В книге: Язык русской поэзии ХХ века. М., Ин-т

русского языка АН СССР, М., 1989, стр. 238-

259.

С.Т.Золян

ОТ ОПИСАНИЯ ИДИОЛЕКТА – К ГРАММАТИКЕ ИДИОСТИЛЯ

(НА МАТЕРИАЛЕ ПОЭЗИИ Л . МАРТЫНОВА)

0.0. Настоящая статья представляет не столько изложение результатов исследования, сколько является

попыткой обсудить возможности лингвистического представления поэтического идиолекта. Исследуя

поэзию Леонида Мартынова, мы попытались предложить один из возможных методов описания

поэтического идиолекта, основанный на предположении, о том, что поэтический идиолект - это одно из

возможных состояний поэтического языка, актуализируемое в творчестве некоторого поэта и в этом смысле

неравнозначное общелингвистическому идиолекту данного поэта и не являющееся языком в том смысле, в

каком, например, можно говорить об отдельном произведении как знаковой системе, то есть как об особом

языке. Методика описания была ориентирована на моделирование опознаваемости идиолекта (это свойство

принималось как свидетельство лингвистической реальности идиолекта), а сам идиолект представал как

множество связанных между собой стилистических факторов (названных нами доминантами), причем

существенным признавался не сам набор факторов, а наличие и тип связей между ними (Золян, 1986). В

процессе подобного описания мы непосредственно столкнулись с поначалу неявной, но оказавшейся весьма

серьезной проблемой лингвистического представления идиолекта. Первоначально казалось, что

представление будет непосредственно вытекать из результатов описания, и, в частности, идиолект может

быть представлен как иерархически упорядоченный набор доминант с указанием связей между ними. Однако

в силу ряда причин (см. ниже) опыт конкретного описания - вне зависимости от того, насколько оно было

адекватно и экономно - привел нас к необходимости теоретического обсуждения и экспериментальной

проверки не только методики описания, но и методики представления идиолекта. Термин "грамматика

идиостиля" удобен не только в силу прецедента, созданного В. П. Григорьевым (Григорьев 1983), с работами

которого отчетливо связывается интерес ко всей проблематике в целом. Во-первых, термин "грамматика" в

значении "форма представления знания о языковом объекте" имеет достаточно широкое хождение в

современной лингвистике, ибо для выражения этого значения какого-либо другого специального термина не

имеется. Во-вторых, согласно В. П. Григорьеву, переход от идиолекта к идиостилю связан с описанием

специфических особенностей идиостиля, его целевых установок и глубинной семанической связности, в

которой проявляется сущность рефлексии поэта над языком (см. наст, сборник). Примерно те же

соображения, однако исходящие из технических проблем описания, привели нас к необходимости

рассмотреть проблему описания идиолекта через сведение такого описания к представлению идиостиля.

1.0.Описание поэтического идиолекта Леонида Мартынова. При описании фрагмента идиолекта

Мартынова (Золян, 1986) нами было выделено около тридцати доминант - тех, которые были

непосредственно связаны с семью доминантами, актуализированиями в исходном для анализа

стилистическом приеме из стихотворения "Рифма" (обоснование их выделения и другие вопросы,

рассмотренные в указанной работе, здесь не приводятся). Приведем эти доминанты, дополнив их

некоторыми неактуализированными в рассмотренном примере доминантами, в основном из сферы

"установка на непосредственную коммуникацию" (cp.: Григорьева 1977) и разбив их на структурно-

функциональные сферы.

1.1.Метрико-ритмическая организация. Эта сфера, специально не рассматриваемая, была

охарактеризована следующими доминантами:

1) ритмико-интонационная трансформация традиционных размеров (создание метрически

упорядоченного, но оставляющего впечатление метрически неорганизованного, интонационно свободного

стиха).

2) использование традиционных, иногда напевных ритмических форм при обращении к "бытовой"

тематике.

3) использование говорных ритмических форм при обращении к “поэтической” тематике.

4) затруднение опознавания метра: а) не совпадающим с метрическим синтаксическим членением,

часто осложняемым;

б) графической разбивкой, нарушающей соответствие между строкой и метрическим сегментом.

5) сокрытие рифмы путем а) не совпадающей с метрико-композиционным членением текста

графической разбивки; б) осложнения внутренними рифмами и звуковыми повторами; в) помещения рифмы

в середину строки; г) использования традиционной (незаметной рифмы).

Все эти доминанты подчиняются общему принцицу: внешнему деструктурированию внутренне

остающихся стабильными метрических структур, но оформляемых как "якобы непоэтические". Это

соотносится с ключевыми доминантами семантической сферы: поэтизация обыденного, прозаизация

поэтического. Здесь, как и в других сферах, Мартынов не отказывается от традиционного, но так

трансформирует его, что создает иллюзию нетрадиционного.

1.2. Фонетическая организация. Эта сфера подчинена следующему основному принципу-доминанте: I)

осмыслению фонетического подобия между обозначающими как сущностной связи между обозначаемыми,

что проявляется в семантизации а) звукового повтора (паронимия) и б) рифмы. Хотя нередко фонетическая

организация и не несет явно выраженной смысловой функции, однако более характерно специальное

авторское указание на семантическую связь, причем в ряде случаев, говоря словами В. П. Григорьева, на

"обнаженно метаязыковом уровне". Поэтому укажем и на доминанты-пересечения фонетической сферы с

другими: 2) тематическое развертывание текста на основе семантической мотивировки звуковых повторов;

3) контекстуальная или экстралингвистическая мотивировка фонетического подобия.

