произошло в годы Великой Отечественной войны, в послевоенные годы внешняя их сторона не претерпела изменений, но содержание

* Чирков Михаил Сергеевич, кандидат исторических наук, до-цент кафедры истории Отечества Самарского государственного института культуры (Самара).

- 432 -

ознаменовалось определенной трансформацией. Власть стре-милась к усилению контроля за деятельностью Церкви, пыта-ясь ограничить ее автономию в различных вопросах.

Ключевые слова: церковь, патриарх, лидеры, отношения, Совет по делам русской православной церкви.

Chirkov M.S.“The Church of Christ… is experiencing attacks and blame”: transformation of state-confessional

relations in the USSR (1949-1958)Abstract. The period of 1949–1958 years in the relations between

the authorities and the Church was complex and contradictory. Despite a significant thaw of the relations, which took place during the Great Patriotic War, in the postwar years their outer side has not changed, but the content was transformed. Authorities sought to tighten control over the activities of the Church, trying to limit its autonomy in various areas.

Keywords: Church, Patriarch, leaders, attitude, Council for Russian Orthodox Church.

Государственно-конфессиональные отношения в СССР всегда вызывали оживленную дискуссию в отечественной исто-риографии. Данной теме посвящено множество работ как на общесоюзном материале, так и на региональном уровне [5; 6; 7; 8]. Исследователей волновало множество вопросов, в том числе причины охлаждения отношений власти и Церкви в последние годы руководства И.В.Сталина; отношение религиозных ор-ганизаций к правительственным мероприятиям 1940–50-х гг.; обстоятельства новых гонений на Веру в конце 1950-х гг. Ука-занные проблемы являются актуальными, так как в свете извле-чения из архивных фондов и публикации множества докумен-тов становятся известными новые факты и события, возникают новые оценки и трактовки указанного периода [9, с. 127].

В конце 1940-х гг. государственно-конфессиональные от-ношения вступили в новый этап развития. Сотрудничество и взаимопонимание власти и Церкви, проявившееся во всей полноте в годы Великой Отечественной войны, постепенно вступило в стадию «заморозки». Конечно, до начала новых гонений на Веру и преследований священников дело не до-

- 433 -

шло. Более того, внешне отношения власти и Церкви вообще выглядели безоблачными. Политическое руководство страны щедро одаривало наградами высших церковных иерархов. Так, патриарх Русской православной церкви Алексий I ещё в годы Великой Отечественной войны был удостоен медалей «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» (вручаемую передовикам промышленного или сельскохозяйственного производства). В 1946 г. патриарх награждается орденом Трудового Красно-го Знамени. В первые послевоенные годы за государствен-ный счет начинается обустройство летней резиденции главы Церкви в Успенском монастыре в Одессе.

Вместе с тем власть целенаправленно, шаг за шагом, пере-ходила в наступление на Церковь, ликвидируя достижения, ставшие возможными в годы Великой Отечественной войны. Так, историк Д.В. Поспеловский отмечал весьма показатель-ный факт: с 1948 г. со страниц «Журнала Московской Патри-архии» практически исчезают сообщения о строительстве церквей [5, с. 278]. Начиная с 1950 г., постепенно набирает обороты негласная кампания по сокращению числа священ-нослужителей: на место умерших или отошедших от активной деятельности власть запрещает рукополагать новых. Умень-шается и число приходов: по подсчетам О.А. Прядкиной, в 1950 г. в СССР насчитывалось 14 344 прихода, а к 1954 г. – уже 11 912 [6, с. 25]. На военную службу стали призывать учащихся Духовных школ. Прекращается восстановление храмов за госу-дарственный счет, отныне подобное стало возможным либо за счет самих религиозных организаций, либо местных прихожан. Вместе с тем наступление на Церковь носило волнообразный характер. Уже к 1952 г. снижает обороты очередной виток ан-тирелигиозной пропаганды, религиозная тематика совершен-но отсутствует в перечне вопросов, вынесенных на обсужде-ние делегатов XIX съезда КПСС. Тогда же, к своему 75-летию патриарх Алексий вторично награждается орденом Трудового Красного Знамени. Совет министров СССР передает Москов-ской Патриархии в Переделкино территорию бывшей усадьбы Колычевых-Боде – Лукино. Там была устроена подмосковная резиденция патриарха. Поэтому говорить, на наш взгляд, о ре-лигиозном «развороте» советской власти неверно.

- 434 -

Смерть И.В. Сталина 5 марта 1953 г. стала поистине исто-рическим событием мирового масштаба, ибо закрывала целую эпоху и подводила промежуточный итог пути, пройденному советскими гражданами. Русская Церковь не могла проигно-рировать тему смерти и похорон вождя. Патриарх Алексий и митрополит Николай (Ярушевич) встали в почетном карауле у гроба Сталина. 9 марта патриарх на похоронах Сталина про-износит одну из самых ярких светских своих речей. Алексий отмечал живое участие покойного вождя в церковных делах: «Ни один вопрос, с которым бы мы к нему ни обращались, не был им отвергнут, он удовлетворял все наши просьбы. И много доброго и полезного, благодаря его высокому автори-тету, сделано для нашей Церкви нашим Правительством» [3, с. 3]. Данный пассаж был прямо адресован новому «коллек-тивному руководству», внутри него по вопросу роли Русской православной церкви в советском обществе единства не было: часть (Г.М. Маленков, В.М. Молотов) поддерживала сталин-ский курс в отношении Веры, другие (Н.С. Хрущев, Д.Т. Ше-пилов) выступали против, третьи (Л.П. Берия, К.Е. Вороши-лов) какой-то ясной позиции по этому вопросу не обозначали. Подобное «соотношение сил» отразилось на дальнейшем ходе событий. С одной стороны, стартовал новый виток антирели-гиозной пропаганды. 7 июля 1954 г. по инициативе Хрущева ЦК КПСС принял постановление «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения», в котором говорилось, что религиозная идеология за последнее время получила распространение, и нужно активизировать антирелигиозную борьбу. Впрочем, пыл вскоре сошел на нет из-за категорического неприятия данных идей верующими, так что уже 10 ноября пришлось принимать новое поста-новление, фактически дезавуирующее предыдущее.

Патриарх Алексий всё это время искал встреч с лидерами советского государства, однако они были столь редки, что пре-вращались в целое событие внутриполитической жизни. Так, 11 декабря 1954 г. состоялась официальная встреча председа-теля Совета Министров СССР Г.М. Маленкова с патриархом в Кремле, в ходе которой обсуждалось положение Русской пра-вославной церкви в СССР. В лице Маленкова Алексий имел понимающего собеседника, но позиции главы правительства на тот момент были слабы как никогда: уже в январе 1955 г.

- 435 -

Георгий Максимилианович был вынужден покинуть свой пост. Новых контактов с руководителями страны пришлось ждать долго. В значительной мере поиск облегчал тот факт, что с 1955 г. патриарх Алексий стал официально включать-ся в число участников различных торжественных приемов в Кремле. Воспользовавшись ситуацией, в июне 1955 г. прямо во время встречи в Кремле президента Индии Д. Неру патри-арх обратился к новому главе правительства Н.А. Булганину с просьбой принять его для обсуждения насущных вопросов взаимоотношений государства и Церкви. Согласие было дано, но встреча состоялась лишь в 1956 г. В условиях, когда контак-ты с политическими лидерами страны были минимизирова-ны, важнейшим каналом взаимоотношений власти и Церкви становился Совет по делам Русской православной церкви при Совете министров СССР, возглавляемый бывшим (с 1955 г.) полковником госбезопасности Г.Г. Карповым.

