Красный смех[править]Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Красный смех

Автор: Леонид Андреев

Язык оригинала: русский

Год написания: 1904

Публикация: 1905

Отдельное издание: 2008 г.

 Текст произведения в Викитеке

«Красный смех» — популярный рассказ Леонида Андреева. Произведение было написано в конце 1904 года и было опубликовано в «Сборнике товарищества „Знание“ за 1904 год», посвященном памяти А.   П.   Чехова . В рассказе ведется повествование об ужасах абстрактной войны и превращению человеческого общества в анархию. Произведение стало откликом писателя на трагические события Русско-японской войны 1905   года , поразившие его бессмысленной жестокостью.

[править]Интересные факты

Распространено заблуждение, что Лев Николаевич Толстой отреагировал на «Красный смех» афористичной фразой: «Он меня пугает, а мне не страшно». Однако подтверждения до сих пор нет. Есть версия, что это исключительно газетный заголовок, посвященный отзыву Льва Толстого на рассказ Леонида Андреева «Бездна». «Красный смех» Лев Толстой считал полезным к чтению.

Александр Блок  и Андрей Белый были восхищены рассказом, а Валерий Брюсов и В. Вересаев, напротив, дали негативную оценку.

Иллюстрациями к произведению должны были стать «Ужасы войны» Ф. Гойи. Первоначальное название рассказа — «Война». Максимилиан Волошин  сравнивал произведение с картиной Ильи Ефимовича

Репина «Иван Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года», и в своей небольшой брошюрке «О Репине» так отозвался о рассказе и авторе: «Оба они крови этой сами не видели: Репин не был очевидцем 1-го марта, а Леонид Андреев не принимал участия в Русско-японской войне. И тот и другой прочли о пролитой крови в газетах и были естественно и глубоко потрясены, как вообще бывают потрясены обыватели, привыкшие соединять идеи культуры и безопасности…».

Егор Летов  неоднократно обращался к повести Леонида Андреева «Красный смех» и с группой «Гражданская оборона» перепел (альбом Инструкция по выживанию) одноимённую песню группы «Инструкция по выживанию».

Краткое содержание рассказа.Читается за 5–10 мин.

оригинал — за 50−70 мин.

«…безумие и ужас. Впервые я почувствовал это, когда мы шли по энской дороге — шли десять

часов непрерывно, не замедляя хода, не подбирая упавших и оставляя их неприятелю, который

двигался сзади нас и через три-четыре часа стирал следы наших ног своими ногами…»

Рассказчик — молодой литератор, призванный в действующую армию. В знойной степи его

преследует видение: клочок старых голубых обоев в его кабинете, дома, и запыленный графин

с водой, и голоса жены и сына в соседней комнате. И еще — как звуковая галлюцинация —

преследуют его два слова: «Красный смех».

Куда идут люди? Зачем этот зной? Кто они все? Что такое дом, клочок обоев, графин?

Он, измотанный видениями — теми, что перед его глазами, и теми, что в его сознании, —

присаживается на придорожный камень; рядом с ним садятся на раскаленную землю другие

офицеры и солдаты, отставшие от марша. Невидящие взгляды, неслышащие уши, губы,

шепчущие Бог весть что…

Повествование о войне, которое он ведет, похоже на клочья, обрывки снов и яви,

зафиксированные полубезумным рассудком.

Вот — бой. Трое суток сатанинского грохота и визга, почти сутки без сна и пищи. И опять

перед глазами — голубые обои, графин с водой… Внезапно он видит молоденького гонца —

вольноопределяющегося, бывшего студента: «Генерал просит продержаться еще два часа, а там

будет подкрепление». «Я думал в эту минуту о том, почему не спит мой сын в соседней

комнате, и ответил, что могу продержаться сколько угодно…» Белое лицо гонца, белое, как

свет, вдруг взрывается красным пятном — из шеи, на которой только что была голова, хлещет

кровь…

Вот он: Красный смех! Он повсюду: в наших телах, в небе, в солнце, и скоро он разольется

по всей земле…

Уже нельзя отличить, где кончается явь и начинается бред. В армии, в лазаретах — четыре

психиатрических покоя. Люди сходят с ума, как заболевают, заражаясь друг от друга, при

эпидемии. В атаке солдаты кричат как бешеные; в перерыве между боями — как безумные

поют и пляшут. И дико смеются. Красный смех…

Он — на госпитальной койке. Напротив — похожий на мертвеца офицер, вспоминающий о том

бое, в котором получил смертельное ранение. Он вспоминает эту атаку отчасти со страхом,

отчасти с восторгом, как будто мечтая пережить то же самое вновь. «И опять пулю в грудь?» —

«Ну, не каждый же раз — пуля… Хорошо бы и орден за храбрость!..»