1.3. ПРИНЦИПЫ словоупотребления. Сфера словоупотребления, пожалуй, наиболее изучена в

стилистике, опирающейся на детальные классификации лексикологии. Поэтому доминанты этой сферы

можно перечислить в виде списка приемов, характерных для Мартынова. В них, если и не полно, но во

всяком случае наиболее непосредственно осуществляются семантические принципы его поэзии.

I. а) деметафоризация (актуализация) языковой метафоры; б) метафоризация (актуализация) термина,

образованного языковой метафорой; в) актуализация фразеологических единиц;

г) буквальное прочтение в различной мере идиоматизированных выражений; д) употребление связанных

значений как свободных.

2. символизация реалии: а) создание у слова, не обладающего переносным значением, переносного

(символического) значения.

3. Преобразование поэтизма в реалию: а) преобразование слова-цитаты в прямое высказывание; б)

переосмысление поэтического штампа; в) "бытовая" конкретизация символа; г) денотивизация символа; д)

демифологизация мифологемы.

4. а) употребление невещественного существительного как вещественного; б) изменение

сочетаемостного значения глагола ( ---------- - вещественное → + вещественное); в) олицетворение

(неодушевленное, иногда невещественное существительное как одушевленное); г) аллегория

(неодушевленное, абстрактное, иногда собственное существительное как одушевленное собственное).

5. а) сужающая конкретизация слова, становящегося обозначением конкретного, иногда

уникального предмета; б) "вещное" толкование ("Я хочу отыскать эту лиру, Или - как там зовется он

ныне - Инструмент для прикосновенья Пальцев, трепетных от волненья").

6. А) использование прямого значения в контексте, предполагающем переносное; б) использование

переносного значения в контексте, предполагающем прямое.

7. а) стилистическая разнородность лексики; б) элементы просторечия и разговорной речи; в)

контекстное снижение поэтической и архаической лексики.

Основную тедденцию доминант можно обобщить, использовав виноградовское определение поэтического

слова: если, согласно В. Виноградову, слово в поэзии становится из знака вещи знаком значения, то

Мартынов стремится создать впечатление того, что любое языковое выражение имеет денотат, причем

вещественный и зримый. Эта связь "имени и вещи" не теряется ни в одном из контекстов - пусть даже

метафорическом или же идиоматическом, разумеется, это лишь одна из тенденций, хотя наиболее

характерная для Мартынова. Ряд доминант лексической сферы как бы обслуживают доминанты другой

сферы (например, доминанты из группы 7 связаны со сферой непосредственной коммуникации), а другие

(например, 2, 6 б) относятся к тем случаям, когда слово уже исходно денотативно и требуется показать его

возможность быть использованным и в поэтическом контексте - здесь проявляется тенденция, уже

охарактеризованная нами как поэтизация обыденного.

При переходе к характеристикам других сфер неизбежны трудности, связанные с выделением и

именованием доминант ввиду сравнительной малоизученности общеязыковых принципов организации этих

сфер и отсутствием утвердившейся терминологии, почему и указание на доминанты приходится в основном

осуществлять описательно.

1.4. Композиционная организация. К этой сфере мы относим дополнительные по отношению к

общеязыковым принципы объединения и разъединения смысловых единиц различных уровней.

1. Лексическое и семантическое расщепление некоторого комплекса, которое в схематической форме

можно представить как "А & В → АС, В D ....", где первый контекст - связанное сочетание А и В, остальные

- дополняющие первые свободные контексты; или же: "А & В → А,Вı; А,В2", где Вı и В2 - контекстно

свободные (связанные) варианты или синонимы контекстно связанного (свободного) В. В наиболее явной

форме этот прием реализуется в тех случаях, когда в качестве исходного берется общеязыковой

неразложимый комплекс: а) слово (“здешний громкоговоритель тихо радиовещает”); б) фразеологизмы; в)

многозначное слово, значения которого обычно даны сперва в совмещенном словоупотреблении, затем - в

дифференцированном.. При этом иногда наблюдается игра контекстами: контекст Хı обычно

актуализирующий значение Вı, приписывается значению В2, а контекст X2, соответствующий значению В2,

- значению Вı (ср. с доминантами 6а,б лексической сферы). Те же принципы можно, хотя и менее зримо,

наблюдать и в организации текста.

2. Переосмысление заданной языком связи и сочетаемости как свободной, то есть зависящей не от

свойств языка,- а от свойств описываемых объектов. При этом можно говорить о переосмыслении а)

общеязыковой связи и сочетаемости; б) связи и сочетаемости поэтического языка, что может находить

выражение как в семантизации фонетических или устойчивых лексических сочетаний, так и в попытках

разъединить поэтическую фразеологию от традиционных контекстов.

3. Тематическое развертывание текста как а) самостоятельное развертывание тематических компонентов;

б) создание контекстов для каждого из компонентов; в) помещение одного и того же компонента в различные

модальные контексты (отрицание, подтверждение, сомнение и т.д.). Композиционные принципы

организации текста тесно связаны с принципами словоупотребления, создавая для них текстовую и

контекстуальную рамку. Здесь, как и в предыдущем случае, можно говорить о тенденции к утверждению

тождественности значения в различных контекстах. Что касается собственно текстовых принципов, то,

видимо, для Мартынова характерен путь создания текста из некоторого заданного литературным или

поэтическим языком смыслового комплекса путем его расщепления и создания соответствующего контекста

для каждого из компонентов. Будучи способом развертывания речи, композиционные принципы тесно

связаны и со сферой, охарактеризованной нами как установка на непосредственную коммуникацию. Так,

изменение модального контекста некоторого смыслового комплекса может мотивироваться приписыванием

его различным собеседникам, создание контекстов для каждого из компонентов - создать видимость

"убеждающей" (ораторской или квазинаучной) собеседника речи и т.д.