Отношения Церкви и Совета в указанный период (а в дан-ном случае и патриарха Алексия и председателя Карпова) на-столько сложны и своеобразны, что требуют отдельного из-учения. В отечественной историографии бытует мнение, что высшие церковные иерархи находились в полной зависимости от светского учреждения, а председатель Совета фактически руководил действиями предстоятеля и его приближенных. Действительно, по многим вопросам Алексий проводил под-робные консультации со своим куратором. Более того, судя по переписке, у них сложились и теплые личные отношения. Так, в письме от 4 августа 1955 г. патриарх справляется о здоровье Карпова и выражает сожаление, что председатель Совета не смог прибыть в Одессу на встречу Алексия с представителя-ми автокефальных церквей: «…уверен, что перелет не оказал бы вам вреда. Но… с докторами трудно спорить, и приходится подчиняться их требованиям» [2, л. 42].

Идиллия в личных отношениях не означала слепого подчи-нения председателю в кадровых вопросах. Так, в апреле 1956 г. после кончины архиепископа Одесского Никона возник во-прос, кого назначить на вакантную кафедру. Карпов выступил против предложенной кандидатуры митрополита Нестора и рекомендовал назначить туда архиепископа Алеутского и Северо-Американского Бориса. По словам Карпова, Алексий долго думал, а потом сказал: «В таком случае я назначу Несто-

- 436 -

ра в Казань». Спустя некоторое время куратор узнал о вызове Бориса в Одессу, но состоится ли его назначение, для Георгия Григорьевича какое-то время оставалось загадкой [1, л. 43].

Беспокойство за судьбу Церкви не оставляло патриарха. В своих публичных выступлениях он не раз говорил о пресле-дованиях со стороны властей и антирелигиозной обществен-ности: «Церковь Христова, полагающая своей целью благо лю-дей, от людей же испытывает нападки и порицания, и тем не менее она выполняет свой долг, призывая людей к миру и люб-ви» [4, с. 64]. Однако вплоть до 1958 г. государственно-кон-фессиональные отношения развивались в прежнем русле. Раз-гром «антипартийной группы» в 1957 г. (в которую входили руководители страны, считавшие возможным компромисс с Церковью) и назначение в 1958 г. Хрущева председателем Совета министров СССР (что позволяло объединить в своих руках партийную и хозяйственную власть в стране) создава-ли предпосылки для новой волны гонений на православную Веру, продолжавшейся вплоть до конца периода «оттепели».

Источники и литература1. Государственный архив Российской Федерации. Ф.6991. Оп.1. Д.1335. Л.43.2. Государственный архив Российской Федерации. Ф.6991. Оп.2. Д.127. Л.42.3. Речь Патриарха Московского и всея Руси Алексия перед панихидой по И.В.Сталине, сказанная в Патриаршем соборе в день его похорон // Журнал Московской Патриархии. – 1953. – № 4. – С.3-4.4. Алексий I, Патриарх Московский и всея Руси. Речь на Конфе-ренции советской общественности за разоружение (Москва, 1960 год) // Журнал Московской Патриархии. – 1960. – № 3. – С.64-66.5. Поспеловский, Д.В. Русская Православная Церковь в ХХ веке / Д.В. Поспеловский. – Москва: Республика, 1995. – 512 с.6. Прядкина, О.А. Взаимоотношения Советского государства и Русской Православной Церкви в 1941–1954 гг. (на материалах областей Верхнего Поволжья): автореф. дис. … канд. ист. наук / О.А. Прядкина. – Кострома: Костром. гос. ун-т, 2004. – 29 с.7. Федотов, А.А. Русская Православная Церковь в 1943–2000 годах: внутрицерковная жизнь, взаимоотношения с государ-ством и обществом. – Иваново: Иванов. гос. ун-т, 2005. – 206 с.8. Якунин, В.Н. История Самарской епархии: историография проблемы / В.Н. Якунин // Карельский научный журнал. – 2014. – № 3. – С.16-23.

- 437 -

9. Якунин, В.Н. Хозяйственная культура Самарской епархии: фор-мирование доходов духовенства в 1850-е – 1950-е гг. / В.Н. Якунин // Вектор науки Тольяттинского государственного универси-тета. – 2011. – № 4. – С.127-129.

Гусева Т.М.* Управление сферой культуры в России

во второй половине XIX в.Аннотация. В статье выделены основные аспекты деятель-

ности Министерства внутренних дел России в области куль-туры. Показана контролирующая и организационная роль ве-домства при создании институтов культуры.

Ключевые слова: культура, Министерство внутренних дел, памятники древности, цензура, библиотеки, архивы, музеи, ти-пографии.

Guseva T.M.Cultural sector management in Russia in the second half of the XIX century

Abstract. The article highlights the main aspects of the Ministry of Internal Affairs of Russia activities in the field of culture. The article demonstrates organizational and controlling role of the Ministry in creating of culture institutions.

Keywords: culture, Ministry of internal affairs, antiquities, censorship, libraries, archives, museums, printing-houses.

Культурная сфера во все времена являлась важнейшим фактором организации жизни общества. Культурные ценно-сти, созданные самим обществом, впоследствии и определяют его дальнейшее развитие. В последнее время культура высту-пает в качестве одного из важнейших ресурсов социально-эко-номического развития. Идет процесс формирования принци-пиально новой системы управления в сфере культуры. В свете проводимой в настоящее время модернизации региональных институтов власти, направленных на создание гражданского * Гусева Татьяна Михайловна, доктор исторических наук, глав-ный научный сотрудник – заведующая отделом теории и истории культуры ГКУ «Научно-исследовательский институт гуманитарных наук при Правительстве РМ» (Саранск, Республика Мордовия).

- 438 -

общества, современного демократического государства, со-вершенствования регионального управления нам не обойтись без предшествующего исторического опыта, накопленного в дореволюционной России. Как известно, в России не было отдельного министерства или ведомства, занимавшегося во-просами культуры. Стоящая перед нами задача заключается в том, чтобы определить, какие органы государственной власти в России второй половины XIX в. были уполномочены решать вопросы, связанные с культурными запросами общества.

Во второй половине XIX в. в России насчитывалось 15 министерств. Вопросы культуры решались во многих ми-нистерствах, в том числе Императорского двора, Народного просвещения и др. Среди этих ведомств наиболее обширные и наиболее универсальные функции имело Министерство вну-тренних дел. Сфера компетенции данного министерства рас-пространялась на многие стороны государственного управле-ния, а также экономику и культуру дореволюционной России. В данной статье сделана попытка проанализировать деятель-ность министерства и выяснить, какие вопросы культурной жизни страны оно решало.

Департамент общих дел МВД был создан в 1842 г. для управления делопроизводством и состоял из нескольких от-делений. 2-е отделение собирало сведения о древних зданиях и памятниках старины, осуществляло технический надзор за Исаакиевским собором и Храмом Христа Спасителя, вело пе-реписку о музеях и подобных заведениях. До 1852 г. управле-ние ведало делами по переписке о сооружении памятников и об открытии подписок на них. С 1896 г. стало действовать 5-е отделение, которое осуществляло надзор за сооружением и охраной памятников.

В 1900 г. возникло 2-е особое отделение департамента об-щих дел, которое ведало делами об открытии и деятельности типографий, литографий, о библиотеках, читальнях, кабине-тах для чтения, о книжной торговле и об охране прав лите-ратурной, музыкальной и художественной собственности. В этом ведомстве получали разрешения на проведение пу-бличных лекций, народных чтений, зрелищ, съездов (в том числе сельскохозяйственных и промышленных), конгрессов, выставок, празднований юбилеев городов, учреждений и лиц. Это отделение организовывало подписки для сбора пожерт-

- 439 -

вований, занималось делами о сооружении памятников, ох-ране памятников древности, о музеях и архивных комиссиях; разрешало проведение лотереи. В 1902 г. все эти полномочия перешли в 6-е отделение департамента [1].