Тот, кто через три дня будет брошен на другие мертвые тела в общую могилу, мечтательно

улыбаясь, чуть ли не посмеиваясь, говорит об ордене за храбрость. Безумие…

В лазарете праздник: где-то раздобыли самовар, чай, лимон. Оборванные, тощие, грязные,

завшивевшие — поют, смеются, вспоминают о доме. «Что такое „дом“? Какой „дом“? Разве

естьгде-нибудь какой-то „дом“?» — «Есть — там, где теперь нас нет». — «А где мы?» —

«На войне…»

…Еще видение. Поезд медленно ползет по рельсам через поле боя, усеянное мертвецами. Люди

подбирают тела — тех, кто еще жив. Тяжело раненным уступают места в телячьих вагонах

те, кто в состоянии идти пешком. Юный санитар не выдерживает этого безумия — пускает себе

пулю в лоб. А поезд, медленно везущий калек «домой», подрывается на мине: противника

не останавливает даже видный издалека Красный Крест…

Рассказчик — дома. Кабинет, синие обои, графин, покрытый слоем пыли. Неужели это наяву?

Он просит жену посидеть с сыном в соседней комнате. Нет, кажется, это все-таки наяву.

Сидя в ванне, он разговаривает с братом: похоже, мы все сходим с ума. Брат кивает: «Ты еще

не читаешь газет. Они полны слов о смерти, об убийствах, о крови. Когда несколько человек

стоятгде-нибудь и о чем-то беседуют, мне кажется, что они сейчас бросятся друг на друга

и убьют…»

Рассказчик умирает от ран и безумного, самоубийственного труда: два месяца без сна,

в кабинете с зашторенными окнами, при электрическом свете, за письменным столом, почти

механически водя пером по бумаге. Прерванный монолог подхватывает его брат: вирус

безумия, вселившийся в покойного на фронте, теперь в крови оставшегося жить. Все симптомы

тяжкой хвори: горячка, бред, нет уже сил бороться с Красным смехом, обступающим тебя

со всех сторон. Хочется выбежать на площадь и крикнуть: «Сейчас прекратите войну — или…»

Но какое «или»? Сотни тысяч, миллионы слезами омывают мир, оглашают его воплями —

и это ничего не дает…

Вокзал. Из вагона солдаты-конвоиры выводят пленных; встреча взглядами с офицером,

идущим позади и поодаль шеренги. «Кто этот — с глазами?» — а глаза у него, как бездна, без

зрачков. «Сумасшедший, — отвечает конвоир буднично. — Их таких много…»

В газете среди сотен имен убитых — имя жениха сестры. В одночасье с газетой приходит

письмо — от него, убитого, — адресованное покойному брату. Мертвые — переписываются,

разговаривают, обсуждают фронтовые новости. Это — реальнее той яви, в которой существуют

еще не умершие. «Воронье кричит…» — несколько раз повторяется в письме, еще хранящем

тепло рук того, кто его писал… Все это ложь! Войны нет! Брат жив — как и жених сестры!

Мертвые — живы! Но что тогда сказать о живых?..

Театр. Красный свет льется со сцены в партер. Ужас, как много здесь людей — и все живые.

А что, если сейчас крикнуть:

«Пожар!» — какая будет давка, сколько зрителей погибнет в этой давке? Он готов крикнуть —

и выскочить на сцену, и наблюдать, как они станут давить, душить, убивать друг друга. А когда

наступит тишина, он бросит в зал со смехом: «Это потому, что вы убили брата!»

«Потише», — шепчет ему кто-то сбоку: он, видимо, начал произносить свои мысли вслух…

Сон, один другого страшнее. В каждом — смерть, кровь, мертвые. Дети на улице играют

в войну. Один, увидев человека в окне, просится к нему. «Нет. Ты убьешь меня…»

Все чаще приходит брат. А с ним — другие мертвецы, узнаваемые и незнакомые. Они

заполняют дом, тесно толпятся во всех комнатах — и нет здесь уже места живым.  Пересказал

М. К. Поздняев