1.5. Установка на непосредственную коммуникацию. Доминанты этой сферы в принципе следовало бы

разбить на две группы: на доминанты производящие, сами участвующие в создании эффекта

непосредственной коммуникации, и доминанты воспроизводящие, описывающие некоторый

коммуникативный акт. Однако легкость, с которой в идиолекте Мартынова структурные принципы

становятся тематическими и, в частности, воспроизводящие доминанты обращаются в воспроизводящие,

делает это само по себе существенное разграничение излишним. Можно выделить следующие доминанты:

1. установка на звучащую речь (ср. с доминантами метрической сферы).

2. воспроизведение неподготовленной, стилистически необработанной речи: а) стилистическое

смешение книжных и разговорных элементов; б) обилие "паразитических" единиц ("в общем", "в целом",

"попросту"); в) лексические сигналы разговорной речи; г) воспроизведения самого хода оформления мысли

(ср. с варьированием контекстов, повторением сказанного, иногда резкими тематическими переходами).

3. актуализация и экспликация в тексте категорий коммуникативного акта: а) говорящего; б)

слушающего; в) места и времени /"здесь и сейчас"/ и других дейктических средств (воспроизведение

сиюминутного может осмысляться Мартыновым как основной эстетический принцип1 ); г) установка на

фактичность сообщаемого, иногда даже с указанием на "очевидность": слушающий как бы воочию может

видеть, о чем говорится (ср.5 : "Смотри - я закричал в смятеньи", "Ты видишь? Через реку вброд..."). С этим

связана и определенная тематическая тривиальность поэзии Мартынова - он говорит о том, что входит в

общекультурное достояние, чем обеспечивается д) общность предварительных сведений о мире у говорящего

и слушающего и е) своеобразная истинность и верифицируемость ("правдивость").

4. использование и имитация устойчивых композиционных форм звучащей непоэтической речи:

диалогической и монологической. Из "диалогических" доминант приведем: а) построение текста как диалога

с читателем или реконструируемым из текста воображаемым собеседником; б) воспроизведение диалога; в)

цитирование чужой речи; г) пересказ диалога в косвенной форме - с указанием на источник или же д) без

указания на источник, но как на принятое мнение; е) стремление к полемичности (ср. из стихотворения

1 I. Ср. декларативное: "Почему вы не видите неба, которого вчера еще не было / И которого завтра не будет в помине? / Почему вы не видите

этого неба, /Которое есть только ныне, / Есть повсюду, а нет лишь на вашей картине?"

"Ангелы спора" - "Я любуюсь ангелами спора Охраняющими бурно спорящих"): приводимое мнение или

реплика обычно опровергается автором; ж) передача сюжетных текстов в форме диалога, что особенно

наглядно при обращении к эпическим произведениям Мартынова; 3) использование для тематического

развертывания таких форм диалога, как переспрос, оговорка, ослышка (последнее мотивирует фонетические

сближения).

5. Что касается форм монологической речи, то здесь Мартынов опирается на некоторые более или

менее устойчивые типы ораторской речи, которая принимает форму то доказательства, то убеждения.

Доминанты этой сферы менее специфичны, ибо такое риторическое построение текста опирается на

развитую традицию. Более специфичны случаи, когда а) тематическое развертывание текста принимает

форму квазилогического доказательства - иногда б) доказательства по подобию ("так же, как...") или же в)

"доказательства от противного" - показывается ошибочность некоторого суждения путем его доведения до

заведомо неприемлемого. При этом может наблюдаться вышеуказанная "игра" контекстами: г) подмена

терминов (использование слова то в одном, то в другом, но якобы в одном и том же значений) становится

организующим "доказательство" стилистическим приемом. С имитацией форм доказательства связано и д)

частое использование слов и конструкций, указывающих на порядок мыслей и их связь ("Во-первых, во-

вторых и в третьих" - так назван один из сборников поэта; "с одной стороны", "поэтому", "коли..., то..." и т.д.).

Из собственно риторических средств следует отметить: 6а) построение текста посредством системы

риторических вопросов; 6б) патетичность и определенную дидактичность текста; 6г) использование

конкретных образов как экземплификации общих положений.

7. Об обостренном интересе Мартыова к самому процессу коммуникации свидетельствует

детализированность описания условий и характера говорения. О том, что Мартынов очень зримо и

конкретно представляет сам процесс коммуникации, при котором говорение и условия говорения тесно

взаимосвязаны, свидетельствуют: а) обилие в тексте глаголов говорения, причем конкретизирующих

характер говорения, - ср.: "клянусь разъятым атомом...", "умоляют: о тронь же!"; "Голоса кричат, трещат,

верещат: услышь": "Женщина с искренним непониманием робко спросила: - К чему этот сон"; "-Да? -

сказала ты, тоскуя. - Нет! - ответил я ликуя" и т.д. б) глаголов, характеризующих коммуникативные

намерения говорящего - ср.: Одни ворчат мне: - будь умней! Другие просят: - Будь наивней! ... в)

воспроизведение реакции собеседника и сопутствующих паралингвистических средств которые в ряде

случаев заменяют речь - ср.: "А она в ответ хохочет, так печально, будто плачет", "Говори не слова, А в ответ

лишь кивай величаво", "Но плечами вы пожали: Мол, отрекся Галилей", "Я вздрогнул - Что вы говорите?"

"Дворничиха несколько надменно Рассмеялась - Ну так что же!" и т.д.; почти обязательным является г)

раскрытие причины и цели говорения.