Петербургский комитет по делам печати, созданный в 1804 г., являлся своего рода надзорным органом, осуществлял цензуру сочинений, предназначенных для печати (кроме книг Священного Писания, а также других книг духовного содер-жания, книг по истории церкви и церковному управлению на славянском и русском языках); цензуру рукописных пьес, иностранных журналов и других периодических сочинений; цензуру географических и топографических карт, рисунков, чертежей, планов, картин, портретов, музыкальных произ-ведений. Комитет осуществлял надзор за книгопродавцами и типографиями, выдавал свидетельства о благонадежности учредителям типографий, испрашивал разрешения у импера-тора на спорные произведения. Если сочинение не отвечало цензурному уставу, конфисковывал весь тираж, привлекал к ответственности и цензора, и автора. Опубликованные произ-ведения, в которых оказывались только «некоторое места или листы», подлежащие запрещению, конфисковывались, после исправления разрешался выпуск их в продажу. Члены комите-та привлекали к ответственности виновников выпуска, а так-же лиц, занимавшихся печатанием рукописей без законного права на содержание типографии, и содержателей библиотек за хранение книг, запрещенных цензурой [4, c. 18].

Центральный комитет иностранной цензуры был создан в 1828 г. для осуществления цензуры иностранных книг. Предсе-датель назначался указом императора по представлению Глав-ного управления цензуры. Комитет состоял из французского, немецкого, английского и русско-польского отделений. Ведал запрещением и разрешением иностранных книг, разрешал пе-чатание книг за границей; рассматривал и пропускал книги, привозившиеся на имя дипломатических особ, выписывав-шиеся университетами, академиями и другими научными уч-реждениями, а также каталоги книжных лавок и библиотек, реестры книг, печатавшихся за границей. В комитете рас-сматривали реестры книг, ввозимых книгопродавцами из-за границы, а также реестры книг, получаемых из-за границы уч-реждениями и частными лицами, иностранными путешествен-

- 440 -

никами (запрещенные книги иностранных подданных изыма-лись и хранились в комитете до отъезда их из России). Здесь же хранились запрещенные книги (в одном экземпляре) для дачи справок заинтересованным лицам, а также списки книг позволенных и запрещенных. Члены комитета осуществляли цензуру картин гравированных и литографированных планов, ландкарт, нот, составляли и хранили реестры представленных в комитет каталогов книг от пограничных начальств, книг, вы-писанных казенными учреждениями и частными лицами, в том числе ввозимых путешественниками. Ежемесячно составляли донесения для Главного управления цензуры о занятиях и све-дения о каждой запрещенной им книге [2].

С 1863 по 1865 гг. в МВД существовал Совет министра по де-лам книгопечатания [3], распорядительный и совещательный орган цензуры, образованный при переходе ее из Министер-ства народного просвещения в МВД, созданный для выработ-ки нового цензурного устава. Совет занимался составлением устава о книгопечатании, разрешал сомнения, встречаемые цензурными комитетами или отдельными цензорами как по статьям, предназначенным к помещению в периодических изданиях, так и по книгам, брошюрам и всякого рода про-изведениям печати, подлежавшим рассмотрению цензуры. В Совете обсуждали замечания, вносимые членами Совета о не-правильном пропуске, по их мнению, в печать статей и сочи-нений или переводов и вообще о направлении повременных изданий. На имя министра внутренних дел составляли за-ключения о мерах взысканий, которым надлежит подвергнуть повременные издания за обнаруженную неблагонадежность их направлений и за нарушение постановлений о цензуре, а также давали заключения по предписаниям министра о мере ответственности и видах взысканий, которым подлежат цен-зоры за неисполнение обязанностей. Рассматривались также общие вопросы, относившиеся к постановлениям о печати и книжной торговле. Министру представляли заключения по делам о нарушении этих постановлений. Осуществлялся надзор за типографиями и книжной торговлей, контролиро-валось введение в действие нового закона о печати и об орга-низации Главного управления по делам печати.

Главное управление по делам печати было образованно в 1865 г. для заведования делами цензуры и печати, т. е. контро-

- 441 -

лировало тех, кто непосредственно осуществлял цензуру и из-давал книги. При учреждении управления в его функции вхо-дило: наблюдение за действиями местных комитетов по делам печати и инспекторов по делам печати, цензоров драматиче-ских сочинений, а также установление цензуры иностранной. В управлении рассматривали жалобы и разрешали возникшие недоразумения, осуществляли наблюдение за произведениями печати и сообщали о возбуждении судебного преследования. Чиновники вели дела об открытии типографий, литографий, металлографий и заведений, производивших и продававших принадлежности тиснения, надзирали за этими заведениями и за книжной торговлей.

Необходимо подчеркнуть, что многие функции комитетов, управлений МВД были контролирующими и надзирающими. До 1905 г. от предварительной цензуры были освобождены только повременные издания Петербурга и Москвы. В обе-их столицах издавались также без предварительной цензуры все оригинальные сочинения объемом не менее 10 печатных листов, переводы не менее 20 печатных листов. За пределами столиц без предварительной цензуры выходили: все прави-тельственные издания, все издания академий, университетов, ученых обществ, все издания на древних классических языках и переводы, чертежи и карты. Издания, нарушавшие этот за-кон, подвергались судебному преследованию. После отмены предварительной цензуры повременной и неповременной пе-чати функции управления были распределены между пятью отделениями [4, с. 50].

Таким образом, можно сделать вывод о том, что деятель-ность Министерства внутренних дел во многом была контро-лирующей и надзорной, но в организации институтов куль-туры ведомство также играло важную роль. МВД во второй половине XIX в. взяло на себя ответственность за управление книгоиздательской деятельностью, цензурой, охраной памят-ников древности, открытием библиотек, архивов, музеев, т. е. сосредоточило в своих руках важные направления в развитии российской культуры.

Источники и литература1. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1284. Оп. 187. Д. 522.2. РГИА. Ф. 779. Оп. 1. Д. 18.

- 442 -

3. РГИА. Ф. 774. Оп. 1. Д. 31.4. Центральные Государственные учреждения: в 4 т. Т. 2 // Высшие и центральные государственные учреждения России. 1801-1917. – Санкт-Петербург, 2001.

Воеводина А.А.* Государство и церковь в христианско-либеральной

мысли России начала ХХ векаАннотация. В статье рассматриваются позиции русских

христианских либералов по вопросу взаимоотношений церк-ви и государства. Преимущественное внимание уделяется концепции З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского.

Ключевые слова: государство, церковь, христианский ли-берализм, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковский.

Voevodina A.A.State and church in Christian-liberal thought in Russia at

the beginning of the XX centuryAbstract. The article deals with the position of Russian Christian

liberals on the relationship between church and state. Primary attention is given to the concept by Zinaida Gippius and Dmitry Merezhkovsky.

Keywords: state, church, Christian liberalism, Zinaida Gippius, Dmitry Merezhkovsky.

В отечественной и зарубежной литературе существует множество определений понятия «либерализм». В самом об-щем смысле либерализмом называют политическое движение, основой которого является признание абсолютной ценности человеческой личности. Либеральная доктрина базируется на идее естественных прав человека. Согласно представлениям либералов, в политической сфере гарантией соблюдения прав человека является конституционализм, в экономической – не-вмешательство государства в развитие рынка, в религиозной – веротерпимость, в нравственной – индивидуализм [8, с. 1-24].

* Воеводина Анастасия Анатольевна, кандидат исторических наук, доцент кафедры философии и филологии Самарского госу-дарственного института культуры (Самара).

- 443 -

Либерализм в России как общественно-политическое тече-ние не был однородным и имел определенные модификации. Классический вариант либерализма развивался на атеистиче-ской основе. В начале ХХ вв., помимо основанной на атеисти-ческом видении мира либеральной идеологии политических партий кадетов, октябристов, прогрессистов, значительное рас-пространение в России получил христианский либерализм.

Для христианско-либерального движения характерно при-знание принципов христианства средством решения соци-альных, политических, экономических и духовных проблем [13; 16]. Современные исследователи рассматривают христи-анский либерализм, в том числе его российский вариант, как разновидность либерализма, которой свойственно провозгла-шение духовной автономии человеческой личности, ограни-ченной законом [3; 14; 15].

Христианскими либералами были З.Н. Гиппиус, Д.С. Ме-режковский, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, П.Б. Струве, Е.Н. Тру-бецкой, П.И. Новгородцев и др. При общности основополага-ющих принципов христианского либерализма они вносили в концепцию этого течения собственные идеи. В данной статье преимущественное внимание уделяется общественно-поли-тическим взглядам З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского, кото-рые последовательно отстаивали и проводили в жизнь идеалы христианского либерализма, оказав определенное влияние на интеллектуальную элиту.