Установка на непосредственную коммуникацию - еще одно проявление антипоэтической

трансформации текста, поскольку современная поэзия в целом подчиняется закономерностям письменной, а

не устной коммуникации, поэтому для нее характерны скорее разобщенность говорящего и слушающего,

темы текста и описываемого факта, образа автора и реально говорящего, образа адресата и реального

читателя и т. п. (см.: Dijk 1976, Kasher 1976, Степанов 1984). Поэзия Мартынова стремится отойти от

устойчивых форм поэтической коммуникации и принять форму рассказа, диалога, пересказа, лекции, спича и

т. п., стать фактическим речевым произведением, отображающим реальную (иногда даже тривиальную), а не

условно-поэтическую "правду". Вышеуказанные средства, реализующие установку на непосредственную

коммуникацию, мотивируют и мотивируются доминантами других сфер, но особенно тесно они связаны с

последующей сферой, характеризующих область референции (поэтический мир) поэтических высказываний

в идиолекте Мартынова. Так же, как поэтическая речь у Мартынова стремится воссоздать посредством

особых стилистических приемов "обычную" речь, так и конструируемые поэтическими средствами

поэтические миры его поэзии стремятся совпасть с "обычным" миром.

1.6. Перед тем как перейти к рассмотрению последней доминантной сферы, названной нами "обращение

метафорического дискурса в неметафоrический", в качестве предваряющего пояснения бегло коснемся

вопроса о том, что такое "поэтический мир" в представлении Мартынова. Взяв для примера декларативные

стихотворения ("Я вас люблю", "Я поднял стихотворную волну", "Писатель слов и сочинитель фраз", "О

друзья мои живописцы", "Мои товарищи поэты"), можно увидеть, что поэтические миры, по Мартынову,

ничем не отличаются от реального. Хорошо известно, что поэзия - это не столько отражение мира, сколько

преображение его. Однако когда Мартынов утверждает: "Весь мир творю я заново", то имеется в виду

"улучшение" мира, избавление от "никуда не годного": "Сначала исцеление Бедняги прокаженного, Сначала

воскрешение Изгоя окаянного В наследника законного, Сначала воскрешение Неправедно казненного", - то

есть под преобразованием мира Мартынов понимает скорее этические, чем поэтические преобразования.

Поэтому творческая неудача “писателя слов и сочинителя фраз” заключается в том, что он, "правильно"

построив текст ("Ты описал поверхность всей земли, Упомянул, что в море корабли Боролись с бурей, а

цветы цвели" - то есть воспроизводя устойчивые поэтические связи "море - корабль - буря - борьба", "цветы -

цвели"), никак "не улучшив" мир, не довел поэтического до этического ("Не захотел, чтоб бабочки пыльца

Не прилипала к пальцам подлеца, чтоб ровно бились чистые сердца. Ты этой книгой никого не спас.

Писатель слов и сочинитель фраз, Не дописал ты повесть до конца!"). Что касается "дописанности до

конца", то под этим, видимо, понимается "способность" поэтического мира слиться с реальным и

функционировать в соответствии с законами реального мира - ср.: "Я поднял стихотворную волну, Зажег я

стихотворную луну Меж стихотворных облаков. И вот решил: теперь возьму засну, Засну теперь на

несколько веков! Но я забылся не на сотню лет, А стихотворный наступил рассвет, Сам по себе передо мной

вставал Расцвет всего, что я предсоздавал. И будь я даже в сотни раз сильней - Не мог бы на минуту ни одну

Пресечь теченье стихотворных дней, Объявших стихотворную страну". Что касается поэта, то он должен

именно "предсоздавать", то есть пристальнее и зорче других вглядываясь в настоящее, сиюминутное ("Мои

товарищи поэты, Вы быль и явь, И тайный знак, Любые времени приметы Читать умеете ли так, Как Ленин

свежие газеты Читал в Разливе у костра?"), суметь обнаружить и зафиксировать в настоящем наступление

нового, которое потому и "поэтично", что совпадает с реальным ходом событий ("О друзья мои живописцы,

Где ваша сила, Отчего вы не можете устеречь Ниспадания смутного покрывала, Появленья того, что еще не

бывало?").

Сами по себе эти декларации характеризуют идеологические, а не собственно, стилистические

установки поэта. В приведенном коментарии ие было, бы нужды, не будь идеологические установки тесно

связанными с особенностями т. н. формальной (референтной, сильной) семантики идиолекта Мартынова.

Вследствие общей малоизученности этого аспекта поэтической семантики мы вынуждены были выбрать

весьма непривычное и, быть может, далеко не лучшее название для сферы, объединяющей средства

преобразования поэтических (метафорических) миров в обычный, неметафорический. Основываясь на

предложенном Т. Ван-Дейком определении метафорического дискурса (высказывания, которые могут иметь

истинностное значение в альтернативных возможных мирах - см. Dijk 1975), можно заметить, что ряд

языковых средств направлен на то, чтобы областью рефренции поэтического высказывания считался не

некоторый воображаемый поэтический мир, а именно непосредственный актуальный. В этом воплощается

подход автора к миру, его убеждение в том, что поэтичность - это свойство самого мира, а не языка в

поэтической функции. В ряде случаев мир просто описывается "таким, как он есть", поэтому поэтическим

эффектом может обладать простое воспроизведение бытовой сценки или же даже воспроизведение -

перечисление денотатов. Поэтический язык лишь описывает, естественную поэтичность мира, но не создает

ее.

Однако простейший путь - а) воспроизведение неметафорического контекста в неметафорическом

дискурсе - если и характерен для Мартынова, то, во всяком случае, не является специфическим. Большой

интерес представляют приемы-доминанты, посредством которых метафорическому контексту, в котором

только и может быть понят метафорический дискурс, приписываются черты неметафорического. Это

проявляется в том, что в самом тексте эксплицируется экстралингвистический контекст, которым

мотивируется и в котором актуализируется та или иная доминанта предыдущих сфер. Иными словами,

высказыванию приписывается та область референции (контекст в широком смысле), в котором буквальное

понимание высказывания является приемлемым. В общих терминах эту особенность доминанту

мартыновского идиолекта можно охарактеризовать как б) экспликация неметафорической пресуппозиции

метафорического высказывания. Так, высказывания "горы времени", "тратить время", "похищать время"

могут быть поняты буквально, если только существует мир (область референции, широкий контекст), в

котором время есть нечто материальное, вещественное, поэтому из него можно строить заборы, надевать

маску времени, нежиться на балконе времени и т. д. Если взять за основу содержательное определение

пресуппозиции (набор условий, которым должен удовлетворять мир, чтобы высказывания были

осмысленными2), то мартыновский текст часто строится как конструирование того метафорического мира, в

котором некоторое высказывание может быть осмыслено, причем осмыслено в буквальном смысле. Это

возвращает нас к тому положению, что, согласно мартыновской семантической концепции, поэтичность и

метафоричность - это свойство мира, а не высказываний о нем, однако с существенным дополнением

метафорические миры тем не менее конструируются и задаются языковыми, а точнее, основанными на

языковых идиолектными средствами. Эти средства, актуализирующие данную ключевую доминанту, уже

были перечислены (в особенности при описании сфер 1.3. и 1.4.).

2 Ср.: “Пресуппозиция предложения - это те условия, которым должен удовлетворять мир, .для того чтобы предложение обладало буквальным

смыслом. Если что-то не удовлетворяет такому условию относительно некоторого предложения, то либо вовсе не обладает никаким смыслом, либо оно

понимается некоторым небуквальным способом, например, как шутка или метафора” - Keenan 1971, 42. Мартынов различными средствами как бы

настаивает на буквальном понимании и тем самым требует пересмотра условий, которым должен удовлетворять мир, причем в случае Метафорического

дискурса, как бы "не доверяя"' читателю, вводит эти условия в текст.

Эксплицироваться могут пресуппозиции и контекст не только самих высказываний, но и пресуппозиции

и контекст коммуникации: условия их произнесения могут сливаться. С этим соотносится такая особенность

развертывания текста как указание на некоторый факт или событие, заставившее поэта (или

воспроизводимого говорящего) нечто сказать или подумать, причем в качестве причины может служить

реплика собеседника или же приводимое "общепринятое" мнение (пресуппозиция обычного,

"неулучшенного" мира). Доминанты сферы 1.6. в принципе соединены со всеми доминантами предыдущих

сфер и в этом смысле их конкретизация должна осуществляться через указание на то, какую из других

доминант они мотивируют. Что касается изолированного использования, доминант сферы 1.6., то это

возможно в неметафорическом дискурсе, который, в свете сказанного, предстает как частный случай.

Впрочем, актуализация доминант этой сферы безотносительно к доминантам хотя бы сферы 1.4. и 1.5.

представляется сомнительной.

2.0. Обсуждение результатов описания. Проведенное описание можно было бы назвать фрагментом

предварительного описания идиолекта Мартынова. Совершенно очевидно, что этот список может быть

дополнен, во-первых, некоторыми незамеченными нами доминантами, во-вторых, путем более детального

описания таких весьма бегло охарактеризованных сфер, как 1.1. и 1.2., в-третьих, включением новых, никак

не затронутых сфер, например, сферами морфологической и синтаксической организации. Понимая

необходимость дальнейших уточнений, мы однако считаем правомерным рассматривать приведенный список

как описание идиолекта в целом, - с тем, чтобы перейти к обсуждению поставленной в введении проблемы -

переходу от идиолекта к идиостилю. Без этого требуемое улучшение описания идиолекта может обратиться в

свою противоположность. Ведь даже будучи неполным, приведенный список весьма громоздок и если и

отражает внутрисистемные отношения между доминантами, тo лишь в виде примечаний-пояснений. Еще

большее расширение списка может привести к полной утрате специфики мартыновского поэтического

идиолекта, доведя его до общепоэтического языка соответствующего периода или общеязыкового

мартыновского идиолекта. Ведь существенен не сам набор доминант, все из которых являются достоянием

поэтического, а некоторые и литературного языка, а соотнесенность между ними, поэтому расширенный

список может оказаться менее показательным, чем узкий, а что касается возможности статистического

сопоставления идиолекта Мартынова с другими, то оно практически трудноосуществимо. Поэтому

следующим шагом следует считать не расширение описания, а попытку выявить и описать взаимосвязь

доминант между собой. Здесь уместно сослаться на аналогичный подход к описанию лексического состава

идиолекта М. Л. Гаспарова, поставившего задачу перехода от формального, то есть отражающего

общеязыковую тематическую организацию лексики тезауруса к тезаурусу функциональному -

учитывающему тематические связи в тексте (Гаспаров, в печати). Что же касается возможности

приведенного описания служить материалом для обсуждения, то он вполне представителен, хорошо

согласуется с наблюдениями других исследователей (ср.: Григорьев 1977, 1979, Григорьева 1977, Иванова

1977) и достаточно "проблематичен" - его несовершенство подсказывает необходимость поиска нового

подхода.