Христианские либералы пропагандировали социальный идеал, содержание которого определялось идеей устроения Царства Божиего на земле. С точки зрения З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского, первой ступенью эволюции человече-ства был Ветхий Завет (Бога-Отца) – «откровение Единого в Едином», второй – Новый Завет (Бога-Сына) – «откровение Двух в Едином», последней ступенью должен был стать Тре-тий Завет (Святого Духа) – откровение Трех в Едином», кото-рый соединит Небо и Землю в единое Царство, Царство апо-калиптического Христианства [7, с. 220; 9, с. 45; 11, с. 25-27]. Царство Третьего Завета воспринималось в качестве конеч-ной цели исторического процесса.

В рассматриваемой концепции существовавшее состояние общества представляло собой критический момент перехода к третьей ступени развития человечества. Переход к Треть-

- 444 -

ему Завету, по мнению З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковско-го, мог осуществиться только путем революции («реальное историческое развитие не эволюционно, а революционно» [12, с. 105]), которая должна иметь религиозное содержание и выражаться в создании новой церкви как воплощения идеи Царства Божиего на земле. Размышления над этой идеей не-избежно порождали проблему связи и отношений церкви «истинной», церкви «исторической», т. е. реально существо-вавшей, и государства. Примечательно, что в начале ХХ в. эта проблема занимала представителей разных течений русского либерализма. Как заметил Ф.А. Гайда, «если «Небесная Цер-ковь» изначально воспринималась в той или иной степени как абстракция, то «Церковь земная», воплощение казенщины и аморальности, была лишь объектом критики. Главным грехом Русской церкви было то, что она служит государству, причем не за страх, а за совесть» [1].

Уже на этапе становления идей христианского либерализ-ма, в философских исканиях его предвестников Л.Н. Толстого и В.С. Соловьева, обозначилась возможность неоднозначно-го решения этого вопроса. Для Л.Н. Толстого непременным условием осуществления Царства Божиего на земле всегда было уничтожение государства. В противоположность тому, теократическая схема раннего В.С. Соловьева не только не от-меняла существование государства, но даже предполагала его наличие [16, с. 8].

Однако к концу жизни В.С. Соловьева постигло разочаро-вание в мессианских возможностях русской власти и обще-ства. Тогда появилась новая трактовка проблемы взаимоотно-шений церкви и государства в связи с трансформировавшейся идеей теократии. По словам Е.Н. Трубецкого, «раньше Соло-вьев видел путь спасения для человечества в объединении и совместной деятельности церкви и государства. Теперь, наобо-рот, он убеждается, что в действительности спасение должно совершиться через их взаимное освобождение» [16, с. 33].

Несмотря на то, что З.Н. Гиппиус подчеркивала отсутствие прямых заимствований у В.С. Соловьева [2], родство основ-ных идей христианского либерализма с его учением очевидно. Христианские либералы восприняли идею отношений госу-дарства и церкви в том варианте, какой она предстала в позд-нем творчестве В.С. Соловьева. Для З.Н. Гиппиус и Д.С. Ме-

- 445 -

режковского исторический союз христианства и государства означал упадок современного им общества [12, с. 133-134].

Вопрос о связи государственного и церковного начал об-суждался в ходе Петербургских Религиозно-философских собраний 1901-1903 гг., на которых присутствовали предста-вители интеллигенции и церкви. На заседании, посвященном рассмотрению проблемы свободы совести, С.М. Волконский в своем докладе отмечал: «Введение начала государственности в Церковь противно смыслу Церкви. Принцип государства – обособление, принцип Церкви – объединение» [6, с. 105]. Автор доклада настаивал, что принуждение в делах веры про-тиворечит духу христианства. Однако представители церкви заявили, что, кроме канонической точки зрения, существует еще представление о проведении закона о свободе совести в жизнь. И это – труднейшая задача, поскольку предполагает ответственность за многочисленные нестойкие в вере души. В то же время, по мнению священников, огромная масса рус-ского народа как раз нуждается в такой опеке. Однако пред-ставители интеллигенции решительно отвергли подобные доводы, считая, что церковь пользуется государственным на-силием для охраны своего вероучения с момента вступления в союз с государством [6, с. 114-130].

В целом, вопрос о церкви и государстве сходным образом решался сторонниками разных направлений российского либерализма. Воспринимая духовенство как «политическую силу, а религиозные учреждения – как «инструмент агитации», представители либеральных политических партий выдвигали требование отделения церкви от государства [1; 4, с. 36-37]. При этом некоторая часть интеллигенции активно выступа-ла за создание в России партии с участием духовенства. Этот вопрос, в частности, обсуждался после издания Манифеста 17 октября 1905 г. [5, с. 257]. В свою очередь, христианские ли-бералы считали, что «союз» церкви и государства, противо-положных по своей сущности, не позволял раскрыть полноту христианской правды, разрешить социальные и религиозные противоречия. Д.С. Мережковский писал: «Как невозможен пе-реход абсолютной лжи в абсолютную истину, дьявола – в Бога, так невозможен и переход Государства в Церковь… Конец все-мирно-исторического процесса определяется началом теокра-

- 446 -

тического сознания, которое вскрывает неразрешимое проти-воречие между Государством и Церковью» [10, с. 341-342].

Таким образом, осуществление демократических прав и свобод личности, и, в первую очередь, свободы совести, было неотъемлемой составляющей социальной концепции христи-анских либералов, что сближало их идеи с классическими по-зициями атеистического либерализма. В то же время мысль об активной роли христианства в преобразовании общества, ко-торую пропагандировали авторы христианско-либеральных теорий, шла вразрез с позицией Православной церкви. В от-личие от церковных деятелей, христианские либералы полага-ли, что духовное преображение общества возможно лишь при условии освобождения церкви от государственного влияния.

Источники и литература1. Гайда, Ф.А. Церковь в представлении русских либералов в 1907-1917 гг. [Электронный ресурс] / Ф.А. Гайда. – URL: http://www.runivers.ru/philosophy/logosphere/444728/ (дата обраще-ния: 23.05.2016). 2. Гиппиус, З.Н. Живые лица. Стихи. Дневники: в 2 т. / З.Н. Гиппиус. – Тбилиси: Мерани, 1991. – Т. 2. – 383 с.3. Голиков, А.К. Особенности русской либеральной традиции в решении проблем свободы, личности и государственности / А.К. Голиков // Социально-гуманитарные знания. – Москва, 2004. – № 3. – С. 241-249.4. Досекин, Е.С. Евгений Николаевич Трубецкой – обще-ственный и политический деятель: монография / Е.С. Досе-кин. – Самара: Самар. гос. ин-т культуры, 2014. – 116 с.5. Досекин, Е.С. Русское общество в эпоху войн и революций: «духовный ренессанс» или духовный кризис? / Е.С. Досекин // Культурно-исторические исследования в Поволжье: про-блемы и перспективы: материалы III Всерос. науч.-методол. семинара. – Самара, 2015. – С. 255-261.6. Записки петербургских Религиозно-философских собра-ний (1901-1903 гг.) / общ. ред. С.М. Половинкина. – Москва: Республика, 2005. – 543 с.7. Зинаида Николаевна Гиппиус. Новые материалы. Исследова-ния / ред.-сост. Н.В. Королева. – Москва: ИМЛИ, 2002. – 382 с.8. Леонтович, В.В. История либерализма в России. 1762-1914 / В.В. Леонтович. – Москва: Русский путь; Полиграфресурсы, 1995. – 550 с.9. Мережковский, Д.С. «Больная Россия» / сост. С.Н. Саве-льев. – Ленинград: Изд-во Ленинград. ун-та, 1991. – 272 с.