2.1. Сам термин "доминанта" был выбран нами исхода из представления о том, что есть некоторый

конструктивный стилистический - фактор, который подчиняет остальные, выводимые из него (определения

доминанты и соотносимых с ним понятий в поэтике 20-х гг. собраны в: Чернов 1976, 272-286). Однако

исследование показывает, что невозможно выделить какую-либо доминанту в качестве основной. Они,

обслуживая различные сферы идиолекта, относительно независимы друг от друга и могут актуализироваться

изолированно, что, кстати, и служит основой для их выделения. Впрочем, если отвлечься от традиционных

представлений, в этом нет ничего удивительного. Так, некоторое высказывание опознается как

высказывание на русском языке не на основе одного признака, а на основе их комплекса. Только этот

комплекс разноуровневых признаков и может считаться содержательным определением глобального

признака "быть высказыванием на русском языке". Аналогично, невозможно выделить какой-либо признак -

глобальную доминанту, который был бы синонимичен признаку "принадлежать к идиолекту Мартынова",

ибо последний скорее всего является аббревиацией для целого множества признаков-доминант. Но вместе с

тем совершенно ясно, что в организации различных сфер идиолекта Мартынова четко прослеживаются

некоторые единые принципы, а сами сферы тесно связаны между собой: доминанты одной сферы как бы

призваны стать формой выражения другой, хотя в отдельных случаях и выступают независимо. Это и

позволяет говорить о возможности и необходимости перехода от идиолекта к идиостилю. Правда, стиль

здесь понимается не столько в лингвистическом, сколько в общенаучном смысле - как общее и

единобразное в подходе к разнородным явлениям. Идиостиль будет выступать по отношению к едиолекту

как его форма или структура ("постоянное и единообразное... взятое в совокупности своих связей и

систематичности" - В. Гумбольдт).

2.2. Перейдем к обсуждению возможных принципов грамматик идиолекта/идиостиля, почему и будут

предложены не сами грамматики, а скорее схема их построения. Для этого необходимо сформулировать а)

требования, предъявляемые к грамматике, ее цель; б) содержание понятия "правило грамматики".

Исхода из вышеприведенного понимания идиолекта-идиостиля можно потребовать, чтобы грамматика

а) соотносила некоторый фрагмент текста с некоторым состоянием поэтического языка (идиолектом); б)

описывала организацию данного идиолекта, то есть указывала, каким образом из некоторого нейтрального

состояния можно придти к данному; в) эксплицировала инвариантные ("постоянные и единообразные")

характеристики идиолекта, обусловленные внутрисистемными принципами идиолекта, и вариативные,

обусловленные разнородностью привлекаемого материала.

В зависимости от того, какое требование будет считаться основным, возможны три типа грамматики: I)

грамматика типа "текст - идиолект"; 2) грамматика "язык - идиолект"3 и З) грамматика "идиолект -

идиостиль". Однако поскольку при всяком описании идиолекта следует ориентироваться на описание

идиолекта посредством его сведения к идиостилю, то целесообразно с самого начала в качестве ориентира

иметь в виду две совмещенные грамматики: I) "текст - идиолект - идиостиль"; 2) "язык - идиолект -

идиостиль". В соответствии с этим под правилом грамматики будем понимать функцию (отношение) между

а) элементом текста или текстом в целом и одной или несколькими доминантами/элементами множества

"идиолект"; б) языковой единицей, и доминантой идиолекта; в) доминантами из различных сфер идиолекта.

Различные типы грамматик и правил призваны отразить различие в аспектах организации и

функционирования идиолекта. Такая дифференциация, однако, есть лишь предварительное разграничение

аспектов описания, тогда как более целесообразным представляется под правилом грамматики понимать

именно комплексную функцию, совмещающую все три типа правил: ведь аргументом этих функций-правил

обычно является одна и та же материальная сущность, выступающая и как фрагмент текста, и как языковая

единица, и как "носитель" доминанты. Такая комплексная функция должна опираться на еще одно неявное

правило, указывающее на отношение между г) элементом текста и языковой единицей, которое здесь будет

считаться очевидным. (Само по себе последнее отношение вовсе не очевидно, но его экспликация относится

3 Под языком может пониматься и литературный язык, и поэтический язык данного периода, и общие закономерности языка

("естественный язык" вообще, "поэтический язык" вообще).

уже к проблематике "грамматики поэтического текста", почему его можно опустить, в достаточной мере

самонадеянно считая, что мы "умеем" анализировать текст.)

2.3. Грамматика "текст - идиолект" ( GI ). Эта грамматика соотносит некоторый текст (фрагмент) с

множеством заданных доминант идиолекта. Правила Gı имеют следующийвид:

R

T------→{d}

где Т - единица текста (текст), {d} - приписанный набор доминант, а стрелка означает "приписать". В

зависимости от того, какова исходная единица t , то есть каковы ее лингвистические признаки l, m, n, правила

конкретизируются как:

Rı, Rm, Rn

t (l, m, n) ----------------------→ {dı, dm, dn}

где Rm и dm - правило и доминанта, соответствующая признаку. Если для какого-либо признака такого

правила и такой доминанты в идиолекте не имеется, то, следовательно, этот признак не является

релевантным. Фрагмент, ни один из признаков которого не является релевантным, не получает никакого

описания и признается нехарактерным (неопозноваемым) для данного идиолекта.