- 447 -

10. Мережковский, Д.С. В тихом омуте: статьи и исследова-ния разных лет / Д.С. Мережковский. – Москва: Совет. писа-тель, 1991. – 496 с.11. Мережковский, Д.С. Не мир, но меч. К будущей критике христианства / Д.С. Мережковский. – Санкт-Петербург: Изд-во М.В.Пирожкова, 1908. – 208 с.12. Мережковский, Д.С. Царь и революция / Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Д.В. Философов. – Москва: ОГИ, 1999. – 219 с.13. Нибур, Р. Опыт интерпретации христианской этики / Райнхольд Нибур // Христос и культура: избранные труды Ричарда Нибура и Райнхольда Нибура. – Москва: Юристъ, 1996. – С. 375-513.14. Нива, Ж. Возвращение в Европу: статьи о русской литера-туре / Ж. Нива. – Москва: Высш. шк., 1999. – 303 с.15. Новик, В. Православие. Христианство. Демократия: сб. ст. / О. Вениамин (Новик). – Санкт-Петербург: Алетейя, 1999. – 368 с.16. Трубецкой, Е.Н. Крушение теократии в творениях В.С. Со-ловьева / Е.Н. Трубецкой // Русская мысль. – Москва, 1912. – № 1. 17. Философский словарь / под ред. И.Т. Фролова. – Изд. 4-е.– Москва: Политиздат, 1981. – 446 с.

Черкасова М.В.* Деятельность Самарской духовной консистории

по сохранению церковной документацииАннотация. На основании документов архивного фонда

Самарской духовной консистории проанализированы орга-низация, структура и состав консисторского архива, выявле-ны региональные особенности в его формировании.

Ключевые слова: история архивов, церковные архивы, история Среднего Поволжья.

Cherkasova M.V.Samara spiritual consistory activities on the conservation

of church documentsAbstract. The organization, structure and composition of the

Consistory archives are analyzed on the basis of documents of Samara spiritual consistory archival fund, regional features of its formation are revealed.

* Черкасова Маргарита Владимировна, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Отечества Самарского государ-ственного института культуры (Самара).

- 448 -

Keywords: history of archives, church archives, the Middle Volga region history.

Архивы Русской православной церкви содержат уникаль-ный и обширный массив документов, позволяющих изучать не только различные аспекты церковной организации и дея-тельности, но и осуществлять исторические исследования по основным направлениям социальной, политической, культур-ной, экономической жизни России. В связи с этим изучение становления и развития церковных архивов обладает особой значимостью. В последние десятилетия данной теме были по-священы многочисленные исследования [9; 10; 12; 14]. Одна-ко история региональных церковных архивов до настоящего времени изучена недостаточно.

Во второй половине ХIХ в. среди архивов РПЦ основное место заняли консисторские архивы, которые принимали до-кументы присутствия и канцелярии духовного учреждения, ликвидированных монастырей, закрытых духовных школ, управлений и т. п. Нередко в консисторские хранилища по-ступали бумаги разукрупненных епархий.

Духовные консистории стали создаваться с 1744 г. Они осу-ществляли судебные и управленческие функции в епархии, ведали: архиерейскими домами, монастырями и храмами, ре-шали кадровые вопросы, назначали (освобождали) клириков на церковные должности, распределяли денежные сборы, над-зирали за правильностью ведения церковных книг, делопро-изводства и архивного дела и т. п.

Первоначально текущие архивы консисторий существова-ли вне юридических норм. Только в 1841 г. был принят Устав духовных консисторий, в котором содержались статьи, ре-гулирующие порядок передачи дел в архив, требования к их хранению и описанию. Согласно утвержденному порядку за-конченные делопроизводством дела в трехлетний срок долж-ны были передаваться столоначальниками в архив. Прием дел в архив производился по сдаточным описям. Каждая опись включала в себя дела по одному определенному вопросу за один год. При этом в описи могли вноситься и незакончен-ные дела, которые в данный момент в архив не передавались. В таких случаях в описи делалась пометка, что дело остается «в столе» [13, с. 46].

- 449 -

В самом архиве дела надлежало располагать в определен-ном порядке: «на первом месте в шкафах должны храниться протоколы, на втором журналы, на третьем докладные рее-стры, четвертом дела по родам их, на пятом метрические кни-ги, на шестом исповедные росписи, на седьмом срочные сведе-ния…» [13, с. 131]. Устав 1841 г. предписывал консисторским архивам вести хронологические реестры дел и актов и алфа-витные указатели, а также особую книгу для учета выдачи дел. Присутствие должно было ежегодно проверять состояние консисторского архива и сообщать результаты обследований в Святейший Синод.

«Редким исключением» в очень устойчивой структуре ад-министративно-территориального деления России, сформи-рованной в конце XVIII в. и просуществовавшей до начала XIX в., «стало создание Самарской губернии в 1851 г.» [8, с. 15]. Сразу за этим последовало устройство соответствующей ей новой епархии [15, с. 92-92]. Церковные учреждения вклю-чились в процесс переустройства вслед за местными органами коронной власти и самоуправления [11]. Не было оставлено без внимания и архивное дело.

В соответствии с требованиями упомянутого устава вновь образованная Самарская духовная консистория имела в своей структуре архив, которым заведовал специальный сотрудник – архивариус. Архив принял передаваемую из Симбирской, Саратовской и Оренбургской консисторий документацию за период до 1851 г., касающуюся управления той территории, которая вошла в состав созданной Самарской губернии.

Первоначально консистория размещалась в доме ее секре-таря Ивана Дмитриевича Трунева, а консисторский архив – в надворных строениях того же дома: в каменной постройке хранились метрические книги по церквям Самарской епар-хии, остальной архив «с менее важными документами» рас-полагался в деревянном неотапливаемом помещении. Имен-но в этой деревянной постройке в ночь с 9 на 10 декабря 1852 г. произошел пожар, уничтоживший часть консисторского архива (что, было весьма распространенным явлением в го-родской повседневности XVIII–XIX вв. [8, c. 252]), а именно: 14 096 дел за период 1815 по 1851 гг. В том числе были дела, переданные из Симбирской и Оренбургской консисторий, клировые ведомости по одному Симбирскому округу за 1815-

- 450 -

1849 гг., ревизские сказки седьмой (1815 г.), восьмой (1833 г.) и девятой (1850 г.) народных переписей, ведомости о свечном доходе за 1815-1851 гг. и исповедные росписи по Симбирскому округу с 1776 г., по Оренбургскому с 1806 г., и Саратовскому с 1836 по 1852 г., за исключением четырех книг «за разные годы, которые внесены были в Канцелярию для справок» [1, л. 7 об.].

После пережитого пожара архив пополнялся вновь сфор-мированными делами. В 1905 г. духовная консистория и ее архив переехали в новое безопасное от пожара помещение, построенное по проекту Щербачева.

К началу ХХ в. в консистории хранился значительный объем документации. В 1914 г. ее архив насчитывал уже 101 487 дел. В со-став консисторского архива входила документация Самарского духовного правления, Ставропольского духовного правления, а также переданные из Оренбургской, Симбирской и Саратовской духовных консисторий дела за 1748–1851 гг. и переправленные в Самарскую консисторию из упраздненного в 1863 г. Вольского духовного правления метрические книги (за 1791-1851 гг.) и ис-поведные росписи (за 1797–1851 гг.) [5, л. 1-1 об.].

Дела и акты в архиве располагались в определенном поряд-ке, но не по видам документов (как указывалось в уставе), а по географическому и хронологическому признакам – по «горо-дам, уездам и годам». В соответствии с требованиями Устава в архиве велись описи, составлялись ведомости о количестве и составе имеющихся на хранении дел. Их структура соответ-ствовала утвержденным Святейшим Синодом образцам. Од-нако алфавитный указатель, несмотря на то, что его создание предписывалось еще в 1841 г., начал составляться только по-сле специального указа Святейшего Синода от 18 марта 1887 г. и к 1914 г. был составлен за 1870–1909 гг. [5, л. 6].