2.4. Грамматика "язык - идиолект" (G2 ) G2 соотносит некий языковой концепт (типа "фразеологизм",

"переносное значение", "рифма" и т.п.) с заданным множеством доминант идиолекта. Правила G2 имеют

вид: R

l --------------→ dı

где dı в зависимости от типа R, могут быть: а) преобразованием 1 (например: "преобразование связанного

сочетания в свободное"); б) связкой 1 с явлениями других уровней-сфер ("семантизация звукового повтора")

и в) актуализацией 1 ("использование разговорной лексики"). Аналогично, различаются преобразующие,

связывающие и актуализирующие правила и доминанты. В качестве нейтрального исходного концепта 1

могут выступать концепты не только литературного, но и поэтического, а также - в перспективе - доминанты

некоторого другого идиолекта. Так, некоторые из отмеченных "антипоэтических" доминант идиолекта

Мартынова возникли вследствие рассмотрения в качестве исходных концептов "обычного" поэтического

языка. G2 может быть принята как основа для сопоставительного изучения идиолектов.

С учетом сказанного правила Gı и G2 можно записать как

m→ dm; n→dn; l→dl

t (m, n, l) --------------------------------------------→ {dm; dn; dl}

тем самым совместив обе грамматики.

2.5. Проиллюстрируем сказанное, воспользовавшись уже имеющимся наблюдением над

стилистическим эффектом слова “петел" в стихотворении "Бык воспоминаний" (Григорьев 1979, 232): "Где-

то крикнул петел, дятел застучал"… Основное здесь в том, что соединены "евангельски-памятный петел и

вполне реальный дятел". Из языковых признаков слова "петел" можно вести: цитатность, архаичность,

поэтизм, связанное значение, символичность (в связи с цитатностью), морфологическую нечленимость. В

приведенном контексте все эти признаки изменяются: цитата становится прямым высказыванием, связанное

контекстом цитаты сочетание "крикнул петел" становится свободным, архаизм помещен в снижающий

контекст, поэтизм выступает как обозначение реалии, причем с контекстной денотивизацией символа,

звуковое подобие между словами петел/дятел во-первых, приводит к выделению квазиморфемы "-тел"

(усиливается рифмой "ответил"), во-вторых, метонимически семантизируются (петел и дятел сопряжены

пространственно и взаимодействуют друг с другом). Все эти характеристики уже были отражены в

вышеприведенном списке доминант (d21; d23; d33a; d33b; d37b; d41a)4. Привлечение дальнейшего контекста

показало бы актуализацию доминант сфер D5 и D6, что, кстати, и выявляется В. П. Григорьевым в указанном

анализе.

Таким образом некоторому t ("петел" в соответствующем контексте) приписывается некоторый набор

доминант d , причем доминанты приписываются на основании правил, определяющих "судьбу" некоторой

языковой характеристики в поэтическом идиолекте и - с достаточной вероятностью - в конкретном тексте. Эти

правила вписаны в приведенные определения доминант.

2.6. Грамматика "идиолект - идиостиль" ( G3) Предложенная выше грамматика, совмещающая Gı и G2

язык-идиолект

("текст” --------------------- идиолект”) частично отражает и идиостилевые характерристики, но делает это

как бы попутно, приписывая различным t частично сходный набор {d}. Естественно потребовать, чтобы

4 Сфера обозначается заглавной D, а ее цифровой индекс совпадает с номером подраздела части I; доминанты обозначаются строчной d, первая

цифра отсылает к доминантной сфере, вторая - к группе этой сферы, русская буква в индексе - к подпункту. Так, d33b - это доминанта, приведенная в раз-

деле 1.3., в группе 3, в подпункте в.

описание было бы не просто набором, а отражало бы взаимосвязь входящих в него доминант. Но для этого

требуется отразить эту связь уже в идиолекте.

Каждую доминанту можно представить как комплекс, состоящий из "материальной" части -

языкового признака l , и реляционной i , соотносящей 1 с идиолектом. Соответственно, каждую

доминантную сферу Dm можно представить как комплекс лингвистических признаков данного уровня

am; bm; cm… и реляционного компонента, преобразующего эти признаки в доминанты dma; dmb; dmc… . В

качестве этого реляционного компонента выступают становящиеся доминантами более высокой сферы Dm+n

лингвистические признаки gm+n; em+n; fm+n … языкового уровня m+n, которые по отношению к сфере Dm выступают как

правила, соотносящие некоторый am; cdma; bm-bma и т.д. Правило G3, можно представить как:

a m+n ---→ d m+n, a

am ------------------------------------------→ dma

Это значит, что идиолект может быть задан как правила конструирования доминант более низкой сферы из языковых признаков

этой сферы и доминант более высокой, причем последние также могут быть разложены на материальный компонент

(лингвистический признак) и реляционный (связывающий данный признак с доминантами низлежащих сфер). Тем самым в

принципе весь идиолект может быть выведен из лингвистических признаков высшей доминантной сферы Dmax посредством

приложения dmax, к лингвистическим признакам более низких сфер:

amax---→ dmax, a

am ------------------------------------------→ dma

Поскольку же фрагмент текста, t , являясь разноуровневым образованием обладает тем самым лингвистическими

признаками различных уровней a1; а2; а3 ... ашах, то приписываемый ему набор может иметь вид {dmax, a (dmax-1,a (…(d12)))}, в

котором dmax явится основой, а остальные будут служить ее функциональной областью. Функциональная область некоторой

доминанты ранее определялась нами (Золян, в печати) как совокупность языковых средств, актуализирующих данную доминанту,

причем в процессе анализа неожиданно выяснилось, что элементы функциональной области некоторой доминанты также

являются доминантами, а не просто некоторыми языковыми средствами. Вышеприведенное идиостилевое правило приписывания

некоторому t соответствующего {d} подтверждает это наблюдение.