Помимо ведения собственного архива Самарская духовная консистория контролировала состояние благочиннических и церковных архивов. Так, в 1889 г. Самарская духовная конси-стория предписала благочинным произвести ревизию сохран-ности находившейся при них ретроспективной документации. В результате проведенной в 1897–1898 гг. проверки выясни-лось, что архивы благочиний хранились, как правило, в круп-ных церквях, располагались в сундуках, либо в запираемых шкафах. В состав хранимых документов входили: кассовые книги, отчетные ведомости «о движении свечных, кошелько-

- 451 -

вых и переходящих сумм», реестры входящих и исходящих бумаг, клировые ведомости [3, л. 2]. Порядок и технологию хранения документов сложно представить по имеющимся от-четам, в которых только немногие благочинные сообщают о составлении описей архивных документов.

В случае перемещения, увольнения или смерти благочин-ных их архив по акту передавался вновь назначенным на эту должность. Так, например, в 1915 г. новый благочинный 9 округа Бузулукского уезда с. Киселевки принял от своего предшественника по должности все дела, деньги и архив за последние 36 лет (1878–1914 гг.), в том числе клировые ведо-мости, журналы входящих и исходящих бумаг [4, л. 2]. Все имущество, в том числе и архивные дела, были приняты по ве-щевой книге, что свидетельствует об отсутствии устоявшейся практики использования архивных описей в качестве учетных и справочных документов.

Благочинные непосредственно контролировали состоя-ние церковных и монастырских архивов и делопроизводства в подведомственных им округах. В необходимых случаях со-ответствующие проверки производила и сама Консистория. Так, в 1869 г. в связи с выдачей священником с. Старой Мер-товщины одному крестьянину неверной справки о рождении, духовная консистория произвела ревизию метрических книг, хранившихся в церкви этого села. При этом выяснилось, что метрические книги за 1785–1827 гг. и 1808–1856 гг. «растре-панны, листы перемешаны и в порядок не приведены, что не делает чести ни штатному причту, ни благочинному» [2, л. 10]. В итоге Консистория предписала всем благочинным пересмо-треть метрические книги за прежние годы, прошнуровать и переплести их.

Благодаря такому вниманию консистории к сохранности документов, ей удалось сформировать крупный архив. Одна-ко последовавшие после 1917 г. события привели к утрате зна-чительного церковного архивного наследия.

В 1918 г. в здании консистории расположилась воинская часть. Архив находился на первом этаже, а на втором храни-лись дела, не законченные делопроизводством. Пострадали все документальные собрания. Готовящиеся к передаче в ар-хив дела были перемещены со второго этажа ко входу в под-вальное помещение. По свидетельству очевидцев, «эта часть

- 452 -

архива расхищалась не только красноармейцами, живущими в этом здании, но и приходившими с улицы» [6, л. 4]. Архив, располагавшийся на нижнем этаже, пострадал от размещав-шейся здесь же гауптвахты и расхищался арестованными. 12 января 1919 г. военное ведомство вовсе потребовало выве-сти архив из здания. В итоге, часть консисторской документа-ции была перемещена в сырой подвал дома Наумова, другая часть архива усилиями создавшегося губернского архива была упорядочена и размещена в здании старообрядческой церкви на ул. Льва Толстого. Остальная часть документов хранилась в Алабинской церкви.

Только в 1924 г. вся сохранившаяся документация конси-стории была перемещена в центральное архивохранилище гу-бернского архива. Отметим, что на сегодняшний день архив-ный фонд Самарской духовной консистории, хранящийся в ЦГАСО, насчитывает чуть более 33 тыс. дел.

Таким образом, консистории за время своей деятельности удалось сформировать обширный комплекс архивных мате-риалов, хранение которых осуществлялось в соответствии с требованиями устава. Однако революционные потрясения прервали процесс становления церковных архивов.

Источники и литература1. Центральный государственный архив Самарской области (далее – ЦГАСО). Ф. 32. Оп.1. Д. 504.2. ЦГАСО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 2082.3. ЦГАСО. Ф. 32. Оп. 6. Д. 6701. 4. ЦГАСО. Ф. 32. Оп. 6. Д. 7087.5. ЦГАСО. Ф. 32. Оп. 6. Д. 7308.6. ЦГАСО. Ф.Р-780. Оп. 2. Д. 7.7. Артамонова, Л.М. Самара – новый губернский центр сере-дины XIX в.: изменения социально-культурной среды в связи с повышением административного статуса / Л.М. Артамонова // Вестник НИИ гуманитарных наук при Правительстве Ре-спублики Мордовия. – 2015. – № 4 (36). – С. 14-27.8. Бирюкова, А.Б. Борьба с пожарами как фактор городской повседневности дореформенной эпохи / А.Б. Бирюкова // Го-родская культура и город в культуре: материалы Всерос. на-уч.-практ. конф., Самара, 2012 г.: в 3 ч. Ч. 1 / М-во культуры РФ; ФГБОУ ВПО «СГАКИ»; под ред. С.В. Соловьевой. – Сама-ра: Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2012. – С. 252- 256.

- 453 -

9. Овчинников, В.А. Изъятие монастырских и церковных архивов в период централизации архивного дела в Сибири / В.А. Овчин-ников // Отечественные архивы. – 2010. – № 4. – С.10-14.10. Попов, А.В. Современные проблемы церковного архивоведе-ния и архивного дела / А.В. Попов // Макарьевские чтения: ма-териалы Седьмой Междунар. конф. – Москва, 2008. – С. 251-258.11. Смирнов Ю.Н. Взаимоотношения администрации, обще-ства и самоуправления в Самарской губернии середины ХIХ в.: от местных инициатив к общегосударственным реформам / Ю.Н. Смирнов // Вестник Самарского государственного уни-верситета. – 2015. – № 11 (133). – С. 181-192.12. Старостин, Е.В. Архивы Русской Православной Церкви / Е.В. Старостин. – Москва, 2011. – 246 с.13. Устав духовных консисторий. – Санкт-Петербург, 1843.14. Черкасова, М.С. Архивы Вологодских монастырей и церк-вей ХV–ХVII вв. / М.С. Черкасова. – Вологда, 2012. – 576 с.15. Якунин, В.Н. Церковная жизнь и православная культура в Самарском крае в XVI–ХХ вв. / В.Н. Якунин // Балтийский гуманитарный журнал. – 2015. – № 1 (10). – С. 92-101.

Макарова И.Н.* Партийный контроль за сферой образования

в 1955–1965 гг. (по материалам Куйбышевской области)Аннотация. В статье рассматривается партийное руковод-

ство в структуре управления народным образованием в 1955–1965 гг. Особое внимание уделяется его функциям, полномо-чиям и методам управления.

Ключевые слова: советское общество, народное образо-вание, партийная организация, органы управления, контроль отчетности, комсомольские организации.

Makarova I.N.Political control of education in 1955-1965 (based on materials of Kuibyshev region)

Abstract. The article considers the party leaders in national education structure in 1955–1965. Special attention is given to its functions, powers and methods of management.

Keywords: soviet society, national education, party organization, governing bodies, audit, Komsomol organizations.

* Макарова Ирина Николаевна, магистр истории, учитель исто-рии, ГБОУ Гимназия г. Сызрани (Сызрань).

- 454 -

В 1955–1965 гг. Центральный Комитет КПСС планиро-вал осуществлять дальнейшее совершенствование системы народного образования в соответствии с назревшими по-требностями в жизни общества в период перехода от соци-ализма к коммунизму. Перед школой выдвигалась главная задача – подготовить подрастающее поколение к жизни, к полезному труду [3, с. 475].

Партийная организация школы непосредственно руко-водила деятельностью учительской и ученической комсо-мольских организаций, оказывала им помощь в подготовке и проведении собраний, планировании работы, учебе комсо-мольского актива, проведении Ленинских уроков, Ленинско-го зачета, политической информации, в работе с пионерами. В соответствии с действующими положениями партийная ор-ганизация осуществляла контроль за деятельностью админи-страции школы, систематически проверяла выполнение при-нятых решений и постановлений, заслушивала на заседаниях партийного бюро и партийных собраниях отчеты и информа-цию директора школы и его заместителей, учителей, классных руководителей и других работников школы, оказывала им не-обходимую практическую помощь [9, с. 18].

Новые задачи, поставленные перед советским обществом, подчеркивали необходимость дальнейшего повышения роли государства в воспитании детей, усиления помощи семье со стороны государства. Задачу коммунистического воспита-ния подрастающего поколения Центральный Комитет КПСС предлагал решить путем охвата всех детей детскими яслями, садами и школами-интернатами.

ЦК КПСС для перестройки школы требовал от ЦК комму-нистических партий, Советов Министров и министерств про-свещения союзных республик, краевых и областных партий-ных и советских органов народного просвещения проведения работы по укреплению материальной базы школы, ликвида-ции многосменности занятий, организации производственно-го обучения, своевременному устройству на работу оканчива-ющих школу, подготовке программ учебников, методических пособий [6, с. 345].

- 455 -

В обязанности ЦК компартий союзных республик, крайко-мов и обкомов КПСС, Советов Министров союзных и авто-номных республик, исполкомов краевых, областных, город-ских Советов депутатов трудящихся входило рассматривать с участием совнархозов состояние дел с трудоустройством лиц, окончивших средние школы, а также подростков, не получив-ших среднего образования, обеспечить вовлечение всей моло-дежи в промышленное и сельскохозяйственное производство, охватить ее профессиональным обучением, обратив особое внимание на трудоустройство девушек, решительно пресекать неправильные действия отдельных руководителей предприя-тий и строек, отказывающих в приеме на работу молодежи, окончившей среднюю школу, и подросткам [5, с. 123].

Партийные органы настойчиво рекомендовали изыски-вать дополнительные местные источники финансирования для строительства школ, в частности из колхозных средств: «Министерствам, ведомствам, советам народного хозяйства, предприятиям, учреждениям и организациям обеспечивать профессионально-технические училища производственным оборудованием для учебных мастерских, оплачиваемыми рабочими местами на предприятиях для производственной практики учащихся, а также создавать условия для успешного проведения учебного процесса и освоения молодежью новой техники, передовой технологии и высокопроизводительных способов труда» [2, с. 2]. Обращает на себя внимание авто-ритарный стиль формулировок постановлений ЦК КПСС, совместных решений партийных решений на местах: «разо-браться», «необходимо доработать», «настойчиво совершен-ствовать стиль и методы работы».

В 1963 г. Куйбышевский обком КПСС получал пачки писем из Похвистневского района от возмущенных учителей. Мест-ные власти выделяли им в обязательном порядке участки под свеклу и заставляли обрабатывать их. Учителя находились в отпуске, но от них категорически требовали работы. Обком квалифицировал эти факты как «хулиганское отношение к учителям», однако корни этого явления надо искать как раз в желании местных органов власти бодро отчитаться о работе по политехнизации [7, с. 121].

- 456 -

В соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах дальнейшего улучшения рабо-ты средней общеобразовательной школы» в практику шко-лы вводились новые учебные планы, программы и учебники. В контрольных цифрах развития народного хозяйства СССР на 1959–1965 гг. предусматривалось дальнейшее расширение и улучшение подготовки специалистов с высшим образовани-ем. За эти годы намечалось подготовить 2 млн 300 тыс. специ-алистов против 1 млн 700 тыс. в 1952–1958 гг., т. е. в 1,4 раза больше. Партия исходила из убеждения, что количественный рост удастся сочетать с каеством подготовки специалистов. Об этом говорят Закон об укреплении связи школы с жизнью и Программа КПСС, принятая на XXII съезде, где, в частно-сти, говорится о необходимости поддержки производством, профсоюзами и другими общественными организациями мероприятий, связанных с развитием высшего образования. Вместе с тем надо сказать, что резкое возрастание выпуска специалистов определялось не только объективными потреб-ностями народного хозяйства, выдвинутыми временем, но и субъективистской установкой, зарегламентированной в про-граммном документе КПСС на XXII съезде – в 1980 г. постро-ить материально-техническую базу коммунизма, что предпо-лагало наличие соответствующего интеллектуального уровня общества [4, с. 28].

В г. Куйбышеве, как отмечает Л.М. Артамонова, ощуща-лось возникновение общественной потребности в подготовке специалистов с высшим образованием [1, с. 7]. В послевоен-ные десятилетия, особенно в 50–60-е гг. в стране была создана разветвленная сеть культурно-просветительных учреждений – библиотек, клубов, домов культуры. Государственная поли-тика, направленная на активизацию самодеятельного художе-ственного творчества, также требовала специалистов высшей квалификации, способных осуществлять руководство самоде-ятельными коллективами [8, с. 53].

Анализ деятельности вузовских партийных организаций в 1955–1965 гг. показывает, что проблема общественно-поли-тической практики студентов постоянно стояла в центре их внимания, но она еще не стала составной частью учебно-вос-

- 457 -

питательной работы. Разрыв между школой и практикой пре-пятствовал слиянию общественно-политической практики с учебным процессом.

Партийному руководству в 1955–1965 гг. в решении госу-дарственных задач в области народного образования и науки были свойственны масштабность и привлечение сразу ряда органов управления. ЦК КПСС в своих постановлениях ста-рался подробно и поэтапно перечислить все шаги к достиже-нию поставленной цели. Однако при этом отсутствует четкое разграничение обязанностей между органами управления об-разованием, граница распределения полномочий между цен-тральными и местными органами управления в постановле-ниях ЦК КПСС не указана вовсе.

Таким образом, существовавшая в 1950–1960-е гг. систе-ма управления представляла собой не только ведомственную, но и централизованную структуру, при которой можно было ждать от управленцев всплеска инициативы. По мнению ру-ководителей образования, решающая роль принадлежала пар-тийным организациям. Сами партийные органы призывали шире использовать возможности общественности – внештат-ную инспектуру при отделах народного образования, комис-сии содействия политехническому обучению на предприяти-ях, участие специалистов различных профилей в руководстве техническими кружками и студиями. За собой они оставляли повсеместный контроль и обработку отчетности. В итоге стала развиваться практика работы на отчетность, а не на результат.

Источники и литература1. Артамонова, Л.М. Самарская государственная академия культуры и искусств: год первый / Л.М. Артамонова. – Сама-ра: Изд-во Самарского научного центра РАН, 2006. – 137 с.2. Закон об укреплении связи школы с жизнью и о дальней-шем развитии системы народного образования в СССР [при-нят Верхов. Советом СССР 24 декабря 1958г.]. – Москва, 1958.3. Из контрольных цифр развития народного хозяйства СССР на 1959–1965 гг. [утв. XXI съездом КПСС 27 января – 5 февраля 1959 г.] // Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. – Москва, 1989. – Т. 7.

- 458 -

4. Квициани, Д.Д. Подготовка специалистов в высшей школе в 1960–1980 годы: опыт и проблемы (на материалах Северного Кавказа) / Д.Д. Квициани. – Ростов-на-Дону, 1990.5. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 12 сентября 1957 г. «О вовлечении в промышленное и сельско-хозяйственное производство молодежи, окончившей средние общеобразовательные школы» // Сборник Постановлений правительства СССР. – Москва, 1957. – № 13.6. Проект тезисов по вопросу об укреплении связи школы с жизнью и о дальнейшем развитии системы народного образо-вания в стране // Коммунистическая партия Советского Сою-за в резолюциях и решениях съездов, конференций и плену-мов ЦК. – Москва, 1989. – Т. 7.7. Романова, Г.А. Реформирование системы школьного обра-зования в 1958–1964 гг. (на материалах Куйбышевской обла-сти) / Г.А. Романова. – Самара, 2003.8. «Синтез культурологического и художественного образо-вания»: беседа с ректором Самарской государственной ака-демии культуры и искусств академиком М.Г. Вохрышевой // Самарский земский сборник. – 1997. – № 1. 9. Шакиров, Р.В. Системно-концептуальный анализ среднего образования в XX веке / Р.В. Шакиров. – Казань, 1998.