Поскольку некоторый лингвистический признак аm может быть разложен на ряд компонентов или вариантов в пределах и

одного уровня, то внутри одной доминантной сферы могут быть заданы и "внутригрупповыеи доминанты типа dma1; dma2; dma3 …

Структура идиолекта - его идиостиль - выступает как те конструктивные отношения между доминантами

различных сфер, где доминанты низшей сферы служат выражению доминант высшей, а доминанты высшей

сферы мотивируют доминанты низшей. Такое глобальное отношение "цель - средство" обеспечивает

спаянность диолекта, соотнесенность всех его ликгвистических аспектов. Идиостиль задает реляционный

компонент идиолекта, причем внутриидиолектнные отношения в конечном итоге сводятся к отношениям

между лингвистическими признаками в данном идиолекте. "Задать" идиолект - это значит задать меж- и

внутриуровневые отношения между единицами языка, что, кстати, подтверждает мысль о том, что идиолект

есть особое состояние языковой системы.

2.7. Вкратце укажем, как соотносится эмпирически полученный список с G3. Доминанты сфер D1 и D2

являются признаками, становящимися средством выражения доминант из D4-6 отчасти D3; D3 - средство

лексического выражения доминант D4-6. D4-6 являются структурными сферами; соответствующие этим

сферам языковые характеристики могут быть выражены лишь в языковых средствах низлежащих уровней.

При этом доминанты D4 служат средством выражения D5 и D6 , а доминанты D5 - D6. Некоторые доминанты

представляют комплексные функции, соотносящие некоторый языковой признак сразу с несколькими

доминантами высших сфер. Некоторые доминанты носят внутриуровневый/ "внутрисферный" характер, как

бы эксплицируя основой для данной сферы принцип оперирования языковыми признаками данного уровня.

Конкретный материал показывает, что следует предусмотреть нечто вроде правил "топикализации"

доминант: если идиостилевая грамматика приписывает некоторому t описание {Dmax…(dmax-1…(dmin))}, то

следует соответствующим образом отразить и возможность нарушения такой иерархии относительно

конкретного текста, ибо доминанта более низкой сферы может занять "главенствующее" положение.

(Заметим, что ориентация на тот или иной тип анализа "опрокидывает" предложенную систему

доминирования: так, не представляется невозможным описание, при котором семантические особенности

идиолекта Мартынова рассматривались бы как мотивирующие метрико-ритмическую сферу.)

Относительная независимость каждого из языковых признаков делает возможным либо особо

акцентировать его по отношению к доминантам, обслуживающим другие признаки, либо же использовать

безотносительно к ним. В последнем случае доминанта как бы отрезается от своей "деривативной" истории,

из конструируемой она становится "готовым" стилистическим средством.

Заключая, воспользуемся ключевой для логической семантики дихотомией "смысл - значение" и

сформулируем основной вывод. "Значением" языкового признака в идиолекте будет соответствующая этому

признаку доминанта, "смыслом" этого признака - отношение между этим признаком и признаками более

высокого уровня/сферы. Максимально высокой сферой можно считать все то, что относится к "сильной"

семантике поэтического текста, где в качестве смысла (уже без кавычек) выступает интенсиональная

семантика текста, а в качестве значения - конструируемый и приписываемый тексту мир - поэтическая

альтернатива действительному миру. Проблемы "смысла" и "значения" лингвистического признака в

конечном итоге оказываются проблемами смысла и значения. Такая соотнесенность позволяет думать, что

идиостиль есть особый модус лингвистического конструирования миров, некоторая функция, которая

соотносит принимающий различные состояния язык с соответствующим определенному состоянию языка

возможным миром5 .

5 Ср.:"Упорядочить - с сизифовым подвижничеством духа отбрасывая постоянно врывающиеся мысли, - но вместе с тем выбирая наилучшее -

наилучшим выбором создавать возможное -предельно возможное". (Чаренц 1983, 478).

Литература

Гаспаров М. Л. Художественный мир писателя: тезаурус формальный и тезаурус функциональный,

// Проблемы структурной лингвистики 1984. (в печати).

Григорьев В. П. Паронимия. // Языковые процессы современной русской литературы. Поэзия. М.,

1977.

Григорьев В. П. Поэтика слова. М., I979.

Григорьев В. П. Грамматика идиостиля. В. Хлебников. М., 1983.

Григорьева А. Д. Слово в поэзии Л. Мартынова и Б. Слуцкого.// Языковые процессы современной

русской литературы. Поэзия. М., 1977.

Золян С. Т. К проблеме описания поэтического идиолект? (на материале поэзии Л. Мартынова).

//Изв. АН СССР, серия литературы и языка, 1986, N2.

Иванова Н. Н. Высокая и поэтическая лексика.// Языковые процессы современной русской

литературы. Поэзия. М., 1977.

Степанов Г. В. К проблеме единства выражения и убеждения. (Автор и адресат).// Контекст 1983.

М., 1984.

Чаренц Е. Неизданные и несобранные сочинения. Изд-во АН Арм. ССР. Ереван, 1983 (на арм. яз.)

Чернов И. А. (составитель). Хрестоматия по теоретическому литературоведению. Тартусский гос.

ун-т. Тарту, 1976.

Dijk Т.A. van. Formal semantics of metaphorical discourse.// Poetics, v. 4, 1975, n 2/3.

Dijk T.A. van. Pragmatics of poetics. // Pragmatics of language and literature. Amsterdam, etc

1976.

Kasher H. & A. Speech acts, context and valuable ambiguities. //Pragmatics of language and

literature. Amsterdam etc., 1976

Keenan E. L. Two kinds of presupposition in natural language. // Studies in linguistic semantics.

N. Y.; 1:971.