- 459 -

CONTENTSINTRODUCTION ............................................................................ 8PLENARY MEETING ...................................................................... 11Solovyovа S.V. What does it mean to be modern: dialogues about cultural modernization .......................................................... 11Muzichuk V.Yu. On the new cultural policy of Russia: missed opportunities and future directions ............................................... 22

SECTION 1. CREATIVE PRACTICES IN A CHANGING SOCIETY: CULTURAL POLICY AS A STRATEGY OF

TRANSFORMATIONIonesov V.I. Cultural policy as strategy of transformation: experience, intentions, manipulations ...........................................43Khrenov N.A. On communicative shifts and personalized potential of culture ...........................................................................60Zinchenko V.V. Modernization of globalization paradigm: in search of alternative models ...................................67Žák L. On communicative strategies and imperatives of viability of socio-economic systems ..........................................88Kazantseva S.G. Some aspects of modern ecological culture ................................................................................................98Shtshennikova L.S. The Image of the war in art and public policy ..............................................................................106Ippolitova A.G. Satanism and occultism: “hidden” manifestation today ..........................................................................111Ionesov V.I. On cultural foundations of economics and policy: contemporary trends, contradictions, relationship ........................................................................................117Akopov G.V., Semenova T.V. The problems of consciousness: Moscow – Rome. Half-century retrospection ..............................130Chirkova N.V. Social advertisement as a visual toolkit of a modern cultural policy: resources and scenarios of transformation ..............................................................................142Zaitseva I.A. Sex and gender as social constructs of cultural change: intrigue, temptations and taboos of an emancipating culture ..............................................................148

- 460 -

Soshnikov A.E. Cultural policy in the media system .................153Folomeev S.N. On the question of considering citizenship of students and professors at the end of XIX and beginning of the XX century in Russia: from home-town associations to Russian Higher School of Social Science in Paris ...................161Garry W. Trompf Conflicts in the Middle East as experiments on modernization of secular politics, religious ideology and law ..............................................................................169Rene Wadlow Converging cultures as strategy of planetary survival: Jan Christian Smuts about integration of humanity ...174Savelova E.V. Art Culture in the context of development of national cultural communities in the Far East of Russia ............179Demin I.V. The social and cultural identity as a historiosophical problem ........................................................184Koretskaya M.A. The regime of publicity: the political context and cultural conditions .....................................................191Stepanov I.V. Expansion of «politics» into space of culture ......197Lepeshkina L.Yu. The life cycle rites of the peoples of the Volga region through the prism of Soviet ideology .........201Bolotnikova E.N. Cultural policy in education. Strokes to the portrait ...................................................................................206Telyatnikova O.N. The linguocultural image of a foreigner and its political component in the English prose ........................212Linnichenko S.I. Intertextuality as a way of the cultural code’s rethinking (based on the German postmodern lyrics) ..............216Alpatova O.E. The Concept of cultural practices in the humanities knowledge .........................................................223Orlova O.N. Monuments of history and culture: ways of habitation in the city ...................................................................229Shirochenko A.I. Aesthetic and socially-marginal performances as cultural practices and political representations in Post-Soviet Russia .......................................................................235Rubakov S.K. Disjunction and overcoming in the ascesis’s phenomenology of Sergey Khoruzhij ...........................................240

- 461 -

Ivanov A.V. The national context in the cultural landscape (in terms of the World Exhibition EXPO) ...................................250Khangeldieva I.G. Contradictions of cultural policy in the era of globalization ...............................................................255

SECTION 2. MODERNIZATION AND CULTURE IN THE HISTORICAL PROCESS

Shinakov E.A., Chubur A.A. The old Russian cities Vshchizh and Debryansk in cross-cultural aspect ............................................. 261Chernova L.N. The «Diary» of Henry Machyn in the context of the cultural practices in the XVI century England ................ 267Yerokhin V.N. Special features of female religiosity in English post-reformation Catholicism ...................................................... 272Kiyasov S.E. Masonry and Vatican: the beginning of opposition ................................................................................... 276Gordienko D.O. English Royal guard in 1668 (according to L. Magalotti’s reports) ............................................ 280Ibneyeva G.V. Historical heritage of the Kazan area in the Catherine the Great politics ............................................... 286Dubman E.L. The transformation of the status and of the architectural image of Samara in the last decades of XVIII – early XIX centuries ....................................... 292Mezin S.A. Denis Diderot on the development of the Russian culture in the XVIII century ......................................................... 298Burenkova L.E. Mordovians in the development of the Samara region in the XVIII – first half of the XIX centuries: on the history of studying the question ....................................... 305Biriukova A.B. The urban development of the Volga Region as a kind of architectural practice (the end of the XVIII – the first half of the XIX сеnturies) .............................................................. 311Yarosh A.A. Supporters of the pre-reform religious traditions and their attitude toward modernization .................................... 318Klimkina E.V. An educational aspect in the comparative description of the Russian universities of the first half of the XIX century (in remembrances of students) ................... 323

- 462 -

Mayorova A.S. Saratov merchant Dmitry Vakurov in cultural life of the city (the first half of the XIX century) ................................ 328Artamonova L.M. Creating of educational administrative authorities and new schools during the transformation of the district town into the center of the province: Samara in the 1850s 334Smirnov Y.N. The impact of social and cultural space of the provincial city on the formation of civil society (Samara in the era of the preparation and the implementation of the Great Reforms) ...................................................................... 348

SECTION 3. RUSSIAN CULTURAL POLICY IN A HISTORICAL CONTEXT

Shkerdina N.O. Missionary activity in the Middle Volga Region as one of the cultural politics directions in the second half of the XIX century (through the example of the Mordovian land) ....................................................................361Lyapina A.V. Relations between the Samara Theological Seminary and the St. Petersburg Theological Academy through the corporation of teachers in the second half of the XIX century ............................................................................366Kosheleva A.I. Church journalism in the provincial periodical press in the second half of XIX century (through the example of the Penza province) .....................................................................373Suldina L.V. The impact of the social structure of population on the development of cultural space of the urban environment in Mordovia in the late XIX – XX centuries .................................380Barinova E.P. Transformation of cultural identity of the nobility: from the world of ladies and gentlemen to “declasses” ...............385Semenova E.Yu. The themes of war and peace in the songs of the World War I ............................................................................390Frolova K.V. Regional anniversaries in Samara region during the XIX – early XX centuries ..........................................................399Dosekin E.S. Local Council of the Russian Orthodox Church in 1917-1918 in the context of the Civil war .................................405

- 463 -

Kabytova N.N. Cultural policy of the soviet system during the Сivil war .............................................................................................411Bratchenko T.M., Senyavsky A.S. Transformation of culture as the part of the Soviet modernization (Mid-1920s – mid-1930s) ................................................................416Kabytov P.S. The historian at the turning point ..........................421Senyavsky A.S. Soviet industrial modernization and transformation of ideology: the ratio and interrelation (1920s – 1940s) .................................................................................................427Chirkov M.S. “The Church of Christ… is experiencing attacks and blame”: transformation of state-confessional relations in the USSR (1949-1958) .................................................432Guseva T.M. Cultural sector management in Russia in the second half of the XIX century ............................................437Voevodina A.A. State and church in Christian-liberal thought in Russia at the beginning of the XX century....................................442Cherkasova M.V. Samara spiritual consistory activities on the conservation of church documents ................................................447Makarova I.N. Political control of education in 1955-1965 (based on materials of Kuibyshev region) .....................................453

Подписано в печать 09.11.2016Формат 64х80/16. Бумага офсетная. Печать цифровая.

Объем 29 усл. печ. л.Тираж 300 экз.

Редакторы Кузьмина Л.В., Невзорова Н.В.

ФГБОУ ВО «Самарский государственный институт культуры»443010, г. Самара, ул. Фрунзе, 167

Отпечатано в типографии ООО «СамЛюксПринт»443095, г. Самара, ул. Ташкентская, 151 а

тел. (846) 267-58-74

Documents

МОДЕРНИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ: ОТ КУЛЬТУРНОЙ …sncps.ru/data/documents/1-modernizaciya_1.pdfстром культуры Самарской области С.В